С капели
День начинается с капели.
И серость вымощенных улиц,
на целый год зимой взрослея,
висит за окнами, сутулясь.
Промозглый воздух на удачу
вздохнул вчерашним перегаром.
И если я сейчас заплачу,
мне не поверит город старый.
Не нужно мне его амбиций —
стать признанной столицей новой.
Стирает время взгляды, лица
и даже вечные основы,
боль и обиды свято помня.
Не попадая точно в ноты,
под музыку тихонько стонет
душа, смотря с тоской на фото.
Мелодию простую делят
разбросанные снегом лужи.
Год начинается с капели
и мысли, что ты здесь не нужен.
Краски
Песню на слове прервав, замечаю,
что пропустила, когда шла по следу.
Чёрную краску я с белой смешаю,
чтобы не портила синее небо.
Тронул январь лёгким инеем холст.
Небо рвалось и дождями стучало.
Даже не помню, когда сорвалось
сердце на крик, а потом замолчало.
Серую краску готовит февраль,
быстро разбавить её будет сложно.
Там, где маячит и мается даль,
тихо светлеет рассвет осторожный.
Песню на слове прервав, замечаю,
что пропустила, когда шла по следу.
Чёрную краску я белой стираю,
чтоб не мешала раскрашивать небо.
Музыка звучит
А музыка сквозь толщу лет
звучит, звучит, не прекращаясь,
в уме словами отражаясь,
как будто не было и нет
смертей на остром вираже
и потерявшегося смысла.
Смотри — луна в окне повисла
в своём небесном неглиже.
И двигает валторны Григ,
слышны повсюду фуги Баха,
а Гендель рук волшебным взмахом
длит упоенья сладкий миг,
в котором плавится душа,
и медленно плывут из залы
в привычном ритме тихо пары
под музыку через века.
Зритель
Нахохлился в окне январь.
Обледенели все дороги.
Ступила вечность-пономарь
в заиндевелые чертоги.
И нет ни радости, ни сил.
Жизнь проиграла эту битву,
когда колючий ветер бил
в лицо, крича свою молитву.
Устали краски рисовать,
устали травы пряно пахнуть.
Стихов ненужная тетрадь
на память мне осталась чахнуть.
А где-то куклой заводной
в погоне личностных открытий
играет жизнь. И боже мой,
смеётся, сидя в зале, зритель!
От ветки на ветку
Я скучаю ещё, но век стужи недолог.
Среди дней остывающих каждою клеткой
буду слушать в тиши твой серебряный голос,
что как птица, порхает от ветки на ветку.
А потом не смогу, мне не хватит усилий,
крыльев тоже не хватит, они под запретом.
Я смотрю, как в окне, где пейзажи застыли,
снег ложится на землю берёзовым светом.
Всё спокойно, и только душа на пределе,
но не вырваться ей на свободу до срока.
Спать она под рыдания ляжет метели,
чтобы не было так в темноте одиноко.
Хорошо, что зима. Летом было бы хуже
засыпать ей, когда всё заполнено светом,
да и осенью весь отражается в лужах
разноцветный костёр уходящего лета.
Я скучаю ещё, но век стужи недолог.
Среди дней согревающих каждою клеткой
я забуду в тиши твой серебряный голос,
что как птица, порхает от ветки на ветку.
Памяти Бродского
Врачует время втихаря,
в блокноте даты помечая,
незримо в память превращая
недельный ход календаря.
А сердце, маленький изгой,
окно захлопывает туже
и кружит, постоянно кружит
в той стороне, где путь домой,
где жизнь, как звёзды с эполет,
надежду яростно срывает,
и постепенно исчезает
возможность изменить сюжет.
Но чудом под метельный бой
из Александровского сада,
как будто это так и надо,
плывёт кораблик золотой.
Как будто не было и нет
ни этих лет, ни этой грусти,
и не давила сверху люстра,
пытаясь увести от бед,
когда звезда на потолке,
согласно правилам сгоранья,
не для желанья, в наказанье,
слезой сбегала по щеке.
Поможет страхи одолеть
судьбой назначенная данность,
где всё живое — только вещь,
а мир — одна большая странность.
И боль, как следствие потерь,
меняет постепенно звучность,
вползая незаметно в щель,
захлопнув дверь на всякий случай,
где ни жилец, и ни мертвец,
а словно бы посредник местный,
когда-то позабывший здесь
свою, не спетую им, песню.
Витражи
Мир спит уже, ему до фонаря.
А на стекле трепещет, замирая,
любовь чужая и судьба чужая,
своё тепло жалея для меня.
И времени волнуются пажи.
Сегодня им уже не до азарта,
когда они рисуют витражи
моей судьбы от финиша до старта.
И ничего нельзя им упустить.
Как было просто с самого начала,
когда смеялась маленькая жизнь
и сложностей вокруг не замечала.
Но вот она умчалась, вдаль спеша,
мне ничего на память не оставив,
и я стою одна у витража,
пытаясь зря портрет её составить.
Ушла и молодость моя, сказав: «Держись», —
меня однажды утром больно ранив,
и взрослая не торопилась жизнь,
но что случилось, не могла исправить.
Вот у последнего стою я витража,
где на стекле трепещет, замирая,
любовь чужая и судьба чужая,
и нет уже здесь места для меня.
Банты
Позабытый расклад завтра новой игрой
ляжет, словно у школьницы банты.
И слегка погрустнев, мы вернёмся домой
я — одним, ты — другим оккупантом.
Будет новый герой возводить города,
поднимать неподъёмные рифмы,
и возникнут стихи, и напишут слова
на заборе, как в прошлое письма.
Это будет потом, а пока, а пока
раскрываются губы в азарте,
и приходят на ум мне из лучшего сна
те места, что не видно на карте.
И уже запредельно холодной зимой
от тепла расплываются лица,
словно скоро на свет, наш нарушив покой,
в утешение кто-то родится.
Силуэт
Переходных мыслей круговерть.
Снег ещё скрипит под сапогами,
но уже разбужена на треть
жизнь, не зная, что же делать с нами.
Ощутив холодное стекло
лбом, я слышу, как течёт капелью
талая вода, неся тепло
прямо в душу, а потом на землю.
Из небытия встаёт рассвет
светлых дней, вчера что потеряли.
Снова вижу чёткий силуэт,
собранный из света и печали.
Лечит Моцарт
Невзрачным тающим снежком
в немыслимом порядке
под хриплый ветра патефон
весна играет в прятки.
Но лечит Моцарт, лечит Брамс,
из сердца все занозы
вытаскивает месяц март,
наперекор прогнозам.
И бывший временный кураж
сменяется занудством,
из чувства делая мираж,
а из стихов — искусство.
Зверушка
Развесил занавески ветер
из серых облаков. Уныл
пейзаж весенний. Пуст и светел,
качнулся день и вновь застыл.
Дневную эстафету вечер,
приняв, задумался в тиши,
прикрыв берёзок голых плечи
в усладу собственной души.
Убогой маленькой зверушкой
свернулся март к моим ногам,
смяв неудобную подушку,
размазав слёзы по щекам.
Весна
1.
Обледенели наши души.
Любовь объяла льдом зима.
Но выбралась она наружу,
чтоб снова мир свести с ума.
И вместо прежней непогоды
в твои весёлые зрачки
льют нежность солнечные своды
сквозь неба синие очки.
И радостно капелью звонкой
любовь приветствует весна,
как мама малого ребёнка,
что пробудился ото сна.
Хоть снежные ещё опушки
на ветках, словно колыбель,
качает ветер вездесущий,
торопится весна скорей
прижать к себе и приголубить,
ненужный страх в душе убрать
и поцелуем прямо в губы
дрожь непонятную унять.
2.
Мартовский снег, как нелепица,
тратит заряды последние.
Солнечный диск к ветке лепится,
схожей с рогами троллейбуса.
Жмётся зима вдоль проталины
и безнадёжно, изранено
кучкою снежной расплавленной
срок доживает подавлено.
Смотрит в окно недоверчиво
небо с прожилками синими,
бросив берёзкам на плечики
шарфики, сотканы инеем.
Лужи волнуются реками,
лаской весенней согретые.
Яркими дышит приметами
утро в минуты рассветные.
Даль серой тучей туманится,
синь закрывая небесную.
Клён бьёт поклоны, старается,
кланяясь ветру мятежному.
3.
Утро слито из света,
из лучей предрассветных,
из небесного цвета,
из надежды последней.
Жмутся жухлые травы,
из невзгод стойко выжив,
и задвинуты ставни,
не цветут ещё вишни.
И застыла, смущаясь,
на дороге берёза,
от прохожих скрывая
оголённый свой остов.
Но беременны почки,
испаряется холод,
и мгновенно разносит
ветер птиц робкий голос.
Их напевы, вмиг тая,
бороздят поднебесье,
где в хор общий вступая,
и моя слышна песня.
Солнца шар
Наполненная музыкой и светом
в окно глядится полночь, сна не зная,
и вместе с ней в обнимку ждут рассвета
весна, любовь, печаль не замечая.
А вместе с ней грохочут где-то громы,
никак не прекращаются раскаты.
На небе солнца шар как перевёрнут.
Не все с войны придут домой солдаты.
И кто-то у калитки одиноко
вздохнёт и захлебнётся горем вязким.
А в небе шар, всё так же перевёрнут,
из жёлтого вдруг станет ало-красным.
Переключатель
В чужую жизнь влезать, до рвоты
душевный скарб перебирать,
кого-то ждать, любить кого-то,
о ком хотелось бы мечтать —
пустое дело. Греет тело
луч солнечный в погожий день.
А мне ещё не надоело
сегодня жить. Кому не лень
меняет мой переключатель
от шторма на всеобщий штиль,
и я, поэтов собиратель,
стихи тащу с собой в постель.
Кого ещё тащить — не знаю.
Весна бушует через край.
А я всё строки помечаю,
что гений как-то написал:
«Я вас любил, любовь, быть может…»
Высокий смысл, высокий стиль.
Весна и манит, и тревожит
тех, кто ни разу не любил.
По памяти улиц
До одури странный тот день, свою стать
легко утопив в произвольном угаре,
на ушко шепнул, что придётся опять
купаться, как в омуте, в этом кошмаре,
где сутолок прорва. Была не была —
возьму и попробую брагу хмельную,
где ветер, как конь, закусив удила,
всё скачет и скачет по памяти улиц.
Вот он то обнимет, то вдруг оттолкнëт.
Ну что тут поделаешь с этим безумцем!
Уже наблюдает за нами народ,
а он, не стесняясь, целует, целует.
Строчки
Исписались, отстрочили строчки,
век, такой как есть, любя-кляня.
Опадают с дерева листочки,
волосы седеют у меня.
Где-то погибает жизнь с разбега,
где-то новости трагедией трещат.
Ну а где-то, прямо из-под снега,
первые подснежники глядят.
Сладостно-тоскливо ноет сердце,
от сопротивления устав,
в мир любви открыв нежданно дверцу,
и себя найдя там, потеряв.
Всё волнует: сосны вековые,
облачных волос на небе прядь.
И опять тревожные, живые
рвутся строчки, падая в тетрадь.
Крылья бабочек
В чужой ослепительной власти
растает сомнения миг.
Не мною придумано счастье,
что делит судьбу на двоих.
День тянется к ночи. Спокоен
таинственный чувственный зов.
И бабочки сладостным роем
стремятся в пучину костров.
А их опалённые крылья,
подхвачены ветром, летят
и падают вниз без усилья
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.