Бесплатный фрагмент - Хроники Левой Руки

Елена Куслий — психолог, психоаналитик и писатель из Сибири, увлекательно и динамично пишущая фантастические произведения и создающая удивительные миры.

Хроники Левой Руки — шестая книга автора, написанная в 2021 году.

Хроники Левой Руки — это история о красоте и зверстве, о маниакальном сектантстве и самоотверженной любви. Это история о дружбе и корысти, о наполненности и пустоте. Это история об обмане и искренности, а также о том, как важно не судить по обложке и доверять своим собственным чувствам. Это история о том, как легко может обесцениться то, к чему ты шёл всю свою жизнь, и как непросто бывает обнаружить СВОЙ смысл.

Пройдясь вместе с персонажами по тёмным коридорам старинного особняка и лабиринтам их собственных разумов, окунувшись в объятия мрачного Северного Леса и зайдя в затерявшийся в чаще, всеми забытый Смутный Дом, читатель задаст себе вопрос: где книга, а где реальность? И, я уверена, сможет найти на этих страницах ту Истину, которую сам таковой для себя назовёт.

— Елена Куслий

ХРОНИКИ ЛЕВОЙ РУКИ

Посвящается дорогому мне человеку, который, зная каждую главу этой книги, всё равно прочтёт её еще раз.

Ты действительно мой главный вдохновитель.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
…В КОТОРОЙ ВСЁ СПЕРВА ПОКАЖЕТСЯ СТРАННЫМ

Будь осторожен, когда что-нибудь ищешь: ты ведь и в самом деле можешь найти это.

(Из книги, которая всякий раз заставляет нас с сестрой поверить в чудо).

Глава XXX БРАТСТВО ПОЛНОЙ ЛУНЫ

Fallāces sunt rerum species

(Не всё то, чем кажется) (лат.)

День выдался на редкость отвратительным.

Южный А-Ваен спал под куполом серого тумана и ленивым взором провожал бесчисленные автомобили по автомагистралям и поезда по железным дорогам, словно незримое сердце, живущее в каком-то необузданном людьми пространстве, перегоняло множественные эритроциты по венам и артериям.

Последние дни сентября предвещали продолжение дождей, а затем наступление суровой зимы, вечерами которой, обычно, смотришь на морозные узоры по ту сторону оконного стекла и задаёшь себе вопрос: где же всё-таки холоднее: в сердцах самых жестоких злодеев или на улице?

Никита Чернов сидел за большим стеклянным столом при ярком свете огромной люстры, курил кальян со вкусом лакричных конфет, и, утопая в сонном сладком дыму, изредка поглядывал из окна шикарной квартиры, располагающейся на двадцать первом этаже элитного нового дома. Дождь всё никак не хотел заканчиваться, выходить из дома не возникало ни малейшего желания, ну а переодические раскаты грома и вспышки молнии напрочь убивали все его остатки. В свои двадцать три года Никита был обладателем кальянной в центре Южного А-Ваена. Его кальянная называлась «Клаудлэнд» и в ней всегда собиралась молодёжь. Заведение никогда не пустовало и Чернов всегда имел доступ ко всем прелестям, которые только может себе позволить кальянщик. Он передвигался по городу на своей красной Audi R8, пил дорогие вина, ел изысканную еду и вряд ли нашлось бы то, в чём он когда-либо нуждался. Забота? Любовь? Нет. Всего этого не фигурировало в его планах на дальнейшую жизнь, ибо не последнее положение в обществе, деньги и роскошь, считал он, были достойной заменой тем человеческим чувствам, которые обычно бывают необходимы.

Женщин, кстати, в семье Черновых не было. Никита жил в огромной пятикомнатной квартире вместе со своим отцом графом Корнеем Мстиславовичем Черновым и они вдвоём были вполне счастливы. Уборкой и стиркой занималась наёмная домработница Светлана, ну а питание щедро предоставляли разнообразные кафе и рестораны, которых в Южном А-Ваене было не занимать.

Никита был полностью уверен в том, что он абсолютно ни в чём не нуждается. Так и было. Природа не обделила его приятной, дерзкой внешностью и харизмой, которые так нравятся лицам женского пола, а ещё той едкостью, смазливостью и невидимой аурой привлекательности, которая не позволяла Чернову остановиться на какой-то одной партнёрше. У Никиты были карие глаза, густые брови, чистая и ухоженная белая кожа, выкрашенные в огненно красный цвет волосы с коротко остриженными висками и объёмным, уложенным набок верхом. Он носил чёрные футболки, часто даже на размер меньше, чтобы продемонстрировать многочисленным подругам свой доведённый до идеала торс. На его пальцах красовались серебряные кольца со звездой, черепом и клинком ножа, а запястье обрамлял браслет-манжет из серебра. Он очень любил это украшение и никогда с ним не расставался. Кстати, попало оно к нему в руки очень странным образом. Когда Никите было 6 лет, они с отцом отправились в музей истории — там проходила увлекательная лекция для младших школьников. И вот что случилось: мальчик налетел прямо на одну из витрин. Она разлетелась в дребезги, однако поразительным образом Никита обошёлся без травм и без единой царапины. На разбитой витрине находилась экспозиция совершенно обыкновенных на взгляд обывателя украшений, но одно из них привлекло почему-то очень сильное внимание маленького Чернова. Это был массивный браслет. Тут же мальчик поднял его с пола и надел на свою руку. Конечно, его детское запястье было слишком мало для громоздкого браслета, и поэтому Никита просто спрятал его в карман.

Тут же подбежала изрядно перепугавшаяся директор музея Алина Анатольевна в сопровождении нескольких сотрудников и, сделав ещё более обеспокоенное лицо, поинтересовалась состоянием Никиты. С ним было всё хорошо и женщина очень обрадовалась. Затем она подошла к графу Чернову и сказала ему, что несмотря на то, что поломка витрины произошла по чистой случайности, ущерб всё равно стоило бы выплатить. Потом в ход пошёл манипулятивный и слезливый монолог о том, что музею совершенно не хватает средств на то, чтобы проводить хоть какую-то модернизацию. Граф, занимавший не последнюю должность в администрации города, понял Алину Анатольевну и сказал, что непременно возместит ущерб. Через некоторое время Корней Мстиславович и Никита покинули музей, а вечером граф Чернов обнаружил в комнате сына одно из серебряных украшений с разбившейся витрины. Хотев было отругать сына за кражу, граф всё же смягчился, когда мальчик жалостно признался, что этот браслет так понравился ему. На следующее утро, Корней Мстиславович открыл свой сейф, достал оттуда довольно приличную сумму денег и отправился в музей. Сказать, что директор пожалела бы довольно неприглядное украшение для сына человека, который фактически подарил нуждающемуся музею сумму денег в десять раз больше той, которая была внесена им за ущерб, было нельзя.

Граф Чернов и Алина Анатольевна расстались, обменявшись радушными улыбками. Украшение осталось у Никиты. И когда его запястье стало больше, он, наконец, смог надеть на него браслет.

Итак, сейчас, перед Никитой лежали совершенно новая записная книжка в обложке из тёмно-зелёной кожи и американский шариковый «Паркер». Чернов не был большим любителем писать. Даже наоборот, он никогда не занимался этим по собственной воле. Последний раз, кажется, он делал что-то такое в школе, в девятом классе. Но теперь же он вглядывался в эти принадлежности для письма, собираясь с мыслями наконец открыть записную книжку, пахнущую кожей и бумагой, взять в руку ручку и начать писать под приглушённый шум ливня и громовые раскаты. Зачем ему было писать, если он терпеть того не мог? Просто его эмоциям было трудно не захлестнуть через край той чаши, в которой обычно хранится то, что вызывает нервное возбуждение, тепло разливающиеся по телу мурашки и холодное содрогание, что не даёт сосредоточиться ни на чём, кроме того, чем оно вызвано. Никита чувствовал, как расчерченные с ненавязчивой аккуратностью линии записной книжки так и жаждут стать хранителями того, что он им собирается доверить.

Молодой человек выпустил ещё одну порцию дыма изо рта, и стал выводить на первой странице блокнота свою историю.

***

«…Началось всё это в холодный осенний вечер. Я, глупый мальчишка, как и всегда, проводил своё бессмысленное время за

тем, за чем всем сердцем ненавидел проводить его: школьное домашнее задание. Мать выжимала из меня все до последней капли соки, заставляя ежедневно выполнять его. Однако кое- чего она не понимала — нельзя заставить человека делать то, на что ему не хочется тратить ни секунды своего времени, даже если это время итак тратится впустую. Она ещё настаивала, чтобы я непременно пошёл учиться по окончании школы. О чёрт, что за бред!? Какое, к чертям собачьим, высшее образование, если я даже и школьного получать не желаю! Я был и остаюсь полностью уверенным в том, что образование, в любых его проявлениях, мне совершенно не интересно и не нужно. Ничего глупее, чем школьные уроки, я не видел отродясь. Учёба нужна лишь тем, у кого нет ума для того, чтобы выжить. Ума, нужных людей, денег… Всё это было, есть и всегда будет у меня. Однако, к сожалению, я корпел над этой чёртовой домашней работой, шёл на поводу у матери и делал всё, чтобы только она лишний раз не поднимала на меня руку. Да, руку. Именно так. Мать била меня в своих пьяных припадках. А я, стараясь не замечать синяков, которые, как магниты притягивали мой взгляд, занимался бессмысленным для меня делом. Книги и учебники, в которых я ни разу не видел ничего кроме сумасбродной дряни, отвлекали мой мозг от того, чтобы в нём снова и снова не прокручивались воспоминания о криках этой женщины, о запахе алкоголя, что вечно шёл от неё, и от вида её костлявых рук с жёлтыми ногтями, испортившимися от курения и водки. Могу даже сказать: в той учебной дряни был толк: она спасала меня от матери-тиранши.

Ещё мне катастрофически не хватало отца, который вечно пропадал на работе. Я так сильно хотел, чтобы он был рядом, что воспринимал время, проведённое с ним так же, как маленькие дети воспринимают конфеты — можно только редко и по особым случаям. Я любил отца. Хотя, мог ли я говорить об этом тогда? Мог бы я помнить хотя бы даже его лицо, которое просто мелькало передо мной, словно свет перегорающей лампочки, а потом угасало и больше непонятно сколько не возвращалось?

Мать считала, что отец завёл себе любовницу. Я же считал, что он пропадает на работе потому что тоже устал терпеть её вечные попойки и вытекающее из данного состояния, неадекватное, бесконтрольное поведение, которое, к сожалению, никак изменить было нельзя. Именно поэтому он искал предлог чтобы не возвращаться домой — не хотел там появляться. И я не был достаточно весомым предлогом для того чтобы отец не уходил. Он спасался из нашего ада. Бегством. Я понимаю его. Проще было уйти. Скрыться, лишь бы не видеть эту психопатку. Шрамы… сколько шрамов у меня на теле оставила эта с*ка? Десять? Двадцать? Сколько ремней она стёрла об мою задницу? Многократно и сильно битый вечно пьяной матерью я понял, что женщина не представляет из себя чего-то большего, чем игрушка для удовлетворения мужских желаний. И я ещё ни разу не изменил себе в этом убеждении. Все женщины — вне всякого сомнения — автономные придатки мужчин.

Отец не возвращался домой на протяжении нескольких суток и мать превращалась в ещё более разъярённого зверя. Она закрывала меня в комнате на замок и единственный раз в день бросала мне, словно в клетку к маленькому забитому зверьку, что-нибудь поесть и немного воды. Эта дрянь заставляла меня носить шерстяные, колючие, грязные, пропахшие потом кофты с длинными рукавами, чтобы отец и учителя не видели моих синяков, а ещё любила повторять, что выдерет мне язык, если я скажу про побои хоть слово. Спустя несколько лет такой жизни, я превратился в безвольное, заикающееся создание, больное анорексией. Я боялся говорить, спать и дышать. Боялся зеркал, темноты и лица своей матери. Я не мог рассказать отцу о том, как она надо мной изгаляется, потому что всякий раз, когда я вспоминал о ней, меня начинало тошнить, ужасно хотелось в туалет и я не мог выдавить из себя хотя бы даже одной жалкой фразы — перед глазами возникала жуткая картина: мать, выдирающая мой язык изо рта прямо с корнем. В итоге, всё, что я мог делать — нервно сглатывать накопившуюся слюну.

Но. Моё время однажды пришло. Оно, так или иначе, должно было прийти. Я знал это в глубине души, но запрещал себе думать об этом. Не мог думать, не позволял себе.

Однако в тот день мои глаза открылись будто сызнова.

Отец по-прежнему не возвращался с работы. Мать пила в баре с подругами. (Она уходила туда всякий раз, когда ей надоедало пить в одиночку.) В этот вечер в комнате я был не заперт и почему-то, когда случалась такая редкость и я оставался дома в полном одиночестве (горничная уже заканчивала свои дела и уходила), квартира мнилась мне каким- то неизвестным, не исследованным ещё местом, полным загадок, и только я хотел начать своё путешествие, на мою беду возвращалась мать и снова принималась за порку. Но сейчас её не было и я всё же решился сделать то, о чём давно мечтал. Я медленно стал ходить по комнатам и озираться своими большими глазами, обрамлёнными сине-серыми кругами измученности. Я прошёл по длинному коридору с высоким потолком и устремился по направлению к двум гардеробным комнатам: одна принадлежала матери — в ней была огромная куча всякого разношёрстного тряпья. Другая — отцу. Зайдя в комнату отца я вдруг почувствовал уже притупившийся запах его одеколона и так сильно заскучал по нему, что у меня скрутило живот. Внизу лежало множество коробок с обувью. Я свернулся и лёг на кусочек пола, и теперь, почти вплотную приблизился к обувным коробкам. Над моей головой была карусель из тёмных рубашек и пальто. Ничего интересного, но вдруг я кое-что заметил. Между двумя коробками из-под обуви лежала папка для документов. Моя рука потянулась к этой папке, сердце учащённо забилось, а ладони вспотели. Не помню, что я ждал от этой папки и почему это было так волнительно для меня, однако любопытство моё тогда включилось на максимум, став разрывать меня на части. Я уже будто бы отдалённо знал, что делаю шаг в какую-то новую жизнь. Мне даже казалось, что сейчас я умру, так и не успев ничего увидеть. Мне казалось. Но я открыл эту папку. Там находился чёрный блокнот, в котором были сделаны записи неприятным глазу мелким и размашистым отцовским почерком. На первой странице было выведено: «Братство Полной Луны» — надпись тоже была сделана отцом, но, кажется, в ней сконцентрировалось его максимальное старание и поэтому она смотрелась довольно сносно. Одно я почему-то понял для себя сразу же и не ошибся: «Братство Полной Луны» — название второй жизни моего отца. Жизни, которую он обменял на ту, что существовала в этой квартире. Жизни, о которой ни я, ни моя мать ничего не знали. «Братством» назывался клуб… какой-то клуб, о котором мне не терпелось расспросить отца, когда он вернётся. Блокнот в тот вечер я на место не вернул, а взял его с собой в постель. Сам не понимаю, как я пережил эту ночь, будучи окутанным таким сильным возбуждением! Уснуть мне не удалось и поэтому я просто лежал, вглядываясь в темноту. Когда за окном сгустились бордово-кровавые краски рассвета, домой вернулась пьяная мать. Ещё через некоторое время дверь хлопнула вновь. Это был отец. Я, подгоняемый неизвестно какой силой, порывался отправиться в его комнату (они с матерью давно спали отдельно) и налететь с вопросами по уже понятной теме. Я встал с кровати и тихим шагом отправился к отцу, миновав комнату матери, которая уже уснула, забыв снять верхнюю одежду и туфли. Граф склонился над своим столом при тусклом свете лампы и что-то рисовал на альбомном листе простым карандашом. Как только я вошёл, он поспешно отодвинул лист и при этом ещё прикрыл его ладонью.

— Какого чёрта ты не спишь, Никита? — удивился отец.

— Вот, — дрожащей рукой я вынул из-за пазухи найденный мной блокнот и положил на стол, переведя взгляд на железную голову носорога, с грозно торчащим красивым и острым рогом, которую привёз отцу в подарок из ЮАР какой-то его знакомый. Эта фигура служила вешалкой для отца: он вешал на рог животного сумки и иногда одежду, именно поэтому она была прикована не очень высоко.

— …Какого?… — начал отец, побледнев и вытаращив глаза, но далее ничего не сказал, словно его обдало кипятком. — Где ты это взял? — всё-таки спросил он, всё ещё выводя себя из крайней степени удивления. Лицо его побелело ещё сильнее.

— Нашёл, — сухо произнёс я. — Я хотел… хотел, чтобы ты рассказал мне о том, что такое «Братство Полной Луны»… Что это за клуб? Ты состоишь в какой-то секте, да?.. — я пытался быть настойчивым, но у меня плохо получалось. («воспитание» матери не прошло даром). Мой голос недавно стал стабильно груб, но сейчас от волнения словно вновь ломался, как и года четыре тому назад. Меня знобило. Отца тоже.

— …Может, ты и прав. Может, мне и стоит рассказать, — такого поворота событий я уж точно не ожидал. Каждая клетка моего тела ликовала, но я сохранял серьёзность. Тон отца был сейчас абсолютно другим — такой, какой обычно бывает у родителей, когда ребёнку удаётся упросить их что-то ему купить. Это предвещало некий дружеский разговор. Доверительный. Доверие. Пожалуй то, чего мне не хватало в семье больше всего и то, чем я в этом разговоре жадно дышал.

— Присядь, — отец кивнул на кресло, стоящее рядом с его рабочим столом. — Присядь, я всё расскажу тебе, — он говорил это так, будто решил разделить с сыном свои отягощающие мысли. — Братство… если ты думаешь, что это какая-то секта, то ты ошибаешься. Это не секта, сын, это билет, — он вдруг встал со своего стула, высунулся из комнаты в коридор, убедившись, что матери поблизости нет, и закрыл дверь, повернув маленький витиеватый ключ в скважине. — Билет в счастливое, могущественное и светлое будущее, который я берегу для остатков нашей семьи, Никита, — закончил он фразу, обернувшись ко мне. Потом последовало молчание. Мне казалось, что из отца придётся буквально выжимать каждое слово, словно мутную воду из грязной тряпки, однако потом он продолжил и уже говорил куда более конструктивно и по делу, что накаляло мой интерес всё сильнее и сильнее. — Клуб. Вот какое слово подойдёт, чтобы описать «Братство». Но это не клуб по интересам! — строго подчеркнул он. — В Братстве состоят потомки живших пару сотен лет назад знатных людей — графов, графинь, баронов. Все эти свидетельства восстановлены, и сохранены документальные подтверждения наличия этих титулов — как и у нас с тобой. Другими словами — в клубе тоже присутствует местная знать. Все, кто состоит в клубе сейчас и все, кто состоял в нём ранее (вплоть до самых первых людей, его основателей) — объединены общей целью — найти один предмет, — вкрадчиво произносил отец и его слегка морщинистое лицо как-то зловеще-сумрачно посверкивало в свете настольной лампы, словно жёлтая, окутаная чёрными тучами луна с картины Айвазовского.

— Какой предмет? — спросил я, чувствуя, как мой интерес накаляется и накаляется.

— Он называется Ниферио-Ритио.

— А зачем он нужен? Откуда он вообще взялся и как вы поняли, что его нужно непременно искать? — я не унимался.

— Ниферио-Ритио создал почти триста лет назад некий маг

— Ристаль Унгольд. Он посвятил работе над предметом всю жизнь, чтобы с помощью него даровать себе бессмертие… Однако… умер внезапно, не успев воспользоваться тем, над чем трудился. Теперь его дух блуждает по миру, с потерянной памятью на своё же творение и только мы можем помочь ему найти его! Тогда, благодаря нам, Ристаль исполнит свою мечту, а затем вознаградит нас, наделив огромным могуществом и преумножит наши зачатки магических сил в разы! И тогда наступит новая эра! — на этих словах глаза отца будто зажглись, словно два факела. — Древнее пророчество, в которое веруют уже долгие годы в Братстве, гласит, что когда-то, совершенно случайно, в Клубе появится подросток, что поможет нам всем найти Ниферио-Ритио, поисками которого Братство занято многие-многие годы, но всё безуспешно… однако мы чувствуем, что именно нам предназначена эта сладкая награда. Чувствуем, что именно наше поколение — те счастливцы, которые увидят его и возьмут в руки! Мы — то поколение, которое по праву должно подчинить себе этот мир! — энтузиазм отца въедался в моё щуплое тело и проникал в мои вены. Я уже понимал, как хочу участвовать в поисках загадочного предмета.

— А теперь, чёрт возьми, меня осенило! Холодная дрожь пробила моё тело, когда ты показал мне найденный блокнот! Почему я раньше не думал об этом, почему я раньше не пропускал даже одной крошеной мысли?

— О чём? — испугался я.

— Сначала я очень сомневался, но теперь, когда ты нашёл мои записи, меня не покидает мысль, что этот подросток из пророчества — ты, Никита!! — ликующе произнёс отец, и по моему телу пронеслись сотни тысяч мурашек. — Тебе ведь

удалось найти блокнот и задать мне вопросы! Быть может, потому что в тебе есть магический потенциал?! Может, ты и найдёшь Ниферио-Ритио?

— Я?! — я опешил.

— Но не спеши радоваться и возносить себя до небес, — граф тут же охладил мой пыл, но в моём сознании этот энтузиазм не угасал. Только креп. Я хотел, я чувствовал, что безумно хотел помочь Братству. Я чувствовал, что хочу пуститься в это приключение!

— А как я смогу найти его? Я ведь даже не чувствовал никогда, что во мне есть хоть какая-то магическая сила! — недоумевал я.

— Потому что, быть может, не было того, что раскрыло бы её, дало толчок для того, чтобы она начала проявляться. Не ты, не я — знать не знали об этом, однако теперь просто обязаны проверить!

— Но а как выглядит предмет, что ищет клуб? — робко спросил я, посчитав крайне несуразным давать самому себе клятву на нахождение того, чей облик мне совершенно неизвестен.

— Этого никто не знает. Это может быть всё, что угодно. На зрение, мы, можно сказать слепы, но не на энергитическое чутьё! Когда предмет будет близко, любой из нас почувствует его! И это ощущение невозможно будет спутать ни с чем другим! В этом нельзя сомневаться. Когда клуб найдёт Ниферио-Ритио, его члены не смогут больше отойти от предмета ни на шаг! — глаза графа загорелись ещё сильнее.

— Но как можно искать то, чего ты никогда не видел? — я всё ещё не находил почвы для такой крайней уверенности отца и пытался мыслить шире.

— У нас есть чутьё на магический объект, говорю же! Конечно, моё чутьё на Ниферио-Ритио дали мне члены Братства, ведь ни мой отец, ни мой дед — никого из них не было в клубе. Я нашёл Братство сам, и, когда поклялся, что буду с ними — они радушно приняли меня, поделившись толикой своего чутья на магический объект. Историческая память в их головах и память, которой они поделились со мной — сильные виды памяти и чутья, Никита. — сказал Корней Мстиславович. — Ведь они изначально дарованы самим Ристалем.

— Но если чутьё сильное, тогда почему спустя столетия предмет всё ещё не найден Братством? — я не унимался, задав этот вопрос с какой-то даже язвительностью и едко усмехнувшись, явно почувствовав себя героем того пророчества.

— Тебе не понять, насколько работа над поисками сложна и нервна! Ты всего лишь глупый мальчишка! Множетсво предметов было принесено в место нашего сбора, и на каждый терпеливо выждано полнолуние для того чтобы предмет смог проявить весь свой магический потенциал! Но все предметы, что были, предположительно, тем, что мы ищем — потерпели неудачу. Обряд, проводимый с ними со всеми во время полнолуния не срабатывал, а только отнимал у нас, членов Братства, итак ничтожно малую нашу силу. Остатки нашей силы…

— Почему тогда Братство так уверено, что предмет вообще существует? — скривился я.

— Послушай, может, я зря рассказал тебе обо всём этом? Может, я должен жалеть о том, что посвятил тебя в это таинство? — с язвительной досадой в голосе процедил отец. — Но… знаешь… я бы, может и хотел бы пожалеть об этом, но… не могу, — его голос вдруг стал тише, и он прищурил глаза. — Ведь… не исключено, что ты, всё же, именно тот, кто нам нужен. Всё когда-то случается и жизнь крайне непредсказуема.

На этих его словах в моей голове созрела мысль о том, что больше всего на свете мне хотелось бы увидеть отчаявшиеся лица членов Братства и сделать их сверкающимися. Моя жалкая жизнь впервые предоставила мне сладкую возможность стать чем-то большим, чем игрушка для издёвок матери-алкоголички и я, сразу же захотел стать, не много не мало, лидером этого клуба. Я хотел вести этих женщин и мужчин к силе и власти.

Я хотел вести к силе и власти себя.

— Ты должен отвезти меня к ним! — воскликнул я, возбуждённо, в одну секунду всё решив, — Я должен найти Ниферио-Ритио! — я уже рисовал в своей голове картины, как нахожу этот безликий предмет. Речи отца, хоть и звучали двояко и размыто, но вселяли в меня толику могущества таинственного артефакта. Я представлял, как держу в руках странное Ниферио-Ритио. Я представлял, как мы с отцом стоим на пьедестале, а вокруг толпятся люди, восхищённо смотря на нас снизу.

— Не сейчас, сын. Позже! — отец покачал головой, сведя густые, полуседые и неаккуратные брови к переносице. — Вряд ли клуб потерпит тебя в своём обществе. Видишь ли, много людей притаскивало туда каких-то мальчишек с улицы, не один из которых не был тем самым. Где гарантия, что ты особенен? Ты просто напросто станешь посмешищем среди этих взрослых людей, как и те парнишки.

— Но… если ты не отвезёшь меня в Братство, мне придётся рассказать обо всём матери! — неожиданно для самого себя выпалил я, и, произнеся это, я будто бы сунул руку в какой-то потайной карман, в котором лежали козыри. Я будто бы знал, что настанет момент, в который нужно их обнажить. Мои слова заставили отца ещё раз побледнеть. Спустя мгновения, граф Чернов, из грозного коршуна, невероятного догматика и педанта превратился в маленькую серую мышь и угодил в мою мышеловку!

— Ладно, — тихо и хрипло произнёс он, обречённо кивнув. — Я проведу тебя в Братство Полной Луны, но учти, что если хотя бы одно слово о клубе ты проронишь в стенах этого дома, ты пожалеешь об этом.

Фраза отца заставила меня громко сглотнуть слюну. Угрозы вообще всегда заставляли меня глотать слюну. И я повиновался. Утром, я, будто бы обретя даже какую-то мотивацию и второе дыхание, отправился в школу, а вечером отец забрал меня на своей машине и повёз к кинотеатру «Синий Луч», который располагался прямо в центре города и сейчас, вечером, выглядел безумно торжественно: это было старое историческое здание. Таких навалом было в Северном А-Ваене, а здесь, в Южном, таких зданий было пересчитать по пальцам. Крыша кинотеатра была увенчана сверкающей огнями балюстрадой, на втором этаже располагался балкон с массивными белыми колоннами, а окна были обрамлены светлыми пилястрами, которые, на фоне основного бледно-голубого здания, напоминали белый зефир или безе. Когда я выходил из отцовского чёрного «Мерседеса», моё сердце прямо-таки вырывалось из груди. Огни оживлённой площади ослепляли меня. Возле кинотеатра было множество людей и несмотря на довольно скверную погоду, они гуляли и веселились.

Мы вошли. В холле и коридорах с высокими потолками, украшенными белой лепниной, изображающей ангелов с белыми, словно поджаренными, как яичница, глазами, кажется, народу было ещё больше, чем на улице перед кинотеатром. Пахло жареным попкорном и чем-то приторно сладким. Доносился детский крик, звуки игровых автоматов, визг и смех народа. В моей голове просто не укладывалось, как в таком оживлённом месте могло собираться Братство и проводить свои тайные собрания? Мне почему-то ещё казалось, что каждый человек, проходящий мимо нас знает, кто мы такие и зачем сюда пришли. Я чувствовал, насколько мы с отцом не соответствовали этим смеющимся людям, этим пёстрым бархатным диванам и малиновым ковровым дорожкам. Мы были, как две чёрные, как смоль, вороны среди стаи верещащих воробьёв. Но, конечно, на самом деле пришедшим сюда повеселиться не было до нас никакого дела. Возможно, думая за них и воображая, что я и отец есть в их мыслях, я просто очень хотел, чтобы до меня было какое-то дело хотя бы кому-то.

Я и отец спустились по лестнице вниз. Там было что-то вроде нулевого этажа здания, в котором располагались какие-то служебные комнаты. Здесь было темно, и гул людей, снующих туда-сюда этажом выше притупился. Отец постучал в одну из дверей, что ничем не отличалась от остальных, которые находились рядом, и поднял взгляд на дверной глазок. Через пару секунд дверь открыла женщина с чёрными, как смоль, коротко остриженными волосами, которые невысоким клином стояли над головой. Она была одета в дорогой и статный брючный костюм из синего вельвета. Брови первого члена клуба, которого мне удалось увидеть, были тонкие, словно две ниточки. Они были невероятно ярко накрашены чёрной краской. Над верхней губой у женщины была татуировка ввиде едва заметной родинки. Звали встретившую нас особу — графиня Лилия Львовна Пурис.

— А-а, Корней, — процедила графиня Пурис заметно хриплым, чуть гнусавым голосом и прищурилась, опустив свои и без того низкие веки ещё ниже. — Только тебя мы и ждём. Входи, — она сделала жест рукой, означающий приглашение, однако увидев меня, женщина тот час же посерьёзнела, сведя свои искусственные брови к переносице. — А это ещё кто?

— Мой сын, — преспокойно изрёк отец.

— Кхм, — недоумевающе кашлянула женщина, вскинув брови-нитки. — Корней, подойди-ка на минуту, — сказала она тихо и надменно. Отец подошёл ближе. — Какого чёрта здесь делает твой мальчишка? Или ты тронулся умом? — она прикрикнула на отца шёпотом.

— Успокойся, Лилия, — глухо и холодно сказал граф Чернов.

— Никита останется здесь столько, сколько ему захочется. — А теперь, дай нам дорогу.

Лилия Львовна недоумённо сдвинулась с места, пропустив нас. Она осталась стоять в дверном проёме в таком же недоумении, провожая нас своим высокомерным и подозревающим взглядом. Мы с отцом прошли вперёд. Это был небольшой конференц-зал, выполненый в тёмно-синих тонах. Его приглушённо освещали кованые свечные бра, редко раскиданные по стенам. Возле стен, ещё, стояли высокие массивные шкафы из тёмного лакированного дерева, забитые книгами с оккультным содержанием. В центре просторного помещения располагался огромный деревянный стол переговоров с витиеватыми ножками и элегантной, почти зеркальной обсидиановой вставкой. На столе ютилось множество горящих свечей из чёрного, синего, фиолетового и красного воска и разных причудливых предметов. Как я позже понял, когда-то эти люди думали, что все эти предметы — Ниферио-Ритио: тут были и причудливые часы, и какие-то непонятные механизмы, и украшения, и бесформенные невзрачные и яркие камни, и какие-то шкатулки, куклы ручной работы с устрашающими лицами… проще было сказать, чего тут не было.

На столе, помимо всего этого лежало много открытых книг, свитков и предметов для письма. Возле стола располагались удобные чёрные, мягкие кресла. Такие же мягкие, как и пол: наши по нему шаги были почти не слышны совсем, из-за того что пол был устлан тёмным бархатным покрытием. Я медленно и неслышно делал шаг за шагом, ловя себя на мысли, что мне нравится здесь находиться. Находясь в этом помещении и впитывая мистическую атмосферу тайны, любой бы почувствовал себя какой-то эксклюзивной фарфоровой куклой, заботливо положенной в коробку с бархатным дном.

— Здравствуй, Корней, — ехидно пропел ещё один человек, вышедший из темноты зала.

— Здравствуй, Морис, — сдержанно кивнул отец.

— Кто с тобой? — истерично восклинул он и его голос стал напоминать подавившегося червём птенца.

— Это мой сын, Никита, — отец не менял выражения лица и был всё так же спокоен и холоден.

«Ну и вырядился же!» — подумал я.

И только сейчас я заметил, что граф Морис Петрович Гордиенко — так звали этого человека — действительно был похож на птицу: рыжие волосы, напоминающие петушиный гребень; маленькие, далеко от друг друга посаженные чёрные глазки, делающие взгляд графа Гордиенко туповатым; острый, крючковатый нос, похожий на клюв попугая и тонкие, какие-то незаметные, бескровные губы. Одет граф был в пёструю фиолетовую рубашку с красным галстуком, чёрные брюки и лаковые, в цвет галстука, туфли. В детстве он жил в Северном А-Ваене вместе со своим отцом и старшим братом. Сейчас братья иногда общаются, но с каждым годом их общение всё больше и больше исходит на нет. Отец графа Гордиенко состоял в прошлом поколении Братства Полной Луны и кажется, его смерть произошла трагически, по вине каких-то противников Братства. Такая же трагическая смерть настигла всё прошлое поколение Клуба, всех родителей нынешних его участников. Я в историю сильно не вдавался, но в Братстве периодически упоминали неких «Чёрных Рыб» — террористическую группировку, действовавшую, кажется в пятидесятых и зверски убивавшую тех, кто занимался магией или же имел какое-то к ней отношение. Под руку «Рыб» попали и члены Братства того времени.

Братство существовало без малого сто пятьдесят лет и то поколение, которое сейчас присутствовало в Клубе было четвёртым. Мой дед, которого, кстати, я никогда в своей жизни не видел, не состоял в Братстве. Отец, как он сам сказал, пришёл сюда в молодости и они его приняли.

— Чего же вы все так боитесь? — начал вдруг будто бы из неоткуда соткавшийся женский голос. — Да, приводя сюда ребёнка он ставит под угрозу всю нашу деятельность. Да, вы все думаете, что этот ребёнок такой же, как и десяток тех, которые сначала светили нам отдалённо, словно маяк, но потом померкли в темноте, постепенно высосав из нас надежду… и вас можно понять… — её голос звучал, так медленно и сладко, словно она пела, а не разговаривала. Он слышался как будто бы ото всюду, устремлялся во все четыре стены, а затем мягко отталкивался от них и приземлялся на плечи, ласково окутывая сознание. Это был какой-то сладостный гипнотический голос и я пока не понимал, откуда он шёл. Я, отец, Лилия Львовна и Морис Петрович стояли рядом, смотря в темноту. Но все кроме меня, кажется, смотрели в эту темноту осознанно. — …Но настало время переступить через себя: Корней не меньше вас не хочет, чтобы все наши усилия стали напрасны. Он привёл нужного нам всем ребёнка. Он привёл того, кто изменит наши жизни! — пропела она, будто вгоняя тонкую и блестящую иглу своего голоса во всех присутствующих. Её речь волновала и заставляла мурашки бежать по коже. Мне скорее хотелось увидеть, как выглядит обладательница этого потустороннего голоса и понять, почему она так возвысила меня, ещё даже не обратив на меня своего взгляда. Вдруг из темноты послышался скрип несмазанных колёс. Через мгновение он приблизился, и на инвалидной коляске, сюда, на середину, выехала женщина лет сорока трёх. Её голова, мастящаяся на тонкой и хрупкой шее, ласково прильнула к правому плечу; глаза, обрамлённые пышными чёрными ресницами были занавешены тонкими веками с выступающими сквозь них венами, а шёлковые белоснежные волосы были собраны в длинную косу, которая лежала у неё на коленях. Сама женщина была одета, как мне показалось, в какое-то очень хрупкое, будто хрустящее, как крылья умершей высохшей моли, белое платье с объёмными серебряными цветами, которые были выполнены тоже из какого-то, на вид, хрупкого материала. Такими же цветами был украшен и ободок на её голове. Я думал, одно касание — и вся она, с её костями, волосами, одеждой — вся она в миг рассыпится и превратится в горстку золы.

Женщина оторвала свою голову от плеча, с хрустом шеи, и открыла глаза. Каково же было моё удивление, когда я увидел её глаза. Они были такие же белоснежные, как её волосы и слегка, по-лунному светились. Можно было подумать, что в её глазницы действительно вставлено по луне. Лицо женщины было какого-то трупного серого цвета, а на нём отчётливо были видны дороги тёмно-синих вен. И то ли дело было в освещении, то ли сюрпризы уже начались. Меня передёрнуло.

— Здравствуй, Никита! — пропела она, улыбнувшись, и подъехала, управляясь с коляской своими хрупкими, будто рахитными руками, прямо вплотную ко мне. Затем взяла мою ладонь в свою смертельно холодную руку и притянула к таким же ледяным, бескровным губам, оставив на моём запястье свой синевато-ледовый поцелуй. Женщина жгуче оторвалась от моей руки и её белые глаза-луны взглянули прямо на меня. — Меня зовут Шамирам. Я рада узнать тебя.

Шамирам была кем-то вроде мессией для Братства. У каждого поколения Братства была мессия, и Шамирам была одной из них. Она пришла сюда сразу же после смерти предыдущей. Кажется, тогда это тоже была женщина. Позже я узнал, что Шамирам перестала ходить после того, как совершила не увенчавшуюся успехом попытку самоубийства. Она прыгнула с восьмого этажа собственного дома, когда узнала о смерти своей старшей сестры. Родителей сёстры потеряли, будучи ещё совсем юными. Шамирам почти полностью воспитывала сестра. Она стала для Шамирам единственной поддержкой и опорой, заменила ей отца и мать, а когда её не стало, девушка решила, что не сможет больше жить. Что касалось глаз Шамирам — не видела она примерно лет с восьми. Её зрение ещё в раннем детстве стало стремительно ухудшаться, врачи давали неутешительные прогнозы родителям. Они говорили, что вскоре зрение полностью покинет девочку и вряд ли как-то можно будет вернуть его. Но родителей Шамирам очень трудно было заставить отчаяться. Они предпринимали множество попыток, чтобы вернуть ребёнку зрение… но всё шло совсем не так, как они планировали: ярко-изумрудные глаза Шамирам в один миг потухли навсегда, став полностью белыми, что-то будто бы выжгло радужку и зрачок из её глаз, заменив всё это лунной белизной. Шамирам потом говорила, что больше этого мира она не видела, но она видела другой, в котором ей нравилось куда больше. После того, что произошло с её глазами, девочка стала замечать странные свечения, слышать звуки, которые не слышали другие, и родители решили, что ребёнок — тот самый проводник, который станет светить другим людям, помогать им. Они видели, что их дочь меняется и даже если судьба забрала её зрение — она же одарила её чем-то другим… но вот несчастье, родители не смогли понять, что пришло на смену утрате. Внезапно случившаяся автокатастрофа быстро унесла их жизни из этого мира и Шамирам упала в бездонную пучину скорби. Через несколько лет умерла сестра. Отчаявшись, шестнадцатилетняя девушка выпрыгнула из окна дома, но что-то заставило её выжить. Что-то, потом, после долгих лет восстановления также заставило её найти членов Братства и обрести свой новый смысл жизни. Теперь она твёрдо знала, чего хочет. Она это знает и до сих пор.

…Я решил, что съезжаю с катушек. Люди из клуба, включая отца, с удивлением уставились на меня и эту женщину, будто завидев некую серебряно-лунную паутинку связи, что начала прокладываться между мной и Шамирам. Когда она, секунду назад, подъехала ко мне вплотную, мне казалось, что мир замер вокруг меня и я замерзаю, а холод проникает мне под кожу. Но кое-что вдруг начало неистово и несуразно согревать меня. Рука, что только что замерзала, стала теперь горячей. Я внимательно осмотрел её и задержал свой взгляд на браслете. Том самом, что я нашёл в музее и теперь не снимал. Этот браслет накалился до такой степени, что мне казалось, что он сейчас расплавится, а вместе с ним, превратится в мясо моя рука. Однако этот жар не приносил мне такого дискомфорта, какой может доставить плавящийся металл. Даже наоборот. Со мной как будто бы всё в тот вечер происходило наоборот, не как всегда.

— Никита! — до меня вновь донёсся мелодичный голос Шамирам. Она позвала меня подойти ко всем им. — Знаешь ли ты сам, зачем ты здесь? — она спросила это, хотя весь её вид прямо кричал о том, что она знала ответ. Теперь же она хотела убедиться в том, знаю ли его я. Я, виновато, всё ещё находясь в диком сметении, подошёл к этим людям. — Ну же, Никита! — нетерпеливо пела белая Шамирам. — Зачем ты пришёл в Братство? Ты ведь знаешь!.. — она сжала свои кулаки, чуть не

проткнув ногтями белую нежную кожу и едва не начала скрежетать зубами от волнения.

— Я… — я разволновался. В первый раз в жизни мне выпал такой шанс. Присутствующие затихли, и, ошарашенные поведением мессии, нервно ожидали моего ответа в полной тишине. Я видел, что Шамирам проявляла ко мне острющую любознательность, сильнейшее, чешущее и скребущее в теле внимание. Она хотела со мной говорить и я тоже хотел. Я считал важным сказать ей, почему я здесь, но ужасно волновался, смотря на свой браслет. — …Я тот, про кого написано пророчество. Я здесь, чтобы найти Ниферио-Ритио! — выпалил я и, тяжело задышав, стал ждать реакции членов Братства. Прежде всего мне было интересно, что скажет эта женщина с белыми глазами. Я видел, что крайне интересен ей: она по-матерински нежно со мной говорила и уже возлагала на меня огромные надежды. Паутинка доверия к ней постепенно становилась ниткой, обещав с годами превратиться в прочный канат. Меня привлекала эта женщина. Мне хотелось ей нравиться, мне хотелось вдохновлять её и вызывать в ней ещё более сильные чувства.

— Зачем тебе Ниферио-Ритио, мальчик? — продолжала она, жадно глотая воздух от волнения и сверля меня своими пустыми глазами, ни на мгновение не переводя взгляд, и, кажется, не моргая. По её выражению лица было видно, что она неприменно считает меня тем мальчиком из пророчества, однако ей нужно было, наверное, устроить для меня какую бы то ни было проверку. Ей нужно было услышать все ответы от меня.

— Я… я хочу обрести великое могущество, завладеть предметом, разделить великую силу между членами Братства!.. — на этих словах мой неуверенный голос каким-то поразительным образом стал постепенно становиться совершенно уверенным и даже низким. Это придало мне

уверенности и я продолжил. — Я хочу, чтобы каждый, кто ищет магический артефакт годами, продолжая великое дело своих отцов и матерей, наконец-то обрёл его силы, дабы стать гордостью для почивших предков! Я хочу, чтобы труды каждого находящегося в этом зале были не напрасны! И вместе мы сможем сделать это! Вместе мы добьёмся всех наших целей, чтобы предки гордились нами! Они были стары и усталы, а мы — молоды и сильны! Так пускай начнётся новая эра Братства! Пускай поможет нам удача! — когда я закончил, я увидел, что на меня с удивлением и блеском в глазах смотрели уже не только отец, Шамирам, граф Гордиенко и графиня Пурис. Увлекшись своей речью, я пропустил, как здесь появились ещё два человека: женщина и мужчина. Было странно, что я пропустил их приход. На меня смотрели двенадцать глаз, полные изумления и чувства того, что на самом деле я совершенно не тот, каким показался им вначале. Помню, как тогда какой-то бас прошептал в моей голове, что эта речь — только начало. Этим же басом, будто бы говорил и я. По крайней мере я себя так слышал и судя по тому, как я воодушевил и поразил Братство, они тоже. Когда я закончил свою речь, зал сокрушился от бурных апплодисментов этих шести человек. Апплодировал даже отец, и его реакция была для меня самой ценной. Я никогда не думал, что смогу впечатлить этого сурового графа.

Я был в полнейшем недоумении от сказанных мной же слов. Откуда эта звёздная речь родилась в моей голове и почему я вдруг стал так уверен в себе? Я смотрел на них всех и думал: да. Я — «персонаж» из древнего пророчества, ибо мне удалось зажечь их глаза. Мне, шестнадцатилетнему подростку, больному анорексией и выглядевшему, как вставший из могилы труп. Они, все эти шесть человек смотрели на меня, как планеты смотрели бы на своё Солнце, если бы у планет были глаза.

Я немного пришёл в себя и как-то, приобретя прежнюю, более свойственную мне несмелость, приблизился к членам клуба, ожидая теперь их реакции. Страх этих высокомерных людей теперь вновь во мне накалялся.

— Никита! — Шамирам вновь пропела моё имя и я сразу же обратил на неё свой взгляд. Я не знал, видит она или нет, и спрашивать было как-то неудобно. Она задержала свой лунно-пустой взгляд на мне, и он казался мне ещё пристальней, чем если бы мне в глаза посмотрел человек у которого бы на месте были зрачки и радужка. Мы с женщиной отдалились от остальных. — О, мой дорогой Никита! — начала она, так же сладко, как и всегда, только на тон тише. — Ты не представляешь, какое могущество ты несёшь в себе! Ты не представляешь, что таится здесь! — она поднесла свою ледяную руку к моей груди. — Я почувствовала, что сегодня случится что-то очень важное, но я, как и они, уже переставала верить!.. Но… это чудо! Только ты действительно сможешь сдвинуть наше великое дело с места, сдуть пыль с застоявшегося ящика с сокровищами и поймать в своих глазах великолепный блеск таящихся в нём драгоценностей! Всё, что ты видишь здесь, — она показала на стол. — труды нас и наших предков, однако они ничего не стоят. На них лишь отпечаток энергии Ниферио-Ритио… — женщина вздохнула. — Но само оно не найдено спустя много лет! Никита… твой потенциал не знает границ! Оставшись с нами ты сможешь реализовать его и приумножить в разы! Я сразу же заметила в тебе нечто таинственное. Нечто, что глазами не увидишь! — прошептала она, опять же будто бы пропев. — Я поняла, что ты уже немного осведомлён о истории Ниферио-Ритио, но тебе предстоит ещё много узнать. Древнее пророчество, написанное магом-создателем этого предмета — Ристалем Унгольдом — всё ещё живо и сквозь время оно привело к нам тебя! Ристаль любил этот прекрасный мир до того сильно, что положил жизнь во имя того чтобы создать Ниферио-Ритио — то, что поможет ему оставаться здесь вечно. Но… смерть оказалась хитрее. Она забрала его, когда он не ожидал, и, соответственно, магу не удалось испробовать то, над чем он работал в поте лица всю жизнь. Согласись, обиднее и несправедливее этого трудно что-то представить!

— Ристаль придёт к нам, когда мы найдём его творение? — решил уточнить я.

— Ты прав. Ристаль придёт. Но одновременно он и уже здесь, — сказала мессия, прищурив две своих луны. Я всё больше убеждался, что этот белый взгляд — самый осознанный, который я когда-либо видел. — Ристалю, потому что он — маг — удалось вернуться на Землю из мира мёртвых. Но даже не в качестве призрака. — Шамирам грустно вздохнула. — Он — всего лишь рубиновый сгусток энергии, маленький дух, потерявший тело и память и вынужденный коротать уже почти сто пятьдесят лет, кочуя из разных предметов в другие предметы. Он может задерживаться в украшениях, разной утвари, безделушках, куклах — он оставляет там немного своей энергии, отсиживается и вылетает, потому что все эти предметы вытесняют его из себя. Эти предметы, помеченные Ристалем — мы обычно путаем с Ниферио-Ритио. Мы натыкаемся на след духа, постепенно приближаясь к его творению.

— Подождите, что значит, что Ристаль потерял память? — решил уточнить я.

— Потерял память… он не помнит ничего: даже, как выглядит его собственное творение. Помочь найти его можем только мы.

— А почему пророчество написано именно про мальчика?..

— Этого никто не знает, Никита, — пожала плечами мессия.

— Просто так предсказывал сам Ристаль. Он говорил, что найдёт

себе наставника-мальчика, который выведет его в этот мир с помощью Ниферио-Ритио.

— Перемещаясь из предмета в предмет Ристаль приближается к нам?

— Нет, — покачала головой белая женщина-моль. — Но мы приближаемся к нему. Сейчас, когда ты, осведомлённый и светлый мальчик, пришёл сюда, Ристаль чувствует это, и значит, начинает крепнуть. А вот, что этому способствует, — Шамирам коснулась моего серебрянного браслета.

— Браслет? — удивился я. — Поэтому он становится таким горячим?

— Да! — сказала женщина. — В нём Ристаль был долгое время и оставил очень большой след. Этот след направляет тебя. Этот след помогает тебе. Этот след хранит тебя, делает сильнее и умнее. И именно он даёт тебе самое сильное чутьё на Ниферио-Ритио и уверенность в своих силах. Именно от твоего магического потенциала теперь зависит скорость возвращение памяти Ристалю. Отныне, он начинает расти и крепнуть благодаря тебе. Используй энергию браслета, и тогда, когда ты найдёшь Ниферио-Ритио, откроешь портал в Рубиновый Мир, созданный Ристалем, тут уже ничто не остановит его прийти на сильнейший зов собственного изобретения. Память вернётся к нему окончательно. Ристаль пожмёт тебе руку и щедро наградит тебя, когда сможет полностью окрепнуть. А теперь, скажи мне, останешься ли ты с нами?

Ни секунды не медля я произнёс:

— Остаюсь.

И тогда же я твёрдо решил: это успех. Впервые в моей реальности у меня получилось сделать что-то так блестяще. Я хотел оказаться в клубе, и вот, таинственная Шамирам уже видит во мне свою правую руку. Я был несказанно счастлив и меня отныне и вовсе не беспокоило то, что остальные как-то не радушно встретили меня. Но доверие нужно уметь заслуживать, всё это дело времени, решил я. Главное то, что я остаюсь. Удивительно! Я всю свою жизнь хотел внимания, но не знал, что про меня почти два столетия назад уже знали. Мой приход в этот мир уже был предначертан! Осознание себя героем пророчества было для меня подарком судьбы, который я с готовностью и удовольствием принял.

Шамирам продолжила, теперь уже громко и пронзительно: — Теперь, я уверяю тебя, твой отец и эти люди поняли, что ты — именно то, что нам всем было так необходимо! Твой энтузиазм заражает нас, открывает второе дыхание. Твои слова побуждают действовать! — кричала она. — Ты — ниспосланный Ристалем! Ты — наша надежда!

И после этих слов я наполнялся новым для себя ощущением: я больше не чувствовал себя морально и физически искалеченным и больным подростком. Я смог воодушевить их, стереть пыль, как говорила Шамирам, с них всех, как со старых сундуков, спящих на антресолях десятилетиями, в то время как в меня это чувство никто перед этим не вселял: оно взялось изнеоткуда. Происходящее будто во сне вызывало бабочки в моём животе, а приятные мурашки разбегались по телу, словно пальцы музыканта по клавишам рояля.

— Мы действительно будем рады видеть тебя на встречах Братства. — обратилась ко мне короткоостриженная графиня Лилия Львовна, тон голоса которой совершенно поменялся и теперь не был так дерзок и подозрителен.

— Согласен, — заявил пёстрый граф Морис Петрович, кивнув своим выпуклым, птичьим лицом и деловито поправил галстук, помогая шеей. Что-то в этом движении было явно жестом, выражающим оправдание передо мной.

— Впервые слышу, как столь юному мальчику удаётся так замечательно говорить! — восхитилась одна из вновь

появившихся женщин: графиня Ирина Николаевна Баранова. Крепкая брюнетка, волосы которой были забраны в аккуратную шишку на затылке. Её пухлое лицо было похоже на плюшевое игрушечное сердце и поэтому априори не могло выглядеть угрожающе, хотя её взгляд, как и у всех здесь присутствующих, был подозрителен: усталые веки, как жалюзи, напрасно стремящиеся скрыть нескрываемую печаль, нависли над глазами цвета изумруда, а плотные губы были окрашены старящей её ещё больше тёмно-красной помадой. Выглядела Ирина Николаевна почти на шестьдесят, однако присмотревшись, можно было понять, что она гораздо, гораздо моложе. Одета графиня Баранова была в шерстяную, по виду, совершенно не новую коричневую кофту крупной вязки и чёрные брюки. В ушах её нелепо посверкивали золотые серьги с небольшими рубинами.

С ней рядом стоял мужчина в салатовом пиджаке и тёмно синих брюках. Он был похож на великана: блондин с небольшой, расплетающейся шишкой из волос на затылке и соломенного цвета короткой бородой. Граф Рогволод Геннадьевич Бьёрк — так его звали — имел большое лицо и рост два с небольшим метра. Признаться, узрев восхищение этой махины с глазами-озёрами, (глаза у Бьёрка были светло-голубыми) я как-то ещё больше удостоверился в своей первой победе. Он сказал пару слов своим поистине громовым голосом, и я с удовольствием и жадностью впитал эту похвалу в себя.

Никто из членов клуба не обделил меня своим вниманием. Цель стать центром для них была уже достигнута, по правде сказать, я даже сам не понимал, как этого удалось достичь так просто? Поразительно просто! Но на этом планы, конечно не заканчивались. Мои запросы стремительно росли и теперь я хотел стать их богом. Тем, на кого они могли буквально молиться. Да, ростки величия, медленно, но деловито

прорастающие сквозь мёрзлую землю долгих и мучительных лет мной пережитого насилия, наконец, возвысились! Планы мои уже не казались заоблачными, хотя ещё сутки назад дейтвительно показались бы мне эфемерными и совершенно немыслимыми. Свои дальнейшие планы я решил привести в исполнение уже при следующих визитах сюда. Я был твёрдо уверен, что после того впечатления, какое я здесь произвёл и после той убедительной речи, которую произнёс, они будут так же сильно жаждать моего будущего визита, как жаждут найти таинственное Ниферио-Ритио. В этом не было никаких сомнений.

В тот день мне не так много рассказали про Братство Полной Луны, и в моей крови закипел такой азарт, что мне даже казалось тогда, что мои волосы вот-вот вспыхнут алым пламенем. (Именно после этой ассоциации я покрасил волосы в красный цвет).

Сейчас я мечтал ещё более стойко зарекомендовать себя в Братстве, убедиться, что с таким восхищением они встретят меня ещё не раз и не два, заслужить максимальное доверие Шамирам, а уже потом, узнав все подробности предыдущих поисков загадочного артефакта, начать их с нового, своего листа.

Пока я думал об этом, браслет приятно согревал моё запястье. С того самого дня он не переставал излучать тепла.

***

Мы с отцом вышли из «Синего Луча» уже далеко за полночь. Посмотрев на большие напольные часы в холле кинотеатра, где, кстати, почти не было уже народу, я ещё раз убедился в том, что идти домой мне совершенно не хочется. Какую-то тоску во мне вызвал этот взгляд на часы. Когда я думал о времени, то всегда незбежно подтверждал для себя то, что являюсь его заложником. Это меня расстраивало, но вскоре

я полностью закрепил в своём сознании то, что после того, как найду Ниферио-Ритио и освобожу Ристаля — это время будет бояться меня, а не я его. Время станет моим заложником, и я смогу навсегда попрощаться со своими страхом и тоской.

Всю обратную дорогу отец молчал. Видимо, он тоже не хотел домой. Граф словно предчувствовал то, что случилось сразу же, как мы ступили на порог квартиры.

Во мне теплился какой-то маленький кусочек надежды, что мать не заметит того, что меня не было дома до ночи, не будет устраивать истерик, но нет. Она стояла прямо на пороге, в домашнем шёлковом халате, на котором были изображены зелёные, будто бисерные змеи со зловещими жёлтыми глазами и высунутыми языками. Мать была разъярённая, как дикий зверь и неизменно пьяная.

— Какие же вы идиоты! — завопила она. — Оставлять женщину одну в столь поздний час — это не то, что должны позволять себе те, кто называет себя мужчинами! — она ткнула пальцем в воздух, прочертив там какую-то невидимую ломаную линию и икнула. — Я даже забываю о том, что в моём доме есть хоть один настоящий мужик! — зарыдала она и закурила, зажав сигарету между своих толстых губ с размазанной алой помадой. Затем она посмотрела на отца взглядом, полным обиды и горечи, и с силой ударила его по щеке ладонью.

Мать взяла в свободную руку бутылку вина, которая стояла на небольшом зеркальном столе, расположенном здесь же, и сделала большой глоток. Вино красной струйкой потекло по её подбородку и шее, змеилось между пышных грудей.

— Тебе хватит, Алиса, — процедил отец, раздражённо, нервно и тихо, выбив неловким движением из рук жены бутылку. Бутылка упала на пол и разбилась в паре десятков сантиметров от ног матери.

— Хватит? — она обиженно, пьяно улыбнулась и зашаталась, словно дерево на ветру. — Одинокая женщина может позволить себе выпить, Корней! Особенно, когда её муж отшивается со своими шл*хами! — плача и шмыгая носом, невероятно прекрасно умеющая закатывать истерики и играть на чувствах, взмолилась мать хриплым голосом и горящая сигарета случайно потушилась об стену. — Уйди в комнату! — рявкнула она, заметив, что здесь, вообще-то ещё есть и я. — А с тобой мы сейчас поговорим! — это она сказала отцу.

Я ушёл к себе в спальню, что мне оставалось? Однако именно в эту минуту я наполнился такой сильной злостью и ненавистью, словно во мне сейчас сконцентрировалась вся злость, которую я запирал в себе месяцами. И только ныне я почувствовал, насколько её было много и как она была сильна и мощна. И когда я чувствовал эту ненависть, кровь моя закипала, а внутри будто что-то росло. Что-то невидимое, но сильное, огромное и титанически мощное. И я позволял этому расти. Я не останавливал это и этого не боялся. Браслет на руке всё сильнее накалялся, словно одобряя все мои нынешние чувства. Теперь я второй раз мнил себя не шестнадцатилетним больным и изуродованным подростком, а мессией. Мессией, ниспосланным Ристалем Братству и для того, чтобы освободить себя и отца от власти и гнёта той с*ки, которую язык не поворачивался называть матерью.

Потом я всё же, ума не приложу, каким чудом уснул и ночь спокойно проспал. Аналогично, на учёбу я на следующее утро идти даже не думал. У меня в планах сейчас была совершенно другая учёба, и известно было, какая.

За ночь мои смелость, ярость и сила равномерно распределились по моему телу и разуму, придя в баланс. Сейчас можно было даже сказать, что я полностью состоял в равных пропорциях из смелости, ярости и силы, и чудом мог вернуть свою личность к жизни. Личность, которую всё время губила мать. Я понял, что обхитрил её. Я понял, что не дал этой твари уничтожить себя до конца.

Позавтракав, я отправился в комнату к отцу, который давно ушёл на работу, открыл ящик секретера и достал оттуда найденный мной вчера блокнот. Сейчас я делал это и совершенно не мнил себя вором: теперь, это был и мой блокнот тоже. Теперь деятельность Братства была для нас с отцом общим благим делом. Перелистнув пару страниц, я решил поподробнее углубиться в деятельность Братства, так сказать, просмотреть её глазами отца, однако, когда я пытался разбирать почерк графа, и неразборчивость его писанины мешала мне нормально сосредоточиться, я, увлечённый, совершенно не заметил, что за мной уже минуты так три пристально наблюдала мать. Я увидел очертания её неприятного моему глазу отражения в стеклянных дверцах секретера. Она стояла рядом, а её кривая рука поглаживала рог железного носорога, что был прибит к стене. Еле живой, я медленно повернулся к матери лицом, чувствуя, как оно становится горячим от злости.

— Братство Полной Луны… — усмехнулась она. — Вот слышу это и не понимаю, что вы там находите! Такая нелепость! — и она выдернула чёрную книжечку из моих рук. — Нормальные мужики хотят трахать своих баб, а не отвисать с шалавами в притонах, называя всё это «Братством»… Хотя… погоди-ка! «Братство» — это же от слова «братья», значит, там одни мужики! Тогда всё ясно! — всплеснула руками эта пьяная идиотка и залилась сначала громким смехом, а потом горьким рыданием. — Я… я подозревала!.. Подозревала, что твой отец завёл любовницу, но мне и мысли не приходило, что женщины его больше не возбуждают! Его возбуждают мужчины! Чёртов п*дор! — закричала она и яростно швырнула еле-дышавший блокнот в стену.

Я испугался, непроизвольно пригнувшись.

— Что ты такое несёшь?! — запротестовал я. — Братство… Братство — это…

— Я знаю, что это, не надо мне ничего объяснять! — рявкнула мать. Я вздрогнул, задавшись вопросом: куда делись мои вчерашние уверенность и злость? Почему они снова сменились испугом? Может, вчера, когда я почувствовал, что становлюсь смелее, я не учёл самого главного? Я не подумал, каково это: встретиться с врагом лицом к лицу? Обидно, правда, когда твой враг это тот, кого ты вынужден называть вместе с тем ещё и матерью, но не суть.

— Знаешь?.. — в недоумении переспросил я.

— Корней пропадал там, когда я была беременна тобой, — она ни с того ни с сего вновь перешла на жалобный и плаксивый хриплый голос, достала из кармана халата пачку своих дурацких

«женских» сигарет и зажигалку, закурила, и продолжила. — Я умоляла его бросить посещать это место, но он не слушал! — застонала она и по её щекам вновь поплыли чёрно-сизые слёзы косметики. — Когда ты родился, он всё-таки послушал меня, а теперь! Что теперь? Теперь он и тебя туда затащил! Теперь и ты связался с этим чёртовым клубом, Братством, или как его там! — заканючила она, выдыхая дым краем рта. — Сначала меня, предал мой мужик, а теперь, с*ка, ещё и сын! — мать зарыдала, как обиженный ребёнок.

— Мы с отцом… мы с отцом знаем, что делаем… мы с отцом… — я пытался ясно выразить свою противоположную мысль, смутно полагая, что мать можно переубедить, но стал сильно заикаться и нервно сглатывать, поэтому вместо конструктивного объяснения у меня выходил лишь детский лепет. Перед ней я вновь превращался в игрушку.

— «Мы с отцом, мы с отцом!..» — передразнила мать, задыхаясь от плача и стирая с лица рукой свою поплывшую

краску вместе с соплями. — А ты знаешь, что эта козлина тебе вообще не отец?!

После этих слов меня бросило сначала в жар, потом в холод, потом снова в жар. Что она имела ввиду?..

— Что?.. — осталось промямлить мне.

— А что ты удивляешься? — эта психопатка мгновенно вытерла все слёзы, перестала плакать и как бы между прочим это спросила. — С ним в браке я была совершенно одинокой и никому не нужной женщиной! Я цвела, словно роза, но он не хотел даже смотреть на меня! — театрально ахнула она. — Не то что вдыхать мой аромат!

— Кто. Мой. Отец?! — в моём голосе вновь появился бас. Всё внутри взбудоражилось и забурлило, вены на висках начали пульсировать от напряжения, а браслет вновь поддерживающе начал греть мою руку. Я медленно вставал со стула, не отрывая злого взгляда от матери.

— Хочешь знать, кто твой отец? — пропищала мать, будто усмехнувшись. — Кирилл. — будто бы между прочим сказала она, и принялась наматывать на палец одну из своих противно- рыжих кудрей.

Мои глаза округлились.

— Что?.. — только и смог произнести я, отказываясь верить в услышанное. Кирилл был моим дядей. Родным братом моей матери. — Ты сумасшедшая идиотка!!! — взревел я.

— Как ты разговариваешь со мной, сопляк! — взвизгнула мать и замахнулась на меня рукой с жёлтыми длинными и загнутыми ногтями. — Скажи спасибо, что ты здоровый и красивый, не такой, как большинство детей, рождённые от инцеста! Скажи спасибо, что я не сделала аборт, хотя знаешь сколько раз я об этом пожалела? Знаешь?! — она вновь истерически рыдала, тряся обеими руками. Моё маленькое тело содрогалось от ярости и негодования. Я тоже был готов зарыдать, но что-то было сильнее этого. Что-то, что опять начало расти внутри меня.

— Ты мне не мать! Ты шл*ха!!! — завопил я, пытаясь сдержать готовящийся вырваться наружу поток слёз отчаяния. Она бросилась на меня, продолжая замахиваться, а я, мигом озверев до крайне степени, схватил её за шею своими худыми ручонками (невесть как!), и, тяжело дыша через рот и плача, больше не сдерживал свой гнев! Я задыхался и рыдал, смотря, как её грязное лицо, находящееся в моих руках, как огромное яблоко, наливается кровью, а на шее выступают вены. Через минуту я уже не мог держать её и она стала бить меня по лицу кулаками, крича матом. И в ту секунду настал момент истины: браслет теперь не грел, а обжигал моё запястье, подначивая меня сделать должное — (это Ристаль Унгольд направлял меня!) Я упёрся ей в грудь руками, и с невесть откуда взявшийся огромной, гигантской силой, схватил мать под мышки и потащил, с диким воплем, к стене. Туда, где висел подарок отца из Африки. Рог металлического носорога вонзился в спину не просыхавшей алкоголички и вышел точно через её солнечное сплетение. Я нанизал её на рог, как мясо на шампур! Со всей силы, опять вспомнив все её издевательства. Откуда взялась эта мощь? Почему я резко обрёл такую силу?!

Я почувствовал, как в моих глазах загорелся огонь и тут же погас. Вся мощь, которую я только что обрёл, мигом меня оставила. Мать захлёбывалась кровью, смотря на меня уже совсем не тем суровым взглядом. Она была бессильна и безнадёжна. Зрелище было не из приятных. Через минуту она перестала издавать эти неприятные звуки и всё затихло.

Я лёг на пол, не в силах дышать. Лёг прямо в огромную лужу горячей крови, которая прибывала и прибывала, не успевая остывать. Я не думал, что способен на подобное, но таков был мой единственный выход. Я смотрел, как льётся кровь из её тела, отдавая себе отчёт в том, что сильнее эйфории и удовлетворения я не чувствовал прежде никогда. И прилив тепла шёл от запястья, на котором был браслет. Несомненно, это энергия Ристаля Унгольда так сообщала мне, что я прав. Я даже начал успокаиваться и засыпать под тепло крови матери и моего браслета, как хлопнула дверь. Этот звук острой болью отозвался в моей груди и стал рассыпаться учащённым сердцебиением. Эйфория мигом отступила, освободив место страху. Я почему-то был уверен, что в мою квартиру только что ворвались копы, готовые арестовать меня и лишить Братства, Ниферио-Ритио, магии, власти… но это был отец. Вернее, не родной отец.

— Никита?.. — позвал он из прихожей. Его голос звучал потерянно. — Ты разве не на уроках?

— Я… я заболел, — импровизировал я. — Температура, — я совершенно не понимал, что мне говорить отцу, лёжа в луже крови. Искренне не понимал. Я снова трясся, как нелепый мальчишка, как лист на ветру. Я снова суетился, потеряв всякое самообладание.

— Ладно, — произнёс отец и я услышал, как он идёт сюда, в свою комнату. На один его шаг приходилось два моих ударах сердца. Я чувствовал что-то совершенно непонятное, странное, ужасное. Ещё мгновение, и он зайдёт в эту комнату, а я всё ещё не знаю, что мне говорить. Не знаю, как мне объяснять… это!

И вот. Он зашёл сюда, сразу же наступив в кровь, в которой здесь было ВСЁ. Граф сразу же поднял взгляд на окровавленное тело, из которого торчал рог и кровавое месиво, вылезшее с рогом из матери, и глаза отца округлились настолько, что было похоже, что он болен базедовой болезнью.

— Папа… — промямлил я, словно был девчонкой. Папой я его никогда не называл. — Я…я…не… — и тут я решил, что лучше будет заткнуться. Воцарилась тишина. Я опустил голову и продолжил смотреть на кровь. Потом тишину начали

нарушать всхлипы отца. Он плакал. А у меня внутри всё превратилось в огромный ледник, который не хотел таять. — Отец… — моя рука потянулась к его плечу. Я ведь не знал совершенно, что мне сейчас говорить. Я. Убил. Мать. Эти три слова кружились в моей голове, словно стервятники над трупом. Голова моя просто кипела, однако никакого ощущения того, что я совершил убийство, и убил… ну как бы… надо сказать… близкого человека… у меня не было и в помине. На завтрашний день я уже и думать перестал про мать.

Отец всё продолжал плакать. Пару раз он истерично всхлипнул, а я продолжал молчать в никуда. Наконец, он убрал руки от своего, изнемождённого слезами и морщинами побагровевшего лица и посмотрел на меня. Я от всего сердца не знал, что мне ждать от него. Я понимал, что он приготовился говорить, но по его лицу совершенно нельзя было догадаться, какой характер будут носить сказанные им слова.

— Сын… — хрипло начал он, вытирая остатки слёз с лица.

— Отец, я… — начал было я, виновато и дрожаще.

— Нет. Не перебивай меня! — потребовал он, шмыгнув своим мясистым носом.

Я смолк.

Выждав ещё минуту, будто бы собираясь мыслями, отец сказал:

— …я хотел сделать это ещё с того самого дня, когда узнал, что она спит со своим братом! — и он не смог сдержать новую порцию слёз.

Я стоял рядом ни жив ни мёртв. Что мне было говорить? Сегодня умер наш с отцом главный страх, наш главный ограничитель, огромная, неоновая лампа, что нас слепила.

Отец обещал мне, что меня никогда не осудят за то, что я сделал. Никто просто не узнает, что я имею к этому случаю вообще какое-то отношение. Он мастерски устроил всё так, будто мать совершила самоубийство. Естественно, не без своих многочисленных и проверенных временем связей. Всё так и получилось. Тогда я понял, что имея своих людей в полиции, морге, и ещё паре учреждений, можно неплохо распорядиться ненужными тебе жизнями по своему усмотрению.

«У матери была почти последняя стадия алкоголизма…» — так мы с отцом обычно начинали свой наигранный и отработанный рассказ о том, как нам тяжело было пережить её уход и как ещё более тяжело нам теперь будет без прекрасной женщины в доме.

Она была забыта очень быстро, а через месяц нам сообщили о самоубийстве Кирилла — моего биологического отца: бедняга вскрыл себе вены прямо в своём прекрасном джакузи, а его разбухшее, смердящее тело удалось извлечь из ванны только через трое суток.

Я нисколько не переживал, более того, я был несказанно рад этой череде смертей, ибо более никогда не увижу своих чокнутых родителей. Разве что только после того, как отправлюсь за ними, но до этого мне нужно было осуществить ещё много планов. Очень много планов.

Теперь мы с отцом могли посвящать Братству всё свободное время. С этого дня я снял с себя маску, которую, содрав с моего лица кожу, натянула на меня мать.

Так началась моя новая жизнь.»

Глава XXIX СЕВЕРНЫЙ А-ВАЕН

Серое, октябрьское, покрытое густой хмарью небо, так и норовило обрушиться на город стеной белого снега. Первый снег выпал неделю назад, и почему-то таять даже не думал, хотя это обычно свойственно снегу, когда он несмелый и октябрьский. В этом году зима пришла несказанно быстро, не дав жителям Южного А-Ваена насладиться осенними красками и деньками, когда ещё можно впитать в себя последние солнечные лучи перед долгой зимой, отдохнуть за городом с кружкой согревающего облепихового чая или пойти за грибами с семьёй. Листья с деревьев сдуло по-настоящему суровым для поздней осени ветром, и тут же скрыло их за белой пушистой пеленой.

Огромное количество людей двигалось к пути №4D. Множество людей. Множество узоров. Вокзал играл сумасшедшими красками на фоне белоснежного города. В глазах рябило при одном взгляде на эту торопящуюся толпу. Казалось, что сам собой ткался с удивительным мастерством ковёр, пестрящий самыми разными оттенками и замысловатыми линиями.

Длинные и истощённые провода линовали бледное и бесконечное небо. Нескончаемые сети железных дорог линовали такую же бледную, но совершенно не бесконечную, даже ничтожно маленькую землю. Железные дороги — связующие нити судеб, жизней, историй. Каждый их поворот ознаменует новое начало, позволит кому-то открыть чистую тетрадь, чтобы начать писать книгу, а кому-то, через много-много лет взять эту книгу в руки и прочувствовать собственной душой всё, что изложено в ней.

Поток людей ни на секунду не прекращал своё хаотичное движение. Он всё нёсся и нёсся, будто каждый человек,

находящийся в этой толпе, носил в голове навязчивую мысль о том, что электричка будет стоять здесь не обещанных полчаса, а единственный миг. Возле длинного состава наэлектризовались напряжение и суета. Стоял режущий слух гул людей, находящихся на перроне.

Наконец, транспортное средство вместило в себя всех пассажиров и уехало по направлению к пункту назначения.

Семнадцатилетняя Астрид Лето, подняв ворот своей тёмно- сиреневой куртки, направилась к перрону, таща за собой свой огромный чемодан тёмно-зелёного цвета. Эта девушка всю жизнь проходила с причёской каре и почти никогда не надевала головные уборы. Её тёмно-русые волосы всегда оставались нелепо растрёпаными, однако это делало её ещё милее. На щеках Астрид были редкие веснушки, а нос был смазливо вздёрнут кверху. Особенно это можно было заметить, когда он приподнимался, слегка морщась, при улыбке.

С минуты на минуту должна была прийти её электричка. Надо отметить, что эту электричку по праву считали мистической и волшебной: это был один из старых, сохранившихся с девятнадцатого столетия составов, по всем правилам доработанный и модернизированный. Он курсировал по маршруту Южный А-Ваен — Северный А-Ваен. Запустить по этому маршруту именно такую электричку было решено властями Северного А-Ваена по причине того, что этот город являлся местом концентрации огромного количества туристов — любителей истории, старинных особняков, и легенд, от которых по коже идут мурашки. Атмосферная электричка была призвана играть такую же роль, какую, обычно, играет предисловие в книге. Попасть в Северный А-Ваен можно было либо по трассе, соединяющей его с Южным А-Ваеном, либо по железной дороге. И власти решили превратить поездку в Северный А-Ваен на электричке в увлекательное путешествие в прошлое. И это путешествие завораживало. Наплыв туристов с каждым годом всё рос и рос. Обыкновенно, ажиотаж любителей старины приходился на осень-зиму: время, когда в городке было атмосферно и мрачно, как никогда. Летом Северный А-Ваен словно щурился от и так редких лучиков солнца, заслоняясь огромными кронами вековых деревьев.

В отличие от Южного А-Ваена — (города развлечений и шоппинга, в котором процветала инфраструктура, сияли в свете фонарей прекрасные новые жилые дома и офисные высотки, крыши которых чуть ли не пронзали небо), в заложенном ещё в семнадцатом веке Северном А-Ваене, располагалось всего два торгово-развлекательных комплекса, куда ездили жители города буквально за всем, что им было нужно. Этот город был просторный — его окаймлял мрачный хвойный лес, который переходил в большую лесополосу, называемую Северолесье, тянущееся по обе стороны трассы, соединяющей два А-Ваена.

В просторном северном городе гордо и величаво стояли вековые особняки, принадлежащие родовитым семьям этого места. Семья упомянутой выше семнадцатилетней Астрид Лето была одной из таких. Девушка была внучкой графа Зейлера, происходившего из древнего немецкого рода, выходец из которого — граф Эрвин Зейлер — был одним из основателей Северного А-Ваена. Таким образом, Астрид, не много не мало являлась графиней. В Северном А-Ваене каждый житель имел какой-то титул, доставшийся от предков. Никакие сведения об этом утеряны не были — каждый прекрасно знал свою родословную и имел документальные подтверждения своего статуса. Но, конечно, какое-то очень весомое значение титулам уже давно не придавали. Скорее, это было просто данью, которую жители этого города с уважением и гордостью отдавали своим прародителям.

Северный А-Ваен будто бы застыл во времени: ни один из стоящих здесь с незапамятных времён домов не был полностью перестроен современными жителями. Город целиком и полностью сохранял свой исторический облик. Но, конечно, люди, жившие здесь ныне, в отличие от домов, во времени не застыли и заботились о благоустройстве своих жилищ: в каждом доме были, естественно, горячая вода, отопление, электричество. Но вот в чём была главная прелесть: в каждом особняке были сохранены практически все предметы, что существовали здесь с момента первых их владельцев. В крови каждого жителя Северного А-Ваена были любовь, уважение и ощущение ценности к своему прошлому. Они чтили традиции, соблюдали устоявшиеся обычаи. Северян — так их называли Южане — можно было узнать издалека: это были царственные, гордые, чопорные, яркие, богатые и статные люди, как правило занимавшие высокие посты в администрации города или ведущие свой собственный бизнес. Многие из Северного А- Ваена, а вернее большая часть людей — работала в Южном, ежедневно передвигаясь на том поезде, на котором сегодня ехала домой Астрид Лето, или же на своих автомобилях.

Итак, Астрид зашла в вагон электрички, которая через считанные минуты донесёт её до родного города, никогда не перестававшего поражать её своей мрачной красотой и величием. Убранство вагонов этой электрички было поистине восхитительным: стены салонов иллюстрировали историю Северного А-Ваена, демонстрируя как старинные рисунки, так и фотографии наших дней. Фото жителей, особняков, памятников, природы, обрывки из газет, книг, некоторые старинные семейные фото.

Там, где должно было располагаться первое от входа сидение, находился деревянный стол, на котором стоял титан с кипятком. Рядом с ним располагались коробочки с разными видами чая и кофе, а также стойка с одноразовыми стаканчиками, сахаром и пластиковыми ложечками. Таким оборудованием был оснащён каждый вагон и просто нельзя было не воспользоваться всеми прелестями этой поездки: не попить кофе, смотря на то, как медленно ты покидаешь солнечный и весёлый Южный А-Ваен, и въезжаешь в совершенно противоположный ему Северный А-Ваен: холодный, мрачный, противоречивый, по-своему прекрасный, обнятый массивными елями и соснами Северолесья. Два эти города — были как два гомозиготных близнеца, но обладали совершенно разными характерами.

К слову, почему же Астрид возвращалась домой как раз в то время, когда учебный год был в самом разгаре? Надо начать с того, что девушка мечтала стать кондитером и училась в технологическом колледже питания в Южном А-Ваене, но по техническим причинам учебное заведение вынуждено было закрыться до самого января. Всех учащихся, живущих во время обучения в общежитии распустили по домам, дав логин и пароль от электронной образовательной среды колледжа, куда преподаватели могли выкладывать задания по курсу, дабы ученики не отстали от программы.

Для Астрид возвращение домой было приятным сюрпризом. Почему бы не провести мрачную северно-А- Ваенскую осень и начало зимы прямо там: улыбаться туристам, что передвигаются по городу во главе с экскурсоводом и внимательно рассматривают окрестности, любуясь убранством роскошных сооружений; гулять по лесу и читать книги из библиотеки собственного дома; пить чай с корицей и кардамоном, сидя на скамейке в усыпанном жёлтыми, красными и оранжевыми кленовыми листьями старом парке.

Город, за все семнадцать лет жизни девушки, занял главное место в её душе и сейчас она всё сильнее погружалась в

воспоминания. С детства Астрид считала место своего рождения волшебным и не было чего-то такого, что смогло бы поменять её мнение даже сейчас, ведь таким Северный А-Ваен видели даже некоторые взрослые. Сюда хотелось возвращаться снова и снова.

Смотря в окно на прекрасную природу и попивая горячий кофе, Астрид ощущала, как её грудь на какую-то минуту защемляла тоска, словно сосны и ели, промелькивающие по обе стороны от летящего состава, завели свою печальную колыбельную песню о прожитом и увиденном за долгую-долгую жизнь. Здесь, ближе к Северному А-Ваену было, разумеется, холоднее: было уже больше снега и всё сильнее Астрид хотелось выйти из вагона и вдохнуть эту сизо- лазоревую раннюю зимне-осеннюю свежесть. Тоска сменялась на радостную гордость. Астрид чуть было не подскочила на месте и не закричала: «Я живу здесь! Это мой город!»

Утопая в своих мыслях и допивая остывающий кофе, девушка не заметила, что время в пути прошло довольно быстро, и вот, выйдя из вагона, она уже смотрела прямо на огромное чёрно-зелёное здание с витиеватой надписью: «Северо-А-Ваенский Вокзал.»

Люди, привыкшие к современности, всегда получали море удовольствия, приезжая в город, в котором остановилось время: они погружались в истории и легенды, жившие на этих улицах; ходили по дорогам, по которым когда-то ступала нога самых первых жителей Северного А-Ваена; посещали дома-музеи, словно читая книгу о жизни некоторых выдающихся и чем-то прославившихся людей.

Одним из таких домов-музеев была Безмолвная Вилла, где сто восемьдесят семь лет назад жил граф Валерий Анатольевич Аттвуд, который прекрасно рисовал и считал живопись своим любимым занятием. Этот человек был одинок всю свою жизнь,

однако в шестьдесят лет встретил девушку, которую по- настоящему полюбил. Это была графиня Юлия Владимировна Вагнер, которой на тот момент едва исполнилось восемнадцать. Отец графини, граф Вагнер был большим другом графа Аттвуда и отцу девушки совсем не затруднительно было сыграть свадьбу для своего товарища, тем самым и обеспечить дочери достойную и прекрасную, как он думал, жизнь. Естественно, никакого согласия молодой графини не требовалось. Мужчины всё решили за девушку, даже не дав ей право возразить. Мечта графа Аттвуда была исполнена и он ликовал, однако их с Юлией семейная жизнь была не долгой: через год, не выдержав своей участи, графиня совершила самоубийство — повешалась на верёвке, закрепив её на дубе, растущем во дворе. Граф Аттвуд после этого стал медленно, но верно сходить с ума. Он говорил, что видит дух покойной жены с верёвкой на шее. Он говорил, что Юлия смотрит на него своими, будто бы норовящими вытечь из орбит глазами, и просит снять с воспалённой, сломаной шеи верёвку. Её руки испачканы в земле, ногти длинные, жёлтые и грязные; губы потрескавшиеся, а волосы, что были раньше шелковистыми и прекрасными, стали напоминать шерсть бешеного животного. До конца своих дней граф Аттвуд рисовал свою жену именно в таком виде, а в его дневнике было много написано про то, как он встречался с духом Юлии, что всё никак не покидал его. Тело юной девушки было похоронено на старом кладбище Северного А-Ваена, однако ходили легенды, что оно закопано самим графом Аттвудом прямо под огромным дубом, который всё ещё растёт во дворе Безмолвной Виллы. Когда речь заходила о точном месте захоронения — говорили, что граф похоронил любимую жену строго в том месте, на которое выходили окна его спальни и всякий новый день приносил к её могиле цветы, завтрак, и ел, сидя на земле под дубом, как прежде разговаривая с женой, словно она сидела рядом с ним.

Безмолвная Вилла была домом-картинной галереей графа Аттвуда. В его галерее насчитывалось более ста щекочущих психику картин. Прямо тут же, в доме, располагалась сувенирная лавка, где продавались различные вещи с картинами графа: магниты, брелоки, календари. При входе в дом можно было услышать давящую и печальную виолончельную музыку — это помогало туристам погрузиться в атмосферу и привыкнуть к климату, который царил в этой семье и намертво прижился в этом доме.

Ещё в одном из домов-музеев около двухсот лет назад жил одинокий создатель игрушек. Когда к нему пришла старость, а вслед за этим и слабоумие, его игрушки стали делаться теперь под воздействием его искажённого восприятия действительности, несколько иначе, чем когда он был здоров и молод: игрушки эти имели вид причудливых животных, мифических созданий и вовсе каких-то, одному богу известных, существ.

Жили здесь мрачные и чопорные медиумы; курящая трубку балерина Фрида, выступающая в местном театре оперы и балета; превосходные шляпные мастера и владельцы фамильных магазинов с поражающими взор украшениями из сверкающих драгоценных камней; дизайнеры; музыканты; собачники и кошатники. Северный А-Ваен — есть и был местом концетрации самых необычных и, как уже оговаривалось, ярких личностей.

Одним словом, весь город был пронизан атмосферой старины и тайн. Особенно это было ощущаемо, когда на город опускался вечер, зажигались старые фонари на улицах и огни в кафе, ресторанах и домах; когда в лесу начинали свою ночную жизнь совы; когда рыбаки решали заняться рыбной ловлей ночью и выходили на берег ещё не замёрзшего Северо-А- Ваенского озера, названного Лунным, обыкновенно жгли костры и играли в компаниях на гитарах; когда начинались ночные экскурсии и оживали все приведения и фантомы, жившие в домах и лесу; когда просыпались души умерших на кладбищах и тоже бродили по улицам с желанием обнять любимых людей или отомстить врагам. Именно в этом во всём была жизнь города.

Естественно, не все дома здесь являлись музеями. В большинстве из них, конечно, жили люди — потомки дворянских родов со своими нынешними семьями. Огромные особняки здесь стояли в целости и сохранности чуть ли не один на другом, однако свой дом Астрид Лето могла всегда заметить издалека из-за высокого шпиля, величественно возвышавшегося на крыше. Этот особняк был в этом городе самым старым: на будущий год этому прекрасному серо-голубому Особняку Ветра — так он назывался — исполнится ровно триста лет.

Астрид вспоминала, как часто возле её дома толпились туристы и звонкоголосая ярко накрашенная экскурсовод, постоянно, с теплом и торжественно вспоминала графа Эрвина Зейлера, ведь именно он ровно триста лет назад заложил фундамент этого дома. Семья Астрид иногда принимала туристов и в своём доме, но это было довольно редко, ведь Зейлерам было дорого личное пространство. С таким наплывом хоть и заинтересованных, любознательных, но всё-таки чужих людей, можно было невольно подумать, что Особняк Ветра каким-то образом стал общим.

Итак, девушка в припрыжку помчалась к Особняку, что находился почти в самом центре города, рядом с центральным парком, названным Сонным. Её дыхание перехватывало от волнения, ведь родственников она о своём приезде не оповестила, решив сделать сюрприз, которому вся её большая семья непременно обрадуется. Добравшись до Особняка Ветра, девушка позвонила в видеодомофон на калитке. Ей долго никто не открывал и Астрид это показалось весьма странным. Девушка даже испугалась, что родни может по какой-то причине не оказаться дома… вот была бы досада. Наконец, трубку домофона подняла мать Астрид — графиня Вероника Дориановна Лето. Женщина услышала голос дочери и её окутало такое сильное удивление, что она даже взволнованно выглянула из окна дома чтобы удостовериться, не ослышалась ли она, и, убедившись в своей правоте, всплеснула руками и помчалась открывать двери. Девушка расплылась в улыбке и, дождавшись пока калитка откроется, бросилась к матери, которая вышла на крыльцо в совсем летнем наряде, даже не набросив сверху пальто.

— Привет!.. — запыхавшись крикнула Астрид, прослезившись от радости.

— Здравствуй, милая! — кудрявая, белокурая красавица тридцати семи лет в таком же белом платье — Вероника Дориановна Лето улыбнулась дочери, погладив её по волосам. — А почему ты не на уроках?

— Я объясню тебе позже, мама, а пока я, можно сказать, отдыхаю до самой зимы! — ликующе произнесла дочь Вероники.

— Ну, пойдём в дом, ты же замёрзнешь!

— Пойдём! Давай я помогу тебе с чемоданом! — удивлённо улыбнулась мать и они вместе с дочерью взялись за ручки сумки.

— Мм, венгерский пирог с грушами? — удивилась Астрид, поднявшись в дом по красивой каменной лестнице. — У нас что, гости? — только вступив на порог, девушка почувствовала божественный, грушево-коричный запах одного из любимых ею пирогов, который в их доме обычно подавали во время каких- либо застолий или праздников. Почему с грушами? Потому что

на заднем дворе Особняка Ветра располагался небольшой грушевый садик, за которым трудолюбиво ухаживала экономка, поэтому урожай всегда был приличным. Из плодов груши варили компоты, пекли прекрасную выпечку, осенью варили варенье.

— Да, милая! У нас гости! — графиня вновь улыбнулась, удивившись догадливости дочери. Её белоснежная улыбка способна была поднять настроение даже в самую ненастную погоду. В голубых глазах женщины играло солнце, а на лице не было ни единой морщинки. Она была гостеприимной и добродушной, всегда улыбалась и обладала успокаивающим и нежным голосом. Вероника Дориановна обожала готовить, несмотря даже на то, что в доме постоянно присутствовала прислуга. Прислугу, что работала в особняке ныне, звали Эмма — это была молодая, улыбчивая и добродушная девушка двадцати семи лет. Её наняли почти три года назад из-за уезда по семейным обстоятельствам предыдущей прислуги, что занималась в этом доме приготовлением пищи и ведением хозяйства.

Графиня Вероника Дориановна Лето любила свою, не соответствующую возрасту молодую внешность и часы проводила у зеркала, чтобы сделать прекрасный макияж. Её личные стилисты и визажисты были частыми гостями в этом доме, ибо тут было принято и всеми любимо уделять часы своей внешности и создавать себе неповторимый образ для каких-то мероприятий. Сейчас Вероника Дориановна была одета в белоснежное, как её волосы, приталенное шёлковое платье молочного цвета с длинным рукавом. На её шее красовалось рубиновое ожерелье, в ушах сверкали серьги с таким же камнем. Бесподобные губы женщины тоже были окрашены помадой, в точности повторяющей цвет украшений. Кстати, сама графиня была владелицей одного из ювелирных магазинов с эксклюзивными изделиями, что располагался в Южном А- Ваене. В качестве названия ювелирного бутика выступала девичья фамилии женщины: «Zeiler `s».

— А что за гости? — выводя себя из задумчивости и рассматривая родословное древо своей семьи, коим было оформлена одна из стен в прихожей, поинтересовалась Астрид. К слову, семья девушки приглашала художников в дом всякий раз, когда нужно было внести поправки в это дерево. Когда подросла Астрид, её портрет был тут же нарисован на следующей ветке дерева. Здесь были её мать, отец, бабушки, сестра и брат одной из бабушек, дедушка — тут были все, с кем проживала девушка в этом доме, а также другие родственники. Здесь были даже те, кого Астрид ни разу не видела в живую. Пока что род останавливался на ней самой, но место до потолка ещё оставалось. Бабушка часто шутила, что ничего не стоит продолжить рисовать древо и на потолке.

Все родственники по линии Вероники Дориановны происходили от того самого Эрвина Зейлера; по линии же отца Астрид — из обыкновенного рода. Естественно, сейчас никто не смотрел на социальный статус и совершенно не обязательно было человеку, имеющему титул, создавать семью с тем, кто тоже имел высокое положение в обществе. Так было и в семье Астрид. Вероника Дориановна вышла замуж за этнографа Бориса Дмитриевича Лето. Они воспитали прекрасную дочь. Смягчение правил, которые царили здесь ещё около сотни лет назад, Астрид считала абсолютно правильным — нельзя позволять законам, думала девушка, рушить судьбы людей. К тому же, у аристократов всегда была точно такая же кровь, как и у тех, кто ими не является, а никакая не голубая.

— К нам приехали Корней Мстиславович и Никита Черновы! — улыбнулась Вероника Дориановна сквозь свою рубиновую помаду. Кстати, Корней Мстиславович не особо нравился Астрид. Это был родной брат её бабушки, матери Вероники Дориановны. Граф Корней Мстиславович Чернов был престранный: Астрид казалось, что одним своим видом он мог нагнать на собеседника такую сильную тоску, будто был пауком, натягивающим на жертву свою паутину. Однако девушка всегда говорила себе же самой, что всё это предрассудки и отучала себя судить людей по внешности. Всё-таки, мы ведь не выбираем, с каким лицом нам родиться. О сыне брата бабушки Астрид могла слышать только краем уха. В живую Никиту она, как ни странно, не видела, а сейчас, видимо, пришло время наконец-то познакомиться.

— А они давно здесь? — поинтересовалась Астрид, виновато улыбнувшись матери.

— Со дня рождения бабушки. Скоро приедет ещё один человек — её друг детства.

— Марсель Сергеевич? — Астрид точно знала, о ком идёт речь, хоть и прокручивала в голове миллион воспоминаний о том, как в дом приезжало множество родственников и друзей семьи и их беседы в Обеденном зале продолжались до самого рассвета. Они обменивались новостями, рассказывали друг другу о тех странах и городах, по которым их разбросала жизнь.

— Да-да, Марсель Сергеевич Матвиенко, — ответила мать. — Ты, конечно же помнишь его! — Вероника нежно улыбнулась дочери, погладив её по плечу.

— Помню! — кивнула Астрид и прижалась к матери, разглядывая суровые лица графов Корнея Мстиславовича и Никиты Корнеевича на родословном древе их семьи.

— Вот и славно, доченька! А теперь, прошу тебя, раздевайся, беги в ванную, а потом немедля к столу! Чемодан оставляй здесь, Эмма разберёт его и постирает вещи! Я и все мы будем ждать тебя в Обеденном зале! — пропела графиня, и, подмигнув дочери, убежала по направлению к Обеденному залу.

— Мам!.. — крикнула ей Астрид, ожидавшая более тёплой встречи, но всё равно несказанно счастливая. — Я люблю тебя!

Вероника Дориановна обернулась, с любовью посмотрела на уставшую дочь с растрёпанными волосами, подошла к ней и поцеловала в лоб.

— Я тоже, моя дорогая! Ты прости, что не получается уделить тебе должного внимания, но ты ведь сама понимаешь…

— Понимаю, мам! — мяукнула Астрид.

— Ну что ж, а теперь скорее приводи себя в порядок, солнышко! Ты ведь не единственный претендент на пирог! — воскликнула графиня и защекотала дочь.

— Меня два раза предупреждать не нужно! — засмеялась Астрид и, выдохнув дорожную усталость, побежала мыть руки.

Глава XXVIII НОВЫЕ ЛИЦА

Идя по коридору первого этажа, который из-за видневшегося по вечерам из дальнего окна заходящего за горизонт солнца называли в Особняке Ветра Коридором Сумерек, Астрид чувствовала прекрасные запахи, от которых просто текли слюнки: грушевый пирог, утка с яблоками, уйма разных салатов, паста, которую безумно любили в её семье, и другие вкусности, аромат которых смешивался между собой, создавая ощущение праздника и даря девушке безудержную радость от того, что сейчас она находится в максимально родном для неё месте и вся её большая семья в сборе. От этого осознания, в груди медленно разливалось приятное и тёплое нетерпение.

Астрид покинула уборную и, минуя Коридор Сумерек, прошла в просторную арку, ведущую в комнату, являющуюся совмещённой с кухней гостиной и столовой. Это пространство в Особняке Ветра любили именовать — Обеденный Зал. Астрид улыбнулась всем, кто сейчас сидел за огромным столом, что просто ломился от избытка вкусных блюд.

— Привет! — широко улыбнулась девушка.

— Здравствуй, Астрочка! — пропела ярчайшая женщина, сидящая во главе стола — графиня Катерина Мстиславовна Зейлер — мать Вероники Дориановны, бабушка Астрид. Женщина расплылась в ослепительной улыбке, и сама будто бы заблестела. Кстати, назвать эту роскошную графиню бабушкой ни у кого не поворачивался язык. Пару дней назад ей исполнилось пятьдесят пять лет, но даже для этого возраста она выглядела даже слишком молодо: кожа женщины была шелковиста и подтянута благодаря множеству косметических процедур, тратить на которые немалые деньги было её излюбленным занятием. И это действительно того стоило. Графиня выглядела сошедшей с висящих на стенах необыкновенной красоты полотен дамой. Статной. Элегантной. Той, от которой трудно было оторвать взгляд. Катерина Мстиславовна была обладательницей шикарных серо- голубых глубоких глаз; тонких, идеально оформленных бровей- ниточек; миниатюрного носа; слегка широкого для её лица рта с великолепным рядом фарфоровых зубов. Её волосы были выкрашены в сияющий каштановый оттенок (ближе к красному) и собраны в потрясающую высокую причёску. Графиня Зейлер была одета в изумительный наряд: белую шифоновую блузку с рукавами-фонариками и расшитым нагрудником и алую летящую юбку в пол. В её ушах красовались висячие серьги с бриллиантами, которые, она, в сочетании с фамильным браслетом из крупных рубинов, надевала на всевозможные праздники и торжества. Ярче неповторимой графини Зейлер, сидящей во главе стола, могла сиять только огромная люстра, что висела прямо над столом в Обеденном Зале. Её привёз из Германии прапрадед Астрид. Она стоила ему целого состояния, но действительно оправдывала бешеные растраты! Диаметр этого чуда достигал почти сто тридцать сантиметров и оформлена люстра была кристаллами сваровски, что позволяло ей отдавать не только свет, но и роскошные блики с радужными переливами. Эта люстра выглядела так сказочно, так грандиозно и торжественно, что по праву сразу же отвоёвывала место в сердце каждого, кто был гостем в Особняке Ветра.

Рядом с Катериной Мстиславовной сидела её старшая сестра — графиня Минерва Мстиславовна Чернова, по плечам которой струились светло-фиолетовые прямые волосы. Они были так густы и длинны, что лежали копной на коленях женщины. Хоть и Минерва Мстиславовна с Катериной Мстиславовной были родными сёстрами, похожи на друг друга, пусть даже и отдалённо, эти женщины не были вовсе. Графиня Чернова предпочитала тёмные образы, а именно — платья в пол и шляпы им под стать. Вот и сейчас она была одета в платье баклажанного цвета

с чёрным кружевом и длинными рукавами, и сидя, словно фиолетовое грозовое облако, рассматривала присутствующих и только что пришедшую внучатую племянницу своими маленькими серыми глазками, держа между тонких пальцев, сокрытых в бархатных фиолетовых перчатках, длинный мундштук с сигаретой. Лицо Минервы Мстиславовны было морщинистым, и из- за этого ей всегда давали больше лет, чем ей было на самом деле, однако её это ни капли не волновало. Наряд, в который была облачена женщина, был сделан в единственном экземпляре. Минерва Мстиславовна была потрясающим дизайнером и создавала эксклюзивные платья. В центре города она имела собственный салон «Чёрный Лебедь», куда нередко заглядывали чопорные жительницы Северного А-Ваена, приглядываясь к уже готовым моделям, или же, излагали владелице свои непростые желания, которые, Минерва Мстиславовна искусно и совершенно безошибочно могла воплощать в жизнь, делая таким путём счастливыми своих капризных клиенток. Кстати, графиня Чер- нова не поскупилась и сшила прекрасное платье из шёлка изум- рудного цвета и для своей внучатой племянницы к празднику в честь окончания девушкой средней школы. Сестра Катерины Мстиславовны была огромной ценительницей классической музыки, поэтому в «Чёрном Лебеде» создавалось строгое и утончённое настроение не только благодаря неповторимым платьям, но и произведениям Баха, Бетховена, Шуберта, которые часто играли в салоне фоном, преображая любое настроение в строгую элегантность.

Рядом с Минервой Мстиславовной сидела Вероника Дориановна. Здесь, рядом, по логике, должен был находиться её муж, Борис Дмитриевич Лето, однако этот интересный и весёлый мужчина, занимающийся этнографией — делом всей своей жизни, в данный момент находился в далёкой и длительной экспедиции, которая обещала завершиться к концу декабря. Другими словами — Борис Дмитриевич Лето обещал вернуться в Северный А-Ваен прямо в день новогоднего торжества. Борис Дмитриевич обычно любил общаться с Минервой Мстиславовной. Мужчина делился с ней своими впечатлениями от экспедиций, рассказывал какие-то занятные истории. Женщина находила такие беседы крайне интересными, так как помимо шитья увлекалась ещё и историей, и их с Борисом Дмитриевичем беседы обычно затягивались до глубокой ночи.

На другой стороне стола расположилась Хельга Ивановна Лето — мать Бориса Дмитриевича. Она же — вторая бабушка Астрид по линии отца. Так уж повезло Астрид с бабушками — они выглядели сошедшими со страниц таинственных романов героинями. Их образы были неповторимы и чудесны. Пропитанные духом Северного А-Ваена.

Седые короткие локоны Хельги Ивановны будто искрились в свете люстры; лицо цвета лунной белизны на фоне тёмной одежды смотрелось действительно смертельно-бледным, а стеклярус на чёрном балахонистом атласном платье и таких же перчатках сверкал, словно миллиарды недосягаемых звёзд на необъятном ночном небе. У неё был греческий нос, который, (этот факт в семье шутя считали странным), не передавался по наследству, хотя выглядел безумно красиво и статно на большом лице этой женщины, подчёркивая её образ. Но вот, что было в этой женщине самым необычным: у Хельги Ивановны были огромные, как два фонаря или два солнца глаза, радужные оболочки на которых были аномального, совершенно противоестественного оранжевого цвета! Женщина смотрела ими сквозь серебряный лорнет, и можно было подумать, что сейчас же сожгут эти два светила через линзы всё то, что в поле их зрения.

Хельга Ивановна Лето была большой любительницей поиграть в шахматы, а ещё неплохо умела гадать на картах Таро, однако не считала это своё умение чем-то необычным, в отличие

от тех, кто обращался к ней чтобы узнать свою судьбу или бли- жайшее будущее. Женщина воспринимала это умение как само собой разумеющееся, объясняя свою предрасположенность к картам тем, что таким же самым занятием были увлечены её мать и бабка. Хельга Ивановна, кроме того, обожала старинные автомобили и предпочитала сидеть за рулём именно такого транспортного средства.

Рядом с Хельгой Ивановной сидел хозяин Особняка Ветра — граф Дориан Альбертович Зейлер — на вид суровый и чопорный пожилой мужчина с недлинной седой бородой. Граф был одет в чёрный костюм с ярко-алой бутоньеркой на левом лацкане и белую рубашку. Густые седые волосы его были зачёсаны назад и закреплены лаком. Дориан Альбертович носил отцовский монокль, показывая таким образом уважение к своему прошлому и почти всегда молчал. Многим здесь казалось, что хозяин вовсе не участвует в семейных застольях и семейных делах и всё время находится в своём кабинете или же в своём мире.

С Катериной Мстиславовной они давно спали в разных спальнях, будто бы совсем не являлись мужем и женой. Нелюдимый по своей натуре, граф предпочитал почему-то даже во время застолий сидеть поодаль от своей жены, и графиня вместе с дочерью были уверены, что Дориан Альбертович замкнулся в себе после смерти своей матери — Рогнеды Егоровны Зейлер. Хоть с этого прискорбного события прошло уже семнадцать лет, траур графа был так велик, что не оставлял его. Астрид, к сожалению, не знала своей прабабушки. Графиня Рогнеда Егоровна не дожила до рождения правнучки чуть меньше года.

Сейчас, Дориан Альбертович не сразу заметил вошедшую в Обеденный Зал внучку, потому что, как и всегда был погружён в свои мысли. Однако спустя пару минут, граф ненадолго вышел

из нирваны и обратил внимание на Астрид, сдержанно улыбнувшись ей и кивнув.

Рядом с графом Зейлером сидел граф Корней Мстиславович Чернов — брат Катерины Мстиславовны. Тот самый, с которым дорогой читатель уже имел честь познакомиться в первой главе. Зоркие зелёные глаза, массивный нос, морщины на лбу, созданные долгими бессонными и напряжёнными ночами, редкие волосы с проседью по бокам головы и большая лысина на макушке. Природа не обделила графа Чернова густыми чёрными бровями с изредка торчащими из них волосами. Брат Катерины Мстиславовны был одет в малиновую рубашку с бледно-серым галстуком, чёрные брюки и лаковые туфли из натуральной кожи. На спинке его стула висел чёрный пиджак. В тарелке у графа лежало бесконечное количество салатов, однако он, почему-то, не притронулся ни к одному из них. Здесь же, на следующем стуле, вальяжно сидел его сын — Никита, молодой человек двадцати трёх лет. С ним мы тоже встречались ранее. Карие глаза, выкрашенные в красный цвет волосы, зачёсанные набок, выбритые виски, бледное лицо с ярко-выраженными впалыми скулами, высокомерный, насмешливый взгляд, которым он смотрел на всех и всё. Молодой человек держал в одной руке бокал с красным вином, а на пальце другой руки крутил от безделья браслет, который обычно носил на своей левой руке. Его пальцы по-прежнему были обрамлены всяческими кольцами, на шее висела массивная цепь, а через бордовую обтягивающую майку были видны его привлекательные плечи. Когда в Обеденный Зал вошла Астрид, Никита осмотрел девушку оценивающим взглядом с ног до головы, не меняя выражения лица, а затем улыбнулся ей, как было свойственно ему — саркастично.

Рядом с Никитой стояло ещё два пустых стула с витиеватыми ножками и красной викторианской цветочной обивкой. Астрид, встретившись взглядом с Никитой Черновым, сразу же отвела глаза на пустые сидения, сделав вывод, что одно из них предназначалось Марселю Сергеевичу Матвиенко, который вот- вот приедет.

— Дорогая моя! — расплылась в улыбке графиня Зейлер, об- ращаясь к внучке и поднося к губам бокал с изысканным белым вином. — Какой приятный сюрприз! Но почему же ты не на учёбе?

— В колледже возникли какие-то проблемы, и нас закрыли до самого января! — призналась Астрид.

— Вот и замечательно! — вмешалась Минерва Мстиславовна.

— Дома в тысячу раз лучше, чем в общежитии! Наверное, там, кроме своих бутербродов с газировкой ничего не ела? — двоюродная бабушка слегка улыбнулась и в шутку нахмурила брови.

— Нет-нет, Минерва Мстиславовна! — засмеялась Астрид, шутливо отпираясь от забот двоюродной бабушки. — За питанием я следила! — ей было приятно снова видеть их всех, однако девушка была немного расстроена, узнав, что отец будет в экспедиции до самого декабря.

— Она у нас молодец! — улыбнулась Вероника Дориановна, и когда дочь подошла к женщине, та ласково погладила её по волосам. — Совсем уже взрослая и самостоятельная!

— Несомненно! — подтвердила графиня Зейлер и со всей нежностью посмотрела на внучку. На этих словах жены граф Дориан Альбертович тоже смог выдавить из себя заторможенную улыбку. Астрид расценила это, как величайшую честь, ведь дедушка в обычной жизни почти не улыбался.

Астрид видела сына Корнея Мстиславовича первый раз, потому что граф обычно приезжал без него и сейчас, чтобы проявить вежливость, она решила познакомиться с Никитой и даже попробовать начать с ним какой-то разговор, однако сделать ей это было очень трудно, потому что взгляд этого эгоиста был просто переполнен спесью и самовлюблённостью. У девушки получилось выдавить только: «Привет, я Астрид», на что Чернов-младший усмехнулся, нехотя ответил: «Я знаю. Никита», и сразу же отвернулся, сделав глоток вина из своего фужера. Не стремясь продолжать и так не удавшийся разговор, и, отчаявшись, но не показывая этого, Астрид метнулась обменяться парой слов с бабушкой Хельгой Ивановной, а затем, обойдя стол, и как бы посчитав, что образовавшееся между ней и Черновыми расстояние безопасно, поздоровалась с Корнеем Мстиславовичем, который даже поинтересовался её успехами в учёбе, в отличие от Никиты, что продолжал молча смотреть на девушку всё тем же насмешливым и оценивающим взглядом, допивая своё вино.

Вдруг раздался звонок в дверь. Должно быть, приехал тот самый Марсель Сергеевич, о котором говорила Вероника Дориановна. Открывать побежала прислуга.

Как только Катерина Мстиславовна заслышала знакомый голос из прихожей, она тотчас же подскочила со своего места, взяв в одну руку подол своей потрясающей летящей, алой юбки, а в другую бокал с ещё не допитым вином, и, засияв от радости, что одолевала её, когда все дорогие люди находились в сборе в этом прекрасном зале, начала напевать какую-то мелодию, взлетев на алых крыльях своей невероятно роскошной юбки по направлению к прихожей — встречать дорогого друга.

— Это Марсель Сергеевич! — сказала она дочери перед тем, как убежать встречать гостя. — Я пойду, проведу его к нам сюда!

Вероника Дориановна добродушно кивнула.

За столом царила дружественная и тёплая семейная атмосфера. Родственники вели светскую беседу: сейчас их всех интересовала успеваемость Астрид и её впечатления от учёбы в новом месте. Девушка выслушивала вопросы и отвечала на них, а родственники, в свою очередь, вспоминали свою молодость, делясь аналогично весёлыми историями с ней. Дориан Альбертович пил крепкий чёрный чай с лимоном, будучи, вновь, по максимуму отстранённым от беседы. Он смотрел на очертания оконной рамы, видневшейся из-за бордовых штор, и ничего и никого вокруг себя не замечал. Астрид даже иногда казалось, что дедушки вовсе здесь нет, словно он — неслышный призрак, живая статуя, но он был здесь — близко и далеко одновременно. В глубине души девушка перебирала тысячи вариантов того, почему скорбь по матери никак не может оставить бедного мужчину в покое, но ей всё равно не удавалось этого понять. Все мысли внучки графа Зейлера оставались не доведёнными до конца, сменяясь другими. Наверное, считала Астрид, бабушка и мама тоже постоянно думают об отстранённости мужа и отца и это отягощало.

Видеть тень вместо живого человека всегда тяжело.

Пройдя по Коридору Сумерек, Катерина Мстиславовна зашла в тёмную прихожую, приглушённо постукивая по полу каблуками красных, в цвет юбки, босоножек. В дверях стоял барон Марсель Сергеевич Матвиенко, пальто со шляпой которого убирала в огромный шкаф для верхней одежды Эмма, держа при этом огромный букет цветов, который, казалось, был больше её самой.

— Катя! — громко и мелодично воскликнул, увидев графиню Зейлер, только что пришедший и не успевший отдышаться с дороги мужчина. — Катерина Мстиславовна! — восхищённо воскликнул он, окинув её взглядом с ног до головы и засветился, как высокий винтажный фонарь. — Дорогая! — барон Матвиенко выхватил из рук Эммы огромный букет из пятидесяти одной алой розы, который давал ей подержать на время, и вручил восхищённой графине.

— О, Марсель! — завопила от счастья Катерина Мстиславовна, и кинулась на шею гостю. — Ты всегда был такой внимательный! Ну, пойдём же к столу! — возбуждённо сказала графиня. —

Ты, наверное, голодный с дороги! Эмма, пожалуйста выбери из серванта большую вазу и поставь цветы на стол! Пусть все увидят эту красоту! — засияла вновь Катерина Мстиславовна, улыбнувшись барону всем рядом своих безупречных зубов.

Войдя в Обеденный Зал, Матвиенко громко и торжественно поздоровался со всеми присутствующими и улыбнулся своей голливудской, блестящей и отработанной улыбкой, сев на свободный стул рядом с Никитой. По Обеденному Залу разлился изысканный аромат парфюма вместе с уверенным, лазурным и сияющим Марселевским взглядом, который коснулся и зажёг каждого присутствующего.

Что же это был за человек, только что сделавший атмосферу этого застолья сверкающей и блестящей? Что это была за вишенка на торте сегодняшнего вечера? Марсель Сергеевич Матвиенко — старый друг Катерины Мстиславовны Зейлер. На вид мужчина был намного моложе своих лет, в чём, собственно, так же преуспевал, как и Катерина Мстиславовна. В волосах барона, густых и белых, как чистый снег, был сделан косой пробор, из-за чего волосы были уложены на две стороны: одна была попышнее, другая менее пышная. Одет мужчина был в двубортный синий пиджак, белую рубашку с синим цветочным узором и такие же белоснежные лаковые туфли — одним словом — поистине с иголочки. Марсель Сергеевич был преуспевающим стоматологом и не мог не позаботиться о внешнем виде такого любимого и уважаемого себя: да, его улыбка была, может быть, и наигранной, однако, это было всего лишь издержкой профессии — барон улыбался каждому своему клиенту, обнажая идеально-белые зубы, и это, разумеется, мотивировало пациентов довериться мастеру своего дела, каким по праву можно было считать Марселя Сергеевича.

Небесно-голубые глаза мужчины светились то ли в свете люстры, то ли от природы были такими яркими; большой, но

идеально ровный нос придавал его крупному лицу ещё большую статность и величие, а тёмным бровям была придана идеальная форма: каждый волосок знал своё место. На лице взрослого мужчины не было ни единой морщинки. Марсель Сергеевич ложился под нож пластического хирурга очень много раз, ведь был готов на всё ради своей красоты.

Астрид, кстати, почему-то, с приходом этого мужчины стала чувствовать себя немного более скованно и не могла исправить это. Сначала скованность была обусловлена присутствием Никиты, а теперь ещё этот Марсель Сергеевич. Всё больше и больше внимание присутствующих отходило от неё и фокусировалось на бароне Матвиенко, и девушка чувствовала, что она будто уподобляется Дориану Альбертовичу — становится бесцветной и неинтересной для родственников. Да, глядя в окно, через которое можно было увидеть осеннее небо со свинцовыми тучами, нависшими над грушевым садом, девушка находила Обеденный Зал уютным и тёплым местечком, покидать которое не хотелось несмотря даже на такое количество людей, однако даже это не могло заставить девушку перестать испытывать нервное напряжение, что ей овладевало.

Ветер безжалостно срывал с грушевых деревьев оставшиеся жёлтые листочки и Астрид совершенно не завидовала им. Кружа листья в бесконечном бешеном танце, ветер никак не мог положить их на землю и дать им отдохнуть. Вскоре, девушка заметила, как по оконному стеклу забарабанил ливень, смывая несмелый выпавший снежок. Прекрасная и дерзкая Северо- А- Ваенская осень всё больше и больше вступала в свои права.

«Новые лица…» — про себя подумала Астрид, перемешивая вилкой салат. — «Новые лица в моём доме никогда не бывают обычными. Что-то есть во внешности этих людей едкое, броское, яркое, под стать свету люстры и ломящемуся от изобилия вкусностей столу, но совершенно не похожее на натуру этого

дома… Особняк Ветра напоминает дедушку, а торжества, которые здесь проходят — бабушку. Вот только среди буйства этих красок и роскошных нарядов очень трудно увидеть самое главное — цвета душ присутствующих людей.» Сказав это внутри себя и немного утонув в своих мыслях, Астрид вдруг подняла глаза, ощутив на себе пристальный взгляд. Никита Чернов, как ей почему-то показалось, смотрел на неё уже довольно долго и, наверное, будет не против поговорить — а это прекрасный шанс избавиться от волнения, и, пожалуй, сблизиться с родственником. Астрид была рада, увидев, что он смотрит на неё, но всё ещё страшно волновалась и поэтому из её головы пропадали все дельные темы для разговора.

— Ну что ж! — неожиданно обратила на себя внимание всех присутствующих вставшая из-за стола с бокалом вина графиня Зейлер. Астрид вздрогнула и усмехнулась, потому что бабушка то ли спасла её разговора, что никак не хотел завязываться, то ли наоборот, отвлекла. — Наконец-то все мы в сборе! — она вздохнула, окинув присутствующих взглядом. — День рождения у меня был позавчера, — она усмехнулась, — но и Астрочка, и Марсель не могли быть здесь раньше, поэтому я крайне счастлива, что они сейчас с нами! Марселя, конечно, я позвала ещё и для того чтобы он подлечил нашу Эмму, — женщина вновь усмехнулась, — но знай пожалуйста, Марсель Сергеевич, двери нашего дома всегда для тебя открыты! — и тут Катерина Мстиславовна посмотрела на него таким взглядом, каким обычно смотрят не на проверенных временем старых друзей, а словно она влюблённая по уши девчонка. — Я очень рада видеть тебя, друг мой! И тебя я тоже очень рада видеть, внученька! — произнесла она, положив руку на грудь. — И я хочу за это выпить! — торжественно сказала графиня. — Моя дорогая семья! — произнесла она радостно и звонко. — Я хочу поднять этот бокал за приезд дорогих друзей! — после этих слов по Обеденному Залу

разлились мелодичный перезвон бокалов из богемского хрусталя и радостные возгласы гостей.

— Друзей? — воспользовавшись всеобщим отвлечённым вниманием и придвинувшись к Катерине Мстиславовне, вдруг спросил барон, улыбнувшись краем рта и подняв одну бровь. Мужчина явно был не особо доволен тем, как выразилась графиня Зейлер.

— Друзей, Марсель, — процедила графиня и, нервно отмах- нувшись рукой, вновь великолепно улыбнулась, когда хрустальный перезвон бокалов смолк, и присутствующие опустошили их, приготовившись к следующему тосту.

Веселье было в самом разгаре. Астрид, кстати, даже начала немного входить во вкус торжества. Да, девушка, кроме того, что волновалась, была уставшей с дороги, но сейчас эта усталость понемногу её покидала, сменяясь радостью. Дома — есть дома, как говорится. Астрид ловила на себе всё новые и новые взгляды Никиты Чернова и стеснительно улыбалась ему в ответ.

Глава XXVII «ВСПОМНИ МОЛОДОСТЬ, КАТЯ!»

Застолье казалось пестрящим яркими красками карнавалом, и когда прислуга стала разливать чай и запах жасмина стал обнимать присутствующих объятиями полусна, Марсель Сергеевич встал из-за стола, выйдя в зону гостиной, где красовался массивный камин и были расставлены удобные и элегантные чёрно-золотые кожаные диваны с витиеватыми спинками, и поставил в музыкальный центр диск с мелодичной танцевальной музыкой. Прибавив громкость и изобразив настроение танцевать, он пригласил на танец Катерину Мстиславовну, подойдя к ней и протянув руку. Графиня Зейлер охотно приняла предложение барона Матвиенко, и они пошли танцевать в просторную гостиную, сверкая улыбками. Вероника Дориановна была приглашена на танец Корнеем Мстиславовичем, который тоже был не прочь потанцевать с племянницей. Никита Чернов с усмешкой наблюдал за происходящим. Астрид набралась смелости и всё же присела на освободившейся рядом с ним стул, надеясь, что Чернов-младший тоже пригласит её на танец.

— Что за цирк они устроили? — язвительно хохотнул парень, обращаясь к Астрид, но не соизволив даже обратить на неё взгляда. Никита неряшливо и бесцеремонно закинул ногу на ногу и налил ещё вина в свой бокал. Чай он не пил.

— Цирк? По-моему, очень даже мило, — Астрид пожала плечами, не согласившись с ним и даже не подумала улыбаться.

— Мило? — переспросил Чернов. — Ты что, стебёшься? — он вскинул брови и отпил из бокала. — Да твоя бабуля на глазах у мужа флиртует с другим и даже не боится!

Астрид с отвращением посмотрела на Никиту. Да уж. Видимо тут не только приглашения на танец не добьёшься, но даже и простого разговора, без дерзости и вульгарности.

— Не флиртует она, — процедила девушка, попытавшись невольно оправдаться, сама не понимая почему. — Марсель Сергеевич — её давний друг, — Астрид хотелось защитить бабушку, однако она сама видела, как эти двое друг на друга смотрят. Девушка была уверена, что их связывало или даже связывает нечто большее, чем просто крепкая дружба, однако это, считала Астрид, точно не её дело и поэтому она обманывалась.

— Ну-ну. — с сарказмом кивнул Никита и ещё раз противно посмеялся, поправив огненно-красные волосы. — Надо быть наивной дурочкой, чтобы этого не видеть, — он улыбнулся одним краем рта и ехидно посмотрел на Астрид, намекая, что именно такой наивной дурочкой она сейчас выглядит в его глазах.

Девушка посмотрела на Никиту с ещё большим отвращением и поспешила отсесть на своё место. Этот человек теперь стал ей неприятен, и она больше не хотела искать к нему подход. Сейчас, после разговора с сыном Корнея Мстиславовича, она, конечно, не подавая виду, но и вправду ощутила стыд за бабушку, ведь графиня даже не пыталась скрыть своего восхищения и совладать с пробудившейся в ней пылкостью, которая возникла с приездом барона Матвиенко. Астрид стало не по себе от мысли, что это заметно не ей одной.

Графиня Зейлер всегда вела себя уверенно и раскованно, однако в обществе Марселя Сергеевича в неё втискивалась некая сжатость и скованность, словно у женщины было, что скрывать. Что-то, что было в ней всегда в каком-то обездвиженном состоянии, с приездом барона оживало и забирало покой. Да. Астрид замечала нечто похожее при каждом его приезде.

Девушка чувствовала, как ей становится жаль графа Зейлера, на которого Катерина Мстиславовна не смотрит так, как смотрит на барона Матвиенко. В глубине души девушка была рада, что Дориан Альбертович удалился к себе в кабинет ещё до того, как барон Матвиенко пригласил на танец Катерину Мстиславовну. Астрид не желала, всё же, лезть в душу бабушке, ведь очень её любила. Это «мытьё костей», грубо говоря, даже в своей собственной голове было по отношению к графине, считала Астрид, неуважительно. Всё-таки, какая разница, что связывало Марселя Сергеевича и Катерину Мстиславовну десять, двадцать, тридцать лет назад? Какая разница, если эти двое смогли сохранить такие чистые, светлые и тёплые отношения?

Так Астрид Лето себя успокаивала.

Постепенно отвлекаясь от язвительных фраз Никиты Чернова, девушка принялась за чай, что уже начал остывать. Хельга Ивановна и Минерва Мстиславовна о чём-то беседовали, и последняя очень сильно просила погадать ей. Вскоре Хельга Ивановна Лето достала из кармана своего платья колоду карт Таро с потрёпанными краями и наполовину стёртыми пёстрыми рубашками и принялась тасовать их своими руками с длинными пальцами и жёлтыми толстыми ногтями, что-то при этом наговаривая. Минерва Мстиславовна ждала предсказания с каким-то содроганием. Пачка сигарет, принадлежащая сестре Катерины Мстиславовны, опустошалась и опустошалась — видно, женщина очень волновалась и Астрид почему-то тоже ощутила волнение.

— Ну ты чего ушла-то? — сказал вдруг Никита и по своему обыкновению улыбнулся краем рта, опять, с издёвкой.

— Да так… — пожала плечами Астрид. — Не хотела говорить о них, — она кивнула в сторону танцующих пар неподалёку от стола и отпила чай, чтобы занять рот чем-то, кроме разговора.

— Не проблема, поговорим о тебе! — вышел из положения Никита. — Как там твоя учёба?

— Вроде пока не жалуюсь, — уклончиво ответила девушка. — А ты учишься где-то или работаешь? — поинтересовалась она.

— Учёба — не моя с*чка! — отмахнулся Чернов и поправил браслет на руке. — У меня свой бизнес, — и на этих словах парень

посмотрел на Астрид так, словно она стояла у подножья горы, а он был на самой её вершине.

— Бизнес? — переспросила Астрид. — Что за бизнес?

— Кальянная, — вкрадчиво и гордо ответил Никита и прищурил глаза. — Милости прошу, если мамка не спалит! — и он залился смехом, отпив из бокала ещё немного вина. Астрид вновь ощутила какую-то душевную горечь. О чём бы она не говорила с этим противным парнем, везде он находил лазейку чтобы как- то её задеть. Он делал это мастерски, и Астрид никак не могла предугадать данную выходку заранее и предотвратить.

Мелодия, под которую танцевали две пары в гостиной, подошла к концу. Корней Мстиславович проводил Веронику Дориановну к столу.

— Последний раз мы виделись пару месяцев назад, — добро- душно улыбнулся обожаемой племяннице граф Чернов. — Как быстро летит время, и самое главное: почему же мы, родственники, не находим его чтобы встретиться не по какому-то поводу, а просто потому что мы родственники?

— Действительно! — заметила Вероника Дориановна. — Если честно, то я вообще отчётливо помню только ту встречу и праздник по поводу моего окончания института! — пошутила она.

— Моему сыну тогда было шестнадцать… — вздохнул граф.

— Ох… нелёгкая пора в его жизни, — кивнула с горечью Вероника Дориановна, поняв, что затронула не лучшие воспоминания. — Алиса Николаевна, тогда, кажется…

— О, да, — горестно кивнул Чернов-старший. — Увы, она ушла от нас… Даже не оставив записки… — он пожал плечами.

— Очень непросто потерять мать в этом возрасте… — констатировала Вероника Дориановна.

— Мать непросто потерять в любом возрасте, — ответил ей граф Чернов и нависла пауза. Вероника Дориановна зачем-то сразу же посмотрела на графиню Зейлер, будто бы удостоверившись, всё ли с ней хорошо.

Марсель Сергеевич Матвиенко, поблагодарив за танец Катерину Мстиславовну, отправился, с её позволения, изучить проблему с зубами у несчастной Эммы. Катерина Мстиславовна радушно позволила ему это сделать. Ей было жаль бедняжку, у которой, к сожалению, от природы зубы были довольно в плачевном состоянии.

Хельга Ивановна закончила гадать на картах графине Черновой и теперь курила крепкие сигареты и ела зефир. Её оранжевые глаза застыли, смотря в какую-то непонятную точку, а рот жевал. Когда Астрид обратила свой взгляд на бабушку, в надежде начать разговор, она поняла, что Хельга Ивановна удалена отсюда ровно на столько же, насколько был удалён отсюда граф Дориан Альбертович. Девушке ещё больше казалось, что одно её желание поговорить с кем-то из родственников заставило бы их оторваться от каких-то своих неотложных дел. Девушка подумала, что стоит избавляться от привычки ходить с кислым лицом, когда вокруг так весело и оживлённо, наконец поддаться этому веселью и веселиться, чёрт возьми! Осадок от разговора с Никитой как-то затормаживал её. Она прокручивала в голове этот недолгий диалог, вспоминая его колкие фразочки. Неловко он с ней обошёлся, невежливо, дерзко. Отпускали эти неприятные мысли её только при взгляде на Катерину Мстиславовну — яркую, сногсшибательную, обаятельную, гостеприимную. И, наконец, решив, Астрид заставила себя вздохнуть с облегчением. В самом деле: вся семья в сборе! В колледже наступили внезапные каникулы, длиною в два месяца… что ещё нужно?..

Поток мыслей прервал внезапно появившийся с её спины Никита! Астрид даже не заметила, как он успел удалиться с места, на котором сидел. Парень стоял, держа в руке маленький серебряный поднос с двумя кружечками свежезаваренного кофе. — Возьми, — кивнул он на одну из чашек серьёзно, и виновато стиснул губы.

Астрид с недоверием оглянулась на Чернова. — Бери, говорю! — процедил он.

Астрид взяла чашечку, расценив этот Никитин жест, как знак приношения извинений за грубое обращение с ней во время разговора, но уточнять, в честь чего в нём проснулась вдруг такая обходительность, девушка не стала.

— Спасибо, — поблагодарила Астрид и повернулась за стол. Никита вернулся на своё место, и тоже принялся пить ароматный кофе, поглядывая на девушку. Астрид вдруг осознала, что теперь её не тревожит совсем ничего! Этот жест действительно был похож на извинение. Не даром же психологи говорят, что не обязательно выражать какие-то чувства словами. Достаточно совершить лишь какой-то поступок, что будет оказывать на человека такой же эффект, как если бы это было вербально.

— Ну а насчёт кальянной… — вдруг снова заговорил Никита.

— Хочешь приходи, хочешь не приходи, — он пожал плечами и снова улыбнулся этой насмешливой улыбкой.

— Что-что? — Вероника Дориановна в шутку навострила уши и вклинилась в разговор. — Куда это ты там Астру зазываешь, Никита? — улыбнулась она.

— Мама! — засмеялась девушка. — Никуда он не зазывает!

— Ну а что, и Вы приходите, как захочется подымить! — нашёл выход парень.

Астрид снова улыбнулась.

— А вообще, на количество посетителей я не жалуюсь! — продолжал возносить себя до небес Чернов, поправляя свои алые волосы.

Минут через десять в Обеденный Зал вернулись Марсель Сергеевич и Эмма. Девушка направилась на кухню, а мужчина подошёл к Катерине Мстиславовне.

— Пускай приезжает ко мне в клинику. У Эммы действительно серьёзные проблемы и я за неё беспокоюсь.

Катерина Мстиславовна кивнула.

— Ещё раз спасибо!

Через некоторое время Эмма поставила на стол ещё один расписной чайник с чаем, и принялась разливать ароматный горячий напиток в миниатюрные и изящные антикварные чашечки, сделанные, будто бы, из белой шёлковой ткани, застывшей в определённой позе. Они были настоящим произведением искусства — плодом воображения прекрасного и утончённого мастера, жившего примерно лет двести назад. На чашечки был нанесён восхитительный цветочный рисунок, обрамлённый позолотой, и это вызывало у присутствующих чувство праздника. Астрид знала, что этот сервиз был антикварным и его когда-то Катерина Мстиславовна привозила из Франции. Девушка не переставала удивляться тому факту, что мастеру удалось сделать такой великолепный рисунок, который даже сквозь время люди считают поистине замечательным. Свет изысканной люстры отражался в позолоченных оборках чашечек, и они будто бы беззвучно пели какую-то песенку из прошлого.

Вскоре, Эмма поставила на стол огромный и красивый клубничный торт, заставив пронестись по Обеденному Залу восхищённым возгласам гостей. Торт действительно был шикарен и являлся любимым лакомством Катерины Мстиславовны. Первый раз она попробовала его очень много лет назад, будучи на свадьбе у своей знакомой француженки Николь Полиньяк, и, поразившись воздушностью и лёгкостью сладкого белкового крема в сочетании с тающими во рту песочными коржами и начинкой из свежей клубники, которой поздней осенью хотелось

больше всего на свете, не могла потом не назвать этот торт своим любимым, поручив прислуге готовить его на каждое торжество, что проводилось в Особняке Ветра. И вот уже какое десятилетие клубничный шедевр украшает праздничный стол этого дома.

За окном давно стемнело и в Обеденном Зале стало будто бы ещё уютнее и теплее. Дориан Альбертович, поскольку покинул Зал ещё очень давно, вероятно уже спал. Эмму Катерина Мстиславовна отпустила тоже, похвалив за великолепную еду. Позже, когда стрелки часов уже подбирались к полуночи, отправилась спать и Хельга Ивановна, заняв выделенную ей спальню на втором этаже. Ещё немного поговорив между собой, стали расходиться по комнатам и остальные. Минерва Мстиславовна, Корней Мстиславович и Никита заняли гостевые спальни. Астрид и Вероника Дориановна, пожелав друг другу спокойной ночи, тоже отправились по своим комнатам.

Особняк Ветра будто бы начинал свою мистическую жизнь именно тогда, когда на улице становилось темно, на небо всходила луна, скрипели летучие мыши и ухали ночные филины, голоса которых порой было слышно из приоткрытой оконной рамы. Коридоры в доме освещались свечными бра и были отделаны панелями из тёмного дерева, что создавало загадочную и таинственную полутьму. Заменять свечи на современные лампы запрещал Дориан Альбертович: ему это напоминало о прошлом. Граф часто прогуливался по коридорам, погружённый в свои мысли ровно так же, как и всегда. И да, от свечей света было довольно мало, и любой человек с мистичным мышлением, зайдя в эти коридоры, мог бы ощутить себя путешественником во времени, героем фантастического романа, участником какой-то таинственной истории.

Астрид в детстве иногда было очень страшно ходить по Коридорам Сумерек на первом этаже и Свечей на втором в одиночку. От осознания того, что трёхсотлетний особняк видел так много, сколько за свою жизнь иногда не видят и люди, по телу бежали холодные мурашки. Днём, разумеется, этот страх рассеивался, как туман на заднем дворе, но мрачное великолепие старинного дома, шлейфом предрассветных сумерек не переставало сводить с ума, заставляя Астрид как можно быстрее взбежать по лестнице, открыть дверь своей спальни и запрыгнуть под одеяло. Разумеется, никаких призраков в доме не водилось. Об этом не раз говорили и мама, и бабушка, когда маленькая Астрид очередной раз была напугана скрипом половицы или внезапно открывшейся дверью. Вероника Дориановна и Катерина Мстиславовна считали, что хоть и про город, в котором они живут, сложено столько легенд и леденящих душу историй, чего-то сверхъестественного и близко в реальном мире не существует, однако против собственной воли иной раз содрогались, идя по Коридору Свечей на втором этаже: женщины умалчивали о том, что несколько раз им казалось, что их собственные тени иногда будто отставали от них, уходя по стенам вплавь в какие- то невидимые пространства; отражения в зеркалах странно искажались то ли от старости некоторых стёкол, то ли бог знает от чего ещё…

Да и вообще, все уже просто привыкли к гуляющему по дому таинственному холоду, который можно было почувствовать не телом, а душой. Привыкли настолько, что даже не считали нужным повторять это.

***

Марсель Сергеевич Матвиенко и Катерина Мстиславовна Зейлер просидели в Обеденном Зале до половины второго по полуночи. Сидели они здесь совершенно одни, в тусклом свете ламп, которые располагались словно хороводом на потолке, украшая огромную погасшую люстру, и создавая в помещении небольшой полумрак. Мужчина и женщина долго разговаривали, а сейчас поднимались на второй этаж, будучи на приятной ноте веселья от подействовавшего на них прекрасного итальянского шампанского, полбутылки которого они, сами того не замечая, выпили за этот час. Особенно, когда у них было столько поводов выпить.

Катерина Мстиславовна, наконец, открыла ключом свою спальню. Ключ открывал дверь так громко, что графиня поморщилась, ведь ей совсем не хотелось никого сейчас будить. Женщина устало зевнула, а когда замок поддался ключу, дверь открылась, она довольно быстро скользнула в комнату.

— Доброй ночи, Марсель, — ещё раз зевнув, сказала она.

— Подожди! — остановил барон Матвиенко. — Мы должны побыть вместе!

— Мы достаточно побыли вместе, — с усталой улыбкой произнесла Катерина Мстиславовна. — Я очень устала.

— Ты не поняла! — он начал кричать шёпотом. — Я люблю тебя, Катя! — ещё проникновеннее сказал он, как говорят, обычно, очевидные вещи, которые по какой-то причине отказывается понимать собеседник.

— Не кричи! Лучше зайди. В соседней комнате Вероника, в Теневой Корней и Никита, ещё через комнату Астрид! — свела брови Катерина Мстиславовна. Больше всего ей не хотелось лишнего внимания, направленного на то, что сейчас говорит ей Марсель Сергеевич. — Да и Дориан может услышать! — всплеснула руками графиня.

— Ну и что! Что тебе этот твой Дориан? Такой женщине, как ты, нужен мужчина, который завалит её золотом, цветами и мехами! Позволь мне остаться здесь… с тобой! — взмолился барон Матвиенко.

— Ну ладно, — выдохнула Катерина Мстиславовна, не устояв от обаяния Марселя Сергеевича. — Оставайся, — сказала она, с едва заметной улыбкой.

— Да он даже не ночует здесь! — с негодованием произнёс барон, закрывая дверь изнутри на замок. — Что это за муж такой! Что в нём такого, что так удерживает тебя здесь?

— Семья, — отрезала графиня, посмотрев на барона стеклянными глазами. — Марсель, пожалуйста. Я очень устала! Очень! — женщина опустилась на мягкую кровать, заправленную расписным розовым покрывалом. — Эмма постелила тебе в Бирюзовой спальне. Это дверь напротив моей, если ты вдруг забыл.

Марсель Сергеевич немного замялся, а потом посмотрел на Катерину Мстиславовну глазами, в которых было написано, что барон оскорблён тем, что сейчас говорит ему графиня.

— Ну, вообще-то я планировал провести эту ночь не в одиночестве, а в компании самой любимой и замечательной женщины! — он, дав сам себе второй шанс, улыбнулся снова. И в его глазах не осталось и следа оскорбления.

Катерина Мстиславовнам на этот раз улыбнулась тоже. Она не могла сдержать этой улыбки, ведь тоже хотела провести время с этим человеком. Она оглянулась на оконную раму — темнота. Ночь. Время, когда можно снять все маски: время, которое можно провести в компании приятного тебе человека, особенно, если этот человек — на самом деле твоя первая и единственная любовь.

— Все эти годы я любил тебя, — продолжал барон. Теперь его взгляд был переполнен надеждой, и Марсель Сергеевич, из статного и неприступного мужчины превратился вдруг в ласкового и пушистого домашнего кота. Он присел рядом с Катериной Мстиславовной и обнял её за талию.

— По мне так, всё это просто слова, Марсель, — графиня пыталась заставить себя не верить песням Марселя Сергеевича и попыталась высвободиться из его объятий.

— Ты подавляешь собственные истинные чувства! — не унимался он. — Вспомни молодость, Катя! Я же вижу, ты тоже любишь меня! — его голубые глаза начинали гореть, а тёплое дыхание, гуляющее по шее графини, заставляло её покрыться мурашками.

Катерина Мстиславовна будто бы только сейчас ощутила, как алкоголь ударил в её мозг, влился в её сознание и взял под свой контроль все мысли и чувства взрослой женщины. Она не выдержала и обняла Марселя Сергеевича за шею, а он приблизился к ней ещё сильнее.

— Что ты делаешь? — выкрикнул, едва слышно, в ней, ещё теплившийся здравый рассудок.

— То, что не делает твой муж! — с этими словами барон впился в шею женщины, повалив её на кровать.

— Нет! Стой! Я не могу! Не могу! — запротестовала графиня и попыталась встать.

— Не сопротивляйся! — прорычал Марсель Сергеевич, расстёгивая пуговицы на блузке женщины. — Дай мне второй шанс! — будто бы взмолился он.

Катерина Мстиславовна после этих слов вдруг нашла откуда-то силы резко и быстро высвободиться из рук Марселя Сергеевича. Она отстранилась от барона, будто бы он был чайником с только что вскипевшей водой, затем встала, поспешно застёгивая уже успевшую немного помяться блузку.

— Второй шанс?.. — сейчас она действительно выглядела, как ошпаренная. Мало того, ещё её причёска примялась и начала немного распадаться от неосторожных движений. — Ты соображаешь, что ты говоришь?

— Да, я соображаю, Катя, — твёрдо сказал взъерошенный Марсель Сергеевич. — И да, я прошу у тебя второй шанс! — он будто бы не понимал, почему графиня реагировала так дерзко.

— О, Марсель, я думала, не придётся тебе рассказывать! — взмолившись, произнесла Катерина Мстиславовна, до последнего надеявшаяся, что не придётся ворошить прошлое. — Но ты вынуждаешь меня.

— Что рассказывать?.. — удивился барон, нахмурив брови.

— Я не хотела тебе говорить… — Катерина Мстиславовна присела на кровать и тяжело вздохнула. Её глаза заблестели.

— Дорогая… дорогая, успокойся! — растерялся мужчина. — Расскажи мне всё! — он обнял графиню за плечи. Она подняла на него полной страдания и надежды слёзный взгляд. — Что тебя тревожит?.. Почему ты так холодна ко мне?

— Тогда, — начала Катерина Мстиславовна. — в тот вечер, в семьдесят девятом, я приехала, чтобы сказать тебе, что беременна, что у нас с тобой будет ребёнок, — глаза Марселя Сергеевича округлились. Слова Катерины Мстиславовны буквально пригвоздили его к кровати. Он ясно вспомнил тот самый день, когда его любовница, Катерина, ещё совсем юная и молодая, приехала к нему в дом в приподнятом настроении, накануне обещав рассказать Марселю что-то очень и очень важное. Но страсть взяла верх над любовниками прямо на пороге дома. Марсель подхватил Катерину на руки и отнёс в гостиную. Они были так увлечены друг другом, что совершенно не заметили, как в дом вошла жена Марселя Сергеевича — баронесса Антонина Фёдоровна Матвиенко, и, заметив мужа с любовницей, устроила скандал. Катерина Мстиславовна выбежала из дома, как ошпаренная. Марсель же Сергеевич тщетно и по сценарию пытался объяснить жене, что это «вовсе не то, что она подумала», но Антонине не нужны были его оправдания: женщина давно знала, что муж изменяет ей.

По прошествии некоторого времени Антонина Фёдоровна тяжело заболела, и Марсель Сергеевич вынужден был сопроводить её на лечение за границу. Там супруги пробыли пять лет, состояние баронессы ухудшилось, и она умерла.

После смерти жены Марсель Сергеевич обосновался за границей, но сердце звало его к Катерине Мстиславовне, в Южный А-Ваен. Конечно, о том, что пять лет назад любовница хотела серьёзно говорить с ним, он давно позабыл.

— Когда я ушла из твоего дома, я твёрдо решила, что не возьму на душу такой грех и не разрушу вашу с Антониной семью, что ноги моей больше не будет рядом с твоим домом, Марсель, — плача, говорила Катерина Мстиславовна. — И в тот же месяц я познакомилась с Дорианом. У него почти сразу возникли чувства ко мне, он не стал медлить и сделал мне предложение, и потом, то, что я должна была сказать тебе, я сказала ему, — женщина опустила голову. Последние слова ей дались особенно тяжело. — Я переехала в Северный А-Ваен. Мы поженились. Позже, я родила девочку, и Дориан назвал её Вероникой. И мы стали жить втроём. Здесь, в Особняке Ветра. Мы ни в чём не нуждались, наша жизнь была замечательной. Я вспоминала тебя, но старалась сразу же забыть, потому что у меня уже была семья. Я запрещала себе думать о тебе! Я не могла, Марсель!..

Через некоторое время, пожив пять лет за границей, барон Матвиенко всё же вернулся в Южный А-Ваен и они с Катериной Мстиславовной совершенно случайно встретились на улице. Он рассказал ей о том, что жена его умерла. Страсть бывших любовников никуда не улетучилась, а только остыла. Для того чтобы воспламенить её, встречи было предостаточно: барон Матвиенко вновь пытался оказывать всё ещё любимой женщине знаки внимания, на которые она сначала отвечала не охотно, стараясь заглушить в себе проснувшиеся чувства, но затем сама не заметила, как их встречи стали происходить всё чаще и чаще, и как между ними, даже спустя годы, вновь, как подснежники весной, стала распускаться любовь. В очередной раз не заметив, как она

это допустила, Катерина Мстиславовна снова стала любовницей барона Матвиенко. Про пятилетнюю дочь графиня молчала.

Однажды, охваченный страстью, Марсель Сергеевич ни с того ни с сего приехал в Северный А-Ваен, в Особняк Ветра, и Катерине Мстиславовне ничего не оставалось, как представить дочери, мужу, и гостившим в Особняке Ветра Корнею Мстиславовичу и Минерве Мстиславовне, нарисовавшегося внезапно любовника другом своего детства. На удивление и счастье, несмотря даже на странное волнение Катерины Мстиславовны, присутствующие совершенно ничего не заподозрили, радушно приняв гостя. Более того, Марсель Сергеевич был польщён, услышав, что граф Дориан Альбертович будет рад видеть дорогого друга своей жены в своём доме. Так иронично и создал муж Катерины Мстиславовны почву для их свиданий с любовником. Графиня Зейлер продолжала умалчивать о настоящем отце ребёнка и это её устраивало.

— Какого чёрта ты молчала?! Какого чёрта ты молчала об этом почти сорок лет?! Моей жены не стало в восемьдесят четвёртом! Я сказал тебе об этом, когда мы встретились спустя пять лет разлуки! — кричал Марсель.

— Не кричи! Ты всех разбудишь! — умоляла, плача, графиня.

— Да мне плевать! Ты ведь прекрасно знала, что у нас с Тоней не было детей, а мне нужен был наследник или наследница! Ты соображаешь, что ты сделала?! Если бы ты тогда, если бы ты всё мне тогда рассказала, мы бы смогли быть вместе и никогда бы больше не расставались! Ты понимаешь, как подло ты поступила, Катя, нагло скрыв правду от меня?! Я всё это время любил тебя! И я бы дал нашей дочери столько, сколько никогда не дал бы ей твой муж! — барон Матвиенко раздражался всё сильнее и его лицо становилось красным от ярости. — Я бы мог ненавидеть тебя сейчас, после того, что ты мне рассказала, но нет! Я не могу! Я всё ещё люблю тебя! — рыдал он.

— Я умоляю тебя, Марсель! — слёзно просила графиня, макияж которой уже начинал литься с лица на белую блузку. — Я умоляю тебя, пускай всё останется, как есть! У моей дочери уже тоже есть семья, я не хочу, чтобы она знала, что ты её биологический отец, пожалуйста! Она всё равно считает отцом Дориана! Она выросла с ним, и другого она не приемлет! — в глазах женщины загорелся страх. Она была будто ошпарена собственными словами. Сейчас, Катерина Мстиславовна ненавидела себя и одновременно чувствовала облегчение: она только что освободилась от недосказанности, которая мучила её при каждой встрече с Марселем Сергеевичем, при каждом взгляде на собственную дочь. Да. Ей несказанно повезло с мужем, ведь он прекрасно видел, что девочка не имеет ни одной общей с ним черты. Он даже порой задумывался, сидя в своём кабинете, что Вероника — не его биологическая дочь, а потом ругал своё невежество за то, что может так думать о родном ребёнке. Но даже эта внутренняя ругань не могла какое-то время отвести от графа Зейлера тяжёлую мысль. Он боялся завести разговор на подобную тему с женой, ведь это совсем подорвёт её доверие к нему, будет выглядеть с его стороны абсолютно бестактно.

— Ой, не смеши! — с горечью произнёс барон Матвиенко. — Ещё скажи, что любишь мужа по-прежнему.

Катерина Мстиславовна вновь заплакала.

— Я тебя люблю, Марсель… — прошептала она, всхлипнув.

— Но не ломай жизнь нашей семье! Пусть эта тайна останется между нами, прошу! Умоляю! — она встала на колени в своей прекрасной юбке.

— Ты знала, на что идёшь, когда говорила об этом. Тебя никто не вынуждал и не тянул за язык. Ты мастерски врала почти сорок лет, что мешало мастерски врать и дальше? — издевался Матвиенко, убитый досадой. — Ты права. Не нужно портить жизнь твоей семье. Нужно менять её в пользу твоего счастья.

Нашего счастья, — он сменил тон голоса и вытер слёзы с лица любовницы. — Ты не должна так переживать. Главное, что мы есть у друг друга. Ну, я пойду к себе в комнату.

— Нет, Марсель! Останься, прошу! — взмолилась графиня Зейлер. — Я не усну, если тебя не будет рядом!

— Ну ладно, — он улыбнулся, а затем принялся раздеваться чтобы лечь в постель. Катерина Мстиславовна пошла в ванную, чтобы смыть остатки макияжа, а затем, вернувшись, тоже легла в уютную кровать и выключила ночник.

Она и Марсель Сергеевич почти сразу уснули. Утром, чтобы не вызывать лишних подозрений у домашних, Марсель Сергеевич удалился в спальню, где ему постелила Эмма.

***

Никита Чернов вместе с Корнеем Мстиславовичем вошли в свою спальню, что называлась в этом доме Теневой из-за того, что проникновению большей части света в эту комнату мешал огромный дуб. Сейчас, осенью, его ветви без листьев действительно напоминали длинные пальцы какого-то мифического создания, и, отбрасывая тень на узорчатый палас в спальне, благодаря лунному свету, нагоняли неприятное чувство уязвимости. Впечатлительному человеку могло ненароком показаться, что длинные хваткие пальцы сейчас же разобьют оконное стекло и устремятся выхватить его ничтожно маленькое, по сравнению с тенью ветвей, тельце, и утащить в огромный рот монстра. Однако природа не наделила Никиту и Корнея Мстиславовича такой обширной фантазией или же какими-то серьёзными проблемами с психикой, чтобы отказываться проводить ночь в Теневой спальне. Напротив — здесь располагались две удобнейшие односпальные кровати, прекрасно подходившие для отца и сына, благородный, выдержанный в тёмно-бирюзовых тонах интерьер, прекрасно подходящий к именно тому стилю, который предпочитали Черновы.

Никита упал на выбранную им кровать, включив тускло горящий настольный абажур тёмно-зелёного цвета, что стоял на его прикроватном столике и вздохнул:

— Я до сих пор не понимаю, отец, — начал он. — На кой чёрт мы торчим на этой скучной тусовке? Меня уже тошнит от этих Зейлеров! — он показал рукой на горло.

— А тебе что, жалко съездить в гости к родственникам? — дерзко усмирил его Корней Мстиславович, завязывая пояс своего чёрного бархатного спального халата и смотрясь в напольное зеркало в обрамлении из тёмного дерева. — Жалко побыть с отцом у его сестры какой-то месяц-полтора? — он вскинул брови, посмотрев на сына через зеркало.

— Ниферио-Ритио, отец! — Никита, лёжа на кровати поднял вверх руку и тут же опустил её. — Не забывай! — зевнул парень. — Что-то мне нехорошо… — тут же он скривился и схватился руками за свой живот, побледнев.

— Члены Братства каждый день работают над поисками! — вновь строго констатировал Корней Мстиславович. — И мы работаем. Но отдых должен быть даже от дел всей жизни, иначе перегоришь. Мало ли, когда мы найдём Ниферио-Ритио: годом раньше, годом позже. Главное, что ЭТО ИМЕННО МЫ ЕГО НАЙДЁМ.

— Не очень-то и хочется отдыхать, — передёрнул Никита. — такими темпами мы никогда ничего не найдём! — психовал он.

— А ты что-то искал? — вспылил граф. — Вот ты скажи мне: ТЫ ЧТО-ТО ИСКАЛ? По мне так, нет. После того, как Шамирам признала тебя тем мальчиком из пророчества, ты не сделал ровным счётом ничего! Ты просто зазнался! Поэтому лучше действуй, а не хавало открывай.

— Не говори так со мной! — Никита чувствовал, как гнев медленно наполняет его вены, но твёрдо знал, что ссоры с отцом случиться у него не при каких обстоятельствах не должно. Это напоминание было для него какой-то чертой, что горела ярко- красным светом, запрещая через себя переступать. И нет, Чернову-младшему не было страшно или запрещено ссориться с отцом, просто парень какой-то своей частью чувствовал беспрекословное превосходство старшего графа, с которым он не в силах будет совладать. Но наряду с этим чувством, он ощущал сладкое желание сломить это превосходство, поставить под сомнение авторитетность отца, однако парень сам не позволял себе это сделать. Он понимал, что авторитет был необходим ему, именно за эту авторитетность он и уважал графа. Но какая-то часть души младшего-Чернова шептала ему: «Поссориться с отцом, уничтожить его морально — сладкая конфета, которую выросший и непобедимый Никита из будущего оставил на самой высокой полке маленькому Никите, сказав, что это на потом.»

— Ладно, — кивнул граф, басовито и приглушённо рассмеявшись. — Зачем мне тебя пугать, — он хотел продолжить, но ощутил, что Никита скажет ему ещё что-то. Буквально через секунду.

— Отец, я… — начал было Никита, но ему резко будто что-то помешало, он кашлянул и приставил ладонь ко рту. Потом поспешно убрал руку от губ, и коснулся браслета — украшение обжигало его руку так, как никогда ранее! Парень побледнел ещё сильнее, но сейчас тоже не смог ничего сказать, потому что к его рту стремительно подступила рвота. Добежать до уборной, которая, кстати, была в двух шагах от их с отцом комнаты, он, разумеется, не успел, и всё содержимое его желудка оказалось прямо на расписном паласе. Парень без сил упал на колени: его бросило сначала в жар, потом тело пронзил озноб, а потом тепло, что находилось в браслете, в раз переместилось в голову. На лбу выступили капли пота, зрачки расширились. Никита тяжело дышал, не в силах осознать происходящее. Корней Мстиславович смотрел на странное состояние сына, и только хотел очередной раз попрекнуть его в том, что не стоило пить так много вина, как Никита поднял на него свои, налитые кровью глаза:

— Я… оно… оно здесь! — выдохнул, наконец, сын графа и попытался восстановить дыхание. — Я чувствовал небольшое тепло, когда мы только приехали в этот дом и сегодня за столом чувствовал его же… — чуть дыша говорил Чернов-младший, пока ещё не отошедший от происходящего. Он говорил невнятно, съедая слова, но Корнея Мстиславовича поражало каждое слово сына почти что прямо в сердце. Граф не верил тому, что он слышал.

— Невозможно… — одними губами произнёс потрясённый отец, качая головой и по-прежнему не веря сыну. — Это очередная опрометчивость!

— Я тоже так думал! — Никите всё ещё удавалось дышать прерывисто и тяжело. — Я думал, как и ты сейчас, я не верил, но потом… потом я дал себе слово, что если произойдёт ещё хоть что-то, что укажет мне на то, что в этом доме действительно есть то, что мы ищем, я расскажу об этом тебе и мы отыщем это! — бешеными глазами он смотрел на отца. Изо рта Никиты вытекала слюна, но ему было всё равно. Он стоял на четвереньках, эмоционально рассказывая отцу о своих ощущениях. — И сейчас я в полной уверенности, отец: оно здесь! Ниферио- Ритио!

— Этого не может быть… — Корней Мстиславович побледнел и стал интенсивнее отрицательно мотать головой: состояние сына и новость, которой Никита его только что ошарашил потрясла графа до глубины души. — Ниферио-Ритио здесь? В доме моей сестры??

Никита кивнул.

— Всё указывает на это. Никогда, отец, никогда ещё браслет не был тёплым так долго!

— Бл*дство!.. — выругался граф и вытер пот со лба. — Ну ты и напугал… — он положил руку на плечо всё ещё стоящего на четвереньках сына и покосился на его рвоту.

— Теперь-то ты веришь? — Никита нахмурил брови, но посмотрел на отца с надеждой.

— Да, может и верю, — сухо кивнул Корней Мстиславович. Он не стал больше ничего говорить сыну, но в его голове мигом сложился пазл того, почему с ним произошло именно так и именно сейчас. — А теперь скажи мне, что это за предмет и где он!

— Откуда я знаю? — пожал плечами Никита, поднявшись с четверенек. — Вернее… ПОКА не знаю, — поправил сам себя он. — Но если браслет и дальше будет подсказывать мне дорогу, то мы найдём Ниферио-Ритио быстрее, чем ты успеешь глазом моргнуть! — Никита алчно улыбнулся.

— Этот дом просто здоровенный… — задумался Корней Мстиславович. — Мы не справимся так быстро, как ты думаешь. К тому же здесь слишком много людей. Они могут заподозрить нас в странностях, и это тоже замедлит наши поиски, — забеспокоился он.

— Первый шаг уже сделан! — заверил отца возбуждённый Никита, и, сделав шаг в сторону Корнея Мстиславовича, вступил прямо в собственную рвоту. Он даже без взгляда под ноги, понял, что произошло. Парень зажмурил глаза от неприятного чувства и вытащил конечность из мерзкой субстанции. — Я сейчас, — он попрыгал на одной ноге до уборной, принёс оттуда тряпку, а затем вытер ногу, и, заодно, ковёр. — А ещё вот что: у Дориана на указательном пальце есть перстень. Кажется, с рубином. Так вот, я приглядывался к нему так старательно, как только мог, но сделать удавалось мне это только во время обеда, потому что старик часами сидит в своём кабинете… и вот что: или кольцо и есть то, что нам нужно, или оно может привести

нас к Ниферио-Ритио. Браслет ведь может реагировать ещё и на то, что когда-то соприкасалось с Ниферио-Ритио! — рассуждал Чернов-младший.

— Ты можешь быть и прав, — строго заметил Корней Мстиславович, не меняя своего, теперь уже, серьёзного и укоризненно-задумчивого лица. Он всё не мог осознать и принять того факта, что Ниферио-Ритио уже несколько дней находилось у них под носом. Эта мысль была так недосягаема на протяжении нескольких десятилетий, что сейчас, хоть мужчина уже практически ничуть не сомневался в словах сына, не мог сразу же внушить себе, что радиус выполнения данной задачи действительно не слабо сузился. — Нужно ещё раз посмотреть на этот перстень, что носит граф Зейлер. Но завтра. И если даже окажется так, что перстень Зейлера — всего лишь несёт на себе отпечаток Ниферио-Ритио, мы должны это знать. Однако не забывай: нам нужно оставаться незамеченными! — ещё раз подметил граф.

— Поводов для беспокойства мало, — махнул рукой Никита.

— ты вообще видел их семью? Они все навеселе! Отец девчонки уехал, муженька твоей сестры вообще можно не брать в расчёт, да и ей самой чихать на всех кроме этого Марселя. Мы предоставлены сами себе, отец!

— Как ты быстро всё рассудил! — усмехнулся Корней Мстиславович. — Но что правда, то правда. Мы должны воспользоваться их отстранённостью и глупостью! — он потёр руки.

— Именно! — хохотнул, алчно, Никита. — Совсем скоро из этого дома пропадёт кое-что, бессмысленное и незаметное для Зейлеров, но такое важное для нас и Братства! Мы войдём в историю! — Никита ядовито улыбнулся своему отражению в чёрном зеркале, и его глаза сверкнули рубиновым огнём.

— О нас напишут кровью на страницах веков, сын! — ликующе и воодушевлённо произнёс Корней Мстиславович. — Мы

обретём славу, о которой мечтали! Мы подарим себе и Братству силу и бессмертие! Мы откроем портал в Мир Магии! Мы познаем миры и вселенные!

— И никакая чокнутая семейка не остановит нас! — добавил Никита, усмехнувшись.

— Естественно не остановит! Зейлеры ничего не смыслят в Магии! В их роду никогда не было никаких магов! — отмахнулся граф, переняв азарт сына, которым сейчас была пропитана вся Теневая Спальня.

***

…Астрид не спалось совершенно. Она очень и очень глухо слышала обрывки экспрессивного разговора Черновых за стеной. Любопытство девушки взяло над ней верх, и она встала с кровати, вышла в Коридор Свечей и максимально тихо пошла на звуки мужских голосов. Пока ничего внятного она не слышала, а только шла по мраку, медленно переставляя ноги и стараясь не наступить на часть паркета, которая могла бы издать нежелательный и страшный скрип.

Сделав ещё несколько шагов, Астрид остановилась. Голоса всё ещё доносились из Теневой Спальни, где находились Корней Мстиславович и Никита.

— А если мы ищем иголку в стоге сена и это очередная нерешаемая загадка, что выведет нас в никуда? — не унимался граф Чернов. — Что если браслет всё же обманывает тебя? Думаю, мы зря обольщаемся. Ты зря обольщаешься! — он сдвинул брови, не желая, чтобы сын возносил себя до небес.

— Тогда, может, у тебя есть идеи с чего начать? — приподнял одну бровь Никита, недовольный тем, что отец усмиряет его пыл на пути к долгожданной победе.

— Мы подумаем об этом завтра, сын, — кивнул ему граф.

— Я тоже так думаю. А сейчас, я пойду и помоюсь. Не по себе мне от этой блевотины, — голос Никиты приблизился к

стоящей возле двери Астрид, и она поспешила скрыться в тени коридора, чтобы Чернов её не увидел. Дверь открылась, и парень, выйдя из комнаты, направился в ванную. Приняв душ, он вернулся назад в спальню и закрыл дверь. Девушка с облегчением выдохнула, ведь ей удалось остаться незамеченной. Однако тут же Астрид посетило ещё одно напряжение. Она услышала размеренные шаги по лестнице. Кто-то шёл наверх, приближаясь, и нёс в руке канделябр с тремя тускло горящими свечами, огонь на которых дрожал, сопровождаясь тяжёлым дыханием. Тени дёргалась на стенах и казались огромными. Астрид понимала, что это кто-то из родственников, а услышав кашель, окончательно поняла, что сюда идёт Хельга Ивановна Лето.

— Почему ты не в кровати, милая? — хриплым голосом спросила она, поддерживая свободной рукой полы тёмного халата. — Не хорошо подслушивать чужие разговоры! — оранжевые глаза, словно ещё две свечи, мерцали в полумраке коридора. Астрид не хотела пугаться собственной бабушки, но у неё мало это получалось. Никто не был виноват в том, что женщина выглядела слегка зловеще и Астрид поневоле сглотнула слюну.

— Я не… я уже иду, бабуль. Доброй ночи! — поспешно улыбнувшись, сказала Астрид, и поспешила назад, в свою комнату.

— Вот и хорошо, дорогая, — кивнула женщина. — Доброй ночи! Хельга Ивановна проследила, что Астрид направилась к себе, и скоро сама пошла вниз по лестнице, унося за собой свет свечей и дрожащую тень. Не понятно, зачем она поднималась наверх.

Девушка же, подождав, пока Хельга Ивановна уйдёт, утихнет скрип лестницы, а ореол тени от канделябра окончательно проплывёт вниз по стене, вновь вышла в коридор, надеясь, что ей удастся услышать нечто более внятное из диалога Черновых, но похоже, они действительно легли спать. Что хотела услышать девушка? Этого она сама не знала. Астрид просто чувствовала, что с этими людьми что-то не так. И пока она не могла разобраться, чем обусловлена эта подозрительность к Черновым.

Теперь в доме окончательно воцарилась тишина. Минуту прислушавшись к ней, Астрид краем уха услышала вдруг мелодичную фортепианную музыку, будто соткавшуюся из тишины. Она была так грустна, так печальна, что по коже девушки пробежался холодок. Когда мелодия закончилась, Астрид вошла назад в свою комнату, залезла под одеяло и стала прокручивать в голове запомнившиеся ей моменты из звучащей музыки. На утро, она пообещала себе, что спросит у бабушки Хельги, которая, вероятно играла её, уединившись в музыкальном зале, как называется эта мелодия и почему она звучит так печально и глубоко.

С этими мыслями Астрид уснула.

Глава XXVI ЗАПАХ ЧЕСНОКА

Тусклое утреннее солнце отчаянно пыталось протиснуть свои ослабленные лучи сквозь толстую пелену октябрьских туч. Астрид Лето открыла глаза и улыбнулась от сладкого и безмятежного чувства, возникшего от пребывания в родном доме. Всю ночь она проспала очень чутко из-за того, что в её голове не переставала играть музыка, которую она услышала вчера ночью, однако это даже не помешало девушке выспаться. Причём, если бы её попросили бы напеть мелодию, Астрид бы не смогла этого сделать: музыка словно звучала у неё в памяти на том уровне сознания, откуда её нельзя было как-то вытащить в мир, воспроизвести. Астрид сладко зевнула, напомнив себе, что непременно поинтересуется у бабушки Хельги насчёт прекрасной мелодии, а затем встала с кровати и решила спуститься в Обеденный Зал чтобы попить немного воды.

— Доброе утро! — Эмма, готовящая утренний кофе для графа Зейлера, заметила Астрид, а затем, поставив на поднос кофейник, ёмкость с молоком и кружку, отправилась доставлять всё это в кабинет Дориана Альбертовича. — Тебе что-то приготовить? — поинтересовалась она.

— Доброе утро! — отозвалась Астрид. — О, нет, я всего лишь за стаканом воды! — улыбнулась девушка.

— О, Астрид! Ты ранняя пташка! — Марсель Сергеевич встретил девушку на лестнице и широко улыбнулся.

— Доброе утро! — сонно кивнула Астрид. — Проснулась и иду назад спать! — хохотнула она.

— Ну иди-иди, — усмехнулся барон и зашагал по лестнице.

Астрид вернулась в комнату, легла на кровать и решила ещё немного вздремнуть. Спустя час она снова открыла глаза потому что проголодалась.

Девушка вновь спустилась по лестнице в Обеденный Зал, по которому был разлит манящий цитрусовый запах лимонного кекса — одного из излюбленных в этом доме лакомств. За столом сидела Катерина Мстиславовна в шёлковом розовом халате с узором, иллюстрирующим белые цветки сакуры. Она смотрела в одну точку и на автомате поедала лимонный кекс, запивая его кофе. Свет в обеденной зоне включен не был, и графиня Зейлер сидела в полутьме, явно погружённая в какие-то собственные тяжёлые мысли, однако увидев внучку, женщина сразу оживилась:

— Доброе утро, дорогая! — как по команде улыбнулась она. — Присаживайся скорее!

— Доброе утро, бабушка! — кивнула ей Астрид. — С тобой всё хорошо? — девушка заметила беспокойство на лице графини и заволновалась.

— Садись-садись! — хлопотливо и нетерпеливо произнесла женщина, проигнорировав вопрос внучки. — Эмма, поставь ещё чаю! — крикнула она. — Как спалось?

— Как и всегда, когда я дома! — сказала ласково Астрид. — Погода, конечно, не радует, но ничего! — девушка улыбнулась. Ей была дорога эта погода точно так же, как и этот дом.

— Ну, Астрид, дорогая, в Северном А-Ваене южной погоды не жди! — пропел заходящий в Обеденный Зал Марсель Сергеевич Матвиенко, на котором был белоснежный махровый халат. Такой же, как и улыбка барона. — Доброго утра! — бодро сказал он.

— Доброго утра! — кивнула Астрид.

— И тебе доброго утра! — Марсель Сергеевич подошёл к графине, что продолжала сидеть и смотреть в одну точку, даже не обращая внимания на мужчину. — Катерина Мстиславовна-а! — нараспев произнёс барон и помахал ладонью прямо перед её лицом. — Твоя бабушка сегодня какая-то заторможенная, Астрид! — заметил барон. — Вот, как на ней сказываются все эти бесконечные праздники и хлопоты! Она же совсем себя не жалеет! Выжата, как лимон! Ест и спит одновременно! — театрально произнёс барон Матвиенко.

Катерина Мстиславовна подняла на него свой взгляд, в котором читалось: «перестань нести чушь!»

— Ну правда, — согласилась Астрид, немного подумав над словами барона Матвиенко и обеспокоенно взглянула на бабушку. — Съездили бы куда-нибудь с дедушкой, развеялись, что ли,

— предложила девушка.

— Правильно! — поддержал Марсель Сергеевич. — Я ведь давно предлагаю ей съездить на море! Ну послушай хоть внучку, она-то точно плохого не посоветует! — мужчина улыбнулся Астрид. Девушка улыбнулась ему в ответ.

— Спасибо, Эмма, — в никуда процедила сквозь зубы графиня Зейлер, когда прислуга поставила на стол коричневый чайник с ароматным жасминовым чаем, и встала из-за стола. Астрид теперь окончательно сделала вывод, что Катерина Мстиславовна чем-то серьёзно обеспокоена. Причём ещё вчера она не была такой. Значит, что-то успело случиться утром.

— И ты даже не посидишь с нами, Катя? — Марсель Сергеевич не стирал удивлённой улыбки со своего идеально гладкого лица и, посмотрев на собирающуюся уходить из Обеденного Зала Катерину Мстиславовну, поднял одну бровь. Женщина нехотя опустилась на свой стул. Через минуту сюда же вошла Вероника Дориановна, кудрявые волосы которой были затянуты в хвост на затылке. Она только что закончила разговаривать с мужем по телефону.

— Доброго вам утра! — пропела она. — Звонил Боря, всем передавал привет!

— Как там папа? — оживилась Астрид.

— Говорит, что экспедиция удивительно богата на занимательные сведения. Обязательно расскажет нам, как приедет! — кивнула женщина.

Через некоторое время в Обеденный Зал вошёл и Дориан Альбертович с кружкой цикория. Он глухо поприветствовал всех, и, глубоко вздохнув, сел на то место, где обычно любил сидеть. Пока Астрид с матерью говорили об экспедиции, в которой находился Борис Дмитриевич, к завтраку подтянулись Корней Мстиславович, Никита, Хельга Ивановна и Минерва Мстиславовна. Эмма заварила всем кофе, заботливо поставила на стол свежеиспечённый лимонный кекс в расписном блюде, и, пожелав всем приятного аппетита, удалилась заниматься работой.

— Мам… ты в порядке? — Вероника Дориановна заметила, что её мать не светится от счастья, как это было вчера.

— Со мной всё отлично, — сухо ответила ей Катерина Мстиславовна, однако этот ответ не удовлетворил дочь, но спрашивать мать она больше ни о чём не стала.

— Эмма настоящий мастер! — решила разрядить нависшую вдруг тишину Астрид. — Торт просто замечательный! — девушка пропихивала в себя уже второй кусок и тянулась за третьим.

— Согласен! — Никита Чернов тоже доедал свой ломтик лимонного кекса. — Мне кажется, я уеду отсюда толстым, — он, хохотнув, посмотрел на отца, который со вчерашнего дня не снимал свою маску серьёзности. Корней Мстиславович смотрел на сына, как на полного идиота и Чернов-младший сразу присмирел, перестав глупо шутить.

Тишина опустилась на Обеденный Зал вновь, как огромная грозовая тёмная туча. Все молчали.

— Сегодня так пасмурно… — сказала графиня Минерва Мстиславовна. — Хочется уйти обратно в кровать и пролежать так весь день… — она устало улыбнулась. Женщина забрала свои

длинные фиолетовые волосы крабом, и эта причёска придавала её лицу какой-то неуловимой молодости.

— Это точно, — кивнула Хельга Ивановна, взяв в руки кружку с кофе. — Осень — прекрасное время года, но такое ленивое…

Неожиданно где-то в доме послышался грохот. Катерина Мстиславовна отреагировала первой: она ждала предлога чтобы покинуть Обеденный Зал. Женщина вздрогнула, а затем соскочила со своего места и побежала на звук.

Грохот доносился из Музыкального Зала. Эмма вытирала пыль с деревянного стеллажа, на котором стояла любимая антикварная ваза Катерины Мстиславовны. Прислуга, сделав неосторожное движение метёлочкой для уборки пыли, случайно смахнула хрупкую стеклянную вазу, и она с грохотом упала на пол, разбившись на множество цветных осколков. Катерина Мстиславовна пришла в ужас от увиденного. Графиня была безумно зла ещё со вчерашней ночи, но разбитая по вине служанки её любимая ваза стала последней каплей.

— Катерина Мстиславовна… — дико боясь реакции хозяйки, плача прошептала Эмма, увидев разъярённое лицо женщины и уже ожидая встряски. — Катерина Мстиславовна, я правда… я не… — по щекам девушки текли слёзы, её худые руки дрожали. Она осторожно шла к хозяйке, стоящей на пороге Музыкального Зала, уже всем своим видом умоляя её о прощении.

— Пошла вон, — закрыв глаза, и словно почувствовав боль, какую бы испытала эта ваза, если бы была живой, процедила сквозь зубы графиня Зейлер.

— Катерина Мстиславовна, пожалуйста, простите пожалуйста, я не специально, я… — продолжала трястись Эмма. Её голос звучал так, как будто она чуть было не замёрзла до смерти.

— Вон сказала! — рявкнула графиня и служанка сразу же убежала из Зала, испугавшись. — У тебя есть тридцать минут

собрать все вещи. Ты уволена! — сказала женщина вслед убегающей Эмме.

— Подождите, постойте, как это?.. мне ведь идти некуда! — слова Катерины Мстиславовны ввели девушку в ещё больший ступор.

— Мне всё равно, — бросила графиня Зейлер. — Собирайся и уматывай, я сказала. Чтобы ноги твоей не было в моём доме!

Эмме было бы бесполезно что-то доказывать графине. Девушка собралась меньше, чем за данные ей полчаса, и села в такси, что уже ждало её у ворот. Катерина Мстиславовна захлопнула за ней входную дверь.

— Мам, это что сейчас было?.. — Вероника Дориановна стояла за спиной графини, поставив руки на пояс.

— Я уволила эту дрянь, — пожала плечами графиня и улыбнулась, словно ничего не случилось.

— О, господи, зачем?! — всплеснула руками дочь.

— А потому, дорогая, что она портит наше имущество и бровью не ведёт! — не осталась в долгу Катерина Мстиславовна.

— Мама! Какое имущество? — не понимала Вероника Дориановна.

— Она разбила мою любимую вазу! Ту, немецкую! Из цветного стекла!

— Где мы теперь будем искать новую прислугу, мама? Вот это гораздо больше меня волнует! — Вероника Дориановна была в шоке от импульсивных поступков матери.

— Хороший вопрос! Вот возьми и займись этим! — сказала ей мать. — Чем раньше ты найдёшь её, тем лучше. Надеюсь, новая прислуга будет осторожнее и не станет бить мои вазы! — сказала графиня Зейлер и пафосно вернулась в Обеденный Зал. Ей стало легче, когда она выпустила пар, накричав на Эмму, но всё же теперь в глубине души она жалела, что так спонтанно уволила хорошую работницу, вспомнив, каких трудов ей стоило найти

её. Однако сейчас было уже поздно что-то возвращать. Да и Катерина Мстиславовна не желала унижаться. Всё, что ни делается, всё к лучшему, как говориться.

Женщина невозмутимо присела обратно на свой стул и принялась допивать остатки своего кофе.

— Ну что там случилось? — улыбнувшись, спросил Марсель Сергеевич.

— Эмма совсем отбилась от рук! — бросила графиня Зейлер.

— Пришлось уволить.

— Ты уволила Эмму? — опешила Астрид. — Серьёзно? — девушка почему-то думала, что графиня Зейлер так любит эту домработницу, что готова простить ей всё, но видимо нет.

— Ну и какие проблемы? — не понимал Марсель Сергеевич.

— Найдёте другую! Делов-то.

— Эмма была хорошей, — возразила Астрид и предпочла больше ничего не говорить.

— Ой, я тебя умоляю, девочка! Все они одинаковые! — посмеялся барон Матвиенко. — Не стоит расстраиваться! Прислуга есть прислуга! — махнул рукой он.

Корней Мстиславович и Никита уже доедали свой завтрак и намеревались покинуть Обеденный Зал. Через минуту вошла Вероника Дориановна с телефоном в руках. Женщина, кажется, решила не медлить с поиском прислуги. Она молча села на своё место, не отвлекаясь от экрана.

— Может ты зря всё это затеяла, Катя? — подала голос Минерва Мстиславовна.

— Может и зря… — к графине Зейлер, видимо, понемногу начинало возвращаться здравомыслие.

— Но сейчас уже ничего не вернёшь! — ответил за неё барон Матвиенко. — Не нужно жалеть о том, что сделали и чего не сделали, Минерва Мстиславовна! — сказал он, эмоционально, женщине с фиолетовыми волосами. Графиня Чернова была персоной суеверной и разумеется сочла эти слова Марселя Сергеевича словами «прямо про неё». Она умолкла и принялась обдумывать их.

Наконец, Вероника Дориановна отложила телефон и взяла свою голубую фарфоровую чашечку с уже остывшим кофе и поднесла ко рту с совершенно безмятежным выражением лица. Кандидатка на роль новой прислуги, обменявшись контактами с дочерью графини Зейлер, пообещала приехать и взяться за работу завтра же днём. Женщина только вздохнула с облегчением и хотела спросить, как спалось отцу, но при взгляде на него из рук женщины вылетела чашечка, облив её бледно-сиреневую пижаму крепким напитком.

— О боже!!! Отец! Папа! — она метнулась к Дориану Альбертовичу. Мужчина тяжело дышал, положив руку на свой живот.

— Дедушка! Дедушка, что с тобой?! — испуганно вскрикнула Астрид и, соскочив со своего места, она тоже подбежала к графу. Хельга Ивановна аналогично быстро оказалась возле места, на котором сидел Дориан Альбертович. Из своего недавнего ступора вышла мгновенно и Катерина Мстиславовна. Она подбежала к супругу, лицо её было белое от сильного испуга. Через минуту Дориан Альбертович стал кашлять кровью прямо на стол, с постеленной на него белой скатертью и его кашель сопровождался странными судорогами по всему телу.

— Чего вы стоите! Скорую, скорее! — закричал Марсель Сергеевич.

Никита быстро среагировал и набрал «030» на своём мобильном. Назвав адрес, он положил трубку, продолжив с содроганием наблюдать за происходящим, и его взгляд бегал от перстня графа к его перекошенному от боли лицу.

— Держись, папа! Пожалуйста, держись! — трясясь от страха, кричала Вероника Дориановна, но это не помогало. Катерина

Мстиславовна совершенно не знала, что делать и как помочь. Оставалось только ждать врачей, которые смогут предпринять хоть что-то.

— Что это за запах? — спросила вдруг Катерина Мстиславовна, принюхиваясь и морщась.

— Я тоже его чувствую! — заявила Минерва Мстиславовна, стоящая рядом. — Похоже на чеснок, но на столе нет ничего чесночного…

— Ну чёрт возьми, где же скорая! — в истерике кричала Астрид.

— Бессмысленно… — одними губами прошептала Вероника

Дориановна. — Он нас больше не слышит. — и женщина медленно убрала руку с запястья отца.

— Что?! — опешила Катерина Мстиславовна, на которую облокотился мужчина. Она немного отошла от него и тело его повалилось. В смерти Дориана Альбертовича не было сомнений. Раздался ужасный вопль графини Зейлер. Астрид истерически заплакала, стоя возле матери и двух бабушек.

— Папа… папочка… — голос Вероники Дориановны становился всё тише, она закрыла лицо руками и заплакала. Минерва Мстиславовна стояла в оцепенении, не в силах произнести ни слова. Жизнь научила её беречь слёзы.

— Муж… — в слезах прошептала Катерина Мстиславовна. — У меня умер муж!!! — уже кричала навзрыд она. — Марсель! Марсель, пожалуйста, сделай же ты хоть что-нибудь!!! — женщина в истерике начала бить кулаками в грудь мужчины.

— Тише, тише! — барон Матвиенко пытался усмирить графиню Зейлер, но у него это мало получалось. Вскоре к женщине подошёл Корней Мстиславович и положил ей руку на плечо, не сказав ни слова. Затем приблизилась Минерва Мстиславовна, лицо которой стало таким же белым, как и лицо трупа графа. Женщина обняла сестру, и стала судорожно гладить её по волосам старой дрожащей рукой. В глазах графини Черновой читался огромный страх. Но она не плакала.

Тишину, в которой было место лишь тихим и громким рыданиям нарушил звонок в дверь. Наконец-то приехала скорая. Смерть наступила так поспешно, что прилететь, кажется, не успел бы даже вертолёт. Вероника Дориановна побежала открывать дверь врачам.

Астрид со страхом придвинулась к неподвижному телу дедушки, которое всё продолжали поддерживать Катерина Мстиславовна с Минервой Мстиславовной. Они боялись перемещать костенеющее тело графа. Подойдя ближе, Астрид тоже ощутила этот странный чесночный запах. Из носа и рта Дориана Альбертовича кровь уже не лилась. Она приобрела коричневый цвет, засыхая на серой рубашке.

— Наблюдаешь за тем, как он уходит?.. — Хельга Ивановна вдруг возникла прямо за Астрид. Девушка вздрогнула и положила обе ладони себе на грудь, тяжело вздохнув. Астрид не знала, что ответить бабушке.

— А разве за этим можно наблюдать? — спросила она. — Я даже не поняла, как произошла смерть… — на её глазах снова появились слёзы.

— Смерть… — грустно и хрипло усмехнулась Хельга Ивановна Лето. — с годами ты хочешь только отсрочить её, с годами уже не до мыслей о жизни после.

— К чему это ты? — не поняла Астрид.

— Вначале ты не похож на всех, вначале ты индивидуален. Но сколь бы непохожими на друг друга мы не были, после остановки сердца мы все одинаковы, как ни крути: холодные. Бескровные. Безразличные. Со здоровым шрамом на весь живот… — она скорбно вздохнула, прикрыв свои оранжевые глаза-фары, будто бы сама умирала ни раз, а затем подожгла сигарету и

отошла от внучки, выдохнув дым. — Ни к чему. Просто так. Мысли.

Медицинский работник в лице мужчины средних лет вошёл в Обеденный Зал в сопровождении Вероники Дориановны Лето. Врач оглядел присутствующих и сразу же поменялся в лице. Катерина Мстиславовна, мгновенно обратив беспомощный взгляд на вошедшего врача, продолжала оплакивать мужа, держа его тело за плечо. Марсель Сергеевич сидел рядом с графиней, на стуле, потупив печальный взгляд на пол. Корней Мстиславович и Никита сидели за столом молча и ничего не говорили, а потом Чернов-младший, сославшись на плохое самочувствие, покинул Обеденный Зал и поднялся к себе в спальню. Корней Мстиславович проводил его подозрительным и осуждающим взглядом.

— Позволите? — врач обратился к хозяйке, попросив её отойти от тела. Катерина Мстиславовна закивала головой, и, шмыгнув носом, отошла поближе к Марселю Сергеевичу.

— Когда произошла смерть? — спросил доктор.

— Около трёх минут назад, — сказала Вероника Дориановна, пытаясь сдерживать своё отчаяние, дабы конструктивно поговорить с врачом, однако страх и боль были в ней сейчас очень сильны.

— Понятно, — кивнул он.

В дверь снова позвонили. На этот раз это были агенты ритуальной службы «Memento Mori» и сотрудник полиции. В прихожей и Коридоре Сумерек образовалась неуклюже-грязная змейка из мокрых следов вновь вошедших. В Обеденном Зале повисла гулкая пелена голосов. Астрид подошла к приоткрытому окну, чтобы вдохнуть немного свежего воздуха, но вдруг осеклась: она вновь слышала то же, что слышала ночью — музыку. Грустная мелодия сейчас звучала, будто реквием, провожая душу графа Дориана Альбертовича в последний путь. Откуда

она взялась на этот раз? Неужели Хельга Ивановна сейчас в музыкальном зале? Девушке было, разумеется, интересно узнать, что это за мелодия, но уж точно не сейчас. Горе было настолько сильное, что ей совершенно не хотелось в данный момент ничего выяснять. Ноты плакали и страдали, вынуждая девушку тоже вновь заплакать. Музыка отображала печаль, которая сейчас одолевала присутствующих в этом зале, отзеркаливала всё то, что сейчас здесь происходило. За окном тоже горько плакал осенний ливень, растворяя собой остатки снега.

— Все симптомы отравления, — констатировал врач. — Пока не могу сказать точно, но после вскрытия обещаю.

— Отравления?! — похолодела графиня Зейлер. — ОТРАВЛЕНИЯ??? — ещё громче спросила она. — Вы в своём уме?!

— В своём, — холодно ответил врач. — Не ешьте больше ничего с этого стола, пожалуйста. Я не говорю, что дело в еде, но её нужно проверить. На всякий случай. И пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Это важно.

Волна дикого холода обдала всех присутствующих. Хельга Ивановна только что зашла в Обеденный Зал, но фразу врача она отчётливо слышала. После его слов она нервно закурила. В головах всех присутствующих была мысль о том, что все они, кажется, ели одну и ту же еду! Астрид взяла Катерину Мстиславовну за потную и холодную руку, и вдруг почувствовала, что мелодия, которую девушка слышала теперь уже третий раз, звучит не как прежде, сыгранной на фортепиано, а уже при помощи голоса, будто кто-то пел прямо возле неё, на ухо. Девушка похолодела, ведь Катерина Мстиславовна, Минерва Мстиславовна и даже Хельга Ивановна молчали.

— Вы даже не предположите, что могло стать причиной отравления? — настырно спросил Корней Мстиславович Чернов, прищурив глаза.

— Я не могу сказать точно, я же сказал! — строго ответил врач. — Однако судороги, кашель кровью и запах чеснока, который можно почувствовать, стоя рядом с телом, может говорить об отравлении мышьяком, — констатировал доктор. — Но я не поленюсь повторить, что точную причину назовёт вам патологоанатом, — врач говорил и на ходу заполнял медицинское заключение.

— МЫШЬЯКОМ??? — опешила графиня Зейлер. — Нет, Вы явно что-то путаете!!!

— Я выдвигаю предположение, — холодно сказала врач.

— Не может быть… — прошептала, продолжая не верить своим ушам, Катерина Мстиславовна.

— Сегодня мы проведём судебно-медицинскую экспертизу, а уже завтра вы сможете узнать всё, — предупредил врач.

— Будьте добры предоставить эту информацию сегодня, — процедил сквозь зубы Марсель Сергеевич, держа за плечо Катерину Мстиславовну. — Вы должны понимать, что семья графа Зейлера очень беспокоится. А ещё Вы должны понимать, с какой семьёй Вы всё-таки имеете дело.

— Я понимаю, — произнёс непреклонный доктор. — Я понял ещё тогда, когда выехал на этот адрес. Я поручусь, и Вам позвонят сегодня же вечером.

— Сегодня же днём, — настоял барон Матвиенко.

— Сегодня же днём, — вторил доктор.

— Чудесно, — не меняя выражения лица, кивнул барон Матвиенко. Врач закончил заполнять бланк, а затем в работу включились ритуальные агенты. Они справились со своей задачей весьма быстро и оперативно. Тело погрузили в машину и повезли в морг.

— Я не понимаю… — Катерина Мстиславовна подняла на дочь воспалённые от слёз глаза. — Я не понимаю, я отказываюсь понимать!!

— Я тоже, мам, — Вероника Дориановна обняла мать, тщетно пытаясь её утешить.

Над Особняком Ветра уже около получаса висела тяжело-серая завеса безмолвия и скорби. Когда Дориан Альбертович был жив, в доме не было сильно много веселья, если бы не Катерина Мстиславовна, ведь, как мы уже знаем, последние семнадцать лет граф Зейлер был ценителем тишины и покоя, избегал шумных празднеств, которые обожала устраивать его жена: ради уважения к ней он ненадолго оставался в обществе гостей, а затем, по своему обыкновению, покидал застолье и уединялся в своём кабинете. Дом совершенно не изменился после смерти его хозяина, но тишина и вправду сейчас звучала по-другому. Она приобрела будто бы другую тональность. Оставалась минорной, но теперь этот минор звучал не печально-светло, а скорбно, опустошённо и тяжело, как если бы вдруг выпечка с корицей в раз потеряла бы ни с чем не сравнимый вкус.

После того, как хозяин Особняка Ветра умер, отсутствие корицы в пелене отчаяния сменилось колющим морозцем, что пронизывал тело и души всех находящихся здесь людей. С нетерпением и содроганием, до учащения пульса и дрожи в ногах ждали они все звонка доктора, ибо в голове не укладывалось, каким чудом им всем удалось избежать той участи, которая постигла графа Зейлера? Как могло произойти отравление? А может, это произошло далеко не случайно и у графа есть ненавистники? Ненавистники, того хуже, ещё и присутствующие здесь? От этих мыслей действительно внутри всё холодно сжималось и свербело. Об этом думали сейчас все присутствующие. Каждый из них, буквально, боялся сделать хотя бы один лишний шаг, или же лишний раз окинуть взглядом Обеденный Зал. Разумеется, к столу никто не думал подходить и близко. Дрожь охватывала при одном только взгляде на окровавленную скатерть. Скоропостижная смерть Дориана Альбертовича прокручивалась, прокручивалась и прокручивалась у всех перед глазами, как короткий, но ужасный фильм.

По правую сторону от сидящей на стуле Катерины Мстиславовны стояла дочь, прикладывая ко лбу матери платок, смоченный в холодной воде, а по левую сторону стояли Марсель Сергеевич и Минерва Мстиславовна.

— Почему… — шептала графиня Зейлер. — Почему… кому понадобилось… — она шептала это без эмоционально, одними губами и смотрела в одну точку. Куда-то далеко. Женщина уже выплакала все слёзы. Плакать больше было нечем.

— Ты правда думаешь, что это нужно было кому-то? — спрашивала её, волнуясь, Вероника Дориановна.

— А вдруг это самоубийство? — предположил Корней Мстиславович.

— Корней… какое, к чёрту, самоубийство? — не понимала графиня Зейлер.

— Если это самоубийство, то может быть так, что его к нему кто-то склонил… — выдвинула своё предположение Хельга Ивановна, сидящая на диване возле камина. На её коленях лежала обессиленная от горя Астрид, смотрящая на лепнину на потолке. Женщина гладила внучку по волосам своей холодной и костлявой рукой с жёлтыми ногтями.

— Помилуйте! — возмутилась графиня Минерва Мстиславовна. — Дориан Альбертович не был способен на такой ужасный поступок!

— Вот именно, — согласилась Вероника Дориановна. — Не могло это быть самоубийством!

— И почему же все вы так отчаянно думаете, что это не суицид? — всё-таки решил спросить Корней Мстиславович. Вчера они с сыном так долго разговаривали про графа Зейлера, что невольно граф Чернов стал подозревать в этой смерти себя и Никиту. — Любая версия имеет место быть. А если это ещё и самоубийство, к которому кто-то графа склонил, то спешу вам сказать, умелые люди могут заставить любого сделать всё, что угодно, даже свести счёты с собственной жизнью! Мастера убеждений! — он поднял указательный палец вверх. Катерина Мстиславовна, услышав неутешительную догадку брата, вновь заплакала.

— Ладно, хватит, пожалуйста! — остановила их всех Вероника Дориановна. — Догадки вряд ли приведут нас к ответу. Разумно дождаться звонка врача.

И не поспоришь.

— Корней Мстиславович, — процедив сквозь зубы, позвал графа Чернова кивком головы барон Матвиенко. Когда Корней Мстиславович подошёл к Марселю Сергеевичу, барон процедил так же, сквозь зубы, тихо. — Не нужно вгонять ещё большую тревогу в Катерину Мстиславовну.

— Я беспокоюсь за свою сестру и хочу, чтобы она была готова ко всему, — уязвлённо произнёс Корней Мстиславович, как бы понимая, что Марсель Сергеевич взял под контроль данную ситуацию вместо него. Граф отдалился от Марселя Сергеевича на шаг, а затем и вовсе решил уйти из Обеденного зала в Теневую Спальню.

— Ладно! Любая версия может быть в равной степени как правдивой, так и ложной, друзья! — подвёл итог барон Матвиенко. — Для нас сейчас самое главное быть рядом друг с другом, поддерживать друг друга! — произнёс он.

Возражений не последовало.

Тем временем, этажом выше, Никита Чернов, как взмыленный, суетно метался по комнате, в середине которой лежал небрежно брошенный туда открытый чемодан. Парень бросал свой одичавший и обеспокоенный взгляд на разные углы комнаты, и, когда ему на глаза попадались его вещи или же вещи, принадлежащие отцу, Никита судорожно хватал их и швырял в чемодан. Это причудливое занятие прервал внезапно появившийся здесь, в Теневой Спальне, граф Корней Мстиславович Чернов:

— Ну и что это ты делаешь? — в недоумении мужчина поднял одну неаккуратную бровь, наблюдая за странными действиями сына.

— Как это что, отец? — шёпотом «прокричал» Никита в упор Корнею Мстиславовичу. На лбу у парня выступили капельки пота, и причёска была сильно помята: огненно-красные кончики волос были встали дыбом, словно были языками пламени.

— Нет, я в самом деле не знаю, как это понимать, Никита, — строго и недоумевающе произнёс граф Чернов, поставив руки на пояс.

— Не строй из себя идиота! — суетно и одержимо выкрикнул Никита, тяжело дыша и тряся перед отцом смятой футболкой. — Я не убивал его! Клянусь, не убивал! — задыхаясь трындел он.

— Да заткнись ты! — выкрикнул отец, выдернув из рук сына футболку. — Ну разумеется ты не убивал его! — он всплеснул руками, поняв, из-за чего Никита ведёт себя так озабоченно.

— Мы должны непременно уезжать отсюда! Немедленно! Сейчас же! — не меняя своего возбуждённого тона, продолжал парень.

— Позволь узнать, с какой это стати? — вскинув брови, насмешливо и спокойно спросил граф Чернов. Его забавляли суетливость и волнение сына.

— Да как же ты не понимаешь! Сейчас приедут легавые и заберут меня!! — судорожно и раздражённо прошипел Никита, вертя в руках уже другую майку. На шее у парня выступили жилы от напряжения.

— Слушай сюда, баклан, — граф схватил сына за грудки и притянул к себе. — Что за чушь ты несёшь? — процедил он зло, прямо в упор сыну. — Мне совершенно всё равно, убивал Зейлера кто-то или он сам откинулся! Мне глубоко плевать! — рявкнул он и откинул Никиту от себя. Парень едва устоял на ногах и чуть не въехал в стеллаж со стеклянными дверцами. — Да даже если это и ты, мне абсолютно всё равно. Главное, вынь немедленно вещи из чемодана, приведи себя в порядок, спускайся вниз и не позорься. И заруби себе на носу: Ты не убивал Зейлера, понял?

— Понял, — кивнул Никита, выводя себя из состояния паники.

— Если ты вдруг забыл зачем мы здесь, я готов напомнить, —

прищурив глаза, процедил граф Чернов, собираясь выходить из спальни.

— Не забыл, отец, — Никита с готовностью кивнул отцу.

— Вот и славно, — выдохнул граф Чернов и ещё раз подтолкнул сына к чемодану, проводя осуждающим взглядом. — Я буду внизу. Спускайся. Полиция уже в доме. Приехала, когда ты смылся сюда, как последний трус. Будь готов, — на этих словах за Корнеем Мстиславовичем захлопнулась дверь.

Сотрудника полиции звали Виктор Андреевич Рогов. Этот мужчина был широкоплечим брюнетом лет сорока, и по его лицу как-то сразу можно было определить, что Рогов трудолюбив, внимателен и дотошен к своей работе.

— Ну, доброго утра, — начал он, обращаясь ко всем, кто сейчас был в Обеденном Зале. — Простите, — тут же осёкся он, когда словил на себе пару неодобрительных взглядов. — Не доброго. Виноват. Приношу вам свои искренние соболезнования.

— Благодарю, — сказала Вероника Дориановна и вздохнула.

Отвечая на последующие вопросы Рогова, все старались вспомнить как можно больше подробностей с сегодняшнего утра и вчерашнего вечера. Однако это утро словно выпало в какой-то осадок, провалилось на дно подсознания, углубилось в то место памяти, из которого было трудно что-то достать, даже при

всём желании. Это нормально для таких ужасных моментов жизни.

— Больше людей, я так понимаю, в доме нет? — осведомился Рогов. Корней Мстиславович кашлянул.

— Есть ещё мой сын, Никита, — кивнул граф Чернов.

— Отчего же он не присутствует здесь с нами? — спросил полицейский и покосился на графа.

— Сейчас он будет здесь, — уверенно кивнул Корней Мстиславович. — Чувствует себя неважно, вот и пришлось ему прилечь в спальне. Я приведу его сию же секунду.

Полицейский понимающе кивнул.

— Хорошо, приведите.

Разозлённый Корней Мстиславович зашагал по лестнице и через минуту ворвался в Теневую Спальню, с грохотом открыв дверь. Никита всё ещё находился там, в чём граф ни секунды не сомневался.

— Какого дьявола ты не в Зале? — проскрежетал Корней Мстиславович, весь красный от злости.

Никита лежал на полу и держался за собственную ступню, стиснув зубы от боли. Лицо его было красное. Парень едва сдерживался чтобы не закричать. Рядом с ним лежал кованый канделябр. Массивный и тяжёлый. Когда Корней Мстиславович пришёл сюда несколько минут назад, канделябр ещё стоял как ни в чём не бывало на полке стеллажа.

— Я не могу, отец! — выдавил Никита, корчась от боли.

— Враньё! — взревел покрасневший от гнева граф. — Чего ты опять учудил, щенок?! А ну быстро встал!

— Сказал же, не могу! — пропищал Никита.

— Идиот! — плюнул под ноги Корней Мстиславович. — Разве ты не понимаешь, что этой выходкой только привлекаешь к себе излишнее внимание? Было бы куда проще, если бы ты пришёл в

Зал, как я велел и не выкабенивался! Вставай! Живо! — приказал отец.

Кряхтя, Никита встал и, хромая, направился к спуску на первый этаж. Вскоре, они вместе дошли до Обеденного Зала.

— Простите его, — извинился за сына граф Чернов, обращаясь к Рогову, и похлопал едва стоящего на ногах сына по плечу. — Уронил себе на ногу подсвечник, бедолага… — отшучивался мужчина.

— Подсвечник? Ах, да, я понимаю, — повторял полицейский.

— Надеюсь, Вас не затруднит ответить на некоторые мои вопросы? Давайте присядем. Вижу, Вам очень трудно стоять.

Никита кивнул. Его бил озноб от страха и по лицу стекали капли холодного пота. Он действительно чувствовал себя неважно. Астрид заметила это и не сводила с него подозревающего взгляда.

Прошло ещё минут тридцать, когда Рогов закончил задавать вопросы Чернову-младшему.

Неожиданно раздался звонок стационарного телефона. Вероника Дориановна молниеносно подбежала к нему, сняв трубку. Это звонил доктор, спешивший сообщить точную причину смерти графа Зейлера. Женщина молча выслушала то, что говорил врач на том конце провода. Её лицо приобретало всё более бледный и бледный оттенок. Смотря на молчащую женщину, присутствующие с содроганием ждали важной и душещипательной информации. Они уже видели, что новости будут именно такие, определяя это по лицу Вероники Дориановны Лето.

— Отравление мышьяком, — одними губами прошептала женщина, повесив трубку. Она сказала это так тихо, но все отчётливо услышали сказанное женщиной. — Мышьяк был найден в напитке отца.

Рогов тяжело вздохнул. Катерина Мстиславовна снова заплакала. Астрид громко охнула и подбежала к матери.

— Как это страшно… — произнесла девушка, обняв мать.

Марсель Сергеевич Матвиенко вдруг поменялся в лице: словно его самый сильный кошмар вдруг ворвался в жизнь. Это и правда было так. Барона Матвиенко только что будто поразила молния. Его осенило кое-что колоссально зверское.

Полицейский продолжил задавать присутствующим вопросы. Очередь теперь дошла и до барона.

— Виктор Андреевич, — обратился барон Матвиенко к полицейскому. — Вы поймите меня правильно, я очень не хочу разговаривать об этом при Катерине Мстиславовне, — умоляюще произнёс мужчина. — Ну Вы посмотрите на бедную женщину. Она столько натерпелась за сегодня! Сами понимаете — потерять мужа…

— Хотите поговорить в другом месте? — с готовностью предложил услужливый полицейский.

— Пожалуй, мы можем отойти в какую-то другую комнату?

— спросил барон Матвиенко, обращаясь к Веронике Дориановне и Катерине Мстиславовне. Катерина Мстиславовна кивнула. Вероника Дориановна насторожилась.

— Почему Вы не можете разговаривать здесь? — спросила она с подозрением. — Вы что-то знаете, Марсель Сергеевич?

Никита и Корней Мстиславович сразу же оживились. Астрид тоже напряглась.

— А, впрочем, какая разница… — махнул рукой барон Матвиенко. — Буду говорить здесь!

— Говорите же! — нетерпеливо произнесла Вероника Дориановна. Катерина Мстиславовна не сказала ничего: лишь смотрела на барона широко раскрытыми, блестящими, будто со вставленным в них жидким стеклом, глазами.

— Так вот что, — вкрадчиво начал барон Матвиенко. — Я приехал сюда к Графине Зейлер на юбилей, который был несколько дней назад, но позвала меня сюда не просто чтобы его

отпраздновать, а ещё и для того чтобы я провёл стоматологическую диагностику состояния зубов у прислуги Зейлеров. Девушка жаловалась на зубную боль и Катерина Мстиславовна, как любящая хозяйка, решила дать ей возможность получить консультацию высококлассного специалиста, — он имел ввиду себя. — Так вот. Я взял с собой весь свой врачебный инвентарь, всю свою стоматологическую аптечку, но использовать ничего не стал, так как ситуация у неё с зубами куда хуже, чем я думал: девушке требовалось длительное лечение непосредственно в клинике. Рано утром, когда я отправился в ванную, я достал из аптечки новую зубную нить, чтобы почистить зубы и с ужасом увидел, что баночка с мышьяковистой пастой, которая ещё вечером, когда я проводил осмотр зубов прислуги, была запечатана, сейчас почему-то открыта! Я попытался вспомнить, не открывал ли я её сам? И нет. Не открывал. Зачем мне это было бы нужно сейчас, вне клиники? Значит, кто-то открыл её без моего ведома, пока я не видел. Это зародило во мне ужасные сомнения… но я решил не думать о том, что лезло в голову… — Марсель Сергеевич вздохнул, видя, как внимательно слушают его Вероника Дориановна, Астрид, Рогов, Черновы и Хельга Ивановна. Катерина Мстиславовна, еле дыша, тоже пыталась слушать барона Матвиенко. — Я направился в Обеденный Зал на первый этаж, чтобы выпить чаю, встретил Астрид, которая шла к себе. И прямо с лестницы увидел… Эмму!

— Я тоже её видела! — воскликнула, с ужасом, Астрид. — Она делала дедушке кофе… ещё спросила, нужно ли что-то мне.

— Эмма заходила в кабинет Дориана Альбертовича, который, либо уже проснулся, либо и вовсе в эту ночь не сомкнул глаз, — продолжал Марсель Сергеевич. — И зашла она туда не только с подносом, но и с такой широкой и радостной улыбкой на лице!.. Ну а потом, когда Астрид, вероятно, уже поднялась к себе, я услышал смех, и… ну… — барон замялся.

— Что Вы слышали? — переспросил полицейский, прищурившись.

— Не заставляйте меня краснеть, — сконфузился барон Матвиенко.

— Вы хотите сказать, что граф Зейлер и прислуга состояли в интимной связи? — без каких-либо эмоций спросил Рогов.

Марсель Сергеевич кивнул.

— Ну… она девушка видная, окрутит любого мужчину, — пожал плечами Матвиенко, слегка смущаясь. — Не думаю, что граф Зейлер стал бы исключением.

— Отец не мог!.. — прошептала, запротестовав, потрясённая Вероника Дориановна, которая отказывалась верить в происходящее. Астрид тоже ошеломлённо слушала рассказ Марселя Сергеевича. Катерина Мстиславовна подняла на барона свои блестящие от слёз воспалённые глаза. В ней только что рухнул огромный мир.

— …Когда я услышал сами понимаете какие звуки, — продолжал Марсель Сергеевич, — В моей голове невиданным образом нарисовалась эта открытая баночка с мышьяковистой пастой… Это всё соединилось в моей голове, породив ужасные сомнения.

— Подождите!.. — засуетилась, трясущаяся от услышанного, дочь графа Зейлера. — Подождите секунду! — женщина побежала открывать дверь в кабинет Дориана Альбертовича, и через пару минут вернулась оттуда с листом бумаги, вытащенным из папки документов. Это было завещание графа Зейлера. Она судорожно, на ходу, начала читать его вслух. — «…Город Северный А-Ваен… Я, Зейлер Дориан Альбертович…» — её взгляд судорожно забегал по строчкам. — «…Всё моё имущество, какое ко дню моей смерти окажется мне принадлежащим, в чём бы таковое не заключалось и где бы оно ни находилось, я завещаю… Молчановой Эмме Павловне?!…» — Вероника Дориановна открыла рот и забыла закрыть его. В завещании графа Зейлера была единственная фамилия! Единственная фамилия, принадлежащая Эмме!!! И не одного упоминания о родственниках! — «…текст завещания записан нотариусом с моих слов и до его подписания прочитан мною лично в присутствии нотариуса…» — одними губами читала графиня. Ниже стояла подпись графа Зейлера и печать нотариуса. Женщина отложила лист на стол и села на стул ни жива, ни мертва. Кажется, её голова закружилась.

— ..Так он с ней?.. — ожила Катерина Мстиславовна. — Дориан с этой мразью?? — женщину охватил сильнейший шок. Марсель Сергеевич подбежал к ней чтобы попытаться успокоить.

— А где сейчас Ваша прислуга? — Рогов, не в силах скрыть шока от услышанного, обратился к Веронике Дориановне.

— Мама уволила её… Эмма разбила её любимую вазу. Это было ещё до того, как умер отец, — в голове ни у кого из присутствующих не укладывалось то, что рассказал Марсель Сергеевич и то, что абсолютно всё своё имущество граф Зейлер завещал какой-то, по сути, неизвестной женщине… как выяснилось

— любовнице.

— Значит нужно срочно её найти! — твёрдо сказал полицей- ский. — Мы примемся за работу сейчас же, как только изучим отпечатки пальцев на баночке с мышьяковистой пастой! — он кивнул всем, и направился к выходу. — Скоро сюда приедет моя бригада. Думаю, мы ещё увидимся.

— Спасибо Вам, — сказала Вероника Дориановна. Рогов поспешно зашагал в коридор.

— Я провожу Вас, — кивнул Марсель Сергеевич Матвиенко. Мужчины удалились из Обеденного Зала.

Рогов вышел из дома на крыльцо, и барон Матвиенко остановил его прямо там.

— Витя, — обратился Марсель Сергеевич к полицейскому. — Ты мой старый и надёжный друг. Пообещай, что к моим словам

ты отнесёшься с пониманием! — барон смотрел прямо в глаза Рогову. — То, что произошло между прислугой и графом, и я уверен, происходило все эти годы, что она тут работала, может запятнать авторитет графини. Пообещай, что об этом знать никто не будет. Расследование не должно длиться долго, Витя. Курва окрутила графа, и он переписал на неё весь этот огромнейший дом! Никакой пощады. Никакой.

— Да уж… — вздохнул полицейский. — Я незамедлительно отправлюсь за ней!

— Она не уйдёт далеко! — посмотрев куда-то на дорогу, прищурив глаза, произнёс барон Матвиенко.

— Не уйдёт, — согласился Рогов.

— И вот ещё: мерзавка должна быть найдена и наказана завтра же.

— Но… Марсель Сергеевич, а как же судебные разбирательства? А изучение отпечатков?.. — начал было Виктор Андреевич.

— Завтра же, — твёрдо процедил сквозь зубы барон Матвиенко, сунув следователю только что вытащенную из кармана приличную пачку денег. — Я не могу рисковать здоровьем Катерины Мстиславовны. Суд?.. Говоришь о суде… — задумался барон. — Хорошо. Но пусть на него тоже не будет убито большое количество часов.

— Я всё понял, — строго кивнул полицейский, сунув пачку денег себе в карман. — Негодяйка будет поймана и заключена в тюрьму завтра же.

— Вот и славно. А за убийством графа, у неё, кажется, най- дётся ещё парочка зверских убийств, так? — подняв одну бровь процедил Матвиенко.

— Каких убийств? — забегал глазами Рогов.

— А таких! — проскрежетал барон и достал из кармана ещё одну не менее большую пачку купюр. — Она — известная разбивательница сердец, и то, что она сделала с графом Зейлером — не первая, но, к счастью, последняя её шл*ханская выходка.

— А! Да! Да, разумеется! — осенило вдруг полицейского. — Всё будет так, как Вы сказали, — Мы найдём Молчанову и ей будет грозить очень серьёзное наказание.

— Вот и славно, — кивнул барон. — Наш разговор можно считать законченным, Витя. Мы будем ждать твоих ребят. Удачи тебе в поимке страшной убийцы.

Глава XXV СЛЁЗЫ И РУБИНОВЫЙ ПЕРСТЕНЬ

День, словно резина, дотянулся до вечера. Все в доме были словно наэлектризованы. Неожиданные и шокирующие откровения барона Матвиенко окончательно заставили всех думать, кто совершил ужасное убийство и каков был мотив. Обессиленная Астрид уснула в Обеденном Зале, в зоне гостиной. Хельга Ивановна накрыла её пледом и предпочла уединиться с книгой в спальне, в которой жила эти несколько дней. Вероника Дориановна и Катерина Мстиславовна в сопровождении Минервы Мстиславовны, Корнея Мстиславовича и Марселя Сергеевича углубились в воспоминания, очень тихо разговаривая при свечах в Обеденном Зале. Они пили успокаивающий жасминовый чай, стараясь хотя бы как-то абстрагироваться от напряжённого и поистине мрачного дня. Никита сидел в Теневой Спальне, прикладывая к ушибленной опухшей ноге пакет со льдом. Парень смотрел в одну точку, не думая совершенно ни о чём, однако в одну секунду его вдруг передёрнуло и обдало волной холода, ведь больше он совершенно не чувствует тепла в своём браслете! Тепло безвозвратно исчезло! Чернов-младший громко чертыхнулся от того, что со всей этой суетой совершенно не успел проследить, в какую минуту тепло от присутствия Ниферио-Ритио или того, что было когда-то в контакте с таинственным предметом, перестало им ощущаться. Парень совершенно не засёк этот важный момент! Теперь Никита ругал себя, ведь пропажа тепла в браслете могла значить только одно: Ниферио-Ритио из этого дома исчезло. Молодой граф сначала хоть и винил себя, потом всё же переметнулся на волну здравого смысла, ведь единственное, что пропало из этого дома сегодня — граф Дориан Альбертович Зейлер. Следовательно, Ниферио-Ритио, вероятно, пропало с ним.

Похороны хозяина Особняка Ветра состоялись утром следующего дня. Катерина Мстиславовна, Вероника Дориановна, Астрид, а также все те, кто присутствовал в доме на момент смерти Дориана Альбертовича, облачённые в траурные чёрные наряды, чёрные шляпы и перчатки, вышли из машины. Жена и дочь приняли решение не приглашать ещё каких-то людей на похороны Дориана Альбертовича. Не было сил на общение с кем-либо. Слишком тяжело далась утрата.

Кладбище располагалось в той части города, где начиналось Северолесье, и выглядело, словно находилось не на окраине города, а на окраине мира. Серый утренний туман лениво стелился над надгробными камнями, а острые чёрные ветви массивных деревьев, растущих на территории кладбища, напоминали костлявые и холодные пальцы трупов, восставших из могил и норовивших пронзить туманную завесу. Ярко-оранжевые листья придавали этому месту какую-то несвойственную и не характерную праздность ещё ранней осенью, но кладбище держали в полном порядке и строгости, своевременно проводя на нём уборку. Здесь не позволялось быть в ярком наряде даже деревьям. Тихо. Почти безлюдно и сумрачно. Конечно, приезжали люди, чтобы навестить своих родных или друзей, но всё это происходило безмолвно, будто приезжавшие лишались голоса, оказавшись здесь. Живым нечего было делать на этом кладбище. Оно лишь для покоя мёртвых людей, мёртвых деревьев, мёртвых цветов. Это кладбище, как и любое другое, не было предназначено для того чтобы предаваться воспоминаниям — они не живут на кладбищах. Воспоминания живут в том, к чему прикасались родные руки, когда ещё были тёплыми.

Гроб с Дорианом Альбертовичем поставили рядом с погребальной ямой. Катерина Мстиславовна вновь, увидев мужа, не смогла сдержать рыданий. Астрид обняла бабушку, тяжело вздохнув, обратив взгляд на бездыханного графа, облачённого в

чёрный костюм и бардовую рубашку. Марсель Сергеевич Матвиенко положил на плечо графине Зейлер свою руку.

Никита и Корней Мстиславович Черновы, не говоря ни слова, стояли по другую сторону от гроба. Граф Чернов поднял воротник своего пальто и кутался в него, щуря глаза от колючего, холодного ветра. Погода сегодняшним утром и вправду была какая-то даже морозная, не октябрьская. Земля была мёрзлая, а при дыхании или разговоре изо рта шёл пар.

Никита Чернов вдруг ощутил, как тепло стало его запястью, на котором располагался браслет. Тут же он вспомнил про свои и отцовские догадки про перстень графа. (Сейчас рубиновое кольцо по-прежнему было на пальце Дориана Альбертовича.) Хищный взгляд Чернова упал прямо на этот палец.

— Отец! — тихо процедил Никита, пихнув Корнея Мстиславовича плечом. — Я уверен, кольцо — это Ниферио-Ритио! — шепнул он.

— Уверен?.. — переспросил отец так же тихо и строго.

— ДА! — кивнул Никита. — Вот же! Смотри! — он поднял рукав своего пальто, чтобы отец смог прикоснуться к браслету. Только дотронувшись до украшения сына, Корней Мстиславович отдёрнул руку, потому что, если бы он подержал её ещё немного на раскалённом браслете, ожога было бы не избежать, и выпучил глаза от шока, что им овладел. Никита сделал небольшой шаг в сторону гроба и поймал на себе взгляды родственников.

— Нет, — притормозил его отец. — Не вздумай! — процедил граф, проскрежетав зубами.

— Но, а когда!? — шёпотом прокричал Никита, недоумевая.

— Цыц! — Корней Мстиславович заткнул сына. — Сейчас нам нужно быть со всеми! — строго сказал он.

Прощание завершилось, гроб стали погружать в яму. Катерина Мстиславовна и Вероника Дориановна плакали. Астрид

стояла в рядом с Хельгой Ивановной, кутаясь в её длинный плащ, и хлюпала носом. Минерва Мстиславовна смотрела своими перманентно-печальным взглядом куда-то вдаль, явно ища определённую могилу. Никита бросал раздражённый взгляд то на отца, то на уходящий под землю закрытый гроб, всё больше и больше чувствуя, как безнадёжно под землю уходит то, что он так долго искал. Корней Мстиславович наотрез отказался как-либо сейчас пытаться предпринять нечто чтобы украсть кольцо. Чернов-младший несусветно злился и не понимал, что задумал отец. Можно было предположить, что граф Чернов решил вдруг в кое-то веке проявить уважение к сестре, выразить сострадание её горю и забросить свою великую затею, но это было совсем не похоже на него и парень ни за что бы в это не поверил! Никиту просто распирало от негодования: ну вот же! Вот тот самый предмет, что столетиями искало Братство Полной Луны! Он был готов на всё, что угодно: даже осквернить память родственника и навсегда потерять доверие своей семьи, взамен на получение долгожданного магического артефакта, но Ниферио-Ритио вместе с гробом стремительно уходило под землю, оставляя всё меньше шансов на то, что Никита смог бы снять с пальца графа Зейлера желанное кольцо с рубином. Внутри парня всё клокотало, а в рёберной клетке будто бы бился десяток птиц, мечтая скорее выбраться! Браслет на его руке постепенно остывал. И сопровождаемый постепенно нарастающим холодом или же жаром, словно реквиемом, рушился его внутренний мир. Никита не представлял, как теперь добыть драгоценное украшение. Всё его существо сейчас выражало один огромный и жирный вопросительный знак по отношению к отцу, чего нельзя было сказать о графе Чернове, в голове которого уже созрел безупречный план, но никак не отпечатывался на его лице: оно всё так же оставалось бескровный, бледным, напряжённо-спокойным и уверенным.

Похороны завершились поминальным обедом, приготовленным только сегодня пришедшей прислугой — Маргаритой — пышной женщины средних лет с румяными щеками. Вся она напоминала мягкий бисквитный ванильный кекс и мило улыбалась, однако жители Особняка Ветра, исходя из последних событий, совершенно не желали улыбаться ей в ответ.

Если разговоры за столом сейчас и были, то это были краткие реплики членов семьи. За окном сгустились тёмные тучи, и в Обеденном Зале, присутствующие, облачённые в траурную чёрную одежду, тоже напоминали грозовые облака. Еда слабо лезла в рот, потому что души были так наполнены скорбью, что мозг думал, что грусть и горе — тоже пища, которой можно вдоволь насытиться.

У Никиты, разумеется, скорбь была по абсолютно другому поводу. Он смотрел в одну точку, а перед его глазами всё прокручивалась картина того, как он, мечась между отцом и гробом, так и не добился того, к чему долгие годы так яро шёл. Он был в половине шага от Ниферио-Ритио — сильнейшего магического артефакта, он был готов сам прыгнуть в яму вместе с гробом! Но отец… отец, главный напарник своего сына, решительных действий которого Никита ждал всем своим существом, даже не повёл бровью! Может, он всё-таки воспринял предложение Чернова-младшего, как недостоверную, ложную информацию? Может, старый граф уже не доверяет молодому? Никите оставалось только гадать. Корней Мстиславович ни в доме, ни на кладбище не проронил ни слова и всю дорогу упорно молчал. Он был ужасно зол на отца, но злость эту, решил сын, он выльет, непременно выльет на отца вечером! Терпеть уже не было сил!

Астрид тоже была погружена в свои мысли. Она не понимала, как Эмме Молчановой, работающей в этом доме три года, пришло в голову совершить такой омерзительный поступок.

Ещё утром Астрид убеждала себя в обратном, но вид мёртвого дедушки, совершенно изменившегося за ночь, заставлял внучку покойного графа презирать и ненавидеть прошлую домработницу. Однако, остыв в самую малость, Астрид поняла, что всё равно не может до конца поверить в то, что это сделала Эмма. Что-то здесь было не так, но пока девушка не решалась углубляться в эту мысль.

Поток её рассуждений в очередной раз прервала уже знакомая музыка. Вновь та, которую девушка слышала и вчера, и позавчера. Когда Астрид прислушалась к мелодии в этот раз, она вдруг поняла, что слышит её с самого начала обеда, просто не отдаёт себе в этом отчёт, как не отдаёт себе отчёт в своём ежесекундном дыхании или моргании любой человек. А может, музыка играла и играет здесь всегда? Просто все настолько к ней привыкли, что считают тишиной? Тишиной, характерной только для этого дома? Девушка не собиралась спрашивать у родственников об этом сейчас, ведь не исключено, что мелодия не доносится из Музыкального зала, а по непонятным причинам просто звучит в её голове… а если это так, то все вопросы только к Астрид. Поэтому, она просто принялась слушать мелодичную и очень грустную песню, что напевал ей, как она предпочла думать, старинный Особняк Ветра. Однако потом девушка развеяла собственные иллюзии — в Музыкальном зале находилась Хельга Ивановна.

День уныло перетекал в вечер. Катерина Мстиславовна, словно пропитанная немым стыдом за то, что это был один из её действенных способов избавления от тяжести горя — выпила немного вина и осталась в Обеденном Зале до самого вечера. С ней здесь осталась Минерва Мстиславовна. В полумраке тускло-светящихся маленьких светильников сёстры тихо разговаривали об ушедших родных. Изредка их речь прерывалась тихим плачем. Графиня Чернова словно была сшита из обрывков таких

разговоров. Каждая морщинка на её лице, каждая слеза, упавшая из её усталых глаз — всё это были будто бы те, кого она потеряла за свою жизнь. И к сожалению, судьба у этой женщины была терять больше, чем обретать. Муж изменил ей, спустя лишь пару лет после их свадьбы и уехал с любовницей в Париж. Больше о своём муже Графиня Чернова не слышала. Тогда женщина осталась совершенно одна с годовалым ребёнком на руках. Безусловно, она скучала по мужу и растить ребёнка ей было вовсе не просто. Женщина не раз порывалась вернуть мужчину, любовь к которому затаилась глубоко в сердце, которое ещё только начинало каменеть, однако вспоминая его бесчестный и отвратительный поступок, останавливала себя и лишь вспоминала два года счастливого брака… хотя… трудно было назвать счастливым их союз. Графиня Чернова, хоть ей было это и неприятно, не раз думала, что бы было, если бы муж жил бы с ней, но продолжал ходить к любовнице. Всякий раз она приходила к выводу, что будь оно так — было бы ещё хуже. Хорошо, что правда не заставила себя долго ждать. Спустя время, Минерва Мстиславовна стала считать, что муж умер, потому что внушить это себе — было единственным способом перестать хотеть возвращать его. Так, постоянно с готовностью «обрубая» себе кисти рук, Графиня Чернова поняла, что одиночество — её единственный друг и самая большая любовь. Сын… что сын? Он погиб двадцать лет назад. Самоубийство — попадание под колёса огромного грузовика.

— Ну что ж, сестрёнка… — хлюпая носом произносила она. — У нас у обеих теперь умерли мужья… — и устало улыбалась. Графиня Чернова считала своим долгом говорить с кем-то о потерях. Она была как ворона, что обычно живут на кладбищах и провожают мёртвых в последний путь. Она словно имела в руках книгу в чёрном переплёте и незримыми чернилами записывала туда имена умерших людей. Да, она горевала, но это горе

было её излюбленной эмоцией: самой правдивой. Самой яркой. Единственной эмоцией, которую графиня Чернова умела испытывать с потрясающе выработанным годами мастерством.

***

Тусклый свет ночников горел в Теневой Спальне Корнея Мстиславовича и Никиты Черновых.

— Я не понимаю, отец, — Чернов-младший сидел на краю своей кровати, облокотившись головой на ладони. — как мы могли упустить это чёртово кольцо? — он процеживал каждое слово. –Тогда, всего одно мгновение, которое могло бы отвлечь их, и я бы содрал с Зейлера перстень, но ты не позволил мне ступить ни шагу! А СЕЙЧАС-ТО, ЧТО ДЕЛАТЬ?! — он выходил из себя.

— Не трынди, с*кин ты сын! — прошипел граф Чернов, совершая кончиками пальцев вращательные движения на висках. — Из-за тебя голова раскалывается! — он взял лежащую на тумбе упаковку таблеток, закинул в рот две штуки и шумно проглотил. — В тебе есть хоть капля мозгов? Ты совсем не подумал о том, что семью, в которой кто-то умер, вряд ли чем-то можно отвлечь во время похорон? Мне интересно, как ты собирался провернуть свою аферу? Ну-ка? — граф ядовито усмехнулся. — Просто содрать кольцо при всех? Интересно, что бы ты сказал им в своё оправдание! — отец посмотрел на сына, словно Никите уже пришлось оправдываться за такой нелепый поступок, и злорадно рассмеялся. — Может быть ты бы содрал перстень вместе с пальцем, трупу ведь безразлично, не так ли? — издевался он.

— Они не заметили бы ничего, если бы ты их отвлёк! — проскрежетал Никита, не желая отказываться от своей идеи. — Нам ведь везло, отец! Я никогда не чувствовал такого жара в браслете, повторю, никогда! — с пеной у рта трындел Никита, пытаясь вогнать в твердолобого отца каждое своё слово, но всё равно

неизменно чувствовал себя рядом с ним беззащитным мальчишкой. Только с ним.

— В чём это нам везло? — усмехнулся Корней Мстиславович.

— Да в том, что за убийство посадят эту Эмму! — прошептал

Никита, вкрадчиво.

— Так это сделал ты? — граф с удивлением вскинул густые брови и зло улыбнулся. — Что ж, это было неожиданно. Не думал, что ты действительно способен на многое, ради своей цели!

— Отец, это не… — начал было Никита.

— Что? — переспросил граф Чернов.

— …У тебя нет какого-нибудь плана? Над нашей добычей два метра земли, или, может, ты решил, что сейчас его достать реальнее, чем утром? — Никита сказал совсем не то, что хотел. Сделал он это потому что заметил, что отец сейчас смотрит на него, как на равного. Не этого ли добивался Чернов-младший? Да! Ему нужно было именно отцовское признание! Только что он получил его, и совсем не важно, что для этого буквально подтвердил собственноручное убийство графа Зейлера. Парень был несказанно рад увидеть в глазах отца гордость за себя и не посчитал нужным что-то менять. Слишком сладка для Никиты была эта гордость.

— Намного реальнее, — кивнул строго и холодно Корней Мстиславович. И в момент рассеялся тот взгляд, который был так нужен Никите. Граф вновь смотрел на него надменно и свысока. — По крайней мере я знаю, как сделать это, не привлекая излишнего внимания и не вызывая подозрений. А ты, пустая бошка, совсем это не учитываешь. Не всё в этом мире для тебя!

— пригрозил он.

— О чём ты? — сын всё ещё не понимал, что имеет ввиду отец.

— Я уже обо всём позаботился, — довольный собой, сказал граф Чернов. — Мы вернёмся на кладбище в два часа по полуночи, — прищурив глаза, вкрадчиво говорил Корней Мстиславович в лицо сыну, бросая в него каждое слово, словно обжигающие капли раскалившегося на сковороде растительного масла. — Там, на кладбище нас будут ждать двое надёжных людей. Они и достанут то, что по праву наше! — это заставило глаза Никиты округлиться.

— Копать могилу?! — парень опешил и обрадовался одновременно.

— Именно, — кивнул удовлетворённо граф. — Я согласен, это несколько неприятно, но заметь, я же не заставляю тебя пачкать руки.

Глава XXIV БЕГЛОЕ КОЛЬЦО

Никита всё ещё находился в полном недоумении от слов отца, однако они полностью пришлись ему по душе.

Когда стрелки часов подобрались к двум часам по полуночи, отец и сын почти беззвучно вышли из Особняка Ветра. Сделать это у них получилось без труда, потому что заботливая сестра вручила Корнею Мстиславовичу связку запасных ключей от дома, чтобы тот мог выходить и входить сюда в любое нужное время и при всяком случае. (Разумеется, на тот временной отрезок, на которой Черновы приехали погостить.) И вот сейчас этот случай настал.

За забором Черновых уже ждала машина. Перед тем, как войти в неё, Никита с какой-то опаской оглянулся на особняк, вдохнув свежий ночной холодный воздух, перемешанный с хвойным ароматом. Огромный дом с подозрением смотрел на Чернова-младшего своими потухшими окнами. На улице было прямо сказать морозно: снег, что ещё утром растаял, сейчас вновь выпал, укрыв землю белоснежной марлей. В некоторых домах поблизости, в отличие от Особняка Ветра, свет ещё горел, и Никита оглядывался, думая, как бы кто ненароком не посмотрел в окно и не заметил его.

Наконец, двери в чёрной, сливающейся с ночью, машине захлопнулись, и отец с сыном в сопровождении молчаливого и доверенного водителя графа Чернова, направились на кладбище. Чёрная иномарка мигом домчала их до нужного места. Корней Мстиславович, подняв ворот своего пальто, поручил сидящему за рулём мужчине ждать их здесь.

Кладбищенский сторож крепко спал в своей сторожке: ему и дела никакого не было, что сюда успели проникнуть люди. Кроме того, Черновы заехали сюда никак не с главного входа. Когда отец и сын дошли до могилы графа Зейлера, там их уже

ждали двое крепких по телосложению парней, как и та машина, сливавшихся с чёрной ночью. Никита кутался в своё легкое пальто, пытаясь согреть замёрзший кончик носа, и оглядывался по сторонам, переступая с ноги на ногу.

— Ну и что? — бросил один из наёмников. — Эта могила? — он небрежно кивнул на свежее захоронение.

— Да, верно, — сухо сказал граф. — Ну же, приступайте, живо!

— Ну уж нет! Деньги вперёд! — язвительно ухмыльнулся,

обнажив свои неприятные на вид зубы другой парень.

— Какие деньги, козёл? — замахнулся явно волнующийся Никита.

— Ну ты нас за идиотов-то не держи! — буркнул наёмник.

— Ты сначала выкопай, падла, а то никаких денег не получишь! — пригрозил Чернов-младший. В ответ наёмник лишь ядовито усмехнулся.

— Да что ты в самом деле! — Корней Мстиславович отодвинул сына и протянул наёмным рабочим приготовленные деньги.

— Приступайте, парни.

— Вот это другой разговор! — довольно ответил молодой человек с плохими зубами и противно заржал во весь рот. Затем он плюнул себе на обе ладони и взялся за лопату. Товарищ его сделал точно так же. Наёмники принялись энергично копать свежую могилу. Атмосфера на кладбище накалялась. Черновым уже не терпелось взять в руки находку. Ладони у Никиты от нервозности мёрзли, потели и тряслись. Но его волнению, безусловно, суждено было смениться радостью от достигнутой цели! Наёмники извлекли из-под ещё не успевшей застыть земли гроб и, устойчиво поставив его рядом с раскопанной ямой, достали из чёрной грязной сумки свои личные причудливые причиндалы для того чтобы открыть его. Разумеется, кольцо было цело и невредимо. Да и куда оно могло подеваться, в самом деле? Возбуждённый Никита едко улыбнулся, и, буквально раз- двинув локтями наёмников, в миг оказался возле гроба. И руки его сию же секунду согрелись. Ещё бы! Ведь браслет, являв- шийся для него своеобразным компасом, «чуйкой» для поиска энергии Ниферио-Ритио, сейчас просто горел на его запястье! Серебро вот-вот бы вскипело прямо на руке!

— Вот оно, отец… — прошептал Никита и крупный рубин, находившийся в перстне, отразился кроваво-красным светом в глазах молодого графа. Корней Мстиславович предпочёл не ликовать в присутствие двух неосведомлённых наёмников. В самом деле, радоваться уверенно и открыто он себе не позволял.

— Прекрасно, — произнёс, твёрдо, граф Чернов, когда Никита, сняв перстень с трупа и надев его на свой указательный палец, победоносно поднял руку кверху, чувствуя абсолютную эйфорию. — Я всё же надеюсь, что ты не ошибся.

— Он очень горячий, — сказал Никита. — Я точно прав, отец!

— браслет действительно съедал запястье парня своим жаром, но Никите было даже приятно ощущать этот обжигающий огонь. Корней Мстиславович продолжал смотреть на сына с подозрительностью и неохотой верить в успех, однако всё же стал медленно подпускать к себе мысль о том, что возможно, парень только что надел на палец настоящее Ниферио-Ритио, а пророчество, в которое так верила Шамирам — действительно сбывается на глазах. Мысль была так далека и эфемерна, что граф Чернов не мог испытать полноценную радость, хоть и с осторожностью начинал ощущать, что в руках у его сына — желанный магический предмет, который ищет уже много веков Братство Полной Луны.

Энтузиазму и неутомимости Никиты можно было только позавидовать, чего нельзя было сказать о Корнее Мстиславовиче. За свою жизнь граф Чернов участвовал в множестве безрезультатных ритуалов, проведённых в ночь полнолуния с десятками причудливых колец, камней, картин, книг и даже предметов старинной одежды. Все эти, казалось бы, никак не связан- ные между собой предметы тоже несли сильную энергию Ниферио-Ритио, но ни один из них не был нужным магическим артефактом. Всякий раз Братство ошибалось в своих находках. И на месте графа почти всякий человек бы уже отчаялся и потерял веру в свои силы и силы других членов группы. Корнею Мстиславовичу тоже иной раз казалось, что скоро он потеряет все остатки свои веры, но он не позволял себе этого сделать, потому что на Братство было потрачено много лет его жизни, а внутреннюю пустоту, которая образуется на месте утраченной веры, вряд ли будет возможно заполнить чем-то ещё.

Неутомимым людям из Братства приходилось воровать желаемые предметы, брать у друзей и у родственников, придумывая самые нелепые оправдания, вытаскивать из грязи и даже покупать за немыслимые деньги. Ко всем этим рискованным действиям вела их, конечно, не без доли личного безумства, энергия. Энергия Ниферио-Ритио, что была на всех этих предметов и внутри членов Братства. Другими словами — энергия в телах людей тянулась к похожей энергии в предметах. После неудачно проведённых в полнолуние обрядов, члены Братства как правило, рационализировали свою неудачу и упадок сил, (постепенно ведущий, разумеется, к полной потере магического чутья), говоря, что наличие нужной энергии говорит о том, что данные предметы когда-то были в личном контакте с самим Ниферио-Ритио. И, безусловно, есть надежда на его наитие. Особенно, когда предмет обнаружит мальчик из пророчества. И вот, когда мальчик, спустя долгие годы появился, у Братства открылось второе дыхание и новая волна надежды и упорства.

Никита за своё пребывание в Братстве, хоть и за ним закрепилась роль того самого мальчика из легенды, нашёл всего лишь один предмет с помощью своего браслета. Это была старинная

малахитовая статуэтка, стоявшая на столе у администратора в его кальянной. Браслет Никиты, служивший индикатором, внезапно раскалился на его руке и он, не раздумывая схватил статуэтку, принадлежавшую девушке и мигом принёс её Шамирам. Но, когда был проведён обряд, выяснилось, что статуэтка далеко не Ниферио-Ритио. Доверие к Никите совсем немного поколебалось, но вскоре эта неудача забылась, дав ему второй шанс. И вот, второй шанс, кажется, увенчался грандиозным успехом. Теперь Никита знал, что не подведёт.

— Чего вы стоите, идиоты! — крикнул граф Чернов на наёмников, что тоже уставились, словно зачарованные, на потрясающей красоты старинный перстень. — Верните тут всё на место, живо!

Парни сразу же принялись закапывать.

— И чтобы всё было так, словно вас тут не было! — наказывал Никита.

— Завтра мы будем вынуждены оставить наших простодушных и горюющих родственничков, сын, — зловеще улыбнувшись изрёк Корней Мстиславович. Никита кивнул ему в ответ, не отрывая взгляда от кольца со зловещим рубином.

С этими словами Черновы покинули кладбище, скрывшись в машине, что и привезла их сюда.

— И откуда у Зейлеров то, что, буквально, может уничтожить весь этот мир? — спросил Никита, продолжая разглядывать кольцо и передвигать серебряный браслет то вверх, то вниз. Ощущения на коже были уже не из приятных — теперь браслет полыхал.