Бесплатный фрагмент - Красный луг

Обращение к читателю

Старовойтов Виктор Андреевич, родился 27 мая 1950 года в деревне Черлак Красноуфимского района Свердловской области. Вырос и стал полноправным человеком в посёлке Красный луг того же района. Детство и юность провёл на берегу реки Уфы, в тайге. В своём романе я не ставлю своей целью добиться полного исторического сходства с описанными событиями, хотя и не скрываю, что есть исторические факты, почерпнутые из книг и рассказов, встречавшихся на моём пути людей. Так уж получается, что в нашей повседневной жизни не происходит случайных встреч, все они для чего — то предназначены и чему — то служат. Мы довольно часто забываем о мимолётных встречах, но иногда они сами напоминают о себе, причём всегда неожиданно. И не судите строго за допущенные в рукописи неточности, ведь весь роман не что иное, как плод моего воображения, всего лишь приключенческая повесть о жизни, любовных приключениях главного героя Веснина Виктора, полная романтики, страданий и надежд

Лягаево

Окраина Пермской губернии, граничащая с Башкирией. Река Уфа, приток реки Камы. Всего лишь несколько столетий назад данная река по ширине и мощи своей не уступала той же Каме. Тогда в неё впадала река Сылва, да и было множество других водных источников, в том числе и подземных. Вода в реке была чистейшая. С древнейших времён на Южном Урале в мире жили женщины — воительницы Амазонки, они занимали большую территорию от реки Дона до Урала, старейшее племя хвостатых людей и веды, не считая различных переселенцев, пришедших в поисках счастливой жизни на Урал. Все эти люди многие века жили между собой в полной гармонии, пока в их судьбы не вмешались другие силы. Те люди знали истинную правду о Боге, общались непосредственно с ним напрямую, умели понимать язык зверей и прочих земных тварей, знали значение трав и другой растительности. Жили люди Урала по своим ведическим законам, не подвластные никому и ничему. Так было, пока князь Владимир, по прозванию Красно Солнышко, сам не принял новое вероисповедание-христианство и не начал с помощью наёмной силы внедрять христианство повсеместно по всей Руси. Ведов объявили язычниками и начали преследовать, насильно обращать в новую веру, а кто не подчинялся или обращался за помощью к силам Природы, тех объявляли ведьмаками и сжигали на кострах, убивали, сгоняли с обжитых мест. Веды знали, что Великий Разум — Бог создал людей по образу и подобию своему не рабами себе, а как своих детей друзьями и помощниками созидания мира Вселенной, для украшения планеты Земля. Поэтому, зная, что властители мира планеты — жрецы, вставили в учение Иисуса Христа новое слово «Раб», веды не захотели принимать новое вероисповедование, не хотели быть кому бы то ни было рабами. Добрались новые волхвы и поработители и до Урала. Обычно добирались на лодках по реке Сылве, загоняли жителей посёлков в воду рек и насильно крестили, одаривая нательными оловянными или деревянными крестиками. Тогда веды на сходе решили оградить свои поселения от непрошенных гостей, и в 1550 году вызвали землетрясение и горный сдвиг, перекрыв русло реки Сылвы. Сылва вынуждена была искать другой путь и стала непосредственно притоком реки Камы. Река Уфа несколько обмелела и стала судоходной для крупных судов только в весеннее половодье. Конечно, кто послабее духом оказался, тот принимал новую веру, а кто не пожелал — те покидали обжитые земли, селились в глубине бескрайней тайги-урмана по берегам таёжных рек и озёр, образовывая свои посёлки. Были и такие, что селились под защитой змей в горных пещёрах, ставили по берегам оврагов землянки. Не сохранилось имён первых поселенцев, организаторов первых посёлков, но сами посёлки, не отмеченные даже на районных картах, жили веками и остались в памяти потомков тех, первых. После всяких правительственных перестроек и гонений на деревни, многие поселения исчезли с лица земли, но теперь на месте пустырей возникают новые сёла — дачные посёлки. Старых посёлков нет, но в человеческой памяти хранится название села, откуда мы и пришли. Не должны мы быть Ваньками, не помнящими родства, ведь у каждого из нас деревенские корни, даже если мы сегодня родились в городской многоэтажке, и стесняться этого не надо. Это есть наш Кусочек Великой Родины, где родились и жили наши прародители, отцы и деды. Итак, вот об одном таком посёлке я и хочу рассказать в этой главе. Скрываясь от преследований, на крутом берегу реки Уфы в таёжной глуши поселилась семья Ведов. Сначала была одна семья, но по мере подрастания детей, образования новых семей, рос и посёлок. Мужей и жён брали из соседних посёлков от таких же переселенцев или же сходились с башкирами. И в целом жили себе, не тужили, не зависимые от государства, по своим человеческим законам и общепринятой морали, устанавливаемой сельскими правителями-стариками. Было ли какое-то название у тех поселений, не известно. Земли принадлежали Башкирам, но новых поселенцев Башкиры не трогали из-за обладания Ведами великих тайн природы. Да-да, в то время сама матушка-Природа и все твари были на службе Человека и поэтому лихие люди обходили ведовские селения стороной. В дальнейшем по мере строительства заводских посёлков на территории вотчинных башкирских земель земли те снимались в аренду, а зачастую попросту отбирались в пользу государства. Недовольные произволом царских чиновников, башкиры восставали против своих обидчиков и даже нападали на купеческий Кунгур и другие крупные поселения. В 1700 годах набеги обиженных участились и тогда начали создавать для защиты от них крепости. И уже в 1734—36 годах были организованы Красноуфимская, Ачитская, Кленовская, Бисертская и другие крепости. От Красноуфимской крепости по берегу реки Уфы были возведены сторожевые вышки-башни с казацкой охраной, которые непосредственно при помощи дымов и выстрелами из сигнальных пушек предупреждали следующие посты о появлении непрошенных гостей. Вооружение охраны предоставляло возможность на некоторое время сдерживать натиск врага, после чего охрана уходила в леса близлежащей тайги с чувством выполненного долга.

Красноуфимская крепость, организованная в 1734 году полковником Тевкелевым с командой солдат, постепенно разрослась и, после разгрома Крестьянского восстания под руководством Емельяна Ивановича Пугачёва, получила статус уездного города Пермской губернии. Город рос, строился, обрастал фабриками, заводами. Сохранились сведения, что солдаты Тевкелева сходились с аборигенами, хвостатыми людьми, сожительствовали с женщинами. Несмотря на великий разум хвостатых, и большие знания, они не прижились среди новых русичей, по мере приезда в город нормальных женщин от хвостатых стали избавляться. В результате они вынуждены были укрываться под землёй, в катакомбах под городом.

В городе стало хронически не хватать для строительства материалов, в частности был большой дефицит кирпича. Фабрикант Лягаев, хозяин спичечной фабрики, самолично отправил бригаду геологов по реке Уфе для поисков места, пригодного для выгонки кирпича и с приличным содержанием глины и речного песка. Лучшего места для нового заводика геологи не нашли, чем поселение Ведов. Не затрагивая селян, с разрешения старейшин села, заводик решено было поставить на луге за селом, там же был и пологий спуск к реке, что существенно облегчало загрузку кирпича в барки. Лягаев срочно отправил в село барками всё необходимое оборудование, рабочих с семьями, гужевой транспорт. В самом посёлке для приезжих ставились дома, проблем не возникало, жители были только рады новосёлам. И даже помогали обживаться на новом месте. Позднее посёлок стал называться по фамилии фабриканта — Лягаево. Кирпич барками поставлялся в Красноуфимск и в нижележащие сёла по реке, вплоть до города Уфы. Позднее в Красноуфимске начали своё производство кирпича и надобность в лягаевском кирпиче отпала, заводик прекратил своё существование. Люди тоже стали не нужны и кто переехал жить в город, а большинство остались. Название за посёлком осталось и прожило с ним до революционных событий Гражданской войны. На лугу остались развалины кирпичного заводика и котлованы с зелёной мутной водой, в которой даже лягушки предпочитали не водиться. От посёлка луг отгородился небольшой еловой рощицей и многие годы оставался пустым, не пригодным даже для пастбищ.

Долгое время связь посёлка с внешним миром держалась на лесных тропах да по реке. В город плавали на своих самодельных лодках, возили свои поделки на рынок и обратно везли купленное. По тропам ходили не только на рынок, но и в соседние посёлки; Усть-Маш, Черлак, Тавру, Бугалыш и т. д. Это только после Октябрьской революции и с приходом к власти большевиков, началось строительство дорог между сёлами… А за рекой простиралась бескрайняя тайга. Посёлок же жил своей жизнью; множились, строили дома, разводили скот и птицу, садили овощи, разводили пчёл. Река и тайга обеспечивали людей всем необходимым; орехами, ягодами, грибами…

Бывало, что в село заходили чужаки, в основном политические беглые, их старейшины принимали настороженно, предупреждали, чтобы не мутили народ пустой болтовнёй о лучшей жизни и, если человек принимал устои деревни, то помогали ему обжиться в деревне, сообща строился дом. А если был холост, то пару сам находил среди деревенских красавиц. Деревенская веда амулет заговаривала, дарила пришельцу оберег, тем самым защищая его от царских ищеек и прочего зла. И, как я уже говорил, жизнью села руководили старики-старейшины, их решения выносились на сельских сход — собрание жителей села и путём голосования решения утверждалось и уже не подлежало в дальнейшем никакому обсуждению и исправлению. На сходе в обязательном порядке присутствовали все жители от мала до велика. И все имели право голоса. Любое дитё могло выйти в круг и высказать своё особое мнение. При этом никто не смел оговорить ребёнка, посмеяться над ним, оговорить и высказаться против. Если предложение ребёнка было не приемлемо в данный момент, ему просто и понятно объясняли, почему его предложение не может быть принято и что необходимо продумать для его принятия. Принятые на сходе решения больше не обсуждались и были обязательны для всех жителей без каких-либо ограничений. Молодёжь не притесняли, но и слишком вольничать тоже не давали. Дружно жили, друг друга не обижали и чужакам в обиду не давали. С молоду каждый мог постоять за честь свою и своего села. Обычай этот был занесён в село амазонками, потомки которых и по сей день живут в районе. Неукоснительно соблюдались и ведические обряды и обычаи, проводились они под неусыпным оком старейшей бабки ведуньи. Позднее, когда переселенцы пришли в село со своей христианской верой, начали принимать и проводить новые обычаи и обряды, не противоречащие укладу жизни села. Горе и радость встречали всем селом, никто не оставался одиноким в беде. Нуждающимся помогали всем миром, никому в помощи не отказывали, будь то цыгане или прохожий калика, лишь бы приходил с открытой душой, без камня за пазухой. Село славилось своими умельцами. На городском рынке спрос на сельские изделия был огромен и сельские жители в установленные дни на лодках, на лошадках и пёхом устремлялись в город, таща свои поделки. Особым спросом пользовался мёд из дуплянок, отличавшийся необыкновенным вкусом и запахом. Из липовой коры готовили мочало, плели верёвки, готовили банные мочалки и лапти. Из бересты делали туески под ягоды и грибы, коробки и шкатулки для городских модниц для хранения украшений и прочей домашней мелочёвки, из ивняка готовились корзинки и коврики, из конопли и крапивы шили грубую одежду, из пуха и шерсти скота готовили праздничную одежонку, шерсть лошадей шла на изготовление войлока. Шкуры забитых животных шли в основном на продажу скорнякам, перо и птичий пух использовалось для подушек и перин городских модниц. Сами жители предпочитали почивать на матрацах и подушках, набитых лесными травами. Лошади, как тягловая сила завезённая Лягаевым, размножились и теперь имелись почти в каждом хозяйстве. Среди молодёжи стало традицией объезживать годовалых лошадей, готовить их к верховой езде и в упряжи. Этим занимались в зимнее время, всё же падать в снег со взбесившейся лошади куда приятнее, чем на твёрдую землю летом. На многие годы также сохранился молодёжный обычай собираться по вечерам на полянке у костра на берегу реки летом, а зимой по очереди в просторных домах села. Под балалайку или гармошку на этих вечёрках пели частушки, песни, водили хороводы, танцевали и знакомились. девушки приносили с собой головки подсолнуха, вязанье, вышивку, дарили любимым свои изделия. В Лягаево на вечёрки собирались и молодые люди из других близлежащих посёлков, особенно нравился посёлок парням, в основном из-за местных красавиц. Веселье обычно заканчивалось под утро, на рассвете молодёжь разбегалась по домам. Для многих не было расстоянием пробежаться по таёжному лесу с десяток-другой километриков. Лягаево, посёлок, был не большим по количеству дворов, и поэтому молодёжи было запрещено покидать его. И уж если кому доводилось влюбиться в чужака, то обязательным условием было житьё в своём родном посёлке. Молодым всем миром строился дом, помогали обзавестись живностью, даже выкапывали свой колодец, приносили одежду и обувь, необходимую утварь для ведения хозяйства. Всё делалось безвозмездно! Только живите в любви и радости. Молодых принимали охотно, а вот беженцев и дезертиров не очень. Долго к ним присматривались, изучали… В помощи не отказывали, но и особым гостеприимством тоже не баловали. Впрочем, и те в посёлок особенно не набивались, предпочитали селиться обособленно, где-нибудь в таёжной глуши или на полянке по берегу реки в своих хуторах-усадьбах. Молодые, конечно, быстрее находили общий язык с поселковыми и чаще переселялись в посёлок.

После Крестьянского восстания в окрестностях от царской расправы много укрылось повстанцев, стихийно объединялись, стихийно организовывали лесные посёлки в таёжной глуши. Были и такие, что жили в землянках и пещёрах. Эти без особой нужды в сёла не заходили, предпочитая держаться от людей и поселений подальше. Из поселений девушки поодиночке тоже не рисковали забираться далеко в лес, бывали случаи, когда молодые женщины и девчата терялись и находились через много лет, обременённые детьми от таёжного жителя.

После революционных событий 1917 года и дальнейшей Гражданской войны, интервенции и последующего становления повсеместно Советской власти, в уральских лесах поскрывалось множество дезертиров и прочего отребья, кто был не доволен приходом новой власти и всем им хотелось жить, причём жить не хуже старого, а может быть и лучше… Лилась кровь человеческая по любому поводу, а чаще без всякого повода, мертвечину расклёвывали вороны. Голод, холод, болезни и злобная ненависть ко всему живому сгоняли нечеловеков в тайгу, заставляли сбиваться в стаи-банды и бесчинствовать на дорогах и в отдалённых от города посёлках, нападая всегда неожиданно и внезапно, также быстро и исчезая, сделав своё чёрное дело, оставляя после себя смерть и разруху. Появлялись они и в Лягаево, но здесь внезапности не получалось. Тут царствовала некая особая аура и даже птицы, гады и звери, пчёлы восставали против зла, на подходах к селу вели неусыпное наблюдение и защищали посёлок от нападения всеми имеющимися своими силами. Знающие обходили посёлок дальними дорогами, а не знающие дорого расплачивались за своё неведение, порой даже жизнями, всё зависело от степени несомого в посёлок зла. Некоторые из этих людишек пытались обескровить село, лишить его защиты Ведов, колдовской силы, но всякий раз находилась сила, мешавшая им выполнить злой умысел. Всё же однажды вражеский снайпер сумел убить бабушку Мелиссу, старейшую из Ведов. После этого в посёлке была создана дружина самообороны, на всех подступах к посёлку были выставлены посты. Окрестные хуторяне — жители из пришлых, были ещё не приняты под защиту Природы, были беззащитны против бандитов, и вынуждены были шестерить перед ними, снабжая оружием и продовольствием, давая сведения о действиях новой власти. Многие имели от банд охранные грамоты. Впрочем, на хуторах оставались в основном одни старики, молодые предпочитали жить в посёлке. Старики же боялись расстаться с нажитым хозяйством, но зато довольно часто теряли свои жизни. Каждая банда ненавидела другую, и шестёрок, работавших на соперницу, старались перевербовать или же уничтожить.

В село приходило множество противоречивых слухов о новой власти и старики не могли понять, чему можно и нужно верить, а чему и нельзя. А в соседних сёлах новая власть уже устанавливала свои права, появлялись коммуны, сельские Советы, открывались школы Всеобуча, торговые лавки. Об этом говорила и местная молодёжь, бывавшая на Посиделках в соседних сёлах. Но пока что для стариков все эти слухи и разговоры были если не пустым звуком, то по крайней мере не малой головной болью и бессоницей и они не знали, то ли отправлять ходоков с челобитной к Новой власти, то ли ещё погодить. Из-за отдалённости от больших дорог посёлок оставался незатронутым войнами и прочими катаклизмами, в царское время в него даже жандармы не заглядывали, не брали рекрутов на войнушки. Так, выжидая и боясь, и надеясь на русский «авось пронесёт» и жил посёлок в самом начале всех тех событий. В стране произошёл государственный переворот, царь добровольно отрёкся от престола, закончилась временная власть Керенского, пришли большевики во главе с Ульяновым-Лениным, началась Гражданская война… Стариков пугала новая власть тем, что отказалась от Бога — Отца, создателя всей Вселенной и всего сущего, расстрелом царской семьи, в том числе и детей, всё это никак не укладывалось в старческом разуме. Все воюющие стороны считали себя правыми, били себя кулаком в грудь, с пеной изо рта доказывая свою правоту, хватались за оружие. Приходили белогвардейцы, выискивали сочувствующих Советам, жрали деревенский самогон и рыгая чесночным запахом и самосадом, пытались что-то доказать старикам… Изредка заходили красноармейцы-ополченцы, от самогона тоже не отказывались, но вели себя менее вызывающе, много рассказывали о новой власти, политике партии, обещая новую счастливую жизнь. Но и эти разговоры не приносили успокоения. После разгрома белогвардейского отряда у посёлка Усть-Маш, там, где после находилась лисоферма чернобурок, часть белогвардейцев появилась в Лягаево. Как обычно пили самогон. Веры в скорую победу над большевиками уже не было, поэтому старались в спиртном найти утешение, матюкались и проклинали всё и всех на свете, гонялись за девчонками, стреляли по заречным камням из револьверов. Дед Михей, старейший из Ведов, пытался приструнить распоясавшихся вояк, но над ним лишь подсмеивались, а один из вояк даже выстрелил в старика, но пуля, не долетев, рассыпалась в прах, не причинив деду никакого вреда, но и это не остановило бандитов. Двое из них сходили в стариковский дом и приволокли жившую у деда внучку Оксану, на берегу пытались её изнасиловать. Старик опустился среди беснующихся бандитов на колени, прочитал заклинание и простёр руки к небу. И с чистого безоблачного неба ударили молнии и сожгли беснующихся бандитов заживо. Старец поднялся с колен, сказал в пространство «Спасибо, отец мой» и, опираясь на руку внучки, прошёл в свою хату, лёг на кровать и больше уже не встал. Похоронили его с почестями, как подобает Герою. А для новой власти Лягаево, не приметный посёлок на берегу реки Уфы, не остался не замеченным. Прошло некоторое время, очистился район от белогвардейской нечисти, восстановилась Советская власть, и в один из знойных летних деньков со стороны Усть-Маша постовыми дружины была задержана миловидная женщина с мандатом Красноуфимской партийной организации ВКПб и доставлена на собеседование к старейшинам села.

Партийное поручение

Галина Ивановна Русских родилась в посёлке Сылва Пермской губернии в 1900 году. По её воспоминаниям дом ихний находился на крутом берегу реки Сылва, где-то в районе нынешнего речного причала, окнами к речным просторам. Отец и мать были соленосами, работали в бригаде таких же бедолаг. Соль добывали где-то в районе Соликамска и доставляли её в Пермь, сдавая перекупщикам. Много ли платили соленосам, не известно, Галя тогда была ещё слишком мала, чтобы интересоваться этим. Девочке исполнилось пять лет, когда она осиротела. Пришёл бригадир соленосов, дал девчонке кулёк с монетами и сказал, что она осталась сиротой, отец и мать утонули на переправе, спасая соль из прохудившейся лодки. А через несколько дней в дом к девочке заявились другие люди и выкинули её на улицу, говоря, что якобы родители её остались им должны большую сумму денег и за это в погашение долга они забирают дом. На первое время её приютила сердобольная соседка, но вскоре поняла, что не сможет содержать девочку и посоветовала ей идти в Пермь, просить милостыню, вывела её на большую дорогу, указала направление… Больше Галя её не видела. С этого дня начался Галин путь по большой жизни в поисках хлеба насущного. За этот самый хлеб да ещё тычки и подзатыльники работала на богатеев весь световой день без отдыха. Пасла скот и гусей, пропалывала в огородах грядки, окучивала картофель, рвала траву козам и кроликам, и ещё делала многое из того, что для бесправной сиротинушки придумывали хозяева. Хватило девчонке лиха по самое нехочу, но она была упрямой и очень сильной духом и все эти невзгоды так и не смогли сломить её воли. За её терпение и всепрощение Боженька смилостивился над нею, послал ей хорошую хозяйку. Приметила работящую девочку одна из хозяек, да и позвала её к себе, нянчиться с младшими детьми. Семья жила не плохо по тем меркам, но денег тоже вечно не хватало, поэтому из денег Гале ничего не перепадало, зато всегда была хорошо одета и накормлена. С первых дней одна из старших хозяйских дочек начала учить Галину грамоте, научила писать и считать, а чуть позже свела её с передовой молодёжью города. В свободное время, когда хозяйка отпускала девочек погулять, они сбегали в молодёжную марксистскую организацию, слушали рассказы бывалых, зачитывались запрещённой литературой, расклеивали листовки, призывающие к свержению самодержавия. Так постепенно Галя становилась ярой сторонницей передовых идей. Шли годы, Галя взрослела. В том же кружке она познакомилась с трудами Ленина. Обладая цепкой памятью, как губка, впитывала и запоминала всё, что могли дать ей соратники и книги. Когда полиция разогнала кружок и начались массовые аресты, подруга Мила (Милорада) вместе с Галей укрылись в катакомбах под городом. Когда полиция по чьему-то доносу с помощью собак начала прочёсывать катакомбы, девчонок предупредила сестра Милы, и они вынуждены были искать другое убежище. В Перми оставаться было нельзя, описание девчонок было развешано на всех заборах и даже было обещано вознаграждение за выдачу их местонахождения. В катакомбах девчата наткнулись на кладовую какого-то купчика, в ней разжились одежонкой и продуктами питания. В одну из ночей покинули город. У Милы в Красноуфимске жил сердечный дружок, тоже марксист, член партии РСДРП, вот к нему-то и направились девчонки. В города и крупные сёла не заходили, в малых посёлках, где не было полиции и жандармов, просили милостыню, называясь сёстрами-сиротами, идущими к родственникам в город Уфу. В основном продвигались ночами, днём забирались в глубь тайги и спали на деревьях пихты, привязываясь к стволу ленточками, чтобы не свалиться. В полудрёме проводили день, а ночью шли дальше, прислушиваясь и прячась от каждого встречного. Сколько времени потратили на дорогу, не ведомо, это сейчас автобусом можно доехать за четыре часа, а для девчат в то время единственной надеждой были собственные ноги. От редких подвод тоже приходилось прятаться, не известно, кто там едет… Большую часть пути шли лесами. Долго ль, нет ли, но всё же добрались девочки до Красноуфимска. Еле волоча ноги от усталости кое-как нашли нужную улицу и дом. Друг Милы был несказанно рад появлению девочек, стал готовить для них обед, но когда с кухни вошёл в комнату, то увидел девчонок в живописной позе, сидящими за столом, опираясь спинами в стену, обнявшись и крепко спавшими. Только с помощью отца парня, пришедшего вечером с работы, удалось рассоединить девочек и уложить в кровать. Проспали они около двух суток. Намаялись за долгий путь.

А потом начались будни. Мила устроилась на работу преподавателем начальной школы, а Галя стала посудомойкой в столовой-забегаловке при заводе. И только по вечерам начиналась для девчат настоящая жизнь. Шла война с Германией, кроме того внутри самой России всё сильнее разгоралась волна противостояния самодержавию. РСДРП Красноуфимска была старейшей организацией на Урале. Организовалась она ещё до событий 1905 года и новые соратники, проводники идей Ленина, были ей нужны позарез. Галя и Мила с первых дней появления в городе стали активно работать в организации. Вскоре, не смотря на молодость, Галю приняли в ряды партии. Она была в курсе всех событий в стране, ни одно собрание или митинг не обходились без её участия. Агитировала за большевистскую власть, читала статьи Ленина по памяти из газеты «Правда», объясняла суть, доказывала правоту идей. Наступил 1917 год. Отречение царя от престола, Временное правительство Керенского, Октябрьский правительственный переворот, расстрел царской семьи, Гражданская война… События чередуются с быстротой калейдоскопа! После подтверждения из Питера, что власть перешла в руки большевиков, в Красноуфимске начинает формироваться новая власть. Собрания и митинги не прекращаются. Проводятся Выборы депутатов в Советы, организуются рабочие и земельные комитеты. Происходит захват помещичьих земель и передача их в собственность земельных комитетов. Фабрики и заводы переходят в собственность рабочих комитетов. Из заводских рабочих Артинского завода создаётся отряд красногвардейцев под командованием большевика Шевалдина П. И. Отряд получает из Екатеринбурга (Свердловск) более 300 единиц винтовок, револьверы и боеприпасы. 28 ноября 1917 года состоялся съезд представителей рабоче-крестьянских депутатов. Я не буду подробно останавливаться на подробностях тех событий, о них не мало написано в других книгах, как «Край родной» Л. Змеевой,2005 г. Издания в г. Екатеринбурге.,серии «Города нашего края-Красноуфимск», издания 1986г., «Красноуфимские тайны» Рындина Р.-1999г. И другие. К весне 1918 года по Красноуфимскому уезду прокатилась волна контрреволюционных мятежей кулаков и эсеров. Все они подавлялись силами местных красногвардейских отрядов и силами добровольческих отрядов. Мила и её друг Артём поженились и уехали в Екатеринбург, выполнять новое партийное поручение. След их затерялся на просторах России, по крайней мере Галя их больше в городе не видела и от них не было никаких вестей, даже отцу. Впрочем, переживать за подругу Галине было абсолютно некогда, события в стране и уезде развивались с бешеной скоростью, а она всегда находилась в самой гуще революционных событий. Отец Артёма записался в Красногвардейский отряд и погиб в одной из стычек с мятежниками. Теперь хозяйский дом находился в полной Галкиной власти. К осени 1918 года в отрядах числилось более 300 бойцов, позднее они вошли в состав Красноуфимских полков и участвовали в освобождении Урала и Сибири от Колчака. В августе 1918 года прошли по уезду бои с воинскими подразделениями белогвардейцев. Крупные бои прошли около горы Сурунта, что находится между Русской Таврой и Сарсами, а так же в районе Усть-Маша. Были и другие бои, но мне о них не ведомо. В сентябре 1918 года город Красноуфимск частями Красной армии был оставлен. Почти год хозяйничали белогвардейцы в городе. Галя с товарищами получила приказ о ликвидации или надёжном сохранении партийных и советских документов. Уйти с последним отрядом они не успели и вынуждены были укрыться в катакомбах под городом. Туда же перенесли и все архивы. Конечно, и тут они не сидели сложа руки, а вели активную борьбу против врага. Из катакомб имелись во многих местах города выходы на поверхность, для белогвардейцев вылазки подпольщиков всегда были внезапны и наносили большой ущерб. Подпольщиками расклеивались по городу листовки с воззваниями Ленина и партии ВКП/б, расклеивались также и вырезки из газеты «Правда». Помимо этого по наводке жителей города производились нападения с целью завладения оружием и продовольствием, уничтожались штабные помещения, выкрадывались медикаменты. Не смотря на облавы и частые расстрелы сочувствующих, жители города не выдавали мест появления подпольщиков и даже помогали им, указывая места скопления оружия, боеприпасов и продовольствия. Откуда появились катакомбы под городом, не известно, да и так ли это важно? Катакомбы эти существовали ещё задолго до появления Красноуфимской крепости и простираются они далеко за пределы города, но охраняются полчищами змей-гадюк, поэтому никто не отваживается туда лезть. Катакомбы носят в основе своей жилой характер, до появления в урочище Красный Яр полковника Тевкелева, на поверхности жили хвостатые люди, ходившие без одежды и обладавшие небесной красотой. При опасности они прятались под землю. А когда стали конфликтовать с жителями города, то и вовсе переселились под землю, ушли в глубь земли. Катакомбы перестраивались, переделывались под нужды города, а перед началом Отечественной 1941—45 годов частично были переоборудованы под бомбоубежище, попасть в него можно и до сих пор, в частности через лаз на улице Мизерова. В конце июня 1919 года части Красной армии освободили Пермь и Кунгур. 4 и 5 июля войска Второй армии и 35 дивизии 5 армии освободили Красноуфимск. И снова Галина Ивановна в строю. Восстановление работы партийных и Советских органов, создание уездной комсомольской организации. Кстати, День рождения Красноуфимского комсомола празднуется 25 августа «1919»года. К 1920 году в уезде насчитывалось около 50 коллективных хозяйств, в том числе 10 коммун, 16 сельскохозяйственных артелей, помощь которым оказывалась за счёт помещиков и кулаков инвентарём, семенами и скотом. А Галина Ивановна, коль партия сказала «надо», бралась и за оружие, надо было раскулачивать, шла и делала, без раздумий… Тогда некогда было задумываться о правильности или неправильности того или иного решения партии, нужно было беспрекословно, быстро и качественно исполнить указание. С партийными поручениями Русских побывала не только по Уралу и Сибири, но и в других местах, всегда была в первых рядах строителей новой жизни, свято веря в счастливое светлое будущее. И когда партия поставила вопрос о возможности охвата Советской власти в отдалённых уголках и организации там коммун, одной из первых вызвалась поехать на село. Направили её в Усть-Машский Сельский Совет, там она и узнала о посёлке Лягаево на берегу реки Уфы и то не многое, что могли ей рассказать сотрудники Сельсовета о жителях и самоуправлении в посёлке. Местный пацан проводил её до тропинки на Лягаево через Прямушку, вырезал ножичком ивовый длинный прутик, подал ей; -Возьмите. Хлопайте по тропинке перед собой, у вас обувь не таёжная, а тут змей много, покусать могут, а так боятся всё-таки… Тропа одна тут, не заблудитесь, в тайгу только не заходите. Около села на Прямушке посты стоят, встретят.- Галя змей не боялась, за свой короткий век повидала в своей жизни всякого, прошла сквозь огонь и воду… Она лишь ответно вздохнула, поблагодарила парня за проявленную заботу о ней, поправила сбившуюся кобуру нагана и зашагала в новую неизвестность. Вещмешок с небольшим запасом продовольствия и немудрёной одежонкой болтался за плечом. В вещмешок положила солдатскую гимнастёрку, пару юбок, нижнее бельё, пуховую шаль, единственное богатство, подаренное незнакомой цыганкой за спасение её сына во время половодья, да ещё телогрейку с армейской шапкой и кирзовые сапоги. Теперь же была одета в лёгкую летнюю гимнастёрку и юбку, тоже армейского покроя. На голове лёгкая прозрачная косынка, волосы подрезаны по комсомольской моде до плеч, на ногах лёгкие плетёнки без каблучков. Шагнула вот на тропинку, ведущую в неизвестность, а память вернула её в прошлое, заставив забыть о настоящем. По приказу партии где только не довелось побывать! А что довелось пережить! Доводилось коротать ночи у костра и без него, часто без сна. В лютые пятидесятиградусные морозы приходилось спать в сугробах и стогах сена, неделями обходиться без еды, влачить жалкое существование в катакомбах и при этом ещё и не давать покоя врагу. Хорошо, что не одна, а плечо к плечу с товарищами среди множества крыс и ядовитых змей. Впрочем, змеиное мясо нисколько не хуже куриного. Галя невольно улыбнулась, вспомнив, как сначала нос воротила от змеиного супчика… Однако ж голод не тётка! И всё же страшнее всяких земных и подземных тварей является сам человек, этот всеяден и злу и подлости его нет предела. Невольно вспомнила, как проводила в Екатеринбурге арест семьи людоедов в одну из революционных зим. Голые, покрытые инеем трупы замороженых в чулане парней и девчонок, а в печи суп из человечины… Невольно поёжилась от пробежавшего меж лопаток холодка по спине, сильнее стиснула лямку вещмешка. Да, голодно было, но ведь это не оправдание! Другие люди жили не лучше, но ведь людоедами не становились… Вывела тогда этих нелюдей на улицу и, терпения не хватило, расстреляла их во дворе. За то получила свой первый выговор по партийной линии, но не раскаялась. Подумаешь, одной мразью на земле меньше стало! А вот ихних деток, двоих, лет двух и трёх от роду, не убила. пожалела, сдала в приют, может, хоть из них вырастут хорошие люди. Так Галя и шла по тропинке, механически передвигая ноги, забыв про вицу в руке, уйдя целиком в прошлую свою жизнь. За нею увязалась синичка. Перелетая с дерева на дерево, залетая вперёд, щебетала, крутила головкой, разглядывая человека на тропе. словно порывалась что-то сказать, предупредить о чём-то, но Галя не слышала и ничего вокруг не видела, занятая собой. А над лесной поляной крутился жаворонок, предсказывая погоду, шумела ровным гулом тайга, откуда-то издалека доносился слабый звон кузнечного молота. Память уводила Галину всё дальше и дальше в прошлое и не хотела радовать настоящим. В катакомбах под городом Галя познакомилась с человеком-змеёй, и это знакомство не давало ей покою всю её долгую жизнь. Уже после Отечественной войны перерыла все городские архивы и музейные закрома, но ответа на мучающие вопросы так и не нашла. Поделиться же своею тайной она ни с кем не могла, её попросту объявили бы сумасшедшей и отправили в психбольницу пожизненно. А произошло тогда вот что: В поисках надёжного выхода на поверхность, чтобы не нарваться на засаду, Галя зашла слишком далеко по подземным ходам. Городские ходы в катакомбы, ставшие известными белогвардейцам, были взорваны или засыпаны речным гравием. На некоторых были выставлены солдатские посты. Керосиновый фонарь тускло освещал дорогу под ногами и отбрасывал причудливые тени по сторонам, с известковых наростов монотонно капала вода, слышался змеиный пересвист, предупреждавший о появлении в подземелье чужака. Неожиданно всё вокруг осветилось ярким светом. Галя невольно зажмурилась и схватилась за наган. Тихий женский спокойный голос вывел её из ступора, заставил открыть глаза. — Не бойся, я не причиню тебе зла. Миллионы светлячков освещали пещёру, было светло как днём. Впереди, одного роста с Галей, стояла совершенно голая девушка и, улыбаясь, смотрела на неё. Черты лица и всего тела её привораживали, заставляли рассматривать и любоваться совершенными женскими формами. Девушка стояла на двух человеческих ногах, руки свисали вдоль тела, и при этом она опиралась на свой хвост такого же телесного цвета. Внешне она была спокойна, и лишь самый кончик хвоста выдавал некоторое волнение, подрагивал и то сгибался причудливо, то снова выпрямлялся. — Я знаю, зачем ты пришла сюда, но ты пришла немного не по адресу. Тебе нужно двигаться к Атаманской горке, там, неподалёку от часовни есть выход на поверхность. Наверху для непосвящённых он не заметен, сильно зарос ельником, да и сам вход немного обвалился, но, если немного расчистить, то можно спокойно пролезть. Я проведу тебя до этого места.

Девушка плыла по воздуху, не касаясь ногами земли впереди Гали, взяв её за руку. — Ты не бойся меня. Когда-то мы тоже жили на поверхности земли, но затем начались преследования и убийства и мы вынуждены были уйти на постоянное жительство под землю. Надеюсь, когда-нибудь и мы вернёмся на поверхность и будем как когда-то раньше жить наравне со всеми в мире и гармонии. А звать меня Лидой… — Лида, тебе известно наше будущее? Да, но сейчас не время об этом. Мы ещё встретимся и я расскажу тебе о многом. А лично тебе скажу, что вопреки всем смертям ты будешь жить. Ну вот и выход, ваши враги не догадываются о нём, хотя он почти у них под носом. Немного дальше, вон там, я приготовила для вас запас еды, примерно на месяц, пользуйтесь. Всё у вас будет хорошо! А мне пора возвращаться… Ты узнаешь, когда я приду для встречи с тобой.

Девушка бесшумно уплыла по воздуху в глубь пещёры, за нею исчезли и светлячки. Снова тускло светил фонарь… Сон, явь ли? Галя дошла до поворота пещёры и увидела сложенные у стены мешки с консервами и сухарями…

Галина Ивановна отбросила ненужную вицу и только тут заметила на тропе впереди себя молодого мужчину с охотничьим ружьём в руках. Он с некоторым удивлением и интересом разглядывал её, затем спросил: — Кто вы, куда идёте и почему без сопровождения? Галя ответила. Тотчас из-за кустов можжевельника появились ещё несколько человек, окружили, проверили документы. Кто-то сказал: — Илья, проводи девушку до посёлка к старейшинам.

Встретивший Галю парень закинул ружьё на плечо и, улыбнувшись ей, зашагал по тропе впереди неё. Другие моментально исчезли в кустах, ни шороха, ни звука…

— Вы из города? По одёжке видно… Я бывал там, в отряде самообороны. С беляками воевали, с колчаковцами и с бандами пришлось повозиться… Теперь вот свой Клочок земли охраняем, свою малую Родину, много в лесах всякой нечисти поукрывалось, пакостят. К нам-то как, насовсем или погостить?..

Спустились к реке с горы. Илья кивнул в сторону воды головой; — Красавица и гордость наша река Уфа. Вода ключевая, прозрачнее стекла и прогрелась уже. Хотите искупаться? Я подглядывать не буду, купайтесь, дорожную пыль смоете. Чуть подальше ключик есть, вода там очень холодная, но вкусная, не то, что городская.

— Вечером искупаюсь, сейчас в первую очередь дела надо уладить неотложные. Лучше к ключику сходим…

Зачерпнула сложенными в ковшичек ладонями ледяной водички, плеснула в разгорячённое лицо, попила.

— Ух ты, зубки ломит! Хороша водичка, я такую только в Сибири пила…

— И там ключи есть?

— Не знаю, не встречала… Но в деревенских колодцах вода не хуже этой, даже лёд держится всё лето.

Илья помог девушке выйти на тропинку, придерживая за руку, затем, словно обжёгшись, выдернул свою руку из её, отстранился и снова зашагал впереди неё размеренно и быстро, словно стараясь убежать от своей судьбы, позабыв о спутнице. Галине же о многом хотелось расспросить его, но он словно убегал от неё и, глядя в его спину, она почему-то не решалась задать ему свои очень нужные и важные для неё самой вопросы, мучилась этим и ничего не могла поделать. Дома посёлка показались внезапно. Лес как-то неожиданно расступился и перед Галиным удивлённым взором возникли сказочные домики-теремки, добротные и вместе с тем какие-то воздушные, даже на короткий миг показалось, что они приготовились к полёту… Друг от друга они отличались и по строению и по обличию, даже резные наличники на окнах были разные. Единственный ряд домиков тянулся по высокому берегу реки. Заметно было, что хозяева домиков любят свой посёлок, кругом было очень чисто, ни бумажки, ни коровьих лепёшек… По берегу реки растут тополя, под ними скамеечки сделаны, присаживайся и любуйся красотами природы. Под окнами домов сирень, черёмуха, даже цветы растут.

Илья подметил удивление девушки, не преминул похвалиться: — Наши умельцы на всю страну славятся!

Посёлок встретил гостью лаем собак, которые были совсем-совсем не злые, свирепые только на вид. Подбежав, ласкались и тыкались влажными носами в ладони. Обнюхав и повиляв хвостами в знак особой признательности, собаки отходили и начинали заниматься своими неотложными собачьими делами. Шипели гуси, кудахтали куры, гомонили под берегом у воды ребятишки, с недалёкого пастбища доносилось мычание коров. От самих домов разносился по всей округе такой родной и уже полузабытый запах парного молока и свежеиспечённого подового хлеба. Галя от неожиданности потуже затянула армейский ремень, сглотнула голодную слюнку, вспомнила, что уже более суток не прикасалась к своим съестным припасам. От деревенских запахов и звуков закружилась голова и, чтобы не свалиться в обморок, Галя вынуждена была присесть на скамеечку. Илья присел рядом, делая вид, что не понимает состояния девушки, стал рассматривать купающихся в реке голых ребятишек. Сам же изредка участливо поглядывал на девушку, готовый в любой момент прийти ей на помощь. А она жадно разглядывала посёлок, не замечая взглядов Ильи, и не могла понять, то ли всё происходящее происходит с нею наяву, то ли она во сне оказалась в некоей сказочной стране. За красивыми домиками были огороды, разделённые между соседей не забором, а всего лишь узкими межами, а дальше шёл лес и горы.

Когда Галя немного пришла в себя и поднялась со скамьи, Илья взял её под руку и повёл по селу. Встречных людей было не много, но все они с поклоном и улыбкой здоровались с нею, желали ей здоровья, но ни о чём не спрашивали. Словом-другим перекидывались с Ильёй…

Илья завёл её в самый большой дом, передал хозяйке.

— Баб Мань, примай гостя, а я к старикам схожу, пусть на вечер сход собирают, гостья говорить будет. После на свой пост к ребятам пойду.

Хозяйка сняла рушник со стоявшего на столе железного листа с аппетитными пирожками.

— Илюша, возьми-ка пирожков с собой, поди ребята проголодались, а ещё и ночь впереди…

Илья, взяв несколько пирожков, ушёл. Хозяйка, пока Галя полоскалась около рукомойника, собрала на стол, угощала гостью молоком и отварной рассыпчатой картошкой, таявшей во рту. Затем уложила гостью на кровать, заметив, как та после сытного обеда украдкой скрывает зевоту. Галя моментально заснула и проснулась уже под вечер от осторожного прикосновения руки бабки, на берегу под тополями собирались на сход жители села. Красная картонка-мандат с изображением вождя мирового пролетариата В. И. Ленина, ходила по рукам. Люди разглядывали мандат со всех сторон с некоторым страхом и любопытством детей. Все чего-то как будто ждали, и было видно, что чего-то боятся и оттого оттягивали начало разговора, лишь с любопытством поглядывали на Галину Ивановну.

Когда же мандат вернулся к Гале, она встала в круг. Все тотчас притихли, повернулись к ней. Она заговорила о событиях в стране и за рубежом, начиная с самого начала событий 1917 года. Отречение царя Николая-2 Романова от престола, приход к власти Временного правительства Керенского, Октябрьский вооружённый правительственный переворот, приход к власти коммунистов-большевиков, Гражданская война, расстрел ночью царской семьи в Ипатьевском доме города Екатеринбурга и последующее захоронение останков в Ганиной яме на 17 июля 1918 года, борьба с итервенцией, становление повсеместно Советской власти, организация колхозов и коммун, отделение церкви от государства, борьба с воровством и бандитизмом, беспризорниками, школьном Всеобуче, ликвидация массовой безграмотности населения, охрана здоровья и многое другое. Люди задавали вопросы, Галя чётко и исчерпывающе понятно отвечала на них. При этом была уверена и спокойна в своей правоте, которая теперь передавалась и окружившим её людям. Много вопросов было о новой экономической перестройке, привлечении иностранных инвесторов, оказании возможной помощи нуждающимся. И только далеко за полночь Галина Ивановна смогла расслабиться и остаться наедине с собой. Она не могла не отметить, с каким уважением и любовью люди села относятся друг к другу. При этом даже с грудными детьми не сюсюкают, а разговаривают на равных, как со взрослыми. И как же доверчиво слушали её, затаив дыхание, боясь пропустить хоть слово! Галине вдруг остро, до щемящей сердечной боли захотелось остаться в этом селе, с этими такими открытыми, сердечными людьми, постигнуть суть и смысл их жизни, понять и разделить с ними свою судьбу. Она понимала, что от каждого сказанного ею слова зависит судьба этих людей, их дальнейшая жизнь, да и её жизнь тоже, поэтому взвешивала каждое слово. Ещё до её появления в селе стариками были направлены ходоки к новой власти на разведку с тем, чтобы разобраться, что происходит в стране и как жить селу дальше, по пути ли ему с новой властью… Ходоки задерживались. И поэтому Галино появление в селе было своевременно, она сумела дать исчерпывающие ответы на все вопросы. Давно уже жителям села хотелось знать, какой правды нужно придерживаться. Хозяйка позвала сидевшую на скамье под тополем на берегу в полном одиночестве Галину в дом, накормила её. После ночной трапезы Галя снова вышла на улицу, не спалось. Спустилась к воде. Посёлок спал, даже петухи и собаки молчали. Лишь однотонно шумела тайга за рекою да сиротливо поглядывал с неба серпик месяца. Скинула Галя одежонку, зашла в парную водичку, прогревшуюся за день от жаркого летнего солнышка и долго плавала, смывая с себя все тяготы сегодняшнего такого долгого дня. А во сне приснился ей Илья. Стояли они под тополем, держались за руки, Илья что-то говорил ей, она не понимала, только видела его шевелящиеся губы. Время от времени он склонялся над нею и целовал в губы… Может, так вот и зарождается любовь? Кто знает? Ухажёры у Гали были, не могла не нравиться чёрноволосая, кареглазая красавица, статная и умная, с хорошо подвешенным, порой острым, как бритва, язычком. К тому же мастерица на все руки; могла и с любым оружием обращаться не хуже любого кадрового вояки, могла и топором, и молотком владеть не хуже столяра, отлично играла на гитаре, пела частушки и песни, зачастую сочинённые ею же. Вот только до сей поры не пробуждались в ней её девичьи чувства, спала её душа. Для неё все парни прежде всего были соратниками и друзьями и для более интимных чувств места не находилось в её сердечке.

Бабка разбудила Галину на рассвете. К этому времени успела уже и хлеба испечь и для уважаемого гостенька картофельных пирожков наготовить. Усадила за стол, сама рядом присела, дотронулась до девичьей руки.

— Заговорили тебя вчерась, умаялась поди… Жаль, что отдохнуть-отоспаться не даю тебе, старики опять к себе на берег зовут, замучают теперь расспросами. Ходоки из города вернулись. С хорошими вестями ты к нам пришла, очень хочется, чтобы наши старики не отказались от твоей правды. Всяко в жизни довелось пожить, дай Бог и дальше так-то жить и умереть в своей домашней постельке, а не где-нибудь на чужбине, не боясь за судьбу детей и внуков своих.

Старики сидели под тополями на берегу, о чём-то говорили. С появлением Гали всё своё внимание обратили на неё. Сначала заслушали отчёт ходовиков, затем снова посыпались вопросы на Галю. На этом сходе было решено передать стариковскую власть над посёлком в руки новой власти — Сельскому Совету и в дальнейшем неукоснительно дальше держаться Ленинского пути, как повелит партия. Данный путь не грозит войнами, голодом и болезнями. Галине Ивановне вновь и вновь пришлось по памяти перечитывать Декрет о мире, Декрет о земле, рассказывать о коллективных хозяйствах, в частности о тех, что уже действовали в уезде, поступлении новой техники. На этом же сходе было решено собрать и сдать в пользу нуждающихся продукты питания и одежду. В истории самого посёлка ещё не бывало такого случая, чтобы кого-то где-то оставили без помощи. Вот однажды даже случай произошёл с одним из деревенских парней. Отправился он в город со своими поделками, чтобы продать на рынке да прикупить себе и своей невесте подарки, а вернулся ни с чем. Увидел там женщину с грудничком, просившую милостыню у ворот рынка, да и отдал ей всё, что имел. Звал её с собой в посёлок, зная, что жители не оставят её наедине с её проблемами. Но она не согласилась. Кто знает, нашла ли она своё счастье в городе?

Самый большой дом села, дом приютившей Галю бабки, Липаевой Марии, был передан под Сельский Совет, там же временно отделили место для школы и правления колхоза. Долго спорили насчёт названия колхозу, но к единому мнению так и не подошли, было решено оставить до лучших времён и лучших предложений. В соседнем пустующем доме было решено сделать лавку-магазин и медицинский пункт, благо хозяева дома давно уже переселились на местный погост. Бабка Липаева давно уже хотела перебраться на жительство к своей дочери, теперь такая возможность ей и предоставилась. Галя попросила стариков о ней не заботиться, хотела остаться жить в помещении Сельсовета, объясняя тем, что на первых порах будет много работы и придётся засиживаться допоздна. Она достала из своего бездонного вещмешка красное полотнище, кто-то из пацанов принёс ровную палку и вскоре над крылечком Сельского Совета на ветру развернулся красный стяг, возвещая селу начало новой жизни. Единогласно Галину Ивановну Русских избрали председателем Сельского Совета, руководителем колхоза стал Петрованов Никита. Тотчас Галя отправилась в Усть-Маш, там имелась телефонная связь с городом. Позвонила в уездные организации партии ВКП/б и исполком, ей сказали, что вскоре вышлют всё необходимое для работы, удостоверения на комсомольцев и партийцев, боеприпасы и оружие для бойцов самообороны. В уезде по прежнему было довольно не спокойно. В тайге укрылись дезертиры и остатки белогвардейцев, кулаки и прочие, не довольные Советами. Сбившись в стаи, они наносили ощутимый урон новой власти, нападая на коммуны и колхозы, ставя засады на дорогах и грабя проходящий транспорт.

Время любить

Где-то в верховьях реки ежедневно велась стрельба, эхо по руслу реки далеко разносило отзвуки выстрелов. Время от времени сельские мужики на отмелях находили приносимые водой трупы полураздетых, а то и вовсе раздетых, убитых людей обоего пола, иногда и детей, убиенных неизвестно кем и за что. Документов при них конечно же не находилось, приходилось хоронить их на деревенском кладбище, согласно испокон веков заведённому местному обычаю, за лугом в лесочке. Если убитых было несколько, то на кресте ставили пометку с датой похорон и сколько человек находится в одной братской могиле. Впрочем, одинокому путнику в лесу даже вблизи посёлка находиться было опасно. Революция выгнала из потайных нор много разношёрстного зверья, которые не хуже шакалов рыскали вокруг сёл в поисках еды и одежды, не брезгуя ничем. Поселковые охотники не раз натыкались в тайге на землянки и шалаши, жители которых избегали встреч или же хватались за оружие, тогда такая встреча заканчивалась чьей-то гибелью. Для женщин встречи с лесными жителями не сулили ничего хорошего, исход был один, надругательство и смерть. Истерзанные и осквернённые тела их находили в болотах и старицах или же река выкидывала на отмель, давая возможность по-человечески проводить человека в последний путь. Ещё в семнадцатом у Ильи Никитина погибла невеста, вздумавшая в одиночку пойти к нему на пост и выкраденная бандитами. Тело её обнаружили деревенские собаки в логу неподалёку от села, притащили в посёлок. После этого Илья, прирождённый охотник, знавший тайгу как свои пять пальцев на руке, всё свободное время проводил в тайге, выслеживая и уничтожая лесных «волков», мстя за свою поруганую любовь. Помимо мести Илья не отставал от губернской жизни. Командовал отрядом в борьбе с колчаковцами и белогвардейцами, боролся с бандитизмом. Появление в селе Русских Галины Ивановны встревожило сердце Ильи и он безотчётно увлёкся её обаянием. После того, как её выбрали председателем, она сутками просиживала за работой. Помимо всего ей приходилось быть и партийным организатором и учителем в школе. Учились поголовно все, и молодые и старые. Начали строить дорогу на Черлак, там проходила дорога, связывавшая город Красноуфимск с Башкирией. Дело по строительству дороги шло медленно, тайга не хотела уступать. Город торопил с отправкой продуктов и одежды. Тогда решено было пробивать дорогу на Усть-Маш через Прямушку. Здесь лесной массив был поменьше и дело продвинулось. Тропинку расширили, убрали с дороги крупные камни и теперь можно стало ездить на лошадках. Позднее построили дорогу через Песчаный лог, там уже дорога получилась более полноценной, можно было ездить на машинах и тракторах. Илья теперь много времени проводил около Гали. Он сам не был болтлив и просто сидел где-нибудь в уголке, перелистывал привезённые из города с оказией газеты и журналы и слушал. Часто вызывался выполнять какое-либо поручение Гали, всё делал быстро и на совесть. Постепенно стал не заменимым помощником и советчиком в делах Гали. По вечерам Галина любила сидеть на берегу под тополями, любуясь последними отблесками вечерней зари на воде и слушая своё сердце, которое сладко тосковало по любви при воспоминаниях о Илье. Ах, как он сегодня смотрел на неё! Зародилась новая любовь, но скажи кто-нибудь об этом влюблённым, они бы почувствовали себя оскорблёнными. О каких таких чувствах может идти речь, коль страна, великая Россия в разрухе, ещё идут бои с интервенцией, ещё где-то царит голод и царствуют болезни! Всё личное тогда казалось мелким, суетным и преждевременным. Напряжение в стране никак не сказывалось на сельской жизни, люди здесь жили как бы в прошлом веке размеренно и спокойно. Когда-то было время, что даже войны обходили посёлок стороной, отсюда не брали в рекрута, не плакали вдовы по убитым мужьям, матери не оплакивали своих детей. Многие века люди села жили коллективно, одной большой семьёй, без какого-либо различия по полу и возрасту. Выбор каждого был священен. Здесь не мешали человеку думающему, даже дети старались не шуметь около. Здесь женщина могла работать на равных с мужиками на сенокосе, в кузнице, на строительстве. И в целом Галине Ивановне не пришлось ничего переделывать в устройстве посёлка. Да и сама она со своими новшествами очень гармонично вошла в сельскую жизнь. Все переделки заключались только в том, что нужны были постройки для хранения общественного имущества и расширения хозяйства. Помимо всего начали строительство домов для приезжих специалистов и хранилищ для овощей. Жители добровольно сдавали в колхоз излишки живности, зерна и овощей, несли одежду. Стар и мал выходили с песнями на колхозные работы. Это было время всеобщего душевного и физического подъёма людей. Много вещей было собрано для отправки нуждающимся и всё это надо было вывезти из села до наступления холодов. Барки и теплоходы пока не использовались, бандиты хозяйничали по всему руслу реки. Вся надежда была на лошадок.

Обоз сопровождали Галя и Илья, помимо того на каждую подводу полагалось по два стрелка охраны. Шли за обозом пёхом, не загружая лошадок лишней тяжестью. Галя украдкой посматривала на Илью и ловила себя на мысли о том, что хочет иметь от Ильи ребёночка, крикливого сопливого малыша и от такой крамольной мысли краснела до слёз, прикрываясь платком, словно боясь, что кто-либо посторонний прочитает её крамольные мысли и высмеет её. Понукая и поторапливая лошадок без особых приключений прибыли в город. В исполкоме обоз направили в район станции, там уже стояли машины для загрузки. Солдаты помогли очистить телеги, дали расписку о получении. Галина заглянула в партком, получила новые инструкции, пачку новых газет и журналов, удостоверения членов партии и комсомола. В исполкоме выдали школьные принадлежности. Обратно везли двух молоденьких девчонок; продавца с товарами для лавки и акушерку в медпункт. Врача общей практики и учителя не нашлось пока, пообещали содействовать к осени. На должность врача Галя решила поставить одну из местных Вед, то есть знахарку. По рассказам знала, что из-за болезней и трудных родов ещё в селе никто не умирал, если звали на помощь знахарку-веду.

Обоз возвращался в село поздно вечером, быстро темнело. Ездоки чутко вслушивались в окружающий мир, тихо переговаривались, готовые к любым неожиданностям. Илья сидел на телеге рядом с Галей, на коленях лежало охотничье ружьё, с ним ему как-то было привычнее и спокойнее, хотя за поясом добавочно постоянно был наган. Где-то вблизи детским плачем залился зайчонок, попавший либо в лапы ночному разбойнику филину, либо на зубок хитрой лисице. Галя испуганно прянула-прижалась к Илье, потянулась к кобуре…

— Ой, что это, кто?..

Илья обнял её, прижал бережно к себе.

— Зайчишку-трусишку филин испугал верно, вот и кричит-плачет со страху, мамку свою на помощь зовёт.

Нервная дрожь от близости Ильи сотрясала Галку, она плотнее прижалась к его боку. Илья накинул на неё полу своего плаща, так же чувствуя необъяснимое волнение от соприкосновения тел. Сама же Галя была в полной растерянности, даже в некотором страхе, млела и терялась от близости и одновременно испытывала какое-то новое необъяснимое чувство, заполнявшее её всю без остатка. При этом ей хотелось чего-то большего и она доверчиво прижалась к бочку любимого человека и даже задремала. Обозников окликнули дружинники на Прямушке. Галя сошла с телеги, подошла к встречающим.

— Всё в порядке, товарищи!

Эта дорога ещё более сблизила Галю и Илью. Про любовь ещё разговора не было, но для других и так всё было ясно и видно невооружённым взглядом. Пришло время любить и тут уже ничего не поделаешь!

Важные события

Привезённые газеты и журналы были старыми, но всё-таки это был источник информации. Вновь и вновь в Сельсовет собирались жители, просили Галину Ивановну рассказать, прочитать или объяснить события даже многолетней давности, она не отказывалась. Некоторые вопросы ставили её в неловкое положение, но природная смекалка выручали её не раз. Вот задавался, например, такой вопрос, нужен ли был расстрел царской семьи, ведь он добровольно отказался от царствования, и зачем нужно было расстреливать всю семью? Галя отвечала, что для обеспечения порядка и стабильности в революционной стране в то время расстрел царской семьи был просто необходим. Про себя же её мучили сомнения по этому поводу, но как коммунисту, председателю Сельского Совета, парторгу и учителю по — другому ей думать было нельзя. Нельзя было ставить под сомнение всю политику партии и правомерность действий соратников! Втайне жалела убитых детей, они-то уж совсем не в ответе за действия своих родителей, но что поделаешь, время такое… Поклялась когда-нибудь съездить до Ганиной ямы, положить цветы и попросить прощения за тех, кто не ведал, чего творил. Несколько забегая вперёд скажу, ездила Галина Ивановна на то место спустя многие годы и просила прощения за необдуманные действия своих соратников, плакала даже, скажу по секрету, что было совсем уж не к лицу коммунисту со стажем. Но вернёмся в Лягаево. Как уже известно, главой колхоза стал Никита Петрованов, не молодой уже, но ещё довольно крепкий хозяйственный мужичок, умеющий держать данное слово, всё делающий с умом и на совесть, а главное, придерживаясь дедовских заветов. Советовался в своих делах и поступках всегда со стариками, хотя иногда и поступал по-своему. В молодости сбежал из села в поисках приключений на свою з., хватил лихого счастья досыта и даже успел где-то грамоте подучиться, однако ж лучшего места не нашёл в чужих краях, вернулся в родной посёлок, да не один, привёз красавицу жену с чужбины. Не надолго зажилась на белом свете жена, зачахла от какой-то неведомой болезни, даже веда не смогла помочь ей и вот уже лет шесть как покоится на местном кладбище, оставив на память о себе такую же красавицу дочку по имени Сеста. Теперь отец и дочь работали вместе. Сам Никита мастером был великим, умелец — не чета нынешним, и всё то у него спорилось да ладилось. Жену свою покойницу любил очень и, после её ухода, вся его не растраченная нежность и любовь были отданы дочери. Многие девушки села страдали по нему, пытались обратить на себя его внимание, но всё было тщетно. А в селе пророчили скорую свадьбу Илье с Галиной, даже втайне от них ставили для молодожёнов новый дом. Люди в селе были понятливые. В школе тоже все учились с превеликим усердием, многие уже за первый месяц учёбы освоили полностью азбуку, умели читать и складывать слова. Многие выучили свою подпись и теперь могли расписываться на документах. Мела в школе вечно не хватало и местные ребятишки в горах отыскали мягкий известняк, вполне пригодный для использования в школе. Город обещал к осени дать учительницу начальных классов, нужно было только подготовить для неё жильё. Новое помещение для школы уже строилось, так же было уже готово новое правление колхоза. Говорят, что первой учительницей новой школы была Трифанова Земфира, но достоверных данных не сохранилось. Закончена была конная дорога на Черлак, это намного спрямляло путь до города, нежели объезжать через Усть-Маш. Здесь составляло около десятка километров. Петрованов съездил на курсы председателей колхоза, а заодно привёз из города большого специалиста по сельскохозяйственным наукам — агронома, который почему-то не задержался надолго в селе, быстренько удрал обратно в город, не оставив о себе никаких воспоминаний даже у девушек. В Бугалышской МТС открыли курсы механизаторов, от колхоза тоже учились несколько человек, но пока не было техники. Пока что колхоз готовился к первой своей посевной по-старинке. И без помощи лошадок пока обойтись было нельзя. Первую борозду доверено было провести Ларисе Дрофиной, позднее она стала первой трактористкой-девушкой в своём селе. Очень волновалась, но борозда получилась ровной, как будто выведена по линейке. А ещё больше за неё волновался её будущий муж, Дмитрий Костливых. Дошла Лариса до конца длинного поля, за нею пошла другая упряжка, понукаемая Дроздовым Колей, лет десяти от роду. Председатель опустился перед бороздой на колени, взял горсть земли, поцеловал и бережно опустил обратно. Когда поле было вспахано до половины, вслед за плужниками вышли сеяльщики, по старинке разбрасывая зерно по полю веером. Кто-то запел песню, её подхватили и разлился над просторами речными мощный хор женских и мужских голосов, разнося весть о победе Советов, о новой счастливой жизни села. За сеяльщиками шли лошадки, таща за собой сцепки из борон. А те, что были простыми зрителями, бросали горсточку зерна ржи в пашню, шепча своё заветное словцо-желание, вкладывая в него своё, потаённое. Ветерок развевал красное полотнище флага, древко которого было закреплено в пахоте. Символ новой жизни, символ человеческих надежд. А самому посёлку становилось мало места, дома начали отвоёвывать место для себя у тайги, зашагали по берегам речек-ручейков. По Полёвке улица Заречная, по Леснушке улица Горка. Леснушка-приток Полёвки, а Полёвка уже приток Уфы. И жить бы, поживать бы, детей плодить бы, если бы не бы да кабы. Не может, ох, не может человек заглянуть в своё будущее да и прошлое очень быстро забывает. Кто из вас теперешних может назвать хотя бы по именам своих дедов и прадедов? Вот то-то же! А корни свои знать бы надо. Когда-то и прошлое и будущее знали Веды, но и их не пощадило время, что уж говорить о нас, их потомках. Не мало видно понадобилось столетий, чтобы начисто уничтожить человеческую память, превратить человека в зомби, Ваньку, не помнящего родства, превратить в раба обстоятельств. Работа, дом. Будь как все, не лезь поперёд батьки в пекло.

Нечаянная радость

Только вчера перекрыли крышу дома бабке Феклусье, а сегодня уже выпал снежок. Бабка жила одна. Мужа давно похоронила, а сынок сгинул где-то в чужих краях во время Гражданской войны. Люди помогали выжить старой, а в последнее время и колхоз стал помогать. Сама-то тоже дома не стала отсиживаться, пошла работать на новую птицеферму простой птичницей. А сынок ейный уходил не воевать, а искать свою суженую-ряженую да видать не судьба. А то, может, и до сих пор ищет, бродит по белу свету. Цыганка приходила, на блюдечке гадала, суженую ему показала и даже сказала где искать её надобно и, как не упрашивала мать остаться дома, не остался, ушёл. Всё же, хотя бабка и безутешна была в своём горе, но и к ней однажды заглянула нечаянная радость. Снежок выпал, покрыл земельку белым саваном, может на время, а может и до весны ужо. Поздним вечером управившись с хозяйством, бабка собралась уже и спать ложиться, молитву на сон грядущий прочитала перед иконостасом, но тут собака затявкала, предупреждая о появлении непрошеных гостей. — Кто бы это мог быть в такой неурочный час, неуж что на ферме приключилось? — Идя к дверям, думала она. На улице перед дверями стояла женщина, рядом с нею, держась одной рукой за материну юбку, а другой придерживая на груди пёстренького котёнка, посверкивающего из-под руки любопытными глазёнками, стоял пацан. Не смотря на приближающуюся зиму и довольно прохладный вечер, оба были одеты явно не по сезону. Бабкин кобель, завидев вышедшую хозяйку, добродушно тявкнул, с чувством исполненного долга заковылял за угол дома. Лет ему было наверняка не меньше, чем самой бабке, поэтому ему совершенно было не до гостей, скорее бы добраться до тёплой подстилки в конуре, а то ходят тут всякие… Женщина устало и робко смотрела на старуху, молчала, и лишь выкатившаяся слеза указывала на то, что появилась она на подворье старой не случайно. Бабка пригласила гостей в дом, усадила за стол, угостила чаем. Женщина и ребёнок были одеты по городскому, по летнему, в одном лёгком платьице, на ногах лёгкие боты на босу ногу, голова не покрыта. Тяжёлая русая коса переброшена через плечо, свисает ниже пояса, лицо женщины красивое, с ямочками на щеках, глаза словно омута в реке во время грозы, у рта отпечаталась горестная складочка, видать не лёгок был её путь по жизни, хотя так вроде и не скажешь… На вид ей было не более сорока лет. Старуха ни о чём не расспрашивала, давая гостям прийти в себя, отогреться. После женщина опустилась перед нею на колени и заговорила: — Мне сказали, что вы и есть мама Ивана Согрина… А я, значится, буду женой вашего сына… С сыном, вашим внуком, пришла до вас… Хотите — привечайте, хотите — гоните, не венчаны мы, в войсковой части расписаны были…

Бабуля еле-еле удержалась на ногах от такого заявления, с трудом заговорила: — Что ж ты, доченька, на коленях-то, чать не чужая… А Иванушко-то где ж, почему с вами не пришёл?

— Нету больше Ивана, одни мы остались. С Иваном я познакомилась ещё в шестнадцатом годе, он к нам на фабрику устроился слесарем. Поженились в самый разгар революционных событий, в большевистскую партию вступили одновременно, потом и воевали вместе. Он пулемётчиком был на тачанке, я лошадьми управляла и ему помогала, на беляков и бандитов страх наводили. Потом вот ребёночек народился, я уж больше не могла за Иваном гоняться, вернулась на фабрику, там у меня хоть и худенький, но свой домишко от родителей оставался, да и на фабрике худо-бедно зарплату платили. Через полгода мой Иван после госпиталя домой вернулся, раненый был. Дома-то недолго и пожил, от ран и болезней вскоре скончался, похоронила его… Вот и остались мы с Васяткой сиротами. Просил Ваня, чтобы побывала у вас, проведывала, да попервоначалу всё никак выбраться не могла, парнишка малой был, да и могилку не хотела оставлять. А потом в окрестностях банда объявилась, напали среди ночи на рабочий посёлок, людей побили, дома и фабрику подожгли. Мы, в чём были, повыскакивали из горящих домов. А больше податься некуда, родни нет, вот и пошли до вас..

Невестка говорила, а сынок ейный, прижавшись щекой к пушистому котёнку, уже спал на лавке, накрытый тяжёлым бабкиным тулупом. До рассвета проговорили две женщины, вспоминая и горюя, плача, одна по сыну, другая — по мужу. Не отпустила никуда старая молодуху, пришлось ей остаться в селе.

Красный луг

Галина Ивановна всегда была при делах. Закончилась перепись населения посёлка и в Сельском Совете поймать её стало почти невозможно, разве что рано утром. Собрания партийной ячейки, приём новых членов партии, организация комсомольской ячейки, создание пионерской организации в школе, новостройки и прочие разные события не обходились без её участия. Не гнушалась Галя и физической работы, бралась за косу в сенокос, кидала охапки сена на остожье вилами наравне с мужиками, ловко управлялась молотком и топором на строительстве. Партийная ячейка села насчитывала 20 человек, комсомольская — более тридцати, а в пионерии были все, начиная с пятилетнего возраста и постарше, все щеголяли с повязанными красными галстуками, что очень смешило приезжих проверяющих из района. Летом ещё Илья предложил Гале стать его женой и она согласилась. Свадебку, как водилось испокон веков на селе, справили всем селом, всем миром. Колхоз дал молодожёнам новый дом, а жители помогли с мебелью и прочей утварью. Вот только счастья молодым отведено было очень мало. Небольшие мобильные группы лесных бандитов — отшельников не давали спокойно жить. По уезду то тут, то там нападали на хутора и небольшие посёлки, убивали активистов, разоряли хозяйства, жгли. В газетах часто писалось о проводимых ими зверствах. Недобитки из леса в одном из посёлков привязали девушку-трактористку к трактору, облили керосином и сожгли заживо. Закончилась война с внешними врагами, по стране гулял НЭП, но внутренний враг всё ещё не мог успокоиться. Грабежи, мародёрство, диверсии продолжались. Перед Новым годом заглянул в село начальник районной милиции, рассказал о внешней и внутренней политике на сходе, положении с правопорядком в уезде, пригласил желающих поработать в милиции. При этом особые надежды возлагал на Илью, так как несколько лет назад сам был у Ильи в отряде простым бойцом. Помимо Ильи ещё несколько человек согласились. На следующее утро Галя уже собирала своего ненаглядного на новую службу. Обещал, что скоро вернётся, как только расправится с бандитами, просил беречь дитя, носимое любимой женщиной под сердцем. Надолго ли уходил, неизвестно было, только ведь кому-то всё равно надо защищать свой Кусочек Родины от всякой нечисти. Притих посёлок. Умолкла звонкая балалайка Кости Заморокина, осталась висеть на стене отчего дома. И теперь по вечерам люди собирались в Галином доме, не давая ей скучать в одиночестве. Под гитару разучивали Галины песни и те, новые Советские, что удавалось записать в городе. Говорили о многом, девчата помогали готовить приданое для малыша… Днями была работа, Галя по-прежнему была не заменима повсюду и везде успевала. А оставшись одна, не могла не думать о муже и будущем ребёнке. Под гитару напевала ему колыбельные песенки или Полонез Огинского, разговаривала с ним, могла и всплакнуть. Деревенские пацаны под окнами день — деньской воюют друг с другом, а то лазят по окрестным горам в свободное от учёбы время и ничегошеньки не боятся. Ищут сладкую ягоду калины и рябины, черёмухи, прихваченную морозцем и недоеденную дроздами. Приносят и Гале, угощают. Уважают и любят её на селе и стар и мал. А на боевые посты вместо выбывших дружинников встали их подруги, молодые девчата. Дежурят на всех тропах и дорогах по два часа, больше на морозе не выдержать, не смотря на тёплые полушубки и валенки. Редко, но случаются и встречи с лихоимцами с применением оружия. Тогда на помощь поступают бойцы из резерва, постоянно находящиеся при штабе ДНД (добровольная народная дружина). Поговаривали, что в тайге объявился белый недобиток Мыльный, лютует с такими же отморозками в окрестностях и на дорогах. На крупные сёла не нападает, а вот мелким достаётся от него крепко, в том числе и хуторским жителям. Не раз и не два отряд Ильи вставал ему на хвост, встречался с Мыльным в открытом бою, но всякий раз тому удавалось уйти безнаказанно. Уйдёт в леса, залижет раны, поднакопит сил и снова вылазит, делает своё чёрное дело. Мечется под натиском милиции как загнанный зверь, уничтожая всех и вся на своём пути. И чем крепче сжимается кольцо удавки, тем яростнее сопротивляется, бешенее становится и остановить его может только смерть.

От Ильи приходили с оказией коротенькие весточки-записки на клочках бумаги, обрывках газеты, даже на пачках из-под сигарет. Сообщал, что жив, здоров, что любит и ждёт не дождётся повидать свою любимую жёнушку. Ожидая Илью, Галя часто выходила под тополя на берег, смотрела на заснеженную тайгу, скалы на другом берегу реки напротив посёлка, ребятишек, катавшихся с крутого берега на самодельных самокатах, и разговаривала с дитём или мужем.

— Где ты, где ты, мой любимый, писем долго нет… —

Илья писал, но не часто, редко ему выдавалось выкроить время для письма, да и проблемы были с передачей писем, почта на посёлок не ходила, а односельчан не часто встретишь. Отряд быстрого реагирования занимался не только разгромом бандитов по тайге, но и наведением порядка в самом уезде. Случалось в сёлах всякое и вмешательство милиции становилось жизненно необходимым. Галя и Илья собирались в это лето забраться на Соколиный камень, хотел Илья рассказать ей легенду об этом камне, причём рассказывать хот ел только наверху камня, там, где происходили легендарные события.

— Где ж ты, мой любимый? Приди, послушай, как колотится сынок, на волю просится. Послушай, как бьётся маленькое сердечко нашего сына. Мы ждём тебя, любимый и желанный мой! Сыночек, не колотись так сильно, мамке больно…

Не пришёл Илья, не успел, не смог послушать сердце сыночка своего, насладиться любовью милой женщины. Всю-то зиму гонялся за бандитами, изгоняя их из пещёр и землянок, разбирался с жалобами населения, и некогда было ему хоть на минутку заглянуть в родной посёлок, обнять и приласкать жену. Не раз бывал всего лишь в нескольких километрах от села, что там по тайге десяток-другой километров таёжнику, бывалому охотнику, плёвое дело. Да только вот нельзя командиру ни на минуту оставлять свой отряд, ведь враг умён и хитёр, в любой момент может напасть.

— Как же ты управляешься без меня, родная моя, любимая?

— Грустно и скучно мне без тебя, любимый мой!

Зима выдалась на редкость малоснежной, но зато лютой на морозы. Колхоз ставил на полях с озимыми щиты снегозадержания, заготавливал хвойную лапку для прикорма коровам. В Усть — Маше открыли наконец-то отделение связи, раз в неделю почтальонка стала приносить почту и в посёлок, оставляла в Сельском Совете. По вечерам собирались люди в Совете около Галины Ивановны, читали письма, прослушивали новости из газет. И для всех-то находилось у Гали ласковое словцо, тихий грудной голос её, взгляд лучистых глаз действовали на людей лучше всяких лекарств, вселяя в людей новые надежды и радости. Люди заходили к ней и просто так, находя какой-нибудь повод, лишь бы лишний раз увидеть и услышать эту женщину, дарящую любовь бескорыстно. Приносили вязаные рукавицы и носочки, перешитые из старых шинелей будённовки, заделывали в посылки, отправляли в город для пересылки в воинские части. Так в хлопотах и заботах прошла зима. Вестниками весны опять же стали вездесущие пацаны, это они принесли с гор первые подснежники и лишь чуточку позднее появился первый грач. В тайге ещё лежал снег, а в посёлке было уже почти сухо и даже луг впервые за много лет зазеленел, покрылся травкой. До начала посевной ещё было предостаточно времени и председатель колхоза выехал в город на уездное совещание аграриев, так сказать, для обмена опытом. Для Никиты всё было внове и всё интересно, исписал не одну тетрадку, переписывая опыт других хозяйств, но что-то, какое-то предчувствие подспудно тревожило, ноющей болью отдавалось в сердце, словно чуя беду. Но как не хотелось ему бросить все городские дела и вернуться, всё же не мог…

А в это время злодейка-беда словно выжидала своё время, подкралась незаметно за матушкой весной. Лишь только более-менее сошёл с гор снег, ещё и грязь не обсохла и вешние воды не отошли, а банда Мыльного вновь ожила. На постах дежурили по трое дружинниц, на большее людей не хватало, да и как-то уж очень не верилось, что кто-то может напасть на посёлок. Дежурили молодые девчонки, боевого опыта никакого, если не считать единичных стычек с ворами. Дружинницы зачастую просто сидели у костра и потихоньку перемывали косточки своим женихам… Находившийся на пути банды пост был снят без единого выстрела, девчонки даже и пискнуть не успели. Банду преследовал отряд красноармейцев, но они сумели на некоторое время опередить его, надеясь по льду реки Уфы уйти в тайгу, но в этот день удача отвернулась от них, на реке начался ледоход.

Сельчане любили этот день и все, от мала до велика, собирались на берегу, полюбоваться незабываемым зрелищем. Вышла и Галя, не удержалась, ей освободили местечко на скамеечке. Она тоже смотрела на плывущие льдины, улыбаясь шевелящемуся сыночку под сердцем и погожему весеннему деньку.

— Илюша, родной мой, приходи поскорее, послушай дитю нашу, на волю так и просится… Скоро уже…

Занятые созерцанием плывущих по реке вровень с берегами льдин, наползающих друг на друга, становящихся на дыбки со скрежетом и шумом, бульканьем воды, люди вначале и не заметили, откуда появились всадники на загнанных хрипящих лошадях, разбрасывающих хлопья пены. Жутко матерясь, давя лошадями и избивая людей саблями и нагайками, они теснили людей за посёлок на луг. Уходить бандитам было некуда, по реке шёл лёд, а посёлок со всех сторон был окружён неприступными горами. Юродивый Тишка в это время сидел в Сельском Совете, разглядывал картинки в данном ему журнале, выглянул на шум. Один из бандитов прострелил древко флага и тот опустился к ногам Тишки. Юродивый поднял флаг и пытался спрятать его под свою рубашку, но бандит ударил его саблей… Некоторые из сельчан пытались по льду перебежать на другой берег и укрыться в кустах, но на плывущих льдинах они были отличной мишенью и бандиты отстреливали их как куропаток из винтовок и обрезов. Согнав людей на луг, бандиты, не имея возможности уйти, бесновались, топча людей конями, избивая нагайками и рубя саблями. Бегущих в поисках спасения расстреливали из пулемёта с тачанки. А со стороны посёлка доносился топот коней и крики «ура», это спешили на помощь сельчанам красноармейцы. Позабыв о мечущихся по лугу людях, бандиты повернули навстречу бойцам Красной Армии. Для Мыльного и его приспешников это был последний бой.

После кратковременного боя красноармейцы собирали тела убитых, подбирали раненых. Тела бандитов скидывали в котлован, сохранившийся от кирпичного завода, убитых колхозников и красноармейцев ложили в одну братскую могилу, вырытую на территории деревенского кладбища. Был составлен список всех убитых. Котлован был закидан глиной…

Во время побоища Галина Ивановна оказалась вблизи кладбища, была ранена, но сумела спрятаться в кустах, там и родила сынишку. Разорвала пуповину, завязала узелком, закутала ребёнка в свою кофточку и подложила под юбку полной убитой старушки, сама же попыталась отползти подальше, но потеряла сознание. Её подобрали красноармейцы и вместе с другими ранеными увезли в город. Ребёнка обнаружили, когда собирали трупы для захоронения, отдали поселковым женщинам, может кто и выкормит… Позднее Сеста выяснит, чей ребёнок и возьмёт его себе. Да и выяснять было нечего, в этот год беременной была только Галина Ивановна Русских. Сеста оставила новорожденному фамилию Ильи Никитина, его имя. А Илья в это время бился в смертном бою с другой бандой, где-то около Красноуфимска, с бандой атамана Сыщенко, из казаков. Там и был тяжело ранен, скончался по пути в город. Похоронили его тоже в братской могиле где-то в городе. Весть о гибели героя дошла до посёлка только по истечении месяца. А Галя долго лечилась, переходя из одного госпиталя в другой сначала в Красноуфимске, затем в Екатеринбурге. О гибели Ильи узнала от его сослуживца, тоже бывшего на лечении. От него же узнала и о гибели посёлка Лягаево.

Вернулся председатель в родное село и не узнал его. Плачем и стоном встречали люди его. Подошла дочка Сеста с тетрадкой в руках, выданной ей командиром войсковой части, в ней были перечислены все погибшие и захороненные на деревенской земле воины и простолюдины. Отец не признал бы дочь свою в этой враз поседевшей, с разбитым нагайкою лицом, женщине, стоявшей перед ним, если бы она не назвала его отцом. Ещё несколько дней назад очень живая, немножко взбалмошная девчонка-веселушка теперь превратилась в совершенно чужую, суровую женщину с пронзительными глазами, с глубокими горестными складками у губ и на лбу. Ещё вчера её чёрные как смола волосы сегодня стали белее снега… По лицу ещё стекают капельки сукровицы. И всё же, не смотря на такие страшные изменения, это была родная дочь председателя, его кровиночка, неузнаваемая, но живая. Никита прижал дочку к своей груди, забыв обо всём. Красноармейцы на лугу ещё закидывали котлован с бандитами глиной и землёй, курили, собирали трофейное оружие, переговаривались. Запела воинская труба, созывая бойцов и опустело село. Оставшиеся в живых окружили председателя, ожидая в молчании, когда он придёт в себя. А Никита смотрел на залитый кровью луг и в голове билось одно только «какой красный луг, какой…» В чувство его привели слова, проговорённые односельчанином:- Ну что же, председатель, немного нас осталось, давай решать будем, как станем жить дальше. Своими силами нам колхоз не поднять, а на днях надо будет в поле выходить…

Оглядел Никита односельчан, осмотром остался доволен. Не было около него равнодушных и запуганных лиц, решимостью и отвагой светились лица и понял тогда председатель, что с этими людьми можно не только колхоз поднимать, но и горы сворачивать и реки вспять повертать.

В красном сне, в красном сне, в красном сне

Бегут солдаты, те, с которыми когда-то

Был убит я на войне…

Не сломили бандиты воли человеческой, а только ещё более укрепили и закрепили в своей правоте. И понял председатель, что не утешения ждут от него люди, израненные, помеченные пулями, нагайками и саблями, покрытые окровавленными бинтами, не утешения, а каких-то более значимых слов. Со слезами на глазах он заговорил: — Дорогие вы мои, односельчане, друзья, соратники и друзья, я… Предлагаю… Назвать наш колхоз и посёлок Красным лугом…

Вырвалось это из его уст как-то неожиданно, но у каждого перед глазами стоял луг с красной от крови травой, с листочков которой всё ещё скатывались красные бусинки. Аплодисменты были ответом.

— Пусть никогда не исчезнет память о павших товарищах, наших детях и женщинах, отцах и братьях, погибших сегодня за наше светлое будущее.

Поодиночке побить, вышибить из жизненной колеи любого можно, но победить коллектив нельзя. Дальнейшая жизнь доказала правоту сих слов. Оставшиеся семь единоличных хозяйств через несколько дней вступили в колхоз. Отныне и навеки Лягаево прекратило своё существование, посёлок стал называться «Красный луг», а колхоз «Краснолужским». Жизнь продолжалась. Несколько девчонок были направлены на курсы трактористов, до начала посевной нужно было освоить хотя бы вождение техники. Никита обратился за помощью в райисполком, чтобы помогли с людьми. Вскоре начали прибывать в посёлок первые переселенцы. Были среди них и раскулаченные и просто те, кто захотел поменять городскую жизнь на сельскую. Принимали всех, размещая в осиротевших домах и строя новые. Сеста стала председателем Сельского Совета заместо Русских. Избрали новых парторга и комсорга. Посёлок оживал, строился и увеличивался в размерах. Колхоз своевременно управился с посадками, колхозники засадили свои огороды. Поступили новые трактора и в этот год впервые земельку пахали не лошадками, а новейшей техникой.

А жизнь продолжалась

Освободился от колхозных забот председатель поздно, пришёл домой, наскоро перекусил и вновь засел за бумаги, надо было составлять отчёт о посевной для сельхозуправления. Составил отчёт, на большом листе фанеры принялся изображать новое название колхоза. Хотел дочку заставить, да улизнула ненаглядная к подругам, ищи ветра в поле. Вот и сиди теперь сам за таким не привычным делом, коли упустил дочурку. Пригорюнился мужик, благо никто не видит, вспомнил жену-покойницу, мастерица была рисовать, до сих пор её картинки в рамочках на стенах висят во многих домах села и далеко за его пределами, сказывают, даже в самой Москве видели. Смахнул Никита невольную слезинку, негоже мужику плакать, да вот только не идёт дело никак, буквы вкривь и вкось пляшут по фанерке. Вошла Лидия Балдина, бросила около лавки довольно объёмистый узел с бельём, придерживая перебитую нагайкой руку, подошла к Никите, села на табуретку около.

— Была у меня радость, меньшой братишка, и того порубили гады, одна на всём свете осталась. Пришла вот… Люб ты мне с девичьих лет. Прогонишь, уйду из села насовсем, куды глаза поглядят, Россия — она большая, где-нибудь да приткнусь…

Не указал Лиде Никита на дверь, не опозорил женщину. Вроде б и не до свадьбы было, пришла и пришла, обошлись бы и так, очень уж тяжёлое бремя выпало на долю сельчан, но всё же бутыль самогона-первача нашлась. Собрались односельчане у председателя, свадьба не свадьба, веселье иль поминки, — всё перемешалось на той горькой свадьбе, но всё же у каждого нашлось для Никиты тёплое словечко, не осудили, душой и сердцем поняли этих двух одиноких людей. Понимали, не будь всеобщего горя, то и Лида не насмелилась бы прийти в этот дом, так и доживала бы свой век бобылкой, не хватило бы храбрости признать свою давнюю любовь. Никита не говорил о любви, ему достаточно было пока и того душевного тепла, что привнесла в его холостяцкую жизнь Лидия. Обострённым своим женским чутьём Лидия понимала, что теперь они будут навечно вместе, хотя и не может ей дать Никита, пока не может, и малой толики любви. А коль сразу не указал на дверь, то и быть по сему, видимо, и он сам созрел до женской поддержки. Сдал Никита за последнее время крепко, побелели русые волосы, сединой покрылась окладистая борода, горбилась спина под непосильным грузом, себя считал виновным в гибели людей, как будто смог бы им чем-то помочь, защитить, а у самого-то даже завалящего охотничьего ружьишка отродясь не бывало. Была комиссия из города, искали виновных в гибели людей, да только никого не нашли, списали всё на внезапность и быстроту нападения бандитов на посёлок. Дружинники, что успели схватиться за оружие, погибли в первые же минуты. Веда, Бабина Инесса, успела проклясть бандитов и предсказать им скорую погибель, но заговор во спасение сельчан не успела произнести, сражённая меткой пулей уснула навеки. Несколько человек, пораненных, но живых, унесло на льдинах и через несколько дней они возвращались домой, полеченные и выловленные жителями нижележащих по реке посёлков. А Галина Ивановна Русских больше в посёлке не появлялась, слишком горьки были её воспоминания о деревне Лягаево, последних часах жизни сыночка и всего посёлка, она-то ведь считала, что бандиты полностью уничтожили посёлок. Не могла знать, что посёлок остался жить, но получил новое название. После лечения долгое время ещё моталась по белу свету, выполняя указания партии и, лишь перед Отечественной войной вернулась в Красноуфимск. Замуж больше не выходила, по-прежнему Илья оставался для неё самым родным и близким человеком, живым. Попытки найти его могилку ни к чему не привели, а раз нет могилки, то и человек жив! В газетах часто писалось о Краснолужском колхозе, но Галя ни о чём не догадывалась… Мелькали и знакомые фамилии, ну да мало ли однофамильцев на свете? Да и ни к чему ворошить прошлое, надо жить настоящим. Сердце молчало, оберегая женщину от новых потрясений. А сын её, Илья Ильич Никитин, вырос в семье Сесты и погиб уже в Отечественную, защищая рубежи Родины.

После продолжительной болезни, связанной с покушением на Ульянова-Ленина в августе 1918 года Фанни Каплан, Ленин скончался. По одной версии связано это было с ранением, по другой-вроде как И. В. Сталин-Джугашвили помог ему уйти, подсунув яду. Россия оделась в траур. Несколько месяцев временно исполнял обязанности генсека Берия, но его быстренько убрали. К власти добрался Сталин. Начался новый этап развития русской страны и её народа. Позднее Галина Ивановна не раз вспоминала свои встречи с хвостатой подземной жительницей, сравнивала её предсказания с происходящими в России событиями и убеждалась, насколько та была права и дальновидна. Помимо того, что Галя перенесёт все выпавшие на её долю невзгоды и помрёт в глубокой старости дома, разговор шёл и о судьбе родины-матушки России.

— Закончатся войны в тридцатых годах и прекратится хаос новой экономической перестройки, но мирной жизни для россиян не ожидается, каждое поколение встретится с войной. Войны будут не обязательно в самой России, но наши парни будут направляться в виде помощи братьям… Умрёт вождь пролетариата, начнутся поиски внутренних и внешних врагов, а значит и будут новые убийства и предательства. В июне 1941 года начнётся война с фашизмом и закончится великой победой русского народа в мае 1945. Произойдёт смена правительства, будет оттепель и будут заморозки, наступит некоторое затишье перед бурей. Затем новая война в Афганистане, которая после 1990 года перерастёт в распад СССР, начнутся конфликтные войны, делёж лакомого пирога Советской республики. И как следствие, массовое полномасштабное наступление на Россию по уничтожению русского народа. В 2012 году произойдёт квантовый скачок, переход человечества в новое измерение, начнётся война Добра со Злом на Вселенском уровне. 2014 год будет переломным в этой войне…

— А вы вернётесь на землю?

— Не уверена, наша судьба зависит от поведения человеков… Слишком много у людей злости и нетерпимости.

— Кто же вы?

— Мы… Тоже люди, хотя и чуточку не такие… У нас нет агрессии, жадности, зависти. Мы просто живём…

— Спасибо за откровенность… А почему ты без одежды?

— Зачем? Мы не мёрзнем в мороз, не ищем прохлады в жару, сам организм поддерживает нужную температуру для жизни.

— Вот бы нам так…

— Завидуешь?..

— Нет, просто констатирую факт, всё-таки разные мы…

— Ты насчёт хвоста? Так тут разница не большая, предки-то у нас общие… Просто у нас хвостик длиннее, всё зависит от среды обитания, в пещёрах он нам необходим для исследования труднодоступных мест, преодоления препятствий. У вас тоже есть хвостик, но он вам не нужен, поэтому спрятан и называется по вашему аппендикс. Дотронься до меня, я точно такая же девушка, как и ты, из плоти и крови, и так же смертна, только умираем мы от насильственной смерти, а не от старости.

А годы шли

Притупилась боль утрат близких людей и надо было жить дальше. Родила Лида Никите двойняшек, двух крепких пацанчиков, а года через три осталась вдовой. Спасая во время ледохода попавшего в оползень пацана Оксаны Вересковой, председатель простудился и скоропостижно скончался от крупозного воспаления лёгких. К тому времени Лида работала секретарём Сельского Совета. После похорон пришли к ней сельчане и упросили перейти в колхоз на место мужа, даже и поплакать-погоревать не дали. Сход утвердил кандидатуру.

Давно уже закончилась Гражданская война, было покончено с интервенцией, но до сих пор ещё продолжались эсеро-кулацкие мятежи, подавляемые отрядами самообороны и красноармейскими регулярными частями, силами милиции. Кулаки и середняки выступали против продовольственной политики и других социальных мероприятий Советской власти, против комитетов деревенской бедноты и против мобилизации крестьян в Красную Армию. Как бы там ни было, но борьба велась более чем успешно. Почти полностью были уничтожены лесные банды. Страна вставала на путь восстановления разрушенного хозяйства. Царствовал НЭП, цвела земля-матушка, и рос посёлок на берегу реки Уфы. И дел хватало. На новую ферму завозили племенных коров, на птичник — индюшек и кур. Срочно уезжали учиться на специалистов сельского хозяйства юноши и девушки. Возвращались из дальних краёв демобилизованные бойцы — красноармейцы. Илья Никитин до призыва в ряды Советской Армии успел жениться на соседней девушке Ирине Трифановой, в армии остался на сверхсрочную, стал офицером пограничником и был направлен на границу Белорусии. Получил краткосрочный отпуск и приезжал в посёлок за своей женой, чтобы уже вместе ехать к новому месту службы. Рос и строился Красный луг, тесновато ему было на крутом берегу, приходилось отвоёвывать место у тайги. Начались годы первых пятилеток и больших строек. Молодёжь хотела повидать мир, срывалась с насиженых мест и мчалась по призыву партии и комсомола неизвестно куда, неизвестно зачем. Романтика звала вперёд! Это был период величайшего душевного и физического потенциала. Молодёжь разбегалась из села и никакие силы и уговоры не помогали, не могли остановить. Получивших на руки красные корочки путёвок не смели задерживать на предприятиях, это было чревато руководителю предприятия, могли обвинить в противодействии политике партии и попросту расстрелять, как врага народа. С большой неохотой отпускала молодых Лидия Семёновна, зная, что не скоро они возвратятся в отчий дом, да и вернутся ли? Рос колхоз, росла Россия, росли и потребности в сельскохозяйственной продукции. Колхозу нужны были молодые сердца и руки, и тогда через районную комсомольскую организацию Лидия пошла на хитрость, теперь всем бегущим давали направление в Краснолужский колхоз. Молодые обижались, но против решения горкома перечить не смели. Да и председателя колхоза понять тоже можно, от стариков-то пользы мало, силы не те уже. А тут ещё и конкуренты появились, открылся Айский леспромхоз и лесничество. В отличие от колхозных трудодней там регулярно выплачивали зарплату деньгами. Мечтала Лидия Семёновна о таких деньках и для колхозников, но пока таковой возможности не было. Хватит пока и того, что радио провели по Прямушке от Усть-Маша, телефоны поставили в Сельсовете и Правлении. Теперь посёлок уже не казался таким отрезанным от внешнего мира. В клубе проводились репетиции, ставились концерты силами деревенской молодёжи. А вот в летнее время молодёжь предпочитала вечера встречать по старинке, на полянке на берегу реки за посёлком. Там под балалаечный перезвон пели, плясали, плакали, провожая друзей в Армию и на Всесоюзные стройки. К зиме миром купили для клуба патефон и пластинки, в зимнее время в клубе собирались и на тусовки и для свадеб. Изредка привозили немое кино, но на это чудо посмотреть сбегалось всё село, каждому хотелось покрутить ручку проектора, дотронуться до горячей лампочки Ильича. Мест в клубе не хватало и показ фильма шёл по нескольку раз. А разговоров-то!

— И умирать-то теперь не хочется, гли-ко сколь всего интересного есть на белом свете, досель и не виданного! Спасибо коммунистам! Счастье-то какое выпало, пожить в такой стране, где всё для народа! И то, раньше во сне не снилось даже, что когда-нибудь будем сами писать, считать, книги читать, газеты, патефон и радио слушать, кино про другие страны смотреть…

Хуторяне

А на противоположном от посёлка берегу реки Уфы появились два новых хутора. Один хутор напротив Прямушки, второй километрах в трёх вверх по течению (это если идти пёхом или на лошадке через брод и по лесу, если плыть на лодке по реке, то будет намного ближе). На том хуторе, что в верховьях, поселилась многодетная семья. Многие могли бы работать в колхозе, но почему-то хозяйка хутора, Варвара Ивановна, не захотела жить на селе, настояла на хуторском житие-бытие. Лидия Семёновна предлагала им добротную хибару, но они так и не согласились. Сначала поставили на берегу оврага приличную землянку, а к зиме и домик из тонкомера сгоношили. Хозяин хутора, Веснин Константинович Илларионович в недавнем прошлом был учителем словесности, но, опять же, по настоянию жены вынужден был отойти от сих дел, хотя любовь к детям и школе осталась на всю жизнь. Был хозяин из себя виден, крепок и статен, обладал немалой силой. Одно слово — казак! Впрочем, родиной он был с Украины, из станицы Красносёлка Винницкой области (ныне Белорусия), в казаки попал лет четырнадцати и служил в царском казачьем 38 полку на Дону. Своего лихого казака не могла Варенька спокойно дожидаться с работы, много понимаете ли вокруг него увивалось молодых и красивых девиц, того и гляди, -уведут… И сама, что не год, исправно рожала по дитёнку. Не все из деточек приживались на белом свете, но и тех, что остались, было предостаточно. Чтобы прокормить всю эту ораву, требовалось немало сил и средств, а на первое время в хозяйстве имелась худенькая лошадёнка да коза непонятной породы. Однако ж, опять же, с помощью сельчан обустроились, обзавелись скотом, развели пчёл, посадили огород. В первое время развешивали с помощью старших сыновей по тайге дуплянки для пчёл, позднее прикупили ульи и прочее пчеловодческое оборудование. А сначала дуплистый мёд был единственным источником поступления денег в хозяйство. Расчистили от кустарника и деревьев полянку, в первый же год посадили коноплю и картофель. Сначала хуторяне почти и не заглядывали в посёлок, своё хозяйство требовало полной отдачи. Это несколько позднее сам хозяин стал появляться на селе, а за ним и молодёжь потянулась. Бывая на селе, Константин всякий раз останавливался около школы, улыбаясь, слушал гомон ребятишек, а иногда, не в силах совладать с собой, заходил в школу, подолгу разговаривал с молодой учительницей, советовал, как найти подход к тому или иному сорванцу. По всему чувствовалось, что со школьными проблемами знаком не понаслышке, и, похоже, был когда-то не плохим учителем. В школе же теперь он был желанным гостем. Подолгу также просиживал и в правлении колхоза, стараясь вникнуть во всё, а иногда и подсказывая нечто дельное. Лидия Семёновна не торопила мужика, чувствовала, придёт время, и сам он придёт в колхоз. Узнав все новости и послушав радиопередачи из орущего со столба динамика, горбясь под тяжестью вещевого мешка с набранными в лавке товарами в обмен на звериные шкурки, шёл Константин домой. По дороге всегда останавливался около придурковатого от старости деда, Ильи Никитина, прожившего на свете не много ни мало что-то около 120 лет. У того всегда была одна неотвязная забота

— Сынок, ты часом корову на продажу не имеешь? Дойную надо…

— Зачем тебе, деду?

— Давеча в лавку ходил, спрашивал, так продавщица Нинка говорит, что есть корова, только яловая и ждать не известно сколько ещё, а я молочка хочу, парного… Смертушка вот не идёт всё, пропащая душа, заблудилась где-то…

— А ты, дед, к дояркам в колхоз сходи, не обидят поди, кружечку молочка-то нальют…

— Они-то не обидят, но своё-то вкуснее…

Смеялась продавщица над стариком не без горечи, за шуткой прикрывая своё потаённое — взял бы кто замуж, побёгла б, хоть за столетнего старца. Рада бы и с замужним сгульнуть да жён своих боятся наши мужики хуже смерти, трусливые, им бы не брюки носить, а юбки… В самом расцвете девка, мужики по ночам снятся. Ох, как бы с ума не сойти! Вот только бойка была девка на язычок и на кулачок крепка, потому из местных сердцеедов и не доводилось предложить ей руку и сердце.

Константин Веснин всё же вступил в колхоз. Драл лыко, отмачивал в болотине, из полученного мочала делал гужи, чересседельники, вожжи. Из колхозных заготовок делал хомуты для лошадей. Заготавливал впрок оглобли, дуги, делал конные санки. Всё сдавал за трудодни в колхоз. Как-то принёс пару лаптей, их тут же взяли, были они лёгкими, прочными и очень удобными для ношения в летнюю пору. С тех пор отбою не стало, завалили хуторянина заказами. Пришёлся сельчанам мужичок по душе, трудолюбив, безотказен и необидчив, честен до мелочей, всегда готов оказать посильную помощь любому, кто нуждается, а это здесь ценилось выше всяких денег. Лидия Семёновна быстро поняла этого человека и, пользуясь его слабостями, зачастую нещадно эксплуатировала его то на сенокосе, то на заготовке других кормов. При этом не забывала и о награде за труд, то отрез на платье для жены выделит, то ребятишкам подарки, то лишний трудодень припишет, а в целом, нравился ей он не только за безотказность и умение работать, но и как желанный мужчина. Хотя в чём угодно могла признаться председательша, но в этом она и себе бы никогда не призналась. Как-то Константин сделал лёгкую кошовку для выездов хуторянину Генке Быстрову, жившему ещё выше по течению, этак километров с десяток, и тот в благодарность привёл к Весниным на хутор молодого жеребчика, прозванного Варварой Карькой. Свою кобылку Костя сдал в колхоз, а взамен получил другую, более породистую. От этих лошадок в дальнейшем и пошло потомство выносливых с ильных колхозных лошадей. Много было Косте и других заявок. Зимой по зимнику, летом через брод, приходили мужики и бабы кто за туеском для ягод и грибов, кто за ивовым ковриком под двери, кто за бочонком для солений… Быстряков Пашка приволок однажды ребятишкам на забаву щенка, бывшего чуть поболе рукавицы, а выросшего в огромного волкодава, росточком с огромного телёнка. Урман, так его прозвали, тайги не боялся, был умён и хитёр, не боялся и брал любого зверя, будь то лось, или медведь, не говоря уж о своре собак, с которыми расправлялся играючи. Густая длинная шерсть спасала от укусов, и во всех потасовках Урман был победителем. Домашнюю живность сам не трогал и другим в обиду не давал, даже кошку не гонял, которая иной раз и котят даже у него в конуре рожала, а он в это время сторожко оберегал её. Стоило сказать ему «Гони корову домой, доить пора,» тут же бросался в лес, находил и пригонял корову домой. Замки на двери хуторяне никогда не вешали, как и поселковые. Когда уходили, ставили к двери кол, это значило, что дома никого нет. И только-то.

Старшие дети Весниных, Иван и Миша, работали в леспромхозе на валке леса и погибли в одно время, один бросился спасать другого от падающего дерева, обоих и накрыло. Скончались оба уже в медпункте, в ожидании Скорой помощи. Погоревали Веснины, да что поделаешь, жизнь не стоит на месте.

Константин жалел и берёг свою Вареньку, сам управлялся со всей тяжёлой работой в колхозе и дома. К тому времени в хозяйстве появилась корова-ведёрница, пара бычков, до десятка кур и гусей, по паре овец и коз, украинские сальные свиньи белой породы. И даже приблудились парочка диких уток, кои и на зиму улетать не хотели, так и жили в сарае с курами, давая потомство уже одомашненных уток. Основной заботой Вари было прокормить многочисленное семейство и приготовить корм для скота, детей накормить, одеть и в школу отправить. Старшие уже женихались, на вечёрки бегали. Варенька на колхозные работы выходила редко, в основном на заготовку сена или силоса, а так ей и дома хватало работы. Впрочем, официально в колхозе она числилась помощницей Кости и даже ей начислялись трудодни. И то, как бы он без неё управлялся! А в целом семью не очень притесняли, поскольку колхоз имел от них не малый доход, ведь за телегами и санями, упряжью для лошадей приезжали чуть ли не со всей области. Константин вечно был занят работой, то верёвки вьёт из лыка, то валенки подшивает… Ребятишки тоже дома не сидят. Варенька и привыкла постепенно разговаривать вслух сама с собой да с живностью, что оказывалась рядом. Что поделаешь, если муженёк работой занят, слова не вытянешь, а так всё хоть голос живой слышен, а то, чего доброго, и говорить разучишься. Со временем эти разговоры вслух для себя вошли в привычку. И не приведи Господь появиться в доме гостю, заговорит любого… Обо всём на свете без каких-либо переходов и отдыха: Погоде, урожае, корове и Урмане, который вчера в огороде матёрого волка забил, про детей и мужа, о чертях и ведьмах, которых в округе видимо-невидимо, колхозных делах и ещё о многом, что для неё казалось особенно важным. Порой и врала безбожно, но и сама верила в своё враньё и в таком случае оспаривать её не имело смысла, можно было нажить в её лице врага. Константин, если был дома, только поддакивал да подначивал, никогда не подсмеиваясь над нею, а она как тот петух в басне Крылова, говорила и говорила с ещё большим азартом, радуясь слушателю. Костя и сам был рад её болтовне. Сам же не любитель был, лишнего слова не вытянешь…

Варенька

Четырнадцатилетним пареньком попал рослый паренёк Константин Веснин на службу царю и Отечеству. Был зачислен в 38 казачий Донской полк. На Украине в родной станице Красносёлке под Винницей остались у него престарелые родители да соседская девчоночка-подруженька Варенька Бабина, за которую не пожалел бы и жизни казак. Из семьи она была не богатой, сызмала трудилась по найму на богатеньких. Грамоте оба выучились от беглого каторжника из России, работавшего у местного кулака наймитом. На службе Костя проникся коммунистическими идеями, стал активно сотрудничать с большевиками. Когда же в 1917 году довелось ему побывать в родной станице, там всё оставалось по прежнему, будто и не было в России Октябрьского переворота. Матери родной уже не было в живых, отец благословил Варю и Костю. Бедно, но как славно зажили молодые! Родителей Вареньки давно уже не было и всю свою любовь и нежность она отдавала мужу и свёкру. Через год уже двое пацанов близнецов ползали по полу, радуя родителей и деда своими проделками. Устанавливалась и на Украине Советская власть, многим это было не по нраву, и снова Константину пришлось взять в руки сабельку и винтовку, садиться на ворона коня и защищать Советские завоевания. Варенька осталась одна дома, куда уж тут денешься от малых деток да чуть живого свёкра. Ох как хотелось ей быть рядом с мужем, ещё не налюбилась, не натешилась… Чуяло сердце беду неминучую. Только вот при прощании и виду не подала, не заронила в сердце любимого тревогу. Направили Вареньку заведовать избой-читальней в своей же станице. Книги собирались со всей округи, изъятые у кулаков и других богатеев. Родительский домишко, где они жили до сих пор, был довольно ветхок и Варе разрешили жить во второй половине библиотеки. Там же был и небольшой земельный участочек, можно было посадить картофель и прочую овощь. Живи да радуйся, но бедняку радоваться, головы не сносить… Посередь ночи нагрянули в станицу то ли белогвардейцы, то ли какие другие бандиты и не стало Вареньки, никого из семьи не стало. Убили и сожгли семью вместе с библиотекой. Безоружные станичники не смогли противостоять врагу и многие из них сложили свои буйные головы на плаху истории, которая и имён-то ихних вряд ли помнит… Советских работников было не много и они по чьёму-то доносу были убиты первыми. Не знал о том Константин, не ведал. Только через пару месяцев подошёл к нему командир отряда и поведал о трагедии.

— Крепись, дорогой товарищ, нет больше твоей семьи…

И снова торопя своего верного друга-коня, мчался Константин в родную станицу. Храпя и роняя пену остановился верный конь на пепелище. Останки погибших были похоронены неподалёку в одной братской могиле. Спрыгнул солдат, склонил буйную головушку в горькой думе над последней пристанью своих родных и милых сердцу людей. Вспоминал он долгие разговоры с любимой о новой жизни, в которой теперь доведётся жить ему одному.

— Как же без тебя жить теперь?

И снова верный конь нёс солдата через пепелища и разорённые деревни, сквозь людское всеобщее горе навстречу врагу. Твёрдой рукой наносил он смертельные удары, мстя за погибших отцов, вдов и сирот, за своих погибших детей, за отца и Вареньку, за горе и слёзы других людей. Искал солдат в бою погибели своей, но Господь миловал, Вернулся живым и здоровым, пришёл к могилке, присел на сделанную чьими-то добрыми руками скамеечку, плеснул в солдатскую алюминиевую кружку фронтового спирту из фляги, выпил.

— Вот я и пришёл к тебе, Варенька! И нет мне жизни без вас, любимые…

До этого не баловался солдат хмельным и выпитый спирт вскоре подействовал на него усыпляюще. И снится солдату сон: Зашевелилась вдруг земля на могиле и встала тут Варенька, живая и здоровая, и даже как-будто ещё краше стала, как раньше бывало, села к мужу на колени, обвила руками.

— Родной ты мой, как же долго ты шёл ко мне… Поздно пришёл! Не укоряю я тебя, нет, у живых свои дела, у мёртвых свои… Поседел, постарел, а я вот прежней осталась и тебя к себе молодого ждала, ну да не в обиде я… Послушай мой последний совет тебе, оставь меня, деточек и деда с бабкою в покое, не приходи больше и не жди, в первый и последний раз я поднималась к тебе, больше уже не смогу… Найди себе подруженьку, чтобы была не хуже меня, а может быть и лучше, под стать себе… В ней и я жить буду. Одно условие, пусть носит мою фамилию, имя и отчество. Иди и найди её!

Клятва

Проснулся солдат от щебета птичьего, понял, что наступило утро следующего дня, и что проспал он около полутора суток. Вспомнил он потусторонние слова своей Вареньки и поклялся исполнить её пожелание, оставаясь верным ей до конца своей земной жизни.

— Ну что ж, родная моя жёнушка, будь по-твоему! И коль доведётся мне повстречать другую женщину, то пусть она будет твоею копией во всём. Да пребудет воля твоя! Прощай, милая, прощайте, дети мои, прощай, отец мой, пусть будет вам земля пухом…

Хотел солдат остаться в родных краях, на родной Украине искать своё счастье-долюшку, но каждую ночь видел он один и тот же сон и всё те же слова исходили из Варенькиных уст, и гнала она его, гнала искать по белу свету своё счастье, а не ждать его, сидючи на одном месте. Работал Костя на сахарном заводе, жил в теплушке на территории, много ль солдату надо! Была бы еда, да было бы где на ночь голову приткнуть… И если б не Варенькина настойчивость, возможно так бы и прожил свою жизнь лихой казак бобылём, или, как народ говорит, ни себе, ни людям… Благодаря Вареньке пошёл солдат искать по свету своё счастье да горюшко мыкать по чужим углам. Снился по ночам ему смех зазывной его любимой, сверкание очей её ясных, а утром вновь непонятная сила гнала его вперёд. Усталость ли, голод одолевали телом, истощались последние силы, снова на помощь приходила Варенька, пусть и в короткие минуты забытья, но она приходила и тогда вновь появлялись силы для борьбы и жизни. Ходил из села в село, из города в город, не мало исходил дорог по белу свету и казалось порой, что не будет конца краю этим бесконечным дорогам, не будет конца его изгнанию. Хотелось ему лечь на обочине бесконечной дороги и заснуть навеки… Нанимался на работу, но надолго нигде не задерживался. Вновь и вновь Варенькин голос изгонял его. Во многих краях находились женщины, готовые пойти за ним хоть на край света, только намекни, но данная Вареньке клятва не давала никаких надежд. Неведомыми путями оказался Костя снова на Украине. До родной станицы дорогами предстояло ещё немало пройти, и всё же решил Костя дойти до станицы, ещё раз поклониться родным могилкам, попросить прощения за свою беспутную жизнь. А чтобы сократить путь, пошёл через лесные дебри и, вроде бы съестного припас на дорогу достаточно, только чего-то не рассчитал, закончились припасы. Сколько дней и ночей шёл по лесу, питаясь корой да грибами, лесными орехами да берёзовыми ветками, то и самому не ведомо. Почти теряя сознание, вышел к деревеньке, постучался в первый попавшийся дом. В избу не впустили, вышла женщина, кинула под навес охапку старого сена, вынесла кус хлеба да жбан с водой, а щепотка соли нашлась на донышке вещевого мешка…

Началась сенокосная страда и хозяйству нужны были работники. Из окна хаты наблюдал хозяин за пришельцем и отметил, что тот, хотя и выглядел сильно уставшим и похудевшим, но судя по огромным кулачищам, обладал не малой физической силой, а это что-нибудь да значило! Наутро хозяин вышел сам, потоптался вокруг да около, затем предложил: — Ты вот что, мужичок, оставайся, на время сенокоса поможешь, а то можешь и насовсем… Деньгой не обижу и едой конечно, одежонку справим, ишь пообносился-то. Ну а кто спрашивать будет, говори, племянник мол, из города на помощь прибыл. Нынче с наймом-то туговато, Советская власть не позволяет… Исхудал ты сильно, куда пойдёшь в таком виде? Поправишься, тогда и иди на все четыре стороны, насильно удерживать не буду, хотя видит Бог, люб ты мне…

Остался солдат. Варенька ночью приснилась, но в этот раз не гнала его, а просто сказала: — Ну вот, родненький мой, довела я тебя, не упусти своего счастья, сумей сберечь.

Делал Костя по хозяйству всё, что наказывали, беспрекословно и добросовестно. Хозяину всё больше нравился безотказный работник и он подумывал о том, как бы удержать его в хозяйстве подольше. В наймитах были и другие работники, но по силе и ловкости с новым работником никто тягаться не мог. Теперь спал он и ел из общего котла с другими работниками, но, в отличие от них, всегда мог рассчитывать на добавку. Зарплату понедельно хозяин давал ему отдельно, впотай от других работников, денег не жалел и нет-нет да и намекал о том, чтобы тот остался насовсем. Костя отмалчивался, хотя с некоторых пор Варенька почему-то оставила его в покое и не снилась. Работники поговаривали о дочери хозяина, что, якобы, не смотря на своё малолетство, девочка довольно умна и красива и хорошо бы породниться с хозяином. Училась она где-то в городском интернате-школе, домой приезжала только на каникулы. Костя ещё не видел девушку, но на этот раз судьба не обошла его. К ночи чего-то знобить стало, видать с устатку много ключевой водицы хлебнул, ужинать не хотелось и решил солдат не ходить в деревню, прилёг на охапку свежескошенного сена, накрылся зипуном да и задремал. И снилась ему снова Варенька такой, какой была в их последнюю встречу-прощание, когда он уходил воевать, и говорила ему Варенька такие слова: — Спи мой Костик, спи родной, рядом твоё счастье, довела я тебя, хотя и сама не была уверена в счастливом исходе, проснёшься, сумей удержать…

А в это время хозяин всполошился, виданное ли дело, работник домой не явился, и это в самый разгар сенокосной страды! Неуж злое дело задумал? Нельзя такого допустить! А вдруг случилось чего? Мало ли, заболел может, змея укусила… Отправить в поле некого было, все работники неотложными делами заняты. Вспомнил хозяин о приехавшей утром на каникулы летние дочурке, её то и отправил с узелком с едой для работника, на всякий случай сказал, чтобы уговорила работника остаться ещё, сказал, что зарплату увеличит… Не в первый раз ходила девчонка на покос и, хотя было довольно далеконько, дорогу знала хорошо. Шла и напевала песенки, что знала, заодно любуясь полюбившимися с детства родными краями. Пришла и села около спящего, стала смотреть в лицо его и, чем больше смотрела, тем больше понимала, что уже не сможет прожить и часу без этого человека, которого и видела-то только теперь, впервые. Проснулся Костик, открыл глаза, только никак не верится ему, что всё, что сейчас происходит, наяву. Перед ним сидела настоящая живая Варенька, именно такая, какая была много лет назад, молодая и очень красивая, будто и не было всех этих тяжёлых разлук, не было смерти. Смотрит на него задумчиво и травинку губами щиплет… Смотрел, смотрел на неё Костик, всё ждал, что вот-вот рассыплется видение в прах, исчезнет, а она сидит себе и ещё и улыбается… И тревожно Костику и боязно, всё же насмелился, руку протянул, ощутил тепло и твёрдость тела её.

— Варенька! Как же ты нашла меня?

— А я и не искала, сразу увидела… Отец отправил, поесть тебе принесла… Отец интересуется, почему домой не пришёл, уж не бежать ли собрался…

— Бежать? Нет, что ты! Да кто же ты?

— Я то? Варвара Ивановна Бабина, а ты кто?

Сердце чуть не выскочило из груди! Так запрыгало, что еле-еле удержал обеими руками. Онемел Костик, не в силах поверить своему счастью, только смотрел и смотрел в глаза её, любовался ею. А девушка необъяснимым каким-то чутьём своим угадала его душевное состояние, схватила за чуприну, притянула к себе и крепко-крепко поцеловала в моментально пересохшие губы. Сама, зардевшись, словно тюльпан в степи, впервые поцеловала мужчину, вскочила на резвые ножки и умчалась к деревне. Кинулся Костик за нею, да разве догонишь! Только и успел выдохнуть: — Варенька! Откуда-то издалека эхом донеслось, откликнулось на его призыв: — Догоняй!

Сердцем принял призыв, кинулся за девушкой, но не смог догнать, только и слышал зазывной смех её где-то впереди. В сумерках выскользнула Варенька из комнат, пришла к нему и вновь целовала горячие уста, пока не позвала мать. Убежала девчонка Варенька, а Костику не до сна стало, всё никак не верится ему, что всё происходит наяву, так и хочется войти в хозяйский дом и хорошенько рассмотреть спящую девчонку, но боязно… Варенька тоже не спала, и казалось ей, что всю свою не долгую жизнь прожила она рядом с этим человеком, давно — давно знает его. Вновь и вновь она вызывала в себе ощущение прикосновений его тела, губ и рук, ласкающих её и впервые за свои не полные четырнадцать лет она чувствовала себя старой умудрённой опытом женщиной… Она думала о том, что не раздумывая о последствиях, может отдаться ему, что вполне готова отдать ему не только своё молодое тело, но и душу и сердце, да что там, и жизнь в придачу. С тех пор так и повелось, лишь выдастся свободное время, Варя ищет встречи с Костей, причём даже не всегда осознанно. Работал Костя, окрылённый любовью за десятерых, а Варенька увивалась около, всякий раз находя удобный предлог, чтобы подольше побыть около любимого. Понимал Константин, что для хозяев, не смотря на молодость и силу, он прежде всего являлся лишь рабочей скотинкой и сватовство Вареньки может просто не состояться. Не находя иного выхода, они предпочитали встречаться тайно, не переходя границ дозволенного. Хозяева были польскими переселенцами со своими нравами и обычаями, но, главное, что роднило всех хозяйчиков, то была страсть к наживе. У Кости же ничего не было, ни дома, ни лома, не считая того, что успел уже получить от того же хозяина. Так что ни о каком родстве и речи быть не могло.

Беглецы

Под осень уже хозяйка проследила за дочерью и застала влюблённых в сарае за поцелуями, прогнала дочь домой. Побить при работнике не посмела, большеваты были у того сжатые кулаки, коль пригреет таким, вовек не очухаешься. Ушла Варенька и, сколько не прислушивался Костя, в доме было тихо

Не вышла в ту ночь больше Варенька, не пожелала любимому спокойной ночи, напрасно в вишеннике под окном заливался до утренней зари соловейко. Утром вышел хозяин во двор, пряча от работника глаза, подал ему горсть мятых десятирублёвок и новый солдатский, сделанный из конопляной добротной холстины, вещевой мешок, наполненный хлебом и солёным салом, не обидел при рассчёте, и на том спасибо доброму человеку, повелел убираться на все четыре стороны и навек забыть про молодую несмышлёную девчонку, хотя, если честно рассудить, то очень не хотелось хозяину лишаться такого работника, Господь тому свидетель. И дочку б не пожалел, гарный вышел бы зятёк, а про деток и говорить нечего… Надёжен, как та скала! Ан, проклятая баба всю-то ночь точила, гони да гони работника, пока греха не вышло… Махнул на прощание рукой Иван Бабин горестно, постарался незаметно смахнуть набежавшую не прошенную слезинку: -Прощевай, мил человек, иди от греха, ни мне, ни тебе проклятая баба покою не даст, изведёт измором. Иди ищи своё счастье на другой стороне, молода ещё Варька-то…

Ушёл Костя. Остановился у калитки, внимательно осмотрел плотно занавешенные окна. Нет, не шелохнулась занавеска, не крикнула любимая прощального слова… Молчал дом, как-то враз ставший враждебным и чужим. Ушёл солдат, понурившись, не глядя по сторонам и не оглядываясь, и долго ещё виднелась на пыльной дороге его согбенная фигурка. Шёл по-солдатски, не торопясь, размашисто и упруго. Поверили хозяева в уход работника, выпустили из тёмного чулана ненаглядную дочку.

— Ушёл твой хахаль насовсем, ищи теперь ветра в поле, даже проститься с тобой не захотел…

Сухими злыми глазами глянула дочь на мать свою и выскочила за дверь, дабы убедиться. Костика действительно нигде не было и даже охапку старого сена, где спал любимый, работники уже успели подобрать и подмести место… Не заплакала, вошла в сарай, в потайном местечке нашла записочку: — Жди, вернусь ночью.

Улыбнулась. Сунула записочку в рот и, почти не жуя, проглотила, заслышав чьи-то шаги. Никто не учил, сама догадалась, не приведи Господь, коли прознает мать, подымет работников, засаду устроят, убьют любимого.

— Не бывать этому!

Решилась на отчаянный шаг, вошла в дом, пряча глаза от матери, перекрестилась под образами, про себя моля о спасении и сохранении любимого человека, вслух же говоря совсем другое: — Ушёл. Бросил. А ну и катись, скатертью дорога… Эвон Петька Харюзов сватается, не одни башмаки сносил, около дома шастая, богат к тому ж, не чета тебе, голодранцу!

Мать удовлетворённо улыбалась.

— Правильно, дочка! Молода ещё, найдётся и тебе приличный парубок, не чета этому лапотнику…

Знала бы любимая мамочка, что творится в душе доченьки, не радовалась бы преждевременно! А Варенька виду не подавала, поела, хотя и без особого аппетита, чтобы не дразнить мать, пошла в поле с работниками, коим строго настрого было приказано присматривать за девкой. Варенька же вела себя прилежно, ничем не выдавая своего нарастающего волнения ближе к вечеру. Успокоенные родители и не подозревали, какие бури бушуют в сердечке дочки, что ждёт не дождётся она заветного часу встречи с любимым. Наступила ночь. Стихло всё в доме. Спят все. Заполночь встала Варенька тихохонько, прислушалась, не окликнет ли кто. Нет, не окликнули, крепко спят домочадцы. Похрапывают отец и мать, тихо сопят младшие и никто-никто не чувствует, что родная кровиночка покидает родительский кров навсегда. В лёгком летнем платьице выскочила Варенька босая навстречу своей судьбе. Из тени жерделы отделился человек, на короткое мгновение слились воедино две тени, а затем, взявшись за руки, исчезли за калиткой. Ночная прохлада и возбуждение крупной дрожью сотрясали тело любимой, не подумал Костя, что любимая поступит несколько легкомысленно, не прихватив тёплых вещей, но теперь было не до этого, нужно было уходить и, чем скорее и дальше, тем лучше. Костя накинул на девушку свою шинель, подхватил на руки, чтобы не поранила голые ноженьки, и углубился в лес. Варя прочитала прощальную молитву, помянув всех оставшихся, покрепче обняла своего Костика, прижалась доверчиво и безоглядно. Обратного пути не было! Рядом с любимым всё ей было нипочём, будь одна, она бы конечно испугалась идти ночью в ночной лес. А за ночь им надо было пройти большое расстояние, чтобы наверняка оторваться от возможной погони.

Об исчезновении Вареньки стало известно утром, только искать их стали не в лесу, а по торной дороге, очевидно думая, что солдат с хрупкой девушкой не осмелится идти другим путём, а пойдёт к ближайшей железной дороге. Это сыграло на руку беглецам, дало возможность оторваться от погони и выиграть время. Сколько времени потратили беглецы, шастая по лесу, не ведомо, но всё же вышли к какой-то узловой станции, там на рынке приобрели кое-что из одежды и обуви, запаслись продуктами в дорогу, сели на ближайший поезд, идущий в глубь России. Вылезли на конечной станции, и, чтобы окончательно сбить возможных преследователей с толку, пересели на другой поезд и снова куда-то ехали-ехали по бескрайним просторам куда-то вперёд, назад пути не было. Варя не хныкала, не жалела о покинутом доме и родственниках, не жаловалась на потёртые до крови белые ноженьки, теперь потрескавшиеся, огрубевшие, покрывшиеся цыпками и от мужа не отставала. Пришли в какую-то глухую деревеньку, Кордон, так она прозывалась. Костя видел израненные ножки своей любимой, покусанные до крови губки и, не спрашивая её согласия, попросился на постой в первый попавшийся дом села, чтобы пополнить запасы еды и питья, немного отдохнуть. Хозяева оказались очень гостеприимными, баньку истопили, за стол усадили. Долго рассказывали о местном хозяйстве, жизни села, просили больше никуда не ходить. Проведя в раздумьях бессонную ночь, наутро Варя и Костя пришли в Сельский Совет, где после собеседования и проверки имевшихся документов Костю направили в школу учителем словесности, Вареньку по младости лет на работу не направили и она стала ходить с Костей в школу и, как самый прилежный ученик записывала в тетрадку и выполняла все указания Кости. Так вот и осталась Варенька навсегда со своим первым и единственным на всю её жизнь мужчиной. Так и жила она, окружённая любовью да лаской, по мере своих сил и умения занимаясь хозяйством. Сначала жили на квартире всё у тех же гостеприимных хозяев, после им дом выделили от колхоза. Жители на новоселье то скамеечку принесут, то столик, кто чашку лишнюю, кто ложку, -так и обжились потихоньку. Завели козочку, лошадёнку, курей развели. И детьми Бог не обидел, вскоре первенец появился. Потом ребятишки пошли один за другим, стоит только распечатать… Заполнился дом детским щебетом, живи да радуйся. Не часто, но всё же приходилось Вареньке думать и о своём брошенном доме, родителях, но детишки и прочие домашние заботы не давали додумать думу до конца, так и шёл день за днём. Писем на родину не писала, опасаясь, что родители не простили её бегства, а значит и могли подослать кого-нибудь, помешать её, Варенькиному, счастью. Потом притерпелась, и постепенно вспоминать об отчем доме перестала.

Весной в посёлок занесло цыган, встали табором на опушке леса и деревенские бабы тотчас потащились в табор поворожить на судьбу, да что-нибудь прикупить. Вдовая Феофина приглядела одного из цыган, позвала к себе на ночку. Тот, не будь дурак, согласился, только слабоват оказался, то ли сердчишко бабьих ласк не выдержало, то ли перепил деревенского квасу, но помер цыган в постели вдовушки. Цыгане обиделись, конечно. Хотели с вдовушкой счёты свести, но сельские парни не дали сдобную вдову в обиду, многие были обласканы ею. В ответ на это ночью одновременно вспыхнули деревянные домишки посёлка. Дома, сделанные из добротных сосновых кряжей, пропитанные смолой, полыхали лучше спичек, что-либо отстоять было не возможно. Ночью стало светло, как днём. Жители похватали, что успели, повыскакивали из домов. Наутро ставили шалаши на опушке леса, рыли землянки, готовились жить дальше. Хоронили погибших во время пожара, вывозили обгоревший скот на скотомогильник. Цыган конечно и след простыл. Милиция искала табор, но разве цыган найдёшь? Костя с Варенькой сумели спасти детей и кое-что из имущества, но напуганные происшедшим, порешили уйти из села. Насмотрелись на обгоревших людей и ни за что не захотели оставаться. Так вот и пришли они на Красный луг, но остаться в селе не рискнули, у страха глаза велики… Поселились в верховьях реки на противоположном, высоком берегу реки Уфы, прозванной позаглаза местными жителями Прозрачною. Вода в реке подпитывалась множеством родников и действительно была кристально чистою и очень вкусной.

После Отечественной хотелось Вареньке побывать в отчем доме, только вот своё хозяйство, дом, детей и мужа не на кого было оставить. После войны-то снова в окрестностях много беглого люда пряталось, могли и разорить. Так и не выбралась. Как-то Костя отправил запрос в тот посёлок, хотел разузнать о судьбе родителей Вари и из ответного письма узнал, что семья Бабиных была раскулачена в тридцатых годах и вывезена не известно куда. Утаил Костик горькую весть от любимой жены, на её же расспросы отвечал, что ежели писем нет, то это значит только то, что не простили родители ихнего бегства. Так Варенька и прожила свой век в неведении.

Война

— Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой.

С фашисткой силой тёмною, с проклятою ордой… —

В сороковом году в половодье, вылавливая из воды топляки на дрова, один из старших сыновей Вареньки поскользнулся и упал в воду, второй, спасая брата, кинулся к нему на выручку. Оба утонули. Дома за старшую осталась Нюся. Самая старшая, Рада, закончила городские курсы медицинских сестёр и работала в одной из городских клиник. Остальные были дома; сынок Андрюшка, работавший в колхозе трактористом, Толик, Федя, Маша учились в школе, Ирка была ещё несмышлёнышем.

Жизнь готовила великие испытания для России и её многострадального народа. Не каждому суждено было выдержать те испытания с честью. Летом 1941 года, 22 июня, туманным летним утром прискакал из посёлка на лошади Иван Суханов, колхозный бригадир, объявил о нападении фашистов на Советский союз. Хрипел на цепи Урман, не желая признавать гостя, забренчало и покатилось ведро с отварной картошкой из рук Вареньки…

— Костя, сыночки мои, да как же это? Война ведь…

Константина не взяли, годы уже не те, Андрею бронь дали, как специалисту, остальные по годам не вышли. От Рады пришло одно единственное письмо с коротким посланием «Ухожу воевать» и больше от неё никаких вестей уже не было. Уехала с санитарным поездом и потерялась… В сорок втором году сбежал добровольцем на войну Андрюшка, любимый Варенькин сыночек, любила она его несколько больше остальных, и поэтому побег его был для неё наиболее обиден. Никто и подумать не мог, что этот тихоня и размазня способен на такой шаг. От грубого слова сжимался, от девчат бегал, как от прокажённых… Варя плакала и ругалась.

— И чего не работалось, жить надоело, что ли? Бронь дали, знай крути свой трактор да жизни радуйся, теперь вот мыкается где-то на чужбине, убьют ещё… Родила выродка на свою шею!

Хотя ругала и поносила сыночка последними словами, но и жалела, собрала посылочку, понесла на почту, навстречу гонец, парнишка лет десяти, чуть с ног не сбил, запыхался, вспотел…

— Баб Варь, письмо вам…

Подал казённую весть и уже по лицу определил, что весть не из приятных, прочь кинулся… Получила Варенька похоронку на любимого сына. Опустилась на дорогу, плакала горько. Потом всё же собралась с силами, дошла до почты, попросила начальницу: — Дочка, напиши адрес — солдату Красной армии…

Обострённым чутьём определила начальница, что расспрашивать ни о чём не надо, приняла посылку. Разве мало тогда уходило таких вот безымянных посылок? А через несколько дней принесли вторую похоронку, на Раду, погибла геройской смертью при обороне Москвы. Не торопились чёрные вести на хутор, но и ждать себя не заставляли…

В плену

После дневной смены Андрей Веснин домой не пошёл. Закончил технический осмотр трактора, залил горючее, смазал тавотом нужные места, осмотрел вспаханное поле, удовлетворённо вздохнул: — Ну, вот и всё, пора…

Подобрал в кустах у Стёпкиного камня заранее подготовленный вещмешок с харчами и запасным бельём, лесом, опасаясь встречи с сельчанами, вышел на черлацкую дорогу. Продумал всё до мелочей и знал, что хватятся не скоро, дома привыкли к его долгим отлучкам, в колхозе не хватало рабочих рук и приходилось работать не только на тракторе, но и на фермах с вилами в руках на раздаче кормов. Втайне нравилась Андрюхе Ленка Липина, сменщица, но вот беда, смеялась она над тюхой Андрюхой, рохлей и недотёпой обзывала, хотя и ходил его трактор всегда в передовиках, красный вымпел постоянно был закреплён на радиаторе. Нравился Ленке Андрюха очень, но сам он не делал первого шагу, а она не могла, боясь пересудов. Сколько бы ещё так тянулось, не известно, но… С вечера Ленка не нашла записку от Андрея, обнаружила только утром, когда брала ветошь для подготовки трактора к сдаче смены. Ушла девчонка на Стёпкин камень и долго плакала от обиды, что ушёл любимый человек на фронт, может и на смерть, даже не простившись. Записалась на вечерние курсы при больнице на медсестёр, досрочно сдала экзамены на отлично и ушла на фронт, хотела встретить своего Андрюшку-героя где-нибудь в логове врага, Берлине.

Андрей к городскому военкомату пришёл заполночь, но здесь уже толпился народ, подъезжали машины и снова уезжали, покрикивали офицеры, пиликала гармошка, слышался пьяный гомон, плач и стоны женщин. Кое-как пробился к регистрационному окошечку, протянул военкому припасённую заранее справку. Военком лишь мельком заглянул в справку, устало потёр виски.

— Пойдёшь на спецкурсы сержантов на аэродроме, машина во дворе.

Протянул бумажку-направление. Андрюха вышел из помещения, нашёл машину с будущими курсантами.

После ускоренных курсов воздушных стрелков, сержант Андрей Веснин был откомандирован для прохождения дальнейшей службы в Московский военный гарнизон. Долго он там не пробыл, набирали группу добровольцев для диверсионной работы в тылу врага, Андрея назначили командиром группы. Ночью группу подняли по тревоге, загрузили в самолёт и поднялись в воздух. Внизу шли бои. Светлячками совсем близко проносились трассирующие пули, вспыхивали ракеты, рвались зенитные снаряды… Но, почему-то совсем было не страшно! Девчонки и парни, вчерашние ученики школ, были полны решимости и отваги, шутили, смеялись, проверяли вновь и вновь крепление парашютов и оружия. Все уже успели попрыгать с парашютом и теперь всем им был сам чёрт не брат, ничего и никого не боялись. Андрей не принимал участия в общем шуме, сидел на отшибе и был углублён в себя. Вспоминал предсказание цыганки, мял в руках написанную цыганкой молитву-оберег, стараясь запомнить её. Цыганку встретили на Свердловском вокзале, тогда Андрей и его друг по училищу Сергей Гатаулин ждали свои поезда, предстояло им ехать в разные края. Друг прицепился к проходившей мимо молоденькой красавице-цыганочке, погадай да погадай… Та, заглянув ему в глаза, наотрез отказалась от гадания ему, вот Андрея сама взяла за руку, долго всматривалась в линии на руке, затем сказала: — Зря ты пошёл добровольцем, тебя бы всё равно через месяц призвали и тогда всё бы в твоей жизни было хорошо. Скоро, очень скоро тяжкие испытания выпадут на твою долю, чудом останешься жив… Станешь героем, будешь проклят и забыт, но найдёшь своё простое земное предначертанное свыше, и будет у тебя красавица жена и трое детей, но не будет тебе счастья. Не высовывайся из своей конуры и будешь жить долго…

Цыганочка дала ему написанную на бумажке молитву-оберег, что-то ещё говорила долго, многого Андрей не понял, но расспрашивать постеснялся, лишь улыбнулся цыганочке на прощание застенчиво, а она ответно прижалась к нему и крепко поцеловала, вогнав в краску. А друг той же ночью погиб. Поезд, в котором он ехал, попал под бомбёжку… Андрей о том не знал и долгое время ждал, что друг напишет.

Раздумья Андрея прервал сигнал, извещавший о прибытии на место. Андрей выглянул в круглое оконце самолёта. Внизу, на земле, виднелись три сигнальных костра на полянке, а вокруг простирался чёрный чужой лес и больше никаких проблесков. Андрей поёжился, представив себя в неуютном чужом лесу, но делать было нечего, и он нырнул за товарищами в холодную ночь, покидая уютный салон самолёта. Плотный воздух перехватил дыхание, рядом хлопали, открываясь, парашюты друзей, Андрей медлил, увлёкшись чувством свободного падения. Вдруг снизу от земли, к парашютистам потянулись навстречу светлые жучки. Андрей даже не сразу понял, что это. Догадавшись, дёрнул кольцо и, когда парашют раскрылся, лавируя стропами, постарался выйти из зоны обстрела. Ему это удалось, но уже около самой земли при взрыве снаряда или гранаты его сильно контузило, очнулся уже в плену. Пинками и ударами прикладов его пригнали к шедшей по лесной дороге колонне с военнопленными, втолкнули в неё. Кто-то рядом сказал: — Держись, упадёшь, пристрелят… Этот шёпот и чьи-то руки, подхватившие его, помогли ему собрать все свои силы, встать в строй, не смотря на сильную боль во всём теле. На рассвете колонна вошла в какой-то посёлок. Около дороги толпились женщины, высматривая своих, стараясь передать в колонну съестное. Одна из женщин, с грудным ребёнком на руках, бросила в колонну каравай хлеба. К ней направился один из конвойных, ткнул её автоматом, заставляя выйти из толпы. А когда отошла, просто пристрелил её. Упавшего на землю ребёнка поднял и швырнул в пыль под ноги военнопленных. Ребёнок упал в вязкую пыль, захлебнулся и стих, но ни один из пленных не наступил на него. По колонне пронёсся ропот, но против автоматов и бешеных собак никто выступить не решился. Жители кинулись врассыпную под улюлюкание фашистов, лай собак и автоматные очереди поверх голов. Так для Андрея закончилась, даже не начинаясь, военная карьера. Насмотрелся и натерпелся в неволе всякого лиха. В концлагере избивали до полусмерти, травили газами в душегубках и землянках, уколами пытались превратить людей в зомби, испытывали какие-то лекарства, заживо сжигали в печах крематория. Никому не пожелаешь испытать такого счастья! Позднее продали Андрея, как какую-то скотину, немцу фермеру. Калёным железом поставили на плече клеймо хозяйское, частная собственность. Бежал Андрей, не хотел мириться с участью раба. Ловили. По клейму определяли принадлежность, возвращали хозяину. Работники хозяина избивали беглеца нещадно, добавлял и хозяин, а когда злость на раба проходила, сам хозяин принимался за его лечение, отпаивая настоями и отварами трав и кореньев, ставя примочки и смазывая синяки бодягой, выговаривая при этом: — Ну чего тебе не хватает, дурак русский, свинья неблагодарная? Работаешь, русские без работы не живут, а подыхают, жрать даю вволю… Чего тебе ещё? Бабу найду, если хочешь. Ну доберёшься ты до своих, расстреляют тебя по прямому указанию товарища Сталина как «врага народа», что хорошего? Ты ведь молод ещё, жить да жить надо! У меня ты пользу приносишь, работая на меня и во славу великой Германии.

Андрей отмалчивался, да и что он мог сказать? И снова жил и работал на фермера с раннего утра до поздней ночи, лелея мечту о побеге. Вытерпел концлагерь, травлю собаками при побегах, избивали полицаи при поимке — выжил, издевательства и плевки, всё перенёс, всё стерпел. Терпел и непосильный труд. Таков уж российский человек, никакая беда и боль, унижения и побои его сломить не смогут, на коленях он жить не будет, только в полный рост, с высоко поднятой головой.

Побег

Знал Андрей, что Родина не примет его с распростёртыми объятиями и даже не рассчитывал на помилование, но и на чужбине тоже умирать не хотел. Заслышав как-то под вечер далёкую канонаду, Андрюха снова решился на побег. Хозяину на этот раз было не до раба, при родах помирала жена, ждал лекаря, а того всё не было и не было, сидел около истекающей кровью жены и ничего не мог поделать. Работники хозяина тоже были заняты неотложными делами и на раба им было наплевать. Не разбирая дороги, избегая встреч с людьми и обходя посёлки сначала бежал Андрей, сколько было сил на далёкий гул канонады, затем просто тащился, останавливаться было нельзя… Остановиться, значит, расслабиться и просто снова попасть в рабство, это он запомнил по прошлым своим побегам. Обычно его прихватывали, когда он спокойно отдыхал где-нибудь под кустиком. А обратно ему очень не хотелось, лучше уж помереть от голода или пули, но на свободе, чем жить среди свиней и жрать пойло свиное. Через сутки, обходя какой-то разбитый и выжженный посёлок, вышел на бывшее поле боя, до этого засеянное пшеницей, а теперь изрытое снарядами и выжженное огнём в надежде разжиться съестным. Было довольно жарко и от мертвечины сильно пахло. Андрея мутило и хотелось поскорее покинуть проклятое место, но ещё больше хотелось есть. Наконец обнаружил то, что искал, в ранце убитого немецкого солдата обнаружил хлеб и шмат солёного сала, флягу со шнапсом. Некоторое время Андрей не обращал внимания на окружающий его мир, всецело занятый созерцанием такого богатства и даже не слышал лая собаки, говора фашистов… Очнулся, когда те находились совсем близко, метрах этак в пятидесяти. Бежать и прятаться было поздно. Фашисты гоготали, показывая на него пальцами, орали: — Фрессен, фрессен, руссиш швайн, ми тебя сейчас убивать будем, шлиссен, шлиссен.

Нет, не такой смерти себе хотел Андрей, не хотелось ему покидать белый свет ни за грош собачий! Затравленно осмотрелся, бежать нельзя, собакой затравят, а то и подстрелят, как зайца. Около трупа фашиста заметил лежащую гранату. Вытащил из ранца кусок сала и хлеб, стал есть. Ранец осторожно опустил на землю и схватил гранату, рванул чеку, но бросить как следует не смог, солдат успел прострелить руку. Всё же граната упала недалеко от них, унося навсегда их никчемные жизни. То ли взрывной волной, то ли просто поскользнулся, только свалился Андрей в воронку от бомбы, наполненную холодной водой. Всю дурь мгновенно выбило холодом, еле-еле выкарабкался… Дёргалась в предсмертных судорогах собака, пытался дотянуться до автомата раненый фашист. Андрей перехватил автомат, разрядил во врага. Бросил автомат, поднял другой, с полным магазином, кое-как перевязал руку и кусая трофейный хлеб и сало, подался вон с поля. И, то ли от пережитого волнения, то ли от большой потери крови, но шёл в каком-то полузабытьи, механически переставляя ноги. Солнце пошло на закат, стало несколько прохладнее. Андрей шёл на отблески вечерней зари на горизонте, хорошо видимые то ли на фоне облаков, то ли поднятой до небес пыли. На короткий миг очнулся на краю очередного поля с переспевшей рожью, набрал из колосьев горсть зерна, кинул в рот, наполненный вязкой слюной, и снова шёл вперёд, пока не окликнули.

— Стой, стрелять буду!

Ответно, не поняв, кто и что, вскинул автомат и стрелял куда-то, пока из рук не вышибли автомат.

— Дебильный, что ли?

Голосов Андрей не слышал, казалось ему, что сама земля даёт ему покой и отдых. Очнулся на лежанке в землянке, где-то совсем рядом говорили на родном языке.

— Пить…

Приподняли, поднесли кружку с водой, подали кусок ржаного хлеба. Не чувствуя вкуса, проглотил хлеб, запил водой и лишь после этого разглядел звёздочки на пилотках, захлёбываясь слезами, икал: — Свои, свои-и…

Немного придя в себя, на вопросы командира ответил, кто он и откуда идёт. Нервы сдали и Андрей тяжело заболел. Без пользы часами просиживал на краю нар около Андрея майор госбезопасности, дожидаясь, пока тот придёт в себя… Так и отправили Андрея в тыловой госпиталь с санитарным поездом. Майор дал врачу сопроводительную записку, но тот по дороге заглянул в неё и решил, что больному лучше жить дальше без такой сопроводиловки и уничтожил бумагу, приговаривавшую Андрея к Высшей мере. Таким образом Андрей на некоторое время был спасён от длинных рук кэгэбэшников. Около пары месяцев проболтавшись по госпиталям, Андрей снова был зачислен на курсы младших командиров и снова фронт. Бои шли уже за пределами Родины и пока никому не было дела до лейтенанта Веснина. Закончилась война полным разгромом фашизма. Возвращался Андрей домой с радужными мечтами о счастливой жизни, своём тракторе. Ордена и медали бренцали на груди. За какой-то бой был представлен к званию Героя, но получить не успел… Мать получила вторую похоронку, за погибшего начала получать не большое пособие. Домой он не доехал, отправили на войну с Японией, затем ещё пару лет обучал воинскому искусству новобранцев в одной из дальневосточных частей. Демобилизовался, но до дому опять не доехал. На железнодорожном вокзале в Свердловске подошли трое в штатском, двое подхватили под ручки, третий нёс чемоданчик. Возвращение домой затянулось на неопределённый срок. Допросы чередовались побоями, допытывались, при каких обстоятельствах попал в плен, почему из всей группы спасся один, как ухитрился получить звание офицера, где подобрал ордена и медали, за сколько серебреников продался и так далее, до бесконечности. Затем лагерь смертников, где таких врагов народа, как он, было не мало. Жизнь в лагере мало чем отличалась от фашистского, но здесь всё же были свои люди, которые ещё во что-то верили. Андрею и на этот раз повезло, возможно действовал цыганский оберег. В начале 1949 года его освободили. Своим освобождением он был обязан заключённому вору в законе по кликухе Кручёный. Тот прознал, что Андрей из Красноуфимского района, подозвал к себе: — Присаживайся, земляк, сурьёзный разговор предстоит. Вижу, ты пацан с головой, хотя и враг народа, ну, не обижайся, вижу я, какой ты враг. В лагере много таких, пропадут ни за грош… У меня сын погиб под Сталинградом, очень похож на тебя. Его отряд вынужден был отойти, боеприпасы кончились, за то кэгэбэшники, не разбираясь, застрелили его. Так что у меня с ними свои счёты, освобожусь, найду стрелка. Да не за тем я тебя позвал, давай-ка одежонкой поменяемся, мою курточку оденешь, я твою. Мне помирать скоро, болен я неизлечимо, а тебе ещё жить надо. Запомни мои данные и куда поедешь после освобождения. Жена у меня в Красноуфимске, маляву ей передашь от меня. Если помощь по документам или деньгам понадобится, к ней обращайся. Завтра уже на воле будешь, выйдешь под моей фамилией, а там уж как Бог даст. Ну, с Богом!

На другой день так всё и вышло. Конвойный вывел за ворота лагеря, дал папироску.

— Гуляй, и не возвращайся!

Конечно, про возвращение звания и наград не могло быть и речи, так и добирался домой в тюремной робе и под чужим именем. В Красноуфимске нашёл нужный адрес, передал записку, от помощи воровской малины отказался. Мать встретила не ласково: — Лучше б ты сдох там!

Отец обрадовался: — Сынок вернулся, Андрюха! Заживём теперь!

Тоня

Отец Тони Обчинниковой, Михаил, женился на женщине, которая была намного старше его. Всё же она сумела ему родить двух девчонок, при рождении третьего скончалась. Больше Михаил не женился, один растил детей, самостоятельно управлялся с хозяйством. С началом Отечественной войны был призван в ряды Советской Армии, попал в плен, находился в лагере Освенцим, американцы освободили в 1945 году, домой вернулся на последней стадии чахотки. Мария, старшая, осталась работать в колхозе в Черлаке, Тоня, младшая, после фабрично-заводского обучения всю войну проработала в Первоуральске на Старотрубном заводе крановщицей мостового крана. В сорок первом Мария вышла замуж за Тимофея Долгонюка, родила от него сына Василия. А сам Тимофей пропал без вести. После войны, напрасно прождав и проискав Тимофея несколько лет, Мария вышла замуж за Тимофеева друга, Согрина Александра, родив ему ещё пятерых. Александр, вроде как, служил вместе с Тимофеем, был с ним в последнем бою и видел, как снаряд взорвался на том месте, где был Тимофей. Что стало с Тимофеем, Александр не знал, якобы после боя не нашёл его тела, но и в госпитале его тоже не оказалось. Скорее всего, труп подобрала похоронная команда и Тимофей лежит теперь где-то там, в братской могиле.

Андрей более месяца не появлялся в посёлке после возвращения, отсиживался на хуторе, помогал отцу заготавливать мочало к зиме. Председатель колхоза сама пришла на хутор, позвала его на работу. С войны-то не много парней и девчат вернулось на Красный луг, многие навсегда остались лежать в безвестных могилах, вырытых наспех по обочинам фронтовых дорог. Андрей от сестёр знал уже, что никогда уже не вернётся в село Ленка Липина, насмешница и хохотунья, погибла в уличных боях уже в Берлине. Помимо неё в каждом доме не досчитывались то сына, то дочери… Всё же молодёжь на селе была, кто-то подрос за военные годы, кто с фронта вернулся, порой и покалеченный, но живой. Отец помог Андрею справить обновку, приодеться. По просьбе председателя колхоза Андрюха вышел на работу в колхоз, снова на трактор. В лагере ГУЛАГа Андрей освоил игру на балалайке и гармошке, а поскольку молодёжь снова по старинке собиралась на вечёрки, то и Андрей постепенно повадился на них. Чаще всего ходил в Черлак, там было побольше девчат. С приобретённой по случаю на городском рынке балалайкой, он ходил на гулянья. И как только не лень было почти ежедневно после работы тащиться в Черлак за десять километров по таёжной дороге и возвращаться уже под утро! И когда только отдохнуть успевал… Впрочем, молодость, она и есть молодость, успевали и нагуляться вволю, и на работе не быть последними. Переходящий вымпел снова прочно застрял в тракторе Андрюхи, работал за двоих, за себя и за Липину. От девок отбою не было, а к балалаечнику просто сами, как мухи на мёд, липли, особенно докучала Тоня Веснина, однофамилица, наверное, готовая принародно заняться с ним любовью. Андрей не охоч был до пустого времяпровождения, да и очень нравилась ему местная продавщица Тоня Овчинникова. Похоже было, что и она по отношению к нему не ровно дышит. Жила она одна в оставшемся после смерти отца домишке на тракту, держала коровёнку и на вечёрки приходила редко, хватало домашних забот. В колхозе, как мы знаем уже, денег до 1961 года не платили, оплата труда производилась по количеству трудодней натурой; мукой, мясом, зерном, мёдом, молоком и сметаной. Так что Андрей не мог ходить к Тоне в магазин и делать какие-то покупки для отвода глаз местным сплетницам. И чтобы почаще встречаться с Тоней, из колхоза перешёл работать финансовым агентом, на новой работе стал получать зарплату и наличие денег позволило ему чаще заходить в лавку сельпо к Тоне. Парней Тоня сторонилась, на вечёрках отсиживалась где-нибудь в укромном уголке, щёлкая семечки, или танцевала с подругами. Среди подруг была весела и насмешлива, оставшись одна, замыкалась в себе. Пытавшихся ухаживать одаривала тяжёлым взглядом так, что ухажёру становилось не по себе, и он спешил поскорее ретироваться, чертыхаясь про себя. К Андрею, выждав, когда закончит тренькать балалайкой, сама подошла, подала руку: — Тоня!

Андрей смутился, покраснел, он-то давно заприметил красавицу, наслышан был о её неприступности и первым на знакомство едва бы отважился. С этого вечера больше уже не расставались. Отец Тони ещё в 1941 году попал в плен и домой вернулся уже в сорок пятом на последней стадии чахотки. Даже кэгэбэшники не стали с ним разговаривать, отправили подыхать домой. Мария, сестра Тони и его старшая дочь, узнав, с какой болезнью вернулся отец, наотрез отказалась присматривать за ним. Раз в день приходила соседка, приносила что-то поесть, меняла бельё, стирала. Сам Михаил был очень плох и с большим трудом мог передвигаться по дому. Чуя свой смертный час просил соседку, чтобы написала Тоньке письмецо, может сумеет приехать, проститься с отцом. Получив такое письмо, Тоня сбегала к директору завода, но получила отказ. Время было военное и каждый час простоя грозил фронту недоданной продукцией. Крановщики же были на вес золота, их не хватало и приходилось работать многим по несколько смен подряд. Мастер цеха, узнав про её проблему, на свой страх и риск отпустила Тоню домой за счёт полагающихся ей дней отдыха, предупредив, что если хоть на три минутки опоздает на смену, пойдёт под трибунал. Замену нашла из учеников ФЗО. Тоня отца застала живым, от него и узнала о его жизни без неё:

— Мария совсем ко мне не ходит, боится заразиться, а я совсем расклеился, ходить сам не могу уже, ладно хоть соседка приходит, помогает, хотя ей и самой не сладко приходится, ещё и в колхозе работает… Помру скоро. Дом тебе отписан, возвращайся домой, родные стены в любой беде помогут. В плену был, фашисты всё нутро отбили, не жилец теперь. У Марии своя семья, пора и тебе семьёй обзаводиться… А свои документы я под берёзкой в ограде прикопал, наступит время полегче, найдёшь потом, а пока ни к чему тебе… А про Маньку не беспокойся, хитрая она, проживёт…

Для отца младшая дочь была любимицей. Умер отец на руках у доченьки.

— Дочка, помоги мне к окну повернуться…

— Какой ты лёгкий, отец!..

Долго смотрел Михаил на покрытое толстой коркой льда оконное стекло, через которое мутным пятном просвечивало солнце.

— Весна скоро…

Вздохнул легонько и голова его склонилась на Тонино плечо, будто заснул человек… Только враз будто потяжелело его тело, да в сердце Тони что-то больно-пребольно стукнулось. Тоня, не смея шевельнуться и теряясь от страшной догадки, уткнулась в отцовское плечо и беззвучно заплакала. После похорон вернулась на завод и, хотя и бежала от станции через весь город бегом, но всё же опоздала на смену. Судили по законам военного времени, её оправдания во внимание не приняли, де у всех есть родственники, все помирают, но долг перед Родиной превыше всего. Три месяца маутинских лагерей тянулись долго, но всё же закончились. На завод обратно не взяли, теперь имела клеймо судимости. Выход был один, нужно возвращаться в свой посёлок Черлак. Велико же было её удивление, когда, открыв двери дома, увидела лишь обшарпанные голые стены. Опустилась на грязный пол и долго лила безутешные горькие сиротские слёзы. Что ж делать? Вышла во двор, нашла старое ведёрко, принесла воды, принялась мыть полы. Затопила найденным хламом печь. Соседка сказала, что Мария перенесла все вещи к себе, но когда Тоня пришла к ней, та и на порог сестру не пустила.

— Ну что, Мария, Мария, да не брала я ничего, мало ль чего люди наболтают. Не хватало мне ещё чахотку в дом занести! И вообще, иди-ка ты к… На вот чашку с ложкой и горшок.

Оплакивая свою непутёвую сиротскую долюшку, вернулась Тоня в неуютный отцовский дом. В щели пола обнаружила отцовскую фронтовую ложку самоделку, ложка и вилка вместе склёпаны. Вот и всё богатство. На огонёк потянулись соседи, несли всё, кто чем богат, кто нёс щепотку соли, кто старую кровать, кто матрац, набитый сенной трухой, картошку… Каждому трудно жилось, но в беде не оставляли человека, всегда помогали ближнему. Вызвали в Сельский Совет.

— Писать, считать умеешь? Вот и хорошо, будешь продавщицей в нашем сельпо.

Отказываться смысла не было, другой работы не находилось, разве что в колхозе.

Тоня Веснина

Или просто однофамилица Андрея, Антонида Михайловна Веснина, жительница всё того же Черлака. Работала акушеркой в местной больничке с самого начала войны. Жила тоже одна и тоже довольно замкнуто. До войны был у неё сердечный дружок и погиб в самом начале войны. После войны понравился ей очень балалаечник с Красного луга Андрей Веснин, но он променял её на другую Тоню, на что несчастной девушке оставалось лишь исподтишка лить горькие слёзы да мечтать о более счастливом будущем, или случае… И такой случай ей однажды предоставился.

Первенец

Как-то заикнулся было Андрей дома о женитьбе, так мать и слушать не захотела о какой-то там Тоне

— Ишь чего захотел, торговку в дом! Ноги её чтоб здесь не было, будь она проклята! Коль приспичило жениться, так вон по тебе училка с Красного луга сохнет который год, Машка… А про торговку забудь, нет тебе моего благословения на эту потаскушку!

Сказался у Вареньки материн характер, позабыла и свою молодость, как за Костиком босиком и в одном лёгоньком платьице в холодную ночь ускакала. Только вот и Андрею кое- что попало с материнским молоком, нашла коса на камень, пошёл наперекор матери, ушёл жить к Тоне. Да и отец советовал: — Коль любишь, иди к ней, а мать переживёт…

Зарегистрировались в Сельском Совете Черлака, Тоня паспорт получила под новой фамилией. Перекопали под берёзкой всю землю, но отцовских бумаг так и не нашли, то ли вовсе их не было, то ли Мария прибрала, то ли не там искали. Кто знает? К родителям своим Андрей один хаживал, Тоня, зная о Варином самодурстве, на рожон не лезла. Только вот жизнь — не предсказуемая штука, и порой всё может пойти наперекосяк.

Товар в магазин возил дальний родственник Тони дядя Вася Голдырев на лошадке из Красноуфимска, он же обслуживал и ещё несколько других торговых точек. По дороге, поскольку путь был не близким, заезжал в лесочек, подкормить лошадку, а заодно и прибрать себе горсточку сахарного песочку, мучки, парочку пряников, печенье, не брезговал и водочкой, ставя взамен разбитую заранее приготовленную бутылку. Вроде и понемножку брал, не жадничая, но недостача в магазине росла и росла потихоньку. Тоня ни о чём не догадывалась, безоговорочно верила родственничку, сама же приворовывать и обвешивать покупателей так и не научилась, жалела людей, которым в послевоенные годы жилось и без того худо. При ревизии обнаружилась крупная недостача. И хотя и ревизоры и работники Сельского Совета понимали, что Тоня не могла присвоить, но факт был налицо. Надо было или вносить деньги, или отправляться снова в лагерь. Рассказала Андрею. Делать было нечего, продали дом, живность, какую имели, еле-еле хватило рассчитаться. Председатель Совета уговаривал:

— Иди, продолжай работать, наладится всё, с домом поможем, наперёд умнее будь, пересчитывай и взвешивай поступающий товар с нашим работником. Возчика мы заменили, нет к нему доверия больше.

Не смотря на то, что была на сносях, дохаживала последнюю неделю и на обещание председателя выкупить её дом обратно, всё же уволилась, не захотела больше торговать. Из своего дома перешли жить к соседям, у тех нашлась свободная комнатка. В конце мая месяца под утро Тоне стало совсем худо, чтобы не тревожить спящего Андрея, вышла на улицу, прошла во двор своего дома, он всё ещё пустовал, тут под берёзкой и родила своего первенца. Здесь её и нашёл Андрей, лежащую без сознания рядом с новорожденным, закутанным в её кофточку. Сбегал к дяде Ване за лошадкой, он держал колхозную лошадёнку дома, пригнал. Привёз Тоню в больницу. Всё ещё будучи без сознания она родила второго мальчика, о котором ни она, ни Андрей никогда не узнали. Принимавшая роды акушерка, Тоня Веснина, знала о нелёгком положении в семье Андрея и решила ребёночка присвоить, считая так, коли отобрала девица моего Андрюшку, так пусть хоть его ребёнок останется мне на память. В дальнейшем узнала, что Веснины назвали первенца Виктором, назвала и своего так же, дав ему отчество Андрея. Так на свете стало два Весниных Виктора Андреевича. По воле рока братья-близнецы были разлучены, если не навсегда, то на многие годы. Замуж акушерка так и не вышла, посвятила жизнь свою сыну. В семилетнем возрасте отдала его в Суворовское училище и перебралась жить к нему поближе. Он вырос, стал офицером Красной Армии, служил в войсках ВДВ специального назначения, дослужился до полковника. И лишь перед самой кончиной матери узнал от неё правду о своём появлении на свет. Всё хотел разыскать настоящих родителей и брата, но кратковременные отпуска быстро проходили, а найти так и не удавалось. Иногда появлялся некий след, но стоило попасть в часть до следующего отпуска, как призрачный след снова исчезал. Не помогали в поисках и сотрудники КГБ.

Андрей на радостях загулял, и только по настоянию отца появился в больнице. Тоню выписали. От квартиры хозяева отказали, ссылаясь на то, что стары уже, а ребёнок шуметь будет да и запах опять же… Будто и своих детей никогда не было, коротка же память человеческая. Андрей повёл Тоню к родителям.

— Чего уж, пойдём, чем по чужим углам мыкаться с малым-то… А коли мать прогонит, придумаем чего-нибудь.

Дед обрадовался: — Первенец! Внучок!

Посадит ребёнка на свою широкую ладонь, таскает по избе, приговаривает: — Во, какой крепкий мужичок растёт! Настоящий казак! Каков молодец, а?

Бабка Варя к ребёнку не подходила и даже не глядела в его сторону. Ходит по комнате, шипит про себя тихонько: — У, гадёныш, разорался…

Ни за что не подойдёт, бельё не сменит, хоть заорись. Всё же как-то в отсутствие Тони подошла, заглянула в корзинку. Виктор булькал чего-то беззубым ртом, зыркая глазами за солнечным зайчиком на стене, корчил рожицы.

— У, филинёнок, ишь глазищами-то ворочает, чтоб ты сдох!

Заслышав в коридоре шаги, отскочила, занялась своими горшками. Невестку невзлюбила заранее и по той же причине и для внука не находилось тепла и доброго словечка, так и прозвала Филинёнком за большие глаза, пока не подрос, да пока сама не полюбила малыша. На лето дед подвесил на толстый сук берёзы крышку от улья, чем не колыбель малышу? Зимой же Виктору приходилось обходиться без качалки, находясь в простой просторной корзинке.

Тоня старалась не обращать внимания на выпады свекрови, которая перешла в яростное наступление на ненавистную сноху, но как говорят, вода и камень точит, нет-нет да и сорвётся сноха, выскажет старой обиду, а той только того и надо, ещё более старая расходится, повела Варя войну против снохи, очень уж хочется ей выжить её из своего дома, нелюбую…

— И чего такого нашёл Андрей в этой крале? Ну красавица, ну хороша собой, да что из этого? Тьфу, торгашиха! Работать и то не смогла… Сидит на шее. Не я буду, коль она тут жить останется, пусть катится на все четыре со своим выродком!

И каждый день напевает своему старику о новых проделках неумехи-снохи, всё то у неё из рук валится, скоро совсем без посуды оставит, а за ребёнком и вовсе не смотрит…

— Костик, если любишь меня, чего же не прогонишь сию тварь от нас?

Оставшись наедине с сыном и ему шпильку подкинет:

— Сынок, и чего ты нашёл в этой дурочке? Иль не видишь, явная же дура, в магазине и то работать не смогла, заворовалась… Гони ты её, вон за тобой Машка, учителка, иссохлась вся…

Метался Андрей между матерью и женой, не видя способа примирить их, искал по району местечко, куда бы можно было переехать, но пока ничего путного не наклёвывалось. Отец подсказал: — Ты, Андрюха, подремонтируй-ка нашу старую землянку, да и перебирайтесь с бабой. Поживёте пока, а дальше или в колхозе квартирку дадут, или Варька перебесится…

Отремонтировал Андрей землянку, в колхозной кузнице печку-калёнку сварганил, и перебрались молодые в свою хибару. Но мать не успокоилась, поклялась во что бы то ни стало, развести молодых. Всячески старалась зацепить-обидеть молодуху. Когда никого не было поблизости, подбиралась к землянке и выкрикивала всякие обидные слова в адрес Тони и, если, не удержавшись, Тоня выходила на улицу, старая рвала на себе волосы, царапала себе лицо и орала на всю округу.

— Спасите! Убивают! Родная сноха бьёт! Ай, помогите, больно!..

Приходил Костя домой, Варя жалуется, показывая ссадины: — На, вот, посмотри, что твоя любимая невестка делает!..

Константин шёл к невестке, заставал её плачущей. Захлёбываясь слезами, та рассказывала о проделках свекрови. Старик гладил молодуху по голове, утешал: — Ты уж не серчай, доченька, потерпи, вот образумится старая…

Он и сам не понимал, почему жена взъелась против невестки. Красотой Бог не обидел, всё на месте, умом не обделена, за ребёнком и за мужем присматривает, в землянке чисто, уютно, у самой Вареньки отродясь такого порядку не бывало.

Приходит Андрей с работы, Варя ещё за оврагом его встретит:

— Сыночек, иди к нам, поешь, а то у твоей-то поди ничего ещё и не приготовлено…

Нальёт ковш брагульки, благо зелье это в хозяйстве никогда не переводилось. Мало ли нужда какая? Дровишек привезти, сенца…

— Выпей, сынок, с устатку-то. А к твоей давеча мужик какой-то приходил, мордастый такой, я толком-то и не разглядела, морду прячет, отворачивается. Трахал её, здесь слышно было, как повизгивала, словно сучка…

Хмельной заваливался Андрей домой.

— Сучка, падаль, меня не хватает, таскаешься, кобели на дом ходят!.. Убью, тварь разэтакая!

Тоня еле успевала схватить ребёнка и выскочить на улицу. Андрей, ещё покуражившись для порядку и, раскидав железные чашки и ложки по комнате, валился на пол и засыпал. Тоне идти было некуда, нагулявшись по лесу и наплакавшись вволю над своей сиротской долей, возвращалась домой. Сын несмышлёныш, завидев отца, полз к нему, картавя и пуская пузыри, пытался влезть на отца, падал и, устав, приткнувшись к отцовскому боку, засыпал. Тоня ещё некоторое время тихонько плакала, вглядываясь в тёмное окно, готовила постель, забирала к себе спящего сына и укладывалась спать, бросив на мужа старенькую телогрейку. Она даже и в мыслях не держала ненависти ни к кому, давно смирившись со своей долей. Утром Андрей просыпался, с виноватым видом пытался загладить свою вину перед женой, просил прощения.

— Ч-чёрт попутал мать, не надо было бражку пить. Прости ты меня, ради Бога…

Что поделаешь, некуда Тоне податься от постылой своей долюшки, волей неволей прощать надо, иначе совсем невмоготу будет. Готовила не мудрёную еду, провожала мужа на работу.

До обеда ещё помнил грустные, опухшие от слёз глаза жены, после обеда в сельской столовой и выпитой кружки пива «Жигулёвское», встречи с учителкой Машей, начисто забывал и про жену, и про сына. Всё чаще стал Андрей задерживаться после работы на Красном луге до утра, ссылаясь на множество работ и прочие неотложные дела, якобы не заменимый специалист. Напрасно до рассвета просиживала Тоня около окна, разглядывая звёздное небо. Заневестившаяся сестра Андрея Нюся бегала на вечёрки-посиделки в посёлок, она то и выведала про Андрееву «работу», по секрету рассказала Тоне.

— Андрей запретил мне рассказывать тебе об этом, но я всё равно скажу, он за Машкой ухлёстывает, спят вместе, я видела… Ну, так я пойду, а ты виду не подавай, что знаешь, а то не поздоровится мне, убить грозился…

Выходила Тоня на берег Уфы, вглядывалась в быстрые воды, просила:

— Речка, реченька, возьми меня к себе, унеси в дальние края, постыла жизнь моя, нетути сил моих больше…

Молчала река, молчала тайга, лишь медуница, перелетая с цветка на цветок, гудела что-то на своём языке, но было не понятно. Верила Тоня словам Андрея, что вот найдётся подходящее место и тогда переедут из-под опёки матери и заживут на новом месте хорошо и счастливо. Не знала, не ведала, что Андрей ничего уже не ищет, променял её на учительницу Машу. А поскольку не бросал и её, то думала, что побесится да и наладится всё. Когда пьяный избивал до полусмерти, ей хотелось умереть, наутро просил прощения — прощала и вновь верила пустым его обещаниям, начинала верить, что всё наладится. Впридачу ко всему снова забеременела, а о том, чтобы избавиться от ребёнка, у неё и мысли не возникало. Первенцу второй год пошёл, радоваться бы надо, ходит уже, бормочет на своём тарабарском языке. Только вот радости кот наплакал. Дед подметил состояние невестки, тайком от Вари заходил иногда, а то и Машку с Иркой посылал, чтобы занесли свежего молочка или баночку медку.

— Ты уж, дочка, не горюй, живи знай, всем не легко приходится. Родишь, глядишь и Андрей за ум возьмётся… Да ты поплачь, оно и полегче будет. Моя-то плетёт, будто поджечь собираешься, неуж так обиделась? Характер у Варвары такой сволочной, ну что поделаешь, сам-то я уже притерпелся… Потерпи и ты, доченька.

Андрей же, видя терпение и всепрощение жены, совсем обнаглел, неделями дома не появлялся. Появившись, был ласков, просил прощения, обещал, что не будет больше исчезать надолго и снова исчезал. Напившись, становился буйным, если не успевала убежать, избивал. Варя же не оставляла свои попытки избавиться от невестки, подпаивала Андрея, говорила, что и сын-то не его, а нагуляный, что Тоня якобы сама в том призналась, и что снова беременна не от него. При этом всячески расхваливала Марию. После этих материнских напеваний Андрей смотрел на располневшую жену с отвращением, пытался поскорее уйти из дому. Тоня не пыталась удерживать. От постоянного страха за себя, неумения дать отпор, тупела, становилась равнодушной ко всему. Если и случалась близость с мужем, переносила всё как необходимость, без каких-либо ощущений, что ещё больше раздражало и злило мужа. На работу Тоню даже в колхоз не брали, старшего ребёнка оставить не с кем, а тут ещё второй наружу просится… Вот и приходится женщине терпеть все выходки мужа и свекрови, будь она не ладна. Спасибо, что хоть свёкор поддерживает. Иной раз зайдёт и, вроде, не скажет ничего такого, а на сердце полегчает сразу. Он и с Андреем поговорит иной раз начистоту по мужицки.

— Ты уж, сынок, коли дуришь сам, так бабу не забижай, человек, как никак. Поменьше материну болтовню слушай, не с ней тебе жить… Вроде давно уже из-под юбки вылез… Не понимаю, как ещё тебя Тонька терпит. Она тебе кто? Жена никак? Так вот, будь добр, одень и накорми как следует, а потом и по чужим подолам шарься…

Андрей оставлял дома деньги, иногда приносил продукты и снова исчезал. Кончались припасы, Тоня брала с собой сына, боялась одного дома оставить, на лодке сплавлялась до посёлка. Нагрузившись продуктами в сельмаге, шла к лодке. Мужики, встречая Андрея, выговаривали ему:

— Баба твоя в лавку приходила за продуктами. Хоть бы помог, с пузом ведь ходит, не ровен час… Еле передвигается, жилы рвёт себе, а ты, амбал колхозный, под чужой юбкой шаришься, халявку нашёл…

Пристыженный Андрей догонял Тоню, отбирал тяжелющий мешок:

— Нагрузилась, могла бы меня найти…

— Да ничего, я привычная, да и на лодке. А ты домой совсем или как?

— Не знаю…

Отвечал, пряча глаза… Несколько дней жил дома, готовил дрова, пилил, колол берёзовые чурки, носил воду для стирки, затем снова уходил. Украдкой, просто исчезал за кустами, чтобы не видеть ожившие счастливые глаза жены.

Летом Тоня, лишь только сходил снег, уходила в горы, искала съедобные травы и коренья, сушила к долгой и суровой зиме. В не редкие голодные дни тем только и довольствовались. Летом-то проще было прожить, можно было набрать щавеля, кислицы, луковиц саранки, пиканов. Вскопала небольшой земельный участок, посадила картофель, лук-батун, какие-то овощи. Набегавшись, наигравшись, сын прибегал домой, уткнувшись в подол, просил кушать.

— Нету ничего, сынку, сейчас вот в лес схожу, может вкусной саранки найду, а ты пока к деду с бабкой сбегай, может чем и покормят… Или вот в огород сходи, лучку пожуй…

Виктор убегал. Поплакав и взяв корзинку, Тоня шла в лес. Не раз и не два приходила в голову мысль — закончить жизнь где-нибудь в лесу, в укромном местечке, чтобы никто не увидел и не нашёл, верёвку через сук, петлю на шею и всё… Остальное звери докончат, эвон из-под еловых ветвей рысь жадно как поглядывает… И даже верёвочку приготовила, спрятала в дупле толстой липы. Только вот всё же какая-то тайная надежда не давала привести замысел в исполнение.

Снег в тот год выпал рано и сильно подморозило, даже река льдом покрылась. По зимнику Андрей привёз на лошадке мясо, муку и зерно, выдали за трудодни. Поцеловал жену, достал пригоршню карамелек сыну, выставил бутылку водки на стол. Тоня, радуясь, что на этот раз ничего плохого не происходит, принялась стряпать пельмени. Андрей пропустил через мясорубку мясо и лёг на пол, задремал. Сын лазил около, пытаясь встать на отца и пройти по нему, падал и оттого заливался смехом. Не часто выпадали парню такие счастливые минуты жизни! Тоня ни о чём Андрея не расспрашивала, боясь своими расспросами испортить счастливые мгновения семейной жизни. Украдкой смахивала с глаз набегающие счастливые слёзы. Раскатывала тесто, готовила сочни. Сын не давал отцу по настоящему поспать и Андрей невольно подглядывал за женой, любуясь ладными движениями жены, впервые заметив, что беременность не портит её фигуры, а делает ещё привлекательнее и сексуальнее. Он поднялся с пола, неловко поцеловал жену, подхватив сына, вышел во двор. До Тони донёсся стук топора. За логом Андрей свалил берёзку, распилил на чурки, расколол и перетаскал дрова поближе к землянке, сложил в поленницу. Его сопровождал весёлый смех сына, пытавшегося тоже помочь отцу. На шумок пришёл Константин, порадовался:

— Правильно, сынок, давно пора за ум взяться…

Между тем Тоня печь затопила, пельмешки сварила, позвала к столу. От предложенной стопки Костя отказался, угостился свежесваренными пельменями и, забрав пустые банки, отправился к себе. Варя усиленно гремела ухватами около печи, пытаясь привлечь внимание мужа, но Костя никакого внимания на неё не обращал, пришёл и сразу принялся верёвки для колхоза вить. Варя, видя такое равнодушие к её особе, громыхнув напоследок заслонкой, выскочила за дверь.

— Каменный пень, ничем не прошибёшь…

А уж как же ей хотелось знать, о чём же там воркует любимый сын с ненавистной невесткой! ДОЧКА

Наутро доедали разогретые старые пельмени. Впервые сын видел счастливое лицо своей матери, улыбку её и смех и по своему тоже был очень счастлив, тем более, что хорошо и досыта поел. Ластился к отцу, чего-то ворковал, тискал отца за кудри, дёргал за нос. Пришёл дед, принёс баночку мёду.

— Вот, бабка отправила, чайку хоть попьёте. Андрюха, помоги мне мочало с болота перенести, застыло, вырубать надо, на лошади волоком и притащим. Виктор повис у деда на руках: — Деда пришёл!

— Что ж ты, сынок, Тоньку-то обижаешь, ведь не чужая она тебе?

— Да не обижает он меня…

— А ты помолчи пока, дочка, не с тобой разговор… На мать внимания не обращайте, побесится — перестанет. Иначе нигде и ни с кем не уживётесь. Особенно это тебя касается, сынок. Живите меж собой дружно.

Проглотил несколько пельмешков.

— Хорошо готовишь, дочка! Спасибо. Ну, пора мне, а ты, Андрюха, подгоняй лошадку. До свидания, внучок!

Подал Виктору руку.

— До свидания, деду, а ты придёшь ещё?

— А то как же, конечно приду…

Положила Тоня горячих пельменей в миску, одела сына.

— Отнеси-ка, сынок, гостинец бабке, смотри, чтобы Урман не отобрал…

Убежал парнишка, и долго его обратно не было, Тоня уже и беспокоиться начала, хотела Андрея отправить на поиски. Сын прибежал радостный.

— Бабуля чаем угощала смородиновым с мёдом и пряником. Во! Пряник я тебе, мамочка, принёс, угощайся.

Такое случилось впервые, и Тоня ничего не могла понять, хотя и порадовалась неожиданному счастью малыша. Андрей незаметно усмехнулся, правильно поняв уловку матери. Тоня же ничего не замечала, утонув в своём мимолётном счастье. Боясь спугнуть, она в этот день вообще многого не замечала. Ночью начались схватки. Перепуганный Андрей полураздетый прилетел к старикам. Варя было разворчалась, де рожали раньше, где прижмёт и ничегошеньки не случалось и чего переполошились, не в первой ведь рожает. Но и на этот раз на неё никто внимания не обратил. Костя ушёл запрягать лошадь, а Варенька так и не поднялась с постели, моля Бога, чтобы прибрал ненавистную сношеньку, околдовавшую её сына. Женился бы на учительше, глядишь и сам пошёл бы в гору, вона каким почётом и уважением пользуются учителя, по имени отчеству величаются, в президиумах сидят, грамоты получают, денежку гребут…

Тоню довезли до Краснолужского медпункта, там она и родила дочку, названную Алевтиной. Роды прошли без осложнений и Тоня уже вечером была дома. Андрей истопил калёнку, сходил к старикам за сыном.

Варвара толчком мяла в корыте горячую картошку для кур и что-то рассказывала внуку. Заметив отца, сын кинулся к нему.

— Папка мой пришёл!

Отец подхватил сына на руки, на мгновение прижался не бритой щекой к его лицу, зачерпнул ковш брагульки, отпил.

— Дочка родилась. Сын, ты домой пойдёшь или у бабки останешься? Теперь у тебя сестрёнка есть, дома тебя дожидается…

— Я домой пойду… А остаться у бабушки на немножечко можно?

— Можно. Сам-то прибежишь?

— Угу…

После ухода Андрея, так и не допившего бражку, бабка рассказывала внуку страшные истории, якобы случавшиеся с нею. От страха Виктор поджимал под себя ноги, приткнувшись к тёплому боку младшей дочери бабки, Ирки и слушал, забыв обо всём. Дед ковырял прохудившийся лапоть в раздумьях, то ли выкинуть и связать новый, то ли этот обновить… А за окном сгущалась темнота. Зажжёная керосиновая лампа отбрасывала чёрные, страшные уродливые тени по стенам и от этого становилось ещё страшнее. Дед отбросил под кровать лапоть, так и не решив, что с ним делать, прижал внука к себе: — Совсем запугала парня старая… Ну те-ка, давайте спать. Ирка, ложи парня рядышком, пусть мужиком себя почувствует. Нюся, Маша, хватит баловаться, завтра рано подниму, в лес пойдём…

Варя фукнула в стекло лампы, стало тёмно, и всё разом стихло. К Виктору под одеяло пробралась кошка и, уютно пристроившись, затянула свою бесконечную песню, успокаивая, убаюкивая и избавляя от пережитого страха маленького человечка.

Андрей, переделав все домашние дела и заготовив дров, ушёл на работу и снова исчез. Домой заявился через неделю, не бритый, опухший от повседневной пьянки, схватил сына на руки, но тот не признал его и заорал с перепуга. Варя, находившаяся неподалёку от землянки, вбежала в неё с палкой в руках, завидев сына, облегчённо вздохнула: -Тьфу ты, я уж думала зверь какой забрался. Напужал-то, Филинёнок! А Тонька с малой у нас, отец корову доит, молока свежего ждёт.

Андрей отпустил сына на пол, отправился к старикам. Отец заметил: — В кувшине медовуха, похмелись, да побрейся, на лешего походить стал…

Андрей побрился отцовской бритвой, поплескался под рукомойником…

— Ну вот, теперь на человека похож…

Коварная Маша

После долгого отсутствия Константин наконец-то выбрался на Красный луг. Надо было договориться насчёт вывозки заготовленных верёвок, хомутов, оглоблей и прочего добра, что было заготовлено. Под вечер зашёл на огонёк к учительнице Марии, та недавно освободилась от школьных дел и теперь проверяла тетрадки учеников.

— Здравствуй, Мария!

— Константин Илларионович! Не ожидала… Здравствуйте! Да не стойте ж в дверях, проходите…

Загорелось огнём лицо девицы, догадалась, что не зря пришёл в поздний час отец её полюбовника. Костя прошёл к столу, потрогал наваленные на столе учебники, заглянул в тетрадку:- Детей учишь, красивые да умные слова им вдалбливаешь в головы, а вот в своей жизни разобраться не можешь. Любишь ли Андрюшку? Или так всё, преходяще?

— Не знаю…

— Вот то-то и оно, что не знаю… Кто же знать-то будет, не дети ведь? Получается так, что и не любишь совсем, так чего голову морочишь мужику? Зачем чужую семью рушишь? Знаешь ведь, двое детей у них, поднимать надо. Да и контуженый он с фронта, дебил, если по правде сказать… Неуж здорового парня завлечь не могла? На сколько он старше тебя?

— На семь лет…

— И то… Девчонка совсем… Ты ж из Красноуфимска, ехала бы к родителям, ждут поди, не дождутся…

— Ждут… Вот каникулы скоро…

— А ты ничего баба, видная, справная, родить бы тебе…

Долго ещё после ухода старика сидела Мария, вглядываясь в раскрытую тетрадь ничего не видящими, полными слёз, глазами. В самый разгар Новогодних праздников Мария исчезла из посёлка. Один из колхозных трактористов проговорился, что будто видел, как Мария забиралась со своими котомками на попутную полуторку, идущую в город. К концу каникул приехала другая учительница. Новую тоже звали Марией, но в девках она не засиделась, вышла замуж за приезжего с Кубани мужичка, Другова Александра Ивановича, работавшего в колхозе механиком. Теперь Андрею некудастало податься, сломленный коварством своей Маши, он теперь всё свободное время посвящал семье.

Новый дом

В колхоз поступили новые тракторы ДТ-54. Андрей до сих пор работал в колхозе временно, всё никак не мог определиться. Председатель сама разыскала Андрея на ферме.

— Андрей, ты нам здорово помог в своё время, добрый специалист. Не откажи, переходи насовсем, новый трактор дадим, с жильём поможем, да и, сам знаешь, заработки стали не плохие, помимо трудодней, МТС доплачивает наличными за работу на тракторе.

Андрей согласился. Остаток зимы и весну проработал, а к осени новый дом на окраине села поставили. Ещё и пол не постелили, и печи не было, но решили не ждать, а заселяться. На лодке перевезли всё своё имущество из землянки, заселились в новый дом. По вечерам Андрей при помощи своих братьев и Тони копался по дому. Застелили пол, кирпича не было, пока пользовались калёнкой — буржуйкой. С дровами проблем не было. Землянка порядком надоела, а тут свои хоромы. Красота. На первое время даже занавесок на окнах не было, на вечер газетами завешивались от любопытных глаз. Тоня откровенно радовалась новым переменам, впереди забрезжила надежда на новую счастливую жизнь. Да и с тех пор, как сбежала без всяких объяснений полюбовница Андрея Маша, он и сам стал другим, более отзывчивым. Варя появлялась в новом доме сына довольно реденько, вместе с внезапным бегством Марии рухнули и её надежды избавиться от ненавистной снохи… Зато дед Костя стал частым гостем. Лишь выдастся свободная минутка, он уже торопится проведывать внучат, и обязательно с гостинцами; то молочка свежего принесёт, то творогу или сметанки, а то и медку баночку… Последнее время и от Вареньки своей начал передавать приветы, видать примирилась бабуля с наличием невестки, да и по внучатам скучать стала, нет-нет да и передаст с оказией, что де соскучилась, хоть на денёк отправили бы внука погостить к бабке. Как-то, уже перед Рождеством Христовым выбрались, пришли на хутор. От радости Варя не знала, что и делать. Принялась растапливать печь, чего-то готовить, ворча себе под нос.

— Вот ведь, в кои-то веки придут, не знаешь, чем и угостить, совсем про стариков забыли, чтоб вас… Ишь Филинёнок-то вырос, и глаза вроде как ничего стали. Кыш ты, проклятая, крутишься под ногами (на кошку), чтоб ты сдох, перестань гавкать (на Урмана), людей не видел, что ли? А глаза ничего стали, ей бо, а то как ни на есть Филинёнок был (про внука), а теперь и на человека похож стал. А эта теперь сидит вон, баба деревенская, ишь как сюсюкает над новой лялькой! А, чтоб тебе, на вот, жри…

Кидает кошке кусок горячей лепёшки. Кошка, обжигая лапки, хватает лепёшку, ворча, скрывается под кроватью, сердито пофыркивая. Виктор сползает со скамейки, подходит к бабке, теребит за рукав.

— Ба, расскажи сказку! Да я и сказок-то не знаю, в школе давно училась, позабыла всё. Ну хорошо, так и быть расскажу, что со мной приключилось. Работала я на Кордоне в школьной кочегарке, дрова в печку подкидывала и вот, сижу как-то, вдруг сквознячком потянуло, оглянулась, двери настежь открыты, а на лавочке самый настоящий чёрт сидит, нога на ногу закинута, копытцами пощёлкивает и смотрит на меня с этаким ехидным прищуром. Сам словно в шубе волчьей, лохматый такой, на голове из-под волос маленькие чёрные рожки выставляются. Отвернулся от меня, пальцами щёлкнул, двери сами закрылись. Потом снова ко мне повернулся да и говорит:

— Выходи за меня замуж, всё тебе дам, чего твоя душенька пожелает. Люба ты мне!

— Ну я, конечно, не дура, крестом себя осеняю и про себя молитву читаю. «Отче наш» прозывается та молитва. А Чёрт возьми да и обидься: — Дура ты, девка, зачем крестишься? Я ж с добром к тебе пришёл, жену себе ищу. Жила б со мной, как сыр в масле каталась бы!

— С теми словами исчез Чёрт, только его и видели… Сквознячком опять потянуло, оглянулась, а дверь опять настежь. Молодая была, многим нравилась, да только я своего Костика ни на какого Чёрта не променяла бы. Вот ведь как бывает! А недавно выхожу на рассвете по нужде во двор, гля, а на нашей трубе ведьма сидит, седые свои космы расчёсывает и тихохонько так жалюстную песню выводит. Хотела я у неё спросить, чего такого в её ведьминой жизни приключилось да постеснялась.- Входит со двора Андрей: — Хватит, мать, сказками морить, собирай-ка на стол!

— Дед-то где?

— Сейчас придёт, корове сена даёт…

— Тольку кликни…

Большая семья у Вари. Жаль, не все дома, чуть подрастут, всё норовят из дому удрать. Отошли видно те времена, когда дети родителям помощниками были. Андрей на Красный луг подался, Нюська с Машечкой в город перебрались, Толька и Федя в ПТУ поступили, дома одна Ирка осталась, да и та в школу на Красный луг бегает. Пусто стало в доме. Только и собираются на выходные дни. Внуков пока Андрей только дал, у остальных нету ещё деток… Жаль вот, что сноха не та, да что теперь поделаешь. Жаль, война старшую Раду прибрала, давно бы уж с внуками нянчилась бы. А Андрей больной вернулся, сколько лет прошло, а всё припадками мучается, война не отпускает. У самой-то Вареньки ещё ни единого седого волоска в чёрных волосах нет, да и то, с чего им быть-то? Потеря детей ею всерьёз как-то не воспринималась, ну подумаешь, помер, другой народится, а по хозяйству всю основную тяжёлую работу муж делает, колхозной работой тоже не докучают. Живут в полном достатке, все сыты, одеты, обуты, всем обеспечены. Одна забота, поесть приготовить вовремя, ну это уж для Вареньки не проблема, сызмала привыкла рано вставать. Жаль вот, порой поговорить не с кем, дети дома не сидят, а Костя не очень любит языком чесать. Приходится разговаривать со скотиной да сама с собой, иначе совсем говорить разучишься. Виктору у стариков нравилось, еды вдоволь и делать ничего не надо, а то дома мать за писклявой сестрой приглядывать заставляет, люльку качать. А тут приволье! Ешь да спи. Можно ещё на улицу выйти, с Урманом побаловаться, верхом на нём покататься, а то на дедовых лыжах с крутого берега на речку скатиться. Бабка носки вяжет, дед верёвки вьёт, запах мочёного лыка ноздри щиплет, глаза от сытой такой жизни сами закрываются. Благодать! А дома и игрушки есть, да играть не с кем. Алька мала ещё, только и умеет пузыри пускать да глазами хлопать, смотреть противно. Заплачет, мать люльку качать заставляет, а ему и подходить не хочется. Скорее бы лето!

Андрей для дочери сам смастерил качалку, подвесил с помощью пружины к прибитой к потолку жердине, только Виктору она совсем-совсем не понравилась. Вспомнил свою, подвязанную к берёзовой ветке, она и теперь там висит, заполненная снегом, не доберёшься по снегу, глубок очень. До сих пор парень любит свою качалку, летом забирается в неё и качается, сколько душе угодно. А ещё долгое время любил он материнское молоко и что только Тоня не делала, чтобы отвадить парня от титьки, и горчицей соски мазала и углём, всё без пользы… Оботрёт тряпицей и поскорее в рот! Варенька рассказала ему свою историю, после этого он уже до матери не дотрагивался.

— Была я раньше такой же, как ты теперь, маленькой, и у меня тоже была мама, красивая и молодая. Тити у неё были большие пребольшие и молока было много. Только вдруг заболела моя мамка, пришёл к нам тогда сердитый — пресердитый дяденька врач, осмотрел мамку, прослушал и говорит, кто-то из неё все соки высосал и ежели не перестанет сосать, то умрёт мамка. Я тогда очень испугалась и перестала брать титьку. А мама вскоре выздоровела и жила ещё долго, долго.

Пригорюнилась бабка, вспоминая свою молодость, а внук про себя поклялся, что больше к материнской титьке не притронется, не хотелось ему оставаться без мамки. После этого лишь изредка подойдёт, дотронется до влажного соска пальчиком и отвернётся поскорее от соблазна. Оставшись наедине с сестрёнкой и ей выговорит, зачем де материнскую титьку сосёшь, суп ведь есть, каша, картошка… Умрёт мамка, что делать будем, как жить без неё?

А время было голодное. Война съела все припасы, иссушила землю, урожаи были ниже среднего, да и погода не баловала, то дожди, то заморозки, то засуха… Колхозникам за трудодни мало чего перепадало, а на личное хозяйство рук не всегда хватало. Испокон веков было общественное выше личного. Многие свои огороды по ночам обрабатывали, урывая время от своего отдыха. Труднее всего приходилось ребятишкам, им ведь не объяснишь, почему в доме нет еды. Бывало, набегается парень, прибежит домой, а дома и поесть нечего.

— Ма, кушать хочу…

— Нету ничего, сынку. Сбегай в огород, огурчик поищи…

— Я наелся, ма…

— Вот и хорошо, иди к ребятам, поиграй ещё…

Речка была рядом, но когда Виктор взял в руки удочку, он не помнил. Помнил только, что впервые мать привязывала к вице суровую нитку с крючком, сделанным из обычной булавки, показывала, как на него одеть червячка… И очень радовался пацан, когда удавалось зацепить булавкой малюсенькую рыбку, годную, разве что, на один глоток кошке Муське. Тогда в реке было очень много рыбы и мелкота огромными стаями паслась у самого берега, греясь на солнышке.

Тоня ходила в колхоз на разные работы, куда пошлют. Домой прибегала только, чтобы покормить дочь, сменить пелёнки.

Муки сердечные

Такой вот первой в своей жизни удочкой Виктор и пытался что-то поймать. Рыбы в реке было много, около берегов на отмели толпилась мелкота всякая, и иногда Виктору удавалось подцепить за пузо малюсенькую рыбку. То-то радости было! Такой улов с большим удовольствием поедала только кошечка, не брезговали и куры. Председателя колхоза, не смотря на преклонные годы, неожиданно перевели на работу в районное управление сельского хозяйства. Не хотелось ей срываться с насиженного места, но её согласия никто и не спрашивал. Партия постановила, коммунист ответил «есть», на том и весь разговор был закончен. Председателем единогласно избрали Веснина Андрея Константиновича, хотя он и отбрыкивался, но против коллектива не попрёшь. Неожиданно в это же время скончалась птичница Ирина Балдина, желающих работать на птичнике что-то не находилось и Андрей вынужден был направить туда Тоню. Она не прочь была бы ещё посидеть дома, побольше побыть с детьми, но время было суровое, нельзя было председателевой жене дома отсиживаться, когда другие работают. Конечно, она и раньше работала разнорабочей, но тогда у неё и времени для семьи было больше. Не забывался Андрею и разговор с майором госбезопасности, до войны бывшим закадычным другом, а теперь и не друг и не враг, а так…

— О том, что в плену был, знаю. Про былую дружбу нашу забудь, по разные стороны мы теперь. Как ты к фашистам попал, свидетелей нет, ты был руководителем группы, тебя должны были убить в первую очередь, а ты выжил, видно крепок твой ангел-хранитель, что отвёл тебя от расстрела, но учти, всю свою жизнь теперь будешь под колпаком, и в случае чего, сам понимаешь… Разговор будет коротким, подумай о детях, каково им придётся жить с клеймом детей «врага народа». В общем, не лезь поперёк батьки в пекло. Сегодня народ доверил тебе место председателя, высокая честь, значит, ценят тебя люди, я тоже, зная тебя, не против твоего назначения. Но сиди тихо, против постановлений партии и правительства ни-ни, ибо завтра же этот народ может и растоптать тебя, а для этого достаточно малюсенького клочка бумаги… В общем, ты меня понял, иди и работай!

Время Иосифа Виссарионовича с прихлебателями ещё не отошло, не в лесу живём, знал Андрей, чем всё это заканчивалось для не послушных. Ночью подъезжал к дому «Воронок» и хозяева бесследно исчезали. По приговору «Тройки» с «Врагами народа» не церемонились, обычно на рассвете вывозили за город куда-нибудь в овраг или заброшенный карьер, расстреливали, там же и закидывали землёй. Чтобы исчезнуть навсегда особых затрат не требовалось, достаточно было неудачно пошутить, рассказать в узком кругу анекдот про руководителей, сходить в туалет с газеткой, в которой был портрет вождя или опубликована его речь…

С началом работы Тони на птичнике дома стало с питанием несколько получше, украдкой приносила варёные яйца, крупу. Андрей вынужден был смотреть на это сквозь пальцы, понимая, что детей одними обещаниями не прокормишь. По трудодням выдавали Тоне мясо птицы, что так же было не малым подспорьем. Сам Андрей довольствовался тем, что оставалось после раздачи продуктов по трудодням колхозников. Оставалось же почти ничего. Страх — это великая сила и спасения от него нет. Редко, но Виктору иногда удавалось попасть на хутор, тогда он попадал словно в сказку, у стариков всегда был хлеб, даже скотину подкармливали хлебом, не смотря на запреты. Наевшись хлеба с мёдом и чаем, выходил Виктор в огород, где, как говаривала бабка, на грядке с огурцами жила огромная змея, очень не любившая маленьких детей. Парень после сытной еды ничего и никого не боялся, смело добирался до грядки с огурцами, выбирал самый большой огурец и, обливаясь соком, жевал. Змея видимо боялась такой храбрости малыша и никогда не выползала. Любил Виктор перешагивать через окученные грядки картофеля, иногда заваливался в борозду, пыхтел, пытаясь выбраться из ловушки самостоятельно и в конце концов засыпал. Потеряв внука из виду, бабка сначала радовалась затишью, потом начинала беспокоиться, затем принималась искать…

Не часто у Тони бывали свободные от дел вечера и, если они выдавались, брала лодку и с детьми поднималась в верховья реки до переката. Бросив в воду самодельный якорь, привязанный к верёвке камень, самодельными удочками ловили пескарей. В эти разы пользовались уже настоящей леской и крючками, взятыми в обмен на тряпьё у старьёвщика. Аля бултыхалась на дне лодки на брошенной телогрейке, пытаясь выудить из ведёрка скользкую рыбёшку и повизгивала от удовольствия. Поймав и вытащив рыбку в лодку, Виктор бурно радовался, но отцепить улов самостоятельно не мог, тут на помощь приходила мать. Рыбы в реке в те годы было предостаточно, лови знай, не ленись, всё не плохое подспорье к обеду.

На трудодни в колхозе выдавали муку, заготовлено её было мало и Андрей, уже в который раз, отказался от своего пая, а когда пришёл домой, Тоня устроила скандал, уж кому как не ей знать состояния семейных закромов. Андрей в горячке ударил её и, хлопнув дверью, ушёл в правление. Тоня с детьми села в лодку, лодка оказалась не привязана и под тяжестью сошла с берега. Чуть покачивая, лодку несло течением. Глубокое безразличие владело женщиной, она ничего вокруг не замечала, всецело поглощённая своей обидой. Было одно желание — утопить детей и самой найти глубокий омут с круговоротом, чтобы уже не выбраться… И, будто внимая её горьким пожеланиям, река всё убыстряла свой бег, приближаясь к большому перекату. На перекате неуправляемую лодку поставило поперёк течения, закинуло на торчавший из воды камень и резко на кренило. От толчка Алевтина, сидевшая около Виктора на скамье, не удержавшись, вылетела за борт, Виктор брякнулся на дно лодки. Дикий крик женщины разнёсся по речному приволью, не помня себя, Тоня выскочила из лодки вслед за уносимой течением дочерью, догнала, подхватила, прижала к себе.

— Дочка, девочка моя, ушиблась, милая!

Почувствовав материнское тепло и руки, Алевтина пустила слезу. Виктор поднялся, морщась от боли, растирал ушибы, слабыми ручонками пытался столкнуть висевшую на камне лодку.

— Мам, поплывём далеко-далеко!

Только матери теперь стало не до путешествий, позабыв о своём недавнем желании утопиться, Тоня столкнула лодку с камня, за цепь дотянула до берега, привязала к кустам. Держа Алевтину на руках, а сына за руку, подалась к посёлку. Людей не хотелось видеть, казалось, каждый догадывается о её недавнем желании, осуждает её, а ей этого не хотелось, поэтому домой пробиралась задворками. Андрея дома не оказалось и, освободившись от ребятишек, Тоня вздохнула с облегчением, ну, слава Богу, пронесло, никому ничего объяснять не нужно. Чуть попозже вышла сказать соседскому пацанёнку, чтобы пригнал лодку обратно. Больше попыток суицида не наблюдалось, что-то сдвинулось в Тонином самосознании, заставило пересмотреть заново свою жизнь, она вдруг поняла, что больше не может жить бессловесной овечкой, почувствовала себя человеком. Прошло несколько лет. Были ли они счастливыми для Тони, не известно, сама она почему-то не любила о них вспоминать…

В школу

Весной Виктору исполнилось семь лет. Величайшее событие в жизни человека, тем более, что уже этой осенью предстояло пойти учиться в школе. Первый раз — в первый класс, это ли не событие! Виктор с большим нетерпением ждал этого дня и даже за отрывным календарём ревностно наблюдал сам, дабы листочки отрывались своевременно. По совету бабки Вари всё лето вставал с рассветом, садился в лодку и уплывал за перекат ловить пескарей, малявок, ершей, в общем, что попадёт. Рыбу привозил к бабке Варе, она солила её в пятиведерной фляге, чтобы осенью продать на рынке в городе и купить ко школе всё необходимое. Машенька, дочь бабки, вышла замуж за мастера городского профтехучилища, Симагина Валентина, сама же закончила медицинское училище и работала фармацевтом. Жили они теперь в городе. Они частенько наведывались до стариков, Валентин обладал прекрасными рыболовными снастями, чувствовал местонахождение рыбы и ловил только крупную рыбу, как голавля, жереха, щуку. Мелочью брезговал, считая ловлю мелочи уделом несмышлёных пацанов. Иногда привозил на хутор своих воспитанников на казённой машине, тогда, навесив бумажные мишени на деревья, из малокалиберных винтовок стреляли по ним. Новоявленный дядя Виктора никогда не привечал, и никогда не дарил ни лески, ни крючка, хотя отлично знал, что в деревне с этим проблемы. Что-то из рыбацких принадлежностей можно было приобрести у старьёвщика в обмен на старое тряпьё, кости, резиновую обувь. Нюся тоже вышла замуж и на какое-то время уехала жить к мужу на Украину. Жилось ей там не очень сладко, но зато научилась экономно относиться к еде и одежде. Родители мужа были довольно богатенькие, но экономили на всём. После смерти мужа вернулась в Красноуфимск с детьми, Пашкой и Ниной, купила небольшой домик на окраине и больше уже замуж не выходила, посвятив свою жизнь детям. Толик женился на девушке со Стёкольного завода, построил дом на Красном лугу, там и жили. Толя закончил дважды одно и то же ПТУ по одной специальности — плотник. В Армии служил по специальности, был командиром роты в звании лейтенанта. Федя уезжал в Свердловск, несколько раз женился, но всё неудачно. Исправно всем бывшим жёнам платил алименты. Так продолжалось до тех пор, пока не подобрала его Галя Свинцова, бездетная, прошедшая огонь и воду женщина. Так с нею и прожил свою жизнь, постепенно спиваясь. Ира тоже вышла замуж и жила в районе Черёмухового острова, работала птичницей

К концу лета Виктором было наловлено и засолёно две полных фляги мелкой рыбёшки. Бабка взяла колхозную лошадёнку, загрузили фляги с рыбой, ещё и медку прихватили на продажу и покатили в город. И мёд и рыба разошлись мгновенно, стоило только узнать, откуда рыбёшка и мёд, тут же возникла очередь… Пока бабка ходила по магазинам и киоскам, покупая по списку всё необходимое для школы, Виктор караулил лошадку. Когда всё было куплено и сложено в мешок, поехали к Симагиным, жившим неподалёку, по улице Советской. Там же имелся сарай, где можно было поставить лошадь до утра, да и в самой квартире у Симагиных было довольно просторно. Места хватало для Маши с Валентином, их деток, Алексея с Ольгой, и для гостей. Виктор был вне себя от счастья и всё поглядывал на мешок со своими вещами и даже включенный Валентином телевизор, новинка по тем временам, роскошь, доступная богатеньким, не привлекал его. На следующее утро уехали обратно. Теперь Виктор с ещё большим нетерпением поглядывал на календарь. Ах, как же медленно тянется время! И только на реке Виктор чувствовал успокоение, среди родной стихии. У него был свой ручной волк и медведица с медвежатами, приходившие к нему на галечник и лакомившиеся рыбой, которую он припасал для своих лесных друзей. Как они узнавали, когда он приплывёт к галечнику, этого наверное никто не знает, а сами звери знали это безошибочно. Как и домашняя кошка Муська, которая минут за пять до приплытия Виктора, задрав хвост, торопилась под берег к месту причала и угощалась свежей рыбкой. По поведению Муськи мать всегда знала о прибытии Виктора с уловом. Пойманной рыбы хватало с лихвой на всех; и собаке, и кошкам, курам и гусям, себе на жарёху и уху, ещё и свиньям оставалось. В семье Виктора так добытчиком и кормильцем и называли.

И всё же время не стояло на месте, настал и долгожданный день. Накануне Виктор с помощью матери подготовил форменный костюм, белую рубашку, -повесил на спинку стула. Вновь и вновь тряпочкой чистил ботинки. Несколько раз проверил содержимое школьного портфеля, всё ли было на месте. Мать от кого-то из соседей принесла букет поздних цветов, поставила до утра в банку с водой. До утра Виктор еле-еле дожил, поминутно вставая и поглядывая на часы ходики, изрядно поднадоев родителям. Чуть только кровать скрипнет, он уже глаза открыл, что, ма, в школу пора? И чуть только забрезжил рассвет, Виктор встал, тихонько оделся, выпил стакан молока с хлебом и был таков! Мать проснулась на скрип двери, окликнула, но сына и след простыл…

Школа была ещё закрыта. Учительнице, Друговой Марии Васильевне, тоже не спалось. Вот уже несколько лет после училища она каждый год встречает своих первоклашек 1 сентября, а всё привыкнуть не может, каждый раз волнуется, как в первый раз. Подходит 1 Сентября, подкатывает к сердцу нечто необъяснимое, тревожное, хочется поскорее войти в свой класс, увидеть ожидающе любопытные глазёнки, заглянуть в чистую душу каждого из них. Ей не спалось, хотелось пройти в школу до появления детей, затопить печь и просто посидеть в уединении и тишине за школьной партой, ещё пахнущей краской, вспомнить своё потаённое, из детской жизни, когда и сама так же с душевным трепетом пришла в свою первую школу к своей первой учительнице. Хотелось помечтать о своих учениках, представить их взрослыми… Будут ли они помнить свою первую учительницу? Господи, как же они в свой первый учебный день похожи на испуганных овечек, сбившихся в единую стаю… Заходишь в класс, притихнут все, сидят, не шелохнувшись, смотрят в самую душу безмолвным вопросом, что скажешь ты нам, дорогая ты наша? И ведь от того, с каким настроением придёшь, какие слова скажешь этим маленьким человечкам, зависит их дальнейшее отношение к тебе и учёбе. Именно в первый день важно к каждому из них найти свой, особый ключик, от которого зависит вся дальнейшая судьба маленького человечка. Именно из того, как он будет учиться, его умения слышать и слушать, будет становиться его характер, его будущая личность. И как же ей хотелось, чтобы все её ученики были если не гениями, то, по крайней мере, хорошими людьми. С мужем ей очень повезло, Александр Иванович всё понимает с полуслова, помогает во всём, понимает её волнение, её переживания. Двое своих дочерей подрастают, Вера и Наташа, в отце души не чают. Девчонки, а больше времени с отцом проводят…

Задолго до сентября Другова обошла всех родителей своих учеников, и теперь практически знала о своих учениках всё. В своём дневнике она скрупулёзно записывала все эти данные сведения и по мере необходимости использовала их в течении всего периода, что ученик находился на её попечении, то есть четыре начальных года. Учеников всего было около тридцати человек, все учились в одну смену, и как уж Марие удавалось управиться с ними, то было её маленьким секретом. Вот и в это утро Маша встала очень рано, попила чуть тёпленького чаю и хотела уже уйти, но заговорил муж:

— Что, Машенька, не спится? Волнуешься? Ну иди, я дома управлюсь сам, и девчонок соберу, не беспокойся…

Подходя к школе увидела съёжившуюся фигурку на скамеечке под тополем на берегу, угадала первоклассника, поспешила к нему.

— Здравствуй, Витя. Замёрз? Давно здесь? В школу пришёл? Ну идём, печку будем топить…

Виктор поднялся, протянул учительнице изрядно помятый букет цветов. Мария взяла ученика за руку, он доверчиво пошёл за нею.

— Какие цветы красивые! Это мне, да? А ручонки-то какие холодные… Ну ничего, сейчас печку затопим, а цветы в баночку поставим, водички подольём, чтобы окрепли. А ты где хочешь сидеть, за какой партой?

Виктор не ответил, он деловито осваивал парту около окна. Перед ним лежал раскрытый букварь и смотрел он на свою первую учительницу как-то совсем по взрослому, словно желая сказать, но не решаясь: — Ну что ж, давай учи, посмотрим, чему научишь!..

Он словно ждал чего-то необычного от этой женщины, которую знал и видел в селе ежедневно, ещё вчера простую, обыкновенную женщину, играл с её дочерьми, и которая вдруг сегодня стала его первой учительницей. Пройдут годы, много будет в жизни сегодняшних учеников новых хороших и плохих учителей, но память о первом звонке, первой учительнице, навсегда останется в их памяти. Марие Васильевне было как-то даже не по себе под пытливым взглядом маленького мужичка и она принесла из учительской альбом с картинками.

— Посмотри-ка вот это…

Топилась печь, причудливые тени прыгали по стенам от женщины, снующей между парт. Она не могла быть спокойной, ходила, лишь бы чем-то заняться, унять тревогу в сердце.

— Проучишься здесь четыре года, потом придётся ходить в Усть-Маш или даже жить там в интернате. Школа там большая и учителей будет много, а здесь я одна буду вас учить…

Утренний ветерок разогнал ночной туман, синичка постучала в окно, будто тоже просилась в ученики. Вскоре на улице зазвенели ребячьи голоса. Маша посмотрела на наручные часики.

— Ну что же, идём встречать…

Вслед за учительницей вышел и Виктор, завидев мать, степенно подошёл к ней.

— Ты мама, не беспокойся, я уже сам в ученики записался. Ты иди домой, я хорошо учиться буду. Я уже и в классе был, за партой сидел…

Ребятишек построили по классам на берегу напротив школы, Мария Васильевна сверилась с записями в журнале, провела перекличку, поздравила родителей и учеников с началом учебного года. Выступили с поздравлениями и наилучшими пожеланиями председатели Сельского Совета и колхоза, лесничества и леспромхоза. Некоторым ученикам, что работали летом в колхозе, были вручены ценные подарки и Грамоты. После этого учеников провели в школу. Парт хватило на всех, никто в обиде не остался. Радуясь началу занятий, встрече со старыми друзьями, школьники хлопали откидными крышками парт, шумели. Прозвенел звонок, неумело удерживаемый обеими руками первоклашки, притих класс. Рядом с Виктором сидела Верочка, старшая дочка учительницы, учившаяся во втором классе. Она, как и все остальные, смотрела на свою мать, будто видя её впервые.

— С сегодняшнего дня меня надо будет называть Марией Васильевной, а не тётей Машей, как звали до этого. Теперь вы все ученики и вам нужно привыкать к дисциплине. Буду учить вас тому, что знаю сама, считать, писать грамотно, читать интересные книги, видеть мир. Вам предстоит многому научиться, чтобы, когда станете совсем взрослыми и закончите учиться, вам было не стыдно жить наравне с другими людьми.

Не по детски серьёзно приступил Виктор к учебным занятиям, с первых слов он проникся большим уважением к учительнице, проникся чувством особой веры в важность написания всех этих палочек, крючочков и выводил их с особой тщательностью. В своём журнале против фамилии ученика Мария Васильевна выводила только одно слово «Отлично». В шумных играх на переменках Виктор особого участия не принимал, зачастую уткнётся в книгу, картинки рассматривает да мечтает о чём-то, не слышно его и не видно. Иногда Верочка вытаскивала его к ребятам, на улицу. Вера ему нравилась и он подчинялся ей, увлекался игрой на некоторое время. Верочка отвечала своему другу глубокой взаимностью, помогала в учёбе, порой даже защищала от слишком назойливых ребятишек.

Когда же начальная школа была прикрыта, однажды Виктор, зайдя в брошеное здание, обнаружил школьный журнал старых лет, открыл его и был приятно удивлён, видя во всех четырёх классах тех лет, что отстающих учеников у Друговой не было, аккуратным красивым почерком её неизменно выводилось «хорошо» и «отлично», и очень редко где проскакивало «удовлетворительно».

На занятия Виктор никогда не опаздывал, просыпался чуть ли не с первыми петухами и никакого ему будильника не надо было, на занятиях ловил каждое слово учительницы, иногда, забывшись, записывал в свою тетрадь условие задачи другого класса и очень переживал, если не мог самостоятельно решить. Читать научился от деда задолго до школьных занятий, знал решение простых задач и поэтому особых трудностей в учёбе не испытывал, а что было не понятным, то объясняла Верочка или сама учительница. Мария Васильевна всегда ревностно относилась к своим ученикам и, как и у всякого смертного, у неё были и свои любимчики, но к Виктору отношение было особое. Она с нескрываемым интересом наблюдала за его успехами, и всячески старалась помочь и поощрить его тягу к знаниям, ненавязчиво предлагая прочитать ту или иную книжицу. По тем временам школьная библиотека была довольно богатой на выбор, ведь школа являлась центром культуры села, поэтому и книги были не только по школьной программе, но и для взрослых, такие, как сочинения Маркса и Энгельса, Сталина и Ленина. Конечно же, не только к Виктору находила учительница сердечный ключик, так было с каждым из её учеников. Это позволяло добиваться высокой успеваемости и дисциплины. Дети души не чаяли от своей молодой учительницы, с большой неохотой покидали школу в конце занятий, да и она сама готова была проводить с ними чуть ли не полные сутки, если б ещё не было семейных забот… Она настолько порой увлекалась ихними играми, что забывала о времени и своём возрасте. Редко теперь встретишь по настоящему преданных своему делу учителей, а жаль, искренне говорю вам об этом. Сейчас на первое место вышли деньги, а дети стали побочным продуктом, некой необходимости для получения хорошей зарплаты. Вот и отсюда вывод, — заканчивают ученики школу, получают аттестат, а вспомнить практически нечего. И некого, вот что обидно… С большой неохотой покидали свою школу ученики после четвёртого класса. Родители не раз уже поднимали перед Сельским Советом и ГОРОНО вопрос о строительстве новой расширенной школы, чтобы не гонять поселковых детей в Усть-Маш, но вопрос этот долгое время всё лежал и лежал в дальнем конце столешницы чиновника и никак пока не решался. А ученикам старших классов ежедневно приходилось мотаться за несколько километров в Усть-Маш, не считаясь с погодой…

Лампочка Ильича

По Ленинскому плану ГОЭЛРО все, даже самые отдалённые сёла должны быть электрофицированы. По этому плану лампочка должна была давать надежду и свет даже при самой беспросветной нужде. Радио было проведено ещё в 1938 году, теперь же в каждом доме висел на стене приёмник, похожий на грязную тарелку. Железный, окрашенный серебристой краской, приёмник был и на улице, на столбе около Сельсовета и целый день орал на весь посёлок то новости, то песни. В военное лихолетье сходились люди к приёмнику, чтобы послушать сводку информбюро, своего Левитана. Кончилась война, на смену старому поколению пришло новое, но посёлок всё ещё жил по старинке с керосиновой лампой. Наконец дошла очередь и до него. Линию начали тянуть от Усть-Маша Прямушкой. У Весниных в семье случилось пополнение, родилась дочь Татьяна. А колхоз заброшенные во время войны земли восстановил, поднял все залежные земли и снова вышел в передовики, но со времени пришествия к власти, после смерти Сталина, Никиты Сергеевича Хрущёва, повсеместно лучшие плодородные земли отдавались под посевы кукурузы, царицы полей. Андрей воспротивиться не мог. Хотя и давно уже не было товарища Сталина и дамоклов меч не висел над головой, но страх, посеянный в души людей, был очень силён и выкорчевать этот страх, наверное, могло только новое поколение. Поэтому, решения партии выполнялись безукоснительно. Если приказано, значит, будем сеять кукурузу, а коль кому вздумается по всему Уралу цитрусовые садить, значит будем и их выращивать. На Дальнем Востоке садят, а мы что, хуже всех, что ли? Таким образом, вместо приличных урожаев картофеля и ржи, теперь на полях царствовала кукуруза, которая не успевала вызревать, не давала полноценных початков, а зелёная масса шла только на силосные корма.

Так вот, электролинию тянули от Усть-Маша. Вручную по чертежам копали ямы под столбы, вручную ставили столбы, расчищали просеку от зарослей. За одно лето управиться с объёмом работ не смогли и с началом снегопада работы прекратились. Степан Левдиков активно помогал бригаде монтёров, тянул комнатную электропроводку, ввинчивал лампочки, а к вечеру обычно напивался до беспамятства, всяк из жителей старался преподнести работникам кружечку-другую отборной брагульки, изготовленной по старинным рецептам. Запреты начальства не помогали, бражка вот она, а начальство где-то там, далеко. Бражка была в каждом доме, ею рассчитывались за любую проделанную работу, в любом застолье без неё не обходилось. К вечеру Степан так набирался, что уже не мог сам передвигаться и обычно сваливался на берегу. Жена отыскивала его, подсовывала под голову телогрейку и спокойно шла домой. Мужик он был здоровенный, крепкий и маленькой щуплой женщине тащить его домой было не под силу. Весной же, как только приехали монтёры, в первый же день Степан наклюкался до полной потери пульса, в сумерках оступился в яму с водой, и только утром уже его обнаружили и вытащили из ледяной воды. Утонул и замёрз. Жена его, оставшаяся с одиннадцатью детишками — погодками вздохнула с некоторым облегчением, разом избавившись от мужа алкоголика, пропивавшего в последнее время из дому всё, что плохо лежало. Жёнке уже надоедало следить за мужем, бегать и отбирать у деревенских бабёнок свои и детские вещи.

Виктор, да и другие деревенские ребятишки, любили слушать рассказы деда Федота, свата Левдиковых. Старик тоже любил бесхитростных, всему верящих, слушателей и, всякий раз для них придумывал какую-нибудь новую историю, при этом и сам верил в своё враньё. И не приведи Господь, если кто-то осмеливался перечить! Можно было на долгое время нажить врага. Старик на обидчика по — детски обижался, отворачивался, плевался, уходил или прогонял обидчика… Если, заигравшись, к старику никто не подходил, он тогда сам окликал ребят, подзывал к себе: — Эй, пацаны, подь сюда, чего скажу!..

Усевшись поудобнее вокруг старика, ребятишки приготавливались слушать, шикая друг на друга и постепенно успокаиваясь.

— Жил я раньше в стране Коми, это на севере Пермской области. Однажды долго ходил с ружьём, и за день подстрелил всего лишь одного косого, килограмм на пятьдесят весом, лохматый был, что ваша коза… Ну, так вот, устал я и присел отдохнуть на берегу ручейка под кустами, свои часы на веточку над собой повесил, чтобы рука немного отдохнула. Немного вздремнул, а потом домой ушёл, про часы начисто забыл. Дома хвать — часов нет. Поискал немного, да и забросил. Всё хотел новые купить, да всё недосуг было в город поехать. А ныне весной снова в Кудымкар к брату приехал, давно не был, с самых тех пор, как часы посеял… Пошёл опять на охоту в те же самые места. До ручья дошёл, уток пострелял, присел под кустом отдохнуть. Только слышу, будто часы тикают! Знать, бомба с часовым механизмом, со времён войны лежит, тикает, а ну как бабахнет! Перепужался, жуть, сижу, шевельнуться боюсь… Поднял глаза к небу, напоследок помолиться хотел, просить у Боженьки царствия небесного, глядь, а на ветке часы мои висят, тикают родные. Узнал я их, схватил и поскорее к брату побёг, чтоб домой ехать, старуху порадовать, а то всю выю перегрызла за часики, как-никак золотые были.. Что, не веришь? А вот послушай-ка, на руке они, тикают… А то вот в город ездил нынче. Ночью иду, вдруг двое из кустов и ко мне, драться, значит. Ну как дал я им, как дал! Не помню, как на своей квартире очутился, в однех трусиках и босиком… Ну лады, бегите, пострелята, ишь мать кого-то из вас домой кличет, потеряла небось. Да и мне пора, тож бабка заждалась…

Цыганское золото

Дядя Толя в обществе охотников и рыболовов кроме заготовки звериных шкурок занимался ещё кротоловством. Ставить же ловушки на кротов по лесным тропам, а затем дважды в день проверять, собирать и снимать шкурки с кротов было довольно муторно, и тогда на лето он перепоручил это занятие племяннику Виктору, зная, что тот не боится тайги. Принёс ему кротоловки, показал, как их устанавливать и укреплять, как снимать шкурки и растягивать на дощечке для просушки. Дал и молоток с гвоздиками, нож для работы. Тушки кротов даже собака не ела, приходилось уносить подальше и закапывать в овраге. Теперь Виктор вставал утром на рассвете и шёл по тропинке, осматривая кротоловки, собирая улов в корзинку, кроты почему-то довольно быстро помирали в корзинке, а затем так же быстро начинали портиться, поэтому нужно было как можно быстрее снять шкурку и высушить. По плану надо было сдать не менее 500 шкурок, по приёмной цене 14 копеек за шкурку.

В очередной раз проверив ловушки на кротов, Виктор пришёл к решению, что надо по тропе продвигаться дальше, на этом месте улов уже снизился до минимума. Собрав ловушки в корзинку, Виктор двинулся на хутор, где и занимался всем этим. Собрал шкурки, снова сложил ловушки в корзинку, поел, прихватил с собой молоток. Бабка Варя говорила, что где-то там есть малинник с хорошими крупными ягодами, не плохо бы было принесть на варенье, кроме того, сказывала, что там же встречаются интересные камешки. Поскольку Виктор интересовался минералами, то для этой цели и прихватил с собой молоток, чтобы откалывать окаменелости или что-то ещё, что понравится. Ружьё брать с собой не стал, зачем тащить лишнюю тяжесть, да и со зверьём лесным надо жить дружно. Звери не уважали и боялись охотников, могли и напасть внезапно, а на безоружного даже волки нападали редко. Впрочем, перед нападением волк выдаёт себя рычанием, тем самым не редко давая возможность жертве укрыться. Виктор ни зверей, ни змей не боялся и они знали это, и даже старались подружиться с ним. Встречи происходили часто, потому что Виктор любил лес и мог часами бродить по тайге в полном одиночестве или в сопровождении лесной зверушки-защитника. Виктор поднялся по тропе на увал, начал спускаться в овраг, по пути расставляя ловушки, здесь кротовых норок было больше. На всякий случай для разведки стал подниматься на следующий увал, здесь тоже норок хватало, на всё лето хватит… Спустился в овраг, пить захотелось, пошёл по оврагу в нижнюю часть, осматривая скалы. Под одной из них блеснул лёд. Молотком отколол кусочек льда, кинул в рот, как леденец. Под скалой было тихо, прохладно. Жажда проходила, и просто посидеть в тени камня было приятно. Виктор ещё несколько раз ударил по льду, и вдруг заметил подо льдом кусочек цветной тряпочки. Заинтересовался, стал освобождать тряпицу из подо льда, пытаясь определить, что находится в ней, чувствовалось, что там определённо что-то есть. Он не удивился бы, если б в тряпице оказался наган или боевая граната, но там оказался целый клад из старинных золотых монет, украшений и слитков золота. Виктор некоторое время разглядывал всё это богатство, затем сложил в корзинку, принёс находку на хутор. Дед, не притрагиваясь к вещам сначала долго разглядывал находку, затем сказал: — Варвара, подь-ка сюда, посмотри, чего внук принёс. Похоже, что заговоренное цыганское золото внучок обнаружил. И достань-ка из своего сундучка старую газетку, помнишь, я просил тебя сохранить её. Там про это золото всё и расписано.

Бабуля тоже рассматривала золотые украшения, глаза её поблескивали, но взять в руки не отваживалась, хотя внук брал всё спокойно. Виктор протянул бабке красивое ожерелье, бабка отшатнулась в испуге.

— Бабуля, смотри, какое хорошенькое, на, примерь…

Но бабка, не сказав ни слова, заторопилась к своей печи, крестясь на ходу и что-то бормоча про себя. Дед достал газетку, пожелтевшую от времени, осторожно развернул.

— Ну-ка, внучок, сравни своё богатство с этими.

— Очень похоже, дед.

— Значит, оно, цыганское проклятое золото, заговорённое умным человеком, ведой. Притрагиваться к нему нельзя, обожжёт. Вот, смотри…

Дед ткнул пальцем в украшение, сразу отдёрнул руку, на пальце моментально всплыл волдырь, как при сильном ожоге.

— А почему я не обжигаюсь?

— Не знаю, внук, но догадываюсь. Наверное потому, что ты чист душой, ещё не запятнан жизнью… Потому и далось тебе это золото. Только вот счастья оно никому дать не может, у тебя оно будет вечно лежать мёртвым грузом, обжигая всех, кто захочет поглазеть на него или украсть, но и ты сам им не сможешь воспользоваться, поскольку ни продать, ни подарить его будет нельзя. Ещё до революции здесь объявился цыганский табор, лошадей и другую домашнюю живность воровали, людей обманывали. Хороших украденных лошадок перегоняли в Башкирию, там в городе Уфе продавали. Как-то украли несколько элитных лошадок у тавринского конезаводчика Таврова, обидели богача, ну он не будь дураком, дороги на Башкирию перекрыл, солдат вызвал из Красноуфимска и начал цыган преследовать. Побросали они свои кибитки и добро своё, укрылись в лесу в районе исчезающего озера. Почему Тавру Таврой прозвали? Ну наверное по фамили конезаводчика, а то может из-за клейма, что ставили на холке лошади с хозяйской меткой, таврили, тавро ставили. По этой метке находили лошадей. Нет, в округе я это озеро не встречал за свою жизнь, и Варвара не видела. Андрей как-то выходил на него, ты спроси у него, если интересуешься. Солдаты всё же настигли цыган, окружили у озера и побоище устроили, никого, даже грудных детей, не пощадили. А одна цыганка, веда, шувани по ихнему, пораненная, цыганское золото успела спрятать и проклятие наслать на солдат. Сама она тоже погибла вместе со всеми. А солдат тех тоже больше никто не видел, не вернулись из тайги, исчезли бесследно. Деревенские как-то прознали про золото, даже в Отечественную искали, хотели клад в фонд Обороны сдать, да так и не нашли. После войны экспедиция учёных приезжала и тоже ничего не обнаружили, никаких следов. Заметка в газете написана по памяти цыганом из другого табора, видевшим сокровища через свою бывшую невесту, дочь Баро и Шувани. Много было охотников до этого клада, но никому оно не далось, видимо с не чистой совестью искали его люди. Тебе повезло, только вот воспользоваться ты им всё равно не сможешь. Отнеси-ка ты этот клад к пещёре, что я тебе показывал, когда ходили смотреть на проделки урагана. Возможно, женщине-змее золото это пригодится…

Виктор по младости лет не обратил внимания на дедовы слова о неведомой женщине и не стал ничего расспрашивать. Идти до пещёры было не далеко и Виктор, увязав драгоценности покрепче, отнёс их и бросил в пещёру. Около ноги прошмыгнула чёрная змейка, но Виктор не обратил на неё внимания, вернулся обратно. Больше о золоте не упоминалось, но память возвращала Виктора постоянно к озеру, и в один из погожих деньков Виктор отправился на поиски этого озера, правильно рассудив, что озеро должно находиться где-то в районе найденного клада. Про озеро рассказал и отец, однажды заблудившийся в тайге на охоте. Он даже ночевал в избушке на берегу озера, и даже попользовался рыбой, которой в озере было очень много. Виктор спрашивал про озеро и у лесника, жившего в Ахманке, и вроде бы знавшего лесной массив очень хорошо, но и он ничего не знал. Отец тогда от озера выбрался по оврагу к реке Уфе, но далеко за пределами посёлка и гораздо ниже Усть-Маша. Позднее пробовал разыскать озеро, но тоже не нашёл. Виктор дошёл до скалы, где был клад, постоял, прислушиваясь, но кроме цокания белочки ничего не услышал. Стал спускаться по оврагу куда-то вниз, и вдруг из-за кустов открылась водная гладь. Неужели озеро! Да, это было самое настоящее озеро, с чистейшей ледяной водой и множеством рыбы всех видов и размеров. Казалось, что рыба сама просится на уху! Озеро было не большим, около пятисот метров в диаметре, но глубоким. А вот и избушка, про которую говорил отец. На полочке старое кресало, пучок мха для растопки, в берестяной коробочке соль. Кто жил здесь, когда? За домиком полусгнивший сак, старые грабли… Виктор разжёг костёр на старом кострище, рубашкой поймал рыбину, поджарил. Сидел у костра, смотрел на озеро, и было удивительно спокойно и хорошо. Появился туман, какой-то не белый, а серый, мутный. На середине озера образовалась воронка, и вода озера начала уходить в воронку, унося с собой и рыбу. Так вот оно что, озеро-то не всегда есть, видимо изредка появляется и не каждому дано увидеть его. До утра Виктор пролежал у костра, но озеро больше не вернулось. Утром по влажной гальке дошёл до провала, держась за кусты, заглянул вниз. Где-то очень далеко внизу поблескивала вода и доносился ровный мощный гул, словно из топки кочегарки при хорошей тяге. Подобрал зазевавшихся и оставшихся на поверхности щурят и окуней, положил в корзинку, и зашагал восвояси. Много тайн хранит Урал!

Соколиный камень

Андреевы братья, Толя и Федя, пока тоже жили на Красном лугу. Поставили себе дома при помощи жителей, помочью. В данном случае от хозяина требовался только приличный запас бражки, и всякая помочь в конце превращалась во всеобщее гулянье. На берегу из плах или досок сооружался импровизированный стол, притаскивались из домов скамейки, и начиналось веселье. На стол тоже приносили всё, кто что мог, солёные грибочки, квашеную капустку, хлеб, огурцы, лук. Дед Федот был не заменимым участником всех мероприятий, проводившихся на селе, в нужное время неизменно приходил на помощь, шутливо покрикивал на работников, командовал, если была в том нужда. Иногда и сам подносил нужную дощечку, подавал гвоздь. Знал дед, что первый бражный стаканчик и Почётное место за столом на берегу всегда будут его. Ответно просили люди старика рассказать что-нибудь интересное, произнести тост. А знал дед не мало. Усаживался дед поудобнее на специально для него принесённом полумягком стульчике, хлебнув глоток-другой вкусной бражки, начинал свой рассказ, то ли только что придуманную им самим, то ли услышанную когда-то от стариков. Сколько лет было самому старику, никто не знал, в том числе и он сам. Паспорта у старика не было, потерял как-то в городе, а новый выхлопотать так и не удосужился, так и жил себе. А церковные метрики были надёжно упрятаны его женой как от посторонних глаз, так и от стариковских. А теперь и сама жена упокоилась недавно, унеся и тайну рождения своего старика с собой. Впрочем, в деревне никому не было дела до стариковских документов и до его лет, уважали старика за его безобидный характер, готовность всегда прийти на помощь, что по его годам не всегда ему удавалось, но на него и не обижались… На помочь людей не приглашали, в деревне сарафанное радио действует быстрее, и все всегда знают, когда нужно прийти на помощь. Итак, дед Федот отпил ещё глоток пенистого напитка, крякнул, хваля хозяев, махнул рукой в сторону заречных скал, зависших над осыпью у берега.

— Видите? Вон та скала, что справа… Всем довелось побывать на ней хотя бы раз в жизни и все знаете, что наверху она похожа на небольшую круглую комнату. Скамейки есть, только столика не хватает. Да только тем, кто благоустраивал её, стол и не нужен был. Имеются в стенах и не большие ниши, что к реке выходит. Обзор со скалы отличный. А кто может сказать, для чего это? То-то же! Мне мой прадед рассказывал, что было раньше восстание на Руси супротив батюшки царя. Давно это было, не при мне… Поднялись люди на борьбу за лучшую долю свою, доведённые произволом царских чиновников до отчаяния. Не равными были те силы, у бедняков не было хорошего оружия, не было и опыта ведения боевых действий. Регулярные войска расправлялись с повстанцами беспощадно, не щадили при этом ни женщин, ни детей. Виселицами украсилась Россия… Преследуемая ими горстка повстанцев укрылась на этом камне, впоследствии прозванном жителями Красного луга Соколиным. Имена тех героев остались не известными, а скала осталась — вечный памятник борцам за свободу!

Порешили повстанцы, утомлённые долгими скитаниями по уральской тайге, дать свой последний бой царским воякам, умереть на свободе. Жители на первое время помогли им с едой и боеприпасами. А царское войско уже тут как тут, стоят на берегу, радуются, кричат, чтобы сдавались. От берега на скалу идёт только узенькая тропинка почти по отвесной горе, по ней пройти только одному можно. Другой дороги нет. Вот по этой тропинке и пытались солдаты взобраться на скалу. Только не тут-то было! Сама природа встала на защиту повстанцев. Откуда не возьмись, сверху скатывался на солдат большой камень, или неожиданно множество змей-гадюк нападало на солдат, или медведь крушил всё вокруг, волки и лисы нападали на стойбище солдатское, нанося большой урон, уничтожая съестное и боеприпасы. Да и сами повстанцы отстреливались из ружей и луков, метко разя врага, закидывая нападающих камнями.

Среди повстанцев был маленький по годам и росту паренёк, храбрец и удалец не по годам, и был у него приручённый сокол-птица. Этот сокол в привязанном к лапке горшочке с реки приносил воду и, помимо этого, днём и ночью неусыпно сторожил тропинку, своевременно давая знать о приближении врага. Заготовленными камнями и стрелами осыпали повстанцы всех, кто пытался подкрасться не заметно. Хорошо укрытые и своевременно предупреждаемые соколом, они были не досягаемы для солдат. Много дней и ночей было проведено в осаде, не мало врагов полегло от рук повстанцев, но увы, всему приходит конец! Голод пробрался на скалу… Закончилась последняя крошка хлеба и тогда старшой предложил:

— Друзья мои, у кого нет сил продолжать борьбу, идите в горы. Медведко выведет вас.

Его прервали:

— Как ты можешь предлагать такое? Мы прошли с тобой все муки ада… И даже уйдя в горы, мы не обретём свободы, постепенно нас всех рано или поздно выловят и тогда каторги уж точно не избежать, если на виселицу не отправят. Нет, не ради этого мы брались за оружие, будем биться, пока есть на то воля Божья!

Один за другим погибали отважные воины в рукопашных схватках, но никто не пожаловался, умирая, не сказал товарищам слова упрёка. Враги проследили за соколом и убили его, бездыханный трупик уносила река… Последним живым оставался парнишка, был он тяжело ранен, жажда мучила его. Нещадно палило солнце и некуда от него было укрыться. Лежал парнишка среди трупов своих товарищей и смотрел на тропу. Завидев голову солдата, послал в него последнюю стрелу. Пользуясь наступившим замешательством среди солдат, вполз на край скалы и скатился вниз, на острые камни у подножия скалы. Долго ещё не решались подняться на скалу солдаты, а когда поднялись, то увидели лишь трупы. Поскидали солдаты несчастных, но свободных, со скалы, запретив сельчанам хоронить их, но те не послушались. Когда солдаты ушли, жители на лодках перевезли трупы повстанцев в посёлок и с великими почестями захоронили на кладбище. Был поставлен и крест, по христианскому обычаю над ихней братской могилой, но со временем сгнил и исчез с лика земли…

Допил старый брагульку, смахнул с бородёнки пену.

— Иэх, ма, хороша бражка, пениста да забориста, знать хорошая хозяйка будет жить в новом доме! Пойду-ка и я до своей хаты, посплю часок…

А веселье ещё и после ухода старика продолжалось долго.

Заначка

После ухода гостей, на рассвете три брата Веснины, Андрей, Толик и Федя долго ещё сидели за столом, но уже у Андрея дома. Андрей тренькал на балалайке, кто-то из жён пытался плясать, кто-то пел частушки.

— Гармонист у нас хороший, только разница одна,

Всех девчонок в пляс пускает-только я грущу одна.

Ой ты, белая берёза, ветра нет, а ты шумишь.

Ой ты, девка молодая, горя нет, а ты грустишь.-

Ни о чём я не печалюсь, хоть и в людях я живу.

А кому любовь досталась, я сегодня утаю…

Накануне Андрей был в городе и на толкучке купил старенькую гармонь двухрядку, теперь поглядывал на неё вожделённо, хотелось взять её в руки, скакнуть по клавишам вверх-вниз, разбудить сонную деревеньку. Кто-то предложил сходить до стариков на хутор. На лодке, прихватив гармонь, переплыли речку, оставили лодку у кустов прибрежных, и пешком отправились к старикам. Приплясывая под гармошку. У стариков нашлась бражка, и веселье продолжилось на полянке у дома. Обратно возвращались далеко за полночь. Вышли на берег перед посёлком, но вспомнить, где спрятали лодку, никто не смог. Снова вернулись на хутор, забрались в дедову маленькую лодчонку все разом и, боясь шевельнуться, вода была вровень с бортами, поплыли по течению к посёлку. Перед селом был большой перекат, течение резко убыстряло свой ход, лодка местами цеплялась днищем за камни и, наконец, совсем остановилась. Чертыхаясь и повизгивая от холодной воды, повылазили в воду, потащили лодку к берегу. Андрей что-то наигрывал на гармошке, шёл впереди, у самого берега оступился и свалился в омуток, гармошка хлебнула воды и смолкла. Толкаясь и смеясь, все мокрые, выловили из омута Андрея с гармошкой, выбрались на берег. Андрей встряхнул гармошкой, сливая из мехов воду, гармонь пискнула раз-другой и залилась весёлым перебором, будто и не было никакого купанья, видать добрый мастер смастерил её, не испортилась, и даже голос после купания как будто стал чище. Так, под весёлые переливы гармони и под частушки, вошли в посёлок, будоража деревенских собак. На следующий день в правление к Андрею пришёл Толик.

— Братан, пойдём порыбалим, что-то ушицы захотелось…

— Голова после вчерашнего не на месте ещё…

— Да я прихватил, у Нинки заначка была…

Андрей из принесённой братом бутыли опохмелился бражкой, закусил малосольным огурчиком.

— Лады, брательник, идём, а то голавли спать лягут…

Взяли удочки, трёхлитровый бидончик бражки и на лодке поднялись до островка за перекатом. Место для рыбалки было наиболее удачно, здесь около камышей всегда водилась щука, заходили голавли и крупные окуни. Клёв был отличный. Вытащив по рыбине, рыбаки прикладывались к бидончику и потихоньку пьянели. Андрей прятал в спичечном коробке от жены заначку, утаённую десятку, так, без задней мысли, на чёрный день. За выпивкой совсем забыл про деньги, прикуривая самокрутку, встряхнул коробок, не услышав привычного спичечного шума, швырнул коробок в воду. Оба рыбака вскоре от брагульки совсем обалдели, языки развязались и вскоре они уже и о рыбалке позабыли, да и рыба от ихнего шума разбежалась по всей реке. Поклёвок больше не было, закончилась и бражка. Закрепив в лодке удочки, братья собрали наловленную рыбу и бросив лодку на островке, отправились до дому, благо на перекате было мелко. Тоня обоих незадачливых рыбаков уложила спать, а пока братья спали, сходила до Феди и Нины, затем сварили уху, а заодно и прикончили все имевшиеся припасы спиртного. Когда братья проснулись, опохмелиться было уже нечем. Головы начинали трещать при малейшем движении. Чуть позже зашёл Федя.

— Братки, там не осталось чего? Голова чего-то…

— Похоже, что ничего…

— Тонька пусть сходит, может продавщица в долг даст…

— Ну да, в долг, скажешь тоже, да она скорее удавится…

— А денег нет, вчерась последние деньги старьёвщику променял на обувку ребятишкам.

Тоня пришла с работы, возилась с горшками и тоже была не прочь остограмиться. Андрей вспомнил про заначку.

— Тоня, поищи в телогрейке, в коробке заначка должна быть…

Тоня обшарила все карманы, спичечного коробка как не бывало.

— Нет тут ничего…

Андрей, обхватив чугунную голову руками долго сидел, размышляя, но соображения не хватало. Потом сам снова проверил все карманы, коробка не было на самом деле. Анатолий всё это время наблюдал за безуспешными поисками, затем проговорил:

— Андрюха, ты не тот ли коробок ищещь, что вчера в воду скинул?

Андрей схватил брата за рукав.

— Точно! Ну-ка, братан, скорее! Может, не унесло далеко…

Лодка по — прежнему находилась на островке, бегом добрались до неё. На одной из удочек бился полудохлый, искусанный щукой, пескарь, бросили его в воду. На второй был приличный окунь. Столкнули лодку в воду, поддавшись течению, медленно плыли, всматриваясь в прибрежную траву. Уже за посёлком зоркий Толькин глаз заметил крутившийся в омутке спичечный коробок.

— Коробок! Давай вёсла…

Подплыли, схватили, открыли. Вот она, заначка, бумажка даже не намокла… Подплыли к берегу, привязали лодку к кустам, на перегон лодки терпения не хватало. В маг Андрею нельзя, как никак председатель колхоза. Рабочее время, что люди скажут… Толику тоже нельзя, Нинка ворчать начнёт.

— Лады, зайдём к Тоньке на птичник, сбегает, небось сама болеет…

Пришли.

— Выручай, мы тут без тебя управимся…

Тоня сходила до сельмага, отоварилась.

— Живём, братуха!

Красносёлка

Красный луг как всегда жил по своим, только ему понятным, законам. Рос потихоньку, увеличивался в размерах. В колхозе кукуруза прочно царствовала на полях, занимала лучшие земли, хотя и не вызревала, початки еле-еле достигали молочной спелости. В основном же кукурузная масса шла на силос и коровы ели её с большим удовольствием. Приходилось Андрею выпрашивать в леспромхозе всё новые и новые угодья, чтобы хоть как-то выправить растущие потребности колхоза в зерне и картофеле. Кукуруза начинала надоедать, потому что тянула экономику колхоза назад, не давала новых путей для развития. Кроме того, она прочно входила в быт, заменяя порой хлеб. Наверное, многие помнят вкус мамалыги… Не смотря ни на что, объём работ в колхозе неуклонно рос. Андрей, имея всего-то четыре класса образования, не мог уже полноценно управлять хозяйством, не смотря на увеличенный штат специалистов. На очередном заседании правления Андрей просил об освобождении. После долгих дебатов просьба его была удовлетворена. Отец его, Константин, любил вспоминать про украинские степи и реки, леса, города и сёла, очень любил родные места и часами мог рассказывать о станичной жизни, про снимаемые урожаи картофеля, свеклы, подсолнуха и кукурузы. Андрей родился и вырос на Урале, но, увлечённый рассказами отца, решил съездить на Украину. Отец и сам был бы не прочь съездить до родных краёв, побывать у могилки родных людей, но выбраться с хутора было мудрено. Скотину и пчёлок оставить было никак нельзя. Вот отец и порадовался решению сына.

Продали дом, живность, какую имели. Поехали. Впечатлений, хоть отбавляй! Виктор не отходил от окна вагона, смотрел на убегающие холмы, речушки и леса… Думал ли он о будущем или прошлом? Вряд ли. Ему просто было всё внове и всё интересно. В Москве были ночью и, видя ночные огни большого города, Виктор не понимал возбуждения родителей, говоривших что-то про столицу. Да и вообще, за всю длинную дорогу с Урала до Украины, он запомнил только надоедливую толкучку на вокзалах при пересадке, шум и гам разношёрстной толпы, носильшиков с номерками на груди, длинный мост через реку Волгу и далёкий теплоход на грязной воде, большие вокзальные часы с прыгающими через каждые пять минут стрелками в вокзале Киева, и долгие часы ожидания, казавшиеся бесконечными.

В Красносёлке встали на постой к одинокой старушке, от старости похожей на ведьму из всем известной сказки, тот же длинный крючковатый нос, седые космы волос, торчащие изо рта длинные жёлтые зубы, согнутая в пояснице спина, вечная клюка-подпорка в руках. Алевтина с первого дня невзлюбила старую и боялась её, а больше того, боялась за свою сестру Татьяну, которую старуха, шутя, хотела забрать себе… После этой неудачной шутки Аля уже больше не отходила от сестры, ожидая, пока старуха-ведьма не уляжется спать на своей скрипучей кровати. Андрей с Тоней не обратили внимания на странности в поведении дочери, им было не до этого, проблем возникло не мало, нужно было прописываться, искать работу… Между тем у Алевтины от постоянного нервного перенапряжения случился нервный припадок. В тот день дома, как обычно, никого не было. Оставались старуха да дети. Таня расплакалась, Аля никак не могла её успокоить. Хозяйка, бывшая где-то на дворе, зашла в дом, подошла к Татьяне и склонилась над нею, пытаясь определить, отчего она плачет. Испугавшись за сестру, Аля вцепилась зубами старухе в руку, кулачками и ногами била старую, пока та, опешив от неожиданности, не откинула взбесившуюся девчонку. Алевтина же так и не подпустила старую к сестре, хотя та и продолжала плакать. Всякий раз, когда старуха пыталась приблизиться к Тане, Алевтина с диким визгом кидалась на неё и колотила её, увёртываясь от старухиных рук. Бабка вынуждена была покинуть хату и ждать за пределами дома появления родителей. Алевтина была в истерике, ничего не могла сказать и лишь показывала на сестру и на старуху. Успокоить её не смогли, пришлось обращаться к врачу. Нервное потрясение было довольно сильным и требовало длительного лечения. Бабка отказала в дальнейшем проживании на квартире, она просто боялась возвращения из больницы бешеной девчонки, так и не поняв её поведения. С поисками жилья в станице было довольно туго, никто не хотел пускать на квартиру русичей-кацапов. Тоня как-то после очередных неудачных поисков квартиры, заговорила о этой проблеме у себя на работе, где работала временно, на её отчаяние откликнулась Лиза Дозморова, пригласила к себе домой.

— Вечером приходите к нам всей семьёй, хотя это и будет далековато, да ничего, переночуете. Поговорим, может вместе решим чего…

Этим же вечером Веснины отправились в гости. Хозяева исподтишка наблюдали за играющими детьми, а когда гости засобирались уходить, предложили:

— Ну вот что, Андрей и Тоня, семья у вас хорошая и дети дружные, нам это понравилось. Есть у нас свободная боковушка, можете занять хоть сейчас. Обживётесь, может чего и получше найдёте… Ты, Андрей, вроде упомянул, что кузнечить можешь, так нам на сахарном заводе второго кузнеца надо. Расчитывайся, где ты там сейчас, я для тебя место придержу. Зарплата приличная, опять же… Вещей-то много? На мотоцикле уместятся? Так вот Ивась и съездит, ну и что, что ночь. Старуха только рада будет.

На мотоцикле сгоняли до старой, она действительно не спала, собрали свои шмотки, уложили и закрепили на мотоцикле. Пристройка была не ахти какая, но печурка в ней была. Самое главное, что жить предстоит не на улице, на дворе лето, но скоро и осень нагрянет. Хозяева плату назначили символическую, а вскоре и вовсе отказались, когда подружились с квартирантами. Помимо всего ещё и помогали обживаться. С первого сентября Виктор пошёл в школу. Никак не мог привыкнуть к многоэтажной школе, терялся в длинных коридорах, вечно опаздывал на урок. И чем больше Виктор присматривался к новой школе, тем более вспоминал и думал о своей маленькой, но родной, Краснолужской школе. Он ни с кем не мог поделиться сокровенным и молча переживал разлуку. Родители, как могли, старались отвлечь ребятишек от раздумий, но и сами то и дело мысленно возвращались в родные края. Осень не баловала хорошей погодой, частые дожди и холодные ветра способствовали простудным заболеваниям. По сравнению с Уралом здесь было довольно тепло и ребятишки, забывая о наказах родителей, носились по улицам полураздетыми. Коренные же жители одевались чуть ли не в полушубки, боялись простуды. Результат не замедлил сказаться, простудилась и снова попала в больницу Алевтина, только вылечилась, заболела Татьяна…

На станичном рынке китайцы продавали самодельные игрушки, сделанные из лучины, очень дешёвые. Андрей иногда покупал такие детишкам, на большее вечно не хватало денег…

Русский язык в школе преподавался только раз в неделю, в остальной период общаться нужно было только на украинском. Виктор же ничего не понимал из разговора учителей, ничего не мог записать, разве что переписывал с доски то, что там было написано. Учителя же вообще не обращали на него никакого внимания, даже не подходили, чтобы проверить или объяснить материал доходчиво. Друзей среди одноклассников Виктор не обрёл, а в одиночку новый язык не освоишь. Одноклассники тоже, как и учителя, не обращали на него никакого внимания. Сидя на уроке Виктор внимательно слушал учителя и, ничегошеньки не понимал… За партой рядом с ним сидела девочка Олеся, дочка школьной врачихи. Ей стеснительный робкий парень нравился и она старалась помочь ему, подсказывала, переводила… Но нелепый случай развёл их и Виктор остался в полной изоляции. Виктор от перемены климата завшивел. При санитарном осмотре вшей обнаружили у него и у Олеси, довели до сведения родителей. Мать девочки развила бурную деятельность, чтобы развести детей и, хотя девочка не хотела расставаться с новым другом, её всё-таки перевели учиться в другую смену и теперь дети не могли общаться. В школу вызвали мать Виктора, долго с ней беседовали в учительской, вышла со слезами, забрала сына с занятий и ушла домой. Вечером Дозморов Ивась остриг Виктора наголо, со вшами было покончено. Одежду тоже прокипятили. Но сидеть с Виктором за одной партой желающих так и не нашлось.

Станичные пацаны обижали Виктора, обзывали кацапом, более сильные затевали драку, и Виктор ещё более полюбил одиночество. Придёт из школы, кое-как уроки сделает и поскорее на улицу. Неподалёку протекала по оврагу маленькая речушка-ручеёк, впадавшая в какую-то большую реку, название Виктор не запомнил. За оврагом тянулась затянутая акацией и сиренью бетонная стена станичного стадиона. Укрывшись в кустах, Виктор любил лежать в траве, наблюдая за футболистами или за бегущими по небу облаками. Выдумывал сказки про зверей и птиц, мечтал о возвращении на Красный луг. И просто засыпал… Здесь же познакомился со своим новым другом. Никита подошёл сам и присел около спящего Виктора, сорванной травинкой провёл по лицу. Виктор открыл глаза и чихнул, мгновенно приготовившись к драке, но незнакомый парень и не думал нападать. Дрыгая ногами, он катался по полянке, смеясь так заразительно, что Виктор тоже не смог удержаться.

— Ну и чудик ты! Впрочем, давай дружить, меня Никитой звать. Хочешь, покажу, где фашисты наших красноармейцев расстреливали, может и пулю удастся сковырнуть на память. У тебя ножик есть?

Идя по тропинке вдоль стены, наткнулись на ребят, сидевших у небольшого костерка и о чём-то тихо переговаривающихся. Хотели обойти их стороной за кустами, но они успели заметить.

— Смотри, ре, кацап идёт! Эй ты, дёргай сюда, бить будем! Ха-ха, запахло чем-то не хорошим… Э, да это он в штаны со страху наложил… Ха-ха, хо-хо! Ой, как страшно. И друга нашёл, такого же заморыша, как сам. Беги, ре, побьют нас! Ой-ой, как больно!

Виктор сжал кулаки, готовясь к драке, он знал, что бежать бесполезно, этим ещё больше только раздразнишь… Никита же деловито подошёл к сидевшим у костра, ударил самого здорового на вид, да так, что тот свалился в костёр. Остальные вскочили, но тут на помощь другу подоспел Виктор и не дал пацанам всем разом навалиться на Никиту. Драка закончилась полной победой друзей, видимо, у Никиты был большой опыт ведения таких боёв. Побеждённые потянулись к станице, вытирая рукавом разбитые носы. Никита пожал другу руку.

— А ты молодец, задали мы им, не скоро очухаются. А я сдрейфил было, думал забьют… Если б не ты, туго пришлось бы! Дружба навеки?

— Да!

Спустились в овраг к ручью, смыли следы драки. Никита тоже украинского языка не знал, в школе тоже учился кое-как. Приехали они несколько раньше Весниных, и он успел несколько освоиться уже со станичной жизнью. Приёмы рукопашного боя освоил от своего отчима, работавшего в системе КГБ. Видя приходящего каждый вечер с синяками парня, мать попросила отчима, чтобы занялся парнем, и тот за пару недель обучил парня основам рукопашного боя.

Никита, как признался он другу, даже и не хотел изучать хохляцкий язык, да и дружбы с местными тоже не находил. До поры до времени и ему от них доставалось крепко. Помимо всего он твёрдо решил уехать на Родину, только вот денег для этой цели было маловато, да и подрасти чуток не мешало бы, иначе из ментовки не вылезешь. Сказывают, свиное сало надо больше есть, вроде как помогает при росте? Мать Никиты Анфиса где-то на южном берегу приморья познакомилась с заезжим шабашником (под прикрытием), будучи там по профсоюзной путёвке. Поманил её новый бойфренд большими деньгами и красивой жизнью, одарил подарками, растаяла баба, поверила болтуну-ловеласу, бросила своего работягу мужа где-то в сибирских краях и, прихватив только несмышлёныша сына, сбежала тайком к хахалю. Никита хорошо запомнил место, где они счастливо жили, и не мог простить матери нового муженька, которого она заставляла звать отцом. В памяти Никиты сохранился большой, рубленый из лиственничных кряжей, дом, берёзки около дома, колодец с длинным журавлём и серая добродушная собака Дружок, лаявшая только на кошек, да и то только во время кошачьих свадеб, когда своим ором доставали… Новый отец не обижал пацана, но и не баловал, а если уж быть точным, то и вовсе не обращал на него внимания, пока мать не просила принять какие-то срочные меры по воспитанию. Тогда отчим брал свой кожаный офицерский ремень и пару раз в воспитательных целях проходился по попе пасынка, на этом воспитание заканчивалось. Такое воспитание приносило свои результаты. Парень рано привык к самостоятельности, научился защищаться от всяких нападок и был более похож на взрослого по своей рассудительности, хотя втайне по-прежнему оставался малышом, скучая по ласкам родного отца. Иногда хотелось ему, чтобы отчим Василь обратил на него внимание своё, пусть бы по своей собственной инициативе поругал, без указания матери, но… Мать иногда брала его школьный дневник, поругивала за двойки, но и ей было не до сына. Работала она где-то далеко на ферме дояркой, домой возвращалась уставшая и поздно. Так и жил себе парень, предоставленный самому себе. Мать с отчимом частенько выпивали, не стесняясь, занимались любовью при парне, а он помаленьку присваивал выпавшие из карманов деньги. Отныне Никита и Виктор поклялись друг другу в верности и теперь делились своими тайнами меж собой. Помимо всего их связывала и укрепляла тоска по Родине.

На Урал

Чужая сторонка, не матушка родная, не пригреет, не приласкает, мачехой злою прикинется… Дочурки часто болели, и Тоне приходилось много времени проводить с ними в больнице, из-за этого нигде на работах долго не задерживалась. Виктор, выросший среди природы, не болел. Лечащий врач говорил, что лучше всего вернуться на Родину, здесь для детей климат не подходящий. Но чтобы вернуться, нужны были не малые деньги, а их пока не было. Андреевой зарплаты хватало только, чтобы прикрыть самые неотложные нужды. Долгое время он числился учеником, лишь совсем недавно сдал на разряд специалиста кузнечного производства, и в новой должности ещё не получал зарплаты.

Благодаря объединению Никиты с Виктором и достойному отпору местным пацанам, те вынуждены были признать силу друзей, пошли на мировую. Теперь часто играли вместе, но до дружбы дело не доходило, по-прежнему Виктор и Никита доверяли только себе. Ребят же обыгрывали на деньги в чику, или в карты. Никита мастер был на эти дела, научил и Виктора. Местные ребята были азартны в играх на деньги и поэтому всегда проигрывали, что было на руку друзьям. Деньги откладывались в потай, на дорогу Никите. Друзья ни копейки не тратили на сладости и на игрушки, оба старались каждую копейку сберечь. В Рождество ходили с пацанами на колядки, пели псалмы, заранее выученные, выпрашивали подаяния. Принесли к Весниным целых два мешочка с подношениями. Никита свой отказался домой нести, родители всё равно выкинут… Снегу не было, шли дожди и после праздника Виктор сидел дома около тёплой печки. Пришёл Никита.

— Чего сидишь? Пойдём на поле, я дров разыскал, бери большой мешок, подсохнут будылья, за милое дело сгорят…

Быстренько собрались и отправились на поле, вернулись с набитыми до отказа корневищами кукурузы полными мешками, высыпали их в сенцах и снова отправились. По возвращении отправились на стадион на своё потайное местечко. Доставали спрятанную под стеной железную коробочку из-под чая, пересчитывали копившиеся там деньги, добавляли новые, рассматривали другие ценности, хранившиеся там же, как значки, расплющенные пули, солдатские пуговицы. Мечтали о возвращении на Родину, рассказывали о своих родных местах, вспоминали оставшихся там друзей.

В самый разгар майских праздников Никита бежал из дому. За зиму он вытянулся, стал выглядеть несколько старше своих лет, и в целом никаких особых подозрений не вызывал. Свидетельство о рождении давно находилось в коробочке, по подсчётам и денег должно было хватить. В последний раз друзья вместе подошли к тайнику. Никита погладил шершавую стену, смахнул украдкой от друга непрошеную слезу. Постояли молча, всё уже было обговорено не раз, даже адресами успели обменяться, хотя и в одностороннем порядке, ведь Никита не знал, куда едет… Никита подарил Виктору железную коробочку со значками и пулями. Виктор проводил друга до остановки рейсового автобуса до Винницы, оттуда друг поедет в Россию поездом. Напоследок друзья крепко, по-мужски обнялись.

— Пиши, как доедешь. А в случае чего приезжай на Красный луг, мы как братья…

— Прощай, друг!

— Может и свидимся ещё, адрес не теряй…

— Не потеряю… Пока никому про меня, разве что попозже, если мать сильно убиваться будет, хотя едва ли…

Никита заскочил в подошедший автобус, прижался к стеклу, ещё что-то говорил, но спазмы сжимали горло и Виктор не понимал друга, лишь согласно кивал головой. Ушёл автобус, увозя друга в полную неизвестность, пошёл домой и Виктор, опустив голову и сдерживая слёзы.

Видеть никого не хотелось и Виктор, прихватив мешок, подался на поле, собирать корневища-будылья подсолнуха, других дров найти было не возможно.

Родичей у отчима Никиты было предостаточно, а праздники продолжались, то исчезнувшего пацана хватились не сразу. Искать и не подумали, бывало уже не раз, что парень гостевал у кого-либо из гостеприимных родичей, и дома объявлялся через пару-другую недель. Прошло более месяца, прежде чем встревоженная мать Никиты пришла к Весниным. Виктор не выдал друга, не без основания считая, что если сразу искать не начали, то теперь и вовсе матери знать о сыне ничего не нужно. А тут ещё кто-то из пацанов подобрал на берегу большой реки кепку Никиты. Историю утраты кепки знал только Виктор, но и на этот раз не выдал секрета. Ещё осенью друзья ходили на берег реки, дул сильный ветер. Порывом ветра кепку сбросило в воду. Камнями друзья пытались подогнать кепку к берегу, обоим не хотелось лезть в холодную воду, но безрезультатно. В конце концов после прямого попадания камня в кепку, она затонула. Узнав о находке, Анфиса решила, что сын утонул, на том и успокоилась, правда, с помощью милиции и волонтёров попытались найти тело, но…

Виктору нравилось ходить на станичный рынок, рассматривать выставленные на продажу товары и продукты. Иногда его подзывал к себе продавец-китаец, угощал сладостями, одаривал игрушками, рассказывая при этом, что у него в Шанхае осталась жена и двое таких же сорванцов, по ним он очень скучает. Показывал семейное фото. Рассказывал о Китае, о том, как там люди живут.

Мать дома девчонкам из старых платьев шила трусики, понадобилась бельевая резинка и она, дав Виктору рубль, отправила его в магазинчик на рынке. Виктор окунулся в рыночную суету, на какое-то мгновение даже позабыв, зачем он тут. Встречные ребята звали на стадион, кому-то из них купили хороший футбольный мяч, и им не терпелось опробовать его в деле. Виктор зашёл в магазин, долго объяснял бестолковой продавщице, что ему требуется, та делала вид, что не понимает. В магазин забежал какой-то мужичок, быстро оценил ситуацию, выхватил у парня деньги, взял у продавщицы школьный ластик, стоимостью в одну копейку, сунул его в руки опешившему парню и был таков. В расстроенных чувствах возвращался Виктор домой. Мать ругать не стала, лишь тяжело вздохнула, как обычно, в доме была вечная запарка с деньгами.

Девятого мая на школьном дворе состоялся митинг, посвящённый защитникам Родины. Играл военный оркестр, дул холодный пронизывающий ветер, что-то говорил с трибуны военный комиссар, ёжились от холода стоявшие длинными рядами школьники. Говорившего было почти не слышно из-за шума оркестра и ребята не могли дождаться конца торжественной части, чтобы после разбежаться по тёплым домам. Цвела сирень, было её очень много, и назойливый запах её удушливо лез в нос, разноцветные шары взлетали в воздух и тут же повисали в кустах сирени, прижатые ветром. Было ничего не понятно, холодно и скучно, но уйти из колонны самостоятельно Виктор не мог и стоял до тех пор, пока к нему не подобралась Олеся.

— Давай сбежим? Пойдём на воинское кладбище, там ветра нет, и там похоронен мой дедушка. Во время войны в школе госпиталь был, дед раненый лежал в нём, его скрыто от немцев лечили. Кто-то выдал…

Взявшись за руки, ходили среди ровных рядков могил, помеченных лишь ржавым железным прутком с номерком вместо фамилий. Виктор думал о тех, кто безымянный лежал под этой землёй, кто они были, эти солдаты? С приходом немцев в Красносёлку школа была закрыта, открыли госпиталь. Возможно, что здесь покоятся останки фрицев… Может быть, где-то в архивах хранятся имена захороненных? Вот бы издать книгу Памяти! Всех убитых и похороненных в чужой земле наверняка ждут где-то родственники, друзья, хотя и прошло уже много лет. Люди должны знать правду. Нельзя давать людям справки «Пропал без вести.» А где захоронены те, что были расстреляны на территории стадиона? И вообще, для кого поёт оркестр, что-то говорит военком?.. Олеся говорила о чём-то без умолку, радуясь встрече с другом и возможности побыть с ним вдвоём. Он же не слушал её, думая о своём, механически подчиняясь ей, а она тащила его от одного ряда братских могил к другому и всё о чём-то щебетала, иногда прижимая его руку к своим губам и целуя её. Их разыскала мать девочки, схватила и потащила к расходившимся ребятам-школьникам. Олеся махала рукой Виктору и кричала, что никогда его не забудет. А Виктор ещё некоторое время стоял у памятника Неизвестному солдату, размышляя о человеческих судьбах. К нему подошла старушка учительница, жившая в овраге за школой в старенькой избушке-землянке, построенной видимо ещё до войны в откосе оврага.

— Пойдём ко мне, ботинки тебе дам, от сына остались, его в войну расстреляли за то, что в госпитале ведро картофельных очисток украл, голодно жили…

Старушка провела Виктора до своей землянки, вытирая слезящиеся глаза, оставила его на ветру, прошла к себе, долго не выходила. Виктор, окончательно продрогнув, собрался уже уходить, когда она соизволила выйти.

— Вот, возьми! Малость великоваты будут, ну газетку подложишь…

Старушка подала Виктору изрядно потрёпанные армейские кожаные ботинки арийского производства, скорее всего снятые по случаю с убитого солдата вермахта, размеров на десяток больше, чем нужно Виктору. Виктор выбрался из оврага, повертел в руках ботинки, представил себя в них, огляделся кругом и, с большим удовольствием запустил ботинки под куст сирени. Мать на его рассказ пожурила: — Надо было, сынок, домой принести, может отцу пригодились бы, на работу ходить…

Отец же думал по-другому. С получки купил сыну новые ботинки. К учёбе у Виктора тяги не наблюдалось, и с началом тёплых деньков он всё чаще пропускал занятия. Помимо всего уже точно было известно, что всё равно оставят на второй год. Теперь Виктор чаще вместо школы уходил к стене стадиона, насобирал множество старых автоматных гильз и разбитых пулек, обменивался ими со станичными ребятишками на сладости и на игрушки для сестёр. Когда приходили ребята, пробирались на стадион и, если не было на поле профессионалов, играли в футбол. В конце мая во время игр около мостика через овраг наткнулись на схрон с боеприпасами, оружием, консервами и одеждой. Схрон могли оставить и забыть как фашисты при отступлении, так и бандеровцы, хозяйничавшие долгое время, ещё и после войны. В схронке всё отлично сохранилось, ничего не подгнило и не испортилось. Виктор принёс отцу отличный костюм и ботинки, всё пришлось впору. Отец как-то упоминал, что вечером страшновато ходить зимой, так Виктор, помня об этом, принёс отцу пистолет. Отец отнёс оружие в местное отделение милиции, рассказал о схроне. Схрон окружили милицией, затем приехали солдаты-сапёры и всё вывезли.

Закончился учебный год, Виктор дома заявил, что больше не пойдёт в хохляцкую школу. А тут ещё от друга Никиты письмо пришло, писал друг о том, что после долгих скитаний всё же нашёл отца, и что встреча прошла бурно. Денег, собранных на дорогу друзьями, хватило только до Москвы, в Москве удалось выкрасть кошелёк у пьяного мужика. Этих денег хватило на проезд и питание до Тюмени, там вынужден был попрошайничать на вокзале, приворовывать на городском рынке, пока не попал в милицию. Жил в приёмнике-распределителе, пока искали отца. Отец приехал, привёз к себе домой. Дали телеграмму Анфисе, но она была в роддоме на сохранении, а Василь не счёл нужным ей сказать о воскресшем сыночке, а то чего доброго ринется за ним… С появлением же своего ребёнка о неродном вообще постарался забыть.

Веснины тоже решили вернуться на Урал, слишком уж негостеприимной оказалась чужая сторонка. Андрей отыскал братскую могилу Вари Бабиной, была она в центре станицы около кинотеатра, положил букет красных маков, благо цветов за станицей было много, словно крупные капли крови они покрывали степь. Говорят, что украинские степи обильно политы человеческой кровью и души убитых проросли ярко-красными маками по степным просторам, напоминая живущим о безвременно погибших. Почти всё лето собирались Веснины в дорогу, экономя на всём. Отец Андрея продал корову, быка, мёд и прислал денег. Видать, правду говорят, что где родился, там и сгодился… На чужой сторонушке счастья не сыщешь. И снова под перестук вагонных колёс мечтал Виктор о скорой встрече с Красным лугом, как придёт он к Друговым, что скажет Верочке…

Страшная находка