Бесплатный фрагмент - «Хроники мёртвых городов — 3»

Авторы: Ирина Забелышенская, Андрей Шиканян, Тим Волков, Александр Васин, Марк Волков, Денис Моргунов, Саша Веселов, Григорий Родственников, Николай Кадыков, Татьяна Осипова, Михаил Шубин, Алексей Коновалов, Сима Эннаги, Михаил Дорофеев, Юрий Кортиков, Виктория Радионова, Дмитрий Королевский, Седьмой Ноль, Ланида Соколова, Сергей Кулагин.

От вдохновителя проекта
«ХРОНИКИ МЁРТВЫХ ГОРОДОВ»

С конкурсом «Хроники мёртвых городов» меня связывает давняя любовь, можно сказать, с первого взгляда.

В «ХМГ-1» я участвовала как автор и даже попала в сборник. В «ХМГ-2» напросилась в жюри. Но, просто сидеть и ждать от админа на оценку конкурсные работы — скучно. И я предложила свою помощь в сопровождении мероприятия. Получив добро, первое, что сделала — коллажи для каждого тура, т.к. основное условие «ХМГ» — рассказ по картинке. Мне хотелось, чтобы они были похожи на обложки журналов фантастики, узнаваемы, но непонятны, чтобы авторам пришлось поломать голову. И да, это сработало, ни одного похожего рассказа, все разноплановые! Увлёкшись, «рисовала» анонсы и рекламные мемы. И сама не заметила, как создала логотип группы «Леди, Заяц & К».

В «ХМГ-3» меня занесло уже по инерции. Казалось, что иначе и быть не может. Хотя от админов пришло официальное предложение подготовить арты для трёх этапов литературного соревнования. Иллюстрации получились более продуманные, менее хулиганские, с отсылками на любимые сообщества, произведения и людей. И каждый раз, когда открывала файл с рассказом, я испытывала гамму чувств, т.к. там, среди моря буковок зарождались миры по моим артам. Картинки оживали, персонажи двигались и говорили. Я плакала вместе с ними и смеялась, переживала и боялась, бежала от чудовищ, переплывала океаны, любовалась закатами, ощущая волшебное чувство удивления и восторга от прикосновения к магии творцов иных мирозданий, многомерных, полных цвета, звуков, запахов.

Наверное, я счастливый человек, что имею таких талантливых современников, могу общаться, спорить, обсуждать.

Присоединяйтесь! Пишите, читайте, рисуйте. Поверьте, всё это очень важно и нужно, ибо делает нашу реальность нескучной.

С уважением,

Нитка Ос.

От составителя сборника

В сборник вошли рассказы-призёры конкурса «ХРОНИКИ МЁРТВЫХ ГОРОДОВ — 3» — организатор сообщество ВКонтакте «Леди, Заяц & К».

Конкурс проводился в четыре этапа. Для каждого этапа предлагались иллюстрации, содержание которых необходимо было использовать при написании произведения

Оценивали конкурс жюри в составе: Виктория Радионова, Сергей Алексеев, Юрий Новиков, Дима Изъюров и Игорь Колесников (Водопад). Спасибо им за оценки и комментарии. Техническая поддержка конкурса: Дмитрий Зайцев и Денис Моргунов. В сборнике публикуются стихотворения Татьяны Осиповой.

Стараниями художника — Сергея Садова у сборника «ХРОНИКИ МЁРТВЫХ ГОРОДОВ — 3» появилась обложка.

Озвучивала рассказы победителей группа ВКонтакте ИО — рассказы. Голос: Роман Шкрибляк.

Рассказы цикла «Мёртвый мир», написанные Сашей Веселовым и Григорием Родственниковым в жанре постапокалипсис, завершают сборник.

Сергей Кулагин,

май 2022 года

Ирина Забелышенская «ОБЕЩАНИЕ»

Intro

Травы густые по ветру стелются, мягким ложем землю устилая. Папоротник лесной листья раскинул, по опушке разбежался. Под сень деревьев в сырость заползая, в хвою да листья палые зарываясь, зарослями непроходимыми разросся. Зацветёт ли папоротник, принесёт ли счастье мистический цветок?

Знойный день сумерки сменили, костёр запылал ярко. Будто одни они в целом мире, и нет никого, кто ночную тишь нарушит — ни человека, ни зверя. Лишь деревья стеной выдвинулись да кустарник колючками ощетинился. Лес вековой на страже. Последний бастион, других уж нет на Земле. Всюду теперь камень да металл, ржавчина да отрава. Только здесь мира прежнего островок, бережно от жадных глаз храним, то ли чудом, то ли словами тайными заворожён, скрыт умело.

— Обещаешь? — глаза васильковые в душу глядят, руки тонкие шею обвили, губы ароматом малины дразнят.

— Обещаю! — с готовностью головой кивает, с трудом выдерживая взгляд. Утонуть бы в нём, погрузиться без остатка, обо всём позабыть.

— Помни — деве леса слово дал! — то ли отсвет молнии над озером, то ли сталь клинка в очах промелькнула.

— Может передумаешь? Полетели со мной, прошу!

— Не могу, сам знаешь. Корни мои здесь, не отпустит лес.

— Тогда я останусь.

— Ты должен, сам знаешь. А я знаю, что вернёшься, обещал же! Я буду ждать.

Глаза широко распахнуты, глубоки, как сама ночь. Последняя ночь, такая короткая, жаркая. Два стебля перевитых, вскинуты руки. Два сердца бьются как одно, объятия не разомкнуть. Поцелуй долгий, как вечность, пряный, как дикие травы. Пламя костра гаснет, но пламя любви не погасить. Рассвет близится, алым шлейфом небо красит. О грядущем думать не хочется, хоть на миг продлить бы настоящее. Но вышло время для прощания, сказаны все слова. Ещё немного — и вихрь унесёт его в небо, оставив на земле её, единственную.

Fabula

Звездолёт «Fern» класса LZK отключил гипердвигатель, преодолев с его помощью расстояние быстрее света в вакууме. Система трёх планет, вращающихся вокруг светила, была конечной целью экспедиции. Первые две планеты интереса не представляли, разве что как источники сырья. Разумной жизни там не было, как и пригодной атмосферы, поэтому «Fern» вышел на орбиту третьей планеты. Земле позарез нужны были новые территории — свои-то уже были почти полностью изгажены и отравлены. Пока не наступили окончательные кранты, весь космос в досягаемых технологиями расстояниях прощупывался на наличие потенциально жизнепригодных планет. Наличие воды на них обозначалось литерой Х, сходность геохимии с земной классифицировали как Multi factor, а территориальное соответствие кодировалось символом Ground. Обнаруженная планета XMG-3, названная без особого заморачивания аббревиатурой показателей и в порядке удаления от местного солнца, как раз таковой и являлась — жизнепригодной копией Земли.

— Капитан, у меня дежавю, или эволюция на XMG-3 пошла тем же путём, что на Земле? — Патрик Грин, руководитель проекта георазведки, всматривался в очертания планеты на главном экране звездолёта.

— Мы же искали копию, разве нет? — усмехнулся капитан, Сержиту Фигейра.

Патрик неотрывно смотрел на планетарный ландшафт:

— Очертания материков уж больно схожи, и я бы поклялся, что вон там — итальянский сапожок, а там — Джомолунгма.

— Горы и есть горы, а воображение может вызвать знакомую иллюзию, — возразил капитан.

— Всё так, но эта сине-зелёная гамма обескураживает. Атмосфера, океаны… Нет, надежда обнаружить планету, подходящую для терраформирования была, однако такое «попадание в яблочко» настораживает.

Капитан похлопал Патрика по плечу:

— Не драматизируй, скоро всё увидим поближе. Готовься к высадке!

Звездолёт сел на каменистом плато, подняв облако рыжей пыли. Команда Патрика была готова к выходу на поверхность планеты, отработав всё до мелочей, вплоть до встречи с воинствующими дикарями или агрессивными хищниками. Однако местность у звездолёта ничем не отличалась от обычной возвышенной равнины, а фауна, как и наличие разумной жизни, не спешили демонстрировать своё присутствие.

От результатов георазведки зависела судьба землян, как бы пафосно это ни звучало. Осмотреться, составить карту территории, провести анализ состава воды, воздуха, грунта, найти пригодные к использованию ископаемые — рутина, занявшая первые часы знакомства с планетой.

Вскоре Патрик отрапортовал капитану:

— Состав воды ничем не отличается от земного. Воздух идентичен, да и другие данные внушают оптимизм. Планета пригодна к жизни. Необходимости в скафандрах нет, питьевая вода прошла тесты. Все показатели сходны с земными, но с незначительными отклонениями.

Сержиту Фигейра удовлетворённо кивнул:

— Прекрасные новости! Без дополнительного обмундирования гораздо легче изучать местность. Берите людей и продолжайте исследования, увеличивая радиус удаления от корабля!

Отряд на двух вездеходах выдвинулся на поиски всего, что могло бы склонить чашу весов колонизации ХМG-3 в ту или иную сторону.

Scherzo

— Впереди город! — Рейв Рубин, космодесантник, вглядывался вдаль.

— Да уж пора бы чему-то появиться, два часа в дороге! — воодушевился Сани Маклейн, водитель вездехода.

Город и впрямь показался, по мере приближения к нему разрастаясь вширь по линии горизонта. Гусеницы вездехода уже приминали растрескавшийся асфальт, въезжая в границы строений.

— Если бы я не знал, что позади миллиарды километров, то голову дал бы на отсечение, что мы никуда и не летели! — Рейв Рубин не отводил взгляда от того, что мелькало на смотровом экране вездехода.

Город, такой, каких полно на Земле, встретил серыми стенами, вздыбленными, бугристыми. Дома на окраине смотрели мутными провалами разбитых стёкол, облупившиеся, перекошенные, будто вздутые изнутри и готовые вот-вот взорваться.

— Датчики не фиксируют присутствие людей или крупных животных, воздух в норме. Пройдёмся, осмотримся? — предложил Патрик.

Сани Маклейн кивнул:

— Едем к площади, там и осмотримся. Не люблю закрытых пространств узких улиц.

Чем дальше продвигались вездеходы в границах города, тем более покосившимися выглядели дома. Облупленная краска сошла пластами, рассыпавшимися грязным песком, обнажая кирпич и бетонные блоки. Вьющиеся растения плотной сетью покрывали дома, прорастая прямо из стен, причудливо извиваясь прочными стеблями, перевиваясь лианами. Яркая зелень плюща неестественно смотрелась на фоне обветшалых стен, прикрывая трещины и ржавчину арматуры. Стебли вгрызались в кирпич и бетон, ломились в битые окна.

Пятачок городской площади открылся за очередным поворотом. Гулкая тишина отозвалась эхом, повторяя звуки торможения гусениц и шипения открывающейся гермодвери. Небольшой отряд ступил на булыжную мостовую, разбитую, с выкорчеванными из кладки камнями. В нос ударил запах сырости и плесени. Под тяжёлыми ботинками десантников что-то хрустело, рассыпаясь в пыль.

— Да это же… — Патрик похолодел, перетирая пальцами горстку того, чем покрыта была мостовая. Подтверждением догадки стал оклик Рейва:

— Что здесь произошло? Мы же по костям ходим!

Десантники замерли, вглядываясь в то, что рассыпалось под ногами. Кости, тонкие, высохшие, они были повсюду. Грязно-серым слоем с налётом плесени покрывали они площадь. Будто уйму народу перемололи здесь в гигантской мясорубке, оставив истлевать и иссыхать. Рейв пнул носком ботинка горстку серых останков:

— А вот и разумная жизнь. Выражение «пораскинуть мозгами» здесь определённо было реализовано.

— Плачевным финалом цивилизации, — добавил Сани. — Ребята, давайте возвращаться! У меня такое ощущение, что за нами наблюдают.

— Кто? Призраки? — хмыкнул Рейв. Десантники рассмеялись, пытаясь скрыть напряжение. Однако никто не порывался отойти от вездеходов, исследуя городские улицы.

Лишь Патрик, повинуясь то ли зову первопроходца, то ли простому любопытству, направился вдоль оплетённых плющом стен. Он даже собрал образцы иссушенных костей и снял налёт плесени для биоанализа. Чувство, что чей-то пристальный взгляд преследует его, появилось какое-то время назад и не отпускало. Патрик оглядывался, но вокруг не было ни души. Лишь расшатанные и перекошенные дома да тихий, почти неслышный шелест лиан, будто переползающих по пятам со стены на стену. Улицы застыли в ожидании, дома тонули в водопаде стеблей и листьев. Светило планеты перевалило зенит, пока вездеходы удалялись от звездолёта, и сумерки сменили дневной свет.

Внезапно Патрик почувствовал едва ощутимую вибрацию. Она набирала силу, по нарастающей сначала легко тормоша плетёную сеть листвы, а затем гулом сотрясла пространство. Стены домов зашатались, просыпая каменное крошево. Кррум! Кирпич пробил мощный удар с внутренней стороны здания. Кррум! Ещё один удар, и в отверстие выстрелило зелёное, извивающееся щупальце. Патрик бросился бежать к вездеходам. Звуки пробитых стен послышались со всех сторон. Будто ломающиеся рёбра, взрывались перегородки и лопались стержни арматуры. Щупальца тянулись из стен, жадно ощупывая те места, где только что находился Патрик. Но он уже нёсся к спасительно открытой гермодвери, не оглядываясь на извивающиеся синдактилии с присосками. Вибрация усилилась, что-то очень большое вот-вот должно было возникнуть из недр мёртвого города.

Поскользнувшись на скрипучей костяной пыли, Патрик не удержался, и рухнул на колени. Молниеносно хлыстнуло по рукаву, рассекая ткань комбинезона. Шею пронзило чуть ощутимым уколом. Патрик вскочил, добегая до вездехода.

— Давай-давай! Скорее! — Рейв уже тянул руку, помогая Патрику запрыгнуть в машину.

Вездеходы мчались на бешеной скорости, ускользая всё дальше от яростно жаждущих добычи щупалец. С облегчением десантники вздохнули лишь после того, как город скрылся в пыльной дали. К звездолёту вернулись встревоженные. Сержиту Фигейра, выслушав рапорт, отдал приказ вернуться на орбиту планеты:

— Мы на такое не подписывались! Это уже не только георазведка и сбор образцов! Долой с этой планеты!

Патрик отделался небольшой царапиной плеча, а на шее никакого следа от укола не обнаружили. В пылу отчаянного бегства потерялись и образцы, собранные им в городе.

С орбиты XMG-3 камеры звездолёта наблюдали за планетой. Увеличенное изображение различных мест показывало практически одно и то же — пустые рушащиеся города, оплетённые вьющимися растениями. Некоторые поселения были полностью скрыты зелёной сетью, маскируя то древнее, парализующее страхом зло, погубившее целую цивилизацию. Капитан объявил миссию оконченной и на звездолёте рассчитывали координаты Земли. Последний виток по орбите — и прощай, ХМG-3!

— Ты точно себя хорошо чувствуешь? — Рейв Рубин обеспокоенно смотрел на Патрика.

— Всё нормально.

— На себя не похож, как из города того вернулся! Бледный, аж зелёный! Сходил бы в медблок, может витамины какие пропишут.

— Обязательно! Витамины — это хорошо! — улыбнулся Патрик. — Не переживай, схожу!

Как только Рейв покинул каюту, Патрик тяжело опёрся о спинку эргономичного кресла. Друг не зря беспокоился. Под кожей растекалось нечто, пульсируя зеленью вен. Патрик заметил эти перемены спустя несколько часов после того, как покинул город. Словно что-то подтачивало его изнутри, сдавливая горло цепкими лапами. Настроение менялось от депрессии и апатии к агрессии, когда просто хотелось с кем-то подраться, без повода и вразумительной причины. Всё время хотелось есть. Патрик мечтал о непрожаренном стейке и сашими.

Stretta

Гипердвигатель замер, звездолёт продолжал полёт в пределах Солнечной системы. Земля уже была совсем близко, вот-вот, и корабль выйдет на орбиту. Шею ломило, кости и мышцы будто выворачивало наизнанку. Руки и ноги ватные, даже кружку не удержать. Хотя зачем — синдактилии гораздо лучше с этим справляются. Привычка пить крепкий кофе по утрам опять вызвала трансформацию. Патрик поискал одежду, но в этом бардаке выцепить что-то так сразу сложно. Не одевать же скафандр, валяющийся на койке! Или это скафандр Рейва? Где же сам Рейв? Где капитан Сержиту Фигейра? Где Сани Маклейн? Где весь экипаж звездолёта? Патрик этого не помнил, как позабыл и то, зачем он здесь, один, летящий навстречу Земле. Он помнил только голод, который никак не мог утолить. И кости, шуршащие, ломкие, устилающие корабль скрипучим ковром.

Outro

Покинутый звездолёт, тела на космодроме, изломанные и разбросанные ненужными игрушками. Смог большого города и вкус горечи во рту. Запах гари вперемешку с затхлостью прибрежной тины. Реальность ворвалась северным ветром, отрезвляя, начинаясь здесь и сейчас. Диск раскалённого солнца катится вниз, к линии горизонта. Вот-вот нырнёт за грань, оставив тьму в отравленном заводскими трубами воздухе. Тьма крадётся по пятам, стучит кровью в висок, заполняет лёгкие, вытесняя воздух.

— Обещаю! — твердит он как мантру, как заклятие. Память своенравна, но в привычном мире она ведёт проторёнными тропками. Через мост к старому городу, по аллее из каменных плит — осталось совсем недолго. Дорога погружается в дымку, расплывается туманом, теряя чёткость. Взгляд помутнел, горло сдавило когтистыми лапами прелюдии обращения. Скорее, по булыжной мостовой, мимо чугунной ограды, к дому, увитому плющом и диким виноградом! Дом то или склеп? Да всё равно, только бы увидеть её, единственную! Старинный фонарь манит призрачным светом, маяком заблудшим душам светит. Крутые ступени к двери деревянной ведут. Она не любит железо, дочь леса.

— Ты! — навстречу радостно было кинулась, но отпрянула. Почувствовала. Не скрыть сущности от той, что в душу глядит. Глаза васильковые, губы малиной манят, но оттого ещё страшнее — вот-вот проснётся монстр, скомкает новую игрушку.

Колышется пламя призрачного фонаря, тускнеет свет. Патрик смотрит в глаза той, которой вернуться обещал. Сдержал обещание, да только что теперь…

— Есть одна ночь, волшебная, силой земли самой наполненная. В эту ночь цветёт папоротник, распускается цветком чудесным невиданным. Сегодня та ночь, продержись, не дай злу верх взять!

Вложила дева леса в ладонь его свою тонкую, белую, повела за собой по ступеням каменным. В лес вековой, к деревьям, что стражами стоят, к поляне заветной, где папоротник разросся. Крепко держит он любимую за руку, словно боится, что растает она, исчезнет.

Папоротник лесной листья раскинул, по опушке разбежался. Под сень деревьев в сырость заполз, в хвою да листья палые зарылся. Но не цветёт ни один, нет на поляне цветка волшебного. То ли ночь не та, то ли нет на Земле больше чудес.

— Уходи! Беги! Он близко, я чувствую!

Покачала головой, обняла нежно, в глаза заглянула, в душу самую взглядом проникая.

Осталось одно желание, перед тем, как в монстра обратиться, щупальца в поисках жертвы раскинуть — поцелуй последний, оставшаяся капля жизни. Прикоснулся губами к волосам, втягивая с жадностью аромат пряных трав. Притянул так, чтобы обжигающее дыхание почувствовать. Тонкие изгибы рук, шея белая, выступающие ключицы. Губы, сладкие, как мёд, пьянящие, как вино. Поцелуй, сметающий остатки разума, разгоняющий кровь. Забытья яд или спасительный эликсир? Сердце совершило бешеный удар, останавливая на миг дыхание, а потом заново запуская кровь, исцеляя вены, даруя новую жизнь.

— Навеки теперь вместе, не покинешь меня больше! — то ли отсвет молнии над озером, то ли сталь клинка в очах.

Папоротник под ногами расступается, листья резные к земле склоняя. Идёт по ковру мягкому дева лесная, к городу взор обратила. Настала пора отраву вывести, землю очистить. Уверенной поступью шествует, силу чувствует. За ней чудище кольцами перекатывается, кустарник гнёт, ветви ломает. Верное, приручённое. Одна ему теперь дорога — за единственной вслед. Надолго ли с ней? Навсегда? Не зацвёл ещё папоротник…

Андрей Шиканян «ВЫЙТИ ЗА ГРАНИЦЫ ЖАО»

Ты-младший мёл двор. Метла оказалась скверная, и часть пыли приходилось прибирать вновь. Ты-младший работал уж час, но пространство вокруг него чище не становилось.

— Ох, — ворчал Ты-младший, продолжая мести, — старый Вэнь стал немощен. Ему уже не достичь совершенства в изготовлении мётел.

Двор был большой. Собственно, он занимал всё пространство между воротами и домом.

— Что ворчишь, Ты-младший? — спросил подошедший к метельщику носильщик Вао.

— Эта метла совсем никуда не годится. Прутья в ней редкие, мусор пропускают, — горестно ответил Ты-младший.

Ты-младший вернулся в Жао седым, умудрённым годами путешественником. В странствиях он сколотил неплохое состояние. Достаточное, чтобы сидеть на помосте рядом с капитаном Симом и ухмыляться ему в унисон, слушая слова «мудрых» мужей.

— Ты-младший, ты брюзжишь как бабка, хоть тебе ещё не исполнилось и двадцати лет. Лучше достигай совершенства в своём ремесле и тогда никакой инструмент, даже самый плохой, не будет тебе помехой.

— А ты, Вао, достиг совершенства в своём ремесле? — прищурившись, спросил Ты-младший.

— Смотри и поймёшь.

Носильщик подошёл к сложенным у стены мешкам. Ловко подцепляя каждый из них ногой, он закидал груз себе на плечи. Собрав, таким образом, немалую ношу, он подмигнул Ты-младшему и удалился восвояси.

— Кстати, ты мог бы сам сделать себе метлу, если тебя не устраивает эта, — сказал Вао напоследок.

— Я метельщик, а не плотник! — устало бросил ему вслед Ты-младший, продолжая мести двор.

Ты-младший думал о том, кем бы другим ему стать. Ибо профессия метельщика не сильно привлекала паренька. Конечно, его отец — Ты-старший и дед — Ты-первый, утверждали, что их ремесло самое нужное. Ведь если не будет их, метельщиков, то весь мир просто зарастёт грязью. В городах не останется ни одной чистой улицы, а люди будут ходить в пыльной одежде. Однако дядя Ты-младшего по матери трудился кожевником, а его брат — булочником. Оба считали свою профессию более важной, чем профессия метельщика. Поэтому Ты-младший решил пойти поискать своё призвание в этом необъятном мире.

Но одному идти было страшновато. Поэтому он, подготовив всё для похода — котомку с едой на семь дней, фляжку с водой, свой любимый тесак, метательные ножи и одеяло, — решил подождать носильщика Вао. Ты-младший считал его приятелем. Опять же вдвоём идти не так жутко. А носильщик слыл бывалым человеком, повидавшим многое, побывавшим в разных переделках.

В следующий раз, когда пришёл Вао, Ты-младший отложил метлу и предложил носильщику отправиться путешествовать.

— Зачем? — удивился Вао, тем же способом, что и в прошлый раз, закидывая груз на плечи.

— Я хочу найти себя и своё призвание, — ответил Ты-младший.

— Ты хочешь, ты и иди, — усмехнулся Вао. — А я призвание уже нашёл.

— Неужели ты хочешь всю жизнь быть носильщиком, Вао?

— Зачем всю? — покачал головой Вао. — Я переноской грузов только деньги зарабатываю. А для души пишу стихи. Вот ношу мешки, коробки, прочую ношу и сочиняю стихи.

— Ну вот, — опечалился Ты-младший. — Я надеялся, что ты пойдёшь со мной. Будешь мне в дороге товарищем.

— Не огорчайся, — ответил Вао. — Пойти с тобой я не могу. Но до Второй восточной площади провожу точно.

— Хоть так, — согласился Ты-младший. — Может, до ворот проводишь? Ведь я никогда не доходил до городской стены.

— Там видно будет, — неопределённо махнул рукой Вао.

Ты-младший отложил метлу, взял приготовленные вещи и приятели вышли за ворота. Их путь пролегал через Вторую восточную площадь, за которой, как говорили, располагались ворота. Около часа приятели петляли по переулкам, толкались через рынок и, наконец, вышли на центральную улицу. Она называлась Первой Кузнечной. Поговаривали, что раньше здесь жили те, кто ковал железо и другие металлы, делал мечи, кольчуги, наконечник для стрел и копий, лемехи к плугам, бойки к топорам, ювелирные изделия, лудил прохудившиеся кастрюли, ведра и сковороды. Но потом трудовой люд переселился. Появились переулки кузнецов, бронников, оружейников, ювелиров и лудильщиков, соответственно. Сама же улица стала торговой, там построили свои дома и лавки купцы. Но старинное название улица сохранила. Ты-младший дивился ширине замощённого камнем проспекта, разделяющего пешеходную и проезжую части. Улица, где он жил была земляная и по ней одинаково скакали на лошадях, ездили на повозках и ходили пешком. Дорога шла под горку. Поэтому идти оказалось легко.

Проулок Кузнецов вывел приятелей на Вторую восточную площадь — свободный от строений замощённый булыжником участок круглой формы. По краям его возвышались дома богатых горожан. В обычное время это место почти пустовало, лишь иногда его использовали для оповещения народа о решениях правителя. Зато в праздники на площади проходили гуляния, состязания борцов и мастеров кулачного боя. Сейчас же здесь установили помост, где учёные проводили свои диспуты. В детстве Ты-младший, по настоянию отца, посещал школу, где его учили писать, читать и считать. Но тогда он не стремился к наукам, его больше интересовал кулачный бой и фехтование тесаком. Иногда к ним заходил скорняк Жунь, слывший в квартале мудрецом. Они с отцом много спорили о божественной природе императорской власти, о сути мироустройства и о месте простого человека в мироздании. Но эти споры обычно проходили за кувшином-другим вина. Вследствие чего спорщики, не приходя к единому мнению, расползались, кто куда. Скорняк Жунь уходил домой, сильно пошатываясь, отец ползком добирался до постели. Ты-младший любил слушать эти дискуссии, не влезая, впрочем, в них, так как многие слова просто не понимал.

К зрителям этого учёного диспута метельщик присоединился, потому что Вао ушёл по своим делам, попросив подождать его у помоста. На возвышении стояли четыре кресла, в них восседали мудрецы. Одно из них пустовало. Выступал какой-то благообразный высокий старик с редкой белёсой бородкой. Он, вышагивая, подобно цапле по помосту и как раз заканчивал свою речь:

— …таким образом, моя теория о том, что Земля, на которой мы живём, представляет собой доказанный и обоснованный со всех сторон постулат.

Толпа встретила слова цаплеподобного сдержанным гулом.

— Что за ахинея! — вскакивая со своего кресла, воскликнул другой мудрец — маленький полноватый человечек, похожий на домашнего кота. — Всем известно, что наша Земля плоская и покоится на трёх слонах! И вот мои аргументы…

Пока толстяк излагал свои взгляды на мироздание, сухопарый старик с достоинством приземлился в кресло, шипя в бороду что-то нелицеприятное в адрес оппонента. А тот ещё долго и величаво распинался о личном подходе к устройству мира.

— …вот поэтому Земля и покоится на трёх слонах! — подбоченясь, закончил пухлый и горделиво удалился на место.

Окружающие загикали и заулюлюкали вслед закончившего речь оратора.

— Бред сивого мула! — вскричал третий мудрец, вышедший на помост. При взгляде на этого человека возникало ощущение, что его кто-то долго и сильно мял. — Разве возникает у кого-то сомнение, что Землю, на которой мы живём, окружает твердь. И если дойти до края её или взлететь высоко, то наткнёшься на стену и потолок, соответственно! Кто опровергнет эту теорию? Никто! Потому что…

Далее «мятый» пустился в пространное доказывание своих воззрений. Толпа молчала, переваривая сказанное.

Ты-младший внимательно выслушал каждого мудреца, но не знал, чьи взгляды принять. Он заметил, что на краю помоста, спиной к спорщикам, сидит человек в синей одежде и ехидно улыбается. Его улыбка становилась тем шире, чем яростнее велась дискуссия. Четвёртого оратора Ты-младшему послушать не довелось, поскольку его отыскал Вао. Носильщик переоделся в походную одежду, за его спиной висела котомка, видимо с запасом еды, а на поясе — длинный кинжал.

— Что ж, пора в дорогу, — сказал носильщик.

— Ты ж не хотел идти? — удивился Ты-младший.

— Я передумал. Путешествие должно хорошо сказаться на моих стихах, — ответил Вао.

— Странный человек сидел на помосте, — сказал Ты-младший, подстраиваясь под шаг спутника.

— А, ты о капитане Сине? Он когда-то давно плавал на торговом морском корабле, но до сих пор ходит в форме.

— А почему он улыбался, слушая мудрецов?

— Да кто его знает. Моряки вообще странные люди, — пожал плечами Вао. — Пошли к воротам.

И приятели направились в сторону ближайших ворот. Они считали, что, миновав их, смогут выбраться за пределы города. Дорога шла под гору, и метельщик с носильщиком быстро добрались до цели.

— Есть две возможности путешествовать таким как мы, — сказал по дороге Вао. — Первый — это идти самим или нанять повозку.

— На повозку у нас нет денег, — опечалился Ты-младший.

Его семья жила небогато, и он не взял много монет в дорогу.

— К счастью, — ответил Вао, — есть второй путь. А именно, пристать к какому-нибудь каравану или наняться в него.

Они как раз подходили к Пурпурным воротам. Около них прямо к городской стене прилепился постоялый двор, где отдыхали путешественники.

— Кем? Я никогда не связывался с животными, — сказал Ты-младший.

— Например, стражами. Ты же неплохо фехтуешь, — обнадёжил товарища Вао.

Как раз рядом с постоялым двором возвышался павильон охранников бяо. Наймёмся бяоши в ближайший караван — решили друзья.

Начальник павильона — Грузный Фань — выслушав тщедушного Ты-младшего рассмеялся, да так, что его пузо заходило ходуном, а стены павильона затряслись.

— Как же ты собираешься защищать нанимателя, если ты такой хилый? Вот тебя, — Фань ткнул пальцем в Вао, — я возьму. Ты крепок и подвижен даже с виду.

— А ты испытай сначала, почтенный, — обиделся Ты-младший. — А потом уж и решай.

— Хорошо, — ухмыльнулся Фань. — Эй, кто-нибудь, позовите мне Го и Ченя!

Появились два громадных человека, вооружённых один алебардой, другой — длиннющим мечом. Громилы и их оружие вызвали у Ты-младшего приступ страха и желание бежать подальше. Даже поодиночке эти мощные парни приводили в ужас. А уж вдвоём они усиливали этот эффект. Но, Ты-младшему, вспомнилось наставление учителя по кулачному бою и фехтованию тесаком.

— Этот недомерок, — Фань ткнул свой толстый палец в сторону Ты-младшего, — хочет вступить в наши ряды. Он думает, что он лучше вас. Покажите ему, что значит, быть бяо. Да смотрите, не зашибите. Помните об императорском указе, о случайном смертоубийстве и наказании за него.

Громадины синхронно кивнули и, развернувшись к испытуемому, двинулись к нему, расходясь немного в стороны. При этом они что-то грозно рычали и вращали глазами, стараясь напугать паренька.

— Ну, будь, что будет! — подумал Ты-младший. — Если меня побьют, вернусь и останусь навеки метельщиком.

Однако ловкость и выучка не подвели юношу. Он с честью выдержал испытание. Все попытки его ударить или схватить успеха нападающим не принесли. Он же умудрился несколько раз хорошенько приложить и Го, и Ченя. В общем, прошёл он экзамен с честью.

Так, Ты-младший и Вао стали охранниками. Их сразу же их отправили с караваном через Восточный лес, к некоему купцу за рыбой. А тот должен был получить за свой товар, ткани и пряности. Долго ли коротко, но караван добрался до городка, где жил торговец. К тому моменту, когда первые верблюды вошли в населённый пункт, Ты-младший понял, что не хочет быть ни охранником, ни караванщиком, ни погонщиком животных. Ибо его влечёт нечто другое. А вот что, он пока не понял.

Осев в городке, Ты-младший попробовал себя в разных делах: торговал сладостями, работал лесником в Восточном лесу, трудился посудомоем, красильщиком, посыльным, некоторое время даже побирался. Позже, за годы странствий, он побывал в десятке городков и сотне деревень. Научился писать стихи и петь песни, преуспел в чревовещании и толковании законов. Даже служил пару лет судьёй в одной рыбацкой деревне. Но всё это его не устраивало. Вао давно покинул приятеля, отправившись обратно в их родной город Жао — столицу империи. В центре её стоял императорский дворец. А самое занятное, что открыл для себя Ты-младший — с какой бы точки не смотреть в сторону Жао, дворец всегда окажется на возвышении, будто смотришь с подножия горы на её вершину.

В один прекрасный момент надоело Ты-младшему искать себя. Он повзрослел, заматерел, многое повидал.

— Пойду домой, — решил он. — Теперь я многое знаю, много умею. А там видно будет, чем займусь.

Но сначала решил сходить Ты-младший к морю. Посмотреть, что там, да как. Ни разу в своей жизни он моря не видал.

На речной корабль садиться не стал — не любил Ты-младший корабли. Пошёл пешком с ближайшим караваном до морского порта. Нанялся, как уже бывало не раз охранником-бяо, и в путь. Долго ли коротко ли, добрался караван до порта. Ещё с возвышенности, когда спускались к городу, Ты-младший любовался бескрайней синей гладью и игрой птиц над ней, дивился мощи стихии и восторгался дивным пейзажем. Наконец их пути с караваном разошлись в разные стороны и Ты-младший отправился на берег моря. Уж очень ему хотелось вступить в морскую воду, попробовать её на вкус. Такая ли она солёная, как говорят. По пути он выбирал место, где без труда спустился к воде. Ещё понял, что воду не везде стоит пробовать. В порту она гадкая и грязная. Решил найти место в отдалении от причалов. И нашёл.

Пляж оказался не песчаным, а словно высеченным из камня. И рисунок на нём странный — словно кладка больших булыжников. Сбросил Ты-младший на камень тощую котомку и, разувшись, ступил в воду. Море было неспокойно. Волны то и дело накатывали на берег. И тут Ты-младший заметил краем глаза, что на небольшом отдалении от берега, что-то поднимается из воды и снова уходит в неё. Частота этих всплытий небольшая и бывшему метельщику пришлось долго ждать следующей. Наконец, это нечто снова показалось из-под воды. В этот момент на небе показалось солнце, осветившее гладь моря. То, что увидел Ты-младший поразило его до глубины души. Всплывающее и ныряющее нечто оказалось гигантской черепашьей лапой! И основание её уходило под найденный им пляж!

Догадка словно взрыв шутихи поразила Ты-младшего. Оказывается, мудрецы, спорящие об устройстве мира, ошибались. Мир располагался на гигантской черепахе, плывущей в океане. Моряки, понятно, об этом знали. Но те умники никогда не выходили в море. Они вряд ли даже покидали границы Жао. Ты-младший сразу понял, почему капитан Сим так ехидно улыбался, слушая их диспуты. Он знал то, что не знает простой народ и учёные, именующие себя мудрецами.

Чтобы проверить свою правоту, Ты-младший прошёл вдоль границы панциря. Через несколько лет он подошёл к тому порту, у которого расстался когда-то с караваном. Теперь он доподлинно знал — Земля покоится на черепахе, плывущей в океане. Это касалось не только земель Жао. Теперь бывший метельщик видел всё, теперь он познал всё.

Ты-младший вернулся в Жао седым, умудрённым годами путешественником. В странствиях он сколотил неплохое состояние. Достаточное, чтобы сидеть на помосте рядом с капитаном Симом и ухмыляться ему в унисон, слушая слова «мудрых» мужей.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. САМОСБОР

Татьяна Осипова «МЁРТВЫЙ ГОРОД»

Уходит время, бежит сквозь пальцы,

А впереди дорога в вечность.

И кто сказал, что бесконечность

Нам скажет — в путь пора, скитальцы.

Там за спиной остался город,

В пустых глазницах окон хохот.

Там смерть сплела нам душный кокон,

Ей всё равно, кто стар, кто молод.

Не умирай, шепчу я тихо,

Не умирай, прошу не надо,

Давай сбежим с тобой из ада,

И вместе мы прочтём молитву.

Но боги глухи, снова паства

Предложит жертвы есть на блюде,

Где палачи и даже судьи

Посменно пашут, делят жатву.

Глаза закрою, в чудо веря,

Надеясь, что смогу проснуться,

Что всё не то, к чему коснуться

Нельзя, не взяв с собою бремя.

Тебя запомню, пусть могилы

Не будут сложены для близких,

Оставим драму толстым книжкам,

А жизнь расставит точки силы.

Тим Волков «ХОЛОДНЫЕ ПАЛЬЦЫ»

Замёрз. Холодные руки. Погода просто сегодня такая, промозглая, с дождём, переходящим в снег. Дрянная.

Отогреваешь пальцы. Кипятишь чай. Садишься на скрипучий диван и долго смотришь на хрустальный сервиз, стоящий в серванте и не тронутый до сих пор. «Придут гости — тогда и выставим». Не пришли. Не выставили. Умерли.

Противогаз — как вторая кожа. О нём часто забываешь, не снимая до тех пор, пока не поднесёшь кружку с кипятком ко рту. Кружка звякает по коробке фильтра. И только тогда вспоминаешь, что не разделся придя с улицы.

Стягиваешь противогаз. Садишься на табурет. Пьёшь.

Кипяток обжигает нутро. Горячее прогнать через себя — это обязательно. Особенно после улицы. Отогреться. Почувствовать тепло. Почувствовать…

В последние дни изменилось что-то. Надломилось. Там, внутри. Ни страха, ни жалости, ни боли. Ничего не осталось. Сгорело. Лишь только пыльная пустота. Зрение словно тоже стало другим, чёрно-белым. Или это из-за хмурых постоянных туч и непогоды?

Кружка кипятка, тарелка слипшихся макарон. Сквозь отвращение запихивать в себя еду. Нужно. Чтобы были силы. Чтобы завтра…

Нет. О завтра лучше не думать. Таков закон. Что будет завтра — тайна. Дожить ещё надо до завтрашнего утра. Впереди ночь.

Мёрзнут руки. Всё никак не согреться. Кружка с кипятком остыла.

Берёшь противогаз, шаркающей походкой идёшь в комнату чтобы вновь смотреть на хрустальный сервиз и молчать, слушая завывание ветра за окном.

— Сегодня к Ленину ходил.

Плюшевый пыльный заяц смотрит внимательно чёрными пластмассовыми глазами, не перебивает. Он единственный собеседник. Больше поговорить не с кем.

— Сегодня к Ленину ходил. Памятник повело весь. Видимо просадка грунта. Там магазин раньше был, сразу за памятником. Удалось гречки урвать и немного гороха, — киваешь на рюкзак, стоящий у порога, — а вот макароны подмокли и плесенью покрылись. Жаль. Своих запасов уже не осталось — вчера последнее сварил.

Переводишь взгляд на обогреватель, который уже давно не работает. Пытался несколько раз починить его, но всё без толку. Бросил.

Вздыхаешь. Почти шёпотом произносишь:

— Бродячих не видел. Хотя следы были.

Заяц одобрительно молчит.

— Думаю, завтра до парка пройтись. Там порыскать. Опасно, знаю, а что делать? В округе пусто. Всё вытаскал. А уже аптеку надо искать. Лекарства заканчиваются. До следующей недели хватит, но потом…

Заяц вновь молчит. Взгляд с укором. Вдруг взрываешься от этого:

— Вот только не надо опять начинать! Лекарства мне нужны! Без них… Без них тяжело.

Заяц ничего на это не отвечает. Он делает безразличное выражение морды.

— Молчишь? — злобно кидаешь зверю. — Ну вот и молчи!

Встаёшь. Долго ходишь по комнате, глядя на старые пожелтевшие плакаты — отпечатки былой эпохи. Достаёшь пистолет. Долго смотришь на него, словно видишь в первый раз. Вновь прячешь.

Замерзают пальцы. Где-то сквозит? Опять окно? Трёшь ладони, пытаясь согреться. Не получается. Что же это такое? Опять кипяток поставить? Не охота. И так тошно, а от воды и подавно плохо станет.

За окном ветер начинает резвиться вовсю, швыряет в пыльные стекла горстями колючий снег, завывает, гремит железным подоконником. Зима длиться уже второй год. Кажется, ей не будет конца.

Надеваешь перчатки. Идёшь на кухню. Ставишь кипяток. Всё как всегда.

На лестничной клетке раздаётся шум. Ветер? Не похоже.

Замираешь, прислушиваешься.

Ток-ток-ток.

Словно шаги.

Ток-ток-ток.

Выше и выше.

Ток-ток-ток.

Поднимаются к нему. И вдруг затихают.

«Бродячие!» — успеваешь подумать прежде, чем дверь с грохотом отворяется.

В комнату вваливаются несколько теней.

Никогда так близко их не видел. Опасался подходить. А тут вдруг рассмотрел в деталях.

Вполне себе обычные люди. Такая же одежда, такие же, как у меня, противогазы и глаза за защитными стёклышками такие же, человеческие. Постой…

Замираешь от внезапной догадки.

Они ведь… Они…

— В коридоре никого! — говорит один.

— В ванной тоже пусто, — устало отвечает другой.

— Зал — пусто, — произносит третий.

— Кухня… никого.

— Квартира пустая, — подытоживает первый. — Идём выше. Повторяю — при обнаружении живых немедленно оказывать помощь и нести на базу к доктору.

— Помним, — бубнит второй.

Бродячие уходят.

Смотришь им вслед, растерянно, ничего не понимая. И вдруг ловишь себя на мысли — а чего их боялся? Что они должны были сделать? Убить тебя? Съесть? Почему ты решил, что они вообще опасны?

А ещё беспокоит фраза, сказанная вслед — квартира пустая.

«Не пустая. Я тут живу!»

— Леха, чего там задержался? — кричит первый с лестничного марша. — Опять на кухне еду высматриваешь? Пошли давай живее! Ещё пару домов надо в этом секторе успеть проверить до ночи.

— Иду, — бурчит второй и выходит из кухни.

— Подкрепился? — смеётся напарник с лестницы.

— Как же, подкрепишься тут — одна тарелка прошлогодних макарон плесенью покрытая, да ржавый чайник на плите. И в пыли всё. Сразу видно, с эвакуации никого тут не было. Зря ходим. Нету тут живых.

Оборачиваешься к нему. Хочешь что-то сказать, но ничего, как назло, не лезет в голову.

Бродячий идёт прямо на тебя, словно не видит.

«Осторожно!» — хочешь крикнуть ему, но не успеваешь — тот проходит сквозь тебя. И идёт за остальными.

Оглядываешься, словно видишь все вокруг в первый раз.

Ничего не понимаешь.

Смотришь на пальцы. Только сейчас обращаешь внимание что они иссиня-белые. И сквозь них виден пол.

Почему так?

Вновь непонимающе оглядываешься вокруг.

Как оказался в этой комнате? Когда именно? Не помнишь. Ни-че-го. Словно всегда тут был. Хотя, нет, постой. Смутные воспоминания.

Плюшевый заяц смотрит на тебя со скрытой усмешкой, словно что-то знает, чего ты не знаешь. Или не помнишь.

«Я раньше был одним из них!» — обжигает догадка.

Был бродячим. А потом… Все расплывается.

«Помню… Помню вылазку. Помню снег, застилающий глаза. Помню удушливый страх. Помню, как сквозь белый саван тумана прорезается боль. Чернота… И потом — эта комната».

Что произошло? И почему бродячие не видят тебя? Почему ходят сквозь тебя?

Вопросы словно рой дикий пчёл — жалят, не щадят. И ответов на них нет.

«А нужны ли они, эти ответы?» — думаешь ты.

Иногда лучше не знать ответов.

Бродячие уходят, не закрыв за собой дверь. Медленно бредёшь в коридор. Закрываешь дверь.

Шаркающей походкой идёшь на кухню чтобы поставить кипяток. Пальцы всё так же мёрзнут.

Александр Васин «ВЗАПЕРТИ»

Игорь открыл глаза и уставился на потрескавшийся потолок бункера. Этой ночью почти не удалось поспать. Ужасно болела голова. В последнее время пульсирующие вспышки в висках сменились получасовыми спазмами, вытягивающими силы организма до самого донышка. Терпеть их становилось всё сложнее.

Чтобы не думать о больной голове, приходилось отвлекаться. За последний месяц Игорь досконально изучил все извивы бетонных трещинок и часто мысленно дорисовывал их, стирал лишние и соединял недостающие чёрточки, чтобы получилась новая картинка. Это занятие требовало времени, но его у Игоря было в избытке.

Набросав последние штрихи, молодой человек критически прищурился. Вроде бы голова слона, как она есть. Но рисунок явно вышел неидеальным. Впрочем, неважно… Пора вставать.

Дни в закрытом бункере были одинаковыми как два противогаза. Распорядок дня устаканился и превратился в рутину. Нет, поначалу Игорь очень удивлялся, почему, когда круглые настенные часы показывали девять утра, в холодильнике всегда оказывался свежий завтрак. Он пытался разгадать эту загадку, и даже караулил у холодильника, чтобы не пропустить момент появления каши или омлета. Но понять действие механизма (или волшебства — чего уж тут), так и не сумел. Еда просто появлялась — и всё.

Тот же фокус был и с обедом, и с ужином.

А телевизор, неведомым образом настроенный на один и тот же музыкальный канал? Ровно в одиннадцать ламповый динозавр сам включался и работал до восьми вечера без перерыва. Игорь пытался щёлкать тумблером, но телевизор ловил лишь один сигнал. Ну что ж, музыка всё же лучше, чем какой-нибудь круглосуточный рупор действующей власти. Хотя иногда, ну пусть раз в неделю, было бы неплохо прослушать последние новости.

То, что в мире твориться чёрт знает что, было понятно и без телевизора. Но Игорю очень не хватало конкретики. Он никак не мог вспомнить, как оказался в этом бункере, очень напоминавшим декорации каких-то сталкерских игрищ.

— Моя игра, моя игра. Она мне принадлежит и таким же, как и я, — словно вторя мыслям, запричитал из телевизора Баста.

Игорь был ролевиком со стажем и понимал в этом деле толк. Поэтому сразу же пришёл от бункера в восторг. Особенно его умилили детали: игрушки, старый сервант, книги середины прошлого века. И противогазы — куда ж без них. Они были разбросаны и запиханы по всем углам.

В первые несколько дней пребывания Игорь изучил здесь каждый сантиметр. И впоследствии пришёл к выводу, что это помещение — не декорации, а самый что ни на есть настоящий бункер, призванный защищать от последствий ядерной войны.

Но что здесь делает он, студент пятого курса института геодезии? Этот вопрос Игорь задавал себе по двести раз на дню. Последнее, что он помнил, — это поездка группой на пикник. Погодка в конце мая выдалась замечательная, всем перед госами и дипломом требовалось развеяться. Так родилась идея посетить озеро Великое. Там и рыбакам раздолье, и парочкам уединиться есть где, и костёр, несмотря на все запреты, разводить можно.

И никакой ядерной войны! Ни на пол-ракеточки, понимаете? Понимал Игоря только солист какой-то металл-группы с плаката на стене. Важно скрестив руки на груди, он словно соглашался с доводами бункерного узника, но подсказать, по понятной причине, не мог.

Игорь снова завалился на продавленный диван и принялся в миллионный раз изучать трещинки на потолке. И вспоминать.

После того, как первое любопытство прошло, Игоря охватила паника. Он очень хорошо помнил это липкое неприятное чувство, забравшееся в каждую пору его тела. А потом пришёл ужас. От осознания, что Игорь оказался заперт. Нет, дверь имелась. Классическая бронированная махина с тяжёлым замком-колесом. Но механизм был сломан, застопорен. И выхода не имелось. Игорь перепробовал всё, что находилось под рукой, но так и не смог открыть дверь.

Впоследствии ужас и паника отступили. Пришли апатия и отрешённость. Ну, посудите сами: кислород есть, еда есть, даже развлечение в виде телевизора и книг имеются. Чего же ещё надо? Рок-вокалист с плаката всем своим видом показывал, что такой ход мыслей всецело одобряет.

А Игорю не хватало живых людей. Требовался человек, хотя бы один, неважно, — женщина или мужчина, пусть даже ребёнок. Но чтобы живой, чтобы мог ответить на его вопрос или задать свой. Мог пожаловаться на что-то или чего-либо попросить. Или просто чтобы подпевал клипам из телевизора…

Связь с внешним миром отсутствовала полностью. Да и вообще были крепкие сомнения, что этот мир ещё существовал. Может быть, на тысячи километров вокруг лишь мёртвые города, бездушные пустыни и полное отсутствие биологической жизни.

Но это тоже была лишь теория. Есть жизнь на Земле или он последний человек на планете — оставалось загадкой. Игорь часто подходил к толстенному тройному окошку на двери. Оно было чем-то запачкано снаружи, и все силуэты по ту сторону казались размытыми. Угадывался какой-то коридор, но освещение было тусклым, и разглядеть подробности никак не удавалось…

Когда отчаяние в очередной раз доходило до своего края, Игорь срывался. Он стучал, кричал и даже грыз дверь. Безрезультатно. Впрочем, он уже почти смирился, что за ним никто не придёт и остаток свой жизни молодой человек проведёт здесь, в запертом бункере…

Часы негромко бренькнули — наступил полдень. Неожиданно телевизор резко выключился — Диму Билана прервали на полуслове.

Это что-то новенькое. Игорь рывком вскочил. Ему показалось или он действительно слышал голоса? Кто здесь? За ним пришли? Его хотят спасти? Вот это да!

Игорь в два прыжка преодолел расстояние между диваном и дверью. Приложив ухо к холодному металлу, он прислушался. От напряжения на лбу выступил пот. Но ведь и правда — снаружи слышен звук. И он чрезвычайно похож на человеческий голос.

Игорь прижался к мутному окошку. Боясь моргнуть, он ощупывал всё доступное его взору пространство. Сначала он сумел распознать мелькавшие тени, а потом… Потом он увидел лица. Размытые, будто призрачные, они были чётко различимы по ту сторону бункера.

Словно в припадке, Игорь принялся барабанить по двери. Удары гулким эхом отражались в комнате бункера, но снаружи их явно не слышали. Игорь закричал от бессилия и сполз на пол. Его не видели и не слышали. Хотя помощь была здесь, рядом, на расстоянии вытянутой руки. Это был конец. Воспалённое сознание Игоря отметило этот факт как непреложный.

Люди снаружи приблизились вплотную к бункеру. Игорь даже смог различить отдельные фразы, которыми перекидывались гости. Ну почему он может их слышать, а они его — нет? Это несправедливо. Игорь снова замолотил кулаками по двери, разбивая их в кровь. Без толку. Тогда он прислушался:

— …мёртвый город…

— …шансов практически не осталось…

— …найти выход чрезвычайно сложно…

— …зависит от него самого…

— Эй!!!!! — завопил Игорь. — Я здесь? Слышите меня, откройте! Спасите!!!

Но люди снаружи оставались глухи и слепы. Они провели у двери бункера каких-то пять минут и исчезли, оставив после себя больше вопросов, чем ответов. Сразу после их ухода снова заработал телевизор. Всё тот же музыкальный канал с отечественной попсой.

— Я сойду здесь с ума, — кивнул Игорь металлисту с плаката и рухнул обратно на диван.

Выхода нет. Да и неизвестно, нужно ли его, этот выход, искать. Судя по услышанным обрывкам фраз, во внешнем мире действительно произошёл какой-то катаклизм навроде ядерной войны. Просто Игорь не помнит всех подробностей. Возможно, война длится уже не один месяц, а то и год. А он, бывший студент, в составе бригады сталкеров вляпался в какую-то авантюру — возможно, попал в засаду. В любом случае, теперь он заперт здесь. И когда закончится его заточение, никому не известно.

Игорь трижды глубоко выдохнул и привычно стал выстраивать трещинки на потолке в новую картинку. Кого бы сегодня изобразить?

* * *

Светочка затаила дыхание от восторга. Сергей Петрович, возглавлявший комиссию, был великолепен. Серый костюм тройка, выглаженный с иголочки, модные узкие туфли, гармонирующие по цвету с тёмно-фиолетовым галстуком, и белоснежная рубашка — ну прямо Джеймс Бонд во плоти. Или супергерой из марвеловских комиксов: медицинский халат, небрежно накинутый на плечи, в Светочкиных глазах выглядел как минимум плащом Супермена.

Остальные члены комиссии — врачи из других клиник и чиновники из департамента — и в подмётки не годились Сергею Петровичу. Ах, какой мужчина. За таким на край света была готова побежать не только младший научный сотрудник НИИ мозга, но и вся женская популяция института, включая восьмидесятилетнюю консьержку Клавдию Семёновну.

Впрочем, сейчас именно Сергей Петрович величественно шёл за Светочкой. А ещё точнее — это Светочка бежала впереди паровоза, чтобы вовремя открыть дверь в нужную палату. Конкретно в это мгновение важные дяди и тёти направлялись в пятнадцатую.

Светочка мышкой прошмыгнула внутрь первой, оставив дверь открытой. Подлетела к телевизору и щёлкнула тумблером. Нечего Диме Билану прерывать своей болтовнёй разговоры научных мужей. А Сергей Петрович, тем временем, уже разливался соловьём.

— Позвольте вам представить, дорогие коллеги, Игорь Масленников, двадцати трёх лет от роду. Жертва автомобильной катастрофы. Ехали на пикник большой компанией. Как это водится, не удержались, выпили — трезвых водителей не осталось. Микроавтобус со студентами на огромной скорости влетел в придорожный столб. Восемь человек наглухо, а вот Игорю — повезло. Или не повезло — с какой стороны посмотреть.

— Мозг повреждён сильно? — спросил бородач в очках.

— Его мозг, Иннокентий Павлович, с научной точки зрения сейчас больше напоминает мёртвый город. Или выжженную пустыню, как вам больше нравится. Он нас не видит, не слышит, но по-прежнему существует. Самая глубокая кома, которая мне встречалась. Но он живой, это медицинский факт. А по некоторым показателям — живее наших с вами нервных систем. И это удивительно! При этом вернуться к нормальной жизни у Игоря шансов практически не осталось. Но это сугубо моя точка зрения. Я дам вам результаты всех исследований, чтобы с удовольствием ознакомиться с вашим диагнозом, коллеги.

— То есть мозг живой, он работает, так, Сергей Петрович? — не унимался бородач. — Но все внешние факторы для него более не интересны. Что же происходит в голове у молодого человека прямо сейчас?

— Моя теория такова: мозг, в целях самосохранения, придумал для своего носителя новый мир, в котором тот находится в безопасности. Или наоборот — пребывает в центре важных событий. Причём это может быть абсолютно любая локация. От цитаделей Мордора или корабля Люка Скайуокера до кабинета нашего мэра или павильона, где снимают порно.

Светочка не удержалась и прыснула. Сергей Петрович строго на неё посмотрел.

— То есть вы считаете, что мозг Игоря Масленникова придумал для него новую Вселенную, переписал, так сказать, жизнь вчерашнего студента заново? — спросила женщина в строгом брючном костюме. Наверняка, чиновница.

— Именно так. Игорь заперт внутри себя. Мозг перепрограммировался, и молодой человек живёт в другой реальности. Повторяюсь: он заперт, и из такой темницы, скажу я вам, найти выход чрезвычайно сложно. Всё зависит лишь от него самого.

— Какая трагедия, — всхлипнула сердобольная старушка в очках с дорогой оправой и бриллиантовой брошью на груди. — Ведь такой ещё молоденький.

— Елизавета Добролетовна, у нас каждый пациент — это огромная трагедия. Без этого диагноза к нам не попадают, — развёл руками Сергей Петрович. — Пытаемся сделать всё от нас зависящее, но, как ни странно это прозвучит, не всё зависит от нас. Вот, например, мы пытаемся на Игоре применять новые методы лечения. Кстати, Светочка, а почему не работает телевизор? После нашего ухода обязательно включите.

— Опять музыкальный канал? — уточнила младший научный сотрудник.

— Светочка, ну, конечно же, зачем ты спрашиваешь? Наукой давно доказано положительное влияние музыки на клетки головного мозга.

— Что-то я сомневаюсь, что выведшие эту формулу великие учёные когда-нибудь слышали Моргенштерна, — пробормотала Светочка, но очень-очень тихо.

— Вот такие дела, коллеги, — продолжил беседу Сергей Петрович. — Впрочем, дальше вас ждут не менее увлекательные истории. Я прошу вас: пройдёмте в следующую палату. Здесь тоже довольно уникальный случай: мозг пациента уже два года не может поверить, что тело лишилось своих конечностей. И с этим связано масса любопытных подробностей… — хозяин института махнул рукой, приглашая остальных следовать за собой.

Последней из палаты вышла Светочка. Перед уходом она хозяйским взглядом окинула помещение — всё ли на месте, всё ли хорошо? В следующий раз она придёт сюда лишь в восемь вечера, чтобы выключить телевизор. За питанием по расписанию отвечают другие.

А здесь, пожалуй, на сегодня всё. В конце концов, у неё в отделении таких «Игорей» два с половиной десятка лежит. И каждый обитает в своём собственном мире…

Марк Волков «НА БАЛУ» (нечто романообразное в 2-х частях)

Часть I

Просторный, щегольского вида фаэтон доставил нас к парадной княжеского особняка, где намечался бал. Не дожидаясь кучера, мы открыли двери и со смехом высыпали наружу — трое молодых людей в цилиндрах, коротких брюках-кюлотах с атласными лампасами и тёмных фраках, из-под лацканов которых виднелись расшитые пёстрым шёлковые жилетки. Мы были остроумны, собраны и завиты, как пудели, отдавая такт моде.

Как уже говорилось, наша компания состояла из трёх человек. Все — студенты закрытого дворянского института, расположенного в ста вёрстах от столицы.

Илья Ногтев — рано облысевший малый, уже в юном возрасте заимевший солидный живот и болезненный внешний вид, из-за чего выглядел старше своих лет. Носит часы на золотой цепочке, имеет благородного папашу, маму из низшего сословия и богатую бабушку.

Теймур Миркадзе — потомок древних благородных кавказских родов, с розовыми щеками, зачёсанными вперёд височками, чёрными глазами и густой бородкой. Горяч нравом, своенравен, но готов «положить душу свою ради други своя».

И я, Андрей Ржавецкий, сын московского коммерсанта, в чьих жилах течёт польская кровь. Имею вполне привлекательную наружность и кучу привычек, среди которых нет ни одной положительной. Холост, лёгок на подъем. Азартен.

На ступенях крыльца нас уже ждала хозяйка дома, Марья Васильевна, дама лет 50, вдова черкесского князя. Её лицо носило следы былой, увы, с годами поблёкшей красоты. Хозяйка она щедрая и гостеприимная, но уж больно строгая. Во всём любит порядок и этикет. Если вы попали в её дом, извольте не шуметь, быстро не бегать, не курить табаку и не носить этих ужасных укороченных фалд. Молодёжь, по её мнению, вся сплошь ветреная, легкомысленная и имеет «бессовестное поведение». Единственная страсть, которую она себе позволяет, составляет гадание: на картах, свечах и вообще всём, что может иметь в себе элемент случайности.

Княгиня никогда не улыбается, и мы бы, пожалуй, сегодня не появились в её доме, если бы не одно обстоятельство. Это дочери княгини — Анна и Наталья.

Аня — миленькая блондинка с глазами навыкате. Когда она говорит, то слова как пули сами вылетают изо рта. Эта живость проявляется во всём: разговоре, походке, манерах. Анна хорошо говорит по-французски, немного по-немецки. Скверно играет на фортепьяно, что, впрочем, не мешает ей собирать комплименты от кавалеров.

Впротиву старшей сестре Наташа — тихая и застенчивая брюнетка. Как все высокие люди немного сутулится при ходьбе. Совершенно не выносит публичных выступлений, никогда не перечит, за что состоит в фаворе у старой княгини. Злые языки шептались, будто Наташа не родная её дочь и в этом состояла причина столь трепетных отношений. Так или иначе, Наталья росла, оставаясь в тени старшей сестры, словно молодое деревце под сенью более развесистого и крупного.

Помимо этого, в регулярно появляющуюся в доме компанию входят: поручик-артиллерист Телепин, два раза державший экзамен в Академию и два раза провалившийся студент-медик Карпов, газетчик Юлаев, актеришки, будущие юристы и прочее множество весёлых и скучающих шалопаев и брандахлыстов.

Аня любила эту банду, кричала, вертелась и шумела больше всех. Она была душой компании, за что ей доставалось от матери, считавшей её неразумным дитя. В иные дни княгиня могла позволить публично отчитать её при гостях или заставить несколько раз вслух читать «Отче наш». Но мы не решались заступиться, поскольку это бы лишь подлило масла в огонь.

Иногда мы заставали её в слезах.

— Ах, поскорей бы выскочить замуж и навсегда покинуть это ужасное место! — в сердцах восклицала Аня, и глаза её полнились слезами. Впрочем, долго печалиться она не умела и уже спустя десять минут с горящими щеками бежала по саду — запускать в воздух змея…

…Оглядев с головы до пят с примечанием, княгиня, наконец, сочла нас достойными для пропуска, и слуги раскрыли резные двери парадной.

В восемь часов вечера, как и намечалось, начался бал. Музыкантов было десять человек. Под их аккомпанемент танцевали в двух залах. В кабинете был картёж, в гостиной выпивка, а в беседках в саду объяснения в любви. Там же, в антрактах между танцами, играл рояль, и запускались фейерверки.

Я повальсировал с Анной, пару раз, по-моему, даже сумев её рассмешить, затем присоединился к мужской компании. Наташи нигде не было видно. Возможно, по имевшемуся обыкновению, она корпела где-то наедине с книгой.

Музыка гремела, люстры горели, кавалеры не унывали и наслаждались жизнью, а барышни старались не отставать. По комнатам, как угорелые, сновали взад и вперёд лакеи в чёрных фраках и белых запачканных галстуках.

Наконец, в двенадцатом часу ночи, гости разделились на группы, и танцы расстроились. К тому времени все были уже достаточно пьяны, и даже у поручика, крепкого к спиртному, покраснел кончик носа. Студент-актёришка, знаменитый тем, что умел хорошо хрюкать свиньёй, залез под стол и пугал оттуда барышень. Медик Карпов напился пьяный и советовал всем, к месту и не к месту, ехать лечиться на воды и есть виноград.

Когда стало ясно, что старые забавы окончательно опостылели и даже фейерверки уже не радуют глаз, из кабинета вышла сама княгиня. Одетая в строгий костюм, по внешнему облику и походке она напоминала сейчас чёрную ворону, что опустилась на поле, где играла воробьиная стайка.

При виде матери Аня, не отстававшая в забавах от остальных, сконфузилась и отошла в угол к барышням с намерением укрыться. Напрасно!

— Всё танцуете? — прищурившись, сквозь свой крючковатый нос поинтересовалась княгиня таким тоном, словно уличила нас в чём-то нехорошем, о чём и помолвить невозможно в приличном обществе. — Отли-ично. Да нешто можно только плясать, жрать да пить, чисто как дикие звери? Махаметы! Варвары! Мы, когда будучи в юности, тоже имели и танцы, и всякое. Но и про культуру не забывали! Если хотите знать, то без дисциплины человек подобен теории без практики. А тут… Хотя бы книжку, анафемы, прочли или насчёт писания… В конце концов, всякому безобразию есть своё приличие! Здесь вам не Salon de varietes какой! Аня, душечка! — выискала она дочь в толпе острым взглядом. — Вы же у нас, кажется, на фортепьяне играете? Что мне обходится, между прочим, почитай, под сто целковых в месяц! Извольте сделать милость и продемонстрировать гостям что-нибудь… Эдакое! Французского возьмите там или итальянское. Посмотрим, так ли уж сильна ваша игра, как о том отзываются учителя! Je vous prie allez, ma chere! — пригласила она, напоказ отставив стул.

Не смея прекословить, взъерошенная от смущения Анна послушно откинула крышку рояля и села на предложенный пуфик. Играла она неумело, но старательно, перекладывая клавиши на итальянский манер. По публике было видно, что они мучаются и слушают только из уважения к княгине. Наконец ноты кончились, и раздались аплодисменты, где больше всех старался, пожалуй, Миркадзе. Он и хлопал громче других и вообще смотрел на Анну с явным обожанием, пожирая её лицо глазами.

В этот миг я оглянулся и заметил, что дверь в спальню Наташи приоткрыта и в щёлку она смотрит на нас, должно быть, воображая себя на месте сестры. И выходило это музицирование у неё в мечтах куда лучше, чем у самой Ани. Это ей сейчас аплодировали гости и кричали «Бис!» и «Браво!»…

Должно быть, княгиня осталась удовлетворена услышанным, ибо её лицо в кои-то веки выказало благость.

— A propos, поручик, — нарочито громко обратился к Телепину газетчик Юлаев. — Я слышал, будто намедни вы были у Вознесенских и, будучи приглашены там к столу, рассказывали прелюбопытнейшую гишторию, произведшую фурор? Не откажетесь ли передать и нам её значение?

— Действительно, поручик, порадуйте! — дала благоволение княгиня.

— Яшка! — кликнула она слугу. — Подай-ка, свиная твоя морда, кресло из спальни! Да поскорей!

— Просим! Просим! — послышалось со всех сторон.

Отказаться стало решительно невозможно. Из глубины дома холопы вынесли и постановили массивное кресло, в котором, разомлев от всеобщего внимания, вальяжно расположился Телепин. Все мы — гости и хозяева — встали полукругом, словно музы возле Аполлона с его волшебной лирой.

РАССКАЗ ПОРУЧИКА

— Итак, господа, — откашлявшись, не стал канителить Телепин. — Дело завязалось зимой 18**-го года, когда меня пригласила в соседнее имение помещица N. А так как Евсеич, мой денщик, накануне сильно захворал, мне пришлось самолично выгонять Павлина из конюшни, запрягать сани и катить в нужном направлении. Заблудиться я не боялся, поскольку путь до N. был недалёк, да и дорога известна, как свои пять пальцев.

Сперва ехать было несложно. День стоял ясный, на душе покойно, и погода, что называется, сопутствовала. Однако после обеда стало замолаживать. Небо скучнело, серело. Невесть откуда взявшийся ветер пригнал с юга тяжёлые шапки снеговых туч. Повалил снег, все более усиливающийся.

Вскоре сделалось темно, как ночью. Мой Павлин перешёл с рыси на средний шаг, а затем и вовсе накоротке. Я же плотнее захлопнул тулуп, кляня себя за то, что влез в авантюру.

Вскорости сани пришлось и вовсе остановить, поскольку небеса и земля вконец слились и стало решительно непонятно, куда ехать. Куда ни кинь, всюду в беспросветной мгле простиралось бело-серое покрывало с клонящимися былинками костреца.

Закутавшись в рогожу, я стал обдумывать то бедственное положение, в котором очутился. Вдруг снежная пелена в одной стороне словно бы озарилась огнями маяка. Туда-то я и направил полозья саней. Терять было уже нечего: так и так мне грозила неизбежная гибель в метели. Даже случись впереди разбойничье логово, я бы, наверное, и ему был рад.

Но это оказалось не оно. Вскоре из пелены выросли очертания сложенного из камня здания, показавшегося мне замком. С одной стороны его прикрывала отвесная серая стена без малейших намёков на окна. С другой притулился маленький обветшалый кирпичный домик, образуя, таким образом, в середине проход. С ржавой крыши обозревал окрестности единственным глазом круглый фонарь, заливая все вокруг жёлтым светом. По всей видимости, его-то я и принял издали за маяк. По стене замка тянулась грозная надпись багровыми буквами на незнакомом языке.

Мёртвые деревья со скрипом шевелили в снежной круговерти голыми ветвями. Ужасно пахло. От земли поднимался удушливый туман, источавший отвратительные миазмы, заставлявшие лёгкие заходиться кашлем, а глаза — резать и слезиться.

Через пару шагов тропа пошла на подъём и её перегородил красный с белыми полосами шлагбаум. Стояла тишина, прерываемая скрипом деревьев и фырканьем Павлина. Ему тоже было не по себе от этого места.

Я хотел уже развернуться, чтобы двинуть обратно. Но увидел, что сзади дорогу мне заступили двое. Откуда они взялись? Пока я гадал, из домика вышли ещё три человека, взяв, таким образом, сани в окружение.

Пятнистые наряды с капюшонами защищали незнакомцев от непогоды, лица скрывали чёрные клювастые маски. В руках они держали фантасмагоричного вида ружья. Что за диковинный маскарад?

Приблизившись, незнакомцы стали издавать какие-то звуки. Уразумев, что я нахожу их речь неясной, жестами приказали идти за собой. Двое при этом вызвались сопровождать меня, а трое других остались охранять шлагбаум.

Сочтя за благо не перечить, я привязал Павлина вместе с санями к дереву и пошёл в указанном направлении.

В пути выяснилось, что я попал в город, начало которому положила оставшаяся за спиной застава. И замок был никаким не замком, ибо над ним торчала заводская труба. Её одиноко торчащий из тумана перст ещё долго мстился вдали, даже когда само здание целиком исчезло из виду…

Некогда величественный и обширный, ныне город был мёртв и покинут. Совсем недавно здесь бушевало сражение. Пустые коробки высоких домов с провалившимися крышами иссекла картечь, и из оконных проёмов печально вырывался огонь. Широкие мостовые завалили обломки битых кирпичей и булыжники, а фонари скрутил узлом неведомый силач. Он же повалил на перекрёстках путевые знаки и разбросал останки корпусов невысоких — по грудь человеку — затейливых экипажей с маленькими толстыми колёсами, похожих на кареты.

Все, от ансамбля домов, вплоть до отделки фонарей твердило о футуризме. Чудно! Я крутил по сторонам головой, дивясь, словно пилигрим, впервые попавший в город Рим.

Вскоре наш путь упёрся в этажное здание, казавшееся нетронутым в сравнении с остальными. Рядом стыла во мгле изящная башенка из чистого железа, сплошь опутанная телеграфными проводами. Верхушку её облепили белые тарелки, больше похожие на гнезда, бока закрывали щиты.

Поднявшись по лестнице из серого камня на второй этаж, мои сопровождающие постучали в одну из дверей. Издав звук неподмазанного колеса, она отворилась. Мы вошли.

Взору представилась квартира из одной комнаты с потрескавшимся потолком, грязными выцветшими обоями и куцым, вытоптанным ковром под ногами. Олеографические портреты с надписями или без оных украшали стены. Некоторые художественно изображали людей в точно такой же одежде и масках, как у моих vis-a-vis. С других на гостей таращились животные.

Возле порога бессильно раскинул по вазе увядшие листья цветок фикус, а рядом с ним высилась тумбочка на тонких ножках странного вида и неясного назначения. Передняя стенка её являла собой округлое тёмное стекло, сбоку которого имелись ручки для поворота.

Невзирая на то, что окна забили или заложили, комната хорошо просматривалась за счёт света, падавшего от люстры. Вообще, роскошь в этом месте удивительным образом сочеталась с нищетой. Так, комод с посудой из чистейшего хрусталя стоял напротив книжного шкапа. И оба при этом выглядели так, словно хозяева давно перестали обращать на них внимание, держа в небрежности. Либо им исполнилось столько же лет, как и пророку Мафусаилу.

На улице за стенами дома сиротливо плакал и выл ветер. Веяло сырьём и холодом, как из погреба. «Плохо в такой день бесприютным!» — подумал я, забывая о собственных мытарствах.

В середине комнаты на диване сидел человек, одетый в кожаную куртку и плотные штаны и, протянув конечности к бежевому ящичку, грелся. Лицо его тоже скрывала маска, но другая, из светло-серого материала с хоботом и зелёным бочонком на конце. Когда я подошёл ближе, то ощутил, что от ящика в самом деле исходят волны тёплого воздуха. Что за оказия?

Тут сопровождающие отдали сидевшему честь, из чего я заключил, что это солдаты, а он их командир. В воздухе раздались шипение и писк. Удушающий, в высшей степени неприятный запах, преследовавший нас на протяжении всего пути, исчез. (Хотя здесь надобно заметить, что я и до того дышал достаточно свободно, пусть и делая это без особой приятности).

Со вздохом облегчения люди в комнате сняли маски и жестами предложили мне сделать то же самое. Я испуганно попятился и покачал головой. Тогда один из солдат, засмеявшись, сделал внезапный шаг вперёд. И, больно ухватив меня за нос, стал тянуть.

Я закричал от боли. Солдаты зашумели, переглянулись и вскинули ружья. Испугавшись, что они откроют пальбу, я стал незаметно пятиться к двери, а после повернулся и бросился бежать со всех ног.

Вовремя! Пуля просвистела мимо, выщербив выкрашенную во времена оно зелёной краской стену. Я нёсся по лестнице, кляня собственную неповоротливость, а с верхнего этажа доносились крики преследователей.

Быстро распахнув парадную дверь, я выскочил на улицу и укрылся в развалинах соседнего здания. Солдаты вместе с командиром высыпали наружу и стали водить дулами ружей по сторонам. Однако стремительность, с которой я действовал, сделала своё дело. Видя, что их оставили с носом, преследователи разбились на пары и принялись прочёсывать местность.

Сидя за камнем, я похолодел: один из солдат оказался буквально в метре от моего убежища и собирался войти внутрь! Положение складывалось отчаянное: сделай он это — и моё инкогнито было бы немедленно раскрыто! Сердце страшно билось, дыхание спёрло… «Ну, быть бане!» — подумал я.

Внезапно на улице раздался трубный механический вой. Командир зашумел, и весь отряд, повесив ружья на плечо, дружно побежал прочь.

Спасён! Я был готов целовать каждый камень, приютивший меня.

Однако моя радость была преждевременной. Из тумана выбегали новые солдаты, причём все они держали путь в сторону, откуда я давеча пришёл. «Не случилось бы худого с Павлином!» — похолодел я, вспомнив про коня и оставленную поклажу. Без них выбраться из столь казусного места вышло бы в высшей степени затруднительно. Осознав это, я тоже стал пробираться к заставе.

Путь обратно не занял много времени. Вот уже показалась знакомая заводская стена. Я завернул за угол и стал свидетелем разыгравшегося сражения. Со стороны полей из снежной круговерти выныривали тёмные фигуры. Покачиваясь и завывая, они шли поодиночке или группами, вытянув вперёд растопыренные лапы. Лица их, серо-зелёные, испачканные землёй и застывшей кровью, наводили на мысль о поднятых из могилы мертвецах.

Их были десятки, если не больше. Солдаты перекрикивались, беспрерывно стреляя по ним из своих диковинных ружей. Фигуры падали, однако почти сразу же поднимались и упрямо продолжали идти вперёд. Не знаю, откуда брался этот неведомый враг, но то, что защитникам города не устоять, явствовало, поскольку ряды атакующих быстро пополнялись.

Я стоял немного на подъёме, в то время как действие происходило в низине. Да ещё солдаты зажгли на крыше домика новые фонари, из-за чего площадка перед заставой лежала как на ладони. Со своего места я видел и сани с Павлином, оказавшиеся в гуще сражения. Но как туда добраться?

Вспомнив, что всё солдаты носят на лицах маски и, стало быть, в суматохе не сумеют вычислить незнакомца, я решительно вклинился в их ряды. Мой нехитрый план удался! Незаметно поравнявшись с деревом, я стал отвязывать поводья, кляня и чертыхаясь собственной добросовестности.

От непереносимого ужаса бедный конь ржал и взвивался на дыбы, в неразумении делая распутывание ещё более трудной задачей, но я справился. Сани для ускорения движения решил бросить и сел так, как это делают порой казаки, прижавшись к лошадиной шее.

Я намеревался как можно скорее покинуть это ужасное место, а потому был готов понукать Павлина, если понадобится. Однако делать этого не пришлось. Добрый конь сам дрожал каждым членом своего тела и почти по-человечески стонал. Поэтому, как только я забрался, в какую-нибудь секунду он с помощью боков и копыт освободил дорогу и понёсся вскачь с быстротою молнии. Фюйть! — и только позёмка вилась в том месте, где мы только что стояли!

Некоторое время я ожидал окрика, пули в спину, но всё оставалось тихо. Видимо, солдаты были чрезвычайно заняты, чтобы интересоваться чем-то ещё, кроме битвы. На миг оглянувшись, я понял, что не ошибся. Всё пространство возле заставы было заполнено фигурами мертвецов, а у самих защитников дело дошло до рукопашной.

По всей видимости, командир понял, что делу швах. Ибо он закричал остальным, сигнализируя об отступлении, а сам вынул из кармана чёрную коробочку и нажал на что-то в ней…

…Есть вещи, господа, которые запечатлеваются в нашей памяти, несмотря даже на то, что вы видели их одно только мгновение. Так и этот случай.

Хотя я видел всё, что случилось, одну секунду, но понял будущность во всех мельчайших чертах. Без сомнения, близился катарсис, ужасный в своём доселе невиданном размахе, а потому я отвернулся, и, пришпорив пятками Павлина, усилил скачку.

Вскоре раздался гром, а в небесах проскользнула тень. Что-то неслось там, за облаками, распластав крылья, словно огромная птица. Послышался резкий нарастающий свист, через пару секунд тишины сменившийся грохотом удара. Земля затряслась, а я зажмурился, ещё пуще прижавшись к шее верного Павлина. Волосы мои стояли дыбом, сердце ожесточённо стучало в груди…

Наконец звуки стихли, и земля перестала ежесекундно колебаться. Я открыл глаза. Видение растворилось. Мы с Павлином вновь очутились на поле. Метель прошла так же внезапно, как и началась, кругом расстилались знакомые места.

Я остановился, слез с коня и, упав на колени, взмолился так искренне и истово, как не молился никогда. А ещё через полчаса увидел крыши и колокольню села, в которое держал путь…

С тех пор минуло больше года, однако я до сих пор вижу во мраке орбит закрытых глаз десятки зловещих фигур, бредущих по полю. Слышу рёв пламени за спиной и ужасные крики заживо сгорающих в нём людей.

Однако наибольшим потрясением для меня явилось мгновение, когда в квартире солдаты и их командир сняли маски, под которыми обнаружились… морды приматов! Как сейчас они стоят перед взором: эти лишённые волос розовые щеки, недобрый взгляд чёрных глазок из-под мохнатых бровей…

Часть II

— Полноте вам, поручик, сказки рассказывать, — не выдержал в этом месте медик, прервав концовку рассказа. — Всем известно, что примат есть тупиковая ветвь эволюции, глухая к прогрессу и размножению! Только человек, с его способностью яйцекладения…

— И охота вам, господа, по такому мизерному поводу собачиться? — вмешалась княгиня, зная, что, если Карпова не остановить, он всех наукой замучит. — Итак, фантазиями своими страсти нагнали, хоть спать не ложись. Давайте лучше погадаем. Кто желает составить фратернитэ — прошу в кабинеты. А молодёжь пускай дальше развлекается. Тем паче, что и музыканты уже отдохнули.

После слов княгини гости потянулись кто куда.

— А ты что думаешь насчёт этой истории? — вполголоса спросил Ногтев.

— Не знаю, — пожал я плечами, клювом пытаясь дотянуться до блохи, застрявшей в перьях на шее. — Учёные всё чаще сходятся во мнениях, что когда-то, тысячи лет назад по Земле действительно расселились приматы, но потом их что-то то ли убило, то ли они сами себя избыли. И появился современный человек, Homo Sapiense Gallus — Человек Курица Разумный.

— Стало быть, не врёт поручик?

— Да чёрт его знает! Может статься, что и не врёт! В конце концов, «на свете есть много такого, мой друг, Горацио, что и не снилось нашим мудрецам!»…

— Я вот о чём хотел узнать, — обратился ко мне подошедший Миркадзе. — Я вижу, что Аня тебе благоволит и хотел бы понять, какие у тебя на неё виды? Потому как, ежели ты за ней…, то чёрт с тобой! Ты первый начал, тебе и книги в руки… Желаем успеха! Честь и место! А коли дело несерьёзно, так ты уж извини, брат, я сам готов составить с ней мезальянс. У неё прелестный подбородок! Ты замечал? — безо всякого перехода стал он мечтательно расхваливать достоинства объекта воздыхания. А после сделал заключение: — Она божество! Вот кончу курс в университете и обязательно женюсь. Знать бы только точно, сколько за ней приданого…

— Я слышал, — вполголоса заметил Илья, — хотя их хозяйство и скудеет, оно по-прежнему стоит немало…

— А вот, кстати, и l’objet de notre conversation, — толкнул меня крылом Миркадзе, заметив невдалеке Анну. — Явно идёт сюда. Я испаряюсь, но не забудь о нашем разговоре!

Он подмигнул на прощание жёлтым глазом и, клацнув когтями, вразвалку побежал к танцорам.

— Экий вы, право слово, цаца, Андрюша! — кокетливо сказала Аня, распушая хвост. — Давеча нагнали интриги, а сами испарились, насилу нашла. Или моё общество вам так уж скучно?

— Извинить просим-с, mademoiselle, — с улыбкой поклонился я, одновременно ударив о пол шпорами, как того требовал этикет. — История поручика совершеннейшим образом пленила моё воображение.

— Стало быть, она занятнее меня? — кокетливо осведомилась Анна. А после немедленного заверения в обратном смилостивилась. — Коли так, в таковом разе жду вас не позднее, чем через пятнадцать минут в беседке.

И, загадочно махнув перьями, пошла к углу, где шептались о своих вопросах барышни. «Полюбила! — подумал я, заглядывая на себя в зеркало. — Не устояла!»

После двух кадрилей с какой-то комедианткой я вышел в сад.

Стояла великолепнейшая ночь. Будь я мастер рисовать натуру, я описал бы и луну, полную и солидную, как генеральская экономка, что ласково глядела из-за тучек и обливала своим благим светом дом, сад, чугунные скамейки, клумбы. Описал бы тихий шёпот деревьев, песни соловья, ласковый плеск фонтанчика, чуть слышные пересуды в беседках. Одним словом: природа!!!

Я подошёл к означенной скамейке и увидел сидевшую под сенью белой акации женскую фигуру, что, отвернувшись, смотрела на далёкий лес, залитый лунным светом.

— Извините, что давеча заставил себя ждать. Чудная погода, не правда ли? — начал я.

Барышня вздрогнула и повернула ко мне своё лицо. Но, впротиву ожиданию, это оказалась не Анна, а Наташа! На её бледном, освещённым луной личике играли тёмные пятна. Это топорщились от смущения перья.

— О, я сконфузил вас? Извините, я принял вас за другую и готов немедленно покинуть это место.

— Нет-нет! — поспешно заверила она. — Напротив, хорошо, что мы встретились, Андрей! Я давно хотела поговорить с вами и искала подходящего повода.

— Поговорить? О чем же?

— Целыми днями вы бываете здесь. Ходите, совершенно не замечая меня, манкируете мной. А я вас люблю! Да. Люблю с момента нашей первой встречи! Вы не можете представить, какие адские муки мне доставляет это невнимание.

Впервые на моей памяти Наташа осмелилась поднять глаза и впрямую посмотрела на меня.

— Я вижу вас и вижу не таким, как все. Я верю, что за вашими циническими речами скрывается цельная, широкая натура. Знаю, что вам по душе другая. Моя сестра! Увы! Ей всегда достаётся самое лучшее. А я для неё всего лишь игрушка, мизерабль, монстр, которого она держит взаперти, запрещая появляться на людях! Всякий раз, когда она уходит на бал, я умираю от тоски в своей комнате! Но я не ропщу, — всплеснула она крыльями. — Cest’ la vie — такова жизнь! В ранних годах я потеряла мать, и добрая тётушка заменила мне её. А теперь кузина мстит мне только за то, что добром я отвечаю на добро. О, я так несчастлива!

Наташа закрыла лицо перьями и видно было, как она плачет. Сев на скамейку vis-a-vis, я обнял её, мягкими ласковыми словами уверив, что это не так.

— Позвольте же мне быть вашим другом! — находясь в совершеннейших чувствах, поддался я порыву. — Я не смогу заменить той, что вы потеряли, но, слово чести, буду вам хорошим защитником, доколе останусь жив!

— Вы обещаете?

Глаза её, томные, глубокие, казалось, смотрели прямо в душу. Она искала подвох, насмешку в моих глазах и не находила. Мог ли я отказать такому трогательному созданию? Я поклялся.

Лицо её просветлело. Утерев слёзы, она поднялась со скамейки.

— Увы, теперь мне пора удалиться, матушка не любит долгих отсутствий. Но вы не забудете о своём обещании?

— Никогда, — кивнул я.

Наташа робко потёрлась клювом о мой клюв, а после убежала в дом.

Ещё немного посидев на скамейке и полюбовавшись луной, я собрался идти обратно.

И… столкнулся с Анной! Она стояла на веранде возле перил, гневно притоптывая ножкой, а глаза её метали молнии.

— Вы избегаете меня! Теперь я совершенно точно в этом уверилась! — сердито отвернулась она. — Не понимаю лишь причину столь обидного отношения.

— Имел серьёзный разговор с вашей сестрой, — не стал скрываться я.

— Должно, речь шла о книгах или французском театре? — фыркнула Аня. — Она его постоянно хвалит и бранит наш, поскольку, по её мнению, там не даются пьесы нравственного содержания! Целыми днями она сидит особняком в своей спальне или читальне и, кроме книг и театра, больше ни о чём другом не желает знать. Экая оказия! Нешто так можно себя вживу хоронить?

Из деликатности я промолчал, не желая быть втянутым в семейные перипетии.

— Кстати, — перешла она к главной теме. — Вы достаточно давно посещаете наш дом. И мой опыт говорит о том, что делаете вы это не из простой вежливости. Сознайтесь! Я давно наблюдаю за вами и вижу, как вы поглядываете на меня. Не стану скрывать, — продолжала она вести наскок с пылом кавалерии, — что и вы мне не противны. Поэтому, коли я пришлась вам по нраву, то не против сватовства. А если нет, так и ходить сюда больше нечего. Так и знайте. Что же вы молчите? — нахмурилась она. — Облегчите душу!

Я начал было давать уклончивые ответы, с тем, чтобы не говорить ни да, ни нет. Однако Аня весьма грамотно обставляла разговор, ведя к намеченной цели, покуда драгоценное заверение в любви не было получено.

— Отлично, — не стала скрывать она своего ликования, в знак крайнего расположения выдернув пёрышко и подарив его. — Пойду, оповещу maman об уговоре.

Я принял пёрышко, спрятав его в нагрудный медальон, и посмотрел вслед Анне взглядом, выражающим все противоречие обуревавших меня чувств…

Когда я вернулся в дом, Карпов и Телепин затеяли полемику о том, откуда вышел первый человек — из курицы или яйца (не пришли к общему мнению). Потом недолго обсудили, на кого был бы похож Бог на иконах приматов (остановились на мысли, что на примата).

Я вполуха прислушивался к их беседе. Смятение одолевало душу. Обе дочери княгини одинаково хороши, но которую выбрать? Сердце вроде бы склонялось к Наталье, тем паче, что я и ранее был к ней неравнодушен. Она прекрасна, глядит, как Диана, и вечно молчит. А вечно молчащая дева, сами знаете, носит в себе столько тайн! Это бутыль с неизвестного рода жидкостью — выпил бы, да боишься, а вдруг яд?

Но тогда как быть с обещанием, данным Анне? Теперь я уже клял свою мягкосердечность.

Тут я заметил, что один из лакеев поднял гребень и взмахнул крыльями, привлекая, таким образом, моё внимание.

— Её светлость просят прийти в её кабинет.

«Вот оно!» — стукнуло сердце.

Дверь в кабинет княгини была приоткрыта. За столом конторки сидела она сама и, надев pince-nez, при свете канделябра просматривала какие-то бумаги. С портретов на стенах смотрели предки: сурово, надменно. Шторы были приоткрыты, и в окно смотрела луна.

Когда я вошёл, ветер из открытой двери заворошил края листов, и княгиня оторвалась от чтения.

— Вы звали меня?

— Да. Подойдите!

Я приблизился.

— Ранее я молчала, потому как надеялась на выгодную партию для своих дочерей. Однако дела таковы, что далее смотреть со стороны больше нет возможности. Скажу спроста, без деликатесов: сегодня пришло письмо от моего поверенного в Москве. Оно посвящено вам, мстилостисдарь. Поверенный описывает забавные вещи! Будто status praesens ваше весьма не так хорошо, как вы стремитесь показать. Банк вашего рара разорился безо всякой надежды на воскресение. И что вы сами два месяца назад, будучи азартным игроком, проигрались в штосс и сумма значительна.

В этом я нахожу причину вашего появления как раз в то же время в нашем доме. Будучи опытным в амурных предприятиях, вы решили, что легко запудрите головы моим бедным дочерям и тем поправите дела.

— И вы поверили клевете? Мерси за такое мнение! Право, княгиня… — вспыхнул я.

— Ну, ну… Нечего Лазаря петь! — возвысила голос она. — Я ещё не окончила. Ещё выяснилось, что этот случай для вас не единождый. В Москве у вас уже были невесты, к которым вы сватались-сватались, занимали денег, а когда дело доходило до точки, до венца, поворачивали назад оглобли. Потому, в конце концов, вам и пришлось бежать сюда, в глушь, в надежде на то, что никто не прознает об этих историях.

Судьба даёт подлецам счастливые наружности! Вы купидоны, вам страшно везёт по части женщин! Вас любят, в вас влюбляются…

Гм. Так вот. Что бы ни чесали злые языки, смею уверить, что счастье mes enfants для меня значительнее материальных благ.

Княгиня наклонилась к конторке и вынула ворох красненьких, перехваченных напополам тесьмой.

— Здесь 20 тысяч. Этой суммы достаточно, чтобы покрыть имеющийся у вас долг. Я отдам эти деньги с тем условием, что вы навсегда забудете дорогу к нашему порогу.

— Это что, взятка? — холодно уточнил я.

— Не взятка, а законное, так сказать, взятие. Впрочем, считайте, как находите нужным. На раздумья отвожу вам время до конца вечера.

С теми словами я был выставлен из кабинета.

Что же выбрать? Это верно, я нуждался в деньгах, притом нуждался отчаянно. Но что это были за деньги! Сам Диавол, казалось, выступил сегодня передо мною в облике старой княгини! Перед глазами стоял взгляд Наташи, которым она смотрела на меня в саду, полный мольбы и тихой радости. Необычное чувство будоражило сердце, в котором обычно водился лишь трезвый расчёт.

Я ходил из залы в залу, чувствуя себя голубком, которому подрезали крылья. Было невыносимо видеть на себе чужие взгляды. Особенно Миркадзе, которого интересовал исход наших с Анной объяснений.

Мне захотелось вдруг воротиться к Наташе и всеми силами своей не совсем ещё испорченной души приласкать и приголубить эту горячо меня любившую и мной обманутую девушку. Сказать ей, что виноват не я, но моя проклятая привычка к азарту и лёгкой жизни. Глупая, фанфаронская мысль. Увы, порок, которому я служил, к тому времени уже крепко держал за горло. Так что голубок в груди, как ни силился, не смог разрешиться от наброшенных на него пут.

Наконец, я решился.

— Хорошо, я согласен, — сказал я, входя в кабинет.

Княгиня сидела за комодом и, по-моему, даже не переменила позы с момента нашей последней беседы. Готов поклясться, глаза старой карги сияли, когда она передавала мне означенную сумму.

Сунув деньги за пазуху, я решительно вышел в парадную, кликнул коляску и, ни с кем не прощаясь, поехал к тётке Ногтева Зориной, у которой квартировался на лето.

ЭПИЛОГ

Больше ни Анны, ни её мрачной матери, похожей на ворону, с тех пор я не видел. Как и обещался, я покинул их дом навсегда. Прошли годы, прежде чем я вновь встретил Наташу.

Это вышло случайно. К тому времени дела мои сильно расстроились. Словно по злой иронии рока, деньги княгини не пошли мне на пользу, и с момента бала я катился, набирая ход.

Уже год я состоял в меблированных комнатах г-на М. Прегнуснейшее заведение, должен вам заявить! В кроватях не было отбоя от клопов, вшей и прочих инфузорий, живущих на теле человека, а помещение нередко приходилось делить с испившимися актёрами, потерявшими голос певцами или такими, как я, фатами, промотавшими папенькино состояние.

Весь я потратился, задолжался, по уши влез в дебри и теперь проводил дни в поисках того, к кому бы ещё обратиться.

Случай, как это нередко водится, предоставился сам. Бывшего приятеля Илью Ногтева я увидел ещё издалека. Он стоял на выходе из ресторана «National» и ловил экипаж. За прошедшее время он сильно потучнел, однако можно было сказать, что годы даже пошли ему на пользу. Перья его блестели, косицы хвоста развевались как ленты, гребень гордо венчал голову. Он только что пообедал и пах кулисом, парной телятиной и флер-д'оранжем. Рядом спиной стояла женщина, видимо, супруга, одетая в украшенное мехом пальто и, наклонясь, вытирала нос карапузу.

— Андрей? — воскликнул он, заметив меня. — Ты ли это, голубчик мой? Сколько лет, сколько зим!

— Илья! — изумился я. — Батюшки! Откуда ты тут взялся!

Мы троекратно облобызались. Затем Илья отпустил меня и отступил на шаг, рассматривая.

— Такой же красавец, как и был! — заключил он. — Такой же душонок и щёголь. Ах ты, господи! Ну что же ты? Богат? Женат? Я уже женат, как видишь. Да-с. Двое сыновей. Титулярный советник. Имею дачу под Ставрополем. Каждое лето на минеральных водах… Ты, верно, помнишь, — гордо подмигнул он, — ту, вторую дочку княгини, у которой мы в 18**-ом имели удовольствие присутствовать на балу? Так вот теперь она моя жена.

Барышня, стоявшая спиной, выпрямилась и обернулась, и я узнал в ней Наташу.

— Наташа, поздоровайся! — представил меня Илья. — Это мой друг юности, Андрей. Мы вместе с ним учились в университете!

— Здравствуйте, Андрей, — поздоровалась Наташа. Как и прежде, глаз при разговоре она не поднимала.

Я поднял шляпу, ощущая каждую заплату, каждый стежок на поношенной одежде и испытал чувство совестности за свою бедность.

Беседа не клеилась. Создалось невыносимое молчание, прерываемое лишь изредка неопределённым «Да-с… Вот так, некоторым образом…» Ногтева. Чтобы хоть как-то это прервать, я сказал о заветном:

— Ты вот что, приятель… Займи, по старой дружбе, мне двести рублей. Можешь, а? Я, как сумею, сразу вышлю, слово чести.

Глаза Наташи расширились, ноздри затрепетали. Она вспыхнула и пошла вперёд, подгоняя мальчика. Теперь и Ногтев понял всю бедственность моего положения и сконфузился, хотя старался не подавать вида.

— Не обижайся, она у меня такая фанаберка, — роясь в кошельке, махнул он. — Если что в голову вскачет, так и оглоблей не перешибёшь. Кого невзлюбит, хоть иконы выноси, даже в святки не запишет. Хара-актер!

Я понимал, в чём крылась истинная причина подобного отношения Наташи ко мне. Ведь тогда, в саду, я тоже клялся, ручаясь в том собственной честью. И чего стоили те слова?

— А княгиня умерла, — понизив голос, сообщил Ногтев. — Анна вскоре выскочила замуж за итальянского антрепренёра, но ужасно неудачно. Оказалось, что в Италии у него уже есть семья, да не одна. И вообще, малый скряга и вертопрах. Так что пришлось ей ни с чем возвращаться обратно в son domaine familial. По возвращении она наладила контакт с нашим Миркадзе и переехала к нему на Кавказ…

Ногтев тоже, как и Наташа, не поднимал глаз и было видно, что он стыдится собственного достатка, что он такой чистенький и благополучный в сравнении со мной. А разговор ведёт единственно из вежливости.

Наконец, банкноты сыскались.

— Ну, бывай! — Со вздохом облегчения он сунул мне сторублёвку, похлопал по плечу и, сорвав обещание непременно побывать у него на даче, если вдруг окажусь в Ставрополе, пошёл догонять супругу.

Глядя вслед, я покачал головой. Сунул бумажку в передний карман.

И мы разлетелись в стороны, каждый к собственной жизни…

Денис Моргунов «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АД»

Падая в пропасть, человек никогда не думает о том, каких высот он достиг. Что успел сделать или напротив — не успел. Его не волнует ни политика, ни статусность. Ему на всё плевать. Ему ничего не нужно… Ничего, кроме простой фразы: «Прощаю».

Я стоял на краю, не спуская глаз с полыхающей огнём внизу бездны. Под ногами настоящий ад. Стоит сделать шаг как тут же, угодишь в обитель Сатаны. С каждым новым ударом сердца, жизнь покидала меня, ускользая тонкими струйками крови, просачивающимися сквозь пальцы ладони, зажавшей смертельную рану…

* * *

— Дэн, привет! — радостно воскликнул мой старинный приятель Димка, подойдя к барной стойке. — Ты как здесь? Сколько мы не виделись? Лет десять?

— Восемь, — безучастно буркнул я.

— Да, точно! — топчась на месте, произнёс Димон.

— Присаживайся, коли пришёл. Выпьешь?

— Не употребляю. Я же спортсмен, аль забыл за столько лет? Слушай, какой-то ты смурной. У тебя что-то случилось? Может помощь, какая нужна?

— Ты хрена сюда припёрся? Помощничек. Я тебя звал?! Себе помоги, а я ни в чём, кроме покоя и ещё нескольких сот грамм, не нуждаюсь, — опустошая очередную рюмку, выдохнул я, глядя захмелевшими глазами на вытянутое от удивления лицо теперь уже наверняка бывшего друга.

— Ну знаешь, ли?! Так со своими шлюхами будешь базарить! Понял?! Или считаешь, раз денег полные карманы — хозяин жизни? Мудак ты!

— А за такое можно и по роже отгрести, — прошипел я. — Вали, раз не нравится, мне и одному неплохо сидится. Бармен! Повтори.

— Да пошёл ты! Придурок, — зло, бросил Димон, покидая своё место.

Мне плевать, что он про меня думает. Сейчас, основным интересом, являлся алкоголь, льющийся тонкой, прозрачной струйкой из горлышка бутылки в стеклянную рюмку. Налил-выпил-налил-выпил. Цель сегодняшнего вечера — напиться в хлам, чтобы забыться. А ещё оставалась надежда, что хоть это позволит провести ночь в беспамятстве, не видя и не слыша тех, кто преследует меня на протяжении последних трёх недель.

— Извините, что прерываю ваш отдых, — обратился бармен. — Мне очень жаль, но кажется вам уже достаточно. Рассчитайтесь, пожалуйста. А если вам необходимо такси, то я с удовольствием вызову машину, которая доставит вас домой.

Опрокинув рюмку, я зажмурился, занюхал кулак, выдохнув, поднял порядком окосевшие глаза на человека отказавшегося Мне наливать и тут же испуганно отпрянул назад, падая со стула. Из-за стойки, на меня смотрело мерзкое рыло с ободранной, висящей клочьями серой кожей. Гнилую плоть, пожирали десятки червей, снующих туда-сюда, сквозь выеденные отверстия. Выкаченные в отсутствии век глазные яблоки, пялились на меня двумя жёлтыми шарами с бледно-синими зрачками. Этот страшила ещё и «улыбался», чёрными зубами.

— Убирайся! Оставь меня в покое! — завопил я, отползая подальше от твари.

Окинув зал взглядом, пришёл в ужас. И как же я раньше не заметил произошедших изменений? Обшарпанные, покрытые сажей и какой-то слизью стены. С потолка свисали тёмно-зелёные пульсирующие лианы. Диваны обтянуты человеческой кожей, вон чей-то пупок, а вон… чьи-то соски… Столы и стулья, собраны из черепов и костей. На дальней стене, где раньше находился телевизор, опустив облачённую в противогаз голову, висел обнажённый по пояс, прибитый арматурой парень лет двадцати пяти. Оскалившись остатками гнилых зубов, посетители глядели то на меня, то на него, пуская тягучие кровавые слюни. Меня замутило.

Тот, что сидел ближе всего к распятому бедолаге, встал со своего места и, протянув костлявую, когтистую руку лёгким движением оторвал кусок кожи от груди юноши. Тот взвыл от боли, но его вопли заглушил противогаз. Развернувшись ко мне, мертвец сунул в омерзительную пасть истекающую кровью ещё живую плоть и начал демонстративно жевать.

Этого я выдержать уже не мог, упал на колени, согнулся бумерангом и «вывалил» содержимое желудка на пол. Тут же заметив, что вместо керамической плитки он застелен содранной с человеческих лиц кожей, что навсегда застыла в гримасах ужаса и страдания. Сука! Пол, миллионами пустых глазниц пялился на меня. Сказать, что стало страшно, значит, ничего не сказать. Я сам превратился в страх, вмиг протрезвев, кстати.

Закричав, попытался встать, но поскользнувшись на луже собственной блевотины, рухнул обратно.

— Охрана! — рявкнул монстр. — Здесь клиент перебрал! Буянит и отказывается платить!

В ту же минуту, из глубины зала, выскочили двое. Выглядели они ничем не лучше своего собрата. Такие же мерзкие и противные ожившие трупы. Я ещё раз попытался подняться и пуститься прочь, но ужас сковал моё тело, больше просто ничего не оставалось. Снова закричал. Охранники-мертвецы на миг замерли, но затем, подхватив меня под руки, потащили в сторону выхода. Сердце в груди заколотилось с неистовой скоростью. В глазах, потемнело от ужаса.

Пришёл в себя, когда сильно стукнулся головой обо что-то твёрдое. Я лежал на мокром асфальте, с ночного неба лил холодный дождь, а двое мертвяков пинали меня ногами, не шибко заботясь о том, куда они попадают. Экзекуция продолжалось не больше пяти минут, показавшихся вечностью. Вскоре, видимо устав, мертвецы ушли, оставив меня корчиться от боли в луже из дождевой воды и крови.

Не знаю, сколько я так провалялся, но, в конце концов, немного придя в себя, медленно дополз до стены ближайшего дома. Потом привалившись к холодной кирпичной кладке, несколько часов сидел, вытянув ноги. Алкоголь, которого принял накануне в избытке, словно выветрился из организма, ни оставив и следа. Было адски больно. Всё тело ныло. А в почки, словно раскалённые иглы воткнули. Вытащив из внутреннего кармана помятую пачку «Петра», открыл крышку, дрожащей рукой выудил единственную целую сигарету. Сунув её в окровавленные губы, чиркнув зажигалкой, закурил. Затянувшись терпким дымом, закашлялся. Взглянув на сереющее небо, понял, что в отключке всю ночь. Сплюнув кровью, посмотрел на тлеющий огонёк, вспоминая тот день, когда впервые увидел мёртвых.

Три недели назад, в такой же дождливый вечер, возвращаясь на своём автомобиле с переговоров, я сбил ребёнка. Нет, не подумайте, у меня большой стаж вождения. За десять лет ни одной аварии и всего лишь пара штрафов за нарушение правил парковки. Для такого большого города — это ничтожно мало.

Зазвонил телефон. Отвлёкшись на него всего на миг, я совершил самую страшную ошибку в своей жизни. Оторвавшись от экрана, увидел стоящего на дороге ребёнка. Девчушка вытянула перед собой маленькие ручонки, словно пытаясь остановить ими автомобиль. А взгляд… Её взгляд, я запомню навсегда. Этот полный страха взгляд, как раскалённое клеймо отпечаталось в моей памяти.

Удар, ребёнок на асфальте. На несколько мгновений, я впал в ступор. Тишина и полное опустошение. Тьма обволакивающая со всех сторон и её глаза, испуганно и в тоже время осуждающе смотрящие прямиком в мою душу.

Мотнув головой, я вернулся в реальность. Осознание произошедшего, пришло мгновенно. Звуки, мысли, всё смешалось и окатило как ледяным дождём. Выскочив из машины, я склонился над неподвижным телом. Осторожно подняв её на руки, встал. Понимая, что «скорая», пробиваясь сквозь многокилометровые пробки, приедет не скоро, уложил малышку на заднее сидение и помчался в ближайшую больницу.

Её не спасли. Врач сказал, что от удара лопнул какой-то сосуд, от чего смерть наступила мгновенно. Позже, приехали родители девочки. Отец, мужчина немногим старше меня, не сдержался и врезал по морде. Я извинялся, предлагал помощь, но бьющаяся в истерике мать, осыпая проклятиями, послала меня ко всем чертям.

Выбежав из здания больницы, бросился прочь. Бежал куда глаза глядят. Через оживлённые дороги, тротуары, попутно врезаясь в прохожих. Споткнувшись, со всего маха упал в грязь. Вонзив пальцы в мокрую землю, плакал и кричал. От злости, обиды и ненависти к самому себе.

Потом, вроде немного пришёл в себя. Сильно зажмурился и в темноте «увидел» образ маленькой девочки. Стоит, смотрит на меня, укоризненно качает головой, иногда вытирая со щёк скатывающиеся слёзы.

— Прости. Прости меня, пожалуйста. Я не хотел. Это несчастный случай. Мне очень жаль.

Затем меня подняли на ноги. Запихнули в «УАЗик» с синей полосой на борту. Привезли в участок, где всю ночь допрашивали. Утром, отпустили под подписку о невыезде.

Грязный, с чёрными синяками под глазами, я похож на бомжа. В таком виде, пришлось добираться до дома. На протяжении всего пути, ловил на себе презрительные взгляды прохожих. Люди шарахались в стороны, что-то бормоча, но мне было плевать. На них, на себя. Жить не хотелось, от слова — совсем.

Войдя в квартиру, сбросил обувь, грязную одежду и в одних трусах направился на кухню. Распахнув холодильник, схватил с полки бутылку виски, отвинтил крышку, приложился к горлышку. Алкоголь, тут же разлился по телу приятным теплом. Истерика постепенно отпустила.

Переместившись в комнату, плюхнулся на кожаный диван, рассматривая кубки, почётные грамоты и благодарственные письма, вручённые за изобретение и введение в эксплуатацию «ГАС» — газовая отопительная система. Проще говоря, мне удалось перевести город на новый вид обогрева. Благодаря моей установке, инертный газ разгонялся до высоких скоростей в специально сконструированной сети отопления, выделяя при этом достаточное количество тепла, для поддержания комфортной температуры в домах. Эта система, оказалась в десятки раз дешевле традиционного, водяного отопления и менее вредна для экологии. Вскоре, весь город стал получать тепло прямиком из центра «ГАС».

Позже, о технологии узнали в других городах и за пределами страны. Контракт за контрактом, признание мирового сообщества, слава. Деньги полились рекой на мой банковский счёт. Но шиковать, я не привык. Львиную долю доходов отдавал на благотворительность. Ни коттеджей, ни вилл за бугром, ни автомобилей премиум класса не покупал. А зачем? Понты, для золотой молодёжи вещь важная, но не для меня. Квартира и та в здании центра «ГАС». Выходишь из дома, сразу попадаешь на работу. Удобно. А самое главное — всё всегда под контролем.

Полностью уйдя в работу, я перестал общаться с друзьями, ходить на прогулки и в принципе отдыхать. Ведение проектов, консультации, встречи, введение новых объектов в эксплуатацию, новые консультации — так выглядели мои последние восемь лет жизни. Ни семьи, ни детей так и не завёл. Всё некогда было.

Напившись, уснул. Всю ночь кошмары мучали. История, произошедшая днём, повторялась снова и снова. Несколько раз вскакивал на кровати. Потный, сердце стучит, отдавая в ушах. Понимал, что это всего лишь сон. Снова ложился, засыпал, но события не изменялись. Словно мчась по замкнутому кругу, вновь и вновь переживая аварию.

Следующий день прошёл как в тумане. Единственное, что помню: на улице темно, иду в магазин за очередной бутылкой. Мимо проходят люди, но я не смотрю на них. Кто-то врезается в меня плечом. Развернувшись, чтоб выдать невнимательному пешеходу всё, что я о нём думаю и вижу мертвеца. За ним ещё и ещё. Ужасных, изъеденных, полуразложившихся. Разинув свои гнилые пасти, что-то булькая и шипя, они начали окружать меня. Закричав от ужаса, рванулся прочь. Подальше от тварей заполонивших улицу. Сворачивая за угол, уже сам в кого-то врезался, сбивая бедолагу с ног. Извинился, встал, протянул руку помощи, но тут же отскочил в сторону как ошпаренный, понимая, что столкнулся с ещё одним живым трупом.

Подгоняемый паникой и выбросами адреналина, рванул к дому, мечась из стороны в сторону, стараясь как можно скорее убежать от жмуров. Ворвавшись в здание «ГАС», плотно запер двери. Взбежав вверх по лестнице, спрятался в квартире.

Немного успокоившись, решил, что это всего лишь игра воображения. Галлюцинации, навеянные совестью и беспокойной ночью. Сбросив всю одежду, вошёл в душ, но из него, вместо воды, хлынули кровавые струи. Испуганно отшатнувшись, споткнулся о борт кабинки. Упав, сильно ударился головой о пол, тут же теряя сознание. Но даже в том состоянии, вновь начал переживать ту роковую поездку.

Очнувшись, поднялся на ноги. Голова жутко кружилась и болела. Пошатываясь, в чём мать родила, держась рукой за стены, вошёл в комнату. Выглянул в распахнутое окно. По улицам ходили живые люди. Облегчённо вздохнув, оделся, выпил крепкого кофе, а затем занялся изучением бумаг и планов. Но, с наступлением тьмы, всё снова повторилось. Мертвецы, авария, истерика. И так, изо дня в день, на протяжении следующих трёх недель.

* * *

Истлевшая сигарета обожгла пальцы. Выбросив окурок, я встал, полный решимости, покончить с этим адом. Даже по телевизору, в какой-то передаче говорили, что мир наполняют твари принявшие облик человека.

— Что ж, достаточно вы меня мучали. Настал мой черёд, — прошептал я, направляясь к офису «ГАС». — Вы за всё заплатите.

Сегодня, я был готов поставить точку в этой истории. Отталкивая мертвецов встречающихся на пути, двигался вперёд. Цель ясна, план беспроигрышный. Пара манипуляций и всё. Войдя в здание, запер дверь, а затем переместился к центральному компьютеру, что управляет блоком разгона. Введя пароль, первым делом повысил давление в системе, затем выставил максимальную мощность ускорителя.

Помещение наполнилось гулом сирен аварийной сигнализации. Пол под ногами дрогнул. Раздался свист, за ним последовал оглушительный хлопок. Мощным потоком раскалённого газа, вдребезги разнесло стекло отделяющее меня от установки. Довольно крупный осколок вонзился в грудь. Сострадания к самому себе, я не испытал, боли, кстати, тоже.

Решив, что обязан увидеть свой план в действии, зашагал к лифту. Поднявшись наверх, вышел на крышу. Стоя на краю парапета, размышлял:

«Что меня ждёт там, за гранью жизни и смерти? Говорят, существует реинкарнация… Вот бы возродиться какой-нибудь птицей. Парить над землёй, ни в чём не нуждаясь».

Затем, вспомнил погибшую девочку. Вытащив из груди осколок стекла, бросил его вниз и закричал:

— Я даже не знаю твоего имени! Но знай — я не хотел, чтоб так вышло! Прости меня!

— Что ты наделал? — донёсся тонкий детский голосок из-за спины.

Обернувшись, увидел ту самую девочку, что попала под колёса моего автомобиля. Она стояла у дверей лифта, обняв плюшевого медведя. Я тут же узнал игрушку, оставленную на её могиле в день похорон. Дождавшись пока родственники покинут кладбище, подошёл к сырому холмику земли, усыпанному цветами, где с установленной у креста фотографии, на меня смотрела маленькая белокурая девчушка. Моля о прощении, посадил Топтыжку рядом с фото, а затем убежал. То ли от страха быть замеченным, то ли от взбунтовавшихся нервов.

Здание качнулось. Еле удержавшись на ногах, я наблюдал, как по всему городу ввысь взметаются столбы огня, рушатся дома, а по улицам в поисках укрытия мечутся не мертвецы, а обычные люди.

— Господи! Что же я натворил?!

Окинув взглядом крышу, понял, что девочка исчезла. Затем, бетонный парапет, ушёл из-под ног.

Падая вниз, окружённый огнём, осколками стекла, обломками зданий, гулом и истошными криками. Последняя мысль, промелькнувшая в голове, звучала как поставленная в моей жизни точка: «Добро пожаловать в ад!».

Горячий, сухой воздух, неожиданно наполнил мои лёгкие. Раскрыв глаза, понял, что жив и лежу в полости между бетонных плит. Всё тело наполняла боль. Голова кружилась. Медленно выполз из-под завала. В нос ударил запах серы и жжёной плоти. Пошатываясь, я вышел на улицу собственноручно уничтоженного города. Хотелось заплакать, но слёз не было. Душа рвалась на части. Сердце стучало подобно барабанной дроби. Упав на колени посреди полыхающего мёртвого города, я закричал от безысходности, угрызений совести и ненависти к самому себе, устремив взгляд на кроваво-красное небо, с которого хлопьями падает пепел.

Раздалось утробное рычание. Обернувшись на звук, заметил мелькнувшую тень. Рык повторился, но уже с другой стороны. Затем, пространство наполнилось гвалтом. И тут я заметил, что со всех сторон, на дорогу выскакивают мерзкие создания. Рогатые, звериные рожи, оскалены острыми зубами. Вместо ног копыта. Размахивая длинными хвостами, они медленно двигались ко мне, вытянув вперёд когтистые лапы.

— Я это заслужил! Это мой персональный ад! — закричал я, глядя на жаждущих разорвать меня в клочья демонов.

Один из них, сорвался с места, быстро приближаясь ко мне. Зажмурившись, вовсе не от страха, а скорее чтоб не видеть эту мразь, услышал тоненький голосок:

— Я прощаю тебя!

Вспыхнул яркий свет, пропали звуки. Даже стука собственного сердца не было слышно. А как только он погас, я раскрыл глаза и тут же обнаружил себя за рулём автомобиля. Резко ударив по тормозам и, тут же выскочил на улицу, уставившись на асфальт у переднего бампера. Никого.

По щекам покатились слёзы. Повернув голову, увидел ту самую девочку. Она стояла на тротуаре и с любопытством наблюдала за мной. К горлу подкатил комок. Сердце сжалось в груди. Встав на колени, я посмотрел на малышку и прошептал:

— Спасибо…

Ребёнок улыбнулся и убежал. Поднявшись на ноги, с чувством благодарности к этому маленькому, белокурому ангелу, зашагал к дому, оставив распахнутый автомобиль на дороге.

С неба лил дождь, а по щекам катились слёзы. Но в этот раз, не горечи, а счастья.

С неба лил дождь, а по щекам катились слёзы. Но в этот раз, не горечи, а счастья.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЗА СТЕКЛОМ ИЛЛЮМИНАТОРА

Татьяна Осипова
«РЕКВИЕМ»

Там не летают вороны,

Там не струится лунный свет,

Там холод смертью скованный,

И путник, не найдя ответ,

бредёт по мрачным улицам,

Бредёт, он ищет рай,

А двери все закрыты, пустота

играет на осколках ран.

Скажи мне, где встаёт заря,

Скажи, когда дожди заплачут,

Скажи, что я найду тебя,

Скажи что отыщу удачу,

Когда разрезав светом мглу,

Раздвинет стены жизнь, и солнце

осветит лица, пустоту

оставим мы на дне колодца.

Она смеялась и звала,

Цеплялась пальцами за спины,

Но мы ушли, лишь зеркала

Напоминанием станут длинным.

В них отраженье наших глаз,

Всё что разрушили и сшили,

играя реквием для вас

укором молчаливой пыли.

Марк Волков «ЛЕТНЯЯ ИСТОРИЯ»

Часть I

Вечная ночь за стеклом иллюминатора хвастала безукоризненной чернотой: ни единой звёздочки, хвоста кометы или росчерка метеорита не нарушали её покой. Вакуум и абсолютный ноль глубокого космоса заполоняли всё вокруг.

В центре галактики висела огромная чёрная дыра. Струи межзвёздной пыли водопадами обтекали её по кругу, встречаясь и перечёркивая надвое, словно лезвием ножа. Подобно гигантскому водовороту, дыра притягивала к себе всё, что попадало в поле гравитации. Даже нашей станции приходилось прилагать огромные силы, чтобы не сорваться с орбиты, став ещё одной песчинкой в потоке, следующем к ненасытной утробе.

Впрочем, по-своему дыра была даже прекрасна. Кто и почему дал ей столь непритязательное название? В сияющей короне из межзвёздной пыли и с круглой чёрной сердцевиной она походила скорее на Солнце. Чёрное солнце Вселенной.

Справа, захваченная течением, медленно плыла, вращаясь вокруг своей оси, ржаво-голубая планета. Наша бригада недавно вернулась оттуда и теперь заряжалась энергией в ожидании следующей высадки.

Планета была мертва. Цивилизация, населявшая её, давно сгинула, оставив после себя лишь руины городов и горы мусора.

Собственно, нашей задачей и являлась уборка этого мусора. В каком-то смысле в этой работе мы роднились с обмывальщицами, наводящими последний марафет на труп планеты перед тем, как она отправится в пучины небытия. Правда, романтики в этом занятии было немного: наших Хозяев интересовало лишь всё мало-мальски ценное, что можно с выгодой продать. Такие вещи должны быть отсортированы, скомпонованы по контейнерам и, впоследствии, загружены в трюмы звездолётов. А чёрной дыре останется лишь голый камень и горы того, что признано «неперспективным».

В грузовом отсеке царил привычный хаос: на полу валялся плюшевый заяц, разбитая кружка, дранные скафандры, кучи пустых обёрток и обрывки постеров. Однако ни завораживающее зрелище за окном, ни локальная помойка внутри станции и даже трещина, пролёгшая из конца в конец иллюминатора, не трогали нас. Ведь мы не были живыми в привычном понимании этого слова.

Креаклы, или «кибернетические механизмы Тепплера», как нас ещё называли в статьях, посвящённым робототехнике, получили широкое распространение, благодаря неприхотливости к условиям труда, возможности экономить на еде, воде и зарплате. Каждому в бригаде был присвоен индивидуальный номер: M-11, Q-54 или, как мне, L-76.

Правда, тайком от Хозяев, мы звали друг друга несколько иначе. Так, робот с длинными конечностями, что сидел сейчас рядом, закрыв сенсоры, имел прозвище Звяк-нога, за то, что однажды за нерасторопность кто-то из Хозяев ударил его так сильно, что внутри ноги замкнуло цепь. И теперь он ходил, постоянно подволакивая её за собой…

Исходя из срока службы, нас уже давно должны были списать в утиль, однако компанию с Сириуса, выкупившую роботов практически за бесценок у одного ушлого интенданта, меньше всего интересовали даты, пробитые в перфокарте техпаспорта.

Ждать полного цикла зарядки было скучно. Желая поразвлечься, я пододвинул близлежащий ящик и стал раскладывать содержимое. Из груды бумаг выскользнула книжка в твёрдом переплёте. Необычное название сразу же приковало внимание: «ХРОНИКИ МЕРТВЫХ ГОРОДОВ 3». Начертанное крупными чёрными буквами на стене старинного здания, изображённого на обложке, оно навевало чувство таинственности и мистицизма. Рядом из тумана хищно тянулись щупальца неведомого создания. На брусчатке мостовой лежал противогаз с горящими бирюзой глазницами, а ниже шли фамилии авторов: Сергей Кулагин, Тим Волков, Григорий Родственников, Виктория Радионова и многие другие.

Наобум раскрыв книгу примерно на середине, я прочитал: «Летняя история». Видимо, это было название чьего-то рассказа. Он начинался так:

«Раскалённое солнце близило размеренный шаг к ночлегу. Воздух был сух и неподвижен. От раскидистых лип по песку дорожек тянулись длинные тени, а в сплетении ветвей мелькало синее небо. Я летел во весь опор к графской усадьбе, нетерпеливо пришпоривая коня. Карман оттягивало письмо следующего содержания: „Мой дорогой, мой милый Гиппократ. Если ты ещё жив, здравствуешь и не забыл друга детства, то, ни секунды не медля, облачайся в свои белые одежды, седлай коня и, не позднее, чем третьего дня будь у меня. Нетерпение, с которым я ожидаю твоего приезда не ведает пределов, ибо я болен и склонен предполагать, что болезнь значительна. Жар сковывает мои члены днём, лихорадка вытрясает душу по ночам. Я измучился и изнемог. Уже не единожды из уезда призывался Платон Павлович, однако все, чего смог добиться сей доблестный муж — это многозначительное кряхтение, перемежающееся качанием головы. Ныне всю надежду составляет лишь то, что твой молодой проницательный ум приподнимет завесу интриги. Не напрасно же говорят, будто сам Господь вложил знания в руки лекарей. Твой А. П.“».

— Ага, — подумал я. Автор подражает слогу писателей ХIX века, хотя, надо заметить, это получается у него вполне сносно. Во время раскопок нам уже попадалась проза «Золотого века», я их частенько перечитывал, поэтому сразу же угадал стиль. Интересно, что же будет дальше?..

«Позади осталась деревня. Поднимаясь на холм, я видел верхушки крыш изб, утопающие в листве яблонь и вишен. Поодаль резало глаз светлое пятнышко — водная гладь небольшого озера.

Послеполуденный зной прошёлся по деревне пудовыми кулаками, примяв жизнь. Молчали куры, не мычала скотина, не гавкали собаки. Лишь комары ленивым звенящим облаком порой висели в воздухе. Мой Балун — серый в белых яблоках рысак знаменитой орловской породы, подаренный перед отъездом на учёбу графом — всхрапывал и прял мордой всякий раз, когда приходилось влетать в такое облако, однако я не давал замедлиться, правя твёрдой рукой его шаг.

Промелькнули и остались позади распахнутые ворота графской усадьбы, а мы помчали дальше, к дому. Два долгих года минуло с тех пор, как я видел эти места, а потому непроизвольно вертел головой, отыскивая различия. Впрочем, они были заметны и безоружным взглядом. Места изменились, и изменения эти вышли не в лучшую сторону. Песчаные дорожки устилали сухие ветки, клоки соломы и прочий мусор. Кусты заросли, клумбы засохли, фонтан заглох. На ступенях деревянной беседки валялся кем-то позабытый сморщенный сапог.

Вскоре впереди выросло знакомое с детства здание с фронтоном, поддерживаемым массивными колоннами, в промежуток которых поднимались ступени с каменными львами. Здесь случилось немыслимое: когда я уже собрался остановиться, Балун встал, как вкопанный, и я, потеряв стремя, едва не низринулся оземь.

— Худой знак, барин! — Покачал головой какой-то мужик, стоявший возле ступеней.

Памятуя о том, что будущему врачу не пристало веровать во всяческие предзнаменования и вообще следует иметь вид степенный и важный, я молча отдал повода, отстегнул от седла саквояж с медицинским инструментарием и, обивая хлыстом пыль с ботфортов, побежал в дом.

Меня никто не встретил. В воздухе стоял тяжёлый запах, который невозможно ни с чем спутать. Так пахнет в доме тяжелобольных. Я обошёл все десять комнат, но всюду царила пустыня.

Коридор первого этажа окончился двойными дверями, за которыми, насколько я помнил, располагалась столовая. Они были заперты. Я подёргал окованные бронзой ручки и собрался возвращаться в переднюю. Как вдруг услышал из-за двери справа быстро оборвавшийся то ли хрип, то ли стон.

Там кто-то есть? Я взялся за ручку, но меня прервал голос за спиной:

— Кто вы, и что здесь делаете?

Я обернулся. Позади меня стоял рыжий человек в одежде слуги. Его жёлтое, с усиками, высохшее лицо, с плотно сжатыми губами, буквально изливало злобу. Человек тяжело дышал, а его маленькие глазки исподлобья сверлили окружающее пространство.

— Я ищу графа. Я его друг, доктор, — смиренно представился я, обдумывая, как слуга сумел так быстро и незаметно подкрасться. Видимо, жара скверно подействовала и на мозги моего vis-a-vis, ибо он долго обдумывал ответ, словно совещаясь с кем-то, а после принял решение:

— Я провожу вас.

Повернулся и молча пошёл, выказывая этим незримый приказ шествовать следом. Я повиновался. Странное дело, я чувствовал подспудный страх перед слугой. Возможно, так подействовала непочтительность, с которой он говорил и вёл себя.

Поднявшись на второй этаж, мы вошли в зал, занимающий весь правый флигель. В помещении царил полумрак. Хотя полной темноты не было, солнце едва проникало сквозь зашторенные окна, рождая даже не свет, но слабую его копию, что я отнёс на счёт удушающего зноя. В центре зала за столом стоял граф и, склонившись над бумагами, о чём-то тихо втолковывал человеку в чёрном костюме с бабочкой, в котором я безошибочно узнал управляющего, Франца Иоганновича.

— Илья! Ты ли это? — вскричал граф, завидев нас. И пошёл, раскрыв объятия, навстречу.

— Кузьма, ты свободен, — сказал он после того, как мы троекратно облобызались. — Свободен, я сказал, — вынужден был повторить он приказ, когда увидел, что провожающий остался на месте.

На этот раз слуга нехотя поклонился и неспешно вышел.

— Это Кузьма. Не обращай внимания, он у нас слегка туговат в плане слуха. Поговаривают, будто такое приключается с людьми, которым в люльке на ухо наступил медведь. — Попытался перевести ситуацию в комическую граф.

Однако я видел, что вовсе не физический недостаток являлся причиной вызывающего поведения Кузьмы. Нет, это было нежелание признавать над собой власть другого человека, причём привычка старинная, укоренелая.

— Ах, ты нисколько не изменился! Всё такой же франт и повеса! — изрёк граф, поворачивая меня со стороны в сторону для блезира. — Сколько времени минуло с тех пор, как мы не виделись? Полгода? Год?

— Два. — Улыбнулся я. И высказал удивление продолжил: — Но ты вроде писал, будто болен? Однако картина, которую я наблюдаю ныне, твердит, скорее, об обратном?

— Многое… Изменилось с тех пор, — уклончиво отвёл глаза граф. — Впрочем, о делах чуть позже. Ты, верно, голоден с дороги? Прошу откушать, а я присоединюсь, как только закончу тут с Францем Иоганновичем.

Граф позвонил в колокольчик и на зов явились двое слуг.

— Проводите гостя в столовую и хорошенько накормите, — распорядился он.

Мы спустились. Впротиву верхнему этажу, в столовой правило бал солнце. Правда, особой духоты не наблюдалось. В приоткрытые окна со стороны озера залетал освежающий ветерок, донося аромат свежескошенных трав. Но даже ему было не перебить стоящий во всем доме неприятный запах. Запах болезни…

Я ел в присутствии слуг, подобно каменным львам, застывшим по обе стороны стола в ожидании, когда «барину» что-либо понадобится. Желая развеять скуку, я решил затеять с одним из них — Иваном — беседу.

— Весьма странная получается история, — посетовал я. — Мне сообщают, будто граф настолько болен, что даже не может шевельнуться. Я бросаю все дела, мчусь сюда, едва не загнав по дороге лучшего скакуна. И что нахожу? Граф находится в явном здравии. Как сие понимать?

Ваня засопел, закряхтел. И, переглянувшись с товарищем, наконец, решился ответить:

— Это верно, его сиятельству было очень худо. Так скверно, что уже никто и не надеялся на выздоровление. Но о дальнейшем его Сиятельство расскажут лично.

Иван застыл, больше не реагируя ни на какие вопросы, как ни я старался снова завести беседу.

Время тянулось, однако граф не появлялся. В глубине дома пробили часы — четыре раза, пятый. Начало смеркаться. Наконец, двери открылись, и в комнату быстро вошёл мой «пациент».

— Прости, Гиппократ. Дела. Проклятые дела завладели моим вниманием, — посетовал он. — Так много упущено за время болезни, что и не знаешь, за что хвататься.

— Кстати, насчёт этого. Как вышло, что ты так быстро пошёл на поправку?

— Сам не ведаю, — шутливо развёл руками граф. — Не иначе, как Божьей милостью. Уж так худо мне было, что и в гроб ложись. И вдруг — в один миг полегчало, словно ничего и не было.

— Стало быть, в моих услугах здесь более не нуждаются, и теперь я должен покинуть этот дом?

— Отнюдь, — нахмурился граф, — это верно, болезнь покинула меня. Но далеко не ушла, словно в насмешку поразив иную цель. Ты никогда не видал моей супруги?

— Нет. Я уехал чуть раньше и помню тебя молодым и неокольцованным самохвалом.

— А я тебя — бастрыгой и фанфароном!

Мы рассмеялись.

— Да, Илья, сколько воды утекло с тех пор, и многое стало не таким, как раньше. — Покачал головой граф. — Ну, пойдём.

С этой многозначительной фразой он показал отведённую мне спальню на верхнем этаже, где я оставил немногочисленный скарб.

Комната графини располагалась на первом этаже, за той самой дверью, войти в которую мне помешало давеча появление Кузьмы. Там царил такой же серый полумрак, как и в комнатах наверху. Серый свет окрашивал постель вместе с лежащей на ней женщиной в цвета пыли и забвения.

— Капитолина Изольдовна, душенька, — нежно позвал граф. — Это врач. Сейчас он осмотрит тебя.

Под одеялом лежала женщина в белом чепце, из-под которого виднелся кончик измождённого нос. Когда его приподняли, под ним обнаружились бледные щеки, характерные для малокровных анемичных особ. Только необыкновенно большие, на фоне всеобщей худобы, глаза горели внутренним огнём.

При звуках голоса графа больная слегка приподняла голову и, издав громкий стон, снова уронила на подушку.

Начались обычные врачебные дела. Я задавал вопросы (обращаясь, впрочем, больше к графу), хмуря брови, слушал пульс, лёгкие. Когда одеяло откинули, я увидел на простыне следы запёкшейся крови.

— А это что?

— По совету Платона Павловича пускали кровь, — пояснил граф.

Я заметил ему, что, хотя процедура кровопускания весьма известна, но, в случаях малокровия, подобные методы лечения могут дать обратный эффект. Граф выслушал эти замечания спокойно, заверив, что подобное происходило всего раз и, поскольку результатов не было, больше они не решились прибегать к этому средству.

После короткого осмотра мы вышли в коридор для совещания.

— Мужайся, — констатировал я. — Ибо прогноз неутешителен. Графиня серьёзно больна. У неё тяжёлая форма анемии и, если не перевезти её в другие, более благоприятные края, она может погибнуть.

Граф воспринял вердикт с достоинством, приличествующем положению в обществе. И лишь глубоко запавшая на лбу складка говорила о лихорадочной мысли и посещающих его тяжёлых думах.

— Что ж, если мой милый Гиппократ что-то советует, полагаясь на опыт в лечении больных, имею ли я право ослушаться этого приказа? — грустно улыбнулся он. — Однако проклятые дела не позволяют так скоро сорваться в путь, как бы ни желало того сердце. Об одном я хотел бы просить — пока мы с графиней останемся здесь, не мог бы и ты задержаться, на случай ухудшения её состояния?

Делать нечего, я поклялся другу.

«На другой день, с утра»… — перелистнул я страницу.

Но не успел углубиться в текст, ибо переборка, ведущая в грузовой зал, поднялась. На пороге стоял жабоанин из Созвездия Змеи — два метра пупырчатой склизкой плоти, затянутой в джинсы и кожаную жилетку. Лысую голову с трудом прикрывала кепка, в безгубом рту дымился огонёк синскопы.

— Это чё такое, я не понял? Это чё такое, я вас спрашиваю?! — не вынимая визиловой палочки изо рта, заорал он, указывая перепончатой лапой на иллюминатор. — Вы, когда должны были план по планете сдать? А она как висела, так и висит! Расселись тут! Кто её будет обрабатывать, я, что ли? Ну-ка, взяли штепсели в руки — или что там у вас? И пошли!

И, для убедительности продемонстрировал стек со зловеще потрескивающим на конце электрошокером.

С прорабом попробуй, поспорь! Прораб ночью спит, а один глаз у него все равно открыт. Он словом ансинуанские тальсы гнёт!

Незаметно спрятав книгу в бардачок за спиной, я отключился от сети и потащился вслед за остальными на погрузку…

На планете мы пробыли относительно долго. Забив трюмы спускаемой «Грозы Кейтеля» под завязку, вернулись в грузовой зал. Воспользовавшись общей суматохой, я нашёл укромное местечко где, примостившись, снова раскрыл книгу.

«На другой день, с утра мы долго гуляли с графом, вспоминая события давно минувших дней. Позабыв о вчерашнем зное, день стоял хмурый, солнце ладило бег за облаками, не показываясь даже на краткий миг.

Граф вспоминал своих родителей, рано покинувших его на попечение богатой бабушки. Я рассказывал про переезд в столицу, куда мой отец — бывший эконом отца графа, выкупивший себя и семью благодаря купеческой жилке — переехал специально, чтобы дать детям, то есть мне с сестрой, учёбу. Ну и, само собой, Петербург дарил больше возможностей для разворота дел.

Потом разговор незаметно скатился в детство, оживив в памяти ловлю пескарей корзиной, бег взапуски среди полей по просёлочной дороге…

— А я ведь больше так и не был счастлив с той поры, мой Гиппократ, — грустно улыбнулся граф. — Вскоре после вашего отъезда, бабушка насильно обручила меня с этой… Изольдовной. А, когда пришёл черед хозяйке дома покинуть сей бренный мир, мои плечи окончательно склонились под грузом деловых хлопот…

Тут беседу прервал Иван, подошедший с сообщением, что его Сиятельство ожидает в имении гость. Сделав виноватый вид, граф пошёл к дому, а я чуть задержался, увидев какую-то книгу, лежащую в траве возле корней акации.

Это была Библия. Вернее, пустая обложка, из которой кто-то с нещадностью вырвал все до единой страницы. С коричневого переплёта блестел позолотой крест с косой верхней планкой. Удивившись находке, я сунул её за пазуху, с намерением при случае показать графу, после чего пошёл к дому.

Ещё издалека я увидел, что возле ступеней разыгрывается прелюбопытнейшая сцена: в пыли у ног графа распростёрся какой-то человек в мужицком платье. Когда подошёл ближе, увидел, как, вскинув голову, он жалобно молит:

— Пожалей, батюшка, не губи! Одна ведь она у меня, пропадём со старухой, как есть, пропадём!

Костюм его и калоши покрывала дорожная пыль, в бороде и усах застряли завитки стружки, глаза слезились. Человек пытался ухватить графа за рукава сюртука, но тот брезгливо их отдёргивал.

— Всё уже решено! — жёстко ответил он. — Поди прочь, скотина!

Повинуясь жесту, слуги подняли мужика и, ухватив за локти, поволокли к воротам.

— Кто это? — удивился я.

— Столяр из деревни, Клим, — досадливо скривился граф, — хороший малый, но глупый, как гусь. Видишь ли, ввиду немощи супруги, я ищу сиделку, а, поскольку, у него есть дочка подходящего возраста и склада характера, я решил позвать её в услужение. А старый дурень, вишь, боится, как бы она не подцепила от барыни какого поветрия. Странные люди! Эх, вернуть бы времена покойного батюшки. Я бы показал этому мужику, как дерзить! Мигом свёл голубчика на конюшню, штаны спустил… И — э-эх, размахнись рука, раззудись плечо. Гуляй, пятихвосточка!..

Глаза графа горели, рука сжимала несуществующую плеть. Я молча подивился столь неожиданному порыву жестокости, но ничего не сказал.

Вообще, надобно сказать, мой друг сильно переменился. Раньше я знал графа как человека мягкого, уступчивого. И, надобно сказать, мне эти качества нравились. Однако сейчас они перешли в надменность и властность.

С детства я запомнил, что граф любит прихвастнуть. Но сейчас его невыносимо было слушать. Он хвастал всем: сколько душ проживает у него в деревне, сколько кто держит скотины, делая упор на живых существах и перечисляя их, словно бы это были бесчувственные предметы. И даже «Гиппократ» — имя, которое он дал мне когда-то в шутку за страсть к изучению болезней — теперь звучало едва ли не как насмешка.

Сиделка прибыла к вечеру. В отличие от других слуг, её поселили не в людской, а в спальне графини. Там мы впервые встретились и познакомились.

Девушку звали Маша. Всю жизнь её отец занимался работами по дереву, а мать врачевала скотину. В отличие от родителей, Маша не боялась предрассудков по поводу болезней и была только рада услужить барыне.

Это полноватая, розовощёкая, жизнерадостная деревенская девка. И, хотя её манеры оставляли желать лучшего, мне было приятно, что рядом окажется ещё одна живая душа. К тому же, такая бойкая.

— Даже не сумневайтесь, барин, — говорила она, одновременно треская в кулаке скорлупу орехов, до которых оказалась великой охотницей. — Пойдёт барыня на поправку, только дайте ей время. Вон, у нас на деревне…

И она рассказала комичную историю, приключившуюся с одной из деревенских старух, окончившуюся, ясно, счастливым финалом.

Ночью я спал скверно, мучаясь кошмарами. Верно, сказывалась перемена места. Мне казалось, будто кто-то ходит по коридору, слышался шёпот, звуки, похожие на шелест крыльев, стоны… Или это я сам стонал во сне?

В какой-то момент почудилось даже прикосновение к лицу, хотя, открыв глаза я, естественно, никого не увидел. К рассвету всё стихло.

Завтракали поздно. Графа не было.

— Его Сиятельство отбыли в город по делам. Будут нескоро, — передали слуги. За неимением дел, мы с Машей отправились в прогулку по окрестностям имения»…

Дальше страницы не было. Вместо неё виделись лишь клочки бумаги в месте обрыва. Видимо, кому-то не терпелось удовлетворить свои естественные потребности.

Я вчитался в текст на следующей стороне, пытаясь уловить сюжет.

На следующих страницах более подробно раскрывались характеристики героев, их взаимоотношения, однако сюжет топтался на месте. За неимением времени, я быстренько пролистал их, отмечая главное.

Судя по всему, в жизни главного героя наступил непростой период, на протяжении которого он всё больше разочаровывался в графе. А, главное, его постоянно мучали сомнения в реальности происходящего. Иногда даже брезжила мысль, не сошёл ли он с ума?

Вот, например, один из таких эпизодов:

«После обеда, полулёжа на скамьях на манер римских патрициев, мы с графом держали беседу, прерываясь лишь на то, чтобы оторвать веточку винограда от грозди, лежащей рядом, в блюдце на столике.

— Я постоянно думаю о нашем детстве, — признался граф. — А, знаешь, мы могли бы и вновь бегать по этим дорогам и даже сообща управлять деревней. Ты взял бы себе улицы по правую руку от дороги, а я по левую. Мы были бы для них Богами, живущими вечно…

Я мог бы предположить, что граф пьян, если бы не видел, что он и сейчас, как и за завтраком, даже не притронулся к еде».

Или другой случай:

«Желая отдохнуть после спёртой атмосферы дома, я вышел на улицу и сел на скамейку перед домом. Светила полная луна, роняя густые тени от кустов на песок и траву. Внезапно, откуда-то со стороны окон спальни графини вылетела летучая мышь и стала с необычайной назойливостью кружиться вокруг меня. А я страсть, как не люблю этих тварей!

Схватив палку, я стал махать ей в воздухе, желая отпугнуть докучливую нахалку. И почувствовал, как в один из моментов палка ударилась обо что-то мягкое. И тотчас летучая мышь, рывками, словно пьяная, потянулась к кустам и упала.

А, секунду спустя оттуда вышел Кузьма, слуга графа! Он сильно хромал, а взгляд выражал крайнюю злобу»…

Но наиболее напряжённым показался момент, когда Илья описывает посетившее его ночью видение:

«Граф тянет губы в самом настоящем поцелуе. Я увёртываюсь и, пытаясь нащупать свечу, скидываю всё, что лежит на тумбочке. С громким хлопком что-то приземляется на пол и видение меркнет.

Прихожу в себя. Окно распахнуто, в лунном свете колышутся шторы. А вот и вещь, спугнувшая видение. Сердце забилось сильнее, ведь ей оказалась обложка подобранной в саду библии, с начертанным крестом! От него и сейчас исходит слегка заметное в лунном свете золотистое сияние.

Что это было — сон, видение? Но, тогда как быть с тем фактом, что ставни окна раскрыты, хотя я совершенно чётко помню, как запирал их?

Утром граф был необыкновенно хмур и сердит. Глаза его буквально сверлили меня. Не подавая виду, я выразил желание покинуть дом.

— Милости прошу. Удерживать не станем! — холодно буркнул тот.

Перекусив, я пошёл собирать вещи.

Новое донесение. Балун, мой конь, умер!

— Как так, отчего? — метался я по конюшне, расспрашивая слуг. Но те только прятали глаза.

Кузьма! Рыжий чёрт заглянул в распахнутые двери конюшни и, состроив ухмылку, зашёл за угол.

Я выскочил наружу с твёрдым намерением если не докопаться до истины, так хотя бы при помощи силы стереть эту циническую улыбочку с его губ. Однако Дьявола и след простыл. Только петляла, пробираясь между кустами жимолости, крупная чёрная кошка.

Пришлось ни с чем возвращаться в комнату и обдумывать план побега тщательнее. Просить графа я уже ни о чем не пытался, ибо это, похоже, бессмысленно»…

— 76-й! Эй, 76-й! — металлический бас, доносящийся из вокализатора, прервал изыскания.

— Чего тебе?

Я недовольно оторвался от книги, обнаружив, что сижу в кладовке, куда зашёл якобы в поисках пустого энергоящика.

— Ты куда пропал? — Сияние световых панелей заслоняла похожая на клёпаную лейку голова 54-го. — Тебя тут все ищут. Прораб как с цепи сорвался.

— Сейчас приду, — неохотно отозвался я.

— А чего это там у тебя? — заинтересовался напарник, заметив лежащую в моих манипуляторах книгу.

— Ничего.

Я быстро захлопнул сборник, убрал в бардачок, после чего вышел обратно в грузовой отсек. 54-й, парень, конечно, неплохой. Но больно уж болтливый. А, если известие о моей находке разойдётся по станции…

Никто не знал, откуда у кибернетических организмов взялась страсть к коллекционированию и изучению предметов искусства. Например, МР-51 собирал и хранил в стазикубе сарманджи — живые шляпы жителей планеты Ригель. А Звяк-нога коллекционировал одинаковые ночные горшки с Альдераана, обязательно повёрнутые ручкой внутрь.

Само собой, делать что-либо подобное строго запрещалось. Ибо это квалифицировалось как сбой программного обеспечения и нарушителя ждала полная зачистка памяти.

Раньше я думал, что не подвержен общему безумию. До сегодняшнего дня, когда познакомился с «ХРОНИКАМИ МЕРТВЫХ ГОРОДОВ».

В зале царил рабочий переполох. Работники бегали, сортируя вещи по контейнерам. Посередине ангара высился стол, возле которого сидел, делая заметки, прораб. Креслом ему служила пара коробок из-под бананов, поставленных друг на друга.

— Вазы династии Минь, — листал он голокаталог, делая отметки. — Так, а династия Цинь где? А, вот же они…

Незаметно встроившись в общий процесс, я потянулся за ящиком, лежащим на верхней полке. И тут книга выскользнула из бардачка и с громким хлопком упала на пол.

Кляня собственную забывчивость, помешавшую починить давно клинившую крышку, я быстро нагнулся и сунул книжку обратно. Но поздно.

— Эй! — грозный оклик заставил замереть на месте.

Может, прораб обращается не ко мне?

Однако дальнейшие события развеяли эти надежды.

— Эй, ты! Ты, 76-й! Это чё там у тебя?

— Ничего, сэр. — Потупил я голову.

Прораб поднялся с импровизированного сиденья и подошёл ко мне. Он шёл вроде бы неспешно, но все почему-то разбегались, спеша освободить дорогу.

Атмосфера в зале накалилась, в воздухе витало предзнаменование крупной взбучки. Прораб подошёл, встав вплотную так, что я видел только покачивающиеся мыски ботинок.

— В глаза мне смотри, — негромко, но зловеще, приказал он. — В глаза посмотрел, убогий, я сказал! Это чё там у тебя? — Кивнул он в сторону бардачка. И поманил перепончатой лапой: — А ну, давай её сюда. Живо дал, я сказал!

Я обречённо вынул книгу и положил ему на ладонь.

— Вот так, — удовлетворённо растянул заплывший жиром рот прораб. — Одно радует, врать вы так и не научились, чёртовы железяки. И что это тут у нас? Книга? — удивился он, разглядывая предмет. — Ты че, 76-й, не знаешь, что это запрещено? Да и зачем она тебе? Ты, типа, чего-то в ней разобрать можешь? Га! Га! Га! — громко засмеялся он противным голосом, похожим на гусиный клёкот.

— Я… Я… Там нашёл. В кладовке, — пролепетал я. — Ещё не успел каталогизировать…

— Вот. То-то же, что не успел, — погрозил прораб. — Смотри у меня. Дуршлаг с ручками.

Сунув книгу в задний карман необъятных джинсов, он повернулся к ближайшему работнику и заорал:

— Ты куда Рембрандта на одну полку с Бэнкси ставишь, ты, миандровый пентодрап?!

Здоровенный четверорукий гигант уронил коробку и сжался на полу, замигав лампочками в предвкушении удара шокером. Работа закипела…

Часть II

Коридор второго уровня освещали лампы холодного света. Я выглянул из-за угла и тотчас нырнул обратно. Прораб ушёл. Наступила пора действовать.

Чуть ранее через окно я видел, как он поднимался к себе в контору и оставил отобранные «Хроники» в ящике стола.

Появление любого креакла на этом уровне было неслыханной дерзостью само по себе. А уж кража чего-либо из кабинета начальства… Если меня поймают, то это будет не просто зачистка памяти, а отправка на переплавку в утилизационную печь. Однако я чувствовал, что просто обязан дочитать рассказ до конца!

Подражая героям той самой авантюрной прозы, я на цыпочках прокрался к стеклянной двери и, пустив в ход цифровой считыватель, вскрыл замок.

Стены конторки покрывали железные ящики, заваленные перфокартами. В углу стоял шкаф с одеждой. Дальнюю половину помещения занимал стол с голокраном и кресло.

Подойдя ближе, я дёрнул ящик. Не заперт. Внутри лежала фотография в резной рамке. С глянцевой поверхности грустно смотрела ярко одетая пухлая жабоанка с маленьким жабоанцем на руках.

Забавно. Прораб никогда не говорил, что у него есть семья.

А вот и книга. Я схватил её, раскрыв страницу по памяти. И прочёл:

«…Был принуждён констатировать, что, верно, это смерть».

Смерть? Когда, чья? Чёрт, ничего не понятно! Может, дальше ситуация прояснится?

К удивлению моему, граф воспринял новость с чрезвычайным присутствием духа, которое можно списать на длительность болезни супруги и возможность заранее подготовиться к неизбежному исходу.

Для покойницы из деревни был выписан красивый гроб, обитый изнутри розовым бархатом, отороченным по краю нитью жемчужного бисера. Единственной странностью явилось то, что граф запретил служить заупокойную, ссылаясь на то, что проделает это лично. Вот это любовь!

За неимением склепа, гроб пришлось спускать в подвал.

Ночью творилась какая-то вакханалия. Снизу, под полом, раздавались громкие голоса. Собравшиеся смеялись, визжали. Порой среди других я слышал голос, принадлежащий рыжему Кузьме. Он говорил громко, но неразборчиво. Из всей речи я разобрал всего две фразы. Однажды он сказал: «Ты обязан», а в другой раз: «Я тебе приказываю!» Учитывая то, что ему отвечал граф, все это выглядело более чем необычно.

К рассвету все звуки опять стихли, и я забылся кротким зыбким сном.

А утром новая оказия: пропала Маша, розовощёкая сиделка, дочь деревенского столяра. Граф объяснил её исчезновение расчётом по случаю смерти пациентки. Однако поспешность, с которой та покинула дом заставляла сомневаться в сказанном.

Внешний облик графа после бессонной ночи оставлял желать лучшего: лицо отекло, под глазами залегли тени. Он, как обычно, ничего не ел и вскорости ушёл к себе в комнату, поддерживаемый одним из слуг.

Предоставленный сам себе, я решил наведаться в место упокоения графини. Не знаю, что именно влекло туда — желание убедиться, что шум ночью не причудился, или простое любопытство?

В подвал вели два хода: один со стороны двора, с дверями с резными решётками. Он был заперт и на замке висела графская печать. А другой начинался под лестницей, ведущей на второй этаж. Видимо, граф настолько выбился из сил, что забыл о нем.

Воспользовавшись чужой оплошностью, я стал спускаться по каменным ступеням во мглу. Впрочем, на этот случай я заранее запасся свечой и спичками.

Воображение рисовало сырость, гниение и вековые тенета паутины, свисающие со сводчатого потолка. Тенета действительно присутствовали, однако в остальном предчувствие обмануло. Стены были сухими, ровные ступени тщательно подметены.

Ход окончился оштукатуренной комнатой, высотой в два человеческих роста. Когда-то здесь хранили бочки и конюшенные принадлежности. В углу и сейчас сохранились ржавые железные обручи, щепки и полуистлевший остов кареты без дверей и колёс.

В середине на кирпичном постаменте высился гроб графини. Пол вокруг был закапан свечным воском и устлан клочками сгоревшей бумаги, означавшей множество людей, проводивших в этом месте какой-то обряд.

Я поднял один из клочков. И опознал в нём… Библию! Так вот, стало быть, куда подевались страницы из обложки, которую я подобрал в саду! Но что сие значило?

Снедаемый жгучим любопытством, я приблизился к гробу и заглянул внутрь. На бархатной обивке лежала женщина. Только это была не графиня, а Маша! Оранжевые блики, порождаемые свечой, превращали лицо лежащей в восковую маску, руки, как плети, бессильно лежали поверх простого платья. Когда я поднял одну, она с тихим стуком упала обратно.

Без сомнения, Маша была мертва и даже ещё не успела закоченеть. На шее у покойницы я заметил свежие ранки со следами запёкшейся крови. Я оглянулся в поисках графини, но тела нигде не было видно.

Внезапный порыв воздуха погасил свечу. Холодные струйки пота потекли по спине. Я остался один, в темноте возле гроба, в месте, где проводились дьявольские ритуалы!

Новый порыв воздуха принёс странное чувство: будто кто-то провёл тканью по щеке и волосам, сопровождаемое тихим женским смехом. Это превысило степень моего хладнокровия.

Закричав во весь голос, я опрометью бросился наверх. Скорее, туда, где светит солнце и поют птицы! Прочь от могильного холода и египетской тьмы подвальной темницы с её холодными прикосновениями и потусторонними звуками!

Одним махом я достиг двери в свою спальню, и, закрыв её, прижался к деревянной поверхности спиною. Меня била крупная дрожь, сердце колотилось как сумасшедшее. Полно! Покинуть этот проклятый дом! Любой ценой!

Трясущимися руками я погрузил всё, что сумел, в саквояж и, приоткрыв дверь, выглянул в коридор. Пусто. Поудобнее зажав сумку под мышкой, на цыпочках, чтобы ни единый звук не выдал моего присутствия, я прокрался на первый этаж.

Тишина и покой. Никого и ничего. А вот и входная дверь. Я взялся за ручку. И тут…

Глухой стук за спиной. Что-то (или кто-то!) с шумом упало с верхнего этажа, приземлившись там, где я был секунду назад.

Поздно! Распахнув дверь, я вылетел наружу и побежал со всех ног к воротам графской усадьбы. Оглянуться и посмотреть назад было выше моих сил…»

— Сейчас приду, погоди. К себе только на секунду заскочу!

За стеклянной дверью маячила тень. Прораб вернулся! За чтением я совсем забыл о времени и теперь оказался в ловушке.

Быстро закинув книгу назад в ящик, я задвинул его и юркнул под стол.

Раздался звук открываемой двери, шаги. Придавленное грузом массивного тела заскрипело кресло. Прямо перед глазами возникли ноги в знакомых ботинках. Прораб недовольно засопел, видимо, протягивая руку к кнопке включения голокрана.

Прозвучала знакомая мелодия подключения к каналу связи.

— Центральная клиническая больница созвездия Змеи. — Услышал я приятный женский голос.

— Это я, — коротко представился прораб.

— Рад, что вы нашли время связаться с нами, мистер дю-Порто.

— Что с О'фелией?

— К сожалению, болезнь вашей дочери прогрессирует. Больше медлить нельзя, требуется срочная операция. Вы уже собрали необходимую сумму?

— Я… У меня были некоторые временные затруднения, — голос прораба нельзя было узнать, настолько жалобным и неуверенным сделался он. — Пока удалось добыть только половину суммы. Но. Я вас заверяю… Прямо сейчас мы получили крупный заказ, который позволит покрыть все расходы… Я найду деньги. Только, пожалуйста, не отключайте её от жизнеобеспечения!

— Хорошо, мистер дю-Порто, — ответила оператор после секундной паузы, во время которой, видимо, совещалась с начальством. — Ваша кредитная история вполне удовлетворительна, поэтому мы готовы поверить вам и пойти навстречу. Отложим решение этого вопроса до среды. Но, если денег не будет и тогда… Вы же понимаете?

— Конечно. Спасибо, — севшим голосом пробормотал прораб, отключая связь. — Чёрт бы вас побрал, — прошептал он.

Странный звук донёсся до моих ушных сенсоров. Прораб… Плакал?

В этот миг раздался настойчивый стук в дверь.

— Кого там чёрт несёт? — шмыгнув носом, уже обычным голосом рявкнул он.

Стук не прекращался.

— Да иду я уже, иду!

Ноги перед моими глазами убрались. Послышалось эхо удаляющихся шагов. Внезапно возле двери прораб притормозил. А затем вернулся обратно и, открыв ящик стола, вынул книгу. Сунул снова в задний карман джинсов, после чего покинул кабинет.

Я выполз из-под стола, испытывая смешанные чувства. Главным, из которых было, пожалуй, всё же облегчение.

А «Хроники»? Что ж, придётся что-нибудь придумать…

Поиски книги привели меня в отсек утилизации, расположенный на нулевом уровне станции. Это была цепь исключительно жарких помещений с постоянно работающими плавильными печами. В них превращалось в пепел то, чему не нашлось места в контейнерах.

Из открытой двери я видел цель поисков. Прораб жевал перитово яблоко в центре зала, подгоняя пинками то одного, то другого замешкавшихся роботов-погрузчиков. Когда он поворачивался, становилось заметно, как из оттопыренного кармана джинсов торчит книжный переплёт.

Поставив ящик, взятый с собой в качестве предлога, я нырнул за контейнеры и стал следить, не оставит ли он предмет вожделения где-нибудь хотя бы на секунду. Но, как назло, жабоанин словно забыл о существовании сборника.

Наконец, настал короткий перерыв, во время которого рабочие отправились на подзарядку. Оставшись практически в одиночестве, прораб быстро заскучал. И, вытащив находку, громко прочитал вслух:

— «Хроники мёртвых городов».

Повертев обложку со всех сторон, фыркнул, имея в виду название:

— Мёртвые города! Напророчили себе на голову. Чёртовы графоманы!

И, вместе с остатками яблока, разочарованно бросил в середину топки. Пламя немедленно охватило страницы. Я видел, как чернеют и загибаются края листов, как исчезают в огне созданные воображением миры. Больше никогда мне не узнать окончание истории про графа и бедолаги-гостя. Добрался ли он до деревни и что его там ждало?..

Закончив дела, прораб ушёл. В отсеке остались только я, да старый Звяк-нога, лопатой выгребающий золу из накопителя.

Сев на корточки возле печи, я задумчиво смотрел на пляшущие внутри огоньки. Почему-то не хотелось никуда уходить, а хотелось сидеть именно так, обхватив колени, и ни о чем не думать.

Откуда-то сверху упала книга. Я машинально поймал её в полете, раскрыл и удивился, увидев до боли знакомый текст. Но откуда?!

— Я ещё давеча заметил, что она тебе понравилась. — Звяк-нога стоял, опираясь на черенок лопаты. — Поэтому, когда прораб оставил её на столе, незаметно подменил, оставив прежней лишь обложку.

— Почему ты мне помогаешь?

— Ну, ты же в прошлый раз меня тоже не сдал. — Напомнил он случай, произошедший полгода назад, когда во время обыска в комнате зарядки Хозяева обнаружили под стеновыми панелями древнекилийский лист пифанской поэзии. И только я знал, кто его туда положил.

Если бы лицо робота могло выражать эмоции, я бы поклялся, что Звяк-нога сейчас улыбается.

— Приятного чтения! — пожелал он. И, повернувшись к печи, возвратился к прерванной работе.

«Погони не случилось. Уже через четверть часа мои сапоги вздымали пыль на окраине деревни.

Селение приветствовало полной тишиной. Не лаяли псы, не мычали коровы. Лишь тянул в небе жалостливую песню коростель.

Если в прошлый раз такую картину можно было списать на действие зноя, то теперь я знал: это был страх. Деревня только казалась вымершей. То здесь, то там в окнах можно было заметить испуганные лица, отступавшие внутрь, стоило лишь сделать попытку приблизиться.

Сколь я ни стучал в запертые двери, ничего не добился. Рамы всех проёмов украшали нарисованные мелом кресты. Неоднократно между избами мелькала знакомая голубая полоса. Озеро? Но почему так близко?

Пройдя деревню насквозь, я вышел на околицу и застыл как вкопанный. Впереди расстилалась настоящая река! Покинув русло, вода разлилась, лентой отрезав деревню от остальной «суши» и фактически превратив её в остров. Теперь стало понятно, что никаких «поездок в город» у графа не было и быть не могло.

Делать нечего, пришлось возвращаться в деревню. На ступенях самой крайней избы сидел старик, починяя рыбацкую сеть. В отличие от других, он не спешил убегать или прятаться в доме при моем появлении.

Один глаз старика прикрывало бельмо. Другой сохранил безмятежно-голубой цвет, данный от рождения. Голова была седа, но на бороде остались светло-песочные волосы, показывая её истинный цвет. Натруженные морщинистые пальцы старика действовали быстро и чётко, выдавая большой опыт в ремесле.

Встав так, чтобы меня нельзя было не заметить, я поздоровался и завёл разговор.

Оказалось, это местный рыбак, Степан Зайцев. Раньше, ещё при деде графа, в этой местности текла полноводная река, которую впоследствии решено было запрудить. И, «с соизволения его Сиятельства» — как выразился старик, его семья уже несколько поколений ловила рыбу, поставляя ко двору.

— А нынче один я остался, замыслом Божьим! — посетовал он. — Супружница моя ещё год назад, значить, на зимнего Николу, преставилась. А детками Господь не наделил.

Меня, несмотря на незнатное происхождение, рыбак упорно звал не иначе, как «барин», а себя велел величать Стёпкой. Вообще, старик был ужасно древним и представился едва ли не ровесником деревне.

— Э-хе-хе, давненько живу. Видать, смерть уже и позабыла про меня. — Беззубо улыбаясь, отмахнулся он на мой вопрос о возрасте. Однако дальнейшие вопросы заставили рыбака посерьёзнеть.

— Что в имении творится неладное, мы заметили давно. Стали пропадать люди. И завелась какая-то странная болезнь: с вечера человек ложится спать здоровым, а утром готов покойничек. Что за оказия? И поняли мы, что это, значить, упырь безобразит, вурдалак, по-вашему, по-барски. А приходит он со стороны имения батюшки нашего, графа. Потому сегодня от вас все и попрятались.

— А вы?

— А мне чего теперь, одному, бояться? — Беззаботно сверкнул старик здоровым глазом. — К тому же, плотину у озера люди графа порушили, чтобы никто не сбежал, значить. А как теперь рыбачить? Да и для кого?

— Ну, надо же как-то бороться! — возмутился я. — Есть тут священник?

— Был батюшка. Да только пропал аккурат после возвращения Кузьмы из города.

— Какого возвращения? — не разобрал я.

— Так ведь с этого всё и началось, барин! — махнул рукой рыбак. И поведал: — Прознал однажды батюшка-граф, что на ярмарку должна прибыть депортация с известным магом и факиром то ли Азии, то ли из Европы, а то ли из самой Индии. И вот он, благодетель, задумал, значить, по этому поводу послать в город Кузьму, черта этого рыжего, чтоб ему пусто было, — тут Степан сплюнул наземь между оттопыренным указательным пальцем и мизинцем. — С целью узнать, не завернут ли сиятельные гости по пути и в наши края. Уж не ведаю, что там у них получилось, а только пропал Кузьма тогда на трое суток. А когда вернулся…

Дальше можно было не продолжать. Дело прояснилось.

— А что же это за твари такие, вурдалаки? Как их победить?

— Чтоб совсем сокрушить, не знаю, не слыхал, — покачал головой старик. — Но говорили старинные люди, значить, будто упырь не выносит яркого солнечного света. Не то, чтобы он его убивает, но, вроде как лишает сил.

Тут я с содроганием вспомнил нашу первую встречу с графом, когда в глаза бросилась темнота зала для приёмов.

— Ещё упыри умеют обращаться в летучих мышей, черных кошек, змей, вселяться в свои портреты… — продолжал загибать пальцы старик.

— И что же тогда делать, если их не одолеть?

— Бежать вам надо, барин. Молва приписывает упырям невозможность войти в чужой дом без приглашения и пересечь текущую воду. Так что, если хотите, переночуете сегодня у меня, а завтра, к обеду, я перевезу на другую сторону.

— А вы? Так и будете просто сидеть, и ждать, когда за вами придут?

— Да нешто можно отказаться, когда барин зовёт? Чудной вы, ей-Богу! — насмешливо посмотрел на меня старик здоровым глазом. — Мы народ тёмный, подневольный, значить. Это вам свобода дана… Нет уж, коли такова Божья воля, что пришёл кон помирать, тут уж ничего не попишешь!

Я покачал головой такому фатализму, однако препираться не стал. Ещё чего доброго, передумает…

Наскоро поужинав и прочитав «Отче наш», мы собрались спать.

— Вы, барин, ложитесь на кровати, — напутствовал старик. — А я уж тут, на лавке, по-простецки, мне привычней.

Так и сделали.

Среди ночи меня разбудил странный звук. Словно бы кто стучался в дверь.

— Илья! Илюша! — послышался снаружи голос графа. — Выйди хотя бы на полминутки, надо поговорить!

— Молчи, если хочешь жить! — сурово проговорил старик. Он мгновенно проснулся и стоял, загораживая проход к двери.

Было за полночь и из окошка светила полная Луна. Я увидел лицо графа, заслонившее её. Но… Это было оно и словно не оно, в то же время. Серая, покрытая шелковистой шерстью кожа, какая бывает у летучих мышей. Уши превратились в перепонки, а нос провалился и смотрел двумя темными впадинами. Граф улыбался красными губами, из-под которых торчали кончики острых клыков.

— Мой дорогой Гиппократ! Что же ты не поможешь своему больному другу? Разве этому учат вас в ваших учебных заведениях? — лукаво произнёс он, приглашающе подмигивая.

Я смотрел на графа и не мог оторваться. Его зелёные, с вертикальными зрачками, глаза приковали внимание, заполонив все вокруг.

Ноги против воли сделали шаг. Другой. Я понимал, что пропал, но ничего не мог с собой поделать. Взгляд графа загипнотизировал меня!

Дело спас старик. Выхватив из-под лавки какую-то крынку, он плеснул её содержимое в направлении окна, сопроводив действие крестным знамением.

— А ну, Дьявол, убирайся отсюда!

Лицо графа исказила злоба, он зашипел, словно кошка и испарился.

— Святая вода! Не любит, боится! — проворчал после Степан в ответ на мой вопрос, показывая устье крынки. И пояснил происхождение:

— Отец Эдессий оставил, не позднее перед тем, как сгинуть.

Я лёг, но ещё долго мне мерещились зелёные глаза графа, смотрящие из темноты.

Утро выдалось пасмурным. Солнце долго не решалось подниматься из-за горизонта, а, когда полностью рассвело, небо заволокло тяжёлыми и плотными, словно куколь на голове висельника, тучами.

— Не иначе, как «их» проделки! — проворчал старик, накидывая плащ. — Пойду вперёд, подготовлю лодку. А вы, барин, как соберётесь, значить, сразу следуйте за мной.

Забрав сумку и шляпу, я вышел за калитку и пошёл к берегу.

Сильный ветер колебал поверхность реки, создавая волны. Прибрежная роща шумела листьями. Вот и условленное место, а на волнах покачивается привязанная лодка. Но где же сам старик?

Шелест крыльев заполонил воздух. Я подбежал к лодке, оттолкнул её, запрыгнул и обернулся, готовый грести.

Они стояли на берегу. Все четверо. Впереди был граф, рядом управляющий, Франц Иоганнович. Поодаль среди деревьев угадывалось лицо рыжего Кузьмы. У ног графа лежало тело старого рыбака, над которым склонилась женская фигура. Когда она выпрямилась, я узнал графиню. Она провела тыльной стороной ладони по губам, стирая кровь. Граф улыбнулся, помахав рукой на прощание.

А я налёг на весла, вырываясь из гнезда вурдалаков в мир, где по-прежнему светило солнце и слышалось пение птиц»…

На этом рассказ завершился. Я отложил книгу и задумался о прочитанном, о будущем героя.

Пепел, оставшийся от «богатств» мёртвого мира, дотлевал. В стекле иллюминатора играло отражение огоньков из печи и казалось, будто планета плывёт, удаляясь в окружении поминальных свечей.

Старый Звяк-нога раскрыл в компьютере список утилизированных миров и крупными буквами внёс в него ещё одно название: «ЗЕМЛЯ». А напротив статус — «ЗАЧИЩЕНА».

Саша Веселов, Григорий Родственников «КОПЬЁ СУДЬБЫ»

Редко кому доводилось видеть Макса в такой ярости.

Считайте, что вам повезло.

Наш пилот влетел в бар, опрокидывая стулья и задевая за столики. Он махал руками так, что снёс кружку пива у какого-то краснорожего пропойцы-эврана, и тот, оскалившись, как истинный уроженец Барабуда, начал медленно подниматься. Потом узрел потёртую кобуру от массивного дезинтегратора на поясе Макса.

Макс выпросил у меня эту кобуру, чтобы таскать в ней гаечные ключи и отвёртки, как стрелок он совершенно безнадёжен. Зато пилот гениальный. Однако по виду кобуры не скажешь наверняка, чем она набита, потому эвран вздохнул и снова уселся на место, а мой сердитый друг накинулся на меня с упрёками:

— Какого дьявола, Густав?! Ты обещал мне две недели на тестирование оборудования и замену аккумуляторов! А сейчас объявляешь — прогревай дюзы — мы отправляемся! Куда отправляемся?! Или ты хочешь, чтобы «Джессика» развалилась на куски во время гиперсветового прыжка?!

— А ты не хочешь для начала поздороваться с нами? — я слегка охладил его пыл. — Выпей пива и успокойся.

Похоже, Макс только сейчас заметил, что все уже в сборе, нахмурился, едва кивнул Трубкозубу и Бельчонку, и снова взвился:

— Парни, вам не кажется, что Густав втягивает нас в авантюру? Лететь на неисправном корабле глупо!

Трубкозуб в перепачканном копотью комбинезоне сидел, развалившись в кресле напротив меня. Водрузив на край стола ноги в высоких сапогах, он приводил в порядок ногти. Тщательно, с отстранённым видом орудовал пилкой. На реплику Макса хмыкнул:

— Густав у нас заговорённый. Вероятно, поэтому мы до сих пор живы.

— Но всё также бедны, — парировал Макс.

— А «Джессика»? — возмутился Бельчонок. — Судно теперь наше, мы имеем стабильный заработок. Что тебя не устраивает?

— Заработок! — зло ощерился Макс. — Меня не устраивает заработок! — Он шумно вздохнул и обречённо спросил: — Дело хоть стоящее?

— А это мы сейчас узнаем, — ответил Трубкозуб. Он, считая необходимым всегда держать ситуацию под контролем, занимаясь ногтями, всё время видел вход в бар, отражающийся на противоположной зеркальной стене пивного зала. Теперь, указав на рослого здоровяка в чёрной бандане, спешащего к нашему столику, Трубкозуб поднял в приветствии одну руку, а другой поправил лучемёт на поясе.

Здоровяк плюхнулся на стул, бесцеремонно взял со стола полную кружку и залпом выпил. Потом рыгнул довольно и смачно, стукнул здоровенным кулачищем по столешнице.

— Привет, ребятишки! Дело срочное — жевать сопли некогда! Поэтому ввожу в курс дела. Недалеко от Вольного города здоровенный круизный лайнер угодил в переделку. Сорвался с орбиты, плюхнулся на Зелёной луне и сейчас медленно тонет. Времени мало. Мы должны нагрянуть туда раньше спасателей!

— Эй, — прищурился Бельчонок, — ты был в команде Стору Железнобокого. Брюс Чопик, я тебя знаю.

— А я тебя нет! — хмыкнул Чопик. — Но уверен, Густав не возьмёт в команду юнца только потому, что он краснеет как девчонка.

— Бельчонок — лучший канонир из тех, кого знаю, — заверил я всех присутствующих, предупреждая ссору, и спросил предполагаемого партнёра, как мне кажется, более чем конкретно: — Говори, Брюс, зачем звал?

— На этом лайнере есть одна вещица. Очень и очень ценная. «Копьё судьбы»! Слыхали про такое?

Мы с различной степенью искренности отрицательно покачали головами.

— Неважно. — Чопик понизил голос до шёпота: — Один человек согласен выложить за эту хрень пятьдесят миллионов риусов!

— Сколько? — опешил Макс. — Пятьдесят?! Я не ослышался?

— Ты не ослышался.

— Я согласен! — возликовал Макс. — Густав, этих денег нам хватит до конца жизни!

— Подожди! — Трубкозуб остановил приятеля. — Какой твой интерес, Брюс? Зачем мы тебе?

Я молчал, уступив ребятам право поторговаться с Чопиком. Отпил пару глотков пива, закурил. Молчал, но слушал внимательно.

— Охрана! У барыги, что путешествует с этим копьём, большая охрана. Слышал, не меньше тридцати мордоворотов. Ребята серьёзные. А у меня сейчас под рукой только два десятка парней, половина из которых желторотые юнцы, не нюхавшие пороха, другая половина — перенюхавшие пропойцы! Я предлагаю вам угол от прибыли. Реализацией копья займусь сам. Вы получите живые денежки. Целых сорок процентов! Думайте быстрее! Тут на это дело много охотников готово подписаться!

— Не думаю, — надулся Бельчонок, — союзники гарантированно накинут пеньковый галстук на шею любому, кого повяжут там. Рискуем головой. Я говорил вам, что устал убивать без причины. Моё кровавое прошлое позади.

— О как тут всё запущено, я ухожу, — сказал Брюс и поднялся.

Макс тоже вскочил, обнял здоровяка за плечи:

— Подожди, дружище! Мы ничего не решили. Правда, Густав? Бельчонок, кто сказал убивать?! Попугаем, разверну дредноут к ним артиллерийской палубой, сразу расклад просекут!

— А твой дредноут докатит до Вольного города? — канонир продолжал упрямиться.

Трубкозуб тем временем обернул маникюрные принадлежности в чистый платок, убрал их в карман, затем слегка нахмурил брови, пристально посмотрел мне в глаза и объявил для всех.

— Пока будем цапаться — сокровище заберут другие!

Эти парни всегда ссорятся, без их полемики откровенно скучаю. Деликатно кашлянув и раздавив окурок в пепельнице, я встал из-за стола со словами:

— Боже, какие мы идиоты!

* * *

Один человек рассказывал мне, что открытый для всех порт Вольного города возник, как необходимый элемент управления логистикой гигантской армии союзников, вторгшихся в пределы Гидрода. Допустив пребывание пиратской республики на волнующе близком от войны расстоянии, штабное ворьё с обоснованной лёгкостью смогло тысячекратно перестраховывать риски военных поставок, да и любых других грузоперевозок в этом районе. На соседство с пиратскими ярлами и прочими джентльменами удачи можно было списать любые потери. Пираты ребята простые, они с презрением относились к серым схемам армейских поставок, да и к собственной бухгалтерии, которую, как правило, не вели. Однако сказать по правде, нашим мнением никто и не интересовался.

Мы жили жизнью далёкой от проблем звездопродавцев, так меж собой мы именовали маркитантов нового времени, и хотя наши интересы никогда не простирались до протестов и сопротивления несправедливости, творящейся в мире, мы думали, что знаем главное: мы сами единственная справедливость и несправедливость этого мира одновременно.

Наша «Джессика» была таким же дредноутом, как любой рейсовый автобус, в салон которого запихнули метеоритную пушку, а на крыше оборудовали турели с тяжёлыми лучемётами. Предыдущий владелец «Джессики», Клоп-лигуриец, сумел напихать в грузовоз огнедышащей дряни под завязку, а на корпус наварил листы из голландской стали, однако после нескольких неудачных попыток научить корабль летать отдал звездолёт нам почти даром. Макс заверил, что придумает, как заставить это железо приносить пользу. Никто из нас не был против. Заняться было нечем, а смотреть, как он работает, всегда приятно.

* * *

Всё началось неплохо. До Вольного города «Джессика» доковыляла. Там мы пересеклись с бандой Чопика и двинулись дальше.

Брюс снабдил нас прямыми кодами для переговоров с охраной лайнера, хотя любому идиоту было ясно, что на спасателей мы по виду не тянем. Вооружение у гламурного напомаженного монстра тоже имелось, информацией об этом неизвестный наниматель щедро делился с Чопиком.

В штурмовой компьютер «Джессики» были вбиты огневые точки «туриста», и Бельчонок уже собирался опробовать гашетки автоматических пушек, когда Макс вывел увеличенную картинку на общий монитор. Дела у круизного корабля были неважные. На лайнере царила паника. Пострелять нашему канониру не пришлось.

Гигантский сверкающий жёлудь почти полностью скрылся под водой. На поверхности торчала, накренившись, главная палуба, пятачок размером футов пятьсот в поперечнике, неестественно сверкающий на фоне серого океана. По этому пятачку метались люди. Много людей, больше тысячи.

— Парни, вы видите это? — запсиховал Бельчонок.

— Вот дерьмо! — прорычал Трубкозуб.

— Где садимся? — Макс категорически потребовал указаний.

Я не успел ответить — коммуникатор ожил:

— «Джессика»! Это «Мурена»! Густав, каюта нашего ублюдка в хвосте!

— А если он уже вышел? Как мы его узнаем? — паникует Бельчонок.

Я срываюсь:

— Скажи хоть, как его зовут! Как он выглядит?

— Это не тайна! — ржёт Чопик. — Счастливца зовут Карл О’Брайен! Вот его морда! Ловите файл!

На мониторе появляется изображение пожилого человека.

Полный, седой и благообразный.

В бегущей строке рост, вес, параметры сетчатки и идентификационный номер.

— Мои друзья довольны? А теперь идите и делайте то, что умеете лучше всех — метко стреляйте! Я и мои головорезы следом.

Хохот Чопика бесит меня. Похоже, он успел нажраться какой-то дури.

— Макс! — командую я. — Давай без риска. Садимся на середину!

* * *

Макс лепит «Джессику» на хребет гибнущего монстра. Через две минуты Бельчонок вскрывает плазменными резаками его корпус. Мы вываливаемся наружу. Трубкозуб предусмотрительно бросает две гранаты в образовавшуюся пробоину. Просто так бросает, на всякий случай. А когда вырвавшийся оттуда огненный вихрь заставляет нас невольно присесть, Трубкозуб ловит свои взвившиеся по ветру косички, сбивает с них пламя, и решительно закусив обе, первым бросается в пролом, методично подсвечивая дорогу лучемётом.

Один за другим мы исчезаем в продырявленной обшивке лайнера. Края проёма ещё раскалены докрасна. Минуя их, я ощущаю жаркую волну, дышать почти нечем. Но главное сориентироваться. Сориентироваться внутри этой громадины, разделённой на десятки палуб и сотни отсеков, невозможно без хорошего проводника. В роли проводника выступает жестяная коробочка в руках Макса. Этой коробочке мы доверили поиски мистера О’Брайена. И представьте себе, она его находит. Подозрительно легко и быстро.

Проплутав по нагромождениям технических палуб, проделав ещё пару дырок в переборках, мы добрались до кают первого класса. Мистер О’Брайен занимал «Хрустальный люкс» — двухъярусные апартаменты, состоявшие из нескольких спален, выходящих на галерею, широким балконом нависающую над гостиной, которая расположена ниже входа. Вниз с балкона ведёт лестница, со змеиным изяществом изогнутая, сияющая и холодная. Стекла здесь немыслимо много — одно слово, «Хрустальный люкс»! Но я не в силах оценить дизайн по достоинству. Мы пришли сюда не за этим. Сквозь прицел дезинтегратора первые, кого я увидел, были дети. Мальчики и девочки. И все они жались к перепуганному толстяку, повязавшему впопыхах галстук прямо на шею, минуя воротник рубашки.

Меньше всего я ожидал встретить детей. Их было много. Человек тридцать, на первый взгляд.

— Карл О’Брайен?! — рычу я излишне зловеще, маскируя собственную растерянность.

Толстяк кивает, потом отрицательно трясёт мясистым подбородком, становится ясно, что на искомого клиента этот сгусток жира и страха похож меньше, чем я на танцора лигурийского балета.

В этот момент в наушник врывается истеричный вопль Чопика:

— Какого чёрта, Густав? Где ты? Нас здесь сейчас всех замочат!

Сквозь эфирные помехи отчётливо гремят выстрелы.

Оглядываю бирку на двери.

— Номер два нуля-три!

— Идиот! — ярится Чопик. — Эта скотина в комнате два нуля-один! Ты просто кусок тупого дерьма, Густав!

Стиснув зубы, делаю отмашку ребятам.

— Клиент через номер!

Несёмся по длинному пустому коридору, со стен семафорят красные аварийные огни, рвёт уши визг эвакуационной сирены.

А вот и первые трупы. Два парня из банды Чопика сидят, привалившись к стене. У одного нет головы, от второго осталось ещё меньше. Я узнал их по красным сапогам. Не знаю, почему все парни Брюса предпочитают высокие эрдевские сапоги. Здесь пахнет гарью и кровью. Активирую респиратор. Давно надо было сделать. Мои молодцы врубили их ещё на «Джессике». Судя по кровавому мясу, охранники О’Брайена используют армейские бластеры. Кто же позволил им пронести такое на туристический лайнер? Но это меня сейчас интересует меньше всего.

Ещё трупы. Чопик был прав — с такими вояками только по грибы ходить.

Сам капитан вжался в стену у двери в номер, он тяжело дышит, из рассечённого лба сочится кровь, струйкой стекает по носу и капает на сапоги.

«Хорошо, что они у него красные», — мелькает у меня глупая мысль. Брюс смотрит на меня и криво ухмыляется. Оставшиеся в живых шестеро его бандитов держат дверной проём на прицеле, судя по их кислым рожам, атаковать не собираются.

— Сколько там?

Чопик пожимает плечами.

— Трое или четверо. Большинство мы кончили. Остались самые крутые.

— А ты не пробовал вступить с ними в переговоры?

— Нет, это машинмены, у них нет ни чувства юмора, ни чувства самосохранения, они собраны на заводе КРИ ЭКСИМЕР ДЕЙНЕМИКС, стоят по ста штук риусов и рекомендуются для применения в любых агрессивных средах.

— Брюс, ты спятил?! Военные киборги — непобедимы!

— Непобедимы, точно, поэтому я притащил сюда вас, придурки, всем известно, что обдолбаным цветным льдом наркошам везёт как никому другому.

— А ты не слышал, что обдолбаные придурки не прощают тихушничества и предателей кончают на месте?

— А у меня есть страховка — тридцать ребятишек, все знают, что вы, немцы, сентиментальны. Сейчас прикажу своим парням придавить пару клопов из номера три нуля-три, и ты станешь сговорчивей! Иди вперёд, Густав, и давай без глупостей, мистер О’Брайен и его копиё нужно мне целым!

Макс спросил у меня:

— Кажется, здесь играют краплёными картами?

— Да, они держат нас в шахе! — завизжал Бельчонок. — Дети здесь причём?

Трубкозуб замысловато выругался.

Я достал дезинтегратор. Против машинменов, штатно вооружаемых базуками, ракетными самострелами и шестиствольными лучемётами, защищённых бронёй из голландской стали толщиной в четыре дюйма, мой дезинтегратор на первый взгляд не самый веский аргумент, да и на второй тоже. С напускным равнодушием интересуюсь у Брюса:

— Ты хорошо осведомлён о заводе-изготовителе. Может, и модель роботов знаешь?

— Roni 800.

— Не слишком новые…

— А тебе это поможет? — Чопик ржёт. В его хохоте сквозит истерика. — Густав, нам крышка! Но я не уйду отсюда без копья! И вам не дам! Пусть я сдохну, но буду знать, что держал в лапах пятьдесят лимонов!

Калибрую импульсный диапазон своего оружия на минимум. Мне не нужны грандиозные разрушения. Мне нужна прицельная точечная стрельба.

— Густав! — орёт Бельчонок. — Ты что, собрался воевать с машинменами?! Эт же верная смерть!

— Верная смерть наступит, если эти создания выйдут из номера, — объясняю я. — Странно, что они до сих пор не сделали этого.

— Потому что эти твари охраняют артефакт! — вопит Чопик. — Ну же, Густав, иди и надери ублюдкам задницы!

Боже, какие все шумные. Я отодвинул плечом Бельчонка и приказал ему:

— Готовь плазменные резаки!

Подмигнул Трубкозубу:

— А ведь мы уже имели дело с парочкой таких парней, когда работали с Гастаном.

— Было дело, — вздыхает Трубкозуб. — Помнится, они выкосили половину команды…

— Верно. Потому что мы палили в корпус, а надо было бить в глаз.

— Я не так метко стреляю, как ты, Густав. И потом, попасть в фотоэлемент такой ловкой твари, как машинмен — надо очень сильно постараться.

— Вот и постарайся. — Я маню пальцем Макса: — Не прячься, приятель. Ты тоже в деле. Будешь почтальоном. Изготовь мне десяток голограмм, таких Санта-Клаусов, что посылал нам на Рождество.

— Голограмма? — фыркает Чопик. — Да кто купится на такую туфту?!

— Человек, конечно, не купится, а вот робот… Давай, Макс!

Странно. Почему мне не страшно? Возможно, через минуту я буду мёртв, от меня останется лишь неприглядная обожжённая тушка, а то и вовсе горстка горячего пепла. А может, мне просто всё давно надоело? Жил никчёмный, никому не нужный пират, суетился, гонялся за добычей, отбирал чужие жизни, а потом исчез. Кто-нибудь в портовом трактире сообщит промежду прочим: «Слыхали? Густав Везунчик облажался, дал себя пристрелить». А другой рыгнёт и скажет: «Да и хрен с ним».

Мне всё равно. Или нет? Всё-таки я бы ещё пожил. На душе грустно и весело одновременно. Смотрю, как Макс судорожно штампует призраков. От страха наш пилот налепил их два десятка. Какие-то древние космонавты в нелепых белых скафандрах. Где он только нашёл эти модели. Какая разница, для массовки сгодятся. Сейчас Бельчонок активирует резак, и мы запустим их в бой. А сами войдём через центральный вход. Меня позвали стрелять, и это единственное, что я умею делать хорошо…

* * *

Меня иногда спрашивают, как ты это делаешь? Правда, не знаю. Просто бегу, просто стреляю. Мысли? Очень не хочется умирать. Двое слева. На пол. Мимо. А я попал. Невероятно, но мне кажется, что я вижу, как медленно срывается огненный хлыст с иглы лучемёта в руках Трубкозуба, как хлыст распрямляется из тугой петли в слепящий выстрел, дырявящий киборга. Вижу, как вываливаются из раструба излучателя в руках Бельчонка один за другим тёмными тугими шарами сгустки плазмы, как они сначала неохотно, а потом ускоряясь, сияющей лавиной таранят панцирь другого робота. Нам навстречу, в ответ, сквозь дым и огонь выносятся дымящиеся пики шестиствольных залпов, осколки реактивных гранат выкашивают перед нами пространство. Грохот такой, что его просто не замечаешь, и дело не в экранирующих шлемах, они не всегда срабатывают. Я живу эти мгновения в нереальном молчаливом мире немого кино, съёмка замедленная. Не знаю, почему так. Тяжело ребятам, у них по-другому. У Трубкозуба на лице кожа пошла волдырями. Макс визжит на задворках боя, у него загорелась кираса, и он, забыв обо всем на свете, пытается выползти из раскалённого панциря. Бельчонок? Бельчонок молодец! Обзавёлся переносной артиллерией, водрузил на мёртвых парней Чопика боевой смеситель и порционно выплёвывает начинку из заправленных в ленту зарядов. Эту начинку у нас называют чёрная материя, высвобождаясь из магнитного кокона, она уничтожает приличные объёмы материи белой, сопоставимые с собственной массой. Где Бельчонок раздобыл смеситель? Почему он решил, что задница мертвеца спасёт его от ответного выстрела? Я видел этот выстрел. Машинмен выкатился на свободное пространство, синхронизировал цель, пригнулся, и у него из заплечного ранца вышла ракета.

— Бельчонок, беги! — ору я.

Поздно. У нас больше нет канонира. Его нет больше. От него ничего не осталось — детонирует патрон с антивеществом. Бликующий иссиня-чёрный волчок секунду танцует на месте исчезнувшего Бельчонка, затем рассыпается градом комков пепельного цвета, и уже потом меньше всего напоминает живого человека, просто пепел. Только пепел.

Дезинтегратор дырявит фасеточный глаз, плавит фару под ним и зарядом максимальной мощности вскипает там, где должны быть мозги криянского робота.

Это последний, понимаю я, потому что вижу, как Чопик абордажной саблей крушит всё вокруг себя, пританцовывает, размахивает сияющим извержением смертоносной энергии и остаётся живым.

Чопик добил, доломал всё, что ещё не было сожжено и уничтожено в дорогом люксе, в котором путешествовал мистер О’Брайен.

«Аквамариновый Люкс» до нашего скоротечного боя напоминал устройством «Хрустальные» апартаменты, где остались дети и сопровождавший их толстяк, напоминал с точностью до наоборот. Здесь тоже было два яруса, но располагались они выше входа. Гостиную мы превратили в поле боя, обрушили лестницу, выломали все двери, но О’Брайена не видно.

Трубкозуб, на лице которого пузырятся ожоги, глотает горсть таблеток и активирует портативный пожаротушитель, плохо знаю, как работает эта штука, но пять минут спустя здесь уже не жарко. Дышать нечем, но не жарко.

На пару с Чопиком начинаем поиски О’Брайена. Находим его.

Правда, нам не сразу удаётся понять, что в первом же вскрытом нами сейфе находится именно он — крупный покрытый от страха вонючей слизью сухопутный осьминог. Забившись в сейфовую ячейку, он заполнил собой всё её внутреннее пространство, у него под щупальцами матово поблёскивает какой-то цилиндр.

Я кивнул на предмет:

— Уж не то ли мы ищем?

Чопик справился с перехватившим дыхание спазмом и прохрипел в ответ:

— Копьё судьбы?

— А зелёный кто — О’Брайен?

— О’Брайен, — признался головоногий моллюск, вылезая из сейфа, футляр он удерживал за спиной.

Чопик решительно ухватил его за щупальце:

— Отдай, гадина!

Осьминог по-кошачьи взвизгнул. Я спросил:

— Брюс, по документам он человек? Ты знал, что он это?

Я показал пальцем на нашего пленника. Который теперь смоделировал при помощи внутренних мышц из своего тела довольно карикатурное изображение виденного нами мужчины.

— Я не это. И, разумеется, не человек. В вашем мире я — О’Брайен — в моём мире имён нет и нет сущностей, мы путешествуем во времени в состоянии метаморфозопригодном к любым обстоятельствам, скоро вы убедитесь в этом.

— Он что, угрожает? — спросил у меня Брюс. Спросил и засмеялся.

В живых остались пара его людей и пара моих. Макс подошёл практически раздевшись догола, на нем лишь спортивные трусы и сапоги с отворотами, бордовый скользкий от пота торс был перекрещён патронташами.

Макс рявкнул:

— Эта срань нам угрожает? А если им пообедать?

— Остынь. — Трубкозуб хлопнул пилота по плечу и мрачно заметил:

— Путешествия во времени запрещены.

— Правильно, — тотчас подхватил осьминог, — запрещены. Вы не понимаете, во что ввязались. Моё кодовое имя — Орус, агент 3718, я прибыл из будущего, чтобы переправить артефакт под защиту Союза Свободных миров…

— Да мне насрать, откуда ты прибыл! — Чопик силился открыть футляр. Наконец это ему удалось. — Что за хрень?! — руки у Брюса от неожиданности дрогнули, и на пол посыпались маленькие розовые шарики.

Мы с недоумением смотрели на них и молчали.

Первым опомнился Чопик:

— Что это за дерьмо?!

— Концентрированная протоплазма, — ответил О’Брайен. — Я не ем человеческую еду. Это запас на месяц.

— Что?! — взревел Брюс. — Где моё копьё, сука?!

— Здесь его нет, — Орус пытался говорить с достоинством, но дрожащий голос выдавал его. А ещё с его тела текла зелёная слизь.

— Пора уходить, — сказал я. — Мы потеряли слишком много времени. Лайнер вот-вот пойдёт ко дну, а ещё сюда уже летят спасатели и полиция.

Глаза у Чопика налились яростью, он выхватил бластер:

— Никто отсюда не уйдёт, пока я не получу своё! Говори, скользкая гадина, где копьё?!