Бесплатный фрагмент - Храм в душе

Пролог

Два чувства дивно бли́зки нам.

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

А. С. Пушкин

Из Петербурга Григорий Алексеевич выехал на заре. День выдался на редкость тёплым и солнечным. Да и всё начало лета было точно таким же. Бричка катила и катила себе по ровной дороге. Позванивали бубенцы, и ветерок обласкивал лица. Епифан покрикивал на лошадей:

— Но! Пошла! Шевелися!

Внимая его требовательному голосу, лошадки прибавляли шагу, бодро постукивая копытами. Григорий Алексеевич в такт движению периодически впадал в спячку. Он скользнул взглядом по пробегавшим мимо окрестностям и начал вспоминать, что, кажется, где-то в этих местах во время возвращения из турецкой компании, столкнулись колесо о колесо его повозка и встречная карета. Только ехал он тогда, наоборот, из Москвы в Петербург. Соскочил он на землю, чтобы ноги размять, и вдруг послышался знакомый до глубокого замирания сердца звонкий женский голос:

— Григорий Алексеевич!

На него из кареты, запряжённой шестёркой холёных лошадей, смотрели тёмные выразительные глаза. Всё всколыхнулось в один миг в его душе: и как он прощался с Софьей перед отъездом, и как слёзы текли по щекам, и как клялись они друг другу в вечной любви. Осталась она в его памяти стройной, юной и улыбчивой.

К нему неторопливо спустилась молодая полная женщина с двойным подбородком. Из-под вороха шёлка и бархата у неё выпирал большой живот. Лишь по глазам, говорившим о былой цветущей поре, он и узнал прежнюю Софьюшку. У него тут же улетучились сладкие воспоминания. Много позже он научится отличать влюблённость от настоящей любви, но после того, как они обменялись пустяшными фразами и разъехались, Григорий долго философствовал о причинах такой перемены в себе.

Как-то незаметно, с ночёвками и короткими привалами, добрались они с кучером сначала до Москвы, где на почтовый станции с него в первый раз потребовали подорожную. В просторной избе, прокашлявшись, невысокий старик пробасил:

— Вашу подорожную.

— Извольте… — Григорий Алексеевич протянул казённую бумагу, выданную самим губернатором.

Сея дана из Санкт-Петербурга Григорию Алексеевичу Старостину, чину девятого класса, росту 2 арш. 6 вер., волосы темныя, глаза кария, бороду бреет, лет 35. С ним следует Епифан Овечкин, росту 2 ар. 3 вер., волосы светлыя, брови густыя, правым глазом слегка крив, лет 46, удостоверяя в том, что едут они из Санкт-Петербурга по собственным Григория Алексеевича Старостина надобностям в Рязанскую губернию, деревню Фатьяновка, к помещику Петру Фёдоровичу Стерликову, и потому прошу господ командующих на разъездах пропускать их без учинения препятствий.

Станционный смотритель мялся, читая бумагу. Жевал губами, искоса бросая многозначительные взгляды на Григория. Так и пришлось дать ему на чай. Но до Рязани было уже рукой подать, а оттуда и до деревушки, куда пригласил Григория Алексеевича его приятель Пётр Фёдорович Стерликов, с которым ему пришлось повоевать с турками.

На высокой горе, как позже узнал Григорий, прозывавшейся Соколиной, стоял большой барский дом — длинный, двухэтажный, с толстыми каменными стенами и большими полукруглыми окнами.

Встречать его высыпало всё семейство и вся дворня. Григорий был человек скромный и даже стушевался от излишнего, как он полагал, к себе внимания. В душе, оправдывая такую встречу серостью провинциальной жизни, вызывающей интерес к любому приезжему человеку. Сам Пётр Федорович стоял посредине многочисленной свиты — высокий и статный, с опущенными книзу пышными усами. Они крепко обнялись и проследовали в дом. После торжественного ужина в просторной столовой, украшенной древним оружием и саблей в ножнах, осыпанных изумрудами, подаренной государем хозяину дома за храбрость, Григорию отвели лучшие комнаты на втором этаже.

У подножия возвышенности протекала величественная и спокойная река. Из окна открывались такие дали, что захватывало дух. Просторные заливные луга и круглые болотца, чаши голубых озёр, позолоченные и подкрашенные в розоватый цвет вечерней зарёй, очаровывали и притягивали взор.

Когда солнце закатилось, к нему в комнату постучались две дородные девки.

— Нас барин прислал. Не след ли тебе пятки почесать? — бойко спросила одна из них.

— Передайте ему — я старый вояка и к таким нежностям не привык, — ответил Григорий и добавил: — Хотя нет, пожалуй, не надо, поутру сам всё скажу. А вы ступайте-ка отсель.

Свежий воздух и чистая постель после трудной дороги в одно мгновение способствовали погружению его в крепкий богатырский сон. Непонятно отчего снились ему всю ночь скачущие всадники с остроконечными шлемами и мечами на боку.

На рассвете он выглянул в окно. Ниже дома, на спуске с горы, высилась церковь. Из туманной дымки возле берега, обрисовавшей очертания баньки, неожиданно выскочил в точно таком же мареве мускулистый голый мужик с большой чёрной бородой, а за ним с визгом к реке устремились три голые девахи. Они бросились в воды Оки и, окунувшись, стали плескаться, поднимая тучи брызг. Буквально через секунду, также быстро они выбежали на берег и исчезли. Всё произошло за какое-то мгновение, Григорий только успел подумать: «Почудилось, что ли?»

Вечером на большом пруду перед домом в честь его приезда был устроен праздник: разноцветный фейерверк с пальбой из ружей и катанием на лодках под пляски и песни крестьян на берегу. Потом, как обычно в таких случаях, подали обильный праздничный ужин. Главным сюрпризом на нём были трюфели и приготовленные особым способом стерляди. После ужина чуть ли не до рассвета длилась беседа с хозяином и его супругой Анной Константиновной. А дальше дни потекли своей чередой.

У Григория Алексеевича вошло в привычку каждый вечер ходить на прогулку и оглядывать с высокого крутого берега чарующие виды, расстилавшиеся перед ним на многие вёрсты. В это время мимо него часто проезжали крестьяне с повозками, гружёными кирпичами. Они ехали откуда-то из глубины большого зелёного поля. Однажды он услышал громкий голос совсем рядом.

— Н-но! Пошёл! — подгонял лошадь с гружёной доверху телегой мужик с большой седой бородой.

Он поклонился Григорию Алексеевичу и последовал дальше.

— Милейший, — задержал его Григорий. — Откуда кирпич в чистом поле?

— Сами не ведаем, барин. Токо покываряшься в землице и глядь найдётся кирпич ентот, — кивнув на телегу, ответил селянин.

— И много там кирпича? — поинтересовался Григорий.

— Ой, много, барин.

Так и осталось для него большой загадкой, что это за строения стояли когда-то в чистом поле и что за высокие, покрытые, точно скатертью — сочной зелёной травой валы, окружают это место. Почти до конца лета он гостил у Петра Фёдоровича. Тот по поводу остатков неведомых строений просветить тоже не смог, предполагая, что это развалины древних храмов. Заметив однажды, что жена настроена возвести на месте одного из старых фундаментов большую каменную церковь. Он пытался порасспросить местных жителей, но те в ответ только пожимали плечами.

Под конец августа тронулся Григорий в обратный путь. Вновь побежали мимо перелески, овраги, барские усадьбы и крестьянские домики. Всю обратную дорогу не давали ему покоя мысли о загадочных развалинах в окрестностях Фатьяновки.

В один из выдавшихся свободных дней наведался он в Императорскую Публичную библиотеку и начал, по совету друзей, изучение заинтересовавшего его места с прочтения летописи по Лаврентьевскому списку. И складывалась такая то ли быль, то ли небыль…

I

Шёл 1207 год. Русь раздирали междоусобные войны. В борьбе за власть сын шёл на отца, отец на сына, племянник на дядю, дядя на племянника, брат шёл на брата. Остававшиеся без наследства именитые родственники при поддержке местного населения и наёмников пытались поменять воцарявшихся на престолах близких людей. Те, в свою очередь, любыми способами стремились расширить свои владения и укрепить власть. Ни о каком общественном договоре между свободными людьми и племенами, существовавшем в прежние времена, не могло быть и речи. Жажда власти управляла самой активной частью населения. Всеобщее равенство и свобода, присущие древнеславянскому сообществу, подменяли бесконечные междоусобицы. Наступило время благородных витязей, поддерживавших то одну, то другую сторону. Но не они вершили историю. Мощь русского воинства подрывалась кровавыми княжескими разборками, уносившими жизни тысяч и тысяч лучших воинов.

Великий князь владимирский Всеволод, получивший прозвище Большое Гнездо за многочисленное семейство — у него было восемь сыновей и четыре дочери — шёл с дружиной к Москве. В окрестностях города ему предстояло встретиться со своим старшим сыном Константином, который должен был поджидать князя с новгородскими полками.

К походу его вынудили действия Чермного, к слову, тёзки великого князя и тоже Всеволода. Хотя, надо отметить, что в крещении владимирский князь был наречён Дмитрием. Тогда у большинства было по два имени. Двоеверие в то время было достаточно распространённое явление. Язычество до такой степени переплелось с христианством, что часто трудно было даже определить — чего в ком более. По поступавшим сведениям, черниговский князь захватил Киев и задумал установить господство над всей Южной Русью. Для осуществления своего замысла он нанял толпы половцев, и без того регулярно опустошавших русскую землю.

Сам Всеволод до восшествия на владимирский престол прошёл нелёгкую школу жизни. Долгое время ему вместе с матерью — византийской принцессой Еленой, пришлось находиться при дворе императора Мануила I Комнина. Его старший брат Андрей Боголюбский — сын Юрия Долгорукого от первой жены, не очень жаловал родственников и не хотел ни с кем делиться властью. Лишь много позже он позволил вернуться Всеволоду на родину. Жизнь на чужбине никогда не бывает сладкой и смогла выковать его характер — сильного, волевого, уверенного в себе человека, жестокого по отношению к врагам и даже близким ему людям. Путь к владимирскому престолу был весьма нелёгок и прошёл в кровопролитной борьбе со многими претендентами.

Перед походом в большой палате княжеского дворца собрались знатные люди Владимира: купцы, бояре, воеводы, наиболее авторитетные горожане и воины.

Вошёл Всеволод — высокого роста, с пронзительным острым взглядом из-под густых чёрных бровей. Он шёл так стремительно, что полы тёмно-синего кафтана разлетались в стороны. Придерживая меч с золотой рукоятью, великий князь опустился в высокое кресло на постаменте.

В зале, бурлившем последними известиями из Киева, установилась тишина.

Всеволод окинул взглядом горницу и громко поздоровался:

— Здраве буде, добры люди!

— Здрав буде, княже, — раздалось в ответ со всех концов залы.

— Много словесов говаривать особливо нечего! Чай ведаете, што Чермный согнал с киевского престола Рюрика Ростиславича и сам уселси. Посему реку вам: «Разве тем одним отчина — Русская земля, а нам уже не отчина? Как меня с ними бог управит, хочу пойти к Чернигову», — проговорил князь.

— Отчина, княже! И нам Киевска земля — отчина! — послышались голоса.

— Пора бы ужо давно Русь сплотить, — прозвучал голос молодого статного воеводы с окладистой русой бородой. — Неча поганых на Русь кликать!

— Вижу, супротивников такому походу не находится. Народ апосля на Вече созовём да оповестим. А покуда… — Великий князь обратился к молодому воеводе: — Михаил Борисович, — готовь полки.

По всей видимости, тот уже был заранее осведомлён обо всём. Он тут же вышел вперёд с грамотой в руках и зачитал:

— К походу след внести в княжеску казну: от простого мужа по четыре куны, от бояр по восемьдесят гривен, от кажного купца по сорок гривен. С чёрных людишек, как и водится, нечево.

Скоро войско было снабжено всем необходимым и под звуки труб и бой барабанов двинулось к Москве. Оружие везли за каждой сотней в повозках. Из городов и деревушек, попадавшихся по пути, Всеволод ставил под свои стяги всё новых и новых воинов.

Девственные леса Подмосковья встретили войско глубокой тишиной. Лишь чуткое ухо могло уловить в здешних диких местах хлопанье крыльев глухаря, поступь медведя, бег лисицы или зайца, а внимательный взгляд углядеть, как над проходившими колоннами перепрыгивали с ветки на ветку с пушистыми хвостами белки. Обилие зверя, птицы и рыбы гарантировало дополнительное снабжение войску.

На большой зелёной поляне между могучими стволами взметнувшихся кверху сосен, великий князь с радостью обнял сына. Тот привёл новгородцев, псковичей, ладожан и новоторжцев. Соединённому войску тут же объявили привал. Новгородцы держались стороной. Они не очень-то жаловали ратников великого князя и в поход пошли только для того, чтобы сохранить прежние вольности для города.

В поставленном наскоро шатре Всеволод с сыном уселись за дубовым складным столиком, чтобы отведать хмельного мёду. Они осушили по чарке и мирно беседовали. Вдруг распахнулись полы шатра, и показался Михаил Борисович. Он слегка склонил голову.

— Посыльный подоспел от рязанских князей Олега и Глеба. Важное известие от них до тебя.

Рязанская дружина должна была примкнуть к Всеволоду возле места впадения реки Москвы в Оку, чтобы оттуда идти к Киеву. Посланец прибыл ранее намеченного срока. Всеволод удивлённо вскинул брови.

— Давай его сюды.

Перед великим князем предстал плечистый молодец в подпоясанном серебряным поясом кафтане и кожаных сапожках.

— Здав будь, великий княже, — поклонился он.

— Здраве буде, — ответил князь. — Как тебя кличут?

— Гурьян Савельич — тысяцкий Глеба Владимировича, — отвешивая очередной поклон, проговорил гонец.

— С чем пожаловал?

— Дело у меня тока тебя касаемо, — покосился Гурьян в сторону старшего сына князя и Михаила Борисовича.

— У меня от них секретов нету… — Князь кивнул на сына и воеводу.

Гурьян проговорил:

— Князья Олег и Глеб упредить тебя хотят. Крамолу замыслили рязански князья супротив тебя — к Чермному хотяши примкнуть. У них посланник от него недавно был. А Кир Михаил — пронский князь, тот совсем против тестя идти отказалси и возля Оки тебя с дружиной ожидать не будеть. Тока свою Веру Всеволодовну и слухает, што она ему в уши надует.

Всеволод со злостью ответил:

— Ну, ето не твово ума дело. Што дале?

— Думають Олег и Глеб, што живота они задумали тебя лишить.

— Типун тебе на язык, — бросил Михаил Борисович.

— Да я што. — Посыльный побледнел. — Я тока што мене велено и передал.

Всеволод на минуту задумался. Тяжело покачивая из стороны в сторону головой и, сжав до белизны костяшки пальцев на рукоятке длинного кинжала, висевшего на поясе, он суровым взглядом посмотрел на воеводу.

— Михаил Борисович, оповести воев. Засветло пойдём к Оке. А ты, — бросил он Гурьяну, — беги к князьям и передай — пущай глядят меня, скоро буду.

Как только Всеволод услышал об измене, он переменился в лице. Его крутой норов тут же дал о себе знать. Отдаваемые приказы стали звучать жестче и требовательнее.

На следующий день, едва солнечные лучи коснулись верхушек сосен, забили бубны и загудели трубы. Полки зашагали к Оке. Через два дня войско разбивало шатры на пологом зелёном берегу. На другой стороне широкой реки уже стояли дружины рязанских и муромских князей. В стане рязанцев предводительствовали восемь князей. Старшими были Роман и Святослав Глебовичи. Святослав привёл с собой двух сыновей — Мстислава и Ростислава. Были ещё и их двоюродные братья Ингварь и Юрий Игоревичи. Особняком держались Глеб и Олег Владимировичи.

Наступил вечер, и возле шатров зажглись костры. Великий князь послал за рязанскими князьями с приглашением — повеселиться за великокняжеским столом. Те с большой радостью отозвались.

На лодке они перебрались через Оку. Дружинники великого князя помогли пристать к берегу и провели гостей к отдельно стоявшему большому шатру. Глеб и Олег Владимировичи незаметно шмыгнули в сторону.

Шестерых оставшихся усадили за богато накрытый стол. Роман и Святослав, удивлённые исчезновением Глеба и Олега, многозначительно переглянулись. Однако повода для беспокойства у них пока не было. Они расселись, поглядывая на обильную снедь.

Полог шатра откинулся, вошёл Всеволод Георгиевич, обычно имевший суровый вид. На этот раз он добродушно улыбнулся в бороду и приветливо поздоровался. При этом, будто пытаясь прочитать что-то одному ему известное, стал заглядывать каждому в глаза. Великий князь пригубил со всеми пива и, неожиданно поднявшись, не сказав ни слова, вышел.

Через минуту в шатре появились Давид Юрьевич Муромский и тысяцкий Михаил Борисович в сопровождении владимирских дружинников.

— А мы вас заждалися! Испробуйте с нами, чем владимирский князь угощает! — поднимая чарку, со смехом произнёс Роман.

Давид с порога объявил:

— Подождите вы радоваться. Не до того теперя. Великий князь обвиняет вас в измене.

Роман Глебович даже поперхнулся:

— В измене, нас! Што за гнусный навет?!

Рязанские князья переглянулись, до конца не понимая, что происходит.

— Кто-то донёс? — спросил Роман у Михаила Борисовича.

Тот, оглядев рязанцев, уклончиво ответил:

— Придёт время — усе узнаете. А покуда отвечайте прямо: были у вас наказы от Чермного? Што он обещал вам за пособничество?

Святослав Глебович перекрестился:

— Господь с тобою, Михаил Борисович. Мы чай с тобою не первый год знаемси. Не было у нас никаких наказов. Недостойно тебе слушать клеветников. Перед Господом Богом клянуся: не замышляли мы нечево худого.

— Може, и посыльного к вам от Чермного не было? — опускаясь на скамью, тихо спросил Давид Муромский.

Рязанцы притихли.

Михаил Борисович выглянул за полог и приказал воину, стоявшему у входа:

— Покличь Глеба и Олега Владимировичей!

Вошли невысокие и круглолицые братья. Они встали у входа, старательно отводя глаза от сидевших за столом князей.

Михаил Борисович обратился к ним:

— Отвечайте-ка по совести, как на духу. Были посыльные от Чермного к ним? — Воевода указал в сторону Романа и Святослава, Мстислава и Ростислава и совсем ещё юных Юрия и Ингваря.

— Я многословить не буду, — пожимая плечами, ответил Глеб. — Были посыльные. Подбивали крамолу учинить. Великого князя утопить в Оке. Чермного на стол во Владимире над всей Русью поставить.

— Шо ты мелешь?! — Князь Роман вскочил и обнажил саблю. У него на руках повисли владимирские дружинники. Они с трудом разоружили князя.

Олег криво усмехнулся:

— Теперя усё на чистую воду и вышло.

Святослав горько покачал головой и обратился к Давиду Муромскому:

— Да етот посыльный просил нас быть посредниками перед великим князем, штобы мир учинить.

Давид посмотрел на них с жалостью.

— Я великому князю обскажу усё как есть. А вы здеся ожидайте его воли. Пошли, Михаил Борисович, — обернулся он к воеводе.

Утром шестерых рязанских князей в цепях под усиленным конвоем повезли во Владимир. Роман Глебович с волокуши со смурым видом обратился к Михаилу Борисовичу:

— Дозволь напоследок с великим князем словом перемолвиться?

Воевода отмахнулся.

— Ты што жа хошь, штобы я головы лишилси. Або не ведашь норов княжеский? Он запретил мне даже подходить к нему с любой жалобой от вас. — Михаил Борисович тяжело вздохнул: — Може, усё обойдётси. — Он кивнул стражнику: — Вези, да потчевать пленников не забывай.

Волокуши тронулись в путь. Роман бросил взгляд на шатер, из приоткрытой полы выглянул Глеб. У него в памяти всплыли детские образы. Как они с братом, будучи в гостях у отца Глеба и Олега, затеяли игру в палицу. Надо было подкинуть её высоко вверх и умудриться поймать за рукоятку. Конец дубинки с утолщением был утыкан острыми шипами. У него это получалось ловчее всех. Когда он в очередной раз подкинул дубинку, Глеб бросил ему в лицо горсть песка. Палица острыми наконечниками больно ударила по плечу, и рана долго не заживала. Отец тайком возил его к волхвам, которых князья недолюбливали, и те заговорили рану. С самого детства старшие дети князя Владимира отличались хитростью и желанием власти.

Михаил Борисович перекрестил рязанцев и поспешил к великокняжескому шатру.

Ослеплённый ненавистью за якобы имевшую место измену, Всеволод поменял свои планы, развернув войско в сторону Рязанского княжества. Судовая дружина с припасами поплыла по Оке к Ольгову, а он двинулся к Пронску.

Кир Михаил к этому времени с небольшой свитой уехал к тестю в Киев. Жители Пронска, оставшись без князя, собрали Вече и постановили обороняться до последнего. Терпеть владимирских тиунов желающих не нашлось. Они призвали к себе Изяслава — младшего брата Глеба и Олега Владимировичей, отказавшегося принять сторону доносчиков, и взялись за подготовку к долговременной осаде.

Великокняжеское войско подступило к городу, имевшему существенный недостаток в обороне — все источники с водой находились за крепостными стенами. Запас питьевой воды был невелик. Сын Всеволода Константин встал на горе с восточной стороны. У других ворот стал второй сын князя — Ярослав и у третьих — Давид с муромцами. Сам князь расположился за рекой на Половецком поле. Три недели прончане держали оборону. По ночам делали вылазки за водой. На исходе третьей недели жажда сделала своё дело, и они открыли ворота, чтобы после крёстного целования принять власть Всеволода.

Всеволод взял с собою жену пронского князя Веру Всеволодовну, его бояр с имуществом и, оставив править в городе Давида Муромского, пошёл к Рязани, по пути разоряя рязанские земли. У села Добрый Сот на Проне он сделал большой привал, начав подготовку к переправе. У реки появились рязанские послы с повинными головами. Епископ Арсений подошёл к Всеволоду, гордо восседавшему на белом жеребце, и низко поклонился.

— Здраве буде, великий княже!

— Здравь будь, Арсений, — благодушно ответил Всеволод.

Арсений с поклоном проговорил: «Господин, великий князь, ты христианин, не проливай жа крови христианской, не опусташай честных мест, не жги святых церквей, в коих приносится жертва Богу и молитвы за тебя жа, а мы готовы исполнить усю твою волю».

Всеволод был человеком глубоко верующим и в этот день в хорошем настроении. Он даже улыбнулся.

— Лады, токо князей усех остальных ко мне пришлёте и жён ихних, а градом вашим мой человек с сей поры управляться будеть! — Он обернулся к воеводе. — Михаил Борисович, разворачивай дружину. До дому пойдём!

На переправе через Оку Арсений повторно нагнал князя. Тот с войском был уже на другой стороне. Начался сильный дождь, снег и ветер — был конец октября. Священнику удалось выпросить у местных лодку. Сев на весла, проламывая кое-где образовавшийся тонкий лед, он переплыл на другой берег. Низко поклонившись, еле шевеля посиневшими от холода губами, священник промолвил:

— Всеволод, пощади ты князей рязанских, отпусти усех из полону. Они будуть служить тебе верой и правдой.

На этот раз тот встретил его с хмурым видом.

— Покуда усе оне со мной будуть. Так оно понадёже буде, — а ты до дому ступай и за безбожников не заступайся. Усе, разговор окончен. — Он повернул коня и поскакал вслед уходившему войску.

Рязанцы на Вече в суровом молчании выслушали рассказ епископа и приняли условия владимирского князя. На княжение в город приехал Ярослав. Представители от народа клятвенно целовали перед ним икону, обещая полное повиновение.

За поход Всеволод особенно поблагодарил новгородцев, отличившихся воинской выучкой и дисциплиной. Он собрал их отдельно от остальных и объявил:

— Возвращаю вам права людей свободных и усе уставы князей древних! А вы ужо обещайте мне помогу в случай чево и службу справную!

— Обещаем! Мы тебя, князь, не подведём! — на разные голоса ответили они ему.

Обрадованные новгородцы тронулись домой. Среди них давно зрело недовольство поставленными над ними владимирскими тиунами. Великий князь со всей жесткостью своего характера всё же понимал, что в крепкой узде он их держать долго не сможет. Заручившись обещаниями в поддержке, он был вынужден вернуть городу прежние вольности более под давлением обстоятельств, нежели по собственной прихоти. Новгородцы немедленно воспользовались этим и по возвращению в город, собравшись на Вече, постановили: тиунов из города изгнать, дома их сжечь, а имущество поделить.

На рязанской земле в то же самое время закипала очередная смута. Глеб и Олег рассчитывали на благосклонность владимирского князя, но, не получив ни одного удела в управление, наняли половцев и пошли к Пронску. Под стенами города их встретил Давид Муромский. После обмена взаимными приветствиями Глеб заявил:

— Пронск приходится нам отчиной, а не тебе! Почто сидишь на нашем месте!

Давид возражать не стал.

— Я сам, што ли, напросился на сей град? Меня Всеволод посадил. Я к себе поеду.

Давид собрал нехитрые пожитки и уехал в Муром. Довольные Глеб и Олег заняли княжеский терем. Но их ждала неприятность: вскоре в Пронск вернулся Кир Михаил — законный наследник престола. Жители города встретили его с подобающими почестями. Самозванцам пришлось ретироваться. Олега по пути в Рязань с расстройства хватил удар, и он скоропостижно скончался.

Ярослав, поставленный на княжение в столицу Рязанского княжества, начал устанавливать в городе свои порядки. Приехавшие с ним тиуны взялись описывать имущество каждого дома. В сопровождении верных людей он обошёл город. Шёл новый князь, не торопясь, заглядывая по пути в приглянувшиеся усадьбы.

Худой и тощий гончар Нишата выскочил из мастерской встречать важного гостя.

— Здрав будь, князь! — поприветствовал он Ярослава.

Вместо ответного пожелания здоровья раздалось:

— Ты хто таков?

— Гончар я, Нишатой ключуть, — ответил мастер и стал показывать своё хозяйство. Ярослав молча прошёлся по двору и, уже выходя за ворота, небрежно бросил:

— Сколь в княжеску казну платишь?

— Две гривны, княже, даю.

Ярослав с недовольным видом выговорил:

— Мало! С нонешнего дня будешь платить ишо столько жа!

Нишата поморщился, но промолчал.

В усадьбе у кузнеца Олешки всё повторилось. Осмотрев кузню, Ярослав с недовольным видом спросил:

— Сколь в казну княжеску мыто платишь?

— На Вече затвердили по две гривны князю давати, — пожал широкими плечами Олешка.

Ярослав хмыкнул:

— Мне твое Вече не указ. Мало платишь, с нонешного дня будешь ишо столько жа платить!

— Княже, помилуй, а на што жа мне самому-то жити?!

Ярослав тут же указал дружинникам на Олешку. Те скрутили и посадили кузнеца вместе с женой Всеславой в специально выкопанный накануне сырой погреб, где держали без еды и питья несколько дней. Жестокий и самовлюблённый, он не считался с мнением горожан, чем вызвал открытое недовольство, переросшее в восстание.

Перед Спасским собором с идеальными пропорциями, декоративными кокошниками, закруглёнными углами, взметнувшимся золочёными крестами высоко в небо, собралась большая толпа. Стоял не стихающий возмущённый гул. Люди обсуждали кичливые повадки нового князя и непомерную выплату дани.

Со степени, тряся бородой, вещал крепко сложенный купец Святогор, по второму имени Лаврентий:

— Братия, што ету за напасть наслал на нас Всеволод проклятый, продыху нету от его тиунов!

К нему поднялся тысяцкий Никита Андреевич. Тот прокричал:

— Невозможно боле таково терпети! Сын явойный Ярослав мыто повышаить чуть ли не кажны день! Злой на язык и скорый на расправу!

— Итить надо слуг его в цепи заковать, да в поруб побросать, как он нашего кузнеца воли лишил! — послышались крики из толпы. — Пошли их воли лишать! Да и награбленное добро заодно отымем!

Оставшийся не у дел князь Глеб, чувствуя настроение народа, стал одним из самых ярых противников владимирского князя. Толпа двинулась к усадьбам тиунов Ярослава. Того сразу же оповестили о настроениях в городе, и он послал гонца к отцу. На остальных его помощников были надеты оковы, а особо рьяных засыпали в том самом погребе. Самого Ярослава полностью отрешили от власти. Город задышал вольной жизнью.

Всеволод, получив известие от сына, во главе дружины поспешил в Рязань. На этот раз войско встало уже под стенами города. Навстречу с князем вышли выбранные на Вече рязанцы. Всеволод встретил их в окружении многочисленной охраны.

— Вы пошто беззаконие сотворили?! Крестное целование ишшо нарушили! — без обычных приветствий выкрикнул он в лицо делегации. — Буйны речи ведёте, сыну мому непокорствуйте!

На что Разя — крепкий бородатый мужик из простых горожан, имевший небольшую косторезную мастерскую, с кривой ухмылкой ответил:

— Ты нам не указ! У себе рапоряжайси! Наш енто град и мы в нём хозяева, а от твоих псов роздыху нету!

— Пошли вона отселя! — вскричал разъярённый Всеволод.

Он приказал вывести из города всех жителей, разрешив захватить с собой только то, что они могут унести с собой. Красавец-град на высоченном берегу широкой полноводной реки, украшенный нарядными теремами и избами в изящных кружевных наличниках, с тремя каменными храмами: Успенским, Борисоглебским и Спасским — на месте которого ещё совсем недавно стоял высокий бородатый деревянный четырёхликий идол, словно всматривавшийся в сказочную даль, был отдан на съедение пламени. Почти вся деревянная часть города сгорела. Немало труда и пота потребуется рязанцам, чтобы он вновь предстал в былой красоте. Но через время он станет ещё краше. Сам князь, удовлетворённый наказанием, повернул домой, расселив самых непокорных рязанцев в Суздальской земле.

…Прошло четыре года без присущих тому времени стычек. Всеволод занемог. Последнее время он всё чаще вспоминал свою первую жену Марию, подарившую ему двенадцать детей. От второй супруги Любавы детей у него не было. Перед смертью Мария собрала всех своих чад и мужа. Они окружили высокое ложе.

— Живите в мире и согласии, — тихо промолвила она. — Помните словеса Ярослава Мудрого, что междоусобица губит и сродников, и отечество. — Мария слабой рукой погладила самых младших и поцеловала каждого. Последним простился с ней Всеволод. Даже у него на глазах выступили слёзы.

Незадолго до своей болезни он замирился с Черемным. Тот вымолил себе полное прощение и выдал свою старшую дочь за его сына — Юрия Всеволодовича. Киевский митрополит Матвей добился освобождения рязанских княгинь, но сами князья всё ещё оставались в неволе. Митрополит пытался усовестить великого князя тем, что тот с детских лет воспитывался в Константинополе и должен бы быть милосердным. Но Всеволод остался непреклонным, ответив на все уговоры одной фразой:

— Для них наука ишо не закончена!

Предчувствуя свою скорую кончину, он вызвал старшего сына Константина и, считая его наследником, начал давать поручения:

— В Ростов посадишь Юрия. Сам тута будешь править.

Константин воспротивился:

— С чевой-то Ростов Юрию? Пущай Суздаль берёт, а я возьму и Владимир, и Ростов.

— Я тебе свою волю молвлю! Сполняй, што я тебе велю! — невзирая на слабость, повысил голос Всеволод.

Ростовские бояре уже до этого имели сношения с Константином и не хотели, чтобы к ним на княжение посадили младшего Всеволодовича. Старший сын, помня их наказы, на этот раз уже более твёрдо возразил:

— Не будет Юрий в Ростове сидеть!

— А я сказал, будеть! — грозно проговорил Всеволод.

Константин резко развернулся и вышел. Всеволод в тот же день приказал созвать лучших людей города и при всём честном народе объявил свою волю, что он оставляет наследником Юрия, а не Константина. Возможно, последняя ссора и ускорила его уход из жизни. После похорон отца Константин уехал в Ростов. Во Владимире стал властвовать Юрий. По восшествию на престол, предвидя в будущем непростые отношения со старшим братом, он тут же отпустил находившихся в заточении рязанцев, одарив их золотыми и серебряными кубками, конями, паволоками, взяв с них клятву в верности на крестном целовании. Роман Глебович к этому времени уже скончался в темнице. Ингварь Игоревич вернулся в Переяславль-Рязанский, Юрий в село Красное. Сыновья Святослава тоже разъехались по своим уделам. Святослав Глебович протянул после освобождения всего год. Остававшиеся на свободе доносчики: Глеб и его брат Константин, занявший место скончавшегося Олега, остались в Рязани.

В отношениях между сыновьями Всеволода образовалась трещина. Брат Владимир, правивший в Москве, поддержал Константина, а Ярослав, Иван и Святослав встали на сторону Юрия. Тот, выждав время, пошёл на Ростов. Ему навстречу выступил Константин. Они встретились у речки Инша, но Юрий со старшим братом воевать не решился, разорив окрестные села, он ушёл снова во Владимир.

В это же время в Новгороде правил Мстислав Удатный, в крещении Фёдор, прослывший большим поборником справедливости. Он был до мозга костей воин и из всех сражений почти всегда выходил победителем, за что и получил своё прозвище «Удатный», то есть удачливый. Его позвал на помощь краковский князь Лешко для похода на Галич против венгров. Мстислав на Вече объявил новгородцам, что они вольны сами выбирать себе князя, а у него есть дела на Руси поважнее, и с дружиной отправился вершить правое дело.

Новгородцы в князья решили позвать Ярослава, показавшего себя на правлении в Рязани далеко не с лучшей стороны. Но большинство высказалось за его кандидатуру — сказалось, что его женой была дочь любимого новгородцами Мстислава Удатного. Заняв княжеский стол в вольном городе, Ярослав в очередной раз показал себя во всей красе. Он в первую очередь начал прислушиваться к клеветникам и сплетникам. Особенно усердствовал один из бояр — Фёдор Лазутинич. По его доносу Ярослав сослал в Тверь тысяцкого Якуна Зуболомича и заковал в цепи новоторжского посадника Фому Доброщинича. Двор тысяцкого разграбили, а его жену арестовали. Когда к князю пришли жаловаться, он бросил в поруб и жалобщиков. После такой несправедливости возмущенные жители Прусской улицы убили княжеских приспешников Овстрата и Луготу. Опасаясь разъярённых новгородцев, Ярослав спешно покинул город, оставив за себя наместника.

Он сел в Торжке и, чтобы усмирить новгородцев, перекрыл им подвоз продовольствия. В Новгороде без того после сильных морозов, погубивших урожай, наступил голод. Кадь ржи поднялась в цене до десяти гривен, а кадь овса стала стоять три. Все посольства горожан, прибывавшие для полюбовного разрешения конфликта, брались под арест. Вначале взяли Семена Борисовича и Вячеслава Климятича, потом посадника Юрия Иванковича со Степаном Твердиславичем, а затем Мануила Яголчевича. Через какое-то время Ярослав обрезал новгородцам Волок Ламский — единственный остававшийся путь подвоза провизии. Он, правда, послал в Новгород Ивораича Поноса, чтоб тот вывез из голодающего города Ростиславу Мстиславну.

Мстислав Удатный после успешного похода вернулся в Новгород. Встречать его вышел весь народ. На Ярославовом Дворище собралось многолюдное Вече. На нём он узнал последние новости. Мстислав тут же взлетел на степень и поклялся: «Либо возвращу новгородских мужей и новгородские волости, либо голову свою положу!» Новгородцы встретили его речь восторженными криками: «Мы, князь, за тебя и сами головы положим!»

Мстислав решил мирно договориться с Ярославом и послал к нему отца Юрия, надеясь, что тот не посмеет обойтись с ним, как с остальными. Он ко всему же узнал, что зять завёл себе наложницу.

Ярослав принял священника в самом большом тереме Торжка, где основал свою резиденцию. Отец Юрий вошёл в зал и после низкого поклона обратился к князю:

— Мстислав просит тебя отпустить мужей новгородских, уйти из Нового Торга и получить его любовь. Просит он тебя также не обижать Ростиславу Мстиславну, а коли нету в тебе такой мочи — отошли её назад к отцу.

Ярослав, напустив на себя задумчивый вид, ответил:

— Надо усё как след обдумать. Передай Мстиславу, пущай выждет время, я покеля усё обрешу.

Едва посол выехал за крепостные стены, Ярослав словно взбесился. Он выместил свою злобу на обосновавшихся в Торжке новгородцах — у многих отобрал усадьбы и имущество, а хозяев бросил в темницу. Сам начал собирать войско. Перед этим он послал сотню человек, чтобы они бунтовали народ и выпроводили из Новгорода Мстислава, но, попав в свободный город, лазутчики прониклись духом народовластия и перешли на сторону горожан.

Мстислав, получив сведения о подготовке похода на Новгород, тоже начал активно готовиться к войне. Его родственники: псковский князь Владимир Мстиславович и смоленский Владимир Рюрикович обещали ему помощь. Должны были подойти и киевляне. Тайно он договорился с ростовцами во главе с Константином.

Ярослав, в свою очередь, обратился за поддержкой к брату Юрию. Владимирский князь с остальными братьями также начал собирать войско. Численный перевес был явно на его стороне. Часть войска он послал на поддержку Ярослава. Поначалу и Константин, скрывая свои истинные намерения, отрядил к нему небольшую дружину.

В это время новгородско-псковская рать выступила в поход. Они шли на санях по льду, опустошая окрестные сёла. Мстислав лишь запретил им убивать и угонять в неволю людей.

Святослав Всеволодович осадил Ржев, который оборонял Ярун Васильевич — тысяцкий Мстислава Удатного. У него было всего сто воинов, но он даже не думал сдаваться. Мстислав и Владимир срочно выступили на помощь Ржеву, едва их дружины показались в виду города, Святослав тут же снял осаду и отступил. Владимир Мстиславович повернул свою дружину на городок Зубцов и занял его. К Мстиславу Удатному и Владимиру псковскому присоединился Владимир Рюрикович смоленский.

Мстислав всё же не оставил попыток уладить дело миром и вновь отправил послов к Ярославу. Едва они приблизились к гарцевавшему на коне князю и, поклонившись, произнесли:

— Мы от князя Мстислава к табе…

Тот прервал их, бросив с высокомерным видом:

— Мира не хощу, пошли так ступайте, идите жа, и заяц на кровь ходить. Тока на единого вашего наших по сто достанетси!

Послы слово в слово передали его ответ. Князья собрались на Совет. Долго обсуждали, как поступить. Владимир псковский предложил сразу идти на Торжок. Мстислав покачал головой.

— Можем принесть беду самому Новгороду.

— А коли на Переяславль пойтить? — предложил смоленский князь. — Там вотчина Ярослава — побольнее ударим.

— Пожалуй, туды и пойдём! — подвел итог Мстислав. — Тама у нас союзник должен объявиться. — Он надеялся в тех местах получить поддержку от Константина. Ростов, где тот правил, был недалеко от Переяславля. Туда же заспешил и Ярослав.

Передовой отряд новгородцев, смолян и псковичей под предводительством Яруна Васильевича столкнулся со сторожами Ярослава. Воевода обнажил меч и смело атаковал ратников. Те бежали с поля боя, потеряв несколько человек убитыми и тридцать пленными. Пленники донесли, что Ярослав ушёл в Тверь. Брать Переяславль уже не было смысла, союзники повернули к устью реки Молога, где встретили долгожданную помощь от Константина. Отряд в пятьсот воинов возглавлял ростовский воевода Еремей.

На Сарском городище, где, окружённая рекой Сарой, стояла мощная крепость, союзные рати задержались. Однажды у ворот крепости появились небольшие дружины. Воины были все как на подбор: рослые, с дорогим оружием. Латы, наконечники копий, рукояти мечей заиграли в солнечных лучах. Даже по посадке их предводителей чувствовалась скрытая мощь и воинские навыки.

— Кто таковские?! — прокричали им с вежи.

— Открывай! Кажи князю, што Добрыня Резаныч Златой пояс и Ляксандра Попович из Ростову к нему пожаловали!

Ворота распахнулись. Добрыня и Александр по подъемному мосту проехали внутрь. Они дружно спрыгнули с коней. Мстислав сам поспешил навстречу русским богатырям, отстаивавшим в то время повсюду на Руси справедливость.

— Здравы будьте, славны витязи! — поприветствовал их Мстислав.

— И ты здрав будь, князь! — по очереди ответили ему воины.

— С чем пожаловали? — с улыбкой спросил Мстислав.

— За правое дело пришли постоять! — усмехнулся Добрыня. — Стол княжеский, чтобы старшему в роду доставалси, как спокон веку завещано было!

— Мы теперя за тобою, князь, как нитка за иголкой следовать будем! — поддержал Добрыню Александр.

У Мстислава на глазах выступили слёзы. Он обнял по очереди каждого из богатырей и проговорил:

— Багодарствую, братия! Мы теперя любую силу перемогим и без победы отсюдова нам дороги нету!

— А по другому никак! — согласился Добрыня.

Вскоре подошёл и Константин. Численный перевес оставался у Юрия и Ярослава, но более высокий моральный дух и вера в правое дело были явно на стороне воинов Мстислава Удатного и присоединившегося к нему Константина Всеволодовича.

Новгородцы снова решили идти к Переяславлю. Они подошли к городу и утащили со стен задремавшего дружинника, от которого узнали, что переяславский полк ушёл во Владимир. После недолгих раздумий Мстислав и Константин выступили к Юрьеву-Польскому. Они ненамного опередили суздальскую рать, вставшую на берегу реки Гзы.

Крепость Юрьева-Польского была мощной твердыней в сердце суздальских земель. Сам город заложил Юрий Долгорукий. Его защищал высокий вал, ров, мощные стены. Мстислав Удатный перед решающей битвой сумел выбрать наиболее выгодную позицию.

Полученные от лазутчиков данные о количестве владимирской рати были неутешительными. На стороне Юрия выступило более тридцати тысяч воинов. Владимир псковский ушёл за белозёрской дружиной. Мстислав, чтобы выиграть время, начал переговоры. Он послал сотского Лариона к Юрию, надеясь вбить клин между ним и Ярославом. Сотский был уже достаточно зрелый и опытный человек, пользовавшийся уважением за свою рассудительность. Его провели в шатёр, где была ставка владимирцев. Обычно простодушный на вид Юрий, на этот раз встретил посла хмуро и неприветливо. Человек он был нерешительный и легко поддавался чужому влиянию, в особенности характерного Ярослава. Ларион поздоровался:

— Здрав буде, княже.

— Здрав будь, сотник, — бросил Юрий. — Што поведать мне хошь?

— Кланются тебе, княже, братья и передають, што им от тебя никакой обиды нету, а есть обида на Ярослава — и Новгороду, и Константину, старшему брату твому. Тебя жа оне просють: примирися со старшим братом, отдай ему право властвовать по праву его, а Ярославу вели отпустить новгородцев и новоторжан. Да не прольетси понапрасну кровь человеков. За то взыщет с нас Бог.

Юрий ответил коротко, не меняя хмурое выражение лица:

— Передай им, што мы один человек с братом Ярославом. Усё у нас обще. Боле глаголить не об чем.

После этого разговора Ларион заехал и к Ярославу. Тот с дружиной стоял неподалёку. В сопровождении охранников сотника подвели к князю. Они обменялись приветствиями. Ларион поклонился и неторопливо проговорил:

— Мстислав просил тебе молвить, што Новгород — его град, а ты схватил мужей новгородских, много добра утаил. Новгородцы, плача, вопиют на тебя Богу и ему жалются на обиды от тебя. Предлагаить Мстислав помириться и крест целовати, и не проливати понапрасноу крови. Ты же, сын ему — отпусти колодников, а волость Новгородскую возврати.

Ярослав скривил губы, видимо, расценив такие речи как слабость, и ответил самоуверенно и злорадно:

— Мужи ваши у мене, коли вы издалече пришли, а вышли таперя, как рыбы на сухо. Ступай и кажи своим, што я не оступлюся.

Мстислав всё-таки не оставил попыток решить дело миром и отправил ещё одно посольство, на этот раз к обоим Всеволодичам. Братья встретили послов — тысяцкого с несколькими боярами в походном шатре всё с такой же прохладцей. Тысяцкий Мирослав Глебович с поклоном высказал им:

— Князья, вы жа усе племени Владимирова и оные пришли сюды не для войны и разорения, не штобы у вас отчины отнять, а мира поискать. По закону Божию и Правде Русской дайте старшинство большему брату Константину во Владимире, а вам Суздальска земля уся. Ведаете сами, што ежели брата не любить, то и Бога ненавидеть. Ничем то искупить нельзя.

Юрий усмехнулся и, поглядывая в сторону Ярослава, ответил:

— Скажите Мстиславу, што он ведаить, как пришел, но не ведаить, как уйдеть отседова. Ежели сам отец наш не мог рассудить меня с Константином, то ему ли быть нам судьей? А брату Константину молвите: перемоги нас, то тады твоя уся земля буде.

Послы снова поклонились и с грустным видом удалились.

После их ухода Юрий созвал большой Совет. Перед княжеским шатром собралось много народу. Все были настроены воинственно.

Юрий с решительным видом обратился к боярам и воеводам:

— Што думати, лучши люди, как поступить нам?!

— Итить надо воевать, нечево дожидаться! — раздались голоса.

— Поучить уму-разуму надоть их, как следовать, штоб место своё ведали! — выкрикнул Ратибор — боярин, за неуживчивый характер прозванный «безумным». Все собравшиеся дружно требовали идти на Мстислава и Константина.

Неожиданно в толпе возмущённых голосов раздался голос убелённого сединами боярина Творимира, крещёного вторым именем Андрей:

— Миритеся вы, князья Юрий и Ярослав! Меньши братья в вашей воли. Но как по моему гаданию, то лучше бы вам взять мир и дать старшинство Константину. Неча узрить, што мало перед нами Ростиславова племя, да князья-то оне усе мудры, рядны и хоробры, а мужи их, новгородцы и смоляне, дерзки в бою. А про Мстислава Мстиславича сами ведаете, што храбрость дана ему паче усех. И разве нету у Константина ныне храбрых Александра Поповича, слуги его Торопа и Добрыни Златого Пояса?

Владимирские бояре недовольно загудели. Ратибор, схватившись за меч, подлетел к Творимиру.

— Ты чавой-то несёшь, стары пень?! Никада тако не бывало, ни при отце князей, ни при деде, ни при прадедах, штобы кто вошел ратью в сильну суздальску землю и вышел из нее цел. Да хоть уся руска земля пошла бы на нас: и галицкая, и киевская, и смоленская, и черниговская, и новгородская, и рязанская, да и тады не устоять им супротив нашей силы. А енти полки, — то мы их седлами закидаем!

Воодушевлённые общей поддержкой, Юрий и Ярослав даже запретили брать пленных. Ярослав проскакал перед войском с выкриками:

— Усе пришел сам товар к нама в руки! Вам жа будут брони, кони и порты! А человека, кто возьмет живого, тот сам буде убит! Аще и золотом шито оплечье буде, и того убей, да не оставим ни единого! Аще кто из полку утечет и не будеть убит, то схватим его, будем таковских вешати или распинати! А кто из князей попадет в руки, о тех потома потолкуем!

Под вечер из шатра, где собрались братья, слышались возгласы:

— Себе беру Суздальскую и Ростовскую земли, — говорил Юрий. — Ярославу: Новгород, как усмирим — отдадим.

— Добре! — согласился Ярослав. — Святославу — Смоленск, почто бы не отдать?

— Так и будеть, — пробасил Юрий. — Киев черниговским князьям отпишем, а Галич себе тожа приберём.

Из шатра ещё долго доносились голоса князей. Звучали насмешки, как остальные князья, не солоно хлебавши, разойдутся по домам.

— Хоть бы головы унесли! — со смехом говорил Святослав.

— Мы их колодками наградим! — вторил ему Ярослав.

Они чувствовали себя всесильными. Ближе к рассвету голоса стихли.

Поутру Мстиславу Удатному гонец повёз послание от братьев: сойтись на поле перед Липицей — небольшой речушкой во Владимирском княжестве.

Затрубили трубы, забили бубны. Мстислав Удатный и Константин Всеволодович двинулись на Липицкое поле. Засветло они подошли к пустынному, поросшему бурьяном месту. Неприятеля ещё не было. Но скоро послышались ревущие звуки труб и барабанный бой. С противоположной стороны к полю вышли Юрий с Ярославом — они заняли Авдову гору. Воины принялись огораживать место стоянки плетнём и копьями.

Мстислав и Константин укреплялись напротив — на Юровой горе. Между противниками был неглубокий овраг, по дну которого бежал ручей Тунег. Мстислав в очередной раз послал Лариона к Юрию с предложением мира. Вернувшись, тот нашёл князя среди воинов — он отбирал охотников из младшей дружины сразиться с суздальцами. Ларион, спрыгнув с коня, подошёл к Мстиславу.

— Сказал Юрий, што мира не примет и не отступит. Глаголил: «Пришли вы сюды через усю землю нашу, так неужто через дебрь сию, через поток малый перескакнуть не можете!»

Мстислав сквозь зубы бросил:

— Ишшо и насмехаться удумали. Ну, поглядим, кто — кого!

День был хмурый. Всё время моросил дождь, и дул сильный ветер. После утомительного перехода стычки проходили вяло.

К вечеру все вернулись к местам стоянок. Союзные князья посовещались и решили уходить. С утра они начали сворачивать лагерь, решив идти сразу на Владимир.

Нестор — воин из сторожки подбежал к Мстиславу.

— На Авдовой горе, штой-то тожа зашевелились. Не иначе набег готовють!

В этот момент на подходе к Юровой горе послышались звуки труб. Показалась белозёрская дружина. Владимир псковский обнялся с Мстиславом.

— Дождалися! — радостно приветствовал тот своего союзника.

Сбор дружинам отменили. Князья собрались на Совет. Быстро поставили шатёр и расселись по кругу.

Слово взял Константин:

— Ежели будем отходить, ударят они по нам сзади, и войско потом не соберём. Разбегутся вои по домам.

Мстислав показал в сторону Авдовой горы, и с воодушевлением проговорил:

— Гора нам не поможет, братия, и не победит она нас. Пойдём за правду на них!

— Семь бед — один ответ! Сразимся! — поддержал его Владимир псковский.

Общее мнение вызрело само собой: начать атаку. Полки стали разворачиваться и готовиться к бою. Решили, как обычно, посредине поставить большой полк (чело), по флангам — полк правой руки и полк левой руки. В центре встали новгородцы с Мстиславом, по правую руку смоляне, а по левую — ростовцы Константина, белозерцы и псковичи.

Юрий во главе владимирцев и суздальцев встал напротив новгородцев. Правый фланг заняли Иван и Святослав. Левый, во главе объединенных сил переяславцев, городчан, бродников, а также муромцев Давида Юрьевича возглавил Ярослав. Многочисленные трубы и бубны подбадривали воинов.

Новгородцы наотрез отказались воевать в конном строю. «Не хотим умирать на конях, будем биться пеши, как отцы наши!» — заявили они Мстиславу.

— Братья! Нам отступать негоже. Станем накрепко. У кажного дома жёны, дити. Кому достанется не умирати? А браниться идите, как хотите — пешими ли, конными! — ответил Мстислав.

Перед началом битвы Александр Попович сошёлся с Ратибором. Они съехались верхом на конях возле ручья на склоне. Несколько раз они сходились и расходились, сражаясь на мечах. Раз прозвенели мечи, два прозвенели… Выбрав момент, Александр ударил противника щитом с такой мощью, что тот слетел с коня и распластался на зелёной траве. Он приставил меч к горлу Ратибора.

— Сказывай, чево хочешь? Чай не смерти ты сюды пришёл искать?

Боярин выдавил из себя:

— Твоя правда, Ляксанда, живота хочу! Тока ты поступай, как душа тебе укажить.

Александр бросил меч в ножны.

— Живи покуда! Да едь к свому князю и кажи: Александр Попович велит ему поступать по справедливости и отдать вотчину в управу старшему. А коли нет, то мы вскорости сами её отымем.

Новгородцы в это время спешились, разулись, сбросили с себя верхнюю одежду и первыми с громкими криками устремились в гору.

Сбивал с ног противников Добрыня Резаныч Златой Пояс — в крещении Тимофей. Вёл за собой дружину богатырь Нефедий Дикун. И всё же поначалу атака новгородцев была отбита. Они поднимались в крутую гору, порою падали и скатывались вниз. Суздальцы копьями и палицами подталкивали их. Новгородцы чуть сместились вправо, и тут их поддержал Иван Михайлович — воевода смолян. Вначале атаки конь у него споткнулся, он упал наземь, но сумел быстро оправиться. Левый фланг во главе с Константином и Владимиром псковским тоже пошёл вперёд.

Битва длилась до полудня. Мстислав Удатный собрал вокруг себя самых крепких конных дружинников. Размахивая секирой, разя ею направо и налево, он при поддержке смолян навалился с ними на левое крыло владимирского войска. Вои Ярослава начали пятиться. Константин и Владимир в это время продолжали давить на противостоящую им дружину Ивана и Святослава, где склон горы был более пологий. Рубка шла по всему склону. Падали убитые и раненые, ржали кони, которым доставалось не меньше, чем людям. Крики, стоны, звон мечей разносились по окрестностям. Фланги владимирцев отходили всё быстрее.

Оборонявшиеся в центре оказались между двух огней. Почувствовав за спиною противника, они дрогнули и побежали. За ними устремились остальные. Сам Ярослав забросил в кусты позолоченный шлем, точно так же поступил и его брат Юрий. Перед битвой братья по традиции обменялись доспехами. Спасаясь бегством в Переяславль, Ярослав загнал не одного коня. Въехав в город, обозлённый поражением, он тут же приказал пересадить находившихся под арестом новгородцев из более просторной темницы в маленький сырой подвал, где многие из них задохнулись.

Мстислав преследовать отступавших владимирцев запретил. Но и без того погибших с обеих сторон было около пятнадцати тысяч. А как бы они пригодились впоследствии на Руси.

Юрий после возвращения во Владимир собрал Вече. Народ перед ним стоял молчаливой стеной, без обычных, присущих собранию разговоров и пересудов. Было много раненых, вернувшихся с последней междоусобной бойни.

— Отобьёмси от ворога! Укрепляйте ворота и стены! — прокричал он со степени.

— Кому воевать-то?! Ты усех защитников на Авдовой горе положил! Остались старики, да ребятишки, да израненые! — прозвучало из толпы в ответ. — Оружия и того нету!

— Ты, князь, город на погибель толкаешь, — высказался ему в глаза и посадник Андрей Иванович.

Юрий понуро спустился со степени.

— Не открывайте ворота хотя бы до завтрева, — обратился он к посаднику. — Тот молча кивнул.

Поутру Юрий с братьями Иваном и Святославом вышли из Золотых ворот и сдались Константину. Надо отметить, что ещё перед этим к нему перебежал Ярослав, отказавшись поддерживать брата с единственной просьбой — не выдавать его Мстиславу Удатному. Мстислав забрал свою дочь и просто перестал замечать Ярослава, хотя тот впоследствии осыпал тестя подарками и просьбами вернуть жену. На престол был возведён Константин. Правил он недолго, через два года тяжело заболел и ушёл из жизни, перед этим добровольно передав бразды правления Юрию. Его жена приняла постриг и под именем Агафьи удалилась в монастырь.

II

Тяжело восстанавливалась разорённая междоусобной войной рязанская земля. Её можно было обозначить средним течением Оки вместе с притоками. Владения княжества простирались по большей части на бывших землях вятичей, несколько потеснивших с этих мест мордву, муромов, черемисов и племя мерей. Но обилие свободных земель позволило сделать это совершенно безболезненно. Вятечская земля была когда-то куда более просторная, с множеством городов. В период княжения наследников Рюрика она разделилась на многочисленные уделы. Славянские народы не придавали особого значения начавшей устанавливаться государственности. Ведь это снимало с них большую часть обязанностей по защите отечества. Насаждалось чиновничество по типу византийского. Уходила в прошлое высокая общественная мораль, а ей на смену приходила христианская нравственность, но и Право приближалось медленно. Ещё долгое время большую роль играло Вече, двоеверие. Народ сохранял право голоса и менял неугодных ему князей и священников.

Города, как водится испокон веку на Руси, срубались по берегам рек. Ну а реки — это величайший дар природы человеку. Они помогали при передвижении, давали и дают пищу и питье, и даже материал для строительства. Для купцов водные пути — незаменимые помощники, для врагов — серьёзные препятствия. Если менялись русла рек, то часто менялись и судьбы людей. Быстро росли городки: Ольгов, Переяславль-Рязанский, Борисов-Глебов, Коломна, Белгород, Пронск, Зареческ, Михайлов, Перевитеск, Ростиславль, Дубок, Ожск, Кадом, Ижеславль, Неринск, Тула, Венев и многие другие.

Сама столица Рязанского княжества — город-сказка стоял на крутом берегу Оки. Город получил своё имя либо от пограничного края, будто отрезанного (резанка, резань) от большей части русской земли, в том числе и рекою, либо от множества топких мест (ряса) в этой заболоченной стороне, переродившись впоследствии в название Рязань.

Рязанское и муромское княжества — крайний оплот русской земли в виде подковы облегали земли мордвы и половцев. В самом Рязанском княжестве было ещё и княжество Пронское. С севера примыкало Владимирское, Юрьевское, Переяславское, Ростовское, Ярославское, Углицкое. Далее на север и запад начинались земли Новгородского княжества. К западу от Переяславского лежало княжество Смоленское, ещё дальше на запад и северо-запад — Пинское, Витебское, Полоцкое. К югу от Смоленского было Черниговское княжество, в него входили — Козельское, Курское, Рыльское, Новгород-Северское и Путивильское. Киевское княжество, бывшее столицей Древней Руси в IX — XI веке, делилось ещё и на Вышгородское, Каневское, Торческое… К западу от Киевского занимали место земли Владимиро-Волынского и Галицкого княжеств. Это не считая ещё множества мелких небольших удельных образований.

Рязанское княжество более других подвергалось набегам диких орд. Это отразилось на характере самих рязанцев — суровых и порою неприветливых, но до глубины души влюблённых в свою родину. Множество болот и лесов, заливных лугов и пригорков, изрезанных голубыми лентами рек, представали перед взорами местных жителей. Почва под ногами была то глинистая, то песчаная. К югу начинался чернозём. Занимались в этих местах в основном рыболовством, охотой, пчеловодством и земледелием.

Князь Изяслав Владимирович решил погостить в Пронске у Кир Михаила, встретившего его с распростёртыми объятиями. После обильного застолья они отдыхали в прохладной тени княжеского терема.

К ним заскочил подъездной Кир Михаила — молодой паренёк Аполоница.

— Гонец пожаловал от Глеба и Константина Владимировичей из Рязани. Скликают на ряд в Исады! — громко известил он князей и протянул Кир Михаилу берестяную грамоту.

Князь пробежал взглядом по написанному и передал Изяславу — круглолицему крепышу. Тот в раздумье, как бы только для себя, проговорил:

— Зовут за чаркой мёда обсудить усе неурядицы, да замириться навеки.

Они какое-то время посидели молча.

— Ты, брат, как хошь, а я, пожалуй, поеду, — сказал Изяслав. — Оно, конечно, Глеб с Олегом в прошлы годы клевету сотворили велику. А усё таки они мне родны братья. Може, прозрели…

— Тебя одного не пущу, — усмехнулся Кир Михаил. — Вместе отправимси.

Ранним летним утром тысяцкий Гаврила Романыч, Аполоница и вся княжеская челядь грузили в небольшую ладью съестные припасы и подарки. Скоро судно отчалило к Исадам — местечку на Оке с широкой песчаной отмелью, где часто отдыхали рязанские князья.

По пути любовались берегами Прони, обряженными в зелёные одежды, белеющими рощами и низко склонившимися плакучими ивами. Гаврила Романыч поинтересовался у Аполоницы:

— Жениться-то не собираешься?

— Да не, дело ишо молодое, — усмехнулся в ответ паренёк. — Так-то есть на примете Радмила — дщерь гончара Дудки Евсея. Изба евойная прям у реки стоит.

— Добрая девица, — поддержал выбор Аполоницы тысяцкий. — Ты выбирай жену попокладистей. Жена — она венец мужу свому. Дури ей своей не кажи, но и воли много не давай. «Не тот счастлив — у кого сума полна, а тот — у кого жена верна», — наставлял он Аполоницу. Гаврила Романыч перекрестился на церквушку с шатровой колокольней, возвышавшейся на крутом берегу, и добавил: — Муж приходит в мир, штобы созидать, а жонка — штобы украсить. Ну, а коли потребуить она много больно расходов, то тады дому погибель.

— Щедрый ты на словеса, боярин, — раздался голос Кир Михаила. — Подсказал бы лучше, как князей на Руси помирить.

— Демон усё вас с толку сбиваить, — поморщился тысяцкий. — Жаждуть многия власти, завидують друг дружке, ангелов добра от души, тем и прогоняют. Радость в других не терпят. Вот и идёть вражда не на живот, а на смерть.

— Енто мы  без тебя ведаем, — усмехнулся Изяслав. — То, може, в самой природе человечей заложено?

— Молись, княже, Бог и подскажить, — проговорил Гаврила Романыч.

Они долго плыли в тишине, слышалось только лёгкое поскрипывание вёсел, да похлопывание ветрила.

С кормы раздался голос Изяслава:

— Ты, Гаврила Романыч, расскажи, как в том году в Рязани усех иноземцев за бороды на землю побросал.

— Да то кады было, — смущённо и чуть самодовольно проговорил тысяцкий. — Я тада в Рязань скору привозил — на продажу. А тама на пристани, — начал он пояснять Аполонице, — посерёдке заморских купцов борьба завязалась, кто кого оземь хряпнет.

— И ты усех свалил?! — воскликнул Аполоница.

— Свалил, чево жа. Чай, невелика наука, — повёл широкими плечами тысяцкий. — Ох, чевой-то на душе у мене нынче кручина, — вздохнул он. — Ты, Аполоница, ишо молодой, усё тебе нипочём. А я ужо о многом по-другому разумею.

— Што жа ты разумеешь, Гаврила Романыч? — насмешливо спросил у него Кир Михаил.

— Да вот хотя бы над тем, как зело ловко птицы гнёзда на деревах устраивают. Навалють гору сучьев на ветку, а та и не шелохнётси. А человек вона какой, по виду мудрый, а таку малость не може осилить. Или, к примеру, чево бы не полететь, как оне.

— Али над тем, как один стары князь усё хотел сына оженить, вроде как ты Аполоницу, да и сам невзначай оженился и двенадцать детей посля заимел от молодой жены, — со смехом сказал Изяслав.

Гаврила Романыч обиженно засопел и тихо промолвил:

— Вам бы усё охальничать.

После одного большого привала с ночёвкой — вошли в Оку. Миновали Рязань и скоро причалили к желтому мысу. Поодаль уже стояли ладьи приглашённых князей. На призыв Глеба и Константина откликнулись все старшие князья, за исключением Ингваря Игоревича. Да и тот по чистой случайности отказался от поездки. За воротами Переяславль-Рязанского — его конь неожиданно споткнулся и поранил ногу. Князь посчитал это плохой приметой и вернулся.

На берегу каждого с радостным видом встречали Глеб и Константин.

— Здрав будь, Изяслав. — Глеб крепко обнял брата и Кир Михаила. — Путь неблизкий, проходите в шатёр, отдохнёте с дороги, — указал он в сторону, где в тени высоких вязов стояло несколько палаток для гостей.

Гаврила Романович, недолюбливавший Глеба и Константина, прошептал на ухо Аполонице:

— Щас накапают в сердечный сосуд словеса слаще мёда, а у самих небося камень за пазухой.

Изяслав, Кир Михаил, Аполоница и Гаврила Романович зашли в круглый шатер. Посредине высился столик, заставленный снедью. Кир Михаил прилёг на один из топчанов, стоявших по сторонам, и с наслаждением вытянул ноги.

— Тута и остановиться не зазорно.

Полог откинулся, и появился половец с наполненной водой меданицей в виде широкого сосуда с горлышком. Гаврила Романович тут же опустил правую руку на саблю, висевшую у него на боку.

Половец с выбритой передней частью головы и косой на затылке испуганно замер. К поясу у него крепился гребень и кошелёк, оружия не было. Гаврила Романыч снял руку с сабли.

— Чево надобно?!

— Князья приказали, умыться дати. — Половец обернулся и кивнул на вход, обнажив ряд почерневших зубов.

— Поставь на стол, — поморщился Кир Михаил. — Сами умоемся.

Половец поставил посудину и, пятясь, отвешивая поклоны, вышел.

— Што жа у Глеба из прислужников, окромя поганых, боле некого прислать? — проронил Изяслав.

— Ишшо нассуть в лохань, — принюхался к воде Гаврила Романыч. — Но вроде вони нету. От этих поганых на Руси одна беда. У них, коли твово отца грабють, в сторонке не стой — грабь уместе. — Он оглянулся на Аполоницу. — Полей князьям Аполоша.

Князья по очереди умылись. Аполоница ещё раз сбегал за водой к реке, чтобы умыться им с Гаврилой Романовичем. Ночь прошла спокойно. Поутру человек Глеба и Константина пробежал по шатрам, выкрикивая:

— Пожалуйте к столу! Усё готово!

Собравшиеся князья со своими боярами дружной ватагой направились к большому шатру из светлой плотной ткани, где были установлены столы с обильной снедью. У входа их встречали Глеб и Константин.

Гаврила Романович задержался, вглядываясь в неторопливо бегущие перед ним воды реки, окинул взглядом противоположный берег, поросший высоким кустарником. Посмотрел на синее безоблачное небо. Раскинув крылья, в вышине парил большой коршун.

— Падаль, видать, иде-то чует, — вздохнул он и перекрестился. — Господи, утверди в разумении моё сердце.

Справа и слева от входа стояли два статных гридня. Они беспрепятственно пропустили Кир Михаила и Изяслава, но задержали Гаврилу Романовича и Аполоницу. Один из них потянулся к сабле пожилого воеводы.

— Сабельку-то оставь. Апосля заберёшь.

— Енто ишо на кой?! — попытался возмутиться Гаврила Романович.

— Князья повелели! — коротко бросил гридень.

Аполоница за спиной воеводы снял с пояса кинжал, а правой рукой незаметно глубже засунул нож-засапожник за голенище.

Приехавшие гости, возбуждённо переговариваясь между собой, рассаживались за длинным столом. Аполоница покосился на корчаги с пивом и пузатые амфоры с греческим вином, стоявшие рядком возле входа. Ноздри щекотал запах хорошо прожаренного мяса. Блюда с утками, гусями, кабанятиной, лосятиной ещё испускали горячий пар. На подносах блестела обильно политая маслом озёрная и речная рыба. В вазах радовали взгляд коврижки и калачи. Византийская посуда пестрела оттенками синего, фиолетового и пурпурного цветов. Деревянная посуда, отделанная серебром и золотом местных умельцев, была наполнена: яблоками, грушами и вишнями. Возвышались глиняные кувшины с квасом, в стеклянных графинах искрилась медовуха.

Аполоница переглянулся с Гаврилой Романовичем, и тот с довольным видом бросил:

— Есть чево отведати.

Братья Глеб и Константин Владимировичи сидели во главе стола. По правую и левую руку от них уселись князья Изяслав, Кир Михаил, Ростислав, Мстислав, Роман и Глеб Игоревичи, и уже за ними рассаживались особо приближённые бояре, купцы, воеводы, тысяцкие.

Аполоница тихо прошептал:

— Мне, простому подъездному, не срамно ли здеся быти?

Гаврила Романович подтолкнул его к столу.

— Щас наклюкаются и будут равными друг дружке. А ты самый близкий Михаилу человек. Посля меня воеводой будешь. Так што сиди, да помалкивай, да на снедь боле поглядывай.

Глеб с чаркой в руке поднялся над столом.

— Братья, друже. Много вины у мене перед вами. Хотяше мы с братом, — он посмотрел на Константина, — навсегда замириться. Чтобы сплотиться на земле русской. Поднимем же чарки за союз наш!

С наполненной до краёв кружкой он подошёл к каждому из родственников, начиная с родного брата Изяслава и чокнулся. Гости опрокинули чарки и принялись закусывать.

Глеб сделал знак двум гуслярам, сидевшим у него спиной. Тот, что моложе, в вышитой рубахе, колпаке и жёлтых сапожках, провёл рукой по струнам. Второй был постарше, с тусклым незрячим взором. В два голоса они дружно запели:

Почнемъ же, братiе, повѣсть сiю отъ стараго Владимера

до нынѣшняго Игоря;

иже истягну умь крѣпостiю своею,

и поостри сердца своего мужествомъ,

наплънився ратнаго духа,

наведе своя храбрыя плъкы

на землю Половѣцькую

за землю Рускую…

Аполоница к спиртному не притронулся. Он надломил хлеба и подхватил кусок жареной стерляди. Гости неторопливо прожевывали пищу и вслушивались в слова былины.

А мои ти Куряни свѣдоми къ мети,

подъ трубами повити,

подъ шеломы възлелѣяны,

конець копiя въскръмлени,

пути имь вѣдоми, яругы имъ знаеми,

луци у нихъ напряжени, тули отворени,

сабли изъострени, сами скачють

акы сѣрыи влъци въ полѣ, ищучи себе чти,

а Князю славѣ.

— Пошто оне енту старину-то поють? — шепнул Константин на ухо Глебу. — Половцы, што в кустах упрятаны, заслышат ишшо браниться будуть.

— Вот и добре, — усмехнулся в бородку Глеб. — Злее будуть.

Он снова наполнил кружку и поднялся.

— За славных предков наших! Шобы теперя вечно жить в ладу промеж собою!

Гости дружно опрокидывали чарки. За столом воцарился оживлённый гомон.

— Пошто, Константин, чарка твоя недопитая, — раздался голос Гаврилы Романовича, умудрившегося со своего места заглянуть в кружку Константина. Гости на мгновение притихли.

Константин тут же поднёс к губам чарку и залпом выпил. Все одобрительно зашумели.

— Добре! Добре! — раздался голос Изяслава. Он поднялся с наполненным до краёв медовухой серебряным кубком. — И я хочу осушить свою чашу. За братьев моих, за сродников усех! — Он обвёл взглядом сидевших вокруг. — За соратников наших! Да поможет нам Господь!

Тонко пропела стрела, выпущенная из тёмного угла просторного шатра, вонзившись в его неприкрытую кольчугой грудь. На светлой рубашке тут же проступило кровавое пятно. Он рухнул грудью на стол.

Глеб и Константин одновременно выхватили мечи и опустили на головы своих соседей: Кир Михаила и Ростислава. В шатёр с двух сторон ворвались половцы и слуги. Засверкали в воздухе клинки. Вот покатилась голова Мстислава, упал, не успев обнажить свою саблю, пронзённый копьём Роман. Стрела вошла в сердце Глеба Игоревича.

Подошла очередь безоружных бояр. Гаврила Романович вскочил, прикрывая собой Аполоницу. Тот метнулся к полотну шатра, на ходу выхватив нож из-за голенища, и располосовал ткань. Подрубленный воевода рухнул наземь. Навстречу Аполонице со стороны кустов бросился половец, на бегу обнажив саблю. Ему непостижимым образом удалось перехватить его руку и полоснуть ножом по горлу.

У кустов стояли осёдланные кони. Аполоница проворно сунул ногу в стремя гнедого жеребца и вскочил в седло. Как же ему пригодились серебряные шпоры, подаренные Гаврилой Романовичем. Он вонзил их в бока коню, и тот с места понёс его вдоль берега. За спиной он услышал голос князя Глеба, выскочившего за ним в проделанную дыру:

— Кончак! Итларь! Догнать!

Аполоница направил коня по пологому спуску и через мгновения был уже на холме. Он мысленно наметил дорогу и послал коня в галоп. По едва различимой тропе Аполоница помчался к белевшей впереди роще. Проскакав между крупными деревьями, лишь иногда оборачиваясь назад, он миновал березняк и выехал на хорошо утрамбованную дорогу. Какое-то время скакал по ней. Он в очередной раз поднялся на высокий пригорок и оглянулся. Преследователи отстали.

За рекою, насколько хватало глаз, простирались заливные луга с голубыми блюдцами озёр и зелёными пятнами кустов. Он спустился с пригорка и поехал к темневшей вдалеке чаще. Аполоница различил зараставшую лесную дорогу и, перейдя на рысь, поскакал по ней в сторону Переяславль-Рязанского.