Бесплатный фрагмент - Кротовая нора

Розовая свинья

Говорят, любовь — лишь набор химических реакций в организме. Взаимодействие всяких там окситоцинов, допаминов, эндофринов. Эти вещества затуманивают мозг похлеще алкоголя, поэтому влюбленные часто похожи на пьяных идиотов. Признаюсь, в свое время я был, в этом плане, хроническим алкоголиком и неисправимым психом. Но гормональный фон спадает гораздо быстрее радиационного, а потому, набив себя «по пьяни» не мало шишек, я в конце концов, успокоился.

Хм, как ни крути, а человек по сути никогда не меняется. Родился серым голубем, журавлем не станешь. Это я к тому, что завязавшим алкашам нельзя давать нюхать и капли спиртного. Однако, как известно, свинья всегда грязи найдет. И в один прекрасный день, господа, меня накрыло на старые генетические дрожжи по полной программе.

Я влюбился в нее сразу. И в кого бы вы думали? В послушницу, торговавшую на православной выставке-ярмарке пучками каких-то целебных трав, мазями и эликсирами. Не знаю даже что меня в ней зацепило. А что в женщинах цепляет? Знал бы, жил без валидола.

На ярмарку-то я идти не предполагал. Гулял по парку, размышляя о жизни, и вдруг почувствовал как в воздухе что-то разлилось. Вязкое, с острым гвоздичным запахом. И словно дорожка эфирная протянулась. Потянуло меня по ней, будто магнитом и привела она меня точно к круглому павильону, на выставку.

Не понравилась мне эта ярмарка. На прилавках — иконы, кресты, свечи, прочая церковная утварь, а рядом — копченая скумбрия, икра, специи, медовуха. Потребности души и желудка в одном флаконе. Жуткая смесь, ничего возвышенного.

Ну раз пришел, не терять же время понапрасну. Решил на халяву напробоваться меда. Про медовуху тоже не забыл. Когда от сладкого зачесались уши, удовлетворенный пошел к выходу.

В крайнем ряду, там где продавали культовую литературу вперемежку с турецкими золотыми побрякушками, в одной из секций с табличкой «Зареченский женский монастырь. N-ское подворье» и увидел ее.

Меня так током и прошибло. Она перебирала длинными, аристократическими пальцами без маникюра пакетики с травами. Её лицо было вылеплено словно из бледно-желтого воска. Ровное, красивое, почти детское, без каких-либо изъянов… и эмоций. На лбу — темно-серый платок, глаза смиренные, отрешенные, опрокинутые в себя.

Я застыл как столб. Что же это делается, господа, такая молодая, красивая и уже божья невеста! С чего бы радостей жизни себя лишила?

Я незаметно сфотографировал ее на айфон.

Вообще-то, я всегда несколько комплексую перед красивыми женщинами, а тут как черт меня в охапку взял. Наверное, и медовуха сыграла свою роль.

— А что, — спрашиваю, будто не своим языком, — вы делаете сегодня вечером?

У монашки аж платок со лба съехал на переносицу, она застыла как от заморозки. Но глаз не подняла.

— Возьмите бальзам лесной, от хвори в суставах помогает, — наконец тихо произнесла она.

— Да бог с ним, с бальзамом, как вас зовут?

Довольно долгое молчание.

— Нам не положено на эту тему. Послушница Мария. Травяной целебный чай с зверобоем и мятой.

— Ага, значит, еще не монахиня, только готовитесь, — обрадовался я. — А ЕМУ это надо, чтобы вы всю жизнь перед иконами коленки протирали? Человек рожден для счастья.

— Мое счастье в служении, — произнесла девушка опять после паузы.

— Вот и служите, выполняйте свое прямое предназначение, продолжайте род человеческий. Сказано же в писании: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю.

Мария залилась розовой краской. Глаза по-прежнему были опущены долу.

— Вы будете что-нибудь брать?

— Как вам не стыдно, — понесло меня дальше, — вы совершаете преступление, закапывая свою красоту и молодость! Опомнитесь, природа вам этого не простит. Пойдемте лучше сегодня в ресторан. В Останкино есть замечательное место, «Розовая свинья» называется.

Видно, говорил я громко. Откуда-то сбоку появился низкорослый попик в просторной рясе, с окладистой, торчащей вперед бородой. Он напоминал персонаж из фильма о Нарнии.

— Что здесь происходит? — спросил он, слегка коснувшись меня своим кругленьким животом. В его взгляде читалась угроза.

— А это еще кто, ваш душеприказчик?

Она ничего не ответила, а попик обежал меня справа, подбоченился. Наклонил голову, прищурился.

— Ведите себя прилично, сын мой, не на рынке.

— Да, а где же я? Вы святые лики и писания вместе с вареной колбасой продаете, позор! Только бы нажиться. И травы ваши дрянь, поди, под забором собирали, а теперь гражданам втюхиваете.

— Ну уж, это знаете ли…, — задохнулся служитель культа, — вообще ни в какие ворота. Буду сейчас охрану вызывать.

— Не надо, — вдруг сказала послушница и подняла глаза.

Это были оазисы на фоне желтой пустыни лица, из которых хотелось напиться. В них плескались голубая вода и прозрачное небо одновременно, а, главное, они были живые, осмысленные и даже несколько ироничные.

Вот тебе и послушница, еще не успела иссохнуть. Недаром меня сюда принесло.

— Почему не надо? — изумился келарь. Или кто он там был. — Что, понравился? Я всегда говорил, что тебя и в трудницы нельзя было брать, не то что в послушницы. Бесстыдница. Я тебе еще прогулки под луной с Борей Бочкиным из пекарни припомню. Все расскажу о твоих похождениях матушке-настоятельнице, она тебя высечет и в кладовку запрет.

— Рассказывай, отец Василий! — вспылила Мария и больше не оставалось в ее глазах ни капли послушания и отрешения, цвет лица ее преобразился, стал закатным. — Надоели вы мне все пуще горькой редьки, уйду от вас!

Кажется, она слегка подмигнула келарю. А он ей в ответ. Или показалось? Точно показалось, так как Мария продолжила свою гневную речь:

— Ты сам, ключник, старый развратник, видала я, как ты на Троицу, с двумя сестрами на кухне заперся, а на Благовещение с семинаристом в сарае. Он потом себе смартфон, прости господи, купил. А еще, отец Василий, ты портвейн молдавский пьешь без меры, а затем недозволительные речи со служками ведешь. Знаем мы вас, вольнодумцев.

— Что?!

— А то, — зло засмеялась послушница. — Тебя и твоих дружков бородатых, давно пора в органы сдать. И с кем я связалась, подумать только! Но вот он, — девушка указала на меня пучком травы, — мне глаза открыл. -Всё, пропадите вы пропадом со своими молебнами, ночными бдениями, постами, воздержаниями и прочей чепухой. Надоело! Жить хочу полной грудью. Спать с мужиками и рожать детей!

Я слушал и не верил своим ушам. Не может быть! Неужели это я подтолкнул красавицу к бунту? Неужто и она в меня с первого взгляда влюбилась? А почему бы нет? — влюбиться, все равно что из колодца напиться, не проблема. Правда, потом похмелье, как от паленой водки, может замучить.

Но все же придержал свою радость — видимо, у нее давно назревало, а я просто вовремя подвернулся, проколол ее терпение, словно воздушный шарик иголкой. Что ж, бывает.

Мария выбралась из-за прилавка, сдернула с головы мышиный платок. Боже, какие у нее оказались шикарные волосы — пышные, пшеничные, в серебряных перышках.

Странно, подумал я, она что подкрашивается, разве в монастырях сие разрешается? Впрочем, женщина везде хочет выглядеть красивой, даже в гробу.

А она схватила пакеты с травяными сборами, банки с мазями, бутылочки с эликсирами и швырнула их в лицо отцу Василию.

Это был, конечно, перебор, но душа моя возликовала, я явственно ощутил большую, искреннюю любовь. До судного дня.

Посетители ярмарки и торговцы, среди которых было немало безликих послушниц, замерли, затихли. Мария же взяла меня под руку, окинула всех презрительным взглядом, сплюнула в сторону попа и, прижавшись ко мне теплым, видимо, измученным долгим томлением телом, шепнула:

— Веди в твою «Розовую свинью», здесь душно, дышать нечем.

В чудеса не верю, но в редкие подарки судьбы очень даже. Она, злодейка, может годами смеяться над тобой, подставлять ножки, а потом ни с того ни сего вдруг раз — и предоставит удивительный шанс. А тут уж не зевай. Проморгаешь, потом всю жизнь локти кусать будешь.

В тот момент я готов был отправиться не в ресторан, а сразу в ЗАГС.

На улице обдало свежим воздухом и первым колючим снегом. Так и дошли мы с ней до выхода из парка, а на трамвайной остановке она сжала мне локоть, подняла на меня свои синие оазисы.

Вдруг всплакнула и сказала такое, от чего душа моя провалилась в пятки, а в сердце будто вбили осиновый кол.

— Знаешь, я не могу пойти с тобой в «Розовую свинью». Вообще никуда.

— Как же так? Почему?!

— Я люблю Борю Бочкина. Из-за него и в монастырь ушла. Он спутался с Зинкой из Тюмени. А теперь пишет, что раскаивается и просит прощения. Если, говорит, не простишь и не вернешься, женюсь на Зинке через неделю. Что посоветуешь? Ты, вижу, мудрый.

Да, я обтекал горящей смолой, но как порядочный и гордый человек не мог ответить иначе:

— Выбор есть всегда, главное — не промахнуться. Рад за тебя. Если любишь, конечно, возвращайся.

Сказал и вспомнил слова двоюродной бабки из деревни: «Близка чужая радость, когда и тебе от нее малость». А что мне от того, что она вернется к хлебомесу Бочкину? Думал, подарок судьбы, оказалось — опять подножка.

— Денег нет на дорогу. От Красноярска до Абакана лететь, а там на перекладных, — опустила она глаза, будто вновь оказалась за прилавком с травами.

Скотина все же этот Боря — если не вернешься, через неделю женюсь на другой. Нормальные люди разве так поступают? Но я не стал говорить об этом Марии. Влюбленные все упрямы, как парнокопытные, их не переубедишь, хоть на голове стой. Не видят, вернее, не хотят видеть самых элементарных вещей. Как жаль, что эта удивительная девушка не находит во мне того, что нашла для себя в каком-то провинциальном пекаре. Ну лицом, может, и не Мастрояни, но душой… Ладно, будешь вспоминать порядочного человека!

— Хорошо, — говорю, — сколько вам нужно? — перешел я на «вы». Она последовала моему примеру.

— Не сомневайтесь, — засуетилась послушница, — я все до копейки вам верну. Почтой вышлю или на электронный счет положу, какой у вас номер телефона? Нужно тридцать семь тысяч восемьсот пятьдесят рублей, я все посчитала. Самолет, питание, местный транспорт и на одежду. Не пойдешь же к жениху в таких обносках.

Однако, точность. Я машинально полез за айфоном, но так и не достал. Деньги на карточке, конечно, были, скопил, чтобы ноутбук заменить. Покупку придется отложить. Жалко, но решил, значит решил. Указал в сторону торгового центра:

— Прошу к банкомату.

Мария бежала за мной козочкой и что-то блеяла, но мне уже было не интересно что именно. Обида, огромная обида на себя, на нее, на весь мир. Снова удача прошла мимо. Не успокаивала и мысль, что, делая добро, ты преображаешь мир и оно вернется к тебе в трехкратном размере. Ну да, как кто-то верно заметил, обычно оно возвращается, садится на шею и свешивает ноги.

Банкомат в магазине не работал, пришлось снимать деньги в ближайшем отделении банка. Она держала купюры в руках и не верила своему счастью.

— Вы благородный и честный человек, дайте я вас поцелую.

Мария чмокнула меня в щечку и сказала:

— Ну, ладно, мне пора на вокзал. Не провожайте, плохая примета.

Развернулась и пошла.

— А номер моего телефона?! — сорвался мой голос на петушиный крик.

— Ах, да! — обернулась послушница и на ее лице появилась кислая гримаса.

Своего мобильника у нее не оказалось, поэтому я записал номер на бумажке, туда же приписал адрес, фамилию и имя отчество. Молча протянул ей. Еще теплилась надежда — вдруг бросится на шею и начнет горячо целовать! Ага, сейчас.

Она растворилась в начавшейся метели, послав мне на прощание воздушный поцелуй.

Прошло около двух недель, а средств на моем виртуальном счете так и не прибавлялось. Перевода тоже не было. Что ж, рассуждал я, видно, вышла замуж за Борю и денег пока нет. Пришлет, обязательно пришлет.

А где-то еще дней через пять я заглянул на рынок в соседнем районе. Вдруг вижу выходит из него с полными авоськами тот самый поп Василий, только в обычной цивильной одежде и без бороды. Глаз у меня цепкий, наметанный.

И тут сразу, как шприцем укололо. Да меня же развели, словно последнего ежика в тумане! Целый спектакль разыграли. Потому и перемигивались. Вот тебе и послушница! Вот тебе и келарь! Психологи, ничего не скажешь.

Перехватил я «ключника» у наземного перехода, положил руку на его низкое плечо.

— Привет, — говорю, — святой отец. Узнаешь?

Тот поднял свои совиные глаза, шмыгнул носом:

— Обознались, молодой человек.

Не успел я еще и слова сказать, как он запрыгнул в такси, которое тут же тронулось, обдав меня вонючим дымом. А я так и остался стоять с разинутым ртом.

Понятно, все понятно. Что ж, придется наконец включать мозги.

Спустился в подземку и поехал в парк. Выставка-ярмарка к моему счастью еще работала.

Секция, где торговала Мария, была пуста.

Подошел к охраннику-великану с квадратным лицом, вежливо поздоровался. Протянул пятьсот рублей. Купюра сначала скрылась в кармане, потом уже в глазах амбала появился интерес.

Я показал ему фото на мобильнике.

— Тут послушница Мария травками всякими торговала из Зареченского женского монастыря N-ского подворья. За ней еще низенький поп с рыжей бородой присматривал.

— Помню, в первом ряду. Что, облапошили, травки пустые подсунули? — осклабился охранник.

— Типа того. Как бы мне узнать их фамилии? Жалобу хочу в департамент написать.

Квадратная голова оказалась у моего уха:

— Правильно. Скажу по секрету, тут почти все жулики, тухлой рыбой и разбавленным медом торгуют, а уж от их лечебных эликсиров — одно расстройство желудка.

— Как же так? А администрация куда смотрит?

— Думаешь, у торгашей бумаги требуют? Главное, за аренду места заплати, а кто ты, какую табличку над павильоном повесишь, во что оденешься, никого вообще не волнует. Хоть Римским папой наряжайся. Директора комплекса давно под суд пора, во взятках погряз. Своим знакомым и родственникам бесплатно павильоны для спекуляций сдает.

— Вот, значит, как.

— А то! Как и повсюду.

— Может, и послушница Мария его родственница?

— Не исключено. Хотя, думаю, любовница. Родственниц по кабакам не водят. Я тут в ресторанчике «Три сосны», что на 5-й аллее подрабатываю, так видел их там вместе пару раз.

— Что же сразу не сказал?

— А ты и не спрашивал.

Узнав, что директора зовут Паша Семипалов, выдав охраннику еще пятьсот рублей, я откланялся.

Остальное было делом техники. В «Трех соснах» я оставил почти последние деньги, посещая целую неделю довольно затхлое, но помпезное заведение. Наконец в субботу мне повезло.

Часов в восемь вечера появилась долгожданная парочка. Моя «возлюбленная» в изумительном синем платье со свежей прической, под ручку с толстеньким пижоном в кремовом пиджаке и зеленом галстуке с блестящей заколкой. Он постоянно потел и вытирал морщинистый лоб маленькой ладонью.

Когда они уселись, я незаметно их сфотографировал. К парочке тут же подбежал официант, по-старинному раскланялся. Буквально через полминуты на их столике с ажурной лампой появились закуски и бутылка вина.

Я неспешно подошел, взял в руки бутылку. Чилийское сухое Frontera.

— Что же вы, — обращаюсь к мужику, — дешевым напитком даму сердца угощаете? Такое только в подворотнях употребляют. Могли бы со своих барышей французским Sauvignon Napa Valley урожая 1941 года угостить.

Ухажер выпучил мутные глаза в красных прожилках, а моя Мария сощурилась. Испуга и удивления на ее лице не было. Крепкая штучка.

— Ближе к народу, больше кислороду, — с вызовом произнесла она. — Присаживайтесь, закажите себе, что считаете нужным.

— Хорошая идея, — похвалил я девушку, щелкнул пальцами.

Прибежавшему кельнеру прошептал заказ на ухо, загородившись ладонью.

— Ну, как поживаете? — спросил я. — Удачна ли была сегодня охота?

— Не каждый день крупная дичь попадается, — сказала Мария.

— Кто это, Наденька? — наконец поинтересовался мужчина, уронив каплю пота в тарелку с крабовой закуской.

Значит, Наденька. Забавно. Мне с Наденьками всю жизнь не везло, всё какие-то вертихвостки попадались.

— Товарищ из общественных органов, Пашенька.

— Из карательных, — уточнил я. — А вы, Пашенька, подождите, не перебивайте аппетит, сейчас очень вкусные блюда подадут.

Расторопный официант уже ставил на стол копченый осетровый бок, плошку черной икры, вазочку красной, бутылку шампанского Вдова Клико, прочих дорогущих вин и закусок, на которые у меня хватило фантазии. Когда тарелки и бутылки уже ставить было некуда, я самолично открыл шампанское. Пробка отлетела в потолок, отскочив, попала директору в темечко.

— Ой, — по-бабьи воскликнул Семипалов, подобострастно хихикнув.

— Извините, — сказал я, — шикарная жизнь требует жертв. — Что ж вы сидите, как на собственных похоронах, кушайте! А то отощаете, в академии не признают, обратно не примут.

Словарь известных мне блатных слов был скромен, но я знал, что «академией» на жаргоне называется — зона.

— Береги Наденьку, Пашенька. Ведь главное надежда, без нее-и жизнь не жизнь. Прогресс, конечно, на лицо, — открыл я телефон и продемонстрировал снимок «послушницы» на ярмарке.-Такой серенькой, худенькой была Надюша еще пару недель назад, а сейчас просто дама из высшего света.

Теперь «послушница» покраснела, скорее всего, от злобы, попыталась согнуть вилку. Семипалов, отличавшийся, как я успел заметить, туповатостью, никак не отреагировал на фото. Явно не он в шайке главный.

— Так вот, — говорю, — о сих метаморфозах с личностью пока еще не знают мои коллеги из Зареченского карательного филиала. Пока не знают. Кстати, на днях я встретил вашего бородатого келаря и имел с ним содержательную беседу. Где бы вы думали встретил? На рынке. Всё понятно?

Наденька хотела, вероятно, сказать что-то многозначительное, но осеклась, обреченно кивнула головой:

— Более чем.

— Так-то оно лучше.

Я оторвал у горячего лобстера клешню, смачно высосал содержимое. Сок попал на лицо директора, но он не произнес ни слова, только вопросительно посмотрел на девушку. Сомнений нет — она главарь банды. Без «послушницы» ничего не решается. А он так, голубой воришка.

Я же свою задачу выполнил. Обильно запив лобстера шампанским Вдова Клико, бросил на стол накрахмаленную салфетку, поднялся.

— Приятно провести время, звоните.

Сомнения, конечно, были. Жуликам известен мой адрес, могут покалечить или вовсе убить. Но, кажется, я рассчитал всё верно. Они же не знают каким образом я вычислил Марию-Надю и бородатого келаря, может, я действительно служу в органах а, значит, ничего криминального предпринимать не станут.

Мой расчет оказался верным, но не совсем. Деньги уже на следующий день были переведены на мой электронный счет, причем аж 80 тысяч, а вот в четверг мне позвонила сама Наденька.

— Надеюсь, мы квиты? — спросила «послушница».

— Не совсем, — ответил я неожиданно для себя. — Я приглашал тебя в «Розовую свинью». Приглашение остается в силе, тем более, деньги теперь есть.

Наденька оказалась никакой не бандиткой, а отчисленной с пятого курса студенткой мясо-молочного института. Училась на платном отделении да кончились деньги. Папа, он же ряженный бородатый поп, через двоюродного племянника Диму, работающего охранником в парковом комплексе, узнал об открытии православной ярмарки. На ней, мол, можно неплохо заработать, продавая втридорога всякие травки, купленные на обычном рынке у старух. Золотая жила. На религиозные выставки народ валом валит и скупает все подряд, надеясь, что под сенью церкви их не обманут. Дима познакомил Надю с директором Семипаловым, а тот сразу на нее запал. Ходила с ним в рестораны, но ничего лишнего ему не позволяла. Да он и сам активности не проявлял. Жулик по призванию, но прибитый пентюх. Встречаются и такие уникумы.

— Для чего влюбленную разыграла, как вообще пришло подобное в голову?

— Экспромт, чистая импровизация, папа меня всегда с полуслова понимает.

— Зачем же тогда Дима выдал мне директора и тебя вместе с ним?

— Из мести. Ревновал меня к Паше. Кузены, говорит, за границей могут жениться на своих сестрах. Дурак одним словом. Забудем, а?

— Откуда ты знаешь, что я не мент? Надену сейчас наручники и в кутузку.

— Был бы ментом, — сказала со вздохом Наденька, — уже надел. К тому же я проследила, куда на работу ездишь. На телевидение.

— Хитрая.

— По другому сегодня нельзя.

Когда мы вышли из ресторана, в небе ярко горели звезды, некоторые из них падали. Но загадывать желаний я не собирался.

— Ну вот, теперь я полностью выполнил намеченную программу, — сказал я удовлетворенно.

— Всю на сегодня? — лукаво спросила Наденька.

Я ее прекрасно понял, она готова была ехать ко мне. Открыл дверцу, стоявшего у ресторана такси:

— Отвезете девушку домой.

— Как?! — растерялась Наденька.

— Вот так, мадемуазель. Я человек порядочный и после не смогу с вами расстаться. Но жить с человеком, который, не моргнув глазом, способен тебя в любой момент обмануть, не в моих правилах. Рецидивисты на путь исправления не встают.

— Для чего же в «свинью» приглашал?

— А судьбе язык показать, не все ей надо мной куражиться. Пошел!

Такси плавно тронулось с места и навсегда увезло от меня Наденьку. Больше она не звонила и не приходила, а я и не жалел.

От влюбленности не осталось и следа.

Нет, все эти чувства — точно химия. Одна лишняя капля и термическая реакция переходит в эндотермическую. Главное, чтобы взрыва во время опыта не произошло, вон сколько вокруг покалеченных.

Перебор

Помощник режиссера Феликс Бабочкин возвращался поздно вечером от друзей. Денег на такси не было, почти всё прогуляли, поэтому пришлось прибегнуть к услугам общественного транспорта.

Тускло раскачивались фонари, начавшаяся крупяная метелица норовила залезть под воротник, больно кусалась за нос. Под ногами жутко скользило, видно, дворники давно не сыпали здесь соли с песком, а, возможно, и вообще никогда. Узкая дорожка между гаражами проходила в довольно глухом месте, в стороне от улицы.

Когда Феликс выбрался на ровный асфальт, с облегчением вздохнул. Тоже скользко, но если что можно хотя бы ухватиться за деревья. Ну и райончик, пока доберешься до автобуса, все ноги переломаешь.

До остановки было еще метров пятьсот. Вокруг — ни души. И не удивительно, в такую погоду и собаку хозяин на улицу не выгонит. По левую руку — пустырь, по правую, метрах в ста — микрорайон, но в этот поздний час окна в домах почти не горели.

Где-то завыла собака, её подхватила другая, на секунду блеснула Луна и снова скрылась в непроглядном ночном небе.

— Эй, гражданин, — раздалось неожиданно рядом и сбоку, — у вас на минуту не будет мобильного телефона? Батарейка села, а нужно срочно хозяину позвонить. Заплачу.

Бабочкин резко обернулся. У бетонного спуска в какой-то подвал или парковку, под желтым фонарем, стояли двое ужасных типа. Оба плечистые, в мятых фуфайках и тренировочных штанах с лампасами, рожи квадратные, наглые, глаза маленькие, узкие. Тот что к нему обратился, имел большой шрам на щеке, как у Отто Скорцени. Словом, бандиты с большой дороги.

Бабочкин сглотнул — только этого еще не хватало. Смартфон-то в кармане не дешевый, пришлось купить на последние, чтобы соответствовать дресс коду. Все же помощник первого режиссера. Покажи я его этим типам и где меня потом будут искать? С собаками розыскными не найдут. Заплатит, щас, кастетом по голове. Вон, руку за спиной держит. Что же, и у приятеля батарейка села? Ага, так и поверил.

Бандит, видимо, уловил ход мыслей Феликса.

— И коллега свой телефон случайно уронил. Вдребезги. Стационарный за неуплату отключили. В общем, ситуация, выручай, друг.

Друзья твои на зоне отдыхают, подумал Бабочкин. Не дашь телефон, все равно башку проломят, специально место глухое подобрали. Надо их сразу на место поставить.

Может убежать, закричать на всю округу — караул, грабят! Тогда, может, не посмеют тронуть. Но в мозгу вдруг созрела иная мысль.

Принял самый непринужденный вид, на который был способен. А у самого ноги ватные и в коленках предательская дрожь.

— Я пацанчики, — сказал Феликс деревянным, но как можно более развязным языком, — сам недавно от хозяина. Неделю как откинулся. В кармане только справка об освобождении.

Блатную лексику Феликс усвоил во время съемок пятисерийного детектива. Всегда снимали про любовь, а тут режиссера Ваню Ржаного потянуло на криминал. Ерунда, конечно, получилась, но это сейчас неважно.

— И за что же срок мотал, если не секрет? — спросил, передернув плечами, Скорцени?

— Да вот шел как-то ночью по улице, навстречу трое или четверо, уже не помню. Закурить попросили. А сам смотрю, у одного финка из кармана торчит.

— Ну и…?

— Что «и»? Двоих на месте положил, насмерть, один ушел, падла. Он и донес. Превышение самообороны. Вот и чалился от звонка до звонка в далекой Туве на скалистом берегу Енисея.

— Вот как, — зачесался, стоявший рядом со Скорцени «коллега». — Ну ты иди, иди своей дорогой.

— Ладно, пойду, — как бы нехотя согласился Феликс.

И пошел, и чувствовал, что спину ему сверлят тяжелыми, недобрыми взглядами.

Лихо я их отшил, а? — радовался помреж. Нет, все же кино не просто фабрика грез, оно реально учит жить и выходить из самых сложных ситуаций.

Метров через сто дорога свернула к железным гаражам. На ней показалась высокая, стройная женщина в элегантной меховой шубке. Несмотря на холод и колючий снег, на ней были туфли с высокими каблуками, один из которых постоянно подламывался. Дама хромала, как неуклюжая утка. Она вальяжно размахивала белой сумочкой на золотистой цепочке из крупных звеньев. Явно возвращалась из компании и была навеселе.

Как нехорошо будет, если эта фифа попадет в руки тех бандюганов, а они наверняка поджидают очередную жертву. Нет, долг любого порядочного человека — спасти ближнего.

— Гражданка, — окликнул женщину Феликс, когда она не глядя на него, профланировала мимо.

Только на третий раз она обернулась, сфокусировалась на Бабочкине. Свет единственного фонаря четко освещал ее круглое, почти детское, личико, с размазанной по подбородку помадой.

— Ну, что еще?

— Вы лучше этой темной дрогой не ходите, мало ли что? Всякие личности тут встречаются.

— Чего?

Феликс подошел вплотную к девице.

— Ночь, говорю, глухая, не видно ни зги. А на вас вон шубка норковая, поди, тысячи три евро стоит, — подергал он её за рукав. — И сумка дорогая, не иначе, от Hermes. И в ушах, вон, серьги с бриллиантами. От бабушки?

— От дедушки… Не понимаю…

— Что же тут не понятного? По голове — и в яму, кругом пустыри, даже тела не найдут. Будете червей кормить в одиночестве.

— Ой.

— А если и не убьют, то надругаются. Ноги у вас длинные, мне, кстати, такие нравятся, любого соблазнят.

— Ой.

Девушка резко развернулась, в очередной раз подвернув правый каблук, поспешно заковыляла дальше по дорожке, подхватив полы шубы. В начавшейся пурге сначала раздалось негромкое «помогите», потом уже на всю округу «помогите!»

Вот дура, сплюнул Феликс, людям помочь хочешь, а они орут без всякого повода. Поспешил на остановку.

Автобуса долго не было, промерз до костей. Наконец, из-за угла показались заветные желтые огоньки, но в ту же секунду его схватили за локоть. Обернулся. Рядом стояли двое полицейских, а с ними та самая девица с размазанной по подбородку помадой.

— Он? — строго спросил огромный мент с наручниками на ремне.

— Он, он, — закивала барышня. — Грозился шубу с меня снять и сережки сорвать. А потом в яме закопать. Попался, голубчик.

— Что вы! — взмолился помреж Бабочкин, с тоской глядя на закрывающиеся двери последнего автобуса. — Я же только девушку предупредить хотел. Мол, опасно одной в столь поздний час ходить по улицам.

— А еще к моей сумочке примеривался.

— Документы.

Паспорта и служебного удостоверения у Бабочкина с собой не было, он никогда не брал их на встречи с друзьями. Выпивали обычно немало, не ровен час и потерять. А потому Феликса Бабочкина препроводили в местное отделение.

Протокол составлял сонный лейтенант, который был очень недоволен тем, что его оторвали от любимого занятия — спокойно дремать на ночном дежурстве под бубнёж телевизора.

Девица стрекотала без умолку, а Феликс только и повторял: «Я честный человек, помощник режиссера, хотел дамочку лишь предостеречь».

Сонный лейтенант вроде бы согласился, что криминала в его действиях не было, сказал, что все равно до установления личности, Феликсу придется провести в отделении. Но тут в на пороге показались те двое, что просили у Бабочкина телефон.

Скорцени вел себя в отделении по-свойски.

— Дай позвонить, Петрович, шефу. Как назло все мобильники накрылись, а на подземной стоянке вытяжка сломалась. Нужно до утра починить, иначе задохнемся.

И тут «человек со шрамом» увидел Феликса, всплеснул руками:

— Старый знакомый!

— Ты его знаешь? — скинул остатки дремы лейтенант.

— Да-к это ж урка с зоны, сам сказал, что недавно от хозяина откинулся. Мы у него телефон попросили, чтобы с шефом связаться, а он тут и заявил — мол двух замочил, один убежал.

— Та-ак…, — поднялся полицейский из-за стола, уронив на пол газету с кроссвордом. -Значит, рецидивист. Очень хорошо.

— Я же говорила, говорила! — возликовала девица.

— Уже успел что-то натворить? — удивился Скорцени. — Во дает!

— Женщину собирался ограбить.

— Да не уголовник я!!! — закричал на все ОВД Бабочкин. — От страха на себя наговорил! Ну переборщил, с кем не бывает. Я требую адвоката.

— Будет тебе и адвокат, и уполномоченный по правам человека, — пообещал лейтенант Петрович.

Всю ночь Феликс провел в обезьяннике, а утром, воспользовавшись правом на один звонок, связался с режиссером Ржаным. Выручать помощника приехала вся бригада. Пообещали снять все ОВД в новом телевизионном детективе и Бабочкина отпустили.

Феликс с кислой физиономией поблагодарил за службу лейтенанта, двоих задержавших его ментов, а сам подумал — хочешь людям доброе дело сделать, сто раз подумай. Добро может к тебе вернуться гораздо раньше, нежели ты предполагаешь.

Ну и, конечно, главное, никогда и ни в чём не перебарщивать.

Окурок

Э-э нет, господа, ни слова о политике. Речь, скорее, о нравственности. В том числе и моей. Признаюсь, как порядочный человек, в этой истории я оказался не на высоте. Но что поделаешь, иногда приходится поступаться моральными принципами, чтобы они восторжествовали. Впрочем, судите сами.

Возвращаюсь я как-то вечером домой в хорошем настроении, никого не трогаю. Стемнело, фонари зажглись. Иду, значит, между домами и вдруг под ногами у меня, словно петарда взрывается, только бесшумно. Столп искр в разные стороны.

Я аж подпрыгнул от неожиданности, даже мышцу на ноге свело и в сердце закололо.

Гляжу, а это обычный окурок. Поднимаю голову и замечаю, как на балконе третьего этажа лысый мужик в майке за дверью прячется.

Возмутило меня это неимоверно — а если бы в глаз попал, скотина?!

— Что же это вы делаете, гражданин, — кричу я в праведном гневе, — страна от санкций загибается, а вы бычками в людей бросаетесь!

Более подходящей фразы я, конечно, тогда не нашел.

Прохожие смотрели на меня с опаской и подозрением, обходили стороной. Правда, один дед подошел, тоже задрал голову:

— Что там, горит?

— Ага, Челябинский метеорит, — отвечаю в рифму и сплевываю.

Настроение, разумеется, испорчено. Вздохнул, пошел дальше. Но не успел я сделать и пары шагов, как под ногами опять всплеск. Тоже красный, но не огненный. Гляжу, а все мои светлые штаны в ошметках помидора, на пиджаке тоже бурые пятна. И к носу моему что-то прилипло. И опять на балконе синяя майка промелькнула.

— Да что же это делается, господа, до дома дойти спокойно не дают, какие-то кретины помидорками бросаются!

Собрался набрать полицию, потом передумал — свидетелей-то нет, по домам разошлись, ничего не докажешь. А этот лысый придурок скажет — знать ничего не знаю. Если бы он с ружьем по балкону бегал — другое дело. Не будут менты из-за помидорины дело заводить. Надо самому правосудие вершить.

Прикинул в каком подъезде живет метатель, обошел дом с торца. У детской площадки — две бабки в одинаковых желтых платках. Поздоровался.

— Не знаете, — спрашиваю, — лысого мужика с третьего этажа, его окна на дорогу выходят и балкон с зеленым козырьком?

Старушки брезгливо оглядели мою оплеванную одежду, принюхались — не пьяный ли.

— А тебе зачем? Дружок его?

— Что вы, — говорю, — совсем наоборот. — Этот гад бросается с балкона чем ни попадя, развлекается, а мне теперь новые новые портки и пиджак покупать. В этих уже и в ночлежке не примут.

— Как он тебя уделал, — сочувственно и не без злорадства замотали головами бабули. — Это Лешка Огоньков из тридцать пятой квартиры.

— Кто такой?

— Проходимец. Чебуречную на проспекте держит. Так она и называется — «Огонек». Трезвый — человек, как человек, мышку не обидит. А сто граммов выпьет и будто черти его на сковородку с прованским маслом сажают. То музыку ночью на всю округу включит, то сам дурным голосом запоет. И ладно бы репертуар приличный подбирал, даже перед внуками стыдно.

— Это что, — сказала другая старуха. — бывает, напьется и давай у подъезда митинги устраивать, правительство наше нехорошими словами крыть. Того и гляди тебя вместе с ним под одну гребенку загребут. Страсть.

— А что же жена?

— Какая жена? Было три штуки, да все разбежались, разве с таким придурком уживешься! Проституток водит, а потом их голыми с лестницы спускает.

— В полицию сообщали?

— Каждый раз как правительство поносит, так и пишу. Только толку ноль. Всех полицейских, видно, подкупил. Не знаю — чебуреками он их кормит или деньгами, только не трогают. Говорят, его племянник в органах служит. Да. Нигде справедливости не сыщешь.

— Даже и не пытайся, — поддакнула подруга.

— Так где, говорите, чебуречная его находится?

В субботу сел я на троллейбус и доехал до «Огонька». От заведения, напоминающего большой дачный сарай, за версту несло горелым маслом и тяжелыми восточными приправами. У входа расположилась троица бомжеватого вида, жевала светло-серые чебуреки. Они разваливались у небритых мужиков в руках, падали осклизлыми кусками им на колени. Вокруг тучами летали мухи.

И куда СЭС смотрит? — удивился я. Но еще больше удивился, когда увидел, что в заведение довольно бойко заходят посетители, причем вполне приличные и даже с детьми.

Ну что ж, хорошо, это нам на руку.

Прикурил я сигарету, хотя уже пару месяцев как бросил, сделал пару затяжек, затушил о дерево. Сунул окурок в карман, зашел внутрь чебуречной. Здесь запахи были такие плотные, что трудно было дышать.

В окошке сидела щуплая женщина, шустро накладывала в тарелки чебуреки, пробивала на старинной кассе чеки. К ней вытянулась довольно приличная очередь. Да-а уж, кризис, уже за дрянью толпятся…

За ее острыми плечами двое поваров в заляпанных фартуках на железном столе раскатывали тесто. А еще один, чуть поодаль, размешивал ложкой в чане серый фарш. Это был он, мой обидчик! Не напрасно пришел.

Купил я пару чебуреков, стакан компота, встал за стойку у окна. Надкусил. Хм, а что, вид, конечно, отвратный, но на вкус вполне даже. Надкусил второй и незаметно засунул внутрь бычок. Через минуту расковырял вилкой, сунул под нос деду с моржовыми усами.

— Вот, глядите, чем нас здесь кормят!

Дед поправил очки, вытер рукавом вспотевший нос:

— С них, буржуев, станется, их всех надо на Магадан.

Сказал и спокойно продолжил жевать.

Тогда я обратился к женщине с двумя детьми. И не ошибся, она подняла скандал. Прибежал сам Окурок с поварешкой.

— Что, где?

— И как вам не совестно, — говорю, — людей за скотов держать, бычками сигаретными кормить!

Лысый вгляделся в мое лицо, прищурился. Узнает?

Но ждать его реакции не стал, принялся снимать на смартфон «чебуречное безобразие». Тоже самое стала делать и дама с детьми.

— Выложим в сеть и кранты вашему заведению, — пообещал я Окурку.

Он поморщился, будто объелся своих серых чебуреков, кивнул головой в сторону разделочной.

— Пойдем, потолкуем.

Вообще-то беседа с глазу на глаз в мои планы не входила. Дело сделано, мамаша точно кляузу в Роспотребнадзор накатает. Не весть как, но все же буду отомщен. Да, я поступил нечестно, но как говорил Жеглов — преступник должен сидеть в тюрьме, а каким образом я его туда упрячу не имеет значения. Окурку, конечно, тюрьма не грозит, но проучить следует.

Деваться было некуда, пошел за чебуречником. Он завел меня в тесную комнатенку, заваленную немытыми кастрюлями, уставился резкими, пряного посола глазами.

— Что, деньгу по легкому срубить решил, фильмов голливудских насмотрелся? Так тут не Америка, тут лохов нет. Ладно, я сегодня добрый. Гони пятерку и разойдемся.

Такого поворота событий я не ожидал.

— Не понял, — выдавил я из себя единственную фразу.

— А чего понимать? Пять косарей за нанесенный моральный ущерб, это еще дешево. Или… ментов вызывать не буду, своими силами обойдемся.

В дверях появились два страшных азиата. В руках они держали огромные разделочные тесаки.

— Забыл, что на дворе 21 век? В зале видеокамера, которая наверняка засняла как ты, подставщик, в чебурек бычок засовывал.

Я похолодел. Действительно, теперь камеры даже в туалетах, как же я мог так проколоться!

Мозги мои задымились. Ситуация. Думай, думай… И вдруг осенило. Камера, говоришь? Ну-ну.

— Ты, Леша, правильно про технологический прогресс вспомнил, — говорю я как можно увереннее и зло. — Напротив твоего дома, с балкона которого ты вчера, скотина, помидорками и окурками бросался, тоже стоят видеокамеры. Так вот, они зафиксировали, как ты, Леша, попал спелым турецким овощем в проходящего мимо депутата Государственной думы. И нанес ему материальный ущерб в виде испорченных брюк. Знаешь сколько они стоят? Всего твоего хлева на одну штанину не хватит. Не говоря уж о моральной травме. Я его представитель. Шуму он поднимать не захотел, прислал меня уладить дело по-тихому. Гони сотню и разойдемся.

В селедочные глаза Окурка, казалось, добавили уксуса, они обесцветились еще больше. Лешу явно озадачило, что я назвал его по имени. Он опустился на стул.

— Врешь.

— Швырялся помидорками?

— Ну-у…

— Свидетели есть. Бабки из подъезда подтвердят, что ты по пьяни каждый раз чудеса творишь. Да еще публично вольнодумствуешь. Короче, деньги на бочку или поедешь на Крайний Север чебуреки жарить.

— Я не хотел, — вжал в плечи Огоньков красную от напряжения голову. От нее, кажется, можно было прикуривать. — Но у меня сейчас нет на кассе столько.

— Ладно, — говорю, — гони сколько набрал. И бумагу напишешь, что больше с дурных глаз паскудствовать не будешь. Еще один прокол и… Кстати, что ты там про правительство обычно во дворе кричишь? Слова бы переписать.

Это окончательно добило Окурка. Он произнес — «А что они в самом деле…» и побежал к кассе. Вернулся с пачкой купюр.

— Тридцать семь, — сказал он.

Но я, как человек порядочный, конечно, не собирался брать лишнего. Сколько я отдал за испорченные брюки и пиджак? Вот шесть с половиной и возьму. Ну и за моральный ущерб тысячу. Будет с него, ведь про правительство-то он правильно кричит, от Окурка экономике гораздо больше пользы.

Забрал я тетрадный лист, исписанный неровным почерком Леши, где он клялся и божился, что больше нарушать общественный порядок не станет и с чистой совестью удалился восвояси.

На углу заведения я щелкнул пальцами — а что, еще можешь! Главное, всегда вовремя включать мозги. И сатисфакцию получил, и обществу пользу принес.

Прикурил сигарету, но тут же придавил каблуком. На асфальте остался всмятку раздавленный окурок.

Живительный ручей

Не знаю как вам, господа, а мне хлеба не надо — дай только понаступать на старые грабли и поклевать то, что зарекался не клевать. Не успел я отойти от истории с псевдопопрошайкой, когда по собственной глупости чуть не оказался на нарах, так снова вляпался в такую историю, что если кому рассказать, покрутят пальцем у виска. Но мое дело записать что было, а там уж как бог даст.

Кстати, о боге. Я, конечно, пропащий атеист, но к религии отношусь с уважением и опаской. Мало ли что там в самом деле наверху и кто поджидает с кожаными канчуками? А потому нет-нет, да и захаживаю в церковь, может, чего-нибудь и спустят, что с дурака взять. Вы не такие? Мои искренние поздравления.

Так вот. Гулял я однажды у пруда, что рядом с храмом, предполагая потом зайти и поставить свечку. У главных врат — двое нищих. На калек и юродивых не похожи, помятые разве что, да физиономии наглые. Держат в обветренных, цепких руках пластмассовые стаканчики, провожают прохожих оценивающими взглядами. Хихикают, переговариваются. Как только кто подходит, сразу скорбь и плаксивость на лицах.

Встал я сбоку и принялся наблюдать. Хоть и немало в церковном календаре всяких праздников, но, видимо, в тот день ничего особенного не отмечалось, народу было немного. И все же их стаканчики пополнялись серебром исправно. Как только набиралась приличная кучка, мелочь ссыпалась в карманы. У одного нищего была даже вполне нормальная черная сумка, из которой он регулярно доставал бутылку пива и блаженно к ней прикладывался.

А неплохо вы тут живете, ребята, подумал я. К вечеру мой недельный заработок наверняка имеете. Да это ладно, не каждый решится стоять с протянутой рукой. Но вот интересно, а кому вы выручку сдаете — окрестным бандюганам или, страшно подумать, попам? Ну не им лично, разумеется, а церковным служкам.

И так меня, порядочного человека, этот вопрос заинтересовал, на фоне всяких разоблачительных материалов о мздоимстве служителей культа, что я твердо решил выяснить истину.

Купил я бутылку водки и почти без закуски выпил, чтобы на утро оказаться в страшном похмелье. Так оно и вышло. Колотило меня и ломало, как в лихорадке. Причесываться не стал, умываться тоже. Правда, зубы почистил, иначе точно бы стошнило. Вынул из шкафа старый мятый пиджак, который собирался отправить на дачу еще два года назад, слаксы с кофейными пятнами и бахромой на правой штанине, оторвал на рубашке две верхние пуговицы. Посмотрелся в зеркало. Соседи встретят, перекрестятся.

А потому спускался я по черной лестнице и выходил со двора с восходом солнца через заднюю калитку. У трансформаторной будки окунул стоптанные ботинки в лужу, вымазал грязью пиджак. Проверил в карманах ли деньги. Не забыл, на месте. А лежало в них шесть тысяч, разменянных накануне на сторублевки.

Возле церковных ворот уже паслись те двое. Еще один деятель, с коробкой на груди ходил вдоль боковой ограды, у церковной лавки. На коробке нарисован крест и что-то написано, видимо, «пожертвуйте на восстановление храма!»

Приблизился я к воротам, спросил:

— А что, граждане нищие, хорошо сегодня бог подает?

— Кому подает, кому и в глаз дает, — ответил невежливо попрошайка, что имел нос похожий на неженский огурец — такой же длинный, зеленый и в пупырышках. У другого нос был тоже какой-то овощной, но походил больше на азербайджанскую помидорину. — Тебе чего тут надо?

— Да вот, — говорю, — жизнь совсем разладилась. С работы выгнали, жена ушла, дети от наркоты лечатся. Даже на черные работы не берут по причине хронического алкоголизма и слабоумия.

— Ну и шел бы ты в дурку, она тут рядом, — кивнул нищий с черной сумкой на обшарпанную крышу, торчавшую над макушками тополей. — Тут места забронированные, а без билета — с утками в пруду купаются. Понял?

— Как не понять, — отвечаю, — готов приобрести проездной хоть на месяц.

— На богача не похож.

— Какое там! — махнул я рукой. — Вчера последнее кольцо пропил, супружеское. Буду отдавать с дневной выручки хоть 90%. Не позвольте, братья, пропасть порядочному человеку.

— А с чего взял, образина, что тебе подавать станут? Здесь тоже профессионализм нужен. Мы с Беней на этом поприще какой год тренируемся.

Тот, что был Беней, кивнул, достал бутылку пива, смачно отхлебнул, не предложив приятелю. Почесал красный нос.

— Матвей правильно говорит, — сказал он, — нищенство — серьезная наука, не каждому дано.

— Может, у меня с детства талант к нищенству?

Классиков Матвей и Беня, вероятно, не читали, а потому никак не отреагировали на широко известную фразу.

— Ладно, — подумав сказал Матвей, — кидай кости рядом. Посмотрим какой ты работник. Но если к вечеру пару сотен не наберешь, пожалеешь.

— Ха, — отвечаю, — несколько сотен. Мне будут нести, как ацтекскому богу Кукулькану. От зависти лопнете.

Беня и Матвей раскрыли рты, а я спокойно уселся у левой колонны врат. Правда перед этим, для полноты картины, выхлебал из пруда несколько литров мутной воды. Меня и в самом деле мучила жажда. Конечно, был шанс подхватить какую-нибудь дрянь, но чего не сделаешь ради чистоты эксперимента.

Водопой произвел впечатление не только на моих новых коллег, но и на прохожих. Господи, только бы знакомые сюда не забрели.

А насчет щедрых подаяний я говорил не просто так. Прежде, чем пойти на паперть, я проделал некоторую работу.

Заглянул в соседний двор, а там, как по заказу, шестеро мужиков четвертинку мучают. Каждый человек отдаленно похож на какое-то животное, эти же представляли собой настоящий зоопарк. Особенно выделялись трое — коренастый дядька — ёжик, только прыщавый, длинный, как жираф старик с инвалидной палкой и тяжелый, с огромными зубами бегемотообразный парень. Остальные так себе — помесь енотов с бродячими собаками.

Подошел я и говорю:

— Здравствуйте, счастливые люди!

А что, только счастливые могут позволить себе по утрам водку пить.

Ёжик покрутил носом, протер платочком пустой стакан:

— Счастливые те, у кого чешется, да почесать могут. А что за счастье, когда на 250 граммов столько рыл? Сеструха Репья в поликлинике трудится, обещала спирта принести да где-то застряла, кляча. Сама, наверное, выпила.

— Вот! — поднял я указательный палец. — Для того я к вам и зарулил, чтобы устранить это противоречие.

Еноты презрительно покосились на мое одеяние, фыркнули, бегемот нервно откинул землю правой ногой.

Решил сразу перейти к делу. Достал купюры и потряс ими, словно акциями на бирже.

— Здесь шесть тысяч, сделаете в точности как скажу, получите половину. До следующего утра счастьем будете обеспечены.

Один из псовых затушил каблуком бычок, хмуро пошел на меня.

Я достал из кармана травматический пистолет, копию ПМ, щелкнул предохранителем.

— Человек я хоть и порядочный, но очень раздражительный, — вынул и снова вставил я в пистолет обойму, — отстрелю кран, нечем будет сивушные масла сливать.

Мужик остановился, почесал затылок. Ежик поставил на скамейку стакан, грозно взглянул на енота:

— Не суетись, Репей, видишь человек по делу. Говори чего надо.

— Так-то оно лучше, — спрятал я оружие. — Я из газеты. Главный редактор поручил сделать разоблачительный материал о церковных нищих — откуда берутся, кто их крышует. Словом, вскрыть эту прихрамовую мафию. Не сделаешь, говорит, уволю, это твой последний шанс. Он на меня давно зуб точит, собака.

— Газетчик, а по виду обсосок. Хм. Кому платят? Попам, не иначе.

— Дай человеку договорить! — замахнулся палкой на бегемота верблюд. Тот сразу поджал маленькие, оттопыренные ушки.

— Лучший способ это выяснить, внедриться в их среду, — благодарно кивнул я старику, — потому и оделся соответствующе. Ваша задача, где-нибудь через час, подойти к церкви у пруда. Там среди попрошаек буду сидеть я. Вторую половину денег, то есть три тысячи, подадите мне в качестве милостыни. Не все сразу, разумеется, частями. Будете приносить с интервалом в тридцать-сорок минут, каждый по очереди. Главное, никому больше не давайте ни копейки, только мне, это основное условие.

— И все? — пригладил колючки на голове ежик.

— Не напейтесь раньше времени, — изобразил я умоляющую физиономию, но при этом стволом травмата потер за ухом, — иначе провалите дело государственной важности. Надо же расчищать в стране авгиевы конюшни, а кто, если не мы?

Повисла тишина, первым подал голос Репей:

— А ты, часом, не мент, корреспондентское удостоверение есть?

— Кто же на боевое задание с документами ходит? — хмыкнул я. — Только с оружием.

Все с опаской поглядели на мой ствол, который я тут же спрятал.

Ко мне подскакал на палке верблюд, пожевал огромными губами, будто собирался плюнуть:

— Развели дерьмократы бардак в стране, Сталина на них нет. Всю мафию надо на Соловки отправить и министра финансов туда же.

Почему именно министра финансов, я уточнять не стал.

— Так согласны или нет?

— Согласны!!! — хором ответил зоопарк.

— Мы порядочные люди, — заверил меня ёжик, — не сомневайся.

Итак, я сидел у церковных врат в компании Матвея и Бени, томимый похмельем и тягостным ожиданием — придут-не придут дворовые алкаши, не исключено напились уже вусмерть и пузыри пускают под кустами.

Лучше всего подавали Бене. Каждый раз, после того как в его пластмассовый стаканчик падала мелочь, он доставал пиво и булькал. Его кадык ходил жадно и быстро, как автоматный затвор. Матвея тоже прихожане не обижали. В моем же стакане имелась всего пара медяков. Беня подпихивал меня коленкой и говорил:

— Ни на что ты не годный, Кукулькан. Правильно жена ушла.

— Почему? На корм собакам сойдет, — зло хихикал Матвей.

Пару раз, бочком, к нам приближался гладкий, откормленный мужик с крестом на коробке. Но глаза его были голодные. Тот самый, которого я видел накануне.

— Как новенький? — спрашивал он, не поворачивая головы.

— Пустое место, — отвечали Матвей и Беня.

— Ему же хуже, — говорил тот и вальяжно уходил за церковную лавку.

— Ваш шеф? — поинтересовался я.

— Многие знания — многие печали. Экклезиаст, — неожиданно проявил эрудицию Беня.

Прошел час, полтора, но на горизонте моих алкоголиков не наблюдалось. Я уже подумывал о побеге, не ждать же в конце концов, когда мафия намнет бока или вовсе утопит в пруду. Выяснить же что-либо без реализации задуманного плана было невозможно.

И только около полудня, на дорожке парка, ведущей к пруду, я увидел ежика. Перед уходом выяснил, он — Ярослав или просто Ярик. Старика на палке зовут Еремеем Петровичем, бегемота — Стасиком.

Ярик остановился у воды, изумленным взглядом обвел окрестности, будто видел их впервые. Ежик был отчаянно пьян и еле держался на ногах. Вначале он проковылял мимо меня и не заметил. Уже у паперти резко развернулся, устремился назад. Встал рядом, попытался сфокусироваться. Заулыбался и вдруг повалился на колени. Опустил мне грязные руки на плечи.

— Целитель наш, чтобы мы без тебя делали! Не обижают, нет? — Смотрите у меня, — погрозил он Бене волосатым кулачищем. — Чтоб ни один волосок! Это не человек, святой, его икону надо в церкви повесить. Если бы не ты, — поцеловал Ярик меня в щеку, — скончался бы. Остальные тоже.

На его мутные глаза навернулись слезы:

— И жена, и дети будут за тебя бога молить. Денно и нощно, денно и нощно…

Конечно, подумал я, если б не мои деньги, еще чего-нибудь из квартиры вынес. Как бы перебора не вышло.

Ярик достал из кармана комок бумажных и железных денег, засунул мне в стакан. Сколько там, определить было сложно, но уж никак не меньше тысячи. Монеты, не попавшие в стакан покатились по асфальту, но застывший от удивления Матвей и не думал их ловить.

— Ну, все, — похлопал я Ярика по лбу, — иди домой, тебя счастливые жена и дети ждут.

Думал, сам он не поднимется, но ежик обколовший всего меня своими иголками, проворно вскочил и бегом направился к парку.

Еще ничего не успели сказать обалдевшие Беня с Матвеем, как на дороге показался верблюд. Еремей Петрович так шустро перебирал палкой, будто она была у него электрическая. Его негнущаяся правая нога скакала, словно взбесившаяся секундная стрелка по циферблату.

Старик на колени передо мной не упал. Молитвенно сложил руки, зашевелил мясистыми губами.

Кажется, молится. Не положено сталинисту. Хотя сейчас все перевернулось: большевики храмы строят, воцерквленные культуру разрушают.

Прожевавшись, Еремей Петрович раздул широкие ноздри, похлопал длинными рыжими ресницами.

— Нечаянная радость — лучше предвкушения радости, — выдал он заумную фразу. — Как мне было с утра плохо, думал конец. Но вы, чародей и кудесник, вернули меня к жизни. Смотрите, люди, на великое преображение и удивляйтесь! — обратился он театрально к столпившимся возле ворот бабкам.

После этих слов Еремей Петрович, от которого разило перцовкой, продемонстрировал всем свою палку, с помощью которой так ловко передвигался и внезапно переломил ее об колено. Швырнул обломки в пруд, распугав уток.

Бабки ахнули, Беня начал неудержимо икать, а верблюд издал утробный звук, поцеловал меня в лоб, осыпал деньгами и скрылся в ближайших кустах, куда частенько отлучался Матвей.

«Чудо», — зашепелявила одна из старух. «Я сама видала, что дедок-то на двух палках прихромал». «А приложившись к этому страдальцу, — указала на меня другая бабуля, — на своих двоих убёг».

Ко мне стала приближаться толпа старушек, глаза их горели вопрошающе и грозно. Сразу вспомнился советский фильм «Праздник святого Йоргена» с Ильинским.

План дал сбой, пара было уматывать, пока с меня чуда не потребовали. Впрочем, в голове тут же созрел другой план. Очень даже неплохо, что так вышло, надо этим воспользоваться.

Собрал я разбросанные вокруг деньги, спрятал в карман, где находился пистолет.

Но тут появился бегемот Стасик, который чуть все не испортил.

Он сходу врезался в толпу бабок:

— Кто тут газетчика обижает? А?! А ну, пошли отсюда!

Старух как ветром сдуло.

— А вам особое приглашение, калеки? — схватил он за грудки Матвея. — Я тебя бить не буду, я тебе просто голову откушу.

— Не надо, — попытался остановить я Стасика. -Это мои коллеги.

— Тоже из прессы? — выкатил он бешеные глаза. -Сколько же вас, журналюг, развелось!

— Уматывай, — прошипел я. — Иначе исцелять больше не буду.

— Мое вам почтение, — поклонился бегемот, отпустив Матвея, у которого от испуга еще больше позеленел нос.

Стасик отер руки о штаны и, не дав мне денег, помчался, не оглядываясь, черт знает куда.

Все это время из-за угла церковной лавки внимательно наблюдал за происходящим мужик с коробкой.

— Что это было? — придя в себя, спросил Беня. — Кого ты исцелил и почему этот толстый кабан тебя газетчиком назвал?

Вообще-то, я хотел перенести второе действие спектакля на завтра, но раз так вышло, никуда не денешься. Утром будет следующий акт.

— Когда-то работал в районной газетке, прозвище осталось. Да, я обладаю некими аномальными способностями и помогаю людям.

— Чего же тогда на паперть приперся? — отдышался наконец Матвей.

— Помогаю безвозмездно! — поднял я вверх указательный палец. — Но, как видите, люди все равно благодарят. Сюда же меня душа привела. Не знаю почему. Я не то чтобы целитель, я диагност. Ясновидящий ограниченного действия.

Сказал глупость и сам от нее поморщился.

— Кто?

— Главное, не лечить, а установить правильный диагноз. Люди умирают потому, что их не от того лечат.

— Это правда, — согласился Матвей. — И как же ты диагностируешь, насквозь что ли человека просматриваешь, как рентген?

— Ага, — врал я напропалую, все равно уж останавливаться было поздно. — Смотрю и говорю у кого какие болезни, не ошиблись ли врачи с диагнозом. Вот, например, старик с палкой прибегал. Ему объявили опухоль большой берцовой кости, а я посмотрел и вижу- растяжение связок. Перепроверили, точно!

— Да? — сощурил глаза Беня. -Может, тогда и нас продиагностируешь?

Ну что ж, друзья, подумал я. С вами дело несложное. Мы, приблизительно, одного возраста, значит, и болезни схожи. С поправкой на ветер, конечно.

Вспомнил свои диагнозы от гастроэнтеролога и уролога, биохимию крови. Беня постоянно пьет пиво и икает, скорее всего, эрозивный антральный гастрит, дуоденит, хронический панкреатит и пиелонефрит. Матвей часто бегает в кусты, не иначе простатит.

Все это я и сообщил «коллегам», а Матвею добавил:

— В моче — повышенное количество лейкоцитов, в крови биллирубина, панкреатической амилазы. У вас, Беня: гепатомегалия, диффузные изменения печени и поджелудочной железы.

— Точно! Вот это да! — выпучил глаза Матвей. — Кровь я давно не сдавал, но простата замучила. Как лечить-то?

— Подожди ты, — отпихнул его Беня. — Ге-пато-мегалия… это страшно?

— Если не бросишь пить, помрешь, — ответил я спокойно и без спросу пошарил в его сумке. Достал бутылку пива, жадно припал к горлышку. Беня меня не одернул.

Немного полегчало.

— Ну, ладно, мне пора, — встал я наконец на ноги.

— А выручкой делиться? — проикавшись, спросил Беня. -Макар будет недоволен.

— Этот что ли? — кивнул я на мужика с коробкой. — Он кто?

Теперь уже Матвей скрывать не стал:

— Районный смотрящий, со всех церковных побирушек мзду собирает. Бывший мент. У метро живет. Фамилия смешная — Куребай. Зверь лютый. Беню в прошлом месяце так отметелил, неделю пластом лежал.

Беня тяжело вздохнул.

— Чего тогда сам с коробкой ходит?

— Говорит, без дела сидеть не может, томительно в офисе в окно ворон считать.

— Во как! У него и офис есть.

Ага. Замечательно, нужно непременно подружиться с Макаром, вы-то больше того что сказали, вряд ли знаете.

В этот момент к воротам подошел сам Макар Макарович.

— И что здесь происходит? — грозно спросил он. — Сколько набрали?

— Все что ни есть — наши, — развязно ответил я.

— Что?! — вспыхнул Куребай и его лоснящаяся внешность сразу облезла, потускнела. Точно мент. — Да я тебя, комар болотный, без перчаток прихлопну.

— Смотри, от комара малярию можно подхватить, — сплюнул я.

Макар сжал кулаки, примерился, чтобы ударить. Но его остановил Матвей:

— Не надо, он диагност. Ему столько денег сегодня принесли, что нам и за неделю не собрать. Старухи видели как он чудо сотворил, если бы не один пьяный кабан, и с них бы месячную выручку содрал. Полезный фраерок.

— Диагност? — умерил пыл Макар.

— Про все наши болезни рассказал, как на медосмотре.

Так, все, в любом деле, главное не переборщить. На сегодня точно хватит.

Я допил Бенино пиво, зашвырнул бутылку в пруд и, не попрощавшись, направился в парк.

С Макаром диагностика наобум не пройдет. А завтра она точно понадобится. Живет рядом. Отставной мент. Значит, наверняка прикреплен к районной поликлинике. Куребай. Стоп! Кто-то из алкашей говорил, что у него сеструха в поликлинике трудится!

Что ж, опять прямая дорога в зоопарк.

Во дворе все те же лица. Как ни странно, на ногах. Увидев меня, бросились обниматься, даже подозрительный Репей. Ну да, его сестра спирт обещала.

— Ты правда целитель? — спросил он, глядя на меня преданными собачьим глазами.

Началась цепная реакция, ухмыльнулся я про себя.

— Сомневаешься?

— Нет! Выпей с нами.

— С удовольствием. У меня к тебе еще одно дело.

Я выложил на скамейку свое подаяние.

— У тебя родственница, кажется, в поликлинике. На полчаса нужна медицинская карта некого Куребая Макара Макаровича.

Репей хрустнул суставами пальцев:

— Полы моет. Куребай, говоришь?

Он исчез на полчаса, когда вернулся, отвел в сторону.

— Тебе повезло, в поликлинике ремонт, то есть бардак.. Утром в начале седьмого к заднему выходу подгребай, Зинка, если карту найдет, вынесет. Ух, хитер ты, парень, задумку твою приблизительно понял. В компаньоны возьмешь?

— Посмотрим.

Зинка, как я и предполагал, оказалась довольно пропитой особой. Выползла с ведром и шваброй только около восьми. Медкарта была в ведре, под тряпкой.

Из нее я узнал немало полезного про Куребая. Он сердечник, гипертоник, лечится от геморроя и, главное, у него аспления — врожденное отсутствие селезенки.

Надо же, а выглядит вполне прилично. Теперь понятно, почему он предпочитает прогулки на свежем воздухе.

Выдав Зинке пятьсот рублей, я поспешил к храму. Троица кучковалась на углу у церковной лавки, выстроенной в виде часовни. Макар сразу взял меня в оборот:

— Давай, диагност, определяй мои физические проблемы.

И тут, как черт из табакерки, выскочил Репей, поводил собачьим носом, подмигнул смотрящему:

— Запросто, только деньги вперед.

— Ты кто? — отпрянул Макар и чуть не уронил коробку. — Какие деньги?

— Я импресарио прорицателя. Задаром только верблюды по пустыне ходят. Штука за каждый исследуемый орган.

Что ж, прикинул я, дело, видимо, предстоит серьезное, денежное, без помощника не обойтись. А потому сказал:

— В качестве аванса готов сообщить вам некоторые подробности о вашем организме. Бесплатно. Убедитесь в моих способностях, продолжим диалог. Вон хотя на той лавочке у пруда.

Наклонился к правому уху Макара, прошептал одно слово: «аспления».

Пока я шел к скамейке, смотрящий бежал рядом, как собачка. Пытались увязаться и Матвей с Беней, но Куребай их прогнал: знайте свое место!

Репей предупредительно протер рукавом лавочку, предложил мне сигарету. Курить я бросил еще полгода назад, но нужно было соответствовать новому образу. Нестандартные личности всегда подвержены вредным привычкам.

Медлить не стал. Выпустил вонючее голубое колечко (и что за дрянь курит Репей?), взглянул в испуганные глаза Макара Макаровича. Больше всего люди боятся неожиданного.

— Денег мне не требуется. Условие такое: вы называете главарей вашей мафии, я продолжаю диагностику.

— Как не надо?! — возмутился, было, импресарио, но умолк, видимо, опять о чем-то догадавшись.

Куребай сощурил глаза:

— А вы не карасик, вы зубастый окунь. Не боитесь подавиться, Кукулькан?

— Боюсь, — честно признался я.

— Зачем тогда вам?

— Вы мелкая сошка, что с вас проку? Сами, поди, с хлеба на квас перебиваетесь. Другое дело ваши шефы. Продиагностирую их по полной программе. Домик в Ницце, знаете ли, давно мечтаю приобрести.

— А говорили денег не берете.

— Так это с честных людей, с жуликов — с превеликим удовольствием.

Макар задумался, покраснел, будто переваренный рак.

— У меня что-то серьезное? Хм. Ладно, так и быть. Район крышуют начальник местной полиции Васнецов и заместитель главы Управы Коновалов.

— Ну вот и молодец! — воскликнул Репей.

Я же сообщил Куребаю, что у него двухмиллиметровый кальцинат в правой почке, а на левой — сантиметровая киста. В желчном пузыре диффузные изменения и перегиб шейки. Ничего серьезного пока нет.

— Точно! — поразился в очередной раз Макар. — Я слышал о провидцах, но думал, что обманщики, шарлатаны. Невероятно.

— То есть, церковники к вашей мафии отношения не имеют?

— У них свое государство, закрытое, туда не суйся, нос откусят. Часть выручки «на восстановление храма» отдаем приходу, поэтому богомольцы без претензий. Святого источника на всех хватает. Мне пора. Приходи завтра, скажу главное — кто сидит на самом верху нашей пирамиды. Кукулькан, хм, занятно.

— Почему не сегодня?

— Хорошего понемногу, хоть ты и зубастый, но и хищнику проглатывать пищу нужно постепенно. О тебе забочусь, провидец.

Не успел Макар уйти, как словно из-под земли выросли бабки. Наверное, Беня и Матвей указали. Старухи окружили скамейку плотным кольцом, начали гомонить:

«Помоги, божий человек, осмотри нутро, врачам веры нет, обманывают, деньги вымогают».

Репей взял ситуацию в свои руки:

— На сегодня прием окончен. Провидцу надо срочно в скит. Завтра приходите.

«Уж не обидим, батюшка, только взгляни».

— Пошли, пошли! — замахнулся на них Репей.

Вернувшись в съемную квартиру, я первым делом залез в Интернет. Да, есть такие: начальник полиции Васнецов и замруководителя Управы Коновалов. Не обманул Макар. Руки так и зачесались. Открыл сайт ФСБ, страницу сообщений по электронной почте. Начал писать: « Как порядочный человек и активный гражданин имею сообщить следующее: из надежных источников мне стало известно, что начальник Отдела МВД по району… полковник Васнецов…»

Странно все же, что Куребай с такой легкостью слил своих шефов. Конечно, он испугался, но… Завтра обещал назвать главного мафиози. Чтобы рассеять стаю, нужно стрелять по вожаку. Подождем.

Утром облачился в приличную одежду, начистил ботинки, повязал галстук, облился французским одеколоном.

У дома меня уже поджидал Репей. Глаза его горели:

— Будешь диагностировать старух только из нашего района, у кого карточки в поликлинике имеются. Зинка не подведет. Клондайк, золотая жила!

— Я на бабушках наживаться не намерен.

— Так это только поначалу бабки пойдут, потом и остальной народец подтянется. Я уже все обмозговал: вырою тебе яму за кольцевой дорогой, у дуба, будешь там до осени обретаться, как отшельник, божий человек, провидец. За пару месяцев по мерседесу заработаем, точно говорю.

— Не рой яму другому. Я не для того игру затевал.

— Надумал верховных жрецов за вымя прихватить, Кукулькан? Понимаю, но не одобряю. Раздавят, как слоны моську. Ну их к черту, свой бизнес откроем. Или все еще статейку хочешь написать? Наивный, тебя покалечат, а газетку спалят. На место этих хмырей, придут другие. Это же неиссякаемый святой источник. Свято место пусто не бывает.

А что? — проснулся внутри бес, Репей ведь дело говорит. Деньги сами в руки просятся. Но порядочный человек щелкнул его по носу: зарабатывать на обмане — подло и грешно, такие деньги на пользу не пойдут.

Возле храма уже топтался Макар Макарович. Увидев меня, он очень обрадовался, даже пожал руку. Матвей и Беня, как всегда маялись возле ворот, только взгляды их были уж чересчур насмешливы.

— Пойдемте, — кивнул Куребай в сторону пруда, — тут недалеко, там никто не помешает.

Повел через камыши, в глухую рощицу. Когда я проходил внутрь тополино-березового загона, меня сильно толкнули в спину. Споткнулся о корни, упал лицом в сырую землю. Подняв голову, увидел перед собой мужиков в оранжевых рабочих комбинезонах и касках, с битами в руках. Среди них наглыми, ехидными физиономиями сияли Беня и Матвей. Куребай стоял в центре, скрестив руки на груди. Оглянулся — сзади еще трое, отступать некуда, ловушка. Репей тоже лежал на земле.

— Ну что, Кукулькан, чревовещатель, поговорим? — закурил папиросу Макар. — Ты совершил роковую ошибку. Селезенки нет у моего брата Ивана, это ты его карточку в поликлинике подсмотрел. Ха. Меня, старого мента не проведешь. А откуда тебе еще это было узнать? То-то. С мафией решил побороться. Дурачок, это система, а ее мышиными зубками не подгрызешь. Кстати, ты на Васнецова и Коновалова уже донос написал? Вы же, журналюги, все одинаковые — сначала доносы в органы строчите, потом статейки тискаете. Чтобы свои задницы прикрыть. Знаю я вас.

— Написал, — соврал я.

— Молодец. Вот за это хвалю. Путаются они у меня под ногами, надоели. Ну, а с тобой, что ж, разговор будет короткий и жесткий. Сердце вырезать, конечно, не буду, я не злой ацтекский Кукулькан, но проучу серьезно, на всю жизнь запомнишь. Калекой сделаю, руки и ноги переломаю, может, и дурачком слегка станешь. Да, друг мой, жестокий мир — жестокие нравы, борьба за место под солнцем, за святой источник. Готов? Ну, ладно, времени мало.

Вперед вышли Беня и Матвей. Беня держал в руке бутылку пива. Я ощущал и отчаяние, и злобу. Вынул из кармана пистолет, передернул затвор. Беня и Матвей остановились.

— Во как! — изумился Куребай. — Травматический?

— Чтобы сделать дырку в твоем деревянном лбу и гвоздя хватит, — скривился я. — С игрушками не ходим.

Если достал оружие- стреляй, вспомнил я золотое правило. Направил ствол в сторону Бени, особо не целясь, выстрелил в бутылку. Только бы разбилась, не подведи, травмат.

Зарегистрированное по всем правилам оружие самообороны не подвело. Выстрел прогремел, словно из пушки, бутылка в руке Бени разлетелась на сотни осколков. Все отпрянули, замерли.

— А ты действительно зубастый окунь, а не карасик, — глядел исподлобья Макар.

— Сомневался, Мегрэ?

— Признаться, да. Только и мы не робкого десятка.

Я отступил в сторону, чтобы видеть всю бандитскую свору. Но отчетливо понимал — шансов выбраться живым и здоровым нет. Репей же, поднявшийся наконец с земли, был совершенно спокоен.

Макар взмахнул рукой и из кустов выползло еще несколько квадратных мужиков, у одного из них было короткое помповое ружье.

Да, это конец. Очередная моя авантюра закончилась крахом. Что ж, проигрывать тоже надо уметь. С гордо поднятой головой.

Однако умирать не хотелось ни каким образом. Может, попытаться убежать? Нет. Все равно найдут и позор на всю жизнь. В обойме осталось семь патронов, буду отстреливаться до последнего. Ха, резинками много не настреляешь, а у того дяди в помпухе, наверняка жиган заряжен.

Я уже собирался вскинуть пистолет и пустить каучуковую пулю в ухмыляющуюся физиономию Макара, но тут кусты сзади зашуршали и в загон ворвались… еноты, приятели моего «импресарио», а с ними еще человек десять таких же псовых существ. Они были с цепями, палками, огромными охотничьими ножами.

От неожиданности Макар сделал шаг назад, наступил на ногу мужику с ружьем, тот отпрянул, раздался выстрел. Нет, это была картечь, сверху осенним листопадом осыпались березы и тополя.

И началась битва, какой позавидовал бы Дмитрий Донской. Сколько она продолжалась, не помню. От перенапряжения ноги мои сделались ватными. Я сел, прислонившись к дереву, и тупо наблюдал за баталией.

Враг был повержен. Кто смог, убежал (Беня и Матвей первыми), остальные стонали в скрюченных позах. Куребай лежал на спине, по-тараканьи поджав руки и ноги. Над ним с камнем в руке навис Репей.

— Убью, гада.

— Не надо, — умолял Макар.

— Чтобы запаха твоего и твоей банды в нашем районе никогда больше не было, уразумел?

— Ура-разумел.

— Убирайся!

Идти окровавленный Куребай не мог, пополз в кусты.

Я наконец вернулся в реальность.

— Подожди, — остановил я отставного мента. — Так кто главный крышеватель прицерковной мафии?

Макар сплюнул вязкую коричневую слюну, через силу ухмыльнулся, поднял трясущийся большой палец вверх:

— Там он, там… понятно? Без ракеты не достать.

— Понятно, — вздохнул я.

Репей похлопал меня по плечу:

— Испугался? Все позади. Я ведь тоже бывший мент, опасность за версту чую.

Да уж, выяснил истину, ничего не скажешь.

Буквально на следующий день я съехал со съемной квартиры, перебрался на противоположный конец города. Вся эта история стояла комом в горле и не давала нормально дышать. Хотелось скорее всё забыть, но перед глазами так и стояли то Макар, то Репей, то Беня с Матвеем. Но меня всегда тянет туда, куда не надо. Через неделю я завел машину и поехал к тому самому храму. Остановился за прудом.

У ворот копошились трое нищих, похожих на енотов, а на углу, возле церковной лавки, с коробкой на шее вальяжно расхаживал… Репей.

Некоторое время спустя на сайтах поменялись фамилии начальника полиции и заместителя главы Управы. Не иначе Репей донос написал, чтобы не путались под ногами.

Да, господа, свято место пусто не бывает. Пока есть источник, найдутся и жаждущие. А пить постоянно охота. Мы и есть главные столпы мафии.

Написал и подумал: а что, может, согласиться на предложение этого енотовидного репейника, вырыть себе нору за Кольцом да принимать глупых старух… Но, конечно, тут же показал себе кулак.

Ох, господа, трудно быть сегодня порядочным человеком.

Пятачок

Дима Пятаков был редкостным идиотом. Не раз за его художества ему собирались начистить пятак. Но каждый раз руки у разгневанных граждан опускались. При всей своей паскудности, он имел лик святого праведника из Оптиной пустыни. В глазах его было столько печали и смирения, будто он ежесекундно страдал за грехи всего мира. Но, как говорится, суди по делам их. Тихий и неприметный Дима иногда выкидывал такие фортели, что у людей волосы вставали дыбом. То вызовет санинспекцию в фирму для выведения якобы расплодившихся тараканов, то угостит сотрудников тортиком с лошадиной дозой слабительного. Или, например, позвонит жене коллеги и скажет, что её благоверной загулял с блондинкой из соседнего отдела. При этом он всегда потом сознавался, что это его рук дело. Объяснял же свои поступки искренним беспокойством за экологическую обстановку, здоровье коллег и желанием сохранить их семьи.

Но вот однажды он превзошел самого себя и отчебучил такое, что до сих пор его никто не может забыть. В том числе и я.

В конце осени Пятаков взял больничный и разослал через Интернет своим знакомым и коллегам, в том числе начальнику Петру Захаровичу Редькину, приглашение на банкет по случаю своего юбилея. Да не где-нибудь, а в шикарном, новомодном ресторане на Патриарших. «Приходите с родственниками и друзьями, детьми и супругами, и обязательно в хорошем настроении… Фейерверк будет грандиозным!»

Знакомые, коллеги и начальник, конечно, удивились-откуда у Пятачка деньги, чтобы шиковать в подобных заведениях? Но поразмыслив, решили — кто этого чудака знает, может, у него богатая тетка в Америке померла. К тому же тяга к халяве, господа, в нашем народе неистребима. А потому ничего не стали у него переспрашивать и в назначенный час прибыли к ресторану со своими детьми, женами и любовницами.

Их встретил высокомерный, но упредительный швейцар в синем пальто с золотыми пуговицами и высокой английской шляпе. Профессиональным движением отворил дверь, с полупоклоном пропустил гостей внутрь. Там, среди хрустальных люстр, орехового интерьера, копий выдающихся маринистов с экспрессионистами, их приветствовал учтивый метрдотель. Он был похож на Луи де Фюнеса — такой же лысый, не смотрел в глаза и постоянно что-то бормотал себе под нос.

— К господину Пятакову? — спросил он

— К нему, к нему, проказнику, — ответил Петр Захарович, удивляясь и Пятакову и тому что видел вокруг. Во многих местах побывал, но такого блеска еще не приходилось.

Театрально взмахнув руками, метр пригласил в Синий, рыбный зал заведения.

Начальник Редькин важно кивнул, неспешно, как и положено руководителю, выпятив вперед живот, последовал за ресторатором. За ним, дико озираясь по сторонам, с открытыми ртами, поспешили остальные.

Под хрустальными струями фонтана, увитого диким виноградом, рядом с апельсиновыми деревьями в кадках, их ждал шикарно накрытый стол. И чего, господа, на нём только не было! Осетрина горячего копчения, по сравнению с теми морскими и речными деликатесами, которые там находились — просто килька в томате. Нет, то были японская Фугу в грибной заливке, филе серебристой трески в соусе Ша Ча, вырезка дикого сибаса «алла романа», трюфелем и соусом из Просекко и многое еще чего. Посреди стола — две кастрюльки с супами из крабов и прочих морских гадов. Все эти названия, господа, я конечно до того ни разу и не слышал.

У начальника Редькина так выкатились от восхищения глаза, что они чуть не выпали на блюдо с Королевскими креветками по-каталонски. Но он быстро взял себя в руки, сел во главе стола. Дозволил официанту налить себе на пробу белого вина. Глотнув, благосклонно кивнул. Только после этого остальные гости с шумом начали занимать места, накладывать в тарелки всё, что попадалось под руки. Им помогали несколько официантов. Затем они почетным караулом застыли рядом, готовые в любую секунду услужить дорогим клиентам.

Осушив не торопясь, с чувством, бокал калифорнийского Inglenook Cabernet Sauvignon Napa Valley 1968-го года и отправив в рот ложечку желтой икры белуги-альбиноса «Алмас», начальник откинулся на спинку кресла, бросил на стол большую, как полотенце, салфетку.

— Позвольте, а где же наш юбиляр?

Все заморгали глазами — кажется, только теперь вспомнили ради чего и кого здесь собрались.

К Петру Захаровичу подскочил лысый метрдотель:

— Звонили. Просили передать, что задерживаются по срочному делу.

— Какое может быть срочное дело? — изумился начальник Редькин. — Вот еще новости. Впрочем, нам больше достанется, ха-ха. Налегайте, друзья, не стесняйтесь.

Ели много, пили еще больше. Блюда менялись так часто, что «друзья» не успевали как следует распробовать их вкус. А когда наступило пресыщение, то в этом уже и вовсе отпала необходимость.

Время шло, а Дима так и не появлялся.

— Ну и куда провалился этот Пятак? — начал что-то предчувствовать начальник. Но появившиеся цыгане с бубнами и скрипками так начали зажигать, что Редькин обо всём забыл. Он вместе с перемазанными заморской икрой коллегами и их родственниками стал отбивать чечетку под венгерский танец и даже исполнил цыганочку с выходом.

В глубоких сумерках его тронул за плече метрдотель:

— Звонили. Просили передать, что заболели.

— Что? — выкатил красные глаза Петр Захарович, продолжая плясать.

— Юбиляр слег.

— Не понял.

— Что же тут непонятного? Еще вина нести или сразу счёт?

Наконец до начальника дошло. Он хлопнул в ладоши, музыка стихла.

— Пятакова не будет?

— Сказали, что не могут.

— А деньги? Он предоплату вносил?

— Нет, только стол и ассортимент через Интернет заказал, на 30 человек.

— Как же вы так опрометчиво… — выдавил из себя Редькин, ощущая во рту каракумскую сушь. — Черт бы побрал этого Диму.

— Может, он в аварию на машине попал? — предположил кто-то.

— На какой машине? У него и велосипеда-то трехколесного никогда не было, — сказал один из коллег Димы.

Все начали набирать Пятакова, но номер не отвечал. Когда принесли счет, Редькин рухнул на стул, вытер лоб полотенцем. Еле наскребли всем миром нужную сумму, оставшись почти без копейки.

— Ну, Пятачок, я из тебя рагу с перцем чили сделаю! — сжал кулаки начальник. — А для начала просто морду набью.

Резко обнищавший народ горячо поддержал руководителя и дружно направился на Семёновскую, где жил Пятаков.

Звонили, стучали целый час. Бестолку. Хоть и злы были на Диму, но заволновались. Мало ли что? Может, сердечный приступ. Жил он бобылем, ни родственников, ни собаки. Вызвали МЧС, взломали дверь.

По всей квартире были разбросаны пустые бутылки из-под портвейна. Но хозяина нигде не было. Пришлось звать полицию. Стражи порядка обнаружили Диму на балконе. Он был в одних трусах и, закрыв от страха лицо руками, трясся среди банок с маринованными огурцами.

— Я вам праздник устроил, — пролепетал он. — Когда бы вы сами собрались? Скучно ведь. Пронесется жизнь и вспомнить будет нечего.

Редькин на него, было, замахнулся, но взглянув в печальные глаза, только неприлично выругался и пошел вон из квартиры.

— Скотина! — бросил он напоследок. — Идиот! Чтобы духу твоего в фирме больше не было.

А утром всем коллегам и знакомым на почту, с неизвестного адреса, пришло сообщение: «Дмитрий Пятаков скоропостижно скончался. Похороны в среду. Сбор в 10.00 у морга энской больницы».

— Тьфу! — сплюнул начальник Редькин. -Одни проблемы с этим Пятаком. Надеюсь, последние.

Но делать нечего, нельзя же не исполнить последний гражданский долг даже по отношению к чудаку.

В среду весь коллектив фирмы с венками и цветами собрался возле морга. Но в указанное время никакого движения там не наблюдалось. Стали звонить в дверь. Из неё появилось непонятного пола существо в грязной беретке и мятом халате.

— Вам чего, граждане?

— Не чего, а кого. Мы за телом Дмитрия Пятакова. Есть такой?

— Здесь всяких полно. Мрут как мухи. Кризис. Колбаски ливерной купить теперь невозможно, одной капустой закусывать приходится.

— Не обидем, — выступил вперед начальник Редькин. — Где труп?

— Гроб с собой принесли или здесь приобретать станете? — в свою очередь поинтересовался работник морга.

Петр Захарович отсчитал требуемую сумму на приличный гроб. Нельзя же дешевым позориться, все же солидная контора.

Деньги исчезли в кармане халата, после чего существо пошло за амбарной книгой, долго водило пальцем по желтым страницам.

— Нету. Наверное, Колька сменщик не записал. Он как с утра глаза зальет, совсем невменяемый. Покойника должно быть уже на кладбище свезли.

— Как же так? Пятаков только в понедельник умер.

— Правильно, а сегодня что?

— Среда.

— Ну. Говорю же, мрут как мухи, девать некуда. Идите на погост, граждане, там и найдете свой труп. Да домовину вашу не забудьте, мне она без надобности раз уплачено.

Так с гробом и потащились на указанный погост, благо находился он недалеко, за два квартала от больницы.

Собирались обратиться в кладбищенскую контору, но у ворот увидели большой плакат, на котором было написано: «Дмитрий Пятаков, 15 участок, могила №17».

Пошли туда, увидели свежий холмик с табличкой «Горохова В. К.»

— Здесь тётка какая-то, — сказал знакомый Димы.

— Видно, братская могила, — догадался другой. -Кто ему табличку-то ставить будет? Один-одинешенек.

— Да-а, — тяжело и скорбно вздохнул Редькин. -Вот же жизнь наша. Был человек и нету. Одна глиняная горка. Куда же гроб-то теперь девать?

— Отнесем в контору, пригодится, — сострил кто-то.

На эту шутку никто не рассмеялся.

И тут, господа, что-то внутри меня щелкнуло. Я сначала и не понял что. А потом вдруг вспомнил — почерк-то на табличке, что стояла у кладбищенской конторы, Димкин. Ну точно, видел однажды, как он писал заявление на материальную помощь. Конечно, я никому ничего не сказал.

Петр Захарович произнес над могилой проникновенную речь, от которой сам немного прослезился. А потом пили в каком-то кабаке до черного дыма. Все вспоминали Диму самыми добрыми словами, говорили каким отзывчивым, умным, но неординарным он был. Да, неординарным, но все гении такие, этим они и отличаются от серой, безликой массы. И как пуста теперь без него земля.

Утром меня вызвал Редькин. Мы обсуждали с ним текущие дела, когда в широкое окно кто-то постучал. Кабинет начальника находился на первом этаже, хотя многие руководители всегда стремятся забраться повыше. Но Петр Захарович страдал акрофобией — боязнью высоты.

Да, господа, в окне улыбалась физиономия Димы Пятакова. Он показал язык, состроил руками рожки и исчез. Ну я, понятно, не очень удивился. А вот Редькин схватился за сердце и от ужаса закричал на всю контору. Я тут же достал из шкафчика бутылку коньяка, влил в начальника полстакана. Он хрипел и булькал:

— Что, что это было?

— Где? — сделал я удивленный вид.

— В окне.

— Птица, наверное.

— Пти-ица, — выдавил из себя Редькин. — А мне показалось, что… Пятаков.

— Водку вчера в кабаке несвежую подавали, мне сразу не понравилась.

— Во-одку, — эхом повторил начальник и самостоятельно уже опрокинул целый стакан.

Я вышел из кабинета и из соседнего окна выглянул на улицу. На углу стоял Дима и махал мне рукой. А через мгновение пропал. Навсегда. Больше я его никогда не видел и не слышал. Возможно, развлекает народ уже в другом месте. А что, понять его можно. Вся наша жизнь — это борьба со скукой и каждый это делает по-своему.

Черная кошка

Ну с кем такого не бывает — идешь, а дорогу перебегает черная кошка? Наглая такая, облезлая. И у тебя сразу включаются тормоза — стоп, путь закрыт! Нет, понимаешь, конечно, что все эти приметы — язычество, пережиток прошлого, но ничего с собой поделать не можешь. Инстинкты сильнее разума и это абсолютно точно. И начинаются метания души — черт бы побрал эту хвостатую тварь… нет, я же современный, цивилизованный человек, я не то что в приметы, я и в бога-то верю через раз, когда прижмет. А тут кошка блохастая. Тьфу! Смешно даже и говорить… Смешно-то смешно, но кто-то внутри держит за горло железной рукой и шепчет: ишь какой умный, а ты не умничай, никто не знает сути и глубины мироздания и как в нем взаимосвязаны приметы и реальность. Ну сколько раз на себе проверял — уйдет перед носом автобус и дальше пути не будет и задуманное дело даже не продолжай. Тоже самое касается забытого телефона, кредитной карточки и внезапного расстройства желудка перед деловой встречей. Про оставленных дома перед рыбалкой червей и речи не идет. Будет удача? Как же, и не мечтай. Словом, как бы ты перед собой не выеживался, а приметы часто сбываются, как-будто кто-то тебе подсказывает что нужно делать, а о чем и не мечтай. Уехавший автобус или, там, троллейбус еще ладно, ничего, можно принять во внимание, но реагировать на облезлого кота, отступать перед ним, к тому же когда тебя видят посторонние, очень уж стыдно.

Так же было и тогда. Иду себе в хорошем настроении, что-то насвистываю, а аллею пересекает черная кошка. Навстречу приближается миловидная брюнетка. Вижу и она кошку замечает, и глазами так в разные стороны бегать начинает. Чуть замедляет шаг, явно в растерянности, тоже, видно, стыдно отступать. Дама-то вполне себе приличная, даже можно сказать красивая. Высокая, стройная, с крепкими бедрами, обтянутыми светлыми джинсами. На каблуках, но не чрезмерных, на таких, что делают женщину сексуальнее, а не вульгарнее и глупее, чем есть на самом деле. Вы, наверное, тоже заметили, что дамы на очень высоких каблуках, тем более шпильках, выглядят, как полные дуры. Только они этого не понимают, а потому и носят с птичьим высокомерием свои «куриные лапы».

Да. И вот эта дама, что шла навстречу, мне и своей судьбе, встречается со мной взглядом. И что я вижу? Она тоже понимает, что я в растерянности и что думаю сейчас об одном — кто из нас первым пересечет опасную черту. А кошка-гадюка, шустро перебежав дорожку, усаживается рядом, у дерева и теперь абсолютно ясно нам обоим, где проходит незримая черная линия.

И остановились мы, словно вкопанные, посмотрели друг другу в глаза. Мне показалось, что прошла вечность. И рассмеялись, нервно так, почти по-идиотски. Во всяком случае, я. И не знаешь что сказать в такой ситуации, чтобы не выглядеть совсем уж ужасно и отвратительно. Но сказать-то все равно что-то нужно. Втянул я ноздрями острый осенний воздух и спросил:

— А верите ли вы в приметы?

— Нет, конечно, — ответила она.

— И я — нет, — сказал я и заржал совсем уж как полный дебил.

Женщина хмыкнула. Она сама напоминала черную кошку с коричневыми, как горький шоколад глазами.

— Вы каждый день ходите утром этой аллеей? — указал я рукой на дорожку между двумя зданиями холдинга, где работал.

— Увы, — сказала она и вздохнула.

— Почему «увы»?

— Сама еще не знаю, надо ли мне это.

Как порядочный человек, я, разумеется, не стал спрашивать, что ей надо, а чего нет. Я понимающе кивнул и мы расстались. Вроде бы одновременно пересекли кошачью черту, но мне показалось, что я это сделал первым.

И день мой в тот понедельник не заладился совершенно. Завотделом Вадик Керосинов вернулся от высокого начальства и сказал, что оно, начальство в гневе, что мой материал никуда не годится и его нужно переписывать от «а» до «я». Настроение упало до нуля. Сколько можно переделывать! Черт бы побрал это тупое начальство. А вечером купил в универсаме пачку, как оказалось, протухших пельменей и остался без ужина. Короче, день пошел насмарку. Вот и не верь после это в приметы.

Утром решил идти на работу другой дорогой, но что-то опять подтолкнуло на аллею. Шел и гадал — какая же кошка принесла мне проблемы — с хвостом или та крутобедрая, с шоколадными глазами? Надо по возможности проверить, хоть и опасно. Еще один «начальственный гнев» может закончиться для меня печально. Накануне с дамой встретились без пяти минут девять. Я выждал время и двинулся вперед.

Когда я свернул на аллею, она уже шла по ней. Незнакомка была не в джинсах, сексуально обтягивающих бедра, а в белом шикарном костюме. Контраст между одеждой и внешностью был потрясающе сильным, можно даже сказать, широким как трещина в арктическом леднике. Она была изумительна и я со всей очевидностью понял, что эта женщина мне нужна.

То что она может быть замужем, на ум не пришло. Больше всего беспокоило другое — вдруг она и есть та самая черная кошка, приносящая несчастье? Именно она, а не та хвостатая тварь, что опять сидит у дерева. Смешно? Совсем и нет. Проверенно на богатой практике: от каждой дамы ты несешь определенные потери. От одной физические, от другой моральные. О финансовых не говорю, потому что каждая женщина — прорва. Встречаются и такие, общение с которыми просто опасно для жизни. Видимо, разность потенциалов галактических объектов. При сближении происходит аннигиляция. Не из тех ли объектов эта незнакомка?

Когда до нее оставалось несколько метров, между нами опять прошмыгнула черная кошка. На этот раз я не стал рисковать, остановился. А она, ухмыльнувшись, нехотя, первой пересекла черту.

— Что, вчера были неприятности? — спросила она, не поздоровавшись, проникая прямо в душу своими горько- шоколадными глазами.

— Да, так, — потупился я. — Пельмени несвежие попались.

— Это мелочи.

— И с работы, наверное, придется уходить. Начальство достало. Ничего в материалах не смыслит, только критикует. Теперь не ценят опытные кадры.

— У меня обратная ситуация — хочешь как лучше, даешь рекомендации, а их не слышат.

— Бывает. Мир стал глухим и беспощадным, — сказал я с глупой патетикой, не понятно на что рассчитывая. Видно на сочувствие, которое порой важнее секса. Все мы, мужики, одинаковые. Но она сочувствия не проявила, лишь посоветовала:

— Ну что ж, держитесь. Сегодня мой черед проверять черную примету. Завтра расскажу.

— Вы… Вы действительно хотите снова со мной встретиться?

— Почему бы и нет? — пожала она плечами. -И не только из-за кошки.

Я возликовал. Неужели?! Неужели я ЕЁ встретил? Свою единственную и неповторимую. Вот ведь действительно не знаешь где найдешь, где потеряешь. К дьяволу плохие приметы, нужно всегда верить в хорошее, тогда и будет все замечательно… говорила мне когда-то одна знакомая дура, в которую я был влюблен… Да.

Окрыленный я прибежал на работу, за несколько часов переработал материал и отдал Вадику Керосинову, который тут же побежал с ним к начальству. От нервного перевозбуждения заболело сердце. С одной стороны ожидание того, что руководство опять зарубит материал, с другой — сладкое предчувствие большой любви.

С начальством я не ошибся. Вадик вернулся поникший, закурил прямо в комнате, где курить было строжайше запрещено.

— Я уже не знаю что им надо. Опять не так.

— Да пошли они! — взорвался я. -Мальчика нашли. Кто они такие? В системе без году неделя, а я тут собаку съел.

— Хуже. Всего несколько дней.

— Что?

— Нового главного привели, из администрации. Вернее, главную. Говорят, любовница вице-премьера. Ну, я не знаю, свечку не держал, но тетя, насколько понял, с крепкими когтями.

Вадик подошел к окну и тут же постучал пальцем по стеклу:

— Да вон она, можешь полюбоваться. В белом костюме, как Маргарит Тетчер. Впрочем, та кажется, темные предпочитала.

Я подскочил к окну. Да, это была она, моя незнакомка. Стояла и мило беседовала с кем-то на аллее. Ветер шевелил ей пышные волосы, напоминавшие воронье перо. Предвкушение любви моментально сменилось страхом и ненавистью. Я чуть не поперхнулся воздухом. Потом страх пропал, осталась одна ненависть. Сжал кулаки, стиснул зубы до боли в скулах, кажется, затрещала пломба.

— Вот, значит, как. Ну ладно, мне терять нечего.

Плюнул на стекло, капля попала на Вадика.

— Спятил что ли?!

Слетел кубарем по лестницам, выскочил из подъезда, по инерции чуть не врезался в фонарный столб. Выпрыгнул на аллею из кустов, чем напугал и начальницу в белом костюме, и её собеседника. Но на него мне было начхать.

— Ну, привет еще раз, — вонзил я в нее злой взгляд.

— Вы?

— Да, я, не стал ждать следующего утра, чтобы сказать вам искреннее спасибо. Значит, это вы черная кошка, приносящая несчастье.

— Ничего не понимаю.

— Что же здесь понимать? Это вы который уже раз зарубаете мой материал, выполненный на высоком профессиональном уровне. Что такое профессионализм, вам, номенклатурным выскочкам, получающим должности не за ум, а за… услуги, неизвестно. Вам неважен конечный результат, вам главное показать какие вы умные и крутые. Ну что ж, ликуйте, вы своего добились. Я оплеван и растоптан.

Мужчина, стоящий рядом с руководительницей, разинул рот. Она подтолкнула его в бок, а когда он оттаял, кивнула на центральный офис:

— Идите, позже договорим.

Когда мужик ушел, она внимательно взглянула на меня. Помолчала, потом вдруг подмигнула:

— Так, значит, это вы тот автор, что готовил материал, это о вас я говорила — даешь рекомендации, а их не слышат. Честно говоря, предвкушала нашу встречу в другом месте и при других обстоятельствах. Ну что ж, раз так, побеседуем.

— А мне не о чем с вами говорить! — не унимался я. -Все, хватит, делайте сами что считаете нужным, а я умываю руки, заявление об увольнении сегодня же будет на вашем столе.

— Значит, примета сбудется? — спросила она после некоторой паузы.

— Что?

— Черная кошка перебежала вам дорогу и все пошло у вас наперекосяк. Уйдете и куда устроитесь в кризис? Везде сокращения.

— Не ваше дело.

Но она не обратила внимания на мою последнюю грубость или сделала вид, что не обратила.

— Разве можно допустить, чтобы примета сбылась? Это будет нарушением физического равновесия мира. Так ведь?

Кареглазая попала прямо в цель. Да, идти на поводу у языческого мракобесия нельзя. Я хотел было снова вернуться к материалу и высказаться о ее некомпетентности в данном вопросе, но она указа на скамейку.

Мы присели под кудрявыми березами, рядом уже вовсю сыпал красной листвой клен. Один из листьев упал на ее голову, застрял в волосах в виде венца. Она не заметила, а я рассмеялся.

— В таком виде вы мне больше нравитесь, — сказала она.

— Идти на поводу у языческого мракобесия нельзя, — повторил я. -Что же вы предлагаете?

— Сначала разобраться с материалом.

Она вынула из сумки папку, в которой лежал текст.

— Я шла к вам в отдел, чтобы побеседовать с автором с глазу на глаз, то есть с вами, общение через интернет — пустое занятие. Так вот, вы пишите, — похлопала она по мятой странице, — что…

— Так это первый черновой материал, а не тот, что я отсылал вам сегодня, — воскликнул, точно зная все листы своего текста с правками. — На титульной странице даже нет ваших рекомендаций.

— Да, действительно, — согласилась начальница.

Я сбегал в офис и принес последний оригинал. Пока она читала, лицо ее вытягивалось.

— Великолепно, — наконец сказала она. -Так и должно быть. Но господин Керосинов показывал мне совсем другой вариант.

— Зачем?

— Видел, что вы на грани и решил помочь вам освободить свое рабочее место. Для своего человека.

— Вот как.

— Лучший способ избавиться от сотрудника — подставить его перед начальством.

— Ну, Вадик!

— Но мы же не можем…

— Идти на поводу у мракобесия, — продолжил я.

— Точно.

Вадика уволили через неделю и я занял место завотделом. Усевшись в новое кожаное кресло, я смотрел в окно на аллею и думал: а занял бы я это место, если бы она не захотела доказать, что в приметы верить нельзя? Ведь текст в черновике и оригинале не очень-то расходился. Так кто она моя черная кошка — та что сидит снова под деревом или та, которая руководит холдингом и ждет меня сегодня вечером у себя дома?

Зазвонил мобильник. Она. Говорила возбужденно:

— Во время совещания в мой кабинет влетела большая бабочка с черными крыльями. И села мне на голову. Я посмотрела — это к серьезной болезни или даже смерти. Но мы же не можем допустить чтобы примета сбывалась? Пишите заявление на отпуск, поедем на профилактическое лечение в горную Австрию.

Да-а, — закурил я сигарету, — чувствую, в борьбе с приметами, мы далеко зайдем. А что? Пока складывается всё неплохо, а там видно будет.

Купил в буфете сосиску, вышел на аллею. «Кис-кис!» Из кустов почти тут же вышла черная кошка. Не такая уж она была облезлая, наоборот — мордатая и гладка.

Кошка выгнулась, подняла хвост — «м-мур».

— На тебе, киска, вкусную сосиску, — почесал я ей пальцем между ушами, — заслужила.

Шоколадная любовь

Тягу к кондитерским экспериментам Лисипп Берёзкин испытывал с детства. Почему такое странное имя? Потому что папашу его вообще звали Цимисхием. Кажется, это был византийский император. (Крестивший родича поп был помешан на греках). Но Цимисхию было от этого не легче, его даже в компартию принимать не хотели, заподозрив неблагонадежную национальность.

Только после того как припер в партком Большую советскую энциклопедию, приняли. Ненадолго. Горбачева заперли в Форосе и вскоре Союз развалился. Новые власти отнеслись к Цимисхию тоже настороженно и предложили возглавить ассенизаторскую службу. Так и ковырялся до самой смерти в дерьме.

Словом, Цимисхий, не имевший в роду ни греков, ни евреев, вдоволь настрадался от своего имени. И решил отыграться хоть немного на родившемся сыне. Ничто нас так не забавляет, как безнаказанное издевательство над близкими.

В общем, месть папаши удалась, но не очень. Все быстро привыкли к чудному имени и стали звать Лисиппа просто Лисом. Берёзкин пытался выяснить, что означает Лисипп. Но оказалось, что с греческого это, то ли лошадь, то ли извозчик. И из-за неблагозвучности перевода плюнул на поиски семантической истины. Был он высок и до неприличия красив. Женщины не сводили с него глаз, а он этим активно пользовался. Звала его Лисом и очередная гражданская жена, у которой через пару дней было день рождения.

Так вот о кондитерском увлечении. С самого кефирного детства, Лисипп любил печь пироги, которые получались отвратительными и всегда летели в помойку. Тем не менее, мальчик с маниакальным упорством мифического пекаря Дханвантари переводил мамины продукты: яйца, муку, сахар, за что не раз был ставлен в угол, а однажды даже бит.

После довольно тяжелых физических воздействий любовь к приготовлению пирогов и плюшек как рукой сняло. Но любовь бесследно не проходит. Она проснулась спустя многие годы. И не случайно. Дело в том, что Берёзкин четвертый месяц сидел без работы, финансовые запасы иссякли, и ко дню рождения любимой Нюси. Которая его содержала, пришлось купить маловыразительную безделушку. Этого было явно мало. Чтобы восполнить пробел, Лис решил испечь ей пирог. Но какой? Открыл Интернет.

Так, здесь нужны сливки, не пойдет. Здесь апельсины или ананасы, тоже не годится. Вот, — торт шоколадная фантазия, только и нужны-то: мука, яйца, сахар, молоко и шоколад. Плитка горького шоколада, кажется, валяется в нижней полке холодильника. То, что нужно!

Однако ни горького, ни сладкого шоколада в холодильнике не оказалось. Вывернул карманы. Даже на сникерс не хватит. Огорченный сел за письменный стол, выдвинул ящик. Среди хлама и таблеток, в дальнем углу на глаза попался пузырек с коричневой жидкостью. А это что еще? Ах да, ароматизатор для рыбалки. Кажется, на леща. Стоп… Ароматизатор «Шоколад». А что если…?

Какая Нюси разница, настоящий в пироге шоколад или нет! Да и где его теперь найдешь, настоящий? Кругом подделки. Химичат, намешивают в чане всякую дрянь и добавляют тот же ароматизатор.

А не отравится? На всякий случай заглянул в Википедию. Так… ароматизатор. «Синтетические ароматизаторы для рыбалки воздействуют непосредственно на инстинкт рыбы».

Ну вот! Нюся тоже живет сплошными инстинктами, в голове как в морской раковине: пусто и всегда что-то гудит. Рыбы не дохнут, значит и ей ничего не будет. В конце-концов, можно попробовать сначала самому. На всякий случай. Или не надо?

Накануне своего дня рождения Нюся улетела на работу, а Лисипп Берёзкин принялся за дело. Замесил тесто. Руки сразу все вспомнили. Да, пальцы вора не отвыкают от отмычек. Причем здесь воры? Не понимаю, — разговаривал сам собой вслух Лисипп.

Он даже толком и не знал, где она работает. Раньше сидела секретаршей в МИДе, а теперь — то ли помощник директора зоопарка, то ли бухгалтер хореографического училища. Рассказывает, ничего не поймешь. Если честно, Берёзкину было не интересно, а она не уточняла. Но он ее очень любил. Нет, кажется все же пресс-секретарем в планетарии. Точно, позавчера говорила, что под Тунгуской ожидается падение очередного метеорита.

Пирог получился большой, румяный с тяжелым духом шоколада, будто разбомбили кондитерскую фабрику. Одна беда — шоколадного цвета он не имел. Правда, шоколад бывает и белым. Может, зубной пасты добавить? Нет, с пастой перебор. Скажу, что изобрели новый шоколад, бесцветный. К нему бы Бордо французского или мадеры. На худой конец, водки. Бедность, проклятая.

Стряхнул с газеты остатки муки и сахара. Глаза застряли на красных буквах рекламы: Робота. «Киностудии „Вечный мир“ в массовку требуются мужчины и женщины до 60 лет. Для съемок сцены в бане. В обнаженном виде. Все пристойно. Женщины — отдельно, мужчины — отдельно. Кастинг не требуется. Гонорар — 1500 рублей. Обращаться до…».

Берёзкин машинально взглянул на календарь. Срок не истек. А что если…? Подумаешь, поснимают мою голую задницу. Может, еще в фильм не войдет. А деньги живые. И вино тебе и водка и пирог с грибами. Нет, этот шоколадный шедевр выбрасывать нельзя.

Недолго думая, набрал указанный в рекламе телефон.

— А вы комплексами не страдаете? — спросила веселая барышня. — У вас все на месте?

— Приеду, перед съемками покажу, — мрачно ответил Лисипп. — А мои комплексы давно во мраке растворились.

— Замечательно. Веник прихватите, с реквизитом проблемы.

Тоже мне, кинокомпания, — ворчал Берёзкин, обламывая ветки березы за гаражами. — Шайки-то у них хоть есть? Главное, деньги платят.

С двумя лохматыми вениками под мышкой приперся по названному адресу.

Съемочной площадкой оказался мятый автомобильный ангар, измазанный солидолом. Сквозь щели пробивался яркий белый свет. Заглянул внутрь. Обнаженные мужики и бабы наяривали друг друга вениками, обливали из шаек водой. Изредка чихали и кашляли. Пар поддавала дымовая шашка в углу.

А говорили, что отдельно снимать будут, все пристойно. Вертеп какой-то.

— Это что? — спросил уже голый Лисипп, готовый к выходу. — Порнуху снимаете?

— Вам не все равно? Сказали же, что комплексами не страдаете, — покривились ассистенты и ассистентки, и пинками затолкали в ангар.

Хоть и не страдал Берёзкин комплексами, но тут растерялся. Столько голых разнополых существ он еще ни разу не видел. А уж оказаться в одной куче… Мясистая тетя, как с картины Рембрандта, только отвратительная лицом, помахала ему рукой:

— Проходи, не стесняйся, да поскобли мне спину.

Щас, — сглотнул комок Лисипп, — разбежалась. Не иначе порнуха. Всех повяжут. Попал.

Боком, боком пробрался через гогочущих мужиков, алкогольного типа, которым терли бока вислогрудые старухи. Впрочем, среди ужасной обнаженной массы попадались и вполне заслуживающие внимание кандидатки. Но ему было не до них. Скорее бы все закончилось и домой, к Нюсе.

Пристроился на деревянном настиле за горой тазиков. Стал пробовать тереть себя выданной сухой мочалкой.

— Интенсивнее, массовка, больше радости и целеустремленности в лицах! — вопили в мегафон.

— Передайте, пожалуйста, мыло, — попросили эротичным голосом за шайками. — А то так не идет.

Обернулся. Икнул, потом еще раз. Перед ним сидела голая Нюся, а ее плечи с диким упорством мял какой-то волосатый тип южного облика.

Икнула и она.

Затошнило, как будто объелся хозяйственного мыла.

— Ты откуда здесь? — выдавил он из себя. — У тебя же метеорит в планетарии.

— А ты? — сузила глаза Нюся и отпихнула волосатого шайкой.

— В порнухе, значит, снимаешься. С мужиками. А я тебе верил. Любил.

— А ты?!

Замолчал. Да уж, удар ниже пояса. Ну, со мной понятно, обстоятельства, а она телом торгует. Возможно, не только здесь.

Подкатили слезы. Неимоверно стало жалко себя. Все ведь для нее, а она изменщица.

— А я тебе пирог шоколадный ко дню рождения испек.

— Правда? — засопела Нюся и шмякнула южанина веником. Тот заругался на птичьем наречии, тут же переключился на другое тело. — Спасибо. Заботливый, не то, что некоторые.

— Кто?

— Неважно. И я ведь сюда пришла, чтобы тебе что-нибудь к моему дню рождения вкусненькое купить. Объявление в газете дома увидела.

— И я.

— Меня вчера он с работы уволил. Я люблю тебя, Лисенок.

— Как же так…? И я тебя, Нюсик.

— Милый…

— Дорогая…

Они поцеловались сначала вытянутыми губами, а потом всерьез.

В мегафон тут же заорали:

— Не надо эротики, здесь другая тема.

После съемок, которые длились часа два, жена виновато опустила глаза:

— Ну, я пошла.

— Куда?

— По делам.

Брел по мокрой улице задумчиво. Какие у уволенной женщины дела? Случайностей в жизни не бывает. К чему бы эта неожиданная встреча? Судьба о чем-то предупреждает, но о чем?

В магазин за вином и пирогом с грибами не зашел. Сел, не раздеваясь, на кухне, уставился на свой шоколадный пирог. В квартире по-прежнему несло Бабаевской фабрикой.

Может выбросить? Отравится еще. Но рыбы-то не дохнут. А тогда зачем ей предлагать? Что…? Не понял, — разговаривал со своим отражением в стекле кухонной полки Берёзкин. — Женщина, однажды раздевшись перед посторонним мужчиной, уже не остановится. Как маньяк, почувствовавший вкус крови, не остановится перед следующим убийством. А жертва Нюси я, любящая и безответная. К тому же ее он выгнал с работы. И кто этот — он?

Нюся вошла, пышущая свежестью и радостью.

— Он восстановил меня в должности.

— В планетарии?

— Нет, на космической фирме.

— А-а…

— Куда бы он делся от таких аргументов.

— Каких?

Не ответив на вопрос, жена вынула из сумочки пузатую бутылку темного стекла с золотистой пробкой.

— Это тебе. Ликер. Шоколадный. Ты мне тортик шоколадный, а я тебе ликерчик шоколадный.

Лисипп сразу подавился воздухом, закашлялся:

— Настоящий? Я хотел спросить, из магазина?

— Ну не сама же делала. Презент из-за моря-океана. Ага. Он мне каждый день теперь что-нибудь дарить будет.

— Кто?

— Как кто? Я же говорю — он. Подумаешь, на работе восстановил, этим не отделается.

Как только часы пропищали полночь, и наступил Нюсин день рождения, сели за стол. Лисипп смотрел сквозь стойкое пламя свечи на ее зеленые, всегда наполненные непонятными желаниями глаза, и думал: давать ей пирог или нет?

А она отрезала себе большой кусок, положила на тарелку, понюхала:

— Божественно! Ты прирожденный кондитер. И так долго скрывал свой талант. Может, поговорить с ним? Пусть устроит тебя временно в столовую фирмы.

— В столовую?

— Ну не заместителем же директора тебя делать. Ты же ничего не смыслишь в космосе.

— А он смыслит?

Она отрезала другой кусок, попыталась положить его на тарелку Лисиппа.

— Нет! — отпрянул он. — Не надо. Не хочу мучного. Толстею.

— Ну, тогда выпей ликерчику.

Сама открутила крышку с бутылки, налила в его рюмку. Себе вина.

— Пей, любимый, шоколадный ликерчик!

— Кушай, дорогая, шоколадный пирожок!

Мысли в голове Берёзкина кружились роем. Не бывает в жизни простых совпадений, хоть зарежь. Я ей отраву в торте, а она мне в ликерчике…

Хотя, почему отраву-то? Рыбы же едят ароматизатор, потом мы их, и ничего. А вот что Нюсенька намешала….? Только и разговоры у нее про него. Видимо, серьезные отношения. То увольняет, то обратно возвращает. А я, значит, побоку? Вдруг от тортика и впрямь помрет? В тюрьму посадят. Страшно.

Нюсенька подцепила ложкой большой кусок пирога, широко раскрыла рот, обнажив жемчужные зубки. Правый резец показался ему волчьим клыком.

— Не надо, я вместо шоколада в пирог рыбий ароматизатор добавил.

— Ну и что, рыбы-то не дохнут, — спокойно повторила она его фразу.

Когда долго живешь с человеком, мыслишь и говоришь с ним одинаково.

Эх, жизнь, лишней сотни на натуральный шоколад нет.

Выдохнул, как будто примеривался к спирту, залпом выпил. Прислушался. Напиток, как напиток, ничего подозрительного.

— И как, хорошо? — спросила она. — Ты мне ароматизатор в торт, я в ликерчик — цикуты.

— Чего?

— Цикута, ядовитое растение. Ее еще свиная вошь называют. Род зонтичных. Действует на центральную нервную систему. Умрешь в страшных судорогах.

К лицу прилила кровь. Глаза затянуло слезами. Вот ведь стерва! А я предполагал!

— Как ты могла, я же тебя люблю?!

— И я тебя люблю, но что же делать? От тебя больше никакого проку — ни денег, ни перспективы. Живешь в моей квартире. Да и в постели ты давно не Казанова. Слабый должен уйти. Выпей еще, скорее муки закончатся. Еще ноги не сводит? Сейчас начнет, лисенок.

Он вскочил на еще не скрюченные судорогой ноги, расправил плечи, хотел что-то крикнуть, но так и не придумал что. Опустился за стол, выпил прямо из горла пузатой бутылки. Да, пусть скорее все закончится.

И вдруг она расхохоталась. Открыто, искренне.

— И ты поверил, Лисипп? Недаром твое имя связано с лошадью. Ты что, дурак? Я похожа на убийцу? И как я могу отравить любимого человека? Я же тебя люблю, лисенок, очень люблю.

От лица и горла оттекло, воспрянувшие легкие наполнили грудь свежим воздухом.

— А этот… кто он? Ну, про которого ты постоянно говоришь?

— Не понимаю. А-а. Степан Карлович. Директор мой. Завел себе вторую секретаршу, молоденькую, а меня решил побоку. Но не на ту напал. Я ведь на банные съемки не случайно попала. Его жена Варенька страдает от безделья и скуки, вот и шляется по всяким злачным и экстремальным местам. Увидела я объявление в газете и подбросила ей идею — мол развлечение высший сорт, с голыми мужиками, да еще под объективом. Она и клюнула. Только, говорит, со мной пойдешь. А мне что, я не жена директора. Пообещала ассистенту оператора заработанный гонорар, и он наснимал мне отдельно эту мымру во всей красе, крупными планами, со стариками и грузинами. Потом показа видео и фото ему — если не восстановишь на работе, разбросаю изображения его женушки по всему интернету. Пусть президент делает выводы о моральном облике одного из назначенных им чиновников. Как видишь, сработало.

— Ну, ты даешь, Нюся, — только и выдохнул Берёзкин.

Ночью, он всматривался на ее голую спину в свете оранжевой луны и словно ждал — вырастут у нее плавники или нет. Но плавники не росли, только в животе Нюси что-то квакало и чмокало.

Как у нее все легко. Выгнали с работы, пошла, наснимала голую жену директора и опять вернулась. А откуда она знает про цикуту? В каждой шутке, как известно, попадаются такие шутки, что потом бывает не до шуток.

Э, нет, подруга. Ну тебя к черту, с твоим директором и твоими шоколадными приколами.

Тихо выбрался из постели, собрал немногочисленные вещи, взял паспорт и неслышно прикрыл за собой входную дверь «Слабый должен уйти». Золотые слова. Убегать не стыдно, стыдно быть битым или, того хуже, — мертвым. Так часто говорил папа Цимисхий. Прощай, шоколадная любовь. Найду себе другую, пока совсем не состарился. Еще пара лет в запасе есть, а там и на пенсию…

Золотые руки

Паша Пряткин знал несколько составляющих крепкого здоровья и долголетия. Это, безусловно, спокойные нервы, оливковое масло, черное вино и регулярный секс. И, конечно, творческая загруженность мозга. Биологический компьютер не должен расслабляться, он обязан творить, постоянно находиться в поиске. Мобилизуясь, мозг автоматически налаживает обменные процессы.

И Паша нещадно его эксплуатировал. Он не был писателем или поэтом, он был… ширмачем. Нет, не обычным, а талантливым «подземным» ширмачем. Казалось бы, ну что тут такого — прикрыл руку, скажем, газеткой как ширмой и залез в чужой карман. Паша подходил к этому процессу творчески, каждый раз по-новому, оригинально. Старался не повторяться.

Например, с 6 до 8, одевался пролетарием, коих в метро в эти утренние часы всегда достаточно. Прямо в толпе раскрывал газету «Завтра». Толкал сонного лоха локтем: «Нет, ну вы посмотрите что кремлевские в очередной раз удумали, совсем стыд и страх потеряли!» А когда заинтересовавшаяся жертва бросала взгляд на газету, тут же и лишалась своего движимого имущества. Для профессионала достаточно лишь мгновения. Во второй половине дня иногда выдавал себя за студента, читал уже либеральную «Новую газету». А вечером — там уж в ход шли верноподданнические издания и офисные костюмы. На другой день Паша уже — безутешная вдова под вуалью и с букетом желтых роз. Или будущая мамаша с животом, как Сапун-Гора. Сам себе удивлялся и жалел, что в свое время не поступил в театральный. Но жалел не часто. Его истинным призванием было ширмачество.

Сегодня же Пряткин устроил себе выходной и просто катался на метро, бесцельно и бездумно. Без подземки он уже не мыслил своей жизни.

В начале одиннадцатого утра в вагоне все еще было немало народа. Напротив сидела опрятная бабуля с загорелым, как у многих старух, лицом. Она жевала губами и изредка хлопала пальчиком по носу миленького белого котика с бантом, сидевшего у нее на коленях. Котик дергал ухом, тут же начинал карабкаться, задрав хвост, по ее руке. Иногда, под улыбки окружающих, оказывался на сидевшем рядом с бабушкой пассажире. «Ой! — взмахивала она руками. — Сорванец! Простите! Извините!» Хватала котика, сажала его обратно на свою потертую, в мелкий цветок юбку.

На Тургеневской бабушка села рядом с Пашей, так как дама на которую в очередной раз переполз кот, вроде бы выразила некоторое неудовольствие. Пряткин любил животных, в отличие от людей, те всегда искренни.

Старуха тронула котика за розовый нос и «сорванец» сразу полез вверх.

Но тут Паша отвлёкся. Ему показалось, что заметил в вагоне «коллег» по цеху. Да нет, точно. И даже не двух, сразу трех. Это что еще за флешмоб такой?

Нет, Пряткин, конечно, никогда их раньше не встречал и не знал в лицо. Но опытным взглядом сразу определил кто есть кто.

Тот рыжий, с бородавкой на носу, не иначе «отряхальщик». Кажется, у него мелок в пальцах. Сейчас длинному фраеру в пиджаке спину измажет — «Ой, где же это вас так угораздило!». Поможет отряхнуться, а потом фраер кошелька не доищется. Тощий азиатец наверняка — «верхушечник». Ишь как на карманы с гаджетами зарится, выбирает у кого «игрушка» побогаче. А вот солидный мужчина в дорогом костюме, с копной седых, благородных волос — не шпулька дешевая. Сразу видно серьезного человека, высшую касту, это «резак». Писку-коготок на мизинце с алмазным напылением уже приготовил, вон на зуб пробует. Сейчас таких деятелей редко в метро встретишь, опасно, камеры кругом. И народ нервный пошел, если заметит «вторжение», редко прощает, сразу ментов зовет. Сумочки резаки обрабатывают, в основном, в наземном транспорте, на рынках или похоронах. Там люди обычно при деньгах и погружены в скорбные мысли — бери не хочу. Что ж тебя в подземку-то привело, дядя? Видно, жизнь здорово прижала, невтерпеж. Для полного счастья в вагоне только цыган — «парашютистов» не хватает, что детей на загривках в платках носят и под шумок карманы пассажиров чистят, да «по мутным». Хотя, для последних не время. Обираловка уснувших пьянчуг начинается обычно после полуночи.

Отвлекся от мыслей, когда котенок взобрался ему почти на плечо. Бабушка выдала дежурную фразу, навалилась на Пашу, сняла кота, потолкалась к выходу. После нее остался запах валерьянки и нафталина.

Вместо старухи села смазливая девица. От нее-то отчетливо пахло коньяком, лицо несвежее, измученное явно тяжелой ночью. Вероятно, уже опохмелилась. Из ее пакета торчала бутылка шампанского.

Посмотрел на барышню в упор, откровенно. Она окинула Пряткина мутным, оценивающим взглядом, кажется, осталась довольна. Подмигнула, кивнув на бутылку шипучки.

Ого! Если женщина предлагает выпить, считал Паша, значит за этим обязательно что-то последует. Если не предлагает, нужно самому проявить инициативу. Не согласится, следует плюнуть и не тратить на нее больше времени. Потому что женщины знают — если им что-то предлагают, значит за этим обязательно чего-нибудь последует. А на «нет» и проблем нет.

Вагон метро раскачивался и горлышко бутылки ударялось о его ногу. Мысли с каждым ударом становились все сексуальнее. В Сосновый Бор пригласить? А там на природе… К себе домой Паша дам никогда не приводил, украдут еще чего-нибудь. И вообще считал, что в свой заповедный мир пускать никого нельзя. Или завести недавно купленный фордик и на дачу… Ну «дача» громко сказано, так небольшой фанерный домик в Морозках, доставшийся от почившей тети. Туда можно, там и воровать нечего и территория как бы пока не его, нейтральная. Еще виртуальный круг от нежити не начертил.

Паша тоже подмигнул, наклонился:

— Могу предложить шикарную увеселительную программу. Если день пропадает, так пусть уж со свистом.

Девица рассмеялась, подтолкнула острым локтем. Потом еще раз. А на следующей станции взяла и вышла, оставив Пашу в полной растерянности. Настроение, конечно, испортилось. На ком бы злость сорвать? Где там эти «коллеги»? Вон, все еще трутся у лохов…

Взял и обчистил всех троих. У «отряхальщика» вынул пару сотен из заднего кармана, у «верхушечника» дамский белый смартфон, у «резака» виртуозно снял с руки часы. А затем дунул «серьезному» в ухо, погрозил пальцем: «На кладбище езжай!»

Будут знать, дебилы, как устраивать в его подземке флешмобы.

Вышел в Центре, решил прогуляться по Александровскому саду. Затерялся в толпе приезжих. Все, что взял, скинул в урну — у «своих» воровать нельзя, кодекс чести, это уж так, от расстройства похулиганил.

— Мужчина, — окликнула Пашу крепкая дама в больших стеклянных сережках, как на люстре.

Пряткин поморщился. Он не выносил этого обращения. Удивительно, что богатейший русский язык так и не придумал ничего более подходящего в замену устаревших «сударь» и «товарищ». Господин? Ну какие мы господа, граждане… Да, уж лучше «гражданин».

Пряткин обернулся, попытался изобразить улыбку.

— У вас пиджак с боку разрезан, — сказала женщина.

Паша похолодел, сосуды по всему телу сжались в спазмах. Не может быть! Схватился за пиджак. Он действительно был располосован рядом со швом, подмышкой, вместе с внутренним карманом, в котором лежали ключи от новенького форда. Зачем их, спрашивается, взял? Неужели девица? Ну да, не даром била локтями по его бокам. Профессионал, ничего не скажешь. Это же надо, матерого ширмача провела! Тоже «резаком» оказалась, мать ее… Только что ей толку от ключей, когда не знает где стоит моя машина? Эх, жаль пиджак немецкий, уже незаметно не заштопаешь. Хорошо, что дубликат ключей имеется.

Побежал к метро и через полчаса был в своем Отрадном. Фу! Машина на месте. Серебристый Форд Focus Titanium 4 искрил на солнце, словно новогодняя игрушка. Подошел, погладил, заглянул внутрь. Всё на месте. Нужно на всякий случай перегнать на стоянку.

Поднялся в квартиру за дубликатом ключей, а когда вернулся… Форда уже не было.

Опустился на скамейку, вытер взмокший лоб рукавом рубашки. Сдавил вихрастый затылок ладонью: дурак, какой же я дурак, а еще считаю себя профессионалом! Провели как последнего фраера. За мной следили и зачем я подошел к машине! В полицию, немедленно в полицию… Участковый Коля, конечно, спросит — откуда такие деньги, Паша, опять за старое? Пряткин откинулся из зоны три года назад. Тогда Коля сказал: «Знаю, что не завяжешь, будешь заносить малую толику каждый месяц». Пару лет заносил, потом перестал, а участковый и не беспокоил.

У метро почувствовал резкий запах валерьянки. Перед входом стояла та самая старушка в цветастой юбке с белым котом. Паша сглотнул и чуть не подавился слюной. Не может быть…

— Чего потерял, милок? — спросила нагло бабка. Постучала по носу котика пальцем, затем подняла мизинец к впалой груди и беляш сразу же пополз за ним по кофте. — Валерьянку и на Луне унюхает.

Пряткин глядел на нее с минуту, потом выдавил:

— Машину.

— Нельзя же быть таким ротозеем.

— Ох, нельзя.

— Ну ладно, пока, — сказала бабуся и начала спускаться в подземку.

— Стой, ведьма! — закричал Паша.

Но бабка помахала ему щуплой ручкой и растворилась в толпе.

В полицию не пошел.

А через день Пряткину позвонили, предложили выкупить «фордик» «за умеренную сумму». Сумма была не такой уж умеренной, но деваться было некуда.

Взял в долг у мента Коли под гарантии новых «заносов». И на утро «серебристый конь» уже стоял под окном.

Паша, стоя на балконе, усиленно тер подбородок, вдруг расхохотался, вспомнив старуху. Да-а, на каждого дровосека найдется свой топор.

А что, хорошая идея со зверушками. Хм…«Дрессировщики» — новое направление в карманничестве. Но повторяться с котами не будем, мы пойдем своим путем, более сложным и даже опасным. Устроим в подземке фейерверк под звуки диких джунглей. Мозг никогда не должен прокисать, нужно эксплуатировать его до дыма, до белого каления.

Пошел и купил в зоомагазине нильского крокодильчика.

Союз трёх

Подавать попрошайкам в общественном транспорте все равно, что материально поддерживать мафию. Давно уже известно, что все эти безногие и безрукие калеки, несчастные матери, собирающие средства на лечение парализованных детей, подростки, отставшие от поезда, псевдопогорельцы — члены преступных групп. Эти наглые мошенники считают всех нас законченными идиотами, парнокопытными животными, которых нужно доить. Была бы возможность, они бы и наше мясо распродали на бифштексы.

И все же граждане им подают. В основном для того, чтобы списать хоть часть своих грехов. Наивные, отвечать все равно придется, а поощряя зло, ты множишь зло, становишься его слугой.

Так я думал во вторник, подходя к станции метро. У входа в подземку на ступеньках стояла тетка с тремя иконами на груди и табличкой «Помогите накормить четырех больных маленьких дочек». Буквы большие, кривые, мало внятные. Как будто из последних сил на коленке царапала. На теткином лбу — серый платок церковной служки, скорбные глаза опущены долу, руки молитвенно сложены на округлом животе. Еще что ли одну инвалидку родить собирается? Но в этих печальных глазах, упертых в заплеванный пол перехода, столько дешевой театральности, что со всей очевидностью ясно — мошенница. Нет у нее никаких больных девочек, а под платьем подушка.

Смотрю, кто-то ей сотню протянул. Истово перекрестилась — «спаси, Бог!» Голова опустилась еще ниже, глаза забегали, а сотня моментально исчезла за иконками.

И зло меня взяло необыкновенное. Думаю, ах ты стервь конопатая, жаба ты ненасытная, я за эту сотню полдня потею, а ты с легкостью, как из печатного станка вынимаешь.

«И не стыдно, — спрашиваю громко, чтобы прохожие слышали, — не стыдно, прикрываясь святыми образами и детьми, обманывать доверчивых граждан? Откуда вы только беретесь, троглодиты полосатые!» Хотел добавить «чтоб всех вас катком передавило», однако сдержался.

Тетка подняла глаза, мельком на меня взглянула и не произнеся ни слова, снова уставилась под ноги. И разговаривать даже не посчитала нужным. Вот, значит, как. Ну ладно, думаю, найду на тебя управу.

У эскалатора нашел полицейского с большой родинкой на лбу. Она напоминала шестерку.

— У вас там попрошайки во всю развернулись, а вы не чешетесь. Читал, переходы тоже ваша епархия.

— Да, — вздохнул полицейский, — гоняем, а они все лезут.

— Плохо, значит, гоняете, — укорил я лейтенанта. — Стыдобиша прямо. Мэр говорит, это явление нужно под корень вырубать.

— Под корень, — согласился мент, поправив картуз на квадратной голове.

Вообще, нынешняя форма сотрудников полиции метрополитена какая-то несерьезная, не вызывающая уважения. То ли дело было раньше — мент так мент, издалека трепет фуражкой с красным околышем вызывал. А эти больше на охранников промзоны похожи. Ну да ладно.

— Так что принимайте меры, — говорю. — Санкции должны нас мобилизовать во всех отношениях. Это уже слова президента.

Сказал и прикусил язык — чего это меня на президента занесло? Хотя, ладно, главное, чтобы результат был. Держиморд только царем и можно напугать.

— Санкции, — опять повторил как попугай полицейский. — Мобилизуемся.

— Извольте.

Но на следующий день попрошайка стояла на том же самом месте. Хотел было отыскать вчерашнего полицейского, но передумал. Какой я все же осел! Известно ведь, что менты кормятся от побирушек. Позвонить в Собственную безопасность МВД? А что толку, поставят другого стража и он тоже будет воровать. Система.

Ну раз так, придется действовать самому.

Вернувшись домой, отыскал в дальнем ящике письменного стола удостоверение полковника ФСБ на свое имя. В веселые 90-е в газетном киоске можно было свободно купить даже корочку помощника президента или гражданина Марса. Приобрел тогда на всякий случай, мало ли что. В дикой стране дикие нравы. Впервые за 20 лет решил воспользоваться.

Вечером сунул удостоверение под нос наглой попрошайке:

— Следуйте за мной!

Она подняла глаза. В них не было ни удивления, ни испуга. Пошла как миленькая. Бабки, торговавшие рядом вязанными платками, стали прятать свой товар. Я завел ее за газетный киоск, набрал полный рот желчи:

— Ты что же думаешь, прикормила местных полицейских и теперь все можно? Нет, ошибаешься, мамаша. Я вас всех выведу на чистую воду, вы у меня запоете желтыми кенарами.

Сказал про кенаров и задумался — при чем здесь канарейки и вообще что дальше с этой бабой делать?

А она достала из-под образков мятую пачку сторублевок, протянула мне:

— Я не знала, что ты теперь главный, Петя говорил, что он.

У меня застрял в горле воздух.

— Петя?

— Ну лейтенант.

— С родинкой на лбу.

— Он. Бери же, чего смотришь как на прошлогодние яблоки.

Я задохнулся, было, от гнева, но что-то помешало выплеснуть его наружу. В конце концов не каждый день деньги предлагают, а она вытаращила глаза:

— Что, мало? На другом выходе Зинка трудится с дитём, к вечеру тысячи три принесет. Да на Бибирево Наташка с Анькой. Утром остальное отдам.

— Сколько? — спросил я, сопротивляясь своей порядочности. И не предполагал, что вместо честного человека во мне заговорит черт. И не только заговорит, но и запоет серебристым тенором.

— Ну тебе, как сотруднику ФСБ — десятку. Тоже ведь, поди, делишься. Но имей в виду, — постучала она по иконкам, — реквизит надо обновлять, продукты и жилье из-за санкций подорожали, так что со следующей недели минус две. Согласен?

— Из-за санкций, — пробормотал я. — То есть каждый день по восемь тысяч?

— Ну извините, — развела тетка руками, — раньше кто крышевал, тот и социальную сферу обеспечивал, трудовой коллектив подбирал, вы же только брать умеете. Ладно, девять и ни копейки больше. Только, пожалуйста, с Петей разберись, а то прибежит, стращать начнет. У нас работа тяжелая, нервы беречь надо. А вон и он.

Из подземного перехода метро вышел полицейский. Точно, лейтенант Петя. Темную родинку на его лбу в виде шестерки было видно издалека. Отметка дьявола, подумал я. Он крутил головой во все стороны, будто принюхивался.

Попрошайка сунула мне в карман купюры, поспешила к нему. Зашептала что-то на ухо, указала на меня. Я обмер, все конец. Сейчас лейтенант проверит мое удостоверение и увидев, что это фальшивка, арестует. А тут еще деньги этой чертовой попрошайки в кармане и не выбросишь уже.

Петя шел на меня осторожно, как тореадор на быка. Я же стоял ни жив, ни мертв. Из перехода мне помахала ручкой попрошайка, кажется, даже послала воздушный поцелуй. В голове закружилось, как нарочно откуда-то прилетела блатная песня: «Первый срок, нечаянная ходка, пацана ментовка замела…»

— Добрый день, — сказал мент, — что же вы мне вчера голову морочили, сразу не сказали что вас на смену прислали? Странные все же наши шефы, между собой не могут договориться, а потом удивляемся, что в стране бардак.

— Да, — только и удалось мне выдавить из себя. Видимо лицо мое напоминало кислый лимон, потому что Петя, вглядевшись в него, тоже изобразил отвратительную гримасу.

— Ну что ж, со старшим братом не поспоришь, ваша теперь вотчина, значит, ваша. Окучивайте Лиду.

— Спасибо, — сказал я и тяжело сглотнул, будто проглотил деревянную ложку.

Лейтенант Петя развернулся на каблуках и двинулся вальяжной походкой обратно в подземку. По его крепкому бедру пугающе постукивала дубинка, на поясе позвякивали наручники.

Я прислонился затылком к задней двери киоска. Что же это происходит? Меня приняли за крышевателя попрошаек от чекистов! Неужели так все запущено? А я со своей опереточной ксивой пытался навести порядок. Деньги. В кармане же деньги! Выбросить, немедленно выбросить!

Но выкидывать я ничего не стал. Зашел в ближайший продуктовый магазин и пересчитал купюры. Тысяча девятьсот пятьдесят рублей. И себе Лида наверняка что-то оставила. Неплохо зарабатывают плакальщицы. А мне-то чего теперь делать? Завтра обещала девять тысяч принести, в месяц это будет… мать моя родная, работу можно бросать, а через год купить яхту, как у Абрамовича.

Всю ночь, конечно, не спал, ворочался с боку на бок: думал, вот приду в полдень за… мздой, а меня под белы рученьки и в цугундер, лет на 5. Хм, но ведь и сегодня могли задержать, если бы было кому надо. Нет, уголовная статья начинается с 5 тысяч рублей, а я взял только 2, да и то не полные. А вот завтра…

Борьба со вторым я была мучительной, наконец победил тот, кто отстаивал мои материальные интересы. Дьявол. На Мадеру хочешь? А на Канарские острова, куда давно мечтал заглянуть? Тогда молчи, как грусть печальная. Деньги — дрянь, от них одни проблемы, но без них проблем еще больше. Предположим, откажешься и что? Попрошайку все равно уже обложили данью, не ты так лейтенант Петя доить её будет. Или кто другой. С волками, как известно, жить, одной добычей питаться. Или подыхай в глухом лесу, глубоком овраге. Кому ты нужен, кроме себя? Каждый умирает в одиночку даже среди близких и друзей. А когда их нет, тем более.

Словом, в полдень следующего дня я был у метро. Попрошайка Лида стояла у подземного перехода. Взгляд ее на этот раз не был опущен, наоборот глаза бегали по сторонам, словно во время пожара. Как только меня увидела, тут же подбежала, увела за угол газетного киоска. На груди не было икон, в глазах деловитость. Взялась за пуговицу моего пиджака, покрутила.

— Ну? — не выдержал я. — Пуговицы пришивать некому.

— А что «ну»? Разбирайся с ним сам.

— С кем?

— Поглавнее тебя опекун нашелся, полковник ГРУ.

— П-полковник? — чуть не задохнулся я.

— Я одна, а вас чёрте сколько уже набежало. И менты, и фээсфешники, теперь вон и разведчики подтянулись. Куда бедной попрошайке податься! Короче, Боря сказал, что основную часть выручки буду ему отдавать, а тебе с ментом из подземелья и по штуке хватит.

Я стоял и чувствовал, что внутри меня чего-то плавится, будто внутренние органы мои стали восковыми, а рядом включили паяльную лампу. Главное разведывательное управление Генерального штаба! Бежать, непременно бежать и забыть дорогу к этой станции метро, на работу можно и на троллейбусе ездить.

Я хотел было уже сказать: ну раза так, раз уж само Главное разведывательное управление лапу на попрошаек наложило, мне тут делать нечего.

Но Лида схватила меня за пуговицу теперь у самого воротника.

— Чего сбледнул? Ты ведь тоже не с обувной фабрики. Может, еще договоритесь. Боря сказал, если хочешь с ним расклад перетереть, приходи в седьмом часу в итальянский ресторан быстрого питания. Вон за углом вывеска. Второй этаж, столик у окна за декоративным фонарем. Узнаешь его — лысый и в красном галстуке. На актера Сухорукова похож. Думала сначала он и есть. Придешь что ли, чего передать?

Ноги мои приготовились к бегу, а подлый язык произнес:

— Непременно буду. Тоже мне, Штирлицы недорезанные, пусть у себя за бугром попрошаек общипывают. А здесь наша внутренняя, чекистская сфера.

— Правильно, — похвалила меня Лида. — Нечего каждому, кто пальцы загибает, свое место под солнцем отдавать. Вы уж разберитесь меж собою, ребята, только умоляю, без пальбы. А то придется точку менять, жалко, место клёвое. Ну, я на работу побежала, пора. В отличии от вас, я честно деньги зарабатываю.

В назначенное время я вошел в итальянский ресторанчик. За столом у окна лысый мужик в красном галстуке сосредоточенно поедал салат. Напротив него сидел Петя в гражданской одежде и нервно пил минеральную воду. Робости я, как ни странно, не испытывал. Бояться было поздно. Кулисы открылись, спектакль начался и сыграть надо так, чтобы потом не было за себя стыдно. Как порядочный человек, я твердо решил сдать всю эту компанию следственным органам Лубянки. Но потом, сначала нужно втереться к ним в доверие.

Боря оторвался от тарелки, взглянул на меня снизу, ощерился, обнажив редкие зубы. На его носу повисла метелка укропа в майонезе. Указал вилкой на свободный стул. Тут же подбежал официант, протянул меню. Я повертел в руках книгу, не раскрыв, положил на стол. Славная ситуация — слева сотрудник МВД, напротив резидент ГРУ и оба оборотни. Боря наконец снял с лоснящегося носа укропину, откинулся на мягкую спинку дивана.

— Вы уж, братья, извините, что под себя все подмял, обстоятельства. За мной целая гвардия и всем есть охота. Сами посудите — резидентуру везде сокращают, явки с треском проваливаются, агенты разбегаются. Вот я, сидел в Аргентине, занимался табачным бизнесом, жена моя работала в местном Пентагоне, секретарем второго министра. Какие-то полезные сведения по всей Латинской Америке от нее я все же получал, то есть честно выполнял свой профессиональный долг. А потом вдруг бац и кризис, финансовая поддержка из Москвы прекратилась, моя табачная коммерция стала загибаться. Супруга посмотрела на это дело, плюнула и вышла замуж за бананового короля, а я остался с носом. Вернули в Россию, а кому я тут нужен, на что жить? Вот, предложили точку для кормления, чтобы с голоду не сдох. Не папиросами же мне здесь торговать, а больше я ничего не умею.

— Да-а, — протянул мент Петя. — Сегодня всем тяжело.

— Ну, а ты, фээсбешник, за что тебя на это заплеванное место определили, Навального упустил? Ха-ха.

Я высморкался и промычал что-то неопределенное.

— В общем, все мы товарищи по несчастью, — продолжил Боря, — правда ты, мент, по глупости, но сейчас это не важно. Предлагаю заключить тройственный союз. Основная доля от сборов, конечно, пойдет внешней разведке. Нужно нервы восстанавливать после конспиративной работы. То есть 90%, ну, чекистам, думаю, процентов 8 отдать можно, остальное ментам, они и на это не наработали. Ха-ха! Возражения есть?

— Есть, — вдруг сказал я, — и очень существенные.

Щелкнул пальцами. Когда прибежал официант, заказал виски «Белая лошадь». Бутылку. А чего нам? Может, в последний раз. Налил себе сам, пол фужера, выпил без закуски, наполнил до краев Петин стакан, дыхнул ячменным ароматом в лицо Бори:

— Вот что, Абель, пока ты в Аргентине спайсами торговал, я тут добровольцев для Донбасса готовил. Про Дебальцевский котел слышал? Моя работа. Так что делить проценты буду я, а ты лучше на другую ветку метро езжай.

— Так там уже все поделено! — подскочил на диване разведчик Боря.

— И бабло захапанное верни! — вдруг ударил по столу Петя, пропустивший перед этим стакан виски. Его родинка на лбу разгорелась как сверхновая звезда. — Понаехали тут, продыху от вас нет!

Зал затих, обернулся на нас. Администратор закашлялся.

— Тише, товарищи, — засуетился полковник ГРУ, — мы обращаем на себя внимание, а это никуда не годится. Давайте спокойно, мирно, без эксцессов все обсудим, нам только до перестрелки дойти не хватало.

— Я свой «Глок 17» дома забыл, — сказал я и понял что после длительного воздержания от алкоголя, здорово захмелел.

— Слава богу, — налил себе из моей бутылки Боря. -Когда говорят пушки, истина молчит.

— А я молчать не буду, — выкатил страшные глаза лейтенант Петя. После «Белой лошади» он изменился, будто под воздействием самоедского колдуна. -Вы, чекисты и грушники — белая кость, жируете за счет трудового народа и его же обираете, а мы простые менты этот народ защищаем. Куда он бежит, когда ему плохо? Не во внешнюю разведку и не на Лубянку, а в полицию! Если бы не мы и народа бы не осталось, некого бы вам стричь было. Так что заткнитесь и слушайте, условия ставить буду я.

— Ладно! — крикнул на весь ресторан Боря. — Так и быть, всем поровну!

Он достал из кармана пачку синих, новых как из банка купюр, подложил их под тарелку.

— А вот дудки! — показал кукиш Петя. — Езжай в свою Аргентину, там и воруй. Моя территория, значит все мое, а вам, если будете хорошо себя вести, так и быть дам по десятке.

— Что?! — возмутился Боря.

— То!!! — завопил Петя и швырнул в лицо грушнику эти самые купюры.

Не успел я и глазом моргнуть, как они сцепились и повалились на стол, спихнув с него закуски и бутылки. Народ вокруг повскакивал. Кто заржал, кто заругался, но разнимать никто не полез, в том числе и официанты.

И тут как из-под земли выросла побирушка Лида, за ее плечами маячили крепкие мальчики в темных пиджаках.

— Вот они, я же говорила, до перестрелки разборка может дойти. Ух, оборотни!

Крепкие ребята заломили руки Пете и Боре, а потом и мне. Пришлось попробовать на вкус салат из Бориной, чудом не свалившейся со стола тарелки.

Ночь я провел в одиночной камере, а утром меня вызвали на допрос. Следователь был молодой, ершистый, и чудовищно недоверчивый, каждый мой ответ на простой вопрос подвергал сомнению.

— В каком году родились, в 19…? а может подумаете и назовете правильную дату? Смотрите в глаза, а не на свои трясущиеся руки. Вам здесь не филармония, все должно быть точно и честно.

— При чем здесь филармония?

— А при том, что за вымогательство, попытку организации преступного сообщества и подделку документов вам грозит 210 статья Уголовного кодекса, пункты «3» и «4», а также статься 336. Осознаете?

— Какая статья?! Я собирался сам к вам прийти и сообщить, что у станции метро действует преступное сообщество в которое входит мент… то есть полицейский по охране метрополитена Петя и полковник ГРУ Боря. И попрошайка Лида. Я специально их раскручивал, чтобы принести вам не голословные, а подлинные доказательства. Только… не пойму почему Лида сама в ресторан полицейских привела.

В этот момент дверь открылась и вошла попрошайка Лида, без икон и дурацкого серого платка. Была свежа, хорошо накрашена и улыбалась.

— Ну-с, как вымогатель, сознается? — упершись о сексуальное бедро, обтянутое дорогими джинсами, спросила она.

— Упирается, — вздохнул дознаватель.

— Все они одинаковые. Что, милок, не узнаешь?

— Почему же…, — пробубнил я. — Только я-то честный человек, а по тем двоим точно тюрьма плачет.

— По этим? — взмахнула рукой Лида и в камеру вошли мои знакомые — мент Петя и лысый сотрудник ГРУ Боря. Оба были в форме МВД.

— Попался, голубчик, — потер руки лысый Боря, с погонами майора. Ловим вас ловим, а вы все плодитесь как тараканы.

— Так… вы все полицейские? И Лида?

— Наконец-то дошло, — хмыкнула вполне привлекательная собой Лида. — Правда, из разных управлений, поэтому неувязочка вышла. Несогласованность. Петя ничего не знал о Боре, а я о Пете. Впрочем, о Боре тоже. Будем называть сообщников или один весь состав за собой потянешь? Правительство Москвы решило раз и навсегда покончить с таким позорным явлением, как попрошайничество, но без ликвидации крышевателей и организаторов этого преступного бизнеса, ничего не получится. Вот мы и боремся.

— Я и смотрю. Боря не знал о Лиде, Лида о Боре… черт вас разберет, сами запутались и других запутали. А я ведь тоже борец с этим, как его… преступным явлением, хотел к вам прийти и всех сдать, как жаренных лебедей на блюде. Родным органам. А органы мне руки заломали и в кутузку бросили.

— Где ксиву фээсбэшную взял?

— В киоске купил, век воли не видать.

Меня отпустили. Деньги, которые я получил от Лиды, все 1950 рублей, разумеется, вернул и без копейки отправился домой. Шел пешком почти 6 километров и думал: если бы все сложилось с данью гладко, если бы Лида оказалась настоящей побирушкой и не появился бы этот лысый дебил Боря, неизвестно дошел бы ты еще до Лубянки. Хотеть — не значит сделать. Черт внутри — не лыком шит. И именно он нередко принимает самые важные решения. Лучше не стараться прыгнуть выше головы, ничего хорошего из этого не выйдет, откроешь только самые мерзкие свои стороны, о которых и не подозревал.

Больше через ту станцию метро я не ездил, вообще старался обходить подземку стороной. Но однажды осенью все же пришлось воспользоваться ее услугами, на юго-западе. Смотрю, а в переходе стоит попрошайка с плакатом на груди, крестится. Хотел пройти мимо и вдруг подходит к ней моя старая знакомая Лида — красивая такая, вся из себя, как тогда в тюрьме. Что-то шепнула нищенке и пошла, та за ней. Я аккуратненько следом. Завернули они за Букмекерскую контору, а я поднял воротник, пристроился за углом. И слышу монеты зазвенели, купюры зашелестели, а Лида говорит:

— Чего так мало насобирала? еще такое повторится, накажу.

— Так я, Лидия Федоровна, изо всех сил стараюсь, народ грамотный пошел, не верит слезам попрошаек.

— Плохо работаешь, потому и не верят. В общем, последнее предупреждение.

И пошла красивая, длинноногая Лида по проспекту, покачивая сексуальными бедрами, а я думал — это очередная спецоперация или реальная жизнь? Все же жаль немного, что не состоялся тот тройственный союз, а то купил бы я уже яхту, как у Абрамовича. И закатился бы с этой Лидой подальше отсюда, на Канарские острова.

Нежный цветок

У метро стояла юная девушка с букетом восхитительных полосато-розовых хризантем. Да она и сама была похожа на эти хризантемы: розовая курточка с белыми рукавами и воротничком, алые клипсы в молочных ушках на круглом, курносом личике. Желтые, чуть раскосые глаза, придавали ей некоторую схожесть с дочерью страны Восходящего солнца. Они были центром, украшением цветка, а светло-синие джинсы — его стеблем.

Недаром хризантема — эмблема Японии, — подумал Феликс Бабочкин, проходя мимо девушки. — Хороша, но больно для меня молода. Не больше шестнадцати. А жаль. Только мне известно, что внутри я ничуть не старше этой нимфетки. Однако попробуй кого в этом убеди. Хотя, если посмотреть на жизнь философски, как говорил персонаж Островского Лукьян Лукьянович Чубаков…

И вдруг Бабочкина что-то остановило. Возможно то, что глаза «хризантемы» были наполнены не светлой утренней росой, а какой-то тяжелой задумчивостью и даже печалью. Нет, это была не весенняя тоска девушки по юноше, о котором она втайне мечтает темными, бессонными ночами. Что-то более существенное. К тому же было 8-ое марта и в такой день красавицам положено улыбаться.

Вернулся, взглянул прямо в девичьи очи. Замялся. Слова вроде бы уже были готовы, но когда решил их произнести, они испарились. Растерялся, будто собирался позвать на свидание. Какое там! «Хризантема» раза в два младше его. Есть, конечно, среди юных девиц любительницы «опытных папиков», но это аномалия, такое же извращение, как тяга парней к старухам. Молодые гены должны стремиться к молодым. Только тогда вид гомо сапиенс получит здоровое потомство. В выживании среди мертвых планет — основная задача человечества. Если точнее, смысл жизни — в самой жизни. Кто сказал? Не важно, важно, что верно. Во тьме и бесплотности нет ничего. Только пустота.

— Какие чудные у вас цветы, — наконец сказал Феликс, достав пачку сигарет. Но сообразив, что курить сейчас ни к месту, убрал обратно в карман бежевого пиджака. Поправил зеленый австрийский шейный платок. Он собирался на интервью к пожилой актрисе драмтеатра, поэтому оделся соответствующе. Жила она недалеко, поэтому машину заводить не стал, решил воспользоваться метро. В запасе была ещё уйма времени. Вышел раньше, чтобы погреться не первом солнышке.

— 300 рублей, — сказала несколько смущенно девушка.

— Что?! — вырвалось у Бабочкина. Его изумила, конечно, не цена, а сам факт продажи юной красавицей букета. — Я хотел сказать, хм… напрасно продаете, они так вам идут. Вы одно целое.

Комплимент вышел неказистым, как покосившийся деревенский забор. Феликс сам от него поморщился. И чего привязался к девице? 8-ое марта, сейчас многие торгуют цветами, эка невидаль. Может, ей вагон хризантем поклонники надарили, что не удивительно, и куда их девать? Правильно поступает, по-современному, каждый теперь норовит где только можно отыскать свою выгоду. Лучше халяву. Общество — «продам хоть маму, без всякого сраму». К чему стремились, на то и приземлились. Сплошной расчет, на всё своя цена, даже на самое святое — любовь и веру. Вдруг по этой «хризантеме» мальчик какой убивается, на последние гроши купил ей цветочки. А она, символически чмокнув воздыхателя в щеку, побежала к метро продавать его искренние чувства, его разбитое сердце. Скверно. Ладно, надо топать своей дорогой, — вздохнул мысленно Феликс.

Однако «хризантема» сказала такое, что Бабочкина, словно вбили деревянной кувалдой в асфальт.

— Не продавала бы, да кушать очень хочется.

— Не понял, — произнес очередную нелепость Феликс.

— Что же тут непонятного? Жрать охота, — сузила девушка желтые глаза, моментально сделавшиеся хищными, будто у кошки. — Стипендия давно закончилась. А накануне в медучилище, вроде как от местной Управы, хризантемы всем девчонкам подарили. Лучше б в столовку сводили. Все подруги продавать понесли. Вчера не успела, вот сегодня, в праздник, как дура стою. Понятно?

Феликса не приятно поразило, как внезапно хрупкая с виду «хризантема», моментально превратилась в сердитую, даже агрессивную фурию. Того и гляди покусает. Впрочем, Бабочкин давно усвоил, что женщины только делают вид, что они слабые, наивные существа, а по сути — расчетливые, беспощадные хищницы. Положишь в рот палец, останешься без руки. Недаром старик Ницше советовал — собираешься к даме, не забудь плетку.

Благородная мысль, поднявшись откуда-то из низа живота, внезапно ударила Феликса по мозгам.

— А давайте я вас покормлю, — предложил он.

— Давайте! — сразу согласилась «хризантема». — Только я к вам домой не поеду. Не на ту напали.

Внутренний бес, который, вероятно, и подсказал «благородную мысль», ткнул Бабочкина в ребро — а неплохо было бы домой, а? Но Феликс с оттяжкой щелкнул его по пятачку, загнал обратно в темные коридоры души. Ему даже показалось, что этот щелчок услышали окружающие.

— Что вы, как можно, я только осмелился предложить вам самое безобидное, — перешел Бабочкин на литературный стиль позапрошлого века. Видимо, из головы не выходил драматург Островский с его прохиндеем Чебаковым.

— Чего осмелились? — почесала девушка крашенными в розовый цвет ногтями пробор на голове, разделяющий на две сталкивающиеся волны, плотные пепельно-серые волосы. Феликсу захотелось припасть к ним, втянуть в себя их аромат. Это наверняка — смесь альпийских трав, лаванды, индийского рангпура. Ну, может, еще зеленого яблока. Он даже зажмурился от предвкушения. Принюхался. Вообще-то, от нее пахло недешевыми духами «Фрагонар из Грасса». Феликс был неплохим знатоком парфюмерии. Шикарно для девочки.

— Эй, — дернула его за рукав девушка. — Не спите. Безобидное — это что? «Осмелился предложить…» И ничего не предложили.

Бабочкин высморкался — из носа от напряжения потёк ручей. Затем кивнул в сторону «Макдоналдса» на противоположной стороне шоссе:

— Быстрое питание не диетично, но практично. Я хочу вас… Хочу накормить вас до отвала. Всю жизнь будете помнить нынешнее 8-ое марта.

И с какой стати она должна будет помнить всю жизнь какие-то недопеченные булки с кусками прессованного фарша и прошлогодним майонезом? Несешь какую-то чушь, — одернул себя Феликс. Но красавицу не покоробили его слова.

— Да? Минуточку. Сейчас только SMS поздравительную подруге отправлю, — весело сказала она и, кажется, подмигнула.

«Хризантема» отвернулась. Запищали клавиши на её смартфоне.

— Так. Ладно, ведите меня! Только после никаких дурацких предложений. А то купят бутерброд и считают, что девушка теперь должна быть на все готова. Ну вы понимаете.

— Помилуйте, как вы могли подумать! — развел руками и похоже даже сам поверил в свое искреннее возмущение, Феликс. — Я же порядочный человек.

— Я вам верю. Вы на дипломата похожи. Люблю дипломатов, они все такие… А цветы?

— Что цветы?

— Куда их девать?

— Ах, да, цветы. Ну, извольте.

Феликс достал из кармана несколько купюр, отсчитал триста рублей, протянул «хризантеме».

Та схватила их обеими руками, чуть не выронив букета, протянула его Бабочкину. Он взял цветы, но сразу же понял абсурдность ситуации.

— Нет уж, несите сами. То есть, я вам их обратно дарю, сегодня ведь Международный женский день.

Девушка задумалась, потом заразительно рассмеялась, взяла букет в охапку:

— Идемте, Прометей.

Заулыбавшись, как кот в предвкушении сметаны, при этом уверяя себя в чисто человеческой миссии — помощи ближнему, Бабочкин жестом пригласил девушку пройти к подземному переходу.

— Почему же Прометей? — спросил, спускаясь по ступенькам, Феликс.

— Он был защитником людей от произвола богов. А мы, нуждающиеся, разве не страдаем именно от произвола наших богов-властителей? Все беды от них. Засели на Олимпе, ноги на нас свесили и не хотят слезать. С этим надо что-то срочно делать.

Феликс даже остановился в темном переходе. Ничего себе заявочки от девочки — хризантемочки! Это к чему она клонит?

Но уточнять «к чему» не стал, только сглотнул сухой ком в горле. Пошел дальше, ощущая рядом магнитизм головокружительного, полного весенних гормонов, юного тела. «Только покормлю».

— Прометей был благородный, его печалила судьба людей, — продолжала увлеченного говорить «хризантема», — он дал им огонь, лекарства, пищу. Вот и вы решили меня, жалкую, слабую и беззащитную, вернуть к жизни. Нам о древнегреческих титанах в медучилище рассказывали.

— Рассказывали, значит.

— Ага. Кстати, раз уж у нас нарисовался такой древнегреческий миф, не спрашивайте, как меня зовут, ладно? Вы Прометей, я буду вашей Гесионой. Согласны?

Гесионой? — прикинул Феликс. — Кажется, это супруга Прометея. Забавный «древнегреческий миф», интересно чем он закончится.

Журналистское чутье что-то ему уже подсказывало, но что именно, было пока непонятно.

В «Макдоналдсе» она потребовала чуть ли не всё меню. Ела жадно, сосредоточенно. Феликс глядел на Гесиону и радовался — приятно было смотреть, как её молодой организм удовлетворяет свои потребности. В этом было нечто сексуальное. Бывшая жена ему тоже говорила, что она любит смотреть как он ест, но Феликс не предполагал, что будет получать удовольствие от вида поедающей американские булки девушки.

Лучше было бы отвести её в ресторан «Абхазия», — опять проснулся чертик, — там шашлык, чебуреки, вино — «Лыхны», «Эшера», «Чегем».

Бабочкин даже облизнулся. Себе он для приличия взял пакетик картошки-фри, чтоб не сидеть истуканом рядом с оголодавшей Гесионой. И теперь давился этой холодной, онкологической гадостью.

Вдруг закашлялся. Журналистское чутье наконец оформило свое опасение и пронзило его как шилом от пяток до макушки. Кажется, сам себя подставил.

Еще раз внимательно вгляделся в лицо девушки, на котором мигал мертвенно-бледный свет неисправной лампы заокеанской забегаловки.

— А вам сколько лет? — тихо спросил он.

Как ему раньше, прежде чем куда-то вести «хризантему», не пришло в голову спросить о возрасте. Обвинят в связях с несовершеннолетней, доказывай потом, что хотел лишь накормить. Говорит, цветы в училище подарили. ПТУ по- старому. В них раньше после восьмого класса всех неуспевающих сплавляли, то есть в шестнадцать лет. Как и предполагал.

Девушка ухмыльнулась:

— О, как заволновались. Да не переживайте, Прометей. Я уже старая, полгода назад стукнуло девятнадцать. Просто хорошо сохранилась, ха-ха. Никто вас за доброе дело к скале не прикует и не станет выклевывать вашу печень.

— Девятнадцать?! Не может быть.

— Паспорт что ль показать?

— Да! — твердо, на весь зал сказал Бабочкин.

— Ну пожалуйста, — девушка стала шарить по карманам розовой куртки. — Хм. Дома забыла. Но, если вы из-за какой-то бумажки готовы бросить на произвол судьбы голодного человека… — На её глаза навернулись слезы. — Пойду опять букет продавать. Не с голоду же помирать.

— Нет, что вы! — остановил девушку Бабочкин. — Кушайте на здоровье, я же привел вас сюда только накормить, ничего более.

— Вот именно.

Она подмигнула. Ему?

К столику подошел высокий, веснушчатый и рыжий как Антошка из мультфильма, парень. И такой же нечесаный. Он снял со стула букет хризантем, положил его на соседний стол, уселся напротив Феликса. Девушка, казалось, не обратила на него никакого внимания. Продолжала сосредоточенно жевать, словно ее не кормили с рождения.

Парень положил на стол паспорт.

— Кажется, вы хотели видеть её документ.

Феликс прикусил губу, начал быстро, но довольно спокойно соображать. Журналистское чутье не подвело. Он уже приблизительно предполагал в какую сторону будут развиваться события.

Взял паспорт, открыл. С первых страниц на него глядела совсем юная Гесиона, вернее Носкова Мария Павловна, как значилось в документе. 20…года рождения. Так, — прикинул Бабочкин, — теперь какой год? Ах, да… значит гражданке Носковой сейчас шестнадцать с половиной. Обманула, а я как всегда прав.

— Ну и что будем делать? — спросил с противной ухмылкой парень. Бабочкину захотелось залепить ему американской булкой в физиономию. Однако взял себя в руки.

— Кушать хотите? — кивнул Феликс на пакет с бургерами и стаканами перед девушкой, чем явно сбил с толку Антошку. Он заерзал на стуле.

— Судя по Марии Павловне, члены вашей банды, молодой человек, страдают хроническим недоеданием. Это никуда не годится. На голодный желудок только собаки без умолку лают. Вы, как главарь шайки, должны предпринять экстренные меры. Я понимаю, барышне нужно постоянно быть в образе, по Станиславскому, но не до такой же степени.

— Я не главарь шайки, — насупился парень. Ему самому на вид было не больше восемнадцати. На верхней губе еле пробивался пушок.

— Угощайтесь, юноша, не стесняйтесь Если надо, еще закажу. Миру — мир, как говорится, а детям — сытое детство.

— Бери, Димон, — пододвинула Носкова поднос с едой своему сообщнику, — пока Прометей добрый.

— А вам, Мария Павловна, я бы все же посоветовал немного воздержаться, так ведь и заворот кишок можно получить.

— Лучше уж заворот, чем бесконечный кишечный концерт.

— Сомнительная теза, но принимается, — кивнул Бабочкин. — Так как же, друзья, вы меня собирались развести? В общих чертах понятно — дяденька ведет малолетку в забегаловку, в надежде потом отвезти к себе домой. Для развратных действий, само собой. А в этой самой забегаловке к нему подходит родственничек, обвиняет дяденьку в совращении несовершеннолетней, грозит полицией, прокуратурой, судом и прочими ужасами. В качестве отступного требует деньги. Так? Но ведь нужны доказательства совращения, молодые люди, так сказать, неопровержимые факты сексуальных намерений развратника-педофила.

Димон ухмыльнулся, вынул из кармана смартфон, включил запись. На ней Бабочкин отчетливо произносил: «Я хочу вас… век будете помнить нынешнее 8-ое марта».

— Замечательно, — рассмеялся Бабочкин, — но насколько помню наш диалог с Марией Павловной, в нем были мои слова — «накормить до отвала». Вы их профессионально вырезали. Что ж, с помощью простой программы, это несложно. Вам бы на Первом канале работать, цены б не было.

— Этого никто не докажет, — хмуро сказал конопатый Димон, почесав одну из своих веснушек, — а то что имеется, полиция примет с превеликим удовольствием. Развращение несовершеннолетних, статья 156 УК РФ.

— Эх, молодой человек, во-первых статья предусматривают ответственность, если «жертве» меньше шестнадцати лет. Припозднились. Во-вторых, эта ваша запись не является доказательством моих притязаний на честь и юное тело Марии Павловны. Потому как в в ней нет конкретики. Ну и в-третьих, «жертва» сама должна обратиться в полицию.

— Ерунда! — вспылил Димон. Видно, не раз у них с Носковой без проблем проходило подобное жульство — развод на деньги глупых лохов. А тут нашелся какой-то деятель, начитанность свою демонстрирует.

Юридические познания Феликса были, разумеется, такими же поверхностными, как и все остальные у журналиста. Держал в голове то, что было нужно по работе. Как-то писал материал про белореченского педофила-маньяка, вот и вспомнил статью Уголовного кодекса. И то был не уверен — правильно ли он её трактует. Но и рыжий Димон явно не был юристом.

— Ерунда! — повторил парень. — Машка, если понадобится, заяву без проблем прокурору напишет.

Носкова кивнула, по-прежнему не отрываясь от еды.

— Но не это главное. Даже если ничего не докажут, — продолжал горячиться парень, — Машка скажет, что получила от вас глубокую психологическую травму. По операм затаскают, жизнь ваша станет адом. Нервы превратятся в мочало.

— Очень фигурально и доходчиво, молодец. У какого хозяина в гостях был? — неожиданно поменял лексикон Бабочкин. Решил прощупать Димона «по блатняку» — опыт имеет или так, фраер лопоухий. Беседа на языке собеседника гарантирует успех. Это первое правило журналиста.

Димон вскинул удивленные глаза. Потом надул щеки:

— У Надымского хозяина в энской зоне по малолетству парился.

— Няда ям?

— Что?

— Гляжу весь ум из тебя и выпарился. За такой наезд на серьезного человека ответить можно по-крупному. Форшмануть меня решил, селедка конопатая? Сколько шобла твоя за подобный бесогон берет?

— Уркаган что ль местный?

— Не залетный, и не люблю когда мне всякая шпана в родной столице в уши финики засовывают.

— Нет у нас шоблы, с сеструхой вдвоем трудимся. Несколько тысяч с лоха срубим пару раз в месяц и то хлеб.

— Другим делом заняться не пробовали?

— Не хочу больше с деловыми связываться, я на зоне повешусь. А Машке что, на панель идти? Она ничего больше не умеет.

— А это, значит, не путь к хозяину?

— Что здесь такого! Машка-то сама ни к кому не пристает, стоит себе спокойно у метро или еще где. Мужики сами клеятся. Но таких как вы, чтоб в «Макдоналдс» кушать повел, еще не было. Обычно в кабак тащат. Ну я им там ксиву и предъявляю.

— Тебе морду еще не били?

— Случалось пару раз. Думаем с сеструхой за Урал податься, там народ проще и добрее.

— А родители, родственники?

— Скололись, спились, растворились в 90-е, бабка воспитывала, да давно померла. Хорошо хоть квартира однокомнатная от родичей на Юго-западе осталась. А теперь что? Учиться неохота — ни связей, ни денег. Ничего не умею. Только в «черные работы», как писал драматург Островский. А кому охота жилы свои бессмысленно рвать? Жизнь одна, хочется чтоб красиво было.

Бабочкина поразило, что и у Димона на уме оказался Александр Николаевич Островский. Прям мистическое совпадение. Или логичное? Персонажи как из пьесы. И действие абсурдное. Только врет всё Димон. Конспиратор. Феликса не проведешь. Дурачок, он не знает, что опытный журналист видит людей насквозь.

— Да-а, — протянул Феликс. — Красиво, когда в кармане заграничная ксива. Тьфу, с вами на собачий язык перешел. Сестру-то уйми, лопнет. Или volvulus будет. Наверняка Мария Павловна знает, что это икота.

Девушка кивнула, разглядывая с аппетитом очередной бутерброд. Бабочкин еле сдерживал тошноту, так есть и в голодный год не будешь. От одного запаха этих американских булок уже воротило.

— А-а, чего ей будет, — махнул рукой Димон. — Пусть лопает.

— Ну раз так, ладно. Ну а теперь слушайте меня внимательно, граждане совершеннолетние и не очень. В Надыме, Дима, ты никогда не был, потому что сразу бы понял, что означает «няда ям». В переводе с ненецкого — это земля рода Нянонги. Там все это знают. Во-вторых, на зоне зэки не «парятся», а «чалятся», Дима. И, в-третьих — сев за стол, ты не поздоровался даже через губу, а это правило «вежливости» впитывается в сидельцев сразу и навсегда. В общем, ты зеленый недоросль, но с большим самомнением. Такие теперь на Тверской собираются. Перейдем к сестренке. Прикид у нее явно дороже, чем на 2 тысячи рублей в месяц ваших трудовых доходов и грошовой стипендии. Пахнет от нее вовсе не хризантемой, а лаванда-лимонным парфюмом из дорого бутика. Я эти ароматические тонкости хорошо усвоил. Далее, к дверям медучилища она и близко не приближалась, иначе бы знала что volvulus это не икота, а заворот кишок. Еще одна неувязочка. Мария Павловна походя бросила фразу — мол мы страдаем от произвола наших богов-властителей и с этим надо срочно что-то делать. Ясно, что девушка намекала на кремлевскую власть. Так вот, москвички в вашем возрасте, Мария Павловна, политикой особо не увлекаются. Они вполне сыты и довольны жизнью, думают о карьере. Ею увлекаются, как правило, областные провинциалки, которые мечтают жить так же как москвички. При том, что сами в общем-то мало в чем нуждаются. Но это чисто провинциальные комплексы.

— Откуда ты такой умный? — сжал кулаки Димон. Казалось, его веснушки расплавились как шкварки на сковородке и сейчас задымятся.

— Не перебивайте. Осталось немного. Вы настолько наивны, друзья, что показали мне паспорт Марии Павловны, а там черным по белому указано место её рождения — г. Одинцово. Моя Гесиона прекрасно разбирается в древнегреческой мифологии, в частности, хорошо знает историю Прометея.

— Ага, — кивнула с полным ртом девушка. — Он был благородный, его печалила судьба людей.

— Умница, пять с плюсом. Видимо, именно такие оценки вы, Мария Павловна, получали в Одинцовском лицее МГИМО, на Ново- Спортивной улице, пока вас не выгнали. Приходилось там бывать по службе. Почему МГИМО? Вы сказали, что любите дипломатов, они все такие… И я похож на дипломата, но ведь это не так. Значит, мысль о дипломатической работе и дипломатах вам не дает покоя. Видимо, после лицея собирались поступать на социально-экономический факультет МГИМО. Правильно, финансы вам близки по духу. Может, еще получится. А у Димона, предполагаю, вышла осечка с поступлением в сей престижный ВУЗ уже после окончания Одинцовского лицея. Вот он и решили поправить ваше общее материальное положение, организовал банду. Да, друзья, как ни крути, а по-другому ваш тандем назвать невозможно. Именно банду. Общая оценка вам — двойка.

Наконец Мария Павловна перестала жевать. Откинулась на спинку стула.

— Димке одного бала не хватило. Я ему говорила — иди в Университет корпоративного управления, а он заладил — хочу в МГИМО, вот и провалился. Теперь шансов мало, все из его головы выветрилось, одни деньги на уме. А вы не промах, Прометей. Мне такие нравятся. Почти всё верно просчитали, даже удивительно. Вы мент?

— Не совсем. Чекист с Лубянки, — соврал Феликс.

Вообще-то он с детства мечтал работать «у Железного Феликса», но судьба занесла в газету. Он достал смартфон, положил на стол:

— Здесь запись всех наших разговоров с Марией Павловной, — сказал он опять неправду — никаких записей он, разумеется, не вел. — А вон те дяденьки — мои опера, — Феликс указал на двух мужиков с синими носами в углу, которые подозрительно суетились и оглядывались. Вероятно, скрытно собирались принять на грудь под гамбургеры. — Долго мы вас выслеживали и вот удача. Сами попались. Сколько веревочке не виться, а всё на бантик завяжется. Сейчас надену на вас наручники и в кутузку. Но чем-то нравитесь вы мне. Постараюсь выхлопотать для вас удобные нары в Надыме.

— Разве чекисты занимаются такой мелочью, как мы? — поднял красные, совсем погасшие глаза Димон.

— Особое распоряжение партии и правительства. Совместные действия МВД и ФСБ перед Чемпионатом мира по выявлению в столице криминальных элементов. Так же было перед Олимпиадой-80. Ах да, ну откуда вам знать, что и как тогда было, вы же еще дети. Ну так что, дети, идемте в околоток?

Димон молчал, разламывая недоеденную сестрой булку. А Мария Павловна твердо сказала:

— Подожди, Прометей. Дело мы организовали, конечно, нечестное, но ведь нормальный, как ты говоришь, порядочный человек, в кабак малолетку не поведет, а, значит, мы наказывали потенциальных негодяев — педофилов. Следующий раз им неповадно будет подойти к юной прелестнице.

В словах Марии Павловны, конечно, был резон, но уж больно расстроила Бабочкина Гесиона. Он понимал, что не имеет права даже думать о ней, как о женщине, но ничего не мог с собой поделать.

А она вдруг выложила на стол еще один паспорт.

— Что это, документы Димона? — спросил, прищурившись Феликс.

— Нет, мой, второй паспорт, — ответила девушка и раскрыла книжицу. В ней фотография «гражданки Носковой» более соответствовала её нынешнему образу. — Я не соврала, мне действительно уже 19, просто гены хорошие. А этот паспорт, — показала она на другой документ, — я якобы потеряла два года назад. Написала заявление в полицию, выдали новый. Вот с ним и промышляем.

— То есть, вы в самом деле совершеннолетняя? — облизал губы Феликс. — Надеюсь, этот тип… Димон, действительно только ваш брат.

Лицо Бабочкина пошло красными пятнами. Теперь они с Димоном стали несколько похожи. Совершеннолетняя! Надо же какая удача, — пела его душа.

— Брат, не переживайте, правда, двоюродный, поэтому он конопатый, как убитый лопатой, а я конопушки даже иногда пририсовываю для пущей красоты. Только училась я не в лицее МГИМО, а на курсах Гуманитарного университета. Отчислили за неуспеваемость. Кстати, в лицей принимают с семнадцати лет и я не могла бы попасть в него в 16. Это ваше упущение. А с Димкой вы угадали всё в точности. Мать сказала, что раз мы учиться не желаем, должны зарабатывать на жизнь сами. Вот и зарабатывали. Ну отец немного подбрасывает, на прикид и духи хватает. Он с нами давно не живет. Ладно, исповедь окончена. Ну что, Прометей, договорились?

— О чём?

— Как о чём? Я же тебе понравилась, а ты мне. Ну староват, конечно, немного, но это не так и важно. Старый конь, как известно, глубоко не пашет, но и борозды не портит.

Так и подмывало Феликса сказать — ну, конечно, Гесиона, ты мне несказанно нравишься и я буду счастлив находиться всегда с тобою рядом. «Служебное положение» позволяло стать обладателем этой полосатой хризантемы прямо сегодня. Но он решительно поднялся.

— Помнишь чем закончился миф о Прометее? — взглянул он в желтые глаза Марии Павловны. — Когда Зевс освободил его по просьбе Геракла, он оковал его палец камнем от скалы, к которой Прометей был прикован. Чтобы всегда помнил о своем унижении, знал свое место. Если протяну тебе руку, на мне всегда будет висеть каменная тяжесть твоего обмана. Это невыносимо, извини.

— Но я не Зевс! — крикнула Мария Павловна.

— И не Гесиона, — ухмыльнулся Феликс. — А я не Прометей.

— Позвольте, — завертел рыжей головой Димон. — Я так и не понял, мы арестованы или нет?

Последние слова он произнес так громко, что посетители американской харчевни на него обернулись, затихли.

— Идите вы…, — в сердцах сказал Бабочкин, чувствуя что на глаза наворачиваются слезы. Сам себя раззадорил, поднял с земли найденную конфетку, а там как всегда оказался камень.

На выходе из заведения его догнала Мария Павловна, дернула за рукав пиджака:

— Вы своих оперов забыли, они там уже из горлышка хлебают, того и гляди под стол свалятся. Вы же не чекист. Кто вы? Я такого проницательного человека еще никогда не встречала. Мне с вами интересно.

— Что вам еще нужно?

— Не нравятся Зевс с Прометеем, не надо. А как вам бог Эрос и Афродита? Эрос вызывает любовь с первого взгляда. Моей внутренней биохимической лаборатории понадобилось всего несколько секунд, чтобы обработать исходящие от вас феромоны и понять, что вы идеальный отец для моих будущих детей. Кажется, я вас полюбила. За час. И такое бывает.

— Знаете что, Афродита… Ступайте… доедайте свои гамбургеры. И братца своего покормите, а то он совсем отощает на почве клинического идиотизма. В дипломаты захотел, ему самое место землекопа на стройках коммунизма. Такую девушку мог под монастырь подвести. Но и вы не лучше, не радуйтесь. Пошла вон, дура!

Феликс столкнулся у входа с толстой дамой, которая опрокинула из-за него на свои пышные груди полный стаканчик с мороженным. Закричала что-то ему в след, но он уже не расслышал. Лицо горело, поднеси спичку, вспыхнет. С удовольствием подставил его под мелкий мартовский дождь.

У обувного магазина бабка продавала точно такие же полосатые хризантемы. По сто пятьдесят рублей. «Ага, видно, у нее Носковы и отоварились».

Купил целых пять букетов. За полтинник нанял алкаша, побирающегося у входа в подземку, отнести букеты «девице, что сидит в „Макдоналдсе“ у окна с конопатым парнем».

Через пару минут алкаш выскочил из харчевни, как ошпаренный. За ним вылетела Мария Павловна, швырнула ему в спину хризантемы. Она огляделась, явно выискивая глазами Бабочкина. Но не увидела, Феликс спрятался за углом магазина.

Есть в Марии Павловне древнегреческий характер, это хорошо, — подумал он. — Выйдет из неё толк. Всё же полосатые хризантемы, лучшие цветы на свете.

Завтрак с Пикассо

Жизнь порой такие картины выписывает, что прям « Натюрморт с черепом быка» Пикассо. Я не случайно о рогатом чудище. В тот день, о котором пойдет речь, художник будто с меня списал физиономию несчастного парнокопытного с отвисшей челюстью. Так вот.

Шагаю я как-то по улице вдоль Останкинского парка. Тороплюсь. В лицо бьет первый мокрый снег, под ногами чавкает грязь, предательски скользит свежевыложенная тротуарная плитка. Настроение скверное, вспоминаю слова старого приятеля — у всех Гольфстрим, у нас экстрим.

Гляжу, на другой стороне неширокой дороги — заросший как ёжик бомж. В драном клетчатом пиджаке, замызганных коротких штанах с бахромой цвета картофельных очисток. На ногах стоптанные кеды. В руках — розовая авоська аля «перестройка, перестройка, в магазине спички только». В ней бутылка.

Вот кому действительно несладко, подумал я. Куда идет, бедолга? Видимо, в какой-то подвал или земляной схрон в парке. Где только такую сумицу раритетную раздобыл? Сейчас примет на грудь и в нирвану. А утром опять на поиски живительной влаги. Эх, довели державу до ручки. Ракеты падают, народ нищает.

На перекрестке, не дожидаясь зеленого света, бомж кривобоко перебежал улицу. Проскочил мимо меня, но вернулся, уставился, словно на диковину.

— Мужик, дай закурить, — попросил он.

Загорелся зеленый. Хотел сказать «нету» и пойти дальше, но жалко стало ободранца. Не виноват же он, что приходится попрошайничать. От сумы, как говорится… По статистике безработица в столице небольшая, да только после 35-ти ты никому не нужен. Попробуй найти место с редкой профессией. Скандал с супругой, развод. Квартира жене с ребенком широким жестом от порядочного человека и улица. Сколько таких…

Я достал пачку, выбил из нее сигарету, протянул за кончик, чтоб не прикоснуться к бомжу. Собрался ступить на зебру.

— А огоньку?

Вздохнул, полез за зажигалкой. Чиркнул. Он, прикрывая пламя от ветра, ухватил меня за ладонь. Я отдернул руку. Бомж так и не прикурил.

— Не узнаешь меня? — спросил лохматый ободранец, пряча сигарету в карман. Кажется, он раздумал курить.

— Нет, — раздраженно ответил я и на этот раз взглянул на него более внимательно.

И тут… О, боже… Этот ленинский разрез глаз и улыбка с хитринкой. А главное, голос. Он ничуть не изменился. Ну, конечно, это же Вова Данилов. На работе мы звали его «Данила-мастер». Он был действительно высоким профессионалом. Потом, после очередной «оптимизации» персонала, пропал с горизонта. Надо же, в кого ты превратился, мастер?

Я был поражен, как громом. Вероятно, раскрыл рот, потому как он посоветовал его закрыть.

— Давай отойдем, — предложил Вова.

Я торопился, но отказаться, разумеется, не мог. Не каждый день встречаешь бывшего приятеля в таком виде. Это ведь его фраза про Гольфстрим. Да, бывает, вспомнишь человека и он тут как тут.

Мы прошли в ближайший двор между пятиэтажками, сели на лавочку у детской площадки. Здесь было не так ветрено, а раскидистый, еще не совсем опавший клен, укрывал от мокрого снега. Я чувствовал себя неуютно. Не от погоды. Казалось, все граждане, спешащие в этот час на работу, задерживают на мне взгляды, ухмыляются. Так и хотелось им крикнуть — я не такой, я просто мимо проходил!

— Как дела? — спросил Данила.

Уж лучше, чем у тебя, подмывало сказать. Но мысль — «от суммы не зарекайся», заставила ответить нейтрально:

— Ничего. Спасибо.

— По прикиду даже очень ничего, — пощупал Вова песцовый воротник моей аляски от американского космического агентства NASA. Мне купила её жена в посольстве, когда отношения с «партнерами» были вполне приличными. Записывала с кем-то там интервью. — А чего не на машине?

— На плановой профилактике.

— А-а. Ну давай, спрашивай, знаю же что томишься вопросами.

— Да нет, какие вопросы… — пожал я плечами. И все же не выдержал:

— Как же ты…

— До такой жизни докатился? Хм. Земля очень быстро вращается вокруг солнца — 30 километров в секунду. У кого нет цепких когтей, тот слетает. Зазевался и… уже в невесомости. При коммунистах были общественные крючки. Тебя ими с детства, хочешь-не хочешь, цепляли за социальные институты. А при буржуазном строе ты никому не нужен. Да свобода, да выбор. Но ты, по большому счету, изгой, отшельник, путник в пустыне. И если кого встретишь, то только верблюда… Тьфу! Общество «купи-продай» основано на животных инстинктах, оно обречено. Но прежде чем сдохнет, погубит миллионы и миллионы людей. Одной из его жертв оказался я.

Честно говоря, слушать политпросвет перекрасившегося Вовы, было не интересно. В свое время он слыл убежденным, я бы даже сказал оголтелым антикоммунистом. А тут на тебе… Приводить в ответ цитату Черчилля о том, что «демократия — наихудшая форма правления, если не считать всех остальных», не хотелось. Глупость какая-то — спорить с утра с бомжем, хоть и бывшим товарищем, о политике в заплеванном дворе. В глобальном смысле Данила прав, но каждый в этой жизни несет ответственность в первую очередь за себя, при любом общественном строе. Самосохранение — главная обязанность человека. Доводить себя до такого состояния — сродни самоубийству. А это великий грех по всем канонам.

— Ну а если конкретно, — продолжил Вова, — я квартиру и жену, пятую по счету, в карты проиграл.

— Как?! — аж подскочил я на лавке.

— Очень просто. В поезде, каким-то кавказцам. Сначала везло, потом как отрезало. Попросил в долг, тоже мимо. Абреки говорят, плати или из вагона выкинем. Поставил на кон квартиру. Потом жену. Так до Сочи и доехал голым как сокол.

— Данилов! — воскликнул я на весь двор. — Ты совсем обезумел?!

— А-а, — махнул рукой Данила. — Теперь уж не вернешь. Давай выпьем. Вспомним былое. Тебе, понимаю, в тягость с бомжем общаться, а мне утешение.

Он вынул из советской авоськи бутылку. Она оказалась пустой.

— Вот хотел сдать, — пояснил Вова. — Все одно бы на чекушку не хватило, пришлось бы у церкви побираться. Эх, грехи наши…

Конечно, поразил меня Данила своим рассказом о проигрыше в поезде. Хотя да, помню, любил он на компьютере чертей погонять, за уши не оттащишь и пару раз приглашал к себе домой «пулечку расписать». Но я, слава богу, не азартен, а карты вообще вызывают у меня аллергию. Видно, кто-то в роду тоже здорово на них погорел. Просто выпить, о политике и бабах потрепаться, пожалуйста, а карты- без меня. А потому я всегда отвечал Вове вежливым отказом.

Просто так взять и уйти было невозможно. У человека наверняка трубы горят. К тому же запало в душу произнесенное им слово- «утешение». Хоть кому-то доброе дело сделать. Хотелось почувствовать себя благодетелем. Что-то барское и надменное проснулось внутри — ладно, так и быть. Ты в луже, я на коне в белой накидке. Я взглянул на угловой продуктовый магазин.

— Ты какое вино в это время суток предпочитаешь? — не к месту сострил я. Посмотрел на заросшее лицо с очень живыми для опустившегося типа глазами — обидел, нет?

Но Вова никак не отреагировал. Видно, давно уже плевать ему на чьи-то колкости и поддевки. Он раздумывал.

— Ну что, пива или водки? — спросил я, устав ждать ответа.

— От пива у меня изжога, от водки икота, — ответил он наконец. — Коньяк суставы почему-то выворачивает, от марочных вин сыпью покрываюсь. Лучше виски. Только не Джим Бин, он на кукурузе, а меня от нее насморк. Лучше всего Баллантайнс.

Я сглотнул — ну и запросы у нынешних бомжей. Прикинул сколько у меня в кошельке наличных. Хватит. Нужно уважить человека. Расскажешь на работе, что по утру с бомжем виски распивал, не поверят. Нынешний коллектив Данилу не знает.

— Ладно, — говорю. — Посиди, скоро приду.

Но Вова ухватил меня за рукав космической куртки:

— Давай деньги, сам схожу. В шотландском виски только я разбираюсь. Надо чтоб именно из Дамбартона был. Подсунут тебе какое-нибудь палево.

Я замялся. Понятно почему. Однако вынул из портфеля бумажник, раскрыл. Вова заглянул в него, оцарапав меня колючей бородой, выхватил из рук. «Сиди», — велел он и скрылся за углом.

В кошельке была довольно приличная сумма. Я снял деньги с карточки, чтобы заплатить через банкомат за кредит. И теперь меня томила мысль — вернется Вова или нет.

Время шло, а его всё не было. Пропали деньги, уже решил я. Развел меня бомж. Но не только денег было жалко, я ощущал себя полным кретином. Эх, был человек Данила-мастер и весь вышел.

Снег пошел сильнее, теперь не спасал и клен. Я стал мерзнуть даже в своём насовском обмундировании. Ну чего ждать? Пора двигать по назначению.

И тут из-за угла появился Вова. Да не один. За ним семенили еще двое таких же отвратных бомжей. В его авоське раскачивались аж три бутылки виски Баллантайнс.

— Вот, — поднял Данила сетку. — Были только литровые. Нас четверо, решил что трех пузырей хватит. Стаканы забыл, ну ничего, из горла. На сырок, извини, не хватило. Ничего, — он вынул из кармана желтый яблочный огрызок, откусил. — Антоновка — лучшая закуска под вискарь.

Меня от вида «закуски» чуть не стошнило.

— Ах, да. Это мои друзья — Семафор и Круглый. Семафор, потому что у него под зенками всегда фингалы. А Круглый — только оглянешься, а он уже под лавку укатился. От одной рюмки в осадок выпадает.

«Друзья» мне учтиво поклонились. Тоже, видно, из прежних «мастеров», манеры приличные сохранились.

Вова открутил «голову» одной бутылке, протянул мне:

— Ну давай, за встречу.

— Не могу, — ответил я. — У меня через час совещание у начальства. Вы уж без меня гуляйте. Мне пора. Кошелек верни.

— Конечно.

Данила протянул мне бумажник. Я заглядывать в него, конечно, не стал, но по виду он сильно отощал. Что ж, приятное утро, приятная встреча. Пора.

Я встал. Пожимать руки Вове и его друзьям не хотелось, еще нахватаешь блох с вирусами. Лечись потом всю жизнь.

И тут я принюхался. Хорошо знаю как пахнет бомжами Париж и окрестности наших вокзалов. Этот запах дохлых мышей, прокисшего пива и отдаленного аромата кладбищенского жасмина не перепутаешь ни с чем. От него выворачивает почище немытого женского тела. Но от этих трех образин благоухало… дорогим парфюмом. От Данилы, могу сказать точно — Фрагонаром Гранд де Люкс. Я сам им пользуюсь. И как же раньше-то во мне что-то не щелкнуло! Не опохмелялись же они французским одеколоном.

Опустился на скамейку, протер лицо руками. Потом выпрямился, схватил Данилу за лацканы его драного клетчатого пиджака, притянул к себе, взглянул в ленинские глаза. Он не отводил взгляда, смотрел с вызовом, потом захохотал:

— Догадался, проклятый, всегда был смышлен, — процитировал он Варенуху из бессмертного «Мастера».

Затем крепко меня обнял. Хохотали рядом и его приятели Семафор и Круглый. Вова сдернул бороду, отодрал усы.

Я стоял, словно оплеванный. Понимал, что выгляжу последним дураком.

— Извини, дед, — сказал отсмеявшись Вова. Раньше он меня всегда звал «дедом», хотя мы с ним одного возраста. Просто он считал, что во мне остались армейские, сержантские замашки. — Подшутил над тобой немного. Не мог удержаться. Мы тут в сериале третий день снимаемся. В парке. Я рядом живу. Вагончик костюмерный на съемочный площадке маленький, вот мы у меня дома и переодеваемся. До поздней ночи — пулька, утром — съемки. Эти, — он кивнул на друзей, — всегда опаздывают, не добудишься, вот и шел один. У магазина их встретил. Ха-ха. Если б не парфюм, не в жизнь бы не догадался. А? Я всегда знал, что великий актер во мне пропадает. Ну раз ты поверил, то точно, пропадает. Я в кинокомпании редактором, иногда и в массовках подрабатываю. Лишняя копейка не помешает.

— Не помешает, — согласился я. А сам думал — действительно, какой же я болван — в Останкинском парке всегда чего-нибудь снимают. Здесь иногда и офицеры Добровольческой армии, и инопланетяне попадаются.

— Да закрой челюсть, — похлопал меня по плечу Вова. — А то ты похож на обглоданного рогатого быка с картины Пикассо. — Кстати, вот твои деньги. Виски я на свои купил, — он протянул мне мои купюры. — Холодно, на площадке по чуть-чуть не помешает. И на вечер останется. Приходи, пулечку распишем, вот визитка. Кстати, о коммунистах — это я из роли. Засранцы они, довели страну до ручки и, задрав штаны, разбежались, сжигая на ходу партбилеты. Сейчас есть главное — выбор и ради него можно закрыть глаза на все ужасы капитализма.

Я забрал деньги, конечно, пожал на прощание руки всем троим и пошел своей дорогой. И не пойму что бурлило тогда в моей душе — какая-то гремучая смесь из облегчения и разочарования. С одной стороны я был рад, что Вовка не опустился и прекрасно себя чувствует, а с другой… Да, я сам себе напоминал «обглоданного быка» с натюрморта Пикассо. Но по другой причине.

Почему же мы так любим ощущать себя выше других? Отчего нам доставляет удовольствие видеть, как спотыкаются, идущие рядом? Я лучше, я сильнее, я успешнее! И это вовсе не издержки демократии, это изъяны в нас самих, отголоски животного, темного начала. И выдавить их из себя труднее, чем раба. Но делать это необходимо. По крайней мере, пытаться.

А вечером я позвонил Даниле и мы до глубокой ночи расписывали пульку. Почему-то на этот раз карты не вызывали у меня аллергию.

Старуха

Тысячу раз был прав Раскольников — все беды земные от старушек, от этих подлых, искушающих существ, не имеющих ни принципов, ни совести! Только они, старухи, толкают порядочного человека на преступление, не оставляя ему выбора между добром и злом, между совестью и животными инстинктами, потому как сами живут только последними, а светлых качеств иметь в себе и не желают. О, Достоевский с его слезой ребенка, с его формулой — не убий, мучился бы его несчастный студент муками совести, коль встретил бы на своем пути старуху ещё более мерзкую, более подлую и во всех отношениях отвратительную, нежели процентщица Алёна Ивановна, такую которую встретил я и коей был низвергнут в духовную бездну?! Пропал и сгорел, словно свечка в собственных глазах, и нет мне падшему никакого оправдания, а потому и прощения ни ныне, ни присно, ни во веки веков. А ведь могла эта подлая старушонка пройти мимо, но нет именно ко мне и подошла, именно меня и погубила. И ведь подкралась так тихо, сзади, когда не ожидал её коварного появления. Выросла, будто гриб после тропического ливня и тихонько так за мизинчик сзади ухватила. Ухватила и держит. Обернулся я и обомлел. Хотя нет, сначала не обомлел, а лишь удивился. Вполне себе приличная бабуля: маленькая, чистенькая, с благородными морщинками на смуглом, ровном личике, подвязанном ситцевым платочком, в глазах осмысленность, не свойственная большинству старух и даже некая ирония. Да. А ведь ирония во взгляде, господа, есть признак неспящего, вполне себе живого разума. Итак удивился я, а так как рядом находились церква и строительный магазин, говорю:

«Очень приятно ваше благожелательное отношение, расположение ко мне, так сказать, но помочь, к сожалению материально не могу, потому что сам, позвольте сообщить, нахожусь в довольно затруднительном финансовом состоянии».

Может, сказал и короче, но смысл тот же и стиль общения, извольте заметить, был именно такой, благородный. А она все держит мой пальчик, не отпускает и заглядывает мне прямо в душу своими синими, почти не выцветшими пуговками. Заглядывает и скребет там внутри что-то, а что не пойму, то ли душу, то ли селезенку. И вдруг открывает свои ведьмины уста: « А пойдем, говорит, голубчик прямо сейчас со мной, хочу, говорит, узреть прямо сейчас на что ты способен, а коли способен на что я рассчитываю, отблагодарить тебя материально от всей своей щедрой и уставшей обходиться без мужчины души».

Возможно, сказала короче, разве все в точности упомнишь после полученного шока, да только смысл подлый и искушающий был тот же. О, думаю, какая ты штучка! Вот это намеки! Хотя какие намеки, когда все открытым текстом. Так и обомлел я как стоял — да что же это делается, граждане, думаю, мир совсем с ума сошел, когда старухи на улице подходят не стесняясь к порядочным мужчинам и предлагают самое что ни на есть непристойное. Тут и после недельного запою не осмелишься предложить ничего похожего прямо на улице, а тут на тебе, кушайте и извольте быть довольны неприличными предложениями. Гляжу ей в глаза, а там ни шевеления, ни смущения, видно, бабка привычная требовать посреди дороги подобные услуги. Нет, думаю, карга ты старая, твое время ушло еще до смутных времен, на кой ты мне такая красивая сдалась! Да и как я смогу с тобой быть? При одной мысли в дрожь бросает.

И тут — о, прав был тысячу раз Федор Михайлович, о подлая человеческая натура, ко всему-то привыкающая и на все-то из-за подлости своей готовая, о, низменные и слабые внутренние створы, выпускающие из клетки дьявола, твоего второго и главного я! А что, думаю, если плюнуть на свои устои. Временно, потихонечку, так, чуть-чуть. Бабка-то деньгу предлагает, подумаешь — пять минут отвращения и новый телевизор, к примеру, для дачи, на меньшее и не соглашусь. Как?! — вскричал я внутренне, ты уже согласился? И тут же себя успокоил — конечно, нет, это так гипотетически, умозрительно, шальная фантазия. Смешно ведь — я и бабка. Хотя, что тут смешного, денег нет уже какой месяц и не предвидится, сижу на шее у жены как последний выжига, как хомяк на колхозном поле и жру на халяву. Стыдно и ужасно обидно, что порядочному человеку в нынешнее время приходится как ни кому сложно.

Э-э, думаю, куда загнул, где себе оправдание отыскал. Нет бы шёл, коли ни на что теперь более не пригоден, вагоны разгружать или горшки из больницы выносить, ан нет, не охота, охота из себя благородного изображать и на старух ругаться, когда те заработок предлагают. И что в самом деле? Зажмуриться как следует и доставить человеку удовольствие. В конце концов для того и живем-с, чтобы друг друга радовать, а не только жилы рвать. Вот встретился незнакомый человек, а ты ему приятное. Тьфу! Но если бы не бабка, а помоложе кто-нибудь, продавщица, к примеру, толстая каких я на дух не переношу, было бы ясно от чего страдать, от жира и пота, но можно было бы и что приятное, наверное, найти, а тут извольте получить — старуха и попробуй откопать в ней что-то привлекательное. Не откопаешь никакими лопатами и даже бульдозером. Нет, ну а ты-то каков, уже что почти и согласился! Нет и еще раз нет!

А бабка все смотрит и за пальчик все держит и уже подергивает его, мол, пойдем касатик, чего ломаешься. А я не ломаюсь, я принципиально против противоестественных контактов. И никто никогда меня, порядочного человека, не переубедит.

Сколько же, однако, она готова билетиков, как говорили герои Достоевского выдать? А? Даже интересно, очень интересно, нет просто любопытно и ничего более. Надо же, я и бабка, наедине и в полном, так сказать, прелюбодеянии. А ведь церква рядом и не боится. Вот бы кто меня сейчас из бывших сослуживцев увидал, вот бы посмеялся. Да и сам я готов смеяться, отчего же не рассмеяться, дико до слез, а может и крови на глазах. Когда такая история диковинная выходит, только и остается что смеяться и больше ничего. Над собой, ага, посмейся. Все люди как люди, деньги зарабатывают, а ты все мечтаешь, планы дикие, романтические строишь. И что от них толку, много ли нафантазировал? В кармане билетиков-то, как говорят герои Достоевского, раз два и обчелся и те женой, можно сказать, единоутробной выданы. А коли бы не супруга стал бы полным прощелыгой и окончательным пустым элементом. Так что ты еще должен старухе спасибо сказать, и обливаясь слезми, руки ей морщинистые целовать. Так-то. Так много ли платит? Говорит, от всей щедрой души, да сию формулу у старух не разгадаешь — или слезки муравьиные или даже подумать страшно. Можно ведь и постоянные услуги оказывать, на регулярной, так сказать, основе. Пальчик уже даже как-то по-особенному сжимает, прямо тут завелась, оторва, даром что при последнем царе крестилась.

«На мужа ты мого бывшего похож, приглянулся, — сказала бабка. -Пойдем что ли, тут не далече. Али не хочешь?». «Отчего же? — выдавил из себя я. — Отчего же и не пойти, когда зовут».

И пошел ведь за ней, на ногах не гнущихся, словно глиняных, а пошел! О, натура человеческая, не измерена еще глубина твоей низости! Шел и смотрел ей в затылок и мысль сама пробивалась наружу, без всякого усилия — вот бы топор сейчас, как у Родиона Раскольникова, вот бы хрястнуть ей по темечку без всякого сожаления, чтоб кровища на всю округу! Какого порядочного человека смогла с пути истинного сбить, да что там сбить, просто погубить! Раз и навсегда, окончательно и бесповоротно.

А она идет, порой оступается, ойкает, тогда оборачивается и улыбается своей кажущейся милой улыбкой. Но меня-то не обманешь, я то знаю, что это маска наипритворнейшая, а под ней истинная злая личина. И ведь иду, хотя мог бы сто раз, тысячу раз убежать и надышаться свежим ветром где-нибудь за углом, на другой улице. Но не побежал, а брел обреченно, горя внутри страшным серным пламенем, выжигая себе последние здоровые внутренности. А как смотрели на меня ее приятельницы у подъезда! И видел я, что созерцают они меня с сожалением и укором, и в тоже время с пониманием — кто ж не согласится нынче заработать лишнюю копейку?

Я, я не соглашусь, для меня принципы важнее материальных благ и всяких глупых философий. Я не переступлю черту, которую переступил Раскольников, замаравшись о старуху. И какая разница, убил бы он ее или удовлетворил её похоть, а все равно бы погиб. Но я сильный, я выдержу, меня не возьмешь голыми руками.

«Очередной?» — ухмыльнулись соседки. «Ага», — только и ответила бабка, пропуская меня в подъезд. Квартирка маленькая, чистенькая, вылизанная в каждом уголке, с белыми занавесочками и тюльками на столах и древних комодах. Запах пирогов, мытых окон и корвалола. А вот и кровать, довольно широкая, неужели здесь это и произойдет? О, подлая человеческая натура! Улететь бы прямо теперь в космос, что ли, на Марс, а то и в другую галактику. И как дальше-то станем, неужели должен буду созерцать ее вульгарное обнажение? Она заказчик, я исполнитель, ничего не поделаешь, как решит. Бежать, неприменимо бежать! А, может, не надо, раз пришел? Бабке, видать, многого не понадобится, хотя в сетях пишут, что встречаются такие, что и в девяносто лет трех коней замучают.

«Может, сначала чаю?» — спросила старуха снимая платок и обнажая три желтые волосинки на голове». Чаю, на водку раскошелиться было жалко, а сама золотые горы обещает. Впрочем, тут сколько водки не пей, все одно не поможет. «Не надо чаю, — прохрипел я, будто перед повешением, — приступим сразу. Зачем же тянуть. Где ванная?» « В ванну потом, — ответила бабка, — напервой тут делать будем».

Вот значит как, тут. Прямо с улицы извольте контактировать с немытым человеком. Трудно даже представить, что у бабки могло завестись от жары и сырости. Нет, уж увольте, непременно бежать или будьте любезны предложить мне и сами попользовать ванну, черт возьми. А иначе я не согласен. Или согласен? Сто бед один ответ.

«Не желаете ванной, — говорю, — ладно, но давайте уж приступим». «Какой нетерпеливый», — игриво сказала старушка и скрылась в смежной комнате, отгороженной массивными вишневыми шторами с кистями. Одну из них жевал черных кот.

Ушла и нет, а воображение рисовало самые страшные картины. Сейчас появится в короткой юбке и чулках с желтыми бантиками на каблуках. Бежать, непременно бежать!

«А много ли заплатите?» — по петушиному воскликнул я, не выдержав томительного ожидания. Но ответа не последовало. Справа из кухни, видимо, смежная комната с ней соединялась, появилась старуха с огромной портретной рамой в руках. «Помоги, милок, еле держу». «Что это?» «Портрет мого мужа Афанасия Петровича, погиб от чахотки, да признаться и пил без меры. Давно хотела повесить да дырку в стене сама просверлить не могу, вот за тобой сходила. Дрель там, под диваном». «Не понял». «Что же тут не понятного? Ты же шабашник?» «Нет». «А чего тогда у строительного магазина околачивался? Я вашего брата там постоянно нанимаю, то гардинку повесить, то плинтус починить, берете недорого, всё беженцы бог знает откуда. Денежкой какой ни какой вам помочь — грех лишний списать». «И все? Я хотел спросить, только для этого и приглашали?» «Тебе мало?»

С плеч свалилась Джомолунгма вместе с Эверестом. А я-то подумал! Милая, дорогая ты моя старушка, я тебе не только портрет твоего мужа повешу, но и тебя, стерву, вместе с ним на стену приколочу! Что же ты со мной наделала! Ты же погубила меня, уничтожила сама того не понимая. Пропади ты пропадом вместе со своим алкоголиком Афанасием Петровичем, умершим от чахотки. Чтоб тебя черти на сто частей порвали и по белу свету разметали. Я же из-за тебя черту переступил. Убийство совершил, как Родион Раскольников, только убил не старуху (дьявол бы их всех побрал), а самого себя!

Соседки возле подъезда, прищурив поросячьи глазки, бросили мне в спину: «Быстро управился, молодец. Сразу видно, порядочный».

Соучастник

Месть, господа, дело святое, но с ней нужно обращаться осторожно, как с гремучим газом. Может и самому голову оторвать.

Сомневался, писать об этой истории в дневнике или нет. А потом решил — нельзя пропускать никакие яркие страницы своей биографии. Будет чего вспомнить на старом продавленном диване.

Итак, где-то за неделю до 31-го декабря я решил посетить гипермаркет за Кольцевой дорогой. Ну прикупить заранее спиртного, закусок, мишуры для елочки. Люблю я большие магазины, ходишь как по выставке достижений народного хозяйства, смотришь на изобилие и невольно настроение поднимется. Если, конечно, не зацикливаться на ценах. А куда еще в нашей стране, скажите мне, пойти? Театры, музеи, спортивные клубы? Так не находишься теперь, накладно. И, главное, что получаешь взамен? Одни эмоции, от которых через пару часов и следа не остается. Здоровьем же, господа, заранее не запасешься.

Короче, приехал я в магазин пораньше, чтобы с народом не толкаться. Набрал в тележку все, что было нужно из продуктов, решил пылесосы посмотреть, мой в последнее время током драться начал. Кто был в том гипермаркете, знает, техника там находится на высоких, массивных стеллажах сбоку от входа и проходы между ними довольно темные, глухие и не просматриваются из зала. Свернул к холодильникам, прошел мимо электрических плит.

У стеллажа со сковородками стоит высокий мужик в темных очках и широком бежевом пальто. Оно сшито словно из паруса. Увидев меня, оглядывается по сторонам, хватается за сердце. Как порядочный человек, я разумеется, не мог пройти мимо.

— Вам плохо, гражданин, может, персонал позвать?