Бесплатный фрагмент - Хроники Ак-Корда: Непризнанный

Глава 1

Ненастье расплылось над прибрежной деревушкой. Повсюду тьма застилала обзор, вода, урча, накатывала на терпеливые камни, и, отходя, оставляла резкие крики чаек, эхо погибших кораблей и прочие дары моря, обычно усердно собираемые немногочисленными жителями поселка

Однако в этот раз на побережье не было ни души. Крестьяне-корды сидели по домам, отгоняя сон чадящими софитами, ибо грозы такой не видывали даже старожилы, привыкшие к угрозам стихии и выросшие с именем ее на устах и музыкой ее внутри. Вечные деревья, и те не успевали отращивать ломаемые ветром ветки, куда уж простому корду подпевать грозному маршу бури! В нем слышалось отчаянное торжество негодяя, решившего отомстить миру за вечные неудачи, пускай ценой невосполнимых потерь.

Что может простой корд противопоставить победному соло грома, поддерживаемому воем яростного ветра, стройным хором трескающихся сучьев и рокочущих волн… Другое дело, когда шторм стихнет и сменится тихим пением морского утра, так ласкающим слух и таким нетребовательным к исполнительскому таланту, что дети по всему Ак-Корду разучивают этот мотив одним из первых. Пока же буря все усиливалась, и оставалось только ждать.

В этот грозный час у границ деревушки и промелькнули две крадущиеся тени. Остановившись у одного из крайних домов, они продолжили разговор, начатый до подхода к поселку.

И все же неуютно мне, приятель, право слово, может как-нибудь сами, честно заработаем? — оглядываясь, пробормотал один из сообщников, пузатый гном с редкой бородой, одетый в широкий балахон с известной всем гномской вязью. — Ведь были же гномы, кто всего добивался своим трудом, обучившись у легендарных мастеров горы Соул! Законы Ак-Корда суровы к плагиям, да и не лежит моя душа к этому делу…

К этому делу… — ноту в ноту передразнил его попутчик, худощавый гном средних лет, одетый в лохмотья, комично контрастирующие с болтающейся на шее толстой цепью из драгоценных камней.

Его лицо хранило надменность, губы кривились в усмешке, поигрывая потухшей из-за дождя самокруткой с дешевым мурром.

— К этому делу! — прошипел он в другой тональности, и, переходя на монотонный шепот, захрипел:

Этим делом, да будет тебе известно,

занимались наши отцы и деды,

это наш хлеб, и он есть в этом месте,

здесь, за дверью, в двух шагах от победы,

грабить кордов — твоя судьба,

ты — гном, запомни мои слова!

Толстяк-гном, хотя и испытывал угрызения совести, при звуках родного говора машинально начал покачивать головой, будто соглашаясь с вышесказанным и поддерживая товарища.

Я рад, что ты со мной, брат.

Знай: после нет пути назад! — несколько раз повторил старший гном, окончательно убедив юного плагия.

— Он Кам! — накинув капюшон, тот бросился в незапертую дверь кордского дома. Втоптав в грязь испорченную дождем самокрутку и сложив руки на груди, старший гном последовал за ним.

Налетчики с гортанными криками ворвались в крохотную, но очень уютную гостиную, где мирно коротала вечер семья обычных кордов. Был там убеленный сединами глава семейства, задумчиво перебирающий струны старенькой лютни, и его жена, миловидная женщина среднего возраста. Она вполголоса подпевала мужу, создавая ту самую незатейливую семейную гармонию, которой издавна славились корды. Именно за ней охотились наши знакомые гномы, подобно многим в своем роду избравшие путь плагиев.

Увидев нежданных гостей, супруги прекратили свое занятие, и глава семьи, встав и отложив инструмент, твердо спросил, что им понадобилось в чужом доме.

— Будто ты не знаешь, старик! — насмешливо процедил старший гном. — Или же ты настолько бездарен, что хибару твою прежде обходили стороной наши собратья по благородному ремеслу? Так я разжую тебе, что к чему: сейчас мы достанем нашу шкатулку, и ты уж будь любезен, исполни свои мелодии, чтобы чертов ящик мог запомнить их и проигрывать впоследствии. В противном случае мы включим его, и он заиграет ужасную музыку! Поверь, ты пожалеешь, что не закончил свою никчемную жизнь до нашего прихода!

Лицо жены корда побелело, однако она не выдала своего волнения ни звуком. Лишь тревожной виолончельной трелью возрастала мысль о том, что в соседней комнате спит их маленький сын, и лишь страх за него руководил мыслями и поступками отца-корда.

Спокойно оглядев обоих гномов (причем наш толстяк испытал очередной ощутимый укол совести), мудрый корд заговорил:

— На твой вопрос, сын Джа-Зу, бездарен ли я, отвечу, что моя музыка, безусловно, не сравнится с великими творениями мастеров древности. Однако жена моя когда-то полюбила ее, и, клянусь Ви-Валь-Ди, это стало лучшей наградой и признанием для меня!

Кордка бросила пристальный взгляд на мужа. В столь опасную минуту она испытала сильнейший прилив нежности, и, не в силах сдержаться, стала напевать мотив их юной любви, сначала тихо, затем, увидев, что глаза мужа благодарно заблестели, стала петь все громче, вкладывая в мелодию запах того ромашкового поля, где впервые испытали они счастье единения.

Корд тем временем продолжал свою речь.

— Что же касается твоих подлых замыслов, то я знаю, что вы идете на преступление из-за бедности своей, и из-за обиды на тех, кому дано более чем вам. Не перебивай! (худощавый гном хотел было возмутиться) Потому я поделюсь с вами своим скромным даром, а затем вы покинете мой дом. Открывай свою шкатулку!

Толстяк-гном облегченно вздохнул и с надеждой посмотрел на старшего.

— Что же, нас это устраивает! — старший гном усмехнулся. — Всегда бы так! Но есть одно но: я люблю товар лицом, а потому мы возьмем песню, что напевала сейчас твоя супруга… Наши умельцы в горах искромсают ее, выпарят и из остатков сделают творение, более подобающее вкусу гнома. Затем мы получим за него мешок алгаллов и выпьем за тебя, старик! Клубы лучшего мурра будут радова…

— Нет, — седой корд смотрел прямо в глаза бахвалившегося гнома. — Вы не получите это. Никогда.

— Хе, — ответил налетчик. — Вот как ты заговорил! Что ж, открывай шкатулку, брат, и пусть заиграет она утренний гимн черных орков! Причем в моем ремиксе! Старик пожалеет о своем благородстве!

Видя, что толстый гном медлит, он зашипел ему в лицо:

— Искусство принадлежит всем, а если не хотят делиться, пусть пропадут насовсем, мы подберем крупицы.

Кордка прижалась к мужу, который гордо стоял, сжимая в руках бесполезную лютню. Через секунду киловатты деструкции обрушатся на них, раня сердце, корежа слух, вибрируя во всех органах частотой черноты…

Однако гном-новичок медлил.

— Клянусь диссонансом, ты сродни побитой собаке, слабак! — обрушился главный гном на приспешника, который в отчаянии роковой ошибки растерянно глядел на кордов.

Главарь выхватил аппарат из ослабевших рук толстяка.

— Вот и все, старый лабух! Дореми! — злодей с силой ударил по кнопке.

Его горе-сообщник инстинктивно зажал уши, хотя ему не принесла бы вреда и сама Мака-рена, зазвучи она в тот миг из адской шкатулки. Уж таковы гномы.

Но не таковы корды… С первыми звуками невообразимого они почувствовали резкую боль, тоску, раздражение, им расхотелось жить. К ужасному гулу примешивался атональный хохот гнома и шум бури за окном. Когда громкость и фальшивость звука набрали полную силу, они взглянули друг на друга, как на чужих, и начали погружаться в полную апатию, где нет места чувствам. Их глаза помутнели, а слух испытывал неописуемые трансформации. Конец был близок…

Но вдруг сквозь звуковое безумие они услышали пробивающийся голос, неуверенный, робкий, но поразительно чистый. В этом голосе был вкус молока, сияние зимнего солнца, величие сверкающих гор и огромное счастье маленького ребенка.

Постепенно он становился громче и чище, плавно убирая предшествующий ужас, в котором тонули сперва раздраженные, а затем испуганные голоса гномов. Голос нес счастье, покой, ту всепоглощающую нежность, которой не могло противиться ничто под этими звездами. Разум возвращался к ним короткими повторяющимися отрывками: буря, голос, гномы, шкатулка, буря, голос, тревога, гномы, голос, ребенок…

Ребенок! Это их сын проснулся и звал их.

Глава 2

Весть о дитя, спасшем своих родителей волшебным голосом в ту страшную ночь, быстро облетела деревушку, а затем и всю провинцию Ре-Мажор.

Простые корды боялись проявившегося рядом с их домами коварства гномов и вместе с тем обрели надежду на спокойную жизнь, что в их времена было задачей не из легких. Помимо грозных маршей стихии и тягучих блюзов затяжной зимы они привыкли слушать и другую, не менее пугающую музыку. Разбойники горланили городские романсы, повествуя о своем жестоком мире, различные сектанты разрушали все принципы гармонии, находя веру в диких, режущих слух созвучиях. Беспокоили и вести с границ страны, где раскрашенные орки, одетые в железо и кожу, под бой боевых барабанов горланили свои песнопения. Скрежет доносился из глубоких пещер, мистический рев мраков еще жил в легендах, которыми пугали малых детей.

В такую пору каждый житель Ак-Корда должен тщательно повторять гаммы, ибо завещано: «хочешь мира — готовься к войне». Состояние войска кордов было плачевным. Подобно чуме наводнили лагерь недоучки, наемные попскнехты, знания которых ограничивались лишь подсчетом стоимости их услуг. Доходило до абсурда: позорное поражение потерпели войска кордов в Грэммской битве лишь потому, что на поле вместо себя выставили чучела, разодев их в шелка и снабдив деревянным оружием.

Лучшие гейрольды крутили шарманки, имитировавшие отвагу кордских рыцарей. Войска неприятеля было устрашились блестящей армии и думали отступить, но тут запись заело, и хитроумный план был раскрыт. Храбрый Биланд Ловкий в одиночку выступил против врага, и тем прославил имя своей дамы Изпианны, но и о ней шуты пустили слух как о юном гейрольде, облачившимся в наряд принцессы.

Герой нашей чудесной истории на короткое время стал поводом для шумихи, поднятой торгашами. Увидев интерес народа к юному созданию, богатейшие купцы поспешили наводнить страну байками о расе с абсолютным слухом, которая призвана за соответствующую плату вывести королевство из кризиса и показать путь к благоденствию. Доверчивые корды отдавали последние алгаллы за возможность послушать множество проходимцев, выдававших себя за «старших братьев» нашего героя. Самыми известными из них были Филипп из провинции Фанерия и Николло Басский. Мы упоминаем их единственно после долгой работы в архивах, ибо память народа кордов их имена не сохранила…

А мальчик тем временем рос, окруженный удесятеренной заботой своих родителей. Шум вокруг него постепенно утих, и жители провинции вскоре были склонны приписывать произошедшее чудо скорее божественному вмешательству Моц-Арта, чем какому-либо дару самого ребенка. Мы не называем до сих пор его псевдонима, поскольку у кордов принято, что, окончив музыкальную школу и овладев азами профессии, юноша или девушка сами выбирают свое имя. Гномы растут, болтаясь в горных пещерах, и получают псевдоним по заслугам, знатность рода обычно подчеркивая какой-либо звучной приставкой. Гном становится совершеннолетним, пройдя обряд инициации, в ходе которого товарищи поливают его грязью, ему же следует достойно ответить. В итоге, все как один облитые грязью, они братаются и устраивают пирушку с несметным количеством мурра. Уж таковы гномы.

Но забудем о них (что вообще является для гнома страшным оскорблением, даже выйдя на несколько часов, гном всегда театрально обставляет возвращение), и обратимся к до поры до времени будничной жизни героя нашего повествования.

Как и все сверстники, в определенном возрасте он поступил в школу.

Корды не очень то жалуют уроки, как, впрочем, и все дети в известных нам королевствах. Мучение гаммами и теорией гармонии они воспринимают как неизбежное зло, необходимое для будущей жизни.

А жизнь простого корда тяжела и монотонна. Строгать мотивы летом да аранжировать зимой — вот и вся премудрость. Родить мелодию, построить гармонию, посадить вечное дерево.

У каждого корда есть вечное дерево, которое напоминает о его псевдониме другим поколениям. Это дерево нельзя выкорчевать, обрубить ветки, сжечь (есть даже поговорка «вечные деревья не горят»). Чем плодотворнее корд прожил свою жизнь, тем выше дерево и толще. Иногда даже соседи жалуются: корд какой-нибудь напишет девять симфоний, так его дерево всю поляну займет, и ничего не сделаешь…

Но это редко бывает. В основном живут все вровень: поработают, отдохнут. Ничего особо затейливого не делают, слава Ба-Ху! И вражды-то особой нет, слава Соль-Ерри. Ну, в другой провинции другая тональность, так что ж! Нот на всех хватает. Орки конечно беспокоят, гномы зловредничают и другие… Но с последней Жанровой войны все тихо-мирно, без диссонансов особых, слава Эль-Вису! Тоже кстати, вундеркиндом поначалу считали, бунтарем.

А он — обычный был корд: заработал, отдохнул.

Так и в деревушке нашего героя. Все идет своим чередом. Корды работают, дети учатся, деревья растут. Море шепчет новые мотивы, вроде все на одном гребне волны, но не под одну гребенку. То оно ласковое такое, неспешное наигрывает, прикорнуть хочется у скалы, обдуваемой соленым ветром далеких стран, где там-тамы звучат только, но как звучат! То вдруг сменит лад, и аллегро лютой стужи взвоет, пробирает до костей, так красиво, клянусь Григом!

Мальчик любил на побережье сидеть, когда отец там работал. Он слышал все намеки лучше отца, но видел, как странно на него смотрели в деревне, как расступались, и потому не рассказывал ничего услышанного. Не понимал он и пугался людского молчаливого почтения, чувствовал какую-то тайну вокруг себя. Но еще сильнее чувствовал тайну в себе. Любой звук вызывал в нем ответ, множество эмоций.

В раннем детстве, вскоре после описанного выше трагического случая, о котором он ничего не помнил, он услышал разговор соседей на улице.

Они обсуждали последнюю скерцу, повествующую о казусе, случившимся с известным гейрольдом. В их громком смехе, сопутствующем скабрезной шутке во всех известных нам королевствах, он уловил вдруг неподдельное отчаяние. Его глазам предстали мгновенно возникающие картины бедствий, пожарищ, гнущихся вечных деревьев. Он внутренне чувствовал неразрывную связь между их смехом, утробным и громким, и этими видениями.

Тогда он запел. Он запел сразу громко и резко, подобно сирене, крику «Пожар!», как птицы предупреждают сородичей о засаде хищников.

Все вздрогнули. Минуту корды гадали, что вызвало столь странные звуки, в которых была трагичная красота, подобно той, что проступает на лице головореза, спасшего из горящего селения ребенка. Минуту они тревожились. Но был выходной, и корды, за рабочую неделю уставшие от звуков любого толка, решили не думать о причинах такого поведения вундеркинда. Тем более они не задумались о последствиях.

Лишь отец мальчика, помнящий ту ночь, внимательно посмотрел на сына и решил не оставлять все на волю течения, а показать возмутителя тишины сведущим специалистам-магам. Обязательно показать, но потом, когда будет свободная неделька…

Глава 3

Так думал старый корд.

Думать-то он, конечно, думал, и при том довольно долго, но, чтобы окончательно не потерять интерес читателя, мы перенесемся сквозь бесконечность времени (точнее, на неделю вперед) в тот важный для судеб Ак-корда час, когда наш герой и его убеленный сединами отец постучались в украшенную загадочными письменами дверь мудрого старца, великого мага ордена трех созвучий, или, по-кордски, «альдюссера». Название ордена происходило от имени звезды Ал-галл, светившей над королевством вечность, и от древнекордского глагола «ду серо», что означало «сделать что-то неординарное, оригинальное».

Магов ордена уважали и боялись. Ибо было в их силах не очень способного корда в одночасье превратить в блистательного гейрольда. Гейрольда, пьянящего своим ангельским голосом и толпу на арене, и юных кордок во всех провинциях.

Шуты становились королями по щелчку пальца: те, кто ранее лишь потешали народ, вдруг открывали талант непостижимый. Злопыхатели утверждали, что у подобных кордов вечные деревья чахнут, а не стремятся ввысь соразмерно их заслугам, но это все от зависти: им объяснили, что в дальних королевствах сейчас популярны карликовые деревья. Могли маги и сотворить обратное: короли вдруг оказывались шутами, газеты пестрели разоблачениями знатных кордов, под личиной которых на деле скрывались ничтожества, засланные темными силами.

В дверь одного такого альдюссера и постучались наши путники.

Открыла им миловидная нимфа, да такая миловидная, что корд-отец закрыл сыну глаза ладонью, а сам открыл их пошире. Облачена она была в лоскуты заморской материи, которые лишь подчеркивали ее прирожденный слух, свойственный всем нимфам. Роскошные локоны бирюзовых волос обвивали ее обнаженные плечи, отмеченные темными рунами по моде того времени.

Кольцо с стразоном — знак мудрости и чистоты, венчало ее пупок. Округлые формы покачивались в такт ее словам, а ноги (как и у всех ее сестер) были поразительно длинны и причудливо изгибаясь, уходили куда-то вглубь просторной залы.

Нимфы издавна очаровывали кордов своим пением, сочетающем в себе соловьиные трели и радостный визг выводка поросят, резвящихся у хлева в погожий денек. И сейчас старшему корду потребовалось перевести дух, и, собравшись, вернутся к делу, приведшему его сюда.

— Ми? — вопросительно пропела нимфа, качнув бедрами.

При звуках ее голоса волшебство мигом оставило корда в покое и он окончательно вспомнил, зачем он здесь. Уж таковы нимфы.

— До, прекрасная хозяйка этого дома! — почтительно поклонился корд. — Мы прибыли издалека, родом мы из прибрежной деревушки в Ре-Мажоре, что в двух тактах отсюда.

— Хи-хи-хи! — испугала его нимфа. — Вообще-то хозяйка этого дома сейчас в отпуске, но это секрет, хи-хи.

— Что ж, видимо вы — ее любимая дочь? — спросил корд.

— Ну, по возрасту вполне подхожу, хи-хи, — закатила глаза нимфа. — Однако я здесь по другой причине. Мои способности крайне обширны, и потому на меня обратил свой взор маэстра. Он пригласил меня сюда, чтобы опробовать мой материал в его обработке. Ой, и вы знаете, вчера он уже пристроил ко мне свою гармонию, а затем поймал нужный лад и мы испытали радость творчества, хи-хи. К сожалению, сейчас маэстра испытывает скорее муки творчества, что немудрено в его почтенном возрасте и учитывая количество дублей при вчерашней записи. Но результат превзошел все мои ожидания, хи-хи. При довольно скромной гармонии, вытащенной под свет софита уважаемым маэстрой, знаете, я много слышала гармоний и получше, хи, мы все же записали шлягу!

— Поздравляю Вас, о нимфа! — поддакнул корд-отец. — Могу я просить аудиоэнции у мага?

— Конечно, но сперва послушайте мою шлягу! — закокетничала нимфа, — надеюсь, вы не из этих противных гномов-плагиев и не запомните мотив для злого умысла. —

Нимфа обиженно надула губки, отчего они увеличились втрое.

— Я хочу сама исполнять это, и так хочет мой папа, хозяин Силиконовых рудников.

При упоминании о гномах корд вспомнил о своей миссии и решил, что обойти мудрость можно лишь хитростью.

— Я буду счастлив услышать этот шитевр, госпожа! — без тени иронии почтительно произнес он. — Сынок, а ты пока погуляй в саду! — строго сказал он нашему герою, решив хотя бы от него отвести беду.

Все это время мальчик молчал и почти не двигался. Находясь в этом месте и слыша неслышную другим музыку вокруг, он ощущал себя подобно путнику, зашедшему в гибельное болото, и с осторожностью делающему каждый шаг, дабы не угодить в еще большую трясину. Он не знал, зачем отец привел его сюда и хотел бы уйти, но, постоянно встречая непонимание, сам не стремился понять свой дар и пытался попросту игнорировать его знаки.

— Старшим виднее, — думал он. А потому после слов отца тут же направился в сад, прилегающий к дому маэстры (при доме каждого корда есть сад, где растет вечное дерево хозяина). В саду, в обрамлении грядок с реквами, возвышалось вечное дерево с бессильно обвисшими ветвями. Было видно, что оно не даст уже урожая. Мальчик знал это, еще не проходя в школе биографиологии, объяснявшей виды и особенности вечных деревьев. Он просто чувствовал.

Тем временем его отец готовился принять удар, обещавший быть пострашнее нападения группы орков, совершавших в семидесятую фазу Ал-галла набеги на его родную провинцию в бронированных гаражах. Орки врывались в поселения, ставили гараж на площади и начинали исполнять свои песни, обычно вчетвером, чем приводили жителей в ужас. Страшнее оружия орков был лишь их внешний вид. Кожаные кольчуги с кусками металла, устрашающие прически невероятных расцветок, стальные знаки племен, сверкавшие в ушах, носах и языках варваров.

Орки воевали не за ресурсы Ак-Корда, и не за влияние, тогда, как и сейчас принадлежавшее орденам магов. Их целью было само разрушение всего устоявшегося уклада жизни королевства. Подобной ярости нечего было противопоставить, однако страна выжила благодаря мудрости тогдашних маэстр. Заманив главарей варварского войска в ловушку, они наложили на них древнее заклятие Признания, что сделало вчерашних разбойников похожими на кордов. Орда, оставшись без вождей, вернулась в свои пустынные земли, изредка беспокоя соседей. Однако орк-музыка оставалась с тех пор перманентной угрозой спокойной жизни королевства.

Даже мысли об орках не могли отвлечь горемыку от неотвратимого выступления нимфы, которая тем временем достала миниатюрную гномскую шкатулку и сотворив заклинание, начала изгибаться под монотонную музыку, зазвучавшую как приглашение к чему-то непристойному (по крайней мере, с точки зрения морали ее единственного слушателя).

— Хорошо, сын в саду, — успел подумать корд-отец, но тут нимфа, обвив его за шею бесконечными ногами, заголосила:

— Пояс верности сняла

Отлюбила, отцвела

Хорошо ты бабье лето

Бэби мой, ты как комета!

У корда помутилось в голове. Погибнуть, защищая свой дом — куда ни шло, но так… Нимфа, отдаваясь танцу, или же, танцуя сцену отдавания, перешла к кульминации:

— Хвостом махни, мой бэби

К себе помани

Ты у меня последний

Миг радостный любви

Шкатулка заиграла бодрый проигрыш, нимфа старательно завздыхала, и тут бедняга не выдержал и ретировался в сад, бормоча что-то невнятное.

Мальчик же все это время слушал звуки сада. Он улавливал старческое бессильное брюзжание, сетующее о годах прошлой славы и изливающее досаду на судьбу. Он слышал похоть и лицемерие, хотя и не знал этих слов, тем более — подобных чувств. Просто звуки были неприятны ему, они могли бы получить сравнение со сломанной гномьей шкатулкой, зациклившей не самый удачный фрагмент какой-нибудь старой шляги.

Все это время в саду сидел в преклонных летах корд в выцветшей мантии ордена трех созвучий. Его лицо было опухшим, глаза красными. Наш юный герой решил, что он тяжело болен в силу возраста. К тому же от него доносился мотив, по которому мальчик мог определить тяжесть болезни мага, даже не смотря на его вечное дерево.

Отец же нашего героя, очутившись на безопасном расстоянии от нимфы и ее шитевра, привел себя в порядок и осторожно подвел сына к прославленному магу. Он точно определил причины усталого вида маэстры: вчерашний перебор мурра.

— Доре, о достойнейший из кордов всех тональностей! Да пошлет тебе Моц-Арт несметное число шляг, во славу твою, и на процветание Ак-Корда! — склонил голову корд-отец.

— До, до…. — устало произнес маэстра. Хмуро оглядев пришедших, он уныло констатировал, что мурр в их карманах не водится.

— Позволь нам, простым кордам в Ре-Мажоре, припасть к фонтану твоего таланта, вечному источнику единственно верных трех созвучий, что даны нам Ал-галлом! — отец именно так и сказал. Уж таковы корды. Одновременно он подтолкнул сынишку, и тот успел пропеть вместе с ним последние слова.

— Позволяю, день-то все равно насмуррку, — маэстра вяло кивнул и начертил в воздухе басовый ключ.

— Проклятый мурр, он друг мне и соперник, — низким голосом затянул маг.

— Тут вы пришли, и как нельзя некстати.

— Совета жду от более великих, спешил сюда, оставив все занятья, — чуть выше пропел корд-отец.

— Так в чем твой диссонанс? Ты плагий или бездарь? — голосом опереточного злодея спросил маг. — И почему дитя с тобой?

— Я скромный труженик, спаси Ви-Валь-Ди, ребенок же — мой сын. А мой вопрос таков, — перешел к основной теме корд-проситель.

— Он кам! — разрешил маэстра на гномьем языке.

— Был случай роковой. Разбушевалась буря

И под покровом ночи ворвались в скромный дом

Два плагия, добычу там почуяв

Не знали они видно, что беден Ре-Мажор…

— Талант ведь — есть иль нет! Его нельзя промуррить, — самодовольно усмехнулся маэстра.

— Но можно стать муррлом. Как Моц-Арт повелит, — возразил собеседник.

— Мне это не грозит! — быстро ответил альдюссер, а корд был вынужден закончить фразу: — но голова болит!

— Довольно, ближе к делу, — сменил темп маг.

— Тогда сын спас меня!

Одним своим лишь пением

Он отвратил беду

О том не слышал ты?

Маг почесал бороду.

— Все россказни пусты!

Истлели уж все гении,

Остались только мы!

Корд-отец посмотрел на сына и понял, что зря отправился за столько тактов от родных нот. Случай, и только. Раз уж член ордена трех единственно правильных созвучий не увидел чуда в ребенке, то стоит оставить ложные терзания и вернутся к рутинной жизни аранжировщика, дать мальчику нормальную профессию, поставить его на нотный стан. Чтобы жил как все: поработал, отдохнул.

Приняв такое решение, он погладил сына по голове, вздохнул и вновь взглянул на старого маэстру.

Тот сосредоточенно напевал, глядя себе под ноги. Видно было, что его что-то тревожит, но мало ли у альдюссера забот.

Почувствовав, что на него смотрят, маг сделал строгую мину и холодно спросил:

— Так ты допел? Меня работа ждет

Тернистый творческий путь

— Изволили Вы бросить знания помет

За что Вам благодарен — просто жуть!

Брависсимо! Блистательный финал!

Нам путь Вы указали, как Ал-галл!

— С кем ты сравнил меня, каков нахал! — пробасил маг.

— Однако лестно (на полтона ниже)

(Вновь громко): Нет Ал-галла выше!

Был близок Моц-Арт… но не доиграл.

Смутившись окончательно, и от громогласного тона маэстры, и от перечисления культовых имен звездного небосклона, а больше всего от своей малости, корд-отец, кланяясь и пятясь, повел сына за ворота сада.

Альдюссер сохранял царственный вид, пока гости не скрылись из диапазона. Затем он вдруг сначала лихорадочно задирижировал, беспорядочно тыкая пальцами вокруг себя, затем, уняв волнение, стал тихо напевать:

— Покуда есть Ал-галл, не надо нам другого

Зароем мы мальца под кипой босановы!

Окончательно приободрившись, он громко пропел в направлении дома:

— Милая моя! Нимфочка лесная!

Принеси мне мурру, я изнемогаю…

В ответ донеслось лишь короткое «Ми?»

Когда отец с сыном уже подходили к своему дому, старший корд окончательно успокоился и думал о будничных заботах: настроить лютню и так далее.

Его жена сидела в кресле-качалке у порога жилища, читая труд величайшего из биографиологов того времени, выполненный на праздничной желтой бумаге.

Мельком глянув на заглавие, он прочел: Андроник Малахольный «Странствия прекрасного гейрольда в пустынях Ун-Ца».

Покой окутал старого корда своим мягким саваном. «В моем доме все будет тихо и гладко, все будет неспешно» — подумал он, как вдруг сын взглянул на него и сказал громко и заботливо:

— Отец, тот корд в саду ужасно фальшивил. Почему ты не поправил его? Он только овладевает звуками?

Седой корд помрачнел, и пожалел, что не держит в доме хоть горстку мурра. Его жена, зная, где они были, охнула и обронила бесценный фолиант.

Глава 4

Прошел год. Куплет сменялся припевом, припев новым куплетом. Так завещал Ал-галл, ибо воистину нет светила ярче над Ак-кордом. Корды отдыхали и работали, отправляя в дальние королевства плоды своего труда, которые порой доставались гномам, грабившим караваны партитур.

В минорных провинциях то и дело появлялись новые эморы — дети последнего нашествия орков. Заколдовав их родителей — свирепых воинов пустынь и степей, маги поселили побежденных особняком от остальных кордов, оставив им их оружие и броню, но лишив ярости.

Предоставленные сами себе, в замкнутом пространстве, орки углубились в свои переживания, через поколение родив эморов — орков по виду, но не по сути. С одним из таких существ и познакомился наш герой, когда попал в центральный город родной провинции.

К следующему куплету от вышеописанных событий он закончил очередной год в школе, где машинально выполнял задания, так как знал ответы и без учебников. Нет, не учеба занимала его.

Он еще более развил как понимание и владение своим даром, так и навык его скрывать. Изучая за клавишной партой творения легендарных маэстр, он тщетно силился понять, почему же простые, а порой и откровенно слабые произведения почитаются за классику, как им говорили, во всех провинциях. Их домашние задания в основном сводились к переработке одних и тех же мелодий, сочинять самим им задавали редко, причем рамки были так узки, что ничего не оставалось, как повторять пройденное. В очередной раз переигрывал он канонический мотив:

— Принеси мне мурру,

Мурру, дорогая…

Наш герой, будучи в одиночестве, создавал целые новые миры, где корды воздвигали и рушили, любили и ненавидели, да так, что о и мурре то благополучно забывали. Но в школу он приносил совершенно другой итог, ничем не отличавший его от однокашников.

«Прилежен, усидчив» — отзывались учителя. «Прямая дорога ему на фабрику гейрольдов!» — мечтательно говорил отец соседям, но часто, оторвавшись от работы, смотрел в одну точку и погружался в тягостные думы о судьбе сына. А так как мы уже знаем, что думать он любил крепко и долго, то ложился спать он лишь под утро, очнувшись от заботливых слов супруги: «Туши уже софиты!» Таковы уж кордки.

В пору каникул, когда дети отдыхали от опостылевших гамм и ламбад, отец решил свозить сына в столицу провинции, показать ему современные тенденции. Его немного беспокоило, что юный корд дни напролет пропадал в полях, на побережье, черпая вдохновение и в дуновении летнего ветерка, и в шелесте крон вечных деревьев, и в пении беспечных птах. «На таком сейчас много не заработаешь» — думал седой корд, беспокоясь о сыне. «Мы уж тут по-старинке, как-нибудь, а ему в корды надо выходить, а то и в маэстру выскочит, помоги Моц-Арт! Ал-галл слезам не верит, как поется. Скоро ведь закончит школу, да настанет пора солировать, своим смычком водить туда-сюда. А у нас какие гонорары? Вон в Фанерии каждый лабух, прости, Соль-Ерри, на полтона больше получает… Ля, чего тут импровизировать! В столицу! Подобрано-сыграно! На большую страду! Главное, чтобы не спелся там со сбродом всяким, не сбился с ритма. А то замуррлычет еще, спаси Ба-Ху, да и зароет по муррке талант, а под каким вечным деревом, и не вспомнит…

Читатель, уже знакомый с особенностью натуры корда-отца, наверняка понял, что мы приводим лишь малую часть его рассуждений. Рефлексия и философия были его излюбленной умственной партией, в какой-то мере спасавшей от рутинной работы и неприхотливого быта. Правда, следует заметить, что все метания он держал в себе, и на людях был немногословен.

Обычный его разговор выглядел примерно так. Во время обеда к нему в окно как-то постучал сосед, решивший поджемовать на тему жизни кордской.

— Прекрасный день сегодня! Что делаешь, друг? — полюбопытствовал сосед.

Оторвав взгляд от тарелки с реквами, седой корд дружелюбно ответил: — Да так, реквы ем…

— Фа… — смущенно пробормотал сосед, и решил удалиться, чтобы не тревожить корда за столь важным занятием.

В общем, это все был бридж, теперь же сделаем погромче и послушаем о приключениях наших героев в столице провинции Ре-мажор…

Столица, конечно, поселение гораздо крупнее родной деревни, и мальчик сразу отметил несметное число мажоров на улицах города. Они были одеты побогаче, чем корды, которых он видел в окрестных селениях, хотя и те, и другие были из одной провинции.

Также в городе бродили толпы миноров, приезжавших из минорных провинций для обмена творческим опытом. Порою миноры целыми коллективами оставались жить и трудится в мажорных землях, вследствие чего последние плавно переходили в параллельную тональность.

— Понаехали, примчались

Ля-миноры утром ранним

И не в такт они ворвались

В песню лучшую мою!

— хором распевали во время посиделок на творческих кухнях мажоры-старожилы, однако должны были перестраиваться на новый лад. Уж таковы они, гостеприимные и послушные свету Ал-галла.

Но не только множество разных кордов увидел мальчик в столице.

Гномы, триолли, нимфы (эхх…), кого здесь только не встретишь! Поговаривали, что даже орки вольготно расхаживали тут и там, пользуясь сходством со своими потомками — эморами. Но это все слухи, слава Ал-галлу, века проливающему холодный свет на королевство и сохраняющему извечный порядок.

Столица славилась своими видами, насыщенной субаккордовой жизнью и достопримечательностями. А каких сладкоголосых гейрольдов взращивала она в своей питательной творческой среде, право нота, гордость и лицо всего королевства!

«Именно в этом месте сыну светит прочное будущее, как ни аранжируй…» — привычно задумался корд-отец.

В этот момент мальчик прервал поток его радужных надежд, потянув за рукав выходного костюма с блестками, и спросил:

— А что это, отец? — он указал пальцем на огромную скульптуру посреди главной площади, где они в данный момент имели счастье находится.

Монументальный ансамбль изображал весьма полную нимфу (мальчик уже видел одну из представительниц этого прекрасного племени), и корда с огромными ушами (таких ушей мальчик не видел никогда). Корд, стоя на коленях, со злорадной усмешкой тянул исполински непропорциональные уши к рукам нимфы.

Толстая нимфа, же, похоже, отбивалась от страшного корда чем-то вроде скалки, сродни той, которой в деревне кордки раскатывали тесто для приготовления запеченных рекв и сладких хиточков.

Скульптуры, будто живые, разыгрывали сцену свары.

После минутного молчаливого наслаждения подарком судьбы корд-отец мечтательно промолвил:

— Это? Это, сынок, мурра! Называется: «Творец и Муза».

Мальчик непонимающе посмотрел на шитевр.

— А что такое мурра, отец?

Радуясь возможности научить сына фундаментальным представлениям о мире вокруг и проявить свою эрудицию перед стоящими рядом зеваками, корд-отец важно затянул:

В глухие времена

В преданьях наших предков

Великий гном Мурр-Абб

Резцом ударил метко

И скалы раскрошив

Узрел он образ дивный

Как капли две воды

Напоминавший нимфу

С тех пор его ученики

Породу бьют, забыв покой

А все, что отлетит

В честь мастера зовут муррой!

Прохожие закивали и еще раз благодарно посмотрели на подарок городу от маэстр резца с дальних неприступных горных вершин.

— Теперь я все понял, отец. Значит не все гномы плохие? — полюбопытствовал сын.

— Не все, не все… Но тут понимать нужно: что гному в такт, то корду — кода. Особенно мурр, о котором тебе еще рано знать, — отец не любил вспоминать неприятное прошлое и поспешил сменить тему.

— Тебе сейчас надо вокруг смотреть, да мотать на пюпитр! Если хочешь выбиться в гейрольды и достойно сыграть свою партию, — веско закончил он поучение отроку.

— Но мне больше удается слушать, — забылся мальчик. — Я слышу вокруг странный беспорядочный гул, такого я не слышал у нас в деревне, но в нем есть ноты от сада почтенного маэстры и от компостной кучи на краю нашего вечного леса, а еще…

— Квинты-кварты! — вспылил старый корд. — Сын, брось ты это все, слушай, что учителя разрешили! И смотри мне, не джаззуй, а то мигом домой поедем. Из-за юношеской скерцы хочешь всю жизнь как старик твой, на лютне тренькать да читать про замки маэстр в гламуарах еженедельных, как матушка твоя, храни ее Моц-Арт! Может, еще с орками заджемуешь?

В этот момент наш герой понял, что суждено ему быть атональным проигрышем в симфонии окружающего мира. Но, как это часто бывает во всех известных нам королевствах, судьба может оправдать ожидания, но совершенно на другой лад, а из маленького наброска может вырасти и единственно правильная трехсозвучная шляга, и, прости Ба-Ху, орк-опера.

Лицо мальчика при всем желании не могло выразить тех чувств, которые он испытывал в тот знаменательный момент. Но могла музыка, звучащая в нем. Он вновь запел, чего не делал долгие годы, считая себя гадкой птицей из сказаний одного известного нам королевства. Он пел, как и в тот раз, негромко, но как-то совсем не по-кордски. Слов в песне не было. Была лишь светлая мелодия, которая вселяла поистине нездешнюю грусть. Это была печальная решимость, горькое и вместе с тем спокойно принятое осознание своей уникальности, вернее будет, отстраненности от всего кордского, от самого ощущения себя кордом.

Песня лилась, отражаясь от стен домов по периметру площади, чуть не опрокинув своей энергетикой центральный монумент, срывая франтовские шляпы с застигнутых врасплох гуляющих мажоров, подняв в воздух обрывки партитур и прочий мусор на прилегающих к площади улицах.

Случайно оказавшемуся поблизости гейрольду подурнело, и он был вынужден издать совсем не те звуки, которые олицетворяли его славную стезю. По-гномьи говоря, его стошнило.

Корды, будто сопротивляясь невидимой вязкой стене, окружившей мальчика, подобно звуку из зачарованной гномьей шкатулки, шаг за шагом продвигались к деревенским гостям, в замедленной съемке дирижируя старому корду остановить песню. А она все усиливалась…

Корд-отец сам не на шутку испугался, хотя и ждал подобного все эти годы, в бесконечных раздумьях надеясь на обратное. «Началось, — горько подумал он, — все усилия в оркестровую яму!»

Он взял сына за руку и ласково произнес:

— Сынок, остановись, ради Ви-Валь-Ди! Смотри, всех добрых мажоров запугал. Давай-ка лучше смоемся на полтакта отсюда, да плотно пообедаем. Ты меня прости, я ж тебе консонанса желаю! — добавил он извиняющимся тоном.

Мальчик вдруг замолчал. Все облегченно вздохнули и некоторые даже улыбнулись.

— Ну задал ты по верхам малец! Хотя я в твои годы и не так лабал… — грубой остротой решил разрядить обстановку какой-то омурревший корд.

— Простите великодушно, о почтенная публика! Мальчик первый раз в культурном центре, — учтиво извинился корд-отец и поспешил удалиться, крепко держа за руку совершенно спокойного сына.

Провожаемые взглядами и перешептыванием, они вскоре затерялись в извилистых улочках Столицы.

После их ухода на площади воцарилась желанная тишина. Но тишина эта была странного свойства. Она была сродни штилю после бури, то была тишь, очищенная ото всех звуков, накопившихся за годы суетной жизни на этой культовой площади. Неудивительно, что она показалась слегка гнетущей присутствующим, и во избежание дискомфорта притихшие зеваки разбрелись (в других источниках — «разбежались») кто куда.