Бесплатный фрагмент - Книга пиратов

Говард Пайл
КНИГА ПИРАТОВ

Перевод с английского, комментарии и примечания Л.И.Зданович

© Л. И. Зданович, 2022

Иллюстрации Говарда Пайла, 1903 г.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Пираты, корсары, буканьеры — эти жестокие, но колоритные морские волки, которые когда-то наводняли Карибское море и Атлантику, в значительной степени живут в современных концепциях, нарисованных пером и карандашом Говарда Пайла.

Говард Пайл (1853—1911) — художник-писатель, живший во второй половине XIX века и в первом десятилетии ХХ, обладал прекрасной способностью переноситься в любой выбранный им период истории и снова представлять его людей во плоти и крови, а не просто лепить исторических марионеток. Его персонажи были нарисованы как словами, так и картинками; и в письме, и в картинках он считается мастером с богатой индивидуальностью, что делает его работу неповторимой и привлекательной в любой среде.

Он был одним из основателей современной американской иллюстрации, а его ученики и внуки по сей день работают в этой области. Хотя он не сыграл такой важной роли в мире литературы, его рассказы современны по трактовке и, тем не менее, широко читаются. В его ассортименте были исторические трактаты о его любимых пиратах (хотя он и был правоверным квакером); художественная литература, в которой главными героями были те же пираты; американизированная версия сказок Старого Света; рассказы о мальчиках Средневековья, которые до сих пор являются бестселлерами для подрастающих мальчиков; истории об оккультизме, такие как «Тенебрас» и «К центру Земли», которая, если бы была недавно опубликована, была бы расценена как значительный вклад в литературу.

Во многих областях работы Пайла могут быть сравнимы и превзойдены, за исключением одной. Маловероятно, что кто-то другой когда-либо привнесет свое сочетание интереса и таланта в изображение этих старых пиратов, так же как не может быть второго Ремингтона, чтобы нарисовать ныне вымерших индейцев и стрелков-покорителей Великого Запада.

Важнейшие и интереснейшие для любителя истории, фаната приключений и художника, эти пиратские истории и рисунки были разбросаны по многим журналам и книгам. Здесь, в этом томе, они впервые собраны вместе, возможно, не совсем так, как это сделал бы Говард Пайл, но с полнотой и пониманием реальной ценности материала, которую скромность автора осуществить ему не позволила.

Мерл Джонсон.

От автора

Почему небольшая приправа дьявольщины не придает неприятного щекочущего привкуса огромной массе респектабельной муки, которая идет на пудинг нашей современной цивилизации? К этому же вопросу имеет отношение другой — почему пират имеет и всегда имел определенное мрачное очарование героического, окутывающего его вымысла? Есть ли глубоко под накопленными обломками культуры скрытый фундамент древнего дикаря? Есть ли даже в эти хорошо отрегулированные времена непокорная природа в респектабельном образе жизни каждого из нас, которая все еще сопротивляется уколам закона и порядка? Чтобы сделать мою мысль более ясной, спрошу, разве каждый мальчик, то есть мальчик любого уровня, не предпочел бы быть капитаном пиратов, а не членом парламента? И мы сами — разве мы не предпочли бы прочитать такую историю, как история захвата капитаном Эйвери Ост-Индского корабля с сокровищами, с его прекрасной принцессой и грузом драгоценностей (которые, как гласит история, он горстями продавал бристольскому торговцу), чем, скажем, историю епископа Аттербери или религиозный роман «Феодора и Дидим» доброго автора Роберта Бойла? Следует понимать, что для невозделанной природы большинства из нас может быть только один ответ на такой вопрос.

В приятной теплоте, которую испытывает сердце в ответ на рассказы о безрассудных сражениях адмирала Нельсона, все они очень интересны, но, даже несмотря на свидетельства о его великолепной храбрости, я полагаю, что большинство из нас предпочли бы вернуться к истории, чтобы прочитать, как Дрейк захватил испанский корабль с сокровищами в Южном море и о том, как он разделил такое количество добычи на острове Плейт (названном так из-за объявленных там огромных дивидендов), что его нужно было измерять в квартовых чашах, поскольку оно было слишком значительным, чтобы его можно было сосчитать.

Смелость и отвага, какими бы безумными и безбожными они ни были, всегда имеют избыток энергии и жизни, чтобы рекомендовать их простому человеку, который сидит глубоко внутри нас, и, без сомнения, его отчаянная храбрость, его битва против огромных возможностей всего цивилизованного мира закона и порядка, многое сделали для популярности нашего друга черного флага. Но не только смелость и отвага делают его любимым в наших сердцах. В этой жажде богатства есть еще одно и, возможно, большее родство, которое заставляет нас фантазировать на более приятные темы вроде истории о разделе сокровищ на пиратском острове, о том, как капитан пиратов прячет свои безбожные доходы где-то на песчаном участке Тропик-Бич до той поры, пока не придет время откопать свои дублоны и потратить, их как лорд в приличном обществе, чем в самых захватывающих историях о его чудесных побегах с королевских крейсеров по извилистым каналам между коралловыми рифами.

И, конечно же, его жизнь полна приключений! Жизнь, полная постоянной бдительности, постоянной опасности, постоянного бегства! Океанский рыцарь, он вечно бродит бесцельно, бездомный; то о нем месяцами ничего не слышно, то он кренит свою лодку на каком-то одиноком необитаемом берегу, то внезапно появляется, чтобы напасть на какое-нибудь торговое судно с грохотом ружей, криками, воплями и адом необузданных страстей, выпущенных на волю, чтобы рвать и метать. Какой карлайловский герой! Какая атмосфера крови, похоти, пламени и насилия для такого героя!

Пиратство, каким оно практиковалось в расцвете своей эпохи, то есть в начале XVIII века, не возникло внезапно. Оно произошло в результате эволюции от полулегального пиратства XVI века, точно так же, как пиратство со своей стороны, было в определенном смысле, эволюцией от неорганизованной, несанкционированной войны периода Тюдоров.

В антииспанских авантюрах елизаветинских дней было много пиратского привкуса. Многие авантюристы — например, школы сэра Фрэнсиса Дрейка — на самом деле снова и снова переступали границы международного права, вступая в сферу фактического пиратства. Тем не менее, хотя их действия не были официально признаны правительством, виновные не были ни наказаны, ни осуждены за их действия против испанской торговли ни дома, ни в Вест-Индии; скорее их хвалили, и считалось, что не совсем зазорно для человека разбогатеть на добыче, взятой с испанских галеонов во времена номинального мира. Многие из самых уважаемых граждан и торговцев Лондона, когда почувствовали, что королева не справилась со своим долгом по продвижению борьбы с великой католической державой, снарядили флоты за свой счет и послали их, чтобы навязать помазаннику Папы хорошую протестантскую войну частного характера.

Некоторые из сокровищ, захваченных в таких предприятиях, были огромными, колоссальными, просто невероятными. Например, вряд ли можно поверить в правдивость «приза», полученной Дрейком при знаменитом захвате галиона в Южном море.

Один из старых писателей-пиратов столетия спустя говорит: «Испанцы и по сей день утверждают, что в то время он брал по 12 тонн посуды и по 16 чаш с монетами на человека (всего их было тогда 45 человек), так что им приходилось вываливать большую часть этого добра за борт, потому что его корабль не мог унести всего этого».

Возможно, это очень сильно преувеличенное заявление автора и его испанских властей, тем не менее в нем было достаточно правды, чтобы убедительно доказать смелым умам того века, что огромные прибыли — «призы», как они их называли, — действительно могли быть получены от пиратства. Западный мир полон имен отважных мореплавателей тех давних времен, которые пересекали великий бескрайний океан на своих маленьких лодках, похожих на рыбацкие шхуны, водоизмещением в несколько сотен тонн, частично для исследования неизвестных морей, частично — возможно, в значительной степени — в поисках испанских сокровищ: Фробишер, Дэвис, Дрейк… и множество других.

В этой необъявленной войне против католической Испании многие авантюристы, без сомнения, были возбуждыемы и подстрекаемы мрачным, кальвинистским, пуританским рвением к протестантизму. Но в равной степени, несомненно, золото, серебро и посуда «Алой женщины» во многом связаны с настойчивой энергией, с которой эти отважные моряки отважились на покорение таинственного, великого, неизвестного океана, который простирался до заката, там, в далеких водах, чтобы атаковать огромные, громоздкие, нагруженные сокровищами галеоны, которые сновали вверх и вниз по Карибскому морю и через Багамский канал.

Из всех ужасных и неправедных вещей религиозная война в старые времена была самой ужасной и наиболее крвавой. Сегодня трудно поверить в холодную, бессердечную жестокость тех времен. Как правило, смерть была наименьшим наказанием, которое влекло за собой захват корабля. Когда испанцы брали в плен англичан, они передавали их в руки инквизиции, а что это на самом деле означало, знает весь мир. Когда англичане захватывали испанское судно, заключенных пытали, либо ради мести, либо чтобы заставить их раскрыть, где спрятаны сокровища. Жестокость порождала жестокость, и трудно было бы сказать, кто из англо-саксов или латинян показал себя наиболее опытным в пытках своих жертв.

Когда Кобхэм, например, захватил испанский корабль в Бискайском заливе, после того, как все сопротивление было прекращено и жар битвы остыл, он приказал своей команде связать капитана, всю команду и каждого испанца на борту — с оружием или без — чтобы зашить всех их в грот и выбросить их за борт. В парусе нашли около двадцати мертвых тел, когда спустя несколько дней его выбросило на берег. Конечно, такие действия вряд ли оставались неотмщенными, и многие невинные жизни были принесены в жертву, чтобы заплатить долг жестокости Кобхэма.

Ничто не может быть более пиратским, чем всё это. Тем не менее, как было сказано, на это замахнулись, закон попустительствовал пиратству, если не санкционировал, и заниматься этим не считалось ниже достоинства людей из благополучных и респектабельных семей. Но мало-помалу протестантизм и католицизм начали испытывать несколько менее смертельную вражду друг к другу; религиозные войны все еще были далеки от завершения, но ножны мечей уже не отбрасывались, если лезвия было обнажены. И так последовало время номинального мира, и появилось поколение, для которого больше не считалось респектабельным и достойным — можно сказать, делом долга — сражаться со страной, с которой твоя собственная земля официально не воевала. Тем не менее, семя вражды было посеяно; было продемонстрировано, что заниматься пиратством против Испании было возможно и при этом безнаказанно. Проливалась кровь и практиковалась жестокость, и, однажды удовлетворенная, никакая похоть не кажется сильнее, чем пролитие крови и практика жестокости.

Хотя Испания, возможно, всегда жила в мире дома, в Вест-Индии она всегда была в постоянно в состоянии войны со всем миром — с англичанами, французами, голландцами. Для нее почти всегда было вопросом жизни или смерти — сохранить власть над Новым Светом. Дома она была банкротом, и после землетрясения Реформации ее власть уже начала шататься и разваливаться на куски. Америка была ее сокровищницей, и только из нее она могла надеяться сохранить и пополнить свой прохудившийся кошелек, полный золота и серебра. Так получилось, что она изо всех сил, отчаянно пыталась не допустить весь остальной мир к своим американским владениям — бесполезная задача, поскольку старый порядок, на котором покоилась ее власть, был сломан и рухнул навсегда. Но все же она боролась, борясь с судьбой, и так получилось, что в тропической Америке это была одна непрерывная война между ней и всем остальным миром. Так получилось, что спустя долгое время после того, как пиратство перестало разрешаться у себя дома, оно с неослабевающей энергией продолжалось в тех далеких морях, привлекая на свою службу весь тот беззаконный злобный элемент, который собирается вместе в каждой недавно открытой стране, где единственным законом является беззаконие, где сила — это право, а жизнь — это жизнь, и получить ее не сложнее, чем перерезать чьё-то горло.

Книга пиратов

Ты — смелый пират.

Я восхищаюсь этим одним из моих любимых героев не из-за его полной приключений и отваги жизни; и не из-за дующих ветров, синего океана или благоухающих островов, которые он так хорошо знал; и не из-за золота, которое он захватил и потратил, и не из-за сокровищ, которые он спрятал. Он был человеком, который знал, что у него на уме и чего он хочет.

Говард Пайл

Глава I. Пираты и буканьеры Испанского Мэйна

К северо-западу от северо-западного берега старого острова Эспаньола — современного Санто-Доминго — и отделенный от него лишь узким каналом шириной около пяти или шести миль, лежит причудливый островок, известный из-за отдаленного сходства с этим животным как Тортуга де Мар, или Морская Черепаха. Островок этот не более двадцати миль в длину и, возможно, семи или восьми в ширину; всего лишь маленький клочок земли, и, если посмотреть на него на карте, его почти накроет булавочная головка; и все же из этого места, как из очага воспаления, исходил пылающий огонь нечеловеческой злобы, безжалостность и похоть захватили мир и посеяли ужас и смерть по всей Испанской Вест-Индии, от Сент-Августина на острове Тринидад и от Панамы до самых берегов Перу.

Примерно в середине XVII века некие французские авантюристы с укрепленного острова Сент-Кристофер на баркасах и шлюпках, отправились на запад, чтобы открыть новые острова. Увидев Эспаньолу, они «с избытком радости» высадились и отправились покорять страну, где нашли большое количество дикого скота, лошадей и свиней.

Теперь суда на обратном пути в Европу из Вест-Индии нуждались в обновлении, а продукты питания, особенно мясо, были в большом почете на островах испанского архипелага Мэйн; поэтому большую прибыль можно было получить, консервируя говядину и свинину и продавая мясо судам, направляющимся домой.

Северо-западный берег Эспаньолы, лежащий у восточного выхода из старого Багамского канала, проходящего между островом Куба и большой Багамской банкой, лежит почти в самом главном потоке путешествий. Французы-первопроходцы не замедлили обнаружить двойное преимущество, которое можно извлечь из дикого скота, добыча которого им ничего не стоила, и рынка готовой плоти, как бы приготовленного для них. Итак, они явились на Эспаньолу на лодках и баркасах, набросились, как рой москитов, и заполонили всю западную оконечность острова. Там они утвердились, проводя время попеременно в охоте на дикий скот и добыче мяса, а также растрачивая свои с трудом заработанные доходы на дикий разврат, возможностей для которого было сколько угодно.

Поначалу испанцы не обращали внимания на нескольких потрепанных путешествиями французов, которые вытаскивали свои баркасы и лодки на берег и подстреливали одного-двух диких быков, чтобы сохранить тело и душу вместе; но когда их число выросло до десятков, а десятки — до сотен, это было уже совсем другое дело, и среди первых поселенцев начали раздаваться гневные жалобы и стенания.

Но об этом беспечные пираты не думали ни на йоту; единственное, что их волновало, это отсутствие более удобного пункта доставки, чем предоставлял им главный остров. Этот недостаток был наконец восполнен группой охотников, которые рискнули пересечь узкий пролив, отделяющий главный остров от Тортуги. Здесь они нашли именно то, что им было нужно — хорошую гавань, как раз на стыке Наветренного канала со старым Багамским каналом — место, где четыре пятых испано-индийской торговли проходили мимо их причалов.

На острове было несколько испанцев, но они были тихим народом и были склонны дружить с незнакомцами; но когда всё больше и больше французов стали пересекать узкий канал, пока они не захватили Тортугу и не превратили ее в один большой дом для варки говядины, которую они стреляли на соседнем острове, испанцы забеспокоились и подняли по этому поводу шум на большом острове.

В один прекрасный день на Тортугу прибыло с полдюжины больших лодок с вооруженными испанцами, которые приземлились на спину Черепахи и отправили французов в полет по лесам и скалам, подобно тому, как летит мякина перед порывом грома. В ту ночь испанцы напились до бесчувствия и до хрипоты кричали о своей победе, в то время как побежденные французы угрюмо гребли на своих каноэ обратно на главный остров, и Морская Черепаха снова стала испанской.

Но испанцы не удовлетворились таким мелким триумфом, как освобождение острова Тортуга от назойливых чужаков; они явились на Эспаньолу, воодушевленные своей легкой победой и полные решимости уничтожить каждого француза, пока на острове не останется ни единого пирата. Какое-то время им было легко, потому что каждый французский охотник бродил по лесу один, не имея лучшей компании, чем его полудикие собаки, так что, когда два или три испанца встречали одного такого скитальца, он редко, если вообще когда-либо выходил из леса снова, потому что даже место его упокоения было потеряно.

Но сам успех испанцев привел к их гибели, потому что пираты начали объединяться для самозащиты, и из этой комбинации возник странный союз беззаконника с беззаконником, настолько близкий, что его едва ли можно сравнить с каким-либо иным, кроме союза мужа и жены. Когда двое вступили в это товарищество, обе стороны составили и подписали статьи, все их имущество было объединено, и они отправились в лес искать счастья; с тех пор они стали как один человек; они жили вместе днем, они спали вместе ночью; и то, от чего страдал один, страдал и другой; и то, что получил один, получал и другой. Единственным, что могло разделить их обоих, была смерть, и тогда выживший наследовал всё, что оставлял другой. И теперь это было совсем другое дело с охотой на пиратов, потому что два пирата, безрассудные по жизни, быстрые на расправу и меткие на глаз, стоили любой полудюжины испанских островитян.

Постепенно, по мере того, как французы становились все более организованными для взаимной самозащиты, они стали переходить в наступление. Затем они напали на Тортугу, и теперь настала очередь жаловаться испанцев, которых выгоняли с острова, как паразитов, а французы на весь мир кричали о своей победе. Когда они прочно утвердились на острове, к французам Тортуги был отправлен губернатор, некто месье ле Пассер с острова Сент-Кристофер; Морская Черепаха была укреплена, и колонисты, состоящие из мужчин с сомнительной репутацией и женщин, в характере которых не могло быть никаких сомнений, начали толпами прибывать на остров, ибо было сказано, что пираты думали о дублоне не больше, чем о лимской фасоли, так что это было место, где бордель и коньячная лавка собирали свой золотой урожай, и остров надолго оставался французским.

До той поры Тортугианцы довольствовались тем, что получали как можно больше от судов, направляющихся домой, по упорядоченным каналам законной торговли. Пьеру ле Гран было поручено представить пиратство как наиболее быстрый и легкий путь к богатству, чем самый честный обмен, к которому они привыкли.

Собрав вместе 28 других смелых духом парней, таких же отважных и безрассудных, как он сам, Пьер ле Гран смело вышел в море на лодке, едва ли достаточно большой, чтобы вместить его команду, и, пройдя по Наветренному каналу в Карибское море, он затаился в ожидании такого приза, который мог стоить риска. Какое-то время удача была против них; провизия и вода начали у них заканчиваться, и они не видели перед собой ничего, кроме голода или унизительного возвращения впустую. В такой экстремальной ситуации они заметили испанский корабль, принадлежащий «флоту», который по какой-то причине отделился от своих спутников.

Лодка, на которой плыли пираты, возможно, могла бы послужить баркасом большого корабля; испанцы превосходили их численностью в три раза, а Пьер и его люди были вооружены только пистолетами и саблями; тем не менее это был их единственный шанс, и они решили захватить испанский корабль или погибнуть при атаке. Они понеслись на испанца сквозь сумерки ночи и, отдав приказ «хирургеону» затопить их судёнышко, когда они покидали его, все забрались на борт ничего не подозревающего корабля и разбежались по его палубам — у каждого был пистолет в одной руке и сабля в другой. Часть из них побежала в оружейную комнату и захватила оружие и боеприпасы, стреляя из пистолетов или убивая всех, кто оказывался у них на пути или оказывал сопротивление; другая часть ворвалась в большую каюту по пятам за Пьером ле Граном, и там нашла капитана и компанию его друзей за картами. Пират приставил пистолет к его груди и потребовал, чтобы он сдал корабль. Испанцу ничего не оставалось, кроме как сдаться, поскольку альтернативы между капитуляцией и смертью не было. И так был выигран главный приз.

Прошло совсем немного времени, прежде чем новость об этом великом подвиге и огромных сокровищах достигла ушей пиратов Тортуги и Эспаньолы. Тогда поднялся такой шум и суматоха! Охота на дикий скот и вяленье мяса были заброшены, и единственно достойным занятием было признано пиратство; там, где был выигран один такой приз, должны были быть и другие.

За короткое время пиратский промысел оброс рутиной обычного бизнеса. Между капитаном и командой были составлены статьи, договоры были скреплены печатями, а соглашения заключались одной и другой стороной.

Во всех профессиях есть те, кто оставляет в них свой след, те, кто преуспевает лишь умеренно хорошо, и те, кто более или менее полностью терпит неудачу. Пиратство также не отличалось от этого общего правила, поскольку в нем были люди, которые достигли славы, и люди, чьи имена, потускневшие и заржавевшие с течением лет, дошли даже до наших дней.

Пьер Франсуа, который со своей лодкой, полной 26 головорезов, смело бросился в гущу жемчужного флота у берегов Южной Америки, напал на вице-адмирала под прицелом двух военных кораблей, захватил его корабль, хотя он был вооружен 8 пушками и на этом корабле было 60 человек, и французы благополучно бы ушли, если бы не необходимость ставить паруса… Но в последний момент что-то пошло не так… Грот-мачта свалилась за борт, после чего военные корабли поравнялись с ними, и… приз был потерян!

Но, несмотря на то, что там было два военных корабля против всего, что осталось от двадцати шести пиратов, испанцы были рады заключить с ними соглашение о сдаче судна, в результате чего Пьер Франсуа и его люди остались безнаказанными.

Бартоломью Португалец удостоился еще большего внимания. В лодке, укомплектованной 30 другими искателями приключений, он столкнулся с большим кораблем у мыса Корриентес, на котором находилось шестьдесят девять человек. На свою добычу он нападал снова и снова, отбиваясь от численного превосходства только для того, чтобы возобновить нападение, пока оставшиеся в живых испанцы, всего около пятидесяти человек, не сдались двадцати выжившим пиратам, которые высыпали на их палубы, как толпа окровавленных, покрытых порохом дьяволов.

При поимке эти черти потеряли свое судно, и сам Португалец Бартоломью едва спасся, пережив серию почти невероятных приключений. Но не успел он вырваться из лап испанцев, как, собрав другую группу искателей приключений, он напал на то же самое судно во мраке ночи, отбил его под огнем пушек форта, когда оно стояло на якоре в гавани Кампече, соскользнул с троса, и ушёл-таки, не потеряв ни одного человека. Вскоре после этого он потерял своё судно во время урагана недалеко от острова Пайнс; но, несмотря на это, поступок его был не менее дерзким.

Другим заметным, не менее известным, чем эти два достойных человека, был Рох Бразилиано, свирепый голландец, который с побережья Бразилии прибыл на испанский Майн с готовым для него именем. В самом первом приключении, которое он предпринял, он захватил корабль с призом баснословной ценности и благополучно привел его на Ямайку; а когда, наконец, его захватили испанцы, он довольно напугал их, чтобы отпустить его свирепыми угрозами мести со стороны своих преследователей.

Таковы были трое удачливых пиратов, наводнивших Испанский Майн. Были сотни других, не менее отчаянных, не менее безрассудных, не менее ненасытных в своей жажде грабежа, чем они.

Последствия этих бесчинств вскоре стали очевидны. Риски, которые должны были принять на себя владельцы судов и грузоотправители товаров, стали настолько огромными, что испанская торговля была практически выметена из этих вод. Ни одно судно не осмеливалось выходить из порта, кроме как под конвоем могучих военных кораблей, и даже тогда они не всегда были защищены от покушений. Товары из Центральной и Южной Америки направлялись в Европу через Магелланов пролив, и практически ничего не проходило через проходы между Багамами и Карибами.

Итак, наконец «пиратство», как его стали обобщенно называть, перестало приносить огромные дивиденды, которые оно приносило поначалу. Сливки были сняты, и в блюде осталось только очень жидкое молочко. Баснословные состояния больше не зарабатывались за десятидневный круиз, но выигранные деньги едва ли окупали риск выигрыша. Должно было появиться новое направление деятельности, иначе пиратство могло бы прекратить свое существование. Затем появился тот, кто показал пиратам новый способ выжимать деньги из испанцев. Этим человеком был англичанин — Льюис Скот.

Прекращение торговли на испанском материке, естественно, привело к накоплению всех собранных и произведенных испанцами богатств в главных укрепленных городах и поселках Вест-Индии. Поскольку на море больше не существовало призов, их нужно было добывать на суше, если их вообще можно было добыть. Льюис Скот был первым, кто оценил этот факт.

Собрав вместе большое и сильное войско людей, таких же жаждущих грабежа и таких же отчаявшихся, как и он сам, он напал на город Кампече, который захватил и разграбил, забрав с собой всё, что можно было унести.

Когда город был очищен вплоть до голых стен, Скотт пригрозил поджечь каждый дом до единого, если за него не заплатят большую сумму денег, которую он затребовал. С этой добычей он отплыл на Тортугу, куда благополучно прибыл — и проблема была решена.

После него заявился некто Мансвельт, менее известный пират, который первым совершил высадку на острове Св. Екатерины, ныне Олд-Провиденс, который он захватил и, используя его в качестве базы, совершил неудачную высадку на Неува-Гранаде и Картахене. Его имя, возможно, не дошло бы до нас оставшись в тени других, более известных, если бы он не был наставником самого способного из своих учеников, великого капитана Генри Моргана, самого знаменитого из всех пиратов, бывшего губернатора Ямайки, посвященного в рыцари королем Карлом II.

После Мансвельт последовал за смелым Джоном Дэвисом, уроженцем Ямайки, который впитал страсть к пиратству с молоком матери. Всего с 80 людьми он в темноте ночи напал на большой город Никарагуа, заставил замолчать часового ударом ножа, а затем начал грабить церкви и дома «без всякого уважения или почтения».

Конечно, прошло совсем немного времени, прежде чем в городе поднялась тревога, и маленькой горстке людей ничего не оставалось, как пробираться к своим лодкам. Они пробыли в городе совсем недолго, но за это время смогли и унести денег и драгоценностей на сумму пятьдесят тысяч монет, а кроме того, утащив с собой дюжину или более знатных пленников, которых они удерживали ради выкупа.

И вот теперь на сцене появился тот, кто достиг гораздо большей высоты, чем кто-либо поднимался до него. Это был Франсуа л'Олонэ, который разграбил великий город Маракайбо и город Гибралтар. Холодный, бесстрастный, безжалостный; его вялая кровь никогда не была тронута ни единым импульсом человеческого тепла, его ледяное сердце ни разу не коснулся луч милосердия и в душе его ни разу не зажглось ни одной искры жалости к несчастным, которые случайно попали в его окровавленные руки.

Против него губернатор Гаваны выслал большое военное судно, а с ним и негра-палача, чтобы после поимки пиратов не возникло неудобных судебных проволочек. Но л'Олонэ не стал дожидаться прибытия военного корабля; он вышел ему навстречу и нашел его там, где он и стоял — на якоре в устье реки Эстра. На рассвете утра он предпринял свою атаку — резкую, неожиданную, решительную. Через некоторое время испанцы были загнаны под люки, и судно было захвачено. Затем наступил конец. Одного за другим несчастных кричащих карателей вытаскивали снизу, и одного за другим хладнокровно убивали, в то время как л'Олонэ стоял на юте и холодно смотрел вниз на то, что делалось. Среди остальных и негра-палача вытащили на палубу. Он рыдал и умолял сохранить ему жизнь, обещая рассказать все, о чем его могут спросить. Л'Олонэ допросил его, и когда выжал из него все досуха, холодно махнул рукой, и бедняга-негр пошел с остальными. Пощадили только одного человека; его л'Олонэ отправил к губернатору Гаваны с сообщением, что отныне он не даст пощады ни одному испанцу, которого встретит с оружием в руках — сообщение, которое вовсе не было пустой угрозой.

Подъем л'Олонэ ни в коем случае не был быстрым. Он проложил себе путь наверх тяжким трудом и прошёл через множество несчастий. Но мало-помалу, после многих неудач, течение его жизни повернулось и понесло его от одного успеха к другому, не останавливаясь и не тормозя до самого горького конца.

Совершая свой круиз водах у Маракайбо, он захватил богатый трофей и, нагруженный огромным количеством драгоценностей и наличных денег, там же задумал напасть на сам город Маракайбо. Не теряя времени, он собрал пятьсот отборных негодяев с Тортуги и, взяв с собой некоего Майкла де Баско в качестве капитана сухопутных войск и еще двести пиратов, которыми он командовал самолично, спустился в Венесуэльский залив и обрушился на обреченный город, как вспышка чумы. Оставив свои суда, пираты предприняли сухопутную атаку на форт, который стоял в устье залива, ведущего в озеро Маракайбо, и охранял город.

Испанцы хорошо держались и сражались со всей мощью, которой обладают испанцы; но после трехчасового боя всё было сдано, и гарнизон бежал, сея перед собой ужас и смятение. Все жители города, кто мог это сделать, спаслись на лодках в Гибралтар, который лежит к югу, на берегу озера Маракайбо, на расстоянии около сорока лиг или более.

Затем пираты вошли в город, и можно себе представить, что за этим последовало. Это был настоящий разгул похоти, страсти и крови, какого даже Испанская Вест-Индия никогда раньше не видела. Дома и церкви грабили до тех пор, пока от них не остались одни голые стены; мужчин и женщин пытали, чтобы заставить их раскрыть, где спрятаны еще сокровища.

Затем, вырвав из Маракайбо все, что могли, пираты вошли в озеро и спустились к Гибралтару, где остальные охваченные паникой жители сбились в кучу в слепом ужасе.

Губернатор Мериды, храбрый солдат, служивший своему королю во Фландрии, собрал отряд из восьмисот человек, укрепил город и теперь ждал прихода пиратов. Пираты пришли вовремя, а затем, несмотря на храбрую оборону, Гибралтар тоже пал. Затем последовало повторение сцен, которые разыгрывались в Маракайбо последние пятнадцать дней, только здесь они оставались в течение четырех ужасных недель, вымогая деньги — деньги! Когда-нибудь деньги! — от бедных, страдающих от нищеты, зараженных вредителями, от душ, запертых в этой лихорадочной дыре города.

Затем они ушли, но перед уходом потребовали еще больше денег — десять тысяч монет — в качестве выкупа за город, который в противном случае должен был быть предан огню. Со стороны испанцев были некоторые колебания, некоторая склонность торговаться, но со стороны л'Oлонэ колебаний не было. Факел был подожжен в городе, как он и обещал, после чего деньги были незамедлительно выплачены, и пиратов жалобно умоляли помочь погасить распространяющееся пламя. Они, возможно, были бы и рады сделать это, но, несмотря на все их усилия, почти половина города была уничтожена.

После этого они снова вернулись в Маракайбо, где потребовали выкуп за город в размере тридцати тысяч. Благодаря судьбе Гибралтара, здесь не было охотников поторговаться; только вот было совершенно невозможно собрать столько денег во всем этом резко обедневшем регионе. Но в конце концов дело было скомпрометировано, и город был выкуплен за двадцать тысяч и пятьсот голов крупного рогатого скота, и измученный Маракайбо был наконец-то освобожден от пиратов.

На острове Иль-де-ла-Ваш пираты поделили между собой двести шестьдесят тысяч монет, помимо драгоценностей, тюков шелка и льна и разной другой добычи на огромную сумму.

Таково было единственное великое деяние л'Олонэ; с того времени его звезда неуклонно клонилась к закату — ибо даже сама природа, казалось, выступила на борьбу с таким чудовищем — пока, наконец, он не умер жалкой, безымянной смертью от рук неизвестного племени индейцев на перешейке Дарьен.

А теперь мы подошли к величайшему из всех пиратов, тому, кто стоит на первом месте среди них, и чье имя даже по сей день вызывает в памяти его отважные поступки, его бесстрашную храбрость, его свирепую жестокость и его ненасытную и неутолимую жажду золота — к капитану Генри Моргану, отважному валлийцу, который довел пиратство до расцвета и оставил это ремесло в самом расцвете собственной славы.

Продав себя, по обычаю того времени, за свой переход через моря, Генри Морган отработал свое время рабства на Барбадосе. Как только он получил свободу, он занялся пиратством, в котором вскоре достиг значительного положения. Он был связан с Мансвельтом во время высадки последнего на остров Св. Екатерины, важность которого, как центра операций против соседних побережий, Морган никогда не упускал из виду.

Первым нападением, которое совершил капитан Генри Морган в Испанской Индии, была смелая атака на город Пуэрто-дель-Принсипи на острове Куба. Морган совершил ее с горсткой людей. Это был поступок, смелость которого так никто никогда и не превзошел — даже знаменитое нападение самого Моргана на Панаму. Оттуда они вернулись к своим лодкам на виду у всего острова Куба, возбужденные и полные решимости уничтожить всё на своём пути. Они не только выполнили свой набег, но и увезли с собой огромное количество добычи, исчисляемое в триста тысяч штук монет, помимо пятисот голов крупного рогатого скота и ещё прихватили с собой многих заложников, удерживаемых ими ради выкупа.

Но когда пришло время делить все это богатство и, о чудо! было найдено всего пятьдесят тысяч монет. Что стало с остальными, никто не мог сказать, кроме капитана, самого Генри Моргана. Впрочем, воровская честность никогда не была для него аксиомой.

Каким бы грубым, свирепым и бесчестным типом ни был капитан Морган, он обладал удивительной способностью убеждать диких пиратов, состоявших под его началом, подчиняться его суждению и полностью полагаться на его слово. Несмотря на огромную сумму денег, которую он, очевидно, спустил в своё удовольствие, к нему хлынули рекруты, пока его отряд не стал оснащён больше и лучше, чем когда-либо.

И теперь, когда было достоверно установлено, что в Порто-Белло созрел урожай награбленного, судьба этого города была решена. Правда, город этот защищали два крепких форта, полностью укомплектованных личным составом, а офицером там служил самый доблестный солдат, который когда-либо носил при себе толедскую сталь. Но крепкие замки и доблестные солдаты для пиратов, кровь которых была взбудоражена жаждой золота, весили не больше ячменного зерна.

Высадившись в Пуэрто-Насо, городке примерно в десяти лигах к западу от Порто-Белло, они направились к последнему городу и, подойдя к форту, смело потребовали его сдачи. Требование было отклонено, после чего Морган пригрозил, что пощады защитникам города не будет. Тем не менее, в капитуляции пиратам было отказано; а затем форт подвергся яростной атаке и после ожесточенной борьбы был захвачен. Морган сдержал свое слово: каждый пленник был заперт в кордегардии, спичка была подожжена и пороховая дорожка была проложена к пороховому погребу, и солдаты, и офицеры, и все остальные пленники взлетели на воздух, в то время как пираты сквозь дым и пыль высыпали в город. Тем не менее, губернатор в другом форте держался и, возможно, хорошо защищался бы, но… его предали собственные солдаты, состоявшие под его началом. Во второй форт ворвались воющие от радости пираты. Но губернатор продолжал сражаться, хотя его жена и дочь цеплялись за его колени и умоляли его сдаться, а кровь с его раненого лба стекала на его белый воротник, пока милосердная пуля не положила конец тщетной борьбе отважного одиночки.

Здесь разыгрались уже знакомые сцены. Было разграблено все, что можно было взять, а затем выкуп был наложен и на сам город.

На этот раз был проведен честный или кажущийся честным раздел добычи, который составил двести пятьдесят тысяч монет, помимо товаров и драгоценностей.

Следующими пострадавшими городами были многострадальные Маракайбо и Гибралтар, которые к тому времени только начали восстанавливаться после опустошения, вызванного л'Олонэ. И снова оба города были разграблены до последнего тюка с товарами и до последнего пиастра, и снова оба были выкуплены, пока все не было выжато из несчастных жителей.

Здесь дела, похоже, приняли крутой оборот, потому что, когда капитан Морган вышел из Гибралтара, он обнаружил три крупных военных корабля, лежащих в дрейфе у входа в озеро в ожидании его прихода. Видя, что он зажат в узкой полосе воды, капитан Морган был склонен пойти на компромисс, даже предложив отказаться от всей добычи, которую он получил, если ему позволят уйти с миром. Но нет; испанский адмирал не хотел ничего и слышать об этом. Имея пиратов, как он думал, в надежных руках, он ни от чего не откажется, пока не сметет их с лица моря раз и навсегда.

Однако это было неудачное решение для испанского адмирала, потому что вместо того, чтобы парализовать пиратов страхом, как он ожидал, это просто превратило их безумную храбрость в безумное отчаяние.

Большое судно, которое они захватили вместе с городом Маракайбо, было превращено в пожарный корабль-брандер, экипаж которого состоял из деревянных бревен в шапках montera и матросских куртках, и наполнен серой, смолой и пальмовыми листьями, пропитанными маслом. Затем пираты вышли из озера навстречу испанцам, брандер шел впереди и направлялся прямиком на адмиральское судно. У руля стояли добровольцы, самые отчаянные и храбрые из всей пиратской банды, а в портах стояли бревна в шапках montera. Итак, они подошли к адмиралу и сцепились с его кораблем, несмотря на грохот всех его огромных орудий, и тогда испанец слишком поздно увидел, кем на самом деле был его противник.

Он попытался освободиться от цепей и крючьев, но клубы дыма и масса ревущего пламени почти мгновенно окутали оба судна, и адмирал погиб. Второе судно, не желая дожидаться подхода пиратов, обрушилось на форт, под огнем пушек которого трусливая команда потопила его, и из последних сил пробилась к берегу. Третье судно, не имея возможности спастись, было захвачено пиратами без малейшего сопротивления, и проход из озера был расчищен. Итак, пираты уплыли, оставив Маракайбо и Гибралтар поверженными во второй раз.

И тогда капитан Морган решил предпринять еще одно предприятие, равного которому не было во всех анналах пиратства. Это было ни что иное, как нападение и захват Панамы, которая, после Картахены, была, возможно, самым мощным и наиболее сильно укрепленным городом в Вест-Индии.

Готовясь к этому предприятию, он получил каперские грамоты от губернатора Ямайки, благодаря которым эластичная комиссия немедленно начала собирать вокруг себя все материалы, необходимые для предприятия.

Когда за границей стало известно, что великий капитан Морган собирается предпринять приключение, которому предстояло затмить всё, что когда-либо делалось раньше, под его знамена стекалось множество людей, пока он не собрал армию из двух или более тысяч головорезов и пиратов, с помощью которых можно было продолжить своё приключение, хотя само предприятие хранилось в полном секрете от всех. Порт Куйон, на острове Эспаньола, напротив острова Иль-де-ла Ваш, был местом сбора, и туда собралась разношерстная банда подонков со всех сторон. Провизия была разграблена на материке везде, где ее можно было достать, и к 24 октября 1670 года всё было готово к походу.

Остров Св. Екатерины, как читатель должно быть помнит, был когда-то захвачен Мансвельтом, наставником Моргана в его пиратском ремесле. После этого он был отбит испанцами и теперь был ими основательно укреплен. Почти первой попыткой, которую Морган предпринял в качестве мастера-пирата, был захват острова Св. Екатерины. В этом начинании он потерпел неудачу; но теперь, когда возникла абсолютная необходимость в каком-то подобном месте в качестве базы для операций, он решил, что это место должно быть занято. И остров был взят.

Испанцы за время своего владения укрепили его самым тщательным и полным образом, и если бы его губернатор был таким же храбрым, как тот, кто встретил свою смерть в замке Порто-Белло, возможно, история была бы совсем другой. Как бы то ни было, этот адмирал сдал остров самым трусливым образом, просто оговорив, что должно быть фиктивное нападение пиратов, благодаря чему его кредит в глазах начальства может быть спасен. Итак, остров Св. Екатерины был завоеван.

Следующим шагом, который нужно было предпринять, был захват форта Чагрес, который охранял устье реки с тем же названием, вверх по которой пираты будут вынуждены перевозить свои войска и провизию для нападения на Панаму. Это приключение было предпринято четырьмя сотнями отборных людей под командованием самого капитана Моргана.

Форт Чагрес, известный испанцам как Сан-Лоренцо, стоял на вершине крутой скалы в устье реки и был одной из самых сильных крепостей по своим размерам во всей Вест-Индии. Эта крепость следовало взять Моргану, если он когда-либо надеялся завоевать Панаму.

Атака форта и его защита были одинаково жестокими, кровавыми и отчаянными. Снова и снова пираты нападали, и их атаки снова и снова отбивали. Но вот наступило утро, и казалось, что на этот раз пираты были сбиты с толку. Но как раз в этот момент загорелись покрытия из пальмовых листьев на крышах некоторых зданий внутри укреплений, последовал пожар, который вызвал взрыв одного из магазинов, и в последовавшем затем параличе ужаса у защитников форта пираты ворвались в укрепления, и форт был взят. Большинство испанцев бросились со стен форта в реку или на скалы внизу, предпочитая смерть плену и возможным пыткам; многие оставшиеся были преданы мечу, но некоторых пощадили и держали в плену.

Так пал форт Чагрес, и теперь между пиратами и городом Панамой не было ничего, кроме непроходимых лесов. И теперь название города, судьба которого была решена, ни для кого не было секретом.

Вверх по реке Чагрес отправился капитан Генри Морган и 1200 человек, тесно упакованные в своих каноэ; в пути они никогда не останавливались, лишь время от времени давая отдых своим затекшим ногам, пока не пришли в место, известное как Крус-де-Сан-Хуан-Гальего, где они были вынуждены покинуть свои лодки из-за мелководья. Оставив охрану из 160 человек для защиты своих лодок в качестве убежища на случай, если их разоблачат перед самой Панамой, они развернулись и углубились в пустыню, раскинувшуюся перед ними.

Там их ждал гораздо более могущественный враг, чем полчища испанцев с оружием, порохом и свинцом — голодная смерть. Они почти не встречали сопротивления в своем продвижении по пустыне; но куда бы они ни поворачивали, они не находили ни единого волокна мяса, ни зерна кукурузы, ни унции хлеба или муки. Даже когда пираты успешно преодолели засаду или нападение и обратили испанцев в бегство, беглецам потребовалось время, чтобы забрать у своих мертвых товарищей все остатки еды из кожаных мешков, не оставив взамен ничего, кроме пустых мешков.

Рассказывает участник этих событий, сам действующее лицо экспедиции: «После этого они стали есть эти кожаные сумки, как добавляющие что-то к брожению в их желудках».

Десять дней они боролись с этими горькими лишениями, упрямо прокладывая себе путь вперед, ослабев от голода и изможденные от слабости и лихорадки. Затем с высокого холма и поверх верхушек лесных деревьев они увидели шпили Панамы, и между ними и их целью не осталось ничего, кроме борьбы четырех испанцев с каждым из них — простая вещь, которую они делали снова и снова.

Они хлынули на Панаму, и навстречу им вышли испанцы; четыреста всадников, две тысячи пятьсот пеших и две тысячи диких быков, которых согнали вместе, чтобы рассеять пиратов, чтобы их ряды были дезорганизованы и сломлены. Пиратов было всего восемьсот человек; остальные либо пали в бою, либо легли на унылой тропе через пустыню; но в течение двух часов испанцы безумно летели над равниной, за вычетом шестисот человек, которые лежали мертвыми или умирающими позади них.

Что касается быков, то столько из них, сколько было подстрелено, тут же послужили пищей для полуголодных пиратов, поскольку пираты никогда не чувствовали себя так уютно, как при забое скота.

Затем они двинулись к городу. Еще три часа борьбы, и они уже заполонили улицы, выли, кричали, грабили, объедались, пили и давали полный выход всем мерзким и безымянным похотям, которые горели в их сердцах, как адский огонь. И затем последовала обычная последовательность событий — грабеж, жестокость и вымогательство; только на этот раз не было города для выкупа, поскольку Морган отдал приказ уничтожить его. Факел был подожжен, и Панама, один из величайших городов Нового Света, была сметена с лица земли. Почему это было сделано, никто, кроме Моргана, не мог сказать. Возможно, это было сделано для того, чтобы все тайные хранилища с сокровищами могли быть раскрыты; но какова бы ни была причина, она была ссокрыта в груди самого великого пирата. В течение трех недель Морган и его люди жили в этом ужасном месте; и назад они двинулись со ста семьюдесятью пятью вьючными животными, нагруженными сокровищами из золота, серебра и драгоценных камней, помимо большого количества товаров, и шестьюстами пленниками, удерживаемыми ради последующего выкупа.

Что стало со всем этим огромным богатством и во что оно превратилось, никто, кроме Моргана, никогда не знал, потому что, когда было произведено разделение, оказалось, что на каждого человека приходится всего двести кусков.

Когда были объявлены эти дивиденды, поднялся вой проклятия, под которым дрогнул даже сам капитан Генри Морган. Ночью он и четыре других командира подняли якоря своих баркасов и бежали в море, и было сказано, что они разделили большую часть добычи между собой. Но богатство, награбленное в Панаме, вряд ли могло быть меньше полутора миллионов долларов. Исходя из этой разумной цифры, различные призы, выигранные Генри Морганом в Вест-Индии, будут следующими: Панама — 1 500 000 долларов; Порто-Белло — 800 000 долларов; Пуэрто-дель-Принсипи — 700 000 долларов; Маракайбо и Гибралтар — 400 000 долларов; различные пиратства — 250 000 долларов — в общей сложности 3 650000 долларов в качестве огромного урожая грабежа. С этим сказочным богатством, вырванным у испанцев с помощью дыбы и веревки и украденным у своих же товарищей самым подлым воровством, капитан Генри Морган отошел от дел, отправился на заслуженный отдых, прославленный своими делами, посвященный в рыцари добрым королем Карлом II и, наконец, назначенный губернатором богатого острова Ямайка.

Другие пираты последовали за ним. Кампече был взят и разграблен, и даже сама Картахена пала; но с Генри Морганом слава пиратов достигла кульминации, и с того времени их могущество, богатство и злоба пришли в упадок, пока они окончательно не были сметены.

Пираты становились все смелее и смелее. На самом деле их преступления были настолько дерзкими, что правительства метрополий, наконец, встревоженные этим возмутительным варварством, всерьез взялись за подавление флибустьеров, обрезая и усекая основной ствол, пока его ветви не были рассеяны повсюду, и после этого считалось, что на этом основная организация была уничтожена. Но, пока что они не были уничтожены, отдельные члены были просто рассеяны на север, юг, восток и запад, каждый из которых образовал ядро, вокруг которого собрались и сгруппировались самые худшие из отбросов человечества.

Результатом стало то, что, когда XVII век изрядно набил лавандой сундуки прошлого, дюжина или более банд флибустьеров курсировали вдоль Атлантического побережья на вооруженных судах, каждое с черным флагом с черепом и скрещенными костями на носу, и с невзрачной командой из ошмётков нецивилизованного и полуцивилизованного человечества (белых, черных, красных и желтых), обычно известные как марунеры.

Эти ответвления старого пиратского корня не ограничивали свои набеги только морями Америки; Ост-Индия и африканское побережье также были свидетелями их деяний и пострадали от них, и даже у Бискайского залива были веские причины помнить не один их визит.

Различные веточки из столь достойного стебля по-разному улучшали исходные методы; ибо в то время, как пираты довольствовались охотой на одних испанцев, другие моряки пожинали плоды торговли всех наций.

Итак, они путешествовали вверх и вниз по Атлантическому побережью, и в течение 50 лет, когда пиратство было в расцвете своей славы, и это было печальное время для каботажных судов Новой Англии, средних провинций и Виргинии, отправлявшихся в Вест-Индию с грузами соленой рыбы, зерна и табака. Торговля стала почти столь же опасной, как и каперство, и морские капитаны выбирались как за их знание кремневого ружья и кортика, так и за их морское мастерство.

Поскольку на тот день большая часть торговли в американских водах велась теми же самыми американскими каботажниками, то на них и обрушились самые тяжелые удары, и некоторые из них ощущались особенно остро. Бюллетень за бюллетенем приходили в порты со скорбными рассказами о том, что то или иное судно сожжено, другое затоплено, это судно удерживается пиратами для их собственного использования, иное же лишили его товаров и отправили в порт пустым, как яичная скорлупа, из которой высосали желток. Бостон, Нью-Йорк, Филадельфия и Чарльстон страдали одинаково, и достойным судовладельцам пришлось перестать считать свои потери на пальцах и перейти к грифельной доске, чтобы сохранить мрачный рекорд.

«Марунировать — высадиться на необитаемый остров, подобно моряку, под предлогом совершения какого-то большого преступления». Таким образом, наш добрый Ноа Вебстер дает нам сухие кости, анатомию, на основе которой воображение может создать образец по своему вкусу.

Именно отсюда марунеры получили свое название, поскольку высадка была одним из их самых эффективных инструментов наказания или мести. Если пират нарушал одно из многих правил, которыми руководствовалась конкретная банда, к которой он принадлежал, его высаживали на пустынный берег. Если капитан защищал свой корабль до такой степени, что становился неприятен пиратам, то и его высаживали. Да, поплатиться рисковал даже сам пиратский капитан, если он вызывал недовольство своей команды суровостью своего правления. В итоге ему грозило то же наказание, которому он, возможно, не раз подвергал других.

Процесс высадки на берег был столь же прост, сколь и ужасен. Выбиралось выбрано подходящее место (обычно какой-нибудь необитаемый остров, максимально удаленный от торговых путей), и осужденного перевозили с корабля на берег. Его высаживали на песчаную косу; вслед за ним на берег выбрасывали ружье, полдюжины пуль, несколько щепоток пороха и бутылку воды, и команда лодки отправлялась обратно на корабль, оставив беднягу в одиночестве влачить свое безумие или сидеть, погруженным в свое мрачное отчаяние, пока смерть милосердно не освободит его от мучений. Редко, если вообще когда-либо случалось, что о нем что-либо становилось известным после того, как он был высажен. Команда какого-нибудь судна, случайно проплывающего в ту сторону, возможно, найдет несколько белых как мел костей, белеющих на белом песке в ярких лучах солнечного света, но это и всё. Таковыми были марунеры.

Безусловно, наибольшее количество пиратских капитанов были англичанами, поскольку со времен «доброй королевы Бесс» английские морские капитаны, казалось, имели естественную склонность к любым рискованным предприятиям, в которых был привкус пиратства, и от великого адмирала Дрейка старых, старых дней до свирепого Моргана времён расцвета пиратства, англичане совершали самые смелые и злонамеренные поступки и наносили наибольший ущерб мировой торговле.

Первым в списке пиратов стоит отважный капитан Эйвери, один из инициаторов марунинга. Мы видим его, но смутно, наполовину скрытого романтическим туманом легенд и традиций. Другие, пришедшие позже, значительно превзошли его в своих деяниях, но он выделяется как первый из моряков, настоящая история которых дошла наших дней.

Когда англичане, голландцы и испанцы вступили в союз, чтобы подавить пиратство в Вест-Индии, некоторые достойные жители Бристоля, в старой Англии, снарядили два судна, чтобы помочь им в этом похвальном проекте. Несомненно, торговля Бристоля сильно пострадала от проделок Морганов и л'Олонэ того старого времени. Одно из этих судов называлось «Герцог», командиром которого был некий капитан Гибсон, а его помощником — Эйвери.

Они отплыли в Вест-Индию, и там Эйвери был впечатлен преимуществами, которые дает пиратство, и тем количеством всякого добра, которое можно было заполучить, приложив совсем немного усилий.

Однажды ночью капитан (который был из породы парней, сильно увлекавшихся пуншем), вместо того, чтобы отправиться на берег, чтобы насладиться ромом по обыкновению, выпил в своей каюте наедине. Пока он храпел на койке, избавляясь от последствий выпитого рома, Эвери и несколько других заговорщиков очень неторопливо подняли якорь и вышли из гавани Коруньи в гущу флота союзников, стоявшего на якоре в темноте.

Мало-помалу, когда наступило утро, капитан проснулся от качки судна, грохота и лязга снастей над головой и шума шагов людей, снующих и туда и сюда по палубе. Возможно, он лежал некоторое время, снова и снова прокручивая этот вопрос в своей затуманенной голове, но вскоре он позвонил в колокольчик, и Эйвери и еще один парень ответили на звонок.

— В чем дело? — кричит капитан со своей койки.

— Ни в чем, — хладнокровно отвечает Эйвери.

— Что-то не так с кораблем? — допытывался капитан. — Его что, с якоря сорвало? Какая погода?

— О нет, всё в порядке, — отвечает Эйвери. — Мы просто в море.

— В море?

— Да, давай, давай! — говорит ему Эйвери: — Я скажу вам; вы должны знать, что теперь я — капитан этого корабля, а вы собираете вещи и сваливаете из этой каюты. Мы направляемся на Мадагаскар, чтобы разбогатеть, и если вы согласны отправиться в круиз, что ж, мы будем рады вам, если только вы будете трезвы и не будете лезть не в свое дело; если же нет, то рядом есть лодка, и я отправлю вас на ней до ближайшего берега.

Бедному полупьяному капитану не хотелось заниматься пиратством под командованием своего товарища-отступника, поэтому он покинул корабль и отправился на веслах с четырьмя или пятью членами экипажа, которые, как и он, отказались присоединиться к своим веселым товарищам по кораблю.

Остальные из них уплыли в Ост-Индию, чтобы попытать счастья в этих водах, потому что наш капитан Эйвери был человеком высокого духа и не собирался тратить свое время в Вест-Индии, выжатой досуха пиратом Морганом и другими, менее известными. Нет, он сразу же сделал смелый ход и поставил на кон всю свою жизнь, чтобы выиграть или проиграть в одном броске.

По пути он прихватил с собой пару таких же — два шлюпов у Мадагаскара. С ними он отплыл к берегам Индии, и на какое-то время его имя затерялось во мраке неопределенной истории. Но только на время, потому что внезапно она вспыхнула в блеске славы. Сообщалось, что судно, принадлежащее самому Великому Моголу, нагруженное сокровищами и везущее дочь монарха, совершавшую священное паломничество в Мекку (они были мусульманами), столкнулось с пиратами и после непродолжительного сопротивления было сдано вместе с девицей, ее двором и всеми остальными. На борту судна были бриллианты, жемчуг, шелк, серебро и золото. Ходили слухи, что Великий могол, взбешенный оскорблением, нанесенным ему через его собственную плоть и кровь, пригрозил стереть с лица земли несколько английских поселений, разбросанных вдоль побережья; из-за чего достопочтенная Ост-Индская компания была в изрядном беспорядке. По мере распространения слухов, Эйвери то сам собрался жениться на индийской принцессе, то волей-неволей сам стал раджой и впредь стал сторониться пиратства как неприличного ремесла. Что касается самого сокровища, не было конца тому, насколько оно росло, передаваясь из уст в уста.

Раскалывая орех романтики и преувеличений, мы подходим к истинной сути истории — что Эйвери действительно попал на индийское судно, груженное огромными сокровищами (и, возможно, дочерью магната), которое он захватил и тем самым получил огромный приз.

Придя к выводу, что он заработал достаточно денег на торговле, которую самостийно предпринял, Эйвери и впрямь решил уйти в отставку и жить прилично до конца своей жизни на то, что у него уже было. В качестве шага к достижению этой цели он решил обмануть своих мадагаскарских партнеров, лишив их законной доли того, что ими было совместно получено. Он убедил их хранить все сокровища на своем судне, поскольку оно было самым большим из трех; и вот, располагая всеми сокровищами в целости и сохранности, он в одну прекрасную ночь изменил курс своего корабля, и когда наступило утро, мадагаскарские шлюпы оказались плывущими по широкому океану без единого фартинга. Сокровище, за которое они так упорно боролись, и на которое могли бы безбедно прожить всю оставшуюся жизнь, бесследно растворилось в океане.

Поначалу Эйвери очень хотел поселиться в Бостоне, штат Массачусетс, и если бы этот маленький городок был хоть на йоту менее мрачным и неприветливым, он мог бы удостоиться чести стать домом этого знаменитого человека. Как бы то ни было, ему не понравилось, как этот городок выглядит, поэтому он уплыл на восток, в Ирландию, где и поселился в Биддефорде, в надежде на легкую и безмятежную жизнь до конца своих дней.

Здесь он оказался обладателем обильного запаса драгоценных камней, таких как жемчуга, бриллианты, рубины и т. д., но едва ли с десятком честно нажитых фартингов в кармане штанов. Он проконсультировался относительно утилизации своих камней с неким торговцем из Бристоля — человеком, не намного более честным в своих привычках вести дела, чем сам Эйвери. Этот достойный джентльмен взялся выступать в качестве посредника будущей сделки. Он ушел с драгоценностями, и это было последнее, что пират видел из своего индийского сокровища.

Возможно, самыми известными из всех пиратских имен для слуха читателя являются имена капитана Роберта Кидда и капитана Эдварда Тича по прозвищу «Чёрная борода».

В настоящее время ничего не будет предпринято ни в отношении Кидда, ни в отношении плюсов и минусов относительно того, действительно ли он был или не был пиратом, в конце концов. В течение многих лет он был героем героев пиратской славы; едва ли найдётся ручей или поток или точка земли вдоль нашего побережья, едва ли отыщется удобный кусочек хорошего песчаного пляжа, или выступ скалы, или промытая водой пещера, где, как говорили, не были спрятаны сказочные сокровища этого достойного марунера. Теперь мы уверены, что он никогда не был пиратом и никогда не зарывал никаких сокровищ, за исключением определенного сундука, который он был вынужден спрятать на острове Гардинера — но, возможно, даже он был мифическим.

Так что беднягу Кидда следует отнести к скучным рядам просто респектабельных или, в лучшем случае, полупрезентабельных людей.

Но с «Черной бородой» все по-другому, потому что в нем мы имеем настоящего, разглагольствующего, яростного, ревущего пирата, как такового, — того, кто действительно зарыл свои сокровища, кто заставил не одного капитана ходить по доске и кто совершил больше частных убийств, чем он мог бы сосчитать на пальцах обеих рук; тот, кто занимает и будет продолжать занимать место, на которое он был назначен на протяжении поколений, и на которого можно положиться, чтобы сохранить его место в доверии других поколений.

Капитан Тич был уроженцем Бристоля и обучался своему ремеслу на борту различных каперов в Ост-Индии во время старой французской войны — войны 1702 года, — и лучшего ученичества не мог себе представить никто. Наконец, где-то во второй половине 1716 года капитан каперов, некто Бенджамин Хорниголд, повысил его в звании и назначил командиром шлюпа — недавно захваченного приза, — и Черная Борода разбогател. Был сделан очень незначительный шаг, всего лишь изменение нескольких букв, чтобы превратить слово «капер» в слово «пират», и прошло очень мало времени, прежде чем Тич внес это изменение. Он не только сделал это сам, но и убедил своего старого капитана присоединиться к нему.

И вот тогда-то началась та серия дерзких и беззаконных грабежей, которые сделали его имя столь заслуженно знаменитым и которые поставили Тича в один ряд с величайшими из бродячих морских разбойников.

«Наш герой, — говорит старый историк, воспевающий оружие и храбрость этого великого человека, — наш герой получил прозвище Черная борода из-за большого количества волос, которые, подобно ужасному метеориту, покрывали всё его лицо и пугали Америку больше, чем любая комета, появившаяся там за долгое время. Он привык скручивать их с помощью лент в маленькие хвостики, на манер нашего парика Рэмилли, и заворачивать их вокруг ушей. Во время боя он носил на плечах перевязь с тремя пистолетами, висящими в кобурах, как патронташи; он засунул зажженные спички под шляпу, поджигая поросль, которая появлялась по обеим сторонам его лица, а его глаза, естественно, смотрели свирепо и дико, что делало его в целом такой фигурой, что воображение не может себе представить. Сформируйте себе представление о Фурии из ада, чтобы выглядеть более устрашающе».

В ночь перед днем действия, в котором он был убит, он выпивал с какой-то приятной компанией до средины дня. Один из них спросил его, знает ли его бедная молодая жена, где спрятаны его сокровища. «Нет, — говорит Черная Борода, — никто, кроме дьявола и меня, не знает, где это место, и только самая длинная печень получит все».

Что касается его бедной молодой жены, то жизнь, которую он и его помешанные на роме товарищи по кораблю вели, была слишком ужасной, чтобы рассказывать об этом.

Какое-то время Черная Борода занимался своим ремеслом на испанской части материка, собрав за те несколько лет, что провёл там, очень приличное состояние в виде добычи, захваченной с разных судов; но постепенно ему пришло в голову попытать счастья вдоль побережья Каролинских островов; так что он отправился на север с довольно приличным небольшим флотом, состоящим из его собственного судна и двух захваченных шлюпов. С того времени он активно участвовал в создании американской истории своим оригинальным способом.

Впервые он появился в гавани Чарльстона, к немалому волнению достойного города того времени, и там он пролежал в дрейфе пять или шесть дней, блокируя порт и останавливая входящие и исходящие суда по своему усмотрению, так что на время торговля провинции была полностью парализована. Все суда, остановленные таким образом, он удерживал в качестве призов, а всех членов экипажей и пассажиров (среди последних не было ни одного провинциала, достойного упоминания по меркам того времени) он удерживал, как если бы они были военнопленными.

И добрым людям Чарльстона было ужасно неловко изо дня в день видеть черный флаг с белым черепом и скрещенными костями, развевающийся на носу флагманского корабля пиратов над ровной полосой зеленых солончаков; и было также очень неприятно знать, что тот или иной видный горожанин был забит вместе с другими заключенными под люки.

Однажды утром капитан Черная Борода обнаружил, что его запас лекарств на исходе.

— Чудненько! — заявил он, — Но у нас из-за этого не поседеет ни один волос. — Затем он вызвал отважного капитана Ричардса, своего спутника, командира шлюпа «Месть», и приказал ему взять с собой в качестве провожатого мистера Маркса (одного из его пленников), отправиться в Чарльстон и, прихватить на обратном пути с собою врача. Не было задачи, которая подходила бы нашему капитану Ричардсу лучше, чем эта. Он добрался до города, смелый, как медь.

— Послушайте, — объявил он губернатору, перекатывая пачку табака с одной щеки на другую, — как вас там, нам нужно то-то и то-то, и если мы этого прям щас не получим, что ж, я вам прямо скажу, мы сожжем эти ваши чёртовы домишки, потом захватим вон тот чёртов корабль и перережем глотку каждому болвану на его борту.

На столь веский аргумент не было ответа, и уважаемый губернатор и добрые горожане Чарльстона очень хорошо знали, что Черная Борода и его команда были людьми, которые держали свои обещания. Итак, Черная Борода получил свое лекарство, и хотя колонии это стоило две тысячи долларов, город счёл эту сумму приемлемой за то, чтобы избавиться от него.

Говорят, что, пока капитан Ричардс вел переговоры с губернатором, команда его шлюпки слонялась по улицам города, славно проводя время, в то время как добрые люди сердито смотрели на них, но не осмеливались рискнуть ни словом, ни действием.

Получив добычу в размере от семи до восьми тысяч долларов из захваченных призов, пираты отплыли из Чарльстонской гавани к побережью Северной Каролины.

А затем капитан Черная Борода, следуя плану, предпринятому многими другими ему подобными капитанами, начал ломать голову над тем, как бы ему обмануть своих товарищей и лишить их своей доли добычи.

В бухте Топсейл он посадил свое судно на мель, как будто случайно. Хэндс, капитан одного из шлюпов-консортов, притворяющийся, что пришел к нему на помощь, также заземлил рядом своё судно. Оставшимся на другом корабле было предложено отправляться на все четыре стороны света. Вот и всё, что теперь осталось от маленькой флотилии. Так и поступил Черная Борода с примерно сорока своими любимыми товарищами. Остальные пираты остались на песчаной косе ждать возвращения своих друзей, чего так и не произошло.

Что касается Черной Бороды и тех, кто был с ним, они стали намного богаче, потому что чем меньше их осталось, чем меньше карманов нужно было набивать. Но все же, по мнению Черной Бороды, претендентов на добычу было ещё слишком много, чтобы делёж был справедливым, и поэтому он высадил еще несколько человек — около восемнадцати или двадцати — на голый песчаный берег, откуда их впоследствии милосердно спас другой флибустьер, которому посчастливилось пройти тем же путем — некий майор Стед Боннет изо коем еще будет сказано в свое время. Примерно в то же время была выпущена королевская прокламация, предлагающая помилование всем вооруженным пиратам, которые сдадутся королевской власти до определенной даты. Итак, мистер Черная Борода отправляется к губернатору Северной Каролины и спасает свою шею, сдаваясь прокламации, хотя он крепко держался за то, что уже получил.

А затем мы обнаруживаем, что наш отважный капитан Черная Борода обосновался в доброй провинции Северная Каролина, где он и его сиятельство губернатор установили тесную близость, столь же выгодную, сколь и приятную. Есть что-то очень милое в мысли о том, что смелый морской разбойник отказывается от своей полной приключений жизни (за исключением того, что время от времени совершает вылазку против одного-двух торговцев в соседний пролив, когда остро нужны деньги); спокойно погружаясь в рутину старой колониальной жизни с молодой шестнадцатилетней женой из на его стороне,, которая стала четырнадцатой из жён, которых он имел в разных портах здесь и там по всему миру.

В то время в Киккетане, на реке Джеймс, стояли два военных шлюпа. К ним обратился губернатор Вирджинии, и отважный лейтенант Мейнард с «Жемчужины» был отправлен в залив Окракок, чтобы сразиться с этим пиратом, который правил там, как петух на прогулке. Там он нашел Тича Черная Борода, ожидающего его и готового к бою, насколько мог быть готов сам лейтенант. Они сразились, и, пока сражение продолжалось, это был самое красивое зрелище в своем роде, какого только можно было пожелать. Черная Борода осушил стакан грога, пожелал лейтенанту удачи по пути к нему на борт, дал бортовой залп, уничтожив около двадцати человек солдат лейтенанта и полностью искалечив один из его маленьких шлюпов для баланса боя. После этого, под прикрытием дыма, пират и его люди поднялись на борт другого шлюпа, а затем между ним и лейтенантом последовал прекрасный старомодный рукопашный бой. Сначала они стреляли из пистолетов, а затем взялись за сабли — вправо, влево, вверх и вниз, рубили и рубили — пока сабля лейтенанта не обломилась по самую рукоять. Тогда Черная Борода взмахнул своей и прикончил бы его ловко и красиво, но тут… к нему подскочил один из людей лейтенанта и нанес ему сильный удар по шее, так что лейтенант отделался раной не большей, чем порез на костяшках пальцев. А его друзья ещё и пальнули в пирата из пистолетов.

При первом же выстреле из пистолета Черная Борода был прострелен насквозь, но он не собирался сдаваться из-за этого — кто угодно, только не он. Как было сказано ранее, он принадлежал к истинной ревущей, яростной породе пиратов и выдержал бы и эту кровавую рану, пока… Пока не получил еще двадцать ударов саблей и пять дополнительных выстрелов, а затем упал замертво, пытаясь выстрелить из холостого пистолета. После этого лейтенант отрубил пирату голову и с триумфом уплыл восвояси, прибив окровавленный трофей к носу своего потрепанного шлюпа.

Тех же из людей Черной Бороды, кто не был убит в тот день, увезли в Вирджинию, и всех их там судили и повесили, кроме одного или двух, чьи имена, без сомнения, до сих пор стоят в ряд в провинциальных архивах.

Но действительно ли Черная Борода зарыл сокровища, как гласит традиция, вдоль песчаных берегов, которые он посещал?

Мистер Клемент Даунинг, мичман на борту корабля «Солсбери», написал книгу после возвращения из круиза на Мадагаскар, куда был направлен «Солсбери», чтобы положить конец пиратству, которым были заражены эти воды. Он исал:

«В Гуджарате я встретился с португальцем по имени Энтони де Сильвестр; который приехал с двумя другими португальцами и двумя голландцами, чтобы поступить на службу к мавру, как это делают многие европейцы. Этот Энтони сказал мне, что он был среди пиратов и что он принадлежал к одному из шлюпов в Вирджинии, когда был захвачен Черная Борода. Он сообщил мне, что если мне когда-нибудь придется отправиться в Йорк-Ривер или Мэриленд, недалеко от острова под названием Малберри-Айленд, при условии, что мы сойдем на берег у водопоя, где чаще всего проходили суда, что там пираты закопали значительное количество денег в больших сундуках, хорошо скрепленных железными пластинами. Что касается меня, я никогда не был пиратом и не был знаком ни с кем, кто когда-либо этим делом занимался; но я навел справки, и мне сообщили, что есть такое место, как Малберри-Айленд. Если найдётся какой-либо человек, который решит, что стоит немного покопаться в верхней части небольшой бухты, где удобно высаживаться, он скоро выяснит, обоснована ли информация, которой я располагаю. Перед местом высадки растут пять деревьев, среди которых, по его словам, были спрятаны деньги. Я не могу гарантировать правдивость этого рассказа; но если бы я когда-нибудь отправился туда, я бы нашел этот или иные способы пополнить карманы, поскольку в этом нет ничего особенного для меня. Если кто-нибудь получит выгоду от этого рассказа, если Богу будет угодно, чтобы они когда-нибудь приехали в Англию, я надеюсь, что они вспомнят, откуда у них эта информация».

Другим достойным джентльменом удачи был капитан Эдвард Лоу, который учился мастерству изготовления парусов в старом добром Бостоне, а пиратству — в Гондурасе. Никто в своей профессии не стоял выше, чем он, и никто не поднимался на более головокружительные высоты кровожадного и беспринципного зла. Странно, что об этом могущественном человеке написано и спето так мало, ибо он был достоин истории и песни не меньше, чем Черная Борода.

Именно под командованием капитана-янки он совершил свой первый круиз в Гондурас за грузом бревен, который в те времена был ничем иным, как украденным у испанского народа. Однажды, находясь недалеко от берега, в Гондурасском заливе, Мастер Лоу и команда вельбота гребут от пляжа, где они все утро рубили дрова.

— Ну и что тебе нужно? — сказал капитан, потому что они возвращались ни с чем, кроме самих себя в лодке.

— Мы закончили наш ужин, — заявил Лоу, как представитель партии работников.

— Вы останетесь без ужина, — говорит капитан, — пока не доставите еще один груз.

— Ужин или не ужин, мы заплатим за это, — ответил Лоу, после чего он поднял мушкет, прищурился вдоль ствола и нажал на курок.

К счастью, ружьё дало осечку, и капитан янки был избавлен от необходимости красть чужие бревна еще на некоторое время.

Тем не менее, Нед Лоу не мог там задержаться надолго, поэтому он и его товарищи отправились на вельботе, захватили в море бриг и стали пиратами.

Вскоре он познакомился с печально известным капитаном Лоутером, парнем, охотником за собственной почкой, который внес последние штрихи в его образование и научил Неда Лоу тому злу, которого тот сам еще не знал.

И так он стал главарём пиратов и знаменитым мастером своего дела, и с тех пор навсегда испытывал закоренелую ненависть ко всем янки из-за потерянного в тот вечер ужина, и никогда не упускал случая поразить любого из тех, кого удача подставляла в пределах его досягаемости. Однажды у берегов Южной Каролины он столкнулся с кораблем — «Амстердамским торговцем», под предводительством капитана Уильямсона, коммандером-янки и шкипером-янки. Он отрезал капитану нос и уши, а затем весело уплыл, чувствуя себя лучше из-за того, что испортил физиономию янки.

Отважный капитан Лоу неоднократно посещал Нью-Йорк и Новую Англию, и каждый из этих визитов у них были веские причины запомнить, потому что он сделал их весьма умными для этого.

В 1722 году тринадцать судов стояли на якоре перед добрым городом Марблхед. В гавань вошёл странный корабль.

— Кто бы это мог быть? — судачили горожане, потому что появление нового судна в те дни было немалым делом.

Вопрос кто были эти незнакомцы, долго вызывал сомнения, Пока на судне не поднялся черный флаг, а череп и скрещенные кости вышли на первый план.

— Это чертовски низко, — решили все до единого; и сразу же все затрепетали и переполошились, как в утином пруду, когда ястреб бросается и нападает посреди мирно плавающую живность.

Для нашего капитана это было славное событие, потому что здесь собралось тринадцать судов янки в одно и то же время. Итак, он взял то, что хотел, а затем уплыл, и прошло много дней, прежде чем Марблхед забыл об этом визите.

Через некоторое время после этого он и его супруга столкнулись с английским военным шлюпом «Грейхаунд», в результате чего с ними так грубо обошлись, что Лоу был рад ускользнуть, оставив свою супругу и ее команду позади, в качестве подачки силам закона и порядка. И им повезло, если их не ждала худшая участь, чем ходить по ужасной доске с повязкой на ослепленных глазах и веревкой на локтях. Итак, его «консорт» был взят, команду осудили и повесили закованных в цепи, а Лоу отчалил в такой ярости, в какую только может впасть пират.

Конец этого достойного человека теряется в тумане прошлого: некоторые говорят, что он умер от желтой лихорадки в Новом Орлеане; жаль, что это не произошло на конце пеньковой веревки.

Здесь же, как и подобает нашим строго американским пиратам, должен стоять и майор Стед Боннет вместе с остальными. Но на самом деле он был всего лишь бедняком наполовину в своем роде, и даже после того, как он честно взялся за дело, на которое решился, его время от времени охватывали угрызения совести, и он давал клятвенные обещания отказаться от своих дурных поступков.

Тем не менее, он довольно спокойно продвигался по своему пиратскому пути, пока в Чарльстонской гавани не столкнулся с доблестным полковником Реттом, после чего его удача и храбрость внезапно исчезли вместе с облаком порохового дыма и хорошим грохочущим бортовым залпом. «Весёлый Роджер» упал с его мачты вместе с черепом и скрещенными костями, и полковник Ретт прославился тем, что привез домой столько негодяев и головорезов, сколько город никогда ещё не видел.

После очередных судебных слушаний их вздернули всех подряд — злые яблоки, готовые к запеканию.

«Нед» Ингленд был человеком другой крови — только он щелкал кнутом по спине общества в Ост-Индии и на жарких берегах Индостана.

Имя другого капитана, Хауэла Дэвиса занимает высокое положение среди своих товарищей. Он был Одиссеем пиратов, возлюбленным не только Меркурия, но и Минервы.

Именно он обманул капитана французского корабля, вдвое большего по размеру и силе, чем его собственный, и честно обманул его, заставив сдать свое судно без единого выстрела, даже пистолетного и даже без единого удара сабли; он смело на всех парусах вошел в порт Гамбия, на побережье Гвинеи и под пушками форта объявил себя торговцем, промышляющим торговлей рабами.

Обман продолжался до тех пор, пока плоды озорства не созрели для сбора; затем, когда губернатор и охранники замка были усыплены полной безопасностью, и когда банда Дэвиса была разбросана повсюду, где каждый мог принести наибольшую пользу, это был пистолет, сабля и смерть если бы кто хоть пальцем пошевелил. Они привязали солдат спиной к спине, а губернатора к его собственному креслу, а затем стали рыться каждый там, где им заблагорассудится. После этого они уплыли, и хотя они не заработали того состояния, на которое надеялись, все пираты поделили между собой кругленькую сумму.

Их мужество росло с успехом, они решили предпринять попытку на острове Дель-Принсипи — процветающем португальском поселении на побережье. План захвата места был продуман и мог бы увенчаться успехом, если бы португальский негр из пиратской команды не стал предателем и не принес новость о будущем набеге на берег губернатору форта. Соответственно, на следующий день, когда капитан Дэвис сошел на берег, он обнаружил там хорошую сильную охрану, выстроенную как бы в честь его прибытия. Но после того, как он и те, кто были с ним, отошли довольно далеко от своей лодки и далеко от берега, внезапно раздался грохот выстрелов, облако дыма и один или два глухих стона. Только один человек выбежал из-под едкого порохового облака, прыгнул в лодку и уплыл; и когда оно совершенно рассеялось, на берегу лежали капитан Дэвис и его товарищи, все кучей, как ворох старой одежды.

Капитан. Бартоломью Робертс был особым и особенным учеником Дэвиса, и когда этот достойный джентльмен встретил свою смерть так внезапно и так неожиданно описанным выше печальным образом, он был единогласно избран капитаном пиратского флота, и доказал, что был достойным учеником великого учителя. Многие бедные трепещущие торговые утки, на которых налетел и поразил этот морской ястреб, были чисто и ловко ощипаны, прежде чем его свирепые когти ослабили свою хватку.

«Он представлял собой галантную фигуру, — говорит старый рассказчик, — одетый в богатый малиновый жилет и бриджи, в шляпе с красным пером, с золотой цепью на шее с висящим на ней бриллиантовым крестом, со шпагой в руке и двумя парами пистолетов, висящих на конце шелковой перевязи, перекинутой через его плечи в соответствии с тогдашней пиратской модой». В таком виде он появился в последнем сражении, в котором участвовал — против «Ласточки» — королевского военного шлюпа. Доблестный бой они устроили, эти пираты-бульдоги, ибо, оказавшись в ловушке между военным кораблем и берегом, они решили напасть на королевское судно, дать по нему сокрушительный бортовой залп, а затем попытаться уйти, полагаясь на удачу в действиях и в надежде, что враг может быть всерьёз искалечен их огнем.

Но сам же капитан Робертс первым и пал под ответным огнем «Ласточки»; картечь попала ему в шею, и он упал вперед поперек орудия, рядом с которым он стоял в то время. Некий парень по имени Стивенсон, который был у руля, увидел, как он рухнул, и подумал, что он ранен. При поднятии руки тело перекатилось по палубе, и человек увидел, что капитан мертв. «После чего, — говорится в „старой истории“, он [Стивенсон] залился слезами и пожелал, чтобы следующий выстрел был его порцией смерти». А после гибели их капитана пиратская команда не захотела больше сражаться; «Черный Роджер» был спущен, и все до единого сдались правосудию и виселице.

Таков краткий и лаконичный рассказ о самых известных из этих пиратов. Но это лишь немногие из длинного списка известных людей, таких как капитан Мартель, капитан Чарльз Вейн (который возглавлял судно доблестного полковника Ретта из Южной Каролины, что затеял такую безумную погоню за гусями среди вялых ручьев и заливов вдоль побережья), капитан Джон Рэкэм, и капитан Энстис, и капитан Уорли, и Эванс, и Филипс, и другие — дюжина или более диких парней, одно имя которых заставляло капитанов кораблей дрожать в их собственных шкурах в те старые добрые времена.

Вот, такова эта чёртова чёрная глава истории прошлого — злая глава, наполненная жестокостью и страданиями, запятнанная кровью и дымом. Тем не менее, эта глава уже написана, и её нужно прочитать. Тот, кто выбирает, может прочитать между линиями истории эту великую истину: зло само по себе является инструментом для формирования добра. Поэтому историю зла, а также историю добра следует прочитать, обдумать и переварить.

Глава II. Призрак капитана Брэнда

Не так-то просто сказать, почему доброе имя человека может быть дискредитировано из-за того, что его дед, возможно, что-то такое сделал неправильно, но мир, который никогда не бывает чрезмерным в отношении того, на кого возлагать чью-то вину, часто рад заставить невинных страдать вместо виноватых.

Барнаби Тру был хорошим, честным, послушным парнем, каким и должны быть мальчики, но все же ему никогда не позволяли полностью забыть, что его дедом был тот самый знаменитый пират, капитан Уильям Брэнд, который после стольких чудесных приключений (если можно верить рассказам и балладам-кэтчпенни, написанным о нем) был убит на Ямайке капитаном Джоном Мэйлоу, командиром своего собственного судна-консорта, галеры «Приключение».

Никто никогда не отрицал, что до того, как капитан Брэнд был назначен воевать против пиратов Южного моря, его всегда уважали как честного, уважаемого морского капитана, насколько это возможно. Когда он отправился в это приключение, у него был корабль «Роял Соверен», оборудованный одними из самых приличных торговцев Нью-Йорка. Сам губернатор подписался на это приключение и сам подписал поручение капитану Брэнду. Итак, если этот несчастный человек сбился с пути праведного, у него, должно быть, было большое искушение сделать это, многие другие вели себя не лучше, когда им представлялась такая возможность в тех далеких морях, где очень легко можно было совершить так много богатых покупок, и никто бы про это не узнал.

Конечно, эти истории и баллады сделали нашего капитана самым злым и нечестивым негодяем в глазах публики; и если бы он и в самом деле был таковым, Бог знает почему, то он страдал и заплатил за это, потому что в конечном итоге он сложил свои кости на Ямайке и никогда больше не видел ни свой дом, ни свою жену и дочь после того, как уплыл на «Ройял Соверен» в том долгом злополучном путешествии, оставив их в Нью-Йорке на попечение незнакомцев.

В то время, когда он встретил свою судьбу в гавани Порт-Ройял, он получил под свое командование два судна — «Ройял Соверен», который был лодкой, оборудованной для него в Нью-Йорке, и галеру «Приключение», которой, как говорили, он обзавёлся где-то в Южных морях. С этой-то флотилией он простоял в водах Ямайки более месяца после своего возвращения с берегов Африки, ожидая новостей из дома, которые, когда они пришли, были самыми черными; поскольку колониальные власти в то время были очень возбуждены против него, желая схватить его и повесить для примера другим пиратам, и чтобы женщинам было неповадно иметь дело с таким парнем. Так что, может быть, нашему капитану показалось, что лучше спрятать свое нечестно добытое сокровище там, в тех далеких краях, а потом, когда он доберется до Нью-Йорка, попытаться выторговать за него свою жизнь чем плыть прямо в Америку с тем, что он заработал своим пиратством, и рисковать потерять и жизнь, и деньги.

Как бы то ни было, история заключалась в том, что капитан Брэнд и его канонир, а также капитан Мэйлоу с галеры «Приключение» и парусный мастер с той же самой галеры сошли на берег вместе с сундуком с деньгами (никто из них не захотел доверить другим такое приятное дело) и закопали сокровище где-то на пляже Порт-Ройял-Харбор. Затем история гласит, что они поссорились из-за будущего раздела денег, и что в довершение всего капитан Мэйлоу выстрелил капитану Брэнду в голову, в то время как парусный мастер «Приключения» соответствующим образом обслужил его канонира. И что затем убийцы ушли, оставив двоих пиратов распростертыми в собственной крови на песке под палящим солнцем, и никто так и не узнал, где были спрятаны деньги, кроме них двоих, которые так удружили своим бывшим товарищам.

Очень жаль, если у кого-то есть дедушка, который закончил свои дни таким образом, но сам-то Барнаби Тру в этом не был виноват, и он ничего не мог поделать, чтобы предотвратить это, учитывая, что он даже не родился на свет в то время, когда его дедушка превратился в пирата, и что ему был всего один год, когда тот встретил свой трагический конец. Тем не менее мальчишки, с которыми он ходил в школу, никогда не уставали называть его «Пиратом» и иногда пели для него знаменитую песенку-кэтчпенни, начинавшуюся так:

О, меня звали кэптен Брэнд,

Плавал я по всем морям.

Я грешил и тут и там,

Божью заповедь нарушал…

Это было мерзко и бесчестно — так издеваться над внуком такого несчастного человека, и часто маленький Барнаби Тру сжимал кулаки и лез драться со своими мучителями, несмотря ни на что, а иногда и возвращался домой с разбитым носом, так что его бедная мать плакала над ним и горевала о своей участи.

Не то чтобы все его дни были полны насмешек и мучений, потому что, если его товарищи действительно так с ним обращались, почему же тогда были другие времена, когда он и они были такими большими друзьями, какими только могли быть, и вместе ходили купаться туда, где был небольшой песчаный берег вдоль Ист-Ривер над Форт-Джорджем, и это самым дружеским образом. Или, может быть, на следующий же день после того, как он так подрался со своими товарищами, он отправился бы бродить с ними по Бауэри-роуд, возможно, чтобы помочь им украсть вишни у какого-нибудь старого голландского фермера, забыв в таком приключении, каким вором был его собственный дед.

Так вот, когда Барнаби Тру было от шестнадцати до семнадцати лет, его взяли на работу в контору мистера Роджера Хартрайта, известного вест-индского купца и собственного отчима Барнаби.

Именно доброта этого хорошего человека не только нашла Барнаби место в конторе, но и продвинула его так быстро, что когда нашему герою исполнился двадцать один год, он уже совершил четыре рейса в Вест-Индию в качестве суперкарго на корабле мистера Хартрайта «Красавица Хелен», и вскоре после этого взялся за пятый. Он действовал совсем не в таком подчиненном положении, как простой суперкарго, а скорее, как доверенный агент мистера Хартрайта, который, не имея собственных детей, очень ревновал к продвижению нашего героя на ответственную должность в конторе, как если бы тот действительно был его родным сыном, так что даже капитан корабля едва ли уделял кому-либо больше внимания на борту, чем он, каким бы молодым он ни был.

Что касается других агентов и корреспондентов мистера Хартрайта в этих краях, они также, зная, как близко к сердцу этот добрый человек принял интересы юноши, были очень вежливы и любезны с мастером Барнаби — особенно, следует упомянуть, мистера Амброуза Гринфилда из Кингстона, Ямайка, который во время его визитов делал все, что мог, чтобы сделать пребывание Барнаби в этом городе максимально приятным для него.

Вот и вся предыстория нашего героя до начала этой истории, без которой вы вряд ли сможете понять смысл тех самых необычных приключений, которые выпали на его долю вскоре после того, как он достиг совершеннолетия, и логику их последствий после того, как они произошли.

Ибо именно во время его пятого путешествия в Вест-Индию произошло первое из тех необычайных приключений, о которых я сейчас расскажу.

В то время он провел в Кингстоне большую часть четырех недель, остановившись в доме очень порядочной, респектабельной вдовы по имени миссис Энн Боллз, и она вместе с тремя приятными и красивыми дочерьми содержала очень чистый и хорошо обслуживаемый пансион на окраине города.

Однажды утром, когда наш герой сидел, потягивая кофе, одетый только в свободные хлопчатобумажные панталоны, рубашку и куртку, а на ногах у него были тапочки, как принято в этой стране, где каждый старается сохранять спокойствие, насколько это возможно, — пока он сидел, потягивая кофе, мисс Элиза, младшая из трех дочерей, пришла и передала ему записку, которую, по ее словам, некий незнакомец только что передал в дверь, и снова ушла, не дожидаясь ответа. Вы можете судить об удивлении Барнаби, когда он открыл записку и прочитал следующее:

«Мистер Барнаби!

Сэр, хотя вы меня не знаете, я знаю вас, и я говорю вам вот что: если вы будете в питейном заведении Пратта на Харбор-стрит в следующую пятницу в восемь часов вечера и встретите там человека, который скажет вам: «Роял соверен здесь», то вы узнаете кое-что весьма самое полезное для вас, возможно, самое полезное из того, что когда-либо случалось с вами. Сэр, сохраните эту записку и покажите ее тому, кто обратится к вам с этими словами, чтобы подтвердить, что вы тот, кого он ищет».

Такова была формулировка записки, которая была без адреса и без какой-либо подписи.

Первой эмоцией, которая взволновала Барнаби, было крайнее и глубокое изумление. Затем ему пришла в голову мысль, что какой-то остроумный парень, каких он знавал немало в этом городе — и это были дикие, разнуданные шутники, — пытается сыграть с ним какую-то остроумную шутку. Но всё, что мисс Элиза смогла сказать ему, когда он спросил ее о посыльном, это то, что подателем записки был высокий, полный мужчина с красным шейным платком на шее и медными пряжками на ботинках, и что он был похож на моряка, с огромной длинной косой, свисающей вниз по его спине. Но, Господи! какое описание можно было найти в оживленном портовом городе, полном десятков людей, соответствующих такому описаниюю? Соответственно, наш герой убрал записку в свой бумажник, решив в тот вечер показать ее своему хорошему другу мистеру Гринфилду и спросить его совета по этому поводу. Итак, он показал её, и мнение этого джентльмена совпало с его мнением — что какой-то остряк намеревался разыграть над ним мистификацию, и что весь вопрос с письмом был ни чем иным, как пустопорожним флёром.

Тем не менее, хотя Барнаби таким образом утвердился в своем мнении относительно характера полученного им письма, он все же решил для себя, что доведет дело до конца и будет в заведении у Пратта, как того требовала записка, в указанный день и в указанное в ней время.

Кабачек Праттса в то время был очень хорошим и даже известным в своем роде заведением, с хорошим табаком и лучшим ромом, который я когда-либо пробовал, а за ним был сад, который спускался к гавани и был густо засажен пальмами и папоротниками, сгруппированными в группы с цветами и растениями. Здесь имелось несколько маленьких столиков, некоторые в маленьких гротах, как наш Воксхолл в Нью-Йорке, с красными, синими и белыми бумажными фонариками, развешанными среди листвы, куда джентльмены и леди иногда ходили по вечерам, чтобы посидеть и выпить сок лайма с сахаром и водой (а иногда и попробовать чего-нибудь покрепче), и смотреть на корабли, стоящие в ночной прохладе бухты.

Соответственно, туда и отправился наш герой, немного раньше времени, назначенного в записке, и, пройдя прямо через зал и сад за его пределами, выбрал столик в нижнем конце сада, недалеко от кромки воды, где его не было бы так легко увидеть любому, кто придет в это место. Затем, заказав немного рома с водой и трубку табака, он приготовился наблюдать за появлением тех остроумных парней, которые, как он подозревал, вскоре заявятся туда, чтобы увидеть конец их шутки и насладиться его замешательством.

Место было довольно приятным, потому что сильный и свежий ветер с суши заставлял листья пальмы над его головой непрерывно трепетать и стучать на фоне неба, где, поскольку луна была почти полной, они время от времени сверкали, как стальные лезвия. Волны также плескались о маленькую пристань у подножия сада, звучали очень прохладно ночью и искрились по всей гавани, где луна отражалась от кромки воды. Великое множество судов стояло на якоре на своих рейдах, а над ними в лунном свете вырисовывалась огромная, темная фигура военного корабля.

Там наш герой просидел добрые полчаса, покуривая трубку с табаком и потягивая грог, и не увидел ни единой вещи, которая могла бы иметь отношение к полученной им записке.

Однако прошло не более получаса после времени, указанного в записке, когда из ночи внезапно появилась гребная лодка и причалила к месту высадки у подножия вышеупомянутого сада, и трое или четверо мужчин сошли на берег в темноте. Не говоря ни слова между собой, они выбрали ближайший столик и, сев, заказали ром с водой и начали молча пить свой грог. Возможно, они просидели так около пяти минут, когда мало-помалу Барнаби Тру осознал, что они наблюдают за ним с большим любопытством; и затем почти сразу же один из них, который явно был лидером группы, окликнул его:

— Как вам тут, приятель?! Не хотите ли подойти и выпить с нами глоток рома?

— Ну, нет, — отвечал Барнаби вполне вежливо. — Я уже достаточно выпил, и еще больше только разогрело бы мою кровь.

— И все же, — сказал незнакомец, — я думаю, вам не худо было бы подойти и выпить с нами; ибо, если я не ошибаюсь, вы — мистер Барнаби Тру, и я пришел сюда, чтобы сказать вам, что Роял Соверен уже здесь.

Теперь я могу честно сказать, что Барнаби Тру никогда в жизни не был так ошеломлен, как услышав эти слова, произнесенные столь неожиданным образом. Он надеялся услышать их при таких разных обстоятельствах, но теперь, когда его уши услышали их, обращенные к нему, и так серьезно, от совершенно незнакомого человека, который вместе с другими таким таинственным образом вышел на берег из темноты, он едва мог поверить, что его уши правильно расслышали. Его сердце внезапно забилось с огромной скоростью, и если бы он был старше и мудрее, я уверен, он отказался бы от этого приключения, вместо того, чтобы бросаться вслепую, как он это сделал, в то, чего он не мог видеть ни начала, ни конца. Но ему едва исполнилось двадцать один год, и он обладал склонностью к приключениям, которая привела бы его практически во все, что имело привкус неуверенности или опасности, он ухитрился сказать довольно непринужденным тоном (хотя Бог знает, как это было сделано по случаю):

— Что ж, тогда, если это так, и если «Ройял Соверен» действительно пришел, что ж, я присоединюсь к вам, если вы так любезны, что пригласили меня. — С этими словами он перешел к другому столу, неся с собой трубку, сел и начал курить, со всей непринужденностью, которую он мог предположить по этому случаю.

— Ну, мистер Барнаби Тру, — сказал человек, который до этого обращался к нему, и как только Барнаби устроился, заговорил тихим голосом, чтобы не было опасности, что кто-то другой услышит его слова: «Ну, мистер Барнаби Тру, потому что я буду называть вас по имени, чтобы показать вам, что, хотя я знаю вас, вы не знаете меня — я рад видеть, что у вас достаточно мужества, чтобы ввязаться в это дело, хотя вы и не можете знать его сути. Ибо это показывает мне, что вы человек отважный и заслуживаете удачи, которая выпадет на вашу долю сегодня вечером. Тем не менее, прежде всего, мне предлагается сказать, что вы должны показать мне листок бумаги, который у вас есть, прежде чем мы пойдем дальше.

— Очень хорошо, — сказал Барнаби, — он у меня здесь, в целости и сохранности, и вы его увидите. — После этого он без лишних слов достал бумажник, открыл его и протянул своему собеседнику таинственную записку, которую получил за день или два до этого. После чего другой, придвинув к нему свечу, зажженную там для удобства тех, кто будет курить табак, немедленно начал ее читать.

Это дало Барнаби Тру пару секунд, чтобы разглядеть его. Это был высокий, полный мужчина с красным носовым платком, повязанным вокруг шеи, и с медными пряжками на ботинках, так что Барнаби Тру не мог не задаться вопросом, не тот ли это самый человек, который передал записку мисс Элизе Боллз у дверей её дома.

— Все в порядке и прямо так, как и должно быть, — сказал другой, после того как он пробежал глазами записку. — А теперь, когда газета прочитана, — буркнул он, подстраивая действия под свои слова, — я просто сожгу ее, ради безопасности.

Так он и сделал, скрутив письмо и поднеся его к пламени свечи.

— А теперь, — сказал он, продолжая свое выступление, — я скажу вам, для чего я здесь. Меня послали спросить тебя, достаточно ли ты взрослый мужчина, чтобы взять свою жизнь в собственные руки и отправиться со мной на той лодке вниз? Скажи «Да», и мы отправимся в путь, не теряя времени, потому что дьявол высадился здесь, на Ямайке, — хотя ты и не знаешь, что это значит, — и если он опередит нас, что ж, тогда мы можем свистнуть, чтобы получить то, что нам нужно. Скажи «Нет», и я снова уйду, и я обещаю тебе, что у тебя больше никогда не будет проблем такого рода. Так что теперь говорите прямо, молодой джентльмен, и скажите нам, что у вас на уме в этом бизнесе, и хотите ли вы приключений дальше или нет.

Если наш герой и колебался, то недолго. Я не могу сказать, что его мужество не дрогнуло ни на мгновение; но если и дрогнуло, то, повторяю, ненадолго, и когда он заговорил, голос его звучал настолько твердо, насколько это было возможно.

— Я уверен, что во мне достаточно мужества, чтобы пойти с вами, — сказал он. — И если вы хотите мне зла, я смогу позаботиться о себе; а если не смогу я, что ж, имеется нечто, что может позаботиться обо мне», — и с этими словами он поднял полу своего камзола и показал рукоятку пистолета, который он захватил с собой, выходя из своего дома в тот вечер.

На это другой разразился смехом.

— Пойдем, — сказал он, — у тебя действительно хороший характер, и мне нравится твой дух. Тем не менее, никто во всем мире не желает тебе меньше зла, чем я, и поэтому, если тебе и придется использовать этого зазывалу, это будет не на нас, твоих друзьях, а только на том, кто злее самого дьявола. Так что пойдём, и позволь нам сопроводить тебя.

После этого он и другие, которые за все это время не произнесли ни единого слова, встали из-за стола, и Барнаби, заплатив по счету, все вместе спустились к лодке, которая все еще стояла на пристани в глубине сада. Подойдя таким образом к ней, наш герой увидел, что это была большой ялик-или шлюпка, в которой гребцами были полдюжины чернокожих, а на корме было два фонаря и три или четыре железных лопаты.

Человек, который все это время вел беседу с Барнаби Тру и который, как уже было сказано, был явно капитаном группы, немедленно спустился в лодку; наш герой спрыгнул следом, и остальные последовали за ним; и в тот же миг, как они сели, лодка была оттолкнута от берега и чернокожие начали выводить её прямо в гавань, и так в скором времени оказались на некотором расстоянии под кормой военного корабля.

После того, как они таким образом покинули берег, не было произнесено ни слова, и в настоящее время все они, возможно, казались призраками из-за тишины этой вечеринки. Барнаби Тру был слишком занят своими мыслями, чтобы что-то говорить — и к тому времени он уже смог достаточно серьезно задуматься над своим приключением; ему на ум уже стали приходить воспоминания о разных достойных людях, на которых так же вот охотились разные банды, чтобы похитить человека, о котором никогда больше ничего не слышали. Что касается остальных, они, похоже, не хотели ничего говорить теперь, когда он честно согласился принять участие в их предприятии.

И так команда провела в полной тишине большую часть часа, руководитель экспедиции направлял лодку прямо через гавань, как будто к устью реки Рио-Кобра. Действительно, это была их цель, как Барнаби смог через некоторое время увидеть, низкая точка суши с большим длинным рядом кокосовых пальм на ней (внешний вид которых он довольно хорошо знал), которые мало-помалу начали вырисовываться из молочного полумрака лунного света. Когда они приблизились к реке, то обнаружили, что отлив был сильным, так что на некотором расстоянии от потока волны бурлили и плескались рядом с лодкой, когда команда чернокожих стала энергично загребать против течения. Таким образом, они подошли к тому, что было либо точкой суши, либо островком, покрытым густой порослью мангровых деревьев. Но по-прежнему никто не произнес ни единого слова о своем предназначении или о том, что это за дело, которым они занимаются.

Теперь, когда они были близко к берегу, ночь была громкой от шума бегущей воды, а воздух был тяжелым от запаха грязи и болота, и над всей белизной лунного света, с несколькими звездами, выглядывающими здесь и там в небе; и всё казалось настолько странным, тихим и таинственным, что Барнаби не мог избавиться от ощущения, что всё это какой-то сон.