Бесплатный фрагмент - Криптомнезия

«Новинка»

Двадцать восьмое июня.

После отделения от материнской пуповины совсем беззаботных деньков в жизни остаётся мало. Двадцать восьмого июня, на следующий после ЕГЭ по информатике день, для некоторых начался редкий период совершенно свободных пробуждений и засыпаний.

Особенно ценен промежуток между школой и университетом тем, что предшествуют ему тревога и почти мистическая растерянность в пустых классах по заранее известным дням. Ещё лето перед студенчеством ценно тем, что после него не будет следовать ни одного лета с помаркой «иду в n-ый класс». Жизнь обещала меняться, но перед этим сладко замирала в тепле и безделье.

О волшебстве периода проживающие обычно не думают: жаркие дни, светлые ночи, никуда не надо, из уже тесного мира детей вылупился, но в мир взрослый ещё не попал. Даже если планируешь поработать или тебе не с кем делить радости и грусти, всё равно последнее после школы лето запомнится хотя бы из-за того, что оно «последнее после школы».

И вот Лёша Мебелёв проснулся утром двадцать восьмого июня беззаботным: баллы по только сданному предмету должны были быть известны только через неделю (в лучшем случае), потому и смотреть с расширенными зрачками на неаккуратные сайты ВУЗов мечты не было смысла. Оставалось ждать, а ждал Лёша спокойно и уверенно.

Запах свободы на тополиных разогретых облаках влетел не только к Лёше. Ибрагим Бадави, Кирилл Чапаев, Юра Милонов — Лёшины друзья — тоже проснулись раньше полудня, потому что двадцать восьмое июня — день, когда они все вместе собирались эксплуатировать свою мимолётную беззаботность.

Друзья собирались к озеру на машине. Каждый пункт их плана разил всем тем, что все взрослые мечтают вернуть или пережить (если в своё время упустили): ехать собирались на рабочей машине отца Кирилла, закупили яблочный сидр, место у озера обещало быть красивым, песочным и безлюдным. Промусоленная в сети и на переменах давняя идея дожила до своего двадцать восьмого июня.

Лёша не ворочался во сне, не просыпался, его собственные руки ему не мешали — при его условиях странно, но он наловчился спать в своей узкой кровати (хотя он ассоциировал её с гробом). Утро ткнуло солнечным зайчиком в закрытые его глаза через висящие напротив кровати настенные часы. Далёкое от нежности пробуждение, но подстать дню — бодрость за двадцать минут до будильника, длинный интересный день впереди.

Ванная. Провёл рукой по стакану с щётками в поиске своей среди родительских. Большие Лёшины глаза ещё медленно моргали и слипались, поэтому утро у него шло наощупь. Вверх-вниз, вглубь-наружу, влево-вправо — много раз. Мягкая жгучая белизна пухла и колола в полости, пока Лёша её не сплюнул. Вверх-вниз, вглубь-наружу, влево-вправо — много раз. Пластмассовые волоски тёрлись, вода бежала. Лёшин мозг постепенно приступал к своим обязанностям.

К концу водных процедур он заметил, что пританцовывает в каком-то ритме. Только приступивший к своим дневным обязанностям мозг выполнил свою первую задачу — откуда-то из пучин вспомнил песню. Песня была хороша, песня была для двадцать восьмого июня.

Потому что мне хорошо!

Летящая в небо рысь

Нарушаю все законы!

Я гоночный балииид!

Я мчу без оглядки, меня не остановят!

Весело сбежал по лестнице. Предвкушение. Предвкушение солнца, предвкушение лиц друзей, предвкушение дороги, предвкушение ласкающей прохладной воды.

Тёплая пищащая дверь, тёплая даже со стороны подъезда. Открылась. Усилие. Одна за другой Лёшины черты поздоровались с улицей. Портрет человека в самом своём цветении, ещё не сбросившего последнее округлости: незасеянное поле, взрытое, без борозд, с сорными короткими прорастаниями. Куда ни поворачивалось поле — ослепляло. Неоновая трава прожигающе брызгала, асфальт светил ярко и серо, белые панели домов агрессивно щипали за края угла обзора. Аквамариновая бесконечная ткань диодов, фрагментарно закрываемая перистой стекловатой. Плазменный желтый блик на оптике. Зажмурился, улыбнулся. Хорошая погода в Гехимнисбурге.

Когда друзья составляли план, каждому выпала своя задача.

Самая ответственная и сложная часть была за Кириллом — он отвечал за транспорт. Ребята считали его хорошим и ответственным человеком, но тугодумным и наивным. Только за глаза и в шутку к нему применяли существительные на букву «д». Никто за это не любил его меньше, потому что в компании он был спокойно-приятным. После девятого класса он ушёл в колледж, но его связь с друзьями от этого не ослабла.

Ибрагим был в более близких отношениях с Кириллом, чем остальные — Ибрагим бы даже пошёл вместе с Кириллом в колледж после девятого, но проучиться лишних два года его заставили родители. Доводы о возможности получения высшего образования после специального не помогли, поэтому Ибрагим сдавал ЕГЭ и готовился идти в ВУЗ. Нормально было бы настоять на своём решении, но в Ибрагима было вшито избегание конфликтов с авторитетом. Это не уменьшало качество его жизни, потому что у него была большая семья с глубокими, широкими и со всех сторон живыми корнями — двигаясь в направлении мнения родни, Ибрагим не тревожился остаться один на один с трудностями. Именно он предложил идеальное место для отдыха у озера, там он был семьёй.

Юра с краткого наблюдения мог показаться прибором отдельным от товарищей, а то и вовсе «запасным». Заблуждение. Он был социально пассивен — не более. Мало говорил, общий спор привык слушать или игнорировать. Когда было надо, Юра очень лаконично комментировал ситуацию. Меньшую часть времени — во время бесед тет-а-тет — он показывал себя с другой стороны. Двум готовым ушам Юра мог часами хвастаться опытом в MMORPG, пересказывать научпоп-видео и статьи из Википедии, рассказывать про новую музыку. Он имел много поверхностных и чуть углублённых интересов из самых разных областей. Друзья называли его умным, а он себя признавал всего лишь эрудированным.

Из своих друзей Юра был наиболее успевающим в учёбе, помогал и друзьям разбираться в материале (или давал с себя «скатать»), за что был отдельно любим и уважаем друзьями. Кирилл, Ибрагим и Лёша были уверены, что Юра наберёт свои запредельные баллы на ЕГЭ и будет учиться в столице. Это простимулировало друзей ни в коем случае не терять удачных возможностей видится, так что Юра, хоть того и не знал, сильно мотивировал друзей обязательно воплотить «двадцать восьмое июня» в жизнь. В том была его роль.

Лёша Мебелёв. Первое впечатление от него у всех было устойчиво положительное, второе тоже, третье, четвёртое… Он был способен оставить любое количество хороших впечатлений, потому что «особо весёлую» свою сторону он являл только среди тех, кто мог её принять. Понимали Кирилл, Ибрагим и Юра следующее: небольшие акты вандализма, мелкое воровство (в чисто увеселительных целях), провокации, беззлобные проникновения и «перфомансы». «Перфомансы» — это что-то такое, что совмещает в себе вандализм, воровство, провокацию и проникновение. Глубоко в душе Лёши наверняка жил большой человек большого искусства.

Самым большим шедевром в его «карьере» друзья и он сам считали вынос целого унитаза из школьного туалета. Разумеется, друзья ему помогали, но самое сложное он делал сам. В итоге всё было исполнено так профессионально, что четверым ничего за это не было. Сложная, почти военная операция, чётко спродюсированая и, конечно, незабываемая. Удаление хлипких болтов с неподключенного к водопроводу унитаза провёл сам Лёша, тащили фаянс через пожарную лестницу друзья вместе, оставили под деревом на школьном дворе. Авторство выдающегося хулиганства осталось для администрации школы секретом. Из Лёши собирался расти успешный руководитель — как раз он и спроектировал поездку в том виде, в котором она состоялась.

В десятом классе, когда команда в учебное время стала меньше, перфомансы сначала заредели, потом совсем ушли. Могло показаться, что Лёша Мебелёв тривиально перерос вредительство и нашел своей энергии полезное применение.

Нет.

Однажды в откровенном разговоре Юра высказался насчёт «перфомансов», и Лёша всё взвесил и решил искать другой выход своей тяге к эпатажу. Издевательства над порядком перенеслись в онлайн-игры и секцию комментариев в соцсетях. Лёшу теснила эта перемена, весь последний учебный год он полухандрил, не подавая виду. Двадцать восьмого июня Лёша Мебелёв планировал быть таким же весёлым, как давно. У него было предчувствие, что и без его «перфоманса» должно случиться что-то эдакое.

Марево от асфальта держало поле зрения, искажало и размывало, как скупая обработка текстур окружения. Сливающиеся с электрическими столбами забитые зелёностью (#00ab60) деревья, исполненные трассировкой маленькие тени под людьми, предметами, растениями.

Черный минивэн с разрезанной открытостью двери надписью «Карнавал». На капоте широко улыбалась наклейка клоуна. Внутри Лёшу уже ждали трое. На прыгающих ногах Лёша подошёл. Все во все зубы, смешки, рукопожатия.

— Ну чё ты? Залезай давай, нам ехать ещё.

Ибрагим затянул Лёшу в машину.

— А сейчас сколько? — Лёша заковырялся по двум узким карманам в поиске телефона.

— Уже без десяти, — весело ответил через плечо сидящий за рулём Кирилл.

Играла музыка.

Сквозь спинки кресел Лёша протиснулся к друзьям. Юра молча улыбался в открытую на телефоне карту, Кирилл нервно перекладывал руки с панели, с панели на руль, с руля на проигрыватель, с проигрывателя на руль, с руля на зеркало заднего вида, потом обратно на руль. Ибрагим смерил Лёшу взглядом и, не найдя ничего в руках или на спине, спросил:

— А ты чего без всего?

— Э, — Лёша глянул вглубь салона, где располагались два лежака, сумка-холодильник, три вещевых мешка и сложенный брезент, — налегке!

— А плавки? — спросил Юра, приподнял бровь.

— Рыбу на червя ловить будешь? — Кирилл отвлёкся на мгновение от дороги ради гениальной искромётной шутки, в коей метафоры и глубины больше, чем может осознать средний человек.

Все засмеялись: Кирилл довольно, сконцентрированно на дороге и ушах (чтобы слышать результат своего юмора), Ибрагим раскатно во весь голос, Юра сквозь кривые губы «хы-хыкал». Лёша не смеялся, а пораженчески-иронически поджал губы. Глазами, однако бросил бессрочную дружескую угрозу тоже над ним пошутить.

— В трусах буду, обсохнут.

Остаток смеха. Потом разговоры длиной сто сорок четыре километра от города со средней скоростью семьдесят два километра в час.

Летний северо-западный ландшафт, с жиденькими лесополосами, заброшенными полями и шествиями борщевика. Ярчайший фонарь иллюминировал в Карнавал-мобиль, приводил его к общей по местности температуре. Встречные автомобили бешено врезались в пустоту слева.

Под бодрое дробное булькающе-дрожаще, без малого безумно, брызгает бездумным бегом и битом. Быстрое бурчание с обидной богу бранью про зарабатывание бабок и «блядей», бережно облизывающих бицепс. Наблёвывает брасом, разбазаривая про бедность и безропотность плебса, забредает бредом о бездарный батлерах, да так, что башка набекрень.

В общем, играл рэп.

По сторонам мелькали билборды с яркой невидимой рекламой, они оставляли на периферии градиентный след: от синего к желтому, от желтого к белому, от белого к зелёному, от зелёного к красному, от красного к синему. Пунктир бледных отражателей на дорожном заграждении сопровождал машину, пока та послушно разметке накатывала километр за километром. Непостоянная скорость в усреднении была равна семидесяти двум километрам в час.

— Так я говорю — бизнес надо делать! — Лёша с чувством доказывал держащему руль Кириллу, — работать на дядю никакого смысла, если хочешь нормальных денег.

— Да ну этот твой бизнес. У меня специальность хорошая.

— Надо добывать успех, а не в офисе сидеть, как лох.

— Нормально… — Юра с саркастичным удивлением.

— Уж лучше работать. Какой бизнес, когда кризис? Придумай, что продать, ищи клиента, ищи деньги, дрочи документы, — Ибрагим высказался и схватил свою голову так, словно даже мысли о документах его раздражали.

— Хм, — Лёша задумался, — так поэтому в бизнесе главное — команда. Каждый выполняет свою часть, в которой хорош. Ну, вот как мы, например.

— И кто тогда начальник, — Кирилл даже оторвался от дороги.

— Э, а не пофиг? — Лёша потерялся в вопросе.

— Нихрена себе «пофиг», — Ибрагим посмеялся и прожестикулировал в Лёшу, — а кэш и хайп кому тогда?

— Кэш поровну! — в этом вопросе он не потерялся, — или по вкладу. Как договорятся.

— Без начальника никто не договорится, — Кирилл сказал это специальным «заканчивающим» тоном.

Иногда Кирилл мимолётно важничал в интонациях и формулировках, потому что чувствовал за собой превосходящий жизненный опыт: он первым из друзей заменил слова «урок» и «учитель» на «пара» и «препод», он имел водительские права и работал летом, пока остальные прохлаждались. Он иногда словно забывал об отсутствии разницы в возрасте. На самом деле «забывать» не приходилось — всегда он ощущал себя на три-четыре года старше друзей.

— Ну ты это, — Ибрагим толкнул приунывшего Лёшу, — если всё-таки бизнес бахнешь, про нас вспомни.

— Пф, — Лёшка дунул расслабленными губами, как лошадь, — у тебя-то всё готово уже, тебе мой бизнес зачем?

Большая семья Ибрагима Бадави владела крупной сетью столовых, обеспечивающих питание школ, колледжей и университетов. Дальнейший жизненный путь Ибрагима независимо от образования должен был идти рука об руку с этим.

— Ну лямчик на сбер кинешь? Пэжэ! — Ибрагим подтрунивал.

— Да хоть два, Ибря… — Лёша вынул из шорт под-систему, запаровозил.

— Спасибо, брат! — Ибрагим, улыбаясь, протянул просящую никотиновую пластмасску руку.

— Только сам мне кинь три, — продолжил Лёша с ироний. Соснул дым ягодного аромата, передал «сосалку» Ибрагиму.

— Ребят, ну вы чего? — Кирилл нервно оторванной от руля рукой отогнал от себя дым, — потерпите.

— Так окна же открыты, — Лёша принял свою пластмасску от Ибрагима, — не задымим.

— Пропахнет — отец убьёт.

— Это же «лесные ягоды» всего лишь, — сказал Ибрагим и всё-таки погнал никотиновый дым в сторону окна.

— Думаю, начальник — это «корпоративная воля».

Молчание.

— Нифига выдал, — Ибрагим погрозил пальцем Юре, — то-то ты со сложным ебалом сидишь.

— Это ты про что? — Лёша уже забыл ушедшую часть разговора.

— Про начальника в коллективе. Думаю, можно совсем без него. Начальником может быть отсутствие начальника.

— Ой, не надо только этой душнины, — Кирилл заморщился, но не от Юры, а от сползшего с зенита на лобовое стекло солнца.

Юра не продолжил. До наступления длительного молчания, Лёша затребовал развития мысли:

— Так чё там?

— Думаю, всё равно управляют деньги и всё такое.

— А, ты об этом, — Ибрагим, вроде, готовился удивиться, но с удовольствием разготовился, — это-то понятно, деньги — это круто.

— Согласен, — Кирилл снова сказал это «заканчивающим» тоном.

Лёша не выразил согласия (но был согласен) потому что видел, что Юра вот-вот продолжит мысль.

— Компания же использует деньги для роста. Следовательно, компания управляется ростом. Так как «компания» состоит из людей, она тоже живая — люди же живые. И рост свойственен всему живому — поэтому компания это организм…

— А вот и нихуя! — Ибрагим перебил Юру и махнул в его сторону рукой, — вот у моего дяди шаурмичная на Левина шестнадцать, (где мы едим после школы) мне кажется, это лишняя вставка. Она немного немотивированная как будто, да и из следующей фразы и так понятно, что они там бывают, нифига не растёт. Открыл четыре года назад — не растёт. Даже наоборот: кресла рваные и долги.

— Как у него дела, кстати? Мы у него с экзаменов не были, — Кириллу это было интереснее разглагольствования о природе бизнеса.

— Да нормально. Был у него недавно — он себе нанял женщину какую-то помогать. Клёвая милфа, но соуса не долила.

— А говоришь, ничего не выросло, — заметил Лёша.

— Да разве рост? Платить-то ей надо, а выручка та же.

— А время? Времени же у дяди Измаила стало больше, сил меньше тратит. Тоже рост ведь.

Лёша был очень доволен своим аргументом.

— Да всё это шило на мыло. Давайте на обратном пути к нему похавать заедем? — Кирилл обернулся к друзьям предлагающе.

— Давайте. Сделают нам как в прошлый раз, с чернично-брусничным, — Ибрагим провёл языком по верхним зубам, вспоминая тот вкус.

— Мне тогда не вкатило, обычная лучше. Говно хипстерское, — Кирилл отмахнулся.

— Сам ты говно, — Ибрагим продолжал вспоминать языком уже по передним зубам, — черника и брусника всегда были имбой к мясу.

— Бля, но не в шаурме же!

— А что такого? Я вот обычную есть не могу после того, как ту попробовал. Я пытался как-то дома такую сделать…

— И говно получилось, а? — Лёша подтрунил.

— Потому что у меня лаваш был не такой и овощи. Там надо было, короче, не огурцы и помидоры класть, а…

Параллельные разговоры шли не пересекаясь, как не пересекались левая и правая границы дороги. Юра рассказывал Лёше про «метафизику бизнеса», Ибрагим и Кирилл спорили о еде. От такого сочетания разговоров воздух в салоне был и томным, и голодным одновременно.

Времени было немного за полдень, то есть самое противное для противников жары. Заветная концовка дороги «туда» (она же завязка дороги «обратно») была близка. Дважды между порослью кустов и деревьев Юра видел водную гладь, но она мигала слишком быстро, что бы он успел хлопнуть кого-нибудь по плечу и показать в окно.

После проезда нескольких билдбордов про опасность быстрой езды и недвижимость в Калининграде, карнавал-мобиль въехал в деревенский некрополь. Заброшенные жилые чахлости, зелень, бежевый монолит здания местной администрации, когда-то цветные заборы, уныло-яркая вывеска «продукты» с красными толстыми буквами на выцветающем в оливковость фоне, светофор. Сонно волоклась пара старушек.

Жилой отрезок дороги заставил ползти медленно, но после всех знаков Кирилл снова набрал скорость. Провожал из некрополя не дорожный знак, а билдборд. Строительная компания «Перпетуум» в лице нарисованного человека с головой-молотком отчитывалась о спектре услуг:

— Проверим

— Починим

— Построим

— Блин, ребят, а как думаете, Юля со мной после выпускного согласится погулять? — Лёша давил на лице прыщ, разглядывая себя в зеркале заднего вида.

— От зеркала отвались, — буркнул Кирилл.

— Да никого на дороге нет, че ты? Я просто думаю: позориться или не звать.

— Нравится, что ли? — Ибрагим скорчился ехидно.

— Ибря, — Лёша оторвался от зеркала, чтобы очень серьёзно посмотреть на Ибрагима, — сейчас вообще не об этом.

— Ну ты, конечно, мда.

— Это ещё почему? — тем же серьёзным взглядом Лёша посмотрел на Юру.

— Ты ещё недавно с Дашей хотел. Она на тебя даже гадала, я слышал — ровным голосом сказал Юра, очень внимательно читая что-то в телефоне.

— Ахахах, чего?! Даша?! — Кирилл снова оторвался от дороги, чтобы посмотреть на краснеющего Лёшу.

— Ахахаха, симп, блин, — Ибрагим удовлетворился видом смущённого (и жалеющего о поднятии этой темы) Лёши и повернулся к окну, — а так да, Юля получше будет. Год назад не особо была, а в этом году у неё сиськи выросли, и ваще стала.

Дальнейший разговор после паузы пошёл о совсем другом, но в салоне ещё недолго висела коллективная мысль о том, ни Кириллу, ни Ибрагиму, ни Лёше, ни Юре после этого лета не придётся отмечать развитие тел одноклассниц. Никогда.

Меньше чем через три километра от некрополя после перелеска завиднелось. Пассажиры увидели. Стремительно и неуклюже, махая руками, человек из-за деревьев. Его ноги перебирались словно сами по себе, ступали неровно — можно было решить, будто они на каждом шаге подворачивались. Одна рука активно и высоко, вторая — медленно, бессильно. Крик усталого бледного лица. Приближался к обочине. Кирилл замедлил ход.

— Стой-стой, ты че творишь?! — Ибрагим схватил Кирилла за плечо.

— Человеку нужна помощь.

Машина и изнеможённый человек из леса сближались.

Юра и Лёша прильнули к окну, чтобы разглядеть незнакомца с обочины. Шаркающий лысый мужчина старше средних лет. В убитой кожаной куртке, всеми способами измазанных джинсах и облепленных глиной берцах. Грязная сумка с надписью «ZIP».

Полная остановка транспорта. Лысая голова низко проплыла под правыми окнами, потом под лобовым. Кирилл заглушил музыку. Ибрагим сидел с выпученными на окно двери глазами, не моргал. Юра тихонечко заблокировал большую салонную дверь и, судя по опустевшему лицу, прислушался. Лёша возбуждённо наблюдал за ситуацией, дёргал ногой.

— Помогите.

Бритый мужчина встал перед опущенным стеклом Кирилла.

— Что случилось?

— Бандосы.

Кирилл обернулся в населённый Ибрагимом, Юрой и Лёшой салон. Ему нужно было мнение друзей. Ибрагим помотал головой (и случайно пересёкся с незнакомцем взглядом), Лёша из-за кресел кивал головой с улыбкой на лице. Юра не успел взвесить все «за» и «против», поэтому его голова была неподвижна. Решение пришлось принять Кириллу:

— Ну, садись.

Три трудных шага по асфальту. Юра отпер дверь. Отражённое от асфальта солнце влилось в полость карнавал-мобиля.

Шрамированный с опухлостями бледный глобус со складками вокруг каждой черты смотрел страдальческими голубыми впадинами. Присмотрелся исподлобья к Юре и Лёше. Влез в салон. Юра и Лёша подальше от нежданного пассажира. «Не воняет, не бомж хотя бы» — Лёша рассматривал пришельца. Не только он — все четверо изучали пятого. Наизучали следующее: наколки на покрытых запёкшейся грязью пальцах с перевязанными бинтами кончиками, сбитые костяшки, глина на всей одежде, майка-алкоголичка, может быть, когда-то белая, объёмное тёмное пятно на месте левого уха, подбитые глаза, вбитый, заживший, а потом, видимо, снова вбитый опухший нос, сросшийся с остальным лицом. Неизвестный находился в плохом состоянии.

— Нам бояться? — спросил Кирилл с тщательно замаскированным беспокойством.

Подобранный издал стон, пока усаживался. Взглотнул и ответил:

— Нет.

Очень хриплый голос.

— Может, скорую? — Ибрагим смотрел на раненного, но обращался к Кириллу.

— Еблан? — шепотом Юра одёрнул друга от глупой идеи.

— А ты кто? — спросил Лёша без тени беспокойства.

До Лёшиного вопроса взгляд раненного был окрашен только радужкой и болью. После вопроса взгляд нового пассажира мимолётно окрасился удивлением и надеждой.

— Рома Ногтев.

— Как это ты так?

Рома Ногтев издал выхлоп с кашлем, измерительно-твёрдо смотря на твёрдо-любопытно смотрящего Лёшу. Начал.

Чёрная кабина карнавал-мобиля, как блестящая клякса чернил на бумаге, отсвечивала на лоне природы. Десять минут назад она снашивала резину о забывшей ремонт дорогу. Остановлена на обочине, в метре от канавы, совсем рядом с по-летнему пышным естественным хромокеем. Лиственный хромокей, тянущий к небу свои текстуры, служил автомобилю красивым фоном, а для местных существ — всем обозримым пространством. О чём-то своём птицы, тихонько о насущном грызуны и насекомые. От ветра скандировали деревья. В хромокее хранили молчание затаившееся. Пристально из фона следили за карнавал-мобилем.

— Свои обидели, — трясущейся рукой Ногтев держал сигарету, — братки не поняли, что отойти хотел. Без шума выйти нахер, без хуйни. А надо было втихую…

— И это тебя свои? — у Ибрагима дрогнули слова.

— Они отморозки! — Ногтев почти прикурил, но пальцы ослушались, — поэтому слиться жопа чесалась.

Застыл со стеклянными от воспоминаний глазами.

— Добросьте до города, парни, ради бога.

— Ладно, тут рядом совсем, — Ибрагим, успевший даже в своей смуглости побледнеть, выдохнул.

— Ты его в той жопе оставить хочешь? Там и больнички может не быть, — Лёша наклонился к Кириллу, — давай развернёмся к нам. Всё равно день длинный.

— Нихера себе… — Юра массировал виски.

— И что нам теперь, прям назад ехать? — Ибрагима ввела в дрожь Лёшина идея ехать назад.

Кирилл активно с силой воздух ноздрями туда-сюда, туда-сюда. Спринт взглядом через машину — несколько кругов. Воздух — туда. Воздух — сюда. Туда. Сюда.

— К нам повезём.

— Бля, ребят, может быть, ну его нахуй, а? Юра, скажи что-нибудь — это же пиздец.

Ибрагим умолк, когда его голос настолько перекрутило, что за следующим словом должны были бы потечь слёзы.

Машина тронулась. Развернулась не по правилам. Поехали.

— Ибря, спокуха. Не ссы, — Лёша стабилизировал Ибрагима за плечи, — докинем и всё. Считай, забыли что-то и вернулись забрать.

— От души, пацаны, бля буду — не останусь в долгу. У меня всё забрали, но придумаю, за мной не встанет. Кому как смогу — помогу.

— А сумка? — спросил Лёша, покосившись на сумку «ZIP».

Некрополь прокручивался в окнах в обратном направлении. Ларьки, захолустья, монолит и дорожные знаки встретились в обратном порядке. Задом наперёд билборды отсвечивали от синего к красному, от красного к зелёному, от зелёного к белому, от белого к желтому, от желтого к синему. Солнце больше не липло к лобовому стеклу.

Болезненно Ногтев нагнулся к своей сумке. Сильно морщась от боли, слабым неполным движением расстегнул молнию. Диски, кассеты, пухлые коричневые папки, жесткие диски. Лёша, Ибрагим и Юра тянули шеи к внутренностям сумки, чтобы их разглядеть. Сбиты с толку: были варианты «оружие», «куча денег» и «останки». Ибрагим и Лёша совсем потерялись, Юра после короткой мысли предположил новые варианты: «компромат», «улики», «данные крипто-кошельков». Кирилл запоздало тоже обернулся к сумке, но не стал разглядывать и гадать — сразу спросил:

— Это что?

— Чтобы выкусили бляди… — Ногтев закрыл глаза и громко взглотнул.

— Пиздец, пиздец… — Ибрагим кусал пальцы, совсем забросил попытки держаться в руках.

— Ибря, заебал, хватит ссать. Будешь ныть — Кирилл тоже волноваться будет. И полетим с дороги все. Вот, пристегнись лучше.

Кирилл покосился на Лёшу с явным выражением лица «не смешно». Юра смотрел с тем же.

Незримость. Для Кирилла, Ибрагима, Юры, Лёши и Романа были незримы те, кто бесшумным галопом мчали им в спину навстречу. Должно быть, неживая окружающая природа могла бы помочь кому-то сбежать или догнать. Но не делала. Облака шли вдоль и поперёк неба, насекомые отбивались от луговых коров хвостами, электрически столбы плели гнезда на птицах.

Лошадь живая имеет в себе около пятнадцати лошадиных сил. Пятнадцать на три во второй степени — сто тридцать пять. По совпадению, идеально точное описание мощности двигателя карнавал-мобиля. Тёплый воздух. Искажённые отражения неба, деревьев и периферии проплывало по изгибам кабины.

Доехали.

Циклы светофоров, сонные пешеходы, косильщики травы мощным жужжанием расщепляли траву на запах. Тихо звучало радио. Молча все пятеро его слушали.

— Тем временем, напоминаю, у нас действует стол заказов. У нас как раз звонок! Слушаем.

— З-здравствуйте, меня слышно?

— Здравствуйте, да, вас слышно, уважаемая мудрого возраста, как вас зовут?

— Пирожнева Лариса Викторовна.

— Очень приятно, Лариса Викторовна. Какую музыку хотите?

— Да-да, э, сейчас… можно, пожалуйста, девятую симфонию Бетховена, ре минор, четвёртая часть, престо, «Ода к радости».

— Лариса Викторовна, не выёбывайтесь. Для вас играет популярная песня «нон-стоп» группы «Пошлая Долли».

Карнавал-мобиль остановился у кинотеатра «Гордость». Гуляли люди: пожилые женщины, влюблённая пара, заезжие столичные хипстеры, группа подростков, ровесник, старик крайне интеллигентного вида, симпатичная девушка, по которой было бы незазорно пускать слюни, человек в деловом костюме, куклуксклановец, с иголочки одетый толстяк.

— Может, в больницу? Зачем в кинотеатр? — спросил Кирилл, обернувшийся с водительского на Ногтева.

Тот же вопрос вертелся у Лёши и Юры. Ибрагим был без вопросов: очень активно что-то писал в телефон.

— Нет. Сюда, — Ногтев открыл дверь и вытащился через неё.

— Удачи!

Лёша единственный оставался лёгок и улыбчив, за что Ногтев твёрдо на него посмотрел. Друзья на Лёшу тоже посмотрели с тяжестью.

— Осторожней, фраера. Спросят про меня — молчите. Спросит Керкер — молчите со всей силы. А то вляпаетесь.

— Крекер? — переспросил Юра.

— Фиолетовый.

Никто ничего не понял, четверо ждали дальнейшего объяснения. Где-то фибрами уже начали понимать опасность. Ибрагим сразу всё понял, поэтому и написывал родителям с просьбами поскорее забрать его в деревню на месяц-два. Юра тоже всё понял, но реагировал на это спокойнее, нежели Ибрагим. К Кириллу осознание опасности пришло последним, поэтому оно не успело оформиться в поведение. Лёша чувствовал опасность, но понимал, насколько это глупо: машина не его, подобранный человек им действительно незнакомец, никак особенно ему не помогли. Состава преступления не было.

— Они жёсткие, на рожон не лезьте. Будут пальцы гнуть — сидите ровно. Рамсы попутают — терпите. Не порешают, если не за что будет. Ветер с вами.

Дверь минивена закрылась. Роман Ногтев побрёл в сторону кинотеатра с сумкой наперевес. Он полавировал между прохожими и фатально пропал из виду. Пассажиры карнавал-мобиля смотрели вслед, а когда тот простыл, заговорили. Робко.

— В полицию? — Ибрагим уже набрал «112» на телефоне.

— Зачем? — Лёша нарочно постарался прозвучать комично-спокойно, — всё же хорошо.

— Бля, Лёша, это, сука, не шутки! — Ибрагим юмор не оценил, его голос нервно лязгнул.

— Я и не шучу, — утрированно пожал плечами и помотал головой, — что случилось-то по-твоему?

— Ты идиот?!

Ибрагим выскочил из своего переднего сиденья в салон к Лёше и Юре. Агрессивно взял Лёшу за предплечье. Прошипел:

— Какой-то, блять, бандит тут сидел, а ты шутишь!

— Тут никого не было, — Лёша передразнил Ибрагима подражательным шипением, — помню, что нам сказали молчать.

— Ты непроходимый ебучий даун, Лёша, пошёл ты нахуй! — убрал руки от друга, переглянулся с Юрой и Кириллом, — звоним в полицию, пусть разбираются. Скажем, он нам угр…

— Слышь! — Лёша толкнул Ибрагима так, что тот недоговорил и прикусил себе язык.

— Ай, сука!

— Лёша, ты чё творишь? — Кирилл расстегнул ремень безопасности и тоже вкорячился вглубь салона.

— Мы просто его довезли!

— Пацаны, вы чё…

— Сам бандит что ли, раз спасать хочешь?!

— Я тебе сейчас уебу!

— Лёша! Лёша, блять! Ты что творишь?!

— Пидор, отъебись от меня!

— Вы сейчас мне машину перевернёте! Юра, Помоги!

— Пиздец, пиздец, пиздец…

— У берите его от меня!

Лёша и Ибрагим подрались в машине. Кирилл и Юра смогли быстро разнять их — не успели и ударить друг друга. Когда оба довысказали друг о друге мнения, началось остывание, назрел конструктив. В полицию решили не обращаться потому что их самих могли привлечь за что-нибудь, а ещё отцу Кирилла могло прилететь за попадание машины «Карнавала» в какой-то переплёт с бандитами. Вместо этого Кирилл всё честно расскажет прожившему «девяностые» отцу и попросит у него совета «как быть?», а уж как он за это на него наорёт — дело десятое, когда есть опасность перейти дорогу какому-то Крекеру. Юра для себя решил ждать совета отца Кирилла и поддержать в любом случае, а до тех пор ничего не делать — лучшим решением для него могло быть только всерьёз обдуманное решение. Лёша решил просто ничего не делать. Ибрагим после всех оскорблений объявил о своём намерении уехать куда-нибудь подальше как можно раньше и на как можно более долгий срок.

— И что нам делать? В смысле, прям щас, — Ибрагим бледный и потный своим болезненным видом требовал свежего воздуха и близости к воде.

— Ладно, давайте дальше ехать к озеру. Надо как-то расслабиться.

После этих слов Лёша оказался окружен удивлёнными взглядами друзей. Юра и Кирилл мысленно усомнились в адекватности Лёши, а Ибрагим не усомнился, потому что с концами разуверился после перепалки.

— Ибря, давай я тебя до дома довезу, а то тебе плохо походу.

— Башка болит, — Ибрагим бросил полный обиды на Лёшу, — отвези, пожалуйста.

— А я тогда тут выйду, мне тут близко, — Юра сказал это тихо, словно себе под нос, и вышел из машины.

— Я с тобой тогда пройдусь, — Лёша выскочил из салона и закрыл за собой дверь, не дождавшись ни реакции, ни взглядов Кирилла и Ибрагима.

Только попытался Лёша открыть рот, дверь Карнавал-мобиля ненадолго открылась. Обернулся. В лоб на скорости прилетела его под-система, ранее, похоже, выпавшая во время драки. Отскочив от лба, «парилка» упала на асфальт и, к удивлению, осталась цела. Из двери высунулся Ибрагим:

— Не теряй, гандон!

Дверь сразу закрылась, машина тронулась. Карнавал-мобиль уехал.

Улица. Брусчатка. Неухоженные газоны с собачьими отложениями, машины, медлительные троллейбусы. Юра и Лёша говорили.

— Не, скажи же — «ненормальный»! — Лёша одной рукой тёр покраснение на лбу, а другой держал под, ища повреждения.

— Ты драться полез сам, чё выёбываешься?

— Ну не делать же так. Друзья всё-таки.

— Лёш, ты сейчас прикалываешься что ли?

— В смысле?

— Ты почему на Ибрагима прыгнул?

— Да потому что дебил он, — Лёша сказал об этом легко, словно с Ибрагимом он не одиннадцать лет близко знаком.

— Так.

Юра остановился. Вынудил этим и Лёшу тоже остановиться. Серьёзно и осуждающе всматривался в простолицего друга с намётанной на лбу шишкой. Молчание. С дерева рядом с друзьями замертво упала чёрная крупная птица. Продолжили:

— Почему ты это делаешь?

— Делаю что? — на самом деле Лёша понимал, о чём его спрашивали.

— Притворяешься, что тебе похуй. Ибрагим предлагал звать полицию, а тебя это так взбесило, что ты полез драться. С Ибрей. Считай, ни за что.

— А как по-другому? Он бы позвонил — и что бы мы делали?

— Нормально нельзя было?

— Так он же истерил. Такого не остановишь по-другому.

— Сам-то будто не истерил.

— Не истерил.

— Сорвался.

— Не сорвался!

— Что тебя так задело, что ты так себя…

— Всё! Хватит! — Лёша оборвал, отмахнулся, пошёл дальше.

Юра за ним.

— Почему тебе не похуй на бандюгана? Это ты из-за этого взбесился, а не из-за того, что нас на бутылку посадят заодно с ним.

— Бля, Юр, ну нафига ты спрашиваешь?

— Да потому что, блять, что с тобой? Офигеть — проснулась в тебе доброта, и добротой этой хотел надавать Ибре, хорош!

— Так, стой, а что, по-твоему, надо было его ваще бросить? Или сдать сразу?

— Я этого не говорил.

— Ну так всё! Забили, — выдохнул, — расскажи ещё немного про корпоративную волю эту. Или как ты её там назвал.

«Забили» в смысле «если мы продолжим говорить об этом, точно поссоримся». Юра забивать не собирался, но значение Лёшиного «забили» знал. В рассказе про «корпоративную волю» постепенно успокоился, потому что это помогло ему дистанцироваться от случившегося.

Смесь честно усвоенной школьной программы, научпоп видео, эрудиции и умения строить аналогии делала из Юры интересного собеседника. Идея «корпоративной воли», чистый продукт криптомнезии, заключалась в следующем: бизнес и общество развиваются с той же логикой, что и животный мир. По мнению Юры, всё держалось на «закономерности» и «подчинении» (и никак не на «oranus»).

«Закономерность» — это закон реальности, который невозможно преодолеть. Это законы живого, законы физики, законы общества — все открытые и неоткрытые «правила игры». «Подчинение» — это единственный выбор, доступный индивиду, способного осознать «закономерность». Заключается этот выбор в том, что ты живёшь в «закономерности», всецело ей подчиняясь, даже если ты сопротивляешься.

«Корпоративной волей» Юра назвал эту идею из-за того, что, во-первых, ему нравилось это словосочетание, во-вторых, это было весьма иронично. Корпоративная культура предполагает существование какого-то владельца компании (хотя бы держателя контрольного пакета акций), с которым знакомы очень немногие её сотрудники. Владелец может особо и не разбираться в конкретных делах: для того есть менеджеры, сотрудники, маркетологи и другие. Это они развивают компанию, в соответствии с «закономерностью» из-за своей подчинённости.

Выходило так, что начальником «всего сущего» была как раз недоступная полному познанию «закономерность», у которой все были в подчинении. Было в этом что-то приятно-теологическое, Юра гордился этой выдумкой и был благодарен Лёше как слушателю за возможность продемонстрировать плод «своего» интеллектуального труда.

— Охуеть.

Двое уже подходили к Юриному дому, девятиэтажному панельному монолиту, серому и лишённому отличительных черт. Стеклённые балконы светились ворованным солнцем. Со стороны подъезда, где остановились Лёша и Юра, всё было в тени: заросшая и ржавая детская площадка, тропинка к дремучей скамейке, окружившие урну окурки. На скамейке сидела одинокая старуха, неодобрительно глядевшая на Юру и Лёшу.

Оба её знали — это была Вера Дмитриевна. Она устраивала скандалы по поводу и без из-за Кирилла, Ибрагима, Юры и Лёши. То ей не нравилось, что они сидят на «её» скамейке, то поднимала шум из-за курения, то обвиняла их в живодёрстве (в тот раз они нашли котят и искали им убежище). Видя компанию друзей вместе, могла необоснованно и громко поносить их за мусор во дворе или шум по ночам. Лёша усугублял: ему нравилось подначивать её и провоцировать. Друзья не возражали и даже смеялись над лярвой вместе.

За разговором нервную Веру Дмитриевну Лёша и Юра не заметили.

— И всё-таки, Лёх, — Юра прервал совсем пустое разглагольствование Лёши о планах стать «мега-богатым», — почему ты так к этому бандиту? Ты же впервые его видел.

— Эх, — Лёха после «лекции» улучшился в настроении, поэтому «созрел» обсудить произошедшее, — жалко его стало, что его свои кинули. Так же ведь с каждым бывает. И ещё он ищет мести: ты же слышал, что он про сумку сказал? «Чтобы выкусили» — вот это у человека цель. Могу поспорить, эта сумка ему тяжело досталась. Просто захотелось, чтобы у его бывших «друзей» жопа горела. Ты ж видел, в каком он состоянии был. Нам помочь ничего не стоит же.

— Вот лишь бы реально не стоило.

— Да брось.

— Да вот не знаю! Вечно тебе на задницу каких-то приключений надо.

— А что мне, всю жизнь пропустить что ли?

В том, как Юра покосился на Лёшу после этого его вопроса, были смягчённые до внешнего безразличия презрение и осуждение за опасный инфантилизм.

— Как бы ты не насмотрелся в жизни на всякое с такой-то позицией.

Лёша ничего не ответил. Ответил ему взглядом «не слишком ли ты серьёзный?».

— А вот я за то, чтобы быть в безопасности. Это тоже та ещё задача.

— Верю, — грубая интонация от Лёши, — ну всё, пока, братец.

— Давай.

На том и разошлись.

Юра скользнул в подъезд, откуда дунуло прохладой. Лёша развернулся идти к своему дому и заметил Веру Дмитриевну.

— А мы теперь с бандитами! Скоро всех грабить будем!

Не услышала.

— И насиловать!

— Паразиты! — старая откликнулась и погрозила кулаком со своей скамьи, — полицию вызову! Сдам всех!

Уже в улучшенном настроении Лёша пошёл домой.

Родной Лёшин Гехимнисбург. Чудный маленький городок к югу от Калининграда. Хоть и провинция, но в городе было как будто всё: торговые центры, клубы, гигантский неотреставрированный театр, каток, ресторан «аППетит», свежеотстроенная стеклянная библиотека, тупиковый вокзал, бизнес-центр и много-много другого. Лёше не хотелось провести свою жизнь в этом городе, потому что в Гехимнисбурге, как ему казалось, ничего и никогда не происходит. Противопоставлять себя сонной атмосфере малой родины было интересно, но тяжело и утомительно. Хотелось увидеть насыщенную жизнь, хотелось встряски, крайних эмоций, удивительного, непознанного. Такого Гехимнисбург как будто не мог предложить.

Мало машин, широкие тротуары, извилистые тропинки, мусорные контейнеры с душой нараспашку, голуби асфальтового цвета. Лёша добирался домой. Дворы, поделки из шин (от лебедей до гусениц), множество кошек, дети. Вот уже дошёл и до своего серого панельного монолита в девять этажей. Дом.

Всего-то второй этаж. Привычное быстрое взбирание по лестнице — родная лестничная клетка, родная криво висящая картина «Утро в сосновом лесу», родное реагирующее на звук освещение. Обидно было за план «Двадцать восьмое июня», Лёша решил обязательно обсудить с ребятами новый план, например «Тридцатое июня» или «Первое июля».

Квартира Мебелёвых. На пороге перед дверью коврик для ног с портретом Михаила Сергеевича Горбачева, внутри квартиры ещё один коврик — Борис Николаевич Ельцин. Оба коврика куплены Лёшиным отцом, оба коврика обозначают отношение главы семейства к этим двум историческим личностям.

За приключениями дня Лёша успел проголодаться, поэтому после вытирания обуви о лица президентов он пошёл на кухню. Просторная, с пустым чистым столом в центре, светлая и приятная. Из холодильника Лёша достал кастрюлю супа, начерпал себе в миску, поставил в микроволновку. Миска докрутилась до теплоты, её содержимое стало пригодным в пищу, микроволновка пропела мелодию окончания работы. От запаха наваристого супа в животе урчало, трапеза должна была вот-вот начаться. Лёшу задерживал поиск подходящего видео на «Ютубе». Под щи Лёша нашёл себе ролик «Люди, о которых лучше не знать: Семён Рокин».

Перед просмотром Лёша вынужден был «насладиться» трейлером нового фильма. Многозначительные выражения лиц звёздных актёров, вспышки, пафосные фразы на чёрном фоне, взрывы, короткие вырезки из экшен-сцен, нагнетающая музыка — броский ролик на пятнадцать секунд. Фильм «Война всего хорошего против всего плохого» шёл в кинотеатрах уже неделю, все, даже не смотревший Лёша, уже успели вынести вердикт картине.

— Какое говно сейчас только ни снимают.

Началось желанное видео.

— Эпоха. Этим словом называют события во времени, которое можно как-то обобщить. Эпоха диско, эпоха ренессанса, эпоха компьютерных технологий. По названию всё понятно, не так ли? Не все одинаково поймут название «эпоха девяностых». Для зарубежья это время активного вхождения технологий в жизнь и политических потрясений. Для нас, для россиян, это то же самое, но неспроста у нас рядом с «девяностые» всегда идёт «лихие». Сегодня мы поговорим об одном из тех людей, что сделали эту эпоху такой «лихой».

— Семён Олегович Рокин, гражданин 1960-го года рождения, уроженец Гехимнисбурга.

«Ничего себе, земляк», — подумал Лёша, хлебая суп. Обычное для жителя маленького города удивление от упоминания его городка, отмечаемого не на всех картах.

— Возможно, не самая яркая личность своего времени, но дьявол, как говорится, кроется в деталях — Рокин целиком и полностью продукт своего времени, настоящий бандит, или, как принято говорить сейчас, успешный предприниматель. Перед началом нашего выпуска хотим порекомендовать вам стриминговый сервис — «Натфлекс». Многие очень просили — они вернули ту самую акцию. Теперь вы сможете по этому промокоду снова получить доступ…

Лёша перемотал на минуту вперёд.

— Рокин — личность скандальная. На его счету фарсовая избирательная компания на пост депутата Ярославской областной думы, множество обвинений в домогательствах, косвенная причастность к громчайшим заказным убийствам того времени, мошенничество, рэкет, спонсирование терроризма. Более всего известен за организованное им предприятие по отмыву денег через маленький театр в Гехимнисбурге. Эта была невиданная наглость, за которую он как раз и отправился за решётку вместе с администрацией того самого театра…

Не верил своим ушам. Ему не представлялось, что его город могли показывать когда-то по НТВ, федеральному телеканалу. Заинтригован.

— Так же он вёл дружбу с «Керкером», героем нашего предыдущего выпуска. Ссылку на тот выпуск вы можете найти в описании или тыкнуть в подсказки. ФСБ до сих пор не свело воедино запутанные ими клубки, не смотря на то, что оба уже давно в тюрьме и оттуда никогда не выйдут. Если вам интересно, чем таким эти двое занимались, что озадачили спецслужбы на двадцать лет вперёд, оставляйте комментарий к этому видео…

— Охуеть… — у Лёши ложка выскользнула из рук и плюхнулась в миску со всплеском.

Такие яркие точные совпадения обычно выбивают человека из реальности. Это с ним и случилось.

В повседневной жизни одно событие следует за другим по логическим закономерностям: сброшенный со стола стакан разобьётся. То же самое будет, если сбросить стакан со стола и тут же зажмуриться — результат не поразит. Если кто-то другой будет сбрасывать стакан со стола, закономерность останется такой же ясной (просто будет неподвластна наблюдателю).

Совсем иначе случается на выступлении фокусника — кружка бросается в тканевый мешок, а когда иллюзионист демонстративно выворачивает его наизнанку, ни кружки, ни осколков внутри не оказывается. Удивление. Ощущение нереальности. Как когда из-за уха достают монету, как когда находят выбранную тобой карту в целой колоде. Ещё удивительнее, когда сталкиваешься с таким удивлением не из-за человека и не под шатром.

Досматривать ролик Лёша не стал. От греха подальше не стал смотреть и выпуск про «Керкера-крекера», чтобы лишний раз не волноваться. Лёша верил в совпадения и облегчил себя мыслью о том, что случившееся — как раз оно и есть. Суп почти доел под стендап безымянного комика. Неловкий юмор с маленького экрана телефона успокоил окончательно.

Недоеденный суп Лёша оставил на столе, мысленно отложил его на «потом». Частая для него ситуация: всегда набирал больше, чем может.

Написал друзьям в общий чат с намёком созвониться и провести вечер в игре: «бригада го сегодня дт2??».

Ни Кирилл, ни Ибрагим, ни даже Юра не имели привычки мгновенно реагировать на сообщения, поэтому после отправки Лёша вернулся к «Ютубу». Из-за привычки что-то жевать при просмотре снова проснулся аппетит. Уменьшая объём сладостей в вазе для конфет, Лёша вгрызся в видео под названием «Майбах от Хендай: новый Genesis G90 — царь лимузин 2023 из Кореи; #дорогобогато #Hyandai #Дженезис». Обзоры на авто вызывали кратковременное ложное чувство достатка, которое действовало на Лёшу как медитация.

Содержание ролика соответствовало названию, он довольно его досмотрел, мысленно сравнив показанное авто с остальными ему известными. Не то что бы Лёша в обозримом будущем мог бы стать владельцем автомобиля класса «люкс», но «Genesis G90» он твёрдо решил не брать.

В рекомендациях к просмотренному оказался ролик любимого Лёшиного формата об автомобилях: «Купили БМВ и разорились — пришлось уничтожить! утилизация по-русски; #дорогобогато #BMW». Лёше хотелось увидеть уничтожение БМВ танком — он и увидел: старую E34 переехали от багажника к капоту и поперёк. Самая весёлая часть контента длилась две минуты. Остальное — реклама средства от коррозии, выбор бронемашины-уничтожителя, предыстория казнённой БМВ.

Металлические потроха автомобиля были ярко-оранжевыми. Это напомнило Лёше о его давнем желании покрасить волосы в рыжий, попробовать себя в новом образе. Покорный скрежет кабины под военными гусеницами надоумил его вновь обратиться к этой мысли и обязательно спросить у друзей, что они думают по этому поводу.

Ответа на Лёшино сообщение в общем чате до сих пор не было. Никто даже не прочёл сообщения. Он не собирался терпеть дальше. Начал групповой звонок в том же чате, чтобы привлечь внимание.

Музыкальные гудки. Лёша ушёл с кухни к себе в комнату, сел в крутящееся кресло напротив компьютерного стола. Ту-ду-дум, ту-ду-дум. На кресле отъехал в центр комнаты, стал крутиться от скуки. Ту-ду-дум, ту-ду-дум. Вращение. Поджал ноги, чтобы не мешали. Ту-ду-дум, ту-ду-дум. Окно, кровать, дверь, стол — мелькали на скорости. Ту-ду-дум, ту-ду-дум. Ускорение вращения, стук кресла — окно, кровать, дверь, стол, окно, кровать, дверь, стол, окно, кровать… Ту-ду-дум, ту-ду-дум. Крепко за подлокотники. Ещё быстрее. Окно, кровать, дверь, стол. Ту-ду-дум, ту-ду-дум. Кресло издало щелчок и добавило в ряд «окно, кровать, дверь, стол» новое слагаемое — пол. Вращение закончилось оборотом с упором в линолеум. Опрокинулся.

Телефон Лёша спас от падения, но так же ему хотелось и раскусить его зубами за бесконечное «ту-ду-дум».

Прекратил звонить.

— Алло, суки!

Стал проверять, в сети ли «суки». В сети никого не было, даже Юры, хотя он всегда удивлял Лёшу чуть ли не круглосуточной доступностью. Это было бы просто «странно», но из-за события дня это было «подозрительно». Заподозрил, что товарищи его бойкотируют за агрессию к Ибрагиму. Эта догадка ему не понравилось, нужно было обязательно связаться с друзьями и разувериться.

Рассуждение. Юра был категорически против телефонных звонков, никогда не брал трубку, а потом вежливо писал в СМС:»?». Кирилл как-то магически пропадал со всех радаров, когда ему пытались звонить, хотя сам звонить не брезговал. Оставался Ибрагим, который не записывал номера, но всегда брал трубку, потому что у него были не записаны и какие-то очень важные номера, звонки с которых он не мог игнорировать. Привычка не записывать номера очень мешала самому Ибрагиму, но была на руку мошенникам и телефонным-рекламщикам. И Лёше: он мог позвонить, не опасаясь быть проигнорированным снова.

Он поднялся с пола, приставил кресло к компьютерному столу — плохо стояло. Осмотр — сломан. Колёсико «с мясом» выломано из пластмассового тела конструкции. Стул обязательно надо было чинить.

В контактах телефона нашёл искомое «Ибря». В ожидании ответа приволок с кухни стул на замену креслу, заправил кровать, удивился положению стрелок на часах, переоделся в домашнюю одежду, посмотрел в окно и увидел там двух студентов с полной книжек тележкой.

— Абонент временно недоступен, попробуйте перезвонить позже — бездушный записанный женский голос, — the number is not available now, try to call back later.

— Ой, идите тогда нахуй все.

Провал телефонного звонка удивил и расстроил. Можно было, конечно, физически дойти до их адресов и звонить в домофоны и двери. Только вот Юра игнорировал такое ещё яростней, чем звонки, Кирилл почти никогда не был дома, а Ибрагим жил неадекватно далеко от Лёши и мог всё ещё быть с Кириллом.

Сел на поставленный на замену кухонный стул, включил браузер, вошел в браузер, на свою страницу, в новостную ленту. Надо было отвлечься от происходящего, а то оно отдавало невнятной тревогой.

Реклама, реклама, инфоцыганский пост «зарабатывай 1000$ в неделю, переходи в источник», несмешной мем, снова реклама…

«Друг, которому не хватает на под:»

Фото печального мопса в праздничном колпаке.

«Я, который скачал приложение в источнике и парю сочный Enigma».

Фото лежащей на шезлонге таксы в солнечных очках.

Двенадцать. Лёша видел эту рекламу двенадцать раз, каждый раз он попадался — всматривался в картинку из-за её внешней похожести на обычный мем.

Издевательски эта реклама мелькнула ещё четыре раза подряд. Уже раздражённый продолжил листать в поисках хоть чего-то смешного или хотя бы «прикольного». Набрёл на другое: его уже теперь бывшая одноклассница Юля Комарова, та самая, которую он хотел звать погулять после выпускного, выложила селфи с Питерской достопримечательностью на фоне. «Она очень красивая, я бы её…» и «Когда она в Питер-то успела?» — две мысли. Вторая была проездом и не задержалась. А вот первая мысль затянула, да так, что Лёша перешёл на «сайт для взрослых» (не «Госуслуги»).

Уже в процессе Лёша остановился из-за звонка в дверь. Посмотрел на часы. Родителям было ещё рано возвращаться. Закрыл порно-сайт, покрался к двери. Проходя мимо кухни, остолбенел: сумерки! Когда Лёша смотрел в окно в прошлый раз, было ещё светло, — по его ощущениям не прошло и часа, — улица уже готовилась к ночной прохладе! Лёша в замешательстве глянул в тёмное, как пучина, небо и застыл. Стоял так с приоткрытым ртом, пока его не дёрнуло от очередного звонка в дверь.

Дошёл до прихожей. Не включая свет, потянулся к ручке. Посмотрел в глазок. В последний момент остановил свою руку отпирать дверь. За ней четверо: один полустарый, лысый и толстый, а остальные грозные и в балаклавах.

Стук сердца, резкий вдох, одёрнул, как от боли. Облизало холодом с ног до груди. Попятился. Дрожащие пальцы. Слабость. Беззвучное паническое многократное «бля» шёпотом. Лёша отходил. Не отрываясь следил за дверью.

Врезался спиной во что-то большое. Чуть не вскрикнул — сдержался. Обернулся. За спиной Лёши стоял двухметровый культурист в чёрном спортивном костюме. Лица Лёша не разглядел, но понял сразу — голова культуриста едва не касалась потолка.

Мощная рука развернула Лёшину голову обратно к двери и осталась держать затылок. Мышечное напряжение — крутящее нытьё в ногах. Распирание в груди — ритмичные толчки за рёбрами. Если бы было куда, Лёша рванул бы быстро и надолго.

— Чё встал? — очень низкий голос из-за спины, — открывай дверь, дрочила.

Не мог ослушаться. По ощущениям, переросток мог рукой смять Лёшин череп без особого усилия. Два с половиной неуверенных шага к двери. Культурист сделал всего один. Продолжал держать его за голову.

Остановился, потому что вспомнил о людях за дверью. Тремор.

— Открывай, а то я тебе трясучки сломаю нахер.

Культурист так рыкнул басом с потолка, у Лёши словно хребет медленно перевернулся в горле. Не мог ослушаться. Открыл дверь.

Полоса света с подъезда. Расширилась. Толстяк, трое в балаклавах. Голова толстяка была вся в складках, одна из них была зубастая — довольный оскал. На нём были подчёркивающая пузо кожаная куртка и потёртые джинсы. Те, что в балаклавах, были одеты в камуфляжные костюмы. Мощная рука культуриста оттянула Лёшу от порога, чтобы тот не мешал входить толстому и балаклавам.

— Привет, Лёшка, — толстяк улыбнулся, посмотрел на Лёшины руки, — да ты не ссысь. Нормально всё будет.

«Гости» мрачно хохотнули и переглянулись. Культурист ослабил хватку — Лёша рывком освободил голову, подался к незакрытой двери сквозь четверых. Не получилось. Схвачен — толкнули назад. Удар. Кровь носом. Смех. Отчаяние. Лёша ощутил свою абсолютную беспомощность.

— Ну-ну, птенчик, сиди в гнёзде! Опа!

Толстяк ударил Лёшу в живот — воздух вышел, его споловинило громким стоном и болью.

— Тесно тут, — толстый повернулся к балаклавам, — на кухню давайте его.

Культурист-переросток закрутил ворот Лёшиной футболки и потащил волоком на кухню. Душило. Бился о дверные проёмы. Лёша видел, как толстый и остальные вальяжно следовали за ним.

Снарядом культурист запустил Лёшу через кухню. Раздавленный стул, отлетевший стол, разбились ваза и тарелка. От удара телом о батарею кухня наполнилась глухим звоном. Лёша не успел подумать — попытался встать. Всё загородили темнота и рябь. Попытался облокотиться на подоконник — тело ослушалось — своротил фикус на пол и сам за ним. Всплеск желтых точек перед глазами.

— Сиди, блять! — культурист в чёрном навис над Лёшей, скрестив руки на груди.

Удалось рассмотреть лицо переростка. Точнее, не рассмотреть, а увидеть, что «рассмотреть» его нельзя: на его голове был чёрный мешок с прорезями для глаз. Как у палача. Огромный палач в чёрном спортивном костюме.

— Хорошая хата, а? — толстяк притолкнул локтём в бок парня в балаклаве, — себе хочешь?

— Защётная, да, хыло хы охуенно. Ремонт хы ещё — у хозяех рук нет.

Этот в балаклаве плохо разговаривал, но толстый его понял и рассмеялся.

— Слышь, Лёшка, слыхал про дом? Исправляйся — ты мужчина в доме, — толстый крикнул Лёше, но тот молчал,

— Ты его контузил что ли? — обратился уже к культуристу.

Не ответил. Нагнулся к Лёше. Ещё один удар в живот. Кишки впечатались в позвоночник. Снова звон батареи. Дикая ломость в спине. Согнулся калачом на полу. Тошнило.

— Лёшка, а, Лёшка? — толстый подошел ближе, поставил себе последний кухонный стул спинкой вперёд и плюхнулся.

До Лёши дошло, что молчать было опасно для жизни. От удара палача всё внутри смялось, как если бы все органы сжались в одной точке тела. Болела голова. Всё ещё тошнило — Лёша не мог ответить толстяку, поэтому от сделал очень внимательный взгляд, чтобы тот не подумал, что его снова игнорируют.

— Ты знаешь, кто мы такие?

Бессильно помотал головой.

— Ты пиздишь, но я притворюсь, что повёлся. Меня зовут Семён. Когда я впервые убил человека, ты ещё даже спермой в яйцах не был, поэтому ко мне по имени-отчеству — Семён Олегович. Пацан в маске — Дениска.

Из комнаты Лёши было слышно, как двое других «гостя» грохотали мебелью и переговаривались.

— Этот господин, — Семён Олегович показал рукой на палача, — сам представится, если захочет.

— Не выёбывайся и делай свою часть. Через пять минут я его кончу — вас быть уже не должно.

— Окей, окей, нудень, — выставил руки в защитном жесте, — спросим по Ногтеву, и хоть еби его. Мешать не будем.

Палач в спортивном костюме фыркнул и тяжёлыми шагами вышел из кухни. Каждый его шаг тряс посуду на полках. Семён Олегович проводил гиганта взглядом и снова заговорил с Лёшей:

— Давай без отрицалова, у тебя амба. Не играй в партизана — мы не будем играть в фашистов. Готов к вопросикам?

С очень большим трудом Лёша открыл рот:

— Вы меня убьёте?

Семён Олегович разочаровано закрыл лицо рукой и вздохнул.

— Дениска.

— Чё?

— Объясни дебилу, что так не базарят.

Парень снял свою балаклаву. Она скрывала невероятное уродство «Дениски»: следы старой и нынешней оспы, неровные глаза, шрамы на сбритых бровях, отвисшая мокрая нижняя губа, мятая черепная коробка, обтянутая оливковой кожей.

«Дениска» достал из кармана нож, прыгнул к Лёше, воткнул ему лезвие в плечо. Лёша не успел как следует закричать — удар в челюсть. Вынул нож. Замахал остриём перед Лёшиными глазами и заорал:

— Гхез вохросов!

— Денис, блять, ты башкой думаешь?! А если ты ему челюсть сломал?! Как он петь будет?!

— Я слахо въехал, — со стыдом и невнятно.

Никогда Лёше не было так больно и страшно. Никогда ему не причиняли такой физической боли, никогда не было такой живой опасности смерти. Трясло. Запах пота и железа. Челюсть у него была в порядке и он был готов говорить всё, что попросят.

— Простите.

Семён Олегович перестал отчитывать Дениску. Махнул уродцу в сторону выхода — тот сразу ушёл с кухни.

— Прощён. По делу — не будет бани. Ты со своими вёз Ромку, так?

— Кого?

— Ногтева, блять!

— Да, да! Не бейте…

— Откуда вы его знаете?

— Ниоткуда. Он ловил попутку.

Прищурился на Лёшу. Тот тихонечко простонал с закрытым ртом.

— Вы знаете, кто он?

— Нет, он только сказал, что вы хотели его убить.

— Хуйня, — Семён встал со стула, его тучная фигура в тёмной кухне с Лёшиного ракурса была страшной.

Прочность Лёшиного характера была исчерпана. Стресс и страх победили. Заплакал.

— Это правда! Потом рассказал про Керкера! Просил молчать! Я всё скажу, только не убивайте, умоляю!

— Эво как запел, — Семён сел обратно, — давай к важному. Хорошо ответишь на два вопроса — не тронем.

Вся внимательность мокрых глаз.

— Первый вопрос: у него было что-то при себе? Папка, телефон, ноутбук, диск или кассета.

— Сумка, — Лёша обрадовался вопросу, на который у него был ответ, — и там у него была куча такого! Жесткие диски, папки, всякое в этом роде. Мы не поняли, зачем он это таск…

— Целая… — Семён Олегович перебил, сделал паузу и выставил указательный палец, — сумка?

До этого момента Семён Олегович сохранял лёгкую улыбку на лице. Её смыло подробностью о сумке.

— Да, я честно, я правда-правда честно!

Это Семён Олегович уже не слушал. Он встал со стула, вышел из кухни, набирая номер на телефоне. Лёша остался на кухне один.

Не смотря на то, что он всё-таки расклеился, всего себя он не мог доверить бандитам. Убедившись в послушности тела, Лёша поднялся и подкрался к висящим на магните ножам. Взял один — прыгнул на прежнее место. Спрятал. Его никто не видел. Больше не беззащитен.

Вслушался в телефонный разговор.

— В смысле забить хуй?

Неразборчивый ответ из трубки.

— А фраера чё?

Полупонятное «возьми».

— Угу. А этого, который Лёшка?

Лёша навострил уши, как это только было возможно.

— Оставьте как есть. Внесите.

— Э, — Семён Олегович заглянул в кухню, две секунды смотрел на Лёшу и снова исчез, — это уже не ко мне, да?

— Ищите Ногтева.

— Тогда мы с ребятами едем. Всё. Отбой.

Разговор по телефону прекратился. Семён во всю грудь крикнул своим в балаклавах:

— Едем отсюда! Сейчас работать будут!

После этого шум разрушения мебели прекратился. Один за другим мелькнули люди в балаклавах. В проёме задержался только урод-Денис. Коряво полыбился, хрюкнул и исчез с остальными.

Затихло. Не было даже шепота далёких машин, обычного для города. За окном несвоевременная темнота. Ночь.

Лёша заблагодарил бога за спасение, за то, что ему не понадобился нож. Подлинное счастье — безопасность. Воздух стал вкусным, Лёша стал безмерно благодарен возможности дышать им и дальше.

Эйфория прервалась мыслью: «где палач?». Лёша не видел его в проёме, не слышал его шагов. Снова страшно. Притаился. Произошедшее казалось Лёше неадекватным: всё быстро началось и так же быстро кончилось. Или ещё не кончилось. Хотелось, чтобы всё оказалось сном, и он проснулся в своей тесной гробовидной кровати двадцать восьмого июня.

С бережным отношением к тишине поднялся и вышел с кухни, держа нож перед собой. Заглянул в гостиную — разгром. Все шкафы и тумбочки выпотрошены, а вещи разбросаны и растоптаны. Вгляделся в хаос и прокрутил в голове произошедший ужас. Подскочил и вскрикнул от внезапного рыка за спиной. Удар адреналином в кровь, мгновенное исцеление от боли в плече и челюсти, предельное напряжение мышц. Лёша был готов драться.

Звук издал холодильник.

Выдох. Пошёл дальше оценивать опасность и ущерб. В его комнате тоже был разгром: занавески вырваны, кровать разрезана и вывернута, кресло и стул (перемолоты), компьютер и телефон были (перемолоты) повтор чем-то тяжелым, остальные мелочи убранства были разбросаны по всему полу. Не затосковал по утерянному — несколько минут назад утеряна могла быть жизнь.

До Лёши наконец дошло, что надо идти к соседям и просить их позвонить в полицию — такой простой ответ. «Мне помогут, меня спасут» — Лёша бледнел и улыбался. Плечо кровоточило.

Только он развернулся идти к выходу — огромный силуэт, не помещающийся в дверной проём. Палач. Ещё секунду назад Лёша думал, что всё позади — холод ужаса затопил его очередным своим приливом. Двухметровая угроза жизни в полтора шага оказалась перед Лёшей. Наставил нож. Мощнейший удар по рукам — выбило в стену. Подбитые руки беспомощно обвисли.

Палач не продолжил его бить. Сквозь прорези в мешке он смотрел, как Лёша пытался хоть что-то сделать своими неанатомично свисшими руками, болтающимися, как варёные спагетти. Как только Лёша попытался сделать шаг прочь, гигант подкосил его подножкой. Упал. Руки не слушались, поэтому весь удар приняло лицо. Боль. Пятна крови на бежевом линолеуме. Парализовало ниже спины. Не отползти. Схватил на ногу. Поволок на кухню. Не может сопротивляться. Словно в теле не осталось мышц, кроме тех, которыми можно было кричать. Кричал.

— Отпусти! Мне обещали! Не трогай!

— Нихуя себе. Че, прям обещали? — берцем пятидесятого размера придавил Лёшину голову.

— Стой! Два вопроса! Меня обещали не трогать, если всё скажу! Не надо!

— Ух ты, — палач убрал ботинок с Лёшиной головы, открыл окно нараспашку, ударом выбил москитную сетку, — и сколько тебя спросили вопросов?

От страха Лёша не нашёлся.

— Один. Тебя спросили одно, в не трогать обещали за два. Так что не вой, а то выбью тебе ещё зубы напоследок.

Снова плачет.

— Так нечестно! Не надо! Прошу! Нет! Что угодно! Что угодно, господи, умоляю, не надо! Прошу! Стой! Не надо!

Палач достал из кармана большую флягу. Открыл. Начал поливать из неё беспомощно извивающегося и орущего Лёшу. Его конечности-верёвки не шевелились — только торсом пытался кататься по полу. Жидкость из фляги быстро впиталась в одежду. Запах бензина.

Сверху вниз палач смотрел на беспамятно молящего о пощаде Лёшу. В руке зажжённая спичка.

— Ну-ка притихни.

Пригвоздил тело ногой. Лёша замолчал. Увидел. Соотнёс запах и видимое. Круглыми глазами неотрывно смотрел на горящую спичку.

— Задам тебе второй вопрос. Слушай.

— Да! Я всё скажу! Что угодно!

— Хочешь к нам?

Двадцать восьмое июня был тяжелым днём.

«Шутка, повторённая X раз»

— В конце как-то тупо и резко, блин. И интрига дешёвая — подумал Витя Пшеницын.

Работа на региональный литературный конкурс была далека от совершенства: не ново, изысков не было, отклик не вызывала. Витя винил ограничения объёма, но тайно помнил о том, что просто ещё не готов: хороший писатель и в рамках раскрывается. Чтобы стать хорошим писателем, надо было стать нормальным писателем, а чтобы стать нормальным — стать хоть каким-то. Вите хотелось верить в какой-либо природный дар, но какой там дар, если он в школе не смог написать сочинение по картине «Пальцы вниз»? За это Витя корил себя каждый день, потому что каждый день выдавливал из себя хотя бы тысячу слов, потому что так приказывала одна из прочитанных им книг на тему писательства.

Литературные упражнения происходили в полной темноте. В полной темноте Витя засыпал и просыпался, чистил зубы и ел, отдыхал и учился — плотные занавески делали съёмное Витино жилище непроницаемым для настоящего света. Электрический же свет от монитора круглосуточно придавал тьме и бедному убранству голубоватый оттенок. Пыльный диван с выцветшим огнеобразным узором, замусоренный рабочий стол, сломанное кресло, давно забывшее последний оборот вокруг своей оси, запущенный самим собой Витя — декор квартиры. На подоконнике мёртвое растение: чтобы полить его, хозяину нужно было бы раскрыть занавеску. Этого не происходило. Если смотреть с улицы на окно логова Пшеницына, увидеть удастся только мёртвый фикус и большую желтую заплатку на занавеске.

Дни, недели и иногда месяца Витя проводил дома — каждый выход на улицу наносил ему раздражение. Сохранение файла, проверка погоды. Надел подмызганную куртку и порченные временем кроссовки. Штаны оставил на себе те же, в которых жил. Перед уходом он несколько раз проверил, закрыта ли дверь. Не спешил спускаться по лестнице. Выход на улицу, не смотря на риск, был методом избавления от риска: что-либо литературное он посылал только через библиотеку, всегда сжимая файл в формат ZIP и шифруя его «всякими способами», чтобы его нельзя было вычислить по IP-адресу. Так что влачиться на улицу всё-таки было надо.

Погода была мерзлявая: влажно, ветер продувал кости, солнце пряталось за облаками цвета мокрой бумаги. Осень. Состояние природы не угнетало Витю видом, но заставляло переживать: всегда выходило так, что он заболевал после свежего воздуха. Он шел и уже предчувствовал будущие заложенность носа, озноб и головную боль. На улице было нелюдно, машин было мало и те изменяли привычке разбрызгивать воду из ям. Чёрная БМВ лихо промчалась с горящим правым поворотником, быстро исчезла — снова тишина и грязь.

Библиотека была близко к его дому, по совпадению она же была и самой крупной в городе, и не только библиотекой. Это было место проведения многих культурных мероприятий общегородского уровня, а так же местом работы девушки, на которую у Вити не было шансов. И всё равно он неё смотрел, когда оказывался там.

Она была красива, вежлива и голос у неё был добрый — ему приятно было именно у неё просить воспользоваться принтером или разузнать про адрес чего-либо в полках. На бейдже у неё было «Юлия Комарова. Библиотекарь». В своё время Витя вычислил её график работы, поэтому, идя в библиотеку, он всегда знал, будет там Юля или странная «Лариса Пирожнева. Библиотекарь».

«Большая библиотека имени П. Е. Левина» выделялась на фоне общей серости. Банальная округлая стеклянная крыша, декоративные башенки разного цвета, словно разбросанный ребёнком конструктор, ненатуральный газон с минималистичными скульптурами и большая стоянка — было похоже на что-то более значимое, чем хранилище книг.

Ещё издалека Витя приметил странное скопление припаркованных машин, да такое, что отпадали вопросы к необычной городской тишине. В культурном центре города что-то происходило, о чём он не знал. Выбор был прост: или развернуться и уйти домой, или приготовиться стать частью какого-то непонятного мероприятия. Он прикинул положительные и отрицательные стороны каждого варианта, но всё упёрлось в то, что Юля должна была снова работать только через два дня, а это значило, что он рисковал, заболев после уже пройденного пути, не выздороветь. Пошёл в неизвестность.

Витя перешёл дорогу, прошёл по залуженной дорожке к стоянке. Автомобили были припаркованы и по правилам, и с пренебрежением. Что бы ни происходило в «Большой библиотеке имени П. Е. Левина», оно уже собрало в себе большую часть участников. По затворничеству Витя не был в курсе каких-то событий в городе, ему казалось, он может тривиально послать с местного компьютера свою работу на конкурс.

Вите в глаза бросился мужчина, задумчиво смотрящий в сторону библиотеки. Лысая голова, морщины, шрамы, холодные, глубоко всаженные, сухие, холодные глаза — чисто уголовная наружность. Через плечо у незнакомца была перекинута пухлая чёрная спортивная сумка. Когда Витя его разглядывал, тот это словно почувствовал — покосился. Витя не выдерживал взгляд глаза-в-глаза, поэтому сразу потупился и поспешил идти дальше.

Дальше, на огромном крыльце, Витя физически упёрся в толпу. Составляющие толпу были разновозрастные, разодетые в странные пёстрые костюмы разных тематик: несколько русских офицеров образца 18-го века, куклуксклановцы, раввины, клоуны, нацисты в форме, люди в деловых костюмах, аниматоры в «животных» костюмах и многие-многие другие. Глаза разбегались, у Вити не получалось найти закономерность в костюмах. В толпе Витя не мог сойти за своего, за что ему было неловко.

Поднялась волна движения, ему не оставалось ничего, кроме подчинения. Его как-то засосало внутрь ‒за его спиной оказался НКВДшник, а перед ним — куклуксклановец и кассир из «аППетита». Ряженое войско штурмовало наконец открытые двери. Весёлые разговоры, громкое коллективное дыхание, нетерпеливое мычание и отстуки обуви. Раздражение.

Обычно у входа стояли турникеты, проход через которые был возможен только по предъявлению читательского билета. Несколько раз Витя забывал пропуск, и его не впускала злобная старая вахтёрша, которая на самом деле его помнила. Турникеты были опущены, суровой надзирательницы не было — люди проходили свободно. Витя это понял не сразу, но как только понял, ему стало не по себе. Разгоняла это чувство несвобода от потока общего движения.

Не нравилось Вите, что ни Веры Дмитриевны, ни турникетов не было. Казалось, без даже этих смешных мер безопасности могло произойти что угодно. Фантазия рисовала множество страшных вариантов «чего угодно».

Постепенно свободной площади пола становилось больше — толпа начала куда-то утекать. Разодетые сбивались в тематические кучки: «русские офицеры» объединялись с «роскошными барышнями», люди с приклеенными увеличенными носами и бровями хохотали с «раввинами» и «папуасами», однородно забились в угол «нацисты», великовозрастные «пионеры» наводили коммуникацию с «сотрудниками НКВД» — то только те живые карикатуры, которые Вите было видно. Ещё ему было видно, что библиотека не выполняла свои функции в честь события.

Играла музыка. Лёгкая, весёлая, быстрая музыка была фоном для бурлящих разговоров и смеха. Витя узнал в ней зацикленную заглавную мелодию «Деревни дураков». К потолку был подвешен огромный дискошар, ненавязчиво рассылающий по залу наслоения синего на желтый, желтого на белый, белого на зелёный, зелёного на красный, красного на синий.

На первый взгляд мероприятие напоминало ему о детских лагерях со всякими «весёлыми станциями» или «весёлыми стартами». «Станции» на внезапном карнавале анекдотов выглядели как маленькие сцены с простыми декорациями. На станциях «дежурили» одетые в такие же, как и «гости», маскарадные костюмы. Их отличали яркие желтые бейджи. В декорациях станции показывали короткие сценки. Многие глазели и аплодировали.

Первую сценку в бедных декорациях Витя увидел под вывеской «тупичок». На возвышении стояли деревянный пустой стол и два стула. «Заведующий станцией» своим образом не соответствовал декорациям: худой лысый мужчина в очках. «Гоблин» стоял в стороне и был по-снобски серьёзен в сравнении с посетителями станции. За столом сидели двое в нацисткой форме. Витя застал весь этюд.

— Вы меня за дурака не держите, Штирлиц. Я знаю, что вы — советский разведчик. Не вижу смысла вас выдавать — война-то проиграна, да, но только не надейтесь, что свои вас примут! Расстреляют или в Сибирь сошлют, со всеми шпионами так.

— Не думаю, что так будет. Страна обо мне позаботится.

— О, как же! Бывшим шпионам не верят! Вот мог бы у вас бывший шпион управлять страной? Очень сомневаюсь.

«Штирлиц» спокойно улыбнулся и посмотрел на зрителей.

Сначала реакции не было, но потом, когда до большинства шутка наконец дошла, кольцо людей зашумело смехом. Витя шутку не понял. Он бродил по залам, натыкался на более оригинальные «сцены»: было что-то похожее на бар, имитация лодки, стенд с партами и школьной доской. На последней разыгрывался анекдот про Вовочку.

— Вороне бог послал кусочек сыру, — диктовала расфуфыренная женщина у доски с перевёрнутым учебником русского языка.

Одетый в маленький пионерский костюм мужчина тянул руку. «Учитель» повернулась к нему с наигранно-страдальческим видом.

— Марья Ивановна, — начал он имитацией детского голоса, — вы же говорили, что у нас бога нет!

«Учитель» вздохнула и закатила глаза.

— У нас и сыра нет, что нам теперь, и диктант не писать?

После этой реплики «Вовочка», «Учитель» и пионерская массовка, повернулась к зрителям. Все смеялись. Витя не любил анекдоты.

Ничего, кроме сценок из старых анекдотов, на первом этаже не было. Хотелось найти островок атмосферы деловой тишины в компьютерном зале, там сделать свои дела и тут же уйти. Но всюду были «Поручики Ржевские», «Штирлицы», «Русские», «Немцы», «Матросы», «Чукчи» и прочие хрестоматийные герои анекдотов. Мимо Вити прошла колонна фриков с бейджами «Дурак», «Бликман», «Кошкин», «Раскольников» и «Неваляйкин». Из их междусобойного бурчания, сделал вывод о том, что они — главное жюри.

Атмосфера была игривая, а Витя от этого был только в большем стрессе. Интереса к происходившему в нём было меньше, чем тревожности: оставался в библиотеке только в надежде найти работающий компьютер с интернетом.

Вите удалось пробраться через клубки ценителей бородатого юмора к проходу на лестницу. Обычно там располагались кружки, клубы и компьютерные залы — ничего из этого он там не нашел. Плакаты и фотозоны.

Из-за угла на Витю налетел кто-то неопознанный. Неопознанный был пухлый, в хорошем дорогом костюме, в начищенных туфлях. На пальцах-сосисках крепились массивные перстни, на запястье впечатанно застёгнуты золотые часы. Вите было любопытно, каково лицо столь богато одетого человека, но не решился поднять на него глаза.

— Хах, кхе, прости, — сказал незнакомец, выскальзывая из дверного проёма.

Витя ничего не ответил.

— А ты сегодня кто? Или без образа? Кхе-кхе. Надо с образом.

Продолжал молчать, не отрываясь от серой полоски между плитками на полу.

Мужчина рассмеялся.

— Надо в образе, — незнакомец помолчал, — может, тебе, кхем, усы нарисовать? Жиденькие такие. Сойдёшь за «инцела» из анекдота про Жан-Поль, кхе, Сартара!

Витя поморщился и подался назад. Анекдот про Сартара и инцела он не знал, но образ «инцела» примерять не хотел. Ему нужно было идти дальше по коридору и искать компьютер, а не позволять себя донимать грубому незнакомцу. И всё-таки терпел.

— А, ну усики и прыщи у тебя есть, можно зачесть. Кхе-хе. Маловато, но подойдёт. Так что ты, скажешь что-нибудь, кхе-кхе, артист?

Такие неприкрытые издевательства Вите приходилось терпеть только в интернете. К безымянному хаму в коридоре библиотеки на фестивале анекдотов он не был готов совем. Вертелись на языке классические «иди нахуй» или «отъебись», но, увы, язык Витя проглотил.

— Слу-ушай, — протянул богато наряженный толстяк, — а ты зарегистрирован? Кхех. С монеткой вообще?

— Нет. Уже ухожу, — Витя попробовал развернуться и уйти, но незнакомец позволил себе непозволительное — схватил его за плечо.

— Да брось, кхе-кхе, я же шутил, обиделся что ли? Тут вообще-то день такой, что все шутят. Не обиделся же? Кхе-кхе, не обижайся.

Неожиданно добрая интонация.

— Я ухожу, кхе, там меня заждались, без меня и начать, кхе-кхе, не могут. Держи мою монету, мне не нужна, — он протянул Вите монетку, размером с жетон метро.

Взял.

— Это, кхе, как карточка банковская, для местной развлекаловы. Захочешь анекдот оценить или в автоматы поиграть — прикладывай к терминалу. Кхе. Ну, я побежал.

Монетка оказалась у Вити. «Подарок и в Африке подарок» — подумал он и перестал обижаться на резкую нападку на свою внешность. Забеспокоился только, что теперь точно заболеет: и холодом улицы обдало, и обкашляли вплотную.

— Спасибо, — уже в спину промямлил Витя.

Пухлый уже побежал по коридору, Витино мяуканье тот уже не слышал. Даже затылок незнакомца не рассмотрел как следует: увидел только лысину и складки.

Всученная монета была чистой и блестящей. На одной стороне был изображен весёлый схематичный портрет клоуна. Фоном для клоуна был «водяной знак» из карусели. На другой стороне располагалась мелкошрифтная инструкция:

— Пополнять на кассе.

— Прикладывать.

— После мероприятия сдать.

Было непонятно, как такую можно получить: когда орава маскарадных костюмов засасывала Витю внутрь, нигде никакой специальной кассы не было, никто её и не искал. Было подозрительно.

Вите захотелось увидеть игровые автоматы, про которые говорил незнакомец. Всё равно компьютеры, как он додумался, скорее всего, отключили и заперли где-то на время мероприятия. Стал искать игровые автоматы.

Под одноруких бандитов оказался выделен третий этаж, где обычно располагался малый актовый зал. Автоматов было много и были они похожи на тарахтевшие цветастые гробы с пиксельными эпитафиями. У каждого «гробика» была своя мелодия, поэтому в воздухе витала электронная какофония. Кислотное мигание экранов неестественными цветами. В автоматы никто не играл, было пустынно.

В конце зала фиолетово подсвечивалась одинокая кабинка, похожая на фото-кабину. Рядом с будкой стоял «пропускающий» в костюме джинна. Тот копался телефоне от скуки. Над будкой висел экран с зацикленным видео с гадалкой, водящей рукой по поверхности хрустального шара. Экран дополняла надпись над дверцей в кабинку: «узнай свою судьбу, взгляни на всё по-новому». Гадания. Витя не верил в предсказания, но ему стало интересно, сидит там гадалка или автомат, выдающий случайные предсказания.

Из будки вышел человек. Совпадение, которым часто грешит небольшой город — человек, вышедший из кабинки, был Вите знаком. «Господи, надеюсь, он меня не узнал». Узнал. Из кабинки вышел Витин бывший сосед по общежитию. Узнал по походке.

— Привет, Витёк!

— Э, привет, Кирилл.

Светловолосый, высокий, с большим ртом, густыми толстыми бровями и крупными и тупым, как у коровы, взглядом — Витя помнил, как выглядел его сосед, поэтому и на него не поднимал глаз. Упорно смотрел в пустоту где-то слева, пока Кирилл искренне делился впечатлениями.

— Там такая пиздатая штука! — он показал рукой на кабинку гаданий позади него.

— Тоже туда иду, — Витя подался вперёд, намекая так на своё желание идти дальше.

— Она мне сказала, — Кирилл всё-таки уже начал говорить вдохновлённым голосом, — что скоро я попаду в успешную компанию! Типа надо просто встать рядом с норм кентами, и всё круто будет! Охуеть, Вить, успех очень близко! Если чё, я тебя не забуду, когда куплю ламбу!

— Спасибо…

Из Вити не вышел бы актёр. В «спасибо» чётко слышалось «ты наивный».

— Ой, не душни. Что, всем что ли программистами быть? Кому-то же должно везти!

При скудном содержимом головы, Кирилл имел нормальную память — помнил, что Витя учился «на программиста».

— Не верю в магию.

— Я тоже, если не про деньги.

Кирилл частенько сводил любой разговор к теме денег, от чего можно было решить, что он алчный и жадный. На самом деле, хоть Кирилл и не нравился Вите, тот признавал в нём доброго человека.

— А ты че не в костюме? — Кирилл трепанул Витину куртку.

Только тогда Витя заметил, что Кирилл разодет в «Чапаева». Зная его, он предположил, что накладные усы и папаха тоже были.

— Случайно зашёл.

— Понятно. Ну, бывай, я побежал. Там внизу скоро интересное. Пока, братан! Захочешь зависнуть — пиши мне или Юре. Он, кстати, тоже тут — можешь найти нас потом.

Убежал так же быстро и нежданно, как появился. Витя выдохнул с облегчением: без знакомого торса дышать стало свободнее. Никакого «зависнуть вместе», никакого «найти нас потом». Почему-то во встрече со старыми знакомыми Витя видел какое-то дурное знамение.

С позволения джинна Витя зашёл в кабинку. Маленькая тёмная комнатка с красивым деревянным стулом и висящим напротив экраном. Под экраном маленький терминал для прикладывания жетона — об этом сообщал текст на экране. Витя приложил монетку — загрузка — появилась гадалка из пикселей, точно та же, что и у входа. Подмигнула, ловко перебросила карты таро из одной руки в другую, а затем зажала колоду между рук так, что от карт ничего не осталось.

— Что тебя тревожит? — у неё был низкий, с хрипотцой, голос, — убери жетон от терминала и приложи снова, когда определишься.

Ненастоящая гадалка улыбалась, курила длинную сигару, выдыхала пиксельный дым и зациклено подмигивала.

А что спросить? Витя совсем не успел об этом подумать. Спросить про Юлю? Нет, перед собой же стыдно — и так всё понятно. Может, про конкурс? Будет ли успех? Нет, на это он не хотел знать ответ. Может, про здоровье спросить?

— Ты ещё тут? — гадалка вопросительно приподняла бровь и нагнулась ближе к вопрощающему.

Витя приложил жетон к терминалу. Мысленно он задал вечный вопрос «что мне делать?».

— Хм, — она приложила пальцы к вискам и закрыла глаза, — да, чувствую. Ответ таков: следи за ногтями, иначе ты погрязнешь в рутине.

Возмутительно бессмысленное предсказание его расстроило. Не верилось, что автор программы даже не попытался создать иллюзию реального гадания. «Навели тумана, а смысла нет» — подумал Витя и вышел из каморки разочарованным.

Гадалка исчезла во тьме, оставив после себя только текст, просящий приложить жетон к терминалу. Программа вернулась к старту, Витя тоже собрался возвращаться домой.

По узкому коридорчику из занимающих очередь тел он пошел туда, откуда пришел — на первый этаж. Музыка оттуда играла громче, чем в начале. Веселье было в самом разгаре.

Снова повсюду маленькие сценки. Плотность толпы возросла, ничего не было видно– только дрожь воздуха от голосов и дурацкая музыка из «Деревни дураков». По памяти двигался вдоль стены, пока не наткнулся на маленький островок свободного пространства около сцены с людьми в военной форме. Один актёр был полный от поролона под формой и старше остальных (явно старший по званию), остальные участники сцены тоже были в форме, но без поролона и морщин.

— Так! Сегодня вы будете разгребать песок вилами! Вопросы есть?

Один выходит из строя.

— А арматурами можно?

— Можно! Мне не важно — лишь бы вы заебались!

Аплодисменты и смех. Витя этот анекдот не слышал, ему он понравился, даже скромно похлопал. Эта сценка соответствовала его представлениям об армии: деспотичная иррациональность. «Школа жизни» — подумал и пополз дальше.

Толпа раздражала Витю, а в условиях стресса он всегда чувствовал серьёзную потребность побывать в уборной. Благо, он хорошо знал эту библиотеку и знал, как дойти до нужного ему места, не смотря на внесённый «фестивалем анекдотов» хаос. Дальний коридор, четвёртая дверь налево — мужской туалет.

Знакомый умывальник, знакомое отсутствие мыла в раздатчике, знакомые тревожные писсуары, знакомая дальняя кабинка. В ней Витю ожидали потрясение и табличка «изъято для станции туалетного юмора». Потрясение — унитаза не было. Удивление быстро ушло и сменилось смешком. Вите даже подумалось, что это на фестивале анекдотов самое смешное, что можно найти. Сделал свои дела в непривычной кабинке.

Когда Витя вышел из уборной, он увидел, что основная масса людей смотрели в сторону, где анатомически с точки зрения бывшего здания библиотеки, располагался центр зала. Оттуда музыка играла громче всего — жемчужина мероприятия, весь его смысл. «Розыгрыш пылесоса, наверное» — перед уходом решил посмотреть одним глазом, прежде чем снова закрыться дома на несколько дней. Аккуратно, словно полевая мышь, начал пробираться туда. Добравшись, увидел большую сцену, охранников и огромный баннер с логотипом главного спонсора — производителя бытовой техники «Perpetuum». Главным призом действительно был пылесос.

На сцене стоял молодой человек в образе скинхэда и рассказывал анекдот.

— Мигрант Ибрагим Бадави очень долго не мог получить в России хоть какие-то документы, но из ситуации помогли выйти скинхеды. Они помогли ему получить свой первый документ — свидетельство о смерти.

Никто не засмеялся, никаких аплодисментов. Произнёсший шутку «скинхед» походкой победителя спустился со сцены к группе таких же «скинхедов». На него смотрели с непониманием и осуждением, а он улыбался, как напакостивший ребёнок. Следующий поднимался на сцену в образе русского офицера. Витя признал в нём классического героя анекдотов — поручика Ржевского.

— Прошу я как-то Корнета помочь мне заиметь связь с одной барышней. Он мне совет: «Чтобы даме понравиться, Ржевский, надо при знакомстве сначала сказать что-нибудь остренькое, потом что-то скользкое, а потом что-то пошленькое — только потом представиться». Ну я его понял, пошел пробовать. Говорю ей: «шило, мыло, хуй — поручик Ржевский».

Засмеялись. Аплодисменты. Стоявшее в первом ряду жюри переговорились и сделали записи в блокнотах. К микрофону вышел «клоун» с реквизитом: с зубной щёткой и ёршиком.

— Знаете, почему одну сторону кишечного тракта мы чистим щёткой напрямую, — мужчина показал процесс чистки зубов с помощью щётки, — а другую сторону кишечного тракта — нет?

Рассказчик показал залу туалетный ёршик и вопросительно замолчал. В конце паузы зубная щётка в его руке ушла в карман, взамен из кармана была достан тюбик зубной пасты.

— Пасты не напасёшься на такую щётку! — сказал он и выдавил на ёршик много пасты.

Реакция зала была однозначна: наверное, за сегодня ничего более глупого никто из присутствующих не слышал. Виновник конфуза ушел со сцены и отправился восвояси. Люди его обступали и оглядывались презрительно.

Вите захотелось уже уйти, так как «жемчужина» мероприятия, судя по всему, была парадом специфичного юмора. Остаться заставил следующий выступающий: на сцену вышел его знакомый, Юра, в костюме поручика Ржевского.

— Девушка, давайте познакомимся? Заранее предупреждаю: я не читал Сартара, у меня маленький пенис, у меня везде прыщи, у меня нет никакой работы, образования и я живу с мамой!

Толстяк переменил голос на более высокий.

— Нет, я не буду с таким ничтожеством знакомиться!

Он вернул прежний голос.

— Нда… А если я всё-таки прочту Сартара?

Эту шутку публика встретила относительно тепло, но до предыдущего поручика Ржевского не дотянула. Юра начал спускаться с лестницы, ему показывали больше пальцы — он всем улыбался. Витя с одной стороны получил удовольствие от удовлетворённого любопытства на счёт анекдота «про инцела и Сартара», с другой стороны — встречать знакомых он не любил и собирался как-нибудь избежать встречи.

Лабиринт торсов, ног и голов едва ли просматривался насквозь, но Вите случайно увидел: тучная фигура на миг достаточно долгий мелькнула между незнакомцами. Узнал в нём того самого хама, которого встретил на втором этаже. Он бы не придал этому никакого значения, но ему в голову врезалось убеждение, что нельзя оставить себе подаренный жетон, иначе случится что-то плохое. Например, заболеет.

Стал пробираться к толстяку. Витя не толкался, а пролезал через чужое личное пространство, не касаясь тел — выходило медленно, но спокойно. Неподалёку от группы скинхедов, один из которой пошутил про свидетельство о смерти для Ибрагима, он добрался до незнакомца в цацках.

На сцену вышел горбатенький старик. Он некоторое время разбирался, как правильно пристроиться к микрофону.

— Когда меня отправляли служить, комиссия показала, что я не вижу практически все цвета. Годным признали, назначили в ракетные войска стратегического назначения! На кнопки нажимать разноцветные, когда я цвета вообще не различаю. Спрашиваю: «нахер я вам такой?». Ответили: «ну слух-то у тебя есть — если что-то взорвётся, будешь глухих предупреждать».

Дедушка говорил неровно и внатяжку, но разборчиво. Слушатели дали аплодисменты скорее из уважения к преклонному, чем в оценку юмора. Старик этот, судя по возрасту, мог рассказывать анекдоты про Сталина ещё тогда, когда это было опасно для жизни. Раскланялся и побрёл со сцены, кто-то из толпы помог ему спуститься.

Витю заметил толстяк.

— О, парень, думал, ты уйдёшь сразу.

— Витя, ничего себе, привет! — из-за широкой спины хама выплыл некто разодетый в поручика со знакомым голосом. Это был Юра. Не вышло его избежать.

— Привет.

— Мне Киря сказал, что ты тут, но не думал, что выйдешь к нам! Как твои дела?

— Виктор, значит? Будем знакомы, — толстый протянул Вите руку, — Рокин Семён, организатор этого мероприятия. Ваши друзья как волонтёры помогали всё это устроить.

— Вы мне жетон дали, — Витя неуверенно и хлипко пожал протянутую ладонь, — хочу вернуть.

Вытащил из кармана монетку с клоуном, чтобы отдать Семёну. Тот же показательно убрал руки за спину.

— Это подарок, так не пойдёт. Как же ты тут тогда будешь оставаться?

— Да я уходить хочу.

У Вити голос всегда был тихий, но от его особого волнения и шума вокруг, он вовсе сделался беззвучным. Его не услышали.

— Вить, а у тебя что за костюм?

— Он инцел, — Семён ответил за Витю.

— Оригинально, — с какой-то преувеличенной интонацией отреагировал Юра. Должно быть, он таким ответом тонко процитировал какой-то анекдот, потому что Рокин рассмеялся. От смеха у него трясся живот и лязгала цепь на груди.

На сцену вышло сразу два человека. Первый был невесть откуда взявшийся Кирилл в своём образе Чапаева. Со сцены его костюм выглядел впечатляюще: парик, папаха, бурка, сабля, сапоги — весь комплект.

— Петька меня как-то спросил, почему я ношу красную рубаху, — Кирилл замялся и перестал попадать в микрофон, от чего часть анекдота до аудитории не дошла, — ну а он мне говорит, что он в бой тогда будет брать, эээ, коричневые штаны!

Откуда-то всё равно послышались вялые хлопки рук, так что Кирилл сошел со сцены медленно и с достоинством, грудью вперёд. Спускался в сторону своих Семёна и Юры. На горе Вите. Он бы незаметно улизнул от старых знакомых и противного толстяка, но, как на зло, толпа уплотнилась. Растолкать Витя никого не мог, а протиснуться было негде — в ловушке.

— Ну чего, как вам? — Кирилл прокопался к компании, — понравилось?

Семён Рокин даже не заметил появление Кирилла: переписывался с кем-то в телефоне, едва попадая своими толстыми пальцами по клавиатуре.

— Там, по-моему, по-другому было, ты переврал, — ответил Юра.

— Хэзэ, там так всё было.

— И ты в микрофон не попал в самой середине. Если бы я суть не знал, я б и не понял.

— Не попал? — скрытая досада в голосе, — ну и ладно. А как там по-твоему было? В анекдоте, в смысле.

— Типа, на красной рубашке не видно кровь. Потом их взяли в окружение или вроде того, а потом он просит подать свои коричневые штаны.

— Так я так всё и сказал! О! Витя! Всё-таки пришёл к нам?

— Угу. А скоро всё закончится?

— Не нравятся анекдоты?

— Слушай, а чего тебе та гадалка сказала?

— Он к той гадалке ходил? Серьёзно?

— А чё такого? Норм гадалка, мне напророчила успех.

Заговорили наперебой, про Витю забыли. Воспользоваться он этим не мог, потому что стена из тел продолжала уплотняться. На сцене продолжал выступать какой-то шутник, но его Витя уже не слушал — его кто-то толкнул в спину и пригвоздил локтем к Рокину. Семёна не покосило, стоял на ногах прочно, только взглянул на Витю с выражением «аккуратнее». Каким-то образом тучному Семёну хватало места даже на то, чтобы писать в телефоне, а щуплому Вите было страшно тесно.

— Бля, ну толкучка, — Юру тоже прижало.

— Скоро уже все уйдут, — сказал Рокин и убрал телефон.

— Хорошо бы! Кому пылесос-то отдадут? Или вы пока не знаете?

— Щас всё узнаешь. Так, Кирилл, пропусти-ка меня.

Кирилл тоже не мог двигаться свободно, но выпрямится так, чтобы Семён пролез расталкивать незнакомцев, у него получилось.

— Чё, как думаешь, по блату нам выпишет пылесос?

— Ага, щас. Так что именно тебе гадалка-то сказала?

— Всё-таки интересно, ха-ха! Ну, что я обязательно добьюсь успеха, если рядом со мной будут правильные люди.

— Кирь, это же ерунда. Кто угодно «добьётся успеха», если с ним будут «правильные люди». Это же эффект Барнума.

Юра любил лишний раз блеснуть эрудицией.

— Ээ-э?

— Ну это когда…

Витя не стал слушать Юрин пересказ статьи из «Википедии». Заметил, что Семён Рокин не просто ушёл «куда-то» — он поднимался на сцену. Не смотря на шум и музыку, Вите казалось, он слышал, как кряхтели доски под его весом.

Отдышался в микрофон, вздохнул. Все стали ему хлопать. Поднял правую руку в жесте «тише» — его послушались.

— Здравствуйте, дорогие участники и гости нашего фестиваля! От лица всего «Карнавала» благодарим вас за участие в мероприятии, за ваш искромётный юмор, за ваш смех, за ваше хорошее настроение.

Аплодисменты, одобрительный вой.

— Напоследок, расскажу анекдот от себя, кхе-кхе. Анекдот про анекдоты. В общем, приходит в камеру новенький, ему местные, кхе, порядки один зек объяснил, стал ему наставником. Наступает ночь — все лежат на койках, наставник и новенький спят близко друг к другу. Кхе-кхе. И тут кто-то называет число! И все заржали — а новенький не понял, чего все смеются, и спросил об этом наставника. Тот, кхем, ему и говорит: «мы анекдоты долго травили, все знаем уже, поэтому каждому дали номер, чтобы не рассказывать каждый раз заново, а просто называть число — все вспоминают и ржут». Кхе-кхе-кхе. «Прикольно» — подумал новенький и решил наугад назвать число и всех рассмешить. Выкрикнул: «двадцать два!», а никто, кхе, не засмеялся. Ему наставник шепотом и говорит: «не умеешь ты анекдоты рассказывать». Кхе-кхе-кхе.

Зал весь рассмеялся — очень шутка подходила мероприятию. Стоявшие недалеко от Вити скинхеды смеялись и недовольно кричали, мол, «говно ваше мероприятие». Юра и Кирилл аплодировали и обсуждали недавнюю новость про выкинутый из окна горящий диван.

— Я рад, что вам понравилась шутка, друзья, — Семён снимает микрофон со стойки и подходит к краю сцены, — но, к несчастью, администрация сообщает, что намерена сию секунду немедленно прекращать. Я, Семён Олегович Рокин, уведомляю вас, что на моей речи сценарий официальной части заканчивается. Всё, что будет дальше — импровизация моей команды и наши особые прихоти.

Все растерялись. Поднялся вопросительный ропот, жюри безмолвно и резко переглядывались, потом было начали пытаться выкрикнуть Рокину своей коллективный вопрос, но тот то ли не слышал их «вы вообще кто?», то ли нарочно игнорировал.

Что-то шло не так — Витя ощущал это чётко и ясно. Подкрадывался страх. Кровь прилила к голове и ногам, естество подсказывало, что надо срочно что-то придумать или хотя бы убегать. Но все в толпе стояли на месте, пройти он не мог. «Бояться ещё рано» — говорила разумная часть Вити, в данном случае неправая.

Бам. Бам. Бам. Семён окончательно ответил на все вопросы жюри. Бам. Бам. Бам. Бам. Выстрелы хлопали в сторону толпы — все побежали. Пшеничное поле голов и тел встрепыхнулось от ветра и полетело стогом к выходу без турникетов. Ещё порывы — два грохота — торнадо. Стог помялся, разлетелся, загорелся. Колосья, что с минуту стояли ровно, искривились в первобытном ужасе и боли от осколков. Ничего не слышно — крики, гул, хоровая музыка на немецком. Всё резво замерло в бегучем параличе, со всех сторон хлопки и колоски. Оборванные лежат, целые ещё летят от взрывов. Звон, повсюду звон — пожарная сирена и лопнувшие уши. Дым, едкий запах — дробь вздохов и криков. Витя нашелся в стоге.

Бояться было поздно. Витя как из воды вынырнул — первые секунды, самые страшные, он не воспринял вообще. Ему почти повезло: голова гудела не от трещин в черепе, хоть и была вся в красном. Может, он и первым приготовился к страшному, но готовность ему ничего не дала — его сбили с ног убегавшие, и в шоке он даже не попытался встать. Почему-то все выкованные в миллионах лет инстинкты выживания молчали, странная ясность обосновалась в тяжелой голове. «Раз я лежу, со мной может быть что-то не так» — подумал он. Сконцентрировался на теле. Откуда-то из-под пола рычала боль. «Я или не сильно поранился, или очень скоро сильно заболит» — подумал он. Точно было что-то не так: правая рука не двигалась и просила Витю на неё не смотреть. Глянул вокруг.

Лежал рядом с обмякшими скинхедами. Покрытые кровью бритые головы были рассыпаны по полу, как бусы. Насколько хватило взгляда и поворота головы, настолько всё было в смоге и бездыханных. Некогда крутившийся под потолком дискошар разбился на какого-то человека и разлетелся всюду. Пыльно-сладковатый запах пороха и густой запах железа. На полу было мокро и холодно. Оставаться лежать, как говорил неуместно просветлевший ум, лучше, чем побежать и получить пулю. Только вот страх смерти был сильнее рассудка.

Уйти. Напрягся живот, пришли в движение мышцы ног, послушная левая рука упёрлась в пол. Это минимальное усилие заставило его трястись и пыхтеть. Идти он пока не был готов. Он осмотрелся шире.

Пустырь на месте поля. Ветер даже не шныряет по земле, а осторожно возит облака тумана по залысинам подтопленной кровавым паводком равнины. Всё добытое жатвой, что не брошено гнить, далеко вне тумана — только редкие-редкие колоски ещё вяло держатся за землю. В тумане, как в театре теней, иногда всплывали силуэты поднимающихся из грязи колосков, таких же, как Витя. Всё, что произошло, уже произошло — никаких вспышек, никакого бега — те, кто лёг, лежат. Витя встал.

Звон в ушах. Всё размыто. Мало что видно. Непослушными ногами Витя качался между опавшими конечностями тех, кому повезло меньше. Обращённые в мясо герои анекдотов. Лужи. Проползавшие крикуны. Спины, руки и лица тех, через кого он совсем недавно протискивался.

К Вите возвращался закупоренный пищанием слух: стоны. Много, отовсюду, на разной частоте, со всех сторон, разных оттенков — стоны. За всеми страдальческими голосами он услышал и свой: каждый шаг отзывался непроизвольным жалобным кряхтением. И был ещё важный звук: мужской строго-участливый голос из неоткуда требовал немедленно пройти к пожарному выходу.

Обрывки костюмов делали множественные трупы словно игрушечными, словно разодетые в героев анекдотов дождались финала своей юморески. Ненастоящие Сталины, Уинстоны Черчилли, повара, переодетые в женщин мужчины. Всё было как ненастоящее для Вити, он не верил — только боялся. Он никогда и не думал, что он окажется жертвой теракта.

Острая боль с выломом наружу прошипела из правой стороны тела. Рука перестала ощущаться как целостная структура — она превратилась в привязанный к плечу калейдоскоп режущего, колющего и растягивающего страдания. Тело слушалось хуже, едва держал равновесие.

Место, где обычно стояли турникеты, было близко. Дым. Чёрные прямые фигуры выпирали из незримости. Они очень резко двинулись, когда Витя приблизился к ним. Неразборчивый голос — пришли в изначальное положение. Только подойдя к фигурам очень близко, он увидел, кем были «чёрные прямые фигуры». Вооружённые люди в балаклавах.

«Спасён!» — Витя даже ускорил полное боли движение.

Один в балаклаве расстрелял из автомата ползшую сквозь дым женщину в костюме медсестры.

«Мне пиздец» — зажмурился. Всё в теле напряглось, рабочая рука рефлекторно закрыла лицо, ноги вкопались. Похолодел.

Рядом с Витей появилась ещё одна фигура. Безоружная. Без травм и царапин. Очень толстая фигура. Рукой он подтолкнул Витю ближе к выходу, вывел его этим из готовности к смерти. Тихо сказал в наиболее слышащее Витино ухо:

— Тебе бы домой. Иди быстрей. Там тебя ждут.

Задуматься над сказанным не успел — сразу начал выполнять. Тёмные фигуры с автоматами обступили двинувшегося дальше к выходу Витю. В глубине зала слышались выкрики Семёна и очереди из оружия. Даже не пытался понять произошедшее.

Дошел до выхода. Почему не было турникетов? Кто все эти люди в балаклавах? Почему всем было плевать… Пришли посмеяться — теперь смешно? Гнев, обида и страх — Витино лицо оставалось пустым и изнеможённым. Вспомнил вывернутые внутренности на полу, бледных, трясущихся, разорванных — Витю стошнило на ходу. Наконец выход.

Воздух без запаха. Пасмурно. Начало дождя. Ропот и топот стоявших на крыльце. Все смотрели на него, но не двигались. Где «скорая» и полиция? Парковаться надо было по правилам… Машинам «скорой» не подъехать, полицейским не подъехать — те, кто так не хотели растратить драгоценное время фестиваля на поиск парковочного места, подставили и себя, и других. Несправедливо.

Его обступили, когда он спускался с крыльца. Будь возможность, Витя бы тоже взорвался, чтобы показать этим уцелевшим, как ему больно. И чтобы поняли, как ему обидно, как страшно. Ступеньки дались с большим трудом, чуть не упал от того, как обессилел. Обступившие сочувственно смотрели и не торопились помогать.

Среди молчащих и удивлённых был и Кирилл в костюме Чапаева.

— О боже! Витя! Как ты так? — Кирилл подбежал к Вите, но остановился, не зная, как и чем ему можно помочь.

— Отъебись.

Хромая собака молча без скуления идёт по сельской дороге, слева и справа высокие-высокие колосья пшена. Могучее солнце в темнице дождевых облаков никак не расправит крылья — серое уныние, как воронка, высасывала из атмосферы всё хроматическое разнообразие, оставляя и пшеницу, и собаку, и тропинку в иссушенной бесцветной мути. И идёт побитый умирающий пёс, не видит перед собой дорогу, не видит серое небо. И себя не видит — двигается только на запах крыльца, у которого ему ставят еду. А пшена вокруг всё меньше, дорога всё шире. И дымок на горизонте мог бы видеть пёс, если бы потрудился вознести глаза к небу. А запах крыльца гас в пепле начинающегося дождя. Грязь и засыхающая на шерсти кровь от воды плавилась, как воск свечи, и стекала на дорогу, кривым пунктиром проводя маршрут туда, откуда пёс ушел. И вот порог будки. Пёс пришел.

Витя бессознательно, как во сне, дошел до своего подъезда. Боль, как и было предсказано, постепенно преодолевала шок, а вот страх так и не пришёл. Вместо него были пустота и полное безразличие. Там, в здании, ужас ещё был, на крыльце был — а за время возвращения домой уже пропал. Может, просто надоело? Ведь и без указки первичного инстинкта выживания Витя понимал, что ему нужно делать, чтобы не умереть — пойти к себе домой, отдохнуть и позвонить в скорую, если будет лень идти в травмпункт. Всё было нормально. Мешала только физическая боль, более сильная, чем когда либо ранее испытанная Витей.

— Погода — дрянь. Точно простужусь, — прошептал Витя, посмотрев на свои запачканные мокрые до основания ботинки. При ходьбе они неловко похлюпывали.

Витя нашел ключи левой рукой в правом кармане, открыл дверь в подъезд. Предстояло подняться по лестнице. Предчувствие трудностей остановило его ненадолго. Не хотелось ему подниматься на свой третий этаж, а лифта, как на зло, в его доме не было. Пара вздохов — одна нога — пара вздохов — вторая.

Грустное солнце обессилевши карабкается вниз, к линии горизонта. По облачку, по облачку… Эх, солнышко, держись! Даль — ещё два этажа. Без отдыха, без шанса. «Не сорваться бы кубарем наверх» — думает оно, и тупит глазки к небу. Голубые глазки тупит к небу — облака повисли вверх ногами, дождь каплет не туда. За окошком дождь каплет не туда — клюют птенцы капельки асфальта из-под земли. А солнышко ползёт-допалзывает за горизонт. Так трудно удержаться и не сорваться вверх. Но надо подниматься вниз — время подошло, а чему быть, того не миновать. Лучиками держится оно за кучерявый небосвод — не поломать бы их, не оступиться, не облить бы землю своим жаром. И так очень много утекло. Красный шлейф тянется за солнышком, а оно всё вниз, да вниз…

Витя поднялся к двери своей квартиры. Он поднялся на свой третий этаж, как ему казалось, за час или даже больше — быстрее было никак. Ноги извыли, а левая рука, которой он держался за перила, от напряжения дико покраснела. Ухо улавливало только Витины собственные стоны, стук воды об отливы на окнах и хлюпающие ботинки. Вся правая часть тела Вити уже не пылала пламенем и не жарила душу — раны дотлевали, потому что всё, что можно было пожечь, уже без остатка сгорело. Болеть было уже и нечему.

Левой рукой, негнущимися пальцами, неуклюже вставил ключи в дверь, провернул. Легко открылась. Вошел. Ни закрывать, ни прикрывать не стал: нет сил. В пороге чувство возвращения домой всё равно пришло, потому что этому чувству неважно, как много крови вылилось по дороге и в подъезде.

— Что-то я сглупил, — подумал он, — не отправил ничего, как хотел. Юлю так и не встретил.

Пара шагов в коридор — остановка.

— Ох, а так и к лучшему — успею поправить. Там в начале как-то кривовато, не хочу позориться…

Один шаг — облокотился на стену — ещё шаг.

— Кирилл и Юра ещё эти…

Витя дошел до середины маленького коридорчика своей тёмной квартиры. Только с подъезда проникал свет, и то скудно. Витя и не был внимательным — взглядом он ничего не искал, ни за что даже не пытался зацепиться — глазные яблоки застыли, наблюдая пустоту.

— Ох, я и жетон не отдал тому Семёну… Встретил же его перед уходом, чего это я не отдал?… Нехорошо… А как он вообще выглядел?

— Витя попытался сделать шаг, но только покачнулся.

— Кириллу всё-таки зря нагрубил… Бля, как же он хуёво рассказал анекдот…

Ещё одна попытка сделать шаг — без чувств упал на живот, без судороги, без резких движений. Пищание в ушах замолкло, засыпались канавы обоняния, зашторились глазки, закончились ощущения. Даже самые скромные. Витя бухнулся шумно, всем телом и окончательно — мешок с мукой.

Витя нашёл себя в открытом тесном гробу. Нашёл он себя живым — даже чувствовал себя отдохнувшим и полным сил. Такую бодрость Витя мог испытывать только во сне, никак не наяву.

Приподнялся из ящика и огляделся. Из-под восточного горизонта всплывало солнце, яркое и широкое, какого в родном городе Витя никогда не видел и не мог видеть — мифическое невероятное солнце. Оглядевшись ещё, он увидел, что его гроб стоял посреди саванны. Вокруг была высокая жёлтая трава. Когда он вылез, его босые ноги чуть обожглись о пыльную землю. Горло уколол стоячий сухой воздух. Лазурное чудесное небо с улыбчивыми нежными облаками.

Только увидел пейзаж — перед ним выросли четыре лошади с сидящими верхом незнакомцами. Неподалёку от них стояла украшенная лозами, драгоценными камнями и цветами золотая телега. Она сразу привлекла Витино внимание и поманила блеском золотого тиснения на дереве. Телега предназначалась ему. Подошёл, влез. Всадники дружелюбно одобряли и подбодряли Витю, говорили, что его-то они и ждали. Уже на телеге Витя увидел, что в неё запряжены серебряными нитями лошади наездников.

Тронулись. Сначала ехали по земле и весело переговаривались, шутили, смеялись и заливисто хохотали. Потом лошади с довольным ржанием оторвались от земли, и все вошли в состояние дикого наслаждения. Со слов перешли на совершенный язык бессвязного ликования. Витя ощутил, как его и всадников начинает связывать истинная сердечная дружба.

Позади процессии бежало солнце по дуге, сопровождало в дороге и раздело их счастье. Лошади скакали вовсе не по воздуху — они скакали по солнечным зайчикам, отражённым от украшений телеги. Саванна, горы, небо и мир трубили вслед райскую духовую мелодию.

— Осторожно! — внезапно один из всадников указал в сторону, — они тут!

Веселье прекратилось. Наездники сосредоточились, пригнулись, как профессиональные жокеи, строго смолкли. Витя даже понять не успел, что происходит, растерялся.

Повернул голову — на чёрной старой немецкой лошади во весь опор мчался лысый мужчина в плаще. На спине у преследователя был большой мешок, на поясе тряслось лассо. Ловить он собирался именно Витю. Повернул голову в другую сторону — женщина верхом на метле, словно дикая ведьма, вилась вокруг телеги и хищно глядела на Витю. Тоже по его душу.

— Быстрее-быстрее! — орал один из всадников.

— Сейчас оторвёмся! — раздражался другой.

— Надо брать выше! — командовал третий.

Процессия не поменяла направление: разогналась и с ускорением пробила несколько облаков, а потом филигранно и опасно обогнула скалы в горном ущелье. Витю трясло в телеге, как если бы в небе были кочки ухабы — кач-кач-кач — от телеги отвалилось и полетело вниз колесо. Лошади ржали и визжали, наездники еле держались в сёдлах. Солнце потело в старании не отстать.

Телегу сотрясло не напрасно — ведьма и мужчина с мешком безнадёжно отстали и потеряли процессию из виду. Вите стало интересно, куда спешка их занесла, и он заглянул вниз через бортик. Саванны не было, теперь лошади мчали над бескрайней пустыней. Громадные бежевые дюны, медленно остывающие под темнеющим небом. Одна песочная волна сменяла другую, бархан за барханом — телега замедлялась после погони и стала снижаться. Солнце резко пропало, так и не нырнув в свой законный западный предел.

Внизу поплыли новые виды: в безжизненной пустоши Витя разглядел копошащихся укутанных в ткани арабов. Пролетая ближе, стало видно, что они не просто «копошились», а стругали кровавыми саблями из двухметровых брусьев человеческие фигуры: пожилых женщин, влюблённую пару, заезжих столичных хипстеров, группу подростков, ровесника, старика крайне интеллигентного вида, симпатичную девушку, на которую у Вити не было шансов, человека в деловом костюме, куклуксклановца, с иголочки одетого толстяка и много кого ещё. Деревянные статуи нужны были арабам для масленицы.

Когда телега почти уже перелетела скульпторов, один из них, толстый и противный, помахал процессии вслед и показал, куда им приземляться. «Главный» — подумал Витя.

Путь на снижение был длинным, так что арабы незаметно растворились за беззвёздным горизонтом. Осиротевшее небо без солнца не давало никакого света, кроме скудного лунного, и остаток дороги лошади скакали в темноте. Послышался тихий песочный шелест — прибыли.

Всадники наощупь спешились, потом начали вкрадчиво перешёптываться, так, чтобы только они слышали друг друга. Чувствовалось торжественное предвкушение с налётом тайны. Витя понял, что его везли издалека в такой особенной телеге не просто так: незнакомцы доставили его на церемонию инициации. Ему предстояло вступить в должность.

Витю повели. Незнакомые всадники и взявшиеся из ниоткуда арабы-скульпторы шли с ним по блестящему в луне песку. Присмотрелся — всё это время песок под ногами на самом деле был сыпучим опалом, невозможной драгоценностью, доступной только всемогущему князю мира. Ещё одно озарение — Витю привезли не в пустыню, а во дворец с уходящими в космос потолками. Потому и не было ни звёзд, ни заката. Луна же, заставлявшая мерцать опал под ногами, была под куполом необъятного зала.

Осознал масштаб и роскошь — реальность вновь незаметно преобразилась: воздух засеребрился и наполнился внутренним холодным светом. Словно владыке дворца было угодно, чтобы гости не шли во тьме.

От размаха пространства у Вити в дрожащей груди смешались трепет и гордость. Ему хотелось одновременно и воспарить и забиться в угол. Продолжал с достоинством идти в сопровождении свиты.

И вот, наконец, дошли. Процессия завершилась напротив выделанного из монолита идола с алтарём в форме туши выпотрошенного крокодила. Инстинкт тут же заставил Витю упасть на колени и припасть лбом к полу. Мрачное благоговение.

Никто не припал перед идолом вместе с Витей: всадники и арабы исчезли как только Витя мимолётно узрел хозяина необъятного чертога. Не решался поднять голову и посмотреть, потому боялся, что за любую оплошность вседержащий тиран растопчет его моментально.

Как грохот от землетрясения, с потолка раскатился приказ:

— Смотри!

Повиновение. Витя поднял голову и всмотрелся.

Сердце остановилось: над ним нависал фиолетовый истукан с тремя неописуемыми, противоречивыми, идеально непропорциональными лицами-затылками. На его груди чётко выдолблен указ всем смотрящим: «ничего не знай». Главная заповедь.

— Пей! — новый приказ с вышины.

На крокодиловом алтаре появилась бутылка с обыкновенной питьевой водой. Причастие негазированной безвкусной прозрачной влагой. Не смел ослушаться.

— Ешь!

На том же алтаре появилась горстка ягод: брусника и черника вперемешку. Причастие главными ингредиентами чернично-брусничного соуса, главной «фишкой» сети ресторанов «аППетит». Не смел ослушаться.

— Слушай! — заговорил из нипосомоткуда фиолетовый бог, глядя каменными глазами на неофита сверху вниз, — чтобы войти в мои объятья, ты должен заблуждаться во всём и отдать мне очень многое: все возможности, всё спокойствие, все плоды своих трудов, будущее и всех своих любимых.

Неподъёмная повинность. Слова исполина врезались в разум и злорадно сотрясли его. Вырезанному из фиолетового камня вседержителю можно было всё, Витя был целиком в его руках. Положение хуже, чем у насекомого под ногами слона.

— А если, — всхлипнул, — не смогу?

— Сможешь! — утвердительно затряслось сущее, — я бы не стал требовать то, чего у тебя нет. Я заберу всё. И только попробуй меня обмануть или предать.

Слёзно и отчаянно молчал, сжимал в руках сыпучий опал и в кровь ранил ладони. Многотонный неподъёмный ужас.

— Будь спокоен, — патриарх успокаивал по-отечески, — за жертвы ты получишь истинное счастье. Даю тебе редкий шанс, делаю щедрое предложение. Ещё никто не жалел. Ты согласен?

Яростно кивал, аж бился об пол, и с каждым ударом чувства становились мутнее и мутнее, мутнее и мутнее, мутнее и мутнее… Посерели движения, размылись конечности, размякло восприятие. Неподвижность. Полная. Последняя судорога — спазм — завершение. Неподвижность. Теперь окончательно.

«Слепок оригинала (повторный)»

Как же тесно… Ну знал бы кто-нибудь, как же срано тут сидеть. Ну вот этот хотя бы разглагольствующий дятел — и того хватило бы. Но нет! Ему-то даже нормально: смеётся, руками машет так, что уже раз четвёртый бьётся о книжную полку. И ведь не возникает у него в голове и мысли о том, что мне тесно! И у других нет такой мысли — ни у Ромы, ни у Кирилла, ни у Юли, ни у Дениса. Всем комфортно! И упади им хоть томик Толстого с этих жмущих комнату полок со шлаком — ничего не пискнут. Я касаюсь стола рёбрами, и толкни кто-нибудь стул в спинку — меня пополам сломает, просто разрежет пластмассовым столом. Суки. И свет ещё этот. Это даже не символ «тьмы неведения», а безрадостная клоака с придурками. Вот смотрю на них, на других — они-то получше сидят. У Юли вообще угол, можно садиться как захочешь. У Юры стул лучше. И у Дениса. Только Кирилл сидит так же херово, как я. Только есть нюанс: он заслужил так сидеть, а я — нет.

Вот сидят они, слушают своими ушками, смотрят глазками… Нафига? Вот кого они слушают? Семёна Олеговича Рокина. Зачем? Не знаю. Спрошу ли я их об этом? Нет. Меня природа наделила природным чувством такта, этикета и вежливости. Это в своей голове я всё про всех знаю. Моя голова — только моя VIP-ложа, тут только моё кино и только мой попкорн. Мне природная вежливость позволяет держать всю мерзость в себе и оставаться непорочным, а вот Семён Олегович так не умеет.

Как же он картавит, господи. Нет, это просто не должно входить в мои уши, в мои тонко чувствующие нежные музыкальные уши правильно-маленького размера с неглубокими узорами хряща. Болтает и болтает, болтает и болтает — я так просто не могу! Скажи «транзистор». Какие же мелкие у него глаза — похожи на щели в полу, сквозь которые видно жирных крыс, олицетворяющих чернющие зрачки. И бегают у него глаза, заглядывают в каждого, кроме меня. Бывает, удивляется — расширит глаза. Мерзко поднимаются его тонкие редкие брови на маленьком лбу. Ну не прям маленьком — просто разительно меньше моего. Тридцать восемь сантиметров и три миллиметра — мой размер. У него, если брать на глаз, не больше тридцати одного. И рот у него ещё неаккуратный с тонкими губами. Никогда не закрывается ещё. Говорит и говорит…

— Серёжа, а ты что думаешь? Давай, выпускай критика, кхе, скажи, что не так в «Машине Времени». Все уже похвалили, теперь ты скажи что-нибудь злое, кхе-кхе, как любишь.

Да-да, подкалывай меня, защищай свой жалкий авторитет в кругу непонятно кого, да, ведь в этом и самоцель наших сходок, да? Пососи «Стрепсилс» лучше.

— Динамики мало, чуть не заснул. И герои так себе, неяркие какие-то, блеклые. И идея банальная — за всё хорошее против всего плохого, как обычно. Культурный упадок из-за таких книжек и воспаляется.

Разумеется я не читал то, про что они там говорят. Почему вообще мы должны читать то, что он скажет? У него же нет литературного вкуса, дожил до седых волос, а вкуса нет! Он или берёт что-то из школьной программы, или пытается протолкнуть что-то из своей убыточной библиотеки. Зачем, для чего? У нас тут литературный клуб. Ли-те-ра-тур-ный. Не «му-сор-ный».

— Кхе-кхе, да опять тебе нединамично! Роман всего в ста страницах! Кхех. Тебе только анекдоты динамичные, а? Да ладно, не обижайся. А почему идея-то не нравится опять? Ребятам вот, кхе, вкусно, не дуются.

Это же просто его любимое! Любимая его конструкция! «Да ладно, не обижайся» — ему кажется, что вообще любое говно, даже самое смердящее, можно спасти всего семнадцатью буквами. Нельзя. Нельзя. Нельзя.

— Уже так много написано про это, что каждый раз восхищаться этой теме уже странно, не думаете?

И вот опять. Стекляшки глаз задержались на мне ненадолго, многодумно провернулись по комнате, а потом совсем потеряли меня из фокуса. И ведь как минимум у Юры что-то там зашевелилось в глазу, то ли огонёк критической мысли, то ли личинка пренебрежения — каждый раз что-то в нём на мгновение появляется, а потом опять ныряет в толщу тёмных вод очей его. А вот «ныряет в толщу тёмных вод очей его» звучит хорошо, такая красивая фраза, переливающаяся. Запомнить обязательно надо, может суну куда-нибудь.

Снова затараторили о своём. Сейчас примерно два часа — значит мы тут ещё на полтора часа. Это значит, мы ещё хотя бы пятнадцать минут будем говорить об этой книжонке. Потом мы перейдём к важной части. Ой, да, я этого очень-очень жду. Не могу сопротивляться, не могу не думать о том, как Семён Олегович сделает свои маленькие глазки овальными (круглыми физиологически не сможет), вожмёт мелколобую голову в шею, как черепаха, и приступит к… Нет. Я не должен представлять это сейчас — испортит момент в будущем. Пусть он будет ценным и немного неожиданным.

Вот что точно не будет ценным, так это то, что в своей жизни сделает Кирилл. Из всех находящихся в комнате он мне наименее противен просто из-за его умственной никчёмности: ему и тут-то не место, куда уж «в люди»? В строгом смысле, трудно назвать электрические движения в его мозгу «думанием». Как бы он ни пытался себя проявить, всегда выходит или что-то просто посредственное, или квадратное до тошноты. От пропащий, он никакой, он увалень… Прощаю ему всё только за привычку молчать. Из него редко вылезает что-то, напоминающее о его положении в интеллектуальной иерархии, но это не так и помогает: его с потрохами выдаёт физиономия. Уплощённое лицо, огромная нижняя губа на маленькой челюсти, короткий, как обрубок, нос — всё это красуется на маленькой грушевидной голове. У Кирилла не появится в жизни шанс добиться чего-то в жизни по чисто генетическим причинам. По причине вселенской случайности у него светлые, почти арийские, волосы всего на тон темнее моих, чистая, как моя совесть, кожа, достойный рост, который бы при паре лишних сантиметров догнал бы даже мой, идеальный. Чего его угораздило записаться в этот кружок, к этому Семёну Олеговичу? Сидит тут. Занимает место. Плохое место занимает — ему подстать, но почему у меня-то такое же? У него я в гонке жизни выиграл ещё до старта, а сижу на таком же неудобном и опасном месте?

Кивает головой. Кивай-кивай, Юля, может, заработает. Она сидит ближе всех к Семёну Олеговичу и во всём её существе видно, как она этим почему-то гордится. Эта заискивающая улыбочка, нестатичный взгляд (то исподлобья, когда удивляется, то прямой, когда просто слушает). Вымораживает. Лицо хоть и миловидное, а раздражает: стоит открыть рот, уши сворачиваются в розы, а нос покрывается морщинами отвращения. У неё слишком громкий и высокий голос, с таким только молчать. И вот печаль: молчит она реже, чем надо. Даже сейчас вот. Перебивает Семёна Олеговича.

— Вы не думаете, что это всё из-за постмодерна? Он всё перемешивает, сжимает… А жанр страдает.

Она не знает, что сказала полную чушь, а я-то знаю, хотя даже не слушаю, о чём у них там речь — пустая беседа будет длиться ещё час, слушать необязательно. Вот он, Семён Олегович, шелестит губами, с важным видом мягко намекает Юле, что необязательно подводить всё под веянья постмодерна. Не получится, Семён Олегович — похоже, она недавно выучила это слово. Ага, вот и Денис что-то говорит — даже смотреть и слушать не могу, не хочу убивать себе настроение. Лучше гляну на книжную полку: там, как обычно, книжки в цветных обложках расставлены в порядке от синего к желтому, от желтого к белому, от белого к зелёному, от зелёного к красному, от красного к синему. Кто и почему решил установить именно такой порядок? Юра молчит. Хорошо молчит, вдумчиво. А вот Юля молчит почти бездумно — только впитывает то, что на неё изрыгает Семён Олегович. Как противно! Она крутит локон волос в пальцах, пока слушает этого старика! И ей совсем не стыдно — продолжает с довольным видом, словно она полностью отдаёт себе отчёт о действиях своих рук. О боже, а вдруг правда? Вдруг это она сознательно? Не даром же она так на него смотрит, глазками хлоп-хлоп, губы… разомкнуты в неправдивом удивлении. Срам…

Мне противно и обидно её поведение. Сильно противно и каплю обидно. У меня был неприятный момент в жизни, когда к Юле я испытывал более глубокий, чем анатомический, интерес. Интерес этот длился всего восемьдесят восемь дней. Да, я вёл почти точный отсчёт, так как в планах у меня было «предъявить» ей точный временной промежуток моих по ней «мучений». Мне хватало тщательного наблюдения за ней, пока она шла домой отсюда и из института: изучил её походку и спину, хотя тогда мне нравилось её лицо. Но затылок — жопа лица, так что, может, наблюдать её со спины было даже эротичнее. Её затылок и лицо перестали меня волновать в день, когда мне пришлось говорить с ней лично. Там-то плоскость её мысли не могла мимикрировать под гладкость или чистоту. Это была плоскость, плоскость настолько безупречно плоская и ровная, что по ней бы даже некруглый предмет скользил вечность.

Разумеется, о своём к ней интересе говорить не стал. Обсуждали рассказ, который нам Семён Олегович сказал прочесть (в тот раз действительно прочёл, чтобы повод обсуждать был реальным). Мало того, что восхитилась художественной мыслю Ремарка во «Враге», так ещё и восхитилась сильно и искренне. Потом, когда и ей стало нечего обсуждать в рассказе, начался пустой разговор: рассказала всё про своих подруг, про свою школу, про свои увлечения. Последнее было так жирно подчёркнуто, так усердно обведено красным маркером, что невозможно было воспринять всерьёз ни музыку, ни писательство, ни шахматы, ни спорт, ни историю, ни всё остальное. Юля так рекламировала себя, так выпендривалась, так лезла вон из кожи… это было так зря, что тошно. Я уже был рядом с ней и говорил с ней и понял, какая она глупая. Незачем было пытаться вызвать у меня интерес, не надо было метафорично ставить рядом с собой вырвиглазную неоновую вывеску «я того стою». Юля мне тогда казалась красивой — я её и сейчас на самом деле нахожу симпатичной, но до статуса «женщины моей мечты» ей нужно сделать один единственный шажок. Просто перестать говорить. Насовсем. Хотя бы в моём присутствии.

Меня очень раздражает, что она не может просто взять и прекратить крутить волосы рядом с Семёном Олеговичем. Просто хватит. Хватит.

Перестала.

Нет больше сил смотреть на неё, не буду больше. Заметят ещё, подумают. Вот этот, Юра, точно подумает. Он это умеет, ох как умеет. У него тоже большой лоб, неплохой, почти как мой, может, разница всего в сантиметр-два. Мешает его стрижка. Она ему идёт, да, но я не могу из-за этого точно всё оценить. Расстраивает. За ним я не следил, как за Юлей, потому что это было бы странно, но на наших занятиях он — главный объект моих наблюдений. В нём есть нужные правильному человеку качества: скромность и чуткость. Первое в нём обозначалось зажатой позой, маленькими глазами и аккуратными медленными движениями рук. Чуткость была на веснушках на носу, толстых ярких почти женственных ресницах и, смешно, в коленях. Они у него всегда направлены на того, с кем он разговаривает, даже когда это не совсем удобно, Юра искривляет свою позу так, чтобы сидеть открыто к человеку. Сначала мне казалось, он так делает для имиджа, для образа «доброго и пушистого». Это не так. Никто так не притворяется. Даже обладатели тонких морщинок вокруг глаз, какие есть и у него, не способны на такое притворство. Юра действительно такой, каким кажется. Сначала меня от этого покорёжило, а потом мне захотелось это изведать.

Для завязки общения с ним мне не пришлось идти на ухищрения, не нужно было и особенно нащупывать почву, как с Юлей. Пару раз мы с Юрой переглянулись за время занятия, а потом, в конце, он сам подошел ко мне. Разговор был наипустейший, но мы оба это понимали — это уже что-то. Он мне казался очень достойным собеседником: у него не было напряжения в скулах при разговоре, брови отчётливо стояли дружелюбным полукругом, прищур образовывался только в дружелюбно-заинтересованной форме. И, конечно, он улыбался. Улыбался мне. Не во всю ширь рта, не всегда с зубами, не всегда обеими уголками рта. Улыбался искренне, каждый раз смотрел в глаза.

Некоторое время мы общались практически как товарищи, имели переписку, имели базовую информацию о жизнях друг друга и даже шутили общие шутки. Вся пошло не так по моей же оплошности: я приоткрыл свои подлинные взгляды на жизнь и людей. Мой образ после этого насовсем пропал из его поля зрения. В конкретный застывший момент видел на нём ровно семь толстых складок по бокам носа, наклонённые брови, поджатые перекривленные губы. Он и корпусом отстранился, и встал в профиль, и даже смотреть на меня перестал. Юрина картина мира не вписала меня и моё мировоззрение, он сразу решил, что в его жизни мне не место. Вслух он этого, разумеется, не сказал — показал поведением. Я не дурак — понял.