Бесплатный фрагмент - Кровавая заутреня

Основой для написания романа послужило событие, вошедшее в историю как Варшавская заутреня 1794 года, и последовавший за этим штурм Праги, предместья Варшавы, войсками Суворова. Все главные персонажи романа выдуманы, а реальные исторические личности либо находятся на второстепенных ролях, либо просто упоминаются в контексте сюжета.

О Варшавской заутрене вам не рассказывали на уроках истории в советской школе, и сейчас об этом событии почти не вспоминают. Я сама узнала о нём случайно, работая над повествованием о генерале Дмитрии Неверовском. В его биографии мельком упоминается штурм Праги, которым я заинтересовалась. Начала изучать, потянула клубочек событий за ниточку, и передо мной развернулась целая картина жестокой резни в конце восемнадцатого века.

Даты в романе указаны по старому стилю.

Часть первая. Влюблённые

Глава 1. Кайсаровы

Варшава, 1794 год

Март наступал на пятки уходящему февралю, солнце с каждым днём поднималось всё выше и выше, но зима не собиралась сдавать свои позиции. Под серыми тяжёлыми тучами она прятала дневное светило, рассыпала щедрыми горстями колючую снежную крошку, по ночам выла от отчаяния в печных трубах. Только стоящей у порога весне всё было нипочём. Её лёгкая поступь слышалась в дневной капели с крыш, когда солнцу удавалось раздвинуть тучи и засиять в ярко-голубом небе, в нетерпеливом щебете птиц и радостном фырканье лошадей. Казалось, даже величественная Висла сговорилась с весной. Река проснулась от зимней спячки, лениво потянулась и пошла тёмными полыньями и трещинами по сковавшему её льду. И люди, продолжая кутаться в тёплые накидки и жупаны, поглядывали веселей друг на друга. Всё вокруг оживилось в преддверии скорого наступления тепла. Только ночь оставалась надёжной союзницей зимы и позволяла ей схватывать ледяной коркой рыхлый, подтаявший за день снег и превращать в каток лужицы после капели. Потому спешащие утром по делам горожане то и дело оскальзывались, кляня ночные заморозки, а заодно и городской магистрат.

Восемнадцатилетняя Кати Кайсарова тоже чувствовала приближение весны и радовалась каждому лучику, каждой птичьей трели. Да она сама была словно весна! Круглое румяное личико с тёмными, цвета перезревшей вишни глазами под длинными ресницами и удивлённо приподнятыми чёрными бровями не портил даже серый утеплённый чепец. Оно сияло молодостью и свежестью, пухлые розовые губки улыбались, открывая ровные жемчужные зубы. Из-под чепца выбивались несколько шелковистых каштановых прядок, придавая особую живость лицу Кати. Она вполуха слушала привычное сетование матери, Ульяны Назаровны, и с интересом поглядывала по сторонам, ловя на себе восхищённые взгляды проезжавших мимо польских драгунов и русских бравых кавалеристов.

Последний день февраля выдался замечательным, солнечным, поэтому Ульяна Назаровна впервые решилась на столь долгую прогулку с дочерью. Выйдя из Праги, Варшавского предместья, где подполковник Кайсаров снимал этаж с мансардой для своего семейства, они перешли по мосту через Вислу и отправились бродить по Старому и Новому городу. Подивились крепостным стенам Барбакана, прошлись по Замковой площади мимо Королевского замка, взглянули на костёлы, коих в центре Варшавы было несколько, и медленно пошли по улочкам. Ульяна Назаровна и Кати ещё и не видели толком Варшаву. Как прибыли в декабре на новое место службы главы семейства, так дальше Праги и не бывали, занимаясь в основном рукоделием и благоустройством своего временного жилища. По воскресеньям ходили в маленькую церквушку, в которой служба проходила по греческим обрядам, а по средам и субботам — на местный рынок.

— Нет, душенька, что не говори, а на лето надо будет вернуться к себе в Тополиное, — тяжело дыша, проговорила Ульяна Назаровна. Она в основном смотрела не по сторонам, а под ноги, боясь оступиться в смеси крошева из льда и рыхлого снега. — Не нравится мне здесь — серо, мрачно. Церкви эти местные, костёлы, значит, к небу острыми шпилями рвутся. Тёмные какие-то. Страх, а не благолепие от них. А у нас маковки круглые, как шапочки на куличах пасхальных. Глядишь — и душа сама петь начинает. И солнце тут редко бывает. У нас, чай, в Полтавской губернии, уже теплынь вовсю.

— Матушка, да откуда же у нас теплынь в конце февраля? — возразила Кати. — Тоже в снегах всё и во льду. Разве что чуть-чуть теплее.

— Не спорь с матерью, лучше дай-ка я тебя под руку возьму. Ох ты ж, Господи! –Ульяна Назаровна поскользнулась, но Кати быстро пришла матери на помощь, схватив её под локоть. — Фух, умаялась совсем. Тяжело идти, на обратный путь надо бы извозчика нанять.

— Незачем, матушка. И так всю зиму сиднем просидели, прогуляемся лучше пешком. Тем более, что моцион вам полезен, — Кати улыбнулась.

— Вот непоседливая егоза, — мать с нежностью взглянула на дочь. — Понимаю, чего тебе гулять охота. Думаешь, не вижу, как на тебя кавалеры поглядывают? И в кого ты такой красавицей уродилась?

— В вас, конечно! Вы у меня краше любой местной знатной дамы выглядите!

— Эк ты загнула, душенька! Приятно, конечно, но только в тебе больше от батюшки твоего, Панкрата Васильевича. Ты не смотри, что сейчас он лысоват, да седину в усах отрастил. А двадцать лет назад он знаешь, какой красавец был! Черноокий молодой поручик, разбивший все сердца в нашем уезде. — Ульяна Назаровна мечтательно подняла глаза к небу. — Всем разбил, а достался мне одной.

— То-то я смотрю, что вы следом за батюшкой везде ездите! — смеясь, ответила Кати. — Переживаете, как бы снова кому сердце не разбил.

— Эх, Катерина Панкратовна, ничего-то вы в жизни ещё не понимаете. Мы ж с Панкратушкой уже давно как иголочка с ниточкой. Куда он — туда и я. Знаешь, как важно человеку, состоящему на службе у государыни, быть в уверенности, что везде его ждёт домашнее тепло и любовь близких. Тогда и служба не в тягость, — мать вздохнула и с хитринкой взглянула на притихшую дочь. — Но вообще-то, да. За мужьями глаз да глаз нужен, чтобы шею ненароком не свернули на красоток глядючи. Вот замуж скоро выйдешь — сама и поймёшь всё.

— С чего бы это мне замуж скоро выходить, — фыркнула девушка. — У меня и женихов-то нет.

— Будут, душенька, будут. Я ж про отъезд на лето в Тополиное не зря разговор завела. Мы с батюшкой твоим уж про всё поговорили. Сосед у нас там вдовый, а ещё совсем молодой мужчина. К тому же хозяйственный. Потом к Наталье Григорьевне сын должен приехать с двоюродным братцем, и у Лукиных сынок подрос. Может, ещё кто найдётся. Мы, как приедем, обеды званые дадим. Пора твою жизнь устраивать, да как у всех нормальных людей, а не гарнизонную.

— Так вы замуж меня решили выдать и закрыть где-нибудь на хуторе, — с огорчением произнесла Кати. — А как же вы с батюшкой? Ведь любите же друг друга, заботами окружаете. Разве не гарнизонная жизнь у вас? Неужто так плоха?

— Так-то оно так, душенька. Но маета это одна. Хлопот с переездами не оберёшься, лучшие годы на чужбине проходят. Вот идём с тобой сейчас по Варшаве. И вроде город велик, красив по-своему, а душа родных просторов просит. Не палат этих каменных друг к дружке прилепленных, а избёнок деревянных, покосившихся. Мужичков своих, бородатых да хмурых видеть хочу. Как по мне, так они приветливее, чем вот эти, длинноусые. Вроде как улыбаются, а в кармане дулю держат.

— Это вам кажется с непривычки, — смеясь, ответила Кати.

Мать с дочерью вышли на Королевский тракт и медленно брели, пропуская спешащих прохожих и поглядывая на проезжающие кареты и пустые повозки возвращающихся со столичного рынка селян. Дома здесь были сплошь двух и трёхэтажные, украшенные вывесками лавочек и питейных заведений. Идти по тракту стало намного проще, почти весь снег был растоптан, под ногами чавкала лишь грязная каша вперемешку с мутными лужицами. Ульяна Назаровна раскраснелась и немного приспустила ленты чепца. За зиму она снова поправилась и выглядела старше своих сорока двух лет. С гордостью она поглядывала на хорошенькую дочь и радовалась, что та удалась в отца, продолжавшего оставаться в хорошей физической форме к пятидесяти годам. Ульяна Назаровна никогда не была довольна своей внешностью. Ей не нравились её серые глаза, чуть вздёрнутый нос, в молодости покрытый веснушками, и тонкие, словно поджатые губы. И тёмно-русые волосы приходилось всё время накручивать на букли, чтобы укладывать в причёску, а у Кати они вились крупными локонами, как у Панкратушки в молодости.

Женщины проходили мимо двухэтажного здания с корчмой на первом этаже, как вдруг дверь заведения распахнулась, и оттуда вывалился довольно прилично одетый мужчина с чёрными взлохмаченными усами. Не удержав равновесия, он рухнул прямо под ноги Кати и Ульяны Назаровны, заляпав их крошками грязного снега.

— Это что вы себе позволяете, любезный? — гневно вскричала мать Кати. — Поаккуратнее надо!

Что-то бормоча, мужчина приподнялся, окинул мутным взглядом пьяного человека отряхивающуюся Ульяну Назаровну, но вместо извинений вдруг громко и грязно выругался по-польски. Кати побледнела и отшатнулась, а у побагровевшей Ульяны Назаровны от возмущения взыграла кровь. Жизнь в гарнизонах научила её не давать спуску наглецам и хамам.

— Как вы смеете, сударь, так изъясняться в присутствии дам? — с грозным видом женщина двинулась на поднимающегося пьянчугу. — Я — жена подполковника русской армии! Немедленно принесите извинения за свои слова, иначе…

Что будет «иначе» Ульяна Назаровна не договорила, так как мужчина поднялся, пошатываясь, и вдруг прорычал, обдав её запахом кислого вина:

— Естеш стара руска курва! Винош си стод! (Ты старая русская курва! Убирайся отсюда!)

Эти слова, сказанные громко, на всю улицу, услышал капрал драгунского полка Алексей Громов, неспешно прогуливающийся по другой стороне тракта после выполненного поручения и раздумывающий в какую корчму заглянуть. Под вывеской хорошо знакомого «Весо́лека» он заметил двух остановившихся дам о чём-то спорящих с пьяным шляхтичем, и тут до него донеслись слова, заставившие его перебежать на ту сторону и схватить наглеца за грудки.

— А ну, повтори это теперь мне, — прошипел он, заслонив собой онемевшую от прозвучавшей дерзости Ульяну Назаровну. — Давай-давай! Или пан смелый на язык только перед беззащитными женщинами?

— Вкротче чекаш, — поляк попытался оттолкнуть Алексея, но тот держал его крепко. — Руски курвы…

— Скоро дождусь? Чего именно? — Алексей встряхнул пьяницу, и тот замычал что-то невразумительное.

В это время из корчмы выскочил молодой мужчина в подпоясанной кушаком телогрейке. Увидев неприглядную сцену, он всплеснул руками и воскликнул:

— Радзимиш! Что ты успел натворить?

— Ты его знаешь, Чеслав? — спросил у мужчины Алексей. — Он негодяй, оскорбивший этих дам.

— Вот болван! Это дальний родич моей матери. Утром приехал из Кракова, устал с дороги и нажрался как швиня. Отпусти его, Алекси, сами разберёмся и накажем.

Алексей разжал руки, и Чеслав быстро подхватил Радзимиша, втолкнул его в дверь и повернулся с подобострастной улыбкой к застывшим Ульяне Назаровне и Кати.

— Вельмишановна пани, прекрасная панянка, — Чеслав церемонно поклонился по очереди матери и дочери. — Прошу прощения за Радзимиша. Это говорил не он, а вино, ударившее ему в голову. Он доброй души человек и, как у вас говорят, комара не обидит.

— Муху, — проговорила Ульяна Назаровна и покачала головой. — Ещё у нас говорят: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». На доброго ваш приятель совсем не похож, вёл он себя довольно дерзко. Кати, да не стой там! Не бойся уже, — с этими словами она подтащила за руку дочь, прятавшуюся за её спиной.

— А я и не боюсь, — проговорила Кати, становясь рядом с матерью, и покраснела, бросив быстрый взгляд на Алексея и не обратив внимания на пожирающего её глазами Чеслава.

«Ох, и хороша панянка, — думал в это время молодой корчмарь. — От такой красы голова кругом идёт. А глаза-то какие горячие! Сгореть бы в них дотла! У нас таких нет красоток, всё больше бледные и светлые. Кому как нравится, а мне до вподобы черноокие, с южным румянцем на щеках».

— Прошу вас зайти к нам в «Весо́лека», — пригласил он мать и дочь, желая задержать их, чтобы насладиться созерцанием Кати, — выпить филижанку чая. Моя матушка Ивона печёт славные пляцеки. Алекси может подтвердить, — он кивнул в сторону молодого человека, пришедшего женщинам на помощь.

— Ну уж нет, увольте, — покачала головой Ульяна Назаровна. — Чтобы ещё раз послушать «доброго» Радзимиша. Да и устала я уже.

— Радзимиша мы запрём в комнате для гостей, — поспешил уточнить Чеслав. — Пусть проспится. Заходите, тем более раз устали, в самый раз отдохнуть.

— Нет. Мы, пожалуй, домой отправимся. Хватит прогулки на сегодня.

— Позвольте, сударыни, сопроводить вас! Так я буду спокоен, узнав, что вы благополучно вернулись к месту жительства. Боюсь, как бы возница тоже не оказался «добрым» человеком из Кракова и не расстроил вас своими глупостями. — Алексей оттеснил Чеслава и встал перед дамами навытяжку.

— Это очень благородно с вашей стороны, но хотелось бы узнать имя нашего сопровождающего.

Ульяна Назаровна окинула быстрым взглядом молодого человека, отметив ладно сидящий на нём опрятный мундир с блестящими пуговицами, выглядывающий из-под епанчи, не засаленную треуголку и начищенные сапоги, почти не заляпанные весенней грязью. Видом Алексея она осталась довольна. Ульяна Назаровна страшно не любила не только неряшества, но и показного франтовства и считала, что внешний вид любого солдата, от рядового до старшего офицера, многое говорит о его складе характера.

— Простите. Позвольте представиться — капрал Громов Алексей Захарович!

Алексей обращался к Ульяне Назаровне, а сам не сводил восхищённого взгляда с пунцовой от волнения Кати. Он, как и Чеслав, тоже сразу отметил яркую красоту девушки и не просто так напрашивался в провожатые, мечтая познакомиться с ней поближе.

— Ульяна Назаровна, супруга подполковника Кайсарова, а это моя дочь — Катерина Панкратовна.

— Благодарю за честь, — Алексей поклонился, приподняв треуголку. — С подполковником лично не знаком, но имел счастье слышать о нём много хорошего. Так что, сударыни? Вы позволите мне проводить вас?

Не дожидаясь ответа, Алексей бросился к проезжающей мимо коляске:

— Тпрру, стой! — велел он вознице, галантно помог подняться в коляску Ульяне Назаровне, чуть задержал в руке ручку Кати, сквозь перчатки почувствовав теплоту её пальчиков, и устроился напротив неё. — Трогай!

Увлечённый дамами Алексей забыл попрощаться с оставшимся в одиночестве Чеславом. Тот постоял ещё какое-то время у двери, провожая взглядом коляску, увозящую прекрасную Кати, потом нахмурился и решительно шагнул в корчму. Свет, падающий из двух низеньких окошек, хорошо освещал стоящие в шахматном порядке деревянные столы с лавками у стен и приставными, грубо сколоченными стульями и создавал сумрачные тени в дальних углах зала, закрытых от общего пространства плотными ширмами. Стены украшали вышитые рушники, связки лука и высушенные цветы с колосками, перевязанные в обереги. За стойкой, расположенной по центру, находилась дверь, ведущая в кухню, откуда доносились заманчивые запахи готовящейся еды. В это время дня в корчме людей было мало — лишь пару завсегдатаев потягивали грушевую настойку да какие-то заезжие селяне пили пиво в ожидании обеда. За стойкой по обыкновению царствовала пани Ивона Ярошевская, мать Чеслава, сухопарая, жилистая женщина пятидесяти пяти лет с бесцветными холодными глазами и забранными кверху волосами цвета спелой ржи. Гостей пани Ивона всегда встречала обворожительной улыбкой и самым приятным обхождением, но завсегдатаев «Весолека» манеры хозяйки трактира не вводили в заблуждение. Стоило лишь перебравшим спиртного посетителям затеять драку, как пани с суровым выражением лица сама могла вышвырнуть разгулявшихся буянов за дверь. Рука у Ивоны была крепкая и тяжёлая. Хозяйка любила свой трактир, а пьяные погромы терпеть в нём была не намерена. При этом кормили в «Весо́леке» сытно и за небольшую плату. Поэтому тут так любили собираться по вечерам солдаты польской и русской армии, в основном рядовой состав и низшие офицерские чины. Алексей был одним из завсегдатаев «Весо́лека» и с Чеславом находился в приятельских отношениях. Тот помогал матери в корчме, взяв на себя поставку продуктов и обслуживание посетителей в многолюдные вечера. Его все считали славным малым за весёлый лёгкий характер, часто приглашали за стол, чтобы поболтать о пустяках и посплетничать о местных красотках-панянках.

Сейчас Чеслав с озабоченным видом подошёл к матери, протирающей посуду, оглянулся на дверь и сказал:

— Этому идиоту Радзимишу нельзя позволять пить. Где он?

— Я отвела его наверх, пусть проспится.

— Его длинный язык может нам дорого стоить, — продолжал Радзимиш. — Русские не должны ни о чём подозревать…

— Не волнуйся, я поговорю с ним, — мать взглянула на сына. — Он просто очень взволнован первыми добрыми вестями. Наша борьба набирает силу.

— Из-за таких болтунов, как Радзимиш, она может закончиться, не начавшись!

— Не преувеличивай. Он не за тем так спешил в Варшаву, чтобы всё испортить. Радзимиш — умный шляхтич, но как любой человек имеет слабости. Будь к ним снисходительнее. Главное, чтобы наше поведение не настораживало москалей. Продолжай делать вид, что мы им рады и любим как братьев.

Пани Ивона усмехнулась.

— Само собой. Или как сестёр, — пробормотал Чеслав, а перед глазами снова возникло хорошенькое личико Кати.

Тем временем Алексей ехал в коляске с матерью и дочерью и пытался вести непринуждённый разговор. Сначала, как принято, поговорили о погоде и затянувшейся зиме, затем обсудили цены на местных рынках и фасон шляпок по последней здешней моде. К тому времени как возница начал приближаться к мосту, Кати перестала смущаться присутствия рядом привлекательного молодого человека и весело щебетала, то и дело улыбаясь и с живостью поглядывая на Алексея. Ей нравилось его лицо с крупными, строгими чертами — прямой нос, чётко очерченные губы под тонкими русыми усами, нравились серые глаза с желтоватыми вкраплениями, и даже парик с тонкой косицей, всегда вызывавший у Кати смешки, совсем не портил его, а подчёркивал мужественность.

— Почему же вы, сударыня, живёте на правом берегу Вислы? — спросил Алексей Ульяну Назаровну, когда они направились по мосту к Праге. — И в центре Варшавы сдаются хорошие дома для проживания семей офицеров. Хоть бы в той же Капитульной или Свитоерской.

— Это батюшка так решил, — смеясь, проговорила Кати. — Он не хотел, что мы жили в центре города.

— Но почему?

— Потому что там слишком много молодых военных, а батюшка считает…

— Катерина Панкратовна! — прикрикнула на неё мать. — Не болтайте глупостей! Не слушайте её, Алексей Захарович. Как и все девицы её возраста, Кати иногда бывает слишком легкомысленной в суждениях. Лучше скажите, судя по форме, вы кавалерист, а где же ваша лошадь?

— Вы очень наблюдательны, сударыня. Моя лошадь захромала два дня назад из-за треснувшей подковы. Сегодня ею занимается полковой кузнец. Но кавалеристы не всегда скачут верхом, иногда они совершают пешие прогулки.

— Например, в корчму? — с улыбкой вставила Кати. — Место, где мы встретились. Вы знакомы с её хозяином?

— Вы о «Весо́леке»? Да, мы там бываем частенько с друзьями, — Алексей заметил, как нахмурилась Ульяна Назаровна, и поспешил добавить: — Но не подумайте, всё очень чинно и благородно. Хозяйка корчмы — женщина строгая и не терпит безобразия в своём заведении. А Чеслав — её сын, он славный малый, всегда приветлив и очень обходителен.

— «Весо́лек» — интересное название. Что оно значит?

— Это «весельчак» по-русски.

— Вот мы и приехали. Стой, любезный! — велела Ульяна Назаровна вознице, и коляска остановилась возле аккуратного двухэтажного дома с мансардой под красной черепичной крышей. Перед входом был разбит крохотный палисадник, переходящий за домом в скромный сад и огород. В огороде копошились около десятка кур. Рядом с низеньким сараем темнел пустой навес — лошадиное стойло. Крылечко и входную дверь украшали кованые завитульки, а на второй этаж вела отдельная боковая лестница с крепкими перилами. Ульяна Назаровна хотела расплатиться с возницей, но Алексей не позволил ей, заявив, что сделает это сам на обратном пути.

— Значит, здесь вы живёте? — он помог дамам выбраться из коляски и окинул взглядом узкую улочку с уходящими вдаль ровными рядами строений. — Очень мило. И тихо, не то что в самой Варшаве.

— Да, тут спокойно. Мы снимаем весь верхний этаж у пани Катаржины, весьма достойной особы.

В это время входная дверь распахнулась, и на крыльцо выпорхнула миловидная девушка лет двадцати с корзиной в руках. Из-под тёмно-коричневого чепца выглядывали несколько белокурых локонов. Голубые глаза быстро скользнули по Кати и Ульяне Назаровне, остановились на Алексее, и лицо девушки озарилось улыбкой.

— А вот и Ясечка, — проговорила Ульяна Назаровна, кивнув в сторону девушки, — дочь пани Катаржины. Милейшее и добрейшее существо, беззаветно любит мать и помогает ей держать хозяйство.

— Ну что вы, пани Ульяна, не смущайте похвалой скромную панянку.

Голос у Яси оказался под стать её внешности — нежный и слегка тягучий как патока. И хоть она и говорила о скромности, в глазах её в это время плясали бесенята, а в уголках тонких губ застыла усмешка. Алексей незаметно поморщился и взглянул на Кати, деланно поправляющую отвороты на рукавах пальто. Появление привлекательной Яси и переключение внимания на неё заметно расстроило девушку. Так бывает среди юных особ, чувствующих невольное соперничество.

— Ты снова собралась по делам, Ясечка? — поинтересовалась Ульяна Назаровна, не замечая смущения дочери.

— Мама просила зайти до кравца и заглянуть на рынок в Новом городе. А ещё в лавки, куда мы отдаём на продажу вышивку и плетение. Вы же знаете, как нелегко приходится после смерти папы. Рукоделие хоть и мало приносит дохода, но всё же… — Яся печально вздохнула.

— Да-да, вы с мамой труженицы. Чисто пчёлки. Как хорошо, что мы не разминулись с тобой. Алексей как раз возвращается на тот берег. Он тебя подвезёт! — обрадовалась Ульяна Назаровна. — Правда же? — Она обернулась к молодому человеку.

— Само собой, — Алексей кивнул и заметил, как помрачнела Кати. Это его обрадовало и придало уверенности, что он нравится девушке. — Что ж, позвольте откланяться. Сударыня, — он быстро приложился губами к руке Ульяны Назаровны, — Катерина Панкратовна, — произнёс он тихо, задерживаясь губами на перчатке Кати и подняв на девушку глаза. Взгляд Алексея был настолько красноречив, что Кати вспыхнула от радости, а сердечко у неё забилось часто-часто.

— Матушка, может вы бы пригласили Алексея Захаровича к нам на ужин, — робко сказала она, — всё-таки он так любезно вступился за нас там у корчмы.

— И то верно! Спасибо, душенька, за подсказку! — всплеснула руками Ульяна Назаровна. — Приходите к нам завтра, Алексей Захарович, часиков эдак к восьми. Познакомитесь с моим супругом, Панкратом Васильевичем, он будет рад, не сомневаюсь.

— Премного благодарен за приглашение! — воскликнул Алексей, приложив руку к груди. — Буду непременно!

Больше не задерживаясь, чтобы не показаться навязчивым, он вскочил в коляску и приказал вознице трогать. Яся уже устроилась на сиденье напротив и с любопытством наблюдала за возбуждённым раскрасневшимся капралом. Безусловно, он был очень красив — высокий, широкоплечий. К тому же военный, а к мужчинам в форме Яся испытывала особую симпатию. Жаль, что не польский, но русские молодцы нравились ей не меньше, пожалуй, даже больше. Была в них какая-то настоящая, не показушная бравада, и чувствовалась особая внутренняя сила. К тому же Ясе очень хотелось выйти замуж и уехать как можно дальше от дома, где они с матерью перебивались доходами от сдачи верхнего этажа и небольшими выручками от продажи фруктов, овощей и вышивки. А про Россию ходило много слухов, что страна это большая и богатая, вон даже король Станислав перед императрицей Российской заигрывает, угодить старается, боится разгневать. Яся точно не хуже Станислава, уехала бы в Россию с радостью. Уж она бы мужу угождала, особенно если бы такой красавчик попался, как сидящий рядом Алекси. Завтра он обещал прибыть к жильцам, так надобно сейчас обратить на себя его внимание.

— А что произошло у корчмы? — спросила она со своей самой очаровательной улыбкой. Яся знала, что улыбаясь, становится похожа на ангелочка, и умело пользовалась этим.

— Так, ерунда, — рассеянно ответил Алексей, лишь мельком взглянув на девушку. — Остановил перепившего шляхтича. Он вёл себя дерзко.

— Как благородно! — воскликнула Яся и как бы ненароком переставила ногу, упёршись в колено капрала.

— Ничего необычного, любой бы так поступил.

— Ну, не скажите, — возразила Яся. — Я вот часто хожу одна за покупками и по разным делам, порой и пьяные цепляются, и просто ветреные шалопаи проходу не дают, — она покосилась на задумавшегося Алексея, — но редко кто приходит на помощь. Вот если бы ясный пан…

Она продолжала говорить, старательно улыбаясь и играя глазами, но капрал её совсем не слушал. Он погрузился в приятные грёзы о завтрашней встрече и мечтал, как проведёт целый вечер рядом с прелестной Кати. Голос Яси мешал ему думать и раздражал, поэтому, как только возница съехал с моста возле Старого города, Алексей соскочил с коляски, заплатил за дорогу, велев доставить девушку, куда она скажет, а сам пошагал в казарму пешком, взволнованный и окрылённый.

Глава 2. Семейный ужин

Для того чтобы читателю стало ясно, почему капрал русской армии Алексей Громов и дочь подполковника Кайсарова встретились в Варшаве, придётся совершить небольшой экскурс в прошлое. Начнём, пожалуй, с 1764 года, когда на трон Польского Королевства взошёл Станислав II Август Понятовский, когда-то бывший фаворитом Екатерины II. Занять престол ему удалось благодаря Екатерине, умело воспользовавшейся развернувшейся в королевстве борьбе за власть. В то время Речь Посполитая, несмотря на былую мощь и огромные территории, находилась в глубоком политическом кризисе. Её раздирали внутренние противоречия, расшатывала неуступчивость шляхты и конфронтация на религиозной почве. Несмотря на наличие короля, основные законы принимал сейм, состоящий из представителей польских и литовских дворян. В это же время между поляками и литовцами велась борьба за власть, и действующий принцип liberum veto, когда любой представитель мог заблокировать решение сейма, практически парализовал работу основного государственного органа. К этому добавлялось возрастающее недовольство восточных областей, населённых в основном православными христианами. Польское духовенство, исповедующее католицизм, насильно распространяло свою религию с помощью знати, по сути, сделав людей, остающихся в вере отцов, практически бесправными. Кроме того, в Речи Посполитой действовало право на «рокош». Это означало, что шляхта имела право на официальное вооружённое восстание против короля ради отстаивания своих интересов. Ещё нужно отметить, что к моменту вступления Станислава на престол только-только завершилась Семилетняя война, в которую были вовлечены многие страны. Польское Королевство не принимало в ней участия, но предоставляло возможность свободно маневрировать по своим землям российским, австрийским и французским войскам для атак на Пруссию. Речь Посполитая была заинтересована в поражении Пруссии, так как та желала объединить свои земли, разделённые частью польских земель. В отместку Пруссия наладила производство фальшивых польских денег, чем ощутимо подрывала экономику Польши. При совокупности всех этих условий Речь Посполитая растеряла былое могущество, и во второй половине восемнадцатого века её благополучие сильно зависело от стран-соседей, у каждой из которых было достаточно амбиций и претензий.

У Екатерины II особое беспокойство и неподдельное возмущение вызывал факт унизительного, а часто жестокого, отношения к жителям восточных польских регионов. Когда София Августа Фредерика приняла православие под именем Екатерина Алексеевна, она совершила не просто формальность, а стала искренней поборницей и защитницей веры греческой. Поэтому многочисленные жалобы и вопли о помощи, доносящиеся из Речи Посполитой, не могли оставить её равнодушной. Российское посольство в Варшаве в то время возглавлял талантливый дипломат Николай Репнин. Он сумел через пророссийски настроенных польских дворян продавить принятие законов, уравнивающих в правах католиков и православных. Это вызвало яростное возмущение большой части польской и литовской шляхты, относящихся до этого введения к православным хуже, чем к скотине. Давать равные права людям «второго сорта» никто не собирался. Католические ксёндзы и епископы активно подстрекали шляхту к восстанию. После воззваний краковского епископа возникла Барская конфедерация, объявившая войну королю Станиславу и всем сторонникам Екатерины. Восставших активно поддержала Франция и Османская Империя. Из-за Ла-Манша Англия тоже посылала знаки одобрения и обещания помощи. Екатерина не осталась в долгу, пришла на помощь Понятовскому и разгромила силы Барской конфедерации. Этим обстоятельством воспользовались Австрия и Пруссия. Они предложили России сделку — разделить Речь Посполитую для всеобщего спокойствия и с учётом взаимных интересов. Если же Екатерина не согласна — то Австрия с Пруссией пообещали объединиться и объявить России войну. В итоге в 1772 году произошёл первый раздел Польши. Пруссия забрала себе кусок, разъединявший её земли, Австрия присоединила к себе южную часть, а России отошли восточные регионы Белоруссии и часть прибалтийских земель.

Первый раздел заставил задуматься правительство Речи Посполитой о будущем государства и необходимости реформирования его устройства. Сделать это оказалось не так просто. Внутренние раздоры не прекращались, а большую часть времени короля занимали балы и интрижки. Станислав был очень эрудированным человеком, привлекательным и остроумным мужчиной, но при этом слабым, безвольным монархом. Тем не менее, хоть и медленно, но работа в направлении реформ велась. Прошло почти двадцать лет прежде чем сейм, при активном содействии Станислава II, принял первую конституцию. Она многое реформировала, например, отменяла liberum veto, значительно увеличивала численность армии, уравнивала в правах купцов и шляхтичей и, самое главное, провозглашала право Речи Посполитой принимать решения, не советуясь с Российской Империей. Узнав о конституции, страны-соседи отнеслись к ней враждебно, прусский монарх даже разорвал существующий зыбкий альянс. Екатерина тоже восприняла конституцию как угрозу, поэтому поддержала Тарговицкую шляхетскую конфедерацию, выступившую против нововведений. Началась русско-польская война, в результате которой Речь Посполитая потерпела поражение. Станислав, видя крушение польских и литовских войск, присоединился к Тарговицкой конфедерации и призвал сделать это других. В итоге почти все положения конституции были отменены, и состоялся второй раздел Речи Посполитой. Пруссия присоединила приличную часть западных территорий, а России отошла Центральная Белоруссия.

После двух разделов от первоначальной территории Речи Посполитой в 1793 году оставалась примерно треть. Собравшийся Гродненский сейм утвердил новые границы и дал согласие на размещение в крупных городах иностранных гарнизонов. При этом армию Речи Посполитой требовалось сократить и распустить некоторые её части. Король Станислав II полностью поддержал решение сейма. Таким образом на момент встречи наших героев в конце февраля 1794 года в Варшаве находилось около восьми тысяч российских солдат и офицеров. Многие из них проживали там с семьями, как это было в случае с подполковников Кайсаровым.

Нельзя сказать, что все поляки были довольны сложившейся ситуацией. Общество Речи Посполитой по сути разделилось на два враждующих лагеря — победителей, поддержавших Тарговицкую конфедерацию, и проигравших, сторонников конституции и возврата независимости. Конфедераты, безусловно, приветствовали размещение российских военных, в чью задачу входило полное невмешательство во внутренние дела страны. При этом их присутствие поддерживало порядок, не давая противостоянию перейти в горячий конфликт. Но напряжение в городах нарастало. Внешне выражая покорность Российской Империи, часть польской и литовской шляхты сговаривалась и втайне мечтала о восстании. Видной фигурой в этом процессе стал Тадеуш Костюшко, литовский шляхтич, в молодости принимавший участие в Барской конфедерации и успевший съездить в Северную Америку и успешно повоевать за её независимость. В Америке он дослужился до звания бригадного генерала и, вернувшись в Речь Посполитую, поступил на службу в звании генерал-майора. Он был ярым сторонником независимости Польши и мечтал вернуть ей былое могущество. Костюшко принимал участие в русско-польской войне и для него присоединение Станислава к Тарговицкой конфедерации и прекращение боевых действий явилось шоком. Он даже ушёл из армии и какое-то время много путешествовал по землям, оставшимся за Польшей, и по тем, которые отошли Австрии, Пруссии и России в результате двух разделов. Везде он входил в общество недовольных, помогая разрабатывать планы по восстановлению Речи Посполитой. Костюшко пользовался авторитетом среди противников конфедерации, к тому же обладал опытом военачальника, поэтому ему доверяли и невольно продвигали в лидеры будущего мятежа.

Хотя восстание готовилось втайне, но известие об этом потихоньку просачивалось и разносилось из уст в уста среди сторонников независимости. С такими новостями и прибыл из Кракова Радзимиш, дальний родич пани Ярошевской. Хозяйка «Весолека» была женщина непростая. Русских солдат, завсегдатаев её заведения, она встречала радушно, с приветливой улыбкой, вот только ненавидела их всей душой, впрочем, как и её сын Чеслав. Поэтому, выслушав Радзимиша, пани Ивона на радостях подала ему самой лучшей своей настойки и сама невольно поспособствовала его чрезмерному опьянению, приведшему к излишней болтливости. Проспавшись к вечеру, Радзимиш выслушал наставления Чеслава вести себя осмотрительней и спустился в зал. Там он пристроился в ожидании ужина за маленьким столиком в самом углу и хмуро наблюдал за собиравшейся в «Весолеке» компанией. В основном она состояла из русских солдат, сидящих с кружками пива и хохочущих над остротами друг друга. Пару столиков занимали королевские гвардейцы. Они держались особняком от русских, но отвечали на приветствия. Чеслав метался между ними с услужливой улыбкой, принимал как должное снисходительные похлопывания по плечу и старался всем угодить. Наблюдая это, Радзимиш становился всё мрачнее и мрачнее, он начинал опасаться, что доверился не тем людям. Наконец Чеслав немного освободился и подсел к родичу.

— Своей кислой физиономией ты привлекаешь к себе внимание, — сказал он. — У «Весолека» репутация весёлой корчмы.

— Смотреть на тебя тошно, — процедил Радзимиш. — Удавил бы всех, а ты им улыбаешься и кланяешься.

— Держи друзей близко, а врагов ещё ближе. Я для них свой парень, они мне доверяют и никогда ни в чём не заподозрят, — возразил Чеслав. — Пока мы не сильны, все должны вести себя так же. И ты тоже, Радзимиш. Найди свою улыбку, надень её и не снимай, пока не придёт время взяться за ножи и ружья. Завтра я познакомлю тебя с членом городского магистрата, нашим сторонником, а пока — веселись! Возьми кружку и поприветствуй королевских гвардейцев. Больше всего они любят тех, кто хорошо платит. Поэтому в своё время могут встать на нашу сторону.

Чеслав дождался, пока Радзимиш поменяет выражение лица, и лишь тогда оставил его, вернувшись к своим обязанностям. Он был довольно живым малым, крепышом чуть выше среднего роста. От матери ему достались волосы цвета спелой ржи, а от покойного отца — светло-карие глаза, широкий, чуть вздёрнутый нос и прямой, упрямый подбородок. С улыбкой Чеслав выглядел легкомысленным добряком. Но стоило ему задуматься и стать серьёзным, как линия тонких сжатых губ выдавала в нём жёсткого человека. Ему уже исполнилось двадцать шесть лет, и пани Ивона часто намекала, что пора бы привести в дом жену, чтобы передать ей часть дел в корчме. Тем более, что в молодых панянках, заглядывающихся на улыбчивого молодого пана Ярошевского, недостатка не было. Но Чеслав только отмахивался, ограничиваясь лёгким флиртом и подшучиванием. Никто, даже мать, не догадывался, что в душе его бурлила особая страсть, которую он иногда удовлетворял с уличными девками из дальних районов, и те потом долго ходили в синяках и ссадинах. Правда, не жалуясь, так как клиент хорошо оплачивал подобные услуги. Для таких целей Чеслав нашёл на юго-восточной окраине дом одинокой глухонемой старухи. Он часто навещал её, принося в подарок корзину с едой. Старуха отдала ему в пользование комнатку без окон под крышей. Чеслав запирал её на собственный ключ, и никто не знал о его тайном укрытии для утех.

Но вернёмся в трактир, где продолжал слышаться стук наполненных кружек и звучал хохот. Братья Авиновы из третьего батальона Киевского гренадерского полка и младший сержант Вигель, приятели Алексея, поглядывали на дверь, удивляясь его отсутствию. Но появление ещё одного члена их компании, однополчанина Алексея, корнета Фёдора Тушнева, внесло ясность.

— Всё, — сказал тот, усаживаясь за стол и потребовав у Чеслава пива, — пропал наш Алёшка.

— Что случилось? — встревожился Вигель.

— Влюбился чертяка.

— В кого?

— Говорит, что в ангела.

— Ну да, — хмыкнул старший Авинов, Александр. — Поначалу они все ангелы, а потом из-под юбки начинает доноситься топот копыт.

— А рога почему-то растут у тебя, — смеясь, добавил младший, Сергей. — Так что за ветреная красотка вскружила голову нашему Алёшке?

— Вроде не ветреная. Дочь подполковника Кайсарова.

— Так это наш подполковник. Не знал, что у него есть дочь, — удивился Вигель.

— Тот прячет её от всех.

— Что? Так страшна? — расхохотался старший Авинов.

— Наоборот, нежный бутон. Алёшка говорит, что познакомился с ней у «Весолека», — сказал Тушнев, принимая у Чеслава пиво. — А что, любезный, — обратился он к корчмарю, ловящему каждое слово, — был тут у вас сегодня конфуз с одной дамой и её дочкой.

— Да не конфуз, а так, лёгкое недоразумение.

— Видал молодую панянку?

Чеслав кивнул.

— Что скажешь? Хороша?

— Как летнее восходящее солнце, — Чеслав деланно закатил глаза.

— О! Да ты, любезный, поэт! — воскликнул Тушнев и поднял кружку. — Выпьем, друзья, за Алёшку и за его летнее восходящее солнце!

Приятели чокнулись, выпили и продолжили весёлый разговор, а Чеслав отошёл от них с привычной улыбкой и с камнем в сердце. Выходит, этот щёголь Алекси тоже запал на красотку панянку? Видать, воспользовался случаем и свёл с ней знакомство поближе, когда провожал домой. Что ж одной причиной ненавидеть его стало больше.

Пока приятели в корчме обсуждали Алексея, он пребывал в состоянии возвышенной меланхолии. Скромно поужинал в одиночестве и отправился бродить в темноте вдоль Вислы, находясь в мечтах о завтрашнем вечере. Образ Кати стоял перед глазами молодого капрала, вызывая томление в сердце. Он пораньше лёг спать, чтобы приблизить новый день, а с утра поспешил в конюшню. С лошадью всё было в порядке, после смены подковы она перестала хромать, и Алексей долго чистил бедное животное, пока его бока не засверкали.

Ровно в восемь вечера Алексей подскакал к знакомому домику в Праге, соскочил с лошади и наткнулся на Ясю, якобы случайно вышедшую в палисадник.

— Доброго вам вечера, пан офицер! — окликнула она Алексея.

— Здравствуй, Яся. Что жильцы ваши, Кайсаровы? Дома? — спросил капрал, привязывая лошадь к низенькой кованой калитке и отстёгивая от седла картонку с ещё тёплым сладким маковцем.

— Дома, где ж им быть. Пойдёмте, провожу.

Яся подхватила фонарь со вставленной толстой свечой и пошла впереди, освещая лестницу, ведущую на второй этаж. Доведя Алексея до двери, девушка развернулась и с улыбкой посторонилась, пропуская его.

— Стучите громче, — посоветовала она. — У них служанка глуховата.

— Благодарю, — ответил Алексей, подождал, пока Яся спустится, и только после этого постучал.

Дверь открыла ему не служанка, а сама Ульяна Назаровна с подсвечником в руке.

— А вот и Алексей Захарович пожаловали! Здравствуйте, проходите! Елизар, помогите капралу раздеться, — велела она сухонькому пожилому мужчине. — Это денщик моего мужа, — шепнула она растерявшемуся Алексею.

— А это вам, польский маковец. Очень вкусный, ещё тёплый, — протянул тот картонку хозяйке.

Денщик тем временем принял у гостя епанчу с треуголкой, а подошедшей румяной невысокой женщине в светлом переднике Ульяна Назаровна передала маковец.

— Возьми, Феоктиста. Подашь к чаю. Алексей Захарович так внимателен.

Из тёмной длинной прихожей Алексей проследовал в просторный зал, освещённый несколькими подсвечниками, расставленными по углам. У накрытого к ужину стола находились смущённая и радостная Кати и строгий невысокий мужчина лет пятидесяти с густыми, почти седыми усами, одетый по-домашнему в белую рубашку и просторный камзол, по-видимому, тот самый подполковник Кайсаров, отец девушки.

— Капрал Громов Алексей Захарович! — отчеканил Алексей, вытягиваясь в струнку.

— Да полноте, друг мой, мы же с вами не на плацу, — подполковник поморщился и протянул ему руку. — Чувствуйте себя свободно. Кайсаров Панкрат Васильевич. Очень рад. Женщины мои про вас все уши прожужжали. Какой вы, дескать, молодец. Вступились за них, потом домой проводили. Достойно и похвально.

— Ничего особенного, — проговорил Алексей, в смущении опуская глаза. — На моём месте любой бы… — он взглянул на Кати и замолчал.

— Любой, не любой, а оказались вы.

— Прошу к столу! — объявила Ульяна Назаровна, и все начали рассаживаться.

Во главе стола сел Панкрат Васильевич, а супруга по правую руку от него. Алексею досталось место рядом с хозяйкой, напротив Кати, и он был безмерно счастлив такому обстоятельству. В жемчужно-сером простом платье, открывающем шею и очень скромное декольте, украшенное тоненькой цепочкой с крестиком, без чепчика и пальто, Кати выглядела просто обворожительно. Тёмно-каштановые волосы девушка убрала в строгую причёску с пробором посредине, оставив несколько крупных длинных локонов, спадающих на грудь. Огоньки свечей отражались в тёмных, бездонных глазах Кати и придавали её взгляду манящую таинственность. Кати не казалась худышкой, но и полненькой её нельзя было назвать. Строгое платье подчёркивало мягкую женственную форму плеч и груди. Алексей невольно задерживал на них взгляд и сразу же отводил, заметив усмешку в уголках губ Кати. Она видела, что нравится этому красивому молодому мужчине, но не смущалась, а наоборот, с радостью замечала как её красота управляет его чувствами. Кати не была жеманной красоткой, привыкшей к салонному этикету. Вся её жизнь прошла в бесхитростных забавах в Тополином, родовом поместье матушки, и в гарнизонах, где действовали свои законы. С детства Кати наблюдала за флиртующими офицерами, видела грубоватые заигрывания рядовых с девушками и слышала их сальные шуточки. Несмотря на старания отца и матери оградить её от внимания противоположного пола, у Кати сложились определённые понятия о взаимоотношениях мужчин и женщин. Она была готова к ним и воспринимала как неизбежное и очень волнующее. Поэтому первое смущение от знакомства с Алексеем быстро прошло, и его сменила откровенная симпатия. Молодой капрал нравился Кати, и она не понимала, почему должна это скрывать и делать вид, что он ей безразличен.

Алексей же, видя, что его чувства небезответны, воспламенялся всё большей любовью. Он старательно поддерживал разговор с Ульяной Назаровной и Панкратом Васильевичем, кивал, соглашался, пропуская смысл сказанного мимо ушей. Ему казалось, что гулко стучащее сердце пробьёт мундир и вырвется наружу, чтобы упасть у ног Кати. Встречаясь с ней взглядом, он то краснел, то бледнел, но делал вид, что это реакция на истории, рассказанные подполковником. Иногда, переставляя ноги под столом, Алексей задевал подол платья Кати и чувствовал близость ножек, при мысли о которых у него кружилась голова. Так прошёл ужин. Пока Феоктиста убирала со стола под руководством Ульяны Назаровны, остальные прошли в гостиную. Панкрат Васильевич курил трубку, развалившись в кресле, а Кати показывала Алексею вышивку и свои акварели.

— Вы великолепно рисуете! — похвалил он девушку, рассматривая пейзажи. — Очень талантливо!

— Да бросьте, Алексей Захарович, — отозвалась Ульяна Назаровна из-за портьеры. — Баловство безыскусное это от скуки.

— Матушка права, — вздохнула девушка. — Рисую иногда от тоски. Жаль, краски почти закончились и кисти сменить надобно, да всё недосуг. — Забирая картинки, она прикоснулась к руке Алексея, вспыхнула и взглянула на него с улыбкой. — А вы чем занимаетесь, когда скучаете?

— Я? — растерялся Алексей и вдруг ужаснулся, что обычным его занятием от скуки является чистка лошади и полировка сабли. Разве поймёт такое занятие юная романтическая девушка? — Ну… стихи читаю… закатом любуюсь…

В кресле закашлялся от смеха Панкрат Васильевич, а Кати сказала:

— А я думала, приводите в порядок форму или пуговицы начищаете. Батюшка только этим и занимается.

Не успел Алексей признаться, что соврал, как Ульяна Назаровна позвала всех к чаю. На столе ожидал разрезанный маковец, грушевое варенье к нему и шанежки. От чая хозяйка дома раскраснелась и завела разговор о бытовых мелочах. Алексей продолжал наслаждаться видом Кати, но несмотря на помутнение в голове, кое-что из разговора всё же понял. Например, что семья подполковника живёт дружно, но скромно. Этаж, который они снимали у пани Катаржины, состоял из обеденной залы, в которой принимали Алексея, небольшой гостиной, отделённой от залы толстой портьерой, и двумя спальными комнатами, в которые можно было попасть из гостиной. В кухню, на которой царствовала расторопная Феоктиста, вела дверь из прихожей. Там же находилась лесенка, ведущая в мансарду с двумя отдельными комнатками. Одну занимал денщик Елизар, а во второй жила служанка. Ещё Алексей понял, что в Нежинском уезде Черниговской губернии у Кайсаровых есть небольшое имение под названием Тополиное, но стоило Ульяне Назаровне сказать, что она собирается выехать туда на лето вместе с Кати, как Алексей побледнел и чуть не пролил чай на скатерть.

— Думаю, отправимся туда в конце мая, — продолжала мать Кати. — Дороги к тому времени должны быть хорошие, да и по теплу путешествовать гораздо приятнее.

— Зачем же, сударыня, вам уезжать из Варшавы в такое прекрасное время года? — возразил Алексей. — Вы бы могли много гулять с Катериной Панкратовной, например, в Саксонском саду или любоваться Вислой.

— Что вы, Алексей Захарович! Матушке не до прогулок! — смеясь, заявила Кати. — Они с батюшкой хотят замуж меня сосватать.

— Кати! Ты совершенно несносна! — прикрикнула на неё мать.

— Ну, ежели у вас есть жених… — дрогнувшим голосом произнёс капрал. — Уверен, что родители желают вам только добра.

— Жениха пока нет, — в разговор встрял отец Кати, — но претендентов, чтобы составить хорошую партию, достаточно. А вы сами откуда родом, Алексей Захарович?

— Да мы почти соседи с вами. Из Громовки я, Карачевского уезда, Орловской губернии. У нас там деревенька своя, матушка хозяйство ведёт.

— Не так чтоб соседи, но довольно близко, — кивнул подполковник. — Службу покидать не думаете?

— Никак нет. Пока молод и полон сил буду служить Отечеству!

— Похвально, похвально, — пробормотал Панкрат Васильевич и взглянул на часы. — Что ж, я слыхал у вас завтра ранний смотр на плацу?

— Верно, — Алексей поднялся из-за стола. — Очень жаль, но мне пора откланяться.

— Как? Вы покидаете нас так рано? — огорчилась Кати.

— Служба, доченька, служба, — проговорил Панкрат Васильевич и тоже встал. — Алексею Захаровичу нужно выспаться, чтобы завтра не ударить в грязь лицом.

— Благодарю вас за ужин и приятно проведённый вечер, — Алексей поклонился Ульяне Назаровне и прикоснулся губами к её руке. — Катерина Панкратовна, — он стиснул пальчики Кати и задержался на них горячими губами, — моё почтение.

Отпустив ручку девушки, Алексей поймал неодобрительный взгляд подполковника.

— Я провожу вас, — вызвалась Ульяна Назаровна.

— Я сам, голубушка, — остановил её муж и вышел вслед за Алексеем в прихожую. Дождался, пока Елизар подаст епанчу и треуголку и протянул руку. — Будьте здоровы, Алексей Захарович. Поезжайте осторожно, не гоните, на мосту от заморозков может быть скользко.

— Благодарю за беспокойство, — Алексей пожал руку подполковнику и сбежал по лестнице к калитке.

Отвязал лошадь, вскочил верхом и поскакал в сторону Вислы. Он был окрылён и ужасно раздосадован одновременно. Подполковник не сказал ему, чтоб он заходил ещё. Скорее всего, именно поэтому он сам провожал его. Но почему? Неужели Алексей совершил за столом какую-то глупость? Возможно, не надо было с таким восхищением смотреть на Кати, но разве подполковник сам не был молод и забыл, какие чувства может вызвать красивая девушка? К тому же Кати проговорилась, что родители мечтают выдать её замуж, но жениха ещё нет. Тогда откуда такая холодность?

Тем временем отец семейства вернулся к жене и дочери. Обе хлопотали у стола, помогая Феоктисте.

— Ну что? Правда славный молодой человек? — спросила Ульяна Назаровна. — Не разбалованный, хорошо воспитанный.

— Да, славный, — бросил подполковник и снова проследовал в гостиную к оставленной трубке.

— И Кати он тоже понравился, — продолжала супруга. — Тем более хвалил её работы.

— Это я и сам заметил, — пробормотал Панкрат Васильевич, затягиваясь.

— Что ты говоришь?

— Говорю, что молодые кавалеристы умеют нравиться дамам. Всем подряд, и ваш Алексей ничем от них не отличается.

— Что ты хочешь этим сказать, голубчик? — супруга зашла в гостиную и с видом недоумения остановилась напротив мужа. — Что я мало видела кавалеристов и перестала разбираться в людях?

— Нет, что ты, голубушка! — замахал руками Панкрат Васильевич. — И не думал даже. Ты у меня зришь всегда в корень.

— То-то. Ты наказал ему бывать у нас?

— А то как же! Велел приходить почаще. Только знаешь, что я думаю, — подполковник потушил трубку и поднялся из кресла, — скучным вечерам в кругу нашей семьи он предпочтёт весёлые посиделки в корчме с приятелями.

— Ты ошибаешься!

— Помяните моё слово! Спокойной ночи, дорогие!

Глава семейства поцеловал жену и дочь и вышел в спальню, оставив внимательно слушавшую разговор Кати в большом смятении.

***

Этим же вечером состоялась ещё одна встреча, только прошла она не в тёплой семейной обстановке, а при свете трёх свечей в маленькой комнате, закрытой ставнями, в доме известного в Варшаве сапожника Яна Килинского, члена городского магистрата. К тридцати четырём годам Ян завоевал уважение у горожан, а благодаря мастерству, связи имел обширные — как среди знати, так и среди простого люда. Чеславу пришлось на время оставить корчму, чтобы привести к нему в дом Радзимиша. Ян внимательно выслушал шляхтича, но восторга не выразил. Он в задумчивости провёл по тонким закрученным усам и произнёс:

— Дело хорошее задумано, только пока не совсем ясно, как его осуществить.

— Что не ясного? — буркнул Радзимиш. — Поднимать надо Варшаву!

— Какой шибкий ты! Поднимать! — Ян прошёлся из угла в угол. — Сильно вы Краков подняли? Шепочетесь по углам, планы вынашиваете, а дела где? Мы тут тоже, знаешь, не сидим сложа руки. С Тадеушом в переписке состоим, всё знаем.

— С самим Костюшко? — Радзимиш вытаращил глаза.

— А ты думал? Он тот человек, за которым пойдут, и мы его поддержим. Но нужны не просто слова. Пока ждём, потихоньку списки конфедератов составляем, примечаем, где, что и как. В Варшаве людей много верных. Но и врагов тоже хватает. Раньше времени голову поднимем — тут нам её и снесут.

— Так можно до смерти по норам прятаться.

— Не до смерти, не преувеличивай. Нельзя просто в одиночку городам подниматься. Полыхнуть должно везде и одновременно.

— Пан Ян верно говорит, — согласился Чеслав. — Люди-то у нас есть. Многие действуют по-тихому. Кто по городу недовольство разносит, а кто в костёлах правильной проповедью сердца распаляет. Вон, за отцом Юзефом вся его паства пойдёт, куда велит. Хоть голыми руками душить врагов Польши будет. Но нельзя раньше времени это показать. Если одна Варшава поднимется — сметут восстание. Что мы против королевской гвардии и русского гарнизона?

— С гвардией, к примеру, можно было бы договориться, — усмехнулся Килинский. — Польские солдаты со своим народом. Они тоже мечтают о возрождении великой Речи Посполитой. Если гвардия будет на нашей стороне — король Станислав помехой не станет. Его даже убивать не придётся. Пусть сидит у себя во дворце, разучивает танцы.

— Выходит, вам только русские войска помеха?

— Это самое большое препятствие, к тому же хорошо вооружённое. В отличие от нас.

— Что мешает вам раздобыть оружие? — спросил Радзимиш.

— Оружие? Где? Или пан думает, что оно свободно продаётся в лавках в большом количестве? Иди, бери, вооружай толпу!

— В Варшаве оружия достаточно, — Радзимиш пристально посмотрел Килинскому в глаза. — Нужно просто взять его.

Сапожник снова погладил усы и заходил из угла в угол. Тёмные глаза под широкими бровями не смотрели на притихших Чеслава и Радзимиша, глубокие поперечные складки у переносицы говорили о серьёзной задумчивости. Наконец, закончив размышления, Килинский повернулся к Радзимишу:

— Передай, что восстание Варшава поддержит. Люди есть и настроены они решительно. Оружие раздобудем. Но сами действовать не станем. Пусть Краков начнёт, мы выступим следом.

— На ваши слова можно положиться? — взволнованно спросил Радзимиш.

— В Варшаве все знают Яна Килинского, — усмехнулся сапожник, — и то, что моё слово твёрдое. Будем готовиться и ждать сигнала.

Глава 3. Свидание

В течение трёх дней после посещения Кайсаровых Алексей ходил сам не свой. Образ прелестной Кати стоял перед глазами, руки помнили прикосновение её пальчиков, он понимал, что влюблён страстно и бесповоротно, радовался этому и невыносимо страдал. Ему до боли в сердце хотелось увидеть Кати, но явиться без приглашения в дом Кайсаровых не позволяла гордость и вероятность показаться навязчивым. На четвёртый день он случайно встретил подполковника, поздоровался с ним и учтиво поинтересовался здоровьем супруги и дочери.

— Благодарю за беспокойство, обе чувствуют себя вполне превосходно, — ответил Кайсаров. — Вас давеча вспоминали, велели кланяться при встрече.

— Приятно польщён. От меня тоже передавайте поклон.

Алексей взглянул на подполковника с надеждой, но тот кивнул:

— Непременно, — и отправился дальше по своим делам.

Этим же вечером Алексей отправился с Тушневым в «Весолека», чтобы заглушить душевную боль пивом и грушевой настойкой. Компания встретила его радостными возгласами и упрёками в долгом отсутствии.

— Как же так, Алёшка, променял старых товарищей на красотку! Неужто настолько хороша? — Вигель залихватски подкрутил рыжий ус и подмигнул.

— Не смей говорить о Катерине Панкратовне в таком фривольном тоне! — взвился Алексей, а потом вздохнул: — Это, господа мои любезные, не девушка, а само очарование. Нежный бутон…

— Богиня! — подхватил старший Авинов и поднял кружку. — За богиню нашего Алёшки!

Кружки сомкнулись, и после их осушения разговор пошёл живее.

— Эх, если бы она была моей богиней… — снова вздохнул Алексей.

— Не понял, — протянул Вигель. — А где ж ты пропадал столько вечеров?

— Тосковал…

За столом повисла пауза, все уставились на Алексея в недоумении.

— Она что? Дала тебе от ворот поворот? — уточнил младший Авинов.

— Нет, как раз наоборот. Катерина Панкратовна дала ясно понять, что испытывает ко мне сердечное влечение.

— Тогда в чём проблема? Мамаша строгая?

— Да нет, Ульяна Назаровна почтенная женщина, отнеслась ко мне мило.

— Тогда за матушку богини! — старший Авинов снова призвал поднять кружки, предусмотрительно наполненные подоспевшим Чеславом.

— А вот батюшка… — проговорил захмелевший Алексей, принимаясь за поданные пани Ивоной голубцы. — С батюшкой как-то странно всё.

— Фёдор говорил, что это подполковник Кайсаров, — уточнил Вигель.

— Он самый. Вроде бы приветлив, но ведёт себя холодно, отстранённо. Даже не пригласил меня заглядывать к ним, хотя по этикету вежливости так принято в приличных семьях.

— Может, ему не нравится твой унтер-офицерский чин? — поинтересовался младший Авинов. — Хочет для своей дочери кого-то не ниже обер-офицера?

— Так ведь и сам Кайсаров не сразу в подполковники был произведён! Должен же понимать, как в армии поднимаются в званиях! — воскликнул Алексей и снова вздохнул. — Не знаю, как я прожил эти дни, не видя Кати… Эх, напиться что ли с горя!

— Хорошая мысль! — поддержал Тушнев. — Чеслав!

— Чего панове изволят? — подбежал поляк.

— Прибери со стола эту бурду, — указал Фёдор на пиво, — и неси нам настойку!

Спустя полчаса обильных возлияний, за столом друзей царило оживление. Авиновы, перебивая друг друга, рассказывали о своих похождениях, Тушнев хохотал над анекдотами Вигеля, и только на Алексея хмель подействовал иначе. Он сидел с мрачным выражением лица и не мог заставить себя даже улыбнуться.

— Нет! Я так не могу! — наконец вскричал Вигель. — У нас друг чахнет, а вы… — он укоризненно покачал головой и обвёл приятелей мутным взглядом. — Надо спасать Алёшку.

— Согласен, — поддержал его Тушнев. — Как?

— А давайте прямо сейчас поедем к Кайсаровым и засвидетельствуем Катерине Панкратовне своё почтение! — воскликнул старший Авинов. — Вот прямо сейчас! Все! И пусть попробует подполковник отказать нам в гостеприимстве!

— Правильно! — вскочил младший Авинов, но Вигель дёрнул его за рукав, усаживая обратно.

— Вам, буянам, всё равно, а я у Кайсарова в подчинении. Да и Алёшке мы так медвежью услугу окажем. Посмотрите на свои пьяные рожи! После нашего визита его в жизнь на порог не пустят! Вот скажи, друг, — обратился он к Алексею, — разве не можешь ты встретить даму своего сердца вне дома? На прогулке?

— Они с матерью домоседки. На прогулки выбираются редко.

— Ладно, вариант отпадает.

— Слушай, а зачем тебе приглашение подполковника? — не унимался Александр Авинов. — Поезжай сам в гости. Так, мол, и так — проезжал мимо по делам, решил заглянуть.

— Какие у меня дела в Праге? И не могу я как незваный гость без приглашения и без повода.

— Так найди повод! — вскричал Тушнев. — Узнай, не забыл ли ты у них перчатки? Или не находили ли они платок, дорогой сердцу, вышитый лично твоей маменькой?

— Вышитый… — пробормотал вдруг Алексей, и глаза его засверкали. — Федя, а ведь ты умница! Чеслав! — крикнул он.

— Чего изволите, пан Алекси?

Услужливый корчмарь мигом оказался рядом.

— Скажи, где ближайшая лавка, торгующая акварельными красками и кистями?

— Фарбами? Та-ак… Через две улочки есть лавка пана Леха. Но уже поздний вечур, лавка закрыта.

— Для меня откроется! Покажешь, где?

— Дело такое срочное, что не подождёт утра?

— Не подождёт! Идём! А не пойдёшь, буду ломиться там во все двери! — Алексей решительно встал из-за стола, накинул епанчу и вышел из корчмы, не обращая внимания на удивлённые возгласы друзей.

— Добже, только скажу матери и надену кожух.

Чеслав вскоре последовал за ним, а приятели за столом переглянулись и рассмеялись.

— Говорю ж, пропал Алёшка, — развёл руками Тушнев. — За него!

Кружки с глухим звоном соединились, и весёлый ужин продолжился.

Тем временем Алексей уверенно шагал по вечерним улицам Варшавы. Едва поспевающий за ним Чеслав указывал дорогу. Нужная лавка оказалась совсем неподалёку. Как и предсказывал корчмарь, она была закрыта, впрочем, как и все лавки в это позднее время. По примеру большинства лавочников хозяин с семьёй жил на втором этаже, поэтому он быстро спустился, услышав громкий стук в дверь.

— Замкнэтэ! — крикнул он и что-то заворчал через дверь. — Убирайтесь!

— Пшепрашам, пан Лех! Откройте, прошу! Это Чеслав из «Весолека»!

Ворчание прекратилось, и голос хозяина спросил:

— Чего тебе?

— Я привёл русского офицера. У него к вам срочное дело.

Послышался шум открывающихся засовов, и в дверном проёме показался пожилой лавочник в наброшенном цветастом халате поверх свободной рубахи. Он кивнул Чеславу, потом окинул быстрым взглядом Алексея и расплылся в улыбке:

— Какое же дело могло привести пана военного в мою лавку в столь поздний час? Тут нет табака, не подают колбас и пива.

— Мне нужны хорошие краски и кисти, — проговорил Алексей. — У вас есть такой товар?

— Пан художник? — осведомился лавочник.

— Это не мне, — Алексей смутился. — А одной юной особе.

— Подарок прекрасной панянке? О-о-о, понимаю, очень мило. Что ж входите.

Лавочник впустил молодых людей и запер за ними дверь. Пока он зажигал свечи, Алексей растерянно оглядывался — такого разнообразия мелочей для любительниц рукоделия он с роду не видел. Тут были прозрачные коробочки с бисером, катушки тонких, разноцветных лент, мотки пряжи, холсты, мольберты, кисти, краски, в общем всё то, что приводит в восторг дам, созидающих прекрасные мелочи для домашнего уюта.

— Какие краски вам предложить?

— Самые лучшие. И кисти к ним.

— Понятно, — усмехнулся лавочник. — Панянка рисует на бумаге? На холсте? Большие картины на стену или маленькие в альбом? Пейзажи? Портреты?

Алексей объяснил, и лавочник принялся рыться на полках, собирая необходимый товар.

— Уж не той ли красивой панянке ты хочешь сделать подарок, с которой познакомился у «Весолека»? — поинтересовался Чеслав.

— Ты угадал.

— Она, кажется, дочь подполковника?

При этих словах лавочник замер, быстро взглянул на корчмаря и принялся подбирать кисти, внимательно прислушиваясь к разговору.

— Да, подполковника Кайсарова. Ах, Чеслав, я так благодарен вашему негодяю-родичу из-за которого узнал Катерину Панкратовну, — вздохнул Алексей. — Кстати, где этот наглец? Угостил бы его пивом.

— Радзимиш уехал в Краков, но я налью ему кружку от твоего имени, когда он вернётся.

— Ну вот, — лавочник протянул Алексею затянутый розовой лентой бумажный пакет. — Всё как вы просили.

— Благодарю.

— Только, надеюсь, вы не собираетесь сами прямо сейчас к юной пани? Не советовал бы вам это делать.

— Это почему? — опешил Алексей.

— Даже мой слабый нос чует грушевую настойку и великолепное пиво, которое подают в «Весолеке». Панянка, как я понял, из хорошей семьи, её родители тоже могут подумать, что вы явились навеселе. Есть у меня шустрый хлопец. Могу отправить его с подарком и запиской от вас. Где, говорите, живёт ваша юная особа? В Старом городе?

— Нет, подполковник снимает квартиру на том берегу, в Праге.

— Наверное, у Люблека Томчика? — поинтересовался Чеслав.

— У Катаржины Рапацкой. Она сдаёт целый этаж.

— В Прагу сегодня уже бежать далековато, — лавочник поджал губы.

— Не надо хлопца! Я сам отвезу подарок, но вы правы — не сегодня, а завтра. Спасибо. Доброй ночи!

Алексей быстро расплатился и вышел наружу. За ним последовал Чеслав. Перед выходом он обернулся к лавочнику, и тот кивнул ему. Когда шаги поздних посетителей затихли, пан Лех запер дверь, достал из-под конторки толстую книгу и раскрыл её посредине. На листах в столбик были записаны имена и фамилии с указанием места жительства и краткими приписками рядом. Были здесь шляхтичи, лавочники, портные, пекари и простые горожане. «Катаржина Рапацкая, Прага» — вывел пан Лех новую запись, а рядом добавил: «сдаёт жильё москалям. Подполковник Кайсаров с семьёй».

***

Но вернёмся ещё раз ненадолго к тому вечеру, когда семейство Кайсаровых укладывалось спать после визита Алексея. Стоило Ульяне Назаровне зайти в спальню, как она сразу поняла, что муж не спит, а лишь притворяется спящим. За долгие годы семейной жизни она изучила его вдоль и поперёк, знала каждый взгляд, понимала мимику и жесты и уж, конечно, могла отличить дыхание спящего от тихо лежащего в темноте. Она быстро разделась, шурша юбками, и улеглась под одеяло рядом с супругом. Она молча полежала несколько минут, а потом прошептала:

— Ну что случилось, Панкратушка?

Он словно ждал этого вопроса, повернулся к супруге и подставил ей плечо. Она привычно устроилась на нём, как повелось ещё с тех лет, когда они оба были молоды, и обняла мужа.

— Зря ты приехала сюда, Улюшка, — прошептал он, целуя жену в лоб и нежно проводя рукой по волосам, заплетённым в косу.

— Это почему же? Али ты не рад мне?

— Что ты, голубушка, рад конечно. Что я без тебя — ноль без палочки, — улыбнулся он в темноте. — За Кати просто волнуюсь. Девочка расцвела, красавицей вон какой стала. Видела, как этот капрал пожирал её глазами?

— Само собой видела, — вздохнула Ульяна Назаровна. — Потому и не могла её одну в Тополином оставить. В отсутствии матушки и батюшки далеко ли до беды?

— Замуж её надобно поскорей пристроить. Тогда сможешь со мной ездить, куда пошлют. А за Кати пусть муж присматривает.

— А ты что ли ещё долго по гарнизонам жить думаешь? Не хочется осесть уже?

— Вот дослужусь до полковника и сразу подам прошение об отставке, — пообещал муж, а Ульяна Назаровна улыбнулась — сколько уже было таких обещаний. Сначала до капитана, потом до майора и подполковника.

— Я ведь, Панкратушка, тоже не молодею. С каждым разом всё тяжче и тяжче по дорогам да по квартирам мыкаться.

— Улюшка, родная, так я ж не настаиваю. Можешь оставаться в Тополином, хозяйство вести.

— Ах ты, старый греховодник, — шутливым тоном произнесла Ульяна Назаровна, — никак хочешь от меня отделаться, адюльтерчик какой завести? — Она приподнялась на локте и чмокнула супруга в нос. — Смотри у меня. Я-то с виду женщина кроткая, но могу лысину твою потрепать.

— Эк, какая ты у меня ревнивица, — тихо рассмеялся довольный подполковник. Они с женой давно так подшучивали друг над другом, оставаясь при этом верными и любящими супругами. — При такой-то жене интрижки заводить — да чтоб мне пусто было!

Он крепко обнял жену и зарылся носом ей в шею — тёплую, родную. Её мягкая грудь упиралась в его грудь, вызывая знакомое приятное волнение. Все красавицы мира не могли сравниться с его дражайшей Улюшкой, следовавшей за ним по пятам все годы семейной жизни, создающей уют и ощущение дома в любом месте, куда б его не забрасывала судьба. Но он не мог не замечать, до чего тяжела ноша верной жены военного, поэтому и желал для единственной, горячо любимой дочери другой судьбы.

— Обещай, что увезёшь Кати, как потеплеет, и займёшься её устройством.

— Да куда ж деваться, слушаюсь, господин подполковник, — тихо прошептала Ульяна Назаровна, отвечая на жаркие сухие поцелуи. Усы мужа защекотали по щекам, потом в месте за ушком, спустились по мягкой шее…

Но не только супругам Кайсаровым не спалось. Кати почти всю ночь пролежала в кровати с открытыми глазами, грезя наяву. Какие только картины не рисовало ей воображение! Вот Алексей сжимает её в объятьях, вот он целует её и говорит, что потерял покой и сон от любви, а вот он, стоя на колене, умоляет её стать его женой. Кати краснела в темноте, гнала от себя эти мысли, но сразу же к ним возвращалась, тая от нахлынувших чувств, боясь их и мечтая, чтобы грёзы превратились в явь. Она заснула только под утро, но и во сне продолжала видеть молодого капрала, чувствовать его прикосновения к щекам и губам, ощущать сквозь мундир тепло его сильного горячего тела. После такой ночи Кати всё утро и день пребывала в задумчивой рассеянности. Она бродила по комнатам, переставляла предметы с места на место, не понимая, зачем делает это, невпопад отвечала матери или вообще не слышала её.

— Уж не заболела ли ты, душенька, — встревожилась Ульяна Назаровна, наблюдая за дочерью. — Подойди-ка, потрогаю лоб. Щёки прям пунцовые.

— Да нет, матушка, всё хорошо, — ответила Кати и сразу же побледнела, испугавшись, что выдала матери свои чувства, — просто душно как-то у нас. Жарко.

— Тут ты права, милая, весна идёт, теплей становится. Феоктиста! Не топи так сильно, — велела Ульяна Назаровна прибежавшей на крик служанке. — Чай, не зима уже.

— Дык тесто для пирогов, барыня, подходит, — развела руками Феоктиста.

— А ты с чем пироги затеяла? — оживилась мать Кати.

— С рыбой и луком, с капустой ещё Панкрат Васильевич просил.

— А с творогом?

— И с творогом будут, и с яблоками. Ой, барынька, давеча ходила тут на рынок, так насмеялась.

— Что ж смешного на рынке было?

— Неучи тут одне. Говорят не по-людски. Я-то творог искала, а они мне — берить сыр. Я им — какой же это сыр? Это творог, а они…

Ульяна Назаровна и Феоктиста завели привычный разговор об особенностях местного диалекта, а Кати, не в силах это слушать, вышла из комнаты, набросила пальто и, на ходу завязывая чепец, выскочила наружу.

— Ты куда, душенька? — крикнула ей вслед мать.

— Подышать хочу, пройдусь по улице!

Она спустилась по лестнице и заметила пани Катаржину, оглядывающую свой сад.

— Здравствуйте! — крикнула ей Кати.

— Добры день! Как ваше здоровье? — отозвалась пани Рапацкая, направляясь к девушке. И не дожидаясь ответа, продолжила: — Чекаю, когда вишни зацветут — бардзо красно. А поречка уже набухла, весна ранняя будет.

— Хорошо бы, — вздохнула Кати, оглядывая хозяйку дома.

Пани Катаржина была невысокой худосочной женщиной лет пятидесяти, всё время одевавшейся в чёрное в знак траура по мужу. Он одним из первых примкнул к Тарговицкой конфедерации и погиб в столкновениях с её противниками. К русским он всегда относился с большим почтением и считал, что только крепкий союз с ними может спасти Польшу от внутренних раздоров и внешних врагов. Сама пани Рапацкая относилась к тому типу людей, которым всё равно, какие законы и порядки будут установлены в Польском Королевстве — она бы приняла любые. Лишь бы цвели вишни в её маленьком садике, не болела бы дочь и было что подать на стол и во что одеться. Но убеждения её покойного мужа хорошо были известны в Праге и проецировались на неё. Пани Катаржина не раз ловила косые взгляды соседей, приверженцев конституции, поэтому обезопасила себя от их нападок, сдав часть дома русскому военному. Так же как у Яси, у пани Катаржины были голубые глаза, только без огонька молодости, потускневшие от забот и выплаканных слёз. Светлые волосы женщина прятала под чёрный старомодный чепец с кружевами. Как ни странно, он не старил её, а придавал тонким чертам лица некое благородство.

Скрипнула низенькая калитка, и в палисаднике показалась Яся с небольшой, заполненной мелочами корзиной в руках. Она поздоровалась с Кати, одарив девушку приветливой улыбкой, поцеловала мать и впорхнула по крылечку в дом. Каждые вторник и пятницу Яся ходила в центр Варшавы, сдавала вышивку, делала покупки и возвращалась всегда весёлая, разрумянившаяся. Кати с завистью смотрела на неё — Яся могла ходить куда угодно, а ей не позволяли в одиночестве гулять дальше моста и нескольких соседних улочек. И матушка была тяжела на подъём и совсем не стремилась на прогулку через Вислу. Она и по Праге-то ходила только по необходимости. Предместье оказалось довольно большим, со своим рынком, заполненным шумными горластыми торговками, с лавочками и корчмами, но не было в нём того королевского лоску, которым блистала левобережная Варшава. В Праге сильно ощущалась прослойка из вчерашних жителей села, перебравшихся поближе к городу и обустраивающих свою жизнь как горожане. Расквартированных военных Российской Императорской армии тут тоже хватало. Некоторые держались друг друга, собираясь по вечерам для совместного времяпрепровождения, некоторые жили обособленно, как отец Кати.

— Я пойду пройдусь, — сказала девушка, махнула рукой пани Катаржине и медленно пошла в сторону Вислы.

День выдался солнечным, но с лёгким морозцем, приятно холодившим горящие щёки. Прохлада подействовала на Кати успокаивающе, она дошла до реки и постояла немного, вглядываясь в противоположный берег. Там возвышался королевский дворец, позади него тянулся Барбакан, острыми крышами к небу устремились костёлы, недалеко от них распластались приземистые казармы и в одной из них… Кати вдруг подумалось, что уже сегодня вечером Алексей снова нанесёт визит, а у неё на двух платьях обтрепались кружева, и на одном чуть надорван подол. А ещё Феоктиста вряд ли догадается сменить скатерть и выложить на полку с рукоделием новые салфетки. С этими мыслями Кати поспешила домой и до самого вечера приводила свой гардероб в порядок и занималась наведением уюта в гостиной. Но, вопреки её ожиданиям, Алексей не пришёл. Не явился он и на второй вечер, и на третий. Кати ходила сама не своя, забросила рукоделие и всё чаще вспоминала слова отца, что скучным визитам к ним молодой капрал предпочтёт весёлые посиделки с друзьями в корчме.

К пятому дню тягостное ожидание сменилось ужасным разочарованием и безразличием ко всему. И хотя Алексей не давал Кати никаких обещаний, да и виделись-то они всё время не наедине, а в присутствии посторонних, девушке казалось, что её предали. Впервые она поняла, что такое мужское вероломство. Сначала мужчина будет смотреть в глаза призывно и нежно, вздыхать, краснеть и давать понять, что влюблён, а потом просто позабудет, променяет на хмельное веселье и не только. Сколько есть легкомысленных красоток, без труда заманивающих мужчин в свои сети. Кати представляла раскрасневшегося Алексея в расстёгнутом мундире в компании хохочущих кокеток, ужасно злилась и даже начинала его ненавидеть. В отвратительном расположении духа она вышла пройтись после завтрака к Висле, пообещав Ульяне Назаровне не переходить на тот берег.

Кати бродила вдоль реки, печально глядя на воду, и не обращая внимания на спешащих в обе стороны моста людей. Она не услышала позади топот копыт и вздрогнула, когда её окликнул знакомый голос:

— Катерина Панкратовна! Добрый день!

Девушка обернулась и замерла, не в силах поверить собственным глазам. С лошади соскочил Алексей, которого она прямо сейчас представляла в объятиях нескромной красотки, и с улыбкой направился к ней, ведя лошадь в поводу.

— Здравствуйте, Алексей Захарович, — чопорно ответила Кати и поджала губы.

— Как ваше здоровье и здоровье достопочтенной Ульяны Назаровны?

— Благодарствую, все здоровы.

— Какое счастье видеть вас! Сегодня поистине прекрасный день! — Алексей приблизился. — Позвольте ручку.

Кати протянула капралу руку в перчатке и отвернулась, чтобы не встречаться с ним взглядом. От Алексея не ускользнуло странное недовольство Кати и он, не выпуская её руки, произнёс:

— Я чем-то раздосадовал вас? Помешал прогулке? — внезапная догадка вдруг поразило его воображение. Алексей покраснел, отступил на шаг и спросил дрогнувшим голосом: — Вы тут кого-то ждёте? Мне уехать?

Кати заметила смену его настроения и поспешила ответить:

— Нет, что вы! Вы не помешали, я никого не жду. Просто… немного печальное настроение. Но… я смотрю вы куда-то спешите?

— Вы угадали. Я спешу к вам.

— К нам? — воскликнула Кати. — Неужели у вас выдалась свободная от друзей и весёлых пирушек минутка, чтобы посетить бедную скучную девушку?

— Что с вами, Кати? — удивился Алексей. — Какие друзья и пирушки?

— А где же вы пропадали столько дней?

— Я? — Капрал подошёл к ней совсем близко и тихо проговорил, глядя в глаза: — Я тосковал, милая Катерина Панкратовна. Я скучал по вам, места себе не находил. — Он приник губами к её руке.

— Но почему же вы тосковали? — прошептала Кати, тая от счастья. — Почему не приехали к нам?

— Потому что ваш батюшка довольно холодно проводил меня в тот вечер. Я заметил, что ему мой визит пришёлся не по душе.

— Ах, что вы! — воскликнула девушка. — Не может быть! Вероятно, вы неправильно его поняли. Батюшка очень хорошо о вас отзывался и сказал, что просил вас навещать нас!

— Просил навещать? — Алексей усмехнулся. — Вероятно, мы действительно неправильно поняли друг друга. Что ж, если вы гуляете, позвольте сопровождать вас?

— А вы правда ехали к нам? — всё ещё сомневаясь, что встреча с Алексеем не случайна, спросила Кати.

— К вам! К кому же ещё мне ехать? Чуть не забыл! — Алексей хлопнул себя по лбу. — У меня для вас подарок. Вот. — Он достал из седельной сумки свёрток и протянул девушке. — Меня уверяли, что они самые лучшие.

— Что это? — удивилась Кати, разматывая бумагу. — Краски и кисти! Как это мило с вашей стороны, Алексей Захарович!

— Вам нравится?

— Очень! Только… это не совсем удобно. Зачем же вы пошли на траты? — Кати покраснела.

— Затем, — тихо проговорил капрал, беря её за руку, — что ради вас и вашей улыбки я готов пойти на всё… И не зовите меня Алексей Захарович. Пожалуйста, просто Алексей. Или Алёша. Меня так матушка называет.

— Хорошо, Алексей… Алёша, — Кати стала совсем пунцовой. — Но в присутствии батюшки с матушкой буду обращаться к вам, как прежде. Вы тоже можете…

— Вы позволите называть вас Катенька?

Кати не ответила, а лишь смущённо кивнула. Держа пакет с красками и кистями, она медленно пошла вдоль реки. Алексей следовал рядом с ней, очень близко, иногда касаясь рукавом её пальто. Кати казалось, что все прохожие смотрят на них и шепчутся за спинами, но она чувствовала себя на верху блаженства. Всё же, чтобы не смущаться, она свернула на узкую улочку, плотно застроенную двухэтажными домиками. Лавок здесь почти не было, поэтому и люди встречались редко. Подарок Алексея убедил Кати, что капрал думал о ней, и даже если он и провёл пару вечеров с друзьями — что ж, можно и простить ему эту слабость. Так они гуляли около часа, рассказывая друг другу о своей жизни, наслаждаясь молодостью, весной и чувствуя, как в сердцах всё ярче разгорается пламя любви. Кати расцвела под восхищёнными взглядами Алексея, позабыв о мучающих её страхах и сомнениях. Мир снова заиграл яркими красками, жизнь была восхитительна, и вместе с ликующими после зимы птицами ликовала душа Кати.

Внезапно она спохватилась, что гуляет уже давно, и заторопилась домой, пока не встревожилась Ульяна Назаровна. Алексей хотел её проводить, но она отказалась.

— Матушка может быть не готова к твоему визиту. И не хочу объяснять ей, как мы встретились и почему так долго вместе гуляли. Лучше приходи к нам завтра вечером, Алёша, — попросила Кати.

— Увы, но завтра моё отделение несёт караул, я должен быть на службе. К тому же не уверен, смогу ли сдерживать свои чувства в присутствии Ульяны Назаровны и Панкрата Васильевича. Я бы с удовольствием подышал воздухом на этой тихой улице, если бы ты снова украсила её своим посещением.

— Так даже неплохо, ведь завтра среда, и мы с матушкой идём на рынок. А вот в четверг я могу прогуляться одна, — девушка улыбнулась.

— Тогда до четверга, Катенька, — Алексей прижал её руку к губам. — Скорее бы четверг! — воскликнул он, усаживаясь в седло.

Кати с улыбкой смотрела ему вслед, пока он не скрылся за домами, а потом поспешила домой. Она решила ничего не сообщать Ульяне Назаровне о встрече с Алексеем и не показывать его подарок, а тихо положить кисти и краски среди своих вещей. В то время как она, запыхавшись, поднималась по лестнице на второй этаж, Алексей скакал по мосту через Вислу.

— Добры день, пан Алекси! — окликнула его возвращающаяся из Варшавы Яся, но он не услышал девушку и промчался мимо, не удостоив её даже взгляда.

Это очень задело красивую Ясю. В голубых глазах блеснули острые льдинки, губы сжались от обиды, а в сердце проникла первая капелька яда ненависти.

Глава 4. Влюблённые

Друзья Алексея не могли не заметить изменений в его настроении и добродушно подтрунивали над ним весь вечер, но он прощал любые шутки, если только они не касались чести возлюбленной Кати. Даже рядовые из его отделения, находившиеся у Алексея в подчинении, видели, что глаза командира светятся от счастья, а голос, отдающий приказы, не так строг, как обычно. В карауле всё прошло без происшествий, и в четверг, наскоро позавтракав, Алексей поскакал на правый берег Вислы. Кати показалась спустя полтора часа, когда он успел прошагать по узкой улочке туда и обратно раз двадцать, изучив все ворота и окошки. Даже собаки перестали лаять из-за заборов, привыкнув к его шагам и лошадиному цокоту копыт. С появлением Кати Алексей вдруг с удивлением обнаружил, что светит солнце, а в лёгком дуновении ветерка улавливается запах весны. Чтобы не испытывать терпение жителей этой улицы и не привлекать лишнего внимания, влюблённые отправились бродить по предместью и вскоре обнаружили укромное место, подходящее для свиданий. Между двумя домами вилась тонкая тропинка, выводящая к крохотному, притаившемуся позади глухих стен заброшенному садику. Сад примыкал к дому с закрытыми ставнями, поэтому гулять здесь можно было спокойно, не опасаясь любопытных глаз. За садом когда-то ухаживали. Из-под сгнивших прошлогодних листьев выглядывали выложенные камнями дорожки. Снег на них давно растаял, а грязь подсохла. Две растрескавшиеся лавочки утонули в вишнёвой поросли, а нависшая над ними яблоня протягивала толстую ветку, словно здороваясь. К ней Алексей привязал лошадь и шёл рядом с Кати, опирающейся на его руку. Нет смысла приводить их разговор, ибо все разговоры влюблённых наивны и милы. Словами они говорят о пустяках, а интонациями, улыбками, паузами и взглядами — о главном.

В глазах Алексея Кати видела неподдельное восхищение с лёгким оттенком тоски. Женская интуиция подсказывала ей, что он искренен в чувствах, и это не просто мимолётное увлечение, а что-то гораздо более глубокое, то, что связывает двух людей на долгие годы, если не навсегда. В какой-то степени в словах Алексея проскальзывали горячность и восторженность, присущая молодости, но его нельзя было назвать легкомысленным. Как же он ей нравился! Или не просто нравился? Кати боялась признаться самой себе, что влюблена в молодого капрала. Ей больше хотелось бы думать, что это она вскружила ему голову. Только это было не так, и Алексей, к своим двадцати пяти годам не раз встречавший жеманных кокеток, замирал от счастья, видя ответное чувство.

В этот день он ещё не признался ей в любви и в пятницу тоже, зато сделал это при следующей встрече, состоявшейся аж в понедельник. В субботу Кати сопровождала матушку на рынок, а в воскресенье Алексей мотался по делам службы. Эти два дня перерыва привели его в полную уверенность, что он любит Кати, и жизнь без неё просто невыносима. Он не становился на одно колено, не хватался за грудь и не закатывал томно глаза, не говорил стихами, как представляла себе Кати в мечтах и грёзах, а просто подошёл к ней, предварительно привязав лошадь к яблоне, взял за обе руки и произнёс, глядя в глаза:

— Катенька, я должен сказать тебе что-то важное.

— Что? — прошептала девушка, и сердце у неё забилось громко и часто.

— Думаю, ты и сама всё видишь, — продолжал Алексей. — Я люблю тебя. Всем сердцем, всей душой.

— Вы… ты… Алёша… — Она покраснела и начала запинаться. Вот надо же! Столько раз мечтала об этой минуте и вдруг растерялась, не зная, что сказать.

— Не надо, ничего не говори пока, — пришёл ей на помощь капрал. — Я знаю, что у девушек всё иначе. Это мы, мужчины, быстро теряем головы и не так скромны. Просто кивни, если я тебе нравлюсь, если испытываешь ко мне влечение, пусть даже слабое. Я буду счастлив и этому.

Кати кивнула и в смущении закрыла лицо руками, потом решительным движением убрала их и прошептала, глядя Алексею в глаза:

— Ты мне тоже очень нравишься, Алёша. Только не считай меня легкомысленной…

Она не успела договорить, так как Алексей порывисто сжал её в объятиях, наклонился и поцеловал. Горячая волна захлестнула Кати, голова закружилась, ноги подкосились, и девушка чуть не упала, но сильные руки капрала поддержали её. Пылающим от счастья и смущения лицом Кати уткнулась в грудь Алексею и замерла, вдыхая его запах. Господи! До чего же хорошо ей было в объятиях этого мужчины! Как тепло и надёжно! Так и стояла бы вечность и слушала, как бьётся его сердце совсем рядом. Алексей словно слышал все мысли Кати, он крепко прижимал её к себе и повторял:

— Люблю, люблю, люблю!

***

За день до того дня, когда Кати и Алексей наслаждались любовью и не чувствовали от счастья земли под ногами, произошло важное событие, давшее старт польскому восстанию. После окончания русско-польской войны, согласно решению Гродненского сейма, часть польских войск подлежала сокращению. Приказ о роспуске конной бригады, находившейся в Пултуске, получил бригадный генерал Антоний Мадалинский. В своё время он примыкал к Барской конфедерации, а также принимал участие в русско-польской войне и был сторонником конституции. По договорённости с Костюшко Мадалинский не подчинился приказу и двинулся вдоль прусской границы в сторону Кракова, вступая в стычки с прусскими силами и захватывая казну. С этого момента начался обратный отсчёт, приближающий роковые события в Варшаве.

Весть о демарше Мадалинского быстро достигла ушей главнокомандующего русским гарнизоном в Варшаве генерал-аншефа Осипа Игельстрома. В то время генерал пребывал в самом благодушном настроении. Поражённый стрелами Купидона, он отчаянно ухаживал за польской графиней Гоноратой Залусской и одерживал победу за победой на любовном фронте. Причём его победы были настолько внушительны, что ознаменовались в январе рождением сына. Само собой под фамилией графа Залусского. Графиня быстро восстанавливалась после успешных родов и снова одаривала своего возлюбленного ласками. Неподчинение Мадалинского приказу о роспуске вызвало у генерала большую досаду и раздражение. До него уже доходили слухи о сговоре среди военных и шляхты, недовольных последствиями русско-польской войны, но он не придавал им должного значения. Недовольные? Так они всегда есть. К чему доверять слухам, если генерал вхож в высшее общество Речи Посполитой и видит собственными глазами, как на торжественных обедах поднимаются кубки во здравие короля Станислава и государыни Екатерины. Многие польские магнаты заинтересованы в дружбе с главнокомандующим и ведут с ним активную переписку. И возлюбленная Гонората демонстрирует настоящее, искреннее отношение к русской армии в лице храброго генерал-аншефа. Так стоит ли доверять слухам? А что касается Мадалинского… У прусского короля Фридриха, по землям которого движется взбунтовавшийся бригадный генерал, есть своя армия, которая может дать достойный укорот наглецу. Поэтому к чему придавать большое значение проблеме, которая исчезнет в ближайшие дни? Так рассуждал Осип Игельстром, выслушивая донесения. Главное, что в Варшаве всё спокойно, сынок здоров и упитан, растёт на радость папе и маме. Мир тут надёжно охраняется польской королевской гвардией, подчиняющейся Станиславу, и восемью тысячами русских солдат. А граница с Пруссией не очень-то близко. Да и не такая уж большая бригада у Мадалинского, чтобы опасаться её. Пруссаки должны быстро справиться и разоружить её. Генерал Игельстром очень на это рассчитывал, но не учёл, что по дороге на Краков к Мадалинскому присоединяются всё новые и новые силы.

***

В тот вторник, когда Алексей приезжал с красками и кистями, увидев его скачущим по мосту, Яся подумала, что он снова наносил визит Кайсаровым, но из разговора с матерью поняла, что гостей у них в тот день не было. Это навело её на определённые мысли, а заметив при встрече сияющие глаза Кати, Яся получила косвенное подтверждение своим догадкам. К Кати она с самого начала относилась весьма прохладно, сразу отметив её свежесть и привлекательность. Яся не терпела красивых девушек рядом собой, а тут ещё и молодой кавалерист явно предпочёл ей кареглазую приезжую красавицу. Не только предпочёл, но и пренебрежительно не заметил, поэтому в Ясе взыграл дух соперничества и обиды. Она решила досадить Кати и начала следить за её передвижениями.

В среду Кати с матерью ходили на рынок, а вот в четверг… Яся слышала, как девушка сбежала по ступенькам. Она выскочила за ней следом и увидела, что та сначала направилась в сторону Вислы, а потом свернула на другую улочку. В этот раз Яся потеряла Кати из виду, зато на следующий день она прокралась следом за ней прямо к заброшенному садику и увидела состоявшееся свидание с Алексеем. Так вот оно как! А мать ещё советует ей брать пример с тихой и скромной дочери подполковника! А скромница-то бегает втихаря от родителей обниматься с мужчиной. Ликуя, что знает тайну Кати, Яся поспешила по обыкновению в центр Варшавы. Что делать с этой тайной, она ещё не решила, но при первой же возможности постарается сбить спесь с русской гордячки. Яся так увлеклась идеей унижения Кати, что даже заскучала, когда та в субботу и воскресение выходила только в сопровождении матери. А вот понедельник и порадовал, и заставил заскрипеть зубами от злости. Ясе было очень неприятно наблюдать, как красавец кавалерист держит Кати в объятиях и целует её. «Пся крев, курва», — шептала Яся, медленно возвращаясь домой. Её голубые глаза сверкали, на бледных щеках выступили красные пятна. Зато теперь ей точно стало ясно, что маленький заброшенный сад превратился в место для свиданий.

***

Узнав о том, что Мадалинский движется с войском на Краков, туда же направился и Тадеуш Костюшко. Перед этим он побывал во Франции, содрогающейся от революции, получил одобрение готовящемуся восстанию и обещания помощи. В Кракове на тот момент не было русского гарнизона, поэтому город становился центром мятежа. Вести о приближающемся генерале Костюшко быстрее ветра домчались до Кракова, и в четверг 16 марта горожане провозгласили его диктатором Республики.

Радзимиш в это время находился в Кракове среди таких же как он шляхтичей, жаждущих идти в бой за величие Речи Посполитой. Он с нетерпением ждал, когда можно будет поквитаться с русскими за оставленный в Подольском воеводстве недалеко от Каменца богатый маеток. Во всяком случае так Радзимиш говорил приятелям в Кракове. На самом деле от маетка ничего не осталось ещё при родителе Радзимиша, большого любителя карт и хмельных напитков. Радзимиш был безземельным обедневшим шляхтичем и в восстании видел отличную возможность поправить своё положение. На одолженные у приятелей злотые, он купил себе хорошую саблю, конскую сбрую и готовился выступить в поход вместе со знаменитым генералом.

Тем временем Варшава жила обычной жизнью. Новости из бурлящего Кракова ещё не дошли, и гарнизон лениво нёс службу. Всё так же сменялись караулы, больше для соблюдения формы, так же солдаты и унтер-офицеры веселились в корчмах, а старшие офицеры проводили время либо в кругу семьи, либо в салонах знатных горожан. После двух дней перерыва Кати и Алексей снова встретились в своём укромном садике. Весна уже уверенно вытесняла зиму, радовала солнцем, прогревала землю и пробуждала соки. Почки зеленели и набухали, готовясь выстрелить клейкими крохотными листочками или нежными ароматными цветами. Сияющая Кати подставляла лицо солнечным лучам и поцелуям Алексея.

Надо же такому случиться, что именно в этот день подполковник Кайсаров спешно прискакал домой, чтобы сменить разошедшийся на спине мундир на целый. Главнокомандующий изволит сегодня вечером лично присутствовать на плацу во время построения, а тут такая напасть приключилась. Хвастался подполковник сослуживцам недавно сшитыми на заказ сапогами, нагнулся, чтобы прочность кожи продемонстрировать, да так и замер, услышав громкий треск сукна.

— Это всё твои пироги, Феоктиста, — ворчал Панкрат Васильевич, высвобождаясь из мундира, ставшего ему узким. — То с капустой, то с творогом. А нынче пост, между прочим!

— Дык сами ж просите, батюшка, — оправдывалась служанка. — А поститься будем как положено на Страстной седмице. Ужо я вам спуску не дам. А ноне чего уж там, не так уж и велик грех. Без мяса — и ладно. А то ведь и ослабнуть можно с голодухи. Вдруг враги, а вы на ногах еле стоите.

— Ослабнешь тут с голодухи! Ох, уморила! — из спальни донёсся смех Ульяны Назаровны.

Ей с утра не здоровилось, то в жар бросало, то в холод, то земля из-под ног выскальзывала. Вот она и прилегла подремать, а проснулась, разбуженная приездом мужа. Хотела встать, но стены с потолком такую круговерть принялись отплясывать, что Ульяна Назаровна не рискнула. Надо бы лекаря как-то позвать, кровь пустить или пиявок поставить.

— Где ж тут врагам взяться? — возразил подполковник, придирчиво рассматривая извлечённый из сундука почти новый мундир.

Сшит он был лет пять назад, только с размером тогда не угадали, слишком широк оказался. Зато теперь в самый раз будет. В сундуке залежался немного, присыпанный от моли нафталином. Запах-то ничего, выветрится, чай не к благородным дамам на раут идти. А солдаты и не к таким ароматам привыкшие, их даже смесью запахов конского пота с порохом и кровью не сразить. А тут всего лишь нафталин.

— Да вокруг нас одни враги! — вдруг выпалила Феоктиста, и подполковник с удивлением уставился на неё. — Я-то всё примечаю, глаза и уши для того Богом дадены. Улыбаются, мол, прошу пани, а как спиной повернёшься, так шипеть начинают, аки змеи.

— А-а, вот ты о чём. Так язык у них такой, шипящий, — с облегчением вздохнул Панкрат Васильевич и вернулся к обзору мундира. Придирчивый глаз заметил отпоровшийся угол обшлага и болтающиеся на соплях несколько пуговиц. — Елизар! — крикнул подполковник.

— Так нету Елизара, голубчик! — отозвалась жена. — Ты ж его сам утром с поручением отправил.

— Запамятовал, — проворчал Панкрат Васильевич. — А он и рад, небось. Там делов-то на час, ежели по дороге в корчму не заглядывать. Тогда, голубушка, придётся тебя просить о помощи. Надобно пуговицы покрепче пришить и обшлаг приметать.

— Не гожусь я сегодня в помощницы, — вздохнула жена. — Встать не могу, кругом всё ходит.

— Феоктисту, что ли попросить?

— Я вам, батюшка, сослепу такого нашью. Главнокомандующий вмиг до майора разжалует.

— Голубчик, попроси Кати, — предложила жена.

— А где ж она?

— Да разве ты её не встретил? Она к Висле частенько ходит на прогулку, напротив моста прохаживается.

— Странно, Кати я не видел.

— Может, в саду с пани Катаржиной? Поищи, она где-то рядом должна быть.

Панкрат Васильевич накинул сюртук и быстро спустился по лестнице. Выглянул на улицу, надеясь увидеть дочь, потрепал холку привязанному к изгороди коня. Из сада доносились женские голоса, и подполковник решил, что Кати там. Но возле кустов поречки возились только пани Катаржина и Яся. Они заметили подполковника и приветливо помахали ему руками.

— Вы не видели Кати? — крикнул он.

— Нет, — покачала головой пани Катаржина.

— Я не видела, но, кажется, знаю, где она.

Яся быстро скинула грязные рукавицы, отряхнула подол и, улыбаясь своей самой чарующей улыбкой, подошла к Панкрату Васильевичу.

— Пойдёмте, покажу. Нет-нет, коня не надо, — остановила она подполковника, собирающегося сесть верхом. — Тут совсем близко. Пару шагов.

Яся повела его по тропинке между участками, вывела на узкую улочку и кивнула:

— Там дальше дорожка к заброшенному саду. Я как-то проходила мимо и заметила гуляющую Кати. Там очень хорошо, тихо, не то что у моста. Не удивляюсь, что ей нравится это место.

— Спасибо, Ясечка, — поблагодарил подполковник и зашагал по направлению к дорожке.

Ясе очень хотелось последовать за ним, но она понимала, что тогда рискует выдать себя, поэтому поспешила домой. А ничего не подозревающий Панкрат Васильевич прошёл по дорожке мимо домов и вышел к саду. Первое, что ему бросилось в глаза — это привязанная к яблоне лошадь, мирно жующая удила. «Что здесь делает лошадь? Разве Кати ездит верхом?» — промелькнула удивлённая мысль у подполковника, а потом он заметил влюблённую пару, стоящую между двух старых накренившихся вишен. За широкой спиной мужчины, держащего девушку в объятиях и склонившегося над ней в поцелуе, Панкрат Васильевич не сразу узнал свою дочь. Да он и не мог узнать, посчитав, что случайно стал свидетелем чьего-то свидания. Лишь когда девушка отступила от мужчины на шаг, держа его за руки, подполковник понял, что перед ним Кати.

Сперва он онемел от изумления, потом побледнел от ужаса и, наконец, побагровел от негодования.

— Катерина Панкратовна! — громовым голосом рявкнул подполковник и поспешил к влюблённым.

Услышав его возглас, Кати вскрикнула и отпрянула от мужчины. В обернувшемся кавалере Панкрат Васильевич узнал того самого капрала Алексея Громова, бывшего у них в гостях. От такой наглости подполковник ещё больше вознегодовал и пришёл в ярость.

— Да как вы смеете! Да я вас! Подлец! Мерзавец!

Слова сами извергались изо рта Панкрата Васильевича, глаза наливались кровью. Он хотел было схватиться за саблю, но вспомнил, что оставил её дома, отчего пришёл в ещё большее бешенство.

— Убью негодяя!

Алексей выступил вперёд, расправив плечи и заслонив собой вскрикивающую от страха при каждом слове Кати.

— Сударь, я понимаю ваш гнев… — начал было Алексей.

— Понимает он! Мерзавец! Явился как вор! Мою дочь опозорить! Ух, я тебе!

Подполковник подбежал и замахнулся, но капрал перехватил его руку и спокойно произнёс:

— Выслушайте же меня. Я не вор, а честный человек, и хочу просить руки вашей дочери.

Кати быстро взглянула на него и ахнула.

— Что? — прошипел подполковник. — У тебя хватает наглости…

— Не наглости, а чести. Мы с Катериной Панкратовной любим друг друга.

— Любите? Ты любишь этого наглеца? — опешивший подполковник уставился на дочь, а та кивнула вместо ответа.

— Марш домой, бесстыдница! — крикнул он.

— Но батюшка… — робко попыталась возразить Кати.

— Марш! Кому говорю! — брызгая слюной, проорал оскорблённый отец и топнул ногой. — Живо!

Глаза Кати наполнились слезами, она с испугом взглянула на Алексея, но тот ободряюще улыбнулся:

— Беги, Катенька, не волнуйся. Мы поговорим как мужчина с мужчиной. Обещаю, что всё будет хорошо.

Кати тронула его за руку и стремглав промчалась мимо отца, провожающего её взглядом, метающим молнии.

— Значит, уже Ка-а-тенька, — протянул подполковник, поворачиваясь к Алексею. — Вон уже до чего у вас дошло!

— Сударь, не нужно оскорбительных намёков, — возразил тот. — Катерина Панкратовна — чистый ангел и не сделала ничего, порочащего её девичью честь.

— Молчать! Негодяй! — снова проорал взбешённый подполковник. — Я тебя в порошок сотру, сопляк!

— Позвольте напомнить, — возвышая голос, ответил Алексей, — что я не нахожусь у вас в подчинении, а за беспочвенное обвинение могу бросить вызов! Но я не желаю с вами ссориться, Панкрат Васильевич, — он снова перешёл на спокойный тон, — а лишь прошу не становиться на пути двух влюблённых людей. Я от всего сердца люблю вашу дочь и прошу её руки.

— Шиш тебе, а не рука Кати! Ты обманул доверчивых родителей, творил непотребство за нашими спинами, а теперь, припёртый к стене, решил выкрутиться! — вскипел подполковник.

— Никто не припёр меня к стене! За несколько минут до вашего появления я просил Катерину Панкратовну составить моё счастье. Она ответила согласием, но сказала, что всё в руках ваших и Ульяны Назаровны. Вы можете сами спросить свою дочь, она подтвердит наш разговор.

— Да она сейчас что угодно подтвердит, выгораживая тебя! Вскружил голову дурёхе! В общем так! — Панкрат Васильевич ткнул указательным пальцем в грудь Алексея. Тот едва сдержался, чтобы не ударить отца Кати по руке, и остался стоять не двигаясь, лишь желваки заходили на скулах. — Не смей больше приближаться к моей дочери! Забудь о её существовании!

— В ослеплении гневом вы, вероятно, не поняли меня, господин подполковник. Мы с Катенькой любим друг друга.

— Чушь! Не желаю больше слышать!

— Неужели вы хотите сделать Катерину Панкратовну несчастной? — вскричал Алексей.

— Наоборот! Я желаю своей дочери счастья и не позволю загубить её жизнь! Если я увижу вас ещё хоть раз — изрублю!

Посчитав, что сказал достаточно, Панкрат Васильевич резко развернулся и зашагал прочь из садика домой. Алексей остался стоять, не в силах поверить, что всего несколько минут назад считал себя счастливейшим из людей, а теперь его жизнь вмиг разрушилась. Как же так? Разве сможет он жить без встреч с Кати? При мысли о девушке Алексей застонал и схватился за голову. «Бедная моя Катенька, — думал он, — хватит ли у неё сил выдержать все упрёки и обвинения, которые сейчас обрушатся на её хрупкие плечи. Если бы я только мог…». Но чем помочь в этой ситуации возлюбленной Алексей не знал. Сейчас, когда подполковник разъярён, бесполезно умолять его о чём-то, наоборот, можно сделать только хуже. Надо немного подождать, пока гнев отца Кати уляжется, и броситься в ноги ему и Ульяне Назаровне с просьбой не губить влюблённых и позволить им соединиться в счастливом союзе. Только как дожить до этого момента? Больше не желая оставаться в месте безобразной сцены, Алексей вскочил на лошадь и поскакал на ту сторону Вислы в казармы.

Тем временем Кати вихрем примчалась домой, взбежала по ступеням и, не раздеваясь, с плачем бросилась в свою комнату.

— Душенька, что с тобой? — окликнула её встревоженная Ульяна Назаровна. — Ты виделась с батюшкой?

В ответ она услышала только громкие рыдания, приведшие её в большое смятение.

— Что же это делается? — проворчала мать и решительно поднялась с постели.

Комната тут же стремительно закружилась, и Ульяне Назаровне пришлось схватиться за стену, чтобы не упасть. Медленно переставляя ноги, пошатываясь, она направилась в спальню дочери.

— Что произошло, милая? — Ульяна Назаровна со вздохом опустилась на кровать рядом с Кати, уткнувшейся лицом в подушку. — Да прекрати плакать и ответь по-человечески!

В это время с грохотом хлопнула входная дверь, и в комнаты вбежал Панкрат Васильевич. За ним из кухни примчалась испуганная Феоктиста, но быстро юркнула за дверь, сообразив, что сейчас начнутся семейные выяснения отношений.

— Опозорила! Мерзавка! — Панкрат Васильевич бегал по гостиной из угла в угол, потрясая кулаками. — Завтра же поедете обратно в Тополиное!

— Господи, Боже мой! Да что случилось-то? — Ульяна Назаровна с испугом схватилась за грудь.

— Что случилось? С кавалерами ваша доченька обнимается! Тайно на свидания за поцелуями бегает! — гремел супруг. — Говорил, что не место здесь юной барышне, так нет же, не послушались меня!

— Кати, душенька, неужто правду батюшка говорит?

Девушка подняла опухшее от слёз лицо:

— Матушка, милая, мы с Алексеем Захаровичем любим друг друга! Он у меня просил руку и сердце, а тут батюшка…

— С Алексеем Захаровичем? Так значит, правда? — ахнула мать.

— Вот они, нравы сегодняшней молодёжи! — продолжал отец. — Мать с отцом в грош не ставят, всё за спиной делается.

— Он хотел…

— Молчать! — топнул ногой подполковник.

Ульяна Назаровна побагровела и встала с кровати.

— Ну знаете ли, Панкрат Васильевич, тут вам не казарма, чтобы такие команды отдавать! — произнесла она твёрдым голосом, полным решимости. — Здесь надо спокойно разобраться, без спешки. Ежели Кати виновата — будет наказана.

— Что тут разбираться? — начиная остывать под взглядом супруги, произнёс подполковник. — Я всё видел собственными глазами. Целовались с наглецом капралом и за ручки держались.

За дверью тихо прыснула Феоктиста, а Ульяна Назаровна продолжала наступать:

— Об этом поговорим позже, а сейчас вы, голубчик, можете на построение опоздать. Главнокомандующий будет недоволен.

— Верно! — спохватился подполковник.

— Давайте свой мундир! — велела жена.

— Так у вас же голова кружится.

— Вылечилась голова! — отчеканила Ульяна Назаровна, выхватывая из рук мужа злосчастный мундир и усаживаясь шить у окна. — Спасибо мужу и дочери! И доктор не нужен, чтоб кровопускание делать. Родные сами кровушки выпьют сколько потребуется!

Она быстро наметала обшлаг, укрепила пуговицы и помогла супругу одеться. Всё это время Кати пролежала у себя в комнате, боясь пошевелиться. Лишь когда подполковник покинул жилище, и с улицы послышался удаляющийся топот копыт, она выбежала из спальни и бросилась в ноги матери.

— Ох, Кати, Кати, — прошептала та, гладя её по голове. — Ну, рассказывай всё, да без утайки…

Скандал у Кайсаровых не прошёл незамеченным матерью и дочерью Рапацкими, работавшими в саду. Пани Катаржина впервые слышала, чтобы подполковник так громко кричал. Она всегда считала его очень спокойным и была крайне удивлена доносящимися громовыми раскатами его голоса.

— Что его могло так вывести из себя? — недоумевала женщина. — Яся, ты проводила его к дочери? Он ни с кем не ссорился по дороге?

— Нет, мама, — Яся пожала плечами. — Кати мы не встретили, я только подсказала ему заглянуть на соседние улицы и сразу вернулась к тебе. Сама удивлена. Он был очень приветлив.

На самом деле Яся ликовала. Гнев подполковника означал, что он застал свою дочь в объятиях того красавчика кавалериста. Что ж, маленькая месть за пренебрежение удалась. Никому не позволено безнаказанно не замечать Ясю. Девушка улыбнулась и продолжила обрезать отмершие за зиму ветки поречки.

Часть вторая. Восстание

Глава 1. В разлуке

В пятницу известие о провозглашении восстания в Кракове достигло Варшавы. Король Станислав был вынужден отменить увеселительный ужин, а вместо него созвать совет, на который спешно прибыли командующие королевской гвардией и генерал-аншеф Игельстром. Новости из Кракова, безусловно, оказались неприятными, но не вызывающими тревогу. Королевская гвардия надёжно охраняла короля, командующий гарантировал её верность. Но с краковскими бунтовщиками нужно было поскорее разобраться. В том, что Тадеуш Костюшко — опытный боевой генерал, пользующийся влиянием и авторитетом, сомневаться не приходилось. Король Станислав сожалел, что ему так и не удалось привлечь его на свою сторону после окончания русско-польской войны. Под руководством Костюшко у восставших из разрозненных полков будет сформирована действующая армия, а вот это уже никак нельзя допустить. Игельстрому предстояло решить, какими силами в ближайшее время подавить восстание, а пока он поспешил срочно известить обо всём императрицу Екатерину II. И Станислав, и генерал Игельстром прекрасно понимали, что весть о мятеже в кратчайшие сроки дойдёт до ушей Екатерины. Да хоть от того же прусского Фридриха, вдоль границ которого прошёлся с войском Мадалинский. Поэтому оба, прежде всего, отправили нарочных с письмами в Санкт-Петербург, где, сообщая о событиях, уверяли императрицу о незначительности произошедшего в Кракове, советовали не придавать этому особого значения и утверждали, что всё держат под контролем.

Совсем иначе восприняли эту новость сторонники восстания в Варшаве. В тот же самый вечер, когда проходил совет у Станислава, в доме Яна Килинского то и дело открывались двери, впуская и выпуская посетителей.

— Ещё не время для радости, — не уставал повторять всем сапожник. — Краков далеко, и пока это только разговоры. Нам нельзя выдать себя раньше времени. Крепитесь и готовьтесь. Пресекайте любые попытки ликования, чтобы не вызвать подозрений у русских. Они должны видеть в нас друзей и доверять нам.

Все соглашались, но шляхта начинала точить ножи и сабли. Ксёндзы готовили воззвания к пастве, а владельцы печатных станков закупали бумагу для манифестов. Всё проходило в строжайшей тайне, как и велел Килинский.

А тем временем среди приближённых короля никто не сомневался, что мятеж в Кракове будет подавлен в самом зародыше. Присутствие русской армии вселяло уверенность в том, что об этой неприятности можно будет вскоре забыть. После недолгих раздумий генерал-аншеф Игельстром приказал разобраться с повстанцами армейскому корпусу генерал-майора Александра Тормасова, находившемуся неподалёку от Радома. Получив приказ из Варшавы, войско выступило по направлению к Кракову.

В субботу вечером изнывающий от тоски и тревоги за Кати Алексей встретил братьев Авиновых, стоявших на карауле у входа в казармы недалеко от Саксонского сада. Алексея всегда поражало внешнее сходство братьев. Разница в возрасте у них была в год, но с первого взгляда их принимали за близнецов. Всё у них было большое, богатырское. Оба широкоплечие, оба сероглазые, с пухлыми, словно немного обиженными губами и широкими носами. Отличались братья только цветом вьющихся крупными кудрями волос. У Александра — тёмно-русые, а у Сергея — светло-русые. Но когда волосы убирались под парики и треуголки, то различать братьев могли только близкие друзья. Остальные же, чтобы не ошибиться, обращались к ним по фамилии. Авиновы славились весёлым характером, балагурили всегда без меры, поэтому их мрачный вид удивил Алексея.

— Здоров, Алёшка, — буркнул старший, Александр.

Младший, Сергей, только кивнул и продолжил хмуриться, глядя в сторону.

— А у вас что случилось? — удивился Алексей.

— Да вот, стоим тут, как статуи. Будто поважнее дел нет, — ответил Александр. — А в это время другие в поход выступили доблесть показывать.

— Ты о чём вообще? — не понял капрал.

— Не слышал, что ли? Тормасов на Краков пошёл, а мы тут… Тьфу, — Авинов сплюнул, поправил ружьё и демонстративно выпятил грудь.

— Да от батюшки новое письмо пришло, — пояснил Сергей. — Спрашивает, дескать, как проявляете доблесть в служении Отечеству? Какие подвиги совершаете на поле брани, сыны мои дорогие? А нам что писать? Жрём, пьём, панянок молодых щупаем? Иногда в карауле стоим, скучаем.

— Ах, вот оно что! — улыбнулся Алексей. — Не всем же с Тормасовым в поход идти. Караул — тоже дело важное. Напишите батюшке, что отбили несколько попыток проникнуть в казармы дерзких лазутчиков, переодетых барышнями.

— Тебе бы всё шутки шутить, — нахмурился Александр, — а у нас батюшка знаешь какой. Ух, кремень! — Он сжал огромный кулак и потряс им в воздухе.

О батюшке Авиновых Алексей был наслышан. Его всегда удивлял тот трепет, с которым оба брата-богатыря говорили о своём родителе. Совершенно бесстрашные удальцы Александр и Сергей, с которыми опасались связываться даже командиры, становились похожими но овечек, лишь заходил разговор об отце. Тот считал, что главное предназначение мужчины — подвиги во славу Отечества, и отправляя сыновей на военную службу, строго-настрого велел им не срамить честь фамилии и без доблестных дел домой не возвращаться. А какие же тут дела, если русско-польская война закончилась раньше, чем им удалось вступить в бой, а сидение в Варшавском гарнизоне вообще не сулило участия в сражениях. Каков же должен быть отец этих двух молодцов, если вызывал такое уважение у сыновей? Алексей представлял его здоровенным крепким мужчиной под стать Авиновым, со свирепым выражением лица и огромными кулачищами. Силищи у него должно быть немеряно, а один взгляд наверняка приводит в трепет домочадцев. Своего отца Алексей почти не помнил. В памяти мелькал высокий мужчина, от которого пахло табаком и псиной, когда он изредка брал Алёшку на руки. Матушка говорила, что заядлым был охотником. Раз попал глубокой осенью под сильный ливень и промок до нитки. А тут ударил морозец. В общем, застудил отец грудь и помер дома в горячке и в бреду. Остался на память только плохонький портрет с потускневшими красками. Да ещё большой крест нательный серебряный старинной работы. Матушка надела его на Алексея с благословением, провожая сына на военную службу. Так и не снимал его капрал никогда, кроме походов в баню.

На какое-то время воспоминания и Авиновы отвлекли Алексея от мрачных мыслей о Кати, но тут Сергей спросил:

— А ты чего нос повесил? Опять беда на любовном фронте?

Алексей кивнул:

— Крупный конфуз у меня с подполковником в четверг вышел. Чуть не побились с ним. Не хочет меня даже слушать старый чёрт. К Катеньке и приблизиться не могу.

— А пробовал?

— Ездил к ним домой вчера вечером, думал, подостыл подполковник. Надеялся, что супруга его образумила.

— И что?

— С порога выпустили на меня денщика Елизара с ружьём. «Убирайся, — кричал, — охальник, пока грех на душу не взял!»

— Во как? — Александр приподнял бровь. — Э-э, брат, так это они цену набивают. Видать, хотят девицу свою под венец поскорее, а не просто так… Жениться тебе придётся, чтобы к Катеньке приближаться, — хмыкнул он.

— В том-то и дело, что я просил руку и сердце Кати, а отец словно белены объелся! Орёт, слюной брызжет, чтоб я и думать забыл.

— Так может, у неё жених есть? — поинтересовался Сергей.

— Нет никого, она сама сказала, — вздохнул Алексей. — Мы любим друг друга, а тут… Жить без неё не могу!

— Слушай, ты только не раскисай, — старший Авинов неожиданно посмотрел на Алексея с сочувствием. — Погоди немного, не лезь на рожон, пусть всё утрясётся. Вам с твоей Катенькой, может, препятствия только на пользу пойдут. Заодно чувства проверите. Скоро Страстная седмица, в строгий пост страсти поутихнут, подполковник подобреет. А после Воскресения Христова на праздничной неделе в самый раз бухнуться ему в ноги и просить руки дочери. Кто ж в такой светлый праздник откажет?

— Сашка, дай я тебя расцелую за хорошие мысли! — Алексей с благодарностью посмотрел на друга.

— Но-но! С караульными не балуй! — Тот снова выпятил грудь и подмигнул Алексею. — С тебя завтра по кружке пива нам с Серёжкой.

Алексей не преувеличивал, когда говорил, что накануне вечером у дома Кайсаровых его встретил вооружённый Елизар. Разгневанный Панкрат Васильевич строго-настрого приказал денщику не пускать капрала Громова даже на порог и пригрозить оружием, если тот будет настаивать.

— Неужто прям стрелять в него? — выпучив от страха глаза, спрашивал старик. — Что ж он за злодей такой?

— В него не надо, — подполковник спохватился, что в желании уберечь дочь от кавалера, может зайти слишком далеко. — Так, пальнёшь в случае чего в воздух для острастки.

Кати в это время находилась в своей комнате и, к счастью, не слышала этот разговор, иначе у неё бы точно остановилось сердце от страха за любимого. На вчерашнем семейном совете, где Кати присутствовала в качестве обвиняемой без права оправдания, было решено, что до самого отъезда в Тополиное она больше не ступит ни шагу из дома одна. Только в сопровождении матушки или в крайнем случае Феоктисты. Дышать воздухом в одиночестве девушке разрешалось только в саду пани Рапацкой, да и то потому, что он хорошо просматривался из окон. Поначалу Панкрат Васильевич требовал, чтобы супруга с дочерью покинули Варшаву как можно скорее. Но Ульяна Назаровна быстро остудила пыл мужа, заявив, что не собирается увязнуть где-то на раскисшей дороге.

— К чему такая спешка? — недоумевала она. — С Кати мы всё решили — она видеться ни с кем не будет. Вот встретим все вместе Воскресение Христово, отгуляем пасхальную неделю и можно будет в путь собираться. Там уж и весна вступит в права, дороги высохнут, солнышко пригреет. Чай, не день-два к Тополиному добираться.

Кати слушала родителей сквозь слёзы и пробовала возражать:

— Неужто вы совсем меня не любите и хотите сделать несчастной? Матушка! Батюшка! Вы же сердце моё разбиваете!

— Вон как голову задурил капрал девчонке! — возмутился подполковник. — Обвинить родителей в нелюбви додумалась!

— Не девчонка я уже! — воскликнула Кати. — И понимаю, когда мне голову дурят, а когда любят всем сердцем!

— Душенька, успокойся, — обняла её Ульяна Назаровна. — Тебе только кажется, что ты понимаешь. Это от излишней молодой горячности. Всё пройдёт, поверь мне.

В глубине души она сочувствовала дочери. В памяти всплывали неясные воспоминания о собственных первых влюблённостях, первых терзаниях, теперь, спустя годы, казавшимися такими пустыми и бессмысленными, даже смешными. Поэтому мать искренне считала, что они всё делают на пользу дочери. И когда-нибудь, обзаведясь семьёй и детьми, живя в тихом имении, Кати вспомнит, как они позаботились о её счастье, и раскается в брошенных сегодня упрёках.

Когда в пятницу вечером под окнами послышался топот копыт, затем сменившийся быстрыми шагами, Ульяна Назаровна велела Кати идти в свою комнату и не выходить из неё. Тогда же Елизар, потрясая ружьём, выпроводил Алексея, а девушка проплакала весь вечер. Окна её комнаты выходили в сад, звуки улицы не доносились сюда, и она не знала, что Алексей уехал не сразу. Когда он в расстроенных чувствах усаживался на лошадь, из темноты вдруг вынырнула Яся.

— Добры вечур, пан Алекси, — поздоровалась она. — Так давно вас не видела. Вы в гости к Кайсаровым?

— Нет, уже из гостей, — буркнул капрал и спохватился: — Вам тоже доброго вечера.

— Так быстро погостевали? — удивилась Яся. — Мне здалось, вы только приехали.

— Так и есть, но… мне… — Алексей замялся. Не говорить же этой строящей ему глазки панянке, что его выставили вон. — Я вспомнил, что должен срочно вернуться в казарму.

— Как жаль. Я подумала, если у подполковника вам не рады, может, зайдёте к нам? Матушка будет довольна, она любит гостей. А я, — она взяла лошадь под уздцы, подошла к Алексею вплотную и прошептала, призывно глядя ему в глаза, — буду счастлива…

— Послушайте, пани Яся, — сказал Алексей, забирая уздечку из рук девушки. Лошадь при этом словно почувствовала настрой хозяина и отступила на пару шагов, — вы, безусловно, очень красивы. Но для меня существует только одна женщина — Катерина Панкратовна. Поэтому перестаньте случайно встречаться на моём пути и… найдите себе другого гостя.

С этими словами он тронул бока лошади и поскакал прочь от дома, оставив Ясю в отвратительном расположении духа.