Бесплатный фрагмент - Кочевое братство. Мечтатели

Памяти В. А. Лившица, выдающегося советского востоковеда, лингвиста, исследователя парфянского языка.

---

«Варвар и раб по природе своей — понятия тождественные».

Аристотель

Антиохия-на-Оронте, весна 132 года до н. э.

В небольшой угловой комнате, едва освещённой за решёточным окном, выходящим на восток, встретились двое совершенно разных мужчин. Подтянутый эллин в богатом белом хитоне из тонкой шерсти, возраста около сорока, властного, надменного вида, не растерявший ещё кудри тёмно-каштановых волос и угрюмого вида, грузный, халдей, старик, лет пятидесяти, по виду маг или прорицатель, с тщательно завитой крашенной хной иссиня-чёрной бородой, при резном посохе, в тёмных, многослойных, простого просторного кроя, варварских, часто штопанных, выцветших пыльных одеждах, некогда бывших небесно-синего цвета. Хозяин дома, молча улыбаясь, стискивает халдея в крепких объятиях. Так же молча указывает гостю на кресло напротив окна, сам же, проверив, нет ли кого за дверью, плотно затворяет её, садится в тени напротив халдея.

— Хайре, Баласу, мой самый лучший друг! — Хозяин дома широко улыбается гостю. — Как я рад снова увидеть тебя. Ты проделал трудный путь из Вавилона ради нашей встречи. Огласи же новости от звёзд, Баласу.

Кресло под халдеем жалобно скрипит. Посох три раза постукивает по полу. Халдей устало вытягивает ноги в грязных сапогах. Гость снимает плоскую шапку, укладывает её изнанкой к потолку, на колени, разглаживает складки помятых штанов, халдей явно не спешит с новостями. Хозяин дома хлопает себя по лбу ладонью.

— Прости, на радостях от встречи совсем позабыл наше давно заведённое обыкновение… — С теми словами эллин с почтением укладывает в дорожную халдейскую шапку кошель с монетами.

Старому ведуну звёзд вовсе не зазорно сначала взвесить кошель, потом развязать и даже неучтиво высыпать монеты себе в ладонь. Полуденное солнце выглядывает из-за туч. Комнату освящает яркий луч света. Монеты из кошеля оказываются неистёртыми драхмами чекана Деметрия II, в серебре. Хозяин дома едва сдерживает нетерпение. Тяжело вздохнув в потолок, халдей ссыпает монеты обратно в кошель, медленно начинает оглашение запрошенных новостей, без варварского акцента, на очень приличном койне. Голос гостя заметно дрожит.

— Электрион, друг мой. Не хотел я тебя печалить дурными известиями, но ты настоял, я же не имею привычки врать. Спроси себя: а хочешь ли ты погрузиться во тьму скорби? Быть может, оставим предсказание тайной неоглашённой?

Однако бывалого хозяина дома не пронять и таким отчаянно грустным вступлением, глаза эллина наполняются жгучим любопытством.

— Любое событие можно обратить себе во благо, если… — Эллин резко встаёт, бесшумно подходит к двери, открывает её. Не обнаружив никого за дверью, затворяет её, тихо возвращается на прежнее место в тени. — …Если заблаговременно о нём узнать. Ах, мудрейший Баласу, как ты мне помог в прошлый раз, сообщив имя нового базилевса! Я благодарен тебе, искусный прорицатель! Всем, что есть у меня: достатком, положением в обществе, чином и званием важного вельможи, — обязан только твоему сбывшемуся пророчеству. Никогда не забуду щедрую милость твою. В этом доме ты всегда желанный многочтимый гость.

Хозяин дома улыбается так тепло и нежно старому халдею, как иной жених не улыбается красивой невесте. Халдей становится ещё угрюмей, постукивает по полу посохом три раза, тихо, едва слышным шёпотом, отправляет в потолок:

— Что ж, Электрион, исполню оплаченную просьбу. Вопрошал ты звёзды о будущем, так слушай. Скоро состоится поход твоего молодого царя на владения, прежде бывшие собственностью его предков, но ныне утраченные…

Беспокойство хозяина дома о неприкосновенности двери оказывается ненапрасным. Дверь отворяется, на пороге появляется статный юноша лет восемнадцати, лицом очень похожий на хозяина дома, в новом походном снаряжении всадника.

— Отец, прости, я не знал, что у тебя гости. У меня крайне неотложное дело…

— …Амфитрион, я занят! Дело твоё неотложное слегка подождёт. — Тон раздражённый заставляет дверь закрыться самой собой, за дверью раздаются женские голоса, шум шагов, потом всё стихает, устанавливается тишина. Хозяин дома одаривает сладкой улыбкой халдея, жестом простит гостя продолжать прерванное.

Посох вновь отстукивает три раза.

— Поход тот обернётся катастрофой, никто из ушедших из него не вернётся.

Хозяин дома тут же разражается удивлённой речью:

— Бесславная погибель воинства! Какой ужасный приговор! Судьба жестокая их поджидает! Воистину боги задумали жестокое испытание нашей державе. Никто не вернётся из похода? Да, человеку с роком не поспорить. Завсегда проиграет в споре с роком человек. А наш базилевс? Что с ним-то, добрым, станет, Баласу? — Глаза эллина хитро прищуриваются.

За окнами дома кто-то, громко вскрикнув, роняет сосуд. Раздаётся хлопок, сосуд разбивается. Нечто выплёскивается на камни внутреннего двора. Вместе с досадным шумом раздаются печальные слова халдея:

— Базилевс твой тоже погибнет.

Эллин прикрывает ладонью лицо. За окном раздаются проклятья, ругань, шлепки — нерадивая служанка разбила амфору с отборным оливковым маслом. Хозяйка дома не стесняется в рукоприкладстве, глухие удары заглушаются громким жалостливым женским плачем, горячими мольбами остановить «жестокое насилие». Хозяин дома прикрывает окна ставнями, придвигает своё кресло ближе к креслу гостя, садится в него, коленями касаясь ног халдея.

— Как именно он погибнет, а, мудрый Баласу? — шепчет эллин, жадно заглядывая в глаза гостя. — От бранного железа в сражении? Иль от душевных мук в плену?

— Мне то неизвестно, Электрион. Слишком незначительная подробность для великих звёзд. Ему ничто уже не поможет, — холодно отвечает халдей. Однако, заметив жгучий интерес эллина, уже вежливо уточняет: — Антиох погибнет вдали от дома. Это всё, что мне сообщили светила о твоём базилевсе.

— Восточный поход сложится несчастливо? — задумчиво произносит хозяин дома и откидывается в кресле.

— Да, именно так. Несчастливо. Для всех тех, кто окажется в нём, — безучастно произносит гость, откидывается в кресле, подражая хозяину в позе.

— Ценные знания ты мне передал. Удвою твоё вознаграждение, Баласу, потому как предвижу неисчислимые блага для себя.

Дверь в комнату вновь открывается, теперь уже самым бесцеремонным образом, без стука, резко, нараспашку, в дверном проёме появляется всё тот же юноша, но уже в сияющей бронзовой кирасе, отполированной до сияния золотом.

— Отец, важное у меня неотложное дело! Оружейнику надо внести остаток за мои доспехи. Мастер внизу стоит, он третий раз пришёл, с последней меркой, твои пожелания исполнены в точности, как ты того хотел.

Хозяин дома пребывает в таком глубоком раздумье, что юноше приходится повторить запрос, прежде чем тот медленно поворачивает к нему голову. Отец рассеянно оглядывает с головы до ног военное облачение юноши, встаёт, что-то шепчет гостю, сжимает благодарно руки старому халдею. Вместе с сыном удаляется из комнаты. Уже за порогом комнаты к опечаленному вельможе возвращается привычный надменно-гордый вид.

Чуть позже угловую комнату покидает и скромный гость. Никем не замеченный, он проходит с посохом позади радостных женщин дома, окруживших отца и юношу в блещущих на солнце доспехах знатного всадника. Счастливый оружейник получает остаток, благодарит многословно вельможу за «славный разумный порядок в делах», довольный, он вместе с хмурым халдеем покидает столичный дом в богатом квартале. Расписные сине-красные ворота со скрипом затворяются. Со створок горгона Медуза провожает удаляющихся гостей раздражённо-гневным взглядом.

---

На следующий день. Царский дворец. Сад

— Великая базилея, взгляни, вот тот самый прорицатель Салманасар из Вавилона, о котором я говорил давеча. — Вельможа важно поправляет серебряную фибулу с надписью «Первый друг базилевса».

Базилея прерывает любезную беседу, поднимается со складного позолоченного трона, придворные девы расступаются, образуется живой благоухающий коридор, царица делает к вельможе три лёгких шага, словно танцуя, останавливается на удалении в семь шагов. Базилее на вид около двадцати пяти, роста среднего, она красива, стройна и худа. Облачена властительница Сирии в многослойное драпированное складками платье из прозрачного невесомого золотистого виссона. На голове поверх простой строгой причёски повязана пурпурная диадема. Игривый весенний ветерок доносит до вельможи облачко девичьих духов, ароматы сплелись в один душистый настой, и совсем не понять, какой из них принадлежит самой царице.

— Вы как всегда прекрасны, Клеопатра! У вас прекрасный вкус во всём, базилея. — Вельможа почтительно склоняет голову. — Восхитительные утончённые египетские духи вас украшают!

В отличие от вельможи, сопровождающий его варвар неучтиво взирает на правительницу, не скрывая восхищения, высоко подняв голову и широко от изумления открыв рот. Впрочем, болезненный удар локтя вельможи под рёбра приводит растерявшегося светловолосого юношу в чувство, он крепко сжимает резной посох, почтительно склоняет голову перед царицей. Базилея сближается с вельможей, охрана дворца становится рядом.

— Маг халдейский, — базилея становится напротив варвара, властно твёрдым голосом командует: — Повтори мне своё предсказание.

Позади базилеи выстраивается женская гордость города, три десятка благородных девиц, они с улыбками взирают на приглашённых. От таких ярких улыбок можно и оробеть. Светловолосый варвар заливается бордовой краской, опускает взгляд в камни мощения, прерывистой скороговоркой говорит:

— Звёзды желают удачи восточному походу. Они сообщили мне о неминуемом поражении Парфии…

— …Подними голову! Смотри мне прямо в глаза! — требует шёпотом царица. — Говори внятно, громко, неспешно, слова не глотай!

Юноше удаётся сдержать волнение, он встречается взглядом с базилеей и уже медленнее, внятно, громко произнося, как того истребовали, проговаривает речь:

— Города восточных сатрапий с радостью распахнут ворота перед Антиохом Седьмым. Гордые города признают власть Селевкидов. Границы державы будут восстановлены вплоть до рек Бактрии. Парфия же утратит все приобретённые владения. На коленях смиренно будет просить её властитель о снисхождении к проигравшим. Поход принесёт вечную славу базилевсу. Это счастливое послание звёзд я принёс во дворец.

---

— Когда нам стоит отправляться в поход на парфян, тебе известно? — Базилея придирчиво осматривает дорогие одежды гостя. Останавливается взглядом на новых, расшитых бисером чёрных сапогах.

— Благоприятное время для восточного похода наступит следующей весной. С наступлением весны стоит незамедлительно выступить против парфян. — Взволнованный халдей твёрд под взглядом царицы.

— Как зовут того властителя, проигравшего тебе, звёзды не сказали? — недоверчиво вопрошает мага базилея.

Юноша утрачивает краску на щеках, под пристальным взглядом царицы плотно закрывает глаза, нараспев отвечает:

— Имя врага твоего, базилея — Фраат Второй, царь парфянский, с ним не стоит заключать никаких соглашений.

— Открой глаза, халдей! — Шёпот базилеи становится менее требовательным. Юноша нехотя повинуется воле царицы. — Почему с ним не стоит заключать соглашений?

— Потому как царь парфянский коварен. — На вопрос царицы у вавилонянина находится быстрый ответ. — Клятвы он подло нарушит при удобном для него случае. Такова всем известная привычка кочевников. Предостерегаю тебя, базилея, Фраат — лгун изворотливый, опасный, хитрый. Слово его не имеет цены.

Базилея теряет интерес к прорицателю, обращается к вельможе с видом весьма недоверчивым:

— Электрион, а твоему светловолосому халдею можно верить? Не слишком ли он юн для толкования воли звёзд?

— Да, Клеопатра, именно этому халдею можно верить. Пред тобой, властительница, не звездочёт, но посланник из храма, а предсказания древнего вавилонского храма всегда сбываются. Их сложные астрономические карты не врут. — Вельможа касается рукой резного посоха мага. — Базилея, не привёл бы я неизвестного служителя во дворец, как бы не знал храм его и его мудрейших наставников.

— Так это не он высчитал будущее по звёздам? — Базилея расплывается в надменной улыбке. — Сколько ему лет? Кто назначил его в жрецы храма? Непривычно слышать превосходное койне от варвара.

— Нет, не он, вы правы, базилея, он слишком юн для тайного знания, его посвящают в таинства. Салманасар — сын верховного жреца халдеев, моего давнего знакомого. Отправили его сюда наставники — отец и коллегия опытных звездочётов храма — сразу после длительных расчётов. Салманасар очень спешил. — Вельможа покровительственно укладывает правую руку на плечо светловолосого юноши.

— Халдей, ты сможешь повторить, не заикаясь, как сейчас, всё, что ты сказал, моему мужу? — Вновь царственный шёпот становится требовательным. Базилея смотрит пристально в глаза прорицателю из таинственного храма.

— Царица, я исполню волю твою. — С превеликим трудом юноша выдерживает испытующий взгляд царственной особы.

— Электрион, оставайтесь с халдеем во дворце до вечерней трапезы. Вас сопроводят. — С теми словами базилея отбывает с придворными девами из сада во дворец.

Много позже, в сумраке, при свете первых вечерних звёзд двух посетителей — вельможу и его подопечного — сопровождают во дворец. В библиотеке они застают блистательную базилею во гневе, горячо беседующую с кем-то, сокрытым стеллажом с пыльными свитками. Упоминается презрительно имя «Деметрий» с нелестным эпитетом «пленённый неудачник, всем приносящий одни только несчастия». Заметив вошедших, царица резко меняет тон на наигранно-шутливый:

— Антиох, выгляни, прошу! Твой синедрион проявляет завидное радение. Выслушай их мудрые слова.

— Синедрион? Что, и они пришли тоже тебя поддержать? — Из тени стеллажей со свитком в руке появляется статный благообразный мужчина лет тридцати. Он одного роста с базилеей. — Не вижу синедрион. Кто это, Клеопатра? Какая, право, странная шутка!

По отстранённому выражению правильного лица спорщик явно не расположен к выслушиванию чьих-то новостей. Сделав усилие, базилевс всё же узнаёт вельможу:

— Электрион, попечитель моих конюшен, кого ты привёл по ночи? Что за странствующий халдей? Зачем он нам? От его пёстрого наряда у меня рябит в глазах, а ночью привидится кошмар.

— Мой властитель, это вовсе не халдей, это счастливые прорицания из Вавилона. — Вельможа почтительно приветствует базилевса.

— Из твоего утраченного Вавилона, заметь, любимый муж. — Базилея хитро улыбается вельможе. — Город богатый послал тебе весть. Гордый Вавилон мечтает вернуться под твоё правление. Варвары любят тебя, Антиох!

Отстранённость властителя сменяется интересом, свиток занимает своё место на стеллаже среди себе подобных. Светловолосый халдей с молчаливого разрешения царствующих особ излагает благоприятное прорицание.

Полночь того же дня. Дальняя хора Антиохии-на-Оронте. Частное поместье

— Салманасар? Жрец из самого Вавилона? Обращения требуешь, приличествующего сану? Тебе мы не ровня? Как ты нас давеча назвал? Угодливой прислугой? Заткните ему кляпом рот! Уж очень много верещит этот варвар. Галдит да галдит, как сорока. — С теми словами крепкого сложения муж лет сорока, по виду управляющий, из вольноотпущенников, отвешивает сильный удар в челюсть светловолосому юноше, тот мгновенно теряет сознание. Упасть избитому не удаётся по причине удержания за руки двумя наголо обритыми клеймёными рабами. Приказ исполняется без промедлений, в рот юноше набивают кляп из сухой травы.

— Управляющий, мы справились. — Рабы ждут дальнейших распоряжений. Управляющий чешет за ухом, обдумав, выносит приговор Салманасару:

— Обзываться удумал, приятель? Что ты о себе возомнил, ничтожный халдей? Не ровня? Надо же такое, в гостях пребывая, хозяевам взять да и сказать! Рот твой бездонный ещё много содержит обид? Ну, теперь ты молчун, жрец болтливый из Вавилона. Разденьте-ка его донага! Знайте — то не моя воля. Хозяин так наказал. Действуйте без раздумий. Это не преступление. Вещи на нём ценные — из наших кладовых, надобно вернуть их на место. После утопите его как есть нагого в придорожной вонючей канаве. Да-да, умертвите его! И это не преступление, потому как он плут и обманщик. Мошенник, выдавал себя за другого, был пойман с поличным. Заслужил за вероломство он самое суровое наказание, слова хозяина. А лучше-ка ножом его по горлу полосните, кровь скверную наземь спустите, труп спрячьте потаённо за камнями. Пусть будет как будто свершилось разбойное ограбление по ночи. Следы свои умело сокройте, не топчитесь возле тела ногами. Возвращайтесь в поместье окольными тропинками. Молитвы почаще произносите, не приведите с собою призрака в дом. Даю свободы вам до восхода! Но только до восхода. Если опоздаете, выпорю нещадно. С меня, вы знаете, не убудет.

Приказание исполняется. Вещи бережно снимаются, обтряхиваются, тщательно складываются в кожаный мешок, мешок передаётся в руки управляющему. Светловолосого юношу приводят в сознание, окатив холодной водой. Нагого, мокрого, выводят с тумаками насильно в темноту. В темноте ночи он, несчастный, исчезает бесследно.

Часть первая.

Успех

Глава 1.
Искусный парфюмер

Раннее утро. Южная дорога на Антиохию

— Хозяйка, вы только посмотрите, кого я обнаружил у дороги. — Раб-охранник откладывает в сторону дубину, обеими руками вытягивает за ногу из колючего куста нагой мужской окровавленный труп.

— Начинаю жалеть о ранней поездке в поместье. — Хрупкого сложения невысокая миловидная эллинка лет двадцати пяти склоняется над находкой. — Ах, зачем ты решил справить нужду именно на этот высокий куст! Неужели прочие тебе не подошли? Ужасное предзнаменование. Нет, всё же хорошо, что ты заглянул за куст. Иллюзии исчезли. Теперь хотя бы знаю исход встречи во дворце: труды напрасные, сработала впустую, не заплатят мне. Убыток меня поджидает. — Жалость запоздало посещает эллинку. Она, сопереживая чужому горю, качает головой. — А убиенный был при жизни совсем недурён.

Раб рад угодить, поняв настроение хозяйки, охотно поддакивает, заискивающе улыбается:

— Именно так я подумал, хозяйка, боги вас оберегают. Горько от сурового предзнаменования только в первый момент. Мне это чувство прекрасно знакомо. Разбитые надежды — это всё же лучше, чем опустошённый кошель. Знак верный ваш демон послал, уж лучше бы иными делами вам заняться. Может, вам духи те дорогие для царицы на какие… что попроще заменить? Зачем вам стараться, раз она вам не заплатит?

От слов раба хозяйка задумывается. Труп неожиданно подаёт признаки жизни, пытается поднять правую руку. Рука оказывается сломанной, движение ею вызывает страдания, гримаса боли обезображивает грязное лицо, раненый тихо стонет. Женщина вздрагивает от неожиданности.

— Жив! Дай ему свою воду. — Участие сменяется привычной строгостью. Раздосадованная эллинка уходит прочь от куста к нарядной повозке в разноцветных узорах, запряжённой парой спокойных кобыл. В задумчивости касается рукой спиц колеса. Что-то шепчет колёсам про духи.

— Так и бросим его тут умирать? — жалостливо уточняет раб, снимая суму-мешок со своих плеч. Добротная керамическая пузатая фляга открывается, в рот раненого осторожно вливается вода.

Хозяйка не отзывается, молчит. Раб проявляет настойчивость и смекалку:

— А вдруг наш труп богатый? Купец, например? Стал несчастной жертвой разбоя? Может, за пропавшего награда какая назначена? Тут мы его вылечим, нам награду за радение щедро заплатят.

— Какую награду? О чём ты лепечешь? Мечтатель! — иронично отзывается от повозки возничий-эллин лет тридцати, при внушительных размеров кинжале. — Посмотри на него. Синий, весь в синяках. Вон удавка красной дорожкой по шее прошлась. Нищий он, по виду варвар с Востока. Богатого так бы не убивали. Богатого бы заполонили. Разбойники не дураки. Не будет награды тебе, наивный. Не мечтай понапрасну. Щедро ему заплатят? Экие глупости! Прибудет нам лишних хлопот да издержек на прокорм и лекарства. Ты лучше подумай о последствиях, если он возьми и помри от ран, ему нанесённых.

Однако раб не сдаётся, упрямо продолжает:

— Как выздоровеет богач, богам за нашу заботу щедрые жертвы принесёт, боги услышат наши имена против доброго дела, нас наградят дарами. Так нам дважды за доброе дело прибудет.

— Доброе дело! — добродушно смеётся возничий. — Никчёмные хлопоты. Ты оцени состояние избитого тела. Ему крепко досталось, рёбра побиты. Боль терзает его. Может, внутри есть разрывы печёнок? Кровью наполнен живот? Сегодня к полудню, того гляди, помрёт. Захрипит и тело покинет. Имя твоё не вспомнит, тебя не похвалит, в Аид улетит. Пришёл конец твоему развлечению. Придёт время трудов. Кто его будет хоронить? Яму ты будешь копать, меня не зови. Боги нас наградят? Ты наивный простак! Бросим его — нам же меньше хлопот.

Однако «избитое тело» на краткий миг приходит в сознание, произносит хоть и тихо, но слышно:

— Салманасар… я… спасите…

Выслушав доводы стороны, женщина хлопает в ладони, тем прекращая спор.

— Раз ты предложил, ты и будешь его лечить в свободное от работы время. — Хозяйка с помощью возничего проворно-ловко взбирается на повозку, а раб, кряхтя, обхватив руками находку, волочит полуживого раненого к повозке. Уже у повозки нагое тело рабу помогает загрузить возничий. Спор возобновляется вместе с началом движения.

— Он стоит нашей заботы. Посмотри-ка на него. Мозолей нигде не видно. Ни на руках, ни на плечах. Стопы без следов кандалов. Зубы на месте. Тяжким трудом он не занимался. Изнежен. Белая кожа. Не клеймён. Волосы длинные, рассыпчатые, без колтунов. Чистенький он. Признаки богача налицо. Я победил в разуменье тебя.

— Говорю тебе, зря ты старался, то напрасные хлопоты. Салманасар имя его. Варвар! Бродяга! Никчёмного бродягу-варвара в кустах обнаружили. За что-то душили его. Никак за дела омерзительные? — Возничий добродушно смеётся. — По всем приметам знатная находка! Ты победил, не возражаю. Да ещё серьёзно раненный. Скоро помрёт. Будут расходы одни. Запомни моё предсказание, мечтатель.

Хозяйка оглядывается назад, пристально вглядывается в лицо раненого, однако ничего до прибытия в поместье более не произносит. У ворот крепкого каменного двухэтажного дома повозку встречают первыми радостным лаем двое огромных псов, один чёрной масти, другой белой. Ворота открывают две молоденькие девушки лет четырнадцати-пятнадцати, по виду рабыни, в простых длинных льняных рубахах до полу.

— Госпожа, всё готово для вашего визита во дворец, — в голос поют помощницы.

— Ээт! Крон! Вы ждали меня? Рада вас видеть! — Хозяйка проворно покидает повозку, поглаживает псов. — Ценю вашу преданность.

Псы машут от счастья хвостами, лижут руки женщины, но вопреки известной собачьей привычке не пытаются запачкать одежду, встав на задние лапы.

— Демонасса, пойдём со мной. — Владелица поместья берёт за локоть одну из девушек, с блестящими чёрными волнистыми волосами. — А ты, Мирина, помоги с находкой. Несчастному надо наложить повязку на сломанную руку. Надеюсь, богини воздадут мне за оказанное милосердие.

— Воздадут! — Раб и возничий опускают с телеги тело раненого.

Хозяйка и помощница скрываются в доме. Где-то на первом этаже хлопает дверь.

— Вот что, Демонасса, я передумала насчёт царских духов.

Помощница огнивом высекает искры, масляная лампа разгорается, освещая небольшое помещение, обставленное шкафами с разновеликими сосудами. Хозяйка садится на простой табурет без спинки, укладывает манерно руки на массивный грубый стол, обитый красной медью.

— Анаксо, неужели вы не поедете во дворец? Но ведь тогда мстительная Клеопатра Тея почтёт себя оскорблённой. У вас будут огромные неприятности. — Демонасса являет полное знание всех дел хозяйки. — Цари всевластны, богам подобны по могуществу, они ведь жизни могут вас лишить.

Демонасса от ужаса закрывает рот ладонью. На глазах девушки появляются слёзы.

— Мне знак был свыше. — Анаксо печально вздыхает. — Очевидный во значении, от демона моего. Его заботами живу. Подай духи, что мы приготовили для Клеопатры Теи.

Из шкафа осторожно извлекается ярко-синяя резная пиксида с раскрашенным конём на крышке. Анаксо открывает крышку, вынимает большой белый алабастрон грушевидной формы.

— Базилею Клеопатру злить не будем. — На этих словах хозяйки помощница шумно, с облегчением, выдыхает. — Ты перелей половину в алабастрон поменьше. Есть у нас подходящий?

— Такой же, белый по цвету?

— Любой, но только не коричневый. Царица не любит коричневый во всех его оттенках.

Демонасса проявляет расторопность, приставляет лесенку к шкафу, мигом вынимает из его недр сосуды, выставляет ряд из дюжины разноцветных алабастронов.

— Синий или алый? — задумчиво произносит Анаксо.

— Духи на тему Ареса, — тихо вкрадчивым тоном шепчет Демонасса. — Арес ведь бог войны, он любит кровь, быть может, алый? Синий был бы уместен для Посейдона, ему подвластны пучины моря.

Анаксо выбирает алый. Демонасса открывает белый сосуд и, не дрогнув, переливает половину его содержимого в алый. Комнату наполняет терпкий, жгучий, тяжёлый, сложный древесный мужской аромат.

— Ах, как вы постарались, Анаксо! — восторженно поднимает к потолку глаза Демонасса. — Такой запах запоминается надолго. Он как одежда, как описание души. Вы такая искусная, такая исключительная. Царице понравится ваша работа.

Меж тем алый алабастрон плотно закупоривается. Анаксо грустно улыбается помощнице. Открывается набор чернил, на узкой полоске египетского папируса выводится «Арес».

— Позвольте, Анаксо, но ведь на алабастроне нет вашего клейма. — В правой руке Демонассы появляется небольшой деревянный штамп. — Пусть помнят, кто мастер-составитель.

— Нет, не будем проставлять, — печально произносит парфюмер.

— Вы думаете, Анаксо, им не понравятся духи? — Вновь на глазах помощницы появляются слёзы.

— Знак был свыше. Не заплатят. Оскорблений несчётно на спину повесят. Духи выкинут на свалку в тот же вечер. Про меня позабудут. Жалко стараний. Сколько затрат! Столько трудов! Сколько волнений! И всё понапрасну пропало! Печально-то как! Заказы лучших клиентов отложила надолго. Обидела людей. Извиняться теперь предстоит. Терпеть укоры. Эх, глупые мечты прославиться меня разорят. Наш домашний болтун так и вовсе предлагал подменить царский аромат на совсем простой.

— Да с нашего болтуна станет и не такое. Его язык длиннее вожжей. — Демонасса вытирает слёзы. Её лицо принимает разочарованное выражение. Помощница выставляет на стол пиксиду размером меньше, цветом белую, без украшений, вдвое меньше прежней ярко-синей. Алый алабастрон вкладывается в белую пиксиду. На том приготовления заканчиваются. Раздаётся двойной печальный вздох хозяйки и рабыни.

— Ты говорила, моё лучшее платье готово?

— Да, моя госпожа! — Вновь в девичьем голосе звучит радость и гордость. — Ваше тёмно-зелёное платье отглажено, складки накрахмалены, хрустят, как вы любите.

— Ну, пойдём собираться, моя добрая Демонасса. Сопроводишь меня до дворца. Приготовься меня утешать, на обратной дороге буду горько рыдать.

Анаксо встаёт, берёт в руки белую пиксиду, ещё раз с жалостью смотрит на белый алабастрон и ярко-синюю пиксиду, тихо покидает мастерскую ароматов.

Утро. Царский дворец

— Базилея, к вам парфюмер. — В покои царицы входит придворная дева с серебряной фибулой «Первая лучшая подруга», получив разрешение, за нею, яркой, гордой, входит скромная, напряжённая, бесцветная лицом Анаксо.

Удивительная картина предстаёт перед приглашённой. В расписной комнате женской половины дворца расставлен мужской триклиний. Тут словно всё приготовлено для проведения встречи компании старинных друзей. Анаксо вглядывается в стены комнаты, на стенах свежая краска, брутальные сцены какого-то неистового сражения не то богов, не то гигантов с многоголовыми чудовищами. От удивления от увиденного парфюмер застывает на месте, забыв про вежливость. Слева раздаётся лёгкий женский смех.

— Смотри, Эригона, как она удивлена!

Подруга базилеи оглядывается на изумлённую Анаксо, тоже смеётся, но уже надменно-зло. Эригона прикрывает пальцами рот гостьи, поворачивает её голову налево. Из глубины комнаты появляется базилея. Она благодушно улыбается. Анаксо сбивчиво произносит заученные приветствия, вдруг робеет, густо краснеет, склоняется в полупоклоне. Базилея оглядывает с головы до ног пришедшую.

— Какой приятный цвет у твоего наряда. Ты принесла мой заказ? — Клеопатра подмигивает придворной даме. — Я как будто не покидала родного Египта. Тут, в Сирии, все склоняют голову, даже тогда их не просят. Приходится упрашивать людей открывать глаза при моём появлении. Ты не ослепнешь, открой глаза… — Базилея смотрит вопросительно на придворную даму, та произносит за царицу:

— Анаксо…

— …Анаксо… — подхватывает базилея. — Посмотри на меня.

Анаксо поднимает голову, встречается взглядом с царицей, учтиво протягивает ей принесённую белую пиксиду.

— О, какая чудная пиксида. Изящна в простоте. — Базилея заинтересованно принимает шкатулку. Открывает крышку, вынимает алый алабастрон. Не открывая сосуд, делает глубокий вдох. — Сложный изысканный аромат. Ты меня удивила, сирийка…

— …Анаксо, — вставляет за царицу придворная дама. В её руки переходит пустая пиксида.

Дверь в покои без стука открывается, на пороге появляется некий молодой мужчина, кто своим профилем удивительно похож на профиль с чекана монет. Базилея с алабастроном устремляется навстречу вошедшему. Придворная дама следует тенью за царицей. Про парфюмера забывают.

— Хайре, Клеопатра Тея! — Голос у гостя полон сил, весел и чист.

В ответ раздаётся двойное мелодичное «Хайре, правитель». От услышанного у Анаксо перехватывает дух, округляются глаза. Гостя вводят в покои, предлагают почётное место на триклинии.

— Нет, подожди, драгоценная Клеопатра. Я хочу всё тут рассмотреть. — Базилевс, минуя триклиний, подходит к стенам, вглядывается в батальную сцену, раздаётся громкое удивлённо: — Это же я? Это ты меня изобразила с оторванным рогом быка? Я в образе бога Диониса?

— Ты угадал, любимый муж. Думала, ты не заметишь, — шутливо отвечает Клеопатра. — Но у тебя исключительное зрение, Антиох.

— Зрение? Я же размещён в самом центре битвы. Все линии сходятся на мне. Как такое не заметить? Краски ещё не высохли. Какие они сочные! — Рассмотрев в деталях баталию богов, высказав неоднократно похвалу вкусу жены, базилевс занимает предложенное место на триклинии. Антиох восхищённо качает головой. — Как у тебя тут…

— …По-мужски? Да? Ты это хотел сказать? — Клеопатра садится рядом. Сияет восторгом. — Такой обстановки в гинекее не найти.

— …Ты восхитительная, моя Клеопатра Тея. Я уже люблю в твоём лице Египет Птолемеев, хотя никогда там не бывал. Ты разделяешь все мои увлечения. Да ты такая же, как я! Ты моё отражение. Ты моя душа в женском обличье.

В руках базилеи алый алабастрон медленно вращается. Антиох замечает яркую вещицу, читает надпись на ленте папируса:

— Арес.

— Это мой подарок тебе, Антиох. Второго такого нет и в Египте.

Базилевс открывает сосуд, вдыхает запах, раздаётся громкое:

— Как прекрасен твой подарок, Клеопатра!

Ноги не слушаются Анаксо, скромной мастерице, дабы не упасть от счастья, приходится прислониться спиной к мраморной колонне. Холод камня успокаивает волнение парфюмера.

— Ты мой грандиозный замысел, Антиох. Ты моё творение, — вкрадчиво-ласково произносит базилея. — Я вытащила тебя из глуши памфилийского Сиде для того, чтобы встряхнуть этот спящий дряхлый мир. Мир должен познать твоё величие, Антиох. Ты достоин свершений великих Селевкидов. Эллины будут слагать гимны тебе. Верни утраченное могущество Великой Сирии. Пусть этот египетский аромат напоминает тебе о твоём предназначении.

Антиох восхищённо смеётся, встаёт с ложа. Несколько капель духов в шутку достаются царице, вдвое больше наносятся царицей в ответ на властителя. Алый алабастрон закупоривается и прячется в суме на поясе.

— Ты говоришь обо мне как иной архитектор о постройке храма.

— Но ты и есть мой громадный храм. В храме том до меня были лишь прочные селевкидские стены да обветшалая крыша из черепицы легенд о давних свершениях. Колонны из новых побед уже я возвела, украшаю фронтон искусством Египта. В храме моём не хватает золотой статуи бога огромной державы. Впереди, как ты видишь, ещё очень много тяжёлой работы. Рождена я была богами для помощи тебе, прекрасный властитель. Твой я ваятель, твой я декоратор.

— Клеопатра, мы с тобой свершили уже немало. — Базилевс поправляет складки белых одежд из тонкой шерсти. — Самозванец с позором повержен. Иудея мне подчинилась. Может, стоит дать передышку армии? Они того заслужили.

— Мой отец, — в ласковом голосе явственно слышна твёрдость, — говорил мне, часто повторяя: «Клеопатра, знай, сильная армия распадается от безделия. Мирное время — наихудшее из зол для воителя. Где слава? Где почитание? Где деньги, наконец? Их нет. У воителей и истёртого обола не водится за душой. Ведь опсонион часто задерживают, а то и вовсе не выдаётся. Царская казна бывает пуста в годы плохие. Вернуться воинству к плугу или глине? Наполнить хранилища зерном? Увы, это невозможно. Наклонности хищные отвращают воинство от обычных мирных дел. Скорбь и голод для воинства мирное время. Потому знай, Клеопатра, мужчины с оружием обожают опасность. Походы, стычки, лагеря, сражения, гарнизоны в покорённых странах — вот их удел. Исчезла скука голодных мирных дней! Играть со смертельной опасностью, терпеть суровые лишения, соревноваться с врагами на быстроту, смотреть Танатосу в глаза, видеть его острый меч над головой — да ведь это лучшее развлечение для крепких духом. Делить прилюдно честно добытые богатства — как пить дорогое вино на пиру, Клеопатра. Мистофоры — великолепные верные солдаты, когда ты говоришь с ними на их привычном языке». Как видишь, я хорошо разучила наставления о мужских наслаждениях. Но скажи, Антиох, разве мой отец не прав?

— Клеопатра, с твоим отцом никто не сравнится. Он мудрец. Так ты всё-таки настаиваешь на скором походе на парфян? — На этом вопросе базилевса царица встаёт, а её руки чуть позже нежно обвивают шею Антиоха. Раздаётся поцелуй, ласковые бормотания, базилевс покидает покои Клеопатры. В дверях на прощание раздаётся уверенно:

— Благородные мечты у тебя, дорогая жена. Сегодня же объявлю о решении синедриону.

Дверь тихо затворяется. В тишине Анаксо тихо выдыхает, отделяется от спасительной колонны, её накрахмаленное платье шуршит. Этого малого шума достаточно, чтобы базилея, а за ней и придворная дама посмотрели на давно позабытую гостью.

— Мои мечты… мои притязания… ты скажешь синедриону… — Клеопатра громко щёлкает пальцами. — Подойди ко мне, парфюмер.

Анаксо послушно выполняет приказ. Базилея садится на ложе. Что-то шепчет придворной даме, та удаляется, через непродолжительное время приносит богато расшитый каменьями кошель. Кошель открывается, руки царицы отсчитывают серебро. Анаксо благодарно принимает оплату, не считая монет, сжимает их в ладони правой руки.

— Парфюмер… — шёпотом начинает базилея.

— …Анаксо, — вставляет придворная дама.

— …Да-да, Анаксо, — впервые имя приглашённой произносится нежно царственной особой. — Составь свой аромат ещё раз, в этот раз для меня. Более никому не делай подобных духов. Никогда и никому. То, что ты услышала в комнате этой, в комнате этой и останется. Ты поняла меня, преданная Анаксо?

— Да, моя базилея. Неукоснительно будет исполнена воля твоя! — Бледная лицом Анаксо улыбается Клеопатре счастливой улыбкой. — Это великая честь — работать для царского дома Селевкидов и Птолемеев. Моя мечта сбылась сегодня.

— Когда ты сможешь составить духи «Арес»? — Ещё несколько серебряных, новых в чекане монет переходят во влажную от волнения ладонь.

— Завтра же доставлю точно такую же порцию, — тут же без промедления, уверенно, не дрогнув, произносит парфюмер.

Клеопатра Тея легко смеётся. Подруга царицы провожает гостью до охраны. В середине ухоженного сада дворца лучшая подруга базилеи резко останавливается, важно насупливает брови, угрожающим тоном произносит:

— Сдержи своё обещание, а не то тебе не поздоровится.

В довершение угрозы сверкает сердито глазами. Потом без перехода улыбается надменно-сурово, продолжает высокомерным тоном:

— Уясни, парфюмер, у Клеопатры Теи крепкая память, она ничего никому не прощает. Не простит обиды и тебе. Слово твоё будет стоить жизни тебе.

С теми словами придворная дама передаёт Анаксо на попечение стражников, коротко прощается. Теперь парфюмера до самых ворот провожает молчаливая царская охрана. Под ногами хрустит враждебно мелкий щебень дорожки. Покинув роскошный дворец, Анаксо бежит к своей скромной повозке, словно бы в далёком детстве, не чуя ног под собой, беззаботно смеясь в голубое безмятежное небо.

Глава 2.
Канцелярия Антиоха Седьмого

Позднее утро, ближе к полудню. Царский дворец

Сад царского дворца благоухает буйным весенним цветеньем. Цветут не только душистые полевые травы. Яблони радуют глаз белыми цветками. Умелой рукой садоводов кустарники мирта острижены то ровными шарами, то островерхими пирамидами. Мягко переливаются прозрачные воды из фонтанов, орошая владения влагой. Кипарисы поднимаются к небу ровными зелёными стенами, разделяя части сада на равные части. В тех частях двухсотлетние оливы прикрывают тенью идущих по саду. Ровные, без подвохов, прямые дорожки дарят отраду ногам. В центре царского сада у мраморного портика с нарядными ярко-красными колоннами — собрание лучших людей столицы. Три сотни мужчин возрастом от двадцати пяти до пятидесяти, по преимуществу македонян и эллинов, облачённых в белые одежды, смотрят в глубину строения. Там на золотом складном кресле восседает базилевс. С того кресла он произносит громко тоном серьёзным:

— Хайре, синедрион! Сегодня утром Электрион, друг мой, произнёс мне замечательную речь. Настолько замечательную, что я попросил вас собраться и выслушать его. Где ты, мой друг? Появись же! Не будь скромным. Пусть и прочие мужи оценят мудрость твою, Электрион.

Мужи оглядываются назад. Из последних рядов благородного собрания к царскому портику проходит вельможа в тонком белом гиматии с одной широкой золотой полосой по низу. Его приветствуют. Электрион поправляет складки одежд, принимает благопристойную позу оратора, откашливается, начинает громко, тоном нарочито суровым:

— Базилевс, синедрион, наследные династы, представители вольных эллинских городов! — Устанавливается тишина. Электрион оглядывается назад, базилевс жестом просит продолжать. — Деметрий Второй своим несчастливым походом на восток дал повод возгордиться парфянам непомерно. Пленённый базилевс насильно женат на варварской царице. Удерживается Деметрий в неволе парфянами, тем умножает позор для Великой Сирии. Парфянам нужен законный наследник? Дабы претендовать на владение Великой Сирии? Чем долее удерживается в плену Деметрий, тем больше раздуваются притязания кочевых варваров на богатства нашей священной державы. У нас в скором времени появятся новые нечестивые самозванцы, теперь уже с Парфии. Парфия претендует на Сирию! Но кто такие эти наглые варвары с Востока? Вчерашние пастухи пустынь Маргианы, позабыв о своём скоте, возжелали сравняться с нами, покорителями Дария, наследниками Александра Великого? Варвары нагло чеканят монету в захваченном Гекатомпиле. Тем актом провозглашают независимость, обретённую в чести оружием. Лук и всадник украшают их мелкие монеты. На тех незначительных в достоинстве монетах парфянские вожди во всеуслышание называют себя «ценящими эллинов». Разве варвар может понять эллинскую душу? Напомню вам изречение философа, известное вам от грамматистов со школы: «Варвар и раб по природе своей — понятия тождественные».

В толпе раздаётся громкий смех, оратора поддерживают жидкими аплодисментами.

— Что может понять этот наглец, чеканящий монету в Гекатомпиле, на постановке, скажем, «Ипполита»? Парфянский царь-самозванец увидит лошадей, возрадуется ему знакомому животному, на этом варварское понимание театральных песнопений закончится. Варварские души не развиты для восприятия эллинских законов, эллинской музыки, эллинской религии, эллинских легенд и мифов, всего того, что мы называем домом истинного эллина. А потому я провозглашаю, согласно с известным философом, что у варвара, как и у раба, нет души. Варвар и раб никогда не могут ценить эллина, потому как у варваров нет глаз и ушей…

Речь Электриона грубо прерывается, звучит насмешливый голос мужа в годах:

— О, да ты назвал воду водой! Какое чудное открытие намедни ты свершил!

Ещё один голос, молодой и задорный, поддерживает насмешника:

— Нам не надо рассказывать про отличия эллина от варвара. Они нам прекрасно знакомы.

— Мы видели варваров, видели и рабов, Электрион!

— К чему все эти общепринятые суждения?

— У меня самого есть рабы из варваров, ты представляешь, оратор!

— Забыл сказать нам про ослиные уши у варваров. Длинные уши, которые всё слышат, но ничего не понимают. Мой педотриб так частенько говаривал. — Кажется, потоку едких шуток не будет скончания.

— Наследника от Деметрия Второго мы никогда не признаем в правах на престол… — едва успевает вставить оратор, как тут же заполучает уже от другого слушателя, по голосу зрелого, уверенного, надменно-ироничное: «Сначала ты открыл свойства воды, теперь той водой нас поливаешь».

Со всех сторон раздаются смешки. Смутившись, Электрион пытается продолжить речь, видимо, сильно ужав её и переходя к самому главному суждению:

— Пойдём же войной на парфян! Не будем медлить. Освободим страдающие от гнёта варваров города. Пусть восточные сатрапии возвратятся в нашу державу. Вернём Селевкию, Ктесифон, Экбатаны, Гекатомпил и Вавилон.

На этот раз никто не пытается подшутить над оратором. Из глубины портика к синедриону выходит базилевс. В его руках несколько разновеликих свитков с печатями.

— Возлюбленный синедрион! — Базилевс медленно разматывает один из свитков, на папирусе, длиной плашек с локоть, потрясает свитком, печати из свинца перестукивают глухим звуком. — Это пишет нам храм Мардука из Вавилона. Жрецы храма жалуются на регулярные поборы парфянского царя, насильное обращение в рабство членов храмовой общины, беззаконие, учиняемое варварскими чиновниками, просят прийти и освободить их, вавилонян, от гнёта парфян. Даже вечно строптивые вавилоняне умеют отличать варваров от эллинов.

Свиток сматывается, разматывается следующий, плашками с половину локтя, печати из глины.

— «Приди к нам, справедливый базилевс, мы поднимем восстание при твоём близком приближении, изгоним гарнизон парфян. Полис Селевкия признаёт только твою власть единственно законной». Селевкия призывает меня. Вы слышали? Жители полиса сохранили буле. Они сохранили эллинские порядки. Жители Селевкии продолжают поклоняться эллинским богам и отказываются строить в пределах города храм царю Нанайе. Всё это написано здесь. Вы чувствуете неизбывное горе эллинов под гнётом нечестивых захватчиков-парфян?

Свиток из Селевкии бережно скручивается. Приходит черёд вещать свитку размером в половину от свитка Селевкии. Свиток с простыми деревянными полосками вместо привычных печатей.

— Сосед Селевкии Ктесифон жалуется на выселение эллинского населения парфянами. Вы послушайте мольбу жителей Ктесифона. — Базилевс читает послание. Печально звучат слова: — «Целые кварталы некогда процветавшего города отданы под проживание знати варваров. Давние права собственности не соблюдаются. Клеры земельные наследные розданы приверженцам парфян. На агору эллинов не пускают даже по делам торговым. Буле распущено, законы эллинские преданы поруганию. Демы, филы, гетерии и фиасы повсеместно упразднены. Суды не действуют. Возле храмов отеческих воздвигнуты дома парфянских чиновников. Дома те закрыли крышами своими священные храмы. Всякие праздничные шествия к храмам отныне запрещены. Культы можно справлять только тайно и тихо, а не как ранее, прилюдно пением, танцами и музыкой. Положение наше отчаянно ужасно. Лишили собственности, лишат скоро и жизней. Приди, спаси нас, притесняемых, о базилевс милосердный».

Антиох делает паузу, обводит взглядом собравшихся. Потом грустным голосом произносит:

— Таков истинный нрав у этих «ценителей эллинов». Пусть всякий сомневающийся в намерениях парфян спросит себя: можно ли верить фальшивым монетам фальшивых царей? Где предел наглости варваров? Быть может, в этот самый миг парфянские пастухи мечтают о золотом царском троне в Антиохии? Неужели вы тоже желаете оказаться под их «справедливым правлением»? Учтивость у варваров тождественна слабости. Почитают же парфяне только силу. Сила — вот их главный закон. Парфянам нравится унижать покорённых. Вы слышали слова жителей городов? «Захватчики стирают в наших городах любую память о нас». Пресмыкаться перед варварами оказывается очень трудным занятием.

Остальные свитки базилевс не раскрывает, видимо, сочтя достаточными приведённые доказательства, передаёт послания чиновнику канцелярии.

— Деметрий Второй давно утратил право на престол. Потому как он пребывает в плену. Из плена парфянского базилевсу самостоятельно не выбраться. Но не злосчастная судьба Деметрия меня сейчас волнует. Меня тревожит насильный брак Деметрия с парфянской царицей. Престолонаследие Великой Сирии — удел только македонян Селевкидов. Деметрий оступился преступно дважды. Первый раз — проиграв недостойному противнику, второй раз — оставшись в живых на поле брани. Деметрий не должен был угодить в плен. Долг обязывает нас освободить пленного базилевса. Однако не повторим ошибок поверженного. Предлагаю синедриону поучиться у несчастного Деметрия. Базилевс пошёл войною на парфян с малыми силами, полагаясь всецело на удачу. Он был крайне самонадеян, попал в хитроумный капкан, расставленный коварными врагами. Не будем полагаться на переменчивую нравом Тихе. А будем полагаться прежде на собственную силу и храбрость и только потом на милость богов. Боги любят разумно подготовленных. Превзойдём мощью врагов. Наберём огромное войско, равного по численности которому ни у кого из прежних правителей не бывало. Предложим щедрое вознаграждение добровольцам. Пусть жители Антиохии и окрестных городов вступают в войско. К войску тому пригласим присоединиться всех желающих поселиться на вновь завоёванных землях. Не будем медлить, пока обиды на парфян ещё сильны, а народы им не покорились. Следующей весной начнём поход, изгоним врагов из их логова. Вернём старые установления. Наградим преданных. Накажем предателей. На недовольных наложим чувствительный налог. Так и назовём его — налог за неподчинение. Разделим на клеры тучные поля парфян. Учредим новые полисы и комы на землях вновь обретённых. На тех свершениях не остановимся — дойдём до Бактрии. Покорим Бактрию, увидим Инд! Пусть боевые слоны Маурьев станут нашей добычей. Всюду, где воткнётся моё копьё, будет держава Селевкидов. Пусть с помощью богов наши мечты станут явью!

В отличие от речи вельможи, речь базилевса не прерывается. Синедрион молча выслушивает слова властителя. В тот славный момент Антиох уверен в себе, убедителен доводами, излучает непоколебимую веру в превосходстве дел Селевкидов над варварами. После короткой паузы Антиох произносит спокойно, вполголоса:

— Если у достойных мужей нет возражений, перейдём к назначениям.

Из портика выносят кресло для базилевса. Властитель спускается по ступеням вниз, усаживается. Рядом садится писец и старший чиновник канцелярии с царскими печатями. Синедрион упускает возможность обсуждения грядущего похода, никто не говорит про опасности, силы врага, малое время для подготовки, но, напротив, вокруг сидящего правителя шумно спорят взволнованные ораторы о списках старших и младших гегемонов, тыловых чиновников и размерах предстоящих трат по военным ведомствам. Более всего важных вельмож занимает строгий учёт военных денег. Первым делом избирают главного казначея военного времени и учётную коллегию. Так степенный синедрион Великой Сирии единогласно без возражений принимает предложенный Антиохом рискованный поход против парфян. Среди прочих деловых речей слышится восхваление «чудных духов базилевса».

— Успех? Никто из них не протестовал? Никто? О, верно, ты шутишь, мой Антиох! А был ли жребий за поход? Как разделились в нём голоса? — Клеопатра удивлённо поднимает подведённые чёрным брови. Белые щёки скрыты под слоем алого сурика. В покоях царицы приятный полумрак и прохлада.

— Жребия не было. — Антиох садится рядом с женой на ложе триклиния. Клеопатра нежно касается пальцами висков Антиоха. — Голосов не считали.

— Вот как! Даже когда ты объявил о сборе средств на поход?

— Даже тогда, когда сказал про новый налог на войну, все со мной согласились. — Антиох обнимает Клеопатру, целует её в щеку. — Сбор средств утвердили без возражений.

— А вольные города? — Клеопатра слегка отстраняется от мужа. — Что они изъявили?

— Города изъявили полную покорность. Снарядят, отправят за свой счёт отряды из добровольцев, поддержат посильно пожертвованиями. Твой аромат «Арес» многим понравился. Его часто хвалили. Ты так очаровательна, моя дорогая жена! — Нового вопроса уже Клеопатре не задать, Антиох замыкает ей губы страстным поцелуем.

Клеопатра подчиняется воле Антиоха, отвечает ему взаимностью. Вскоре на ложе два тела сплетаются в одно единое целое.

Глава 3.
Взволнованный город

— Где этот раненый с длинными волосами? Салманасар светловолосый, отзовись! Спасённый, ты где? — Радости Анаксо нет границ. Хозяйка поместья теряет привычную сдержанность и, о неожиданность, танцует во внутреннем дворе дома. Движения хрупкой Анаксо на удивление хореографически поставлены, грациозны. — Ты приносишь удачу, Салманасар! Мои духи сама базилея назвала египетскими. Базилевсу понравилось творение моё!

— Он в конюшне, любезная хозяйка, — участливо сообщает новости танцующей Мирина. — Почивает, как царь, на сене. Я выправила и надёжно примотала его переломанную руку к доске. Зелос похлёбкой его досыта кормил. Ту похлёбку я разогрела. Да только напрасны старанья. Всё стонет да стонет придушенный. Рёбра сломаны у него.

Танец победы обрывается. Радостное лицо парфюмера становится уныло-серым. Анаксо спешит в конюшню. Громкими стонами встречает посетителей раненый. На расспросы «где-что-болит» только невразумительно мычит.

— Может быть, он койне не обучен? — отсутствовавшая с хозяйкой Демонасса вопрошает у Мирины.

— Утром знал койне, умел на койне представляться. В наглости вижу приращение. — К хозяйке возвращается привычный властный тон. — Знай своё место, спасённый! Мне не нравятся жалобы. Я тебе говорю, Салманасар, одумайся — прекрати скулить. Ты пугаешь моих лошадей страданиями. Будешь кричать — не получишь ухода. Боль стойко переноси, как подобает мужу себя веди! Ты в гостях в моём доме прекрасном. Взвизгнешь ещё — так получишь плетей от меня.

Последнее замечание Анаксо, сказанное отнюдь не в шутку, производит впечатление и на раненого, и на любопытствующих слуг.

Раненый замолкает, слуги вдруг вспоминают про неотложные дела по хозяйству. С хрупкой хозяйкой остаются Мирина и Демонасса.

— Так-то лучше! Не люблю ужасные звуки. Не печаль меня. Скорбь не переношу. Я блаженство ценю, знай. Я составитель ароматов. Дорого стоят услуги мои. Много заказов я всегда получаю от влиятельных людей. Базилея меня пригласила…

Неожиданно раненый что-то шепчет. Парфюмер вынуждена остановиться, пытается расслышать произносимое. Раздаётся различимо внятное «Тея».

Удивлённая Анаксо указывает на волосы раненого.

— Ещё одним болтуном прибавление. Спасла этого варвара только из-за его удивительных волос. Волосы твои — твоё живое богатство. Помой их, расчеши. — Мирина презрительно фыркает. — Не для него будешь стараться. Как приведёшь волосы в чистоту, так меня пригласи, хочу посмотреть на их свойства.

Анаксо удаляется в мастерскую с Демонассой. С раненым наедине остаётся Мирина.

— Зачем ты появился? — зло шепчет несчастному служанка. — Новых хлопот мне добавил. На мне в этом доме уборка-готовка. А теперь ещё наказание добавилось — волосы мыть тебе. Мыло тратить душистое зря. Духи враждебные мне худа желают!

Однако злость юной служанки длится недолго, у лежащего раненого беспомощный вид. Лицо обезображено страданиями. Холщовый мешок едва прикрывает его наготу.

---

Несчастный жутко скрипит зубами, пытаясь удержаться от стонов. Служанка смягчается, произносит участливо, тихо:

— Пошла за водой. Слышал, волосы будем тебе мыть. Приказано мне, потому не перечь.

Немногим позже, после мытья, в конюшню входит Анаксо, присаживается совсем рядом с Салманасаром, берёт в руки волосы, играет с ними длинными пальцами, восхищённо произносит окружению:

— Как бы я хотела поменяться с ним волосами! Они у него такие восхитительные. Густые, мягкие, как дорогая ткань с востока. Словно вода утекают у меня из рук. Может, обрить его? Из волос себе парик смастерить? Или дадим им ещё отрасти? Тогда и на причёску пышную-сложную хватит. Что думаете?

В этот момент обсуждения качеств живого богатства несчастному, к сожалению, не удаётся сдержаться, он негромко жалостно стонет.

Анаксо тут же резко встаёт. Проговаривает возничему с укором:

— Вот опять закричал болтун неуёмный. Я же просила его. Ночью не засну, если он будет шуметь.

— Угостить его плетью? — Возничий рад проявить радение. — Сколько прикажете? Пять сильных ударов выдержит. Зад у него здоров.

— Нет, не ты, Мелеагр, руку на него подними. Пусть плетью ударит Зелос, его преданный друг. Поучи гостя нашего Салманасара выдержке, терпению и стойкости.

Мелеагр вручает плеть поникшему Зелосу, тот беспрекословно проходится ею по ногам раненого. Урок усвоен Салманасаром, на этот раз он молчит, плотно сжав зубы.

— Слабо огрел. Даже крови не видно. — Мелеагр готов продолжить работу за Зелоса.

Анаксо теряет интерес к наказанию, прикидает первой конюшню.

---

Где-то далеко, со стороны городских стен, поёт сальпинга, призывая политов в город. Её протяжный зов мелодично-приятен.

— Что бы это значило, Демонасса? — доносится от удаляющейся хозяйки.

— Я узнаю, если скажете, госпожа.

— Ты оставайся со мной. — Анаксо поворачивается к конюшне. Издали властно кричит: — Мелеагр, съезди в город, новости мне принеси с агоры.

Возничий отправляется в город, заботы о раненом ложатся на плечи «нашего известного разорителя болтуна Зелоса».

Мелеагр входит в шумную Антиохию самым коротким путём до агоры, через южные ворота, смотрящие открытыми створками на речку Дафнию. Пройдя первые ворота, миновав вторые, возничий вступает на широкую парадную главную улицу столицы.

По левую руку город первый, престижный, кичливый, город богатых кварталов, окружённый собственной крепкой крепостной стеной, по правую руку — город второй, небогатый, город люда простого, служивого, ремесленного, торгового с огромной гордостью первых поселенцев.

---

Проходит два с половиной олимпийских стадия, по прямой, через четыре башни, поворот направо, и вот главная агора Антиохии встречает возничего Анаксо многоголосо-шумно. Под ногами гладкие серо-белые мраморные плиты. Колоннады красуются новыми красками. Но долго праздно любоваться нарядной агорой Мелеагру не удаётся. Посреди портика торговцев зерном возничий обнаруживает старинного приятеля, приветствует, после обмена любезностями вступает с ним в беседу.

— Слышал сальпингу, друг Мед, но вот беда, не поспел на оглашение царских приказов.

— Как поживают мои два обола, Мелеагр, за меру отборного зерна? — Мед хитро прищуривает глаза. — Забыл про долг? Могу двух свидетелей пригласить.

— Не забыл. Держи два обола, скряга ты несусветный. Думал чуть позже отдать. После приятной беседы, конечно.

В руки Меда переходят две полустёртые монетки. Приятель после уплаты долга становится разговорчивым.

— Ты бы службу постылую возничего того бы… — Мед учтиво здоровается с каким-то статным красавцем-мистофором.

— Чего бы того? — Мелеагр насупливается недовольно. Тянет сквозь зубы: — Не такая уж моя служба и постылая. Всё ж получше, чем весь день под солнцем сгорать у амфор с зерном. Припекло тебя. Чёрным стал. Злой от нагрева.

Мед иронично смеётся, примирительно похлопывает приятеля по плечу.

— А кто мне в трактире у северных ворот три дня тому назад за вином плакался на не выплаченное вовремя жалование?

Предложенное примирение не принято. Отчего-то приятная беседа не задаётся. Возничий решительно обижается на торговца. Скидывает с плеча руку торговца. Надувается спесью. Переходит тоном на заносчивый гонор:

— Парфюмер мой искусный продала духи самой базилее, потому жалование я получил сполна. — Обиженный возничий громко цокает языком в конце похвальбы. Мелеагр готов на ссору. — Так-то! Видишь, как честен я с тобой, Мед.

— Так и самой базилее продала? — Мед в ответ корчит гнусную враждебную рожу. Недоверчиво качает головой. — Может быть, в долгий долг отпустила товар? Кто был свидетелем той прибыльной сделки? Уж не ты ли сам рядом стоял?

— Именно так! Был я сегодня, приятель, в царском дворце, что на острове. — Мелеагр откровенно хвастается перед торговцем, выпячивает грудь.

— Тебя пустили во дворец с твоей тощей кобылой? Ну и заврался ты, возничий, вконец! — Мед упирает руки в бока. Разражается едким смехом-издёвкой.

— Мед, ты нахал! Я рядом с царским дворцом стоял с повозкой. — Мелеагр багровеет от злости. — Лошадей хозяйских охранял. Навоз за ними в мешок убирал.

— Не пойму пустили тебя или не пустили во дворец? С навозом вонючим в мешке пошёл к самой базилее? — Мед не унимается. Злой вид приятеля его забавляет. — Но позволь! Тебя никак повысили в звании? Я не ошибся? Теперь ты чистильщик навоза! Рядом с дворцом и я могу постоять. Удивил! То дело простое, подъезжаешь с запада к водам Оронта, и с полей любуйся стеной крепостной, стой сколько хочешь, хоть до самой зари. Олух ты, мечтатель навозный, хоть и возничий. Хватит бредить средь дня, обидчивый врун!

— Это кто это из нас двоих врун? Ты или я? — Мелеагр сжимает руки в кулаки, вот-вот набросится на приятеля разрешать обиду.

Мед оказывается неробким духом, завидев угрозу, тянется за дубинкой, стоящей среди амфор с зерном. Кто-то сзади похлопывает по спине разъярённого возничего. Мелеагр оглядывается — перед ним мистофор, которого недавно привечал Мед.

— Хайре, товарищ! — Мистофор широко улыбается. — Извини, Мелеагр, что мешаю твоей перепалке с Медом. Слышал я, ты говорил про духи. Мне очень нужны духи на подарок. Гегемону желаю подарить. Не расскажешь, как найти твоего царского парфюмера?

Мелеагр забывает про ссору. Мистофор обнимает за плечи возничего, отводит его прочь от насмешливого Меда. Вдвоём они оказываются в хлебном портике крупнооптовых торговцев.

— Хочу повышения по службе, а достойным подношением себе легче добыть послабления. Отправляемся, как ты знаешь, мы в поход на восток, — доверительным тоном сообщает мистофор.

— Поход на восток? Нет, не слышал. — Возничий обескураженно хлопает глазами.

— Товарищ, ты много пропустил. — Мистофор покупает горячую лепёшку с сыром, разламывает её, душистую, пополам, предлагает половинку Мелеагру. — Наш базилевс хочет выгнать парфян из восточных сатрапий, освободить пленённого Деметрия Второго. Был объявлен набор в армию. Где ты был, когда пела сальпинга?

Мелеагр принимает предложенное угощение. Через полный рот изрекает:

— Духи дорого стоят.

— Ну так я поторгуюсь, может, твой парфюмер мне уступит. — Мистофор прижимает к себе возничего. — Ты пойми меня. Я на царской службе три года. Был отмечен в приказе за храбрость. Сотня воителей не предел моих амбиций. Способен на большее я. Гегемон без взятки не услышит меня. Так ты мне поможешь?

Не дожидаясь ответа, мистофор протягивает правую руку Мелеагру для рукопожатия.

---

— Имя моё знаешь превосходно, а сам не назвался, товарищ. — Недоверчивый Мелеагр не спешит скреплять предложенного рукопожатия.

— Фитал я, сын Леоса. — Мистофор улыбается Мелеагру как лучшему другу.

— Хозяйка отправила меня за новостями. Не расскажешь, чего интересного? Обмен на обмен? — Мелеагр пожимает руку новому знакомому. Рукопожатие мистофора очень крепкое, ладонь же в колючих мозолях.

— Может быть, ты меня сопроводишь до её дома, я ей сам интересные новости расскажу. Так будет достовернее.

Мелеагр оглядывает нового знакомого с ног до головы. Тяжёлое оружие в портупее, натёртая до блеска бронзовая фибула гегемона, алый платок с узлом гегемона, плащ чёрный из шерсти добротный, короткие сапоги, ладно стачанные по ноге. Улыбчивый мистофор не вызывает опасений.

— Сомневаешься в моей платёжеспособности? — Дружелюбная улыбка вот-вот покинет мистофора.

— Нет, что ты. — Приходит черёд Мелеагру примирительно обнимать знакомого. — Вечер уж скоро, ворота закроются. Как ты вернёшься в город?

— Ты, видно, позабыл, кто я. Ну ты и олух. — Мистофор снисходительно смеётся, поправляет портупею. — Это тебя по ночи не пустит в город караул. Я же на службе. Все ворота столицы знают имя моё. Так твоя хозяйка вдова? Богатая вдова? Какой за ней водится капитал?

Вдвоём они покидают агору, поворачивают у вторых южных ворот, огибают крепостную стену первого города, направляются к юго-западным воротам, что ведут к мосту через Оронт. Охрана и вправду везде привечает гегемона.

— Не знаю, что вам наговорил мой болтливый слуга, но я не поставляю ароматы в кредит. — В поместье парфюмера Фитала ожидает холодный приём. На усталую Анаксо бравый вид визитёра не производит должного впечатления. — Я вовсе не богачка, в этом утверждении вы тоже ошиблись. Скромный земельный надел у реки, десять на десять шагов, с фруктовым садом на нём. Яблок же с сада едва хватит на три больших пирога. Вот и весь мой годовой урожай. Две лошади смирные, простая повозка, в аренду сдаю, ржавый топор да дюжина гнутых гвоздей — трудно вдовье имущество назвать состоятельностью. Теперь, уже с моих собственных слов, вы можете вынести правильное суждение — я прозябаю, а не живу в роскоши.

Впрочем, хозяйка соблюдает приличия, гостю предлагают свежей холодной мятной воды. Мистофор принимает предложенное, отпивает несколько глотков и… предпринимает вторую отчаянную попытку добиться расположения вдовы.

— Жених я очень серьёзный. Отмечен в приказе. Не прошу от вас кредита, готов оплатить духи из личного опсониона. — На свет из сумы появляется туго набитый монетами простой грубый холщовый кисет с написанным чёрными чернилами «Кавалерия. Гегемон Фитал, сын Леоса». — Базилевс собирается в поход на восток. Мне выплатили за год вперёд серебром.

— Это те новости, хозяйка, которые я хотел вам сообщить, — вставляет своё слово возничий. — Столица взволнована…

— …Какие новости ты мне принёс, Мелеагр? — трунит раздосадованная Анаксо. — Про то, как некий гегемон получил серебро? Столица, конечно, взволнована. Тебя не было полдня. Ты отличаешься отменной сообразительностью, Мелеагр. Я начинаю жалеть, что наняла тебя. С зимы, как умер мой славный Эрехтеид, никак не могу подобрать надлежащей замены ему.

От грубости Анаксо возничий замолкает. К мистофору же хозяйка поместья обращается вежливо и холодно:

— Гегемон, зачем вам дорогие ароматы? Потратьте ваше серебро благоразумно на что-то более нужное вам в походе. Бронзовый котёл, например, на пять ваших подчинённых. Извините, я очень занята. У меня много невыполненных заказов. В том числе для Клеопатры Теи. Вам известно это имя, гегемон?

— Да, это базилея. Родом она из Египта. — Фитал начинает понимать бесперспективность новой попытки. Вполголоса неуверенно добавляет: — У меня не пять подчинённых, но бравая кавалерийская сотня.

— Гегемон, вы же не думаете, что я начну выполнять ваш очень срочный заказ прежде заказа базилеи? — Анаксо строгим взглядом указывает гегемону точный путь на ворота.

— Нет, ну что вы… — тянет задумчиво Фитал. Гегемон упрям, готовит доводы для продолжения беседы.

— Зелос! — выкрикивает в небо Анаксо. — Зелос! Проводи гегемона. Ему надо спешить на службу базилевсу.

Появляется раб. Фитал учтиво прощается. Анаксо гневно взирает на возничего.

— Мелеагр, я больше не нуждаюсь в возничем. Зелос поможет тебе собрать личные вещи. Ты уволен. Жалование ты получил. Более я тебе ничего не должна.

Анаксо удаляется в мастерскую. Три мужа втроём покидают внутренний двор негостеприимного поместья.

— Куда ты теперь подашься, Мелеагр? — вопрошает жалостливо возничего Зелос. Возничий хмуро молчит.

— У меня два дня назад сбежал мальчишка-оруженосец. — Фитал обращается к опечаленному Мелеагру. — С лошадьми ты управляешься справно. Крепок ты здоровьем, доспехи мои сможешь нести. Многими необходимыми достоинствами ты наделён. Буду платить тебе не меньше, чем парфюмер. Не горюй, товарищ! Скоро война, ты же слышал. — Гегемон игриво подмигивает удручённому бывшему возничему. — На войне найдётся много возможностей для быстрого обогащения. Чудеса дивные происходят после взятия городов. Серебро и золото само собой потечёт обильными ручейками, только руки вовремя подставляй.

— Я с тобой, Фитал. — Бывший возничий тяжело вздыхает. — В казарме буду жить? В ночи по зову сальпинги подниматься, как солдат?

— Ты привыкнешь к гарнизонному ритму, — утешает уволенного гегемон. — В казармах обретёшь много хороших друзей. Голодать ты не будешь. Каждый день хлеба ломоть и похлёбка горячая. Чем не счастье, товарищ?

Зелос удаляется в сторону конюшни, позже приносит небольшую кожаную суму с пожитками возничего.

— Извини, дубину тебе не отдам. Теперь я буду ею справляться.

Раб и возничий прощаются. Гегемон и его новый оруженосец уходят в сторону города. Вместе с ветром до Зелоса доносится обрывок разговора:

— …Не получилось обаять богатую вдову. Какая, право, жалость! Неужели я страшный?

— Нет, ну что ты, Фитал! Ты красавец. А вот она — сухая бесцветная жердь, желчи едкой полна до самых волос…

Солнце садится за горизонт. Закат окрашивает небо в нежный багрянец.

— Отдалились ли мужланы от дома? — За воротами раба скрытно поджидает хозяйка. Зелос вздрагивает от неожиданности.

— Это вы про того ушлого гегемона и нашего Мелеагра? — уточняет Зелос. — Пошли под ручку по дороге. Можете не скрываться. Вас им не увидеть, дорогая хозяйка. Ждут нашего Мелеагра суровые казармы, так сказал гегемон.

— Я всё слышала! — Анаксо шутливо присвистывает. Меж тем Зелос закрывает ворота на засов. — Обаять вдову захотелось пройдохе.

— Кто же будет возничим теперь? — вопрошает удивлённо раб.

— В возничие Мирину-кухарку назначу до той поры, пока замену лучшую не подыщу. — К Анаксо вновь возвращается весёлое расположение духа. Парфюмер поёт: — Ко мне только что сватался неумело, совсем неумело важный такой гегемон мистофоров. Сотня лихая под ним. Вот он какой, бравый зазнайка! Пришёл, как услышал обо мне. Корысть его ко мне позвала. Запылился с дороги, так поспешал за вдовьим добром, что даже подарок малый не приготовил желанной невесте.

— Вы же ему даже слова сказать не дали, дорогая хозяйка. — Раб разделяет веселье. Улыбается что есть сил. — Ах, если бы он распалился, себя б выставил напоказ, а вы бы слушали-слушали, поощряли заносчивые речи, соглашались, улыбались и нежданно вдруг… ему отказали. Вот было б представление! Вы… вы… вы каменный утёс, а он — утлое судёнышко. Разбились в щепы надежды жадного солдафона! Комедия!

— Да, ты, наверное, прав Зелос. Мало я посмеялась. Надо было дать занятное представление. Не сообразила, беда, упустила себе развлечение! Он не первый искатель лёгких богатств. Я свободу свою ни на что не променяю. — Анаксо громко смеётся. — Но он был такой очевидный в корыстности намерений, а я так устала. О, какой выдался пёстро-роскошный день! Волшебное сновидение ему подходящее имя. Базилея такая красивая, изящная дама весьма утончённого вкуса! Беседу неспешно вела с базилевсом при мне. Музыкой славной-прекрасной раздавались её наставления.

— А наш-то найденный варвар того… как-то с музыкой связан, — таинственным тоном шепчет раб. — Начал было я на дудочке Мелеагра свистеть, неуклюже, конечно, так он проснулся, давай меня ругать злыми словами. Стонет и ругается.

Анаксо застывает посреди внутреннего двора с удивлённым выражением лица.

— Так он музыкант? Театр? Актёр? О такой профессии я и не подумала. Так вот почему у него нет мозолей! Раскрылась загадка. Актёр у нас в конюшне живёт. Видно, странствующая труппа наказала преступника за прегрешенья, мне неведомые. Что мне с этой тайны раскрытой прибудет? Ничего. Не заработать мне на спасении нищего. Покорми его, Зелос. Позаботимся о госте достойно. Пусть боги с небес видят гостеприимство моё. Не нарушила я священный закон гостеприимства. Через десять дней острижём волосы светлые, мне на парик. Хоть какая-то будет польза от постоя актёра.

Анаксо удаляется в мастерскую. Мирина, новый возничий, вносит в мастерскую две старинные бронзовые масляные лампы. То верный знак — парфюмер будет работать всю долгую ночь.

Глава 4.
О чём поведал счастливо спасённый

Прибыв поутру ко дворцу, Анаксо замечает у колоннады входа знакомую подругу базилеи. Парфюмер издалека приветствует придворную даму. Но та не замечает приветствий Анаксо, собирается покинуть вход. Сняв бордовую шаль с головы, подобрав полы платья, парфюмер устремляется вслед за подругой базилеи. К своему счастью, Анаксо успевает настигнуть придворную даму ещё до того, как она достигла охраны входа.

— Хайре! Это я… я… Прошу прощения! — Анаксо едва может дышать, переводя с трудом дух от быстрого бега.

— Парфюмер, ты заставила меня ждать, — недовольно фыркает подруга базилеи. — Принесла то, что обещала? — Знатная дева искоса презрительно рассматривает Анаксо с ног до головы, заметив чёрную пиксиду, отправляется в сторону охраны. Придворная дама шагает таким широким мужским уверенным шагом, что Анаксо приходится бежать за ней. — Ты что, не знаешь моего имени?

— Извини, нас не представили, вчера во дворце у меня не было возможности имя твоё узнать, всё так быстро произошло, волнение затуманило голову, — торопливо тараторит Анаксо. — Я дважды вопрошала охрану, но они мне ничего не сказали…

— Она со мной, — гордо произносит страже подруга базилеи. Анаксо пропускают во дворец. Дева недовольно бросает попутчице: — Запомни моё имя. Я — Эригона.

Подруга базилеи прибавляет и без того скорый шаг. Анаксо путается в полах платья и заметно отстаёт.

— Эригона, я приготовила для тебя подарок, — чуть не в спину проговаривает Анаксо. Эти слова останавливают придворную даму. Эригона оборачивается к Анаксо. Теперь её лицо не выражает презрения. Снисходительным тоном она называет парфюмера по имени:

— И что же ты мне подаришь, Анаксо?

— Всю ночь я не спала. Составила твой аромат, по впечатлениям от первой нашей встречи. — Анаксо вынимает из складок одежд небольшой алабастрон бирюзового цвета.

— Вот как! — Алабастрон принимается, тут же откупоривается, подруга базилеи вдыхает аромат, замирает на миг неподвижно, выдыхает с блаженством: — Какой чудный фруктовый запах! Это как весенний ветер.

Подруга базилеи больше никуда не спешит. Несколько капель подаренных духов отправляются на мочки ушей. Алабастрон закрывается, придворная дама читает надпись на ленте пергамента:

— Молодость.

Анаксо одаривается благосклонной, тёплой, даже слегка нежной улыбкой.

— Мне семнадцать лет. — Эригона смягчается до откровенности. — Служу базилее уже полных два года. Хорошо служу. При ней неотлучно. И днями, и ночами. Наверное, умру девственницей в царском дворце. Чувствую себя ужасной старухой. Клеопатра меня не желает отпускать. Моему отцу пришлось отказать троим превосходным женихам. Один из них был таким красивым, тонким, чутким, понимал всё с полувзгляда, с полуслова… — Эригона качает головой, мечтательно смотрит на безмятежное утреннее небо. Белые облака медленно плывут на восток. Подруга базилеи быстро спохватывается, туман девичьих мечтаний исчезает, к парфюмеру она возвращается со строгим взглядом. — Ты же не хочешь меня подкупить этим подарком?

— Нет-нет, что ты! — робко шепчет Анаксо.

— Прими как благодарность за прекрасный вчерашний визит. Ты была так добра со мной, славная Эригона!

Эригона сдержанно улыбается Анаксо, прячет алабастрон, идёт по дворцу, но уже гораздо медленнее, женскими шагами. Теперь Анаксо не надо бежать. Парфюмер оглядывается по сторонам, из расписной колоннады они выходят прямо в сад дворца.

— Каждый день, иногда по три раза, ко мне обращаются с просьбами устроить встречу с Клеопатрой. — Эригона вновь удостаивает Анаксо откровенности. — Предлагают серебро, драгоценности, даже рабов. Я была бы богачкой, исполни хоть часть этих просьб.

— Да, я понимаю тебя. — Анаксо восхищённо рассматривает остриженные кусты мирта. Вдыхает аромат цветущего сада. — Ты неподкупна, ты честна, ты дорожишь расположением базилеи.

— Именно так! — Эригона сворачивает с главной на боковую дорожку, уводя Анаксо в глубину сада. — Моя служба превыше любых взяток. Именно поэтому базилея ставит меня выше прочих.

Короткий разговор заканчивается у раскрашенной статуи Ариадны. Из тени оливы появляется Клеопатра Тея со свитком и дорожным набором чернил. Властительница внимательно оглядывает наряд парфюмера.

— Вчера ты была в зелёном наряде. Сегодня на тебе… — Свиток и чернила отдаются Эригоне. О удивление, царица сближается со скромной Анаксо, трогает руками одежду парфюмера. — …Что это? Хламида твоего мужа? Почему она красная? Он у тебя солдат?

— Базилея, мой муж, младший гегемон, погиб при штурме Апомеи. — Анаксо, памятуя о вчерашнем визите, не опускает глаз, смотрит прямо в лицо царицы.

— На чьей же стороне сражался твой муж? Ужели на стороне Диодота Трифона? — Клеопатра пытливо вглядывается в глаза Анаксо.

— Мой покойный Гесих, да охранят его боги в Аиде, честно воевал за базилевса Антиоха. Антиоху Седьмому он присягу на верность принёс. Гесих был отмечен в приказе. Первым взошёл на стены Апомеи, с отрядом отбил важную башню, помер от ран в тот же день, на закате. Этот гиматий мне принесли его боевые товарищи. Именно в нём мой любимый Гесих отправился служить новому базилевсу.

— Твой муж — достойный воитель. — Царица принимает пиксиду. Открывает и достаёт из её недр алабастрон белого цвета. — Ты сдержала своё слово. Скажи, парфюмер, а моя Эригона пахнет сейчас тоже твоим изделием?

На этих словах скромная Анаксо молча опускает глаза. Она боится отвечать. Зато Эригона отличается честностью. Из складок придворного платья на свет появляется бирюзовый алабастрон.

— Базилея, Анаксо великодушно подарила мне духи. Сказала, это признательность за мою доброту.

— Мне нравится и этот твой новый аромат. Ты искусная мастерица, Анаксо. — Клеопатра забирает себе бирюзовый алабастрон. Прячет его и белый в пиксиду. Эригона достаёт кошель. На лице подруги базилеи блуждает такая счастливая улыбка, словно бы Эригона рада добровольно расстаться с духами. Царица отсчитывает самолично монеты, вкладывает их в ладонь Анаксо. Парфюмер многословно благодарит царицу.

— А теперь ты исполнишь мою маленькую прихоть. — Клеопатра указывает рукой на гиматий. — Сними его.

Анаксо тут же без возражений выполняет волю властительницы. Расстёгивает медную фибулу, снимает с себя мужской наряд.

— Дай мне хламиду. Нет, уж лучше надень её на меня.

Видавший виды, выцветший, местами сильно потёртый, штопаный грубый гиматий ложится на царственные плечи. Удивлению Эригоны нет границ, придворная дама так поражена происходящим, что забывает про свои обязанности, пиксида с духами возвращается Анаксо.

— Но чем мне скрепить хламиду, базилея? — вопрошает парфюмер.

— Я видела у тебя фибулу гегемона. Ей и скрепи.

Эригона приходит в себя, забирает фибулу у Анаксо, ловко скрепляет хламиду на правом плече царицы. Скрепив хламиду, забирает пиксиду у Анаксо. Но одной хламиды базилее оказывается мало, у Анаксо забирают и шаль. Теперь царственную причёску скрывает простая дешёвая бордовая шаль. Однако, к чести вдовы, состояние шали не в пример лучше хламиды.

— Эригона, я похожа на солдатскую вдову? — На любой царственный вопрос положен только один ответ. И этот ответ радостно оглашает придворная дама:

— О да! Вы, Клеопатра, умеете искусно перевоплощаться.

Эригоне вручается неизвестно откуда появившийся кинжал в белых кожаных ножнах. Брови Эригоны высоко поднимаются. Глаза округляются.

— Будешь меня охранять. — Клеопатра приходит в возбуждение, негромко смеётся. — Дамы, мы отправляемся изучать настроение города. Анаксо, ты сопроводишь нас на агору. Ты ведь приехала на повозке?

— Да, базилея. Я всецело к вашим услугам, — сбивчиво произносит парфюмер. — Меня ожидает рабыня. Она мой возничий.

— Вот и прекрасно. Идём же! — Базилея пребывает в приподнятом настроении, по виду не шутит.

Не веря своему счастью, скромная Анаксо шагает совсем рядом с царицей, каких-то кратких полшага отделяют её от Клеопатры. Удивительное дело, но даже потёртая солдатская хламида украшает гордую аристократку из Египта. Легко шуршит щебень под царственными ногами. Напротив колоннады входа дворца у гегемона стражи обирают на вторую хламиду, теперь уже для подруги базилеи Эригоны. Удивлённому же гегемону вручают «на сохранение, до возвращения» пиксиду, свиток и чернильный набор. Три женщины покидают дворец, без сопровождения подходят к стоянке повозок.

— Мирина, прошу, не задавай мне никаких вопросов, — упреждает служанку парфюмер, учтиво помогает взойти на повозку сначала базилее, потом и придворной даме. Взойдя последней, властно-решительно проговаривает: — Правь лошадьми к агоре, любезная Мирина.

Клеопатра останавливает повозку за добрый стадий до агоры. Переодевание удаётся. Царственная особа, придворная дама и парфюмер идут по главной улице, никем не узнанные. Так же никем не узнанными они гуляют среди торговых рядов. Клеопатру интересует всё из мира ей незнакомого: чинная беседа трапезитов о закладных камнях, жаркий спор хрематистов о будущем урожае зерна, недовольное обсуждение пяти младших гегемонов назначенного им казённого довольствия, скабрёзные шутки группы приятелей о «славном наборе городской бедноты» в отряд пращников и будущих «завлекательных буднях» в восточном походе. Долее всего царица выслушивает объявление о вынесенных судебных решениях в части отнятия собственности должников. Должники скорбят, кредиторы ликуют. Должникам участливые прохожие советуют «поискать удачи в походе Антиоха».

Никто на агоре не высказывает недовольство о предстоящей войне. Напротив, общее мнение торговых людей сводится к тому, что «совсем скоро парфянского золота прибудет на рынки Сирии так много, что золото сравняется в цене с серебром». Огромный город, столица державы Селевкидов, радостно живёт в предвкушении «многих счастливых изобильных лет». Удовлетворённая услышанным, Клеопатра к полудню приказывает Анаксо отвезти её назад во дворец. У колоннады главного входа базилея одаривает парфюмера тетрадрахмой «за обильную впечатлениями прекрасную прогулку», возвращает хламиду и шаль, удаляется во дворец. Анаксо ещё долго стоит, провожая взглядом царицу. На её глазах гегемон дворцовой стражи встречает Клеопатру, и они исчезают во дворце.

— Кто это была? Ты меня вопрошаешь, Мирина? Ах, кто это была! Я коснулась дважды её руки. Невероятное случилось! Я гуляла с ней по агоре. — Колёса повозки, блаженствуя, скрипят. — Не скажу, Мирина, ты сама догадайся.

Даже покинув городские ворота, Анаксо не решается надеть свои одежды, с благоговейным трепетом держит в руках хламиду и шаль. Мирина отлично справляется и с лошадьми, и с повозкой, но вот с языком ей справиться не удаётся. После сотой попытки служанка сдаётся, умолкает и останавливает лошадей.

— Почему мы встали, Мирина? — недовольно прерывает молчание хозяйка повозки.

— Не поеду дальше, пока вы не скажете, кто с вами был на агоре. — Любопытство у Мирины пересиливает страх наказания.

— Наглость твою я прощаю. — Анаксо прижимает к лицу хламиду и шаль. Через ткань оглашает: — Базилея, Клеопатра Тея!

— Ох! — Мирина подпрыгивает на месте возничего, из её рук выпадает хлыст. Лошади приходят в движение, повозка трогается.

— Ах, если бы знала, кого я везла… — мечтательно шепчет беззвучно, одними губами, облакам служанка. — …Упала бы на колени, попросила б свободы!

Холодный ветер заставляет Анаксо облачиться в гиматий. Счастливая, она поворачивается назад, машет удаляющемуся городу, громко проговаривает:

— Я люблю тебя, великая Антиохия. Ты исполнила мою давнюю девичью мечту!

По приезде домой Анаксо деловито приказывает Демонассе принести бритву. Проверив остроту бритвы, вместе с Зелосом и служанкой она отправляется к конюшне, где застаёт молящегося на светило Салманасара.

— Ты правильно делаешь, счастливо спасённый, что молишься. Помолись богам и за то, чтобы бритва моя тебя не порезала.

— Не надо, прошу вас, не надо сбривать мои волосы! — просит Салманасар. — Зевсом молю, сохраните волосы.

Однако просьбы остаются не услышанными. Зелос садится рядом с головой Салманасара, готовый удержать насильно, если понадобится, Демонасса готовится к бритью, расстилает рядом с раненым кусок холста для сбора волос.

— Чем ты будешь мне платить за постой? — Анаксо теряет терпение.

— Я… я… — бормочет Салманасар.

— Мы нашли тебя в кустах, нагим. Если бы не моя доброта, ты бы умер там, у дороги, в кустах. Ты ешь и пьёшь вдоволь, сколько тебе захочется, ты ночуешь в моей конюшне… — Список неоплаченных услуг растёт в бесконечном перечислении хозяйки дома.

— Я расскажу вам тайну. Очень важную тайну, — шепчет Салманасар. — Пусть они все выйдут.

— Говори же при них. Они моя собственность. — Усталость от бессонной ночи берёт своё, Анаксо зевает.

— Меня нанял один очень важный вельможа для того, чтобы я рассказал царице откровение звёзд. Этот вельможа меня всему подучил, что надо было говорить. — Салманасар замолкает, просит пить.

Сон покидает хозяйку конюшни. Она приказывает дать воды раненому. Получив требуемое, Салманасар живо продолжает:

— Я встретился с царицей. Я рассказал то, что от меня требовали. Я смог убедить её в правдивости, хотя она вначале мне не поверила. Я великолепный актёр. Я могу выучить любую роль. Для меня это нетрудно. В великих трагедиях моё место. Потом меня подло схватили, пытали, почти убили…

— …Как звали этого вельможу? — громко уточняет тоном допроса Анаксо.

— Электрион! — без промедления отзывается Салманасар. — Он обещал мне мину серебром за обман. Он одел меня в халдейского прорицателя. Да только всё, что я говорил, была ложь. Я хочу снова попасть в царский дворец и рассказать правду царице. Пусть вскроется злостный обман. Пусть накажут моего убийцу…

— …Что же ты наговорил царице? — Холодным тоном Анаксо привычно ведёт допрос.

---

— Говорил я про успех похода на восток. Обещал победу над парфянами. Наверное, настоящее предсказание было совсем иным, печальным, — говорит Салманасар. — Мне надо во дворец, к царице. Сложился заговор опасный. Царица должна узнать про измену!

— Я только что прибыла из царского дворца. И там я встречалась с Клеопатрой Теей. — На этих словах у всех присутствующих вырываются звуки восторга. — Мы даже вместе гуляли по агоре. А наша Мирина везла нас в повозке. — Анаксо смеётся. — Надо удвоить цену аренды моей повозки, потому как моя повозка возила царственную особу!

Веселье хозяйки разделяют присутствующие.

— Вы не будете меня обривать наголо, как раба? — вежливо интересуется «счастливо спасённый».

Однако его надеждам не суждено сбыться. Хозяйка конюшни теряет интерес к «счастливо спасённому», не ответив, выходит из конюшни. Салманасар вызывает к милосердию, но напрасны мольбы, Зелос крепко удерживает его голову, Демонасса бритвой ловко обривает наголо. Вскорости волосы бережно собраны, выносятся к скучающей Анаксо на осмотр.

— Волос хороший. Переливается на солнце. Его постой не закончился. Возможно, пробудет ещё столько же. Завтра соседке продам задорого. Ей парик очень нужен. Облысела от переживаний соседка. Возрадуйся, Салманасар, ты оплатил постой!

Вместе хозяйка и служанка заливаются смехом. В конюшне же горько в голос рыдает «счастливо спасённый». Усталая Анаксо уходит домой, с лестницы просит слуг «не беспокоить её до самого позднего утра».

В это же самое время в казармах столичного гарнизона среди грубо сколоченных коек разворачивается кулачное побоище. Бывший возничий Мелеагр противостоит трём нападающим из числа оруженосцев. Ему удаётся не только вырвать свой мешок с пожитками из рук одного из обидчиков, юноши лет двадцати, но и нанести другому нападающему, крепкому мужу лет тридцати, сокрушительный удар ногой меж ног. С громким воем пострадавший рушится на каменный пол казармы. Улучив удобный момент, Мелеагр резко кидает в лицо свой мешок обидчику, уже владевшему им ранее, и, не теряя времени, бьёт его, растерявшегося, правой ногой что есть мочи под дых. Противник складывается пополам.

Теперь из троих нападавших на ногах остаётся подвижный проворный подросток. Напрасно подросток уповает на скорость ног, Мелеагр нагоняет его в узком проходе почти на самом выходе из казармы. Подросток пытается ударить правой рукой в висок Мелеагра, тот ловко уворачивается, отвешивает ответный удар левой в подбородок. Подросток теряет сознание, рушится ниц у двери казармы. Лежит плашмя, уткнувшись носом в пол, раскинув руки, без движения.

Мелеагр бегом возвращается назад, с диким воем набрасывается на обескураженных врагов, пускает в ход руки и ноги. Сильными ударами он осыпает головы врагов. Раздаются стоны и причитания. Из разбитых носов льётся кровь. Чуть позже, заломив за спину руки борцовским приёмом, Мелеагр выволакивает из казармы одного за другим поверженных. Обиду никак не унять. Мелеагр поносит нападавших отборными ругательствами. Избиение продолжилось бы и за пределами казармы, но, на счастье проигравших, показывается гегемон. Он издали кричит победителю драки:

— Товарищ мой хороший, остановись! Что происходит здесь?

— Они не на того напали! — отзывается зло Мелеагр, вглядевшись в гегемона, сбавляет прыть, уже по-приятельски спокойно продолжает: — Мой гегемон, Фитал, эти трое хотели меня ограбить средь бела дня, назвав преступление «священным ритуалом посвящения в кавалерию базилевса».

Перед старшим гегемоном подняться могут только двое. Подросток с трудом медленно приходит в себя, что-то невнятно бормочет себе под нос.

— Он первый на нас напал. — Молодой оруженосец гневно смотрит на Мелеагра, держится обеими руками за живот.

— Это он нас хотел ограбить, гегемон. Требуем справедливого гарнизонного разбирательства, — поддерживает приятеля оруженосец постарше. Утирает кровь из сломанного носа ладонью. — Новичку внове казарменные порядки. Старшинство наше он нагло не признал. Накажите его, пусть знает своё место.

— О, да ты, оказывается, кулачный боец! Первый день службы — он самый трудный. Один против троих стоял. Не напугался? Упрямствовал? Дерзил? Ценю твою отвагу, храбрец. — Гегемон похлопывает по плечу товарища. Утешает с хитрой улыбкой своего оруженосца: — Тебя не накажут за рукоприкладство, Мелеагр. Именно такой задира мне и нужен. Собирайся, служака, поспеши же, у нас впереди очень опасное приключение. Мы с тобой очень спешно отбываем по тайному приказу базилевса.

Мелеагр уходит в казарму, выносит оттуда не только свой тощий мешок с пожитками, но и три других, пузатых. Проходя мимо избитых противников, насвистывает громко-шутливо, насмешливо смотрит в глаза проигравших. Вдвоём с гегемоном они уходят из цитадели Антиохии, направляясь прочь из города на юго-восток.

Глава 5.
Тайные чувства

Антиох

Раннее утро того же дня. Башня северных ворот, напротив моста через Оронт

— Хайре, мой Антиней, как я рад тебя видеть! — Базилевс крепко стискивает бравого стратега, по виду своего ровесника. — Ты моё детство, ты моя юность, мой верный товарищ. А помнишь ли ты нашего ритора Птерелая? Снился он мне вчера. Поучал, как всегда, рассудительной благоразумности в суждениях, вот же зануда! И во снах он меня наставляет. Помер, наверное, давно.

— Антиох, Птерелай ещё жив. — Стратег встречает удивление правителя без страха, с открытой улыбкой. На его коротком ярко-красном гиматии красуется серебряная фибула «Старый первый друг базилевса». — В прошлом месяце из Сиде прислал жалостливое послание, просил денег на нужды остро необходимые. Выслал мину ему серебром. Раба-повара умелого отправил на помощь. Если ритор распорядится умело деньгами и рабом, как он нас обоих тому поучал, то проживёт долго без нужды.

Антиох улыбается хитро товарищу детства. Вопрошает его со смехом:

— Ты, наверное, не упустил шанса написать ритору послание в его стиле поддёвок? Пятивершинным восхождением? По нарастающей от осиного укола до ядовитого укуса змеи?

— О да! Не упустил, мой Антиох. Я написал ему… претерпкое послание, вспомнил едкие обороты, которыми он тебя и меня вдосталь потчевал, желчью примеров из далёкого прошлого приправил, посыпал солью наших личных обидных воспоминаний. Собрал те пять искомых вершин злословия. Ему очень понравится. Надеюсь, он в старости не растерял чувство юмора. Жду не дождусь ответного послания.

Базилевс и стратег громко в голос хохочут. Посмеявшись, два старинных товарища проходятся неспешным шагом по крепостной стене. Внизу за стенами течёт полноводный Оронт. На противоположном берегу жители столицы спешат на агору за новостями и покупками. Никто из них, занятых днём сегодняшним, не смотрит на высокие стены.

— Как обстоят дела в соседней Апомее?

— Всё готово к немедленному выступлению. — Стратег меняет тон с товарищеского на военный: — Два года провели мы не напрасно в казармах. Отряды прекрасно обучены. На гегемонов можно положиться. Тебе не стоит собирать огромную армию, но выдвинуться скоро, без обоза, осадных машин и слонов на парфян. Действовать будем в манёврах стремительно, нападать неожиданно там, где нас не ждут, превзойдём самого Александра в умениях бравых…

— …Мы это с тобой не раз обсуждали, товарищ, — обрывает нетерпеливо стратега базилевс.

— Ты выжидаешь, но чего? Поделись сокровенным. — Стратег резво опережает базилевса на три шага, оборачивается к нему лицом, пятясь, пытается разглядеть тайные мысли давнего товарища.

На небе плывут облака. Они закрывают светило.

— Никому я не верю, кроме тебя, мой дорогой Антиней. Никому. Понимаешь? — Базилевс сравнивается с собеседником, резко хватает пятящегося стратега за плечи. Где-то неподалёку на башне соматофилаки, заметив жест властителя, устремляются на помощь Антиоху, приняв происходящее за ссору. Базилевс останавливает их.

Товарищи отходят ещё на пару шагов. Антиох шепчет Антинею:

— Вчера я объявил синедриону о сборе огромной армии.

— Ты всё-таки объявил. Не знаю, радоваться или горевать. Наконец-то унылое прозябание в провинции закончилось. — Стратег по виду всё же скорее очень рад произошедшему. — Прости, я не успел, хотя и очень поспешал на синедрион.

— Ну так вот, мой Антиней. — Настроение радостное сменяется на хмурое, лицо базилевса словно бы сжимается от внутренней боли. — Клеопатра упорно меня донимала, а за ней и синедрион о скорейшей необходимости войны. Думал синедрион охладить новым военным налогом. Но и чувствительный налог не вызвал осуждения. Все бредят парфянской войной.

— А почему бы и нет? — недоумевает стратег. — Противник не чета нам. Перехитрим парфян! Они утратят города, утратив доходы, проиграют войну.

— Так думал и Деметрий, но где он? Ты мне ответь.

— В плену, с парфянской женой дни коротает. Наследников нам производит. — Антиней на краткий миг становится серьёзно-хмурым. — Когда наступит тот самый лучший благоприятный момент? Послать к халдеям в Вавилон гонца за пророчеством?

— Не надо отправлять гонца. Халдей уже предрёк благоприятный нам исход. Добрался сам к нам звездочёт. Клеопатра огласила мне решенье мудрых звёзд. Но я не верю им.

Стратег не может понять ход размышлений старого товарища. Подумав, делает острожное предположение:

— О! Ты предполагаешь некий коварный заговор?

— Именно заговор, мой товарищ. Думал, на военном синедрионе заговорщики как-нибудь обнаружат себя. Фальшью, надуманными пространными спорами. — Антиох мрачнеет ещё сильнее. — Но нет, напрасны были мои ожидания. То ли они прекрасно разучили роли, то ли договорились о молчании сообща. Все были заодно. Споров не было. Даже тогда, когда делили должности в походе.

— Заговор в пользу кого? Клеопатры? Прости, она мне не по душе, и, кажется, это чувство взаимно. Или Деметрия Второго?

— Думаю, в пользу их обоих. Она ведь и его жена. А Деметрий всё ещё живой муж Клеопатры.

Со словами «пустое то» Антиней пренебрежительно отмахивается от высказанного. Тут же задумчиво рассуждает вслух:

— Неужто деньги парфян достигли Антиохии? — Стратег прислоняется к каменной кладке стены. — Взятками враги умащают продажных магистратов? Магистраты городов! Вечно жадное племя. Но ведь ты говоришь, все были единодушно за войну. Тогда парфяне ни при чём.

— Посланий опасных-преступных от Деметрия — вот чего страшусь я, — оглашает наконец затаённое базилевс.

— Опять неудачник Деметрий! Ужели пишет послания из неволи? Через кого он их передал в столицу? Через парфян? Но ведь парфян тут нет. Ты видел те послания лично? Или ты их читал во сне? — Стратег негромко смеётся. — Да забудь ты о неудачнике. Сгинул Деметрий в объятьях парфянской царицы. Жив ли он? Какая нам выгода с того? Всё едино. Он умер при жизни.

— Почему ты весел, Антиней? — Базилевс не обижается на веселье стратега. — Дело государственной измены почти что доказанное. Найти бы адресата возмутительных посланий. Без сомнений, дело так и обстоит! Именно неудачник Деметрий из плена раскинул сети интриг. Хочет вернуться, как вернётся, будет состязаться со мной за престол. Станет то состязание меж базилевсов кровавой гражданской войной. Хитроумным парфянам это на руку — война против них не состоялась. В который раз!

— Гражданская война? — переспрашивает недоверчиво стратег у базилевса. — Ожидания тайные твои черны, как бездна морская! Это случится из-за учреждения соправления с Деметрием? Двум правителям на одном троне не ужиться? Вновь и вновь будет делёж ослабевшей державы? — В ответ на вопросы товарища Антиох согласно кивает головой. Стратег качает головой, протестуя. — Антиох, Деметрий хоть и неудачник, но благодарность ему всё же знакома. О! Прости, ты не хочешь возвращать Деметрию Клеопатру? Сколь много сплелось потаённых чувств в твоей душе! Мой базилевс, честно скажу. Ты же знаешь мою прямоту. — Стратег, запрыгивая, садится на парапет, становясь тем неучтиво выше правителя. — Ты единственный из многих правителей… их, позволь, сколько на коротком веку сменилось? Два самозванца, за ними пленный… Выходит, три? Ты четвёртый! Так вот, ты единственный любим народом Великой Сирии. Армия тебя боготворит. Про несчастливого пленённого Деметрия все уж давно позабыли. Мои агенты тщательно собирают доносы. Но среди гнусных пасквилей не встречалось ни одного с поношением тебя. Повторю, ты единственный любимый базилевс. Прочие — уже давно печальное воспоминание.

Стратег вновь смеётся, по-детски болтает ногами, корчит сверху забавные рожи. Вид у зрелого мужа как у иного провинциального комедианта.

— Ты думаешь, я ошибаюсь в предчувствиях? — Базилевс не в силах сдержать улыбку при виде веселья товарища.

— Ну каких ещё предчувствиях? Видно, магов халдейских на ночь наслушался ты. Гони прочь ведунов-звездочётов! Плутам, лгунам притворным, мошенникам с таблицами и гороскопами не место в эллинском дворце. — Стратег, рассмешив зрителя, спрыгивает легко с парапета. Отряхнув с себя небрежно пыль, продолжает тоном насмешливым: — Разум к себе призови. Клеопатре Тее стоит бояться возвращения первого мужа. Она родила тебе ребёнка. Она поддержала тебя. Ты её храм, ты творение лучшее… — На слове «храм» Антиох вздрагивает. Антиней не замечает перемен в товарище, продолжает тем же напористым ритмом: — …Что ей даст Деметрий по возвращении? Ничего нового из того, что она имеет сейчас. Но скорее отнимет свободу, влияние, в темнице почётной запрёт, дабы она, Тея, не мешала ему править самовластительно. Пустыми обещаниями бессильного невольника из Парфии умную египтянку на троне не обольстишь. — Антиней смеётся. — Тайное послание от Деметрия, даже если она его и получила бы, ты бы увидел немедля в тот же час. Клеопатра не импульсивна, но практична, рассудительна, хитра, смела, властолюбива. Я уважаю её, что таить. На Клеопатру можно положиться. Она твой преданный сторонник. Как и я…

— …Как и ты! — поддерживает базилевс.

— Ну, кто тогда остаётся в числе возможных заговорщиков? — Стратег разводит руками. — Твой синедрион мы вместе собирали. Знаю всех поимённо. Три сотни македонян и эллинов. Три наследных династа. Друзья твои не связаны ни с кем из прежних правителей даже отдалённым родством. Кто из них вероломный коварный интриган? Прежде чем ответить, вспомни, мой базилевс, они все рисковали жизнями в войне против самозванца Трифона. Кого именно ты подозреваешь в злых кознях? Назови! Я оспорю твой выбор немедля. Против твоего довода выставлю два, как раньше в школе Сиде.

Базилевс молчит.

— Тебе просто приснился плохой сон, Антиох. Ату кошмарное сновидение! Улетай далеко, не возвращайся! — Стратег по-приятельски хлопает базилевса по руке. — Нет даже мелкого клочка анонимного доноса, чтобы начать дознание с пристрастием.

— У меня не сон приснился. У меня плохие предчувствия. Демон мой настоятельно желает спасти меня, — возражает нетвёрдо Антиох. В этот момент он менее всего похож на всем известного уверенного в себе правителя.

— Демон-попечитель? Вот тут не спорю, может быть, ты и прав. Что ж, мой рецепт от козней опасных будет очень простым. Соберём огромную армию. Размером такую значительную, что заговорщики утонут в своей незначительности при виде её…

— …Стройных порядков! — завершает за стратега базилевс. — Извечный оборот из речей нашего ритора.

Вместе стратег и базилевс смеются.

— Я буду всегда рядом с тобой, Антиох. В этом моё предназначение. Ты вся моя жизнь. Агенты мои тоже пойдут с нами в поход. Совместно одолеем любые козни Деметрия, парфян, магистратов или ещё кого из мира небожителей.

Заверения приняты. Облака исчезают, появляется весеннее солнце, с его лучами исчезает и мрачность базилевса.

— Ты говорил про тайных агентов. — Антиох вновь становится прежним уверенным в себе правителем. — Я пересылал тебе в Апомею копии посланий городов. Ты получил их?

— Не только прочитал, я подготовил лазутчиков на каждый оккупированный парфянами город, где ещё осталось хоть какое-нибудь эллинское население.

---

— Отправляй агентов, Антиней! Пусть готовят восстания. — В голосе базилевса звучит утраченная бодрость. — Только ты и можешь унять сомнения, мой старинный товарищ.

На противоположной стороне реки кто-то в дорожном наряде снимает с головы кавсию, машет ею базилевсу и стратегу. Ответив на приветствие, товарищи поспешно уходят в сторону башни ворот.

Базилея и Электрион

Царский сад. Полдень

Возвратившись с прогулки в город, довольная Клеопатра Тея в сопровождении придворных дам совершенно случайно сталкивается на главной дорожке сада с печальным Электрионом. Электрион настолько печален, что вот-вот зарыдает. Базилея проникается сочувствием, вопрошает вельможу о причинах его тягостного настроения.

— О, базилея! Мне и моему сыну не нашлось должностей в новом походе. Я так радел об интересах державы, а ловкие интриганы распределили власть только меж собой. Базилевс не удостоил мою скромную просьбу вниманием. Меня не берут в восточный поход. Не отличиться во брани. Досада! Может быть, я тогда хотя бы в столице принесу державе пользу? Раз уж в военном походе для меня не нашлось должности.

Клеопатра Тея останавливается, задумывается на краткое мгновение.

— Я слышала, освободилось место номарха где-то в дальних гористых предместьях Антиохии. Должность, конечно, незначительная, надзирать за законом в дюжине бедных ком. Тебя устроит такое назначение, мой преданный Электрион?

Краткая встреча в саду оборачивается для Электриона приобретением должности.

---

— Буду рад любому служению престолу, великодушная базилея.

— Завтра получишь приказ из царской канцелярии. Я спешу, Электрион, надо мужу настроения народа передать. Гелиайне, номарх!

Довольный вельможа многословно благодарит за заботу царицу, на словах он готов «целовать края одежд базилеи за несказанную милость». Клеопатра Тея со свитой удаляется вглубь сада. Из обрывков разговоров до Электриона доносится перешёпот «храбрая духом базилея без охраны посетила агору». Электрион провожает взглядом удаляющихся, злым шёпотом проговаривает статуе Пана напротив:

— Буду командовать топархами я? Одарила должностью малою, словно бы псу голодному кинула старую кость. Где мясо на кости? Как голод унять? Чванливые провинциальные дурни станут обществом моим? Унижение мне… И то после многих заслуг! Кто осаждал для вас города? Кто храбро боролся с самозванцем Трифоном? Кто деньги на армию для вас собирал? Кто ничего из дарованного себе не присвоил? Кто тебе, Клеопатра, давеча помогал уломать мужа на рискованный поход? Я! Я рисковал всем для вас. Честность мою не цените! Но я не обижусь. — Вельможа хитро усмехается Пану. Мечтательно произносит: — Как же приятно в руках нити судеб держать! Люди и царства подвластны воле моей. Теперь мне понятны высокие чувства богов. Вы умрёте в парфянском походе, бесславно сгинете в бурных водах страстей. Я же останусь в сытной столице. Да-а, хитрые козни мне не впервой заплетать. Проглочу насмешки умов недалёких. Не поперхнусь от взглядов кривых. С меня не убудет. Номарх так номарх! Скромным номархом быть совсем не зазорно. Зазорно сгинуть за чужой интерес. Вот вернётся из плена Деметрий, поднимусь я повыше сатрапов. Надо бы весточку Деметрию послать: «Ждут-де тебя, законный правитель, поскорей возвращайся». — Тут же у статуи сам себя ласково наставляет: — Поспеши, умница Электрион, до похода успей отличиться. Кого бы отправить к парфянам?

Фитал и Мелеагр

Поздний вечер.

Постоялый двор за крепостными воротами

За трапезой Мелеагр, любопытствуя, обращается к гегемону:

— Фитал, так куда мы держим путь? Почему ты не взял доспехи? Тебя уволили? Тогда тебе я зачем?

Гегемон оглядывается вокруг. Выжидает время, пока торговцы, стоящие в отдалении, разойдутся в комнаты. Ожидание Мелеагра слегка затягивается.

— Товарищ, мы с тобой лазутчики. Отправлены самим базилевсов в Селевкию-на-Тигре…

— …В Селевкию! Ту, что на Тигре! Да это же на краю ойкумены! За той Селевкией люди не живут! — Мелеагр удручённо свистит. — Далеко же нам топать ногами. Сколько сандалий стопчу по пути!

— Ты что, не понял меня? — Гегемон придвигается ближе к оруженосцу. Шепчет, стращая: — Мы будем бунт у парфян в тылу поднимать.

— Что мне бунт? — Оруженосец Мелеагр не из робкого десятка. — Ты мне лучше скажи, где мне обувь достать. До твоего бунта ещё надо как-то добраться.

— Деньги на обувь получишь. — Хотя на постоялом дворе нет никого, кроме рабов, гегемон вновь и вновь опасливо поглядывает по сторонам. — Ты, наверное, не понял, товарищ, поясню ещё раз. Дело крайне опасное нам предстоит. Нас могут поймать парфяне.

— У-у-у! Парфяне! Что мне парфяне! — удручённо выдыхает Мелеагр. — А нет ли другого способа попасть в Селевкию, чем на своих сильно усталых ногах?

— На казённых лошадях будем передвигаться до приграничья, — шёпотом оглашает план гегемон.

— А сразу ты этого не мог мне сказать? — удовлетворённо выдыхает Мелеагр. — Парфяне. Парфяне! Да я помру в пешей прогулке до Селевкии, ещё и босым. Встречу в пути раскалённое жгло и острые камни. Пот меня оросит, грубый петас на лбу мне раны натрёт. — Грустит, меланхолично распевая:

Быть богатым, богатым, богатым хочу!

Ты ж сломай себе голову, сгинь, провались!

— В тех мешках, что ты вынес из казармы, там разве не было сандалий? — Фитал недоверчиво прищуривает глаза.

— Не моего размера чужая обувка, — быстро находится в ответе ушлый оруженосец.

— Ну так сменяй где на размер свой, — предлагает разумным тоном гегемон.

— Я в Селевкию что, по своему почину направился от скуки лечиться или меня базилевс туда по службе отрядил бунт поднимать? — Мелеагр прищуривает глаза на манер гегемона.

— Ну ты и пройдоха! Дам тебе денег на обувь. — Гегемон отсчитывает несколько мелких монет. Вручает монеты с вопросом: — Не боишься парфян?

— Вот когда их самых увижу, тогда и отвечу тебе. — Выданные монеты исчезают мгновенно. Оруженосец вновь поёт, но уже гораздо радостнее:

Море родное, прощай, не свидимся более!

Ухожу от тебя, прекрасного, синего,

За горы высокие, к враждебным парфянам.

Пыль сухую глотать по жаркой дороге,

Многочасто свежесть твою поминать…

— Кем был ты до возничего, певец? — Гегемон поражён певческими дарованиями оруженосца. — Хоревтом? Музыкантом?

— Не угадал, гегемон. Кожевником был мастеровым, но работа с кожей меня вконец доконала. Света белого не видел я, корпя над трёхгрошовыми заказами. Всё старался, радел, о качестве думал, день в день заказ отдавал, как то обещал, угождал клиентуре, в долг частенько работал, ничего не заработал стараньем, надо было мне поступать по-иному, как там, в весёлой комедии, поётся:

…Мастер ты гнилую кожу

                    за добротную продать

Простакам, крестьянам,

         срезав вкось её по-плутовски.

Только суток не проносишь,

            глядь, разлезся весь сапог.

— Про надувательство распеваешь бесстыдно? Да ты склонен к плутовству! — Гегемон не разделяет веселья сослуживца. — Не вздумай меня обмануть, любезный товарищ. Ты зачислен на службу базилевсу. Клятву на верность державе принёс. Царская канцелярия внесла тебя в списки регулярного войска. Как исчезнешь — так будешь объявлен позорным дезертиром. За государственное преступление тебе полагается смерть.

— Про конфискацию имущества дезертира забыл помянуть, — усмехается довольно бывший мастеровой.

— Что с тебя удержать, нищий бродяга? — восклицает гегемон. — Рубища? Немногим прирастёт от конфискации казна.

— Не исчезну я. В опасное дельце хочу. В армии самое место моё. — Мелеагр крепко пожимает правую руку Фитала. Смотрит прямо в глаза, не моргая. — Я на прежней службе возничего совсем заскучал. Всё одно да и то же. Поместье — город, город — поместье. Так катался я на повозке долгий-предолгий год. Каждый камень на южной дороге запомнил. Под каждый заглянул. День прошлый от будущего дня не отличить. Скука меня вконец одолела. Хоть в море топись от тоски. Немногим лучше работа была прошлой, той, что по коже.

— Твою хозяйку не могу позабыть. — Фитал улыбается впервые за трапезу. — Хочу после похода парфянского к ней вернуться. Снова посвататься, но только со свидетелями, с подарком приятно-значительным.

— Я с тобой к ней не пойду, — решительным тоном возражает бывший возничий. — В свидетели брачного соглашения меня не зови. Денег не возьму, не предлагай.

— Парфян не боишься, а хозяйку разлюбезную даже не хочешь встретить случайно?

— Ой, зачем ты её помянул?! Тьфу на неё! Не желаю с ней повстречаться! Треснуть мне, если вру. Зануда она редкостная, — вступает в откровение Мелеагр. — Ты бы видел её мастерскую ароматов. На полках прописаны мелкие противные буквы, по буквам тем расставлено всё. Чуть не обнаружит какую вещицу на месте давно заведённом, так сразу руки в бока, смежит брови, суровость в лице, ну и давай поднимать крик до небес. Кто взял? Признавайтесь! Все котомки ваши проверю. Найду покраденное. Буду нещадно пороть! Как там в комедии славной поётся:

На беду ты права!

Не могу отрицать, хоть и ведьма ты,

Впрочем, и падаль!

— Ах, мне бы в жены такую! Порядок строгий люблю!

— О-ох! — С досады Мелеагр ударяет себя по бедру. Раздаётся громкий хлопок. — Ещё одну встретил зануду! Пола мужского теперь. И тоже командир. Вот беда! От одной убежал, так прибило судьбою к другому. Не везёт мне на людей. — Заключает же, печально глядя в небо на звёзды: — Видно, мало я жертв в храмы носил!

— Любит порядок! — Гегемон мечтательно тянет слова. — Расставляет по буквам! Криком равняет ряды! Наказания телесные практикует! Жалости к провинившимся не имеет!

— Жалости она не имеет, — подтверждает охотно Мелеагр. — Плётку завсегда носит с собой. Плетёная у неё плётка из кожи. Часто грозится. Прямо у самого носа ею трясёт!

— Мне Анаксо по нраву. В дороге про свою милую хозяйку расскажешь. Припоминай то, что позабыл. Всё-таки правильный я сделал выбор тогда. — Счастливый гегемон медленно встаёт с камня. — Кажется, я влюбился. Достойная встретилась женщина. Вдова-мастерица требовательная, состоятельная, вхожая в высшее общество, домик красивый, добротный, с черепицей. Чем не владение? Ворота б ему подправить, подкрасить. Ну, пойдём ночевать. Будет уже разговоров. Завтра на рассвете зачнём странствие.

Глава 6.
Опасные встречи

Спустя месяц. Селевкия-на-Тигре

— Эпей, сын Катрея, это ты? — У рядов торговцев благовоний появляется странник, по виду эллин из Великой Сирии.

Торговец, седой благообразный эллин лет пятидесяти, откладывает в сторону чернила и папирус, поднимается из-за стола, внимательно осматривает с головы до ног вопрошающего.

— Нет, я Федра. — В голосе торговца нет уважения, но отчётливо сквозит недоверие. — Эпей отлучился, он старший партнёр по торговле. Говори, что тебе надобно, путник. Тебя кто-то послал к нам за товаром?

— Эпей мне нужен. Только он, и никто другой. Как мне его отыскать? — Путник из Великой Сирии отвечает на недоверие недоверием.

— Тебе ничего я не должен. Говорю тебе, Эпей мой партнёр. Хоть он и старше меня, в деле мы на равных правах с ним. Дам тебе цену не хуже Эпея. Что тебе нужно, товар по хорошей цене или встреча с тебе незнакомым торговцем Эпеем?

— Нужен Эпей. Проводи меня к партнёру своему, — настойчиво тянет своё путник.

— У меня много дел, некогда мне по улицам расхаживать беспричинно. — Торговец теряет интерес к пришедшему, садится за стол, читает папирус. Не поднимая глаз, занятым тоном бросает: — Завтра приходи, завтра торговать будет Эпей.

---

Путник нахлобучивает на брови выцветший петас, отходит в сторону, садится на учётный камень, что положен против лавки.

— Я же тебе сказал завтра приходить, — недовольно бросает торговец. — Чего же ты ожидаешь?

— Читать я обучен. — Путник показывает на надпись, выбитую в камне: «Эпей. Благовония». — Подожду здесь я Эпея. Эпей — это ты?

— Федра я! Долго тебе придётся дожидаться, — злится торговец. Вопрошает с презреньем: — Ночь тоже будешь коротать на камне холодном? Денег едва хватило на путешествие, на постое решил поберечься? Товар у нас дорогой, в долг тебе не отпустим.

— Ночь не ночь, — бубнит себе под нос путник. — Долго ты мне будешь голову морочить?

— Ты что-то сказал мне? Я не расслышал. — Торговец гневно насупливается на странника.

— Небойко торговля идёт у тебя, — насмешничает тот. — Эпей бы помог. Где сын Катрея обретается? А? Почему не радеет о деле доходном?

Торговля и вправду неважно идёт у торговца. До полудня он успевает закрыть только две незначительные сделки. Лавка остаётся на попечение раба. Торговец уходит. За ним неотступно следует незнакомец. На улице зажиточного квартала у ворот дома странник сближается вплотную с торговцем. Смотрит пристально в глаза, чего-то ожидает от владельца лавки благовоний.

— Сейчас кликну сына по имени и рабов. Они быстро ко мне подоспеют. — Торговец не трусит. — Не поздоровится тебе за угрозу.

— Это ты мне угрожаешь. Заметь, Эпей, сын Катрея. — Странник криво улыбается.

— Я Федра! Ты моложе меня лет на двадцать, а страдаешь старческим слабоумием.

---

— Хватит комедию исполнять! — Лицо странника становится сердитым. На улице никого. Странник тянется за чем-то в дорожную суму, что висит на плече. — Меня не обманешь. Те, кто к тебе приходил, называли тебя Эпеем.

— Кинжал достаёшь? Ты никак хочешь ограбить меня? Среди бела дня, на пороге собственного дома? Сейчас закричу… — Договорить торговцу не удаётся. Его рот плотно закрывает ладонью странник. Прижимает спиной к воротам. Торговец белеет лицом. Из сумы на свет появляется клочок грязного папируса.

— Ты писал послание базилевсу Антиоху о скорбных делах в Селевкии? — Клочок папируса показывается безмерно удивлённому торговцу. Ладонь убирается с уст.

— Я! — тихо произносит торговец. Разглядывает папирус. — Но это не мой почерк. Не так выглядело послание моё. Это чья-то копия текста послания, да ещё и с ошибками.

— Так ты пустишь меня на порог или нас здесь настигнут парфяне? — грубовато-вежливо интересуется странник. Многообещающе пророчески сулит: — За разговорами схватят. Отведут в цитадель. Посадят на цепь. Огласят приговор. Как шпионов, жестоко казнят.

— Ты совсем не похож на торговца. Одежда твоя как у бродяги, — недоверчиво возражает житель Селевкии. — Как мне догадаться, кто ты?

— Я вояка. Одежда моя поистрепалась в дороге. То не зазорно. Потому как к тебе я спешил денно и нощно. — Странник напирает. Дышит чуть не в глаза. Хлопает панибратски хозяина дома по плечу. — Торговец благовониями из нас только ты. В дверь тарабань, бывший магистрат. Да погромче! Очень кушать хочу. Ещё чуть-чуть, и съем тебя. До костей обглодаю труп твой бездыханный. — Странник оскаливает белые ровные зубы, перестукивает ими хищно.

---

Угроза производит нужное действо. В ворота стучат, называют пароль, ворота открываются. За воротами появляется эллин, муж лет тридцати, внешне очень похожий на хозяина дома.

— Андрогей, к нам гость прибыл… — проговаривает было торговец.

— …Из Великой Сирии, — тотчас вставляет, нагловато улыбаясь, странник. — Имя моё Мелеагр. Я из Антио…

Рот говорящему плотно закрывает ладонью хозяин дома. На улице появляется дневной дозор, пять воинов, в парфянских одеждах.

— Проходи же, Мелеагр, — гостеприимно предлагает Андрогей.

В ворота торговец и Мелеагр входят словно бы лучшие друзья, под руки взявшись. Гостя проводят в андрон, предлагают ложе триклиния, хозяин дома усаживается в кресло напротив. Андрогей отправляется в кухню распорядиться о трапезе. Чуть позже в андроне вкусно пахнет, Мелеагр с удовольствием поглощает наваристую похлёбку, по-варварски — деревянной скифской ложкой-черпаком. Насытившись, он гаркает в потолок, довольно произносит: — Ваши мольбы услышаны. Базилевс набирает огромное войско. Равных по мощи не будет ему. Весною нагрянет к вам Антиох порядок былой вернуть. Копьями солнце закроет. Недолго осталось парфянам править в восточных сатрапиях. — Отец и сын шумно выдыхают, ждут продолжения речи. Мелеагр чистосердечно признаётся: — Мой гегемон отправил меня дознаваться магистрата Эпея. Боялся подлой засады гегемон. Подозревал, Эпея схватили давно по доносу парфяне. Надо бы теперь гегемона из постоялого двора привести.

— Так я и подумал, — закрывает недовольно глаза торговец. — На вояку ты не очень-то походишь. Выправки нет строевой. Посыльный иль возничий скорее…

---

— Я не посыльный и не возничий, я лазутчик, состою в армии Антиоха, — раздражается Мелеагр. — А вот ты до сих пор не назвался. Возможно, и прав был мой гегемон. В городе подлость цветёт и обман. Ужели я правильный дом отыскал?

— Будет вам препираться! — радостно шепчет Андрогей. — Ты нашёл тот самый дом, посланник из столицы. Отец, перед тобой счастливый вестник — Антиох нас услышал. Скоро война. Зиму бы только пережить. Не верю ушам своим. Долгожданная свобода! Долой рабские оковы! Долой тиранию парфян!

Хозяин дома меняется в лице на саму доброту. Наполняет мастос разбавленным душистым вином, протягивает сосуд Мелеагру.

— Тебя накормили, служивый. Это раз. К дозору парфянскому тебя не отвели. Это два! Какие тебе ещё нужны доказательства? Забудь про неласковый приём. Пей за моё здравие. Я Эпей, сын Катрея. Как зовут твоего гегемона? Живо раба за ним я отправлю.

Поздний вечер. Селевкия-на-Тигре. Дом Эпея

— Проходи, все уже собрались. — Эпей раскрывает дверь парадной комнаты, пропускает вперёд Фитала.

Едва гегемон переступает порог, раздаётся дружное «хайре». Перед гегемоном в полутёмном андроне предстают пятеро очень разных мужчин, от двадцати пяти до шестидесяти лет. Общее у гостей богатого дома только эллинское происхождение.

— Познакомься Фитал, этот старик, высокий, стройный, худой, тот, что с бородкой короткой, — Аполлодор, гимнасиарх, духовный наставник эфебии, сменил великого Диогена из Вавилона, когда тот почил по старости лет.

— А что, разве парфяне не закрыли ваше весьма известное учебное заведение? — С теми словами гегемон обнимает учёного мужа.

— Нет, не закрыли. Мы исправно платим имущественный налог, потому у парфян нет к нам неприятия. Всё имевшееся оружие и осадные машины пришлось сдать в цитадель. На этом наши потери закончились. Да и потом, варварам нравится борьба, как зрители они часто приходят к нам на соревнования.

Эпей подводит Фитала к мужу по возрасту ненамного моложе наставника эфебии.

— Наш мудрый и честный Кассандр. — Кассандр, в отличие от Аполлодора, утратил волосы на голове, гладко обрит. — Магистрат, как и я. Предводитель буле. За всю жизнь никого не обманул, при этом многократно приумножил отцовский капитал.

— Вы и буле сохранили? — удивляется Фитал, обнимая почтенного предводителя.

— Наше буле хоть и тайное общество, но эллины подчиняются нашему суду. — У старика твёрдый голос. — Законы отеческие мы оберегаем, ставим их выше любых указаний парфян.

— Кто же управляет городом, если буле распустили? — вопрошает Фитал двух почтенных старцев. Те не сговариваясь поворачиваются к мужу лет сорока с небольшим, роста среднего, на наружность обычному чиновнику среднего ранга из канцелярии.

— Я голос парфян, их назначенный представитель.

Гегемон от неожиданности резко отстраняется, в его лице появляется брезгливость.

— Знакомься, это Полиид, — как ни в чём не бывало продолжает хозяин дома. — Магистрат тоже. Торговец благовониями, как и я…

— …Как и всё буле, — подхватывает глава магистратов Кассандр. Брезгливость исчезает, гегемон жмёт руку в свежих чёрных чернилах.

— Полиид не донесёт, он не служит парфянам за деньги. В его преданности Великой Сирии не сомневайся. Наш товарищ хорошо говорит на парфянском. Вёл с покойным родителем выгодную торговлю с Гирканией. Там и научился изъясняться. Полиид толмач среди стана врагов.

Эпей переходит к совсем юным мужам. Им нет тридцати, на вид энергичные, сложением крепким. Фитал оживляется при виде юных мужей в компании старцев.

— Позволь мне самому угадать род их занятий. — Фитал поднимает правые руки мужей к глазам. — Мозоли? Мне знакомы такие мозоли. Они возникают от бранного металла. Вы никак мистофоры?

— Не угадал. Они риторы из моей эфебии, по совместительству педотрибы. — Аполлодор вступает в беседу.

— А ещё преподаватели фехтования, борьбы и кулачного боя, — завершает своё описание муж по левую руку от Фитала. — Я Талос, а он Эак. У меня голубые глаза, у него зелёные. По этой примете нас надёжно припомнишь.

Для двух молодых преподавателей у Фитала находятся особого рода приветствия, он с хлопком поочерёдно ударяет их по правым рукам. Мужи занимают ложа триклиния. Фитал остаётся стоять. Произносит торжественно, обращаясь сразу ко всем присутствующим:

— Хайре, достойные эллины. Рад встретить вас в прекрасной Селевкии.

В ответ гегемон принимает дружное «Славься, наш базилевс Антиох». Фитал сладко улыбается. Гегемон отличается отменной прямотой, сразу переходит к делу. Объявляет уверенно-громко:

— Меня отправили в Селевкию поднять мятеж.

Напрасно гегемон вглядывается в лица собравшихся, никто из них не удивлён. Фитал продолжает далее тихо:

— Приказа с печатями у меня нет. Почему — вам, верно, учёные мужи, понятно без долгих объяснений. Потому вам придётся поверить мне на слово. Предусмотрительность стратега Антинея, старого первого и весьма почитаемого друга базилевса, мне жизнь сегодня спасла. Парфяне раздели догола, проверяя меня при входе в город. Каждую вещь мою потрогали. Нож для разделки еды забрали — «он-де не нужен тебе, слишком большой, в городе новый поменьше себе прикупи». Найди они свиток с печатями, не говорил бы я с вами сейчас, меня бы казнили там же, у ворот. Однако для успокоения вашего могу поклясться именами богов, что меня не подослали к вам подлые враги.

Присутствующие согласно кивают головами. Фитал приносит клятву на «вечную верность Великой Сирии и богам эллинским», называет поимённо присутствующих свидетелей. После клятвы же продолжает спокойным размеренным ритмом:

— Базилевс приказал подготовить отряд из числа эллинов и македонян, а также прочих проверенных, надёжных… восточных людей, верующих в наших отеческих богов. Отрядом захватить любые городские ворота при приближении войска. Тем деянием славным не дать врагу запереть город ваш на долгую осаду. Селевкия мне незнакома, но знакомо командование, порядки военные, штурмы, осады. Я служу при Антиохе с самого его возвращения в Сирию. Отмечен в приказе за храбрость. Буду вашим гегемоном. Чрез меня будет ваше дальнейшее общение с базилевсом. Со мной прибыл оруженосец, Мелеагр, славный воин, он стоит на дверях часовым, с ним вы знакомы. Есть ли силы у Селевкии, дабы скинуть парфян? Не зря ли приехал я в ваш город? Или вы уже покорились парфянам? И мне надо вернуться с вашим ответом к базилевсу?

Предводитель буле Кассандр первым отвечает гегемону:

— То послание, что от нас получил Антиох, писалось при мне Эпеем в стенах эфебии. Скреплялось оно держателем печатей буле, мною то есть.

Затем продолжает Аполлодор:

— Мы ждали тебя, гегемон. Тебя или кого-то другого из военной Апомеи. Твоё появление не было для нас сюрпризом. Боялись мы только одного — при жизни своей посланца того не дождаться. Письму Эпея уже полтора года как.

— А вот для меня сегодня прибыло страху, — вставляет хозяин дома. — Его оруженосец нагло уселся на титульный камень, выставил глазищи, смотрит не моргает. Думаю про себя, убийца или грабитель, подослали-де враги старый долг из меня силой выбивать.

Присутствующие смеются, хозяин дома разливает вино по ритонам. Напряжение сменяется дружеским настроением. Магистрат Эпей поднимает ритон за «скорое унижение заносчивости», гегемон из Сирии ничего не понимает, просит разъяснений и получает их от Аполлодора:

— Понимаешь, Фитал, самое ужасное в оккупации нашей милой Селевкии — вовсе не высокие налоги парфян, называющих себя «почитателями эллинов», но их завсегдашняя заносчивость. Возможно, при удобном случае ты и сам увидишь, с какой гордыней необъятной парфяне выслушивают просьбы горожан. Нам, жителям Селевкии, приходится унижаться перед врагами, дабы получить то, что имели прежде при Селевкидах: право поклоняться богам, право устраивать городские шествия к храмам в положенные дни празднеств. Вот это унижение и горше всего. Мы едва отстояли храмовую площадь от застройки домами знати парфян. За отказ построить храм царю Нанайе нас приговорили к огромному штрафу, мы до сих пор не выплатили его сполна. Селевкия — город очень богатый, исправно платим налоги. Нас боятся чрезмерно обижать. Денежный штраф — это не наказание по реальности дней сегодняшних. Мы ещё не пострадали, так можно считать. В соседнем Ктесифоне происходят события пострашнее, чем у нас. У соседей всех недовольных эллинов выселяют из города целыми кварталами. Нарядную храмовую площадь у соседей, в отличие от нас, уже плотно застроили домами для парфянской знати. К храмам вместо прямых широких улиц приходится пробираться по узким лабиринтам тёмных проходов. Так, по глупому разумению парфян, лучше оборонять кварталы. Варвары изменили эллинский город до неузнаваемости.

Фитал хмурен до черноты. Печальную речь Аполлодора продолжает хозяин дома:

— Гегемон, чтобы ты знал, Ктесифон парфяне хотят превратить в свою столицу. Также в их планах перенести всю торговлю благовониями из Селевкии в новую столицу. Нам же скоро будет предписано торговать только в столице. Капиталы покинут Селевкию. Что будет с нами?

— Город наш, конечно же, обеднеет. Хуже того — обезлюдеет. Нас ожидает бесславный конец, — завершает бодро сводную речь магистратов Кассандр.

У присутствующих скорбное, как на похоронах, выражение лиц. Гегемон уточняет услышанное:

— Как я понял, более всего из деяний парфян вас угнетает их высокомерие? Остальное вы приняли.

— Ничего парфянского мы не приняли. Борьба самозванцев за престол Сирии слишком затянулась. Этой смутой воспользовались варвары, люди, стоящие ниже нас по развитию, помыкают нами, эллинами и македонянами, — отвечает гегемону зеленоглазый Эак.

— Была надежда на базилевса Деметрия, победами начался его краткий поход, — расстроенным голосом, чуть не плача, проговаривает голубоглазый Талос. — Деметрий Второй на несчастье в плен угодил. Надежда угасла. Его унижали прилюдно парфяне, возили по улицам города в путах, как вора позорного. «Ваша армия повержена в прах. Мы, парфяне, победители Селевкидов. Вот, полюбуйтесь на вашего спасителя. Базилевс Деметрий — отныне наша собственность. Царство и славу утратил ваш базилевс!» — так распевали тогда враги. Дух наш эллинский, могучий, великий хотят сломить парфяне. Унижениям нашим не видно скончания.

— Парфяне ликуют, их самомнение разрослось до неслыханных размеров. — Эак обнимает за плечи товарища. — Они безмерно верят в свою непобедимость. Враги не боятся гнева наших богов. Да, именно так они повсюду говорят. При любом стечении народа слышны их бахвальства. Народ славной Селевкии в печали, город прекрасный пребывает в унынии, многие покорились судьбе.

— В такое ужасно печальное время ты нас застал, гегемон. — Хозяин дома пополняет свой ритон вином. — Страдаем мы, торговлю выгодную теряем, от былого процветания почти что ничего не осталось.

— На всё воля богов! — Фитал делает глоток. Промочив как следует горло, вопрошает: — Вы не ответили мне — есть ли у вас силы для сопротивления? До сего момента я слышал от вас только жалобы.

Присутствующие смотрят на предводителя буле.

— Есть у нас силы, силы немалые, — отзывается Кассандр. — Мятеж мы поднимем. Можем смотр лучших провести, если того ты пожелаешь.

— Я того пожелаю. — Фитал отставляет на столик полный ритон. Вино перестаёт интересовать гегемона. — Вот только где? Не на храмовой же площади?

— Прости, мы тебе это хотели немного позже сказать, — вступает в разговор Аполлодор. — Тебя разместим мы в эфебии, отныне ты педотриб на довольствии учебного заведения.

Хозяин дома проверяет вино в ритоне гегемона.

— Можем провести завтра поутру смотр лучшего отряда в эфебии, — предлагает Кассандр.

— Я согласен. Завтра же, без отлагательств, смотр. — Фитал заметно преображается, улыбается и не скрывает радости. В руки оживившемуся гегемону чуть не насильно вкладывается заброшенный ритон с вином.

Дверь охранять более не нужно. В андрон приглашается часовой Мелеагр. Рабы вносят угощение, то горячие пироги с ягнятиной. Благоухающий аромат съестного заполняет андрон. Серьёзный разговор сменяется лёгкой беседой о суровой полувоенной Апомее, многопёстрой роскошной Антиохии, позже — сплетнями о царском дворе. Бывалому Фиталу есть что рассказать жителям Селевкии. Часто звучат имена судебных платных ораторов, известных богачей, законодателей мод и влиятельных вельмож из царского синедриона.

Глава 7.
Смотр лучших

Раннее утро. Эфебия Селевкии

На рассвете в эфебии непривычно многолюдно. На палестре около трёх сотен юношей возрастом от восемнадцати до двадцати двух борются в пыли, ещё столько же в колоннаде готовятся к кулачным поединкам. Борцы, исполнив поединок, выслушивают мнение судей, почтительно прощаются с наставниками, покидают гордо с песнями эфебию. Фитал в окружении Талоса, Эака и Мелеагра обходит борющихся, делает какие-то замечания, Эак записывает их египетским женским карандашом на папирус. Утренний холод сменяется сначала приятной прохладой, а ближе к полудню зноем. Когда на палестре остаётся около пятидесяти юношей, в эфебию приходят парфяне. Их, знатных, трое, они в чёрных куртках и таких же чёрных с лампасами штанах, с ними Полиид. Представителей власти встречает Аполлодор. Фитал напрягается было, но Талос шепчет что-то ему, гегемон принимает спокойный вид. Парфяне обходят неспешно палестру, смотрят внимательно на кулачных бойцов, занимают предложенные кресла в тени, среди колоннады. Аполлодор машет рукой.

— Он просит нас продолжать смотр, — поясняет гегемону Эак.

Кулачные бои возобновляются. Теперь в смотре лучших отрядов мятежников, по иронии богини судьбы, принимают участие и враги. Парфяне следят за поединками не молчаливо, сдержанно, как принято гостям, отнюдь, они шумят, препираются меж собой, делают ставки на участвующих. Спортивное состязание эллинов варварам нравится, со стороны кажется, что парфяне не прочь и сами поучаствовать в ристалище. С последним поединком представители власти удаляются. Парфяне счастливы, благодарят Аполлодора за «замечательное представление». Проводив непрошеных гостей, гимнасиарх рассказывает о произошедшем Фиталу и Мелеагру.

— Те трое, что ты видел, поспорили, кто лучше из наших эфебов. Ты не поверишь, кого они выбрали.

Талос и Эак делают смелые предположения.

— Нет, не угадали. Они сделали ставки на… — Аполлодор называет проигравших. Мужи смеются. — Мне пришлось соврать парфянам, иначе бы они настояли на порке проигравших.

— Хорошо, что мы не оглашали громко счёт. — Фитал прощается с уходящими юношами. — Спасли чьи-то задницы от розог.

— Розги мы мочим по старинке в солевом растворе, — уточняет Эак. — Так наука честности выходит больнее.

— Да-да! — печально тянет Фитал. — Теперь я понимаю ваше негодование. Эти издалека прибывшие восточные зрители годами ходят в эфебию смотреть на борьбу, но так ничего не поняли в её старинных правилах. Воистину говорят — ослиные уши не могут понять речей человека.

Учёные мужи удручённо кивают головами в ответ. Гегемон продолжает:

— Ваш лучший отряд воистину прекрасен. Юноши честны в поединках, слышат команды. Видна подготовка. Конечно, я бы расставил гегемонов немного по-другому в отряде. Я сказал свои замечания.

— Мы обязательно прислушаемся к твоему мнению, Фитал. — Занятой гимнасиарх собирается было уйти, но Фитал не закончил:

— Я не увидел сегодня на смотре других фил или гетерий. Здесь, как я разумею, были только выходцы из буле. В вашем лучшем отряде собраны только дети магистратов? Я не ошибся?

— Ты абсолютно прав, Фитал. — Аполлодор переходит на шёпот. — По соображениям скрытности нашего крайне рискованного предприятия мы не проводили публичных поисков соратников.

— Напрасно вы так поступаете! — Гегемон хмурится недовольно, отходит от Аполлодора, встаёт напротив лучших жителей Селевкии, за его спиной тенью появляется Мелеагр. — Шесть сотен или даже тысяча, как мне говорили, умелых бойцов — это не мятеж. Настоящий мятеж должен стать общеэллинским делом. Нам нужно призвать и обучить ещё несколько тысяч мужей из разных, не только богатых сословий. Тогда мы наверняка одолеем любой враждебный гарнизон. Город захватим. Что, если перед приходом Антиоха парфяне предусмотрительно удвоят или утроят гарнизон цитадели? Тогда нам, малочисленным, никак не победить усиленный гарнизон. В решительной схватке нас сомнут. Не будем недооценивать врага. Давайте обсудим плохой поворот событий и подготовимся к нему заблаговременно.

— Это очень рискованно — посвящать в тайну сразу несколько тысяч людей. — Гегемону решительно возражает гимнасиарх. — Среди них найдётся предатель. По его подлому наущению нас схватят, подвергнут пыткам и казнят. Мятеж, давно подготовляемый, не состоится. И потом, ты, верно, позабыл, но филы и гетерии парфянами давно уже упразднены и распущены. Нам не к кому обращаться за поддержкой, чернь нас не поддержит.

— А вы не думали, что филы и гетерии тайно существуют? — Гегемон указывает рукой в сторону города. — Люди не могли разом в один день по приказу варваров взять и забыть про товарищества вспоможения. Нет тайных торговых, ремесленных гетерий? — Аполлодор сокрушённо качает головой. Фитал, однако, не сдаётся: — Нет, не верю! Возможно, тайно существуют фиасы? Тогда, быть может, стоит обратиться к религии? Предать тайную родовую филу или, скажем, тайную торговую гетерию легко, не спорю, но вот предать отеческих богов — это совсем другое. Предать тайный религиозный фиас? Отринуть от себя богов? На такой поступок надо пойти, преодолев мистический ужас проклятия. Ведь всем известно, что свершить акт святотатства означает навсегда покрыть душу свою и душу потомков вечным позором. Много ли жителей Селевкии готовы прямо сейчас на святотатство?

— Ты предлагаешь оформить наш мятеж как… религиозный? — Аполлодор удивлён. Похоже, подобная мысль не приходила гимнасиарху в голову.

— Вот именно! Религия должна развеваться, как стяг, над нашим мятежом. — Гегемон похлопывает руками, сбивая пыль с ладоней. — Не за размер налога с торговли благовониями пойдём мы на врагов, а за священные храмы предков. За отеческих богов будем умирать. В том будет первопричина нашего бунта. К этой велико весомой причине каждый приложит мелкие обиды личного свойства. Ряды наши месть укрепит.

— Это тебе предписал нам сказать старый первый друг базилевса? — вступает в беседу Талос.

— Антиней здесь ни при чём. — Фитал указывает пальцами на свой лоб. — Моя в том заслуга. Представим недалёкое будущее, выйдет на бой ваш лучший отряд, поднимет над собой белый отрядный стяг, пеан Аресу пропоёт. Скажите мне, кого увидят в мятеже жители Селевкии? Кто вы? Кто они, прочие горожане? Правильно, вы будете в их глазах привилегированным сословием. Что скажут горожане про вас? Слушал вас вчера, запоминал ваши речи, много обид прозвучало, да почти все из них про монету звонкую. Думаете, ваши обиды только вам известны? О ваших обидах известно всему городу. Про чернь помянули. Вы снобы — это тоже многим известно. Вот и раскол посреди эллинского города. Горожане скажут — богачи взбунтовались. Никак денег мало им оставили парфяне? На роскошь уже богачам не хватает? Нас, бедноту, на протест не позвали. Везде жадность — привычка богатых. Значит, не будем мятежу помогать, личное дело то богачей — за торговлю сражаться! Прибыль-прибыль, монета звонкая да не наша!

— Ты думаешь, город нас не поддержит? — Сомнение звучит в голосе гимнасиарха.

— Думаю, не поддержит, — твёрдо отвечает гегемон. — Вы будете погибать за город, у порога домов той самой черни истекая кровью, но никто из них ваши раны не стянет повязкой. Вы оскорбите остальной город высокомерным пренебреженьем. Ваш снобизм вас и погубит. Здесь вы ничем не лучше заносчивых парфян. Скажу вам прямо, вижу я не разумное таинство заговорщиков, вижу я глупое самоубийство элиты города.

— Предлагаешь пойти на риск? — Обиженный Аполлодор нехотя принимает аргументы Фитала. Смотрит на гегемона, однако, уважительно.

— Давайте проверим наличие фиасов. — Гегемон хитро прищуривается.

— Но как мы это сделаем? Ведь праздничные шествия парфянами отменены. — Эак задумчиво чешет затылок.

— Скоро осень, празднества Больших Дионисий. Вино не запретили парфяне? — вопрошает Фитал.

— Нет, не отменили. Город обязан поставлять вино и уксус в казну парфянскую, — отвечает гимнасиарх. — Виноградники у нас славные. Отменного вкуса наше вино!

— Пусть буле объявит на агоре сбор фиасов на Большие Дионисии. Ах, простите, позабыл, буле вне закона. — Гегемон замолкает, смотрит куда-то в небо.

— Эфебия ещё не закрыта. Эфебия может объявить сбор фиасов на состязания в палестре. — Гимнасиарх берёт инициативу на себя. — Расставим амфоры с вином для победителей состязаний. Всё будет сделано открыто, не таясь. На виду у парфян.

— Тогда на смотре фиасов увидим настоящих храбрецов, — подхватывает Талос.

— Заручимся их поддержкой? Включим в ряды мятежников? Так? — вопрошает гегемона приободрившийся гимнасиарх.

— А почему бы нам не сместить праздники урожая на… лето? — Фитал, как видно, загодя до этого дня готовил важный спор. — Ведь зимой Антиох выступит в поход, прибудет к стенам города, возможно, в конце зимы, то срок очень короткий. Нам надо подготовить прочие отряды к сражениям. Поставить над ними гегемонов, разучить пароли. Большая работа предстоит! Можем не успеть, начав подготовку прямо перед прибытием Антиоха.

— Когда ты точно хочешь организовать Большие Дионисии? — Гимнасиарх согласен на странный перенос празднеств.

— Скажем, через дней… дней… так пять, — произносит расслабленно-вальяжно гегемон.

Окружающие выдыхают с удивлением. Гимнасиарх молчит, потому за всех говорит Эак:

— Послушай, Фитал. Но ведь понятно будет, что это, как ты сказал, «празднование в эфебии» — что угодно, но только не Большие Дионисии. Лето жаркое наступило. Лето — это не осень, пора урожая. Виноград не поспел, понимаешь?

— Кто это понимает? — Гегемона не смутить. — Парфяне? Эти варвары с ослиными ушами, которые всё слышат и ничего не понимают? Или тайные фиасы эллинских богов? Шествия эллинов парфян раздражают? Собрания многочисленные громкоголосые? Что ж, ну тогда не пойдём праздничным весёлым вакхическим шествием по главной улице Селевкии. Эфебия закрыта со всех сторон стенами. Здесь на палестре будут борцы, потом бегуны, потом кулачные бои. Шествия праздничного не будет. Парфяне довольны. Довольны будем и мы. Ну что, учёные мужи, проведём смотр тайных фиасов?

— Рискнём. — Гимнасиарх крепко пожимает руку гегемона. — Поддерживаю твоё начинание. — Смотрит на риторов. Им и проговаривает: — Фитал прав. Нам и вправду надо спешить. Расширим ряды мятежников!

Через пять дней. Эфебия.

Празднества Больших Дионисий

— Вот увидишь, к нам никто не придёт. — Эпей негромко обращается к рядом стоящему Кассандру. — Одни только мы, лучшие-добрые, будем под жарким солнцем время коротать. Гегемон столичный ошибается. Несведущ он. У нас в Селевкии народ опасливый. Жители кварталов черни страшатся гнева вспыльчивых парфян.

— Посмотри же, Эпей. — Кассандр указывает на главный вход эфебии. — Пополнение? Сразу с десяток пришло. В одеждах белых, праздничных и чистых, с плюща венками на головах.

По виду входящих это торговцы готовой едой, те, что особо крикливо-шумны на агоре.

— Случайные прохожие они. Этим всё и ограничится. Помяни моё слово. — На этих словах Эпея магистраты буле расходятся, дабы не привлекать к себе излишнего внимания, удаляются в противоположные углы нарядной палестры.

Вошедших приветствуют риторы Талос и Эак, предлагают им занять места для зрителей среди колоннады. Встречающие вежливо спрашивают у каждого эллина его полное имя, фиас, в котором он состоит, после ответов предлагают совершить «скромное возлияние в честь Диониса, благодетеля города Селевкии». Вопреки ожиданиям, никто из пришедших не отказывается испуганно от предложенного угощения, напротив, называют радостно полные имена, фиасы, ранг в том фиасе, часто поднимаются ритоны в честь вечно живого бога, звучат отрывки молитв.

За первым десятком следует второй, из кварталов ремесленников, то работники из филы гончаров. Народ искусно-умелый, с ними и художники росписей. Вместо фиаса ремесленники называют, отнюдь не скрываясь, филу, в которой они состоят, ранг свой и предводителя филы. Вновь и вновь раздаются хвалы в честь «всеблагого Диониса». О удивление, за филой гончаров прибывают три десятка крепких мужей из фиаса Гермеса. Гостей уже так много, что на входе в эфебию запружение, служителям приходится организовать очередь, обещая раздосадованным пришедшим, что «пустят обязательно всех, кто придёт до полудня».

К позднему утру колоннады заполнены. В эфебии собралось несколько тысяч эллинов из разных кварталов. Вместе стоят каменотёсы и магистраты, гончары и торговцы, богачи и бедняки. Вино из скудных запасов учебного заведения полностью выпито, однако тайные фиасы проявляют неожиданную щедрость, к праздничному собранию в эфебии подвозят новые и новые амфоры с вином. Споров спесивых о сословиях и их привилегиях в тени расписных колоннад не учиняется. Среди собравшихся ветром проносятся иные разговоры крамольного характера. Вот мастер-плотник учтиво обращается к бывшему магистрату, крупному торговцу благовониями:

— Стыдно ходить мне по улицам города. Как выйду из дома, улицы словно бы со мной говорят: «Когда ты изгонишь незваных гостей?» Порицают меня древние камни. Мне иной раз так стыдно, что красным бреду до своей мастерской.

Магистрат отвечает плотнику тем же вежливым тоном:

— А ты бы вступил в ряды заговорщиков? Не испугался бы?

— Вступил бы, — без долгих раздумий отвечает плотник. — Чего мне бояться? Этой мой город родной, здесь я родился, за стенами в некрополе пять поколений предков костями лежат.

На большом удалении от говорящих владелец небольшой кузни жалуется магистрату, богатому виноделу:

— «Знай своё место» мне парфянин как-то на агоре сказал. Больно-обидно подножку подставил. От той подножки подлой упал я, гвозди рассыпал, в луже лежал лицом ниц, подняться долго не мог, на меня наступили, варвары надо мной потешались. Мне никто тогда не помог. Я поднялся, огляделся — люди в торговых рядах опустили глаза, гневались молча. Каждый из них мог оказаться на месте моём. Парфянам сошло с рук моё унижение. У парфян оружие было, право сильных. Обид моих к варварам не счесть. Не к кому мне обратиться. Суд на их стороне. Потому что судья ныне один, парфянин, наместник. Как разрешит он спор мой с парфянами об оскорблении? К гадалке можно не ходить. Буду я виноват в том, что родился здесь, в том, что здесь проживаю, в том, что налоги исправно парфянам плачу. Я полит, я эллин свободный, я в Селевкии жил всегда по закону. Где моё место? Почему теперь моё место выглядит как место бесправного раба?

Ему отвечают с чувствами схожими:

— Законы известны только эллинам, потому как эллины выше прочих народов. Твоя история этому ещё одно подтверждение. Восприми тот случай печальный как повод для гордости. Эллины изобрели законы, пред которыми они равны. Дикари же живут по праву звериному. У них прав кто сильнее! Это их звериная, не человеческая справедливость.

— Это-то да! Мудрость ты сказал неоспоримую, — соглашается с магистратом кузнец. Продолжает разговор голосом тихим: — Когда парфяне оружие отнимали у эллинов, я попрятал своё. Не отдам никому доспехи отца. Наследие предков только моё и ничьё более! Так я решил. Вырыл тайник, хитро устроил его, попрятал надёжно наследие. До случая лучшего. Когда в суд настоящий за справедливостью я обращусь.

— Обнадёжу тебя. — Небывалое дело, богач-винодел обнимает по-братски скромного кузнеца. — Суд справедливости эллинской то есть уже совсем скоро. Ты сможешь надеть доспехи полита. Только почисти металл от глины. Доспехи должны сиять бронзой бранной, как твои обиды. Парфяне познают своё место. Ну, вспоминай, товарищ, как пел артист в комедии тебе небезызвестной… — Магистрат подмигивает кузнецу, лихо поёт, не таясь окружения:

Ей-богу, да! И пасть потом,

Как повара, колом проткнём,

Язык мясистый оторвём,

Свиную глотку раздерём,

Задище толстый раздвоим

Да поглядим,

Уж не паршив ли боров!

Задиристое пение быстро подхватывается, заканчивается песнопение уже хором в десяток добрый голосов. Потрясённый кузнец просит магистрата повторить пропетое. Кузнецу повторяет за магистрата ритор эфебии, муж учёный, по совпадению где-то рядом стоявший. Странное песнопение магистрата на высказанном отнюдь не заканчивается. Винодел входит в раж. Хотя муж не пьян, но убедительно подражает манере говорить пьяного:

…И побед

Близок час. Враг уж слаб.

Спуска не давай ему,

Крепче нападай и бей.

В крепости пробита брешь.

Если бросишься на приступ жарче,

                                    твёрже и смелей,

Будет твой он, вот увидишь,

                          я ведь знаю нрав его.

Бравада долгая заканчивается в полной тишине. Декламирование бывшего магистрата услышано. Услышано и разнесено услужливым эхом. Раздаются — нет, не опасливые осуждения, но аплодисменты, сначала редкие, потом дружные. Не менее двух сотен мужей поднимают высоко над головами руки и продолжают рукоплескать отважному артисту. Аплодисменты совпадают с выходом трёх десятков юношей. Выходит и гимнасиарх. Аполлодор улыбается, забыв про строгость, громко объявляет празднества в честь бога Диониса открытыми.

К гимнасиарху выводят белую козу. Учёный муж становится жрецом, громко возносит молитву богу, призывает Диониса посетить торжество, приносит «щедрому богу Селевкии» жертву. Коза умерщвляется, позже разделывается. Звучит победной мелодией двойной авлос. На треножнике, как в былые времена, разгорается яркое пламя, в него отправляется бедро жертвы. К небесам возносится жертвенный дым. Эллины и македоняне не могут поверить в происходящее. Всяк поздравляет соседа. Многословно хвалят бога, «отпустителя мук душевных». Льются слёзы радости. Спортивные состязания в эфебии начинаются с борцов.

Глава 8.
Из жизни заговорщиков

Гетерия водовозов

— Познакомься, Фитал, это досточтимый Лик, житель Селевкии. — Мелеагр подводит к сидящему в тени колоннады гегемону мужа лет тридцати пяти, сильно сутулого, слегка кособокого на правый бок. Со стороны кажется, что руки у Лика чрезмерно длинны и чуть ли не до колен, а правая длиннее левой. Но эти заметные физические недостатки, связанные, очевидно, с тяжёлым физическим трудом, никак не отразились на его лице, оно при правильных чертах, открытое, располагающее и дружелюбное.

Гегемон крепко жмёт костистую, мозолистую руку Лика. Лик хрипящим голосом продолжает знакомство, медленно, со скупой практичностью подбирая нужные слова:

— Предводитель гетерии водовозов. Хочу подсобить важным людям в надзоре за, так скажем… за восточными… незваными гостями нашего замечательного города. Простите, я не оратор, могу обознаться в названиях.

Фитал крякает от удовольствия, Лик в ответ негромко смеётся в кулак. Фитал усаживает Лика, продолжает беседу сидя, касаясь коленом колена водовоза:

— Наглые гости у нас, согласись, Лик. Заняли цитадель, обжили казармы, в арсенал никого не пускают. Сами ходят при оружии, где им захочется, и в тот час, когда им то вздумается.

— Так и я то хотел тебе сказать, Фитал. — Лик хлопает ладонью по колену собеседника. — Глаз да глаз за гостями нужен. Сопрут без спроса на агоре товар или дом чей обчистят, свидетелей не будет. Люди мои возят им воду исправно раз в пять дней в цитадель. Работа у нас такая, чистую воду развозить по потребе клиентов. Часто бывают в казармах.

— И в казармах бываешь? — переспрашивает удивлённо Фитал.

— И в казармах, и в домах их гегемонов, — важничает Лик, но в том деянии водовоз не выказывает лжи или иного обмана. — Немного на их грубом языке разумею. Могу изъясняться с гостями на темы простые.

— Сколько сейчас этих гостей в городе нашем доподлинно знаешь? — живо отзывается Фитал.

— Сегодня их ровно пятьсот тридцать пять. Из тех, кто может держать оружие. Обоих полов взрослых и поросль их будет в общем итоге тысячи так с полторы.

Фитал смотрит на Мелеагра. Мелеагр воспринимает этот взгляд как требование объясниться.

— Его я не искал. Лик сам ко мне первым подошёл. На улице главной дорогу мне ослом перегородил. Наставился слегка враждебно. Первым завёл разговор. Многое рассказал, на вопросы мои не лукавил. Потом справки навёл у знакомцев о Лике, всё подтвердилось.

— Так и было, как он говорит. — Лик улыбается во весь рот. Обнажаются удивительно ровные зубы. Фитал восхищённо смотрит на белые зубы водовоза. Собеседник, перехватив взгляд гегемона, шутит: — Зубы мои как у волка. Ещё ни одного не потерял. Родитель, когда имя давал мне, не просчитался. В зубах сокрыто богатство моё. Мне так все говорят.

— Волк Лик, ты скажи мне, будешь нам помогать без оплаты? — Фитал перестаёт смотреть на зубы водовоза. — Денег у нас на каждодневный догляд, извини, не имеется.

— Какая оплата? — разражается гневно водовоз. — О чём говоришь ты, Фитал? Обижаешь меня понапрасну! Ну кто за такие труды оболы берёт? Безбожники только! Я же верую в благого Диониса, мистом простым в фиасе его состою. Пришёл к вам, потому как они… эти самые гости треклятые фиас мой родной отменили и запретили встречаться мистам на лугу за городом, что у рощи святой. В том обида моя на поработителей города нашего.

— Стало быть, роща святая тебя к нам привела? — прищуривает глаза Фитал.

— Она самая, роща святая, луг заповедный для плясок и таинств, — подтверждает водовоз.

— Что, и поодиночке нельзя в рощу ходить? — Фитал любознателен до мелочей.

— Поодиночке возможно танцевать на лугу, но кто же богам жертвы приносит единолично и тайно? Ведь надо за всех, за фиас, квартал или лучше сразу за город. Известно же ведь, боги любят многоголосие. — Шепчет, оглянувшись предварительно по сторонам: — В гетерии моей пятьдесят водовозов. Вооружились мы в гетерии кинжалами, у десятерых есть кольчуги добротные, шлемы из бронзы, пращами отлично владеем, часто бываем в дальней хоре. К нам привыкли они, эти самые гости с Востока, не проверяют наши повозки. Уже доверяют, потому как честны мы, держим свои обещания, за услугу много не берём. Выполнили давеча их подряд, цистерны цитадели водою до самых краёв заполнили. Можем в город чего запрещённого скрытно, конечно, привезти, можем и вывести тож потаённо. На нас ты можешь положиться, народ мы не болтливый, работящий, прилежный, сметливый.

— Вот что, Лик… — после непродолжительных раздумий заключает Фитал. — Не буду скрывать, ты очень ценное приобретение для нас. Доверюсь тебе как эллину. Ты же перед моим откровением поклянёшься на верность отеческим богам, Великой Сирии и базилевсу Антиоху. Пусть боги хранят наш союз.

Лик исполняет требование гегемона, приносит требуемую клятву, поминает в ней богов и демона-охранителя своего.

— Я старший гегемон, посланник из Антиохии, — изрекает важно Фитал. — У меня тайный приказ от базилевса, поднять мятеж в Селевкии.

Лик молчаливо кивает головой, прикладывает ладонь к своим губам, сквозь неё внятно проговаривает: «Не выдам тебя, гегемон, даже под пыткой». Фитал продолжает торжественно:

— Назначаю тебя, досточтимый Лик, главным разведчиком за станом врагов. Будешь каждый вечер отчитываться мне о числе их и перемещениях. Подготовься, прошу, завтра в полдень у нас в эфебии сходка гегемонов восстания. Доложишь совету о привычках парфянских в караулах на цитадели, их размещении там. Если сочтёшь нужным для общего дела, приведи завтра предводителя фиаса своего.

Лик соглашается, встаёт, не прощаясь уходит. Когда Лик исчезает за выходом из эфебии, Фитал вопрошает Мелеагра:

— Что он сказал тебе в первый раз, когда вы встретились на главной улице?

— Когда он перегородил мне дорогу огромным ослом, осёл его ещё и кусачий, в обиду себя не даёт, — смеётся Мелеагр. — Выпучил страшно глаза, заугрожал, шипя как змея: «Петас твой вовсе не наш! А как будешь в нём подолгу отираться у цитадели, всё глазеть да глазеть на ворота, так тебя, глупый сириец, парфяне обнаружат. Схватят. Жестокую пытку над тобой учинят».

— Потом что было? — Фитал поглаживает бородку.

— Потом Лик предложил мне обменяться головными уборами. В той сделке водовоз явно прогадал. Его убор вышел получше моего, сильно обтрепавшегося. Когда же обменялись, он, не таясь, предложил мне стать лазутчиком. Добровольно, по причине, как сказал он тогда, «не престало-де честному водовозу угождать загостившимся трутням».

— Так это твой петас был на Лике? А я-то гадаю, где я раньше видел его. — Оба служивых довольны событием дня.

Гетерия мальчишек

Когда на следующий день в означенный полдень предводитель гетерии водовозов прибывает в эфебию, он приходит не один, но в сопровождении босоногого чумазого мальчишки лет тринадцати. Напрасно разочарованный Фитал высматривает у входа в эфебию ещё кого-нибудь, более представительного. Кроме Лика и мальчишки, к нему и Кассандру никто от ворот не идёт. После короткого приветствия Лик, смотря прямо в глаза важному магистрату, проговаривает быстро и зло:

— Вы можете на меня обижаться, и то будет вашим заслуженным правом, но я рассудил не приводить к вам мой фиас. Скажу даже больше, я никому из них ничего о вас не сказал.

— Почему? — интересуется вежливо Кассандр у Лика.

— Потому как их много, мистов то есть. С тысячу, верно, будет. — Теперь Лик сильно волнуется, от волнения часто запинается. — Не хочу поручаться за тех, кого лично толком не знаю. Ревность поселилась во мне. Пусть каждый из них, мистов то есть, сам пройдёт положенное испытание на преданность отеческим богам и нашему славному городу. Я вот дерзнул. Страх одолел. Принял испытание. Восстал против парфян. Уговорил товарищей по гетерии. Гетерия моя принесла клятву на верность державе. Таковы деяния мои.

Лик передаёт Кассандру небольшой свиток. Удивлённый магистрат разворачивает свиток, читает вслух:

— Мы, гетерия водовозов славного полиса Селевкии, что на Тигре, торжественно присягаем на верность нашему базилевсу Селевку… — Кассандр передаёт свиток на ознакомление Фиталу.

— Да здесь, я смотрю, перечислены поимённо пять десятков эллинов. — Фитал сменяет раздражение на уважение. Свиток сворачивается, прячется в суму. Лик продолжает, выводит за плечи мальчишку:

— Эгей, сын мой младший. За него могу поручиться. Весь в меня уродился, с детских лет верховодит. У него гетерия своя мальчишек из бедных кварталов. Где водовозы случайно не углядят, там разузнают их сыновья. Ну-ка, сынок, расскажи важным людям о стае своей поподробней.

— Подо мной проворная шустрая сотня. — Мальчишка Лика не робкого десятка. Вытягивается перед гегемоном, как солдат, в струну. Говорит чётко, внятно, не глотая слова. — Гоняем голубей мы бесстрашно по крышам. Перепрыгиваем через заборы на спор. Слабых иль трусов средь нас не бывает. Проворны. В быстроте не уступим лучшим по бегу. Знаем в городе каждый переулок. Пролезем даже в узкую щель. Ночью духов зловредных мы не боимся. Можем и ночью бродить за караулом парфянским. Никто нас не увидит во тьме, обещаю. Сила есть в нас немалая. Родителю я помогаю, когда скажет он, кувшины таскаю. Не вру. Отец мой слова подтвердит.

— Эта сотня мальцов многого стоит. — Гегемон обращается к магистрату. — Нам не помешает их помощь.

Кассандр молчаливо соглашается с гегемоном, подзывает к себе ритора:

— Талос, вот тебе подчинённый. Научи Эгея нашим секретным сигналам.

— Ты писать умеешь, воитель? — Талос не в шутку, уважительно, как равного, вопрошает мальчишку. От оказанного доверия юный Эгей краснеет до бордового, подавив смущение, отвечает так же бодро, как говорил до того:

— Умею, но не так красиво, как вы.

— Проверим. Ты не возражаешь? — Талос протягивает Эгею остракон и острый гвоздь. — Напиши-ка имя своё, под именем название квартала, в котором ты проживаешь.

Эгей принимается царапать остракон гвоздём. Мальчишка старается. Пишет, открыв рот, беззвучно проговаривая слова. Буквы выходят разноразмерные, но написанное умещается в две прямые строки, и слова Эгея без ошибок.

— Ему надобно тоже клятву принести. — Фитал обращается к счастливому отцу. — Малолетство не станет преградой для верности нашим рядам.

Приходит черёд юному Эгею проговаривать слова обещаний богам и Великой Сирии. Сын Лика принят на службу великой селевкидской державе.

Эрания Гермеса

На следующее утро в эфебии Фитала поджидал удивительный сюрприз. В экседре Аполлодор знакомит его с «неким очень влиятельным человеком». Влиятельным человеком оказывается высокая худая женщина мрачной наружности, средних лет, облачённая в траурный чёрный наряд. Кажется, эта требовательная дама никогда не улыбалась в своей жизни. Прямая нитка плотно сжатых губ бесцветно-холодна.

— Перед тобой, гегемон, благородная македонянка Кранехма из влиятельной эрании Гермеса.

Взглянув на Аполлодора с немым вопросом «зачем она мне?», Фитал произносит принятые в подобных случаях слова о сочувствии горю вдовы. Кранехма перебивает гегемона. Голос у «вдовы» властный и волевой:

— Я ещё, хвала богам, не овдовела. На мне траур по нашему уважаемому археранисту, он умер вчера. Если бы он не умер, то это бы он здесь стоял, а не я. Такова была его воля. Я согласна с покойным.

Скука серым облаком накрывает посланника. Гегемон готов бежать из экседры к упражняющимся в фехтовании эфебам. Аполлодор за локоть удерживает Фитала.

— Простите, но кто вы в эрании Гермеса? — Фитал с подозрением посматривает и на «вдову», и на гимнасиарха.

— Я жрица женского отделения эрании. До выборов нового архераниста управляю временно делами всей эрании.

— Вот оно как! — Теперь Фиталу ставится интересно.