Бесплатный фрагмент - Косяки начинающих психоконсультантов

Предисловие

Всегда мечтала о книге, в которой психотерапевты не хвалились бы своими достижениями, а рассказали откровенно, как они облажались и как после этого выжили. Нельзя сказать, что таких признаний нет вообще. Иногда великие делятся косяками, вселяя в начинающих психотерапевтов надежду, что и у тех не все пропало. Так, Ирвин Ялом описывает промахи, правда, от лица лирического героя в своих то ли художественных, то ли популярно-психологических произведениях, но все равно спасибо ему за это. Милтон Эриксон с высоты своей гениальности тоже, посмеиваясь, рассказывает, как то один, то другой пациент пытались его облапошить, хотя и чаще всего безуспешно. Прекрасны автобиографические заметки Якоба Морено, явившего миру психодраму не раньше не позже, а 1 апреля, в День дурака, когда его освистали за то, за что позже канонизировали как родоначальника метода. Опять же Фрэнк Фарелли, начавший карьеру провокативного психотерапевта с расстегнутой ширинки…

На примерах этих и других известных людей вы можете убедиться сами, что за одного битого двух небитых дают. Лично я на занятиях по психоконсультированию за каждую ошибку выдаю студентам звездочку и набравшему максимальное количество ставлю на экзамене автоматом пятерку. Чем больше вы накосячите, тем у вас круче будет «опыт, сын ошибок трудных». Вот почему мне показалась ценной идея собрать все психотерапевтические ошибки под одну обложку. Я на полном серьезе считаю, что такая книга нужна, и нужна, прежде всего, начинающим специалистам в области психологического консультирования. Я обучаю студентов факультета психологии второго высшего образования более четверти века и все это время наблюдаю в их профессиональном становлении одну и ту же динамику. Они совершают одинаковые ошибки, которые можно назвать цепью инициаций, каждая из которых поднимает психолога на очередную ступеньку мастерства.

Поэтому, не дожидаясь, пока кто-то напишет эту книгу, я написала ее сама как своеобразный учебник по консультированию. Отчасти в ее основу лег мой курс, который я читаю все эти годы студентам. «Читаю» — неточное слово, потому что оно используется в академическом подходе, а мой курс организован интерактивно. Я считаю, психологическому консультированию невозможно обучить теоретически. Единственный эффективный путь, мне известный, — это вылечиться самому и понять, как ты это сделал. К чему я это говорю? К тому, что книга — теория, мертвый продукт, порожденный живыми ситуациями, которые прожила и осмыслила я сама и мои коллеги. Вы прочтете о них, но это нисколько не освободит вас от вашего собственного опыта, не подстелет соломки. Вы будете падать, ушибаться, подниматься и, потирая ушиб, вспоминать написанное в этой книге и восклицать: «Так вот он какой, северный олень!»

Я собирала материал для учебника по консультированию долгие годы, и долгие годы никак не могла структурировать материал. Этот неуловимый предмет голографичен, в каждом его осколке проглядывает целое. Те, кто до меня пытался писать подобные книги, думаю, споткнулся о то же самое препятствие. Недаром Дмитрий Соколов назвал свою книгу «Лоскутное одеяло», а Екатерина Михайлова — «Пустяки психологии». Надорвавшись от непреодолимых потуг разродиться чем-то фундаментальным, я оставила эти попытки и позволила себе просто получать удовольствие от написания текста, вспоминая юность. Те благословенные времена, когда я с энтузиазмом шла в психологическую консультацию, как Одиссей в свое полное приключений плавание, как Робинзон — в обживание необитаемого острова, как Сталкер из одноименного фильма Тарковского — в Зону, как герой волшебных сказок — туда не знаю куда, чтобы найти то не знаю что.

В контексте этой книги я использую слова «психотерапевт» и «психоконсультант» как синонимы, подразумевая под ними людей, работающих с проблемами в области человеческих взаимоотношений, а не представителей медицинской психотерапии. Также я не описываю какой-то конкретный подход, а стараюсь брать для иллюстраций примеры, отражающие неспецифические навыки психологического консультирования, общие для всех гуманистически ориентированных подходов.

Любите ли вы практическую психологию так, как люблю ее я? Тогда пусть вам сопутствует вдохновение.

Глава 1. Как мы ими становимся

Никогда не признаюсь

Мы лечим других людей с помощью своих собственных ран… Та проницательность, которая приходит к нам благодаря собственной борьбе с нашими проблемами, и приводит нас к тому, чтобы мы развили эмпатию и креативность по отношению к другим… и сострадание.

Ролло Мэй «Раненый целитель»

Я никогда не признаюсь незнакомым людям, кто я по профессии, а вы? Если вы допускали эту оплошность, ну, там, где-нибудь в купе поезда, то от вас либо шарахались, как от прокаженного, либо просили совета («Вот вы мне как психолог скажите…»), либо насмехались, обвиняя в шарлатанстве-сектанстве-разгонянии облаков. К счастью, у меня есть еще одна профессия, первая, и мне не приходится лгать, отвечая на вопрос, кем я работаю: преподаватель.

Мне казалось, что психологом я стала случайно. Как-то я взмолилась, куда бы уйти из школы, в которой в должности учителя-словесника после педвуза оттрубила семь лет. Это было августовским утром, когда закончился двухмесячный преподавательский отпуск и надо было снова идти заниматься абсурдом: ставить детям оценки, зевать на педсоветах и проверять в тетрадях одни и те же ошибки до тех пор, пока сама уже не начнешь переправлять правильные гласные на неправильные. По радио передавали: «Швейной фабрике „Северянка“ требуются швеи-мотористки». Почему нет? Из двух зол швейная фабрика — меньшее. Но в то достопамятное утро я все-таки выбрала школу.

На входе завуч остановила меня вопросом:

— Хочешь год не работать, а деньги получать?

— Канэшна хачу!

— Тут у нас ввели ставку школьного психолога… Приказ РОНО — от каждой школы отправить по одному учителю на обучение с отрывом от производства на год…

— А ты чего такая добрая, сама не идешь?

— Да предложили-то как раз мне… А оно мне надо?

— А мне — надо!!!

Так я попала не в швеи-мотористки, а в психологи, хотя в том и другом разбиралась одинаково, то есть никак. Шел 1989 год, начало «лихих девяностых», когда педагогам по нескольку месяцев не платили зарплату, в магазинах не было продуктов, водка продавалась по талонам, и повсеместно отрубали отопление и электричество. Это была пора экономических пирамид, ваучеров, денежных реформ. Я досрочно расторгла три страховки под стенания страхового агента, пророчащего нищету, и не прогадала: мои родители тогда же вмиг потеряли все сбережения, накопленные за жизнь. А я продержалась на деньги от расторгнутых страховок до конца своего годичного обучения, за которое, естественно, не заплатили.

Своя стая

Каждое утро, просыпаясь, я внезапно вспоминала, что мне не надо идти в школу, и на всех парусах неслась в НГУ на занятия. Психология распаковала для меня совершенно новый мир, по сравнению с которым так называемая реальная жизнь выглядела плоской картонной декорацией. Интересовало только одно: как устроены психические процессы, скрытые от обыденного сознания: сновидения, синхронии, пласты человеческих трансакций. Хотелось бесконечно применять полученные знания и навыки, тренируясь на своих знакомых. Но те, поначалу заинтригованные экзотической информацией, вскоре стали сторониться.

Я попала в первый набор, который послужил экспериментальной площадкой для обкатки новой учебной программы. В эпоху повального дефицита у нас был единственный иностранный учебник — «Теории личности» Фрейгера и Фейдимена, отпечатанный на ротапринте. Наша группа из тринадцати человек расчленила его на главы и обменивалась по цепочке, чтобы за день прочесть свою часть и передать другому. Постоянно случались сбои в расписании, и когда во время занятия по аутотренингу в аудиторию по звонку врывались студенты, ведущему только и оставалось, что произнести: «Каждый посторонний звук погружает вас в сон все глубже…»

В общем, это было время моей юности, и я вспоминаю его через розовый фильтр, пропускающий в сознание только радостные или смешные моменты. Помню, что по средам занятия были не с утра, а с обеда, и каждую среду я забывала об этом, приезжая к десяти часам — так мне здесь было хорошо. Лес, окружающий здание НГУ, полыхал красками осени. Зимой корпуса университета тонули в сугробах, и, выходя с занятий в морозную ночь, я выдыхала клубы пара, чтобы полюбоваться на расплывающиеся пятна света фонарей. Эти картинки — метафоры моего душевного состояния в тот год. Я, наконец, была среди своих, где не нужно было притворяться. Здесь, напротив, было первое и единственное в моей жизни место, где поощрялось быть самим собой.

Так вот, как я уже сказала, мне это счастливое разрешение моей проблемы — смены профессии — тогда казалось случайностью. Сейчас, имея за плечами психологический факультет, кандидатскую степень и стаж преподавателя психологии длиной более четверти века, я знаю, что случайностей не бывает. Я оказалась в этой профессии, потому что здесь нашла свою стаю. Это были точно такие же, как и я, люди — нуждающиеся в поддержке, не выносящие критики и оценок, стремящиеся к свободе самовыражения. Мне и в голову не приходило, что я пришла сюда за помощью себе.

Вряд ли кто-то способен

Возможно, кто-то заблуждается на этот счет и сейчас будет фрустрирован, но должна сообщить, что мотивация, приводящая человека в помогающую профессию, — бессознательное стремление разрешить собственные проблемы. Автор книги «Драма одаренного ребенка» Алис Миллер называет вещи своими именами: «Вряд ли кто-то, чье детство протекало в совершенно иных условиях, был бы способен потратить целый день на выяснение того, что у постороннего человека происходит в бессознательном. Пережитое душевное расстройство побуждает человека удовлетворять неудовлетворенную потребность, помогая другим людям».

Иными словами, для того, чтобы стать психотерапевтом, нужно иметь детство, полное проблем. Знание о них вытеснено в сферу бессознательного. Вот что это значит: отношения в вашей родительской семье строились по типу ролевого треугольника: жертва, обвинитель, спасатель. От вас, ребенка, ожидалось поведение спасателя. И вы очень рано начали выполнять эту роль, помогая родителям поддерживать репутацию благополучной семьи в глазах окружающих: ухаживали за своими младшими братьями и сестрами; хорошо учились; за что бы ни брались, все у вас получалось; вы легко добивались успеха. Однако, выросши, вы стали подвержены депрессиям, часто испытываете чувство душевной пустоты и самоотчуждения, а также ощущение полной бессмысленности вашей жизни. В ситуациях, когда вы не можете соответствовать идеальным представлениям о том, каким вы должны быть, вас мучают страхи, чувство вины и стыда.

Из вас получился психолог, потому что, не получив заботы и уважения со стороны своих родителей, вы компенсировали это тем, что сами выросли заботливым и внимательным. Чтобы выжить в дисфункциональной семье, вы стали очень сензитивным, развили в себе способность к самоанализу, научились сравнительно легко проникать в души других людей. Тип отношений с родителями «жертва-обвинитель-спасатель» наложил отпечаток на всю вашу дальнейшую судьбу, и вы чувствуете себя в привычной атмосфере, когда оказываете помощь другим людям.

Шрамы и раны

Разумеется, абитуриенты, поступающие на психфак, не осознают своей глубинной мотивации. Проводя собеседования с будущими студентами второго высшего психологического образования, я задаю из раза в раз, из года в год один и тот же вопрос: «Почему вы выбрали профессию психолога?» И получаю стандартный ответ: «Я всю жизнь помогаю людям, даю им советы. Друзья говорят мне, что я уже готовый психолог, только без диплома. Вот и пришла/пришел получить диплом». Нет, друзья, вы, как и я, прежде всего пришли помочь себе. И если вы этого не сделаете, то не сможете помочь и другим.

Мешают ли нам эффективно работать наши проблемы? Да, мешают, если они не осознаны. И помогают, если осознаны и мы постоянно работаем с ними с собственным психотерапевтом. Я перевидала много так называемых дипломированных психологов, которые отсидели в качестве пассивных наблюдателей долгосрочные обучающие курсы по разным подходам в психоконсультировании. Если человек не делал своих собственных сессий, если он не корчился от душевной боли, оплакивая свои детские травмы, то его раны не зажили, а просто скрыты повязками. Как сказал гештальтист Даниил Хломов, встреча терапевта и клиента — это встреча двух уродов, у одного шрамы, у другого раны. И это важное (если не основное) отличие психолога от клиента.

«Получается, что самое счастливое детство было у сталеваров, агрономов и физиков-ядерщиков?» — спрашивают меня студенты. Нет, отвечаю я, получается, что психологи — это люди, дерзнувшие вывести свои подавленные чувства на свет Божий, осознать, оплакать их и тем самым исцелиться, а потом помогать другим людям делать это же самое.

Глава 2. Инициация

Культурный шок

Получив диплом психолога, я сначала не поняла, как им распорядиться. Поэтому как была преподавателем, так и осталась, только к русскому языку и литературе добавился новый предмет — психология развития. Мне доверили ее читать на факультете психологии НГУ, который я только что окончила сама, потому что за моими плечами был опыт работы с детьми. Я читала лекции студентам и не видела другой сферы применения полученных знаний.

Впервые я поняла, для чего нужна практическая психология, только познакомившись с работой Нифонта Долгополова. Он приехал к нам из Москвы провести демонстрационную трехдневку по гештальт терапии, чтобы на ее основе открыть в Новосибирске долгосрочную образовательную программу. Эти три дня перевернули мое сознание.

То, что он делал в группе, не вписывалось в рамки моего ментального опыта. Снаружи это выглядело так, что тридцать человек неподвижно сидят в кругу на стульях и разговаривают. Но при этом внутри меня было ощущение, что я проживаю жизнь сконцентрированно и настолько полно, что это не с чем сравнить. Так, как разговаривают участники терапевтической группы — больше не разговаривает никто и нигде. Нифонт задавал вопросы, на вид простые и очевидные, но, благодаря им, в душе происходили невероятные инсайты. Его наблюдательность вызывала у меня культурный шок, в зеркале его обратной связи я узнавала себя, и ничего интереснее до сих пор в моей жизни не происходило.

Два диалога

Приведу пару самых рядовых коротких диалогов (а их было бесконечное множество, именно они и составляют суть группового процесса), чтобы дать представление о том, что это такое. Я их хорошо запомнила, потому что на той группе впервые услышала терапевтическую беседу и была сражена таким способом осмысления мира.

Диалог первый.

Я: Губы обветрили, стали шершавые.

Нифонт: И чем тебе это мешает?

Я: Ну, как… Помаду все время приходится поправлять, потому что кожа отслаивается.

Нифонт: И тебе помады, что ли, жалко? Это про скупость, что ли?

Диалог второй.

Нифонт: Мысленно посади на стул маму и поговори с ней.

Я (сидя на одном стуле и поправляя второй стул перед собой ногами): Не знаю, что сказать…

Нифонт: Что с тобой сейчас происходит?

Я: Поправляю стул.

Нифонт: Зачем?

Я: Чтобы стоял ровно. Чтобы швы на сиденье были параллельны.

Нифонт: Хочешь выровнять маму, чтобы отвечала твоим ожиданиям?

С отвисшей челюстью во все глаза я следила за работой мастера, пытаясь уловить, как он это делает. Я и мечтать не смела научиться разговаривать так же, да это тогда и не нужно было. Хотелось просто находиться в этом трансе, потому что его работа позволяла видеть суть вещей. Мир становился упорядоченным, осмысленным, осознанным. И это было совершенно новое для меня качество жизни!

Сейчас я понимаю и могу объяснить, как «устроены» терапевтические диалоги. Они как бы двухслойные. Представьте себе дробь, в числителе которой содержание речи, а в знаменателе — процесс взаимодействия. То, что мы слышим, — содержание высказывания: «Поправляю стул. Чтобы стоял ровно. Чтобы швы на сиденье были параллельны». Оно кажется бессмысленным до тех пор, пока мы не учтем контекст — то есть какой свет проливает это высказывание на взаимодействие с другим человеком. Если клиент делает ЭТО со стулом, то бессознательно он делает ЭТО ЖЕ САМОЕ с людьми: поправляет согласно своим ожиданиям, чтоб «стояли ровно».

Данный аспект высказывания называется метакоммуникационным, и цель терапии — сфокусироваться именно на нем, прочитать метасообщение бессознательных действий клиента. Если клиент поймет, что он бессознательно делает с людьми, он может поменять установку и изменить свое взаимодействие. Например, в данном случае клиент обнаружит, что люди не стулья, они свободны и не должны оправдывать его ожидания. Стало быть, вместо раздражения на непредсказуемость людей следует научиться уважению к их свободе. Именно с этим атрибутом самосознания к нему придет и собственная свобода от ожиданий социума.

Психотерапия делает жизнь интереснее

Где-то у Джеймса Холлиса я прочла, что психотерапия не излечивает человека, но делает жизнь интереснее. Это истинная правда, нет ничего скучнее линейного хода событий, и стоит ли вообще жить, если убрать из нашего человеческого бытия нуминозный аспект, ту самую тайну, которая пронизывает каждое мгновение нашего существования? Разве не ради этого проживания тайны младшие подростки ночью в темноте палаты летнего лагеря рассказывают друг другу страшилки? И гроб на колесиках, и летающая простыня — такая же полноценная часть их жизни, как и утренняя зарядка, и овсяная каша на завтрак. Но зарядка и завтрак нужны для поддержания жизни в теле, а гроб и простыня из волшебной сказки — это пища для души, вызывающая в ней священный сладостный ужас, столь же невыносимый, сколь и желанный.

Примерно так же ощущала я себя в нашей гештальтистской группе, переживая гамму чувств, которые где-то дремали, подавленные из-за привычки соответствовать социальным нормам. И теперь я была подобна художнику, всю жизнь рисовавшему черной и белой красками и вдруг получившему в свое владение весь спектр радуги и даже с оттенками и полутонами.

Это не мое!

И все-таки я не осталась учиться в этой группе. Было так: под занавес Нифонт предложил показать терапевтическую сессию, «что-нибудь простенькое». Вышла женщина с действительно простым, банальным запросом: что-то там про потерянный вкус к жизни. Не помню, как это развивалось, но уже через несколько минут женщина орала во весь голос, попеременно находясь то в роли рожающей матери, то новорожденного ребенка, не могущего появиться на свет, а участники группы в перепуге искали пятый угол. Одна держала своим телом две половинки двери, чтобы в нее не вломились напиравшие снаружи посторонние люди, услышавшие вопли и спешащие на помощь; другие совали клиентке кто платок, кто воду. Лично я забилась в угол, закрыла руками уши и зажмурила глаза…

Когда все смолкло, Нифонт обратился к участникам с предложением позаботиться о себе и поделиться чувствами. Среди растерянного молчания кто-то спросил:

— Ты сам-то как?

— Спасибо за вопрос!

И эта реплика разрядила обстановку. Тем не менее, в перерыве участники пошли кто покурить, кто выпить коньяку — мы еще не знали тогда, как можно по-другому канализировать сильные чувства. После перерыва Нифонт открыто и прямо обратился к нам с предложением высказать свои намерения: будем мы продолжать учиться методу в этой группе в ближайшие три года или хотим закончить на этом, получив трехдневный опыт.

Мне понравился его тон, но было так страшно и непривычно открыто сказать «нет», весь мой опыт предшествующих отношений учил другому: спрятаться и не светиться, а если отвечать, то уклончиво. Что-то такое я проблеяла типа «не знаю» или «подумаю», а про себя твердо решила: оно мне надо?! Пусть другие копаются в грязном белье клиентских проблем, это не мое! На этом и кончилось.

Последний вагон

Но у провидения были на меня иные планы. Воскресным июньским днем, возвращаясь с пляжа и идя мимо университета, я увидела мою родную группу, чуть ли не в полном составе бредущую на обед по направлению к столовой. Я расцвела в улыбке, но они прошли сквозь меня, даже не заметив! Я глазам не могла поверить: не заметить меня?! Что могло их так глубоко захватить, что окружающая действительность перестала для них существовать? Остановив одного из них, я буквально допросила, откуда он, такой зомбированный, идет? И оказалось, что с той самой группы, которую я покинула.

Надо ли говорить, что на следующую трехдневку я пришла с намерением узнать, что же там такого, что привлекательнее пляжа в погожий летний выходной. Я запрыгнула в последний вагон, и это было лучшее, что со мной случилось.

Теперь будет по-другому

Зимнее утро, я спешу на тренинг. Задерживаюсь около цветочного киоска: через замерзшее стекло виден букет желтых хризантем. Не знаю, зачем, но я его беру, попросив продавщицу хорошенько укутать в три слоя газеты.

Проскальзываю в двери аудитории, где идет второй день гештальт группы. На мне офисный черный костюм по моде 90-х: жакет с баской, юбка-карандаш, туфли на каблуках-рюмках. На лице макияж.

Сейчас бы мне не пришло в голову явиться в таком виде на тренинг. Из одежды больше бы подошли джинсы-бойфренды, футболка и поверх нее толстовка или просторная хлопчатобумажная рубаха навыпуск. Краситься бессмысленно — во время плача макияж будет стекать черными слезами. Но я не собиралась в тот день плакать. Я схитрила и опоздала почти на час, втайне надеясь, что утренний круг завершится, и я отсижусь наблюдателем.

Не тут-то было. Нифонт видит меня насквозь и говорит:

— Решила затаиться?

— Нет, просто нечаянно опоздала. У меня сегодня нет запроса!

— Да, мне кажется, ты вообще никогда не выйдешь клиентом.

— Это я-то не выйду?!

Вот так он взял меня на обыкновенное примитивное «слабо», а я повелась.

Нифонт долго устанавливает на треножник видеокамеру — огромную, с кассетой, таких сейчас уже нет. Все групповые тренинги он записывает, делая исключение для тех моментов сессии, которые специально оговариваются кем-нибудь из участников. Потом снова включает камеру. Я сижу в грациозной позе на стуле посреди круга. Выбираю себе учебного терапевта из участников. Это Z, она садится напротив и, глядя на меня, пересохшими губами спрашивает, что я чувствую. Я, конечно, отвечаю: «Ничего». Я не подозреваю, что люди умеют чувствовать. Я пользуюсь только головой, которая не чувствует, а думает.

Нифонт вмешивается:

— Не верю!

— В смысле? Я действительно ничего не чувствую! Так не бывает?

— Не бывает. На любой стимул у человека есть эмоциональная реакция.

— И это что значит, что я дефективная, что ли, раз у меня нет эмоциональной реакции?

— Нет. Это значит, что ты никогда не говоришь себе правду.

Вот это сказал! Вот попал так попал! Плотину прорвало потоком слез, скопленных, наверно, за все три десятка моих лет.

Не помню больше ничего из этой исторической сессии. Помню, как удачно пришлись к моменту цветы — я подарила их своему терапевту Z с искренней благодарностью за поддержку, которую я чувствовала от нее. Помню, как мне показались они символичными — яркие желтые цветы, как у Маргариты, когда она вышла с ними и в отчаянии направилась по серой улице в никуда, сигнализируя всему свету о том, что жизнь ее пуста и бессмысленна. И встретила Мастера. С тех пор я внимательно отношусь к тем клиентам, которые приходят на группы в одежде ярко-желтого цвета. Для меня это бессознательное сообщение о готовности к большим переменам.

Вечером я осталась в библиотеке Центра психологии, где имелась видеодвойка. Нифонт поставил кассету, оставил меня одну. Я смотрела на себя со стороны: даже плача, притворяюсь: держу осанку, колени вместе, стопы наискосок. Но лицо! Мышцы на нем настолько отвыкли складываться в гримасу плача, что видно, как им нелегко, будто заново, со скрипом учатся новым для них движениям. Я смотрю на экран и снова плачу, и сейчас лицевым мышцам уже не так больно.

Сессия на экране закончилась. Я перемотала пленку и запустила запись еще раз. В середине стало скучновато. Голоса все равно не слышно из-за того, что микрофон далеко, видно только однообразные движения. Я включила быструю перемотку. Очень смешно: неподвижная женская фигура на стуле, и только рука с носовым платочком движется вверх-вниз, вверх-вниз, как на шарнире. После слез стало легче: ну и что, что не говорила себе правды? Теперь будет по-другому.

Луковица Перлза

Что происходит с человеком в психотерапевтической сессии? В гештальт подходе эти процессы Фриц Перлз описал как луковицу, которая состоит из нескольких слоев. Очистка луковицы — это постепенное прохождение невротических уровней и восхождение к зрелости:

1. Уровень фальшивых отношений (социальная маска).

2. Фобический, искусственный уровень (клише).

3. Тупик, безвыходное положение.

4. Внутренний взрыв.

5. Эксплозия, внешний взрыв.

Последовательность этих этапов я наблюдаю в работе с каждым клиентом, терпеливо ожидая, когда ему надоест играть в однообразные предсказуемые социальные игры. И даже не надоест, это не дело выбора, мол, надоело, хочу попробовать что-то новенькое. Так не бывает. Гром не грянет — мужик не перекрестится. Я жду, пока в жизни клиента грянет гром. Вот тогда он начнет меняться. Вынужден будет начать. И последовательность этапов мне хорошо известна благодаря Фрицу Перлзу, описавшему свою «луковицу».

1) На первом невротическом уровне, УРОВНЕ ФАЛЬШИВЫХ ОТНОШЕНИЙ, человек живет в социальной маске, не осознавая этого до такой степени, что принимает маску за свое собственное лицо. Находясь именно на этом уровне, я покинула группу во время первой демонстрационной сессии, сказав себе: «Это не мое».

2) На втором, ФОБИЧЕСКОМ, ИСКУССТВЕННОМ, вступая во взаимодействие, человек говорит не то, что чувствует, а исходит из усвоенных в несознательном возрасте интроектов. Лучше всего шаблонные вербальные конструкции описаны у Эрика Берна в его книге «Игры, в которые играют люди»: подобные диалоги предсказуемы, позволяют получать необходимые человеку социальные «поглаживания» и не вызывают тревожности при коммуникации. Если говорить обо мне, то прекрасной иллюстрацией фобического уровня служит мой отрицательный ответ на вопрос «Что чувствуешь?» во время сессии: «Ничего не чувствую. Так не бывает?» Если же верования человека подвергаются дискредитации, то это поднимает бурю отрицательных чувств, и тогда он включает защитные механизмы: отрицание, рационализацию, вытеснение, подавление и т. п.

3) Однако отрицание того, что он не живет, а делает хорошую мину при плохой игре, рано или поздно заводит его в тупик. ТУПИК — это состояние сильнейшей фрустрации, революционная ситуация в душе, когда «верхи (голова, разум) не могут», а «низы (сердце, чувства) не хотят». Вот тогда и происходят в жизни разные внешние события, несовместимые со сложившимся образом жизни. Человек не может долго находиться в таком состоянии.

4) Фрустрация приводит к ВНУТРЕННЕМУ ВЗРЫВУ, высвобождающему огромное количество энергии, которая раньше уходила на подавление собственного «Я». Впервые человек смотрит на мир своими собственными глазами, а не через призму родительских интроектов. Ему страшно и радостно, в русском языке это зовется устойчивым выражением «страшно интересно».

5) И под влиянием этого восприятия происходит ВНЕШНИЙ ВЗРЫВ — кожура луковицы слой за слоем отлетает, открывая сердцевину нашего целостного исцеленного «Я», которое хочет теперь жить по-новому. Человек начинает перестраивать все сферы своей жизни так, как подходит ему, а не окружающим: маме с папой, соседке Марье Алексеевне. Помните молитву гештальтистов: «Я живу в этом мире не для того, чтобы соответствовать твоим ожиданиям».

Инициатическая сессия

Что-то подобное произошло и со мной в описанной выше сессии, к которой я шла ни много ни мало, а на протяжении полутора лет посещения учебно-терапевтической группы. Не всякая психотерапевтическая сессия приводит к подобному взрыву, и это естественно. Большинство сессий — крошечные капли, дающие минимальные приращения к сознанию. Но одна капля однажды становится той самой последней, что переполняет чашу человеческого терпения.

Позже я назвала подобные сессии принципиального характера инициатическими. Я провела параллель между ними и древними ритуалами инициации, через которые человек проходит в те поворотные моменты своей жизни, когда осуществляет переход к новым задачам: становится взрослым, вступает в брак, занимает высокий пост, рожает ребенка и т. п. Я провела исследование и защитила диссертацию по социальной психологии на тему «Социально-психологическое содержание возрастных кризисов женщины в инициатических сюжетах волшебных сказок», и это позволило мне прояснить собственный взгляд на те процессы, которые происходят в психической жизни человека во время психотерапии. Более-менее доступным языком этот взгляд изложен в мой книге «Пробуждение Спящей Красавицы».

То же самое произошло в тот день со мной: я пробудилась.

Тренироваться на кошках

Я училась психотерапии у российских психотерапевтов, работающих хотя и в различных подходах, но объединенных гуманистической идеологией. Когда я попеняла Нифонту, что сам он учился у иностранцев, а мы получаем метод из вторых рук, он возразил:

— Вы получаете метод из первых рук! Мы продирались сквозь сложности перевода и адаптировали гештальт и психодраму к российскому клиенту, а вам даем уже готовое.

С этим нельзя не согласиться, и я ценю работу, проделанную психологами первой волны. Я много у кого и много чему училась (по ходу дела расскажу), но из всех обучающих программ максимально эффективной оказалась МИГиПовская. Программа здесь построена так, чтобы будущий психоконсультант пропустил метод через себя. И сертификация в конце обучения в МИГиПе — это незабываемый инициатический ритуал, в котором вы проходите посвящение в профессионалы. Я педагог и методист, среди всего прочего читаю в университете курс «Методика преподавания психологии», и я знаю, о чем говорю. Лично для меня аксиомой в обучении психотерапии являются две вещи:

1. Психотерапии учатся через проживание собственного клиентского опыта.

2. Обучение происходит путем проб и ошибок.

Я знаю, что так считают далеко не все из тех, кто берет на себя задачу профессиональной подготовки специалистов в области психотерапии. Зачастую они ограничиваются в обучении теорией, поэтому выпускники способны осуществлять только диагностику, но не коррекцию. Лучшее обучение — это участвовать раз в полтора-два месяца в трехдневной обучающе-психотерапевтической группе опытного психотерапевта, а в промежутках еженедельно собираться с участниками на интервизионные встречи и тренироваться в проведении сеансов, подобно герою Вицина в фильме «Операция Ы», на кошках — то есть на самих себе.

Либо чувствовать, либо думать

Лично я училась консультированию в два этапа: сначала это была первая ступень — годичная терапевтическая программа в рамках долгосрочного проекта. Затем — вторая ступень программы, двухгодичная образовательная. Признаться честно, лично для меня они не различались: и там, и там в круг выходил в качестве клиента участник группы либо «реальный» клиент (так мы называли людей, не членов группы, согласившихся сделать бесплатную сессию в нашей учебной группе), он ставил свою драму или гештальт сессию, а я неизменно плакала, сочувствуя каждому клиенту до глубины души.

Как я уже призналась, свою сессию я сделала только через полтора года участия в группе, тоже облилась слезами, а потом, рыдая, еще дважды просматривала запись на видео. И лишь во время третьего просмотра потеряла к ней эмоциональный интерес и выключила на середине. Вот это и было началом обучения, а до тех пор для меня ВСЕ группы были терапевтическими.

Почему я называю этот момент «началом обучения»? Как я уже говорила, чтобы стать терапевтом, нужно «вылечиться» и понять, как ты это сделал. Когда ты можешь только плакать, отождествляясь с каждым клиентом в их сессиях, ты не способен к анализу того, как происходит исцеление. Человек во время терапии может или думать, или чувствовать, но никак не одновременно. И вот, наконец, ты ощущаешь свою свободу! Клиент рыдает, а ты смотришь на него с сочувствием, но не отождествляясь! С этого момента ты можешь понимать, как «устроена» сессия, и способен делать сессии сам.

Таким образом, я выделяю несколько стадий в обучении психотерапевта:

1. Личный опыт участия и собственная терапия в образовательно-терапевтической группе с последующим шерингом.

2. Наблюдение за работой опытного ведущего плюс процесс-анализ (то есть акцент с терапии и группового процесса смещен на анализ терапевтических сессий).

3. Тренировка навыков в рамках образовательно-терапевтической группы: работа под включенной супервизией ведущего.

4. Работа в интервизионных тройках между сессиями вне группы.

5. Приобретение опыта в самостоятельной работе в паре с ко-терапевтом.

6. Самостоятельная работа в одиночку, подразумевающая регулярную личную терапию, интервизию и супервизию.

В своей работе я стремлюсь провести будущих психологов и психоконсультантов через те же стадии обучения, через которые прошла сама, сопровождая их на пути профессионального становления.

Глава 3. Путь героя

Тварь я дрожащая или право имею?

Первый учебный день на факультете психологии. Обучение начинается с шестидневного тренинга личностного роста. Я веду одну из трех подгрупп. На этот раз мне по жребию досталась группа с названием «Чебурашки». За двадцать лет работы каких только не было названий — «Апельсинчик», «Ассорти», «Золотая середина», «Искатели», «Экстремалы»… Хотя одни и те же процессы в группах повторяются из года в год, уникальность все же дает о себе знать, вот хоть в том же названии.

О повторяющихся процессах я еще скажу ниже, а сейчас об уникальности. Я верю, что название группа берет себе не просто так, в нем скрыто послание, иносказательно сообщающее о ее задаче, с которой предстоит работать в ближайшие шесть дней. Кто такой Чебурашка? Персонаж всем известного мультфильма, странная и смешная мягкая игрушка с большими ушами, которая проходит тяжкий путь от невостребованности и отвержения к осознанию собственной уникальности, к самостоятельности, значимости и даже славе.

Знаменитый путь героя, воспетый в сказках и мифах всех времен и народов, снова и снова воспроизводится в сюжете мультфильма, а в моем случае — в тренинге личностного роста взрослых людей, пришедших получать второе высшее психологическое образование. Вечная тема, а потому всегда новая и всегда волнующая, тема, отвечающая на вопрос человеческого существования — тварь я дрожащая или право имею?

Герой и лжегерой

Что такое путь героя? Это архетип, которому наша психика следует в своем развитии. Он развернут в волшебных сказках. Каждая волшебная сказка содержит матрицу, представляющую собой последовательность ходов. Мы за годы своего детства слышали столько сказок, что матрица давным-давно усвоена и независимо от нашего сознания ведет нас шаг за шагом по этому пути — пути героя.

Расскажу для примера о герое сказки «Царевна-лягушка». Этот парень был послушным сыном своего отца, стареющего царя. До такой степени послушным, что отправился вместе со своими старшими братьями искать себе жену странным способом: стрелять из лука в чистом поле. Так велел отец. Стрелы братьев подобрали дворянская и купеческая дочери. Ивану-Царевичу не повезло: его стрелу подобрала лягушка. Он и здесь послушался отца: женился, несмотря на унижение от насмешек старших братьев.

Он долго еще слушался отца. До тех пор, пока не обнаружил, что это не с женой у него проблемы — она как раз оказалась на высоте: красавица и волшебница. Проблема была у него самого — он при своей жене никто и звать его никак. Но так удобно видеть соринку в глазах другого и игнорировать собственное бревно! Первый акт неповиновения — Иван-Царевич тайком от жены сжигает ее лягушачью шкуру.

Путь героя — это когда мы нарушаем запрет. Когда, переступив порог теплого уютного дома, отправляемся туда-не-знаю-куда, чтобы найти то-не-знаю-что. По-другому нельзя. Не нарушим запрет — не станем собой. Не переступим за порог — умрем как личности, так и не родившись.

В волшебных сказках есть и лжегерой. Это тот, у кого не получилось. Лжегерою сначала хорошо, потом плохо. Герою сначала плохо — потом хорошо. Герой в конце сказки непременно получает награду: высокий социальный статус, царевну в жены и богатство. Лжегерой в лучшем случае остается тем же, кем был. В худшем — наказывается или умирает.

Жребий

Я ждала этой группы целый год. Это самая любимая моя группа из тех пятидесяти, что я провожу за год. Что в ней такого особенного? Отвечу. Это не просто группа людей, собравшихся на пару-тройку дней на тренинг с тем, чтобы потом разойтись каждый своей дорогой. Эти люди будут проживать в течение трех лет самый ошеломительный по своему значению процесс — процесс инициации в психологи. И этапы этого процесса я буду наблюдать своими собственными глазами, проживать своими чувствами. Путь героя.

Процедура разделения сорока пяти только что набранных студентов на три подгруппы отработана за предшествующие годы. «Объединитесь в тройки по симпатиям и скажите, что вас объединяет». Они с готовностью кидаются к тем, кто, как им кажется, не оттолкнет:

— Мы самые оптимистичные!

— А у нас полосатые рубашки!

— А мы — три блондинки!

Постепенно выстраивается колонна по три человека, всего пятнадцать троек, стоящих в затылок друг другу в огромной аудитории. И вот теперь — подвох от ведущих:

— Левая колонна, сделайте шаг влево! Правая — вправо! Те, кто остался в середине, оставайтесь на месте! Из вас получились три группы по пятнадцать человек. В них вы будете заниматься в течение шести дней, меняться друг с другом нельзя. А сейчас придумайте название вашим подгруппам и девиз.

Вот это подстава! Обижаются, возмущаются: только что успели «сдружиться» — и тут же разлучают «злые» ведущие! Ничего, к субботе с этими чужими людьми вы станете друзьями, может, на три года, а может, на всю жизнь.

А ведущие в это время оглашают последнее задание:

— Уважаемые студенты, пожалуйста, назначьте представителя от каждой группы для участия в жеребьевке! Вот три визитки трех ведущих, которые будут работать с каждой из подгрупп в течение недели. Пусть представители вытянут для своих групп одну из них…

А я какую из трех групп хочу себе? «Чебурашки» какие-то инфантильные, «Калейдоскоп» — живенькие, шумят, энергии много, «Борода» — какое-то название психоаналитическое, компенсаторное… Но выбираю не я. Жребий брошен: «Чебурашки».

Отбор

Эти сорок пять счастливчиков, разумеется, тоже пришли учиться помогать другим, как и я когда-то. Они еще не подозревают, что с того самого мгновения, как они переступили порог этого заведения, их сознание, а потом и вся их жизнь изменятся раз и навсегда. Хотя, видит Бог, я всех честно предупреждаю еще на собеседовании. Вот, например, передо мной абитуриентка — домохозяйка, так и не вышедшая из декрета, хотя младшему десять лет:

— У вас в анкете написано, что вы не работаете. Скажите, кто платит за ваше обучение?

— Муж!

— Что будете делать, если в ближайшие месяцы он откажет вам в финансировании вашего обучения?

— Нет, только не мне!

— Скажите, а зачем лично ему, чтобы вы учились?

— Он меня так любит!

Ну что ж, последствия этой любви просчитываются легко. Вообще-то Берт Хеллингер по этому поводу пишет, что когда муж оплачивает высшее образование жены, особенно второе, он берет на себя роль родителя, а это нарушение системного порядка. Вслух об этом я даже не заикаюсь, абитуриентка решит, что я ее осуждаю. А я всего лишь предвижу проблему, которая возникнет в ближайшие месяцы у этой женщины. Здесь, на факультете психологии, она начнет переоценивать ценности и меняться с такой стремительной силой и скоростью, что муж возмутится: он-то под это не подписывался, когда собирал ей портфель с тетрадками в университет. Поэтому муж потребует вернуть жену «взад» — оставить такой, как была: предсказуемой, послушной, покорной. И самый простой способ изменить ситуацию — перестать платить за обучение. Поздно, изменения уже, увы, необратимы. Вот почему о факультете ходят слухи, что на нем разводятся, и слухи, надо сказать, небезосновательные. Однако наблюдается и другая тенденция: вслед за женой сюда через пару лет приходит учиться муж.

А вот и типичный диалог с жизнерадостной кандидаткой в студенты:

— Скажите, что вас привело поступать именно в психологи?

— Хочу помогать людям. Я и так всем даю советы. Вы не поверите, все, кому нужна помощь, обращаются ко мне!

Отчего же не поверю, я сегодня выслушала уже шесть таких признаний, ты седьмая. И это только первый день. А всего около ста пятидесяти человек, из которых надо отобрать сорок пять. Возьму тех, кто поднимется до осознания того, что сам нуждается в помощи, а не люди. А женщина все продолжает радостно щебетать:

— Все мои друзья говорят мне: ты прирожденный психолог! Вот я и пошла к вам.

— А с чего вы взяли, что люди нуждаются в вашей помощи?

— Ну, может, с того, что я сама в ней нуждаюсь?..

И глаза абитуриентки уже наполняются слезами, а я смотрю на часы — нужно, чтобы она успела отреагировать чувство в отведенные полчаса, а то следующий кандидат будет дожидаться в коридоре.

Некоторые мои выпускники уже после получения диплома признавались, что помнят те полчаса собеседования со мной. Я понимаю, почему: для многих это был первый в жизни разговор по существу, первое соприкосновение с собственными подавленными чувствами, выпущенными, наконец, на свободу. И сладко, и больно.

— Ну и как, все еще не передумали идти в психологи? Это то, чем вы будете заниматься остаток жизни.

Да, готова! Как в фильме «Бойцовский клуб», честное слово! Триста баксов на похороны принес? — Да, сэр! Ну, заходи, что с тобой делать…

Первый тренинг

Первый свой тренинг личностного роста на факультете психологии я провела в 1997 году вместе с коллегой, Мариной Горловой, с которой мы вместе учились у Нифонта. Это было такое волнующее событие, что мы не спали ночами, вели дневник, а потом, чтобы отреагировать собственные эмоции (тогда нам не приходило в голову делиться ими с членами группы), написали и издали психотерапевтические пародии. В одной из них нам удалось так точно отразить стадии терапевтического процесса, что я и до сих пор пользуюсь этим текстом как учебным, чтобы продемонстрировать участникам групп предсказуемость их поведения. Но главное, знаю сама, чего ожидать от участников тренингов.

Закономерности группового процесса

1. Стадия знакомства

Члены группы говорят: «Мы очень коммуникативные, у нас столько друзей!» Еще они говорят: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». А еще они говорят: «Нам повезло с тренерами. Я знал одного человека из Новосибирска, новосибирцы — отличные люди, лучше их нет на всем белом свете».

2. Стадия прояснения целей

Тренеры спрашивают членов группы: «Зачем пришли?» Члены группы отвечают: «Это вы нам скажите». «Наша цель — ваша цель». «Ваша цель — наша цель». «Должен же быть какой-то у вас план?!»

3. Продолжение прояснения целей

Риммочка Мариночке: «Мариночка, огласим наш план?» Мариночка: «Да, конечно. Сейчас только что по нашему плану самый недалекий из вас должен был спросить о том, есть ли у нас какой-нибудь план. А где-то между 16.00 и 16.30 мы расскажем анекдот про слабоумную девочку, которая никак не могла понять, что это было».

4. Стадия агрессии

Члены группы: «Вы не матери, а ехидны!» «Держите нас семеро, пятеро не удержат!» «Щас как уйдем!» Мариночка и Риммочка: «Вас тут никто не держит. Деньги-то заплочены!»

5. Стадия пробуксовки

Все члены группы приходят как миленькие, потому что денег все-таки жалко. Мариночка и Риммочка: «Что-то скучновато с вами, взбодрите тренеров. Хотим быть султанами, а вы чтобы с нами возились». Группа пучится в потугах удовлетворить тренеров. Тренеры: «Все не то! Это все помои. Дайте золота!» Группа в изумлении: «Какого золота, настоящего?» — «А какого же еще?» Группа принимает все за чистую монету и отдает монеты тренерам. Также тренеры принимают цепочки, кольца, коронки, часы и другие ценные предметы. Тренеры заметно веселеют.

6. Стадия осознания

Группа чувствует вкус к жизни и к тренингу. Отдельные реплики: «Наконец-то я начинаю понимать, чем мы тут занимаемся». Мариночка и Риммочка: «Так скажи уже». Группа неожиданно сплачивается в едином порыве вернуть свое барахлишко обратно. В результате поцарапанных, с кровоподтеками под глазом тренеров осеняет: в группе идет борьба за власть.

7. Рабочая стадия

Мариночка и Риммочка: «Мы тут главные. Конфликт исчерпан».

8. Стадия сплоченности

Члены группы говорят: «Мы очень коммуникативные, у нас столько друзей!» Еще они говорят: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». А еще они говорят: «Нам повезло с тренерами. Я знал одного человека из Новосибирска, новосибирцы — отличные люди, лучше их нет на всем белом свете».

9. Стадия рефлексии

Риммочка Мариночке: «Конечно, против закономерностей не попрешь, но все же тяжелая у нас работа». Мариночка Риммочке: «На этот раз легко отделались».

Не проблемы, а яркие события

«Чебурашки» уже сидят в кругу, хотя до начала занятий еще 7 минут, можно выпить чаю или подышать осенним воздухом, выйдя на крыльцо аудиторного комплекса факультета психологии. Низкое солнце все еще пригревает, куст боярышника почти уже облетел, но спелые ягоды птицы еще не обнаружили — начало октября, корма достаточно. Сейчас сделаю еще пару вдохов — и в аудиторию! Впереди — шесть дней тренинга личностного роста.

Итак, на этот раз «Чебурашки»… Стулья расставил один из трех мужчин, пересчитал их и выставил аккуратным кружком. Все как всегда — мужчина демонстрирует силу и заботу, как будто женщина не в состоянии сама поставить себе стул. Гендерные нормы до такой степени бессознательно транслируются человеком, что он действует как автомат, даже не осознавая своего поведения: за заботой таятся контроль и власть. С завтрашнего дня стулья уже никто не будет выставлять заранее — каждый, зайдя в аудиторию, позаботится о себе сам.

Еще одна типичная деталь — рядом со мной справа и слева пустые стулья. Их вынуждены будут занять те, кто придет последним. Почему это всегда повторяется всюду, где бы я ни проводила тренинг? Меня как ведущего наделяют особыми «божественными» функциями, которые, надо сказать, тяготят, и вот почему. Сначала участники ждут, что я буду «справедливым судьей», «волшебницей», «доброй мамой», «доктором», «авторитетом» или просто «хорошим человеком». Ясно, что сесть так близко к «Богу» страшно, лучше держаться от него на безопасном расстоянии и контролировать его издалека. Потом я их неизбежно разочарую, и они понизят меня до роли «козла отпущения». Все это до боли знакомая, не раз описанная хоть тем же Берном игра в «жертву-тирана-спасателя», где участники сначала «жертвы» («О, помоги, добрый волшебник!»), потом «тираны» («Ах вот ты как? Ну, получай!»), а потом «спасатели» («Ладно, давай мириться!»)

С каждым днем игр будет становиться все меньше, участникам понравится быть более реальными людьми, способными не только справляться со своими проблемами самим, но и жить с ними. Потому что проблемы — это вовсе не проблемы, а самые яркие события, происшедшие с людьми в их бедной, серой, скучной, беспонтовой жизни. Но это потом, а пока…

«Я пришла сюда учиться!»

Самая «вредная» — Оксана. Она преподает психологию в вузе. Свой козырь — кандидатскую степень — она пока держит в загашнике, чтобы в кульминационный момент ка-ак торжественно швырнуть мне в лицо, дескать, знай наших! А пока что каждое утро начинается с нашей с ней перепалки:

— Я пришла сюда учиться!

— А мы что делаем?

— Учиться для меня — это значит сидеть не вот так в кружке на стульях, а за партой, с тетрадью и ручкой, и записывать теорию!

— Могу тебе предложить подтащить к себе поближе парту, взять тетрадь и ручку и записывать теорию.

Парты стоят у стен, причем друг на друге, чтобы было больше свободного места для интерактивных занятий. Вопли про то, что студент пришел учиться, я слышу на каждом тренинге, но Оксана, пожалуй, самая воинствующая сторонница своей правды.

— Я под тренингом не подписывалась!

— А под чем ты подписывалась?

Во время собеседования лично я предупреждаю абитуриентов, что в первую неделю занятий им не понадобится ни ручка, ни тетрадь, что они будут сидеть кружком и разговаривать о своей жизни, и спрашиваю, подходит им это или нет. Но Оксану брала на факультет не я, а то бы сразу же по ее документам увидела, с кем имею дело. Педагоги и их дети входят в группу психологического риска, а потому предупреждать их о том, что их ждет, считаю особенно важным.

— Оксана, если ты педагог, то ты в курсе, что записывание теории под диктовку в тетради, то есть лекционная форма, дает 5% эффективности усвоения.

— Да, знаю.

— Ну, тогда ты знаешь и то, что интерактивная форма обучения, то есть тренинг, дает 70—90% эффективности.

— И что из этого?

— А то, что если пришла учиться, как ты утверждаешь, то ты сейчас получаешь от меня знания в максимально эффективной форме. Привычный тебе способ далеко не единственный, им ты и так обладаешь, научись чему-нибудь новому.

— Чему тут можно научиться?

— Тому, чему ты больше нигде не научишься — пониманию процесса.

Рисую на полу мелом дробную черту, над которой в числителе — «содержание», в знаменателе — «процесс».

— Смотри, вот содержание — это то, что видно глазами и слышно ушами. Например, в нашем случае ты ратуешь за лекционную форму обучения. Это видимый пласт. А что под ним? Под ним — процесс, то есть то, что люди делают друг с другом здесь, сейчас, по какой-то причине. Например, с точки зрения процесса, ты борешься со мной за власть. Если я послушаюсь тебя и перейду на лекционное обучение, то тут ты спец и думаешь, что я буду под твоим контролем. Например, ты будешь мне задавать вопросы на засыпку и доказывать, что ты умнее и главнее, а я глупее и слабее. Зачем? Чтобы избежать встречи со своими чувствами, в частности — страхом неизвестности.

— И чему я тут должна научиться?

— Осознанности. Если ты будешь осознавать процесс, скрытый за содержанием, то сможешь делать прямые послания. Например, вместо: «Читайте мне лекцию!» — «Я боюсь».

— У меня нет никакого страха!

— Есть, но ты его не осознаешь, потому что он спрятан под злостью.

— И злости нет никакой, это ваша фантазия!

— Страха нет, злости нет — скажи, что есть.

— Ничего нет, спокойствие!

— Чему мне верить — твоим словам или своим глазам? Ты раскраснелась, голос громкий, интонации враждебные, ногой притопываешь — это спокойствие?

Каждое утро начинается с перепалки с Оксаной. Хорошо, что я пишу пародии и благодаря этому знаю стадии группового процесса. Согласно его закономерностям, скоро мы обе устанем от борьбы, всплакнем и обнимемся. А пока что:

— Я пришла сюда учиться, но до сих пор мы топчемся все на том же месте!

Глава 4. Интервизии

Объединиться в тройки

Среди всех «жанров» обучения интервизия стоит особняком. Интервизия (англ. «inter» — взаимодействие, взаимная направленность; «vision» — виденье) дословно переводится как взгляд в середину, проникновение в суть. Интервизионные встречи — это супервизия без супервизора, профессиональный обмен и представление своей работы в среде коллег, а для начинающих — получение опыта работы и поддержки с их стороны.

Нифонт, заканчивая первую обучающую трехдневку, велел нам прямо сейчас, на занятии, объединиться в тройки, взяв за критерий выбора взаимную симпатию и близость места жительства.

— Собираетесь на пару часов, распределяете роли: клиент, терапевт, наблюдатель. Терапевт с клиентом проводит 20-минутную сессию. Наблюдатель пишет протокол, потом отдает терапевту. Дальше шеринг, обмен ролями. Протоколы сдавать на проверку мне!

— А если не успеем за 20 минут?

— Тогда останавливаете по времени! Наблюдатель следит за регламентом, предупреждает за 5 минут до окончания.

— А как писать протокол?

— Просто слово в слово записываете реплики диалога; на полях, если успеете, замечания типа «покраснел», «заплакал» и т. п.

— А если наблюдатель не успевает записывать?

— А вот для этого и тренируйтесь! Для сертификации вам нужно будет сдать несколько десятков протоколов. Очень часто бывает, что человек показал отличную работу, а вот протоколы написать и сдать никак не может. Конечно, рука устает, но в этом есть свой смысл: пока вы, потея, записываете слово в слово беседу, ваш экономный мозг учится сокращать лишнее, и вы со временем сможете видеть схему сессии.

Лично мне запись протоколов сильно помогла структурировать сессию. Говорят же: лень — двигатель прогресса. Записывая реплики терапевта и клиента, я сокращала все незначительное, доведя сессию у себя в голове до «скелета». Для меня это важнейший сухой остаток, помогающий экономить время, энергию и деньги клиента и позволяющий двигаться непосредственно к цели, то есть к ответу на запрос клиента (о строении сессии см. ниже).

«Ну, что ж ты так?»

В жизни не забуду своей первой сессии, проведенной на интервизионной группе. Моя работа была смехотворно наивной, после нее осталась пародия, которая на самом деле есть не что иное, как записанный близко к тексту протокол:

Клиентка: У меня проблема — никак не заставлю себя помыть окна в доме.

Терапевт: Ну, что ж ты так? Ты уж давай, постарайся как-нибудь, помой.

Клиентка: Ну, ладно, помою.

Что здесь не так, в каком месте смеяться? Во-первых, к психологу обращаются не с бытовыми проблемами, а с проблемами душевного плана. Конечно, клиент может начать и с метафоры немытых окон, но тогда этот запрос следует уточнять: почему ты обратилась с таким вопросом к психологу, а не в бюро услуг, например? Или: как это относится к твоей жизни, на что похоже? И что ты при этом чувствуешь? Что будет, если ты их не помоешь? Вопросов может быть задано множество, их назначение — перевести проблему в эмоциональную сферу, тогда для психолога откроется поле деятельности. Пока клиент не заговорил о своих чувствах — нам, психологам, делать с ним нечего.

Во-вторых, я в ответ на запрос клиентки дала совет, а делать, как вы помните, этого нельзя. Кроме совета, я еще и попыталась вызвать у клиентки чувство вины и стыда («Ну, что ж ты так?»), а это никуда не годится. И совет-то, если уж на то пошло, беспонтовый: постарайся, то есть изнасилуй себя, а наши клиенты — люди свободные.

Но клиентка моментально согласилась, и моя сессия закончилась за полминуты. Я, помнится, была обескуражена: нам велели делать сессии на интервизиях по 20 минут, и я еще опасалась, что не хватит времени! И чем заниматься остальные девятнадцать с половиной минут?

Вот для этого и организуются подобные встречи, чтобы обучающиеся методом проб и ошибок сами прошли весь путь от кухонной психологии до профессиональной.

Как Бог на душу положит

Тем не менее, у меня остались самые теплые чувства к моим одногруппникам, с которыми мы учились проводить сессии. Одну из них особенно хорошо помню, это было упражнение на курсе NLP Ричарда Коннера, в результате которого я дописала недописанную книгу. Мы работали, как обычно, в тройке, я была клиентом. Инструкция была дана такая: 1) вспомните, что вы умеете делать хорошо; 2) расскажите пошагово, как вы это делаете; 3) примените это умение к тому, с чем вы не справляетесь.

Мой запрос был дописать злосчастную книгу, черновики к которой были давно готовы. Я бойко рассказала «терапевту», как я отлично варю борщ, он, выслушав, велел мне, согласно инструкции, применить этот алгоритм к написанию книги. Я дошла до визуализации того, как черновики разложены по письменному столу, подобно нарезанным овощам, приготовленным для борща. Но если с борщом все понятно, я знаю последовательность погружения их в бульон, то с книгой по-другому: Бог знает, в какой последовательности собрать записи в структурированный текст… Я разразилась рыданиями от бессилия, и мои помощники растерялись в нестандартной ситуации:

— Может, позвать ведущего?

— Да ладно ты, сами справимся! Пусть поплачет!

Я поплакала, мой «терапевт» меня спросил:

— Знаешь, мне тут в голову пришло… А что бы ты сделала, если б захотела поэкспериментировать и не знала, в какой последовательности нужно класть в борщ какой-нибудь новый овощ? Фасоль, там, или болгарский перец?

— Положила бы, как Бог на душу положит. Если бы он не доварился или переварился, то в следующий раз учла бы это.

— Можешь применить это в написании книги?

И тут меня догнал инсайт: ведь это МОЯ книга! Как хочу, так и пишу! Как хочу, так и структурирую! Не получится — перепишу! В отличие от борща, книгу можно переиздать, напечатав «Издание 2-е, исправленное и дополненное». Уфф, отлегло!

Психотерапия второго сорта?

Хотя и кажется, что интервизия — это что-то вроде психотерапии второго сорта, но для меня результаты интервизионных сессий не менее ценны, чем работа мастеров. Их сильная сторона в том, что проводятся подобные встречи систематически, раз в неделю, а недостаток опыта компенсируется огромным количеством взаимоподдержки и энтузиазмом первооткрывателей.

Чего только мы не перепробовали в нашей малой группе, набираясь опыта! Любая прочитанная книга давала импульс к эксперименту, который с храбростью неофитов мы тут же проводили на самих себе. Огнехождение, дыхательные техники, тантра, гипноз, телесноориентированные упражнения, бодиарт, ночные марафоны… Нужно сделать поправку на время, в которое мы учились — в девяностые психология только-только прорвала заслон и хлынула в Россию сначала в виде книг, фильмов и программ зарубежных волонтеров, а позже появился интернет, открывший неограниченный доступ к сокровищнице психологических знаний. Однако никакая теория не заменит практического опыта, а интервизионная группа — лучший инструмент для его приобретения.

Помню свои первые открытия, поражавшие даже не новизной, а тем, как можно было жить и этого не знать. Например, после проведения первых групповых тренингов мы с моей подругой и ко-терапевтом в одном лице вели протокол группового процесса. Для этой цели я расчертила тетрадь в виде колонок, в которые мы по памяти вписывали реплики свои и участников, а в отдельную колонку — чувства ведущих. К моему изумлению, наши в коллегой чувства различались! Вот уж воистину обнаружить, что мы не клоны, а уникальные отдельные личности — все равно что открыть колесо! Но нельзя забывать, что открытие колеса знаменовало в развитии человечества новую эру. Моя новая эра — это обнаружение моей уникальности, которая изменила все аспекты жизни, как в профессиональном плане, так и в личном.

Но возвращусь к теме интервизии как необходимому звену в обучении психоконсультантов. Те мои ученики, что встречались малыми группами между учебными сессиями, рванули вперед, оставив далеко за спиной тех, кто посещал только положенные трехдневки. В их работе было больше смелости, креативности, спонтанности, они давали друг другу и клиентам больше поддержки. А во время сертификации те, кто, на мой взгляд, показывал более слабую работу и чья квалификация вызывала у меня опасения, проявились во всей своей индивидуальности и получили от супервизора честно заслуженный зачет и аплодисменты одногруппников. И наоборот: ученики, игнорировавшие интервизионную подготовку, развивались медленнее, потому что культивировали лишь сильные свои стороны. В компании себе подобных обучение идет быстрее, вспомните, к примеру, как дети мгновенно обучают друг друга всему: катанию на коньках, плаванию, игре в шахматы…

Когда-то Нифонт, приехав в Новосибирск, где до него не ступала нога гештальтиста, сказал: «Вы сможете гораздо быстрее развиваться, если в вашем окружении будет хотя бы семеро гештальтистов». Это правда: для профессионального развития нужна поддержка и фрустрация, которую дают друзья-конкуренты, то есть интервизионная группа.

Глава 5. Структура сессии

Когда б вы знали, из какого сора…

И все же лучшим для меня обучением было смотреть на работу Мастера. К счастью, таких людей в моей профессиональной жизни было немало, и я обязательно расскажу об их работе на страницах этой книги. Это не приедается, не теряет своего очарования. Однако настает момент, когда уже хочется самому пробовать консультировать. Я подступила к нашему ведущему чуть не с ножом к горлу:

— Хочу работать так же, как ты!

— Значит, будешь.

— Я не умею! Расскажи, как ты это делаешь!

— «Когда б вы знали, из какого сора…»

— В стихах я разбираюсь, я филолог! Вот что, давай, ты будешь вести сессию, а потом мы всей группой разберем по шагам видеозапись, а ты расскажешь, почему ты делаешь и говоришь так, а не иначе!

Нифонт согласился, несмотря на мою грозную манеру, и вот мы уже нажимаем на паузу, остановив кадр, и с пристрастием допытываемся, что он делает и почему. Ответив пару раз, Нифонт делает встречное предложение:

— Лучше давайте так: ВЫ скажите, почему я так делаю. Какие версии?

Побекав-помекав, мы все смелее делимся мыслями, и надо же! — структура терапевтической сессии начинает вырисовываться на глазах. Выясняется, что независимо от подхода (а мы обучались параллельно психодраме, гештальт и артгештальт подходам, и пару раз случалось так, что учебная сессия длилась три трехдневки подряд, то есть непрерывно девять дней) все психотерапевтические интервью строятся одинаково. Сейчас, разбуди меня ночью, я отбарабаню, как таблицу умножения, эту универсальную схему:

1. Установление контакта.

2. Заключение контракта.

3. Сбор информации.

4. Эксперимент.

5. Подведение итогов.

Это так прозрачно, так просто, так ясно, но столько времени ушло на то, чтобы я поняла, что именно кроется под этими емкими и краткими формулировками! Поэтому делюсь.

1-й этап: установление контакта

Это главное. Не будет контакта — не будет терапии. Если вы его установили, но в ходе сессии потеряли — все бросайте и нащупывайте заново эту тонкую нить, связующую сердца, ваше и клиента. Установление контакта — это «Привет!», «Я вижу и слышу тебя», «Я с тобой», «Я признаю твое существование», «Я уважаю твое мнение».

Уйдя с той самой первой моей обучающей группы после эмоционального шока, послужившего реакцией на впервые увиденную психотерапевтическую сессию, и вернувшись через несколько месяцев, я достаточно настороженно чувствовала себя среди участников-старожилов. Когда я утром вошла и села вместе со всеми в круг, Нифонт сказал: «Группа прошла вместе уже два модуля-трехдневки, это третий. На первом ты была, но потом ушла и теперь возвращаешься. Спроси у членов группы, согласны они принять тебя в свои ряды?»

Возмущению моему не было предела: как, я должна спрашивать, возьмут ли меня в эту группу? Да я половину этих людей обучила психологии, а вторая половина — мои коллеги, да меня каждая собака знает! А с другой стороны, холодок внутри говорил, что мне есть чего опасаться: а вдруг да не возьмут? Нужен ли моим бывшим студентам член группы, с которым еще недавно они были в подчиненном статусе? А коллегам человек, который узнает о слабых местах и, в случае чего, будет иметь возможность использовать это знание в целях конкуренции? Обычные социальные страхи… Но меня тепло приняли, и от сердца отлегло. А на ведущего я надулась.

В перерыве я почувствовала на своем плече руку Нифонта: «Хорошо, что ты в этой группе!» — «Почему?» — «Потому что сразу принесла с собой новую энергию. С тобой забавно!»

Новая энергия, про которую говорил Нифонт, это моя послеразводная тема, которая была актуальна на тот момент моей жизни. Я с места в карьер заявила, что женщина в нашем обществе бесправна, что власть, деньги, информация — у мужчин-фаллократов. И когда женщины поддержали меня, свалив в ту же кучу и деторождение, от которого освобождены мужчины, Нифонт просто закатывался от смеха, а потом согласился, что так оно и есть, и чтоб мы, женщины, что-нибудь с этим сделали для самих себя.

Сейчас, в перерыве, его слова для меня послужили той самой поддержкой, которая сразу же восстановила чуть было не прервавшийся контакт. Что бы ни происходило потом, как бы ни разнились наши мнения и чувства, контакт оставался и означал, что хотя мы и разные, но уважаем ценности друг друга. Я помню, как нуждалась в поддержке в тот момент. С нашими клиентами такая же история. Поддержите их.

Рефрейминг

Для меня ярким примером для подражания в установлении контакта был и продолжает оставаться трансперсональный психотерапевт, доктор психологических наук Владимир Васильевич Козлов. Едва зная меня по заочной переписке, в которой я отправила тезисы статьи для научного сборника, он отреагировал на мой голос в телефонной трубке, когда я позвонила ему в первый раз: «Привет, дорогая! Конечно, помню!» Я чуть не прослезилась от реакции этого на тот момент не знакомого мне человека.

Чтобы понять мои чувства, нужно рассказать предысторию. За полгода до звонка я оформила соискательство степени кандидата наук и начала ездить в другой город для встреч с научным руководителем моей диссертации. Каждую нашу встречу после моего долгого ожидания в приемной сопровождал один и тот же диалог:

— Я Ефимкина Римма Павловна, соискатель.

— Кто ваш научный руководитель?

— Вы.

— Да-а-а?

Надо ли говорить, что в результате моим научным руководителем стал Владимир Васильевич?

Потом я увидела Владимира Васильевича, что называется, живьем. Это был для меня первый выездной тренинг в заповедник на Урале на озере Зюраткуль. Участники, не знакомые друг с другом, прибывшие из разных населенных пунктов нашей страны, ежились на утреннем ветерке под накрапывающим дождиком, из застенчивости не вступая в разговор. В моей голове билась единственная мысль: «И на кой я сюда приперлась?» Одна девушка предложила доесть жареного сома. Я до этого никогда не пробовала эту рыбу, но тоже застеснялась.

И тут из подъехавшего автомобиля вывалился невысокий и крепкий, как гриб-боровик, мужичок в белой холщовой рубахе и брюках и осветил своей улыбкой всю нашу унылую компанию: «Сом, говоришь? Это озерная свинья! Давай, а то когда еще обедать будем!» От озерной свиньи вмиг остались только кости, компания мгновенно накрыла импровизированный стол остатками дорожной провизии, перезнакомилась, и я уже ликовала, что начинается потрясающее приключение под предводительством вот этого жизнерадостного человека.

И это не единственные примеры его способа устанавливать контакт. Был случай, когда группа участников другого выездного тренинга, на этот раз в Горном Алтае, собралась на вокзале для отправления на автобусе, и тут заявляется опоздавший участник:

— Я только что вернулся из-за города, подождите меня, мне надо быстро смотаться домой, принять душ и взять рюкзак!

Я была уверена, что Владимир Васильевич отчитает его за такую наглость, и каково же было мое изумление, когда он с нескрываемым восхищением в голосе произнес:

— Конечно, подождем! Ка-ков парень!

Парень действительно оказался душой компании, распиливал и таскал огромные бревна для группового костра, готовил охотничьи чаи, травил анекдоты так, что все валялись, и сильно украсил собой как ту незабываемую поездку, так и многие другие в последующие годы. Правда, за великодушием профессора Козлова, согласившегося ждать опоздавшего участника вместе со всей группой в тридцать человек, стояла объективная необходимость: автобус не трогался, потому что часть участников еще не прибыла на поезде, тоже опаздывающем. Однако это ничего не меняет в манере контактировать: такой прием, который оказал Владимир Васильевич тому парню, дорогого стоит.

Люди, находящиеся в контакте с действительностью, излучают радость, хочется быть с ними в одном пространстве. На мой взгляд, они владеют рефреймингом (англ. frame — рамка) — термин из NLP для описания процедуры переосмысления, умения переводить информацию в позитив. Каждое явление нашей жизни имеет два полюса, положительный и отрицательный, и если вы способны сконцентрироваться на положительном полюсе, то вам значительно легче будет установить контакт.

Когда контакт утрачен

А если все-таки не установили? Во время моих с клиентами сессий не раз бывало, что контакт утрачен. Вы всегда увидите этот момент: человек подживает губы, перестает смотреть вам в глаза, откидывается на стуле, таким образом бессознательно увеличивая дистанцию. Я в таких случаях сообщаю об этих изменениях: «Я вижу, что вы изменили позу в ответ на мои слова: откинулись назад и как бы отдалились. Для меня это означает, что вы перестали мне доверять. Мне жаль. Я бы хотела знать, что вы услышали в моих словах такого, что на вас так подействовало. Могу ли я как-то изменить эту ситуацию?»

Это не всегда помогает. Были случаи, когда клиенты уходили с обидой или возмущением. Эти случаи описаны в моих психотерапевтических новеллах, например, «Агрессивная среда», «Метод не подходит» и многих других, а клиентам-динамистам, которые намеренно прерывают контакт с целью отреагировать свою ненависть, я посвятила целую главу. Не берите на себя лишнего, помните молитву гештальтиста: «И если нам случилось встретить друг друга — это прекрасно. А если нет — этому нельзя помочь».

2-й этап: заключение контракта

Переходим ко второму этапу сессии — заключению контракта. Это означает, что наши клиенты формулируют свой запрос, а мы должны подписаться под тем, на что мы согласны, а на что нет. Главная проблема здесь в том, что люди жалуются не на свои невротические стратегии, а на внешние обстоятельства, не зависящие от них, но надеются, что всесильный психолог разведет руками их беду. Но психолог не может ни вернуть ушедшего мужа, ни привлечь в жизнь клиентов денежный поток (хотя многие дают такую рекламу).

Что же мы можем? Можем с помощью вопросов дискредитировать систему верований клиента в то, что внешние обстоятельства являются причиной их несчастья. И когда из-под ног клиента уйдет дотоле надежная почва под названием «обстоятельства сложились так, что нет никакой возможности», мы на голубом глазу можем спросить его: «И что же ты теперь будешь делать?»

И вот тогда он начнет (или не начнет) искать ресурсы в себе. Муж ушел, и что ты теперь будешь делать? Денег нет, и что ты с этим будешь делать? Клиент начнет испытывать бурные чувства, а мы будем его учить канализировать их в трехчастном высказывании: 1) «Я злюсь… 2) …что муж ушел… 3) … потому что для меня это означает, что мне теперь самой придется обеспечивать свое существование… Ы-ы-ы!!!»

Таким образом, заключая контракт, мы подписываемся под тем, что будем способствовать изменению установок сознания и эмоционального состояния клиента. И не подписываемся под тем, что поменяем внешние обстоятельства его жизни.

Этот пункт не простой, а с подвохом. Дело в том, что заключить здоровый контракт можно со зрелой ответственной личностью, но такие редко ходят к психологам. А с незрелой безответственной личностью все содержание психотерапевтической сессии и будет попыткой заключить хоть какой-нибудь контракт. И следующая, и еще одна — и так до тех пор, пока незрелая безответственная личность не поймет, что за свою жизнь отвечает она сама, а не психолог.

Незрелая личность все время будет обвинять вас, что вы ей что-то недодали, не так поняли, исказили ее слова, придрались к деталям, надавили на нее и т. п. Периодически я в бессилии записываю диалоги с клиентами и называю эти записи психотерапевтическими миниатюрами. Вот одна из них, как раз на тему контракта.

Тютюшки-люлюшки

— Перерыв! Через десять минут продолжим работу.

— Я только на секундочку, коротенький вопросик… Ты сделала мою психодраму, но я так и не решила свою проблему, с которой пришла на группу…

— Какую?

— Узнать, почему я никак не могу познакомиться с мужчиной, заинтересовать его собой…

— И чего хочешь сейчас?

— Понять, что я опять делаю не так.

— Слушай, давай после перерыва, у меня чай остывает.

— Ты можешь просто сказать: почему мы не про мужчину-то работали, а про маму?

— Сделали, что смогли. Пока что у тебя нет ресурса решить эту проблему.

— Почему?

— Потому что ты ведешь себя, как маленький ребенок, а мужчин интересуют взрослые женщины. Тебе надо подрасти.

— В чем я маленький ребенок?!

— В том, что ждешь от окружающих, что они будут нянчиться с тобой.

— Ничего я не ребенок! Что же мне делать?!

— Повторяю: подрасти!

— Я и так взрослая, мне двадцать лет!

— Объясняю еще раз: сейчас перерыв, и все пьют чай. Я тоже собиралась, но ты остановила меня и продолжаешь юзать. Я уже провела твою психодраму и дала тебе все, что ты была способна взять на сегодняшний момент.

— А как же про мужчин?

— Ты меня слышишь? Сейчас перерыв, перестань хватать меня за подол и просить титю. После перерыва скажешь о своих чувствах!

— Нет у меня никаких чувств!!! Неужели трудно просто ответить на короткий вопрос?!!

— Алё, агу-агу! Титя улетела на самолете! Тютюшки-люлюшки, баюшки-баю!

3-й этап: сбор информации

Не знаю, откуда начинающие психоконсультанты «набираются этой пошлости», но под сбором информации они понимают множество лишних и ненужных сведений о клиенте, типа «Когда это началось?» или «Давно это у вас?» Друзья, нам, психологам, эти сведения никуда не уперлись. Учитесь у мудрого Микеланджело, который на вопрос: «Как вы создаете свои скульптуры?» — ответил: «Я беру глыбу и убираю все лишнее».

Вот и мы убираем лишнее из длинной речи клиента, потому что речь его льется не для того, чтобы дать нам информацию, а наоборот — надежно скрыть ее:

Терапевт (Т): Я вас внимательно слушаю.

Клиент (К): Даже не знаю, с чего начать… Я первый раз у психолога… Может, вы мне подскажете?

Т.: Чего бы вы хотели от нашей с вами работы за этот час?

К.: Я тут набросал небольшой список на листочке… Где же он… А-а, вот он! Ой, очки, кажется, забыл…

Т.: Можете сказать своими словами, что вас беспокоит?

К.: Ой, извините, что я отрываю у вас время…

Т.: Это ваше оплаченное время, у вас есть час. Потом зазвонит будильник, и ваша сессия закончится.

Как видите, время тикает, а мы не получили ровно ни грамма вербальной информации (невербальную, конечно же, получили, но сейчас не об этом). Что нам с вами нужно успеть за этот час? Добыть три ингредиента, из которых один известен (то есть остается всего два):

К -» Х

К — клиент.

Стрелка (-») — чувство.

Х — человек, к которому клиент испытывает это чувство.

Например: «Я тебя ненавижу», «Я тебя боюсь», «Я по тебе скучаю» и т. п.

Как только вы выманили из клиента эти ингредиенты, можете переходить в следующему этапу сессии — эксперименту.

Так просто? Ага, попробуйте из него достать это чувство и этого человека! Вместо чувства он будет называть мысли, телесные ощущения, оценки или отрицания, а вместо конкретного человека говорить «люди», «окружающие», «все», «да буквально каждый».

Давайте сделаем еще попытку:

К.: Окружающие меня не понимают…

Т.: Кто именно вас не понимает?

К.: Да буквально все!

Т.: Можете привести конкретный пример?

К.: Их так много, что я не могу выбрать.

Т.: Возьмите последний случай: кто, когда, в чем вас не понял? Вот хоть сегодня?

К.: Нет, лучше не сегодня, лучше расскажу вчерашний случай…

Т.: Хорошо, слушаю вас.

К.: Вчера возвращаюсь домой, а муж…

(Ура! Один из двух ингредиентов найден — муж! Осталось обнаружить чувство. Продолжаем диалог):

К.: …а муж мне говорит: «Чем весь день проводить на работе, лучше сидела бы дома, убиралась и готовила есть! Баба ты или кто?! Все равно у тебя не зарплата, а слезы!»

Т.: И что вы почувствовали в ответ на эти слова мужа?

К.: Ой, помалкивал бы, если б сам нормально зарабатывал, разве б я…

(Друзья, это не чувство, а оценка.)

Т.: И какое у вас в связи с этим чувство?

К.: Да какое тут может быть чувство? Козел он, да и только!

(Снова оценка, а не чувство).

Т.: Правильно ли я понимаю, что вы рассердились на эти слова мужа?

К.: Что вы, я никогда не сержусь! Я спокойно развернулась и ушла в свою комнату, теперь не разговариваем.

Не буду продолжать этот диалог, целью моей в данном случае является только одно: показать, что клиенты не обмениваются друг с другом чувствами. Если б так было, диалоги были бы короткие и по существу. Ей станет значительно легче, когда ей удастся сформулировать то, что заперто у нее в душе: «Я сержусь, когда ты говоришь мне, чтобы я не ходила на работу, потому что для меня это означает, что ты не понимаешь меня. А я бы хотела, чтобы ты понял: работа для меня не только деньги, а прежде всего развитие, самореализация, и они не сразу приносят доход, нужно время».

В течение часовой сессии мы будем предлагать ей проговорить эти (или другие, подобные слова) мужу (не настоящему, упаси Бог, мы поставим вместо него стул или какой-то символический предмет). А потом она обменяется с мужем ролями, встав на его место, и попробует ответить. Возможно, они и поймут друг друга, и тогда у нее будет опыт понимания, но достигнет она его САМА. То есть женщина возьмет ответственность за то, что если хочешь быть понятой, донеси это понятным способом.

Позже я вернусь к теме сбора информации, она подразумевает изощренный инструментарий. Но сейчас хочу, чтобы ухватили суть: не распыляйтесь, но фокусируйтесь: К -» Х!

4-й этап: эксперимент

Собственно, о нем я уже сказала только что. Если вы поняли, чего нужно клиенту от другого человека, то в безопасных условиях терапевтической сессии вы предлагаете клиенту донести эту нужду до другого человека. Потому что, согласно гештальт подходу, каждую из своих потребностей мы удовлетворяем в контакте со средой.

Клиенту нужно прочувствовать: хлеб за пузом не ходит! Если вам что-то нужно от людей, то это ваша (а не их!) ответственность выразить им в социально приемлемой форме вашу потребность.

Каким образом то, что получено клиентом во время сессии, переносится им в реальную жизнь? Изменится ли в жизни человека что-то после того, как он в кабинете психотерапевта поговорил с пустым стулом? Представьте, да! Студенты-психологи бесконечно задают мне вопрос: «А это поможет?» А я в ответ бесконечно пересказываю историю про Жучку.

Сессия «Жучка»

Эта история имеет под собой реальное событие, но сейчас она в результате многократных повторений уже стала психотерапевтической притчей, и я написала о ней рассказ с одноименным названием. Я буду ее рассказывать именно как притчу.

В те времена, когда я сама была участницей образовательной группы по гештальт терапии, был среди нас один парень, назовем его N. И вот выходит он как-то в круг ставить свою сессию. И говорит: «У меня такая проблема: моя собака меня не слушается. Что хочет, то и делает, может даже лечь на мою постель. Я ей говорю: „Жучка, а ну слезай!“ — а она лежит и ухом не ведет! Жену слушается, а меня — нет».

Психотерапевт ему: «И чего ты хочешь?»

N: «Хочу, чтобы она слушалась меня, все-таки я ее хозяин!»

Тогда психотерапевт ему и говорит: «Слышишь ты свой голос? У тебя оправдывающиеся интонации. Предлагаю тебе поставить стул, представить на нем свою собаку и поговорить с ней так, чтобы она тебя послушалась».

N так и сделал. Сначала он плаксивым голосом просил Жучку уйти с его кровати, а потом разозлился и так саданул по стулу кулаком, что воображаемая Жучка сразу все поняла.

На другой день мы собрались на продолжение тренинга и ждем, когда придет N. Вот он заходит в группу, и все мы к нему с одним вопросом: «Ну и что с Жучкой? Послушалась она тебя?»

На что N недоуменно ответил: «Да сам не знаю… Как только я вернулся домой после вчерашней группы, Жучка мигом залезла под ванну и больше из-под нее не вылезала».

Вот такая история.

А теперь три правила.

Правила безопасности во время эксперимента

1. Никогда не предлагайте клиентам сказать в жизни реальным родственникам то, что они говорят на сессии стульям. То, что способны выдержать стулья, не способны выдержать родственники. Я не устаю повторять студентам еще и еще раз: не трогайте реальных родственников, пусть живут! Хотите что-то менять — меняйте в себе, а не в них!

2. Изменения, произошедшие с вами во время сессии, уже состоялись и стали частью вашего сознания. Другим людям (а в вышеприведенной сессии — собаке) они сразу видны, так что отношения теперь станут другими по умолчанию.

3. Не задавайте вопрос: «А точно помогло?» Этим вы обесцениваете результаты работы, что препятствует интеграции.

5-й этап: подведение итогов

Со временем вы сами без слов будете понимать, воспользуется клиент итогом сессии или нет. Например, после сессии в арт-подходе вы спрашиваете его:

— Что вы сделаете со своим рисунком?

— Можете оставить его себе!

По-моему, тут нечего добавить, и без того все ясно. Человек, взявший у терапевта для себя что-то важное, ответит по-другому: «Я заберу его с собой, пусть побудет, я еще раз посмотрю на него, в нем так много важной информации». Некоторые намерены повесить на стену в рамку, другие собираются перерисовать рисунок дома.

Итоги можно подводить по-разному. В психодраме есть процедура закольцовывания сессии, когда директор предлагает протагонисту в конце поставить первоначальную сцену. Если состояние протагониста поменялось, он сыграет ее по-другому, более зрело, живо, цельно. В NLP есть процедура экологической проверки. В гештальт подходе, заканчивая сессию, принято в конце спрашивать: «Что для вас стало сухим остатком?» Или: «С чем уходите?», «Каков будет ваш первый шаг в осуществлении намерения?»

Это не наше с вами дело, что клиент будет делать со своими результатами. Он свободен, это его жизнь. Наша же задача — провести сессию на пределе своих возможностей. И если наш труд оказался невостребованным, философски говорим себе: делай, что можешь — и будет как будет.

Глава 6. Откуда приходят ответы

Перфоманс

Итак, скелет сессии мы рассмотрели, но не это в сессии самое интересное, а творческий компонент. Это новичкам нужно до автоматизма отрабатывать структуру, а профессионалы высокого класса чихать на нее хотели, они наоборот ищут, как бы обойтись со стандартной схемой неординарно! Если бы наши педагоги проводили сессии стандартно: «Здравствуйте, присаживайтесь, с чем пришли?» — я бы не высидела в группе три года. Но мастера не повторяются! И я продолжала выслеживать, что же такого делает Нифонт, чтобы сессия с самым занудным клиентом превратилась в захватывающий перфоманс.

И таки выследила. Так, в психодраме, например, он внимательно слушает речь клиента, а потом предлагает поставить сцену, исходя из буквального, а не метафорического значения слов. Например, клиентка говорит: «Я у него в ногах валялась, чтобы он остался!» — «Выбери себе кого-нибудь на роль мужа и покажи, как ты валялась у него в ногах». И вот уже вся группа покатывается со смеху, наблюдая, как муж пытается выйти за дверь, а жена, ухватив его за ноги, волочится по полу.

Или: «Этот хондроз меня уже забодал!» — «Сделай сцену и изобрази, как он это сделал». С открытыми ртами все наблюдают поединок, в котором участник в роли хондроза, наклонив по-бараньи голову, пытается забодать протагониста. Такого не только в жизни, но и в театре не увидишь! А если повезет и тебя выберут на одну из ролей, то еще и сыграешь.

Кого я только не сыграла за три года обучения! И не только «кого», но и «что». Я была рюмкой, бюстгальтером, левой ногой, волком. Кстати, в роли волка заснула (уж больно затянутая была драма), а проснувшись, не знала, какой у меня текст, и просто протяжно завыла. Как это обычно бывает в психодраме, мое спонтанное действие оказалось для протагониста как раз тем, что нужно.

Как-то, помню, на драму пришла «реальная» клиентка и, увидев, что в группе больше двух десятков участников, огорчилась:

— Я-то собиралась работать с психосоматикой, а тут вон сколько народу, мне неловко…

— А с какой психосоматикой вы собирались работать?

— Простите, с поносом. Кто же согласится играть понос…

— Я!!! — хором ответили двадцать три участника.

Чем абсурднее сцена с точки зрения обыденной реальности, тем ярче психодрама. Это дает возможность клиенту увидеть свою тему в новом ракурсе, что вызывает сильные чувства, а нам того и надо! Чувства — энергия, которая позволяет людям быть живыми, настоящими. Нифонт делал потрясающие сессии, я перестала ходить в театр — он померк в сравнении с настоящими драмами в жизни людей.

Получилось!

И вот однажды у меня тоже получилось. «Реальная» клиентка, приглашенная на нашу учебную группу, чтобы сделать свою сессию, говорила о том, что ей приходится все проблемы своих родственников тащить на себе. И вдруг я представила, что если она для обозначения этих чужих проблем воспользуется стульями, а потом повесит их на себя все одновременно, то ей удастся невещественные явления сделать явными и ОЧЕВИДНЫМИ (видными очами). Я рискнула поделиться своей идеей, и сработало: увешанная стульями, женщина перестала думать и начала чувствовать! Когда она сказала: «Я устала, я злюсь, я хочу сбросить с себя все эти не мои вещи», — я ликовала. Вот теперь у меня есть ключ. С этого момента я начала мысленно видеть образ за словом и представлять, как это можно сыграть.

Похожее озарение произошло на занятиях в телесно-ориентированном подходе, которые проводила Татьяна Юрьевна Калошина. В один миг эта женщина растолковала, как работать с психосоматикой, и если ты раз это понял, то уже не разучишься. Это как с чтением в дошкольном детстве, когда за рядом не связанных друг с другом букв ты вдруг впервые видишь слово.

На одном из занятий Татьяна Юрьевна предложила упражнение в парах: один просто стоит прямо, закрыв глаза, а второй рисует его, как может, спереди, сзади и с боков. Наблюдателю нужно заметить какое-то движение в теле, любой еле различимый импульс: покачивание вперед-назад или из стороны в сторону, асимметрию — наклон корпуса или головы и т. д. И потом следует усилить этот импульс и «прочитать», про что он в жизни человека. Помню, как со мной в паре оказался мужчина, прошедший когда-то боевые действия. Он стоял как вкопанный, но его тело едва-едва колебалось вокруг вертикальной оси, будто он был на крутящейся подставке. Я видела это, но не могла сообразить, про что бы это могло быть. Я была не одна такая, все новички стояли и хлопали глазами со своими блокнотами в руках. Татьяна Юрьевна подбодрила нас:

— Доверяйте своей интуиции. Встаньте в позу клиента, влезьте в его шкуру с помощью вашего воображения. А теперь сами воспроизведите и усильте это еле заметное движение, продлите импульс, поймите, про что он. Что первое придет в голову — то и есть правильный ответ!

Спасибо ей за это разрешение! Когда ищешь, на кого бы в своей работе опереться, тебе не приходит в голову, что это ты и есть. Я вросла ногами в землю, как мой партнер по упражнению, начала чуть-чуть вращаться вокруг вертикальной оси, усилила вращение и через минуту обнаружила, что мое тело делает не что иное, как очерчивает вокруг себя раскинутыми руками круг — личное пространство, куда посторонним вход запрещен.

Мое внутреннее зрение заработало в нужном направлении, получив новый инструмент. Теперь я могла за мгновенья считывать непроизвольные телесные импульсы клиентов. Позже в книгах Арнольда Минделла я прочла о его процессуальном подходе, базирующемся на наблюдательности терапевта, который считывает сигналы «сновидящего тела». Что ж, многие говорят, что Минделл переоткрыл гештальт подход.

Духовная субстанция

Эти примеры, к сожалению, слабо передают суть интуитивной работы психотерапевта. Когда мы ведем сессию, то меньше всего думаем головой. Никто не рассуждает так: «Контакт установлен — переходим в стадии заключения контракта», вы и не вспомните про эти стадии. Во время сессии вы не понимаете, что делаете, проанализировать ее вы сможете только постфактум, когда она закончилась.

Что же мы делаем? Мы бессознательно погружаемся в транс, входим в резонанс одновременно с клиентом и с той мудрой своей субличностью, которая знает ответы. Назовите ее, вслед за Юнгом, архетипом мудрого старца или вашим ангелом-хранителем, мировой душой, высшей мудростью или Богом. Я не знаю, как это называется, но все как один мастера в минуты откровенности признаются, что работают не сами, а позволяют протекать через них высшим знаниям, и главное при этом — не мешать.

Неважно, кто ты по профессии, важен уровень мастерства. Сейчас я перечитываю книгу С. Моэма «Театр» о великой английской актрисе Джулии Лэмберт, и что же я нахожу? Прямо о нас с вами: «Она часто чувствовала, что ее талант — критики называли его „гений“, но это было слишком громкое слово, лучше сказать, ее дар — не она сама и не часть ее, а что-то вне ее, что пользовалось ею, Джулией Лэмберт, для самовыражения. Это была неведомая ей духовная субстанция, озарение, которое, казалось, нисходило на нее свыше и посредством нее, Джулии, свершало то, на что сама Джулия была неспособна. Она была обыкновенная, довольно привлекательная стареющая женщина. У ее дара не было ни внешней формы, ни возраста. Это был дух, который играл на ней, как скрипач на скрипке».

Сравните со словами Берта Хеллингера в его интервью: «Я, назовем это так, посредник, через которого что-то протекает. Это странный процесс. Я не могу его описать. Он случается только тогда, когда я свободен от всяких желаний, когда я нахожусь в смирении, в том смысле, что я полностью забываю, что я здесь, я не замечаю, что происходит вокруг меня, и я часто не замечаю даже клиента. Я даже не смотрю ни на что. Я просто остаюсь внутренне собранным, и я осознаю, что что-то происходит».

У меня поначалу это было так: я слушаю клиента, и мне на ум приходят ассоциации, на мой взгляд, не всегда уместные в данном контексте. И я раздражаюсь, что приходится отвлекаться от работы на какую-то строчку из песенки или анекдот. Но чем больше их подавляешь, тем навязчивее они себя ведут. Попробовав раз не прогонять, а высказать вслух эти навязчивые мысли, я обнаружила, что сильно сокращаю путь к пониманию сути проблемы клиента. Всегда процитированная песенка или анекдот оказываются более чем к месту. И теперь я доверяю этим «помехам в эфире» и говорю так: «Прости, я отвлекаюсь, потому что не могу отделаться от мысли, которая приходит на ум. Можно, я ее выскажу вслух, и будем работать дальше?» Или так: «Не знаю, к чему это, но мне в голову приходят строчки из песни, может, это как-то относится к здесь-и-теперь»?

Женщина с косой

Идет практикум психоконсультирования у студентов выпускного курса. Режим занятия: десятиминутная учебная сессия под моей включенной супервизией с последующим шерингом и процесс-анализом. Цель: до автоматизма довести владение структурой сессии, чтобы не отвлекаться на нее и освободить свое сознание для самого главного — творческого момента.