Бесплатный фрагмент - Хозяйка. Рассказы о людях и нелюдях

От автора

Я стала заниматься художественной прозой в начале «нулевых». Писала о том, что интересовало. Мне близка тема Гражданской войны и несколько сюжетов связаны с ней: «Снегурочка Ада», «Полянка», «Адель», новая повесть «Комиссар Тулкин». Когда-то волновал конфликт в Чечне, и я написала рассказ «Раб Абдуллы». Вспоминала студенческие годы и появился текст «Город Солнца». У меня есть произведения о святых, духовные подвиги которых пыталась постичь. Например, «На высоте Рая» о Данииле Столпнике.

Я предпочитаю два жанра — «фэнтези» и «реализм». В книге «Хозяйка» два трети текстов это «фэнтези», но я люблю описывать мистические события так, чтобы они казались частью реальности.

В работе над прозой для меня важна точность фактов. Поэтому если речь идёт о малознакомом явлении, отдалённом регионе или историческом событии, я изучаю информацию по теме. Моё новое произведение «Наследница» о внучке шамана и, соответственно, я читала и смотрела видео о Таймыре, о шаманизме, о жизни народов Заполярья.

Для того, чтобы язык был богаче, я собираю пословицы, тексты народных песен, предания. А некоторые байки о колдунах знаю с детства. Это пригодилось мне в рассказе «Батя» про монстра — живой тотем поморской деревни. В сказке «Хозяйка» о ведьме, оберегающей лес. В рассказе «Дар» про колдуна, который задавал работу бесам.

Моя книга для детей «Кот учёный и другие сказки» тоже написана на основе фольклора — русского и ирландского.

У моих персонажей обычно нет прототипов. Это собирательные образы. Нельзя сказать, что я с натуры описываю конкретных людей. С натуры я пишу юмористические рассказы о природе, о домашних питомцах, их можно почитать в книге «Летучий котик».

Есть ли у меня любимые персонажи? Мне интересны те, кто способен изменить реальность словом — от молитвы до волшебства. Труд писателя напоминает этот процесс.

Хозяйка

Рассказ

Глава первая. «Сундук с золотом»

Лесник надвинул кепку, поправил ружьё за спиной и, набравшись смелости, двинулся в ту часть своих владений, где не любил бывать. Деревья тут стояли тесно, живые стволы подпирали мёртвые — высохшие, лишённые коры. В глаза лезли корявые сучья, ноги проваливались меж корней, за ворот сыпались труха и хвоя. Бранясь, отплёвываясь, лесник, наконец, прорвался на поляну, где стояла низкая изба, крытая камышом. Откашлялся и громко выкрикнул:

— Марфа Матвеевна! Нина Гавриловна!

Но обращался он к одной-единственной особе. Старуха жила здесь очень давно. Когда-то, в шестидесятые годы, новый председатель колхоза решил облагодетельствовать её пенсией, и чтобы оформить паспорт, пытался выведать, как зовут лесную жительницу. Зная от местных, что старуха немая, он составил огромный список разных имён, которые зачитал ей, полагая, что та кивнёт, или подаст иной знак при произнесении им её настоящего имени. Старуха выслушала весь длинный список, не моргнув и глазом. Председатель махнул рукой и записал её Октябриной. Сельчане сочли имя нелепым. Но остался обычай при встрече называть старуху разными именами, и даже появилось поверье, что угадавшему подлинное имя сказочно повезёт, потому что бабка — матёрая ведьма. При этом полагалось быть почтительным и к имени присоединять отчество. Лесник следовал этому ритуалу по привычке, а не надеясь на удачу:

— Ида Константиновна! Глафира Христофоровна!

Дверь заскрипела так звучно, что лесник вздрогнул. Старуха выступила из тьмы и уставилась на гостя. Её коричневое лицо, покрытое рубцами глубоких морщин и сетью мелких, казалось нечеловеческим из-за гротескно-горбатого крупного носа и выпяченного подбородка. В провалах глазниц блестели прозрачно-карие, почти оранжевые глаза. Один зрачок, казалось, был больше другого, и пульсировал, то сужаясь, то расширяясь. Лесник давно заметил это, и избегал смотреть бабке в глаза. На голову её был накручен красный шерстяной платок, побитый молью. Одежда состояла из синего ситцевого платья, длинного, но не скрывавшего босых ступней с давно не стриженными скрученными ногтями.

Старуха приложила к уху ладонь, что в системе знаков, давно усвоенных лесником, значило вопрос. Была она так страшна, что лесник тут же стал называть её именем своей тёщи.

— Добрый день, Лариса Ивановна. Я вот о чём должен сообщить — лес твой продали. Не я продал. Председатель колхоза, акционерного общества, то есть. Продал городскому мужику. Рубить будут лес.

Бабка быстро спустилась с порожка, и лесник попятился, мотая головой:

— Я не причём, я говорил председателю: не продавай. Но кто же меня послушается?

Бабка задумалась, потом усмехнулась. Оскал казался нечеловеческим, животным. Её белые молодые зубы ужасали лесника.

Старуха показала в сторону села и словно поманила кого-то узловатой рукой.

— Позвать его к тебе?

Она кивнула. Лесник поклонился, и, пятясь, покинул поляну.

* * *

Юрий Валентинович, полноватый мужчина лет сорока, с обманчиво простодушным лицом, но внимательным цепким взглядом, стоял у высокого распахнутого окна, за которым щёлкали и пересвистывались незримые птицы. В вечерних сумерках белели кусты цветущего жасмина вдоль забора. За забором шелестели листвой берёзы и осины.

Нет, лес вокруг усадьбы рубить не стоит — пусть останется островок дикой природы.

За спиной, в глубине залы, распахнулась массивная дверь, заглянул охранник и произнёс:

— К вам лесник.

— Поздновато. — Холодно заметил хозяин, оборачиваясь к гостю — тот, щуплый мужичонка в камуфляжном костюме и болотных сапогах прошлёпал по паркету и протянул щеголеватому господину загорелую руку.

— Вечер добрый.

Юрий Валентинович поморщился от фамильярного жеста, но руку мужичонке пожал. Конечно, он представлял встречу с местным егерем иначе — тот стоит у двери, снял с головы кепку и ждёт, когда барин обратит внимание.

— Вам сообщили, что я купил часть леса? Хорошо. Будете по-прежнему делать обходы всей территории, или мне своего человека нанять? — Сразу поинтересовался Юрий Валентинович.

— Зачем же нанимать? Я согласен. А что насчёт зарплаты?

— Не обижу. Только чтобы ни пожаров, ни браконьеров. Лес куплен специально для моей мебельной фабрики.

— Вырубить задумали?

— Лес и сажают, чтобы вырубить когда-нибудь.

— Я не недовольствую, — пояснил лесник, одев кепку. — А только у нас в лесу живут.

— Меня не предупреждали. Это частная собственность?

— Старушка одна.

— Лучше бы переселить.

— Попробуйте. — Лесник вздохнул. — Только она здесь очень давно, привыкла, должно быть.

— Сколько в ваших краях стоит дом?

— Так-то копейки. Но с газом намного дороже.

— Зачем ей газифицированный? Она не поймёт, как за котлом следить. Лучше мы ей дрова привезём.

— Верно. — Не стал спорить лесник.

— Объясни моему помощнику, где бабку искать.

— Недалеко отсюда, прямо по тропе от ваших ворот, и до развилки. Там повернуть направо, и как раз на поляне стоит изба.

— Слышал? — Обратился Юрий к начальнику охраны. — Завтра передашь деньги, пусть приобретает новое жильё до июля.

Охранник кивнул.

— А вам самому будет любопытно. — Лесник помнил бабкин наказ доставить к ней бизнесмена. — Я вот вижу, у вас на стене, над камином, головы кабана и оленя. Охотой увлекаетесь? У неё там, возле дома, на шестах черепа, меня мороз по коже дерёт, когда я на один гляжу. Другие-то она, конечно, в лесу подобрала — два лосиных, волчий, лисий. Но тот, особенный, огромный и клыки у него — вот такие! Я бы сказал, что череп медвежий, но больно велик. К тому же, здесь медведи никогда не водились, да и нет у них таких клыков. Может быть, просветите меня, что за существо?

— Вы меня заинтриговали. — Юрий Валентинович часто ездил на охоту лет пять назад, сейчас было не до развлечений. Но интерес остался.

* * *

На следующий день, в полдень Юрий Валентинович и лесник вышли к дому старухи.

— Экзотика! — Юрий Валентинович кругом обошёл избу, посмотрел на череп исполинского медведя. — Спросим у старушки, какого зверя завалила?

— Немая она.

— Жаль.

Лесник обратил внимание на то, что возле избы появился ещё один, пустой шест.

Последовал позабавивший Юрия Валентиновича ритуал с вызыванием старухи, наконец, дверь приоткрылась.

— Пелагея Максимовна, Серафима Ефимовна, тут к тебе гость.

Старуха приложила ладонь к уху.

— Избу твою хочет купить.

Старуха, к удивлению лесника, возмущаться не стала, кивнула и оказалась рядом с ними так быстро, словно выросла из-под земли. Юрий Валентинович даже отшатнулся. Лесник отвёл взгляд в сторону, чтобы не встретиться с дикими янтарными глазами хозяйки. Юрий Валентинович достал из кармана портмоне и вынул оттуда пачку купюр.

— Зачем же вы ей доллары? — Удивился лесник. Юрий Валентинович пренебрежительно усмехнулся, мол, мелочиться не в его стиле. Старуха выхватила одну купюру тонкими, цепкими, словно из ржавой проволоки пальцами, повертела, обнюхала, вдруг плюнула на неё и бросила наземь.

— Это как понимать? — Вспылил Юрий Валентинович.

Лесник подобрал купюру, обтёр лопухом.

— Оставь себе, — зло отмахнулся спутник.

Старуха нырнула в дом, вернулась к гостям и сунула под нос бизнесмену крупную блестящую монету.

— Золото? — Опешил Юрий Валентинович.

— Вот те на. — Пробормотал лесник.

— Это как понимать?

— Страшно сказать, она вроде бы требует, чтобы вы с ней золотом расплатились. Думаю, она не знает, что теперь деньги из бумаги. Для неё это так, лоскутки.

— Чёрт знает что! — Развёл руками предприниматель.

Но он уже не мог воспринимать старуху как жалкое существо, которому собирался подать милостыню. А та повернулась и исчезла в своей замшелой избе.

* * *

Несколько дней после встречи со старухой Юрий Валентинович был рассеян и мрачен — из областного города пришли нехорошие новости, его фабрика терпела убытки. Теперь он не стал бы разбрасываться долларами. Мысли возвращались к старухиному золоту. А вдруг его много? К чему этой развалине богатство? Собственно, кто вспомнит о ней, если исчезнет?

Без охраны, без лесника Юрий Валентинович, прихватив рюкзак, вышел из дома. За ремень под свитером заткнут пистолет. Собственно, в лихие девяностые наш герой был отнюдь не благонамеренным гражданином, и пусть сегодня не горел желанием вспоминать прошлое, но решил действовать по обстоятельствам.

Когда он вырвался из ельника на поляну, то немного растерялся — у дома не оказалось двери. Но ведь лишь пару дней назад была! Незваный гость пожал плечами, двинулся вокруг дома, наткнулся на кусты смородины, где были свалены в кучу потемневшие шесты и груда почти истлевших черепов, скорее, их осколки. Юрий Валентинович озадаченно всмотрелся. Неужто когда-то они также украшали старухину поляну, но вот истлели, и она выбросила часть коллекции? И тут он увидел дверь. Она выходила сюда, в заросли, словно изба накануне повернулась к лесу. Юрий Валентинович вежливо постучал. Потом ещё раз. Толкнул дверь, она отворилась. Из дома пахнуло дымком, сушёной травой, что-то зашуршало. Он достал мобильник, где был фонарь, включил. Тонкий белый луч выхватил из сумрака грубый деревянный стол, лавку, закопченный зев печи. По углам висели связки кореньев и трав, нанизанные на бечёвку грибы. На столе мелькнуло красное, он осветил и поразился — ломоть свежего сырого мяса. В углу стоял сундук. Может быть, там и хранится золото? Юрий Валентинович прислушался — не возвращается ли хозяйка? Тишина. Он откинул крышку и направил луч в сундук, полоска света утонула в бездонной тьме. Он прищурился. В сундуке мигнула искорка, вторая. Юрий Валентинович выключил фонарь. Присмотрелся. Вдруг на дне забрезжила яркая полоска, он стал на колени, свесился в сундук, и обомлел — в стороне, слева, на звёздном небе горела луна!

Юрий Валентинович встал, отряхнул от пыли брюки. Перевёл дыхание, постарался успокоиться. Но как тут успокоиться, если за окнами избушки ярко светило солнце, а в сундуке царила глубокая ночь? Он снова опустился на колени, сунул руку в сундук, ощупал боковые доски, дальше был земляной срез. Юрий Валентинович представил, как с другой стороны, с изнанки земли, вниз головой ходят мифические антиподы. А что если рискнуть и побывать там? Минуту он не понимал, где небо, где земля, но для того, чтобы оказаться на другой стороне, пришлось подтянуться, и вот уже он выбрался и стоит под луной. Юрий Валентинович огляделся. Вокруг раскинулась ровная, как стол, степь. Он нагнулся и потрогал землю, укололся о жёсткую траву. От земли шло тепло, видимо, солнце нагрело её за день. Он прошёл несколько шагов, остановился. Что за Дикое поле? И ни души, ни птичьего свиста, ни волчьего воя, ни огонька, кроме звёзд и луны. За спиной послышался глухой удар. Миг он размышлял, что это. Потом опрометью бросился к яме, послужившей вратами в чужой мир, прыгнул, стремясь вывалиться из сундука в старухиной избе, но ударился о дерево — хозяйка захлопнула сундук. Юрий Валентинович начал стучать кулаком, приказывая открыть, ругался, потом умолял впустить. Нашарил в кармане мобильник, включил и ахнул — он стучался в крышку гроба. Выбрался, посветил вокруг. В стороне заметил холмик глины с воткнутой лопатой, словно приглашение закопать яму.

Глава вторая. Свадьба на Воздвиженье

Лесник подошёл к избе и крикнул:

— Глафира Евдокимовна! Дина Витальевна! Я с новостями!

Старуха сидела на пороге и грызла корень. Уставилась недобро.

— Другой человек теперь лесом владеет. Помнишь, пропал прежний?

Она кивнула.

— Его двоюродный брат всё унаследовал. Доставить к тебе?

Она помахала рукой, словно рубя дерево.

— Нет, рубить не будут. Он, говорят, собрался базу отдыха строить. Облагородить хочет владенья твои.

Она пожала плечами, отбросила огрызок корня и скрылась в избе.

Лесник вздохнул и побрёл в село. Если старуха не хотела встречи с новым барином, то и ему о ней докладывать не стоило. По пути увидел, что пустовавший шест украшен человеческим черепом, поспешно отвёл глаза. Давно знал, что со старухой связываться не стоит — и отец, и дед предупреждали об этом. Вспомнил, как полиция год назад весь лес прошерстила, искали Юрия Валентиновича. На избу ни один мент не наткнулся. Лесник её в это время замечал то на дне оврага, то у болота, но вот бабка вернула суетливое своё жилище на любимую поляну.

* * *

Виктор Антонович — новый хозяин леса, приходился прежнему двоюродным братом. Мужчина лет пятидесяти — плотный, с квадратным лицом и таким жёстким взглядом, что по пустякам вряд ли кто обратится. Но вот обратились — друг побывал у него в усадьбе, осмотрел лес, добрая часть которого, благодаря бригаде рабочих и дизайнеру, превратилась в парк с романтическими беседками, статуями и ажурными мостами, и возжелал сыграть здесь свою свадьбу. А поскольку был он ещё и деловым партнёром Виктора Антоновича, тот решил не отказывать — всё равно парк будут арендовать под праздники и отдыхать здесь, с чего-то нужно начинать. Правда, лесник, услышав об этом, пробормотал что-то непонятное: мол, на Воздвиженье всё в лесу сдвигается, и лучше в этот день там не появляться. Но Виктора Антоновича ни праздники, ни народные суеверия не интересовали.

И вот уже возле озера, на асфальтированной площадке играет оркестр, кружатся пары, а под тентом, украшенным воздушными шарами, стоят столы с угощением. Вокруг озера загорелись фонари. Чем не Европа? Словно кадры из английского фильма. Правда, в таких фильмах обычно появляется чудовище…

Виктор Антонович делает глоток шампанского из бокала. Он не любит суету, и сейчас, когда праздник в самом разгаре и не требуется присутствие хозяина, самое время отдохнуть от людей. Он пьян, но в меру. Углубляется в лес. Что за живописная тропинка — здесь он тоже прикажет установить фонари. Впрочем, сначала надо узнать, куда она ведёт? Оранжевый свет заката окрашивает стволы деревьев в розовато-бронзовый цвет, а их осенние кроны играют оттенками золотого, коричневого, красного. Воздух, насыщенный ароматами трав и смолы, словно вино.

Внезапно за веером ветвей открылась поляна с уродливой избой, утонувшей в груде листвы, словно в гнезде.

— А это ещё что за сарай? — Виктор Антонович обошёл вокруг строения. В окне вместо стекла клочок целлофана. Над дверью прибита ржавая подкова. Под стрехой, где камыш нависает над стеной, кто-то возится, пищит.

Дверь скрипнула, на пороге появилась хозяйка. Седые лохмы свисают по сторонам коричневого лица, блестят глаза из тёмных провалов под выпуклыми надбровными дугами. Нос и подбородок гипертрофированы, словно у маски тролля.

— Вечер добрый. — Напористо поздоровался Виктор Антонович, — А кто вы такая, позвольте узнать?

Старуха молча подошла к визитёру, понюхала бокал в его руке. Виктор Антонович раздраженно сунул посудину в карман.

— Я владелец данной территории. Почему меня не проинформировали о вас?

Старуха не реагировала на слова. Словно потеряв интерес, повернулась и шагнула к избе, но Виктор Антонович ухватил её за локоть.

— Бабка, этот лес — частная собственность. Документы на дом есть? Прописана где, глухая тетеря?

Старуха повернулась, уставилась ему в глаза янтарными глазами — один зрачок то сужался, то расширялся, ему пришло на ум, что так, по словам астрономов, сужается и расширяется Вселенная.

— В общем, так, — сказал Виктор Антонович, переборов оторопь. — Нет документов — поедешь в дом престарелых. Будешь жить на всём готовом — еда, постель, тепло. Ясно тебе? К понедельнику собирай вещи.

Старуха вдруг скрутила из корявых пальцев дулю и сунула под нос бизнесмену.

— Ах, старая ведьма! Не хочешь ехать — в мешке отвезут. Мне в парке не нужна антисанитария.

Он выпустил её костлявую руку, брезгливо вытер ладонь о полу пиджака и пошёл ломиться сквозь кустарник на звуки танцевальных шлягеров. Музыка неуловимо менялась, в неё вплеталось всё больше шуршащих, потрескивающих нот, щелчков и треска. Он стал спускаться в лощину, полную тумана, словно чаша с молоком. Откуда-то слышалось тихое шипение и посвистывание. Что-то скользнуло по щиколотке. Виктор Антонович глянул вниз и обомлел — лощина была полна змей, медленно, томно сплетающихся в огромный клубок. Он стоял на краю клубка, а вокруг ползали бесчисленные гады.

На Воздвиженье все змеи в лесу собираются в одно место и празднуют свадьбу. Горе тому, кто помешает.

Глава третья. Цветочный чай

На шестах красовались несколько звериных черепов и два человеческих. Лесник мелко перекрестился, прячась за еловую ветку, и только тогда вышел на поляну.

Старуха плясала. Босая, по засыпанной первым снегом траве. В абсолютной тишине. Она то бежала по кругу, вращаясь, то делала прыжок в сторону, хищно растопыривая тонкие руки в обтрёпанных рукавах. В движениях чувствовался ритм. Похоже, в косматой голове хозяйки звучала слышная только ей одной мелодия. Вдруг она словно из-под земли выросла напротив лесника. Прямо на него смотрели оранжевые дикие глаза. Он сорвал с плеча ружьё, наставил:

— Дарья Макаровна, отойди ради Бога.

Старуха, ощерившись, выбросила вперёд руки, дуло ружья упиралось ей в грудь.

— Анна Климовна, опомнись. Белены объелась?

Она выдохнула, опустила руки, отвела взгляд, будто одеревенела.

— Лес унаследовал мальчишка какой-то.

Старуха хмыкнула.

— Охранник говорит: рубить не будет. Вообще ничего делать не будет. Раздолбай. Вроде, художник. Рисует, то есть. Малюет. Картинки пишет. — Он помахал рукой, словно красил забор. Старуха снова хмыкнула. Долгие годы общения с ней научили лесника, что некоторые слова она не понимает, и тогда он старался подобрать похожие по значению.

Старуха снисходительно ухмыльнулась.

— Вот и я о чём. Что Бог не делает, всё к лучшему. Наконец-то никто не будет зверьё распугивать. Да и, признаться, мужики с нашего села давно меня упрекают, что не пускаю их рыбачить на озеро, а баб ихних за ягодами. Им же не объяснишь, что теперь, как до революции, баре завелись. Художники — народ не жадный, душевный. Правильно я думаю? Говорят, правда, что к пьянству они склонны, но это на Руси не порок. Так?

Старуха отвернулась и вдруг через всю поляну прыгнула в чащу, еловые ветки качнулись и замерли. Лесник знал, что хозяйка устраивает пляски перед охотой, и поспешно ретировался — вдруг окаянная в азарте перепутает с дичью? Однажды застал её неподалёку — старуха, стоя на коленях над убитым кабаном, руками вырывала внутренности, воздевала их к небу. Залитая кровью, что-то выла, раскачиваясь, словно одержимая. Лесник бежал без оглядки до села и успокоился только после бутылки первача.

* * *

Новый хозяин приходился Виктору Антоновичу племянником. Звали его Иваном. Парень лет двадцати пяти, высокий, худой, волосы кудрявые, лицо симпатичное, но уж больно печальное. Лесник и к нему пришёл, спросил о зарплате. Парень сказал, что всё останется по-прежнему. В зале стоял мольберт, стол с красками, к стене прислонены чистые холсты. Готовых картин лесник не заметил.

— Нет вдохновения. Творческий кризис. — Уныло сказал молодой человек.

— А вы погуляйте по лесу, у нас виды красивые, вот хотя бы у озера, — радушно предложил лесник. Признаться, ему показалось интересным — выживет ли барчук после знакомства со старухой? Но через минуту лесник устыдился своего жестокого любопытства, и стал отговаривать, пугая тем, что в лесу полно волков.

— Они же умные звери, без причины не тронут. — Легкомысленно заявил художник.

— Хорошо. Правду скажу. — Решился лесник. — В лесу живёт старушка, и поговаривают, что она ведьма.

— Вот это да! Непременно познакомлюсь. — Оживился Иван.

— И думать забудьте!

— Почему? Она, наверное, знает много по истории края.

— Разве что края света. — Раздраженно сказал лесник. — Она туда многих спихнула, за тот край. Немая к тому же.

— И как она выживает? Может быть, чем-то помочь ей? Обязательно узнаю.

— Вбили себе в голову чёрт знает что, извините. — Раздраженно махнул рукой лесник, и ушёл от фантазёра в твёрдой уверенности, что тот на днях исчезнет, как два его дядьки.

* * *

Старуха поставила в угол метлу. Шаркая валенками, подошла к печи, вытащила чёрного кота, гревшегося в золе, посадила на пол. Кота когда-то принёс в лес и выкинул местный житель — видимо, пушистый проныра повадился есть цыплят и от него избавились. Хозяйка сунула в печь горсть сухих листьев, пучок щепок, сверху положила пару поленьев. Взяла два камня и, ударив друг о друга, высекла огонь. В дверь постучали. Она пожала плечами, открыла — на пороге стоял кудрявый молодец лет двадцати с простоватым лицом, волосы давно не стрижены, за спиной красная котомка. Старуха зашипела. Кот тоже. Она привыкла, что вызывают долго и церемонно, а не ломятся в избу.

— Здравствуйте, бабушка. — Весело произнёс гость и с глупым видом почесал в затылке. — А я ваш сосед, Иван. Познакомиться пришёл.

Старуха отступила в сторону, Иван шагнул в избу. Сунул руку в свой красный рюкзак и выложил на стол несколько пакетов — решил побаловать нищую пенсионерку конфетами и пряниками из местного магазина. Старуха обнюхала дары. Указала Ивану на шаткую лавку. Из горящей печи вытащила чугун с водой, поставила на стол две помятые жестяные кружки, налила кипятка. Вернула чугун в печь. Подошла к связкам трав в углу, отщипнула от одного, от другого сухого букета, помяла в горсти, кинула в кружки. По избе поплыл дивный аромат. Старуха села на табурет напротив гостя. Подвинула к нему кружку. Взяла в руку конфету, обнюхала, не разворачивая фантика, кинула в рот, стала с хрустом жевать.

— Надо вот так. — Иван избавил конфету от обёртки, показал старухе. Она кивнула. Он разглядывал её жилище — с печки свешивался край бурой шкуры. Возле стояли ступа и метла. На полке виднелась старинная посуда — впрочем, деревенские хозяйки и сейчас пользуются кринками, деревянными ковшами.

— Здорово у вас! Как в сказке! Только не обижайтесь, вы на Бабу Ягу похожи. — Сказал Иван и тут же смутился. — Ой, какой же я дурак! Вот ляпнул! Извините, пожалуйста.

— Ядзя, — сказала она хриплым голосом. — Ядзя.

— Так вы не немая?

— Я всем отвечала, но никто меня не слышал. Уже много лет.

— Имя на польское похоже. Вы из Польши?

— Не ведаю такого края.

— И давно тут живёте? Трудно, наверное, одной? Родни не осталось?

— Все померли, все во мне. — Она коснулась рукой солнечного сплетения. — Доля такая. Была голодная зима, рыба ушла далеко от берега, зерна не осталось.

— Вы жили у моря? Где?

— Море тут было.

Всё-таки малость не в своём уме старушка — подумал Иван.

— Правнуки взяли меня под руки, сказали: «Ты стара, помирать пора — голодная зима». Отвели в лес. Стояли там много домов на кореньях-ногах, в таком доме не сесть, не встать. Мёртвых дома. Правнуки сказали: «Баушка, прости нас, мы приготовили тебе мягкое ложе, ляг и усни — голодная зима». Они ушли, но мне хотелось жить. Вылезла из домовины. С собой я тайком взяла кремень и огниво, высекла огонь и стала звать богиню, которая ходит с изнанки мира, обещала служить ей. И явилась богиня-медведица. Мы вместе ели мясо мёртвых. Потом богиня показала мне своё логово, грела меня и рассказывала тайны земли. Иногда я приходила за свежим мясом на погост, и однажды увидела там своих внуков и правнуков, всё они умерли — голодная зима. Я съела их печень, чтобы жили во мне. Весной медведица приказала убить её, чтобы передать мне силу. И с той поры я стала другой. Всё меняется, одна я не меняюсь…

Почему-то рассказ старухи не пугал Ивана, он прихлёбывал чай и вежливо кивал. Ему было спокойно и тепло в пропахшей дымом избе, намного уютнее, чем в огромном особняке.

— А вам не было жаль богиню? — Поинтересовался он.

— Я освободила её для новой шкуры. Потом тысячу раз встречала — и лисицей, и соколом, и лебедью, и волком. Каждый раз она учила меня чему-то новому.

— А почему с изнанки мира?

— Ты потрошил рыбу, зверя или человека?

— Приходилось. Не человека, конечно! — Поспешно уточнил он.

— Когда смотришь в распоротое брюхо дичи, то видишь её изнанку. Если вывернуть наизнанку человека — каким он будет? Самое главное прячется внутри. Благодаря тому, что кровь течёт, а сердце бьётся — существо живёт. И мир живёт благодаря тому, что скрыто с его изнанки, которую мы не видим.

Внезапно Иван заметил, что стены избушки стали бугриться, и вдруг из закопченных брёвен начали стремительно прорастать ветки, на ветках набухли почки, брызнули свежей зеленью, бутоны развернулись крупными цветами, сквозь ветви забрезжил солнечный свет.

Иван встал, развёл руками листву. Вышел, словно из пещеры, на поляну. Деревья вокруг стояли гигантские, не в три, в десять обхватов, топорщились папоротники, вспархивали гигантские бабочки. Затрещали сучья от чьих-то тяжёлых шагов, и на поляну ступил огромный медведь. Взревел. Иван не ощущал страха. Медведь поднялся на дыбы, повёл плечами, и вдруг шкура соскользнула с него — перед Иваном возникла обнажённая смуглая женщина — сильное стройное тело, неровно остриженные, скорее, обрезанные ножом коричневые волосы, большие янтарные глаза, тонкий нос с горбинкой, полные, резко очерченные губы. Она разглядывала его с любопытством. Ноздри раздувались, словно сейчас скажет: человечьим духом пахнет. Дикая самка. Обошла Ивана, словно присматриваясь к новому приобретению, потом властно схватила за руку, повела за собой.

…Очнулся за столом перед пустой кружкой, невольно коснулся рукой — ещё тёплая. А казалось — прошёл целый день. Он в том цветущем мире охотился на чудовищ, потом жарил их мясо на костре, занимался любовью с прекрасной незнакомкой, плавал в кристально-чистом озере среди изумительных золотых рыб, видел пролетающих над головой драконов, шаманил и вызывал духов.

Иван посмотрел на старуху, та гладила чёрного кота, мурлыкающего так громко, словно возле избы заводили трактор.

— А ведаешь, что я твоё желание должна исполнить? За то, что имя угадал. — Проскрипела она. — Называй. Да поспешай.

— У меня всё есть, вы же знаете — богатый наследник. — Смущенно улыбнулся Иван. — Но я художник, в этом мире скучно мне — тусклый он, взгляд не радует. Если бы жить с изнанки мира — там, где я побывал… Яркие краски, новые сюжеты — так и просятся на полотно.

Старуха смотрела на гостя задумчиво, один зрачок то сужался, то расширялся, словно чёрная дыра в неведомое.

— Это твоё последнее слово?

— Да! — В радостном ожидании воскликнул он. — Там столько натуры! И та девушка…

* * *

Минул год. Вокруг особняка поднялась крапива, тропа к нему заросла. Сельчане поговаривают, что Ванька-художник ушёл жить к старой ведьме — не иначе сошёл с ума. Но порой его ищут горожане на дорогих машинах, желая приобрести картины, где якобы такая жуть, такие чуда-юда, что словами не описать. Лесник по-прежнему обходит с ружьём чащи, поляны и болота. Он знает, кто на самом деле владеет лесом.

2015 год.

Батя

Рассказ

Лабиринт из серых валунов закручивался улиткой по зеленому склону, словно нить бус, потерянных великаншей. Вдоль этой нити, глядя под ноги, шла девушка с распущенными темными волосами. Иногда она начинала приплясывать и поводить руками из стороны в сторону. Светлое платье плескалось на порывистом ветру.

— Наверное, местная дурочка, — подумал Егор.

Выше по склону виднелись кряжистые деревянные избы. Егор достал блокнот, медленно записал: «Большинство домов в деревне Ящево можно отнести к типу «брус». И тяжело вздохнул. Из этой поездки молодой преподаватель института намеревался привезти статью о северной деревне для этнографического журнала. Но тут и зацепиться было не за что — местные жители, постоянно занятые, не увлекались беседами с горожанином. Его замечали только собаки, лающие из-под ворот.

Егор обернулся к морю. Что за унылое свинцово-синее пространство в вечной рвани волн. Нет, его предки точно не рождались викингами, не ходили разбойничать под парусами. Но что там разбросано на прибрежной гальке? Егор всмотрелся: кости? Приблизился — точно, да ещё и череп. Человеческий! А подальше ещё один…

Из-за гороподобной сахарной тучи выглянуло солнце. Скуки как ни бывало: откуда здесь останки?

— Эй! Постойте! Там нельзя гулять! — Раздался за спиной звонкий голос.

Егор обернулся. Девушка стояла на камне в центре лабиринта, махала рукой. Егор взбежал вверх по склону, и с любопытством оглядел стройную фигуру незнакомки. Разрумянившееся лицо, большие зеленовато-серые глаза, пухлые губы. Молочная кожа усыпана веснушками. Они виднелись не только на носу и щеках, но даже на груди в круглом вырезе платья, даже на белых руках девушки. Егор заметил, что на камне собеседница стоит босиком, оставив в траве обувь — не изящные туфельки, больше подходящие к её романтическому образу, а неуклюжие калоши, в которых убирают двор деревенские хозяйки.

— Что за черепа на берегу? — Поинтересовался Егор.

— Утопленников выбросило полсотни лет назад. Грех там топтаться.

— Почему не похоронили?

Девушка пожала плечами:

— Старики решили земле не предавать.

Потом, будто вспомнив, зачем находится в лабиринте, она протянула руки к морю и что-то быстро прошептала. Егор, улыбаясь, смотрел на её розовые губы, невинные и чувственные.

— Колдуешь? — Спросил иронически.

— Чтобы рыба лучше ловилась.

— Действительно? И что за слова в заговоре? — Полюбопытствовал он.

— Хозяин придонный, гони свои стада в наши сети.

— Незамысловато…

Девушка спрыгнула с камня, он заметил, как упруго дрогнула под платьем грудь, и подумал, что в деревне всё же есть что-то интересное. Простая, чистая дикарка, обожествляющая природу. Наверное, так выглядели ирландские жрицы. Собеседница спрятала маленькие ступни в неуклюжие калоши.

— Как тебя зовут?

— Варвара. — Ответила она с вызовом, и он подумал, что, вероятно, стесняется грубого деревенского имени. Ему тоже не нравилось своё имя, но тут ухмыльнулся и представился:

— Егор.

Ей было семнадцать, и она собиралась поступать в колледж.

Потом она ходила с ним за ягодами на болота, он рыбачил с ней на островах, впрочем, больше времени уделяя возне со своей «ирландочкой». Понадобилось немного внимания, чтобы Варя влюбилась по уши. Вскоре Егор знал всю её немудрёную жизнь. Отец пьяным вышел в море и не вернулся, мать нашла другого мужа, с тёмным прошлым и крутым нравом, уехала с ним в соседнее село, а Варя решила остаться с дедом, потому что отчима боялась. От первых встреч с ней в памяти Егора остались яркие пасторальные картинки, словно кадры наивного фильма о деревне, где всё просто и благополучно. Вот они рассматривают старинную деревянную церковь. Вот спутница протягивает ему горсть ягод, и красный сок, словно кровь на её алебастровых пальцах. Вот показывает гнезда птиц на прибрежных скалах. Вот вышивает что-то крестиком на льняном полотенце, иголка ныряет в тугую ткань, как утица в воду.

Казалось, что своей жизнью в провинции Варя вполне довольна. «Хорошая девчонка, — думал он, — не испорчена страстью к деньгам, всё умеет». Общение с ней умиротворяло. Он оказался в другой реальности, где не было интриг, которыми славился институтский коллектив, не было долга за новую квартиру, не было приятеля, который знал о нём лишнее, опасное…

Дед Вари за внучкой не приглядывал, вечно делал что-то во дворе, то сено возил, то навоз убирал, то сараи ремонтировал. Иногда приходили двоюродные братья Вари, чуть постарше неё, конопатые коренастые близнецы, приносили рыбу. Егору кивали, но разговоров с ним не вели.

Однажды Варя сказала, что сегодня, в день солнцестояния, особенный закат и как будто нарочно привела Егора на отмель, где валялись черепа.

— Нынче можно, — кратко пояснила. Егор только пожал плечами. Заметил, что мелких костей на камнях не осталось, а крупные изломаны, раскрошены. Вдруг издалека раздался глухой низкий звук, как будто кто-то в рог затрубил.

— Проглотил солнце! — Варя взмахнула белой рукой в сторону моря. — Видел?

— Что? — Егор всмотрелся в сверкающую мечущуюся воду.

— Не разглядел, не судьба.

— Да чего не разглядел-то? — Недоумевал он. — Ты объясни.

Варя казалась огорчённой, но потом махнула рукой, словно смирившись.

Через несколько дней она уехала с Егором без позволения деда. Наверное, рада была вырваться из глухомани в город. Егор сообщил ей, что теперь она хозяйка в его квартире, но о женитьбе не задумывался. Не то чтобы собирался бросить Варю, а просто считал штамп в паспорте необязательным. Постепенно даже стал радоваться, что не поспешил узаконить отношения. Варя не вписывалась в его жизнь, казалась лишней деталью, вызывала ощущение дисгармонии. Покинув родную северную деревню, девушка потеряла экзотичность ирландской жрицы. Прежде казалась таинственно-влекущей среди зелёных холмов и тёмных изб, на фоне неспокойного моря — статная, с плавными движениями. А в городе смотрелась неуклюжей ширококостной бабой, которой впору продавать на рынке клюкву, а не украшать собой квартиру интеллектуала. Когда у Егора собирались гости, Варя предпочитала суетиться на кухне, появляясь только затем, чтобы принести очередное блюдо. Краснела, слушая похвалы друзей Егора своей выпечке — рыбным и ягодным пирогам. Спешила убраться с глаз долой. И Егор удивлялся тому, какой бойкой девицей казалась подруга в селе.

Потом наступил сентябрь, в институте появились студенты-первокурсники и среди них Катя. Коротко стриженая вертлявая стервочка, запросто предложившая ему себя в пустой аудитории. Мгновенно стянула майку, оголив острые груди девочки-подростка. Спустила узкие брюки, демонстрируя безволосый лобок с черно-красной татуировкой. И сразу отдалась так, как не соглашалась Варя.

Начали встречаться, и Егор уже не понимал, почему он должен развлекаться с Катей в гостинице или на даче коллеги, если в собственной квартире ждала широкая кровать? Тут-то Варя и призналась, что беременна, да ещё и на большом сроке. Он даже заподозрил некое коварство — сообщила новость, когда аборт делать поздно. Но потом решил, что если бы обращал на неё больше внимания, всё прояснилось раньше. Дальше началось ужасное. Варя, поняв, что Егор не намерен бежать с ней под венец, стала болезненно ревнивой, она буквально выслеживала его возле института и плелась следом, словно живой укор совести. Катя заметила соперницу и стала высмеивать, что радости Егору не прибавляло.

— Оставь меня в покое, кошёлка! — Кричал он на Варю вечерами. — Да, мы распишемся! Ты мне выбора не оставила, я теперь как собака на цепи…

Он надеялся, что Варвара хотя бы из самолюбия соберёт свои шмотки и хлопнет дверью. Но та только забивалась в уголок и тихо плакала. А потом он пришёл с корпоратива пьяным, и когда Варя спросила, почему так поздно, просто ударил её. Падая, Варя ударилась о тумбочку. Скорчилась от боли. Егор смутно помнил, как вызвал «скорую». Наутро, позвонил в больницу и узнал, что у неё был выкидыш, не останавливается кровотечение, умирает. Он ощутил ужас: посадят. Если рассказала кому-то, что в произошедшем виноват он… Помчался в больницу, представляя, как где-то в полиции уже заводят дело и летит к чертям всё — начиная с любимой работы.

Он стремительно миновал пропахшие лекарствами коридоры, хмурый врач «только на минуту» пустил в палату, где под синим одеялом лежала бледная Варя. Тусклые пряди волос, воспаленные веки, серые губы. Где та свежая крестьяночка, несколько месяцев назад привезенная им в город?

— Когда помру, отвези меня домой. — Прошептала она, глядя умоляюще.

Он поморщился, вечно что-то деревенское слышалось в её говоре. Почему бы не сказать: «Когда умру». Так нет же — «помру». А куда ещё везти её? Но ответил насколько мог ласково.

— О чём ты, девочка? Рано нам о смерти думать. А ребёнок… что ребёнок, дело наживное, мы же молодые совсем, и сын будет, и дочь… — Убеждал, думая, что не дай Бог выкарабкается дурища, не отвяжешься. Но правильные слова продолжали звучать. — Прости меня, Варя. Сама довела, я погорячился. Не стоило, конечно, так. Хочешь, я на колени стану? Чувствую себя последней сволочью.

Егор холодел, вспоминая о том, что уехала она в больницу с мобильным телефоном в кармане плаща.

— Ты не казни себя. Батя рассудит. Он всё поймёт. — Слабо улыбнулась Варя.

Это она о Боге так? И ведь придется тащиться с гробом в деревню.

Так и получилось. Несколько часов в автобусе наедине с жутким ящиком. Гроб отвезли прямо в деревенскую церковь, а ему пришлось заночевать у Вариного деда, который, к удивлению Егора, скорби не проявлял, всё так же занимаясь по хозяйству. Утром дед ушел куда-то с двоюродными братьями Вари. Вот те косились на Егора с откровенной злобой.

Оставшись один, нежеланный гость побродил по двору. Там было чисто и пусто. Егор вспомнил, что раньше и куры в пыли копошились, и овцы блеяли в хлеву, но, видимо, без Вари старик всё перевёл.

В доме Егор подсел к столу, за которым любила вышивать Варя. Тут стояла шкатулка с нитками, цветным бисером, бусинками. Под ней лежало свернутое полотенце, он расправил его и с удивлением всматривался в узор алыми и черными крестиками, складывающийся в странное изображение, до которого сама Варя вряд ли додумалась бы. Наверное, взяла за образец старинную вышивку. Он хотел сунуть полотенце в карман, чтобы потом проиллюстрировать очередную статью о народном творчестве, но стало неловко красть у старика память о покойной внучке. Вернул рукоделье на место. На полке лежал семейный альбом, и Егор открыл его. Подруга почему-то никогда не показывала ему этих фотографий, потускневших от времени. На одной из них с датой — 1940-й год — заметил урода — плоский нос, слишком широко расставленные глаза, большой тонкогубый рот. Существо, ссутулившись, сидело у ног прочей Вариной родни — мужиков и баб с постными строгими лицами. В отличие от них, уродец занимался делом — его неестественно маленькие ручонки распутывали сеть. Егор захлопнул альбом, чихнув от пыли. За открытым окном местные дети — все светловолосые, рыжие, играли. Среди лужайки сидел мальчишка, вокруг него кружилась хороводом прочая ребятня, потом он с рычанием бросался на друзей, и те с визгом разбегались.

Старик, оказывается, уже вернулся, сидел на пороге и подшивал валенок, прилаживал к нему подошву, вырезанную из резины, толстой цыганской иглой протаскивал дратву в дырочки, проколотые шилом.

— Видишь, как ноги застудил, болят. Теперь и летом валенки ношу. — Пояснил он, не глядя на Егора.

— Наверное, на рыбалке простудились? — Вежливо поинтересовался Егор.

— Да. Такая уж наша доля. Испокон веку рыбной ловлей живём.

— Вашему селу много лет?

— Бог знает. Говорят, старее Архангельска. Остался сказ о том, кто мы есть. Слушай. Пришла откуда-то молодая жонка. То ли родичи её выгнали, то ли перемёрли. Построила землянку, стала жить. Рыбу ловить. Как-то сидела она на камне у моря. И поднялся из воды хозяин придонный.

Старик посмотрел поверх очков на Егора.

— Ну и? — Спросил Егор.

— Согрешил он с ней… — Лаконично сообщил старик. Егор криво улыбнулся.

— Понятно. Местное предание.

— Родила она потом девчонку и мальчишку. Придонный хозяин ей рыбу приносил. Поймает и тащит — огромную, в зубищах. Она спервоначалу боялась, а потом обвыкла…

— Как это — в зубищах? Это что, не человек был? — Изумился Егор.

— Я пойду. — Внезапно объявил старик. — Пора поесть, что Бог послал. Ешь, пока живот свеж. — Он обул подшитый валенок, положил в карман шило и иглу, обмотав их дратвой, и побрёл в избу. Егор сел на его место и тупо смотрел на серые громоздкие избы, в окнах которых алела герань. Потом вернулся старик в чёрном костюме и неизменных валенках. Поманил его рукой:

— Пойдём.

Варя лежала в церкви, и он даже побрезговал поцеловать её на прощание, когда деревенские, молча, расступились. Что за ужасное лицо, ещё и опухло. И почему она лежит с распущенными волосами, словно утопленница, только что вынутая из воды? Он никогда не бывал на похоронах, но сегодня избежать не мог. О Варе почти не плакали, порой всхлипывала какая-нибудь женщина и тут же утирала слезы, что-то шептала соседке. Одна из них читала молитвы, стоя в головах у Вари.

— Послушайте, а священник где? — Поинтересовался Егор, выйдя на церковный порог.

— Старый в Архангельск уехал, а нового не назначили. Не приживаются они у нас. Батю не любят. — Охотно пояснили ему, с любопытством разглядывая профессора. Он стоял против земляков Вари — коренастых, загорелых, в полинявших, словно пропыленных пиджаках и брюках, в допотопных кепках неопределенного цвета. Среди них заметил двоюродных братьев покойницы — пара веснушчатых крепышей лет двадцати бросала на него неприветливые взгляды. И снова какой-то Батя… может быть, глава местной общины?

Варвару вынесли из церкви на открытых носилках. Её дед зачем-то попросил Егора подождать и тот смотрел вслед процессии, раздраженный сковывающей глупостью местных обычаев. Заметил детей, которые сейчас не играли, а собрались в кучку возле церкви. Мальчик лет шести просеменил поближе к Егору и, подняв круглую мордочку с зеленовато-серыми глазами, серьёзно спросил:

— Дядя, тебе страшно?

Егор с досадой рассматривал навязчивого детёныша, думая, что такого веснушчатого, видимо, родила бы ему ирландочка. Неожиданно пожалел о своей жестокости. Но, в конце концов, как говорила Варя, что Бог не делает, всё к лучшему. Каково ей было бы вернуться обратно в село беременной, словно в пошлом сериале? Конечно, Егор помогал бы материально, но связывать себя по рукам и ногам браком с нелюбимой, чуждой ему ментально женщиной, было неблагоразумно. Их отношения исчерпаны, словно колодец, где воды не осталось, только сухое дно.

Тем временем похоронная процессия удалилась в сторону моря, и почти сразу же люди стали возвращаться, весело переговариваясь, словно горе оставили там, где сейчас лежит покойница.

— А теперь пойдём! — Сказал Варин дед. Егор покорно побрел за ним, навстречу сельчанам, те сторонились, одна женщина перекрестила Егора и как будто хотела что-то сказать, но спутница схватила её за руку, и обе ускорили шаг. Егор хотел поинтересоваться, где Варя, но решил, что вопрос прозвучит нелепо — разумеется, она на кладбище и, наверное, они идут закапывать могилу. Недаром к ним присоединились двоюродные братья Варвары.

— Что за унылая дрянь вокруг, — думал он. — Даже ночевать не останусь, сегодня же уеду из этой дыры.

Дорога обогнула каменный выступ, и открылся берег — справа сбегающая вниз лужайка с лабиринтом, потом полоса гальки и лежащая прямо на ней Варя, прикрытая белым покрывалом. Её коричневые волосы рассыпались по камням, лицо было желтоватым, закрытые глаза глубоко запали. Виднелись босые ступни.

— Что же она без туфелек? — Тусклым голосом поинтересовался Егор, хотя следовало спросить, какого чёрта несчастная валяется на берегу, без гроба? Но непонятное почему-то не пробуждало интерес, а смиряло и туманило сознание. Старик указал на столб, врытый неподалеку от изголовья, и потянул к нему Егора, тот послушно двинулся следом. Вдруг Варины братья молча схватили его и, прижав к столбу, стали привязывать. Егор рванулся, пытаясь освободиться, но трое мужчин быстро скрутили профессора, он и опомниться не успел, как оказался опутанным верёвками.

— Это как понимать? Это что значит? — Растерянно и зло поинтересовался Егор. Старик прокашлялся:

— Ты не рвись, так верёвки ещё туже затягиваются. Всё одно, никуда не денешься. Постоишь тут ночку, а утром придём за тобой. Может, всё будет ладно. Он милостив. Варя просила рассудить.

— Так и заявите в суд, к чему меня оставлять здесь? — Истерически крикнул он. — Она всё-таки позвонила вам, да? Бате?

— Я тебе не судья. А батя её утоп давно. — Старик подошел к Егору и застегнул молнию на его куртке. Подумал и нахлобучил на голову профессора капюшон. Поклонился Варе, перекрестился и споро зашагал к деревне, парни топали рядом. Егор смотрел вслед им, пока не исчезли из виду. На живот Вари грузно села чайка. Егор стоял, переминаясь с ноги на ногу. Ночь продержаться… наверняка схватишь грипп, а то и воспаление лёгких, вон ветер какой. Он стал дергать руками, надеясь перетереть веревку о дерево, немного согрелся.

В кармане внезапно зазвонил мобильник. Первые ноты популярной песни диссонировали с первобытной обстановкой. Наверное, напоминает о себе Катя. Вспомнилась последняя встреча — спальня, загорелая девичья спина, упругие ягодицы. Стоны, смех. Потом она лежит рядом– и он любуется нежным профилем… А потом отвратительно-рябое лицо Вари, которая упрекает его, напоминает о ребёнке. Но он уже не хочет ребёнка от этой уродины, их связь — ошибка. Удивительно, как быстро начинает вызывать отторжение то, что раньше привлекало. И милые веснушки кажутся грубыми пятнами, делающими кожу нечистой. Словно пелена падает с глаз, бросаются в глаза недостатки человека — раньше они не имели значения для тебя, но теперь невыносимы.

Ветер подул сильнее, и простыня сползла с покойницы. Оказалось, Варя не только босая, на ней не было ни клочка одежды, кроме нитки жемчуга.

Вдруг со стороны моря послышался глухой утробный звук. Егор посмотрел влево и похолодел — из воды поднималось тёмной грудой неведомое существо, двигалось к берегу, вырастая всё выше. Егор разглядел массивную голову с широкой пастью, набитой частыми длинными зубами. Передние лапы, молитвенно прижатые к широкой чешуйчатой груди, казались отвратительно слабыми, как ручки карлика. Монстр брел на задних лапах, мощных, жилистых. Высотой он был около трёх метров. Шкура облеплена водорослями, ракушками, из загривка торчал трухлявый обломок то ли остроги, то ли копья. Егор хотел позвать на помощь, но боялся привлечь внимание. Зверь приблизился к голой беззащитной Варе. Наклонился. Присматриваясь? Принюхиваясь? Егору вдруг вспомнился рассказ старика о том, как придонный хозяин овладел одинокой рыбачкой. Но хищник деловито ухватил зубами Варю возле предплечья, раздался хруст. Ящер вскинул голову, проглатывая белую руку. Егор зажмурился. Послышалось чавканье, треск костей.

— Батя. — Обморочно думалось. — Так вот кого здешние считают своим предком. А морской берег — вместо кладбища. Покойников просто оставляют живому тотему, а тот их жрёт ничтоже сумняшеся. К утру ветер утащит простыню в воду. Нитка бус порвётся, оставив россыпь жемчужин среди гальки. Остатки мяса склюют птицы…

Проклятый мобильник в кармане снова разразился заливистой трелью. Вдруг настала тишина. Егор открыл глаза. Ящер смотрел на него, вывернув корявую шею, полусогнувшись над кучкой окровавленных костей. Повернулся и сделал несколько дёрганых шагов, словно сомневаясь. Егор истошно закричал, надеясь, что услышат в деревне, но там, над невидимым в сумерках лабиринтом, не было ни огонька, даже собаки молчали. Массивные бревенчатые избы горбились в тумане, как стадо дремлющих динозавров.

Теперь ящер стоял перед ним, хрипло дыша сквозь частокол зубов. Смрад старой гнили и свежей крови смешался в тошнотворное амбре. Егор продолжал ожесточенно перетирать о столб веревку, стянувшую руки. Ящер наклонил морду. Только сейчас среди буро-зеленых выростов Егор заметил его глаза — золотистые, с вертикальным зрачком. Холодно-внимательные, словно у птицы, заметившей жука. Егору вдруг почудилось — из какой это былины — «и будто в сон заснул он», в любой миг может проснуться, а раз так, чего бояться?

— Я её не нарочно убил. — Произнёс он. — Я и не думал убивать, толкнул сгоряча. Она сказала: Батя рассудит. Это ты? Постой… я вспомнил о Садко: «Не пошлины придонный царь требует — а требует он голову человеческую», студентам цитировал несколько дней назад…

Пращур-ящер высился перед профессором в застывшей позе, словно превратился в экспонат Палеонтологического музея.

— Он слушает, — подумал Егор. — Пока я говорю, возможно, не тронет.

И бедный профессор объяснял, втолковывал придонному хозяину, как до жизни такой докатился. Когда кончились осмысленные предложения, стал городить чепуху, вздор, припевать, смеяться. Но нужно было говорить ещё и ещё. Тут, кстати, вспомнились мерзости, которые скрывал даже от близких, Егор поведал безмолвному существу и эти стыдные скользкие тайны, мутные липкие мечты, спрятанные в недрах его компьютера видеофайлами, где извиваются голые детские тела. В Кате было что-то такое, незрелое, словно у тех острогрудых двенадцатилетних… Он выговаривал, выворачивал наизнанку свою душу. Потрошил, как рыбу, вытягивая и выдергивая бесконечные перламутровые внутренности. Батя слушал.

…Празднично-розовым утром из деревни на пустынный берег прибрёл Варин дед с ножом. Перепилил на запястьях Егора верёвку, и тот упал ничком, не в силах удержаться на онемевших ногах. Старик постоял над ним, дымя самокруткой. Потом помог подняться, повёл к деревне, приговаривая:

— Вот, видишь, парень, всё хорошо. Батя милостив. Глядишь, и рыбки косяк пригонит, ребятам далеко не плавать.

Егор смотрел равнодушно и ничего не отвечал. Поселили его во времянке, научили чинить сети. По вечерам бывшего профессора видят на берегу, он собирает в карманы засаленного ватника разноцветные камешки. Теперь Егор ни о чём не тревожится, никому не мстит, ничего не стыдится. В его душе царит тихая бессмысленная радость.

2014 год.

Дар

Рассказ

Я закрывал дверь на замок, когда сосед Миха, унылый мужик с лошадиной физиономией, подъехал к своему палисаднику на грузовике и вывалил из кузова груду песка. Кузов опустился, машина уехала. На пороге Михиного дома появился маленький старик с взлохмаченными седыми волосами и бородой, в нелепой зелёной кофте и спортивных штанах. Опираясь на клюку, кряхтя, неуклюже сполз по ступенькам и примостился на лавке напротив кучи песка. Потом достал глиняную трубку и стал набивать табаком из жестяной табакерки. Вот так раритет, мог бы папиросы купить. Я кивнул ему и зашагал по осенней улице, вдоль разномастных одноэтажных домов провинциального поселка, во дворах которых шелестели бронзово-золотые кроны деревьев.

В Узварово я приехал из села, окончил здесь колледж, потом курсы программистов. Всё больше людей обзаводились компьютерами, и время от времени нуждались в помощи мастера. У меня появилась своя клиентура. Прежде ютившийся в общаге, я снял дом и теперь надеялся выкупить его у хозяев, перебравшихся в Москву. Особняк справа от моего пустовал, а слева жил Миха. Песок к своему палисаднику мрачный неразговорчивый сосед привозил каждое утро, а к вечеру эта горка постепенно исчезала. И меня удивляло одно — куда? Ведь не было рядом стройки, и никто не брал его, чтобы готовить раствор для кладки. Однако несколько тонн белого речного песка истаивали за день, рассеивались, распылялись.

Впрочем, нужно было думать о работе. Сейчас я направлялся в районный Дом культуры, решить проблему с компьютером директрисы. Но рутину будня расцвечивало ожидание более интересного события. Сегодня, насколько я знал, в ДК должна состояться репетиция студии восточного танца, которой руководила Леночка Осинина. А насчёт Леночки я строил серьёзные планы. Она не из тех простушек, которых можно снять на ночной дискотеке и увести домой, угостив пивом. Эффектная брюнетка с глазами арабской принцессы была умна, амбициозна, высокомерна, но я нравился ей. Обычный парень двадцати двух лет с ничем не примечательной физиономией. Что-то она во мне заметила? А может быть, я просто тешил себя иллюзиями. Мы познакомились год назад, когда она помогала готовить выпускной бал в колледже и часто заглядывала к знакомым студенткам в общагу, где я жил тогда. В тесной комнате с ободранными обоями мы пили кофе и говорили о жизни. Меня, увлеченного литературой, прочитавшего, наверное, вагон книг, не могли надолго заинтересовать дочки местных фермеров. Симпатичное личико — это замечательно, но если собеседница глупа как пробка, её нельзя воспринимать серьёзно. Лена читала и слушала классику, легко рассуждала о современном искусстве, у неё был собственный взгляд на любое явление. Может быть, я преувеличивал? Но для восхищения всё-таки нужны основания. Елена Премудрая… Вспоминая её восточные очи под ровной чёрной чёлкой, словно у принцессы с египетской фрески, я невольно улыбался. Синее небо с парой ослепительно-белых облаков казалось безмятежным. Вдруг под ногами я заметил мёртвую птицу в сером оперении. Присмотрелся — маленькая сова. Наверное, ночью разбилась о лобовое стекло машины. У меня возникло неприятное чувство, словно что-то неясное, но жуткое таилось за жёлто-рыжими садами и шиферными крышами безлюдной улицы. Так иногда мы вспоминаем: смерть неизбежна для каждого живого существа — что для жалкой птицы, для которой главное — поймать и съесть ещё более жалкую мышь, что для человека…

Двухэтажное здание Дома культуры таращилось на белый свет огромными мутноватыми окнами, где криво отражалась площадь с памятниками — Ленину и Александру Невскому. Я распахнул тяжелую дверь и шагнул в просторное холодное фойе. Поднялся по лестнице и оказался в кабинете директрисы, где должен был поставить антивирус и пару программ на компьютер, но когда из-за стены послышалась музыка, отправился в зал, где репетировала моя красавица со своими ученицами, которые были лишь на пару-тройку лет моложе её. Ох, Лена — по праздникам она будоражила наш степной посёлок восточной экзотикой. Сейчас кресла зрительного зала пустовали, а на широкой сцене кружились, взмахивая обнаженными руками, узваровские старшеклассницы. Наряды они шили рискованные, полупрозрачные. Зачастую Лена играла главную роль, оставляя в тени своих подопечных. И сегодня она в алой, летящей, просвечивающей одежде казалась центром радужного хоровода, солнцем маленькой галактики. Я словно грезил, заворожённый плавными змеиными движениями под чувственную стонущую музыку. Когда номер окончился, ослепительная дева не спустилась, а скорее, снизошла со сцены ко мне, и спросила с гордой улыбкой, уверенная в своём обаянии, понравился ли танец.

— Это потрясающе, слов нет, — сказал я, конечно, имея в виду её лично.

— Приходи на концерт, Игорёк. — Пригласила она, как наверняка приглашала всех своих знакомых. Но у меня сердце на миг остановилось.

— Обязательно! Может быть, посидим в кафе?

— О нет, не сегодня. — Тронутые розовым блеском губы изогнулись в гордой усмешке. — Мне нужно в РОНО, приглашают работать инспектором.

Стало лестно, что Лена посчитала нужным сообщить мне эту важную новость — всё, связанное с ней, казалось мне важным. В центре мира оказалась руководительница кружка. Я шёл домой в приподнятом настроении.

Издалека заметил, что дед Михи всё так же сидит напротив кучи песка и смотрит на неё, но не тупо, а сосредоточенно, сдвинув лохматые брови, впившись взглядом в холмик, который стал на две трети ниже.

— Дед, это из тебя песок высыпался? — Ухмыльнулся я.

Он вздрогнул и глянул, словно не узнавая — так смотрят люди, выходя из кинотеатра, где за три часа успели погрузиться в виртуальный мир. Потом склонил голову набок и произнёс:

— Ничего у тебя с ней не выйдет.

— С кем?

— Сам знаешь. — И снова сосредоточился на куче песка.

Я ощутил озноб, вспомнив улыбающееся, с чертовщинкой в глазах, лицо Леночки, шёпотом пробормотал:

— Да пошёл ты…

Вбежал на порог и открыл замок. Дома поужинал и решил выйти в сад за яблоками. Взял пластмассовую чашку. Под деревьями стоял янтарный полумрак от солнца, клонившегося к закату. На плотной чёрной земле, усыпанной листьями, алело и желтело многоцветье крупных плодов. Сады — мой и соседский — не разделяла изгородь. Миха сидел за трухлявым столом на пеньке и пил пиво из большой деревянной кружки. Его длинное лицо, как всегда, казалось грустным. Я сказал:

— Здорово, сосед. — И стал трясти яблоню, потому что плоды на ветке казались аппетитней, чем падалица.

Миха кивнул и глухо произнёс:

— Пива хочешь?

— У меня дома бутылка. — Я пошёл и принёс литровую, прихватив вяленую рыбу.

Миха обычно был неразговорчив, но тут его потянуло на общение.

— Дед твой чудной какой-то. — Заметил я.

— Он не дед мне.

— А кто?

— Может, прадед…

— Ничего себе! — Вырвалось у меня. — Тебе-то, наверное, за сорок, а ему сколько тогда?

— Чёрт знает. Жена пробовала документы найти, да так и не нашла. Заново всё делали.

— Жена? — С тех пор, как переехал, женщин не видел здесь.

— Ушла она. Боится.

— Кого?

— Деда.

— Чего его боятся? — Пожал плечами я. — Он еле ходит. Приставал что ли?

— Не в этом дело. — Вздохнул Миха. — Да и зачем тебе голову ломать? Достаточно, что он мою жизнь гробит. И не сдохнет ведь никак. Несколько раз ложился, и мы думали: ну всё, кранты. Ан нет, снова встаёт и здоровёхонек. Не может помереть.

— Я бы радовался, ведь если предок-долгожитель — значит, и ты долго проживёшь. Гены.

— Так? Глядя на песок?

— А что насчёт песка? Зачем вам столько? Вроде, ничего не строите.

— Не нам. Ему. — Миха махнул рукой. — Знаешь, пойду я. А ты допивай.

Сосед встал и быстро ушёл. Я остался в недоумении.

Концерт в честь Дня района заканчивался. Я поспешил к выходу, остановился под навесом на широком пороге ДК и стал ждать Лену, обдумывая комплименты её выступлению и внешности. Девчонки любят красивые слова. Но Леночка вынырнула из дверей не одна. Семенила на высоченных каблуках, держа под руку плотного парня в кожаном пиджаке, прижимая к груди букет белых роз. Она рассеянно кивнула мне и повернулась к спутнику. Оживленно о чем-то говорила, с нежностью глядя в его невыразительное, да просто тупое, красноватое лицо. Такие типы возглавляют охранные фирмы или наоборот — выбивают чужие двери. Парочка уселась в серебристую иномарку…

Я не помнил, как оказался уже далеко от ДК. Брёл по обочине, а холод пронизывал до костей. Мигали фонари вдоль домов, где за ярко освещенными окнами прятался чужой уют. «Вот так и вешаются» — подумал я. Дурь пишут в книгах, что если любишь женщину, то будешь желать ей счастья даже с другим. Я был в бешенстве. Хотелось убить обоих. Пытался не думать о ней, но возвращался к одной и той же картине — Елена Прекрасная уходит с другим. Ей нужны деньги, а не красивые слова, это и есть объективная реальность. С умом распорядилась своей… И я мысленно срывал с неё прозрачный эстрадный костюм. Она красовалась на сцене, показывая товар потенциальным покупателям… Нет, я не прав! Вижу в обычной девчонке вселенскую блудницу. Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. Почему бы просто не забыть её? Тревожиться стоит только из-за того, что наносит материальный ущерб, а я страдаю из-за иллюзии. Только ли иллюзии? Это ведь не фантом, не призрак, а живое существо, которое я мог бы схватить в объятия. Но меня опередили…

Вот и мой пустой дом с тёмными окнами. Поднимаясь на крыльцо, ощутил у себя в ботинках пыль. Как она набилась? Они же не дырявые. Сбросил обувь, оттуда высыпался белый речной песок. Тьфу! Да ведь у двора, как всегда вечером, и песчинки не было. Недаром поутру Миха привозит новую порцию старику-маньяку. Бред какой-то.

Нет, нужно что-то менять, иначе так и состарюсь в этом волчьем углу, сходя с ума от скуки.

За окном раздался странный гулкий вскрик. Я посмотрел сквозь мутное стекло. Напротив, на крыше дровяного сарая темным столбиком застыла небольшая птица. Видимо, ночная. Я включил компьютер, вошёл в сеть, нашёл аккаунт Лены в «Одноклассника». Её аватар был украшен короной — чьим-то виртуальным подарком, сменившим мой — мерцающее сердечко. Полночи я шарил по социальным сетям, искал её профили, пытаясь больше узнать о парне, с которым уехала моя восточная принцесса. Впрочем, теперь я называл её и дрянью, и сучкой…

Чтобы уснуть, выпил водки, встал поздно, мрачный, с опухшей физиономией поплёлся на улицу — на свежий воздух. Тусклый осенний день не вызывал оптимизма. Создавалось впечатление, что повторяется предыдущий. По улице брели те же люди, на разбитом асфальте подскакивали те же машины, облезлый козёл на измочаленной верёвке ходил по кругу напротив моего дома.

Михин старик уже сидел на лавке и смотрел на песок. Я приблизился и сказал:

— Здравствуйте.

Он, не глядя на меня, кивнул. Сейчас в его руках была клюка, которой рассеянно водил по влажной земле.

— Меня Игорем зовут.

— А меня Дижо. — Произнёс старик протяжно, словно не переставал думать о чём-то важном.

— Странное у вас имя — не русское. — Заметил я.

— И у тебя не русское. — Парировал он.

— Зачем вам столько песка?

— Работу чертям задаю. — Ответил Дижо невозмутимо.

— Как? — Мне показалось, что ослышался.

— Если работу не задам, плохо бывает.

Я сел рядом на скамейку. Похоже, у старика ехала крыша. Но мне было так тошно, что решил развлечься беседой.

— Но никого не видно, дедушка.

— Разве ты их увидишь? А они все рядом. Мой легион. И я их вот тут держу! — Дед обернулся ко мне, блеснув неожиданно ясными глазами, сжал свой сухонький кулак, обтянутый коричневой кожей. — Ни один не улизнёт.

— Может, вам просто забыть о них? Телевизор посмотреть? — Мне стало не по себе, что говорю с сумасшедшим всерьёз.

— Не дадут покоя! — С досадой махнул рукой он.

— И вот так всю жизнь?

— Нет… нет, мон ами. Не всю. — Он глубоко вздохнул, поднял взгляд на облака, медленно плывущие над крышами. — И я был свободен, молод. Дивный Прованс. Мой дядя был учёным человеком, составлял лекарства, а я помогал. Но юнцам хочется приключений…

— Вы француз? — Изумился я богатой фантазии деревенского деда, в биографии которого ничего занимательнее создания колхоза не предполагал.

— О да! — Глаза деда вспыхнули. — Там была одна Жюльет, нет Жюстина… впрочем, всё равно. Я уходил на войну, и она накануне, вечером согласилась прийти ко мне домой. Но обманула! Ах, девчонки!

Я невесело ухмыльнулся.

— Да, дед, они такие.

Он вскинул голову, глядел в осеннюю даль вдохновенно, просветленно.

— Славное время! Всё казалось нипочём, только работай саблей! Бывало, голодал, а бывало, горстями грёб червонцы. Но слаще всего миг, когда видишь французский флаг над чужой крепостью. И я был молод, и наш славный император… Мы шли, и под наши сапоги ложилась Европа, а её девки ехали в нашем обозе, кто волей, кто неволей — чешки, болгарки, польки. Но я запомнил только Жьюлет, нет Жюстину, которая не пришла…

— Какой император? — Прервал я.

— Бонуапарт. Великий полководец. И уважал простых солдат, знал всех по имени.

— Ну, всё, приехали, — сказал я, вставая. Дело дошло до Наполеона, значит, старик конкретный псих. Классический.

— Не веришь? — Быстро спросил он. — Ладно, ступай. Не мешай делу.

Но меня разбирало любопытство, до какого края может дойти фантазия старика, и я твёрдо заявил:

— Верю. Чего только в жизни не бывает! А что дальше?

— Дальше была русская зима. — Старик опустил голову, водя клюкой по песку. — Мы брели назад, ели палых лошадей, грелись у костров. Однажды зашли село, надеясь найти еду и ночлег. Все дома были пустые, но над одним вился дымок. И вдруг на отряд налетела неведомая сила. Нас бросало и било о деревья и заборы. Командиру кол вошёл в живот, и он умирал в муках, кому-то оторвало голову, снег залила кровь. Но врагов мы не видели! Словно на нас напала пустота, ничто, ощетинившееся незримыми клыками и когтями. Остались живы только я и мой товарищ… да, такой весёлый парень со шрамом. А я был полковой лекарь… Когда всё стихло, почти на рассвете мы выбрались из-под перевёрнутых саней, под которыми прятались, и вошли в дом, где светило окошко. Там умирала старуха. Она и подарила мне Силу. Сначала я не понял, что со мной сталось. Странные твари пришли утром и стали требовать работы. Я пытался прогнать их, но они принялись мучить меня. Мой товарищ убежал — ему показалось, что я сошёл с ума. Но нет! Меня просто объял ужас.

Приказал им, чтобы охраняли меня. Но для охраны хватало одного. Велел перенести меня к императору. Но они сказали, что привязаны к этому месту, к этому селу. Не позволят мне уйти. Я побежал в церковь, чтобы попросить русского пастора… священника спасти мою грешную душу, но упал на пороге, меня отшвыривало от двери. Это видели русские крестьяне, местные, они вернулись из леса, где скрывались от французов, и теперь спешили с вилами, чтобы убить меня, но эти существа, мои демоны, стали рвать их в клочья. Тогда я приказал демонам остановиться, и остановились. Я пошёл на окраину села и спрятался в пустой избе. Но все твари пошли за мной. И кто не поместился в доме, облепили его снаружи. Ночью они исчезают. Думаю, проваливаются в ад. Но утром — а старуха передала мне Силу как раз на утренней заре — являлись ко мне и просили дела, много дел! Я не знал, что придумать. Простой солдат. Посылать их издеваться над людьми не хотел. А именно это доставляло им особое удовольствие. Я ненавидел своих незримых тюремщиков. А меня ненавидели местные, среди которых я остался жить поневоле. Но иногда, таясь от остальных, меня навещали недужные, чтобы попросить помощи, потому что сочли колдуном — а разве я был им? Просто знал, как лечить раны, как снять жар…

Однажды увидел её — русскую девушку, похожую на Жьюлет, или Жюстину. Она прибежала ко мне, чтобы спрятаться от красных, которые арестовали её отца. Да, прошло уже более ста лет после того, как я принял Силу, но постарел не сильно. На вид казалось, что не старше тридцати пяти. Красные явились за ней, тут я и задал работу своему чёрному легиону. Больше никто не видел этих солдат. Девушка спросила, как отблагодарить меня за спасение. И я попросил стать моей женой. И что ты думаешь? — Торжествующе спросил старик. — Она согласилась! И призналась, что хотя в селе меня зовут ведьмаком, но я всегда нравился ей. Рассказал жене о своих чудовищах, она испугалась, но эта девушка была умнее меня. Она сказала: запряги лошадь, привези с реки телегу песка, высыпи его у крыльца и прикажи им носить по одной песчинке туда, откуда каждая из них взята! Вот и таскают по сию пору. — Завершил он свой рассказ. — Ладно, иди. Наговорил я тебе лишнего.

Неподалёку Миха поправлял изгородь палисадника, я подошел к нему, пожал руку и заметил:

— Дед вашего подлечить надо — говорит, что Наполеона видел.

— Может, и видел. — Хмуро сказал Миха. — Уже не знаю, что думать. С детства слышал от родителей, что есть у нас в Узварово дальний родственник. Они его звали просто Дед. Мол, не надо забывать о нём. Что всегда в нашем роду знали — случись что, Дед поможет. А как поможет, и кому помогал, об этом не говорили. Я пытался выведать больше, но мои бабка и дед сразу замолкали. А мать отмахивалась: «Недосуг байки рассказывать. Просто уважай старость, сынок». Вот и уважил. Когда один я из семьи остался, а было мне чуть больше двадцати, наверное, как тебе сейчас, жену в дом привёл, верующую. Таней звали. Зовут. Ты её не видел, беленькая такая, с длинной косой. И вот как-то раз рассказал ей про Деда. Она и говорит: надо его навестить. Навестили. Страшная кривая хата под соломенной крышей, и это посреди центральной улицы. Видно, построена она была тут лет сто назад, да так и осталась. Со всех сторон подперта брёвнами, чтобы растрескавшиеся стены не упали. На завалинке сидел Дед и, как помню, тыквенные семечки грыз. Перед ним куча песка. Таня подала Деду пакет с пирожками, банку молока. Он говорит:

— Спасибо, дочка. А вы не Дижовы?

— Да. — Отвечаю.

Тут он стал расспрашивать про моего покойного отца, вспоминать, каким резвым мальчонкой тот в детстве был, как они вместе рыбачили. И тут дьявол меня дёрнул сказать:

— А вы бы к нам переехали. Дом большой, отопление газовое, еды на всех хватит.

Он говорит:

— Ох, спасибо, сынок. Хата моя того гляди развалится, и хоть есть мастера, что вмиг построят дворец, однако не желаю просить их.

— Жулики?

— Нет. — Он усмехнулся и головой покачал.

А жена стала меня за доброту хвалить. Приятно. Через день смотрю — Дед стоит на пороге с сундучком — такие сейчас только в фильмах и увидишь, про царскую Россию. Таня ему загодя комнату приготовила. Зашёл новый жилец в прихожую и столбом замер. Я сначала не понял, почему. Потом всё же боком, боком прокрался к себе. А на другой день начал характер показывать.

— Снимите, — говорит, — икону, или хоть полотенцем завесьте, а то мне от неё не по себе.

Таня говорит:

— Этой иконой меня мать замуж благословила. Одумайтесь, дедушка, такой старый, а атеист. Вспомните о душе.

Он руками замахал:

— Это не для меня. А о душе думаю ежечасно.

В общем, как ни старалась она его уломать, Дед ни в какую. А образ стал к стенке ликом поворачивать. Я пригрозил, что такого гостя обратно отправлю в хибару. Но как-то проезжал на работу, смотрю, а хата его развалилась. В дом престарелых отдавать? Стыдно перед людьми. А Таня что-то стала болеть. То одно, то другое. В общем, однажды сняла она икону, собрала вещи и ушла к матери. Я человек тихий, но тут на деда вызверился. И вдруг чую, не могу его ударить, и всё тут. Кулаком так по притолоке шарахнул, что рука болела едва ли не месяц. А на второй день Дед велел песок привезти. Я говорю:

— Зачем?

— Бесам работу задавать. — Отвечает. — А то, видишь, они на твою жену болезни напускали от безделья.

— Может, в психушку тебя?

Тут за окнами какой-то грохот раздался, смотрю, мой грузовик сам завёлся, изгородь повалил и прёт прямо на дом, хорошо медленно ехал, я выбежал, в кабину влез, остановил. Думаю: лучше Деда не трогать. Видно, «слово» знает. Через несколько лет сошёлся я с одной боевой бабой из санэпидстанции. Наташкой. Здоровенная, коня на скаку остановит. Дед всё возле своего песка сидел…

— А как зимой, не мёрзнет на скамейке? — Полюбопытствовал я.

— Зимой он у окна торчит, ему снега хватает.

Я ухмыльнулся, представив бесов, пытающихся остановить снегопад.

— Так вот, о моей гражданской супружнице… Я поехал от нашего завода в Москву — груз повёз. Ну и с ночёвкой. Вернулся. Наташка ни жива, не мертва. Оказывается, в полночь услышала голоса в комнате у деда, словно собралась шумная компания. Долго терпела. Сам понимаешь, человек она в доме моём новый. Думала, что Дед всегда гостей приглашал. Но голоса всё громче. Она к двери подошла, слушает.

— Давай сыграем на Наталью, — кто-то говорит. — Проиграешь, она наша.

— Если бы по крови была родной, мог бы проиграть. А так, власти над ней у вас не будет. Давайте играть на февральский снег.

Наташка дверь приоткрыла и видит: сидит Дед один за столом, перед ним карты. И карты эти время от времени в воздух поднимаются и об стол хлопаются. Режется Дед в дурака с пустотой. Наташка говорит, её аж прохватило, едва до туалета добежала. Вот и эта от меня ушла — к бывшему мужу. Дерётся с ним, но видно там спокойней. И я её не виню. — Твёрдо заключил Миха.

— Дед говорит, его Дижо зовут. С вашей фамилией сходство есть. Получается, ты потомок француза.

— Или не знаешь, что дежа — это кадка большая? Старое русское слово. — Недовольно сказал Миха. И я понял, что ему неприятна мысль о родстве со стариком. — По паспорту он Евгений Иванович Дижов.

* * *

Я поджидал Лену в фойе. Потому что знал, на улице её ждёт другой — тот самый мордастый парень. Она выпорхнула из зала вместе со своими ученицами, и, кивнув мне, направилась к выходу. Подавив самолюбие, я произнёс:

— Привет.

— Ах, это ты Игорь. Мне надо ноутбук отремонтировать. Столько материалов пропало, жалко. И фотографий.

— Сделаю, конечно. — Потерянно произнес я, думая совсем о другом. — Он у тебя с собой?

— Нет, дома. Привезу, жди. Ну, пока, пока…

Я видел в широкое окно, как Лена радостно бросилась к моему сопернику, чмокнула в щёку, взяла под руку и засеменила рядом на своих высоких каблуках. Я купил в ближайшем киоске пива и поплёлся домой. В сумерках заметил деда, как обычно сидящего на лавке. Поверх зелёной кофты накинута телогрейка:

— Не холодно, Евгений Иванович?

— Я Дижо. — Глухо ответил он. — Рядовой первого гренадёрского полка его величества Наполеона Боунопарта. А ты кто таков?

— Мы же знакомились, я Игорь, ваш сосед.

— Ах, да. — Он хлопнул ладонями о колени. — Забываться стал. Плохо. Нельзя без надзора Силу оставлять. За ними ведь глаз да глаз.

— Да, они у вас как в стройбате. — Усмехнулся я, вспомнив о выдуманных соседом чертях.

— Боюсь, рассудок помутится, тут они и разгуляются. — Продолжал Дед.

— А нельзя куда-то отослать их? Навсегда?

— Нет, говорю же, они к этому месту привязаны. Да и не знаю я колдовства-то. Бывает, люди учатся по тайным книгам, мастера им знания передают, а меня никто не учил. Я ведь и русской речью не владел. Потом уж освоил. Хорошо, они на всех языках разумели. Хорошая девица тут жила, Таня, советовала молиться. Да ведь не могу! Они разве позволят? То ли я им хозяин, то ли раб.

Мне стало не по себе, я уже начинал верить Деду.

Нужно было отвезти компьютер сестре в село. Ни у неё, ни у меня машины не было. Я пошёл к Михе, рассчитывая, что он за обещанный магарыч доставит меня на своей машине. Удивился, что старика на скамейке нет, песка возле дома — тоже. Я стукнул в дверь, услышал невнятный ответ, отворил. В прихожей было неожиданно многолюдно. За столом сидел Миха, а рядом крупная женщина с льняными волосами и малиновым ртом, медленно обернувшаяся и оглядевшая меня пытливым взглядом, я решил, что это Наталья — вторая жена хозяина. Напротив пары — две старухи в тёмных платьях. Одна — маленькая, с тёмным сморщенным лицом, утонувшим в накрученных на голову платках, и другая — осанистая, с цепким прищурым взглядом, державшая в руках толстую старинную книгу. Я поздоровался. Мне ответила только Наталья. Бабка с книгой басом завела молитву, видимо, продолжая действо. Маленькая стала часто креститься и иногда вторить напарнице дребезжащим голоском. Мне стало не по себе.

— А Евгений Иванович где? — Спросил я. О машине было неудобно заговаривать сразу.

— Отходит. — Буркнул Миха.

— Умирает?

— Как сказать. — Он пожал костлявыми плечами, обтянутыми синей водолазкой. — То ли так, то ли этак.

— А врача вызывали? — Я сочувствовал чудноватому старику.

— Толку-то. — Махнула полной рукой Наталья. — Да ведь и не в первый раз.

— Было с ним так уже. — Буркнул Миха. — А потом опять вставал…

Я подумал, что Михе хочется избавиться от Деда, который распугал всех его баб и заставляет возить песок своим выдуманным чертям.

— Я бабкам заплатил, чтобы помолились, может, отмучается. — Продолжал сосед.

Странное любопытство толкнуло меня произнести:

— Я зайду к нему.

Бабки разом замолчали и уставились на меня. А потом, как по команде снова забубнили. Миха безучастно обронил:

— Ага.

Я открыл дверь. На широкой кровати пластом лежал Дед. Лицо казалось безжизненным. Внезапно он широко открыл блеклые глаза, я даже вздрогнул. Дед попытался приподняться, потянулся ко мне исхудавшей рукой и прохрипел:

— Возьми, возьми…

Я решил, что он хочет сесть, шагнул к постели и подал руку. Неожиданно сильные пальцы вцепились в неё, ладонь обожгло, я инстинктивно отдёрнул руку. Старик упал на подушку, ещё раз схватил воздух ртом и замер, уставившись в потолок.

— Чего это он? — Пробормотал я.

— Зря ты ему руку подал. — Михин голос звучал глухо. Обернувшись, я увидел, что у отворённой двери столпились все: прислонился к косяку бледный сосед, рядом, приоткрыв малиновый рот, замерла Наталья, из-за покатых её плеч выглядывали испуганные бабки.

— А что?

— Он почему помереть не мог? Колдун должен свою силу кому-то передать. — Надрывно вздохнув, пояснил сосед.

— Думаешь, мне всучил? — Со злой насмешкой спросил я, скрывая испуг.

Бабки попятились. Наталья отвела взгляд.

— Я предупредить хотел, но не успел. — Виновато пояснил Миха. — Ты только зла на нас не держи.

— Ладно, забудь. — Махнул я рукой, — это всё фантазии ваши, обычный был пенсионер.

— У него сундучок хранился, — заметил Миха. — Дед никогда не показывал, что внутри.

— Может, деньги? — Оживилась Наталья. Она сразу осмелела, по-хозяйски двинулась в комнату, извлекла из-под стола сундучок, обитый ржавым железом. Миха принёс из сеней топор и сбил замок. Наталья откинула крышку, схватила лежавшее сверху тряпьё, отбросила, снова запустила руки в сундучок, извлекла свёрнутый ремень с пряжкой, потом фляжку и коробочку, которую поспешно открыла, обламывая маникюр:

— Фу, табак.

— И это всё? — Изумлённо спросил Миха. Я поднял отброшенную Натальей тряпку, развернул — оказалось, старинный мундир. Материя кое-где на сгибах истлела, но шитьё сохранилось. Даже не заглядывая в интернет, я понял, что такую форму носили наполеоновские солдаты. Стало не по себе.

— Отдай ему. — Сказала Наталья мужу, указав на меня. Я послушно взял сундучок и вышел на улицу.

Бред всё это, не может быть. Ну, сохранился у деда старинный мундир, конечно, чужой, а Евгений Иванович и сочинил себе легенду от тоски, от одиночества. Но тогда куда исчезал песок? Каждый день по ветру развеивались несколько тонн. Значит, была какая-то неведомая сила… Вопрос: действительно ли она досталась мне? Если да, то глупо такую энергию тратить на песок или снег, как делал Дижо. Нужно приказать чертям сотворить что-то необычное.

Поставив сундучок в коридоре, я вернулся на улицу, закурил, попытался собраться с мыслями. Тревожно пылал закат, и мокрое шоссе отсвечивало алым. Слева, видимо направляясь за посёлок, в поля, вылетела серебристая иномарка. Точно такая была у парня, которого предпочла Лена. Твари! Мои кулаки сжались, я впился ненавидящим взглядом в машину. Покататься решили. Да чтоб вас в лепешку размазало! Машину вдруг занесло, она скользнула с крутой обочины, дважды перевернулась, ткнулась в брошенный на лугу старый комбайн Михи и застыла. Улица оставалась такой же пустынной. Я приблизился к машине. Парня узнал сразу, тот сидел, откинувшись навзничь, с окровавленным лицом. Девушка рядом опустила неестественно вывернутую голову на руль, безвольно свесила руки. Неужели Лена? Знакомый плащ, короткое серое платье, открывающее смуглые колени.

— Это из-за меня? — Спросил я холодную пустоту осеннего мира. Из дома напротив выбежал пожилой мужик и хрипло крикнул:

— Живы?

Бросился через асфальт на лужайку, к машине, попытался открыть заклинившую дверцу.

— Нет, пусть уж полиция.

— Это ведь Осинины.

Я кивнул.

— И брат погиб, и сестра. Для родителей великое горе. — Он перекрестился.

— Какой брат?

— Парень рядом с ней. Наверное, сестру учил машину водить. Он сам где-то за границей живёт… жил. — Поправился мужик. — Дома два года не был, и вот навестил… Хватит лясы точить. Давай-ка в полицию звони. Или я позвоню из дома. — Мужик деловито направился обратно через дорогу.

Я смотрел на ноутбук, завалившийся между сиденьями, и поднял его. Маленький, с зигзагообразной царапиной на крышке. Мне вдруг захотелось узнать, что хранила там Лена, я сунул ноутбук под куртку. Вряд ли кто-то вспомнит об этой вещице.

С запада надвигалась широкая серая туча. Вдруг зажглись фонари и стали мигать, словно ёлочная гирлянда. Они вспыхивали и гасли. Туча казалась комом темных лиц с закрытыми глазами и провалами ртов, открытых в беззвучном крике. Я встряхнул головой.

— Яиналеж ястюянлопси. — Радостно произнесли слева. Я обернулся, но улица оставалась пустынной.

— Ястюавыбс ытчем. — Иронически сообщили справа. Я глупо вертел головой. Только фонари мигали повсюду.

Дома сел за стол и открыл ноутбук. Экран оказался разбит, в трещинах, по нему словно разлилось чернильное облако. Ноутбук тоже был мёртв, как Леночка. Я достал набор инструментов и замер — в соседней комнате кто-то ходил. Раздался шум, словно передвинули стол и принялись переставлять стулья. Что ещё за новосёлы?

— Эй!

Звуки стихли. Я схватил отвертку, ворвался в соседнюю комнату и щёлкнул выключателем. Там было пусто. Включив повсюду электричество, я лёг на диван, прикрыл глаза шарфом и постарался уснуть. Как ни странно, мне это удалось. Утром проснулся от грохота. Вскочил, не понимая, что происходит. Огляделся. Яркий свет из окна и от люстры заливает комнату, а в правом углу, который называют красным, и где висела оставшаяся ещё от прежних хозяев икона — пусто, упала. Я встал, поднял её и положил на стол. Вдруг заметил, что красный угол заполняет тьма. Словно капля чернил, не растворившаяся в воде, дымно-волокнистый ком перетёк по потолку и замер. А потом я услышал голос у себя в голове — неведомую речь, смысл которой я, тем не менее, ощутил — от меня требовали задания. Я хотел выругаться, но испугался, что буду неправильно понят. Попятился к двери, толкнул её — дверь не открывалась. Шагнул к окну, раздраженно дернул шпингалет, он словно влип в паз. В ужасе и ярости я схватил стул и с маху ударил в стекло, выходящее во двор. Оно выдержало удар. Это подкосило меня, я обернулся — тьма в углу была плотной и вздрагивала в такт ударам моего сердца. Если я ничего не придумаю, они начнут меня мучить? Как это происходит? Нет! Разве у меня не хватит фантазии, чтобы озадачить банду чертей?

— Блин, ну переставьте водонапорную башню. На пару шагов. — Сказал я, чувствуя себя идиотом. Подошел к окну. Башня, стоявшая возле дороги, как будто немного сдвинулась. Я запоздало сообразил, что даже это наверняка нарушит водоснабжение на нашей улице. Бросился на кухню и повернул кран — так и есть, воды не было. И что дальше? Да я же тут сдохну от жажды. Э, нет, я могу приказать принести попить. Обернулся на тихий стук. Посреди стола оказался неизвестно откуда взявшийся стакан, нечистый, в жирных разводах. Стало мерзко. Я вдруг вспомнил, откуда он. Много лет назад я, маленький, стою и смотрю на отца. Кажется, его сейчас вырвет. Вчера глава семейства напился и выгонял меня с мамой из дома.

— Принеси воды, щенок. Чего глазеешь? — Хрипит отец. Я наливаю воду и несу ему. Отхлебнув, отец полощет рот и, выплюнув мутную жижу в стакан, возвращает его мне. На гранёном стекле — отпечатки грязных пальцев.

— Вот значит как. У вас просить — себе дороже. — Я за злобой уставился на тьму в углу.

Что бы это ни была за сила, я её не контролирую. Может быть, со временем научусь? Но на это уйдут годы, и каждый день я буду рисковать одним взглядом или случайно вырвавшимся словом убить человека, разрушить, взорвать, сломать. Вот почему некоторые маги бежали в глухие леса, закрывались в высоких башнях. Но если вокруг не будет людей, то у неведомой Силы останется одна жертва — я сам.

— Вы достали, — прошипел я. И вдруг вспомнил про ноутбук Леночки.

— Почините мне эту штуку, чтобы работала, — ткнул пальцем в разбитый монитор. — Все туда и чинить. Сгусток тьмы приблизился, теперь он висел передо мной в нескольких сантиметрах от пола.

Я встряхнул ноутбук:

— Добро пожаловать, черти!

Ноутбук вдруг стал невероятно тяжёлым, вырвался из рук и рухнул на стол с тяжестью могильной плиты. Тот покачнулся, но выдержал. Тьма исчезла с глаз долой. Я подошел к двери и толкнул, она легко открылась. Я вышел и без сил опустился на холодный порог. Потом вернулся в дом, с отвращением взял двумя пальцами стакан и отнес его в мусорное ведро. С опаской покосился на ноутбук. Видимо, норма на сегодня была выполнена, но завтра придётся придумывать что-то ещё. Однако на следующее утро чёрный легион, как называл его покойный сосед, меня не побеспокоил. Сколько я ни всматривался в углы, ожидая увидеть знакомый сгусток тьмы, в квартире царил покой. На следующий тоже. Я опасливо приподнял ноутбук. Он был всё также тяжел. Бесы внутри заморской техники трудились, но, наверное, знаний им не хватало. Мне вспомнились сказки, где от нечисти избавлялись, заключив в какую-нибудь штуковину и выкинув подальше, а ещё лучше — поглубже.

— Ну да, все эти джинны в кувшинах, ящик Пандоры, горе горькое в солдатском ранце…

Я осторожно положил ноутбук в пустую спортивную сумку, поднял, и у неё тут же оторвалась ручка, не выдержав веса.

— Врете сволочи, всё равно донесу. — Я достал из-за кухонного шкафа мешок и кинул в него ноут. Завязал подвернувшимся обрывком веревки. Вышел на порог.

— Кто это у тебя там? — Спросил Миха. Он курил в своем палисаднике.

— Где? — Удивился я. Сосед указал на ношу в моей руке, я глянул и опешил — мешок подергивался, словно там яростно билось живое существо.

— Кот! — Выпалил я, сам обмирая от ужаса. — Завёл кота, а этот гад утром курицу задушенную принёс.

— Убить подлеца. — Обыденно предложил сосед. — Я своего вилами запорол.

— Пусть живёт. Отнесу в лес.

— Ну, неси. — Миха далеко кинул окурок, блеснувший искрой. — Он всё равно домой вернётся.

Я зашагал по улице, стиснув в кулаке горловину мешка. Свернул на тропу, ведущую через перепаханные огороды и широкий луг к лесу. В мешке что-то ворочалось, и мне хотелось от души пнуть его, но я боялся, что черти не снесут обиды, вырвутся все разом и устроят мне ад на земле. Но ведь если я просто оставлю ноут в лесу, его рано или поздно найдут. А лопату, чтобы зарыть дьявольский груз, не взял. Я топал по траве к стене молодых дубков, кроссовки промокли. Подумал, что скоро стемнеет, а в нашем лесу водятся кабаны. В прошлом году одному парню пришлось на дерево залезть от них — запросто сожрут.

Вдруг налетел ветер, пронизывающе ледяной, резкий. Лес затрещал, полетели сухие листья, щепки, клочья коры. Деревья не просто раскачивались, они корчились, переплетая ветви, заслоняя мне путь, словно мёртвые многорукие плясуньи.

— Циклон. — Отчеканил я. — Природное явление. Так бывает.

Но захотелось кинуть мешок и броситься обратно. Если кто-то найдёт его, пусть делает что хочет с жутким даром. Я и сделал так, опустил ношу в траву и повернулся к поселку. Но и там кое-что стало иным — дома все были перевёрнуты вверх фундаментами, они ровно стояли на коньках крыш. Остальные постройки и заборы сохраняли прежний вид.

— Мираж. — Я встряхнул головой.

— А ты точно не хочешь посмотреть мои фотки? — Вдруг прозвучал звонкий девичий голос.

Я огляделся, никого вокруг не было, только на одном стогу сидела маленькая сова и вертела головой. Я вспомнил Леночкину вывернутую после аварии шею. На миг показалось, что у совы глазастое девичье личико.

— Галлюцинация. — Я решительно направился в лес, с досадой обламывая цепляющиеся за одежду ветви, пиная корни, торчащие из земли, как кости неведомых зверей. Перед моим лицом металась листва, шумно рушились трухлявые сучья, раздавались взвизги, скрип, стенания, я убеждал себя, что звуки издают качающиеся стволы деревьев.

По этой тропинке в июне я ходил за липовым цветом с Леной и её подругами. Местные жители всегда собирали в лесу лекарственные травы, землянику, тёрн. Липовый цвет здесь добавляют в чай, для аромата. Стоял солнечный день, мы оказались на поляне, окруженной золотистыми цветущими деревьями, над которыми жужжал пчелиный хор. А в тени искрился окруженный осокой родник, вокруг которого на влажной глине отпечатались следы зверей и птиц. Сказочный уголок.

Теперь всё казалось иным — жутким. Сумрак, частокол бурелома вокруг поляны с вылинявшей травой. Когда я ступил на открытое пространство, ветер стал ещё сильней, а мешок таким тяжелым, что я опустил его на землю и поволок за собой из последних сил. Возле родника остановился. Напротив меня, за чёрным зеркальцем воды торчала замшелая коряга, на ней замерла маленькая сова. У неё точно оказалось лицо Леночка. Белое, с круглыми сияющими глазами. Она показала острый красный язычок, явно издеваясь над моим испуганным видом.

— Прекрати. Это не ты. — Произнёс я неуверенно.

Существо звонко захохотало и бросилось мне в лицо, я закрылся рукой, ожидая, что по ней царапнет когтями, но ощутил только скользящее прикосновение крыла.

В следующую минуту столкнул ноутбук в родник. Вода ударила вверх, на миг застыла хрустальной колонной и обрушилась вниз, осыпав меня и деревья брызгами. В глубине забурлило, словно огненная смола боролась с водой, схлестнулись две стихии.

Я повернулся и побежал обратно. С опушки заметил, что дома приняли обычный вид, замедлил шаг. На том же стогу сидела маленькая сова, мельком глянувшая на меня равнодушными птичьими глазами. Слева поднималась большая красноватая луна, сулившая ветреную погоду. И я знал, что именно там, восточней посёлка, кладбище за синей оградой, где аккуратную насыпь над Леночкиной могилой венчает деревянный крест. Ведь памятника не ставят, пока не осядет грунт.

…Прошло три года. Но я так и не могу уехать из Узварово. Иногда глухой осенней ночью просыпаюсь и думаю о том, как подчинить себе неведомую могучую силу. Хочется одеться и бежать в ночной лес, запустить руки в ледяную бурлящую воду, выхватить ноутбук, который окажется легче пушинки, отремонтировать его, включить. Я знаю, что у меня получится, знаю, что все фотографии Леночки сохранились. Приказать оживить её — почему я не сделал этого сразу, когда стоял возле изуродованной машины? С трудом останавливаю себя, надеваю мундир Дижо, беру его старинную табакерку, набиваю глиняную трубку и курю. Закончится табак, и я пойду к роднику. Но табак не кончается.

2014 год.

Не вечный покой

Рассказ

— Ты, говорят, умеешь мёртвых поднимать. — Произнесла гостья, понизив голос.

Анна Петровна, сутулая старуха в безупречно-белой кофте и синей юбке, сидела за столом и смотрела на односельчанку сурово. Хотя, казалось бы, должна сочувствовать — на голове собеседницы — чёрная косынка, платье тоже чёрное, глаза на широком лице заплаканы. Не иначе, близкого схоронила. Обычная деревенская баба лет сорока пяти. Кирпичный загар, полные сильные руки, крепкие ноги в старомодных туфлях с бантиками.

— А к чему спрашиваешь? — Недобро поинтересовалась старуха.

— Значит, правда! Анна Петровна, не таись! Всё равно слухи ходят.

— Ступай домой, Татьяна. Некогда мне лясы точить. Думала, ты по делу пришла.

— По делу! Я ведь не зря спрашиваю. — Татьяна пошарила в кармане траурного платья, вытащила сложенные вдвое купюры. — Просьба большая к тебе.

Старуха бросила взгляд на деньги. Пенсия маленькая, а тут, пожалуй, тысяч десять.

— Говори.

— Так правду о тебе сказывают?

— Не люблю вспоминать. — Старуха взяла с цветастой скатерти очки, протёрла вышитым носовым платком. — Один раз случилось.

— Расскажи, а уж я никому ни словечка. — Татьяна сминает в кулаке угол скатерти, глядит с жадным любопытством.

— В сорок пятом году, перед самой Победой пришла в село последняя похоронка. И кому — Нинке семнадцатилетней. Мужу её было восемнадцать, забрали и погиб сразу. А ведь они только месяц после свадьбы вместе прожили. Уж как убивалась Нинка, чёрная от горя ходила. Мы с ней подружками были, ровесницы. Другие, бывало, про меня шепчут: «Ведьмина дочка», а Нинка не сторонилась, вместе со мной в клуб ходила, на пару в поле работали. Всем делились. Не вынесла я её слёз, решилась на неслыханное. Пришла домой, матушкину заветную книгу вынула из сундука…

Старуха перевела дыхание, передвинула зачем-то горшок с геранью на подоконнике. Татьяна слушала с горящими глазами.

— Дальше, дальше что?

— О том, какие слова наговаривают, и что делают, сказать тебе не могу. Но пообещала Нинке, что муж будет к ней каждую ночь ходить.

— Ох! И что потом?

— Нинка жила на краю села, одна. И вот заметили — только солнце сядет, ныряет к ней в дверь мужик, но по темноте не разобрать, кто. Однако народ у нас любопытный, и как-то два парнишечки решили подсмотреть, что делается у молодой вдовы? А вернулись в страхе. Мол, сидит за столом Нинка, а напротив — её муж. Гимнастерка в земле, в крови, лицо белое, глаза, словно стекло. Я наведалась к ней днём. Спрашиваю, довольна ли? А Нинка говорит: «Не знаю. Придёт, сядет и молчит. Разит от него мёртвым духом. И всё страшнее становится и уже трудно узнать. Уходит под утро. Вот и всё. Казалось, что любым бы его приняла, но только чувствую — не он это, а сила в нём чужая. И сила та им движет. А душа далеко. И когда уходит, всегда оглянётся, словно позовёт». Через несколько дней нашли Нинку в саду — повесилась. Вот как поперёк судьбы идти.

— Анна Петровна, а подняла бы ты моего мужа! — Воскликнула Татьяна.

— Видно, мой рассказ тебе не впрок. — Старуха встала, зашаркала на кухню, загремела посудой, показывая, что разговор окончен.

— Я не Нинка. Вешаться не побегу. А только тоска берёт. Хоть бы посмотреть ещё на него, да постепенно привыкнуть к мысли, что невозвратно теряю. Он ведь внезапно умер, не болел. Выпил жидкость, которой раковину я чищу, да через час и преставился.

— А чем чистишь? — Полюбопытствовала старуха.

— «Утёнком». Разит от него крепко. Мой дурень с похмелья возомнил, что там спирт. А там кислота. Посмотрел бы на этикетку!

— Судьба. Каждый баранчик будет за свою ножку повешен. — Покачала головой Анна Петровна, принесла с кухни пакет с горохом, откинула угол скатерти, высыпала горку, стала перебирать.

— Мы ведь с тобой не чужие. Ты моей матушке сестра двоюродная, уж как она тебя почитает, святая, говорит, ты женщина. Никому в помощи не отказываешь. Я, кроме денег, и сметаны принесла, и яиц три десятка, и сало. — Татьяна стала выкладывать из сумки дары.

— Бесстрашная ты баба, как я посмотрю. — Старуха убрала со стола. Отнесла на кухню горох, вернулась к гостье.

— Так что, поможешь горю? — Не отступалась та.

— Нужен будет клочок от мужниной вещи, фотография. Предавала его земле?

— Сама знаешь, вчера схоронили.

— Я про панихиду. Если поп отпел и землёй могилку посыпали крестообразно — заговор бессилен.

— Не предавала. Не верую в Бога.

— Вот какие времена — в экстрасенсов веруют, в мертвецов ходячих веруют, в чёрного кота и то веруют, а в Бога не веруют.

— Поможешь, бабушка?

Анна Петровна посмотрела на деньги, на продукты — совсем бы впроголодь жила, если бы ворожбой не промышляла.

— А если заметят гостя твоего?

— С кладбища тропинка есть, аккурат через мой огород и во двор, по ней муж ходил траву косить. Авось вернётся самым коротким путём. Никто не заметит.

— Хорошо. Жди. — Резко оборвала старуха.

— Боязно, конечно. — Призналась Татьяна. — Ты бы закляла его, чтоб меня слушался.

Старуха хмыкнула. Поплелась в соседнюю комнату.

Татьяна с любопытством смотрела на красный угол, где обычно, обрамлённые вышитыми полотенцами, у сельчан висят иконы. Полотенца были плотно сдвинуты. Что там за образа? Неужто и у колдуньи иконы, как у всех? Или там черти намалёваны? Татьяна встала и бесшумно шмыгнула в угол, отодвинула край полотенца. В углу не было ничего, и угла не было — вместо него дыра, обугленная по краям. Татьяна шарахнулась обратно, присела за стол. Помнится, слышала в детстве про огненного змея, который ведьм навещает.

Старуха вернулась, подала Татьяне скомканный поясок:

— Надень и не снимай, там слова вышиты обережные.

Когда родственница ушла, Анна Петровна достала из шкафа ветхую книгу в кожаной обложке, нашла заговор, совет, что нужно для дела, и пошла резать петуха, поскольку без крови не обойтись — жизнью за жизнь платят.

Через несколько дней встретила возле магазина Татьяну. Та шла бодро, колдунье улыбнулась льстиво, поклонилась низко. И Анна Петровна решила, что муж её навещает. А поскольку и она не была лишена любопытства, то решила посмотреть, как живёт Татьяна с мертвецом.

Стоял тихий ноябрьский вечер. Анна Петровна надела пальто, накинула поверх ситцевой косынки шерстяную шаль, сунула ноги в меховые чёботы. Взяла толстую кленовую дубину — отгонять собак. И вышла на улицу. Луна светила ярко. Вызвездило к морозу. Улица, чистая, красивая, в последние годы обезлюдела и редко где горели лампы за шторами.

Анна Петровна медленно двинулась к Татьяниному дому. Когда приблизилась, уловила стук. Глухие, размеренные удары. Анне Петровне отчего-то представилось, что к испуганной Татьяне ломится мертвец, и она стала поспешно припоминать, как усмирить такого буяна.

Стук да стук. Анна Петровна оказалась у высокого забора, окружившего дом Татьяны. Когда-то у этой бойкой бабы было справное хозяйство, однако последние десять лет муж пил, и всё пошло прахом. Как известно, в селе без мужика трудно держать много скотины — сил у женщины не хватит одной сено косить, кукурузу с полей подворовывать, зерно с тока возить, навоз убирать, сараи ремонтировать. Обычно одинокая держит курочек да козу. И дивилась Анна Петровна — почему Татьяна затосковала по мужику, который только водку пил, да дебоширил. Разве не её видела старуха месяц назад, убегавшей от мужа, который ещё и топором размахивал? Но сердцу не прикажешь, — решила старуха, видно любила глупая Танька своего пропойцу.

Топор! Да, точно — из-за забора доносился стук топора. Картина ещё страшнее представилась Анне Петровне — в куски разделал жену мертвец. Она постучала в ворота.

— Кто там? — Спросила Татьяна спокойным голосом.

— Пришла посмотреть, как поживаешь, сродственница.

— Занята я. — Хозяйка открыла узкую калитку рядом с замкнутыми на амбарный замок воротами, заслоняя собой обзор. Лицо довольное, глаза бегают. Но Анне Петровне надо было знать всё до конца, она оттеснила Татьяну и ступила во двор.

Широкое пространство, окружённое сараями, освещала луна и фонарь на столбе. Под фонарём мертвец рубил дрова. Анна Петровна оцепенела. Многое она видела на своём веку такого, что обычному человеку во сне не приснится, но эта картина ошеломляла своей будничностью и неожиданностью одновременно.

Татьянин муж, бледный и сосредоточенный, двигался с размеренностью механизма. Он наклонялся, брал полено, ставил его на широкую дубовую плаху, ахал топором, полено разлеталось пополам, а мертвец наклонялся за новым.

— А вчера пилил. Надо же дров на зиму запасти. — Пояснила Татьяна.

Анна Петровна шагнула поближе и тихо сказала:

— Вечер добрый, Миша.

Мертвец не отреагировал, всё также рубил дрова.

— Он других не слышит, с другими он как мельница — она крыльями-то машет, а ничего не сознаёт. — Бодро пояснила Татьяна. — Когда явился три дня назад, я сначала испугалась, а потом смотрю, человек как человек. Сел и глядит. Я тоже посидела, поглядела на него, а потом думаю: не за тем поднимала, деньги платила. На вторую ночь говорю: иди-ка, Миша, дрова к зиме готовь. Ты, милый, при жизни мне обещал, да так и не позаботился.

Дала бензопилу. Думаю: вспомнит, как ею орудовать? Вспомнил. Стволы вишневые, кленовые на поленья порезал, а нынче рубит.

Анна Петровна вдруг ударила палкой о землю:

— Ты что же творишь, окаянная?! Я думала, ты по мужу убиваешься, света белого не видишь! А он у тебя пашет, как в аду! Вечный покой, он на то и вечный покой, чтобы мёртвое тело не тревожили, не мешали ему в землю-матушку обращаться после трудов праведных.

— Какие праведные труды? — Вспыхнула Татьяна. — Водку жрал, да надо мной издевался! Сколько от него стерпела и дряни выслушала! А теперь попробуй, покричи — рот поганцу зашили в морге.

— Если Господь его прибрал, значит, не след было тревожить. И я на душу грех взяла ради любви твоей. Говорят, Бог прощает сделанное любви ради. А оказалось, ты над страдальцем измываешься.

— Да разве ж я его не люблю? — Всплеснула руками Татьяна. — Он приходит весь в земле, я ему каждый раз одежду новую выношу, стираю руками. Воду несу — умойся, родной. А усталости он не чует, ни разу не присел отдохнуть, как заведённый. Если бы при жизни так работал, то некогда было бы «Утёнок» пить! Ох, горе моё! — Татьяна присела на лавку, закрыла лицо руками. — Замуж за него вышла, думала, всё будет как у людей. Потом ясно стало, что конченый человек, а всё же семью сохраняла. Дочка в город звала, а я ждала, когда мой бесценный одумается.

Она поднялась, закричала на мужа:

— Дубина стоеросовая! Не видишь, всё переколол? Хватит топором махать. Поленницу складывай. Вечный покой ещё заслужить надо!

Толкнула безропотного мертвеца, указывая место.

— И ради этого ты мне десять тысяч отдала? — Покачала головой ведьма.

— Столько дров напилить, да наколоть — не меньше трёх тысяч обошлось бы. Разве не знаешь цены? Да попробуй ещё найди пильщика, ведь Мишка мой — последний мужик на деревне.

— И правда. — Озадаченно молвила Анна Петровна. — В селе одни бабы остались.

— Чтоб похоронить его, мужиков из соседнего села нанимала.

Мертвец такими же механическими движениями складывал поленницу — набирал охапку дров, нёс к забору.

За забором что-то зашуршало, Анна Петровна и Татьяна всмотрелись — показалось лицо соседки. Малость испуганное.

— Погода нынче хорошая. — Пролепетала она.

— Неплохая. — Процедила Татьяна.

— Бог даст и завтра будет не хуже. — Голос соседки окреп.

— Однако холодает. — Поддержала беседу Анна Петровна.

— Танюша, а не отпустишь ко мне Мишеньку?

— Зачем?

— Шифер на крыше треснул, дождь так и лил всю осень. Эту бы трещину заделать. Я и герметик приготовила. — Соседка подняла над забором жестяную банку.

— И не думай! — Анна Петровна в гневе обернулась к Татьяне. — Неужто пошлёшь покойника на чужих батрачить? Гром тебя разрази!

— Таня, я ведь не даром прошу. Триста рублей приготовила. — Настаивала соседка. — И лестницу уже приставила. Помоги, ведь как весной опять дожди начнутся, крыша совсем провалится. Штукатурка так и сыплется на пол. Мужик-то он был рукастый, пока пить не начал.

— Бабушка Анна, пойми меня, — обернулась Татьяна к колдунье. — Ему ничего не сделается, а нам большое подспорье. Ведь иначе в город придётся съезжать.

Анна Петровна махнула рукой и пошла со двора, раздумывая, не предать ли тайно Михаила земле, чтоб утихомирился? Лишь бы в Москве не прознали, что может она мертвецов подымать. Не то приедут, как однажды к матушке — хотели Владимира Ильича Ленина вернуть. Отговорилась тем, что давно помер — отклика в нём на заговор не найдётся. Зачем нам этакие бессмертные кощеи?

2015 год.

Адель

Сказка «Серебряного века»

— Ты веришь, что там кто-то есть? — Нина держит в руке маленькую железную клетку с замком на дверце. — Хочешь перевести разговор на другую тему?

— Извини, я не мог отказаться от этой поездки.

— Разве сейчас время для гастролей?

— Я живу театром.

— Жаль, что не мной.

Волосы Нины, чёрные как смоль, гладко зачёсаны, собраны в узел на затылке. Шея длинная, белая. Вокруг глаз тени, лицо бледное, правильное, словно у античной статуи. Аристократка.

— Кому в Англии, на родине Шекспира, был нужен ваш Островский?

Она повертела в пальцах деревянную трубку с резной физиономией лепрекона.

— Впрочем, мама больна, и я всё равно не оставила бы её одну.

— Вот видишь.

Станислав облегченно вздохнул и укоризненно посмотрел на невесту — как любит она затевать ссоры из-за пустяков. К сожалению, он стыдился сказать ей, что вряд ли сейчас у них нашлись бы деньги на совместное путешествие. Он помощник театрального декоратора. И без того чувствует себя униженным, что после свадьбы будет жить в доме жены, поскольку сам ютился на съемной квартире. У него болезненное самолюбие нищего интеллигента, заставляющее гадать, что думают о нём окружающие. Сын сельского дьячка из-под Рязани, отправленный учиться на казённый кошт, он двенадцати лет попал в театр, благодаря билету, подаренному жалостливым учителем. Влюбился в дивный мир на подмостках, где оживали герои книг. Склонности к актерскому ремеслу Станислав не чувствовал, но любил представлять, в какой обстановке и в каких костюмах действовали бы персонажи спектаклей, какие механизмы помогали процессу.

После окончания гимназии, юноша, к неудовольствию отца, начал работать в театре, сначала как рабочий, затем помощник декоратора. Шли первые годы двадцатого века, сулившего потрясения и перемены. Станислав приятельствовал с актерами и как-то вместе с ними попал на поэтический вечер в салоне княгини N, где познакомился с Ниной. В этом году они должны пожениться.

— Так что в этой клетке? — Тонкий голос Нины прерывает его размышления.

Станислав проводит пальцем по железным прутьям.

— Путешествуя, я стремлюсь погрузиться в духовную атмосферу страны. В Англии старался чувствовать себя англичанином, даже язык выучил перед поездкой, чтобы не нуждаться в переводчике. После спектаклей у нас оказалось немного свободного времени, и я с друзьями побывал в ирландской провинции. Два дня жил в маленькой гостинице, гулял по побережью, любовался древними руинами и уцелевшими замками. Перед отъездом ко мне подошёл хозяин, и поинтересовался, есть ли у меня дома сад. Я вспомнил твой маленький уютный садик и кивнул. Тогда рыжебородый плут таинственным шёпотом спросил, не нужны ли мне феи? Представь моё удивление. Хозяин пояснил, что феям свойственно заботиться о растениях и мой сад превратится в райский уголок под их чутким надзором.

— Где же твои феи? — Поинтересовался я. И он показал мне пустую клетку, заявив, что там находится восемь лесных духов, которых поймал он лично, наделённый двойным зрением — то есть умением видеть не только явное, но и потустороннее. Не раз я слышал о том, что ирландцы редкие шутники, которые не прочь надуть путешественника. Посему рассмеялся и сказал, что совершенно не верю в его россказни, но хозяин спросил, уж не думаю ли я, что он возьмёт с меня дорого? Конечно, в нелепой покупке мне стоило винить себя, а не виски. Впрочем, цена оказалась мизерной. Я подумал, что столько отдал бы за пустую клетку. Когда утром с тяжелой головой выезжал из городка, в моём скромном багаже, а я люблю путешествовать налегке, оказалось и это узилище фей. Предлагаю выпустить их в твоём саду. Нина улыбнулась, и Станислав с умилением заметил в её доселе недовольном лице что-то детское. Особняк, который достался Нине и её матери от родовитых предков, фасадом выходил на столичную улицу, где мельтешили прохожие и экипажи, зато во внутреннем дворике росли несколько яблонь, вишен, кусты смородины, а возле забора возвышался молодой дуб. Сейчас здесь ощущалась весенняя свежесть, на ветвях набухли почки. Молодые люди спустились по каменным ступеням, сделали несколько шагов по песчаной дорожке. Нина открыла дверцу клетки и произнесла:

— Добро пожаловать в наш сад… А разве они поймут по-русски?

И её жених повторил приглашение по-английски. Гаэльского он не знал.

* * *

Для дуун-ши не существовало времени, раздражало только железо клетки, источавшее обжигающий холод. Рыжебородый громила заманил их кусочком медовых сот, положенных на серебряное блюдце — дуун-ши любили сладкое и блестящие вещи. Когда ловушка захлопнулась, забились, гневно крича, но человек приблизив лицо к клетке, смело заявил:

— Вряд ли вы сможете отомстить мне, крошки, ведь я отправлю вас за море.

Он явно видел их, и дуун-ши поняли, что рыжебородый знаком с магией.

Несколько дней они смиренно терпели плен. Разглядывали людей сквозь решетку. И однажды молодая черноволосая женщина и худой русоволосый мужчина с бородкой вынесли клетку в сад и распахнули дверцу. В этой стране тоже царствовала весна.

Дуун-ши сразу выбрали дуб, его высокая крона с раскинувшимися ветвями превратилась в целый город, с незримыми для людей лестницами и дворцами. Для воздушных строений дуун-ши почти не требовалось опоры. Они знали закон равновесия. Их жилища держались на тонком волоске паутины, на скрещении двух стеблей, они могли спать в полёте, и не мёрзли в самые лютые морозы. Их манила музыка людей, грубая на слух, но порой мелодичная, и дуун-ши льнули к окнам. Изредка попадаясь на глаза смертным, они казались светлячками. Подслушивали, как молодой человек говорит девушке:

— Нельзя венчаться в мае, Нина. Будем маяться всю жизнь.

— Станислав, ты привёз суеверия из своей дикой глуши?

— Это шутка.

Дуун-ши порхали среди ветвей, наблюдая за брюнеткой в белом платье, поправляющей прозрачную фату. Пышный букет в её руках им не нравился. Дуун-ши, призванные оберегать всё живое, жалели сорванные цветы.

Потом они заметили, что хозяйка сада беременна и стремились оградить её от докучливых комаров и ос, если выходила в сад. Впрочем, она не замечала столь скромной заботы.

А вскоре дуун-ши с любопытством заглядывали в комнату с ажурными занавесками, где появилась маленькая кровать. Тонкий плач из неё слышался всё чаще, а мать заходила в детскую всё реже, зато возле дремала краснощёкая нянька Марфа.

В зале, освещённом люстрой, слышался рокот рояля, смех. Но дуун-ши взволнованно порхали возле комнатки, откуда слышался храп Марфы, опустившей голову на спинку кровати.

Девочка была белокожей, с тонкими чёрными бровями и серыми глазами. Адель.

Её первые воспоминания — белый потолок, словно холодная бесконечность. Нить, на которую нанизаны игрушки — гремучие шарики и колокольцы. Иногда на фоне потолка появляется красное лицо Марфы, слышен её хриплый шёпот или однообразная песня. Реже — бледное лицо матери с лёгкой улыбкой. Она не берёт Адель на руки, зато девочку часто прижимает к груди Марфа, от которой пахнет кухонной стряпнёй. Но когда удаляется мать и засыпает нянька, в воздухе над постелью появляются крошечные фигурки в прозрачных одеяниях. Они летают, кувыркаются в воздухе, водят хороводы.

* * *

Нина сидит в кресле, вытянув длинные стройные ноги в маленьких туфельках. На подлокотнике кресла примостилась её лучшая подруга Зина, или Зизи — девушка в мужском костюме. Некрасивое скуластое лицо с широко расставленными смелыми глазами, короткая стрижка. Она обнимает Нину за голые плечи и шепчет весёлые гадости о гостях, иногда затягиваясь папиросой.

Станислав за столом беседует друзьями. Иногда косится на Нину и Зизи. Странные отношения, они вызывают раздражение, но не будет ли он смешон, ревнуя к женщине? Ведь это не может быть серьёзным? Он уже как-то унизил себя слежкой за ними, гулявшими по саду. Его поразили фривольные жесты Зизи, её рука, обхватывающая тонкую талию Нины, скользящая по бедру. Станислав едва заставил себя вернуться в дом.

Сейчас он старается внимательно слушать гостей — пожилого режиссёра и молодого писателя, кропающего что-то на исторические темы.

— Я верю в здравомыслие русского человека. — Говорит писатель.

— Вы полагаете, что чернь оставит вам всё это? — Морщинистая рука режиссёра широким взмахом обводит зал, а кажется, всю Россию. — Холоп преследуем одной мыслью — оказаться на месте господина. Красного петуха в усадьбы пускал не наш ли святой народ-бедоносец?

— Разве у меня есть что-то лишнее — одноэтажный дом, горничная и кухарка? — Удивляется писатель.

— Объясните это какому-нибудь карманнику, у которого появится винтовка. Вы наивны, как многие творческие люди. Я бы уехал в цивилизованную европейскую страну.

— Так уезжайте!

— Эмиграция — это дорого. Я пленник России. Но у вас-то есть родные во Франции. Отправляйтесь к ним.

— Мне чертовски хочется посмотреть на русский бунт. Как историку. Я полагаю, стихия, как всегда, будет укрощена. Но у меня останется книга. — Мечтательно отвечает писатель.

— Каждый считает, что жертвами станут другие.

— Я осторожен, уеду в провинцию. Неужели крестьяне пойдут за большевиками?..

Станислав ищет взглядом Нину и Зизи. Они стоят у окна. Зизи взяла Нину за руку и целует узкую ладонь. Что за странные игры! Ей мало мужа? Она дразнит его по наущению подруги? Зизи с решительным не накрашенным лицом, Зизи с толстой сигарой, Зизи, покачивающая в крепких пальцах бокал с коньяком и кубиками льда, в последнее время поселилась в их доме.

* * *

Марфа в детской храпит, рядом остывает кружка с чаем, от которого пахнет наливкой. Адель заливается плачем. Вдруг по комнате пролетает порыв ветра. Ребёнка подхватывают шестнадцать крошечных рук. Адель умолкает. Видит, как внизу плывёт кровать, белая линия подоконника, тёмные кусты роз. В шорохе ветвей и трелях соловья она летит вместе с дуун-ши.

Само дерево как будто выросло во мгновенье ока, его крона огромна, и за трепетными облаками листвы скрываются хрустальные терема, озаренные бледно-сиреневыми и зелёными огнями. Прохладная свежесть и цветочный аромат, отличающийся от запаха в комнатах её дома, где тяжелый пряный дым восточных курений и табака.

Адель видит прозрачные лестницы, ажурные балконы, где прекрасные дамы и кавалеры беседуют и вдруг взмахивают крыльями, срываются вниз или взмывают вверх, исчезают в звёздной тьме. Адель не удивляется — взрослые ещё не пояснили ей, чему стоит верить, а чему не стоит. Чем явь отличается от сна. А быль от небыли. Сверкающие, прекрасные существа слетаются к девочке, начинают говорить с ней, и она отвечает им на странном щебечущем языке, где есть звон осы и трель малиновки.

Потом дуун-ши и земное дитя вместе поднимаются над городом, который напоминает золотую паутину, унизанную огнями фонарей. Всё выше и выше, за волнистые равнины облаков, где она видит опрокинутый вниз кронами другой сад, который одновременно цветёт и плодоносит. Полулюди-полуптицы скользят среди ветвей и скрываются в нестерпимом сиянии. Дуун-ши стайкой срывают одно яблоко, прозрачное, алое. Полулюди-полуптицы замечают их, стремительно бросаются, сверкая, словно молнии, но дуун-ши ещё быстрее летят вниз. В своём земном саду забиваются в кусты смородины. Хохочут и визжат, словно шаловливые зверьки. Грызут яблоко, обливаясь кроваво-сладким соком, и Адель грызёт вместе с ними.

— Древо жизни! Вечность, вечность! — Твердят они, и заплетают, запутывают волосы Адели в десятки тонких косичек, вплетая серебряные нити.

* * *

Нина открывает дверь, и Марфа поднимает голову.

— Девочка спит? — Интересуется Нина.

— Спит, барыня. — Хрипло говорит Марфа и откашливается. Потом опускает взгляд в колыбель и ахает:

— Где дитё?!

— В чём дело? — Нина подходит к кроватке. — Куда делся ребёнок?

Марфа разводит руками:

— Может быть, отец забрал?

— Ты должна следить, а не спать, корова. — Зло говорит Нина и быстро выходит из детской. Марфа растерянно топчется на месте — соображает она туго, особенно когда приняла на грудь настойки.

Постепенно к поискам Адели подключаются все гости. Дом, а потом сад оглашаются громкими окликами: «Адель!» Сначала слышится смех, словно играют в прятки, но постепенно лица становятся серьёзными, а голоса звучат тревожно.

— Она едва научилась ходить, — всхлипывает Нина. — Что если она оказалась за воротами? Заблудилась…

Зизи успокаивает подругу, раскуривая сигарету за сигаретой. Вызывают полицию, которая тоже осматривает поместье и окрестные улочки. Обещает отыскать ребёнка.

Адель словно сквозь землю провалилась. Гости разъезжаются. Нина рыдает. Станислав выходит в сад. Он оглядывает трепещущую листву, слишком живую, словно в ней кто-то прячется.

* * *

— Вот и лето прошло. — Вздыхает Станислав, он думает о бесследно пропавшей дочери. До сих пор ни единой весточки. Полиция разводит руками.

— Скоро заморозки. — Марфа стоит в дверях его кабинета и вытирает влажные руки полотенцем. — Тесто замесила. Пирог с яблоками испеку.

Теперь она стала кухаркой у господ. Помогает ей девушка из той же деревни — бойкая смуглянка Дуняша.

— Где сейчас Адель?..

— Барин, я слышала, вы в сад анчуток выпустили. — Осторожно замечает Марфа. — Может, они шалят?

— Думаешь, девочку украли они? — Удивляется Станислав.

— Веру в нечисть ты привёз из своей деревни? — Кривит губы Нина.

— Но ты со своей Зизи посещала спиритический сеанс. Чем это разумней? — Парирует Станислав. — Если духи могут отвечать на вопросы, почему они не могут вторгаться в мир людей?

Кухарка чувствует поддержку. Лицо её раскраснелось от любимой наливки, но наивный хозяин считает, что от кухонного жара.

— Выкупить её надо, господа хорошие.

— У кого? Бог знает, что ты говоришь. Ступай, пеки свой пирог. — Отмахивается хозяйка.

— Да, пирог! — Ещё больше воодушевляется Марфа. — На меду.

— Станислав, она опять пьяна! — Восклицает Нина. — Почему ты до сих пор не уволил глупую бабу?

— Постой, Нина. Я припоминаю, что тот рыжий ирландец ловил фей на мёд.

— Что за вздор! Вы начинаете сходить с ума. Марфа от своей наливки, а ты от книг.

* * *

Ночь. В темноте мерцают кроны деревьев, осыпанные тонким инеем. Напротив освещенных окон они нестерпимо сияют. Марфа вперевалку спускается в сад. В руках её свёрток. Кухарка опасливо оглядывается на окна — не смотрит ли хозяйка. Делает несколько шагов, чтобы оказаться в тени. Там она бухается на колени в сугроб, разворачивает полотенце и поднимает вверх круглый пирог, аромат от которого расплывается далеко вокруг. Кухарка зажмуривает глаза и начинает бормотать не до конца понятные ей самой слова, когда-то слышанные от деда-мельника, знавшегося с нечистым. Потом ломает пирог и разбрасывает крошки по снегу. Поднимается, сворачивает полотенце и, не оглядываясь, спешит к дому, приговаривая:

— Прости, Господи. На старости лет с бесями толковала.

* * *

Нина подходит к окну. На стекле завитки морозных узоров. В голубых изгибах и звёздочках дробится жёлтый свет утреннего солнца.

— Будьте, как дети, — задумчиво говорит она. — Но ведь дети это неполноценные люди, они подобны животным, которых следует дрессировать. — Она царапает острым ногтем лёд.

Со двора слышится истошный крик Марфы:

— Барыня! Барыня! Девочку нашли!

— Какую девочку? — Морщится Нина, но тут же понимает, бросается к дверям, соскальзывает с порога и падает на дорожку, разбивая колени. Стремительно поднимается, не чувствуя боли. Перед ней стоит Марфа, держа на руках Адель, которая склонила голову на плечо кухарки.

— Живая? — Мгновение, пока Нина ждёт ответ, наполнено ужасом. Глаза её дочери закрыты. Она в белой рубашке времён своего исчезновения и босая.

— Я дорожку в саду чистила. Гляжу — а девочка в беседке лежит.

Нина замечает, что Марфа снова пьяна, но нет времени на упрёки. Она быстро берёт дочь на руки, чувствует тепло её тела сквозь тонкую ткань, стремительно несёт в дом. С непривычки ребёнок на руках кажется тяжёлым. Навстречу бежит Станислав, рот открыт, пенсне сползло на кончик носа. Адель открывает глаза, приподнимается, оглядывается, трёт кулачком глаза.

— Нужно немедленно вызвать доктора. Я протелефонирую Юрию Львовичу. — Быстро говорит её отец.

День проходит, словно во сне. Приезжает доктор, выслушивает изумительную историю, осматривает ребёнка и сообщает, что Адель совершенно здорова.

— Кто-то украл девочку, а потом подбросил её обратно. Возможно, бедная женщина, которая и хотела бы растить ребёнка, но поняла, что у неё не хватит средств. — Разъясняет Зизи, вечером явившаяся к Нине. И вдруг замечает:

— А твоя дочь совсем не выросла.

— И впрямь. Ей по росту старая рубашка и платья.

— Но прошло немного времени. — Вмешивается Станислав.

— Немного? Полгода! А вдруг она останется такой на всю жизнь? Представляешь? Карлицей! — Нина всплёскивает руками.

— Не нужно паниковать. Возможно, рост замедлился из-за плохого питания. Я слышал о подобном. Проконсультируемся у Юрия Львовича. — Успокаивает супругу Станислав.

— Марфа, почему ты до сих пор не расчесала Адель?

— Не получается, барыня.

— Остричь такие прекрасные волосы! — Стонет Нина. Она уже мечтает о том, как выведет показать дочь гостям — нарядную, как кукла, с крупными локонами.

Мать пытается распутать тёмно-русые волосы Адели, дёргает с досадой пряди, пока девочка не начинает хныкать.

— Постой, а ведь они заплетены. Смотри, вот несколько косичек потолще, а к ним идут, скрещиваясь более тонкие. Замысловатая сеть. — Замечает Станислав.

Нина рассматривает странную причёску дочери.