Бесплатный фрагмент - Книга учёта пространства

[марш пингвинов по дну пересохшего моря]

Мудрец ехидный в Икстлане

Над облаком скользит разумной лодкой,

И человек её касается руками,

И смотрит сквозь эфир селёдкой,

Ища в своём сознаньи просветленья.

Вокруг него снега, ветром носимы.

Вокруг него петлей — тропа оленья.

И клювом хмурые глядят пингвины!

Создатели вселенных революций

В суровом кружатся тануре.

И человечий век стал куцый,

И в перспективе, и в цезуре.

Снега растаяли над миром,

Вселенной воле вяло вторя.

А клювом хмурые пингвины

Бредут по руслу высохшего моря.

[выпадая из гнезда]

Доедая колбасу,

Человек бродил в лесу.

С глазами большими топтались лешие

И звезды на ветки деревьев вешали.

Земля между небом и небом тетивою стояла,

А лунная девочка предметы по именам вокруг называла:

Вот мутный уголёк,

Вот смешной мотылёк,

Вот недра вселенной богоявленной цивилизации,

Вот мудрецы, медитирующие в канализации,

Вот облака, застывшие на психоделической просеке,

Вот дятлы, а вот их потешные носики.

Вот ожог на асфальте от следа солдата,

Вот войнушка, вот брат, идущий войною на брата,

Вот пальцы — в кулак, и в канаве крест.

Вот сад, а вот бездны сада окрест.

Из глухой стены вырастали окна и двери.

Из бледных снегов родились косматые звери.

Холодные города царапали божии пятки дымными трубами.

Дышала земля глубоко глиной и трупами.

Над землёю смешливые души носились

И для потехи друг другу снились.

Так человек падал пыльною птицею в бездну,

Чтобы на дне проговорить Я Воскресну!

[путь гвоздя]

ветер приносит смех,

и над головой зажигаются лампочки,

как будто большой человек

тычет человечьими грязными пальчиками

в небесные выключатели.

и солнышко выкатывается.

и солнышко выкатывается.

и солнышко выкатывается

на мою макушку,

на мою макушку,

на мою потеху,

на уютный мой дрёмный затылок.

и я стою свою молодость,

на спинке стула стою, как повешенный,

как самая главная мятая вещь,

как рубаха со смирительными рукавами,

или теплый покойный плащ,

вышитый вселенными кружевами.

и вокруг растекаются реки молочные,

и вокруг расстилаются берега кисельные,

и восходят вверх все растения

зеленые, белые, розовые.

а я стою свою молодость.

потому что молодость моя — путь гвоздя.

путь гвоздя в лютой подошве красноармейца,

в прочной подошве первопроходца,

в стоптанном каблуке бродяги вседомного,

бьющегося на промозглом ветру,

как самое заветное, самое главное знамя,

вздернутое на флагшток улицы.

и моя молодость — это путь гвоздя,

оброненного из заднего кармана,

выдранного из перекладины креста христова,

выколоченного из крышки гроба,

запахнувшейся над безудержным и неутешным,

над всесильным, безмерным и радужным

над таким привычным и неудержным

миром, в котором есть.

[такое одно ненастье]

Вот грянул гром напополам

и разразился тарарам

по по́лу хлынула вода

и потекла сюда-туда

и понеслась земля ручьём

и мир вокруг вдруг стал вверх дном

по полю скакали огромные кузнечики

и громким бубном стукали у них сердечки

косматые топтались чупакабры

оглашая пространство абракадаброй

и прочим бессмысленным воляпюком

а на сосне сосник сидел, пришибленный тюком

крепко опоясанный всяческими лианами и облепленный соломой

девочка в голубеньком платьице летала над ним вороной

и сачком подбирала людей-насекомых

потом мальчик в шапочке из фольги шарился усиками незнакомо

по мытной жижеце чернозёма

дождь продолжался пять с половиной часов внутри дома

а потом ещё чуть-чуть, но уже снаружи

облачные пожарники ползали по облакам и каплями палили из ружей

по свинорылкам и кистепёрым воробьям, галдящим в кустах

старушонка в дремучем платьице рассыпалась в прах

когда саблезубая рыбина вынырнула из-за тучи

и разыгралось ненастье пуще

размахнулся в воздухе треск, дрязг и бой

и над крышами возопил клыковой

пастью клюкастой слюнявой зловонной

разлапил свои крылопальцы огромно

и побежали прохожие вниз головами — прочь! прочь!

и замахали головы их ушами — в ночь! в ночь!

под мухомором улитка чихнула

и все напасти как ветром сдуло.

[небесные слоники]

Мы смотрели в потолок,

В потолке, возможно, бог,

В потолке, возможно, лампа…

Греет огненная лапа.

Мы глядим себя вокруг,

Просыпаясь как бы вдруг.

И десять небесных слоников

Выстраиваются на подоконнике.

И десять золотистых лучиков

Выпрастывает солнце из-за тучек.

Я лучом пронзён насквозь.

И глубо́ко замерлось.

Всё — души моей вода,

Всё — бессмыслиц трын трава.

И выходят небесные слоники

На белые снежные подоконники.

И собирают вершки и коренья,

Чтобы сварить себе на потеху варенье.

И десять золотистых лучиков

Выпрастывает солнце из-за тучек.

А бесцветные человечки

Приходят в мои ладони, точно овечки.

Я считаю их подряд:

От последнего старичка до самых маленьких ребят.

Я перемещаюсь шагами лунными, словно бантики.

За мною след в след ходят лунатики.

Надо мною десять золотистых лучиков

Выпрастывает солнце из-за тучек.

По лучикам небесные слоники

Спускаются, шевеля хоботками тоненькими.

И происходят разные события.

Высыпаемся из мира ты и я.

Только дятлы стукают в двери.

Только спят безымянные звери.

Все прохожие — в небо выхлопы сонные.

Тесные, но с глазами огромными.

Ходят снежными существами,

Как Огу-багаги-ками.

В коробок собирают всё, что само по себе лежит.

А потом — одна только вода бежит.

[контрабас над землёй]

я лежал в траве, закрыв рукой свой левый глаз,

мне виделось, что моё тело стало контрабас,

и в его недрах завелась тысячелетняя косматая муха,

и роилась в нём, роилась без стука и без звука.

синие звери на этот раз ко мне приходили.

звериное говорили, хороводы вокруг водили.

и где-то в далёкой белой исландии скороговоркой

им отвечала неразговорчивая рыба-селёдка.

а потом я вскочил и оказался травы шире,

и с высоты своего роста увидел всё-всё, что происходит в мире:

разные потешные глупости уместились в мои ладони,

я разглядывал их трещинки и про каждую всё понял.

большие механизмы, вращая колёсами облаков,

терлись о пуговицы, нашитые вокруг моих рукавов,

круглых, как солнышко на небесном пузе,

и в их вращении рождались и умирали люди:

один за другим, выстроившись редкими рядами,

рождались и умирали, размахивая руками, говоря языками.

а потом я подпрыгнул выше самого последнего горизонта,

и все струны мои завибрировали громко.

играй, играй, моя струна, у меня будет два лица,

я буду в этом звуке вокруг себя литься,

то, что во мне, то и надо мной,

скоро мы вместе снова ляжем и укроемся травой.

[закат ахав]

когда я сам по себе — звёздочка поднебесная.

когда я молчаливый и мудрый лес… весь — дремучая чаща,

маленькие существа перемещаются вдоль и поперёк меня, им тесно

быть здесь, среди пространства зверьего в солнечной чаше.

им странно толпиться в этой сумрачной яме времени,

когда ветвятся рога антеннами над каждым темечком,

во внешний космос посылая сигналов серии,

а человеческий язык звучит сквозь грязь и глину стрекотаньем беличьим.

а что если посмеем оседлать мы ветра выю

и соскользнём в безбрежного эфира океаны,

вдоль позвоночного столба сознания метнёмся мысию

и собственным желаньям сделаемся равными?

а что если созвездной пылью полыхнём над самой разной радугой

и простыни реальности исходим до последнего эона?

космические рыбины по космосам шныряют надо мной

в блестящей чешуе оттенков незнакомых.

и молчаливый пан в потешную дуду дудит,

движениям их безвоздушным вторя,

когда из лунного серпа на землю лунный кит

огромный и седой выходит.

[дети весны]

И я без мышц и без тулупа

Лечу над лесом в форме трупа,

Пером растёт моя рука,

Застывшая скобкой курка.

И густо в сердце зреет пуля

Так поминая душу всуе.

Но в мире есть своя прореха:

Прореха в форме человека.

Над ней вишу небесным ливнем;

И бьётся сердце белым бивнем…

Так глубока моя потеха,

Что сотрясаюсь я от смеха.

Когда мне станет много боли,

Я внешний храм собой построю,

Тем самым завершив Бардо

Полёта сквозь тоннель метро.

Чтоб в старых рюмочных Тибета

Не соответствуя приметам,

Несла в своих ладонях сны

Без имени дитя весны.

[мир как представление]

На плато Йесод

Есть озеро Чод,

И в нем живёт чёрт.

И люди живут,

По-собачьи поют

Не там и не тут.

Летают коровы

Зеленобровы,

Многоголовы

Над плато Йесод,

Где плавает чёрт

В озере Чод.

Приходит мудрец,

Приносит венец,

Он смыслов отец.

Его мудрости жало

Ни много, ни мало,

Отсекает начало:

Алев и тав.

Растут корни трав,

Плеву прорвав.

Над плато Йесод,

Где плавает чёрт

В озере Чод.

И древо растёт 

Из плато Йесод

От озера Чод.

И в дерева кроне,

Гнездятся вороны

В оперении чёрном.

И кружат по плато,

Зажав ветер в лапах,

Горланя без страха

Над самым Йесод,

Над озером Чод,

Где водится чёрт.

[бытие китайских добровольцев]

На высокой китайской равнине

Я сидел и присно, и ныне,

И ловил на ивовую веточку

Восточный ветер и его деточку.

Были глаза мои веками плотно закрыты,

И логовом было моим худое корыто.

Великий потоп бушевал дни и ночи,

Отчего сделался мир на две части короче.

А ветер и его деточка не ловились,

Глубоко в мозгу цветастые сны мне снились,

Выдували губы трубочкой ду-фу-фр,

Для веселья был создан весь горний мир.

Вокруг мира носились люди одетые в шерсти,

Разносили зверям и птицам благие вести,

Колосились в небо бездонно стволами древесными,

Умывали недвижные корни водами пресными.

Мы под горку катились большим кувырком,

И небесный воздух казался нам дом.

Когда сошла большая вода,

Оказалось, живые мы был всегда.

[разные сны большой белой собаки]

человечки без лица

проживают мир с конца,

берега пасут монголы

три зелёных месяца.

а на четвёртый месяц, чётный самый,

приходит хищный зверь с большими усами.

он ведёт звериков размером поменьше,

и они становятся над всеми людьми пастухами.

а на пятый месяц, который жёлтого цвета,

на планете всей наступает вечное лето:

по ветряным мельницам спускаются солнечные живоглоты

и по зелёной траве бродят где-то.

всё-всё на свете имеет смысл и значение.

седобородый аскет борет в пустыне соблазн и сомнение,

нетрезвым взглядом смотрит себя вокруг.

его внутренний разум вмещает и тело, и своё заточение.

на пятый месяц дует в костяные дудки внутренний Тибет.

просыпается Сиддхартха, спавший без малого три миллиарда лет.

все разумы большие и малые узнают своё предназначение.

и дети шепчут поутру о том, что смерти больше нет.

[мантра путевого обходчика]

лиса дремала кувырком,

хвостом укрывшись, грелся гном,

спросонья шли по переулку

собаки и ругались гулко.

на небе жил рогатый бык,

а на земле лежал родник.

и существа самой разной породы

к нему спешили по дороге.

я тянулся к солнышку всеми своими ветками,

мои корни тонули в глине, становились земле клетками,

бледным огоньком мерцала искра божая,

человек колупался в земле с недовольной рожею.

щедро в поле росла густая моя борода,

бесконечным потоком по руслу бежала святая вода,

в облака врастали дома голубиные,

человеки кустились, себе сами мнимые.

кошка бродила там, где ей захочется.

кошка узнала, как жизнь её кончится.

человеки врастали камнями в русло.

бык над землёй высоко мычал густо.

мир загибался в сплошную окружность.

я над миром стоял, познавая частиц его нужность.

[вторая мантра путевого обходчика]

Притворившийся кумиром,

Водолей сидит над миром.

Держит пальцами светило,

Чтобы солнце не остыло.

По миру ступают мухи,

Тонких ног своих старухи,

И прядут веретено,

Коврик у двери, окно.

А в окне стоит окрест

Самой темной ночи бес.

У него своё гнездо

Смотрит дверью на восток.

Женщины и их мужчины

Бродят в поисках причины,

Совершают круговерть,

Чтоб стоптать земную твердь.

Над землёй летает чайник,

Добрым мыслям всем начальник.

Воздух, звёздами пустой,

Он как облако густой.

Мы ходили и блажили

Жизнью странною мы жили.

Но в доме выключили свет.

Вот и всё. Здесь мира нет.

[дни первые и дни последние]

И человек, и все его чернила,

И даже косматый медведь в маске дрозда,

Бродят по клетке мыслей своих суетливо,

Когда над миром проходит большая звезда…

И реки бегут по асфальтовым улицам,

И разные люди заламывают свои тонкие руки,

А над исхоженными полянами задумчиво хмурится

Месопотамский бог урожая и все его внуки.

И происходит много вещей, простых в своей сути

Навроде любови, прощения, или, может, срочного звонка родным.

Но психоделический восьминогий конь Пафнутий

Уже впряжен в колесницу и над землёю сеет дым

И пеплы замороченного внесистемного апокалипсиса,

Выпавшего из очередного мезоиндейского календаря.

Кецалькоатль с облаков пернатой мордой скалится

Блестя зрачками цвета янтаря.

[млечный путь и форма мира]

Волос вырос до небес,

Под рекой качался лес,

Гром проснулся за холмом

И оставил отчий дом.

Люди бегали как пчелы,

Говорили разговоры.

Пела громкая синица:

Мир висел на божьих спицах.

Бог был женщиной отнюдь,

И питала её грудь

День и ночь, землю и реки,

Не забыв о человеке.

Я был карликом в округе,

Погребённым в мыслей вьюге.

Наблюдал чудес гробы,

Собирал свои грибы

И кипел с ними, как чайник,

Над судьбой своей начальник.

Тихая спала рука

Колупаться в облака.

Я стал воздухов всех шире,

Посчитав три и четыре,

Чтобы выйти спозаранку

Больше неба наизнанку

И смотреть богов снаружи,

Как земли пространства кружит;

Волхование реки

И движения руки.

И как между ними дурочка

Танцевала, точно дудочка.

Небо было мне карниз.

Я смотрел с карниза вниз:

Млечный Путь и форму мира

В очертаниях кумира...

Мир был весь - цвета и звуки.

В мире не осталось скуки.

[пробуждение священного зверя]

Леса дремучие совсем

Летели в божий вифлеем,

А под звездою козодоя

Сидели старцы, молча споря

О вещей мудрости реки,

О смыслах млечного пути.

И дикий слон играл на дудке,

Присев к костру их на минутку.

Беспечный птиц — спутник степей

От бога жаждал новостей;

И музыке лихой поверив,

Ходил везде походкой зверьей.

ДжаРыба плавала по кругу

В озёр немыслимой посуде,

Когда топталась тишина,

Как ангел моего окна.

И человек был там, лисица,

Но с грудью, точно как у сфинкса,

Ложился в землю, чтобы спать,

И из неё вставать опять.

И змеи путались клубком,

Но это было всё потом.

Но это было всё с другими,

Во время Хо и между ними

Леса дремучие совсем

Летели в божий вифлеем,

Сидели старцы, молча споря,

И в вечности не знали горя.

[утро вселенной]

я смотрю себя вовне,

где звезда горит во мне,

где молчание вещей,

и над златом спит кощей,

где огромная собака

в ночь катает солнце лапой,

и на гладком белом блюде

кроткие хранятся люди.

кто меж ними будет царь -

спичками судьбы озарь.

кто меж ними будет богом,

побежит небесным волком,

полетит безмолвной рыбой

на рожденье и погибель,

где ни света, ни волны.

только бремя тишины.

где распахнутый во мрак

спит небесный зоопарк.

лежит город на боку

на земле и наверху.

ходят птицы на ногах

в ярко-красных сапогах.

носят разные коренья

умыслов и разуменья.

в безымянной тишине

я смотрю себя вовне.

лес качается в мозгу,

вырастая на бегу.

[кормление зверей]

Иней смеялся, иней смеялся

А я шёл по земле...

Я шёл по земле и мудростью маялся,

Увязая корнями своими в смоле.

И чёрные ручки моей девочки

Завязывали тесёмочки беленькие,

На шее моей завязывали беличьей;

И я ей смеялся, и кричал ей: смелей!

И тонкое искусство полёта

Постигал вместе с телом моим кто-то,

Но это уже был не я.

Меня питала обильно земля,

Расчесывала мои бледные волосы,

Росла куда-то солнечным колосом,

А тело под потолком неба болталось.

И тонкое горло ветрами смеялось.

Побежала кошка по коньку крыш.

Улетели птицы: кыш-кыш.

Нам времени самим не осталось совсем,

Человек говорит, что смерти хватит не всем.

В то же время всякие звери своих жизней пляскою

Радовались солнцу и птенцам его без опаски.

После выходили без имён народы -

Вокруг смерти водить свои хороводы.

Я под стропилами облаков баюкал своё ладно,

Видел везде цветение разное,

Узнавал огня начертания и палочки,

Пока бог вокруг меня скакал на скакалочке.

[принцип скольжения пространства]

Солнце точит желтый шпатель,

Лес выходит из окна.

Люди сделаны из капель

Звездного веретена.

Происходит между делом

Пробуждение вещей:

Души обретают тело

И становятся мудрей.

Вот безадресная птица

Бередит крылом ветра,

Льёт холодная водица

Из небесного ведра.

Вдоль канала смотрят сфинксы,

Задают свои вопросы,

Балансируя на спицах

Дремлют Будды и Христосы.

Мудростью своей томимы

Молча бродят Нефилимы;

В небе Нефилимов - сеть

Сквозь себя на мир смотреть.

Лбов их зрячий иероглиф,

Скрытый царским колпаком,

Неопрятен и уродлив,

И всё ведает о том,

Как земли стропила стонут

В положении светил,

Как небесный ходит дворник

Строя лунный монастырь.

Как стада сквозь ночь ступают,

Своих мыслей качая лампадки,

И, чернильные, стенают

Их копытца, увязая в облачной патоке.

Так и люди вертят повсюду шей своих складками,

Украдкий мир с головы до пят узнавая,

Пока в бережной божьей тетрадке

Кляксой случайной горит их смертей запятая.

[геометрия превращений]

Человечья душа удивлялась,

Когда перед ней открывалась

Божая табличка:

На ней было не имя, не кличка -

Но потешные солдатики, былинки,

Разные передвижные картинки

Огненными туловками горели,

А ладоней не грели.

И душа, замерев, смотрела,

И смотрело застывшее тело

На шевеление разнообразных организмов

Посредством собственных зрения механизмов:

Вот, шевеля лица́ усами

Ходят люди вверх ногами.

Вот ангелические сущности

Скользят прилежно по небес окружности.

Вот хлебороб в кулак сжимает тяпку

И трёт лицо земли чумазой тряпкой.

Мы место это обозначим заповедным,

В него вгрыземся взглядом привиредным,

Потому как точка только и заметна

С небес, где мы живем безбедно.

Потому как рядом жмутся наши души,

Каждая по счёту, чтобы лучше слушать.