Бесплатный фрагмент - Колхозные байки

Колхозные байки

Глава 1

Весельчак и балагур в каждой деревне, наверное, найдется, был и в нашем колхозе такой мужик. Если где-то на улице громко разговаривали и смеялись — это значит у Ваньки новая история на устах. Работал он водителем директора, много чего мог бы рассказать людям, да молчать приходилось, хоть Ваньку и «распирало» от этого знания. Благодаря его выдумке и прозвище можно было получить, как брякнет что-нибудь, глядишь и присохло к человеку.

В колхозной конторе у него работала жена, поэтому осведомлен был Ванька всегда очень хорошо. С утра в колхозном гараже все новости узнает, потом директора привезет в контору и в бухгалтерию новости рассказывать. Кто с кем и во сколько, в деревне отследить нетрудно, любопытство только надо иметь.

Как то Ваньку послали УАЗик главного инженера подремонтировать. Сунул Ванька свой нос в салон машины, а там лифчик громадный за кресло водителя завалился. Делает Ванька машину, а сам все соображает кто же такой «вещдок» обронил то. Главный инженер был человеком женатым и очень серьезным мужчиной. Судя по размеру лифчик точно не жены, она худенькой была, какие тут формы. Весьма габаритной бабой была агрономша Шура, но как говориться «не пойман-не вор», и зря болтать языком все же не стоило. Как сделал Ванька машину, а «идея» уже в голове, покоя не дает: берет он этот лифчик и сзади машины его на крюк намертво привязывает. Инженер то в этот день по полям поехал, торопился, рванул из гаража, что говориться «наметом». Ванька в предвкушении сенсации аж проследить успел, лифчик парил за машиной как знамя, хохма удалась. Сам переживает, что будет, если инженер смекнет, чьих рук это дело.

Так и проездил весь день инженер по бригадам полевым с лифчиком на машине, сказать ему никто про это не решился, но механизаторы быстро дотумкали, кому он принадлежит. Гоготу было на работе и дома, вечером все село обсуждало это событие. Самое-то плохое, что инженер и домой с ним прикатил. Жена пошла на колодец и обомлела возле УАЗика, прерывающимся от негодования голосом закричала:

— Ах ты, кобелина проклятая, глянь че-о на машину то тебе прицепили. Убирайся вон из дома, что б я тебя больше не видела.

Отмотал инженер лифчик с крюка и поклялся себе, что на нем он виновника позора и удавит. Переночевал он на сеновале, да с утра в гараж, кулаки то с вечера не разжимались. Агрономша Шура, подбоченясь, его в воротах встречает, лицо пунцовое с пятнами, уже наслышана обо всем. (Так разобраться если, она сама во всем и виновата, нечего такую ценную часть гардероба забывать, где попало).

Ваньке же всю ночь перекошенное лицо инженера мерещилось, проснулся он в холодном поту. Жена сразу заметила:

— Это чего-й-то на тебе лица нет? Заболел или че-о?

— И правда заболел, позвоню директору — может, даст денек отлежаться.

Чуял Ванька, что ждут его в гараже с «почестями» небывалыми. На другой день, что делать, надо на работу выдвигаться. Подъехал к гаражу, сам в бытовку не заходит, где механизаторы собирались на разнарядку. Присел за сеялкой, курит, самого перетряхивает от нервяка. Инженер по гаражу прошелся раз, другой, Ваньки не видать нигде, потом директор укатил в контору, стало быть и Ваньку искать неча. До следующего утра инженер немного успокоился, но на Ваньку зло затаил на по жизненно. Да и то сказать, на сеновале пришлось неделю квартировать ему…

В колхозной конторе начальство частенько самобранку накрывали, то канун праздника какого, то день рождения у кого. Ванька никогда не пропускал выпить на халяву, да и какой праздник то без него, скукота одна. Кому от него здесь не было житья, так это Нине Ивановне, главбушке колхозной да парторгу Надежде. Сидели они в одном кабинете, а на металлической двери кабинета кто-то нацарапал: Мура и Жуча. Мурка то вестимо Надежда, без мужика жила, а «котов» то в деревне хватало, а Жуча — главбушка, тоже «лаять» на народ иногда ей приходилось. Так что и тут Ванька наследил, да поди докажи, отнекается.

В таком коллективе уцелеть трезвым редко кому удавалось, да и водочка то была натуральная загляденье одно, до костей пронимала, не то, что нынешняя. Как то после такой самобранки, пошла Нина Ивановна домой не улицей, а через кладбище (кладбище то у нас прямо на краю села), решила срезать путь, да до дома и не дотянула. Просыпается уж среди ночи, (благо лето, не так уж темно), кругом кресты белеют, понять ничего не может, холодным потом ее прошибло. Как до дома долетела, плохо помнит, руки и ноги ободраны, видно через кусты и ограды ломилась недуром.

Другой раз Нина Ивановна домой пьяная явилась, сумку в угол и спать. А утром сумку хвать, обалдела, тяжелая — жуть! Глянула, а в сумке два селикатных кирпича. Видать с работы притащила вчера и не заметила, опять Ванькины проделки, небось. Не утерпела, в бухгалтерии рассказала, опять хохотали до слез.

А однажды совсем не до смеха было главбушке: пропала печать со стола. В кабинете, кроме ее еще работники сидели, и никто не заметил, когда она исчезла, за день то много народу у них перебывало. Начали искать, всю контору «прошерстили», нет нигде и точка. Председатель печать требует, пришлось колоться, что потеряли. Нина Ивановна за сердце держится, а он ее мат перемат. Бахнула она валосердину полрюмки, начали по минутам день вспоминать, кто заходил, и кто мог вынести печать незаметно. Все сошлись на Ваньке, кроме некому. Пошла его жена искать, отпирается: не брал и все тут. Поверили, еще день искали да голову ломали, всем уж не до шуток. Заходит тогда Ванька в бухгалтерию с неприкаянным видом, все даже обрадовались, что же он выдаст. А он участливо так и спрашивает:

— В печи то искали, дуры?

Мы всем скопом к печке, только дверку дернули на себя, печать то и вывалилась. Нина Ивановна на радостях Ваньку обнимать начала, а когда увидела что бухгалтера ее со смеху «умирают» тоже очухалась, да как заедет Ваньке «леща» по харе. Ну, тот на улицу и был таков, одно слово Ерой, бить то уж не за что — печать «нашел».

Дорог то еще хороших не было, как ехать в райцентр, так ночью возвращались. Ждет Ваньку домой жена из рейса, ждет, нет и нет его. Приперся чуть не утром пьяней вина. Зойка на работу злая пришла, да и как не злиться, если ездил-то Ванька с главбушкой. Нина Ивановна пришлепала на работу к обеду, тоже еще не проспалась, под носом синяк на губе недвусмысленный. Как глянула на Зойку, так и оправдываться начала:

— Вчера еле домой справилась от гаража, темень-глаз выколи, всю дорогу падала. Ванька — гад, не довез до дома, вон и пальто не смогла отчистить.

Зойка молчит, в ухе спичкой лазит, сама надутая, видать с мыслями собирается. Соседки по кабинету голову в плечи втянули, незаметные сделались, знали: сейчас «ураза» грянет. И «ураза началась»:

— Явилася, не запылилася, на харю то свою в зеркало с утра смотрела? Засосы выше носу! — выдала с вдохновением Зойка.

Все затаили дыхание, мертвую тишину снова Нина Ивановна нарушила:

— Что ты Зоя, вот те крест, перед тобой невиноватая!

Та невозмутимо продолжала:

— Розлучницы вы семейные, обмылки колхозные с Муркой то. Ладно, она — кроличьи глаза бессовестные (у Надьки глаза всегда, почему то болели), а ты-то мужа бы постыдилась и своих детей.

Бабы из бухгалтерии начали, пригнув голову, в коридор выползать, смеяться за столом не решались и вообще не знали, как реагировать от неожиданности. В коридоре только уж попадали в кучу от хохота, а кто-то, зажавшись, мчался в туалет, невмоготу было. Зойка орала на полную катушку, да так что стены заходили ходуном и штукатурка посыпалась. Нинкин голос то пропадал, то выныривал отдельными жидкими обрывками между Зойкиных убойных тирад. Хорошо хоть без «волосянки» обошлось…

Остаток дня каждый из бухгалтерии сидел, словно шпагу проглотивши, только по счетам наяривали (электронных то машин еще не было).

А представьте себе, что в эти дни Ванька пережил.

***

Глава 2

Жил бы Ванька без прикрас, как все, да токмо все не получалось, то одно, то другое. На работе директора возить — «жисть» не сахар, дома тоже режим «Пиночета» — Зойка. Вставал Ванька с зарею, лето — косить траву на сено до работы да колорадских жуков собирать на картофельнике, зиму — печи топить, скотину кормить. Зойка свое дело тоже знала туго и ему спуска то не давала. Как то Зойка в санаторий укатила. Договорились, что Ванька сам корову доить будет, да и то сказать двадцать дней срок немалый, кто согласиться, а корова то строптивая была, однако.

Уехала Зойка, Ванька вздохнул облегченно, унесло осу и ладно, Слобода! Наступило первое утро без Зойки. Одел Ванька Зойкин платок на голову, халат ее подпоясал и в хлев. Корова его миролюбиво обнюхала, краюху посоленную приняла. Помыл вымя Ванька, дерг за соски, плоховато получатся, а корова то его уже рассекретила, деликатно отодвинулась, «размышлят», что дальше то делать. Ванька тоже «размышлят», издалече корову форсирует. Только подвинет под собой стремянку, а корова уж опять переступила, отодвинулась, «ездил» он за коровой по хлеву целый час, потом обливаясь, так толком и не подоил, да и на работу опоздал.

Идет с работы вечером, на душе уже «кошки скребут», забота корову как то доить надо, ну и тяпнул стакан для храбрости. Печки затопил, скотину накормил, корову подоить осталось. Ванька в хлев, а корова рога на него направлят, видно водку учуяла. Ванька ишо не отчаивается, авось подпустит, нежно так ее приговариват, приглаживат. Только Ванька за соски взялся, бдительность потерял, корова-то как лягнет. Такого «трона» дала, что Ванька еле отдышался, подойник подобрал и снова приступом «крепость» брать. Доить кулаками изладился, так-то быстрее, а корова как на врага смотрит, даром, что Ванька и не дышит уж из себя. Чуток надоил даже, так опять корова напала. Встал Ванька, халат Зойкин весь в навозе, да уж не до халата ему, за соседкой помчался. А соседка то через три дома жила. Бежит Ванька по улице, Зойкина косынка на одном ухе болтается, а полы халата в цветочек сзади развеваются. Ну его, знамо дело, сразу приметили из окошок-то.

Соседка то родственница Зойки была, да не простая из начальников, поругалась, но пошла, подоила. Ваньке строго настрого наказала больше не пить. Сказать то легко, а вот как это выполнить, задача не из легких. Ведь только первый день Слободы отпраздновал.

На другой день утром как Ванька корову подоил, история умалчиват, но вечером он снова в том же наряде по улице бежал. А соседка то уж поджидат, в окно поглядыват, не хочется ей корову идти доить, своей то у нее коровы не было, непривычная.

Ванька ей с порога уже:

— Слушай, кажись, контузила она меня уже конкретно, в голове звон стоит до сей поры. Что делать то будем?

— Выгружай из погреба все свои винные запасы, конфисковывать буду — соседка то тоже не промах была (все ж Зойкина родственница).

А без запасов в деревне никак не получалось, жили то как раз во времена «сухого» закона. Водку продавали по талонам, две бутылки на человека в месяц. Кому не надо все равно выкупали, так на всякий случай, вдруг потребуется, копили. Заглянула соседка в погреб, в числе запасов не только водка, а всякого домашнего вина, с собой не унести.

— Неси костыль, заколачивать будем — распорядилась на Ваньку.

— Как это заколачивать, ить картошка там — пробовал возразить он.

— Дою последний раз! — объявила соседка — делай выводы.

Пока соседка корову доила, Ванька картошки из-под пола вытащил и западню гвоздем заколотил. Сам радуется, какой-никакой а выход найден. Да не тут то было.

Утром к нему сосед ломиться из-за стенки, и у того беда. Руки с похмелья трясутся, как не поможешь. Пошли за багаем, гвоздь вытаскивать из западни надо чем то. Сосед рюмку опрокинул, полегчало.

— Спасибо, от смерти спас. Я ведь ищо посоветоваться пришел, пошли чего покажу. Ваньке корову доить надо, но пошел, как откажешь, видит сосед не в себе. Приходят на задворки, там трактор у этого механика стоял, из колхоза прихваченный, правда, списанный по амортизации, но на ходу. Ванька глянул на трактор, а стекла кабины все краской голубой закрашены, поковырял ногтем, засохнуть успело.

— Веселенько, ладно хоть не черная краска то — распирает Ваньку «поржать», да ить надо соседу сочувствие выказывать.

— Как думашь, кто это протяпал? — соседа теперь только одно занимало (а у Ваньки то с коровой ищо поединок предстоит).

— Одно могу сказать, не я! — торопился Ванька отделаться от соседа.

— Ладно, будем думать, авось вражину вычислим. Пойду за ацетоном, да попробую оттереть.

— Мне бы твои заботы, а тут вон и корова, и варить, и печки топить, все самому — заключил разговор Ванька.

Колхозный гараж уже гудел с утра, опять сенсация: механику в тракторе стекла закрасили ночью. Ванькин сосед окопался в своем кабинете, к народу не выходил. Стыдно, на народное добро руку поднял. Во дворе гаража Ванька толпу целую, собрал — первый очевидец все-таки. Рабочий день начинали в хорошем настроении.

***

Глава 3

Был в колхозе нашем газовщик (зав. газовым хозяйством) по фамилии Коробко (хохол, в общем), все его Коробка и называли, не поймешь то ли прозвище, то ли х-фамилия (у него все слова с Х начинались). Приехал он в колхоз с бригадой на строительство, да умудрился он парторгу х-Наде ребенка сделать (родилась Коробченка, девчонка, стало быть), так и остался в селе хохол жить. Любил он выпить, дружил с начальством, да и подруг у него по району было всяких. Газ то в баллонах в деревни доставляли с райцентра, впрочем, как и сейчас (прогресс в России не особо приживается). Как поедет Коробка в райцентр, так и пропадет, хорошо, если к утру заявится. Водители видно тоже с ним заодно, выпить и погулять не прочь были. Да однажды Господи шельму и отметил.

Завернул по обыкновению Коробка в гости к хорошей знакомой, от райцентра уж отъехали, можно и выпить, постов ГАИ там уже не было. Подруга его до ночи не отпускала, любовь то зла. Водитель под окнами уж сигналку включил, домой захотел, да и скучно одному то выпивать.

Выехали они уже по темну, ухаб то не видать почти, вот машину на въезде с моста и занесло, перевернуло на бок (речушку то вброд наверно перейдешь, невелика, но устье рядом, а за поворотом Волга близко). Коробка с водителем рванули под насыпь и залегли в канаве, ждут — сейчас рванет (почти сто баллонов с газом в кузове). А баллоны то мирно плюхаются в реку и поплыли…

Когда из канавы выбрались, «поздняк метаться», кто в реку ночью полезет. Пошли до ближайшей деревни за подмогой да трактором, кой-как машину на колеса поставили, там уж утро рядом. Баллонов много не досчитались. С багром вдоль берега прошлись, но тоже успехи были невелики, баллоны то в Волгу за ночь уплыли уж, где их там найдешь. Голова у обоих трещит просто, да ведь стресс какой все же пережили.

— Похмеляться не х-будем, и так из нас х-душу вытрясут — х-Нади своей хохол очень боялся.

Вернулись еще до начала рабочего дня. Машину в склад наскоро разгрузили (баллонов то половина осталась), пока никого в гараже не было. Помалкивают оба: сломалась машина на дороге, да и все. Когда еще люди газ придут получать, как-нибудь выкрутимся, решили.

Пришел Коробка домой и давай врать напропалую (стресс то сказался):

— Знашь х-Надь, ночью «тарелку» летающую в небе видели, х-НЛО, прикинь, чуть с ума не сошли от ужаса.

— Спьяну померещилось, поди, «соколикам», пить надэ меньше — отмахнулась Надежда, собираясь на работу.

А в конторе колхозной опять фуршет намечался, день рождения очередной. Как сели за столы после обеда, так и начали новости обсуждать. После третьего тоста и у Надежды язык развязался:

— Мой-то сегодня ночь в поле «керовал», машина сломалась, сказал НЛО видели, тарелка какая-то по небу летела — перевела она.

— Ой, а я по телевизору видела, говорят, людей крадут, приземляются и увозят — добавила Зойка.

— Ладно, крадут, так от них еще наши бабы и рожают, видано ли дело! — постепенно страсти накалялись, а тара пустела.

Время быстро прошло, попели, потанцевали, пора и домой скотину управлять, на дворе уж сумерки. Начали из конторы расходиться. Надежда пошли на пару с Галкой, зоотехником, на одной улице жили. Вдруг Надежда как рявкнет, бухнулась на колени, руку в небо пальцем тычет, а язык ей больше не подчиняется. Галка сквозь деревья видит круглое чего-то летит по небу. Заверещали обе и под насыпь в канаву скатились. Лежат, зажмурившись, глаза разжимать бояться, переговариваются шепотом, вдруг инопланетяне услышат. Надька по Коробченке своей причитат, прощается, а с Галки то пьянка враз слетела, мозги то заработали с перепуга.

— А это не луна случаем? А, Надюх? Вроде уж и не двигатся — уставилась на небо сквозь дерево Галка.

— Может, пойдем, куды мы им нужны, инопланетянам этим.

— Боюсь я, Господи помоги! — не своим голосом отвечает Надежда, перекрестившись.

Стали на дорогу выбираться, сначала пригнувшись, как тати (воры). Потом, осмелев, двинулись к своей улице, мелкими перебежками. Домой прибежали, лица на них нету, никому ничего не говорят. Двери на засовы заперли, шторки плотно задвинули, корвалолу напились, кое-как до утра дожили.

Утром в контору пришли, начали баб спрашивать:

— Вы вчера ничего не видали, когда домой то шли?

Бабы то сразу смекнули, и давай выпытывать. Шире-дале, пришлось колоться про канаву то. Опять весь день хохотали, не до работы всем было. Надюха пить после этого зареклась.

***

Глава 4

Самое веселое время в деревне — святки, каждый день происшествия, некогда скучать. Была у нас такая скандальная баба по прозвищу Чапаиха, уж если у нее что случилось — вся улица «на ушах стоит», разбираются. В святки ей больше всех доставалось. В доме у ее двое сыновей взрослых да муж, все механизаторы. Вывесит Чапаиха белье по забору зимой, оно замерзнет колом и целую неделю вымораживается, а то и больше (а белье то одни штаны с мужиков). Утром выходят из калитки ее мужики, а штаны по дороге расставлены до самого магазина в конце улицы. Где бы на работу идти, так штаны надо собирать, пока хозяйка не вышла, а то и им то не сдобровать. На другой день ребятня ночью поленницу разберет, крестов наложат вдоль улицы из поленьев, дрова собирать надо. И чем больше Чапаиха ругается, тем злостнее проделки у детворы.

Находились отчаянные ребята и на крышу забирались, утром идешь мимо, а из трубы живописно метла торчит, или елка, выброшенная во двор после Нового года. Бывало и печь не растопить, дым то в избу идет, елка мешает. Но самая смешная проделка была золой дорожки посыпать от парней к любовницам своим. Тут уж не отвертишься, да золу то со снега и не соберешь. Вот где страсти то бушевали, в скольких семьях скандал стоял и не сосчитать.

У Чапаихи в соседях Танька жила, одинокая баба, беззлобная. К ее калитке эти дорожки из золы со всей улицы тянулись, поди, разберись, где тут, правда, где шутка нелепая. Выпить она любила, кто с бутылкой зайдет, тот и гость. Но был у Таньки один неистовый тайный воздыхатель по прозвищу Баринок. Когда получил он от нее отставку, начал за ее калиткой вечерами следить от бессилья.

Друг закадычный у Таньки был вдовец, Хлястиком его прозвали за то, что за директором колхоза везде следовал, сам то председателем сельсовета был. Оставшись без жены Хлястик, мог уже с утра похмелиться, а к обеду из его кабинета уже богатырский храп раздавался. Как то разозлилась на него бухгалтерша (надо было срочно документы подписать), намазала пожирнее печать и поставила ему на лоб спящему.

— Теперь, слышь, не потеряешься у нас, подписанный…

Лежит Хлястик на стульях, руки блаженно сложивши на груди, не храпит уже, видно прислушивается, что за стенкой в бухгалтерии делается. А что там может делаться после такого — хохот стоит аж до визгу.

Проснулся Хлястик окончательно, вышел из кабинета и бочком на улицу. Бухгалтерия что то сегодня не на шутку веселиться — подумалось. Двинулся он домой по улице, самому невдомек, чего все его разглядывают и взглядом недоуменным провожают. Заворачивает по дороге в магазин за четвертинкой, надо же голову поправить немного. Продавщица то его увидела и за прилавок наклонилась, вылезла оттоль пунцовая вся, чуть не задохнулась там.

— Ты, Васильич, это, домой уж иди. Тебе домой надо, понял? — говорит.

Да где ему понять то, к Таньке направился. Та конечно сразу сообразила, чьих это рук дело, печать то водкой оттерла со лба. Да только знала Танька, что это теперь не поможет ему, по селу то уж прошелся, да еще через магазин. Утром выходит Танька из дома, а Чапаиха ее уж во дворе поджидает и через забор выдает:

— Говорят вчера к тебе Меченый то свернул. Чем яво отмывала то, небось, краска штемпельная не сразу поддалась?

— Тебе-то что за дело? — огрызнулась Танька, или сочувствуешь?

— Так ить власть как-никак на посмешище то — не отступалась соседка.

Весь день село гудело, как улей. Хлястик дома отсиживался, на работу ноги не несли (заболел будто), а вот к Таньке вечером снова пробрался задворками. Баринок-то в ярости еще со вчерашнего, ненаглядной Тани имя то полощут заодно с Хлястиком. Как дождался, что в домах окна погасли, и у Таньки сарайку поджег, мол не будет вам счастливой ночи. Сам-то немного подождав, прибежал с другими вместе пожар тушить, как и делу быть, не заподозришь. Слава Богу, на другие постройки не перекинулось, тихо было, безветренно (и на том Баринку спасибо). Конечно, и Хлястик этот пожар тушить выбежал, тут уж не до опасений, оба трудились на славу, всю воду из колодца на огонь перетаскали.

Не прошло и двух недель, а у Таньки и баня заполыхала (а все ревность проклятая. Вся улица с ведрами на пожар топает, уже как на работу. Баринок снова почти первый прискакал, тушил на совесть, в поте лица, никто и предположить бы не смог. Одну Чапаиху версия о самовозгорании не устраивает, чует баба людскую подлость своим нутром. Точно ухажеры Танькины тут замешаны!

Стала Чапаиха вечерами на задворках похаживать дозором ночным. Не все еще у Таньки пожгли-то, двор остался, переживат, стало быть. Правильно переживала, не прошло месяца, и двор загорелся. Все ж таки вычислила она Баринка, хоть и не поймала с поличным, но прямо на пожаре его и «прищучила»:

— Ведь ты поджигатель то, сукин ты сын! — выпалила она Баринку. Он, конечно растерялся с испуга, но виду не подал, молча воду таскает, как обычно. А уж все то плюнули тушить: пусть уж зараз все у Таньки выгорит, а то и конца этому не будет, все лето на один и тот же пожар ходим. Но такая постановка дела Чапаихе не годилась, берет она Баринка за шкирятник и в огонь тащит, тот конечно упирается, пятками тормозит. Все ж таки вырвался он у дуры-бабы, но страху натерпелся ай-яй. Мужики то со всех сторон окружили его, отступать некуда, что называется, намертво прижали:

— Или ты давай завязывай с этим делом, или точно в огонь бросим и разбираться с тобой не станем.

Ну и пожары на этом закончились. Помогла наука Баринку, Богу молился потом, что люди пощадили.

Говорят и с Танькой помирились они после этого. Да и то сказать, вон чего любовь эта безответная наделала. Ладно, хоть понял Баринок, что с народом шутки плохи. Вот только у Таньки одна изба осталась, ни кола, ни двора, и куры в огороде на яблоне сидели до самых холодов.

Валеркины потрясения

У Алены была обычная семья: подходящий муж и хорошие дети. Однако муж Валерка последнее время все чаще напивался. Работал он в строительной бригаде, оторваться от коллектива было трудно, Алена понимала это. Однако на этот раз ее терпение лопнуло. Валерка приполз домой к полуночи, весь в снегу, без рукавиц, еле перебравшись через порог, плашмя распластался в коридоре и почти сразу захрапел. Алена от бессилия и обиды даже заплакала. Маленькая дочка обняла ее за колени и предложила шепотом:

— А давай его проучим…

— Давай, неожиданно согласилась Алена, вытирая слезы.

На душе становилось легче от теплого участия любимого «союзника». Взгляд Алены упал на торчавший из кармана куртки мужа бумажник. Хорошо хоть не потерял, подумала Алена, зарплату должен получить сегодня. Она достала бумажник, проверила содержимое: паспорт, права, деньги, все было на месте. Иришка заговорщически улыбалась:

— А давай спрячем! Пусть завтра ищет, мам.

Алена прокрутила в голове примерную картину такого оборота дела, мужа было жаль, но она в сердцах согласилась. Раз уж ребенок подсказал, значит, ее устами глаголет истина. Предупредив Иришку, что утром нужно продержаться, сохраняя очень серьезный вид, и что их обоих ждет «допрос с пристрастием», они улеглись спать. Пришлось пошевелить мозгами, прежде чем спрятать бумажник, что дома будет конкретный «обыск» нужно было предусмотреть. Алена, знала, что лучше положить на видное место, что б ни догадаться было, и сунула бумажник под скатерть на столе, а сверху неровность накрыла стопкой глаженого белья.

Утром муж поднялся раньше всех: умылся, попил чаю. Алена прислушивалась из спальни, но не вставала, боялась. Валерка одевался в коридоре слишком долго, видно хватился пропажи, потом зашел в комнату дочери, спросил ее про бумажник.

— Ты че-о, пап, я не видела, пробурчала спросонья Иришка.