Бесплатный фрагмент - Хорошенький упырь без опыта работы

Пролог. На самом деле просто сон…

— Эй, упоротый лис! Ты в засаде?

— Здравствуй, Анютка. С Новым годом!

— Я — Анна Андреевна… Как Ахматова.

— Ты краше.

— Зато она гений. Ты от папы?

— Да.

— Знаешь, вот если бы не знала, не заподозрила бы тебя в патриотизме и желании служить Отечеству…

— Дура ты, Анна Андреевна.

— Сам дурак. Куда теперь?

— Вот думаю — куда теперь…

— Слушай… Если у тебя планов нет — может, к нам?..

— Зачем?

— Ну, если других планов нет! Это первый Новый год без Гены. Мама станет плакать, папа молчать. С тобой будет легче. Они мне сами предлагали кого-то из друзей пригласить. Давай представим, что ты мой друг! Папа обычно ничего не говорит о своей работе, а о тебе говорил — очень даже хорошо отзывался.

— И с чего вдруг он взялся обо мне рассказывать?

— Я спрашивала. Интересно было. Пойдем! Они не будут против.

— Пойдем, Аня Андреевна!

Аня схватила его за руку.

Рука была тёплой. Он совсем не замерз…

Яд, просочившийся в новогоднее воспоминание, зашипел кислотой: «Он просто был сыт тогда. До отвала. А был бы голоден — и на жаре был бы холоден, как окостеневший труп».

«Хватит! — отвечала Аня шипению. — Сама всё знаю, заткнись. Как хорошо было тогда…»

— Мама, папа! Смотрите, кого я на улице нашла! Можно его оставить?

Папа тогда спокойно улыбнулся. Мама только махнула рукой:

— Можно! Аня, тебя только за смертью посылать…

Мама и папа исчезли.

Аня лежала на кровати и не могла пошевелиться. Тело, будто деревянное, было замотано в простыни очень неудобно — подумалось, что словно в саван — но повернуться она еще долго не могла. Она стала потихоньку ворочаться в этих простынях, но только еще больше запуталась. И боль пронзила сгиб руки — будто ее прокололи чем-то острым. Аня поняла, что она в больнице, стоящей где-то в глухом уголке Подмосковья — в странной, пустынной больнице, но только здесь есть врач, который может ей помочь. Так сказал папа. Ведь ее болезнь очень редкая…

Аня застонала.

Над ней склонился доктор. В серой тьме палаты лица его не было видно, но Аня знала, что это доктор Зингерман. Только почему-то выше и мощнее, чем Аня его помнила… Он что-то пробормотал, но так, что она не поняла, погладил ее по щеке и стал разматывать простыни, смеясь как над ребенком.

Освобожденной, Ане стало немного холодно, но очень легко. Сгиб локтя по-прежнему болел и, опустив взгляд, она увидела, что он замотан бинтами — как после забора крови из вены. И под грубо намотанные бинты была всунута толстая трубка, по которой текла густая красная кровь.

— Зачем вы выкачиваете из меня кровь? — спросила Аня.

— Не выкачиваем. Наоборот — капаем, — деловито заверил доктор и потряс стойкой капельницы рядом с кроватью. Трубка с кровью и правда, изогнувшись в несколько колец на полу, тянулась туда, наверх, к пластиковому пакету. — Сейчас прокапаем и будет намного лучше. Прогресс налицо!

Доктор чуть повернул ее голову, приподнял ей губу и проверил зубы — как у породистого волкодава.

— Прогресс налицо! — повторил доктор, отдернул руку и убежал, захлопнув за собой дверь.

Аня полежала еще какое-то время. Потом ей сделалось холодно и скучно, она села. Перед ней открылась целая анфилада просторных, заброшенных, серых палат.

А трубка с кровью, выходя из-под бинтов, алея в серой темноте, изгибалась на стойке с капельницей… а затем вновь тянулась вниз, дальше по полу, по всей этой анфиладе.

«Ложь», — подумала Аня. Да, она очень хорошо помнила, что всё, что ей говорили в клинике, было ложью. Ей врал даже папа. Странная, очень редкая и неизлечимая болезнь, требующая постоянных переливаний…

Аня поднялась на ноги. Думала, что будет тяжело стоять, но нет — некоторая окоченелость придала даже твердости осанке и походке.

Придерживая трубку с кровью, сматывая ее как шланг — чуть морщась от тупой уже боли под бинтами — Аня пошла вглубь анфилады. Она была одета в больничную ночную рубашку и длинную тонкую кофту. Шла босиком, но было не холодно

В конце анфилады ждала темная лестница, трубка с кровью лежала на ступенях. Аня оглянулась на оставленную несколько палат назад кровать. Противно было в нее возвращаться. И, хотя, как она помнила, дверь внизу лестницы всегда была заперта и даже опечатана, Аня стала спускаться.

В этот раз дверь оказалась открыта. Даже распахнута…

Дверь из тонкого листа металла покачивалась на налетевшем осеннем ветру, за порогом через всю территорию до самого леса бежала дорожка из разбитой плитки, поросшая уже травой. И по дорожке вилась тугая трубка, полная крови.

Сверху, с этажей послышались шаги и суетливое копошение. Ее искал доктор!

Аня быстро притянула к себе трубку с лестницы и закрыла дверь. Еле успела. Доктор подбежал в последний момент и, просунув руку в оставшуюся щель, попытался ее схватить. Но Аня аккуратно его укусила — по вкусу он был как сырая курятина — и захлопнула дверь.

Впереди осталась только дорога в черный-черный лес, вдоль по алой ниточке — по трубке с кровью.

Ане очень хотелось узнать: это все ее кровь, которую из неё выкачали или это кровь, которая льётся в неё? Но откуда?

Над лесом в небе светила белая-белая луна и озаряла всё как фонарь, оставляя очень четкие угольные тени.

Так Аня шла и шла в эти тени, и пришла в лес, стала ступать уже по сырой мягкой земле. И черная земля, кажется, дышала у нее под ногами — вздымалась и опадала. И трубка с кровью уже извивалась сама как длинный-длинный червь.

Тут и там в кустах, в траве, меж камней и корней деревьев блестели словно бы звездочки или маленькие луны. Аня подходила к ним, заглядывала в них и оказывалось, что это маленькие зеркала. Маленькие лживые зеркала. Что толку ей в этих отражениях? Сама себе она не интересна…

Так, уже почти заплутав, запутав трубку среди деревьев, Аня подошла к черному холму на лесной поляне. Трубка шла прямо к нему и исчезала в рыхлой земле.

Аня бросилась вперед, потянула за трубку, вначале осторожно, тихонько, потом — сильнее… Нет, слишком крепко. Только земля холма чуть вздохнула. Аня попыталась раскопать землю вокруг трубки. Нет, слишком глубоко.

Ничего, никакого ответа.

Взглянула на свои грязные руки и почувствовала как по ней прокатилась дрожь ледяного ужаса. Кольца не было! Золотого кольца с изумрудом, которое когда-то принадлежало совсем юной Елизавете Петровне, которое та подарила придворному чудовищу. Федьке.

Аня стала вновь раскапывать землю, мять ее в руках, но ей попадались только камни…

Едва надев, Аня не снимала Федькин подарок. Надо же так глупо потерять его теперь! Аня плакала, растирая слезы грязью по лицу перепачканными руками. Трубка, бесполезная, не приведшая ни к чему, теперь только мешалась и злила.

Аня размотала бинты и увидела, что трубка не кончается ни иглой, ни катетером — она просто входит под кожу и кончается неизвестно где и неизвестно чем внутри ее собственного тела. Совсем как другой ее конец в земле.

Аня отчаянно потянула, желая выдернуть эту трубку хотя бы из себя — и задохнулась от боли, прострелившей и место старого ранения в плече, и сердце. Это была не просто трубка — это была жила, вена! Настоящая ли, живая ли — не важно. Теперь она была внутри нее, вживлена в ее тело.

Аня почувствовала дрожь уже отвращения. Какая мерзость! Она вновь стала тянуть и тянуть эту чудовищную жилу из себя, превозмогая боль…

В какой-то момент боль стала такой сильной, что она проснулась.

***

Кошка Шурка, уже вроде взрослая, но такая же шиза, как в месяцы своего кошачьего детства, обвилась вокруг выпавшей из-под одеяла руки хозяйки и, впустив для верности когти, грызла зубами. Увидев, что хозяйка проснулась, посмотрела ей в глаза и стала мыть место укуса шершавым языком.

— Скотина, — проронила Аня и, стряхнув кошку, перевернулась на другой бок.

Сжала руку в кулак — кольцо было на среднем пальце. Можно спать дальше…

Глава 1

Проснувшись окончательно, Аня увидела на часах половину второго и подумала: «Как рано!.. Всё успею доделать».

Трижды Аня отвлекалась от работы и глядела на часы, и трижды часы показывали половину второго.

Стемнело. Половина второго по-прежнему не смущала. В отличие от промежуточных итогов работы — заглавной страницы сайта частного детского садика. Двери в домик ёжика пока напоминали врата в ад. Да и сам ёжик выглядел не очень хорошо. Аня не возражала против выбора ёжика и его самоопределения относительно внешнего вида (может, он считает себя броненосцем, поэтому с текстурой колючек беда?), но заказчик вряд ли остался бы доволен.

Вероятно, часы показали, наконец, верное время, как водится второй раз за сутки, когда раздался звонок в дверь.

Тут Аня заподозрила, что час поздний. Она поспешила открыть, чтобы настойчивый звонок не разбудил соседей.

За дверью оказалась Альбина (строго просто Альбина, но ни в коем случае не Альбина Константиновна!) — женщина средних лет, сценарист крохотного областного телеканала и просто человек, сочетающий в себе здравый смысл и неформальность в равных пропорциях. Аня давно была знакома с ней и ее дочерью Юлей. Они здорово помогли ей, когда она только-только устраивалась в Питере. С Юлей Аня в первое время вместе работала и до сих пор дружила.

Сейчас Альбина стояла на ее пороге одна. И кажется, была немного не в себе.

— Анечка, — прошептала она бледными, сухими губами. — Прости, что я так поздно… Не могу. У тебя не будет выпить?

Ане очень хотелось рассмеяться над абсурдностью ситуации, но она с первого взгляда поняла, что все не серьезно — а страшно.

— Конечно! Проходи.

Она провела Альбину на кухню и налила ей коньяка. Альбина, не спросив закуски, опрокинула в себя рюмку.

— Анечка, дай еще.

Аня налила еще, поставила перед ней тарелку с жареными баклажанами.

— Анечка, прости. Я знаю, что ты ночью не спишь, а больница недалеко. Я просто побоялась, что до дома не доеду.

— Какая больница? Альбина! Что-то случилось?

— Юля в больнице, в коме.

Аня медленно осела на табуретку напротив Альбины.

— Что?! Как?

— Не знаю. Ее в лесу нашли, рядом с конторой, где она работала. Какой-то водитель сбил, когда она выбежала на дорогу. Кроме переломов оказалось сильнейшее химическое отравление.

— Отравление? Чем?

— Не знаю. Что-то ей вкололи раньше, что-то позже, уже перед самым приездом скорой. Как будто пытались… — Альбина на договорила. Сама торопливо налила себе еще коньяку.

— Погоди… Как такое вообще случилось?

Альбина словно бы слышала вопросы, но не вполне распознавала их содержание.

— Я же ей говорила, что фирма какая-то мутная, что не надо туда ходить. Нет работы, не хочешь к маме в команду — так просто подожди! Как будто голодала. Вдобавок, в той конторе говорят, будто она устроила пожар в жилом корпусе. Что она сама наркоманка…

— Это… — Аня не знала, что и как спросить, сказать дальше, — ведь какой-то медицинский центр?

— Непонятная контора, говорю же! Не государственная. В объявлениях общая информация… Мне уже звонили, объясняли, чтобы я не шла в полицию. Аня! У тебя, кажется, папа в органах работает. Пожалуйста, пусть он узнает по каким-то своим каналам, что за чертовщина там происходит.

Аня кивнула.

— Я попробую у него спросить. Как называется эта фирма?

— «Medical Luxury pharmacy». Что за название такое? Так нормальные фирмы называются? В просторечии — Медлюксфарм…

Аня, разумеется, Альбину не отпустила — уложила на своем диване. Все равно сама она не собиралась спать.

Работать она пыталась — честно! — но получалось с трудом. Ее распирало от злости и обиды — на мироздание и на тех, кто посмел использовать человека, а затем просто выбросить умирать. Давно в ней так не клокотало бешенство — с тех пор, как она сама побывала в руках у бандитов.

Утром, проводив Альбину и пообещав помочь ей с Юлей в больнице, Аня позвонила папе. Тот только пришел на службу, так что она быстро изложила всю суть — все факты, какие знала сама.

Папа был не очень доволен это слышать: во-первых, новость в принципе была нехорошая, во-вторых — случилось всё в непосредственной близости от Ани, а в-третьих… как ни крути, а появилась новая внештатная головная боль. Но папа, конечно, не отказался помочь — с единственным условием, что Аня ни во что не будет встревать сама.

— Я совсем поехала, по-твоему? — поинтересовалась она. — Мне прошлого раза хватило за глаза и за уши. Скажи лучше, как там мама и мелкий?

— Хорошо. Боится с ним нежничать и уже начинает воспитывать.

— Ему же еще годика нет…

— Хочет вырастить настоящего мужика. Как могу, помогаю.

— Я в вас верю, ребята! Если кто-то и может вырастить настоящего мужика, то это вы.

— Да уж, — вздохнул папа. — Всё, котенок, извини. Служба.

— Целую! Маме и мелкому — привет.

— Спокойного дня.

Аня вырубила компьютер, почувствовав, как с его шумом словно стих и гул в ее голове, поплотнее задернула шторы и, наконец, легла.

Сон по обыкновению был очень крепким, почти лишенным сновидений. Только к вечеру, за несколько мгновений перед тем как проснуться, она увидела последние мгновения своей жизни. Прошлой жизни.

…Снотворное бродило по ее венам. Она слышала голоса и смех. Федькин голос. Теперь, в ее нынешнем сне, она захотела протянуть руки, схватиться за него, обнять.

Как жаль, что прошлое нельзя изменить — можно лишь время от времени пересматривать.

Затем прогремел выстрел, пуля перечеркнула их обоих, застряв в ее плече, а Федькина кровь пролилась на рану, прожигая тело насквозь.

Всё было кончено.

И Аня проснулась.

Место ранения жгло, тянуло за все нервы. Плечо послушалось не с первого раза — словно пуля была все еще там и мешала. Конечно, боли были фантомные — на самом деле все давно зажило, не осталось и следа. Нет лучшей панацеи от свежих ран и всех болезней на свете, чем Древняя кровь…

Ничто в ее теле не мешало забыть о той боли. Мешала только голова, которая слишком много думала и всё помнила. И мешала память о Федьке. В момент ранения его кровь влилась в ее жилы и принесла его воспоминания, частичку его самого.

Теперь ей больше не снились его сны, не виделись прожитые им века, не тревожила пролитая им кровь. А так хотелось… Она боялась, что, отпусти она эту фантомную боль, и последняя надежда на связь с Федькой уйдет.

Ане стало тоскливо. Тоскливо и голодно… Наверное, сегодня пора.

Отдернув шторы, она села на подоконник и, прикидывая, достаточно ли темно, какое-то время смотрела на город. Ну как на город — на свой уютный спальный район, еще век назад бывший деревенькой с дачами и садами. Пришла кошка Шурка, села рядом.

Аня опомнилась. Дотянувшись до прикроватной тумбочки, взяла мобильный и, набрав нужный номер, секунду-другую слушала далекие равнодушные гудки.

— Хэллоу, общежитие? Сань, доброго вечера! Не разбудила? Вы со Славиком случайно сегодня ночью не идете на «променад»? Как обычно? Ой, а можно с вами? Точно можно? Нет, все в порядке, спасибо. По крайней мере, со мной… Ну попозже расскажу. Хорошо, во сколько?

За окном царил теплый осенний питерский вечер. Часы все также показывали половину второго.

Глава 2

Аня сбежала в Петербург.

Всем говорила, что влюбилась в этот город, побывав на экскурсии с классом.

Нет, она и вправду влюбилась в Город, но это не отменяло того, что она сбежала.

Ее очень любили дома — маленькую сестрёнку, маленькую дочку. То, что она хотела заниматься, как это называлось, «художествами», пусть даже компьютерными, дома восприняли в целом положительно.

— Это хорошо для девушки! — сказала мама. — Вкус наконец-то разовьешь. Потом это и дом вести поможет, и с детками заниматься.

Мама, заподозрила Аня, не вполне поняла, что такое есть компьютерный дизайн.

Брат Гена, военный, улыбнулся и кивнул:

— Молодец, мелкая. Играйся.

Только папа отреагировал спокойно:

— Раз так решила…

Папа единственный относился по-человечески. Но папа служил, и по-человечески поговорить с ним удавалось редко.

А когда мама стала вслух размышлять о том, надо ли Ане это — найдет ли она хорошего мужа в вузе, который выбрала?.. Да, тогда Аня и решила сбежать.

Не столько от снисходительности и подколов, сколько от собственного желания жить и поступать вопреки — от этого самого поганого способа повестись на манипуляцию, когда ты уверена, что поступаешь по своей собственной воле.

Да, первое время деньги получала от родителей.

Училась на платном и заочном, поэтому, конечно, закончила. На первых курсах работала, где придется, в киношках и кафе. Потом начла потихоньку брать заказы: и просто цифровые рисунки, и простенькие рекламные и подарочные видео… За которые ей теперь, несколько лет спустя, было стыдно.

Домой ездила погостить и наслаждалась уютом, семейным теплом. Обычно день-другой. Потом папа опять пропадал на службе, а мама начинала многозначительно, ласково улыбаясь, молчать и, наконец, заводила разговор о том, когда же внучата.

— У Гены уже родился! — отвечала Аня поначалу. Со временем последовали варианты: «У Гены второй на подходе» и «У Гены уже двое». Иногда добавляла: — Ты же еще не старая, тебе еще полтинника нет! Зачем тебе столько внуков?

Мамин контраргумент оставался неизменным:

— Я твоих хочу в руках подержать!

Однажды Аня психанула, наорала на маму, заявив, что дети, если будут, то прежде всего — ее, во вторую очередь — ее мужа, которого еще надо найти, а уже в третью — бабушки с дедушкой. И она сама решит, когда и кто будет их на руках держать. Тут же схватила свой чемодан, который никогда толком не распаковывала, и умчалась на вокзал, написав папе сообщение.

Через несколько дней мама ей позвонила. Аня не взяла трубку — ни в первый, ни во второй раз.

Затем позвонил папа… То, что он сказал, было коротко, холодно и страшно.

Гена погиб.

Приезжай.

Тело её тогда само вдруг остановилось в офисном коридоре, содрогнулось и стало сползать по стенке, задыхаясь от рыданий. Тут же сбежались все, кто услышал, стали спрашивать, что случилось. Почему-то подумали, что беда с родителями. Девчонки увели в уборную, стали утешать и вытирать ей лицо салфетками. Помогали даже те, кто обычно шипел и смотрел искоса…

Несколько дней в счет отпуска дали без проблем. Ездила она дважды — на похороны и на девять дней, но во второй раз уложилась в выходные.

Ей стало тяжко дома, но она понимала, что должна в эти дни там быть.

На поминальный стол накрывали втроем — Аня, мама и Лида, жена Гены. Вдова…

Папа был дома, но, очевидно, после ночной работы. Выглядел он не просто уставшим, а чем-то крайне озадаченным.

Вечером приехал и священник отец Александр, друг семьи.

Так и сели помянуть, впятером.

Едва подняли рюмки, раздался звонок в дверь. И не просто раздался — прозвучал бы и затих, — а зазвенел и продолжал, продолжал дребезжать.

— Да кто же там? — только и вздохнула мама.

Папа поставил рюмку, поднялся и пошел открывать дверь.

— Это по работе. Срочно! — сообщил он через несколько секунд и вышел на лестничную клетку. К кому вышел, кто там — из гостиной видно не было.

— Что поделать, служба, — проронил отец Александр.

— Служба… — зло процедила Лида, припечатывая стопкой об стол и закрывая лицо руками. — Только служба на уме. Один вот, дослужился. А ради чего?

Никто не стал отвечать, всем было ясно, что она не спорить хочет, а просто сделать хоть кому-то побольнее — укусить, словно раненый зверь.

И Ане стало больно и страшно — за папу. Что это за странный визит? Почему папа вышел из квартиры и стоит сейчас с кем-то на лестничной клетке? С кем? Ясно же, что это что-то из ряда вон… Что если с ним случится беда? Так ведь и бывает — одно несчастье следом за другим… Тревога, охватившая Аню, была чудовищной силы — она с трудом сдержалась, чтобы не встать и не выйти вслед за папой.

«Ну же! — так и подмывало что-то изнутри. — Просто проверить! Так и вершится судьба. Единственное слово, один случайный взгляд. А секунда — и будет поздно…»

Тут вздрогнул от смс папин мобильник на краю стола.

— Отлично. Главное — повод, — констатировала мама, поднялась и вышла из гостиной.

Вернулась уже с папой. И Аня увидела, что у папы всё хорошо. То есть не то, что он просто жив и здоров, а будто ему и вправду чуточку легче.

Наконец, выпили, и папа стал спрашивать у угрюмой Лиды, как дела у Артёма, старшего внука.

Всё как будто пошло своим чередом.

Но, оглядываясь назад, Аня понимала, что именно в этот вечер началась цепочка событий, разрушивших ее прежнюю жизнь. Однако также ясно она видела, что по-другому не могло случиться.

Расследование, которое вёл папа вышло на след из Питера, на того самого человечка, с которым Аня тогда работала.

С какой гордостью, какой охотой поучаствовала она тогда в расследовании! А надо было всего-навсего воткнуть выданную флэшку в нужный компьютер.

Опять ей показалось, что настала нормальная, обычная жизнь. Кошку завела, назвала Шуркой. Сходила на свидание… и уехала с него в багажнике внедорожника. Серьезные люди решили объяснить папе, в каком русле следует вести расследование.

Спасать ее примчался Федька.

Она и прежде, еще живя с родителями, видела папиных сотрудников, но этот… нет, он был не просто сотрудник. Она и чувствовала отношение папы к нему — папа любил его, доверял ему. Ане и самой Федька нравился. А как такой мог не понравиться?

Иногда ей казалось, что он флиртует с ней… Но он, кажется, флиртовал со всеми. Как-то полез обниматься, но тоже ни о чём.

Может так бы все ничем и кончилось, если бы, он, вытаскивая ее из лап бандитов, не словил пулю. Они словили пулю — одну на двоих.

Аня менялась медленно. Она болела. Она голодала, потому что больше не могла есть человеческую еду, но как же ей было хорошо. Она чувствовала невероятную силу, вдохновение, желание — все чувства были обострены.

Папа знал что происходит, Федька ему сказал. Но папа убедил ее, что это «просто» тяжелое системное заболевание, спровоцированное ранением, и запер в пустой клинике под присмотром одного-единственного врача, крепко сидящего на крючке после дела о «черных трансплантологах». Вот сидя взаперти Аня начала злиться. Ей не хватало капельниц… Дело могло кончиться плохо — она чуть не загрызла молодого лейтенанта, которого папа отправил проверить, как идут дела. Она до сих пор жалела, что не удалось его хотя бы надкусить — такой аппетитный и милый был этот Митя Шацкий.

Но тут пришли они. Тёмное племя во главе с римлянином Марком. Пришли и подарили ей каплю Древней крови, завершившую ее трансформацию.

Как жить дальше?

Как обычно, день за днем.

Про Федьку… про Федьку лишний раз велели не спрашивать. Папа привыкал работать без ценного кадра. Без «объекта», как официально значился Федька.

А Аня вернулась в Питер и ближайшими ее друзьями стали двое новых «братьев» — Саша со Славиком.

Они трое представляли собой всё вампирское население Питера. Аня была самым младшим упырём и по Питеру, и по планете Земля. Приходилось слушаться старших.

Но она не жаловалась. Саша со Славиком оба ей очень нравились, а наукой добывать доноров и обрабатывать их так, чтобы те сами остались довольны и доступны на достаточно продолжительное время, она пока не овладела.

Аня по-детски запросто напрашивалась «на променад», а парни с радостью и с ноткой самодовольства делились чужой кровью и личным опытом.

Глава 3

После истории с Юлькой, как после любого нервного потрясения, сходить «на променад» просто требовалось. Тем более, если Альбине понадобится помощь, потом времени просто может не быть.

Так что Аня нанесла на лицо боевой раскрас под кодовым названием «готичный макияж», надела высокие сапоги, юбку, напоминающую нижнее белье XVIII века, тонкую белую блузку и кожаный топ типа «корсет».

Топ был из секс-шопа. Зашли как-то с Юлькой просто поглазеть и поржать, а в итоге перемерили половину ассортимента, который можно было носить вне постели.

Продавщица — скучающая в будний день в черно-неоновом подвале разврата суровая лесбиянка — сама активно включилась в процесс выбора и давала вполне дельные советы.

Этот кожаный топ Аньке подкинула именно она, причем так легко, между делом, выбрав наметанным глазом.

— Ты ей нравишься, — заметила Юлька, просунув голову из соседней кабинки, и зловредно хихикнула. — Настоящая лесбиянка! Ценитель женской красоты говна не посоветует.

— Ты нетолерантна! — назидательно хмыкнула Аня и ладонью втопила Юлькино лицо обратно за занавеску.

Воспоминание о Юльке холодной горечью пролегло в пищеводе. Как она? На что вообще сейчас похожа?

«Нет, — решила Аня. — Потом. Переведут из реанимации, тогда навещу. Сегодня „на променад“, запью горечь».

К Саше и Славику она приехала к девяти часам. «Как обычно» означало, что сейчас они двинут в пригород, в гости к юному и сговорчивому любителю тьмы. Парень жил один, работал, как Аня и большинство ее знакомых, на дому, а в город выбирался на тусовки своего узкого кружка, где люди занимались расширением чувственного опыта во всех смыслах — от пространных рассуждений о религии, до поиска партнера… На расширенные собрания таких тусовок могли попасть и интересующиеся со стороны. Именно там можно было поймать «донора», тем более, что многие из тамошней публики интересовались садо-мазо темой и следили за показателями здоровья. Один такой кадр и запал на Славика. Так запал, что согласился на всё — и на отношения без близости, только с «донорством», и на то, чтобы немного угощать друзей. Даже Аньку.

Собираясь в гости к человечку из подобной тусовки, и одеваться стоило соответствующе. Ну не приходить же в толстовке или шерстяной тунике.

Ей даже нравился такой маскарад, тем более, что Сашка со Славой наряжались не хуже. Надо ведь было поддерживать образ, чтобы «донор» не думал, что истекает кровью ради кучки цивилов.

В обычной жизни Слава носил простые светлые рубашки и слегка расклешенные джинсы в память о семидесятых, когда он был самым стильным вожатым на весь пионерлагерь. Да еще и дерзким настолько, что отрастил кудри как у Ленского. Правда, черными они казались, пока рядом не вставал Сашка — и сразу становилось видно, что Славик просто шатен. А у Сашки были почти по-азиатски черные и прямые волосы и карие глаза, так что в готичном прикиде он напоминал ожившую аниме-фигурку. Когда парни представлялись братьями, Сашку принимали за младшего, хотя он уже разменял тринадцатый десяток. Правда, даже столь долгой жизни не удалось полностью вытравить из него школяра — вернее, гимназиста старшего класса — и, умея носить вполне дорогие костюмы, он предпочитал джинсы с кедами.

Но не сегодня.

Едва Саша открыл дверь, Аня увидела, что на этот вечер он выбрал кое-что из своего старого гардероба — английский костюм пятидесятых годов из черной шерсти, подкрепленный со временем черными же кожаными вставками. Одежда такого типа, явно старая, явно из другой эпохи и при этом сидящая на этом худеньком пареньке идеально по размеру, производила нужное впечатление — мозг путался в показаниях и посылал единственный сигнал: «Тут что-то жуткое». Вдобавок на лацкане пиджака красовалась булавка со стеклянным, крохотным, но очень реалистично выполненным алым сердечком.

С явным удовольствием окинув Аню взглядом, Саша поцеловал ей руку. Аня сделала книксен и уже затем последовали обнимашки. Обнимать Сашу было интересно — из-за костлявости и худобы казалось, что обнимаешь подростка.

— Привет, Сашка. Уже выходим?

— Здравствуй, Аннушка. Пардон, но слегка задерживаемся. Дадим Славушке еще пять минут.

— Что, прихорашивается? — хихикнула Аня, но тут Саша приложил палец к губам.

— Да если бы… То есть, кажется, уже закончил… Короче, у нас тут кратковременная перестроечная истерика. Надо просто переждать.

— Опять?

Саша только развел руками.

Оба подошли к двери в ванную в конце коридора, и Саша аккуратно постучал.

— Да?

— Слава, наша Аннушка пришла.

— Сейчас.

Слава отвечал через паузы, словно был целиком поглощен каким-то процессом или думой.

Тоже немного выждав, Аня склонилась к двери, побарабанила короткими, выкрашенными в бордо ноготками, из которых две штуки уже были выкрашены повторно поверх отпечатка ткани.

— Слава, привет.

— Привет, Ань.

Снова настала тишина. Только едва слышно журчала оставленная без внимания струйка воды из крана над раковиной.

«Перестроечная истерика» на ее памяти у Славы уже случалась, и теперь надо было просто немного подождать и подискутировать. Аня прислонилась к углу старого шкафа и тут же почувствовала, как черный цветок на ее заколке странным образом тянет вверх. Подняв голову, встретилась взором с котом Боцманом. Черный и зеленоглазый как нечистая сила, вдобавок вислоухий метис, вероятно, был выброшен прежними хозяевами на улицу за нечистокровность и уже в дворовых боях получил шрам, перекосивший левую половину его морды. Боцмана домой принес Слава. Вернее, похоже, это Боцман нашел Славу, когда тот, сидя вечером в парке с кофе, делал наброски. Кот пришел, сел рядом, а потом и лег на колени, решив, что именно Слава заберет его домой.

Слава забрал. Животина оказалась благодарная, ласковая и общительная.

Теперь, похоже, Боцман пришел вместе со всеми наблюдать, что происходит. Сидел на углу шкафчика, рядом со старинным кожаным чемоданом, и напоминал в полумраке настоящую горгулью.

— Славушка… — снова постучал в дверь ванной Саша. — У нас гостья. Это, в конце концов, не вежливо.

Аня вздохнула:

— Извините, что беспокою вас во время вашей семейной драмы…

— Славушка, нас, кажется, опять за содомитов приняли.

— В первый раз?..

— Пусть тебе плевать на репутацию. Но твои друзья голодны.

— Голодны? — донеслось уже с меньшей паузой и с большей интонацией. — Вот в блокаду, я понимаю, у людей был голод. А у нас какая-то низшая животная потребность. Голодаем! У нас всё есть, что надо для жизни. Даже больше! Вот не чувствую я голода.

— Ты сам, едва проснувшись, пожаловался, что не сыт.

— Не сыт и голоден — разные вещи.

— Нам опасно быть голодными, Славушка. Для людей опасно. Ты хочешь как наш фра Родриго себя истязать, чтобы потом на окружающих кидаться? Нам нужно питаться впрок, чтобы оставаться людьми. Кажется, Марк мне когда-то сказал, что паразитический образ жизни весьма утомителен.

— Готов подписаться под этим. Я страшно устал быть паразитом на теле человечества. Что мы делаем? Мы же сейчас пользуемся психическим расстройством несчастного мальчика. А сколько таких было, сколько будет! И все время — только лгать, покупать, обманывать.

— Слава, прекрати сейчас же! Ты мало того, что заставляешь нашу гостью ждать, так еще и пугаешь ее до полусмерти. — Аня хотела возразить, что вовсе она не напугана, но Саша помахал рукой и вновь приложил палец к губам. — Возьми себя в руки! Ты же комсомолец!

— И что вам с того, что я комсомолец? СССР давно уже нет.

— Российской Империи тоже, давай я в уборной запрусь и будем с тобой через стенку ныть. А Анечка одна поедет «на променад». Только она не поедет, Слава. Потому что это твой «несчастный мальчик» и без тебя нас никто не накормит.

Аня принялась играть с Боцманом, ловить пальцем его тонкую сильную лапку, просто, чтобы отвести глаза. Ей пришло в голову, что будь она на месте Славы, в гневе ляпнула бы что-то вроде «Так сами и ищите себе пропитание и своих больных мальчиков».

Журчание воды прекратилось, щелкнула щеколда и дверь открылась.

Слава стоял в полном «боевом» облачении. Всё в лучшем виде: сапоги со шнуровкой на толстой подошве, кожаные штаны, мантия с капюшоном и рваными краями, жесткий чокер с пятиконечной звездой — единственным предметом в этом гардеробе, который Слава носил с удовольствием, даже с вызовом, — и, конечно же, вишневые линзы в глазах.

Кареглазый Сашка обычно обходился очками с круглыми цветными стеклами. А Ане никакие очки и линзы были не нужны — у нее из-за особенности кривой и насильственной трансформации голубая радужка обзавелась алой короной.

Зная, как Слава не любит слово «Вау», Аня сказала:

— Слава, я каждый раз обалдеваю от твоего преображения в такого горячего доминанта.

Взгляд у Славы, взявшего себя в руки, и правда был как у доминанта:

— Я — советский человек, я всё могу. Простите, друзья, наверное, мне и вправду пора «на променад», раз позволяю себе такое. Идемте! — Он выключил свет в ванной. — Саша, мы же не опаздываем на электричку?

— Нет, успеваем! Твоя истерика удивительно пунктуальна. Так что спокойно пиши своему больному, чтобы ставил стопки греть на кофеварку.

Проверив, свет и окна во всей квартире, наконец, отправились.

Боцман так и наблюдал со шкафа. Наверное, проспит там до утра.

Схема была отработанная: туда — на электричке, обратно — на такси. В обе стороны на такси было очень дорого, а если выбирать, то на электричке лучше было ехать вечером — публика подбиралась и разномастная, и радостная в конце дня, предвкушающая дом и отдых. Перед такими и весело было щегольнуть «боевыми» и раскрасом, и нарядом. А вот толкаться ранним серым утром, среди людей, едущих на любимую работу — это после променада было удушающе тоскливо, просто-таки тяжко.

Тем более, что в такси можно было сесть на переднее сиденье, отдельно от парней — отдельно от кого бы то ни было. После «променада» у Ани часто бывало игривое настроение и лишние физические контакты только без толку волновали. Сидеть вплотную к Сашке со Славиком не хотелось вдвойне — из опасения за собственное поведение.

В этом смысле ее полностью устраивал нынешний донор. Еще Кьяра Безаччо, флорентийка, ровесница Федьки, по секрету как-то сказала ей, что самая изысканная закуска — это юные содомиты. Только начав регулярно питаться, Аня поняла истинный смысл этого секрета. Только содомит нужен самый настоящий, чтобы никак не реагировал на объятия и авансы.

Можно было переключиться, например, на девушек, но Ане было банально невкусно. Не могла отделаться от ощущения, что их кровь отдает кислым творогом и женской раздевалкой. Но поскольку Сашка со Славиком, по их же словам, девушек банально жалели, такая диета ей точно не грозила.

Однако, несмотря на слова Саши о том, что не стоит торопиться, что у нее достаточно времени, Аня всё чаще думала, как однажды будет искать себе пищу сама…

Глава 4

Два дня спустя Юлю перевели из реанимации.

Альбина стала дежурить в больнице — ходила как на вторую работу, почти не заглядывая домой. Почти каждый день Аня помогала ей, подвозила вещи, еду.

Несколько ночей Альбина ночевала в больнице. Вскоре она, разумеется, стала похожей на зомби. В конце концов, Аня вызвалась подежурить за нее, велев отправляться домой и, приняв успокоительное, как следует выспаться. Сама пообещала звонить, что бы ни произошло.

Альбина так обжилась в больнице, что пришлось собирать вещи перед уходом: термос, зарядку для телефона, мешок личных лекарств, цветастый бабский журнал, который явно подрезала у кого-то в больнице. Сама она такое обычно не читала.

И вот этот журнал Альбина отчего-то особенно долго держала в руках, глядя на открывшийся на разломе рекламный разворот.

— Суки, — сквозь зубы произнесла она.

Аня посмотрела на мозаику объявлений. В центре, в окружении предложений о кредитах, красовалось аккуратное и стильное объявление: «Требуются молодые энергичные девушки для работы ассистентами косметолога в фирме элитной фармацевтики. Без опыта работы. Строго не интим, высокая заработная плата», — было выведено штрихами цвета слоновой кости с отблесками золота на совершенном черном фоне.

— Это они?..

— Они.

— Альбин… А может дело и вправду не в этой фирме?

— Нет, Анечка, в ней. Во-первых, Юля никуда, кроме работы, в области не сворачивала — садилась на электричку и ехала в город. Во-вторых, она не притрагивалась к веществам, которые у нее в крови нашли… И не всё смогли точно установить, вероятно ей вкололи что-то самопальное. И они же мне звонили — помнишь?

— Помню, — вздохнула Аня. По уже имеющимся точкам фигура вырисовывалась крайне мерзкая.

— Ладно, Анечка, раз ты меня отпускаешь, я пойду.

— Иди. Я посижу здесь.

— Тебя это точно не напряжет?

— Точно. Ты же знаешь, я не сплю по ночам.

— Спасибо, — устало улыбнулась Альбина. Обняла Аню на прощание и все еще неуверенно ушла.

Аня погасила верхний свет в палате, а сама села в уголке со своим планшетом. Старалась сосредоточиться на работе и не смотреть на Юлю под аппаратами.

Как же легко — одним-единственным щелчком! — можно сбить с человека высшую настройку, сделать из него почти животное, которое будет говорить и существовать в социуме просто потому, что в одиночку не выживет и не прокормится. Или почти в мертвеца.

Аня знала Альбину и Юлю не первый год. Но что же она видела теперь? Свалившееся несчастье превратило энергичную, яркую Альбину в измученную, измотанную тетку. А Юля лежит оплетенным проводами овощем… Станет ли она когда-нибудь вновь человеком?

В девять часов пришла медсестра, поставила Юле капельницу. На Аню внимания не обратила — то ли привыкла к тому, что в палате кто-то постоянно дежурит, то ли сказалось свойство «породы» — люди иногда инстинктивно реагировали на ее представителей не как на живых людей, а скорее как на мебель или покойников. Особенно, когда представителям породы пора было отправляться «на променад». С досадой Аня поняла, что «на променад» пора бы.

«Ничего, ночь продержусь, а под утро кого-нибудь поймать даже легче, — дала она себе установку. — Конечно, качество неважнецкое, поддатый мажор какой-нибудь, но — что поделать? Иногда приходится перекусывать на бегу… К тому же под утро „надкусанного“ быстрее найдут и вернее откачают…»

Когда отделение совсем затихло, Аня выключила и нижний свет и притаилась на кушетке под окном. На то, чтобы поработать и почитать была целая ночь, а сейчас хотелось поглядеть на ночное небо. Из-за второго корпуса больницы уже появилась полная луна. Облака плыли и плыли, омывая ее…

Пару раз Аня почти задремала, разомлев словно на солнцепеке, но тут же начинали пульсировать и саднить нервы в клыках, и она просыпалась.

В коридоре послышались неспешные деловитые шаги. Еще мгновение — и открылась дверь в палату. Вошел крупный мужчина в одежде санитара; в руках он держал свернутое полотенце. Вернее — что-то, завернутое в полотенце. Спокойно, словно выполняя повседневную работу, он затворил дверь и подошел к Юлиной кровати. Сверток из полотенца положил на тумбочку, зажег свет у изголовья, вытащил из свертка шприц.

— Вы кто такой? — приподнялась на кушетке удивленная и настороженная Аня. — Что вы делаете?

— Не волнуйтесь, — тихо и деловито сказал мужчина. На самом деле он замешкался, но только на долю секунды. В два быстрых шага он подступил к кушетке, на которой лежала Аня, и накрыл ее лицо ладонью.

Хорошо, что Аня замерла с разинутым ртом — теперь только сомкнула челюсти, хорошенько так надкусив ладонь.

Мужчина отнял ладонь, не проронив ни звука, но все же замешкался в растерянности. Ане хватило. Ее позвоночник словно сделал всё сам собой: даже не отталкиваясь руками, она подскочила и зубами вцепилась мужчине уже в горло. Со всей силы, не сдерживая как обычно давление челюстей. Тот дернулся, хотел оттолкнуть ее от себя, но кровь из горла хлестала слишком шустро — он оцепенел, осел на пол, упал и, наконец, затих. Аня с трудом освободила зубы от застрявшей в них тугой сырой жилки, сглотнула напоследок и попробовала поглубже вздохнуть.

Хорошо.

Да, телу и впрямь было хорошо — эту эгоистичную скотину даже не колотило от только что совершенного… убийства.

Аня опустила голову и растерянно оглядела распростертого под ней мертвого мужчину с разорванным горлом. Затем — себя саму, залитую с ног до головы его кровью.

Осторожно, боясь поскользнуться, поднялась она и потихоньку пошла в сестринскую. Это была единственная приоткрытая дверь в коридоре, оттуда доносился теплый комнатный свет и бормотание телевизора.

Дежурная сестра — пожилая женщина с серыми волосами и в шерстяных носках с начесом — дремала, сидя в старом продавленном кресле.

Аня тронула ее за плечо, сестра встрепенулась.

— Да? Слу… — Шок! — Слушаю.

— Нам нужны доктор и полиция. И уборщица, наверное.

Глава 5

Дело собиралось стать рядовым «висяком» и уже намыливало веревку, как вдруг случились разом покушение на убийство потерпевшей, а также убийство покушавшегося на убийство. Следователи оказались перед сложной задачей: считать ли перегрызание горла другому человеку превышением допустимой самообороны?

С одной стороны, убитый таким образом мужчина сам явно был убийцей, что подтверждали отпечатки его пальцев на шприце с препаратом, останавливающим сердце, и, не загрызи его эта странная девушка, он бы убил потерпевшую, лежащую в коме. А это значит — те, по чьей вине она в коме, очень не хотят, чтобы она очнулась — значит, им есть, что скрывать. И блондинка поступила совершенно логично и даже мужественно, обезвредив преступника. Который, похоже, пытался убить и ее. Но! — с другой стороны — тут попахивало сумасшедшим домом. В конце концов, на памяти следователей, самой серьезной травмой, какую женщина нанесла мужчине — без применения оружия и иных посторонних средств — были царапины на лице и простые укусы. И лепет блондинки про «наращенные клыки» не мог считаться аргументом.

Когда мать потерпевшей, в чьей палате все произошло, вступилась за подругу дочки, ей посоветовали подумать, и, когда девушка очнется — лишний раз обговорить с ней стратегию выбора друзей и мест работы.

Так что, сотрудники полиции, сняв свидетельские показания, отвезли блондинку именно в сумасшедший дом.

В сумасшедшем доме, узнав о том, что сотворила хрупкая на вид девушка, пришли в священный ужас, посмотрели на нее как Колумб — на Америку, и, конечно, согласились выделить ей отдельную палату и поскорее провести экспертизу.

В тот же вечер сумасшедший дом все-таки попыталась взять штурмом мать потерпевшей, лежащей в коме, требуя «отпустить хорошего ребенка».

Альбине на все было плевать — она понимала, что если бы не Аня, то Юля точно была бы мертва.

«Ребенка» не отпускали, увидеться не разрешали. Денег не брали. Тогда она протянула дежурному врачу тяжелую плитку шоколада и полиэтиленовый пакет.

— Пакет передайте ей, пожалуйста.

В пакете оказались теплый плед, яблоки и мягкая игрушка-котик.

Следующим вечером судьбой странной пациентки и фигурантки дела вновь заинтересовались, но уже люди не простые, а московские. Явились они в отделение полиции уже в конце рабочего дня — целых трое и у каждого имелось при себе удостоверение сотрудника ФСБ. Вместе со следователем, ведущим дело, они отправились в лечебницу, где содержалась на обследовании Аня Кречетова.

Заглянув в удостоверение старшего из московских гостей, следователь, конечно, заподозрил, каков его интерес в текущем деле, но ничего не сказал. Заподозрил и что «висяк» с их шеи, похоже, перевесят. И слава Богу.

В палату к буйной блондинке старший вошел один.

— Так и знал, что ты однажды докатишься…

— Папа, — простонала Аня, подскочила с кровати и бросилась в объятия седого подполковника. — Папа, забери меня отсюда! Они считают, что я чокнулась. А я бандита загрызла — бандита! Он бы и меня убил, и Юльку.

— Знаю, солнышко. Я всё понимаю.

— Мы ведь уйдем отсюда? Прямо сейчас? Тут душ как в ужастике, туалет по расписанию! Пока меня по коридору вели, какой-то онанист пристал. Я испугалась, а врачи сказали, что он не буйный. Они, кажется, за него вообще больше, чем за меня испугались…

— Бедный ребенок! Хоть никого больше не загрызла?

Аня легонько стукнула папу в плечо.

— Я ему тут душу изливаю…

— Тихо-тихо! Всё, собирайся.

— Слава Босху!

Аня принялась распихивать по двум мешкам свои немногочисленные пожитки.

Главврач еще был на рабочем месте и лично выписал заключение о полной вменяемости пациентки, после чего та навсегда исчезла из его жизни.

Вызволив дочку из сумасшедшего дома, Андрей Павлович Кречетов отпустил своих людей, а сам остался на чай и на серьезный разговор.

Аня распихала хлам в комнате по углам и с радостью принимала папу: сделала ему горячих бутербродов и даже сбегала в кондитерскую за парой пирожных — специально для него. Сама ограничилась травяным чаем.

— Это ваша народная вампирская традиция — пить травяной чай? — поинтересовался Андрей Павлович.

Аня дернула плечом.

— Привычка. Насколько я поняла, Федька когда-то подсадил на него Марка, а тот уже — всех остальных.

— Ясно, — кивнул Андрей Павлович и задумчиво пригубил чай. — Кстати, про Федора новостей нет?

Аня смутилась. Ей почему-то показалось неловко говорить с папой о Федьке. Неловко и стыдно. Будто это она виновата, что о нем скоро два года как нет вестей. Да она и не могла отделаться от мысли, что всё произошло из-за нее. Конечно, она случайно стала пешкой в большой игре и в серьезных разборках, и она бы просто погибла — нужно было не делать ничего лишнего, промолчать и вести обычное расследование. Ведь Федька еще при царе Петре поклялся Марку Альфению, что пока он в большой человеческой игре, никто не узнает о вампирском племени. Он одиночка, как стал упырем — история не вполне ясная ему самому. И на этом всё.

А Федька впрягся — по-другому не скажешь. Тут Аню успокаивало только то, что возможно решающим моментом стало не пылкое чувство к ней лично, а уважение и преданность Федьки к ее отцу. Очень уж не хотелось быть единственной крайней сливной кнопкой во всей этой истории. А вот самурайская верность — это другое. Это успокаивало…

Но как же она сама тосковала по Федьке! И вот тут стыдно было снова — за то, что не идет против всех остальных, что вежливо беседует с Марком об отстраненных вещах, чуть ли не о погоде. Что не роет землю Рима, чтобы найти и разбудить Федьку, который теперь, выйдя из большой игры, выведен и из жизни — спит с кинжалом в сердце, как Дракула в старом дрянном кино.

Новостей… Каких? Знаешь, пап, его тут пару недель назад откопали. Забежал на вечерок чайку попить, просил привет передать. Где сейчас шляется — неизвестно. Только вот прислал открытку со сказочного Бали.

— Нет, пап. Я бы сразу сказала. А я правильно поняла, что раз ты здесь со своими мальчиками, то твоя служба подключилась к расследованию официально?

— Правильно. Но я сюда откровенно напросился. Отпустили, потому что ты все-таки влипла. И! — командирский приказ, отцовский наказ — ты с этого момента официально в расследовании не фигурируешь.

— Интересно, как это не фигурирую, когда фигурирую?

— Ты чудом смогла защитить себя в этот раз.

— Если даже чудом — ты думаешь, что вычеркнув мое имя из протоколов, ты заставишь гадов из этой фирмы забыть о моем существовании?

— Это точно не повредит. Но то, что ты видела и знаешь, безусловно, будет принято во внимание.

— А-а, — протянула Аня.

— Не строй рожи. Вероятно, твоя подруга — не первая и не последняя. Один раз я уже тебя впутал. Ты помнишь, чем все закончилось.

— Тем, что меня теперь трудно убить?

— Трудно, но не невозможно. Знаешь, сколько раз я Федьку из передряг израненного вытаскивал. Федьку! А ему четыреста пятьдесят лет было.

— Не было, папа. Он еще жив и вернется.

— Конечно, вернется, — согласился Андрей Павлович, опомнившись от оговорки. Прежний запал схлынул. — Конечно. Но заметь себе, четыреста пятьдесят лет жизни, из них триста — работы в различных спецслужбах. Это серьезный багаж. Не то что у тебя. Так что даже не спорь.

— Ладно, спорить не буду.

— Аня…

— Да?

— Не лезь никуда.

— Хорошо, пап! Хорошо. А ты — еще немного побудешь или скоро домой?

— Побуду. Посмотрю, как пойдет дело.

— А что вы планируете? Припрете этих сволочей к стенке или подождете, будете кого-то внедрять?

Папа выдержал паузу, улыбнулся.

— Мы что-нибудь придумаем.

Остаток вечера прошел вполне душевно — говорили об Аниной питерской жизни, о маме и «мелком» Павлике. Папа пару раз невзначай спросил, не хочет ли Аня съездить домой, хотя бы проведать маму и брата.

— Обязательно! Я очень хочу. Но чуть позже. У меня еще дела тут…

— Аня!..

— Просто личные дела, папа.

Аня думала…

Аня помогала Альбине и ничего не могла сказать ей в утешение, кроме того, что расследование идет полным ходом.

— На самом деле идет. Не для галочки!

Как-то Аня спросила Альбину, не смущает ли ее произошедшее. Альбина ответила, что и сама бы этому ублюдку глотку перегрызла, если бы состояние зубов позволило.

Оставаясь дежурить ночами в палате, Аня уже не могла ни сомкнуть глаз, ни выключить свет. Ей становилось очень страшно, когда все звуки на этаже стихали. Если ей случалось задремать под утро, то ей снилось как дверь распахивается и в кромешной темноте коридора кто-то стоит. Его не видно, но он там! Аня не видела и совершенно не представлял его лица. Она ведь успела заметить только силуэт…

Вырезка из журнала — объявление, по которому когда-то нашла странную работу Юля — до сих пор лежало у Ани в кармане.

Глава 6

В одну из первых осенних ночей, таких, когда кажется, что внезапно возвращается лето, Саша и Слава позвали Аню прогуляться по ночному городу. Не на «променад» — все трое были сыты еще на несколько дней вперед.

Аня с радостью согласилась — и хотелось хоть на что-то отвлечься, да и не часто на самом деле получалось погулять со своими просто так. В такие вечера и ночи они не говорили о «променаде» — только иногда Саша запросто рассказывал о старом Петербурге или о Париже, а Слава — о комсомольской юности. Но в остальном они просто гуляли — как все обычные люди.

Например, в белую ночь в начале лета они гуляли по лютеранскому кладбищу.

Слава искал интересные виды, Аня фотографировала всё подряд лично для себя. Саша настороженно оглядывал надгробия — не попадется ли кто-то знакомый. Людей почти не было, разок только, когда уже почти стемнело, в темном кладбищенском переулке они разминулись с компанией очень юных, но очень мрачных личностей — похоже, тёртых готов, а то и натуральных сатанистов — холодно и чуть надменно поглядевших на «цивилов». Личности, похоже, с кладбища уходить не собирались, шатались туда-сюда по дорожкам.

Аня по человеческой привычке тогда немного напрягалась и долго с опаской оглядывалась. То и дело напоминала она себе, что с ней двое сильных и по-настоящему опасных существ.

Да, это было до истории с Юлькой, до больницы с дурдомом…

Оставшуюся ночь наворачивали круги по дворикам Васьки.

Теперь их прогулка началась с заходом солнца от Инженерного замка и затем повилась крайне вольно — мимо Летнего сада, который в новом своем облике Саше крайне нравился, а Славу возмущал, потом по набережной и прямо по Литейному.

Оказавшись на Литейном, Саша вдруг стал немного нервным. То замедлял шаг, почти останавливаясь на месте, то шел едва ли не бегом.

— Ты чего? — спросила, наконец, обернувшись, Аня. — Здесь что, аномальная зона?

Тут же как вкопанный замер и Слава. Тихо ахнул, оглядевшись.

— Сколько лет ты уже здесь не был?

— Да пару, наверное, — ответил Саша. — Но может и дольше… Плохо помню.

— Хочешь, свернем?

— Да что происходит? — не выдержала Аня.

— Я тут недалеко жил когда-то, — ответил Саша. — То есть — когда на самом деле жил. Почитай — все годы, пока в гимназии учился.

— Так это же круто! А дом сохранился?

— Последний раз, когда я сюда заглядывал, он еще был. Да, такой дом и в этой части города вряд ли бы снесли…

Потихоньку они тронулись дальше, Саша продолжал рассказывать: