Бесплатный фрагмент - Хроники ГСМ

Голубые глаза

Казус Северного Возея.

О, сколько встреч и расставаний

Для нас готовят случай-Бог

И пофигизм — кузен скитаний,

И раздолбайство, в смысле, рок!

1

— Полная ахинея! — бросил я в сердцах тетрадь на спальник.

— А ты почитай, или дай я сам почитаю, — состроил просительную гримасу Евген.

— Да хрен ли тут читать! Если я говорю, что это ахинея, то так и есть! И потом, мой почерк не разберёт никто. Даже я сам.

— Подожди, подожди. Если ты не разбираешь свой почерк, то как же ты читаешь свои сочинения? — вклинился Женька. Его не корми сгущёнкой, только дай всё разложить на свои полочки, да не просто так — где что придётся, а конкретно: каждую вещичку — на своё не меняемое место!

— А я ничего и не читаю. Напишу и выкидываю к чертям собачьим, чтобы не позориться!

— Ну Серж, ну почитай, — сделал Евген гримасу настолько просительную, что самый искусный нищий по сравнению с ним выглядел бы рэкетиром.

— Ну прочитай, прочитай, — поддержал его Женька, — всё равно ведь не отстанет. Да и мне, признаться, любопытно узнать, как ты выплетаешь из своих мозговых извилин канву кружев литературного сюжета.

Я только закашлялся от столь умного предложения — даже для Женьки это было лихо!

— Хорошо, но за последствия этого действа ответственность закидывайте на свои хребты!

— Я! Я! — подскочил Евген. — Я всю ответственность беру на себя!

— Ну-ну, не надорвись только, — ухмыльнулся я и начал читать так, словно описывал на похоронах нелёгкую жизнь человека, ушедшего в мир иной, но задолбавшего за эту жизнь остающихся до суицида.

— …Нет, не может стать мачехой нам эта вечно мёрзлая землица. Да и не мерзлота это, а необходимая суровость, которая закаляет наши характеры и тела и делает из нас нормальных мужчин! — наконец-то закончил я чтение.

Наступила мучительная пауза, в которую я осознал всю банальность своей писанины. Мне стало так противно, что руки сами собой разорвали листы пополам и собрались было возвести эту процедуру в арифметическую прогрессию. Но Евген не дал мне в этом поупражняться и с резким вскриком выхватил листки из моих рук:

— Ты что делаешь, Серж, ведь это так здорово!

Он быстро спрятал листочки за пазуху и прикрыл грудь ладонями:

— Раз они тебе не нужны, то я их забираю себе. Когда-нибудь, когда ты станешь знаменитым писателем, они будут так дороги!

— В смысле денег или как раритет? — уточнил Женька.

— А что такое раритет?

— Раритет — это очень редкая вещь.

— Да, Женька, правильно, — это будет раритет, стоящий офигенных бабок!

2

— Что? К Фёдорычу?! — кусок печенья развернулся ребром у меня во рту и намертво заклинил глотку.

— К нему, к нему, — ехидно закивал Иваныч, не отводя напряжённого взгляда от экрана компьютера, где девицы, одна краше другой, хвастались своими попками, грудками и другими, не менее привлекательными частями своих телес.

— А что такое? — завертел головой Евген. — Кто такой этот Фёдорыч?

— Фёдорыч — это не кто, а что! — вздохнул Женька.

— И что же это? — продолжал допытываться Евген, в котором любопытство разгоралось, как антрацит в котле с поддувом.

Но Иваныч не дал нам ответить:

— Короче. Завтра поедете и привезёте Фёдорыча с бригадой и помоете в своей бане. Всё!

— Ага, — мрачно усмехнулся Женька, — и спинку ему потрём!

— Потрёте, потрёте, а куда вы денетесь!

Напоследок Иваныч, как и обычно, убрал заставку с экрана, где у нас красовалась симпатичная девушка, абсолютно не отягчённая одеждами. Он вытащил из недр компьютера какой-то дерьмовый пейзажик, полюбовался на него минуту, и, помахав нам на прощание ручкой, был таков!

Как только я услышал звук взвывшего двигателя великолепной автомашины «Москвич», я тут же вытащил нашу девушку на своё место и нежно погладил экран ладонью. Эта обнажённая красавица настолько нам всем нравилась и так мы к ней привыкли, что почитали её за сестру, за члена нашей бригады. Мы давно не смотрели на её сексуальные прелести, но глаза её, выразительные, понимающие, были для нас близкими и почти родными.

— Так что же такое Фёдорыч?! — Евген вертелся на своей раскладушке, будто в зад ему вкрутили штопор.

Женька закурил свою любимую элэмку из пачки синего цвета (он заботился о своём здоровье, поэтому курил сигареты только лёгкие, правда, компенсируя сомнительную лёгкость несомненной частотой) и посмотрел на Евгена немного снисходительно:

— Я не стану тебе, Евген, рассказывать долго и утомительно об этом незаурядном человеке. Поведаю тебе только одну историю. Даже не историю, а так, штрих. Однажды ночью, в пургу, из балка, стоящего в тундре, где в радиусе двадцати километров не было ни одной даже неприличной человеческой рожи, вышел мужчина. И пошёл он… на хрен — куда глаза глядели! И он не побоялся ни этой полярной ночи, ни распоясавшейся пурги, ни зверствующего мороза, ни бабки с сельхозинструментом! Он ушёл в ночь, в неизвестность, к едрене фене, потому что его задолбал Фёдорыч!!!

Евген приоткрыл рот, повернул голову набок и восхищённо произнёс:

— Эге, какой он! Хотелось бы мне его увидеть!

— Да, — понимающе покивал я, — на того храброго мужика и я бы посмотрел,

— Да причём тут тот мужик? — передёрнул плечами Евген. — Я говорю про Фёдорыча!

3

Настроение было настолько паршивое, что даже самоубийство его вряд ли улучшило бы. Ну ещё бы — я ехал за Фёдорычем, а рядом с этим и смерть-старушка покажется прекрасной амазонкой! Если честно, я бы притворился больным, немощным, даже идеально мёртвым, чтобы только не ехать за этим деятелем, но ведь он там был не один. В его бригаде работали отличные ребята, а их я подвести не мог. И, тем не менее, настроение было паскудным!

Стрелка спидометра нашего «братишки» — так мы называли пожилого «уазика-буханку» — едва цеплялась за цифру «60», и быстрее ехать мне не хотелось. Дорога, сконструированная из бетонных плит, выжатых вечной мерзлотой хаотично, но живописно, повернула и побежала направо, в лощину, где протекал ручей с чудесным, но абсолютно абстрактным для нормального человека названием — Сяттейвис, потом, миновав мост, круто взяла в гору и опять резко вильнула, но теперь уже влево.

На самом верху подъёма, накренившись на скошенной обочине, приткнулась «девятка» белого цвета, а рядом с ней, скрестив на груди руки, в задумчивости стояла особа явно прекрасного пола — это я не увидел, а почувствовал. Здесь, в краю мужиков, женщины настолько редки, что их поистине чувствуешь за километры всеми своими трепетными органами!

Я объехал «девятку», лихо тормознул на обочине и, напялив на рожу сногсшибательную (как мне казалось) улыбку, почопал к девушке, а определить то, что это была именно девушка лет до двадцати пяти, реакции у меня хватило вполне.

— Ну, не иначе наша девочка закапризничала! — похлопав по крылу «Жигулей», жизнерадостно начал я.

— С какого это рожна она вдруг стала «нашей»? — глаза девушки недобро кольнули меня, а на личике просквозила брезгливость. — Ехал бы ты отсюда, парниша, подале!

Я даже вытер ладонью свою физиономию, так явно было чувство, что её окатили холодными помоями.

— Вообще-то я хотел помочь, но если… — начал я бормотать какую-то чушь, но потом махнул рукой, повернулся и, ссутулясь, поплёлся к «уазику».

Я залез в кабину, изо всей силы хлопнул дверцей, отчего стекло мгновенно улетело внутрь её, и резко завёл двигатель.

— Ну и фиг с тобой, гордячка хренова! А я-то уж совсем хорош, придурок! Чтоб я ещё хоть раз захотел какой-то идиотке помочь!

Я включил левый поворот, бросил взгляд в зеркало и увидел… То, что я увидел, заставило меня без раздумий выключить зажигание и выйти из кабины. Да и никто, я уверен, не посмел бы уехать, окунувшись в эти печальные голубые глаза, из бездны которых капали — да где там капали! — просто водопадом стекали слёзы!

4

— …И он, паразит, смотрит под капот, «вешает» мне про какие-то клапана и контакты, а руки его, грязные и липкие, — я это чувствую даже через одежду! — прикасаются к моим плечам, потом опускаются всё ниже, ниже…

— Да надо было влепить ему по роже пару раз! — взорвался я. — Да такую скотину и утопить-то не жалко!

— Утопить?! — ужаснулись голубые глазки, но я явственно в них увидел брызги озоринок. — Об этом я как-то не подумала. А по роже да, я ему влепила разочек, правда, тут немного не повезло.

— Удар получился не очень смачным? — улыбнулся я.

— Да нет, у меня в руках случайно оказалась книжечка, в которой я пыталась отыскать помощь. Вот ею я ему и залепила.

— И что за книжечка?

— А вон, — кивнула девушка, и я увидел на сиденье «Жигулей» книжищу устрашающих размеров.

Я тут же детально представил себе и удар этим фолиантом, и возможные последствия:

— И ты говоришь, что тебе не повезло?!

— Почему мне? — вопросительно заморгали густые чёрные реснички. — Не повезло ему. Ведь больно, наверное?

Неисправность оказалась достаточно пустяковой. Я её устранил, распрощался с симпатичной девушкой и помчал дальше.

Теперь меня совсем не угнетало то, что я еду к Фёдорычу, и стрелка спидометра металась между цифрами «80» и «100», что для нашего братишки было практически пределом.

Так часто происходит, что встреча с приятным человеком возвращает желание улыбаться, а, порою, и жить. И пусть ты знаешь, что никогда его больше не увидишь, но вспоминать о нём всегда будешь, как о добром приятеле.

Мне было хорошо, легко, и даже неровные плиты дороги, заставляющие плясать брейк внутренности, были лишь чувственным дополнением к прекрасному настроению.

Нищая тучка скупо брызнула на ветровое стекло жиденькие капли влаги. Я включил тумблер, и единственный «дворник» смахнул с половины стекла дождинки. Но смахнул он их неровно, потому что давно уже отработал все мыслимые сроки, а новые резинки Иваныч пока только обещал. И внезапно в этих полустёртых каплях и водяных бороздках я увидел лицо голубоглазой девушки. Оно было таким чётким и близким, словно она стояла перед машиной. Я вгляделся в него, и нога моя резко вдавила педаль тормоза. Машину затрясло, задёргало, и резина колёс жалобно запричитала, стираясь о бетон. Но я не обратил на это внимания. Я разворачивался. Я это делал, даже не взглянув в зеркало заднего вида, и если бы кто в этот момент объезжал меня, то продолжать повествование мне пришлось бы в больнице или в морге, а это не совсем удобно.

Но нет, по счастью сзади никто не ехал. Зато ехали впереди! Я не завидую тому водителю нефтевоза, я ему искренне сочувствую! И ещё спасибо, что у его «Урала» такие мёртвые тормоза!

Я гнал назад, гнал к тому месту, где я встретил величайшее чудо, сказку, где я встретил СОВЕРШЕНСТВО! Стрелка спидометра встала по стойке смирно или, быть может, замерла от ужаса на цифре «110», но нога всё давила и давила педаль акселератора!

Конечно же не было там ни девушки, ни «девятки». Не было там никого и ничего. Был только я — самый большой идиот и придурок во Вселенной!!!

5

Меня радостно приветствовали Сапоги. Нет-нет, у меня ещё крыша не совсем отчалила от горя, чтобы я одушевлял обувь. Речь идёт всего лишь о братьях Сапоговых, работающих, вернее, отбывающих каторжные работы у Фёдорыча.

Всего братьев было трое: двое правильных, а один не очень. В общем, если сравнивать с обувью, то дело обстояло так: Мишка — это сапог правый, то есть абсолютно правильный, спокойный, рассудительный и завязавший с чрезмерностями; Колян — сапог левый, то бишь периодически развязывавший и рассуждающий не спокойно; ну и Сашка — сапог непонятного направления и размера, не отличающийся ни упорством и мастерством в работе, ни прилежностью в поглощении огненной воды. Короче, это были три сапога — полторы пары.

В бригаде Фёдорыча были только правильные Сапоги. Сашка же работал у Палыча, из чего я сделал правильный вывод, что и его бригада тоже здесь. Ещё в бригаде Палыча присутствовал Пилял — это был представитель горного народа на крайнем севере. Вообще-то он был карачаевец и жил не совсем высоко в горах (у подножия), но зато нарзан протекал почти что у его постели, так же, как у наших постелей иногда протекают ручейки канализации.

И Пилял не замедлил с появлением:

— О, Серожа! — подошёл он ко мне и принялся по горскому обычаю обниматься.

Тут же нарисовался и Палыч:

— Ты чего-то поздно, Серёга, сломался, что ли?

— Да, сломался, — с тоской в голосе произнёс я, — сломался и, наверное, уже никогда не починюсь!

— Так что, баня отменяется?

— Нет, баня не отменяется, отменяется счастье!

Пробормотав эти слова, я тут же прочитал возможные мысли ребят, с недоумением уставившихся на меня. Мысли были интересны и оригинальны, но, в большинстве своём, сводились к медицине. Мне стало неловко за свою слабость и, тряхнув головой, я сказал бодрым голосом, пытаясь прогнать хандру:

— Ничего не отменяется! Всё отлично, пацаны! Где там наш доблестный Фёдорыч? Поехали!

— А его нет. Он пошёл в душ, — плеснул мне в лицо бальзамом Палыч.

— Куда?

— В душ. Тут, на дэнеэске, у него знакомые. Он сказал, что с нами не поедет, а сходит к ним в душ.

Боже мой, но мне стало так стыдно, что одно это маленькое известие почти прогнало моё непоправимое горе!

Мы выехали на шоссе и через минуту были у перекрёстка, от которого шла дорога на дожимную насосную станцию, куда пошёл мыться наш дорогой Фёдорыч. И мы все бросили сочувственные взгляды, обращённые знакомым Фёдорыча, которым выпала честь принимать его. Но взглядам этим не суждено было долететь до адресатов, они вернулись к нам быстрее самых быстрых бумерангов самых искусных аборигенов: на перекрёстке маячила невысокая фигура, увенчанная весёлой физиономией, обрамлённой всклокоченной рыжей бородкой. Я обречённо нажал тормозную педаль.

— Здорово, Серёга! Рад тебя видеть! — выдохнул Фёдорыч. — Какое счастье, что я не опоздал!

6

— Ну и ничего особенного в этом вашем Фёдорыче я не заметил, — разочарованно выдавил Евген, когда я, отвезя добела отмытых изыскателей в их балки, вернулся назад.

— Интересно, — пожал Женька плечами, засовывая в рот очередную дымящуюся «соску», — а что ты хотел заметить?

— Не знаю, но вы тут наговорили столько ужасного!

— Неправда, — стряхнул Женька пепел с сигареты мимо баночки-пепельницы. — Никаких ужасов мы тебе не вещали.

— Да-да, об ужасах не было и намёка, — поддержал я бригадира, — а вот юморного в жизни Фёдорыча происходило немало!

— Да? — оживился Евген. — Так расскажите!

Женька потушил окурок и достал новую «соску»:

— Что ж, послушай.

Выноска первая,

доказывающая, что Фёдорыч — человек-легенда!

Ну нету никакого зла и ужасов в нашем Фёдорыче! Совсем наоборот. С ним интересно общаться: он много знает, умеет достаточно занимательно рассказывать. Он может прекрасно организовать быт — особенно для себя. Он может заставить работать, опять же для себя, даже тех, кто к этой работе не имеет ни малейшего отношения, и они будут работать так, как будто этот труд — дело всей их жизни!

Однажды бригада Фёдорыча производила съёмку линии электропередач. Дело было зимой, но температура — ноль, поэтому снег жизнерадостно прилипает к лыжам, и они весят не меньше танковых гусениц! И вдруг Фёдорыч находит пункт геодезического обоснования и решает к нему привязать ход, хотя это и необязательно. Но если он решил — амба! Только вот проблема: как докопаться до центра пункта, который находится не только под метровым слоем снега, а ещё и ниже уровня земли? И здесь, на счастье Фёдорыча, но на свою беду, с ближайшей просеки выруливают два трелёвщика, возвращающиеся с дальних делянок после тяжелейшего трудового дня. Фёдорыч мгновенно загорается радостью. Он лихо и уверенно тормозит один из тракторов, залезает на гусеницу, и все слышат его высокий крик, заглушающий рокот мотора:

— Значит так, мужик, слушай меня! Сейчас ты нам расчистишь тут площадочку метров десять на десять, больше не нужно, но смотри, когда будешь снимать нижний слой снега, не сверни центр знака, а то плохо будет!

Бедный тракторист, ничего не понимая, но чётко осознав, что Фёдорыч — это какой-то крутой начальник, непонятным образом попавший в таёжные дебри, беспрекословно начинает выполнять всё требуемое. Трелёвочник натужно ворчит, разгребая грязные мокрые валы снега, и ловко уворачивается от вездесущего рыжего командира, упорно залезающего под самый отвал, чтобы как можно точнее показать, что и как именно нужно сделать. Второй же тракторист, оказавшийся более сметливым, включает девяносто девятую скорость и, наплевав на наезженную колею, валит прочь, увязая в целине по крышу кабины.

Через полчаса, измучив до предела сговорчивого механизатора, расчистившего площадку в полгектара до самой травы, Фёдорыч всё же отпускает бедолагу, даже не сказав ему «спасибо». Но тот, вероятно, и сам ещё бы приплатил, лишь бы смотать от этого строгого и неугомонного начальника!

А Фёдорыч, довольный, смотрит в свои бумаги, потом на откопанный с таким трудом центр и выдаёт:

— Ладно, хрен с ним, не будем привязываться, ещё мало отошли от исходных. Через пару километров другая пара пунктов будет.

А ещё Фёдорыч обладает самым богатым набором практических вещей, необходимых в суровых полевых условиях!

Однажды случилось, что бригада его закончила работу и посреди открытой тундры ожидала вертолёт, который должен был её вывезти на базу. Был конец мая. Снег, набрякший влагой, лыж уже не держал, и ноги постоянно проваливались в вязкую мокрую гущу выше колен. И вот послышался долгожданный рокот «вертушки». Машина приблизилась и, как это положено, принялась совершать несколько кругов над местом посадки, дабы определить направление ветра и уточнить обстановку. Но Фёдорыч проявил себя истинным знатоком вертолётного дела:

— Так, орлы, хватайте вещи, и бежим вон туда, там будет посадка. Вон, лётчик нам показывает место! «Орлы» хватают вещи, инструменты и пытаются со всем этим скарбом бежать по снежной каше. Метров через двести, измотанные на ноль, они видят, что вертолёт разворачивается и уходит назад.

— Стоп! — командует Фёдорыч. — Назад!

И марафонский спринт возобновляется в другую сторону.

Когда в четвёртый раз Фёдорыч дал старт, ни один из рабочих не дёрнулся, да и самому бригадиру, как видимо, уже не хотелось не только бегать, но даже стоять.

А вертолётчики в это время ломали головы, что же означают сии движения внизу, происходящие так целенаправленно и упорно?

В общем, вертолёт приземлился так, как и нужно — там, где находились люди, правда, люди эти были мокры до нитки, злы до безумия и обессилены до желеобразного состояния, и только один из них упрямо мотал головой, как будто пытаясь кому-то доказать его неправоту.

Да, много слухов и легенд ходит о Фёдорыче и много их соответствует правде. А разве так бывает, чтобы легенды складывались о недостойных людях? НИ-КОГ-ДА!

7

Едва Иваныч прошёл в дверь, я подскочил к нему:

— Иваныч, ты должен сделать одно дело!

Тот посмотрел на меня без малейшего удивления:

— Должен — сделаю.

— Нет, конечно, ты не должен, — осознав всю бестактность своего заявления, притормозил я.

— Не должен — не сделаю, — пожал плечами Иваныч и уселся к компьютеру.

Через минуту наша сестрёнка отправилась в чрево электросхем процессора, а на экране монитора возник дебильный пейзажик.

— Иваныч! — взмолился я. — Ну послушай меня!

— Слушаю, — повернул он ко мне своё лицо, но взгляд от экрана не оторвал.

— Ты можешь мне найти одну машину?

— Да хоть десять, — не моргнув ответил Иваныч. — Какая тебя устроит: джип, инвалидная коляска или нефтевоз?

— Мне нужна белая «девятка»!

— И по какой цене?

— В каком смысле? — съехал я с темы.

— Ну, по какой цене она тебя устроит?

— Да при чём тут цена? Не нужна мне никакая машина!

— Я не понимаю тебя, Серёжа.

— Чего тут непонятного? — я начал понемножку заводиться. — Не нужна мне никакая машина! Мне нужен хозяин её. Вернее, хозяйка. Это же так просто!

— Ну так бы сразу и сказал, — вздохнул Иваныч и вытащил из кармана куртки блокнот и ручку. — Говори номер машины и имя хозяйки.

— Эх, Иваныч, ты и шутник! — заулыбался я. — Если бы я это всё знал, зачем бы стал тебя напрягать?!

— Здесь, Иваныч, такая штука, — вступил в наш странный диалог Женька, — Серёга тут доездился за разными Фёдорычами до того, что в кого-то втюрился, и нету теперь нам с Евгеном покоя ни днём, ни ночью!

— Это точно, — ехидно поддакнул Евген, — особенно ночью — стонет и скрипит зубами, как вампир на диете!

Иваныч убрал блокнот и ручку на место и посмотрел на меня, как на ребёнка, находящегося в последней стадии дебилизма:

— А ты хоть представляешь, сколько в Усинске белых «девяток»?

— Нет, я даже не представляю, сколько в Усинске красных «восьмёрок»! Но, Иваныч, ты же найдёшь её?!

— Как?

— По глазам! У неё обалденные голубые глаза!

— У кого, у «девятки»?

Теперь уже я посмотрел на него, как на ребёнка, находящегося… (ну и так далее):

— У девушки.

Иваныч несколько раз сжал и разжал пальцы правой руки и повернулся к Женьке:

— Дай сигаретку!

Я округлил глаза:

— Ты же не куришь!

— Тут и запьёшь, и закуришь. Серёга, ну откуда ты такой взялся?!

Я, искренне недоумевая, только пожал плечами, потому что в этот момент я абсолютно не помнил не только о своём происхождении, но и о происхождении всего человечества в целом!

Иваныч сделал несколько глубоких затяжек и резко потушил сигарету в баночке из-под кофе, служившей у нас на должности пепельницы:

— Чёрт с тобой, рассказывай, как она выглядит. Но очень-очень подробно.

— Так, — воодушевился я, — у неё обалденные голубые глаза! Просто чудо какое-то!

— Про глаза мы в курсе. Давай дальше.

А дальше всё оборвалось. Я вдруг понял, что ничего, абсолютно ничего не помню о той, кем так внезапно и страстно заболел! Не помню ничего, кроме этих волшебных глаз!

— Прости, Иваныч, я идиот, — промямлил я и, махнув рукой, едва не заплакал от беспомощности, навалившейся на меня так же энергично, как бесцеремонная толстая баба на тщедушного мужичонку.

Да, вероятно, видок мой был идеально трагичен, потому что никто не только не засмеялся, но даже не улыбнулся, а в нагловатых глазках Евгена тускло блеснула влага.

Но Иваныч неожиданно встрепенулся и хлопнул рукой по столу:

— Да всё отлично, Серёжа! Я, кажется, уже придумал объявление, которое развешу по всему Усинску: всем хозяйкам белых «девяток», имеющих обалденные голубые глаза, срочно прибыть на регистрацию на Северный Возей. Там вас ожидает ваша судьба!

8

— Ну, вот и твердь земная! — радостно вздохнул Евген и тут же провалился в болотину почти по пояс.

— И это ты называешь твердью? — бросил я, с интересом наблюдая, как парень барахтается между шевелящихся кочек.

— Это дырочка в тверди, — уточнил Евген, погружаясь всё глубже.

— Ага. Это, вероятно, то самое место, которое так тебя всегда манит.

— Что ещё за место?

— Влагалище. Но, правда, земное. И, всё же, как тебе в нём?

Евген подумал секунду и выдавил:

— А как и в обычном влагалище: мокро, склизко и тепло. Хотя нет, тепло резко убывает. Пацаны, а я ведь так и утону в этой пи… писке! Засосёт она меня и хрен обратно выплюнет! Тащите меня отсюда!

— Да, совсем мужик дошёл, — Женька неторопливо снял очки и принялся их тщательно протирать. — Только-только дорвался до склизкого и мокрого и нате — вынимайте! А ведь как ты мечтал об этом прекрасном месте!

— А я и сейчас мечтаю. И даже очень зверски.

— Так в чём же дело? Вот оно. Наслаждайся!

— Да нет, спасибо, размерчик не мой! Я лучше ещё немножко потерплю, а вдруг да обломится где-нибудь что-нибудь подходящее.

— Подходящее подо что? — не смог не встрять я.

— Под твой язык! — лихо отбрил меня Евген и громко заверещал: — Да тащите меня скорее, а то я так и утопну, не вкусив напоследок настоящего тепла и ласки!

Мы с Женькой поднатужились и легко выдернули Евгена из чрева болота. И вот он, любитель и ценитель прекрасных женских мест, стоит перед нами, дрожащий от холода и мокрый ниже подмышек. На Евгене всего один сапог. Другой остался там, во влагалище.

— И что мне теперь делать? — вопросил парень, пытаясь стоять на одной ноге, словно так ему могло стать теплее.

— Нырять, — предложил Женька.

— Или не нырять, — предложил я.

— Мне?! — изумился Евген. — Я же только что оттуда! Я мокрый и замёрз весь!

— Значит, ты предлагаешь всем нам промокнуть? — блеснул логикой ума Женька.

— И к тому же, сапог нужен только тебе, мы с Женькой не претендуем, — добавил я ложку логики своей.

— Да нет, я не хочу, чтобы вы промокли. И сапоги у вас есть. Но не могу я туда нырять! — И, подумав, Евген добавил: — А как вы вообще это представляете?

Я посмотрел на него, как на младенца:

— Ты что, не нырял никогда?

— В болото? Никогда!

— Тогда это тем более должно быть тебе интересно!

— Серж, ты что, псих?

Я пожал плечами:

— Вот уж чего не знаю, того не знаю.

— Да нет, Евген, Серёга не псих, — выпустил в гадкий воздух струю ароматного дыма Женька, — он тебе предлагает нормальный экстрим.

— Точно, — поддержал я, — это экстрим, чисто для конкретных пацанов!

Евген, услышав эти слова из так знакомого ему арго, даже перестал дрожать:

— А ведь точно. Это такой крутой экстрим, которым никто ещё не занимался! Вот потом своим корешам расскажу — они отпадут от зависти! Всё, я сейчас нырну, а вы меня держите за ноги.

— А стоит ли? — выдавил я из себя сомнения.

— Что стоит ли? — не понял «экстремал». — Нырять?

— Нет. Держать тебя стоит ли? Ведь если не держать, то это будет супер экстрим!

— Да, но тогда я вряд ли о нём кому-нибудь расскажу! — горько улыбнулся Евген, доказав, что и он умеет размышлять не только алогично!

9

Женька затосковал. Я это понял, едва проснулся.

Он лежал, скучно уставившись в потолок, и выпускал мощные клубы дыма, которые тяжёлыми волнами перекатывались в нашей небольшой комнатушке. Но не столько Женькина скучная физиономия стала признаком его тоски, сколько время пробуждения. А времени было всего семь, и то, что наш босс, как называл его Евген, продрал глазки в такую рань, красноречиво говорило о его ненормальности.

Вообще-то пробуждение нашей бригады происходило примерно так. Вначале просыпался я, поскольку и ложился раньше всех. Первое время я пытался поднять своих собригадников и поделиться с ними прекрасным летним утром и горячим северным солнышком, но, получив от них пару раз краткую характеристику своей незаурядной личности и несколько довольно точных адресов необходимого следования (правда, без указания того, что там предстояло сделать), мне пришлось прекратить эти поползновения. Но всё-таки я поднимал ребят. Я долго и нудно ходил из угла в угол, неназойливо брякал чайной ложечкой и негромко хрустел сухарями. А ещё мне очень нравился скрип моей кровати. Но он почему-то ужасно не нравился остальным! И вот, после пары часов моей маеты, наконец-то наступало пробуждение. Вначале из внутренностей спальника доносилось хриплое ворчание Женьки:

— Вот ведь, гад, самому не спится, так и другим покемарить не даст!

— Да спи, пожалуйста, кто тебе мешает! — изображал я полное радушие.

— Спи?! — выскакивала из спальника физиономия, со всех сторон густо облепленная рыжей спутавшейся растительностью. — Да если бы я был даже мёртвым, то и тогда хрена с два уснул бы! Это вон Евгену всё по фигу, он бы и в эпицентре ядерного взрыва заснул!

— Ну это и понятно.

— Что понятно?

— А то, что у Евгена совесть чиста. Только с чистой совестью можно спать так сладко.

— А у меня, значит, совесть подпачканная?

— Это уж тебе лучше знать. Я же могу сказать только о себе: моя совесть просто залеплена грязью — ни единого чистого пятнышка!

— И где ж это ты так вымазался?

— Да есть ещё прекрасные места на этом свете.

А Евген и в самом деле мирно почивает, абсолютно не слыша нашей довольно громкой пикировки и вызывая этим в нас, а, особенно, в Женьке зависть непонятного цвета. И Женька, оставив меня, принимается за Евгена:

— А ну, хватит дрыхнуть, раздолбай! Подъём! Ишь, разоспался, чистюля!

Евген открывает заспанные глазки и бормочет:

— Да, я люблю помыться и этим отличаюсь от тебя.

— Что-о?! — орёт Женька и выскакивает из спальника, как мурена из своей норки. — Ещё ты мне тут будешь фитюльки вкручивать!

Зря он это говорит. Откуда же Евгену знать такое заковыристое словечко. Он делает из своих глаз правильные шестигранники и спрашивает шёпотом:

— А что это такое?

Но Женька и сам точно не может объяснить смысл данного выражения и, чтобы не рухнуть фейсом в гумус, только отмахивается:

— Книжки читать нужно. И не только детективы!

— А я не только детективы читаю, я, между прочим, даже Толстого прочитал!

— Всего?! — не могу я сдержаться от удивлённого восклицания.

— Не всего, а так, кое-что.

— И что же именно?

— «Войну и мир». Первые три… как же они называются?

— Книги? — подсказал я, наполняясь уважением к человеку, совершившему такой подвиг.

— Нет, не книги.

— Главы? — уважение моё сменяется иронией.

— Да нет, не главы.

— Тогда что же? — Женька в удивлении, он даже забывает поджечь свою неизменную «соску».

— Да три страницы я прочитал, ёлки-палки! — выдыхает Евген, делая хитрую рожу, и непонятно, наивен ли он до беспредела или издевается над нами вполне осознанно.

Но сегодня Женька затосковал, и пробуждение получилось естественным и скучным.

Я молча вылез из спальника и, внимая зову организма, почопал на улицу. Очумевшие комары, всю ночь занятые тщетными поисками провизии, заметили меня не сразу, и целых десять секунд я стоял спокойно и неподвижно. Но когда несколько десятков полуметровых жал одновременно воткнулись в различные части моего тела, волей-неволей пришлось начинать танец, который со стороны наверняка был похож на самый скверный брейк-данс или на лихо исполненную пляску святого Витта.

Я влетел в комнату, во всё горло благословляя милую природу и расчёсывая всеми пальцами зудящие места укусов.

— Как там? — выпустил Женька облако табачного дыма, сопоставимое по размерам и едкости со всеми дымовыми выбросами Северной Магнитки.

— Здорово! — потянулся я. — Кажется, гроза будет.

— Гроза? — подскочил радостно Женька. — Так это то, что нам нужно!

— А как же мы будем в грозу работать? — изумился Евген. — Нас ведь может убить!

— Не бойся, Евген, убить тебя никто не сможет. Кроме меня. А сегодня у нас будет выходной. Серёга, заводи братишку, мы едем на Харьягу!

— На Харьягу?! Да ни за какие деньги!

— Ну что ж, как хочешь. Нет, так нет. Просто я подумал, а вдруг мы там найдём белую «девятку»? Ведь она, сдаётся мне, оттуда ехала.

10

Мы возвращались с Харьяги на предельной скорости, пытаясь вырваться из горячих объятий грозового фронта. Со всех сторон лохматые огненные плети стегали нагую тундру, а громовые раскаты заглушали не только рёв двигателя, но даже шелест мыслей в голове. Евген, находящийся в салоне братишки, просунул голову к нам в кабину и при каждом взрыве грома вскрикивал так тонко, будто его оскопила шаровая молния.

Я же не мог насмотреться на это великолепие. Вообще для меня гроза — это самое грандиозное зрелище! А ещё я ощущаю всем своим существом, как подпитываюсь энергией от каждой молнии, и, чем ярче и дольше плавит воздух огненный жгут, тем легче и бодрее становится у меня на душе и в теле. И я уже вовсе позабыл, что не нашёл на Харьяге ни белой «девятки», ни, тем более, её хозяйки, я был весь во власти стихии, я был в ней целиком!

Два часа ночи, а я ещё не сплю. Нет, жаркий факел любви не поджаривает моё сердце, и оно, дымясь и кровоточа, не пытается умчаться к той, чьё сердце, по-видимому, совсем-совсем холодно, по крайней мере, ко мне. Нет, во мне, кажется, уже всё перегорело, и упрямые стрелы логики безжалостно продырявили трепещущую душу, ловко и надёжно приколов её к стенке реальности. Я почти спокоен, но всё-таки в два часа ночи мне не спится. Да нет, всё вру, я бы с радостью заснул, но мне этого сделать НЕ ДАЮТ!

За тоненькой стеночкой, где находится вторая наша комнатка, в которой мы оборудовали кухню, сидят два алкаша и пытаются разговаривать шёпотом и слушать музыку на минимуме громкости. Но, вероятно, вы и сами понимаете из собственного опыта, что даже шёпот может быть громче рёва голодного верблюда, если шепчущий изрядно «примет на грудь», а два моих коллеги нынче, что называется, дорвались! Да, конечно, они пьют только пиво, но его так много, что в нём можно утопить небольшое оленье стадо вместе с пастухами, их семьями и собаками! Плюс ко всему, в этом пиве столько градусов, что правильнее было бы его назвать слегка разбавленной водкой. Что там говорить, алкоголь — это гадость, от него, в конечном итоге, всегда только проблемы и вред. Да что я буду вам тут парить мозжечки, вы прекрасно это знаете и сами. Потому и любите опрокинуть пару-тройку стопариков и запить их пивком. Правда?

Итак, я героически пытался заснуть. И мне это почти уже удалось, но внезапно в кухоньке наступила тишина, а потом с нежным скрипом начала открываться дверь. В светлом прямоугольнике дверного проёма показался Евген. Он осторожно двинулся вглубь комнаты, держа в вытянутой руке какой-то листочек. Посредине комнаты Евген зацепился за стул и грузно перевалился через него, издав при соприкосновении с полом звук, с которым бетонные плиты сваливаются с кузова неисправного самосвала. Громко сказав самыми простыми словами, что он думает об этом стуле, этой комнате и этой стране, Евген, кряхтя, поднялся и уставился в листок. Мне стало ужасно интересно, что же у него там такое, но я всё же остался лежать неподвижно, не показав, что не сплю. А в дверном проёме появилась волосатая всклокоченная голова и зашипела:

— Ты что, придурок, тише не можешь? Серёгу разбудишь!

— Да нет, он крепко спит, — оторвался Евген от своей бумаженции и, покачнувшись, завалился на стол. Стол радостно вздрогнул и весело сбросил с себя на пол всё, что на нём было. А было на нём немало, в том числе и посуда, которая жизнерадостно забрякала по половицам.

— Идиот! — снова раздалось шипенье, но теперь оно было громче и походило на вздох больного паровоза. — Идиот! Ты же разбудишь не только Серёгу, но и всю охрану буровой!

Если честно, я в это поверил, хотя от нас до буровой было метров триста-четыреста!

Евген снова поднялся и подошёл вплотную ко мне. Я закрыл глаза и старался дышать ровно. Мне удалось это с громадным трудом, потому что смех душил меня добросовестно и вдохновенно — так и Отелло не душил свою любимую Дездемону!

— Да нет, Жень, он спит.

— Точно?

— Конечно. Глаза же закрыты!

— Ну, тогда ладно, — прошипела голова и исчезла из светлого прямоугольника.

А Евген, сверясь со своим листочком, принялся шарить в Женькиных вещах. Очень долго он, сопя, как старая лошадь, и кряхтя, как Генеральный Секретарь ЦК КПСС, что-то искал. Слава Богу, это что-то наконец-то нашлось, и Евген пополз прочь, уронив по пути всё, что он не уронил при первой попытке.

Дверь закрылась, и тут я резко провалился в зыбучие пески сновидений. Мне снилось, что в нашу комнату вбегает Иваныч, весь исцарапанный, измазанный губной помадой и явно изрядно поддатый. Он хватает меня за грудки и начинает трясти, как жена мужа в день получки:

«Серёга, ты меня достал своими голубыми глазами!»

После этого Иваныч залезает под мою кровать, и оттуда слышится негромкое пение:

«Очи чёрные, как боюсь я вас,

Очи чёрные, как хочу я вас!»

Мне хочется ему сказать, что он неправильно поёт и я заглядываю под кровать, но вижу там Евгена, держащего в руке листок туалетной бумаги:

«Вот видишь, Серж, — жалуется он, — бумага-то бракованная. На ней нету лицевой стороны!»

По лицу Евгена катятся слёзы. Их так много, что скоро образуется речное русло. Оно меня подхватывает и выносит на улицу.

На улице я почти слепну от яркого голубого света. Это сияют глаза сотен девушек, выстроившихся стройными рядами, а за ними всё видимое пространство занимают белые «девятки». Заметив меня, девушки принимаются истошно кричать и рвать на себе одежду. Голубое сияние глаз сменяется на беловатое свечение разнообразных обнажённых грудей. Голова моя идёт кругом, я теряю вес и слегка приподнимаюсь над землёй. Я чувствую себя арабским шейхом, принимающим парад у своего гарема. А девушки, не останавливаясь на достигнутом, начинают срывать с себя остальную одежду, и меня пробивает дрожь от предстоящего зрелища. Но, увы, перед шеренгой появляется шустрая голубоглазая девица и орёт пискливым голоском:

«Что вы делаете, леди? Ему же нужны только наши глаза!»

Над толпой проносится вздох ужаса, и девицы поспешно одеваются. А шустрая поднимает руки вверх и кричит:

«Три-четыре!»

И вся девичья толпа принимается скандировать:

«Вы-бе-ри ме-ня! Вы-бе-ри ме-ня! Вы-бе-ри ме-ня!»

Голова моя пухнет от шума, вот-вот она лопнет!

И вдруг всё стихает. Толпа расступается, как волна от брошенного камня, и я вижу ЕЁ! Она стоит, переминаясь с ноги на ногу, и видно, что ей очень неловко. Я раскидываю руки в стороны и бегу к ней. И я сжимаю её в своих объятиях, а сердце моё разрывается на тысячу маленьких сердечек! Но её руки вдруг отталкивают меня, и я вижу, что это вовсе не моя голубоглазая мечта, а… Евген! Он держит в руках кусок туалетной бумаги и нудит:

«Серж, что же делать? Как же подтираться без лицевой стороны?!»

Я хватаю этого придурка за ворот, отрываю от земли и легко закидываю на крышу дома. А небо резко темнеет, и вот оно уже совсем черно. И из этой черноты вырывается толстая лохматая молния и медленно-медленно летит прямо на меня. Перед самым моим лицом она со скрипом тормозит, и из её огненной пасти высовывается язык. Во мне всё меркнет, сознание угасает, и я отключаюсь, но успеваю всё ж гордо подумать, что я стал покруче любого экстрасенса, коль смог разглядеть полёт молнии на её бешеной скорости в сто тысяч километров в секунду!

11

Я проснулся около полудня, чего со мной не случалось уже очень давно. Мои други громко почивали, всхрапывая и постанывая, а иногда и вскрикивая. Как видно, сны им снились тяжёлые и порочные.

Воздух в комнате был настолько тухл и вонюч, что меня едва не вывернуло. Я схватил одежду и поспешил на кухоньку, надеясь, что там-то вздохну вольно. Хрена с два! Если уж топики что-то делают, то делают это на совесть! Кухня была в таком бардаке, что бедной сказочной Федоре и в диком кошмаре не приснилось бы! На полу, столе и стульях живописными кучками в стиле поп-арта находились грязная посуда, остатки еды, открытые консервные банки, сапоги и портянки, и всё это было щедро припудрено толстым слоем пепла и окурков. Не одеваясь, я распахнул окно во всю его ширь и спешно помчался на волю.

На улице не было ни одного комара, ни единой мушки, но совсем не потому, что они все благополучно передохли от какой-то благородной эпидемии. Нет, они попросту утонули в потоках ливня, который, вероятно, бушевал уже давненько, потому что сразу за порогом начиналась огромная лужа, а кончалась она так далеко, что края её терялись за горизонтом, который, кстати, тоже терялся. Вода сплошным потоком стекала с крыши, и я умылся, не сходя с порога.

Через пять минут уборочных работ на кухне из меня слиняло последнее желание этим заниматься. Коварно, как дефолт на Россию, навалилась хандра и принялась вязать из моей души морские узлы. И дело было совсем не в том, что меня угнетала и бесила эта разруха на кухне, этот спёртый воздух. Нет. Опять все мои мысли, весь я, были там, с нею, моей любимой. Я думал о ней всегда, везде, но сейчас вдруг чётко осознал, что никогда-никогда её не встречу, никогда не загляну в её волшебные глаза! И мне стало так тоскливо, что я застонал, опустился прямо на пол и, прислонясь к стенке, принялся стучать о неё головой.

Я ритмично долбил стену, приговаривая, как запиленная пластинка:

— Ну приди ко мне! Я умираю без тебя!..

Дверь осторожно приоткрылась, и в неё просочился… Евген. Он смотрел на меня глазами, в которых были ужас и удивление. Я тут же прекратил мучить ни в чём не повинную стенку и спросил его шёпотом:

— Что с тобой?

— Со мной?

— Ну да. Ты посмотри на себя в зеркало!

Евген мгновенно исчез, но через минуту вернулся, держа в подрагивающей руке небольшое зеркальце:

— Серж, ты меня больше так не пугай!

— Я тебя не пугаю, но твоё лицо было просто ужасно!

— Да ты на своё посмотри! — и Евген сунул мне в руки зеркальце.

Я его взял, взглянул, но увидел в отражении не себя, а опять голубые глаза любимой. Я отбросил зеркало и снова долбанулся головой в стену. В этот раз удар получился удачным — кастрюля, висевшая прямо надо мной и доселе выдерживающая сотрясения, наконец-то благополучно слетела с гвоздика и долбанула по моей глупой башке! И я мгновенно успокоился. А ещё я понял кое-что:

— Евген, как только ты увидишь, что со мной не всё в порядке, бери кастрюлю и бей мне по лбу!

— Что ж, мне её с собой всегда таскать?

— Зачем всегда?

— Так с тобой всегда чего-то не то!

— Ты поговори, поговори, счас сам получишь!

Евген пожал плечами и ушёл в комнату. А я поспешил за ним, потому что вспомнил кое-что интересное, очень мучавшее меня.

Женька отравлял и без того насмерть отравленный воздух в нашем жилом помещении, но было видно, что курение не доставляет ему абсолютно никакого удовольствия, и делает он это только по привычке.

Я вначале открыл окно пошире, а потом задал так мучивший меня вопрос:

— А скажите-ка мне, господа, что это за бумажка, с которой Евген тут полночи блуждал?

Женька ненадолго задумался, а потом улыбнулся:

— Это карта. Вернее, план.

— План чего? — не понял я ни шиша.

— План этой комнаты и находящихся в ней предметов.

— Но для чего?!

И Женька рассказал очень простую историю.

Среди ночи закончилось спиртное. Нужно было добавить. И пива-то было ещё много, но оно находилось в комнате, припрятанное в спальном месте у Женьки. Но в комнате спал я, а мои друзья — люди чуткие, они не решились зажечь свет и, тем самым, разбудить меня. Решено было идти в темноте, хотя в начале августа ночи в этих широтах коротки и прозрачны, это, скорее, сумерки. Так как зрением Женька похвастаться не может, решено было послать Евгена. Но он не знал, где босс спрятал бутылки. И тогда тот (даром, что ли, геодезист?) решает нарисовать подробную схему. На ней он обозначает всю обстановку комнаты, да не просто абы как, а в едином масштабе, да ещё ориентирует план по сторонам света!

— Да, ребята, — делаю я вывод, — всё логично и правильно. Напиваются кто как: портные — в лохмотья, мясники — в сосиску, гинекологи — в три… сами, в общем, знаете, ну а вы напились в поликоническую проекцию Гаусса-Крюгера!

12

— Ну так что, я сбегаю быстренько за пирожками? — бодрым голоском предложил Евген.

— Быстренько? — бросил на него взгляд поверх очков Женька и скептически хмыкнул.

И уж кому-кому, но мне его скепсис был понятен!

Выноска вторая,

оправдывающая наш скепсис и открывающая

некоторые тайны натуры Евгена.

Покупка пирожков и булочек — одно из любимейших занятий нашего самого полезного члена бригады. Он это дело освоил в совершенстве и исполнял его виртуозно!

Первая (а для многих основная или единственная) задача заключалась в том, чтобы пройти сквозь солидную охрану, а охрана сотой буровой — на уровне президентской! В первую ходку Евгена принялись основательно трясти трое очень нехилых секьюрити, но уже через десять минут горько жалели, что связались с этим симпатичным с виду пацаном. А через полчаса они не знали, как от него отвязаться. Евген своей непосредственностью и наивной логикой настолько их достал, что они дали добро ему для входа на территорию буровой в любое время суток и записали в своём журнале дежурств для последующих вахт, что если, не дай бог, на горизонте появится стройная фигура среднего роста, то лучше охране прятаться и не высовываться ради сохранения в норме психического состояния!

С того дня Евген проходил безо всяких документов сам да ещё проводил с собой всех желающих, которых, благодаря бурно разлетевшимся слухам, день ото дня прибывало. Только Евген часто удивлялся, почему это всякий раз, когда он идёт через проходную, никого из охраны нету, скорее всего, говорил он, дисциплинка у них не на уровне!

И вот наш мальчик приходил в маленькую столовую, и его физиономия кардинально изменялась. Теперь она была не наивно-серьёзной, а бесконечно несчастной. И начинались его нескончаемые рассказы о бедах и мытарствах, сыпавшихся на него, как проценты на акции Абрамовича, о непосильном труде в топях болот и в лесных чащобах. Но больше всего слёз проливалось из очей доверчивых поварих, когда Евген начинал жуткие повествования о нас с Женькой, то и дело его унижающих чёрной работой и травящих голодом! К «бедному» мальчику тянулись стаканы с компотом и сочные отбивные, и он уплетал всё, почти не жуя, сам поверив в свои фантазии. Потом он закупал пирожки и булочки и, тщательно их пересчитав (не приведи, Господи, не донести хоть одну — живьём съедят, как говорил он о нас!), отправлялся в обратный путь. Придя домой, он заявлял:

— Вот ваша доля. Свои я уже слопал, очень кушать хотелось.

Мы с Женькой не торопились поглощать выпечку, и для Евгена это было как ржавый нож в горячую селезёнку:

— Ну что же вы не едите?! Они же зачерствеют!

— Какое тебе дело до нас? — возмущался Женька. — Ты свои сожрал, вот и будь спокоен.

— Да как же ему быть спокойным! — встревал я. — Посмотри, его же прямо трясёт, так ему хочется всё это сметелить!

— Фигу с кетчупом ему, а не пирожки! — делал грозное выражение добродушного лица Женька и показывал симпатичный кукиш.

Но Евген это всерьёз не принимал, он чётко знал, что, помучив его недолго, мы всё же поделимся с ним вкуснотенью, а уж он её смолотит в сотые доли наносекунды!

Итак, Евген взял деньги и помчался в столовку, а мы приготовились ближайший час провести с пользой: Женька выписывал данные на очередной участок трассы, а я решил подточить топоры — наше основное орудие труда. Конечно, двадцать первый век уже бодро топтал старушку Землю, и где-то разрабатывались алгоритмы прорезки просек и визирок лазерными лучами и гравитационными ударами, но мы по-прежнему рубали ёлочки и берёзочки топориками, а кустики — саблями. Но ничего, мечталось нам, не пройдёт и века, как самые высочайшие технологии придут к нам на вооружение и помогут… Да ладно, никто не придёт и никто не поможет — щуку Емеля завялил и сожрал с пивком, жар-птица эмигрировала в Австралию, а конёк-горбунок сделал пластическую операцию и, лишившись горбика, потерял всю волшебную силу. Так что вся надежда на мозолистые руки да древние топоры! А касательно высочайших технологий, так на то они и высочайшие, что хрен до них дотянешься!

Женька только-только успел вытащить из планшета схемы, а я лишь пару раз провёл по лезвию топора бруском, как резко распахнулась дверь, и на пороге появился Евген, а, спустя несколько секунд, донёсся топот шагов — это звук догнал наконец-то прыткого бегуна. Евген бросил на меня взгляд, полный абсолютного превосходства, и небрежно произнёс:

— Вот ты тут ерундой всякой занимаешься, а там целыми стаями белые «девятки» тусуются!

— Где? — резво вскочил я и подлетел к Евгену.

— Там, — махнул он рукой в сторону, противоположную дороге, — у столовой.

— Нет, там столовой быть не может, она абсолютно в другом направлении, — попытался было Женька всё разложить на свои места. Но я, не стремясь даже вникнуть в смысл его слов, бросился на улицу, легко сметя Евгена, всё ещё стоявшего в дверях. Я услышал сзади оханье и глухой стук, но не оглянулся, а только ускорил бег. Да, я бежал, я летел, и грудь сжимало, в ней была пустота, потому что сердце оттуда давно выскочило и мчалось далеко впереди!

Вместо целой стаи тусующихся «девяток» я увидел лишь одну. Она стояла у проходной, а за рулём её сидел какой-то мужик, отражающий солнечные зайчики бритым черепом. Я не знаю точно, что он подумал, когда увидел бегущего к нему человека, который был явно не в себе да ещё сжимал в руках немаленький топорик, но он выскочил из машины так проворно, что, кажется, даже не открывал дверцу — по крайней мере, я этого не заметил!

Бритый мужик исчез в будке охраны, а я, осознав всю нелепость ситуации, только вздохнул и поплёлся восвояси.

— Ну, как? — вопросительно-робко глянул на меня Евген, когда я вернулся, уже совершенно успокоенный.

— Всё хорошо, все остались целы и невредимы!

— В каком смысле?

— В самом прямом.

— Значит, это была не она, — разочарованно протянул Евген.

Лицо его окатила тёмная волна печали, парень съёжился, поник, и мне его стало очень жалко:

— Не грусти, Евгенчик, все узлы когда-нибудь да развязываются, а если нет, то Гордий давно подсказал идеальный выход!

— Это ещё кто такой? — волну печали с лица Евгена смыла волна любопытства.

— Это мифологический персонаж, — пояснил Женька, попыхивая дымком, — он узлы не развязывал, а разрубал.

— Ну и правильно, — одобрил Евген, — чего с ними возиться!

— Правильно, конечно, только вот верёвочку потом как свяжешь?

— Да чего её связывать, мало этих верёвок, что ли?

— А если эта верёвочка — судьба?! — выдохнул с горечью я.

Евген непонимающе посмотрел на меня, после перевёл взор на Женьку:

— Чего это он?

Но я не дал Женьке ответить:

— Да ничего, всё хорошо! Ты мне, Евгенчик, скажи только одно: где ты углядел целую стаю белых «девяток»?

— Да не знаю я, Серж, но мне показалось, что там их так много!

— Ага, и во всех находятся голубоглазые девушки! — ухмыльнулся Женька.

— Я даже и не успел разглядеть, кто там в машине. Я, как только увидел эту «девятку», сразу же помчался, чтобы порадовать Сержа!

— И тебе это удалось бесподобно. Спасибо, Евген! — поклонился я и приложил ладонь к груди.

— Кстати, а где пирожки? — вдруг вспомнил Женька. — Только не говори, что ты их все сожрал от радости!

— Да я как-то и позабыл о них.

Женька снял очки и поднялся с кровати:

— Прошу всех встать по стойке «смирно»!

Мы с Евгеном, ничего не понимая, поднялись.

— Серёга, запомни этот день и запиши дату в свои анналы. Я думаю, что больше такого чуда не случится.

Я умею мыслить и логически, и абстрактно, и, если необходимо, абсолютно алогично, но проникнуть в логику Женькиных инсинуаций мне не удалось. А тот, видя наше полнейшее недоумение, и испытывая от этого радостное превосходство, торжественно объявляет:

— Сегодня, в первый и, наверняка, в последний раз в жизни Евген забыл про еду! А это значит, что не за горами апокалипсис или, на худой конец, — коммунизм!

13

— Нет, ну откуда только привозят эту гадость?! — выплюнул Евген, войдя в комнату и плюхнувшись в изнеможении на своё ложе.

— Чем ты опять недоволен? — оторвал взор от книги Женька.

— А всем!

— Это понятно, но чем конкретно?

— Вода тут какая-то… — Евген напрягся, подыскивая походящее слово, и его физиономию разукрасили полутона разумности.

— Здрасьте, — я с наслаждением оторвался от изучения компьютерных премудростей и развернулся к Евгену. — А вода-то чем тебе не угодила?

Но тот, совершенно не слыша меня, наконец-то отыскал заветное словечко и, разведя в стороны руки и склонив голову набок, вывалил его нам:

— Ненастоящая!

— Ненастоящая? — теперь уже Женька завалил башку на плечо и приподнял очки над глазами. — И какая же она?

— Вероятно, недостаточно мокрая, — высказал я гипотезу. — Или слишком влажная?

Евген лишь тонко ухмыльнулся и посмотрел на меня, как на выпускника дурдома, но после, тоном Ноя, отмотавшего девятисотлетний срок жизни, пояснил:

— Эта вода, Серж, не смывает мыло!

Женька опустил очки на переносицу и, теряя интерес к беседе, вновь принялся за чтение.

Я же, обладая кое-какими остатками знаний школьной программы по химии, решил объяснить Евгену странности нашей воды:

— Тут всё очень просто. Вода эта скорее всего речная, а поскольку реки здесь не родниковые, а верховые, то и влага поступает в них в виде осадков. Ну, а осадки, как тебе хорошо известно из школы, — это проходят в третьем классе, там ты должен был учиться! — это водичка дистиллированная.

Евген смотрел на меня, как крестоносец на бронепоезд — недоверчиво и абсолютно неосмысленно

— Неужели тебе не понятно?! — я даже растерялся от такого тупизма. — Вода дистиллированная, а это значит, что в ней нету солей!

Взгляд Евгена не изменился.

— Солей нету! — почти закричал я, и Женька, уже совершенно не помышлявший о чтении, с удовольствием закурил и приготовился получать удовольствие от происходящего.

— Ну что ты кричишь, Серж, я всё понимаю — в этой воде нет соли. Да я её сколько выпил, уж если бы она была солёная, небось, почуял бы!

— Придурок! — выдохнул я и повернулся к Женьке, как бы прося помощи, но тот тихо давился смехом.

— Ладно, объясняю подробно. В дистиллированной воде не содержатся соли, но это не та соль, которой мы заправляем кашу, Евгенчик! Хотя, если быть точным, то это тоже соль — хлорид натрия, но в данном случае это к делу не относится.

По выражению глаз Евгена я понял, что запутал его этим замечанием ещё больше. Тогда я решил всё упростить до идиотизма:

— Короче, в нормальной воде содержатся вещества, которые расщепляют жиры, и происходит реакция замещения, — тут я вовремя притормозил: — В общем, соли растворяют мыло и оно превращается в другие вещества. Но это происходит в нормальной воде, а в дистилляте нет ни хрена, поэтому и мыло не расщепляется! Вот и всё!

— Ну а я что сказал? Что это — ненастоящая вода! — удовлетворённо заулыбался Евген.

И тут относительную тишину комнаты разорвал звук, который я вначале принял за вопли пьяного слона, перепутавшего в первую брачную ночь слониху с антилопой гну. Это смеялся Женька!

Успокоился он довольно скоро и, вновь закурив, посетовал:

— Какая жалость, что не было магнитофона! Тут Дубовицкая со своей бандой и близко не валялась!

А Евген посмотрел на меня долгим пронзительным взглядом и уважительно сказал:

— А ты, Серж, здорово в химии шаришь, наверное, это твой любимый предмет был в школе?

— Просто Серёга в школе учился, а ты там отбывал наказание! — уточнил Женька.

— Да ладно, — обиделся Евген, — я тоже в химии поработал. У нас в городе завод есть химический, так я там кислоту разливал. Между прочим, завод этот замутил мужик один, вы его должны знать.

Мы с Женькой недоумённо переглянулись.

— В Питере ему памятник стоит.

— И как же его фамилия? — уточнил я.

— Да хрен его знает, не помню я!

— Ну, это и к лучшему, — констатировал Женька, — а то сейчас начнём выяснять, что за мужик, в пиджаке или с бородой, сидит или нет. А это всё уже было!

— Да, — подтвердил я, — и гораздо интереснее! Но, Евгенчик, ты хоть что-нибудь понял из того, что говорил я, или нет? Только честно!

— Да что я, совсем полный дебил?! Ясно, что если в воде нет соли, то мыло она смывать не будет.

— Правильно! — вздохнул я с облегчением.

— А поэтому, — продолжил Евген, — я сейчас возьму с собой пачку соли, высыплю её в таз с бельём, и всё отстирается легко!

14

Вскоре после нашего диспута о ценности местной воды, от Иваныча, с оказией, пришло распоряжение. Кому-то из нас было необходимо смотаться к гидрологам, расположившимся недалеко от нашего домика, и получить от них некоторые данные. Кто-то из нас, оказавшийся, естественно, мною, ибо инженеры второй категории не предназначены для курьерских работ, завёл свой драндулет и отправился в путь.

Езды было всего ничего — километров пятнадцать, но путь проходил как раз через памятное место, ставшее почти священным для меня. Я остановился на обочине, вышел из кабины и встал, скорбно склоня голову, словно поминая свою прошлую жизнь.

Возле меня тормознул нефтевоз, и из кабины выглянула весёлая кавказская рожица:

— Слюшай, дарагой, савсем паламался, да?

— Совсем, — ещё больше понурил голову я.

— Памочь надо, да?

— Да кто ж мне поможет, — промямлил я, и только тут осознал, что же может подумать в этой ситуации сторонний наблюдатель. — Да нет, брат, всё хорошо, просто вышел мозги проветрить. Езжай, спасибо!

«Урал», грозно взревев своим мощным двигателем и обдав мою хмурую физию горячей отработкой, неторопливо двинул на юг. А я, пару раз чихнув, почему-то повеселел. Ведь я же попросил Иваныча отыскать мою незнакомку, и он обещал это сделать. А если уж Иваныч обещает, то всё будет в порядке, вопрос лишь во времени. Нужно ждать!

Гидрологов я отыскал легко. Возле небольшого серенького балка, покрытого резиновым шифером, болтались несколько вахтовиков.

«Интересно, чего они тут собрались? — задумался я. — Неужели и им нужны данные о речках и ручейках?»

Но, когда я вошёл в балок, этот актуальный вопрос разрешился сам собою. В тесном, но очень чистеньком и опрятном помещении, находились несколько женщин. То, что это именно женщины, было понятно сразу, несмотря на то, что одеты они были так же, как и мы — в противоэнцефалитные костюмы и резиновые сапоги. Но вот головы их, в отличие от наших, были покрыты разнообразными косынками.

Гидрологов было трое. Одна из них давно и уверенно прошагала по жизни пятый десяток — это я понял по её лицу, красиво оттенённому сеточкой морщинок. Но зато обе её коллеги были достаточно молоды, хотя подробно мне их разглядеть не удалось.

— Привет, о прелестные гидрологини! — низко поклонился я.

— Привет и тебе, прелестный незнакомец! — парировала пожилая. — Там, на свежем воздухе, томятся ещё некие прелестники, так шёл бы тоже к ним, а!?

— За что же такая немилость? — оторопел я. — Неужто вам даже нелюбопытно узнать, для чего я к вам прибыл?

— Да знаем мы, для чего все вы прибываете! Только хрена с два чего тут обломится!

Я несколько растерялся от такого приёма, но быстро понял его подоплёку.

— Да нет, я к вам не свататься приехал и даже не заводить знакомства. Мне нужно получить данные по некоторым объектам, например, по ручью Сеттявис.

— А-а, так ты геодезист? Тебя Николай Иванович послал?

— Ну, я бы не сказал, что он меня так уж и послал, поскольку у нас хорошие отношения, но вот попросил заехать, это да.

— Так что ж ты молчал?!

— Да как-то я и не заметил, что молчу, — несколько жеманно пожал я плечами.

— Смешной, — хихикнула девушка, сидящая за столом над разложенными схемами.

— И почти симпатичный, — добавила вторая, притулившаяся в затенённом углу балка.

Мне стало даже как-то обидно за это «почти», хотя на роль красавца я никогда не претендовал:

— Может, вы и решили, мадам, что я сюда из Питера прискакал на конкурс красоты мужских физиономий, но, уверяю, так низко я падать не собираюсь!

— Во-первых, не мадам, а мадемуазель, — поправила меня девица и ещё глубже вдавилась в угол балка, — а, во-вторых, я не хотела вам нанести такую глубокую обиду!

Я хотел было как-то осадить девчонку, но вдруг понял, что она едва сдерживается от смеха. Не зная, как же правильнее разрядить обстановку, я лишь выдал:

— Один ноль в пользу гидрологии!

— И всего-то? — удивилась третья гидрологиня. — Я думаю, что Ларочка заслужила хотя бы два очка!

— По суровым, но справедливым правилам тундры за победу присуждается только одно очко, и оно — ваше! — милостиво заявил я. — Приезжайте к нам, на сотую, и там мы продолжим наш поединок.

Меня почему-то стала тяготить эта беседа, а в душе заскреблись смутные предчувствия:

— Я очень тороплюсь — геодезия зовёт! Выдайте мне, пожалуйста, материалы.

— Да ради бога, — пожала плечами старшая и протянула мне папку, — всё давно готово. А вот в гости мы к вам обязательно заявимся. Очень уж хочется взглянуть на ту самую геодезию, ждущую вас с таким нетерпением.

15

Женька изящно разогнал по поверхности лужи нефтяные пятна и надолго припал иссушенным ртом к влаге. Утолив жажду, он сменил позу из Кама-сутры на обычную и менее сексуальную — встал в полный рост.

— Ох, и здорово! — потряс он мокрой бородой и полез в карман за никотиновым допингом.

Следом за ним плюхнулся в лужу и Евген и, жадно причмокивая, принялся заливать грязноватой водой свою систему охлаждения. Наполнив утробу под завязку, он вытер рот и блаженно улыбнулся:

— Точно, босс, это просто кайф! И как ты, Серж, можешь целый день не пить? Я не представляю!

— А я не представляю, как вы можете пить эту гадость. Тут же вся таблица Менделеева плавает или по дну ползает!

— Да-да, — насторожился Евген, — где-то я про эту таблицу уже слышал.

— Это тоже в школе проходили, — подсказал Женька, — её, как ты выразился, Менделеев замутил. А находятся в этой таблице все химические элементы, существующие в природе, и расположены они в определённом порядке. Кстати, Евген, а откуда это ты словечко такое подхватил?

— Да нормальное слово. Замутить — это значит, что-то сделать или придумать. Просто вы уже старые и нас, молодых, не понимаете!

— Ах ты, зараза, — возмутился Женька, — это я-то старый? Да мне ещё сорока нет!

Евген посмотрел на него снисходительно:

— Старый — это тот, кому больше тридцати!

— В таком случае, я вообще развалина древняя, а Фёдорыч — высохшая мумия! — сделал вывод я.

— Да я и сам-то уже не молодой, — вдруг загрустил Евген, — ведь мне уже двадцать семь!

— Пора на свалку, дружок! — похлопал его по плечу Женька.

А я поболтал сапогом в луже, из которой так жадно хлебали мои коллеги, и заявил:

— Будете пить такую гадость — точно постареете! И возраст тут совершенно не при чём. Ты лучше расскажи-ка, Евгенчик, какие там у вас, молодых, ещё есть словечки интересные.

— Всякие есть, что я, словарь ходячий, чтобы всё помнить.

— Ну, хоть что-то.

— Ну, — почесал Евген лоб, — замутить, тусоваться. Ещё дискотеки мы называем кислотными.

— Кислотными? — удивился я. — А почему?

— Почему-почему, да потому, что они — кислотные!

— Это, конечно весомый аргумент, — съязвил Женька, — но кислота-то здесь с какого боку?

— Да ни с какого. Это значит, что дискотека крутая, отпадная!

— Нет, Евген, — усомнился я, — тут что-то не то. Это, вероятно, потому, что на этих дискотеках торгуют наркотой, а она на жаргоне и есть кислота.

Евген посмотрел на меня очень удивлённо и, вместе с тем, уважительно:

— А ты, Серж, совсем не старый!

— Ну, спасибо, спасибо, что годков мне поубавил!

А Евген, не уловив иронии, оживился:

— А вот ещё словечко есть: попыжить.

— Попыжить? И что же сие значит?

— Это значит, что, вот, у тебя что-то было, и вдруг — нету.

— Потерять, то есть? — предположил Женька.

— Нет, не потерять.

— Значит, пропить, — попытался угадать я.

— Нет, не пропить.

— Тогда украли! — твёрдо заявил Женька. — Больше ничего быть не может!

Евген хитренько улыбнулся, видя полный примитивизм нашего мышления, и высказал познания в филологии:

— Попыжить — это когда у тебя что-то было, и вдруг оно — бац! — и уже его нету! И никто не украл, никуда не потерял. Просто оно бесследно исчезло, кончилось.

Евген нас победно оглядел, но мы лишь разочарованно пожали плечами. А Женька, снова закурив, бросил:

— Нагнал тут тьмы на египетские пирамиды, а разогнать забыл!

— Да, Евгенчик, — поддержал я его, — какой-то туфты ты тут налепил нам!

— Вы просто не сечёте в правильных словах! — слегка обиделся тот. — Я же так подробно объяснил!

— А ведь точно, Серёга, — неожиданно оживился Женька, — это очень правильное объяснение. Сам посуди. У нас было столько жратвы, что не знали, куда её разложить. И вот проходит совсем немного времени, а вся провизия куда-то исчезает. И, заметь, что никто её не воровал, да и съесть столько мы не могли. Где всё?

— Не иначе, кто-то попыжил, — делаю вывод я. — Только кто он, этот кто-то? Да и с пирожками у нас та же проблема. Всё кем-то попыжено!

— А я-то здесь при чём? — безо всякого энтузиазма вопросил Евген и, встав на карачки, принялся с показной жадностью хлебать цветистую водицу.

16

Мы сидели в балке у Палыча. Нас было семеро: наша доблестная бригада и бригада самого Палыча, но плюс Пилял. Дело в том, что Фёдорыч, умело использовав всех и вся для наиболее скорейшего выполнения своего задания, успешно справился с ним и свалил домой, великодушно предоставив оставшимся устранять мелкие недочёты и неожиданно возникающие проблемы. А проблемы возникали постоянно, потому что заказчики — в пику канувшим советским временам — стали более требовательны и более наглы. Но что делать, кто платит, тот и диктует, и приходится с этим мириться и выполнять самые смешные пожелания.

Так вот, Фёдорыч уехал, а с ним подался до дому и неправильный Сапог, и у Палыча теперь была суперправильная бригада, которая нынче хлебосольно принимала бригаду нашу в своём уютном балке. Для тех, кому слово балок ничего не говорит, я посоветую вспомнить американские фильмы, в которых крутые авто таскают огромные домики на колёсах. В этих домиках есть всё: водопровод, туалет, телевизоры, кондиционер, классная мебель и ещё много-много других приятных бытовых мелочей. Балки, в коих нам приходится жить здесь, в Заполярье, очень похожи на эти домики. Они тоже на колёсах и тоже огромны, даже более огромны, чем американские аналоги. В них тоже есть водопровод (только местный — в пластиковой бутылке из-под воды), туалет (но он в основном на улице), кондиционер (если открыть зимой двери), мебель (правда, она менее классная) и много-много других приятных бытовых мелочей (топоры, лыжи, нерабочие автомобильные двигатели и иные запчасти, а так же старые валенки и сапоги, которые уже ни на что негодны, но выкинуть их на свалку рука не поднимается).

Итак, мы сидели в уютном голубом балке (это цвет его, а не сущность!) и делились впечатлениями от работы, быта и жизни своей в частности и человечества в целом. Когда проблемы всего человечества были легко разрешены, а для лечения заболевшей дибилизмом цивилизации гомо сапиенс были выписаны необходимые рецепты, темы постепенно приземлились и стали касаться нас самих. Я с большим удовольствием рассказал о своих находчивых друзьях, не растерявшихся в тяжёлой ситуации и сумевших не только не заблудиться ночью в комнате, но ещё и создавших оригинальный план — вершину картографического творения! Палыч, в силу своего образования более других оценивший эту ситуацию, просто катался на нарах от смеха, представляя пьяного Евгена с планом в руках.

Но как-то незаметно разговор перешёл на Фёдорыча, и тут уж Сапоги принялись выплёскивать дозы претензий к этому легендарному человеку.

— Приехали мы на трассу, дед инструмент устанавливает, — рассказывал Мишка, — я заправляю пилу и жду, когда он мне выдаст направление. Вдруг, смотрю, а он весь побелел, потом побагровел. Ну, думаю, плохо человеку, счас упадёт. Нет, не упал. Уставился на меня да как заорёт: «Ё….. м…! С… -….ь, ты что мне не сказал, я карандаши и блокнот забыл!» И начинает махать руками и подпрыгивать, как козлик. Я поначалу подумал, что он шутит, разве это моё дело — за блокнотиками его приглядывать? А он орёт да орёт, даже в ушах позванивать начало. И ясно мне стало, что он всё это серьёзно! Ах, гад, думаю, счас я тебе устрою! Завожу пилу, поднимаю её на уровень груди и иду на деда. Подхожу к нему и говорю: «Стой смирно, я сейчас из тебя карандашики выпиливать буду!» Гляжу, а дед опять побелел, назад отскочил и заулыбался как-то странно: «Ты что, Миша, я же пошутил!» С тех пор, когда я с пилой в руках, он всегда спокоен и на приличном расстоянии от меня.

— А ты расскажи, Миха, как он нас посылал визирки рубить! — заёрзал от возбуждения Колян. — Нет, я лучше сам расскажу! Погода была поганая, дождливая, видно, что старому так неохота на трассу шлёпать. Он думал-думал, да и говорит: «У меня тут дел с бумагами немеряно, а вы идите без меня, я вам объясню, что и как делать». И начинает нам рисовать какую-то фигню, вот типа Женькиного плана. Вот тут, говорит, прорубите двадцать метров прямо, потом десять — перпендикулярно, потом ещё двенадцать метров под углом в сорок пять градусов, а дальше всё прямо и прямо. И выйдите вы на угловую точку. Целый день мы, идиоты, рубились под дождём! Валим ёлки, валим, а угла всё нет. Вернулись, говорим, мол, хрен ты, старый, угадал, не вышли мы на точку! Тот подумал малехо и нарисовал всё по-другому, как он сказал, попроще. На следующий день мы опять давай рубиться зигзагами, и опять впустую! На третий день он опять берёт карандашик и начинает нам рисовать направление, но тут я не выдерживаю: «Всё, старый, сам бери топор, пилу и иди по своим чертёжикам, а мы здесь останемся, будем тебе карандаши затачивать!»

Колян, выпустив пары, успокоился и примолк.

— Так что, он пошёл с вами? — не вынес молчания Евген.

— А куда он, на хрен, денется!

Время бежало быстро и неотвратимо, как прибыль в карман хозяев нефтепровода, под который мы и прокладывали трассу. Солнце юркнуло за горизонт и потянуло за собой прозрачную пелерину дня. И её край мягко стирал с неба режущую глаза яркость и открывал прячущийся под нею бархатный темно-синий полог, на котором робкими редкими звёздочками проявлялась бесконечность Вселенной.

— Ну ладно, Женя, встретимся на двадцать третьем углу, — сказал на прощание Палыч.

— Да, как в кино: место встречи изменить нельзя, — кивнул Женька. — У тебя как с ходами? Всё в допусках?

— Нормально, у меня все ходы записаны! — шутканул Палыч. — Есть, правда, одна нестыковочка, но я, кажется, нашёл, в чём там дело.

— Может, нужна помощь? Давай вместе прикинем, посчитаем.

— Да нет, Женя, разберусь.

— Что ж, тогда поехали. Серёга, заводи «братишку». Евген, ты едешь или как? — окликнул Женька нашего главного попыжиста.

Тот быстро попрощался с Сапогами и Пилялом и вприпрыжку побежал к машине:

— Как же это я да не еду?! Вы же без меня там сойдёте с ума и помрёте от скуки!

— Умереть от скуки может быть нам и не суждено, но то, что мы с твоей помощью перекроим свои умишки, это без всяких сомнений! — уверенно заявил я и запустил двигатель «уазика».

17

— Нет, этого быть не может! — просто взвыл Евген.

— Может, может. В жизни, Евгенчик, может быть всё, абсолютно всё, даже то, чего быть никак не может! — успокоил я его.

— Да, странное это дело — лежит и никому не нужно! — ехидно глядел на Евгена Женька. — Некому попыжить, да и тебе некогда!

А суть дела была в следующем. Здесь, в комяцкой тундре, в краю, где всё подчинено нефтедобыче и нефтеперекачке, постоянно шло строительство: дорог, трубопроводов и разнообразных линий электропередач. Но даже теперь, во времена торжества частной собственности, когда считается каждая копеечка, раздолбайства вполне хватало. Тут и там по тундре торчали опоры, подцепившие провода, которые не шли никуда, а по земле, между кочек и в зарослях карликовых берёзок, эти провода извивались блестящими серебристыми змеями. А провода — это, как не так давно стало нам известно, не столько средство транспортировки электричества, сколько средство заработка. Провода — это алюминий, а алюминий — это деньги! И уж кому-кому, а Евгену это было известно не понаслышке:

— Блин! Да что же это такое делается! Я дома весь выворачиваюсь, влезаю в каждую афёру, чтобы только надыбать хоть пару килограммов металла, а тут он везде валяется! И никто его не берёт! — и Евген бросал на нас беспомощные взгляды.

Постепенно он всё же стал свыкаться с мыслью, что для этих мест явление это нормальное, но сегодня его снова прорвало. И причина тому была. Сегодня мы обнаружили целую катушку «нулёвого» провода сечением сантиметра в три, и было очевидно, что всё это богатство позабыто-позаброшено. Вот тут-то Евген и взвыл:

— Нет, этого быть не может!

Мы с Женькой ушли уже метров на триста от злополучной катушки, а Евген всё ещё ползал по ней, обливая горячими слезами элемент таблицы Менделеева под номером тринадцать.

Догнал он нас на следующей точке и твёрдо заявил:

— Этот металл будет моим! Я его на хребте унесу! Серж, поможешь мне?

— Ага, мечта всей моей жизни — это таскание алюминия до капитальной поломки хребта.

— Да нет, ты будешь его только возить до дому, а всё остальное — мои проблемы.

— Знаю я твои проблемы! Ты всегда лихо начинаешь, ну а потом — помогите, друзья, пропадаю!

— Тогда я буду всё таскать на себе! Ну как я брошу это богатство, ведь тут тонна, не меньше!

— Хорошо, Евген, допустим, ты это всё порежешь и перетаскаешь. Но кому ты продашь своё богатство? Здесь ведь нету приёмных пунктов.

— О, я найду!

И Евген нашёл! Уже через два дня у него был оптовый покупатель, снабдивший новоявленного металлиста мощными ножницами, которые используют в своей работе электрики и медвежатники. Правда, цена за килограмм металла была невелика — десять рублей, но Евгену это очень подходило, да и выбирать было не из чего:

— Это фигня, что всего десятка. Тут везде столько товара, что я заработаю легко на домашний кинотеатр!

Домашний кинотеатр был для Евгена тем же самым, что Рио-де-Жанейро для самого известного махинатора Советского Союза. И оставалась самая малость: легко на него заработать.

На следующий день Евген набрал с собой еды и, когда мы закончили свою работу, домой не поехал, а остался возле своей катушки провода с огромными ножницами и гигантским желанием немедленно начать зарабатывать деньги для осуществления своей мечты.

— Серж, ты подскочи за мной часика через четыре.

Через четыре часа я приехал и, оставив машину на дороге, пошёл к месту жизнедеятельности Евгена, кое находилось от шоссе метрах в ста. Я шёл неторопливо, и каждый шаг вбивал в меня гвоздик нежелания таскать этот долбанный алюминий. Я отчётливо видел перед собой гору нарезанных проводов и довольное лицо уставшего Евгена, усыпанное капельками трудового пота.

Довольное лицо я увидел довольно скоро. Но вот капелек пота на нём не было. Гладкая, розоватая кожа Евгеновой физии была разукрашена живописными сальными мазками и присыпана бахромой хлебных крошек: Евген насыщался.

— А где же товар? — пошарил я взглядом возле катушки.

— Понимаешь, Серж, сегодня как-то дело не пошло. И ножницы чего-то не режут, и сил как-то маловато.

— Так ты что, вообще ничего не настриг?

— Почему ничего? Вот, целая куча!

Я посмотрел туда, куда указал Евген и увидел эту кучу. Десяток скруток проводов, толщиной в руку и длиной в метр, сиротливо притулились за жиденьким ивовым кустиком.

— Да, работник из тебя хреновый! — сделал я очевидный вывод.

— А ты сам возьми и попробуй. Думаешь, это так легко? — возмутился Евген, едва не подавившись куском сала.

— Конечно попробую. Ты же знаешь, я не тот, кто наивно верит на слово!

За полчаса я настриг кучу проводов, раза в три превосходящую Евгенову.

— Здорово, Серж, у тебя получается! А давай вместе работать? Представляешь, сколько мы бабок нарубим!

— Представляю. Только я представляю иное. Я буду рубить провода, а ты — бабки!

— Да ты что, Серж, я же буду работать, как слон!

— Вот и работай.

— Но мне одному так скучно!

— А я тебе спою и станцую, пока ты будешь ножницами орудовать.

— Эх ты, а ещё друг, — сокрушённо вздохнул Евген, но тут же оживился: — А что там у нас на ужин?

— Ты что, голодный? — удивился было я, но вовремя вернулся в реальность. — Хотя, полкило сала и буханка хлеба — разве это можно считать едой для такого труженика!?

— Вот именно! — оживился Евген. — Так что там у нас вкусненького?

18

Сделав закрепление угла, мы засобирались домой. День, в общем, прошёл хорошо, только концовку его испортил мелкий и знобкий дождик. Влага пропитала нас насквозь, и, кажется, даже на донышках наших душ плескались мутноватые дождевые лужицы. До машины нужно было возвращаться километра два, если идти по трассе, и это представлялось делом довольно сложным и неприятным, потому что необходимо было форсировать заросший ручей и несколько болотистых проплешин. Но существовал другой вариант, и я о нём напомнил:

— Слушай, Жень, а на фига мы потащимся назад по всей этой мототени? Давай срежем, тут напрямую всего-то километр.

— Срежем?! — рыжие брови взлетели выше макушки. — Хватит, один раз срезали, проверили теорему Пифагора, походили по гипотенузе!!!

Женька впрягся в лямки ящика с тахеометром и скорым шагом пустился назад по трассе. Я было хотел всё же пойти по короткому пути, но Евген потянул меня за рукав энцефалитки:

— Пойдём, Серж, вдруг боссу потребуется помощь.

И мы пошли вслед за Женькой, хотя мне очень хотелось проверить этот, короткий путь, даже вопреки здравому смыслу, остатки которого во мне всё-таки были. И всё же в данной ситуации Женька был прав несомненно.

Выноска третья, частично опровергающая

теорему Пифагора и доказывающая, что

гипотенуза не всегда короче суммы катетов.

Пару недель назад мы тянули трассу по заболоченным местам. Иногда мы просто тонули в этих местах, как наш флот под Цусимой, но, так же, как и наши предки, мы никогда не сдавались!

Закончив работу, мы развернулись и побрели по болотине назад. Наш «братишка» был как на ладони, до него по прямой — километра полтора, а в обход, по тому маршруту, что мы уже прошли, — в два раза дальше. И я тогда, как и сегодня, логично предложил:

— На кой чёрт нам пилить по кругу, когда здесь, по прямой, такое же болото. Зато мы сэкономим уйму времени, ведь гипотенуза всегда короче суммы катетов!

Евген отказался сразу, но не потому, что был иного мнения. Нет, просто у него примерно на середине трассы остались найденные им грибы, а бросать их он не хотел, да и не мог, иначе потом не спал бы месяц, оплакивая своё имущество!

Женька тоже пошлёпал по старому следу, но было видно, что он находился в раздумьях по поводу правильности выбора.

А я, ни секунды не сомневаясь, уверенно пошагал прямо на «уазик», казавшийся таким близким и доступным. Правда, пошагал — это громко сказано, ведь ноги проваливались в топкую болотину по щиколотку, а порой и по колено, но это не было неожиданностью, ведь там, где пошли Женька и Евген, было всё почти так же.

Когда позади осталось больше трети пути, я неожиданно провалился довольно глубоко и зачерпнул сапогами болотной водицы. Это было досадно, но вполне логично — я ведь шёл не по асфальту — и я уверенно похлюпал дальше. Ещё метров сто обошлось без сюрпризов, а потом пошло! Провал следовал за провалом — всё чаще и всё глубже. Почва под ногами колыхалась мёртвой зыбью, и я уже не искал более приемлемые на взгляд варианты пути, я брёл напрямую, и тупая усталость наполняла меня, как вода трюмы тонущего «Титаника», и выжимала из всего моего существа все эмоции и желания. Во мне было только одно: дойти до тверди! А пути оставалось не меньше полукилометра!

Выкарабкавшись из очередного «влагалища», я остановился, чтобы немного отдохнуть и обдумать непростую ситуацию. Хотя, думай, не думай, а иного выхода нет. О возвращении назад не могло быть и речи, а вправо и влево простиралось всё то же болото, невероятно красивое и совсем не страшное. Я мысленно порадовался за Евгена и Женьку и похвалил их за то, что они не вняли моим идиотским призывам. Евген был виден далеко впереди и левее от меня, а вот Женьку я обнаружить почему-то не мог, хотя он должен был быть чётко слева. Может быть, он отдыхает, усевшись на кочку, и поэтому мне не виден? Вероятно, так.

Я собрался двинуться дальше, но вначале оглянулся, чтобы оценить пройденное расстояние. И то, что я увидел там, вызвало у меня шок! Метрах в пятистах от меня маячила знакомая фигура — это Женька тащился по моему следу! Хотя, никаких моих следов он видеть не мог, и не только потому, что они были очень незаметны, а в силу своего не идеального зрения. Я представил его, ползущего по этой трясине, поминутно проваливающегося в топь и не видящего ни шиша, потому что очки его залиты потом, и мне стало так тоскливо! Первой мыслью было подождать Женьку и выбираться вместе, но стоять просто так оказалось небезопасно: ноги мгновенно погружались, и болотное чрево ласково простирало свои объятья. Нет, стоять на месте было нельзя! Назад идти тоже не имело смысла. Тогда я решил докричаться до Женьки, чтобы он попытался как-то свернуть на старую тропу. Но, увы, ветер дул прямо на меня, и, будь у меня вместо глотки пароходный гудок, и тогда бы Женька его не услышал. И я снова стал пробиваться вперёд, к машине.

Евген, конечно, выбрался первым, и я чётко видел не только его стройную фигуру, но даже весьма довольную рожу. Он вышагивал вокруг «братишки», как степенный аист, и иногда призывно помахивал нам руками. Во мне всё выло и стонало от желания пройтись хоть несколько шагов по твёрдой почве, но ещё нужно было преодолеть метров двести болота и переправиться через ручей, огибавший отсыпку, на которой гордо возвышался наш автомобильчик.

Я точно не помню как, но я всё же выбрался на твердь земную, но никакого удовлетворения это во мне не родило. В каждой клеточке тела, в каждой клеточке души была только усталость. Не было усталости только в совести, и она бодро терзала меня за то, что я уже выбрался, а Женька продолжает тонуть и неизвестно ещё, как удачно он выберется. Если бы я был верующим, я бы истово помолился за него, но что не дано, того не украдёшь!

— Ну, Серёга, эту гипотенузу я никогда не забуду! — таковы были первые слова Женьки, когда он благополучно (хотя, что значит благополучно? то, что не утонул?) выбрался на отсыпку.

Но я не стал извиняться и оправдываться, я только сказал:

— Зато какое приключение, Жень! Неужели ты жалеешь? Вот о чём сыну-то расскажешь!

— Конечно, — поддакнул Евген, — тут есть чего порассказать! — И, подумав, добавил: — А вы чувствовали мою помощь?

Мы в недоумении уставились на него.

— Ну как же, я ведь сосредоточился и мысленно всю свою энергию отправлял вам!

— Так вот оно что! — хлопнул себя руками по мокрым штанам Женька. — А я-то думаю, кто это мне силушки прибавляет!?

— Да, Евгенчик, — кивнул я головой, — без тебя бы мы точно утопли! Спасибо за заботу!

— Если бы с вами что-то случилось, я просто не представляю, что бы делал!

«Да, действительно, парень переживал», — подумалось мне, да и Женьке, вероятно, тоже.

А Евген, помолчав, неожиданно продолжил:

— Конечно, что бы мне было делать, ведь ключи от машины у Сержа, да и ездить-то я почти не умею!

19

Мы ждали Шефа.

Я намеренно пишу это слово с заглавной буквы. Но совсем не потому, что хочу пододвинуть нашего руководителя поближе к Господу Богу, и даже не из-за элементарного подхалимажа. Просто слово это так часто всеми нами произносилось, что иногда не сразу вспоминалось, а как же на самом деле зовут нашего начальника.

Итак, мы ждали Шефа. Два дня назад, под вечер, примчался Иваныч и сообщил нам эту весть. Когда я увидел его, запыхавшегося, словно он бежал из Усинска бегом, а не ехал на машине, сердце моё прыгнуло в голову и забарабанило по вискам, и там всё завыло, задребезжало, как на эсминце во время тревоги. Но Иваныч только грустно посмотрел на меня и неловко пожал плечами. Да чего иного я ожидал? Чудеса даруются лишь тем, кто их заслужил! А наш непревзойдённый доставала (не потому, что мог достать всех, но потому, что мог достать всё!) вывалил нам радостное известие и от себя попросил:

— Только вы тут хоть приберитесь, посуду помойте. Особенно кружки, а то Шеф терпеть не может, если кружки грязные!

— А у нас, между прочим, посуды грязной не бывает! — гордо и немного обиженно заявил Евген.

— Конечно, — согласился я, — откуда же ей быть грязной, если некоторые её вылизывают почище стаи ротвейлеров!

Евген внешне не прореагировал на мою колкость и сделал вид, что уж его-то это не касается. А Иваныч, уже собиравшийся уезжать, вдруг что-то вспомнил и пошагал к компьютеру. Да-да, конечно, вы и сами догадались, что же он собрался сделать. Бедная-бедная наша сестрёнка!

— Интересно, а что нам Шеф привезёт вкусненькое? — раскроил рот улыбкой Евген и стал похож на Буратино с обломанным носом.

— Вообще-то, он обещал мне водочки, — припомнил Женька, — если работа пойдёт хорошо. Хотя по мне, лучше бы пивка какого-нибудь вкусного!

— А я хочу мороженого. Много-много! И торт бисквитный! — зажёг в глазах вожделение Евген, и язык его забегал по губам, собирая слюну, обильно их оросившую.

Я смотрел на них и видел, что в этот миг они где-то далеко-далеко от меня — в пивных реках с кремовыми берегами. На лицах их, спотыкаясь о носы и скулы, блуждали улыбки, слегка отливающие даунизмом, а глазки затянулись туманной пеленой истомы. И, исключительно в психотерапевтических целях, я решил вернуть их в рутинную реальность:

— Мороженое пиво Шеф, естественно, привезёт, но ещё он обязательно привезёт какую-нибудь бяку, типа увеличения объёмов задания при урезании сроков исполнения!

И эта моя пессимистическая реплика смела с лиц моих друзей все их мечтания, подобно торнадо, сдувающему на своём пути дома и деревья. Женька моментально закурил, а Евген попенял мне:

— Ну зачем ты так, Серж, хоть бы чуть-чуть помечтать дал.

— Ты, кажется, хвалился, что у тебя всё чисто, всё вымыто? Вот давай и делай это, чтобы всё соответствовало.

— Да сделаю, сделаю, подумаешь, проблема. А я ведь даже почувствовал во рту вкус мороженого! — и Евген опять облизнулся.

Женька молчал, упорно задымляя комнату, и это навело меня на интересную мысль:

— Жень, а ведь Шеф-то не курит.

— Не курит. Ну и что?

— Нет, он не просто не курит, а совсем не переносит табачного дыма!

— А я-то здесь при чём?

— Вот именно ты-то здесь и при чём! Ты же не хочешь, чтобы Шеф, войдя в наше жилище, долго и тяжело кашлял, а потом безвременно почил, отравившись этими ядохимикатами?!

— Ты же не отравился, да и Евген жив.

— Ну, Евген и сам курит, хорошо только, что очень мало. А что касается меня, то я уже потихоньку адаптировался. И потом, у меня нет другого варианта, ведь приказать тебе не курить тут я не могу, а мои просьбы ты принимаешь, как выпендрёж!

— Да я даже дома курю! — взорвался Женька, но тут же, потише, добавил: — Правда, только на кухне.

— Это хорошо, что ты заботишься о здоровье своего сына! — с сарказмом сказал я. — И всё-таки Шеф, я думаю, будет не очень доволен!

Женька лишь пожал плечами, как бы говоря: а мне-то какое дело?

А Евген, о чём-то усиленно думавший во время этого нашего диалога, внезапно подпрыгнул на кровати и вскричал:

— А знаете, что я придумал?!

— Знаю, — спокойно отреагировал Женька.

— Знаешь? И что же?

— Я знаю одно: всё, что ты придумываешь, или незаконно, или невыполнимо, или кем-то уже придумано!

Евген выпучил глаза, пытаясь переварить услышанное, но, видимо, это ему не очень удалось. Тогда он отмахнулся от Женьки и его философских заморочек, и, глядя на меня, начал разматывать свою думу:

— Представляешь, Серж, приезжает Шеф и спрашивает нас: ну, как работа, как трасса? А мы ему: какая трасса? Мы тут с ног валимся, режем алюминий, только-только сил хватает грибов пособирать да в бане попариться! И всё, Шеф в нокауте!

— Представляю! — заулыбался Женька и выковырял из пачки очередную сигарету. Он сунул её в рот, чиркнул зажигалкой и поднёс огонёк к концу сигареты, но не прикурил. Он вышел из комнаты и прикурил только в коридорчике. Я на мгновение оторопел, но потом всё же выдавил из себя:

— Ну, Евген, кажется, сегодняшний день мы будем дышать полной грудью!

— Ничего, зато завтра я выдам три нормы! — донёсся из коридора смешок, впрочем, тут же сменившийся кашлем. — И всё пойдёт так, как и дóлжно!

«Да, — подумалось мне, — всё пойдёт так, как и должно идти, и иного мне не хочется»!

20

Шеф остался доволен нашей работой и нашим бытом, но не преминул меня подколоть тем, что, дескать, даже в Питере в наш офис постоянно вламываются некие голубоглазые девицы. Они плачут от нетерпения увидеть меня и тыкают в окно пальчиками на свои белые «девятки». Эх, Иваныч, зачем же ты всё растрезвонил?..

Я вернулся от Палыча, к которому отвёз шефа, и увидел, что оба Женьки как-то возбуждены. Скорее всего, решил я, сейчас снова придётся мчать на Харьягу за пивком. Но ехать так не хотелось.

— Что-то с нашим автомобильчиком, — сделал я ход первым, — завтра буду весь день его обслуживать, поэтому пока — никаких поездок!

— Ну и ладно, — поскрёб бороду Женька. — Не очень-то и нужно. А сегодня — тем более!

— А что сегодня? — насторожился я, прокручивая в голове всевозможные варианты пакостей, которые могли мне подарить милые други.

— Сегодня у нас будут гости! — выпалил Евген. — И, возможно, даже танцы!

— Что ещё за гости? — насторожился я.

— Нина, Лариса и Анна Павловна!

Я глянул на Евгена, как шахтёр, которому вовремя выдали зарплату, но быстро сообразил:

— А, гидрологини! Ну что ж, орлы, приятного вам общения.

— Стоп! — Женька стянул с носа очки и повернул голову набок. — Что сие значит?

— Да ничего, я с ними уже пообщался. Пойду лучше машиной займусь.

Евген изумлённо вытаращил глаза, словно ему сообщили, что алюминий больше не стоит ни копейки:

— Ты что, Серёга! Это же девчонки!!

— Да я в курсе. Две девчонки и одна бабушка. Я уже с ними наобщался.

Но свалить подальше от нежелательной беседы у меня не вышло. Гостьи без стука вошли в наше жилище, и мои друзья засуетились, словно к нам пожаловал сам глава «Лукойла».

Женька, да и Евген, постоянно бросали друг на друга заговорщицкие взгляды, из чего я сделал вывод о готовящейся для меня неожиданности или, проще говоря, пакости.

«Вот если бы здесь оказалась она!» — размечтался я, равнодушно наблюдая, как обустраиваются прибывшие.

Старшая гидрологиня уверенно уселась на кровать к Женьке и о чём-то с ним заговорила. Вторая вцепилась в стоящий на столе электронный тахеометр, а Евген тут же услужливо подскочил к ней, пытаясь объяснить принцип действия японского прибора. Третья девица как-то незаметно просочилась к самому святому, что у нас было, компьютеру, и ловко орудовала мышкой.

«Кажется, это та самая, что из уголка балка меня подкалывала» — сообразил я.

Разговор завязался сам собою. Темы затрагивались самые разнообразные, но участие в беседе принимали лишь оба Женьки и Анна Павловна с Ниной. Мы же с Ларисой, словно сговорившись, смиренно помалкивали.

А разговор-то вдруг стал очень даже любопытным!

— И вот приезжает наш Серж сам на свой, — ехидненько улыбаясь, выдаёт Евген, — и рассказывает нам офигенную историю.

И Евген, эта улыбающаяся зараза, с некоторыми подробностями, которых и в помине не было, повествует девчонкам о моём приключении. Те, конечно, ахают, вздыхают, но как-то не очень активно. А Лариса вообще не проявляет никаких эмоций. И мне вдруг становится обидно:

— И что? Вам завидно? Или вы считаете меня полным идиотом?! — с вызовом бросаю я, но тут же понимаю, что они правы. — Да, согласен, я идиот, ведь такого быть не может!

— А я верю, что всё это — правда! — неожиданно заявляет Лариса.

Я удивлённо смотрю на неё. Мне очень хочется заглянуть в глаза девушки, чтобы понять, прикалывается она или нет, но та глядит лишь в монитор.

— Только одно мне непонятно, — и она наконец-то поворачивается в мою сторону, — разве можно, испытывая такие чувства, не узнать свою возлюбленную?!

— Да как же я её узнаю, если она мне ни разу не встретилась!? — почти взвываю я. — Да если бы я её увидел хоть издали, то узнал бы сразу по её волшебным голубым глазам, по её восхитительному голосу, по её…

Тут я резко заткнулся, поражённый какой-то необычностью. Во-первых, все молча глядели на меня и никто не пытался подколоть, даже Евген. А, во-вторых, в мозгах что-то перещёлкнуло, заставив меня насторожиться и задуматься.

Вот-вот, сейчас что-то до меня дойдёт, ведь я сам только что это сказал… Голос! Голос!! Ведь я его уже слышал не раз, да и совсем недавно, прямо сейчас.!!!

— Прозрение не всегда бывает приятным? — прошептала Лариса, и мягкий тембр её голоса влился в меня, как исступлённая молитва в уши Всевышнего!

Я поднялся с кровати и подошёл к девушке:

— Это… ты?!

— Не знаю, — кокетливо пожала плечиками она, — не знаю, кого ты встретил на харьягинской трассе. Похожа?!

Я смотрел на неё и… не узнавал в ней ту незнакомку, которой бредил уже много недель. Конечно, это она, но где же они, смеющиеся голубые глаза?!

— Ларочка, ну хватит тебе его терзать, — укоризненно склонила голову к плечу Нина. — Ну надень ты свои чудесные голубые глазки!

Я не успел осознать, шутка это или нет, как Лариса быстро вышла из комнаты.

— Всё, обидел девчонку, теперь не вернётся, — резюмировал Женька.

Но она вернулась. Да, это была именно она!

— Но разве это возможно?! — я был поражён так, что ничего не соображал.

— Если любишь, то возможно всё! — абсолютно серьёзно заявил Евген и этим окончательно меня добил.

А Лариса улыбалась, глядя на меня своими голубыми глазами, а в руках её была коробочка из-под контактных линз.

— Твой юный друг прав, Серёжа!

Оказывается, пока я отвозил шефа к Палычу, наш балок посетили гидрологини — ведь я сам их приглашал. Лариса, легко опознавшая меня в грубоватом и придурковатом геодезисте, всё рассказала своим подругам. Ну а те не стали долго тянуть резину и погнали к нам в гости, то бишь, на смотрины.

Меня дома не оказалось, но именно это и подсказало девушкам, да и моим друзьям нужный план действий. Гостьи, в чьём владении была белая девятка, отогнали её в укромное место и принялись ожидать моего возвращения. Как всё просто!

Дверь рывком распахнулась, и в комнату ворвался Иваныч:

— Серёга! Пляши! Я нашёл её!!

— Кого?!

— Как это кого? Твою голубоглазую на белой девятке! Приготовься, сейчас она войдёт!

Наверное, так же было задумано и у Гоголя, когда он прорабатывал молчаливую сценку в «Ревизоре». Но оцепенение наше закончилось более оптимистично.

— Спасибо тебе, Иваныч, я знал, что ты можешь найти всё, что угодно, даже то, чего никогда не существовало! Но сегодня я тебя опередил. Извини…

Путешествие из Петербурга в Хулимсунт и невероятное, но удачное возвращение

Аналитическая хроника.

Есть силам человеческим предел,

Известно то с правления Пилата,

Один лишь человек не захотел

Смириться с этим мудрым постулатом.

По всей стране, презрев покой и сон,

Забыв о семьях, близких и далёких,

Бичей неугомонных батальон

С натугой из себя кровавит соки.

Из жил свивая мощные жгуты,

Хребты крушат за странную идею,

Чужие претворяя в жизнь мечты,

Забыв навек, что им милей, роднее.

Начало хода: Отвязка от здравого смысла

Если долго, очень долго монотонно биться крепкой и почти здоровой головой о ствол яблони, то хрена с два яблочко сорвётся с веточки, ежели оно ещё не вызрело!

Если в инкубаторе вместо положенных сорока градусов влупить восемьдесят, то шиш птенчик вылупится на неделю раньше!

Если с любвеобильной женщиной девять мужиков за ночь изведут себя на ноль, то ребёночек через месяц не высунется сквозь нежно-розовые губки взглянуть на свет белый!

Если… да что говорить, есть очень много всяких вещей и процессов, кои нельзя ни ускорить, ни синтезировать, они должны вызреть, они должны упасть на голову, и тогда и птичка зачирикает, и детей будет навалом, и разнокалиберные ньютоны наоткрывают уйму невероятных, но правильных законов!

То же самое и в литературе. Произведение должно распухнуть в голове создателя его и взорваться, излившись гениальными строками на непорочные листы бумаги. Тогда читатель получит именно то удовольствие, в сравнении с которым даже секс и пьяные посиделки — серая обыденность и скука!

Но нет, мне не дают этого времени, заставляя натужно и безыскусно разматывать нити сюжета, которого, по сути, ещё и нет! Что ж, я подчиняюсь, но сбрасываю с себя всяческую ответственность за содеянное! Наслаждайтесь кислющим яблочком, трясите за ножки поджарившегося птенчика и вытягивайте из тёплой и влажной утробы недоразвитый эмбрион!

Итак, вперёд, как говаривал Василий Иваныч, когда ему кричали: белые сзади!

Линия первая: Санкт-Петербург — Сэдьвож

— Нет, это не займёт много времени, — энергично блеснул стёклышками очков шеф, — максимум десять дней.

— Без учёта дороги? — высветил остатки наивности Женька.

Шеф посмотрел на него с лёгким сожалением, как заведующий отделением психбольницы на любого здорового человека:

— Ну о чём ты говоришь, Евгений, конечно же, это всё с дорогой.

Женька задумчиво потеребил волоски рыжеватой бородки, будто пересчитывая их, и через минуту лицо его искорёжила гримаса недоумения, словно результаты подсчёта не совпали с исходными данными:

— Так туда же двое суток ехать, да и то с тем учётом, если без остановок! А ведь нужно ещё найти подъезд, обустроиться, сделать семь километров трассы! И на всё это — восемь дней?!

— Нет, Евгений, ты не совсем понял, — похлопал шеф Женьку по плечу, — восемь дней у вас только в том случае, если вы выедете сегодня, сейчас. Но, увы, этого не получается, так как ещё не все документы готовы. Да и завтра вряд ли вы сможете отправиться.

— Так о каких сроках, Сергеич, ты тут говоришь? — снова запустил пальцы в дебри бороды Женька. — Если хочешь, я могу подсчитать, сколько нам потребуется времени на всю работу без учёта дороги…

— Пусть калькулятор подсчитывает, — властно обрезал шеф стройные логические выкладки. — Трасса должна быть закончена через десять дней!

— Даже если мы выедем послезавтра? — влез с идиотским вопросом я, наивно надеясь на халявное чудо.

— Даже если вы выедете через неделю! — шеф явно давно позабыл все детские сказки о чудесах и всегда торжествующей справедливости.

Толик, водитель нашего огромного автомобиля, внимательно вслушивающийся в этот интересный диалог, лишь покачал головой и громко вздохнул:

— Э-эх!

Выехать мы смогли через два дня.

В Ухту въезжали поздно вечером. У поста ГИБДД дорога перекрыта, свободна лишь одна полоса — это делается для того, чтобы доблестные блюстители дорожных правил могли без малейших затруднений остановить и обшмонать любой автомобиль, который им понравится или, наоборот, не понравится.

Конечно же, наш фургон, имевший необычные габариты и выкрашенный в вызывающе зелёный цвет, вызвал в гибэдэдэшниках особый интерес, да его бы тормознули, даже если бы были открыты сто полос для проезда!

Мы не успели ещё остановиться, а к нам уже бежал пухлый сержант с какой-то длинной палкой в загребущих ручищах. Но, оказывается, это была не палка, а складное приспособление для измерения негабаритных транспортных средств. Мент, предвкушая лёгкий заработок, отбил габариты нашего ЗиЛа и сунул нос в документы, протянутые ему невозмутимым Анатолием. Из этих документов явствовало, что заработок становится не таким уж и лёгким — всё было оформлено правильно! Но не даром о комяцких ментах разносится слава, они — истинные профессионалы!

— А что это у вас с техосмотром? — подозрительно прищурился сержант. — А ну-ка, покажите талон.

Толик снял талон с лобового стекла и спокойно подал его менту. А тот вдруг засветился радостью, словно в его заду голубая фея зажгла розовый фонарик:

— Так, всё ясно, техосмотра нет!

— Как это нет? — спокойствие Толика слиняло, как герой-любовник, узнавший о беременности своей единственной и желанной. — Как это нет?! Вот же, тут всё отмечено!

Но мент, не слушая никаких объяснений, уже жёсткой походкой направился к избушке на бетонных ножках, и Толику оставалось лишь уныло поплестись за ним.

Через пять минут вопрос был решён — победил профессионализм.

— Я ему говорю, что техосмотр настоящий, — рассказывал Толян, — а он мне: а где дырочка?

— Какая ещё дырочка? — удивился очухавшийся от сладкой дрёмы Женька.

— Дырочку делают на номере месяца, когда проходили техосмотр, — пояснил я ему.

— Ну и что, у нас нету этой самой дырочки?

— Вот и нету, — развёл руками Толик. — Мент и прицепился к этому. Я тогда говорю, давай, мол, штраф. Вот тебе стольник и разойдёмся. А он, гад, заржал и отвечает: «Это у вас в Питере берут стольник, а у нас, в Ухте, по-божески — двести!»

— Какие же они тут богобоязненные! — съязвил Женька и полез в карман за сигаретами.

В Сосногорске менты совсем рассвирепели: все улицы были увешаны знаками, из коих следовало, что грузовым автомобилям тут делать не хрен!

— Ну и как же мы проедем к вокзалу? — полюбопытствовал Антон, студент мореходного училища, которого шеф пристроил к нам для приобретения некоторого ума-разума, наивно полагая, что у нас, если уж и нет этого добра, то наверняка есть координаты того места, где его завались!

— Не боись, Антоша, наш ас-водитель проедет даже там, где и ездить-то невозможно, а уж под знак он проскочит с особым удовольствием! — успокоил я его.

— Так нас же оштрафуют!

— Фигня, главное, чтобы не расстреляли!

Да, как и следовало ожидать, препоны для проезда грузового транспорта не явились каким-то препятствием для нашего супервездехода. Препятствия оказались чисто географическими: никто нам не мог сказать не только то, как проехать к Сэдьвожу, но и где он хотя бы находится! Ни таксисты, ни менты, ни самые дряхлые старожилы не знали местоположения этого населённого пункта, словно это был самый засекреченный объект времён холодной войны! И тогда мы чётко осознали, что нет и никогда не было деревеньки с таким странным названием, скорее всего, над нами кто-то подшутил или умышленно направил по ложному следу. Кто был этот кто-то, неизвестно, хотя, если слегка задуматься… Но ладно, фиг с ними, с домыслами, это дело неблагодарное.

И вдруг, да, именно вдруг, иначе не скажешь, как бы банально это ни было, но к нам пришла помощь. На заправке я в очередной раз прицепился к очередным гражданам со своим дебильным вопросом:

— Мужики, — постучал я в боковое стекло микроавтобуса, — вы, конечно, не знаете, но всё же, не слыхали ли вы о Сэдьвоже?

— Ещё бы не слыхать! — оживился водила.

— Как, как туда проехать?! — меня аж затрясло от нетерпения.

— Да хрен его знает, — пожал водила плечом.

— Погоди, ты же только что сказал, что знаешь! — тряска моя перешла в нервное подёргивание.

— Нет, я сказал, что слышал об этой воши, а вот где она обитает — этого я не знаю.

— Но хоть в каком направлении ехать? — продолжил я по инерции, но уже безо всякой надежды на какую-либо ясность.

— А ехать нужно на Нижний Одес. Где-то там, перед ним, есть отворот на Малую Перу, сдаётся мне, вам туда и нужно.

— Сколько, говоришь, километров до Малой Перы? — переспросил Толик.

— Да около шестидесяти, — бодро ответил водитель встречного «Москвича». — А может, и девяносто.

Толик воткнул вторую скорость и мощно газанул:

— Шестьдесят, девяносто, да хоть сто пятьдесят, — для нас это всё едино!

Эх, недооценил Толян покрытие местных дорог и явно переоценил возможности нашего автомобиля! Впрочем, если быть предельно объективным, то следует уточнить, что покрытия на этой дороге не было вовсе, да и дорогой-то её можно было назвать, только находясь в последней стадии опьянения или в первой фазе умиротворённого сумасшествия. Но зато Антону повезло чрезвычайно. Поскольку он готовился стать матёрым морским волком, то та болтанка, что он испытал, находясь в зелёном фургоне нашего вездехода, должна была ему дать полное представление о тех чудовищных штормах, кои ему предстояло пережить. Хотя лично мне она бы отбила всякую охоту не только выходить в море в шторм, но и вообще приближаться близко к морскому побережью! Но для полной ясности нужно заметить, что не столько качество дороги вызывало эту усиленную болтанку, сколько конструкция нашего фургона. Конструктор его явно переборщил с габаритами, отчего центр тяжести стал выше всех допустимых пределов, и поэтому-то наш домик и болтался, как рыбацкая лодка меж девятых валов.

— Как самочувствие, Антоша? — участливо спросил Толик гардемарина, когда мы остановились, чтобы перекусить. — Тебе, наверное, и есть-то не хочется после такой тряски?

— Наоборот, — бодро ответствовал морской (или дорожный?) волк, — наоборот, аппетит зверский! Что там у нас на обед?!

— Шашлык по-карски и мясо по-татарски, — огласил я меню, — а ещё витаминный напиток под названием: закатай губёнки внутрь!

— Мог бы сказать и попроще: бич-пакеты и тушёнка, — улыбнулся Антон.

— Слишком он у нас умён, чтобы говорить просто, — поддел меня Женька и задумчиво побрёл в лес, зажав в подмышке рулон туалетной бумаги.

Как бы невероятно это ни выглядело, но в место назначения мы всё-таки попали. Трудно, но настырно пробирался наш суперавтомобиль лесными дорогами, обдирая листву и хвою ни в чём не повинных деревьев, натужно пробуксовывая в жирной и липкой грязи и опасно кренясь на бугорках и в ямках. И, наконец, словно заправский БТР, пропахав вброд широкий ручей, он выбрался на открытое место, и перед нашими взорами предстал этот пресловутый Сэдьвож!

Что ж, действительность соответствовала названию! Несколько хилых домишек сбились в кучку возле железной дороги, и вид их был так неопрятен, жалок, что становилось предельно ясно: они давно и безжалостно вычеркнуты из жизни, словно бомжи или беспризорные дети.

Но один домик стоял особняком. Был он таким же непривлекательным и покорёженным сквознячком времени, но возле него мы заметили стоящий автомобиль — голубой ЛУАЗик.

— Вот здесь мы наверняка узнаем обо всех дорогах этой хмурой местности, — предположил я.

Странно, но в последнее время зачастую получается, что первый же человек, к которому мы обращаемся, оказывается самым информированным и самым энергичным в округе. Или кто-то свыше нас ненавязчиво направляет в нужное русло, или же чутьё наше развито до виртуозности. Именно так случилось и теперь. Сергеич, хозяин дома, не только выдал нам всю информацию о местных дорогах, но тут же, торопливо, будто ждал этого момента не одно десятилетие, предложил дом для жилья, баню для помывки и себя для работы.

— Только, ребята, в этом доме жила одна бабка. Полгода назад она умерла, но узнали об этом лишь через четыре месяца, поэтому там не совсем свежо.

Он оказался прав, свежести не было и в помине. Смрад, что стоял в помещении, казалось, можно было потрогать руками, а ноги сотрясал нервный озноб, от чего они теряли устойчивость.

— Не, я буду спать в машине! — зажав нос рукой, выдавил Толик.

— Я тоже, — поддержал его гардемарин.

— А мне тут нравится, — прикурил Женька сигарету, — когда я выкурю пару пачек, здесь уже будет пахнуть так, как и должно.

Я немного подумал и решился:

— Ладно, я тоже остаюсь в доме, а то Жоржичу будет одному скучно — не с кем даже и полаяться.

— Сергеич, ты как с пилой-то, умеешь обращаться? — задал я вполне естественный вопрос нашему свежеприобретённому рабочему.

— Да что ты, Серёга, я с пилами двадцать лет работаю! Да я леса столь навалил, сколь ты и не видел!

— А какими пилами ты работал?

— Да всякими. И «Дружбами», и «Тайгой», и «Уралом».

— Но у нас-то пилы несколько иные, их особенность…

— Да пилы как пилы, что я, не вижу! — не дал мне договорить Сергеич. — Они ж как игрушки!

— Сергеич, ты зря не слушаешь. Если ты не работал с ними, то очень просто можешь себе что-нибудь отпилить, — попытался Толик вбить гвоздик осторожности в голову бесшабашности.

— Что ж, я пацан, что ли? Знамо дело, руки-ноги жалко, свои, чать!

А через десять минут я вызывал по рации Женьку (он с гардемарином работал в километре от нас):

— Жень, надо бы Сергеича до дому довезти, он тут себе полноги отхватил.

— Правда, что ли?!

— Ну, не совсем так, но полоснул по коленке прилично.

— Но мы же на тырчике к вам не сможем подъехать.

— Ничего, до вас он как-нибудь дохромает, вы его только доставьте до дому. Пусть там перевяжется. Если сможет работать, везите его назад, а если нет, пусть дома сидит.

— Хорошо, всё понял. Не очень ясно лишь одно: мы каждый раз покупаем йод, бинты, но ещё ни разу их не взяли с собой в лес. Почему?

После минутной паузы я спросил:

— Я не понял, это вопрос чисто риторический, или же ты ждёшь ответа?

Но ответа на мой вопрос не последовало, вероятно, его-то Женька и посчитал истинно риторическим.

Обратно многоопытный лесоруб в этот день не вернулся, и нам пришлось вкалывать вдвоём. Я выставлял пару вешек, и Толик начинал валить лес по их створу. Я же с саблей старался идти перед ним, подрубая кусты и выставляя створные вехи. Когда мы таким макаром проходили достаточно далеко, я возвращался к тахеометру и корректировал направление. Потом Толик забивал точку, я проводил на неё наблюдения и переходил туда, а он шёл обратно, чтобы я смог отработать направление назад и сделать осевую съёмку. Ну, и так далее. И, если учесть, что ходить нам приходилось по кочкам и поваленному лесу, а вокруг нас в палящем зное неистовствовали полчища оводов, слепней и комаров, то можете только поверить, что романтичнее и шикарнее положения быть не может!

Тем не менее, около километра мы в этот день сделали.

А вечером, за ужином, Женька похвастался:

— Я сегодня сам на тырчике ездил! Вначале Сергеича домой отвёз, — у него, кстати, ничего серьёзного, жить будет, — а потом так лихо сквозь лес проехал, вырулил прямо на трассу!

— Точно, — подтвердил Антон и ухмыльнулся: — Только после этого выруливания я полчаса не мог оттуда выехать.

Прослышав о нашем нелёгком положении, шеф пообещал прислать помощь, так как у Огнева Коли, навстречу которому мы гнали трассу, освободились несколько человек.

Первым прибыл Колян Сапогов, или проще — Сапог младший. Вследствие этого продукты питания, до сих пор оттекавшие от нас тонкой струйкой, зажурчали мощным наполненным ручьём. Эх, кто бы мог подумать, глядя на этого тощего, невысокого мужичка, что он за один присест с лёгкостью может сожрать дневной паёк средней пехотной роты!

— Да как же мне не есть, — объяснял Колян свою прожорливость. — Вот вы, когда приезжаете после работы домой, чем занимаетесь?

— Ну, кто чем, — развёл руки в стороны, будто хотел кого-то обнять, Женька. — Я на компе играю, Толян в огороде ковыряется, а Серёга, вон, пишет о нас всякие гадости.

— Вот. А мне приходится пить за вас всех!

Мы только недоумённо переглянулись, а гардемарин сделал идеально круглые глаза, будто надел очки Джона Леннона, и выдал:

— А ты не пей!

— Ха, как это не пей?! — отобрал у него очки Колян.

— Да элементарно, — Антон глянул на него высокомерно, как опытный боцман, потрёпанный штормами и матросскими матами, на юную гимназистку.

— От ты какой! — заволновался Колян и, схватив со стола белую шоколадку, нервно её сожрал.

— Ты что сделал! — в притворном ужасе воскликнул Женька. — Это же Серёгин шоколад! Теперь тебе каюк!

— Да пусть себе кушает на здоровье, — милостиво разрешил я, — только одно странно, Колян, ты же белый шоколад на дух не переносишь!

— А это был белый? — удивился тот, но как-то уж очень не натурально. — Вот до чего довели, всякую гадость есть стал!

— И всё-таки, Николай, почему же тебе пить-то приходится? — вернул Толик нас к теме беседы.

— Да потому. Как только я приезжаю, сразу ко мне бегут друзья с бутылками. И начинается! А потом у них всё кончается, и я их угощаю.

— А потом всё кончается у тебя, и ты начинаешь голодать, — сделал безупречно логичный вывод Женька.

— Правильно. Поэтому-то я тут и отъедаюсь.

— Гляди, Николай, когда-нибудь отпуск затянется, и тебе не хватит запасов, сделанных на работе. Так и помрёшь от голода, — сделал Толик вывод иной, но не менее логичный.

А через день прибыл и Сапог старший — Мишка. Теперь мы почти поверили, что успеем сделать трассу к сроку, потому что, в отличие от Коляна, который, хоть и закладывал крепко, но и работал неплохо, Мишка вовсе не закладывал, а работал просто виртуозно.

Вместе с Мишкой приехал геолог. Это был тощий, поджарый мужик лет пятидесяти. Верхушку его немного удлинённого черепа обрамляли жалкие остатки шевелюры, а о бороде не было и намёка, из чего я сделал заключение, что геолог этот не стандартный. И я оказался прав.

— Давай, садись, позавтракай с нами, — радушно предложил Толик работнику самой романтической профессии.

— Нет, спасибо, — отмахнулся тот, — я перед работой не ем.

Толик испуганно уставился на него:

— Не ешь перед работой?! А как же ты тогда таскаешь ноги по этим дебрям? Я, если не поем, то и двух шагов не смогу сделать!

— А я и одного! — поддержал Толяна Колян, виртуозно работая ложкой, и я, глядя на него, вспомнил фильм, где суточник Федя расправлялся с обедом, только у последнего это получалось несколько медленнее.

— Нет, мужики, настоящий геолог должен быть голоден и зол, только тогда от него будет полная отдача!

— Хорошо, что мы не геологи! — радостно резюмировал Антон, не отставая от Коляна в скорости работы с самым главным орудием труда.

Но от чая геолог всё же не отказался, по-видимому, этот древний напиток не очень тормозит трудовые процессы.

Худой и высокий, одетый в белую рубашку и повязанный, как баба, белым платком, геолог закинул на свой хребет ручной бур и оскалил в улыбке жёлтые от дешёвого никотина зубы:

— Пока. На трассе встретимся!

— Подожди пять минут, мы тоже сейчас едем, довезём тебя с твоим железом, — предложил было помощь Женька.

— Спасибо, но всё своё ношу сам, — отмахнулся романтик, преодолевший уже метров тридцать.

— Ну-ну, носи, — зевнул Женька и, прихватив рулон туалетной бумаги, задумчиво направился в место уединения.

Мы с Антоном тщательно снимали меандры и старицы широкого ручья, искренне удивляясь, как это можно было запроектировать трассу по самому неподходящему месту.

— Если бы я был проектировщиком, — недовольно бубнил я, — и мне предложили провести трассу по самому сложному, самому неправильному маршруту, и то я бы не смог найти место хуже этого!

— Это точно, — поддакнул гардемарин, пробираясь сквозь густой ивняк и прикрывая глаза ладонью от подлых щелчков упругих веток.

— Больше того, — продолжал недовольствовать я, — вот мы сейчас пробьём тут трассу, сделаем съёмку, а через пару дней нам скажут, мол, простите, но вышло недоразумение и всё нужно переделать! Хотя нет, прощения просить не будут, а поставят перед фактом: проект изменяется, но сроки остаются прежними!

Мы понимающе переглянулись, пожали плечами и продолжили работу.

— Ага, вот вы где! — радостно воскликнул словно из-под земли выбурившийся геолог. — Я же сказал, что встретимся!

— Ну, очень было бы мудрено разминуться на одной трассе, — не разделил я его радости.

— Что-то вы не очень весёлые.

— Да не с чего, — и я показал ему на петли ручья. — Видишь, как проходим? А по идее, должны были обойти русло гораздо севернее.

— Может, ошибка в проекте? — закурил геолог. — А может, так и задумано, нынче много странностей.

Докурив, он взвалил на плечи свои железяки и энергично пошагал дальше по прорубленной трассе.

Но обратно он промчался довольно скоро — через полчаса. Он почти пробежал мимо нас, что-то крикнув на ходу и махнув рукой назад.

— Что-то он не очень радостен, — констатировал я неожиданный факт.

— Может, забыл что? — предположил гардемарин.

— Ага, или что-нибудь вспомнил.

— Или что-то потерял.

— Или нашёл.

Мы посмотрели друг на друга и одновременно выдохнули:

— Золото!

Но, как потом оказалось, геолог наш ничего не терял и ни о чём не забывал. Дело обстояло так. Мишка, Толик и Сергеич, створившие визирку примерно в километре от нас, снова наткнулись на тот же самый ручей. Он опять пересекал нашу трассу. Мишка свалил ёлку, сделав мостик, но получилось не очень удачно, и ребята не стали переправляться по нему, а отыскали метрах в двадцати перекат. Они уже отошли метров на сто от ручья, когда увидели, что сзади, нагнавший их геолог, отчаянно балансируя, ступает по забракованному мостику. Тогда Мишка, желая помочь, закричал:

— Не ходи по мосту, там, справа, есть брод!

Геолог резко вскинул голову на крик, отчего потерял равновесие и, отбросив в сторону свой бур, быстро-быстро замахал руками, словно пытаясь взлететь. Но долететь он смог только до поверхности ручья и с шумным всплеском нырнул в воду. Через пару минут геолог благополучно выбрался на берег, и все, кто был в радиусе полумили, узнали о себе много нового, а так же получили достоверные сведения о ручье: откуда он взялся, кто его придумал и куда ему теперь необходимо течь!

Когда геолог вытащил из воды свои буровые принадлежности, выяснилось, что вымокли все его документы и сигареты. Настроение его, и так упавшее ниже дна злополучного ручья, всё же опустилось ещё ниже, и наши пацаны услышали из уст профессионала, что не всё в геологии так уж прекрасно и безупречно, а так же узнали, из чего состоят буры и куда их обычно засовывают, когда они становятся в тягость!

После того, как геолог облегчил душу, он стрельнул у ребят курева и пошёл восвояси, справедливо рассудив, что сегодняшний день отработан продуктивно.

Сроки жали, как испанские сапоги, и мы решились на рывок. Объединившись в одну бригаду и вооружившись двумя мощными бензопилами, мы ринулись в бой!

Кокетливые ёлки, коренастые сосны и белотелые пышноволосые берёзки замертво падали направо и налево, безжалостно срезанные острозубыми подружками Мишки и Толика, а те только поддавали газу, да так, что Колян, таскавший рюкзак с маслом и бензином, едва поспевал от одного к другому! Я почти галопом скакал впереди с саблей, подчищая кустарник и выстворяя направление, а так же устанавливая отражатель на забиваемых точках. Женька с Антоном ползли сзади, выполняя профильную съёмку и отрабатывая ход.

Солнце, раскалясь добела, выпаривало животворную влагу из наших скукожившихся телес. Летающие насекомые стервятники плотными облачками пикировали на нас, вырывали куски дымящейся плоти, а вместо них вливали в нас ядовитые соки. Руки и ноги гудели, как набатные колокола, а в глазах прыгали сотни кретинически смеющихся зайчиков. Но мы тупо и упрямо продвигались вперёд, потому что там, у реки Айюва, была конечная точка наших мучений — там нас ждал Огнев! Нет, конечно, Николаич не сидел там, на крутом бережочке, с нетерпением вглядываясь в лесную чащобу и смахивая скупые слёзы предвкушения радостной встречи. Просто где-то там был обтёсан пенёк, а на нём сделана надпись с номером последней точки хода Огневской бригады, и именно на эту точку мы и должны были выйти.

В сумерках, выжатые, как нижнее бельё в центрифуге, но довольные, как Казанова, заслуживший долгожданную импотенцию, мы вырубились к неширокой и мутноводной Айюве. И там, безо всякого удивления, узнали, что вышли южнее трассы Николаича. Удивление вызвало другое: нестыковка составляла… восемьсот метров!

— Ну и как там шеф? — поинтересовался я у Женьки.

— Очень рад! — бросил он спутниковый телефон на кровать. — Сказал, чтоб перезвонил через десять минут.

— И что можно решить за десять минут?

— Что ты, Серёга, шефа не знаешь?! Если он сказал: десять минут, это значит — час!

— Впрочем, тут и так всё ясно. Поскольку проектировщики дали нам неверный угол, нужно будет выставлять истинный и перерубать последние пять километров.

— Ага, — Женька снял очки и нервно потёр переносицу, — а это сколько дней?

— Два.

— Это если гнать, как сегодня. Но, во-первых, такой темп нам не выдержать, а, во-вторых, даже и выдержав, мы не уложимся в сроки!

— А сдвинуть сроки…

— Нельзя!

— Тогда есть только один вариант: сшить наши трассы, как есть.

— Между прочим, это очень хороший вариант.

— Ну, ещё бы! Только вот ЛЭП, вместо того, чтобы идти по прямой, что вполне естественно со всех точек зрения, сделает эсесовский зигзаг!

— Какой зигзаг? — Женька посмотрел на меня недоумённо, но тут же лицо его прояснилось: — А что, очень похоже!

Через час шеф сообщил нам то, что мы уже просчитали сами: нужно делать сшивку.

Как мы ни бились, но до темноты закончить не успели. И оставалось-то работы часа на два-три, но природа, зараза, обделила человека ночным зрением, поэтому, увы, в этой ситуации мы оказались бессильны перед нею, как любвеобильная красотка перед натиском супермена!

— Что будем делать, коллеги? — обратился к нам Женька. — Поедем домой, а завтра обратно или…

— Вы как хотите, а я остаюсь, — Мишка огляделся, завёл пилу и пошёл с ней к толстой сухой сосне. Через несколько мгновений массивное дерево уже лежало на земле, распиленное на несколько чурок.

— Ну, и что это ты такое изобразил? — не понял я Мишкиных манипуляций.

— Это — стульчики и стол, — пояснил Мишка. — До рассвета осталось четыре часа, пересидим как-нибудь, а заодно и поужинаем.

— И что же мы будем есть? Грибы жарить? — законно поинтересовался Толик, поскольку припасы у нас, конечно, были, но мы их слопали ещё в обед.

— Да у меня тут несколько крошек завалялось, — оживился Колян и принялся шарить в своём не мелком рюкзачке.

И правда, там кое-что нашлось: несколько суповых пакетов, банка рыбных консервов, полбуханки хлеба и ещё, конечно же, чай и сахар.

— Вот молодец! — обрадовался Женька. — Вы всё ругаете Коляна за то, что он с собой много еды таскает, а как сейчас это к месту!

— Колян, я с тобой дружу! — замурлыкал гардемарин, придвигаясь поближе к продовольствию.

Налопавшиеся, пусть и не до отвала, мы развалились вокруг костра, блаженствуя от внешнего и внутреннего тепла. Колян с Антоном крепко спали, а остальные просто сладко подрёмывали. Но один человек не спал, и вовсе не потому, что страдал бессонницей, нет, ему спать не давали комары. Странное дело, но никого, кроме Толика, комары не доставали! Он уже извёл на себя все имеющиеся у нас запасы реппелентов, но зудящая братия, казалось, задалась целью, несмотря ни на какие угрозы для своих жизней, задолбать нынче этого человека насмерть!

— Да что же это такое! — взвопил наш водитель-вездеходчик. — Почему они ко мне привязались!

Вы все, конечно, люди взрослые и понимаете, что не мог так ласково разговаривать Анатолий с этими кровососущими камикадзе. Но, если бы я привёл здесь хоть малую толику тех определений, глаголов и междометий, кои прозвучали в ту тёплую сиреневую ночь, то от смущения у вас покраснели бы даже те части тела, которые и краснеть-то не умеют! Так и осталось это загадкой: почему комары при таком солидном выборе ограничились лишь одним кандидатом…

Вот и всё. Трасса закончена. Сегодня на поезде уехали Сапоги и Антон. Братья — домой, а гардемарин — к Огневу, он повёз данные нашей работы, чтобы там Николаич соединил их с данными работы своей.

И всё, кажется, хорошо, но нет полного удовлетворения, нет истинной радости. И не в хандре или усталости дело, тут причины иные.

Вчера вечером шеф задушевным голосом сообщил мне «приятную» весть:

— Ну, Серёга, я тебе завидую, ты едешь туда, куда всю жизнь мечтал попасть!

— На Становой хребет?! — вскричал я, не веря своим ушам. — Или на Кубу?!

— При чём тут хребет и Куба? — после малой паузы удивился шеф.

— Как это при чём? Только в эти два места на планете я жаждаю попасть!

— Нет, ты что-то спутал, ты жаждешь попасть в Ханты-Мансийск!

— В Ханты?.. — не смог договорить я, но додумал: ну всё, кранты!

— Да там так красиво, так здорово! — и шеф начал было с восторгом описывать красоты тех мест, куда он решил меня закатать, но восторги как-то быстро иссякли.

Женька, стоявший рядом и хорошо слышавший голос шефа в телефонной трубке, посмотрел на меня с сожалением, но тут же из трубки донеслось:

— Кстати, Барищуку скажи, что он едет тоже, пусть там не расслабляется!

Связь закончилась, и я почти нежно взглянул на Женьку:

— Ты рад, Жоржич?

— До такой степени, что, будь здесь магазин, сейчас надрался бы до изумрудных чёртиков!

— Эх, если б это решило проблему! Наоборот, только усугубит.

Зато Толик, узнав о том, что нам предстоит ехать на нашем чудовездеходе вокруг всего Урала аж в Западную Сибирь, не проявил ни удивления, ни досады:

— Ну и что? Доедем!

Линия вторая: Сэдьвож — Советский

Выбравшись на шоссе, измотанные паскудной дорогой до крайней степени изнеможения, словно моряки Колумба перед берегами Америки, мы попадали на колени и принялись молиться сразу всем богам. Но, либо молитвы наши были безыскусны и не страстны, либо боги не разобрались, кому же конкретно они направлялись, а может, просто обиделись, что мы их смешали в одно целое, но они нам подготовили небольшой сюрпризец!

Не доезжая километров двадцать до Сосногорска, мы остановились на минутку, дабы размять ножки, а, заодно, и освободить организмы от ненужного балласта.

— Ох, и не хрена себе! Да тут целая лужа! — трагически прошептал Толик.

— Что, мочевик развязался? — хмыкнул Женька, задумчиво-умилённо глянув в светлое небо, и неспешно удалился в сторону леса с рулоном туалетной бумаги.

— Да уж лучше бы он! Масло погнало! — и Толик, позабыв застегнуть штаны, ловко нырнул под машину, будто спринтер-пловец, услышавший выстрел стартёра.

— Ну, что там? — нагнулся я, но и сам всё прекрасно увидел: горячее масло тоненькой весёлой струйкой бесшабашно билось о твердь серого асфальта.

Через несколько минут выяснилось, что нигде ни трещинки, ни дырочки, и масло течь не должно было ни по каким законам. Но оно, зараза, текло, текло нагло и безостановочно, и плевать хотело на все законы, кроме одного: закона подлости!

Пока Толик разбирался с течью, я попытался по телефону связаться с руководством, и мне это удалось, но, правда, только с крыши фургона. Я мгновенно поделился радостью с шефом, и тот отреагировал довольно своеобразно:

— Господи, ну почему нам так не везёт? Чем мы провинились перед тобой!?

Не успел я плюхнуться в размышления о теории везения и о роли Господа Бога в этом, как шеф выдал новую информацию:

— Значит так, быстрее заделывайте дырку и поезжайте к Огневу. Они вас там ждут.

— Ну, какие цэу? — дыхнул дымом мне в лицо Женька, хотя вокруг было так много свободного пространства.

— Едем к Николаичу, — помахал я перед носом руками, пытаясь разогнать дымовую завесу.

— В Вис?

— Ага, в него.

— А как туда ехать?

В ответ я только пожал плечами и снова заглянул под машину:

— Как дела, Толян? Ехать сможем?

— Да я вот тут позатыкал все места, откуда вообще может хоть что-то течь. Попробуем!

И мы попробовали.

На въезде в Сосногорск остановились, чтобы проверить герметичность затычек и разузнать о дороге в Вис. Масло текло шустрее прежнего, а о дороге спросить было практически некого: за полчаса мимо нас проскочили лишь две машины, да и те не остановились, как мы ни просили. И это было вполне понятно: какой идиот остановится практически в полночь на безлюдном шоссе, когда его тормозят три субъекта неопознанной наружности с неясными намерениями!

И всё же, когда я в очередной раз без всякого энтузиазма махнул рукой, серый «Жигуленок» скрипнул тормозами и прижался к обочине.

— В общем, так, — доложил я Женьке и Толику результаты, — до Виса теоретически доехать можно, практически — нет! Туда около ста километров по такой же дороге, что мы только что преодолели.

Но Толик лишь горько усмехнулся:

— Да если бы туда даже автобан был проложен, с такой течью мы не доедем!

Одним словом, мы припёрли шефа к бетонной стене реальности стальными доводами случившегося, и, в результате, поехали ночевать в Сосногорск, предоставив бригаде Николаича полную самостоятельность в средствах вывоза самоё себя и имущества из недоступного Виса.

Насколько мне не понравился Сосногорск в первое посещение его, настолько же он мне понравился в посещение второе. Особенно, гостиница. Это был двухэтажный домик, отбежавший от центральных улиц в тенистую тишь. А в домике заботливые хозяева сделали полный евроремонт, и вообще так бесподобно приспособили помещения для отдыха, что, кажется, жил бы тут всегда и никуда не стремился!

Но, увы, автомобиль был отремонтирован, бригада Николаича и Женька с Антоном отбыли по домам, и нам с Толиком волей-неволей пришлось распрощаться с уютной гостиницей. Нас ждали новые дороги.

Но мы были уже не вдвоём. Шеф, решив, что на нас двоих он не может положиться в полной мере, прислал нам подмогу. Подмогу звали Константин, и имела она возраст самый минимальный для того, чтобы говорить о каком-то жизненном багаже. Тем не менее, парень этот был надёжен, в шоферском деле сведущ, и лишь его некоторая медлительность выделяла его на нашем с Толиком фоне, так как мы оба были шустры и энергичны (к сожалению, даже там, где это и не требовалось).

Причиной течи масла оказался заводской дефект поддона картера, который был отлит из силумина. В нём затаилась трещина, и горячее масло с удовольствием через неё сваливало на свободу. Правда, Анатолий высказал сомнение в том, что это дефект завода, но детальную разборку мы решили отложить до времён лучших. Отыскав в Сосногорске аргонную сварку, мы заделали лишнее отверстие и успокоились. Ах, как это было легкомысленно с нашей стороны!

Когда до Кирова оставалось километров тридцать, Костя, проруливший всю ночь, не выдержал:

— Серёга, я — всё, готов.

— А я давно тебе твержу: иди к Толяну в спальный фургон и спи, а ты всё: я ночью люблю ездить, ночью!

— Да, ночью я очень люблю ездить, но после последней кормёжки глаза просто склеиваются.

Костя остановился, и мы вывалились из кабины, чтобы поменяться местами, а, заодно, слить из организмов ненужные компоненты.

— Ни фига себе! — присвистнул Костя.

— Что ещё там? — зевнул я.

— Гляди!

Заглянув под машину, ничего неординарного я там не обнаружил: тоненькой весёлой струйкой горячее масло вытекало из чрева двигателя нашего автомобиля.

— Нет, это не заводской брак, — после минутного молчания выдал Костя.

Я только саркастически усмехнулся:

— Да ты просто гений! Чтоб до такого додуматься, нужно иметь недюжинный мозг!

— Но это же очевидно! — почти заволновался гений, явно не почувствовавший этого сарказма.

— Конечно, конечно, это так, — поспешил успокоить я его. — Последние километров семьдесят мы ехали не по шоссе, а, практически, по танкодрому. Видимо, на одной из колдобин мост всё же достал до поддона. Всё, как и предположил Толик в первый раз.

А Анатолий, растревоженный неожиданной тишиной и отсутствием тряски, уже вылезал из своего купе:

— Чего стоим? Решили передохнуть?

— Ага, — потянулся я, — пора нам с Костиком малехо поспать. А ты можешь поработать — есть небольшая халтурка!

В Кирове всё местное население делится на две категории: одни занимаются приготовлением шашлыков, другие — их поеданием. Возможно, всё иначе, но именно такое впечатление сложилось у нас, потому что шашлычные здесь попадались чаще, чем магазины и бензозаправки, а на подъезде к городу они шли сплошной цепью, вылавливая своими ароматами чревоугодников.

Но мы, экономя казённые деньги, стоически перенесли все эти соблазны и ловушки. Кроме того, нас в Кирове ожидал человек, который, по словам шефа, должен был сделать для нас всё, что бы мы ни потребовали!

Переехав Вятку, мы отыскали удобное для стоянки местечко, и я отзвонился этому человеку. Тот просил извинить его, сказав, что будет через полчаса.

Рядом с нами оказалась водозаборная колонка, и мы решили залить воду в свободную тару.

— Хорошо, что у шефа здесь оказался знакомый, — ловя горлышком пятилитровой бутыли толстую струю воды, заметил Костя.

— Конечно! — согласился я, давя на рычаг колонки. — Может, поддон где новый надыбает, да и запаска нужна очень.

— Ещё бы к «шишку» достать привод сцепления, вот бы здорово было!

«Шишок» — это ГАЗ-66, на котором Костя у нас в фирме и работал. Он ухаживал за машиной лучше, чем за своей молодой жёнушкой, и не только потому, что любил больше, но и потому ещё, что виделся с женой редко и урывками, а вот с машиною своею он был всегда вместе!

— Достанем, Костик, достанем, — успокоил я его, — со временем, когда-нибудь, но всё достанем!

Благодаря Александру (так звали человека шефа в Кирове), мы действительно достали всё, что нам было нужно, правда за исключением газоновских деталей (бедный Костик!). Но зато у нас теперь был и новый поддон, и новая запаска, и много мелочей, очень необходимых в дальнем путешествии. Ещё мы прикупили побольше холодной сварки. Ею Толик пользовался при ремонте поддона и был в полном восторге от неё. А поначалу, когда я ему посоветовал просто замазать этим веществом трещину в поддоне вместо того чтобы заваривать его, он очень засомневался:

— Да нет, Серёга, это всё не серьёзно. Сварка — это сварка!

— Холодную сварку нельзя использовать там, где большая температура! — добавил Костя свою ложку масла логики в огонь сомнений Толика. — Я по этому поводу специально консультировался с человеком знающим!

И, как ни пытался я им объяснить, что эта штука для того и создана, чтобы заделывать пробоины в местах с высокой температурой и большой нагрузкой, моё мнение осталось при мне. Но последняя пробоина была залеплена Толиком именно холодной сваркой. На это ушло очень мало времени, а держала она — будь здоров! И Толик поверил в достижение науки!

Ночь на излёте. Толик спит в фургоне, я дремлю в кабине, а Костя томится за рулём. Далеко позади остались участки исковерканной дороги, словно там недавно прошли боевые действия. Но и теперь изредка попадаются выбоины и просто дыры в асфальте. Именно в такую дыру и попадает левое переднее колесо нашего автомобиля. Я ударяюсь головой о боковое стекло, а Костя выплёвывает невнятную фразу, но явно далёкую от цензуры.

Да-да, всё точно так же, как и под Кировом, деталь в деталь, словно Богу неохота заниматься импровизациями, и он лишь заглянул на перелистанную страницу!

И снова мы с Костей отправляемся спать, а Толик лезет под машину, чтобы замазать чудо-сваркой новую трещину. Но я успеваю услышать, как он бормочет:

— Ну, Константин, ну, вредитель!

Да нет, думается мне, Костя тут ни при чём, всё дело случая, хотя… Но дальше додумывать мне лень — очень уж хочется спать.

Утром, позавтракав, мы продолжили наш путь. До Перми осталось километров сорок, а дальше — Екатеринбург, Тюмень…

— А что это там, справа? — полюбопытствовал Костя.

— Это — Кама, — просветил я его.

— А давайте искупаемся?!

— Да и побриться бы… — потёр щетинистую щёку Толик.

Спустившись с высокого и крутого берега на песчаный пляж, мы обнаружили там не так уж мало отдыхающих, хотя до полудня был ещё целый час.

— И когда люди работают? — пробрюзжал Толик, складывая одежду прямо на песок.

— Лето! — улыбнулся я, взирая на ширь огромной реки, по спокойным водам которой белый пароходик деловито торопился по своим делам.

Да, на фоне стройных, юных, в большинстве своём, тел, на которых красовались вызывающе яркие купальники, наши бледные телеса с потемневшими по локоть руками и словно немытыми шеями, да ещё облачённые в обычные трусищи, выглядели просто экстравагантно! Но плевать нам было на всех и на всё, и, чтобы всем это показать, я после купанья снял и отжал эти свои трусищи, абсолютно себя не прикрывая, и солнышко весело отразилось от моей бледной задницы!

Пермь нам запомнилась своими узкими улочками, по которым плотными потоками полз тяжёлый транзитный транспорт. А ещё там я наконец-то купил себе часы. Свои я оставил дома, потому что сборы на работу были как всегда молниеносны, и некоторые мелочи оказались упущены.

— А у нас и гарантия есть на часы, — порадовала меня хорошенькая продавщица, — целых два месяца!

— Через два месяца я буду где-нибудь в тайге или в тундре, — махнул я рукой, — так что гарантия мне ни к чему. Хотя, если вы поедете со мной и будете два месяца гарантировать точность хода часов, то я согласен.

— Да я бы с таким удовольствием уехала! — вздохнула девушка. — Но это невозможно.

— Очень жаль, — одел я на запястье свою покупку и помахал девушке рукой.

Выехав за пределы города, я глянул на свои новенькие часики: они стояли! Я их потряс, постукал по ним кулаком, но стрелки, тепло обнявшись возле цифры «4», даже не дрогнули. Я до сих пор не могу вспомнить, что я сказал по этому поводу, но, судя по реакции Толика, слова мои были смачны и энергоёмки.

— Ничего, Серёга, скоро Екатеринбург, там найдём мастерскую и починим их, — попытался утешить меня Костя.

— Ага, или купишь себе другие, — добавил Толик.

— Которые отходят тоже часа полтора, а потом будут стоять так, что им позавидуют все мужики планеты! — не принял я утешения.

До Екатеринбурга оставалось километров семьдесят, когда в задней части автомобиля что-то противно захрустело, заскрипело, а потом и завизжало.

— Задний мост накрылся! — констатировал после недолгого осмотра Толик.

— И что будем делать? — спросил я, прикидывая наши дальнейшие действия.

— А отключим его на хрен! — Толик уже быстро переодевался.

Пока ребята откручивали кардан и полуоси, я связался с шефом и доложил о случившемся. Шеф сказал, что перезвонит через пару минут. И действительно, через полчаса раздался звонок, и я узнал, что все мы — идиоты, потому что ехали без включённого передка, поэтому, де, и задний мост у нас крякнул!

Когда Толик узнал о таких выводах руководства, дар речи его покинул. Он лишь судорожно сжимал и разжимал кулаки, словно готовился к бою, и переводил глаза с моста переднего на мост задний. Но речь всё же покинула его не насовсем:

— Да что вы мне тут городите! Да я четверть века на машинах! Кто это ему сказал такую чушь?!

— Не знаю, — пожал я плечами, — есть там какой-то консультант.

— Да этот консультант и машины-то, наверно, в глаза не видел! Да он хрен знает, где и мосты-то находятся! Я на одном мосту доеду до Хабаровска! А с передком, между прочим, вообще нельзя ездить больше 30км/час!

Толик долго не мог успокоиться. Обвинения шефа впились в него, как острые ноготки раздражённой жёнушки в мошонку завернувшего налево муженька.

Я тоже, хоть и не считал себя специалистом в трансмиссии автомобиля, но точно знал, что количество работающих мостов не может вызвать такую поломку, более того, если бы мы мчали на полной скорости с подключенным передком, вот тогда бы поломки были очень вероятны. И на следующей связи я так и сказал шефу:

— Я, конечно, не знаю, кто вас консультирует, но могу сказать, что он в этой проблеме некомпетентен. Лучше Анатолия нет и не может быть консультанта! Он на этом деле не собаку съел, а сжевал огромный автомобиль!

К моему удивлению, шеф не стал мне напоминать, кто какое место занимает в нашей фирме, он сказал лишь одно слово:

— Хорошо.

Что именно хорошо, я не понял, но размышлять было некогда. Со всех сторон неудержимо надвигалась ночь, а мы ещё не всё сделали, чтобы продолжить свой путь.

Перед самым Екатеринбургом проходит граница Европы и Азии, и там мы запланировали сфотографироваться, дабы запечатлеть для истории момент проникновения нашей фирмы в новый ареал деятельности. Но мы едва не проскочили это замечательное место. Пришлось метров четыреста шлёпать пешком в обратном направлении.

Высокие бетонные ступени вели к площадке, выложенной каменными плитами, а на ней красовался и сам монумент границы частей света. Но, увы, место было занято! Нет, там не фоткались туристы, там снималось кино!

Вначале мы решили, что съёмки уже заканчиваются, и принялись терпеливо ждать, но когда главная героиня в десятый раз произнесла фразу: «Ну, вот и закончилось моё путешествие по Азии…» и бросила тощий рюкзак к подножию монумента, я осознал, что это надолго. И тогда я набрался наглости и подошёл к мужику, которого я определил как режиссёра:

— Извините, пожалуйста, но не хотелось бы вам сделать небольшой перерыв? Ваша актриса, кажется, очень устала. А мы бы в это время молниеносно щёлкнулись.

— Ну, если молниеносно, — хитро прищурился режиссёр, — то — без проблем!

— Пацаны, — возопил я, — давайте шустрее. Значит так, здесь мы стоим как европейцы, а здесь как китайцы!

— Это как? — не въехал Костя.

— Да глазки сузь, вот и станешь китайцем.

Во время съёмки я заметил, что режиссёр смотрит на нас с любопытством. Не иначе, ему понравилась наша идея. Не использует ли он её для своих целей? Может, намекнуть ему про гонорар?

Как ни хотелось нам проскочить Екатеринбург стороной, но задержаться в нём пришлось. Во-первых, нужно было получить деньги, которые нас уже дожидались на Главпочтамте, а, во-вторых, перед нами стояла задача отыскать редуктор заднего моста.

Едва мы с Костей вышли из здания Главпочтамта, телефон заёрзал у меня в кармане.

— Так, Серёга, — сообщила мне трубка голосом шефа, — сейчас к вам подъедет человек, он сделает для вас всё, что угодно. Записывай номер его телефона.

Но, отзвонившись, я узнал, что не к нам кто-то подъедет, а нам самим нужно добираться до того неведомого и всемогущего человека.

Проблуждав по городу минут сорок, мы всё же нашли то место, где нас ожидали. Мы загнали наш ЗиЛ на территорию какого-то предприятия, и Слава (так представился тот, с кем я созванивался) подвёл нас к стоящему у забора грузовику:

— Вот, снимайте отсюда.

— А что можно снимать? — спросил Толик, и я увидел, как заблестели его глаза.

— Только то, о чём договаривались — редуктор.

Вокруг нас стояли несколько ЗиЛов. Это были военные машины, причём, возраста явно немалого, но практически без пробега.

Втроём мы быстро справились с работой, и загрузили редуктор в фургон.

Как мне было жалко Толика! Он полубезумными глазами смотрел на это великолепие запчастей и шептал:

— Господи, да я бы отсюда всё забрал!

— Всё, пожалуй, не влезет, — усмехнулся я.

— Да я б на себе унёс!

Я внимательно посмотрел на него и понял, что он бы точно, всё унёс!

Расплатившись со Славой, мы разговорились об автомобилях, и он нам рассказал, чем они тут занимаются. А занимались они тем, что собирали бесподобные вездеходы любой, мыслимой и немыслимой комплектации. Все эти вездеходы были на базе автомобиля «Урал», и имелись как колёсные варианты, так и гусеничные. Мы даже побывали в сборочном цехе и увидели там, как всё грамотно и аккуратно делается.

А в конце экскурсии, когда мы уже собирались уезжать, речь зашла о нашей фирме, и я заметил:

— Вот у нас какой шеф заботливый, всюду нам помогает, хотя сам далеко. Приехали в Киров — там его человек нас уже ждёт, приехали сюда — тут то же самое! Везде у него знакомые и друзья!

— Да я вашего шефа не знаю, — пожал плечами Слава.

— А как же он вас нашёл?

— Да, наверное, по объявлению.

Мы въехали в Тюменскую область, и я торжественно провозгласил:

— Ну, вот мы и в Сибири!

— Ух, ты, это правда, Сибирь? — закрутил головой Костя.

— Правда, правда.

— А что-то не похоже, — засомневался Толик.

— Почему не похоже? — вгляделся я в пробегавший за окнами пейзаж. — Очень даже похоже.

— Да что-то всё слишком обычно.

— А ты хотел, чтоб бородатые сибиряки в обнимку с медведями стояли вдоль дороги? С чем у тебя Сибирь ассоциируется?

— Что-что? — Толик даже оторвал взгляд с дороги.

Я понял, что не кстати ввернул заумное словечко, и сказал проще:

— Что ты представляешь, когда слышишь: Сибирь?

Толик задумался надолго, а Костя тут же выпалил:

— Сибирь — это золото и якуты!

— Очень оригинально. Ну, а ты, Толян, чего молчишь?

— Ну, Сибирь — это леса дремучие, болота, комары.

— Уж чего, а этого добра мы, надеюсь, насмотримся до отвращения, — успокоил я его.

— А ты, Серёга, что представляешь при слове Сибирь? — ехидно посмотрел на меня Костя.

— А я сразу вспоминаю про каторгу и зеков.

— Тьфу! — сплюнул в окно Толик и принялся искать дерево, чтобы по нему постучать, но не нашёл. Тогда он резко затормозил, выскочил из кабины и подошёл к рекламному щиту, стоявшему на деревянных опорах. Постучав наконец-то по деревяшке, Толик отошёл от щита назад и принялся читать написанную информацию.

А мы с Костей уже прочли надпись и теперь переваривали полученные сведения. А написано было примерно следующее:

«Водитель, будь бдителен! Не останавливайся на отдых

в незнакомых местах! На дороге действуют бандиты!»

На въезде в Тюмень гордо красовался пост ГИБДД. Он был точно таким же, как и десятки постов, мимо которых, с остановками или транзитом, мы просочились, но это ментовское гнёздышко мне почему-то сразу навеяло некие нехорошие мысли. В жарком, но ароматном июльском воздухе словно запахло гнильцой.

— Эх! — воскликнул Толик и, притормаживая, прижался к обочине.

— Это к чему ты так выразился? — удивился я, потому что гаишники нас явно тормозить не собирались.

— А вон, глянь! — и Толик ткнул пальцем вперёд и вверх.

И я увидел то, на что почему-то сразу не обратил внимания: знак ограничения габарита по высоте. И было это ограничение на тридцать сантиметров ниже, нежели высота нашего фургона.

— Может, проедем как-нибудь? — попытался я подтолкнуть своего водителя на противоправные действия.

— Да ты что, — с негодованием отверг тот мои злые намерения, — посмотри, они же за нами следят. Ждут, гады, чтоб мы поехали.

— И что будем делать?

— Пойдём к ним да спросим.

И мы, два полуидиота, добровольно потопали прямо в пасти хищников!

Они нам очень быстро и убедительно объяснили, что проехать дальше нам никак нельзя, но всё же, ввиду исключительной важности нашей миссии, есть один вариантик.

— Сколько? — задал я вопрос, прозвучавший для ментов сладкой музыкой.

— Две.

— Сотни? — попытался я косануть под придурка.

— Тысячи! — гаишник был опытный психолог, и в мою душевную слабость не поверил.

— Давай, полторы? — постарался я хоть немного скинуть.

— Да за полторы я даже задницу от этого стула не оторву!

Я кивнул и улыбнулся, но в душе моей бушевало зверское желание продать нашу машину вместе со всем имуществом, а на вырученные деньги закупить ракеты «земля» — «земля» и раздолбать это бандитское гнездо в пыль и прах, а сверху, на развалинах, водрузить плакат: «Ну что, вам всё ещё мало?!» Но, увы, это всё из разряда фантазий, а в реалии всегда гораздо проще — плати деньги тем, кто сильнее и наглее!

Мент на легковушке сопроводил нас по дороге, на которой не попалось ни одного знака, ограничивающего высоту транспорта. Да и не могло быть таких знаков на стандартной объездной дороге, по которой на север и на восток шёл весь транзитный транспорт! За городом наш сопровождающий остановился, вылез из машины и подошёл к нам:

— Ну, а дальше поедете…

— Ну, а дальше мы и сами знаем! — невежливо прервал я его и захлопнул дверь, но тут же опустил стекло и выплюнул менту: — Молодцы, умеете работать, вернее, зарабатывать!

Тот попытался выкрасить рожу благородным негодованием, но нам на это было наплевать. Толик дал газ, и наш мощный автомобиль рванул с места, как гоночный болид, обдав блюстителя порядка солярным выхлопом.

— Всех бы их пострелять! — выразил Костя вслух общее пожелание.

— И так всегда, где не ждёшь! — плюнул в окошко Толик и закурил.

— Нет, Толян, вот в этом ты не прав, — возразил я, — ведь нас честно предупредили: на дороге действуют бандиты!

Наш ЗиЛ гордо возвышался над Иртышом, словно оберегая отдых своих седоков от неведомого, но коварного врага. А мы купались в огромной и быстрой реке, перемежая это чудесное занятие с занятием менее чудным и не очень-то мужским — стиркой.

— Эх, благодать! — блаженствовал Толик, намыливая рубашку. — Здесь даже лучше, чем на Каме и на Туре!

— Хорошо! — Костя был менее эмоционален.

Метрах в ста от нас несколько мальчишек с визгом прыгали в воду с тарзанки, подвешенной на сук склонённой к реке берёзы.

— Ребята, стерлядки купите свеженькой, — услышали вдруг мы и, обернувшись, обнаружили двух мужиков в средней стадии поддатости.

— Не-е, это не рыба! — авторитетно заявил Костя. — Мы у себя на Вычегде её и не едим!

— Однако зажрались вы там, на Вычегде! — беззлобно сделал вывод один из мужиков. — А что это у вас за движок стоит, кажись, дизелёк?

— Ага, дизелёк, — оживился Толик и, бросив свою стирку, полез к машине, чтобы всё показать и объяснить, как он намучился, пока всю эту систему отладил.

Я это уже слушал не один десяток раз, поэтому никакого интереса к экскурсии не проявил, а прыгнул в тёплую воду и попытался проплыть против течения. Где там! Нужно быть хотя бы мастером спорта или прицепить между ног моторчик, чтобы преодолеть этот мощный бег водной стихии! Но, увы, в детстве я не дотянул даже до первого разряда, а моторчик мой был недостаточной мощности для такого дела.

Шмутки наши на тёплом ветру высохли быстрее, чем слёзы девственницы, потерявшей веру в непорочное зачатие, и мы полезли в кабину, добросовестно нагретую солнышком.

Ещё издали мы заметили целую толпу народа на шоссе. А, подъехав ближе и разглядев, что это за толпа и чем она занимается, в наших желудках заурчало. Вдоль левой стороны дороги сплошняком стояли длинные ряды стеллажей, а на них лежали, отсвечивая тёмным золотом и бронзой целые охапки копчёной рыбы. Да какой! Здесь были и муксун, и нельма, и пресловутая стерлядь, так раскритикованная Костей. Была тут и рыба попроще, вроде леща, но на неё мы даже и не глядели.

— Да простит нас шеф! — сплюнул я на землю слюну, чтобы не подавиться ею, и направился к торговцам ароматным товаром.

А вечером, когда мы остановились перекусить, я не удержался и позвонил шефу. На его дежурный вопрос о том, где мы и чем занимаемся, я, с нарочитой небрежностью, ответил:

— Да едем помаленьку, а сейчас ужинаем муксуном, стерлядью и нельмой.

В трубке послышался булькающий звук, и я понял, что это шеф, услышав такие волшебные слова, сглотнул слюну, представив, как наши зубы вырывают из ароматных тушек элитной рыбы смачные куски!

И вот она, конечная цель нашего путешествия — Ханты-Мансийск! Я радостно нажимаю кнопки телефона и сообщаю шефу, что мы на месте, но в ответ слышу:

— Так, молодцы. Теперь вам нужно добраться до Югорска. Вы разведайте дорогу, там где-то километров сто пятьдесят.

Дорогу мы разузнали быстро, но появились некоторые шероховатости. Во-первых, до Югорска было не сто пятьдесят километров, а все четыреста, а, во-вторых, дорога эта ещё только строилась, хоть ночью её и открывали для проезда.

Чтобы скоротать время, мы решили побродить по городу и посмотреть на его достопримечательности. Да, тут было на что смотреть! Вероятно, именно так выглядят европейские города: красиво, чисто, как на рождественской открытке! Мне постоянно хотелось снять свои запылённые кроссовки, дабы не испачкать гранитные мозаики пешеходных улочек. Здесь не было мусора, здесь не было грязи, здесь не было даже… бичей! Я был полон восхищения и зависти к местному населению. А бедный Константин, начисто позабывший свою милую Вычегду, только хватал широко распахнутым ртом тёплый, сухой воздух и время от времени причитал с подвыванием:

— Я хочу здесь жить! Ах, как я хочу здесь жить!! Я только здесь хочу жить!!!

Вначале мне его причитанья были любопытны, но очень быстро он меня достал:

— Ну чего ныть-то, хочешь, так живи!

— Но как сюда попасть?!

В ответ я лишь развёл руки в стороны.

А вот Толику Ханты-Мансийск был явно по барабану. Он постоянно поглядывал на часы и молчаливо покачивал головой. Я вполне понимал эти намёки, ведь машину мы оставили на окраине города, а Толик без неё больше получаса выдержать не может.

— Ладно, Толян, ты иди к машине, а мы тут с Костиком ещё побродим. Нужно кой-чего подкупить, да может и часики где отремонтирую.

И мы побродили по чудному городу с часок. Но день был в разгаре, жара давила и выжимала из тел остатки влаги, и городские красоты начали становиться в тягость. Тогда мы вернулись к Толику, залезли в наш милый автомобиль и поехали к реке, чтобы там и ожидать открытия дороги.

По Иртышу безудержно сновали теплоходы, глиссеры, катера и другая водоплавающая техника, разгоняя разнокалиберные волны к высоким берегам.

Мы уже накупались и настирались до отвращения, пообедали остатками муксуна и теперь просто томились в тени фургона.

— Интересно, что за дорога там? — проговорил Толик, выпуская изо рта тонкую струйку дыма, из которой тёплый ветерок тотчас же свил лохматый кружевной платочек.

— Я надеюсь, что она будет соответствовать дорогам Тюменской области, — высказал я пожелание.

— Да, тут дороги, что надо! — поддержал меня Костя. — У нас таких нет!

— И у нас, — поддакнул я.

— Да вообще таких дорог нет в стране! — резко рубанул рукой по кружевному платочку Толик. — Да такие дороги, как перед Хантами, только если где-нибудь в Германии и есть! Уж я-то по нашим дорогам поколесил! Ну неужели везде не могут так сделать!?

— Я думаю, могут, но не очень-то хотят, — выдвинул я предположение и добавил, — да и нефть, впрочем, не всюду качают!

— Вот, только и слышишь: нефть, газ! — Толик загрустил. — А у нас нет ни шиша!

— И у нас нет, мы вообще нищие! — взметнулся неожиданно Костя. — Такая область огромная, а жрать не хрен!

И они дружно уставились на меня, словно я работал президентом России и на днях должен был распределять продовольственные пайки.

Но что я мог им сказать? Только одно:

— Толик, конечно, имеет право жаловаться, а вот тебе, Костик, это грешно.

— Почему же?

— Сам же говорил, что вы стерлядью обжираетесь, даже за рыбу её не держите!

Дорога открылась около десяти вечера, и все автомобили, ожидавшие вместе с нами открытия шлагбаума, рванули вперёд так резво, словно где-то там, на финише, обнажённые красотки в ваннах с шампанским истомились, высматривая победителей. Пока двигатель раскочегаривался, нас обогнали абсолютно все, даже те, кто стоял в самом хвосте очереди.

— Всё, за нами никого! — констатировал Толик, глядя в зеркало заднего вида.

— Ну и прекрасно, никто мешать не будет, — мне было абсолютно по фиг, какое место мы занимаем в этой гонке — красотки и шампанское в наше время неиссякаемы.

Двести километров мы промчали в один миг, настолько хороша была эта, ещё не доделанная дорога! Я уже настроился на скучную, однообразную езду, но Всевышний, сжалившись, внёс некоторые изменения, и дорога внезапно закончилась. Нет, конечно, не совсем, просто асфальт исчез, и появилась песчаная отсыпка, а на ней.… То, что мы увидели, окатило наши души волнами справедливой удовлетворённости. В этой песчаной отсыпке, увязнув в ней по мосты и днища, торчали те, кто так лихо нас обогнал в начале пути!

— Ага, загораете, голубчики! — обрадовался Толик и, перейдя на пониженную передачу, дал газу.

Как красиво и непринуждённо мы обходили легковушки и грузовики, высокомерно глядя лишь вперёд и начисто игнорируя вопли о помощи! Но, впрочем, помощи там хватало. Несколько джипов и огромная «Татра» занимались ею непрерывно, но, естественно, с полной выгодой для себя.

Даже не включая передка, мы легко преодолели песчаные дюны и выбрались на бетонку, старую и подразбитую, но, после отрезка полного бездорожья, она нам показалась автострадой! И часика через три мы прочли на табличке название населённого пункта: Советский.

— Ну вот, пацаны, мы и вернулись в прошлое! — сказал я.

— А что, там было не так и плохо, — вздохнул Толик.

— Тебе сейчас хуже живётся, чем тогда?

— Да нет, лучше.

— А чего ж тогда вздыхаешь?!

— А хрен его знает, привычка…

Линия третья: Советский — Хулимсунт

В городке, с названием, чуждым реальности, мы торчали уже почти месяц!

Если подробно рассказывать обо всех событиях, произошедших за это время, то нужно писать целый роман, хотя, по правде, роман этот получится скучный и унылый, как то ожидание, что истомило нас. Но, как завещал Соломон, всё когда-то проходит, прошёл и этот месяц, тянувшийся для нас, как многолетний срок для зека. Завтра мы наконец-то отправляемся на трассу!

Теперь мы уже не втроём. Костя давно улетел в Питер, но на смену ему приехала целая гоп-шайка. И деньги, оттекавшие из нашего бюджета тоненькой струйкой, хлынули мощной Ниагарой! Когда я подсчитал, во что обошлось нашей фирме это великое сидение, мне до слёз стало её жалко и захотелось наняться к кому-нибудь в батраки, чтобы лет за двадцать пять заработать хоть малую толику напрасно израсходованных средств!

Всего нас было тринадцать, но на днях мы отправили по домам двоих. Один вдруг вспомнил о каких-то неразрешимых проблемах, могущих запросто порушить его жизнь, и слинял от нас со скоростью курьерского поезда. С другим дело обстояло иначе. Им был Женькин сын Кирилл, которого добрый папа затащил в это гиблое место с целию благою: показать чаду любимому как зарабатываются денежки, и, вообще, поглядеть на жизнь взрослую. И, надо сказать, это Женьке удалось, потому что то, что пришлось увидеть его наследнику, он вряд ли когда позабудет! Но ребёнку нужно учиться, и мы отправили его домой, и он уехал, обогащённый жизненным опытом, и полный уверенности, что такая работа, на которой не надо ни фига делать, а лишь зависать в гостинице, ему как раз подходит!

Ну и завтра, загрузив нас в вертолёт, уедет Толик ещё с одним нашим коллегой, жадно тянущимся к знаниям. И останется нас девять человек, самых крепких и стойких или, быть может, просто абсолютных пофигистов!

В вертушку за один раз мы не поместились. Первым рейсом полетел тырчик, упакованный нелегальным бензином, кое-что из имущества, я, Женька, Мишка и Саня — водитель нашего вездехода. Так же с нами полетел представитель фирмы, на которую нам предстояло ишачить в этот раз. Фирма эта была тоже питерская, но, в отличие от нашей, более мощная и серьёзная. Хотя, что касается серьёзности, то очень скоро нам предстояло убедиться в том, что это далеко не так.

Внизу, за иллюминаторами, ползла однообразная тайга, болотистая и, казалось, безжизненная. Изредка её перечёркивали каракули рек и ручьёв и протыкали спицы профилей. Но уже через час с небольшим показалось широкое русло реки, густо заляпанное бледно-жёлтыми пятнами отмелей. Это была Сосьва, на берегах которой и затаился посёлок со странным для нашего слуха названием Хулимсунт.

Плюхнувшись на площадку, мы мигом разгрузили вертушку, и она, едва не сметя воздушными потоками наше барахло, умчалась за второй партией.

Как всегда, шеф уже договорился о нас с нужными людьми, и эти люди были здесь. Они всё для нас устроили: транспорт, жильё и даже гараж для тырчика.

Последующие два дня ушли на получение разрешения для работы на трассе газопровода, на дозакупку продовольствия и на осмотр местных достопримечательностей, которых, впрочем, и не оказалось.

А ещё мы отмылись и постирались впрок, потому что жить нам отныне предстояло в палатках, и неизвестно было, выберемся ли мы живыми из лесных дебрей, а по русскому обычаю старушку с сельхозинструментом необходимо встречать только идеально отмытому и во всём чистом!

С огромным трудом мы впихнули наше имущество в нутро вездехода. И, хотя это был не наш тырчик, а тягач настоящий, но и в нём места не хватало. Кое-какие вещи пришлось всё же закинуть на верх вездехода, где пристроились и мы. Итак, нас было девять плюс вездеходчик Ваня, плюс трое гидрологов, брошенные на произвол судьбы руководством фирмы, с коей мы сотрудничали. Ребят выкинули в Хулиме без денег, без еды, без транспорта, обеспечив лишь фронтом работ да сладкими посулами, и мы не могли не помочь им, хоть и самим было трудно.

Первым полз тырчик. Он был загружен под завязку, и в нём находились Саня и Мишка. На большом вездеходе были все остальные: Ваня и Женька в кабине, а мы, как лихой десант, на броне.

На первом же километре тырчик утонул. Нет, это не совсем правильно, ведь он же у нас плавающий, он просто завяз, но так плотно, что выдрать его смогли только тягачом. Теперь уже Саня ехал более осторожно, он понял, что эта японо-канадская техника не всегда вписывается в российские болота.

Наш тягач тоже вскоре нырнул по стёкла кабины, и пришлось привязывать бревно сзади к гусеницам, чтобы вырваться из трясины. Путешествие становилось интересным и непредсказуемым, и это, после тошнотных будней в Советском, всех радовало чрезвычайно.

Девятнадцать километров — половину нашей трассы — мы преодолели часа за четыре, и остановились на отдых и перегрузку в домике смотрителя. Ещё в Хулиме нам сказали, что мы сможем пожить в этом месте, и нам представлялся этот домик как ничтожная халупа, заброшенная всеми и навсегда. Но сейчас мы видели перед собой целый комплекс построек. Тут были несколько домиков приличных габаритов, большой ангар, штук шесть балков и рядом со всем этим великолепием располагалась вертолётная площадка, куда, как выяснилось, частенько плюхаются вертушки.

Смотритель выделил нам дом, куда мы и сгрузили вещи, ненужные нам в ближайшее время, а также половину продуктов, рассчитывая быстренько сделать километров пятнадцать трассы и перебраться сюда.

После скорого обеда наше путешествие продолжилось. Сегодня был первый день сентября, но лес ещё щеголял в летних нарядах, а солнышко, обесцвечивая голубизну неба, больно тыкало в глаза слепящими лучами, заставляя постоянно держать на носу неудобные очки с тёмными стёклами. Но красоты природы не могли заслонить собою гнетущей реальности. Я смотрел и ужасался, представляя, как же мы сможем тянуть трассу по этим местам, абсолютно заболоченным и реально непроходимым!

Лагерь мы разбили в девяти километрах от начала трассы на берегу небольшого ручейка. Место всем очень не понравилось, но иного не было. Мы установили пять палаток и сделали навес для бензогенератора и продуктов.

В большой палатке поселились Женька, Саня и я. В других: Сапог старший с Димой, Толик с Шомесом, а Серафим и Сапог младший заняли каждый по палатке. Дима и Толик были студентами, а Серафим и Шомес просто молодыми пацанами, коварно заманенными хитрыми Сапогами в неблагодарную топографию.

Разгоревшийся костёр властно притянул к себе тьму и нас, уставших, но вполне довольных тем, как прошёл день. Ваня оставался с нами до завтра. Он отвезёт нас на 101-й километр (как же это символично!), а потом отправится обратно в Хулим. А сейчас, сидя у огня, он рассказывал обычные лесные байки о бешеных лосях, свихнувшихся медведях и гордых охотниках, которые легко справляются со всей этой нечистью. Но вот, зевнул один, другой, и помаленьку народ стал расползаться по палаткам, чтобы хорошенько выспаться перед завтрашним трудным днём.

В полночь у меня, так и не сомкнувшего ни на минуту глаза, застучали друг о дружку зубы и мелко затряслись внутренности. В час ночи я не выдержал и вылез из спальника. Я вытащил из рюкзака всё, что могло послужить одеждой, и напялил на себя. Потом я снова влез в спальник и попытался хоть немного согреться. В два часа мне это надоело, и я выполз из палатки на свежий воздух. Воздух был свеж очень, так, что вся поверхность палатки оказалась покрыта тоненьким слоем льда. Костёр горел! Но не потому, что мы в него положили на ночь много дров, а потому, что рядом сидел Мишка, и сидел он здесь, по-видимому, давненько.

— Чайку хочешь? — проронил он волшебные и, как мне показалось, горячие слова.

— Спрашиваешь! — только и смог выдавить я. — Я замёрз так, будто трахался со Снегурочкой на льду высокогорного катка Медео!

Мишка с пониманием кивнул головой, словно только этим и занимался в последнее время, и скинул с кастрюли, служившей у нас чайником, крышку.

Через четверть часа выполз Саня, потом Женька, а после и все остальные. Взревел тягач, и хозяин его, замёрзший и помятый, тоже оказался у огонька. И только Сапог младший упорно давил массу в своём нейлоновом домике, да гидрологи, поставившие свою палатку рядом с нашими, блаженствовали в фантасмагории снов.

У костра было тепло и весело, и, если бы не раннее время, то мы, вероятно, тут же отправились бы на работу.

И всё же сон брал своё. Так же, как приползли к костру, так и отползли от него несчастные лесожители. И вновь, каждый по-своему, боролись со свежим дыханием природы.

За несколько дней мы совсем обжились на новом месте и втянулись в ритм работ. Правда, на второй день, забирая нас с трассы, Саня предъявил свои претензии по поводу оставления его одного в лагере:

— Всё, я больше один не останусь!

— А что произошло? — удивился Женька, устало протирая туалетной бумагой запотевшие стёкла очков.

— Пока что ничего не произошло, но произойдёт обязательно!

— Что же именно?

— А то. Медведь тут по ручью шарится!

— Это точно, — обрадовано воскликнул Шомес, — я сам вчера следы свежие видел — здоровый, гад!

— Во-во, я пока вам еду готовлю, он меня себе на ужин присматривает!

— Да нет, — и Шомес пренебрежительно махнул рукой, — он не тронет.

И, хотя Саня, в отличие от нас, с ним не согласился, но его жалобу на хозяина леса мы отклонили.

Сегодняшний же день с самого начала пошёл наперекосяк. Не прошло и получаса с той минуты, когда Саня, выгрузив нас у очередного угла, покатил в лагерь, как мы услышали по рации его голос:

— Все, кто меня слышит: караул!

— А ты где, и что случилось? — выкрикнул я и махнул Мишке, чтобы он шёл ко мне. Дело в том, что в первую ходку в тырчике уместились только Женькина бригада да мы с Мишкой, а остальные должны были приехать вторым рейсом.

— Я на ручье, в километре от вас. Тырчик крякнул! — отозвался Саня и добавил ещё несколько фраз, на которые он был докой, но фразы эти, ввиду их искромётного юмора и специфической направленности, я приводить не буду — к их восприятию нужно подготавливаться исподволь!..

Наш верный тырчик, неестественно вывернув левое переднее колесо, намертво встал сразу за переездом через ручей. Не менее часа ушло у нас на ремонт. Хотя, это нельзя было назвать ремонтом в истинном его смысле. Мы просто сняли гусеницу, отломали напрочь вывернутое колесо и, подцепив лебёдку к дереву над тырчиком, выдернули его из естественной ямки. Так, без одной гусеницы Саня и поехал, а мы поплелись на исходную точку.

Вскоре подошли Серафим, Шомес и Толик, и работа закипела. Но кипение очень скоро пошло на убыль, потому что труба действующего газопровода, вдоль которой мы гнали трассу, начала вилять с такой амплитудой, что любое продолжение хода выводило нас либо на недопустимое сближение с этой трубой, либо мы удалялись от неё сверх всяких допусков. А ещё всё это происходило на перегибе рельефа, что вносило дополнительные трудности, лишая нас визуального контроля. Но и этого мало. Мы приближались к ручью, а его нам нужно было обойти, удалясь от трубы на расстояние большее, нежели мы шли до сих пор.

В конце дня мы, уложившись во все требуемые допуски, перерезали ручей в самом, как нам казалось удачном месте. Я был доволен, и, когда Мишка, вешившийся впереди всех, ехидным голоском сообщил мне, что мы опять врезаемся в ручей, я решил, что он шутит. Я рысью поскакал туда, втайне надеясь на это, но я ведь так хорошо знал Мишку — он шутит только в самом крайнем случае!

Дни быстроногими спринтерами убегали от нас туда, где всегда всё хорошо, где все счастливы и молоды — в прошлое. Погода нас баловала тёплыми днями и не совсем прохладными ночами и практически не обижала дождями.

Однажды вечером, сидя у костра за большим столом, сооружённым ребятами из подручных материалов, Женька пожаловался:

— Что-то полярного сияния давненько я не видывал! А бывало, в это время в Усинске чуть не каждую ночь оно появлялось.

— А что, здесь сияние бывает? — радостно изумились студенты.

— А как же, — тоном бывалого астронома заявил инженер, — здесь ему самое место!

Вероятно, Господь Бог сидел рядом за кедром, иначе не объяснить, но через несколько минут на ещё немного светлой северной стороне неба появились робкие бледно-зелёные мазки, словно художник после зверского перепоя вспоминал профессиональные навыки. И, либо он быстро всё вспомнил, либо вовремя похмелился, но мазки его кисти стали увереннее, размашистее и изящнее, а в зелёные тона кое-где вливались красно-розовые полоски.

— Всё очень просто, это на Солнце произошли всплески вещества, и солнечный ветер, пройдя сквозь магнитное поле Земли, породил это явление, — захотелось мне поделиться некоторыми знаниями с ребятами.

Но им было глубоко наплевать и на всплески вещества, и на солнечный ветер, и даже на магнитное поле нашей планеты. Раскрыв рты и распахнув глаза, они в молчаливом восхищении уставились на фосфоресцирующее небо, и даже Сапоги, для которых полярное сияние являлось такой же обыденностью, как для питерцев туман, жадно упивались волшебным зрелищем!