Бесплатный фрагмент - Кастинг

Эпиграф

— Неужели все живы? — вопрос к Евангелию

Часть вторая

Глава 42

— Я не пойду, — сказал Сори, — если только это будет просто экскурсия в лес на школьном автобусе.

— Нет, я в курсе, это находится за плинтусом, — сказал автор человеческой комедии, включая сюда и малолетнего ребенка, а оставалось пока что под вопросом:

— Правомерность участия этого киндера, — в превращении драмы и комедии в:

— Мелодраму в одном лице.

И даже бабушка, коротая не могла, несмотря на все старания, прославиться, будучи девушкой во главе с Евгением Леоновым, то здесь показала весь свой личный запас, накопленный за эти трудные годы жизни вместе с двухсотдолларовым — хотя и купленным в Березке за сто писят русских йен и небольшой очереди — магнитофоном, странно, что не двухкассетным, и:

— Его прямым обладателем, воровавшим когда-то электромоторы на заводе, а ныне — как все — ставшим артистом, похожим на Петра Первого.

— Нет, нет, — Кот поднял руку, такую же как у всех, а вовсе не похожую на лапу, как иногда даже мне кажется. — Туда мы не попремся, — как сказал один известный, правда, уже покойный персонаж трагедии века, марксист по образованию, а:

— Пойдем Назад.

— Назад в Будущее? — спросил с иронией Войнич. — Как это возможно?

— Вы видели когда-нибудь Код Войнича, своего однофамильца, и возможно, близкого родственника? Нет. А там ясно — для Посвященных — нарисовано:

— Пусть нам предстоит по Ласточкиному Хвосту. — Ибо:

— Хвост видели почти все, а откуда он начинается может увидеть только Посвященный.

— Ну, вы в курсе? — спросила СНС.

— Да.

— Я так и думала! — воскликнула леди с обидой и возмущением в голосе: — Он прется к власти! Как костюмы на выбор к каждому празднику — так дайте, а как в Ад, пусть командует Кот Штрассе, так что ли, друзья мои? Учтите, вы у меня дождетесь простой спецовки, пригодной разве что для покраски Лебединского горно-обогатительного комбината. И то раз год, — добавила она и села одна за свой обширный стол. Было ясно:

— Боится посадить за него еще и Штрассе, который уже однажды пытался разделить с ней это благородное ложе:

— Предводителя, — хотя, чем он будет платить никому неизвестно.

Тем не менее, никто не мог понять, где у ласточкина хвоста настоящий хвост, ведущий в прошлое.

— А именно поэтому он изображен на Плане Ада в Коде Войнича, — сказал Кот, опять привстав со своего места, что…

— Ну, говори, что ты тянешь Кота за хвост, — сказал Плинтус, — я в принципе готов идти за тобой, если туда можно проехать на новой иномарке, щас подумаю, какую хачу.

— Пешком пойдем, — просто сказал Штрассе, — и более того: — Привычным путем.

— Вот из ит?

— Что это значит?

Но Кот ничего не ответил, все еще боясь, что леди СНС и в этом случае пойдет впереди.

И так оно и оказалось, она произнесла:

— Скажи и я первая пойду впереди процессии.

И он ответил со вздохом:

— Это путь от нехорошей — по-вашему — квартиры до Берендея. — И добавил:

— Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Но мы уже здесь!

— Я об этом не думал, но скажу:

— Поедем на Клязьму в номера, — сказал напоровшийся на постмодернизм Цыпленкаф, и страдавший с тех пор как минимум теоретическим марксизмом, — там к счастью уже не живет никто из нас, и поэтому можно считать — это то место, где хотел больше всего выпить и закусить Бродский, а именно:

Можно выпить на природе

Где не встретить бюст…

Где нет вообще никаких бюстов,

Кроме Горгулий.

А вот, кого они представляют — это:

— Еще вопрос.

(В оригинале стихи Иосифа Бродского)

И хорошо, что не поплыли туда сразу, иначе многие бы ужаснулись.

И многие думали, что:

— Мы наконец пошли навстречу Голливуду, — так как, как сказал поэт:

— Там и так сплошь все наши люди из бывшей Одессы, — правда, с американскими Браузерами.

— Но по-своему, разумеется, — как предположил Войнич, ибо СНС решила устроить конкурс на новый костюм Адидас с личной подписью Штеффи Граф или Мартины Хингис — пока еще не решено точно, кто даст:

— Кто не то, что прямо вот так изображен, можно сказать:

— Так и лезет из этих Горгулий, а просто сходство:

— Есть, есть!

И значит, Войнич так и выразился:

— Все члены политбюро, начиная с самого начала.

— Да вы что, рехнулись?! — чуть не ляпнул Плинтус, — ибо это будет уже не корпус для отдыхающий писателей, и даже не:

— В том числе писателей, — а Сиднейский многоарочный оперный театр, а как говорится:

— Кто здесь петь-то умеет?

Никто не ответил положительно, только Кот прокашлял:

— Не буду я читать тебе морили, юнец, — но:

Стихи читать я умею, — и выдал кстати:

Должно быть, ты одно из тех существ,

мелькавших на полях метемпсихоза.

Смотри ж, не попади под колесо

и птиц минуй движением обманным.

И нарисуй пред ней мое лицо

В пустом кафе. И в воздухе туманном.

(Стихи Иосифа Бродского)

— Точно, — сказал Сори, — это коты.

— Но в Незнаю, говорят, решили за них взяться, — ответила на возможный выпад СНС. А генетики:

— ЗЧБНТИН и ЕЕЗ, — как назвал их в частном — с Войничем — разговоре Кот Штрассе, — ее поддержали.

— Думаю, эти Горгульи сторожат только нашу группу зданий в виде небольших шалашей, хотя и двухэтажных, разумеется, как у приезжих в Силиконовую Долину новых русских ученых, но, что всех радостно шокировало:

— Не только с вешалкой при входе и паровым отоплением, а:

— Со всей мебелью и другими холодильниками, стиральными машинами и телевизорами.

— И здесь все также, только плюс горгулья или две-три на крыше.

— Но зачем нам горгульи, я не понимаю?! — рявкнул Пли, — мы, что, стараемся принести читателям зло, по крайней мере, простой бред, — прошу прощенья:

— Вред, — чтобы приковать их цепями рабства к Вавилонской Башне, в виде огромного желания не иметь ничего, кроме своих цепей. — Я забыл: знак вопроса здесь ставить надо?

Медиум:

— На пути им встречается Редисон Славянская:

— Ты нам не нужна, — сразу сказал Плинтус.

— Если я не нужна тебе — это не значит, что тебе я не нужна. — И.

И Пли, уже готовый дальше кусаться, потому что из баб терпеть мог только СНС — а и чтобы никто не слышал:

— Только по праздникам, — ибо:

— Трудовые будни в праздники для нас: надо получать подарки и премии, а это — если вы не в курсе — тоже работа. — И самое главное: волнение, как у Корнея Чуковского, ибо мысль стучит яснее и яснее в висок:

— Издадут к этому празднику Чукоккалу, или опять будет известно, что если не протекла крыша у издательства — так:

— Он занят — бреется, — имеется в виду иво куратор в главлите. Даже более, того:

— Сам Главлит — всё еще в массажном салоне.

— Не пришел?

— Так и не пришел. — Остался в прошлом годе.

Пришлось задуматься:

— Из Голливуда?

— Есс.

— И более того, я уже написала один сценарий, и скоро, возможно, начнутся съемки Квентом, если я смогу доказать ему, что это не я написала великолепный сценарий, а он сам, а я только утром, уходя, так сказать:

— З работы, — поставила для смеха свою подпись под его личным легендарным сценарием:

— Пришельцы с того света, оказывается, жили у нас за Плинтусом.

— К-как вы сказали, называет этот сериал? — заикаясь от волнения спросил легендарный, как его дед, сплавщик леса под песню:

— Волга плюс еще Волга, следовательно:

— Две Волги.

— А у нас была только одна, — задумался Плинтус, — ибо действительно:

— Почему?

Парень, — ну где-то это слово поставить надо.

— Так эта-а, ну, он там… щас вспомню.

— Расскажете по дороге.

— Я в обойме?

— Разумеется, почти. Расскажите начало, и я сделаю окончательное резюме для вашего реноме.

— Он… дело в том, что бабушка не сама упала в окно, а…

— А он ее выбросил? — удивился Плинтус, — но он же ж маленький, как сумел?

— Не он, не сам Один Дома, а плюс дед актер и бабка туда же полезла:

— Балаболит и балаболит, — а не знает: ей бы так и петь песни под гитару. Да и дед: за что получил-купил Волжару? Воровал бы спокойно и дальше электромоторы с завода — смотришь остался бы жив, а так…

— А так?

— Бабку, как я уже говорила, он выбросил в окно, когда она хотела сделать тоже самое с его любимой игрой: лично собирать часовые механизмы для СИ-4, а деду подарил во время плаванья в ванне, его японскую автомагнитолу, в рабочем состоянии, чтобы насладился и вполне:

— Первое — это большое удивление, как автомагнитола из Волжары оказалась вдруг прямо дома? И второе:

— Почему не подал прямо в руки, а нагло бросил в ванну, где было полно воды — почти полная — и главное, тоже почти:

— Между ног. — Ну, это-то я понял, — сказал озабоченно Пли, — дверь машины открыл при помощи школьно-детсадовской линейки, магнитолу снять каждый может, если ее еще никто не снял до вас, придя с утра пораньше, часика так в четыре, как принято начинать особо обоюдоострые войны, затем берем, — как говорил один руководитель воровской операции по взятию квартир граждан, уехавших в счастливый отпуск, трубу и по ней лезем все выше и выше, как говорил актер Николай Рыбников, набирая и набирая высоту в фильме:

— Весна на Заречной Улице, — а потом с нее же и падая:

— В данном случае, немного проще: берем провод, тащим его прямо по лестнице на четвертый этаж дома, где мы живет, заводим Волгу, даем конец вместе с магнитолой деду прямо в добрые лапы — всё:

— Дым, искры, высунутый изо рта иво язык, подтверждающий наличие смерти в доме. — И это несмотря на двенадцать только вольт в его запасе, но как говорится:

— Ты все равно в этом не разбираешься.

— А как бабку, бывшую еще в школе, во времена игры на гитарах и песнях под них приличной тушенкой, — маленький-махотка мог поднять за задние лапы и перевернуть туды-твою, не понимаю?

— Так я вам и диктую, — наконец выдохнула Редисон Славянская, что там Уже Были!

— Кто?

— Так об этом весь сериал, а не могу раскрывать тайны создание этого, или:

— Этих супергероев нового времени, — но намекну:

— Пришли как раз оттуда, куда мы сейчас идем. — Если, я имею в виду, вы уже меня порекомендовали вашей бабке — прощу прощения — просто молодой леди в возрасте Мэрилин Монро и ее же обольстительной внешности.

— Да.

— Да? Тогда и я да:

— За Плинтусом жили Баба Яга и ее любовник Верлиока, скрывавшиеся — если уж даже в лесу не дают возможности воровать кору с дерев — за…

— За вашим личным Плинтусом!

— Великолепно. Вы не пожалеете, что рассказали мне эту мечту-идею на… сколько там серий было у — сериал про знаменитого рисованного сыщика.

— Если вы готовы за меня поручиться, я расскажу по дороге — куда мы идем? — всё — или почти всё — что там еще есть у меня за душой.

— Да, но только ответьте на один последний вопрос.

— Да, конечно, могу и на два.

— Спасибо, потому что их как раз два. Первый, — Пли огляделся по сторонам.

— Вы чего? — спросила Редисон Славянская.

— Подслушивают гады, — как сказал Боря Сичкин, или кто-то похожий на него, — а мы должны договорится о тайном договоре.

— Тайном Договоре? — повторила Реди.

— Да, но об этом потом, — хотя считайте, что я вас уже включил в список

— Какой список, Шиндлера?

— Та не, здесь без Шиндлера делов хоть отбавляй. Впрочем, мы можем перейти сразу ко второму вопросу.

— Ко второму?

— Да, но не к тому второму, который я сначала имел в виду, а ко второму, который идет после двух первых: первого и второго.

— Может быть, лучше, чтобы я не запуталась, начать с первого первого?

— ОК, — как мяукают у вас в Голливуде. Не будем торопиться. Хотя поторапливаться надо, ибо они уже зашли в универмаг-универсам, и если будет драка, мы можем понадобиться.

— У вас, точнее, у нас в магазинах уже дерутся, как раньше, когда делили карточки на хлеб?

— Нет, сейчас уже докатились до того, что, да, делить продолжают, но исключительно только духовную пищу, как-то:

— Кто стоял раньше в очереди: я или вы все здесь вместе взятые, если учесть, что мне одной лет больше, чем двух-трем из вас опять-таки взятым в одну корзину, как котята для утопа, а?

— Так бывает?

— Да, некоторые привыкли еще с пятидесятых настолько долго стоять в очередях за хлебом, что теперь никак не могут отвыкнуть, чуть что:

— Я здесь стояла еще с двух ночи.

— Почему?

— Потому что считают: своё уже не только отсидели, но и отстояли — больше, как грится:

— Не мохгу, — дайте дорогу, тем более, у меня с собой только бутылка водки. Вторая привязана между ног — не найдут, постесняются. И знаете почему? Не захотят раскрывать перед новым охранником место, где они затариваются для дома-для семьи.

— Неужели здесь так долго живут? — удивилась Ред.

— Вы не знали?

— Нет.

— Зря уехали, жили бы здесь долго, но…

— Но именно по этой причине: пока хочется ругаться — человек хочет жить, пока при виде его все не будут разбегаться в разные стороны. Но сами же и понимают тщетность своих надежд, ибо очередь крепка не только своей длиной — как в ГУМе, но, разумеется, не в 200-ю секцию:

— Как буфет для Владимира Вы всегда отрытый, но для других так же всегда, увы:

— Закрытый. — Но и духом единым:

— Не пропустить налетчика или налетчику вперед, и знаете почему?

— Почему, все полезут?

— Честно говоря, не знаю ответа на этот вопрос.

— Получается — если я правильно поняла: чем длиннее очереди — тем длиннее и жизнь?

— Наоборот: чем дольше тянется жизнь — тем очереди всё больше и больше заменяют нам телевизор. Ибо:

— Намного веселее.

— Если у вас логика и дальше развивается по пути этого, как его Сократа, то, да, ясно: надо договариваться.

— Да, как просил Лопе де Вега:

— Если очередь в ГУМ больше полутора тысяч человек, то да простится мне моя слабость:

— Не стоять ее просто так, а все эти трое суток разбираться с теми, кто будет лезть без нее, без очереди.

— Я думала, вы скажете:

— Простите, можно я дам иму бесплатную взятку, как двадцать-двадцать пять сверху, и не за чешско-польский гарнитур для Эльдара, а просто за простую американскую Аляску, и не ту, заметьте, что была сделала для Джека Лондона с золотом, а с:

— Капюшоном.

— Я еще не говорил вам ответ на первый вопрос?

— Ответ я сама знаю, вы скажите вопрос.

— Кто написал Петра Первого? Просто? Но вы сначала ответьте.

— К счастью я знаю ответ не только на первый, но и на второй вопрос. Поэтому давайте разделим их поровну.

— А именно?

— Один написал Аэлиту, а другой Петра Первого — справедливо?

— Да, безусловно, но так ли это было на самом деле?

— Но я еще не до конца показала свою логику, а именно:

— Так как Первый Толстой жил ближе к Петру Первому, то он его и написал, а Второй Толстой находился уже ближе к Концу Света, и естественно, как для каждого боязливого человека, хотел бежать отсюда на Марс, или куда он там намылился, в общем, как говорил Владимир:

— Тот же самый виноград, — я имею в виду, как все:

— В Голливуд и обратно.

— И обратно?

— Ну, не совсем, связи остались, хотя муж бросил.

— Бросил?

— Нет, я его бросила, но всегда надо говорить, что он, ибо за это как раз и платят нотариальные конторы:

— За обиду, нанесенную в потрясенную до глубины э-э почек душу.

— Хотите услышать второй вопрос?

— Без сомнения.

— Я скажу вам его, но с ответом не спешите, ибо сначала вы должны увидеть весь контингент.

— Я могла бы и по-фамильно.

— Лучше все равно подумайте.

И рассказал, что Кот — вы его не знаете — придумал, как можно быстрее и легче получить Нобелевскую премию.

— Создать группы человека по три, и кто получит, то будем делить, как и привыкли, на троих, — сказала Реди.

— Как вы догадались?

— Голливуд только тем и отличается от здешних, так сказать, произведений искусства, что знает всё тоже, но немного раньше.

— Вообще-то, — возразил Пли, — это сомнительное утверждение. Мне кажется, они знают, что-то совсем другое.

— Правильно, но это и есть именно тот временной сдвиг по фазе, который позволяет предвидеть.

— Хорошо, ваш кандидатский минимум — это найти третьего, ибо вы и я уже договорились?

— Да. И да: я знаю его.

— Кого его?

— Третьего, это Кот Штрассе, я имела с ним дело на БАМе, или как его там называют — Край.

— К сожалению, его еще не приняли в нашу организацию. Так-то бы, да, но СНС боится, что он ее переживет.

— Пережмет, вы имеете в виду?

— Да.

— Но у него нет денег. Так только пугает, что знает, где Александр Меньшиков зарыл свои сбережения, перед тем, как его посадили. И, конечно, это не бумажные деньги, а золото, и не просто золото, а золотые ожерелья, короны и ордена древних индейцев Майя. Вы представляете, сколько это может стоить. И даже больше, чем сами деньги. Ма-ги-я древнего культа крылатого змея Кецалькоатля.

— Да, но сомнительно.

— Что вы имеете в виду? Что ее нет, или что есть, но до нас всё равно ни бум-бум:

— Даже магия не достучится, — почему и сказано в Библии:

— Бросьте ее — бесполезно, ибо вы уже не можете окаменеть, как древние индейцы Майя, чтобы пройти в Тайный Храм Древних Мистерий.

— Именно окаменеть?

— Да, а вы не знали, что Каменный Гость приходит к Пушкину не для того, чтобы утащить его в бездну иллюзий, а наоборот, как и Петра — первого помощника Иисуса Христа, Он заставляет встать перед Собой, как — не как лист по стойке смирно перед травой, а именно:

— Окаменеть, — чтобы вынести без полного понимания Отречение от Него, от Иисуса во дворе первосвященника. И этим принять удар, направленный в Него — на себя.

Глава 43

На дворе Каифы:

— Ну, чего там у тебя, давай, — сказал первосвященник, не подходя близко.

Я не люблю фатального исхода, от жизни никогда не устаю.

Я не люблю любое время года, когда веселых песен не пою.

Я не люблю холодного цинизма, в восторженность не верю, и еще —

Когда чужой мои читает письма, заглядывая мне через плечо.

(Стихи Владимира Высоцкого)

И… и прежде, чем Он успел испугаться, первосвященник ударил Его по лицу. Но в следующую секунду пришлось испугаться:

— Вверху была Вавилонская Башня, — и свет в виде зигзага уже направился вниз прямо на него. Он прочитал:

— NN, — двойной зигзаг молнии. — Зафиксированный в России Александром Пушкиным.

И Петр принял этот сигнал страха перед Прошлым, когда уже готов был сказать толпе, что:

— Был с Иисусом и пойдет за Ним навсегда, — в ответ на вопрос:

— А ты, кажется, тоже не веришь в бога отцов наших?

Ответил, прокашлявшись:

— Нет, я не знаю этого Человека.

Не верю, что Он говорил Правду, — и тут же молния с вавилонской башни переориентировалась, как будто получила другое шифрованное задание, и:

— Ударила в ноги, — Петр упал на колени.

Ибо Шифр этот имел простое задание:

— Бить в неверующего.

И второй раз ударил первосвященник Иисуса по лицу, и опять молния NN пошла, как на магнит, на испуг от отсутствия веры:

— От создания мира.

Петр успел сказать:

— Я не верю, что Этот Человек говорил правду.

И молния ударила ему в сердце, которое тут же окаменело.

Третий раз первосвященник ударил Христа по лицу — молния отделилась от Вавилонской Башни и направилась на страх Иисуса Христа, который опять принял на себя Петр, и упал головой в землю.

— Я никогда не видел Этого Человека, — сказал Петр, и молния поняла правильно, согласно заданию, зашифрованному в ней:

— Ударила в голову того, кто отрекся от веры. — Но не смогла повредить ее, так как Каменное Сердце уже защищало Петра от:

— Сил этого мира. — Хотя:

— Хотя он уже был мертв, как мертва была Графиня в спальне у Пушкина, выдавшая под ударами молний Рыцаря Золотого Камня, каким был Германн, эту страшную тайну Потустороннего Мира:

— Тройка — Семерка — Дама!

Дама, означающая в Системе Тарот цифру двенадцать. И сумма цифр всех трех ударов стала не 21 — как могло произойти, а:

— 22 — Номер последней главы Откровения Иоанна Богослова.

И, следовательно, не Жизнь, а:

— Смерть.

Германн, как рыцарь Розенкрейцер, выбрал смерть. Но.

Но не по своей воле, а обдернулся. Обдернулся, потому что к этому времени был не один, а связан с Иисусом Христом вечными узами.

Как и другие Апостолы.

Посредством страха Иисус передал Петру и силу братства верующих в Него. В силу через смерть.

Я не люблю, когда я трушу, я не люблю, когда невинных бьют.

Я не люблю, когда мне лезут в душу, тем более, когда в нее плюют.

Я не люблю арены и манежи, на них мильон меняют по рублю, —

Пусть впереди большие перемены, я это никогда не полюблю.

Пусть впереди большие перемены, я это никогда не полюблю.

(Стихи Владимира Высоцкого)

— Какие перемены планируются? — двое стражников культуры преградили путь парочке, состоящей из Редисон Славянской и Похороните Меня за Плинтусом.

— Иностранные корреспонденты? — сразу понял-решил Плин, — мы не уполномочены распространяться чужими тайнами.

— Ничего, ничего, — похлопала их по плечам Реди, — я скажу, мне можно.

— Почему? — спросил один из них, Ваня.

— И знаете почему? Я не буду рассказывать чужих тайн.

— Почему? — тоже спросил второй иностранный, кажется, корреспондент — Дима.

И она ответила:

— У меня своих тайн хватает.

Зачем мне чужие.

— Это как в песне? — спросил Ваня.

— В какой, простите?

— В песне про солнце: — Даже солнце нам не надо, если восходит оно на западе.

— Есть такая песня? — спросила Редисон, и видя, что парень вынул из большой походной сумки, которую раньше она не заметила, Грюндик, и что самое главное:

— Кажется, не местного производства.

— Щас сыграю, — сказал он, и нажал мягко спружинившую кнопку.

И сыграл, но немного ошибся к еще непривычной перемотке ленты, и запел:

Гёл

(Леннонмккартнеи)

Из зэре энибади гоинг ту листен ту май стори

Олл эбаут зэ гёл ху кэйм ту стэй?

Ши'с зэ кинд оф гёл ю вонт со мач

Ит мэкес ю сорри

Стилл, ю дон'т регрет э сингле дэй

Эх гёл

Гёл

И ребята так заслушались, что Плинтус попросил ребят:

— Пойти с нами.

— Зачем? — удивился Ваня.

— Нас там арестуют, — поддержал его Дима.

— Это совсем не обязательно, — сказал Пли, и показал на Реди: — Вот она тоже из Америки, а посмотрите на нее:

— Спокойно разгуливает по Москве, как у себя в Голливуде, и даже прямо призналась:

— Голливуда мне мало, хочу прописаться и здесь в Союзе — правда пока что — Писателей.

Они ее осмотрели с головы до ног, и:

— Поверили.

— Ладно, — сказал Ваня, — кто не ходил в тыл з-э врага, тот не может стать корреспондентом РС. Пойдем и умрем, так сказать:

— С микрофоном в руке, и песней Гёл на губах.

— В том смысле, что на губах этого Хрю, — и Дима похлопал Ванин приемник-магнитофон Грюндик по ушам. А почему еще? Не в гланды же ему заглядывать.

Они двинулись к двери Елисеевского, куда — мы видели — зашла наша похоронная процессия.

— Почему похоронная? — Потому что перед входом еще не молодой Войнич произнес вступительную речь:

— Но не минут на сорок, как, — он кивнул на СНС, — а на сорок пять!

— Так я и думал, — сказал Сори, — что подберете для своей атаки самый неподходящий момент, — и предложил Пелев скинутся на:

— Краски художнику не только слова — что значит, выразителя общего мнения, но и своего личного, так как — простите — но это не Малевич.

— И не Шагал, — добавил Пели, и после того, как они скинулись ему на краски, обошелся сокращенным вариантом:

— Похороним эту лавочку самомнения под обломками их самолюбия. — И все начали, так сказать:

— С самого начала, — а именно:

— Полезли в дверь шикарного гастронома, как будто это был ГУМ, в котором только что проснувшиеся вчерашние еще постояльцы в очереди вдруг увидели с этого самого утра пораньше на Иво еще закрытой двери объявление:

— С сегодняшнего дня очереди отменяются, и каждый пусть берет — за свои, разумеется, деньги — всё, что душе его угодно.

И самые ласковые слова здесь были не меньше, как:

— Задушу падлу. — Имеется в виду того:

— Который не стоял.

Здесь матом ругались меньше, но делали больше, а если и не больше, то все равно:

— Не мало, — а именно:

— Даже СНС поддалась всеобщему вдохновению, и схватила за плащ болонья на ремне с пряжкой — что для плащей было большой редкостью, так как их выдавали только шпионам, и то большей частью Гэдээрошным для их бело-бежевых партийных плащей. — Некоторые думали:

— Пряжки делать, конечно, не сложно, и можно бы делать вместо того, чтобы вязать ремни на поясе морскими узлами — для тех, кто пробыл три года на морфлоте, и часто вернулся лысым по неизвестным причинам от радиации, которой так-то — если вообще — и не бывает вообще, и:

— Простыми школьными узлами для школьников, — чтобы лучше изучали Долбицу:

— Как дома развязать узел на поясном плаще болонья только недавно купленном, если:

— По дороге из школы домой забыл, как это делается, так как до этого, или после этого целовался в этой самой раздевалке с одноклассницей, чего давно, даже почти никогда, а еще точнее:

— Вообще никогда еще не было, — и забыл, в какую сторону иво завязывал. — Теперь думай — не думай, а так в плаще придется и спасть ложиться, а до этого дела еще долго — значит, и уроки учить, и в футбол играть, а в туалет ходить.

Получается, как медведь:

— Везде в плаще болонья, как он в своей одной единственной шкуре.

И здесь парень заставил СНС сжалиться над ним:

— Я за им три дня стоял в ГУМе!

— Да мне по барабану, — вроде начала, как все леди, но слегка усомнилась в своих способностях к штурму этого Зимнего в виде доступного для всех, у кого откуда-то есть деньги — Елисеевского.

Она ослабила захват, но Кот Штрассе заорал благим матом:

— Сомкнуть ряды-ы! — как будто был, как минимум Расселом Кроу, но не с той стороны, где он пытает решить:

— На кого, собственно, работает наша разведка, — а там, куда забросила его судьба:

— В Древний Рим, — как генерал… нет, не генерал-губернатора, а:

— Генерала-Гладиатора.

И все те, кто пытался выбраться с покупкими, как-то:

— Колбасой Любительской с не только натуральным шпиком, но и мясом из мяса, а не из сои япона ее матери, и так далее, но именно эту колбасу хорошо попробовать сразу после выхода оттель с еще дымящимся от долгой жарки батоном, и:

— Сожрать чуть-чуть, но не больше кило, даже граммов семисот-восьмисот под вредную, как соседка с третьего этажа кока-колу, или такую же упертую в:

— У нас всё лучше натурального, — фанту.

Глава 44

И СНС повисла у кого-то на плечах, хотя это был как раз уже всей душой, всем сердцем, и всем разумением своим:

— Вошедший в курс дела Ваня-Битлз, полезший, как все в тесные иво врата за:

— Корреспонденцией.

А второй к этому времени, к сожалению, еще мотался в конце очереди за наведением небольшого бардальеро в этом:

— Аб-солют-но! непредназначенном для этого развлечения, угодном только для продукции высшего качества, — заведении.

Наконец, авангард прошел встречный заградотряд, пытавшийся вырваться из магазина с покупками, двое решили сразу попробовать мармелад с шоколадом и зефиром в шоколаде, а двое сельдь просто:

— Атлантическую, — плыла из самой Америки, и надо узнать:

— Так доплыла, живой, или приперли на багре сдохшей после нереста, но все равно купленной по три копейки за кило прямо в этом атлантическом, разделяющем нас, океане.

— Живая селедка есть? — спросила СНС, еще не продышавшись от борьбы за вход в элиту этого предприятия.

— Без сомнения, — ответил продавец, который был с похмелья, и шутить просто так не имел никакой охоты, ибо это был Михаил Маленький.

Можно подумать:

— Как?! — он же ж на лесоповале кино снимает, несмотря на то, что это Поселение, где сидят Ни За Что, — потому что сидят:

— Все.

Но логика есть, ибо:

— А если я не знал, что он на лесоповале, то мне и удивляться нечему.

Вы скажете:

— Я помню.

Ответ:

— Так это когда было-то? — Давно. А сейчас может приехал сюда за Любительской натюрлих, а просто так не дают:

— Отработай сначала для рекламы нашего Елисея продавцом неделю, али больше, как мальчик в книге Стивена Кинга в придорожном кафе:

— До полного изнеможения.

Он думал, это шутка насчет изнеможения в таком шикарном натюрлих маге. Но оказалось, вот она пришла в виде СНС и Пели, а также подоспевшего иностранного корреспондента Вани.

— Ничего здесь не записывать, — сказал, привыкшим в последнее время к командованию голосом Михаил Маленький, — здесь и так всё о'кей.

— Отлично, — сказал Ваня, — скажите что-нибудь хорошее в подтверждение ваших не только слов, но и последующих намерений.

— Я те щас скажу, — сказал Михаил, хотя думал бездумно ляпнуть:

— Безусловно, — но увидев, что СНС — сама к своему изумлению — вытащила большую шоколадину, и что самое не совсем понятное:

— Почти с самого низу, — так что остальные даже закачались осуждающе, — сказал то, что сказал.

— Они не довольны, что вы взяли снизу, — сказал Пели, и сам полез лапой на верхатуру, но никак не мог дотянуться до самой верхней, и свалился на СНС. Оба упали, но прилавок все равно закачался, завибрировал, как барабан Ринго Старра, и шоколадки, как девушки на концерте Битлз, полезшие через полицейское оцепление:

— Посыпались вниз, в радостные лапы благодарных на этот раз не слушательниц, но не менее жаждущих сладостных наслаждений покупателей.

— Кому-то придется за всё заплатить! — заорал благородным голосом концертмейстера Михаил Маленький. Но когда одна шоколадка попала ему в лицо, Михаил, не счел возможным бездействовать, и определив по довольному лицу, что эта была СНС:

— Отправил в нее целую вазу мин замедленного действия. — Ибо это был не простой и даже не шоколадный зефир, а обсыпанный густо сахаром, мягкий и сочный, с тремя полосками оранжевого, зеленого и бежевого цветов — мармелад. Эффект его был замедленный не от того, что он чем дальше, тем больше лип ко всему, кто любил и не любил, но чем дальше — тем лип меньше, но что удручало:

— Всё равно клеился, — как банный лист к рукам и вообще всякой приличной одежде граждан, оказавшихся поблизости.

Постепенно от СНС люди начали шарахаться, как от чумы, ибо все здесь были:

— В чистом.

Она заплакала. Подошел Кот — только что от секции с сельдью атлантической.

— О чем плачешь, Золушка? — спросил он.

— Тебе хорошо, ты хорошо пахнешь, селедкой, а я вся в мармеладе, — и леди опять неутешно зарыдала. Ибо сахар и ему подобных существ не очень любила из-за его прилипчивости, и склонности к полноте, а она, как всегда:

— Худела.

— Я за вас отомщу, мэм, — сказал Штрассе, как Ричард Львиное Сердце одной еврейке, — вы будете богаты. — И не успела она ответить, что денег хватает:

— Ты только женись! — Как он достал из кармана две атлантических селедки — одну просто, а другую с гвоздичками, пряного посола по рупь сорок пять, — а та первая была по рубль тридцать, — и:

— Одну за другой, как мины дальнего действия, послал в Михаила.

И продавец их не заметил, не увернулся, почему? По определению, ибо летели они не по прямой, а по дуге снизу вверх — это сначала, а потом совсем наоборот:

— Вверху вниз, — как удар грома, имеющего в правом боковом кармане молнию.

Бац, бац — одна сельдь — пряного посола — за рубашкой, где-то в майке запуталась, как в сети, а просто атлантическая по рупь тридцать у него во рту.

И многие удивились, что этот Михаил Маленький не придумал ничего другого, как — нет, как раз нет, не сожрать ее, как удав кролика, встретившегося ему совершенно случайно, а:

— Покушал чинно и благородно, — содрав с нее шкуру, как верховный жрец Майя с любимой жены вождя этого же племени, — бросил кишки и жабры на пастилу, стоящую смирно сзади, и даже не помышлявшую о буйстве нравов этого дня, а зря:

— Могла бы уклониться как-то, — а теперь приобрела вид пленника, не только обезглавленного и сброшенного с пирамиды Кецалькоатля, но:

— Сброшенного не меньше месяца назад. — Брр-ыы.

Печальное зрелище, и знаете почему? Оно подействовало на некоторых штурмовиков, как:

— Отрезвляющая гимнастика Хирама Абифа. — Например, СНС тут же вырвало. Кот и тот почувствовал, что:

— Кажется чем-то пахнет, а скорее всего, сельдью, и более того, от меня. — В приличном месте, не в пивной, запах неуместный, и знаете почему? По тому же самому, почему часто не рекомендуют есть чеснок:

— А вдруг целоваться придется? — Может отказаться, а это перевернет всю оставшуюся жизнь, которую и будете вспоминать ту единственную, которая звала вас на пруд купаться, а там само собой все было бы, и теперь ясно:

— С очень большим наслаждением.

Далее, участвуют ли остальные, и Ваня с Димой?

На банкете в честь приезда на отдых-работу на Клязьму Кот взял на себя обязанности мадам Воке, и более того:

— Даже сам разливать первое и второе, и только третье, компот из:

— Перьев знаменитых писателей, — как сначала сказал Кот, но потому пошутил:

— Это Саподилла с Маракуей.

— И в чем ваше да, и нет? — спросила СНС, видя, что Кот доверил разливать этот экзотический компот Редисон Славянской, которой здесь никто практически не знал, так как:

— Никогда не писал для Голливуда, — а значит, что они там пишут мы и так знаем, а именно:

— Неправду. — Одно слово: артисты.

— Ну-у, — начал Кот, и тут же кончил:

— Говном, кажется, не пахнет, правда?

— А должно? — удивилась СНС.

— Именно, именно! — поддержал логику Кота Ваня, — и заметьте это не миф: люди любят Адские фрукты.

— Может быть, но только не я, — сказал Сори.

— А я буду! — сказал СНС

— Ну тогда и я — тоже — готов отправиться в ад вслед за вами.

— И вообще, — сказал Кот, — если мы-таки попремся в Ад, то каждый так и так получит в подарок один фрукт, пахнущий цветами, а второй натуральным говном.

— Зачем? — спросила на свою беду Редисон Славянская.

— Кто вам разрешал говорить? — строго спросил ЕЕЗ.

Наступившее тягостное молчание нарушил Войнич:

— А вот я помню, как упал в бочку с селедкой!

— В Елисеевском не было таких бочек, — вставил и свое строгое слово другой летописец литературы ЗЧБНТИН.

— Так, мой милый, я живу в настоящей реальности, — ответил Войнич.

— А именно? — попросил уточнить За Что Боролись.

— Моя реальность такая же, как ваша, но только с учетом того, что она всегда еще и:

— Написана-а!

— Значит, пока реальность еще не написана, вы успеваете бросить яблоко в лоб продавцу, сворованное с витрины нарюрлих?

— Да, но только наоборот, — ответил Войнич, — ибо реальность всегда сначала написана, а только потом будет видна. Что не исключает того, что некоторые не видят очень долго, более того:

— До сих пор, — как Вторую Скрижаль Завета, как Плат с головы Иисуса Христа.

Как Другой Ученик Иисуса Христа, сначала увидел только Пелены, а посмотрев еще и снизу:

— Увидел и Плат, — лежащий отдельно.

— Значит, вот в этот разрыв времени — пока Другой Ученик спускался с Верха Гроба к его Входу, где стоял Петр, — и можно внести те изменения в окончательный текст, которых не было в реальности? — спросил борец с постмодернизмом, именно по причине:

— Отсутствия связи между ним и остальной литературой. — А как сейчас оспаривал Войнич:

— Связь эта, если образовалась, то, значит, она:

— Всегда и была.

— Ну, хорошо, расскажите, что вы сделали такого хорошего в Елисеевском?

— Я просто упал задом в бочку с сельдью, и испортил свое новое, только что привезенное из Израиля по бесплатной путевке бежевое пальто, ибо заплатил за него только пошлину, как за секонд-хенд, подаренный мне с благородного плеча самим Стивеном Спи, когда мы вместе читали мою незабвенную книгу про бравого солдата Чонкина, лежа на спинах в Мертвом море моего несбывшегося детства.

— Вы просто тогда не знали, что вы еврей?

— Да.

— Получается, это та же ваша теория о Пеленах и Плате, лежащем отдельно, что можно не только потом дописать Всю, так сказать, Истину, даже если ее не было на самом деле, но и наоборот:

— Исключить обрезание, — как будто его сначала и не было?! — спросил Если Есть Запас, в простонародии И-Кали.

— Да, — просто ответил Войнич, — задача в том и заключается, что надо обрезать:

— Адама.

После этого некоторые даже забыли, о чем шла речь. Только Реди, желая здесь прописаться постоянно, спросила:

— Можно принести пальто?

— И вообще, — сказал Плинтус, чтобы поддержать свое реноме в том смысле, что:

— Протеже:

— Ну, квартира, ну машина.

— А дальше? — поддержал-посмеялся над ним Сори.

— Дальше возникает вопрос, какая это машина, — невозмутимо отразил удар Пли. — Я, например, люблю…

— Редисон Славянскую, — сказала неожиданно для самой себя произнесла СМС. Прошу прощенья, что-то не то. Ну, потом найдем ошибку, впрочем, пожалуйста:

— Слово можно и сказать, — но оно не воробей — назад всегда вернется.

— Приведите пример, пожалуйста, — сказал Кот во время перемены тарелок между — нет пока еще, не между Саподиллой и Маракуйей, а только:

— Картофельным пюре и его котлетой, — которые Кот ел по-научному, что значит:

— Раздельно.

Впрочем, я сам приведу:

— Говорят, что научный марксизм-коммунизм — это не то, что происходило на самом деле. — Это тезис, а антитезис, как раз наоборот:

— Это тоже самое. — Ибо, даже если Ле говорил, что украинский национализм — это хорошо, только, как дэзинформацию.

— Почему? — спросила СНС.

— По определению. Ибо в фундаменте всех высказываний Ле стоит Партийность, что тоже самое:

— Дэзинформация, как не только вторая, но уже первая натура.

Поэтому марксизм и его практическая реализация в России — это не близнецы-братья, и тем более, не разночинцы, а:

— Одно и тоже. — Но именно по реально научному:

— Сравниваются не две одинаковые половинки, а:

— Первая и Вторая Скрижаль Завета. — Наука не допускает тавтологии. Как некоторые думают, что это вообще возможно.

— Некоторые засомневались: Кот Штрассе — это говорил, или кто-то другой? Но он настоял на своем:

— Я шутил.

— Что значит, шутил? — строго спросил Пели, — у меня давление поднялось на тридцать градусов.

— Кто такое Ле? — спросила Редисон, чтобы о ней не забыли, но и со страхом перед толпой, совершенно невозмутимой ее талантом артистки, сценаристки, менеджера, продюсера и любовницы в одном почти лице. Так только иногда приходится чуть-чуть притворятся.

— Мой родственник, — сказал Кот, — моя фамилия от него образована, это так только говорят в простонародии:

— Кот Штрассе.

— А на самом деле? — спросил Сори.

— Ле-Штрассе Три.

— Три с большой буквы?

— Да, и знаете почему? Взял пример с одной леди, называвшей себя три раза — если не считать остальных — с большой буквы:

— Фике, Августа, София.

— Кто это такая? — спросил Пели, пытаясь раскурить трубку, так как гаванские, в отличие от Сори, не любил, да и дороги, собаки, сто баксов за штуку, а говорится:

— Если уж пить — то Хеннесси, а курить уж если, то не меньше и не хуже, чем Черчилль. — Впрочем, Сори, кажется, бросил, а значит:

— Я не брошу никогда.

Редисон Славянской дали шанс рассказать, что она делала в Елисеевском, когда другие пытались своими силами развеять царивший там дух чванства, а точнее:

— Душевного чавканья, — ибо прямо в магазине мало кто ел — боялись, заподозрят в голодоморе. — Почему? Ну, представьте себе идет человек по бульвару в каком-нибудь Таганроге, в руках толстая, как хвост дракона любительская, а вверху спускается петля, он думает: за колбасой, но тут его во время этого марксистско-умственного эксперимента и ловят самого, и съедают.

— А колбасу выбрасывают? — спросила СНС. И добавила: — Не обожраться же.

— Вы как камень, брошенный в моё море, — сказал Кот.

— Я?

— Я?

— Можно, я запатентую эту фразу за собой? — сказала СНС. — И знаете почему? Я первая поняла, что это значит. — Но тут же добавила: — Конечно, при условии, что вы не попросите уменьшить мой портфель председателя своим присутствием.

— В таком случае, я ей отдам эту фразу, — сказал Кот и тут же сделал:

— Предложил Редисон начать свой рассказ о приключениях в Елисеевском именно с этой фразы:

— Реализация марксизма — это как раз хороший пример того:

— За что боролись — на то и напоролись.

— Только в неожиданном для себя виде, — вставил литературный работник.

— Нет, нет, я докажу, как положено:

— Все именно этого и ждали, включая сюда самого Карла.

Ибо я вам точно говорю, он меня ждал. Кто? И я вам скажу, кто. — Она села, и не просто села, а:

— Расположилась с того торца стола, где никого не было. — Да, вот так бывает, на одном конце председатель, а на другом-то — никого!

И она сказала:

— В свете этого, я думаю, понятно, почему я заняла это место, не как альтернативу, а как дополнение, являющееся вашей эманацией в минуты ваших личных раздумий о жизни частной.

И знаете, почему я так подумала? Нет? Не потому, что я приехала в эту Ирландию — это не Ирландия? Рыбы мало? Со мной не соскучитесь — будет не только лещ — это вещь, но норвежская семга у каждого члена союза в бассейне на его участке в семь га. Кто против?

— Нет, — резюмировала она. — И теперь то, что к делу не относится, а именно:

— Подхожу я к нему в Елисеевском и так прямо под козырек бросаю крылатую фразу:

— Маркс?

— Энгельс, — отвечает, а вижу: бум-бум, но только наполовину. И ясно: боится.

И знаете почему?

— У него не было фуражки, — сказал Кот.

— Зачем ты подсказываешь? — укоризненно ответила она ему полуулыбкой.

— Простите, но даже я мало что понял, — сказал Плинтус.

— Но что-то все-таки поняли, как мой маленький, но уже тет-а-тет?

— Да, — ответил Пли, — на нем не было фуражки члена ордена меченосцев, но вы ее увидели.

— Правильно, но самое главное, что он сам понял:

— Я имею на него влияние.

— Это был Германн Майор, — сказал Штрассе.

— Зачем вы опять подсказываете, милейший? — опять высказала она Коту в глаза то, что о нем думала.

— Дальше, — сказал ЕЕС.

— Дальше мы без слов зашли, как говорил Хир Аб про круги всегда голодной интеллигенции:

— В буфет для других закрытый, — и получили, что даже меня уже не удивило, приготовленный для нас целый вещевой мешок колбасы Брауншвейгской.

— Одной колбасы?! — удивилась СНС.

— Я тоже сначала не поняла, но мне шепнули:

— Коньяк, мадера, мёд, корица и:

— Вот так мяса высшей категории, — заведующая чиркнула себя ладонью по горлу, что, я думаю, означало:

— Еще столько же, — а то и больше.

— Поэтому, — сказал Штрассе.

— Поэтому, — повторила придуманное им слово Редисон Славянская, — предлагаю сначала всем попробовать, правду ли сказала заведующая, а потом и лично получить каждому по:

— Палке, — и что характерно: длиной не меньше семидесяти сантиметров. Сказала, что специально для них готовили, — и показала…

— Вверх! — крикнул ЗЧБНТИН.

— Вниз! — угадал ЕЕЗ.

— Это на личное усмотрение, — сказал Кот, — смотря, кто откуда ведет пристальное наблюдение.

И с традиционным криком семьи Николая Рыбникова и Аллы Ларионовой, когда у них дома была курица:

— Оп-ля-я! — нет, не высыпала прямо на стол мешище этой колбасы почти древнего 1904 года — рецепта:

— Каждому, — имеется в виду раскидала, как научилась в Америке, когда любила игрока в бейсбол. И это бы еще ничего, но и здесь никто не проявил малодушие, как при встрече с неизвестностью, а поймал свою палку, как будто всю оставшуюся жизнь собирался быть:

— Кетчером.

И даже СНС удивилась:

— Неужели я могу не только сидеть за письменным столом по двадцать шесть часов подряд и по восемь толкать речи прижученным дорогущими костюмами адидас благодарным контингентам, но и играть в бейсбол, несмотря на то, что в Библии нигде не написано, что человеки должны иметь верхние и нижние лапы, чтобы бегать и махать ими, изображая в Дон Кихоте ветряные мельницы, и упрямо движущиеся к ним стада баранов.

Далее, ресторан Ван Гог.

Куда их не хотели пускать, и куда они ломонулись, как сказал Кот Штрассе, потому:

— Что так написано.

— Где не удержался Сори, за что был наказан рассказом не в свою пользу. А именно:

— Еще у входа рассказал про своё путешествие по Елисею. — А его подслушали, и сюда уже не хотели пускать.

Глава 45

— Я ничего не делал? — оправдывался Сори перед собратьями не только по перу, но и по самому разуму, которые уже собрались развести костер, но не пред генеральным входом в этот кабакльеро, а прилично:

— Во дворе, — где другим можно, так как здесь живут даже бомжи. И несмотря на то, что бомж здесь всегда был только один, как и в кабаке его собрата по кисти — или что у них применяется еще там, как-то: острозаточенные камыши — хотели расположиться всей компашкой, ибо, как сказал нарочно Войнич:

— То, что мы пишем, и читают только одни бомжи.

— Почему? — удивилась СНС.

— И знаете почему? Им больше делать нечего.

— Сказки рассказываете, господин художник, — сказал Пели. — Ибо бомжи — это как раз те люди, которые честно, от души произносят:

— Я не хочу больше жить.

— Почему? — не понял даже ЕЕЗ.

— Потому что понимают: уже никогда больше не удастся послушать Пинк Флойд и Битлз, которых они когда-то любили.

Но вышла Мотя, и:

— Как электрик электрика узнала СНС.

— Прошу вас проследовать в отдельную аудиторию, где есть и сдвоенный персональный туалет.

— Почему не совсем отдельный, как в лучших домах Ландона, — решил неожиданно для всех почти поддержать Сори Кот Штрассе.

— Нет, то есть, точнее, да, потому что сдвоенный, — пролепетала Мотя, — но не по фронту, а по периметру.

— Нас хотят запутать терминологией, — капнул масло в разгорающийся костер Штрассе.

— Опять те же крестики, что и в Елисее, — сказал Сори, — а где нолики?

— Да, ладно вам — крестики, нолики, был бы сам текст, — сказал Войнич. И добавил: — Хотя, я понимаю, для некоторых крестики — это и есть текст, и без ноликов он, действительно, кажется неполным.

Могла бы начаться драка между Войничем и Сори, но Редисон развела гладиаторов:

— Никому — так никому, — пойдем в общую баню — прошу прощенья — так у нас в Америке называют тет-а-тем с режиссером или продюсером в дорогом кабаке.

— Этого не может быть, потому что не может быть никогда, — как констатировали средневековые мыслители, — сказал один из простых литературных работников, которых не всегда называют писателями, а зря, и скорее всего, именно поэтому они за науку принимают простую:

— Тавтологию. — Ибо, считают:

— Правда должна быть друг на друга похожа. — Но на самом деле, нет, ибо правда:

— После Правды — это Перевод правды, и на вид он, как говорится:

— Имеет другой вид.

Как констатировал Александр Сергеевич Пушкин:

— Ай! не Он. — А потом, как догадалась Мария Магдалина:

— Он и оказался не там, где Его искали, а среди нас, в зрительном зале, где, собственного говоря:

— Действующих лиц не может быть по определению. — Поэтому:

— Даже, если и будут, — то никто их не узнает:

— Кроме Избранных. — И, как говорится:

— Их есть у меня!

Все расселись за одном длинным столом и попытались прочитать меню. А Сори не брал свой экземпляр, и думал.

Но Редисон, желая показать, что и она может отличить кого-то от чего-то, помогла ему избавиться от запора:

— Скажите слово говно, и всё польётся, как из ведра.

— Да, — тут же ухватился за эту мысль настоящий полковник в своей истинной эманации, ибо так его и фотографировала истинная дочь Роберта Рождественского:

— Только полковник, — и нигде не нашла намека на генерала. Так-то это и хорошо, потому что сами генералы ничего и не пишут, а наоборот:

— Только подписывают, — но тем не менее, многим уже начинает казаться, что лучше подписывать, чем писать. — Ибо:

— Если писать — можно только казаться, — а подписывать — значит:

— Быть.

Тем не менее, и несмотря на этот непокобелиный факт:

— На Самом Деле — Дело Было:

— Не Так.

А именно:

— Бог явился на Землю Неузнанным. — Ибо Явился в роли Своего:

— Сына.

И Все посчитали Перевод — Неточным.

Хотя фарисеи и не могли найти противоречий в словах Иисуса, они не верили, не верили своим глазам. Ибо:

— Ну как же Это Он, если Они не похожи?

— Не то, чтобы да, но я не буду читать это меню, — прокашлялся Сори.

— Почему?

— И знаете почему? Я априори знаю, что там нет плана.

— Какого плана? — сделала наводящий вопрос Редисон Славянская.

— Можно я отвечу?

— Кто это сказал? — удивилась СНС, — ибо она и сама-то не всегда не боялась лезть в рассуждения Сори о:

— Нуждах наших грешных.

— А это был парень, но, как говорится:

— Не только не из нашего района, и более того, города, но и вообще:

— Не с нашего стола.

— Это этот, как его? — сказал За Что Боролись — ЗЧБ, без второй своей частит НТИН, ибо хотел спокойно покушать, а скорее всего, опять получится, как вчера:

— И пожрать не дадут, — чтобы ни о чем не думать.

И это был тот, кого, к счастью:

— Все знали, — но к стыду своему:

— Так и никто и не вспомнил.

— Нет, я бы сказал, но боюсь это будет не совсем точно, — сказал Если Есть Запас — ЕЕЗ, — ибо тот, про кого я думаю, что это он, уже умер — это Вениамин-Витамин Е, который наконец нашли в чистом спирте.

— Нет, покойники участвуют, я слышала, — сказал Ред.

— Да, — отклонила ее предложение СНС, — но редко.

— Я хочу сказать, — то этот мой предок, простите, если я оговорился, прав, а я в своей молодости написал неточно:

— Хорошо пить на природе — там не встретить бюст Льва Ландау, и знаете почему?

— Почему?

— Потому что там нет не только его, но нет — значит — черно-белых квадратов и другого преследователя-последователя марксизма, нет, пока еще не Леона Иль и его вечной подруги:

— Индиры Ганди, — на которой ему так не подписали разрешения жениться, а нет продукта его жизнедеятельности…

— Кукурузы! — крикнул Сори, желая показать, что он с этим парнем:

— В контакте.

И чтобы все убедились, что это именно он, а не его уже бывшая эманация, прочитал стихи про Рождественского Гуся.

Многие ужаснулись, а некоторые огляделись, и поняли, что:

— Пока еще не совсем ясно, кто именно, но одиозные личности, которые должны быть в это время на Поселении в Крае:

— Кажется здесь, — и скоро будет ясно, кто именно.

Еще один парень подошел к их столу и представился, но никто не понял, как.

— Он сказал Монсоро.

— Нет, нет, он сказал Густафф, — поправила предыдущего оратора Реди.

— Я думаю, они скорое проявят себя, как плоды тех яблонь, которые мы во времена оные посадили на Марсе, и тогда:

— К гадалке не ходи — это они.

— Кто, покойники? — спросил Пли.

— Если бы, — ответил Войнич, — но именно те, кого гонят, как Каина с насиженного места опять в:

— Другое.

— Я думал, здесь лучше, чем на Поселении, — сказал Пели, и хотел проверить свою версию, попросив первого парня прочитать стихотворение, но не успел, это сделал второй:

— Прочтите, пожалуйста, что-нибудь из Воскресения.

И он сказал:

САД ВОСКРЕСЕНИЯ

О, как дожить

до будущей весны

твоим стволам, душе моей печальной,

когда плоды твои унесены

и только пустота твоя реальна.

Нет, уезжать!

Пускай куда-нибудь

меня влекут громадные вагоны.

Мой дольний путь и твой высокий путь —

теперь они тождественно огромны.

(Стихи Иосифа Бродского)

— Я знаю этого гуся, он мне на Зоне надоел своими стихами, говорит, что Бродский, а какой Бродский — неизвестно, если известно, что он, кажется, умер, — сказал, и что характерно:

— Из-за спины поэта высокий Монтик.

— Он знает, — сказал Войнич, как будто серьезно, — они вместе работали.

— Нет, а действительно, — сказала Редисон, — тот был лысый, как пень без дерева, а этот не только похож на Джека Лондона в роли Морского Волка, но еще и с бородой.

— Вы не смотрите на мою бороду, — сказал Брод.

— А что, ненастоящая? — спросил Войнич, и сам попросил разрешения, но не у него самого, а у своей клоаки, проверить. Не успел не зек, конечно, еще, а только Поселенец, сделать оговорку, что не только не хочет, но и:

— Как Вой чуть не оторвал ему — и хорошо, что не голову, а уже похоже, мог бы — бороду.

— Нет, настоящая, значит, скорее всего, это опять он.

— Разве так бывает? — спросила изумленно Реди, — то даже усов не было, а то:

— И то, и другое, и даже борода?!

— По-видимому, только так и бывает, — сказал СНС, и одновременно попросила подойти сразу двух официантов: по вину, по пиву и по салатам и большим стейкам, — и знаете почему? Если в Америке так не бывает, а судя по вашей неадекватной реакции, это так и есть — значит всё правда:

— Мы живем именно там, где такие вещи происходят, как правило, и значит доказывать надо обратное, а именно:

— Исключение из правил.

— А именно? — удивилась Редисон: — Если нет бороды — пытать, пока не признается, что:

— Только недавно сбрил?

Тем не менее, сам Брод прекратил эти дебаты, так как сел опять туда, откуда явился:

— С теми же охламонами, где и был.

— Если мы ему не нужны, то и он нам не нужен, — резюмировал борец с единством противоположностей, а ЕЕЗ тоже с сомнением покачал головой.

— Тем более, — как выразился кто-то, — есть сомнение-мнение: умеет ли он вообще читать свои стихи.

В общем, можно было так и записать в журнале происшествий этого ресторана:

— Карибский кризис — дело только времени, а так-то дело уже решенное.

Далее, выбор Дуни — Персефоны в Ван Гоге. И выбирают — случайно — Аллу Два.

Пришельцы, как назвала их СНС, выдвинули Грейс Келли, но она, как оказалось, вообще не приехала на Большую Землю, так как не получила Одобрям от своего Тет-а-Тет, Генриха — или как его там:

— Впрочем, именно так и было: Генрих Шварцкопф — друг не только Иоганна Вайса, но и Олега Янковского.

А когда поняли, что она здесь и не очень-то нужна, так как было очевидно:

— За сиреневыми полосами чистого стекла скрываются хитро-добрые глаза великана шеф-повара, и просто добрые его начальника-контролера Димы.

Кто из них Бэлл так и осталось пока неизвестным, Дима-директор, так и не прошел кастинг на мессира, и скорее всего, из-за того, что на спор, и из-за большой нужды в славе, согласился дать избить себя три раза по жопе своему другу-врагу длиннолапому шеф-повару, который сам претендовал на эту роль, но тоже:

— Не вышло.

А банальный вариант с Олегом Басилашвили нам, к сожалению, не подходит, ибо:

— Что было — то прошло и, следовательно, повториться не может, а может только:

— Возродиться, — что значит родиться заново. — А нового — как обычно — не узнают.

Евтушенко? Он, увы, проиграл Бродскому, и проиграл настолько, что можно подумать:

— Был бы не против, если бы его вообще никогда не было.

Вот говорят:

— Народ на площади мог бы кричать, чтобы освободили не Варраву, а Иисуса, и:

— Его бы не убили. — Возможно ли это? Ответ:

— Нет. — Просто по-простому, как и сказал Каи:

— Пусть лучше Один Человек погибнет, чем весь народ.

А толпа — это и есть народ, он не состоит из мнений отдельных человеков, а имеет своё:

— Личное мнение, — которого уже не было, когда Иисус нес крест через четырнадцать точек распятия, тогда люди выражали уже:

— Своё Личное мнение, — и они плакали.

Тем не менее, этот парень из леса, кажется, так и пёр на Это Место, ибо опять выполз-вырвался из-за своего стола, так как всё равно, как он сказал:

— Пока нет горячего, я скажу-свяжу несколько слов и много букв:

Приходит время сожалений.

При полусвете фонарей,

при полумраке озарений

не узнавать учителей.

(Стихи Иосифа Бродского)

Многие задумались:

— Кто принесет себя в жертву?

Ибо, как заметил Плинтус, обращаясь к Редисон Славянской:

— Ты меня не бросишь?

Но не успела эта амэрикэн-лэди:

— Определиться вот так сразу, — что можно было играть марш Мендельсона. — Ибо, да, это была леди, которая могла бы быть в некотором смысле Ека-2, пусть не Фике, не Августа, но София, тем более, можно было уже не глядя по сторонам ожидать поддержку в виде Феклы-Моти с четвертью подсолнечного масла, приготовленного для всякого, кто попытается перебежать дорогу Графине, как нежно они общались между собой:

— Электрическая Княгиня и Любомудрая Графиня. — Хотя не исключено и обратное.

Поэт что-то почувствовал, в том смысле, что их может быть больше, чем одна, и неожиданно даже для самого себя, опять сел на место:

— И вовремя, — ибо могучая леди прошла бы сквозь него, как линкор Наполеона через толпу рыбацких лодок Дениса Давыдова — абсолютно, не обращая на них внимания — Тарле.

Она хотела схватить за шкирку Кота, который пристроился на торце стола противоположном СНС, но умный — выше меры — адъютант его Превосходительства, подставил мягкую лапку, выпустившую когти пусть и меньше, чем у Медузы Горгоны, ну так это специально, чтобы пока что они не достали прямо до:

— Самого сердца. — Вот тогда это было бы, действительно, больно.

И Тетя — если кто не понял, что это была она — просто передумала, так сказать:

— Таскать Кота за хвост, — и облизнула свою руку только после того, как сказала пару слов:

— Если, кто не забыл, возьмите последний выпуск Лексуса.

— Это даром? — спросил Пли.

— Самой собой, — если иметь в виду, что заказали ужин и на меня.

— Да, конечно, — ответила СНС, — скажите метрдотелю, чтобы подошли, наконец, официант и официантка — мы сделаем заказ.

И когда он был сделан, официант-сомелье добавил:

— Если бы вас было двенадцать, — метр сделал бы вам скидку.

— Скидку?

— Да, тогда вы могли бы посадить за ваш стол еще одного человека.

— Бесплатно?

Главы 46

Медиум:

Пилат взял Иисуса на свой остров в Океане, где было хорошо, ибо, как резюмировал поэт:

— Пивной бар с обязательной очередью, — здесь есть у меня.

Ибо нам иначе — без небольшого бардальеро, как сказал Василий Шукшин:

— Я не только петь, но и:

— Пить не могу! — А скорее всего, даже наоборот.

Тем не менее, такая командировка мне скоро наскучила, несмотря на большую библиотеку и приличную местную — как у Шекспира: всегда желанную кухарку-работницу персиковой теплицы и цветника — даму не старше, я думаю, многих.

— Почему?! — очень удивился он.

И я ответил, думаю, достойно, как говорил Вася Шукшин:

— Я возвращаю ваш портрет:

Я популярно объясняю для невежд:

Я к болгарам уезжаю, в Будапешт.

Если темы там возникнут — сразу снять.

Бить не нужно. А не вникнут — разъяснять.

Я по ихнему ни слова ни в дугу и ни в тую.

Молот мне — так я любого в своего перекую.

Но ведь я не агитатор, я потомственный кузнец,

Я к полякам в Улан-Батор не поеду наконец.

Сплю с женой, а мне не спится: — Дусь, а Дусь.

Может я без заграницы обойдусь?

Я ж не ихнего замеса, я сбегу.

Я ж на ихнем ни бельмеса, ни гу-гу.

(Стихи Владимира Высоцкого)

— Лучше бы тебе остаться, — сказал Пилат.

— Почему? — спросил я.

— Ты думаешь никто не пробовал То, что Ты задумал? Многие пробовали, но ничего не вышло.

— Дело в том, что Я иду не один, ибо это не Моё Я, а…

— Понимаю. Но все шли с богом.

— Я иду за Богом, но иду не один, а с…

— С учениками, — чуть не улыбнулся Пилат, — но они же ж еще ни бельмеса:

— Ни хгу-хгу.

— По дороге научатся.

И допел до конца:

Пили мы, мне спирт в аорту проникал.

Я весь путь к аэропорту проикал.

К трапу я, а сзади в спину, будто лай:

— На кого ты нас покинул, Николай!

(Стихи Владимира Высоцкого)

Пилат так и сказал, когда они выпили на прощанье:

— Жаль, что я не могу пойти вместе с тобой. — Но!

Но и не буду препятствовать тому спектаклю, который они задумали. Но, прости, не верю, что он перейдет в реальность.

Кот сказал:

— Сейчас только покажу, как надо его готовить, и вернусь.

Но уже долго не возвращался. Решили:

— Надоел, сварили, — сказала Тётя.

— А может уже и съели, — добавил Плинтус, приглядываясь к леди пера, его бумаги, и не только. В частности, она еще не оставила надежд стать Дуней — Персефоной. Но быть ей трудно по той причине, что в предстоящем бою за взятие Трои, это будет уже:

— Мария Магдалина. — Секрет фирмы, скрытый от многих, но, к счастью, не для всех.

Медиум:

— К Бродскому прямо на банкете по случаю Нового Года с Гусем со сливами, подошла дама и сказала:

— Вы удивительно читаете стихи, для меня ваше чтение, как бальзам для сердца. Как говорит Андрей Збв:

— Читаю Библию и сердце успокаивается. — Так и я:

— Когда слушаю ваше чтение — сердце успокаивается, и я верю, жизнь, которая описывается в Библии:

— Существует и для нас.

Медиум:

Алла Два — буфетчица из Берендея говорит:

— Зря меня никто не хочет выбрать Евдокией, ибо кто не знает, то я специально сообщу, как он душевно любил меня:

— Может, говорит, для других ты и как кляча:

— Мне так просто в самый раз.

— Вы не сообщили самое главное, миледи, — прошамкал Плин, так как кого-то хотел сожрать в этом время.

— А именно? — удивилась она.

— Кто это был?

— Хирам Абиф. Меня он любил. Не в пример некоторым.

Если бы я был не я, — говорил, — а Владимир Набоков, то именно тебя бы назначил своей любимой женой, этой, как её:

— Лолитой.

После этого резюме, правда, кто-то упал под стол. Толи от смеха, толи с ним произошел настоящий удар, как удар током, когда человек вдруг понимает:

— Почему я этого не знал раньше?! — И с копыт.

Кот Штрассе зашел — нет не в буфет, для других закрытый, а:

— На кухню, — и как будто так и надо, попросил:

— Филе судака без кожи и костей. — И один повар — су-шеф, недавно припершийся сюда из Края, спросил, как будто не знал:

— Такое бывает?

— Если не бывает — сделайте, — ответил Кот.

И пока он готовил, решил выйти другой парень, никак не могший попасть в уготованную ему роль, и уж думал:

— Пора, как Танияма уйти со сцены этой трагедии жизни.

Если не получится и в этот раз.

И он так и начал свою речь.

— Может случиться непоправимое, если не встречу среди вас человека, достойного меня.

Так-то бы ничего, все бы дослушали его почти до конца, но.

Но рога на его голове тревожили, ибо:

— Зачем он их надел? — а если:

— Если выросли сами — не легче:

— Обязательно в этот мир вернется трагедия, — как неотъемлемая и составляющая его часть.

Это он произнес, как репетицию, потому что очень волновался. А теперь:

— Рипит ит, плииз!

Пока Кот Штрассе готовил рыбу — никто ему не мешал, ибо, как сказал бывший сомелье этого ресторана, понимавший это слово, как работу по совместительству, в том смысле, что был снят новым директором за — как было написано письменно:

— А можно написать и устно, — как сказал новый директор:

— На лбу, — за невозможность привлечь к себе внимание гостей ресторана.

— Я не клоун, — мрачно ответил Дима.

— Это-то понятно, — сказал директор, — но если ты хоть где-нибудь учился до этого, должен знать:

— Быть совсем не обязательно, ибо вполне достаточно казаться, и там — авось — как быть:

— Произойдет на самом деле.

— Ладно, тогда можно, я выйду в зал с рогами?

— Да, но копыта пока не надевай.

— Почему?

— Пока это лишнее.

И вот он явился.

— Вы кто? — спросила СНС, — сомелье?

— Да.

— Простите, не верю.

— Почему?

— И знаете почему?

— Нет.

— Сомелье уже был.

— Ну-у, вы очень правильно заметили разность между ним и мной.

— Да? Ибо?

— Ибо настоящий сомелье только я.

— Зачем рога? — смело спросил Плинтус.

— У вас уже есть рога? — спросил Дима.

Плинтус, как человек рассудительный — до определенного предела — прежде чем продолжить диалог потрогал свою макушку. Ибо так-то он знал, что у него ничего нет, но там, сзади могли и появиться незаметно.

— Убедились? — спросил Дима.

— Да.

— А теперь?

— Что?

— Проверьте теперь.

У Пли мелькнула мысль, что это на самом деле черт, знает что, и решил:

— Не буду!

— Что?

Но упертый Пли решил перевести бой на свой, так сказать, ковер-самолет. И продолжил:

— Не буду, — я читать тебе морали, юнец, ты лучше победи чуду-юду, а тогда уж… — он слегка задумался, но успел раньше, чем Дима за него продолжил:

— И тогда может быть…

— Да?

— И тогда, может быть…

— Как говорится, говорите, если нет никаких мыслей:

— Авось, они сами прибегут на ваш э-э позыв.

И так и вышло, не успел рогатый Дима осмотреть повнимательней публику, как она сама выкрикнула:

— Вот мы специально этому и учим!

— Ч-чему? — не понял даже Войнич, хотя, в принципе, ошарашен был чисто автоматически, ибо думал:

— Он учиться ничему новому уже не способен. — Тем не менее, как кролик, попавшийся на глаза удаву, уже готов был выслушать полезный совет. А именно:

— Нужно знать, как можно быстро узнать номер телефона спасения 9—11, — выразилась очень понятно Тётя.

— Хороший вопрос, — констатировал за Войнича Дима, и добавил: — Как можно это сделать, как вы говорите, быстро?

Тетя хотела ответить зло и логично:

— Надо знать его заранее! — Но решила — бес в ребро — немного позлить профессионального разливалу, как она думала.

— Полторы тыщи евро, и я запишу вас на курсы, — выдала она, что даже СНС внутренне содрогнулась:

— Кажется домогается пошатнуть ее личное финансовое могущество.

— Наверное, денег будет просить, как у спонсора, хотя и заявляет:

— Нам не надо спонсоров, так как мы больше денег любим свободу, — что в переводе на нормальный язык всегда означает одно и тоже:

— Денег не надо, а большие давай.

Не как некоторые собирают в несколько приемов:

— Дай чуть-чуть, потом еще немного, затем больше, но ведь логично:

— Надо. — Дальше уже сама пойдет, ибо:

— Если дали — добавлять придется почти всю оставшуюся жизнь.

В принципе здесь было сказано тоже самое только с другой стороны, ибо, как сказал Хемингуэй:

— В литературе бывают только три вещи, как-то:

— Учить, учиться и писать.

И Дима, который в начале дела предстал, как возможный Бэлл даже наоборот:

— Без возможности, а вполне реальный, — сейчас как будто был на нежданно-негаданной пересдаче, так сказать:

— Вынужденная аттестация.

— Это не противоречит, — попыталась возобновить атаку Тетя, — одно другому.

— Именно, дорогая синьора, именно противоречит, как было сказано:

— Зачем им учить кого-то писать, если они умеют сами. — Без знака вопроса.

— Хрен с тобой, — сказала Тетя, — я тебе сейчас рога обломаю, — и тут же молниеносно бросила в сомелье последний остававшийся у нее том Лексуса, и кажется, он включал в себя как раз ту пресловутую тройку, семерку и туза в виде ее Махабхараты:

— 9 — 11.

Тётя уже открыла рот, чтобы высказать всю правду этому представителю около-кухонного пространства, но он помог ей, опередив:

— Я и есть тот серафим, который тебе явился-не запылился, чтобы протолкнуть к этому делу.

— К какому этому делу? — что ты плетешь. Ибо меня он научил писать, а не читать.

— Вот теперь он явился тебе во второй раз, и сказал…

— Что?

— Сказал: я ошибся, прости, но для отъема денег у населения есть и еще один, можно сказать:

— Самый излюбленный способ страны, повесившей на своих воротах, как в аду, только три слова:

— Учиться, учиться, и учиться!

— Четыре, — только и смогла брыкнуться уже смертельно раненая э нью банкирша.

— И, — не задумываясь, и не состязаясь в споре, — рубанул — как по сердцу — Этот Парень:

— Является эллиптической кривой, соответствующе тому модулярному миру, который и состоит только из одного этого слова:

— Учиться.

И пользуясь этим:

— Учить, учить, и учить!

Это летучие мыши и ангелы в одном замкнутом круге.

— Поэтому я вас прошу, друзья мои, — уже полностью захватил пространство стола и его ближайших окрестностей Дима, — рассчитаться на первый и второй, на э-э:

— Ангелов, — и на э-э:

— Мышей.

И.

И если бы кто-нибудь ел кого-нибудь в это время — писча точно бы вывалилась из его широко-открытого рта.

И-и, удивительно, но многие — почти половина — сами согласились на мышей.

Глава 47

— Сижу ли я, пишу ли я, пью кофе или чай, приходит ли знакомая блондинка… — бренчал парень на гитаре. Он сидел за столом прямо с этой вечной подругой того человека — нет, не который умеет играть, а того, кто:

— Может купить ее по сходной цене, как-то:

— За всё — имеется в виду вместе со струнами — семь рублей. — За пятнадцать лучше? Не верю, я эту люблю, а за двадцать пять — тем более. И знаете почему?

— Где бы семь рублей найти? — улыбнулся Сирано. Когда уже подсел: — Можно:

— Курите.

— И вы меня не узнаете?

— Нет, узнал, почему же? — ответил ИВА, — ты этот, как его?

— Как?

— Человек.

— Хомо, так сказать, и его Сапиенс вместе взятые, — поддержал Сирано.

А Владимир спросил:

— Почему вы всегда ко мне подсаживаетесь, а я нет.

— Это было всего один раз.

— Тем не менее, поэтому. Поэтому сделаем так: я выйду, а вы возьмите гитару, играйте, пойте, я скоро приду, и спрошу:

— Можно и мне?

— Так-то бы да, но, во-первых, я не умею играть, а вторых ко мне должна подойти леди.

— Вы уверены?

— В чем и в чем?

— В первом и во втором, ибо как говорил Александр Галич:

— Внутри праздничного события находится, как минимум драма. И рассказал, стоя у стола, хотя собрался уходить про официанточку Эммочку, которую выгнали с работы в этом вагоне-ресторане за то, что придумала возможность подработки, которой другие не могли предложить.

— А именно?

— Все носили водку и коньяк для дальней поездки в вагоне-ресторане из Одессы в Москау, а она нашла еще один способ.

— Какой?

— Самый древний, подрабатывать проституцией, давать, так сказать, понемногу не только своим, но гостям вагона-ресторана. И…

— Они на общем собрании буфетчицы, толстого лоснящегося повара и горбатой Лизки решили:

— Надо делить и ее личный калым от Этого Дела на всех.

— Она против, ибо платят немного, а у нее муж-инвалид дома ждет — не дождется ее с чем-нибудь хорошим, а не только обычной водной.

— А тут: делиться — не запылиться.

Но вот в этот день они решили-постановили:

— Независимо от ее желания должна подчиниться коллектиффу, и.

— И решили продать ее Галичу, — ибо так мы будем делать теперь всегда. — Вроде бы:

— А в чем дело? Если деваться некуда — согласись!

— Возникает закономерный вопрос: почему не получился хеппи-энд?

— Не могу придумать ничего хорошего, — сказал я. — Может быть, шестикрылый серафим ей явился и сказал:

— Брось их, дома тебя уже ждет сюрприз: инвалид, с которым ты более-менее радовалась жизни, наконец умер, и ты свободна:

— Иди уборщицей в универсам.

— И постепенно повысят до продавщицы свежими овощами. Нет, я думаю, было не так.

— А как?

— Перестали уважать. Она для них всё, а они вместо того, чтобы спокойно делить все по-честному, стали называть ее проституткой, зачем? Вот об этом и рассказ, о непонятном, что на ровном месте, даже в простом вагоне-ресторане и то:

— Черти водятся.

— А, как говорится, здесь, — ИВА обвел лапой пространство из натурального почти дерева и китайского — как везде — шелка, украшенного натуральными цветами из родины тюльпанов — Голландии, потому что до Востока отсюда далеко. А самолетами лучше не летать. Но, с другой стороны:

— И плавать не лучше.

— Я однажды отдыхал в Ялте, так там чуть ли не в день приезда пароход напополам разломился — потонули все, никого не спасли. Дальше не легче, ради одной леди, похожей на Касабланку в старости, оплатил весь стол заодно, как оказалось, с ее любовником, я думал на неделю или даже на две, а оказалось:

— Он завтра улетает, — и мало того, чтобы пришлось трахать ее подругу, которая всю ночь — а это часом 5—7 — кричала-спрашивала:

— Зачем ты это делаешь?!

Сам не знаю, но ответить так ничего ей и не смог. Но это бы еще ладно, но в авиакассе увидел нечаянно того облома, которых за мой счет не отдал мне Кассандру — правда не ту, не из Голливуда, а больше похожую на Евдокию, сестру королевы.

— Так чего же ты? — спросил Володя, — остался бы.

— Не выбрасывать же билет?

— Можно было сдать.

— Не догадался. Но главное, я так не могу, чтобы сразу двоих, ибо эти ялтинские леди жили в одной и той же хибаре на горе, только двери имели разные в свои комнаты. С той вчера, с этой сегодня — это для меня все равно, что сразу вместе, ибо:

— Им же ж все и так известно!

— Вот именно, что:

— И так. Но это тот же парадокс, что с Галичем:

— Не мог поверить, что она не трахалась не только с толстым лоснящимся поваром вагона-ресторана, но возможно:

— Спала и с наглой буфетчицей, — и более того, горбатая Лизка, явно неслучайно им упомянута. Так-то бы вроде, да, но это было давно, не при мне, тем более, но

— Человек склонен к предвидению!

— И что?

— Поэтому и написал неправду, — чтобы не отягощать, так сказать, и так:

— Вездесущего сознания, — которое может рассказать такие сказки, что, как говорится:

Чертог сиял. Гремели хором

Певцы под звуки флейт и лир.

Царица голосом и взором

Свой пышный оживляла пир;

(Стихи Александра Пушкина)

Спрашивается, почему? А только потому, что и она не могла полностью избавиться от того дефекта, который соединяет вместе:

— Прошлое и будущее, — и тем более:

— Настоящее!

Хирам вышел, а Сирано опять подумал:

— Грохнут кого-нибудь, или так будем развлекаться, без особого накала страстей.

Медиум:

Жена Лота сделала паузу — когда обернулась на пылающую Помпею — и… и выпала таким образом из того ковчега, который уводил Лот. Как проплывающее мимо облако:

— Назад оно уже не возвращается. — Поэтому.

Поэтому Медиум, как и Иисус Христос во втором — а скорее всего, и в первом — Пришествии, приходит всегда:

— Не вовремя, — имеется в виду, что:

— Можно же ж всё равно успеть не опоздать, дайте только собаке лапы помою, или:

— Штаны надену, — хотя бы тапки. — Поздно, вы уже забудете то сообщение, которое:

— Только что получили. — И значит, Бродский не зря обратил внимание на облака, как на Ангелов, приносящих весть от бога.

А не просто так они тут шастают из стороны в сторону.

Кажется, что Событие, нам показанное, можно легко вспомнить. Но это такая же иллюзия, как вспомнить картинку с сайта, думая, что вот то, что было на этой картинке, это и:

— Всё. — Но известно, что каждая картинка поддерживается целой книгой разных инструментов. — Следовательно, пытаться вспомнить то, что показал Медиум — это все равно, что создать инопланетный космический корабль, пользуясь одной его фотографией, мимолетным видением, как сказал Александр Пушкин. — Никак не получится.

Что делать? Ходить в душ с пером и бумагой. Но ведь Видение обязательно застанет вас с намыленной головой! Не так, в принципе, страшно, потому что времени вытереть руки и записать его, как советовал-делал бегом Розанов, можно — время на это существует. Вопрос только в том:

— Поверите ли вы и на этот 101 раз — опять не сможете запомнить, что видели и слышали. — Кажется:

— Ну не может быть, чтобы через десять минут, это элементарное, ясное, но такое интересное событие:

— Будет забыто.

Скорее всего, именно для Этого и изобрели письмо:

— Чтобы запомнить вести, приносимые Ангелом.

Почему и сейчас говорят некоторые писатели — по крайней мере, я слышал одного, и, к сожалению, теперь не могу найти его имени — может, в принципе, он вообще, не местный, прилетал на одну из передач РС с Альфы Центавра:

— Если у вас нет Медиума — писать вы не сможете.

Кот вышел с рыбой, когда Тетя была уже на грани эксперимента над собой. Ибо.

Ибо не хотела быть мышью, куда ее зачислил Дим-Ан, как назвал его официант Монсоро, взглянув многозначительно, как будто был в курсе дел-мел этого заплечного дел мастера. В том смысле, что за плечами у него, как говорится:

— Были.

— Кто? — спросила СНС, считая себя счастливым человеком, так как получила зачет автоматом:

— Ты — Ангел, — посвятил-просветил ее Дима. — А она подумала, что он её выбрал лично — таково было его невозмутимое обаяние. Тогда как этот парень никогда — или почти никогда — не верил себе, а только:

— Картам. — Тарот.

И ей выпала одиннадцатая карта, из которой ясно следовало:

— Именно она та девушка в лемнискате, которая сдерживает пасть льва, и более того, это:

— Ее бесшабашно-могущественный брат.

И, как говорится:

— Чтобы он не отчебучил не того, сестра его должна быть ангелом.

Хотя с другой стороны, мыши царят ночью, как Тифон, сброшенный вроде бы в тартарары, а на самом деле просто на-просто:

— Уже почти всегда находится перед нами.

Возникает вопрос:

— Куда делся его антипод Анубис?

И вот ТеТя и сказала:

— Я есть Анубис, — но мало кто понял, что это и есть Добро.

А причисляли — как всех умерших богов:

— К аморальным пережиткам прошлого.

Медиум:

Кот Штрассе спас Тетю, сказав:

— Не бейте ее — я на ней женюсь.

И она согласилась, ибо, как говорили когда-то:

— Усы — во! Морда — во! — В общем, красивый.

Дима на время немного растерялся, и тоже рассмотрел ряды:

— Кого-то бы взять — нет, пока что не в жены и не в наложницы, так только потанцевать, и как неизбежность:

— Немного ее пропедалировать. — И…

— И выбрал Грейс Келли, — что означало, что:

— Почти все одиозные личности уже перебрались сюда из Края, где много мух и комаров плюс мишка косолапый, несмотря на то, что в кино их не показывают, не включая сюда медведя, разумеется, ему везде дорога и почет.

Правда, он-то еще не появился, где-то, значится:

— Запылился.

Другие фигуранты тоже закрутились на небольшом пятачке перед эстрадой, где сейчас пел небезызвестный Рубашкин, и эта, кажется:

— Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый, вейся, вейся, чубчик на ветру, а карман, карман ты мой дырявый, ты не нра-не нравишься… и оговорился не нарочно:

— Изобразил не вора, а:

— Кота. — Хотя с другой стороны: если бы!

Ибо Кот-то уже привык, что все к нему тянутся, как к магниту, черной икрой намазанному, а как некоторые думали, что:

— Канувшего в Лету Михаила Маленького, как-то:

— И, вы не поверите, это был Пилат. — И эта песня про Чубчик, означала, что:

— Все мосты сожжены, — хачу проверить правду. Но.

Но так как неуверенность в этом эксперименте, так и не проходила, то этой песней он сказал себе и окружающим:

— Иду на Вы, несмотря на последствия:

— Навсегда остаться в Прошлом.

— Вы понимаете, что вас посадят в колбасный холодильник для про-проведения Тет-а-Тет с будущим.

Медиум:

Мотя принесла Тете поесть.

— Зачем? — спросила Тётя, — я хочу умереть.

— Надо жить, зачем тебя умирать? — спросила Мотя.

— Меня все обманывают, а я — как оказалось — не в состоянии отличить правду от обмана.

Ее посадили в холодильник не случайно, а просто за то, что, как сказала опешившая от ее вездесущего напора Редисон Славянская:

— Нам не остается места в ее присутствии, — и предложила посадить Тётю в колбасный холодильник, предварительно договорившись с шеф-поваром через Дим-Ана.

Но не сразу вот так с бухты-барахты это было сделано, а после того, как Тетя — сама не понимая, зачем к ней пришла такая нелепая мысль, рявкнула, обернувшись на Михаила Маленького, которого уже на руках несли туды-твою:

— В мясной холодильник, — читобы он изобразил из себя Гудини в молодости, а именно:

— Вышел взад — без обмана, а чисто интуитивно, как Одиссей вывел запертых в Троянском Коне ребят и не в чисто поле, а каким-то образом:

— Прямо в город Трою.

Никто в это тогда не поверил, поэтому придумали песню про глупого — или, по крайней мере, соблазненного одним или несколькими богами Приама, который с этого бухты-барахты затащил этого бугаёметра в свой родной город.

Но реально вопрос остался:

— Как Троянский Конь попал в город, находясь снаружи? — Ибо.

Ибо Крепость, как рассказал Войнич в своём Коде:

— Для того и предназначена, чтобы Этот конь в город не мог:

— Ни проехать — ни пройти.

Отсюда вывод:

— Одиссей разгадал тайну Ласточкиных Хвостов на крепости. — Что означает:

— Нашел обходной путь.

— Как Гудини, — сказал Кот.

Так вот Тетя сказала:

— Я тоже могу. — И казалось, праздник кончился, ибо конкуренция несет с собой ажиотаж, когда думать уже некогда, надо только:

— Соревноваться.

Михаил Маленький обиделся, что ему не дали показать своё искусство покидать кабак, когда деньги узе кончились, а выпитое и съеденной назад никак не вернуть, ибо требуют:

— В первозданном виде, — и решил отдельно, но в то же время, с кем-нибудь напиться в баре. Где уже сидела, брошенная Котом Штрассе на произвол судьбы Алла Два, буфетчица из Берендея, исполнявшая лично для меня и Владимира Высоцкого песню Аллы Пугачевой про миллион, миллион алых рос, что ты с пастбища принес.

— Обязательно буду, — сказала она.

— Что-с, простите? — Михаил Маленький оглядел ее с ног до пояса и обратно. Ибо ясно, что у такой фигуры не может быть человеческого лица, а так только:

— Кляча какая-нибудь.

Он махнул рукой, чтобы ей дали стакан пива, и так:

— Еще чего-нибудь. — А сам, разумеется, понимал, что отвечать всё равно когда-нибудь придется.

Поэтому перебрал сначала в уме всех известных ему кляч, как-то:

— Людмила Гурченко, Ирина Куп, Лия Ах.

— Кто это? — вот в чём вопрос решил он. Ибо.

Ибо, ибо. Боялся, что это все-таки Лия, с которой справиться будет легко, как с актером-актрисой исполняющей роль Петуха на театре, но:

— Как потом с ней жить? — вот в чем вопрос. А может прицепиться, что не оттащишь, как Тетю после мясного холодильника от селедки под шубой, особенно, если картошку, свеклу и морковь не варить, а запечь в духовке в фольге минут пятьдесят.

Медиум:

— Это не соцреалистическое произведение, где если что делается, то:

— Делается всегда. — Чтобы было типично.

И наоборот. Что значит, наоборот?

А вот наоборот, как раз и произошло.

Михаил Маленький, несмотря на ужасающие предчувствия, попросил ее поклясться — так и не попросив — как боец азиатского фронта на поприще строительства женских общежитий вообще, и для Катерины Матвевны в частности:

— Показать личико, — ибо.

Ибо попросишь одну, а показать может другая, как-то, вовсе не незабвенная Катерина Матвевна, а:

— Гюльчатай. — А ей лет-то сколько? Так и напишут незаслуженно на спине ночью:

— Владимир Набоков, — а ведь я до сих пор жалею, что занимался, как и он, и более того, в четырехкратном увеличении того объема, который был положен в целях необходимости учебного процесса — этим делом:

— Накалывания живых существ на металлические копья, — пусть и маленькие, но для них вполне достаточные, чтобы так и быть засушенными:

— На всю оставшуюся жизнь.

— Их бин, — начала она и тут же добавила безо всякого геройства:

— Я соглазна.

— Я пока что не почувствовал никакого соблазна, — не понял Михаил.

— Так говорил мой друг, май диэ чайлд Сирано де Бержерак, — чуть-чуть раскрылась леди.

— Вы намекаете, что похожи на Графиню Эрнеста Хемингуэя в большой зеленой шляпе?

— Вы боитесь посмотреть мне в лицо? Не бойся, я не заразная.

— Да не в этом дело! — махнул рукой Михаил, а сам все равно не посмотрел на нее.

— А в чем? Вы боитесь, что я смерть?

Он не успел ответить, так как нечаянно упал со стула, который, как известно, в баре очень высокий. Точнее, чуть не упал, ибо дама протянула ему свою твердую, как у стиральной машины в роли жены Семена Захарыча Сладкого — как считают некоторые:

— В противовес их горькой жизни, — руку.

— Не бойтесь, это я.

— К-Катерина Иванна? — ужаснулся режиссер почти свово фильма, название которого с этой минуты уже начал забывать. Ибо.

Ибо была в его голове уже только одна мысль:

— В джазе только девушки, — которым всегда хочется чего-нибудь горяченького.

— Кстати в бар можно горячего? — спросила она.

— Так нет, но если молодой чек заплатит две цены — да. Но, разумеется, не целого поросенка, — ответил бармен, которым был — о, мама, мия! кто бы его узнал:

— Сирано де Бержерак. — Осталось ждать только Володю Выс, но не думаю, что это произойдет, так как — сказал Пушкин:

— Не могут два быка пастись на одном лугу, — а уж две идеи:

— И подавно:

— Не уместятся в один мясной холодильник.

Однако, ведь, это неправда, ибо когда в Гроб поместили Иисуса Христа — этеньшен:

— ТАМ, — уже была могила! — Вторая могила в одном гробе — это вторая идея. — Как говорится:

— Вот из ит?

Глава 48

Мне-то давно ясно, что это могила Иуды, который пошел вперед Иисуса, чтобы приготовить ему место. Ибо поднимать Его Гроб из Ада должны четверо:

— Один — Иуда — снизу, Петр и Другой Ученик — с торцов, и Мария Магдалина подала руку сверху.

Впрочем, есть и другой вариант:

— Их было трое, — в том смысле, что Иуда — это и есть Другой Ученик.

Так бывает, ибо даже в фильме Холодное Лето 53-го:

— Одного жмурика не досчитались, — а что тогда говорить про мистику, где шулера почище нашего. — Хотя в обоих случаях холодильники-гробы были натуральные, а здесь ребята пытались провести эксперимент-съемку фильма в мясном холодильнике:

— Можно ли его покинуть, как мистер Достоевски, — прошу прощенья:

— Просто Гудини, — не открывая дверь снаружи.

Хотя, как мы видим, участники соревнований уже начали активно формировать свою клоаку. Тех, кто будет их поддерживать во всех жизненных ситуациях, а именно:

— Будут тянуть из гроба, — даже если это будет невозможно.

В данном случае имеется в виду пока что просто мясной или колбасный холодильник, это тоже:

— Не просто гроб для одного хомо сапиенса, — а если и для одного, то одного кита. — Следовательно, комната почти семь на восемь с холодильным агрегатом снаружи, где я однажды сидел на каменных ступеньках и пил-угощал шампанским двух прекрасных леди, правда уже изрядно пьяных, так что одна из них даже заснула, положив голову на сложенные на коленях руки.

Здесь они ждали меня, как принца из сказки. И я явился:

— Не запылился.

Кстати это — то, что мясной холодильник и колбасный холодильник — две большие разницы, первым заметил Войнич, несмотря на то, что почти всё последнее время кого-то рисовал, а большей частью, разумеется:

— Нет, не СНС, — а Тетю — по памяти, разумеется, как существо уже канувшее в Лету, но немного еще желанное, как Тоня, к которой он оправил своего друга с:

— Порученьем Своим. — А отправил он именно Михаила Маленького, который в этот же примерно момент так испугался предсказательных способностей Аллы Два, что хотел смыться от нее через задний ход, который и вел через кухню, где друг напротив друга и находились фигуранты процесса охлаждения не только колбасы и мяса, но и:

— Мозхгов. — Точнее, мозги охлаждали обычно, как раз вот на тех ступеньках около холодильного агрегата, имевшего размеры чуть меньше самой холодильной камеры, но гудевший, как иерихонская труба, зовущая, к счастью не на штурм Зимнего, а только простого:

— Иерихона.

И.

И как сказал один вор, обнимая водопроводную трубу:

— Будем брать, — имея в виду, что Там никого нет. — Он имел в виду квартиру и ее хозяина, и что одного из них дома точно нет, а скорее всего, именно хозяина.

Здесь наоборот:

— Все думали:

— Да куда он на хрен денется, ибо:

— Убежать из запертого холодильника абсолютно невозможно.

Невозможно, да, но абсолютно ли?

При этом оказалось, что Михаил попал в гораздо худшие условия содержания, чем Тётя, ибо ему достался именно мясной холодильник, где, правда, кроме кур и свинины была и говядина, которую можно есть и сырой, но кто-то в этот момент, как нарочно, унес куда-то в другое место топор, и если есть, только прямо, как было сказано, правда, про легендарную еще со времен Штурма Зимнего и чуть-чуть До, а также немного После — воблу:

— Зубками ее, зубками, — и как грится:

— При бережку, при луне, при счастливой доле, — но в запертом, естественно, как бычки в томате, состоянии.

(Слова народные)

Так что… так что опыта выбраться — практически никакого. Весь запал остался в семнадцатом году:

— Поторопились, истратили все силы, думали, что туды-твою, а оказалось, как обычно:

— Опять взад втащили на Пирамиду, — чтобы еще — уже после Всего — принести в:

— Жертву.

Михаил думал, что, к сожалению, точно не помнит, поспорил ли он с Ми Склифосовским на звание народного артиста, которое никому не дают до шестидесяти, а только вот только, как подарок:

— Теперь ты на пензии. — А так как эти пензии, с возрастом растут, точнее, наоборот:

— Растет возраст, — а оне уменьшаются из-за гречки, подорожавшей в два раза — тоже в два с половиной раза. Почему в два с половиной, а не прямо пропорционально? Не знаю, почему так получается. То, следовательно, народного артиста теперь получить вряд ли вообще удастся:

— Не хватит гречки дожить до неизвестного возраста, — ибо, скорее всего, и народного будут давать не раньше, как по зубам:

— Выпали все? — Окей, получи. А, как говорится в случае с королем Владимира Вы:

— Ня буду! — Я читать тебе морали, юнец! — Ибо.

— Ибо я узе без зубов, и ты меня, скорее всего, просто неправильно поймешь, как-то:

— Я к полякам в Улан-Батор отвалил бы наконец!

— Не мог не поспорить, — решил Михаил, а значит:

— Надо как-то выжить, чтобы всё было по-честному. — А то принесут пензию, а точнее, в данном случае, звание народного послушника, а он, скажут:

— Всё ишшо сидит в холодильнике. — И тогда констатируют:

— Если он такой же дурак, как Раскольников — пусть и дальше там маячит-мяучит.

И, значит, Раскольников столько мучился по той простой причине, что не поверил:

— Из закрытого гроба, как из закрытой квартиры, выйти:

— Можно. — Точнее, не выйти в его случае, а наоборот, войти, чтобы грохнуть, кого надо грохнуть, и уйти, что никто не поверил:

— Уйти было можно.

И, как известно, это было сделано, через нижнюю квартиру, где в это время никто не жил.

Ибо, как говорил тот парень, который просто обосновывал возможность обворовать любую квартиру:

— Берем трубу. — А дальше уже дело техники. Ибо, одни думают, что по водосточной трубе залезть нельзя, а другие, наоборот:

— Тоже нельзя, но уже потому, что она сама оборвется под тяжестью нахграбленного. — А скорее всего, еще раньше от перегрузки спиртного в желудке, и тем более, в голове реципиента.

Под впечатлением этой логики Михаил обследовал пол, потолок и стены — нет они были, как каменные. Ну и значится немного загрустил, в том смысле, что:

— Дусь, а Дусь — может я без воскресенья обойдусь?

Ибо:

— Невозможно!

— Значит, ты не Дон Кихот Ламанчский, ветряные мельницы для тебя ничего на значат, видеть в стаде людей стадо баранов — тоже не можешь, тогда так бы и сказал сразу, что ты не потомок водителя троллейбуса с улыбкой простого честного человека, а родился анахоретом только от одной Фурцевой.

Понял? Зачем ты полез сюда, и так бы всё сами дали, как дают сейчас всё потомкам членов политбюро, а также потомкам династии Романовых. Ибо:

— Теперь демократия и, следовательно, все равны. — Как они, так и:

— Мы.

— Допустим, я Михаил Романов, — сказал Михаил Маленький, но не самому себе, чтобы не приняли за Раскольникова, а одному большому куску говядины, а, как грится:

— Дальше-то — что?

— Нужно передать все свои мысли на волю. — Это кто сказал? Впрочем, лучше не думать, будем считать, что Пилат образумился и решил спасти тебя.

— Пилат — это кто?

— Скорее всего, в данном случае это Росуголь Запрещает из фильма Свадьба.

— Нет, он не полезет в это дело.

— Тогда, Кля, ему нужны деньги на похороны Абдулова, думаю, сделает даже то, на что не пошел бы в обычной, не столь экстраординарной ситуации.

— Вот если бы сам Абдулов, — сказал Михаил, — я бы поверил, так как он тоже был причастен к Этому Делу Магии не просто так, а даже:

— На сцене театра Варьете.

Но в общем понятно:

— Кто-то снаружи должен протянуть свою руку моим мыслям.

И скоро, так сказать, был:

— Принят. — Другого, естественно, можно было и не ожидать:

— Это была Алла Два. — В зеленой шляпе, как у всеобщей графини Эрнеста Хемингуэя.

По крайней мере, упрашивать не придется, решил он. Как по преданию:

— И так сама даст всё, не только, о чём ни попросишь, и не только, о чём ни подумаем, но даже раньше этого. — И намного.

Но дело все равно остается в следующем:

— Могу ли я, — вылезти вслед за своими мыслями?

Ведь, если сначала было Слово:

— Не только элементарно, но и обязательно! — Но так ли это однозначно?

Медиум:

Михаил увидел приближающего Ми Склифосовского, и подумал:

— Неужели он?

И действительно, Ми сказал просто по-простому:

— Ты, эта, Михаил, готовься.

— К чему мин херц? Пятикомнатную на Тверской дадут, или — а лучше, не или, а и:

— От трех до семи на Рублевке, а еще лучше на Ново-Рижском — там нет пробок.

— От трех до семи могут дать за вооруженное ограбление холодильника, а на Тверской, места должны быть. И знаешь почему?

— Я попал в обойму?

— Да, будешь сниматься, а точнее, я буду снимать тебя, как Иисуса Христа заместо Мартина Скорсезе.

— Смогу ли я? — засомневался Михаил.

— Ну, ты гениальный?

— Да как сказать, думаю, чуть меньше: просто очень талантливый.

— Сделаем небольшую ремиссию, и запишем, как:

— Не глупее его.

— Кого?

— Леонардо ДиК.

— На это я согласен, потому что он только симпатичный, а я мужественный.

— Ну, вот видишь, ты всё понимаешь, только — извини — бить буду.

— П-почему?

— Я — Пилат.

— Но, Пилат, кажется, за нас, нет? Может, ты будешь просто римским императором сразу?

— Так-то бы да, конечно, но, к сожалению, он не принимает никакого участия в этом действии.

— Ну, хорошо, я потерплю, но тогда возникает другая проблема.

— Какая, конкуренты?

— Да, Бродский там, ИВА, там — и разные одиозные личности их поддерживающие.

— Да, к сожалению, будет кастинг, и должен будешь доказать, что ты лучше.

— Но я плохо пою.

— Бери жалостью. Учти, за то, что ты ни сном, ни духом, а тем не менее ограбил мясной холодильник — отпер оттуда не только всю говядину, но и остальных поросят и гусей с утками, но и, как написано в протоколе:

— Умудрился вытащить сам холодильный агрегат.

— Ерунда! Он был там всегда, снаружи.

— Чем докажешь?

— Я перед этим погружением в окружающую прошлое действительность, пил там с одной Манькой Аблигацией из местного бара.

— К сожалению, кто, что сам лично видел — абсолютно не является доказательством существования этой объективной реальности.

— Да? что же им нужно?

— Свидетели.

— Свидетели, — повторил Михаил Маленький, — но, как говорится:

— Их есть у меня.

— Кто?

— Этот директор Театра Варьете Стоик в роли Товстоногова, Редисон Славянская приехала из Америки, и била уже клинья насчет Марии Магдалины, Кот Штрассе подтвердит, и само собой Германн Майор.

— Кстати, насчет Кота — не знаю, как Германн Майор, а Кот уже всем сообщил, что сам женится на Марии, а если это не Ридисон Славянская, то кто?

И вот эта кто, была уже на столе, и пела любимую песню Аллы Пугачевой:

— Ты сегодня мне принес не букет из белых роз, а как принято в Америке у приличных людей:

— Подарил машину с бантиком, — ибо наша Дуня и Хирам не хуже, а даже лучше, чем:

— Иво Пятый Элемент.

Как это ни удивительно, но Тетя тоже увидела свет в конце тоннеля, и это был, кто?

До кого дотянулась ее разлапистая мысль? Дак, естественно! до Моти. Но. Но не самой, а её возлюбленного Диэлектрика — ибо работает не только на Амэрикэн Экспресс, но и На Нас в виде этого ресторана Ван Гог, где и происходило событие:

— Пробного воскресения, — примерно, как спуститься на глубину одиннадцать тысяч метров в Бездну Челленджера — Марианскую Впадину.

Так как в Марианскую Впадину спускался всего один человек из нового времени — а так были всего еще только двое — Джеймс Кэмэрон, то он и:

— Позвал ее.

— Но зачем? — сходу не поняла Тётя, но подруга, которая почти всегда была с ней на связи — и скорее всего, не через Эверест, а именно через эту Бездну — пояснила:

— Сниматься в кино, — ибо он же ж:

— Тоже режиссер интересного кино. — Как-то:

— Будешь сниматься в роли Аватара Два.

— Прости, но я не умею летать, — автоматически ответила Тетя.

— Так и весь смысл в этом.

— В чем?

— В том, что вот там и:

— Научат.

— Поздно, я не смогу научиться этому делу никогда. Ибо, я так понимаю, что ты предлагаешь мне:

— Вылететь в трубу? — Но я не ХГохголь — не мохгу.

— Представь себе, что ты Амёба из Марианской впадины, и у тебя всё есть, чтобы подняться на Саму Землю, где жить легче, в переводе на простонародный:

— Лучше и веселей, — и тебе не хватает только одного, чтобы заняться здесь, наверху, полной трудовой деятельностью:

— Читать морали тебе, юнец, даже на международном уровне.

— Чего?

— Что?

— Чего не хватает, спрашиваю?

— Веревки.

— Зачем мне веревка?

— Небось, небось, — как говорил приказчик Емельяна Пугачева, — бросая иму веревку на длину всей Бездны Челленджера, — я подниму тебя наверх.

— Скорее всего, я откажусь, и знаешь почему?

— Почему? Ты думаешь, я Гоголь, точнее:

— Его черт?

— Дак, естественно!

— Ну, хорошо, я свяжу тебя с моим Май Диэ-Диэ Чайлд в Амэрикэн Экспресс, ему-то ты веришь?

— Ему? Разумеется, ибо он дает нам свет, которого я, наверное, уже больше не увижу.

— У тебя там нет свету?

— Так-то вроде есть, но явно не тот, который нужен, чтобы снова — или, наоборот, в конце концов — стать человеком.

— Ну вот, он сейчас как раз в Амэрикэн, и до Впадины ему недалеко, он достанет тебя через зад Разрядом Тесла.

— Ты имеешь в виду, минуя Россию, а сразу пошлет ее в Австралию?

— Да.

— А если я еще здесь, а всё остальное мне только кажется?

— Так не бывает, и знаешь почему?

— Почему?

— Тогда бы Аватар не научился летать на самом деле, а так только:

— Кино.

— Так это и было кино.

— Если бы это было только кино, ему бы не заплатили два миллиарда.

— А если заплатили за Кино — значит, это одно из тех искусств, которые важнее реальности, а, следовательно, и:

— Больше ее. — Правильно, я так и сделаю, позвоню ему и соглашусь.

— Он сам тебе позвонит, — сказала Мотя, — по той простой причине, что связь с ним может иметь любой человек на Земле, но! Но только через мой труп. Прошу прощенья, оговорилась, а просто:

— Через меня.

Глава 49

И было:

— В голове у Тёти зазвенело, но не просто так, а через длинную палку Брауншвейгской, — как это и принято в потустороннем мире:

— Можно, если не всё, то очень многое, — но, извините, не с пустыми же руками. — Почти как в 200-й секции ГУМа. Правда, там не надо ничего дарить продавцу, можно даже вообще не улыбаться, ибо вы знаете, что отдались полностью уже:

— Заранее-е. — Но зеленые фирменные джинсы и платья сочных расцветок, которые никак не могут научиться делать простые девчонки, а так и продолжают стоять в сторонке, так как никак не могут отличить бледные тона от пастельных:

— Разумеется стоят всех тех страданий, которые вот сейчас испытывала Тетя, объединившись с Электриком не через спутник на орбите, а через:

— Брауншвейгскую. — Ибо проще:

— Спутник вон где — вообще может быть на другой стороне земли, а колбаса у нас:

— Всегда под рукой, — не зря ее раньше Москва раздавала направо и налево — имеется в виду тем, кто здесь живет:

— Практически задаром — купи только билет на эту раздачу до Москау. — И, как грится, кто такой:

— Длинный-зелёный пахнет колбасой? — Дак, естественно:

— При-пёр-ли-и-и-и. — Трудности есть, но не больше, чем осенью припереть мерную корзину одних белых груздей.

И заметьте:

— Тоже бесплатно. — Что бесплатно бери сколько сможешь допереть, а чего нет, так на него же ж всё равно денег нет.

И вроде так:

— И не хоцца.

Вот как в Царство Небесное:

— Хочется, или:

— Нет? — Вроде да, не против бы, но с другой стороны, это не в лес за грибами, и не в Москву за колбасой, где искать дорогу:

— Туда — не знаю Куда?

— Конечно, — подумала Тётя, — если в Амэрикэн Экспресс есть знакомый Электрик, заинтересованность усиливается. Так сказать:

— Авось, он протянет мне провода и сюда.

И он ответил:

— Через Верх. — Всё? Всё, спутник ушел. Како ушел, если здесь я имею колбасный холодильник и, следовательно, имею и Брауншвейгской в достаточном для любых переговоров количестве.

Но без достаточных оснований, но сердце ее дрогнуло, как у мертвой Джульетты:

— А вдруг у меня диабет? — И Брауншвейгская подействовала, как яд Черной Мамбы замедленного действия.

Тетя померила пульс.

— Стучит?

— Пока, да, но не вижу не только возможности подняться до трубы, а и самого Лепестка в Трубу Свивающегося — не наблюдаю.

Так-то вроде прошла подсказка:

— Через вентилятор, — но Тетя, обладающая интуитивным умом?, и значит:

— Никому не подражать, в всегда быть первой, как Усейн Болт на стометровке, начала трудоемкое дело:

— Отрывать плиты пола, — как это делал Граф дэ Монте Кристо.

И очень удивилась, когда:

— Подземный ход нашелся. — Она туда, а навстречу идут. Кто? Неужели с Альфы Центавра? Долетели, значит, все-таки. Молодцы.

— Но почему через зад? — спросила она первого встречного. И ясно:

— Пришли воровать брауншвейгскую.

— Сама ты воровать брауншвейгскую, — ответил первый встречный, а по голосу она узнала:

— Кот Штрассе.

Она подумала:

— Хотелось бы возвышенных стихов, а тут опять коммерческая проза. — Но проза была обратная:

— Они шли не за колбасой, а наоборот, несли ее в холодильник.

— И знаете почему? — спросила одна леди с шахтерским фонарем во лбу.

— Мы купили права на этот кабак, — ответила вторая сопровождающая Штрассе дама, больше похожая на мальчишку.

— Чем докажете?

— Вот этим и докажем, — и она показала на мешок колбасы, который даже она тащила с придыханием.

— Тот же самый винегрет! — удивилась Тетя, — брауншвейгская-я.

— Мы несем ее, чтобы пополнить неприкосновенный запас, — сказала вторая дама — а это была Редисон Славянская.

— Ничего не чувствую, — сказала Тетя.

— Но вы и не Борхес, которому привезли тридцать новых томов Брокгауза и Эфрона, и он понял:

— В этом есть что-то новенькое, — хотя и не понять точно, что, ибо…

— Да, да, я знаю, — сказала Тетя, — он уже был, как Гомер, видел только то, что невооруженными глазами увидеть нельзя.

— Вот так и этот тоннель, — сказал Кот, — могут увидеть только посвященный в это дело люди.

— Я посвященная? Но я не знаю, в какое именно дело я уже влезла, не подозревая о его опасности.

— Вы правы, мэм, опасность есть, ибо эта колбаса, которую мы прем — и хорошо, что вы вышли к нам навстречу, как к поезду, вкусно пахнущему колбасой московской, или белыми-белыми груздями из мерных корзин простых лудэй:

— Не является достаточно сертифицированной, — сказала Редисон Славянская.

Все ждали реакции Тети на недостаточно санкционированные даже самим Ми Склифосовским и тоже сами Аном Молчановским, который пропал так и неизвестно куда, и так, значит, далеко, что искать? Бессмысленно, ибо никто не знает место и время существования города под названием:

— Пойди туда — не знаю куда.

Но она согласилась, ибо понимала:

— Другого шанса точно не будет, а также потому, что от нее потребовали, даже:

— Вежливо попросили выполнить только одно ненавязчивое условие:

— Сказать да, когда потребуется сказать это:

— Да, да, я согласна.

— Скажу, даже если буду против, — выплюнула она, не подумав, что не горят не только целые романы, но иногда — по крайней мере — отдельные фразы записываются вашим Медиумом, как:

— Часть генетического кода, — отказаться уже не удастся.

Как от предложения, которое вас очень-очень радует.

Но она не думала, что это будет так скоро.

Они вернулись в зал, накрытый, как невеста, для предстоящего контакта с неизвестностью, намечающейся на сегодня свадьбы. И как говорится:

— И в мыслях не было, чтобы сорвалось. — Ибо.

Ибо это было простое утро в еще не отрывшемся ресторане. Парок над утюгом, парок над кофеваркой в баре, парок из чашек, в которое он, оно, она:

— Уже попали, — имеется в виду только что смолотые кофейные зерна.

Появился метр.

— Никого не пускать раньше времени, — сказал он. — И да:

— Заказы только лично через Мотю.

— Что вы сказали? — спросила только что появившаяся, как майская роза Мотя, вся в розовом и голубом, как будто это она сегодня женится. Как говорится:

— Почему нельзя по забывчивости, — если, да, было, но это Электрик женился на ней, а ее шанс, можно считать, еще остался:

— В запасе. — Был бы, как говорится:

— Интеллектуал достаточный.

— Вы появились так неожиданно, — сказал метр.

— Да, и что это значит?

— Сказать?

— Да, конечно, пожалуйста, скажите, — улыбнулась Мотя.

— Вы не будете смеяться?

— Никогда.

— Тогда скажу то, во что верю, хотя и не понимаю, как это может быть на самом деле.

— Да, да, конечно, я согласна. — И добавила: — Надеюсь это не замужество с Ми Склифосовским, моим вторым-третьим владельцем этого Ван Гога?

— Да, конечно, — ответил метр, — тем более это было бы уже:

— В который раз?

— В первый! — неожиданно для самой себя даже чуть не залаяла Мотя, но нет, конечно, просто тявкнула, как бывало, ее сгинувшая в колбасном холодильнике Тетя, от чего при всем желании не могла избавиться, когда Тетя изображала домогательства до себя на всех культурных выставках собаки по имени О Кули, который получал в ответ только одно приветливое слово:

— Дурак. — А так-то про себя она всегда еще что-то шептала, и как думал сам Кули:

— Сколько можно лаять, пора переходить от слов к делу, — Правда, на самом деле, он мечтал о другом вкусном слове, а именно:

— Так где дело — там и тело.

И метр, а это был в непривычной для себя роли Олигарх-Машина, который приперся из тайги вместе с младшей Мироновой, ибо когда построил мост до Большой Земли — ее в наличии уже не оказалось:

— Как будто это была только декорация, — сказала Гусарская Баллада, радуясь, что проснувшись однажды утром:

— Никого не обнаружила, кроме себя и Олиграха.

— Смылись, — ответила она ему, и даже не пытаясь прикрыться для приличия, в том смысле, что:

— Абсолютно не стеснялась своего личного счастья из-за канувших в Лету конкуренток.

Которых всегда вьется вокруг одиозных личностей, скажем так:

— Немало, — а наоборот:

— Слишком много,

Медиум:

— Далее входит Войнич и сообщает, что:

— Да я и сам почти с большим трудом поверил, что говорят обо мне.

— А именно? — спросил Сори.

— Звонят в два часа ночи, и на те — как будто я мечтал об этом всю оставшуюся до этого жизнь:

— Вы получили Нобелевскую Премию.

— Ну и? — уж мрачнее, чем Сори, спросил Пели.

— Говорю, может вы ошиблись, я еще не так стар, может это ему, — он показал на Сори, или ему — в этот раз кивнул на Пели?

— Да нам по барабану, кому, но даем за Чонкина и смелось в восприятии жизни такой, какой мало никому не покажется, вплоть до марсианских Пупсов-мупсов и польских яблок, которые вы завезли нам для предстоящего путешествия на Марс.

— В общем, говорят, — продолжал он, — спрашивают последний раз:

— Вы написали знаменитую на весь мир фразу:

— Муха лезет по стеклу, и на этом надо было закончить?

И представляете, я ничего не мог с собой поделать, говорю:

— Да я, но не без помощи Медиума.

— А они? — спросил опешивший Плинтус.

— Нальешь — говорят — ему — по этому случаю Хеннесси.

— Это шутка, как вы не поняли?! — даже закричала СНС, которая как раз только вошла, и уже поспешно снимала пальто и шляпу.

— Нет, нет, — даже запричитал Войнич, — всё было натурально:

— По-честному.

— Да ерунда это все, — сказал Петухов, — мне вот тоже однажды пришло странное письмо по электронной почте, какое-то необычно, как будто зашифрованное…

— И там тоже предлагалось получить Нобелевскую премию? — спросил И-Кали.

— Нет еще, но было проинтонировано, что письмо из нобелевского комитета. — Неужели не верите? Да я и сам не поверил, испугался, пошел погулять, а когда вернулся….

— Письма не было, — сказал Войнич.

— У вас тоже так было?

— Нет, чисто логика.

— Тогда как вы докажете, что ваше даже не официальное письмо, а простой болтовня-разговор — существовал?

— Просто, — ответил Войнич, — мне прислали этот шведско-долларовый миллион.

— Наличными? — удивилась СНС.

Он вынул пачку и бросил-передал ее Моте:

— Натюрлих?

— Я лучше разбираюсь в натуральных вещах, — сказала влетевшая, как парашют леди Грейс, щас проверю:

— Если не горят — значит настоящие.

Все замерили — будет лауреат спасать свою шкуру, или свои-нобелевские кроны, уже переведенные в баксы, как это здесь принято.

Далее, банкет с изображением сцен из Чонкина в натуральную величину.

Сори и Пели хотят стреляться, как объяснили:

— Хочется умереть, но самому это делать страшно, да вдруг другой останется жить, а — спрашивается:

— Как жить, — если Премию опять не дают, так как, говорят:

— Прошлый раз отказались сами из-за неполного недовыполнения плана, теперь не ждите, бегать за вами никто не будет, ибо:

— Ибо не только сталь, но и Пупс — это само по себе, а валюта… а валюта:

— Тоже имеет самостоятельное мнение, — ибо она же ж:

— Реэкспортная-я!

Глава 50

— Что значит Реэкспортная? — не понял, потрогав сердце Войнич.

— Ну как вы не поняли, — сказал И-Кали, — это был только танец на голове в обнаженном до скрытого неприличия виде.

— Вы хотите меня обмануть, доказав, что не Нобелевский комитет, а просто на-просто простой, — слегка начал заикаться Войнич, — олигархус прислал мне миллион баксов? Но зачем?!

— Нет, конечно, — подбодрила парня буфетчица, правда:

— Не из нашего ресторана, — ибо будет же официальное поздравление короля Швеции.

— Это тоже можно купить, — сказал Плин.

— На какие деньги? — спросила и леди Грейс, — это же ж надо оккупировать целый охгромный залище, да хгостям заплатить хотя бы по тысяче баксов.

— Каждому? — удивился Войнич, почему-то подумавший, что это его и заставят платить. — Максимум на что я способен, это пригласить…

— Как Пушкин, — перебил Сори, — только покойников на свой день рождения.

— Что значит, День Рождения? — сначала не понял Войнич.

— Ты думал, зачем некоторым людям дают эту премию, для окончательного мира в своей душе?

— А з-зачем?

— Вот, пожалуйста, лауреат, он не знает, зачем ему дали Нобелевскую премию, — сказал весело-печально Пели.

— Чтобы ты ответил, если бы тебе дали?

— Я бы? Я не скажу. И знаешь почему?

— Почему?

— Мне на самом деле могут ее дать, и тогда, что я скажу, если все знают: два раза одно и тоже не повторяю. И более того, — добавил он:

— Вдруг они спутали: хотели дать премию мне, но перепутали и дали тебе?

— К-как это пере-перепутали? — даже испугался Войнич.

— Ну, дали мне, а какая-нибудь секретарша послала тебе, так как в этот день, точнее в день перед этим получила вот такое странное послание:

— Если ты Сара Коннер, то ты следующая. — И что думать, она никак не могла понять — толи хотят трахнуть в не очереди, толи на самом деле повысить по службе:

— Из просто секретарей в завотделом.

— И из-за этого у нее вышла запарка в голове, когда она паковала миллион долларов в ровные пачки, чтобы послать его не тому, кто не заслужил, а мне? — спросил Войнич.

— Я думаю, было по-другому, — сказал Сори.

— А именно? — решила вмешаться в диспут СНС, так как никто потом не поймет, почему она в нем не участвовала, ибо решат, значит:

— Была больна, — и не исключено, что вполне серьезно. — Как-то:

— Только недавно вышла замуж, а любовь неожиданно опять нагрянула опять не кстати. — И она потеряла всегда присущее ей чувство уверенности, но не от этой любовной драмы, а:

— Никак не могла найти все три причины, чтобы отказаться от этого принуждения Судьбы к:

— Потусторонней Связи.

— Что значит, а именно? — почему-то с первого раза не понял Сори, так как его версия была не совсем понятна даже ему самому. — Ибо.

Ибо это был рассказ о том, что он, да умер, но вместо бабушек с унитазами его встретили на Том Свете именно с этой легендарной Нобелевской премией, и что самое неудивительное:

— Зас-лужен-но-о. — Почему?

Все так считали, кто там был.

И значит, — сказал он:

— Если там дали — здесь уже отказать не могут, правильно?

— Я понимаю, — сказал Войнич, присев на стул за накрываемый пока что, но все равно для праздничного завтрака, стол, — вы хотите разделить мою личную премию на троих.

— Почему на троих, — сказал кто-то как из гроба.

Сердце Войнича забилось в пятках, ища выход, ибо это была уже вернувшаяся из небытия Тётя.

— Давайте разделим его на всех!

Он облегченно вздохнул, так как На Всех — значит не:

— Напополам со мной, — и уж тем более не с Сори и Пели вместе взятыми.

И он рявкнул:

— Танцуют все!

— А именно? — решила уточнить Грейс, оттесняя Мотю от ее прямых на сегодня обязанностей метрдотеля. — По скока с человека?

— В каком смысле? — спросил он.

— Что значит, в каком смысле, не я же буду платить за этот произвол Нобелевского Комитета?

— Простите, мэм, но я не прошу ничего лишнего, а только принять, сколько влезет сюда, плюс немного им на дорогу, чтобы помнили.

— Что помнили, и сколько именно на дорогу? — вмешалась Мотя.

— Во-первых, помнили день моего второго рождения, во-вторых штуки по полторы баксов.

И знаете почему, — продолжал он, не обращая внимания на широко открытые рты обеих ресторанных леди, — некоторые, как говорят у нас в литературе, любят арбузы, а другие только молочных поросят, поэтому.

— Поэтому?

— Поэтому, пусть сами себе выберут по интернету, что им больше по душе, и значит, дайте деньками.

— Это хорошая мысль, — как говорил еще Савелий Крамаров, снимаясь в Голливуде, — пусть выберут кто что хочет: толи роллс-ройс, толи мерседес, толи тойоту, — и было неизвестно, кто это сказал.

Имеется в виду, до того, как он это сказал, но сразу после этой презентации выпихнули вперед. И это был Михаил Маленький, джентльмен так сказать интеллектуальной удачи.

Многие ужаснулись, что не только вездесущая Тетя, но и этот Мишка-Гришка смог выбраться из подземного царства в здравом уме и полной памяти, так как не урезал у массы ничего нового, а наоборот:

— Предложил всё сделать по-честному. — А ясно, что каждый может успокоиться только тогда после того, как кому-то пусть и заслуженно дали Такую Премию, если получит не всё тоже, конечно, но одно из трех:

— Роллс-Ройс, Мерседес, Тойоту.

Некоторые Хомы с математическим уклоном попытались объяснить, что:

— Чудес не бывает!

И даже Михаил Маленький задумался. Но тут как раз и явился-не запылился всё тот же кандидат на Бэлла Дима и тоже маленький, — как, впрочем, и все в этой свите, кроме Германна-Майора.

— Будет, — сказал он. И никто, конечно, не догадался, что предложение сие:

— Незакончено. — Хотя слова, которые были перенесены на потом, с первого взгляда не предвещали ничего плохого, как-то:

— Вчера, — будет, как в прошлый раз, если с небольшим разъяснением.

Медиум:

Почти все решили однозначно:

— Обманут, конечно.

И только Алла Два, которую так никто отсюда и не выгнал, ибо одни думали:

— Тоже чё-то пишет, — а скорее, внебрачная дочь СНС, которую не удалось пристроить к свому олигархусу, ибо кибернетике, а тем более в таких махинациях, как выдача всем новых рабочих костюмов по пятницам, каждые полгода, — не соображала абсолютно. Как высказался по этому поводу Кот за очередной стойкой бара:

— Вот и видно, что твой дед был мелким предпринимателем с кулацким уклоном:

— Всё только себе и себе, — а другим только:

— Чтобы тоже работали.

И возникает закономерный вопрос:

— А если они не могут? — Вот бывают же люди с цере-параличом, или другие, или другие убогие любители обмена валюты с меньшими, чем в банке процентами.

— Вы считаете, что они, как прирожденный пролетариат, имеют право, но на что, я не понимаю?

— Право выйти к стоянке такси в одних панталонах, — невозмутимо ответил Штрассе.

— Это хорошо, значит машина действительно есть, и она достанется мне, как человеку, желающему иметь ее на генетическом уровне.

Первым тостом на банкете, однако, был тост не за Лауреата Премии, которую:

— Все только и ждут, — а Михаила Маленького и Тётю, которые смогли без посторонней помощи обычных хомо сапиенсов выбраться из подземного царства, хотя и:

— Более-менее искусственного, — как сказал выступавший первым Германн Майор. — А это значит, что вам хоть кол на голове теши, и всё равно:

— Не поверите, что такая возможность существует в реальности.

Поэтому, надо просто подарить им что-нибудь за смелось, и пусть развлекаются, как все дальше.

— У нас ничего нет, — вяло ответил Плинтус, прожевывая заливное из белой — наполовину, а на вторую половину:

— Красной рыбы, — в которую, как ему показалось, положили больше, чем надо, желатина, сделанного из копыт и рогов того мамонта, который жил:

— Много, много лет, — назад.

— Я не буду, — сказал он.

— Не будешь деньги сдавать на подарки? — спросила СНС.

— Не буду есть это заливное из мамонта.

— Что же с ним делать? — спросила Мотя, вертевшаяся около этого торца стола.

— Да, друзья мои, мне будет мучительно больно вспоминать. — ввязалась и Грейс, переговаривавшаяся до этого с барменом у стойки, но слушающая всё, как Некоторые, что говорится в её владениях, — об этом единственном в своем роде происшествии отказа от моих лично-виртуальных рецептов и способов приготовления оригинально-обычных:

— Завтраков, обедов и ужинов.

— Я его доем, — сказала Алла Два, которую, как уже было сказано:

— Пустили за стол бесплатно, — так как Кот пообещал:

— Если что может обслужить без денег, — но не в нашем ресторане.

— Что значит, не в нашем? — удивилась Редисон Славянская, еще не всё понимавшая в этом, забытом ей — она думала — навсегда мире людей, адекватных только на:

— Хоть какое-то бабло.

— Ну, если этот кабак Ван Гог сегодня наш, то Берендей, естественно:

— Не наш, — так как не могут два кабака уместиться одновременно в одном сознании.

— А она оттуда?

— Естественно.

— Пусть докажет, — сказал Плин. — Хочу, чтобы она доела моё эссе — прошу прощенья, пока что только заливное, так как сама же и заикнулась об этом.

— Да, я съем, конечно, ибо не думаю, что писатели бывают заразными, как куры и мясные свиньи.

Про кур и свиней все пропустили мимо ушей, так как подумали:

— Она бы не решилась обзывать заразными свиней — которые, кстати были у Клинта Иствуда перед тем, как заболели и умерли, а он вынужден был идти защищать проституток в публичном доме, где всем и понравился, естественно, так как убил не только всех, но и самого шерифа того городка на окраине саванны, — если бы:

— Они сегодня были у нас на первое и второе горячее.

— У вас как раз и заказаны Свиная Отбивная с белыми грибами, сыром и помидорами — это на первое горячее, и на второе:

— Котлета по-Киевски с шампиньонами и сливочным маслом, смешанным с мелкорубленной петрушкой, а точнее, ее соком.

— Да вы что! Охренели что ли? — очень удивилась за председательским, с том смысле, что за барной стойкой — любимым местом всех владельцев ресторанов, если они и не шеф-повара одновременно, и имеют не только свой кабинет, но и большой телевизор на стене для просмотра разных спортивных соревнования, как-то:

— Снукера, — в котором, впрочем — после последнего чемпионата мира — разочаровались капитально, но еще не до конца, ибо:

— Если есть нечего, то и объедки со стола игровых букмекеро-риэлтерских контор:

— Приходится есть, — до поры — до времени, — в том смысле, пока не появится что-то такое, что можно тоже — до поры — до времени — считать:

— Вот это, наконец, стало:

— По-честному.

А потом, кто ищет — тот всегда найдет еще какое-нибудь:

— Заблуждение.

И это непонятно, ибо:

— Всё заблуждение, — но некоторые из них почему-то сначала кажутся правдой.

И вот пожалуйста, кролик в шляпе, или, что тоже самое Раскольников в квартире, где он почти уверен:

— Больше никого нет.

— Она нашла его! — закричал Михаил Маленький.

— Да, это именно то, о чем я больше всего мечтала, — сказала Алла Два, и подняла вверх руку с выигравшим билетом, найденным ей в недоеденном Плинтусом заливном.

На что он тут же и предъявил претензию:

— Это было мое мясо.

— Ты белый, — сказал, наконец, свое слово Германн Майор, и Пли только прокашлял:

— Я могу доказать, что уже ел его, — и сел.

— Хорошо, — сказал Дима, — значит вы должны были видеть, какую именно машину выиграл этот билет. Или вы сразу признаетесь, что:

— Да, видел, но отдал ей, так как это не мой стиль?

Пли задумался, ибо понял, что:

— Чем дальше, тем больше этот Флинт затащит его в те силки, где, скорее всего, самому придется откупаться, а не просить, как милостыню, какой-то мещанский Лексус. — И тут же оскорбил Тетю. Не нарочно, а как он и сказал:

— Я сделал это только машинально.

— Значит, вы долго копили в уме все хорошее, что можно сказать о моем Лексусе Части Восемь — Одиннадцать, а назло мне выразились наоборот, так вас понимать, товарищ мелодраматист истории ребенка, его бабушки, возжаждавшей на старости лет славы, деда, купившего Волгу на ворованные с завода электромоторы, дочери Шукшина, которой мало рекламы:

— Кино подавай!

— Нет, нет, — перебил ее Пли, и желая сбить с мысли о здравых суждениях, выдал:

— Я только хотел создать русского Гарри Поттера. — И попал в точку:

— Тетя схватилась за горло — за своё, имеется в виду — и села, как будто ожидала помилования, а получила:

— Вышку.

— Что с ней? — спросил Пли.

— Кажется, ты удачно, парень, сыграл роль Родиона Раскольникова, прикончил бабушку окончательно, и боюсь, теперь она уже не сможет принять участие в финальных соревнованиях.

И итоге выиграла все равно Алла Два, ибо Плин все же успел тявкнуть на прощанье с мечтой:

— Это Роллс-Ройс.

И так-то бы да, она тоже мечтала, иметь эту машина, как дамы, заработавшие ее непосильным трудом создания запутанных историй, но всё равно это был:

— Ленд Ровер. — И кататься она пригласила первым именно Диму, на что он сказал приветливо:

— Вот и я дождался своего часа.

Она хотела его предупредить на всякий случай, что:

— На меня, в общем-то, уже, кажется, существует очередь, но тут увидела его разные глаза, и решила:

— Не буду портить ему настроение, так счастливо начавшееся для нас обо-обе-их.

— Не расстраивайся моей разборчивостью, — сказала она Диме, — я прочту тебе свои стихи, — и тут же залезла на стол, и никто ничего ей почти не сказал, так как решили:

— Просто так такие тачки не выигрываются.

И:

Воскресный свет всё менее манит

Бежать ежевечерних откровений,

покуда утомительно шумит

на улицах мой век полувоенный.

Стихи Иосифа Бродского)

— Вы устали от волнения, после получения Ленд Ровера, — сказал парень с соседнего стола, — разрешите, я продолжу?

— Нет, то есть, да, сенькью, сенькью вери матч, — и она спрыгнула вниз в лапы, не пропускающего этого случая Димы, несмотря на то, что рядом уже стояли Михаил Маленький и Кот Штрассе.

И он сказал:

А мир живет, как старый тугодум,

и снова что-то страшное бормочет,

покуда мы приравниваем ум

к пределам и деяниям на ощупь.

(Стихи Иосифа Бродского)

Его снова потащили:

— За наш стол, но он ответил:

— Позже.

И Дима сделал то, что не было предусмотрено протоколом:

— Пошел и выгнал из отдельного кабинета шеф-повара, а сам затащил туда Аллу Два.

И можно было не сомневаться:

— Всё было по-честному, — обоюдоостро.

Глава 51

Шеф-повар легко поддался на эту провокацию, а точнее, наоборот, так как ничего не сказал, как обычно:

— Пусть Кот работает здесь шеф-поваром, авось мышей наедитесь до отвала, — а вышел, как будто только заходил в Елисеевский, сделал там своё дело:

— Слегка загипнотизировал продавщицу, чтобы недовесила э литл, и просил жалобную книгу, которую потом и отдавал за небольшое вознаграждение:

— Кило Любительской натюрлих, — а один раз продавец даже не отказался сбегать в соседнюю Булочную за мягким хрустящим батоном, — но он этим не злоупотреблял, так как одна пышногрудая блондэ — но не натюрлих, разумеется, высказала ему в лицо:

— Больше ко мне не приходи по ночам, ибо если имеешь слабый потенциал: не обнадеживай девушку. — И он испугался, так как:

— Люди на самом деле могут подумать, что эту, можно сказать, мамочку, одного из публичных домов Оноре де Бальзака, он держал в своем уме за простую девицу легкого поведения, для соблазна потенциальных жертв, работающую здесь продавщицей колбасы.

Что, в общем, и понятно, ибо Хомо любит прикидываться дураком только до тех пор, пока у других Хомо не возникает сомнение, что он на самом деле имеет этот прикид, в том смысле, что не посмеялся над девушкой легкого поведения, а:

— Поверил, как Дурак, в ее чистосердечное признание.

За что, собственно, казнили и Иисуса Христа:

— Не с умыслом посмеялся над верой, а от души, — на которую только и может надеяться человек без специального образования.

Ибо:

— Как можно было поверить Марии Магдалине, что и она только недавно покинула институт благородных девиц? — Или она именно там, в пороке, искала ту глубину души, где находится:

— Вера?

Отсюда вывод:

— Царь Борис Годунов считал, что юродивый Николка:

— Только прикидывается дураком, — поэтому также прикидывался, что:

— Боится его.

Вывод:

— Безразлично, верите ли вы ему, этому юродивому Николке:

— Всё равно шлепнут, или как Бориса Годунова или, как:

— Григория Отрепьева.

— Потому и не играю, — сказал шеф-повар, — а всегда только проигрываю. — Но смело занял место тамады за столом.

Правда, не за тем, где восседали работники своего воображения, а рядом, где сидел, так называемый Бродский — поэт.

И как говорится, с корабля на бал попал в свою стихию, ибо здесь были те, кого он знал, но пока что забыл:

— Немного.

И видя, что гость растерялся, как обычно бывает с вновь прибывшим, если он:

— Имеет претензии, как Гришка Отрепьев, — сказал:

— Я пока что прочитаю вам что-нибудь хорошее, как-то:

Когда-нибудь, болтливый умник,

среди знакомств пройдет зима,

когда в Москве от улиц узких

сойду когда-нибудь с ума,

на шумной родине балтийской

среди худой полувесны,

протарахтят полуботинки

по лестнице полувойны.

Стихи Иосифа Бродского)

И шеф-повар сразу почувствовал себя лучше, как обязательно надо было пить, а в последний момент ему заменили фужер с карболовой кислотой целой бутылкой Камю.

И более того, тут же попытался переманить Аллу Два, только что спустившуюся с соседнего стола, где праздновали-обмывали премию Войнича к себе, для чего буквально так и:

— Хлопнул себя по коленям.

Но эта штучка оказалась не так проста, ибо сказала:

— Ня буду я читать тебе морали, юнец, но если только победишь чуду-юду, то меня ты поведешь под венец!

После чего Плинт даже поперхнулся костью от заливного, которых там не было, так как и быть не могло, несмотря на то, что заказал себе еще одно, которое ему и изготовили наспех, но на смех:

— В нем больше не оказалось новогодних тачек с бантиком:

— Подарок мому любимому писателю, — на что он только и надеялся, ибо:

— Хоть Волгу могли бы подложить для смеха-греха. — Вспомнил бы молодость, как служил под знаменами Герцога Чемберленского, в том смысле, что вспомнил бы молодость, как бабушка мыла его после первого похищения трехсот рублей из пятого тома Кой-Кого, и уже тогда констатировала:

— Тоже — писателем будешь, — ибо, не умея читать уже ворует не только книги, но что самое главное:

— Умеет воровать мыс-с-ли-и!

Так как априори известно:

— Сам Человек не может додуматься ни до чего.

Дима настолько увлекся Аллой, что приехал на ее Ленд Ровере сам.

Так бывает? — Вот, пажалста:

— Я люблю купаться ночью.

— Я тоже.

— Это Чистые Пруды?

— Сначала мы пройдем очищение на Патриарших.

— Это Патриаршие? — удивилась Алла, и вошла в воду больше чем по колено.

Она обернулась и сказала:

— У меня такое непреодолимое чувство, что ты Том Кр, а я подставная телка.

Да? Тебе тоже так кажется?

— Нет, я думаю, ты настоящая принцесса.

— Неужели я похожа на принцессу?

— Сейчас мы это проверим, — сказал Дима, и тоже поплыл.

— Это не страшно? — спросила Алла. — Ночь, луна, под ногами нет земли.

— Даже если и так, теперь бояться поздно.

— Почему? — спросила Алла. И добавила: — Ты меня съешь?

— Да, — просто ответил Дима, и добавил: — Но только наполовину.

— Вторую половину куда?

— Побудешь пока…

— С тобой? — и тут она обернулась, чтобы увидеть огни горящего города. И ей показалось, что город действительно горит.

— Вот, я тебе говорил, что не надо оборачиваться?

— Не-нет-т? — жалобно мяукнула леди.

— Ну, теперь уже всё равно поздно.

— Да? Что поздно?

— Ловить мышей. — И он открыл такую пасть, что в нее можно было:

— Уместиться во весь рост.

И она залезла туда, как кролик в удава:

— Без дальнейшего принуждения.

И так бы ее никто и не вспомнил, кроме меня, но Плинтус после продолжительного размышления решил:

— Ценные вещи должны оставаться в семье. — И цапнул Диму за рукав:

— Вээ из май вайф?

— Я бин не понимайт твоего русского.

— Я между прочим, лауреат, хотя и бывший, если бывают бывшие лауреаты, — поэтому:

— Отвеча-а-а-ть-ь!

— Что ты орешь, как будто побираешься на площади? — спросил Дима, остановившись, подожди немного, щас дам, — и скрылся за дверью туалетума.

И пока он отвернулся на приветствие Тети тоже проследовавшей в параллельный туалет зачем-то, что, мол:

— Я тебе этого никогда не прощу, — даже успел немного задуматься:

— Если не найду ту, может согласиться на ухаживания этой? — но Алла явилась, так сказать:

— Собственной персоной: в парике блонде, — и так сразу не скажешь кто это, но точно, что одна из двоих:

— То ли Али Сильв, то ли Кир Дан.

Тут возникает закономерный вопрос:

— Мог Иов проглотить Кита? — в том смысле, что сначала один проглотил другого, потом наоборот.

Но Пли, проверив нечаянно халат этой Магдалины, когда вышел с ней — как будто заблудился к знаменитому уже вентилятору мясного холодильника, где недавно сидел Михаил Маленький — обнаружил в нем матрешку, и это был:

— Дима.

— Значит, она его не проглотила в ответ на такое же Антре Кита, а просто положила в карман, — мог бы подумать Пли, если бы вообще мог думать в такой ответственный момент.

И она вернулась, и никто — даже СНС — не удивилась, а только крякнула, как Леон Иль, репетируя начало второй четверти своей речи:

— Хрен с вами, — продолжаю рассказывать то, что не все, может быть, хотели бы слышать про себя:

— Пляшите, — ибо я заказала оркестру весь Белый Альбом Битлз на сегодняшний вечер. — Но!

Но как прелюдию я прочитаю-спою пока что песню моего бывшего возлюбленного:

Рвусь из сил, и из всех сухожилий

Но сегодня опять, как вчера,

Обложили меня, обложили,

Гонят весело на номера-а!

(Стихи Владимира Высоцкого)

— Это не очень веселая песня для такого радостного события, как Премия, — сказал Пели.

А Сори добавил:

— Которую мы собрались делить.

Не обращая внимания на эти веселые приколы, дама с двумя матрешками в карманах продолжала:

Рвусь из сил, из всех сухожилий,

Но сегодня — не так, как вчера!

Обложили меня, обложили,

Но остались ни с чем-м егеря-я.

(Стихи Владимира Высоцкого)

СНС почему-то встревожилась, и поискала глазами Плинтуса, чтобы сказать ему что-нибудь хорошее, — а именно?

— Ну-у, я решила издать вашу книгу в моей энциклопедии научных сказок. — Но.

Но не нашла его, и так удивилась, что даже заглянула под стол, где и встретилась лицом к лицу Аллой Два.

— Вы хотите еще спеть? — спросила она. — Пожалуйста, я не против. Даже не так: — Я вообще люблю слушать песни.

Но Алла негромко проурчала:

— Скажи что-нибудь получше.

— Кончено, я вас люблю… — и хотела добавить:

— Слушать, — но уже не смогла:

— Алла положила в карман кожаной куртки французского производства ее матрешку.

И в таком виде предстала сзади Войнича и, похлопав по плечу ладошкой, и прикрыв потом ей же, зевок, предложила:

— Белый танец, мистер, желаете?

— Но вы в черном, — механически сказал парень.

Тем не менее, он так испугался, что когда ее задели во время танца, и она тоже в шутку отставила назад заднюю — прошу прощения:

— Просто ногу, — отбежал в сторону, и спрятался в туалет.

Но, к сожалению, это было не то место, где от нее можно спрятаться.

— Так, так, так! — Алла посчитала кабинки, которых здесь было ровно одна, ибо другая находилась в другой двери, а третья вообще где-то в районе кухни. — В этой его нет, в этой-й? в этой, кажется, тоже, а здесь, кто здесь, а? — она уже протянула руку к двери, чтобы подергать ее или постучать, как в туалет вошли, ибо:

— Нет, не потому что Алла забыла закрыть дверь: она и так должна была запереться автоматически, — а потому, что ее кому-то удалось открыть.

— Не поворачиваться! — твердо, но негромко сказал вошедший.

— Это кто, ты? — спросила Алла.

— Да, май диэ чайльд.

— Но я ничего такого не делала.

— Так сделай.

— Можно? — радостно улыбнулась она и, выбив ногой дверь, съела успевшего немного привстать Войнича.

Нобелевская Премия даже не зацепилась за ее зубы. Так сказать, да, но не настолько, чтобы воспрепятствовать перемещению в:

— Невидимую Часть Ласточкина Хвоста.

— Что такое Невидимая Часть? — спросил только последний, кого съела Алла, шеф-повар НН, так и не дождавшийся, когда ему принесут за стол что-нибудь в виде просто:

— Виски.

Успел ли он подумать:

— Вероятно, в другом месте его заказ будет выполнен, — не знаю.

Хотя, скорее всего, этот парень вообще ничего не заказывал, так как привык, что виски ему просто дарят, а наливает он его сам.

И когда очередь дошла до Сирано, Алла сказала:

— У меня больше не осталось места.

Я могу перенести в себе только девять полнометражных хомов.

— Не беспокойся, я доберусь сам.

Но когда все собрались на корабле — Сирано:

— Не было.

И многие — если не почти все — обрадовались, когда, наконец, увидели его. Но он был мертв.

— Наверное, только, спящая царевна, — сказала одна леди, которая сама никак не могла понять, как сюда попала.

И тут Алла — уже как Мамочка многих, или, по крайней мере, некоторых, присутствующих здесь с корабля на бал, а точнее:

— Наоборот, — личностей, прохлопала в ладоши три раза, и все, даже без подробного рассказа поняли:

— Сейчас будет репетиция:

— Иво погребения. — На что Сори — хотя не был первенцем, рожденный-выплюнутый ею из… нет, не из, а прямо изо рта, что, собственно, скорее всего должно было означать:

— Родился, да, тоже заново, но:

— Все ли у него остались дома?

На этот вопрос смог ответить только Пелев:

— Именно у него-то:

— Как раз все.

Далее, Воскресение, но об этом никто не подозревает.

Некоторые подумали:

— Если это финита ля комедиум, то непонятно, почему на море, ибо:

— Это же очень страшно!

Тут вышел Кот Штрассе, взмахнул цветным платком, как фокусник, и рявкнул, как дог или стаффордширский терьер:

— Кто считает себя артистом — прошу пройти на сцену-у-у!

И первой из забвения прорвалась туда Грейс Келли, применив способ:

— На карачках, — когда споткнулась на одной из семи ступенек, ведущих на зиккурат.

Редисон Славянская схватила ее за ногу, но она смогла стряхнуть ее, как наваждение, напавшее на жену Лота, когда она хотела повернуться в сторону горящей Помпеи:

— Раньше времени.

Вдвоем они сбросили нескольких шустрых дам вниз без парашюта, в частности, Мотю, которой опять не удалось прорваться на правый фланг, несмотря на отсутствие помощи Электрика, а скорей всего, именно поэтому.

И пожалели-ужаснулись, когда она оказалась их:

— Главным режиссером.

— К-как? — только и смогла сказать Грейс, а Редисон добавила:

— Я сама режиссер, и более того, русско-американского производства, но так и быть, гут, будешь помогать мне на кастинге.

— Нет, нет, — сказала Мотя, — у меня тугаменты на полное и безоговорочное руководство, и если кто хочет мне подсказать кое-что и кое-либо, запишетесь, пожалуйста, у моего секретаря, — и она представила:

— Михаила Маленького. — Как грится:

— Если кто не хочет, чтобы его постоянно третировали на кастинге — будь хоть каким-нибудь режиссером, в том числе и:

— Вторым.

Правда парень надеялся, что Мотя не будет лезть в собственно работу режиссера, а удовлетворится администраторскими наслаждениями, как-то:

— Отбором уже отобранных им актеров, — но она ответила просто:

— Ты не знаешь конечной идеи.

— Да?

— Да, и знаешь почему?

— Почему?

— Я тебе ее не говорила.

— Почему?

— Жду, — она взглянула на небо, — нет, нет, это описка, ибо мало кто поймет это выражение правильно:

— Небом для нее был Ретранслятор Тесла, который сломался намедни, и теперь его заменял:

— ДД — Дима Добрый, — так он предложил называть себя:

— На Сцене.

Глава 52

Некоторые радовались, но Мотя, как главный режиссер, сказала свою первую фразу, и уже многие ужаснулись:

— Писателей и лошадей на середину! — И никто не решился спросить:

— Кто такие лошади?

Но Мотя пояснила сама:

— Это одна, но так как она большая.

И значит, всех, кто считает себя писателем посадили в эту лошадь, называемую в простонародии Троянским Конем.

И многие уже почти обрадовались, что хоть так, и то лучше, чем вообще сидеть в зале, откуда нет другого выхода, кроме, как:

— В буфет, — а, как говорится:

— Мы уже надеемся на лучшее, — как сказала немного присмиревшая Тётя.

Но Мотя сказала Михаилу Маленькому, чтобы:

— Выводил всех назад, — это была только примерка.

Так-то бы всё обычно, если бы Кот Штрассе не вступил в спор с Михаилом Маленьким по поводу перехода количества в качество, в том смысле, что:

— Может ли оно произойти.

Противоречие:

— В Галилею должны пройти двенадцать человек, а Мария Магдалина вмешает только девять. — Следовательно:

— Как туда попадут еще трое?

Кот настаивал на научной теории, что:

— Трое лишних — это сам Конь.

Михаил не доверял науке, и попросил время на:

— Подумать.

Хотели опять и здесь устроить кабак, но кто-то сказал:

— Сцена не для этого предназначена.

— Хорошо, — и Конем выбрали только что прибывшего — с опозданием — Олигарха-Машиниста с Гусарской Балладой и Соломенной Шляпой в придачу.

Но Мотя, как заботливая подруга, предложила отдать одно место Тете.

— Нас посадят тогда на одно место, что ли? — спросила Гус. Бал.

— Но как? — добавила Сол. Шля.

— Она пойдет по другому списку, — сказала гл. реж. Мотя.

— А именно? — спросил Германн, — ибо сердце у него че-то в этот момент защемило. И

И было:

— Одиссем-м, — вкладчиво произнесла Мотя, поправив таким образом сомнительную интонацию Михаила Маленького, который промурчал что-то такое из Кота Штрассе:

— Вполне невозможно, но я бы был лучше.

Германн сам думал быть Одиссем, как человек военного склада мышления, заключающего в том, чтобы к нему меньше прислушиваться, а больше всматриваться в реальную, сегодняшнюю ситуацию. Но понял, что лучше быть телохранителем Моти, и от сердца сразу отлегло, и вовремя. Потому что Войнич, уже пришедший в себя, высказал неназойливое мнение, что на роль Одиссея, собственно уже прошли проверку люди:

— И более того, всем известные, как-то:

— Михаил Маленький и вот эта Тётя.

— Я в этом деле ничего не понимаю, пойду простым помощником Олигарха-Машиниста, и тут же попыталась разыграть из себя то ли Кир Дан, то ли Али Сильв. Но.

Но тут же была уличена во лжи:

— Через подзорную трубу Германн-Майор увидел их на стене города, а Машинист так, без вооруженного взгляда нашел их там же:

— Рядом с Аном Молчановским, под крытым синим с красно-желтыми узорами театром:

— Толи Иерихона, толи Трои.

Тётю решили не брать на роль Одиссея, чтобы не испытывать судьбу лишний раз, а выбрали ее простой:

— Кассандрой. — Но! но она почему-то обиделась и отказалась:

— Я уже всё предсказала в моём последнем сочинении Брысь под Лексус 8—11.

И Одиссем логично стал Олигарх-Машина со своими людьми:

— Из клана Гусарских Баллад и Соломенных Шляпок. — И получается, что каждый из них мог нести по три хомо сапиенса, но это в принципе, а на самом деле пятерых взял на себя Машина, а по два достались Машам. — И:

— И в образовавшийся парадокс попросился один парень, которого, можно сказать, лично никто не знал. — Это был Густафф.

Майор тут же выступил вперед, сказав:

— Шас проверим, — вынул ТТ.

Ибо, действительно, Густав был мертв, а если ожил, то, логично, оживет и еще раз, от него, значится, не убудет.

Некоторые начали выкрикивать из толпы имена:

— Может быть, это ИВА?

— Может быть, это Бродский?

Далее, Пилат не осуждает, а наоборот, прячет Иисуса Христа. Но так как это бесполезно, то и…

— То и это райское место За Рекой в Тени Деревьев:

— Превращается в Ад-д.

Пей отраву, хоть залейся!

Благо денег не берут.

Сколь веревочка не вейся,

Все равно совьешься в кнут!

(Стихи Владимира Высоцкого)

Подошел Пилат:

— Зачем поешь эту песню?

У меня плетеная бутыль красного сухого.

— На сколько? Мне будет сегодня мало по литру на тебя и на меня.

— На девочек я взял полусладкого, — сказал Пилат.

— Полусладкое обнадеживает, — сказал Владимир.

— Ты потерял надежду?

— Кажется, да. Полусладкое сегодня уже не поможет.

— Да брось ты, я думаю, как обычно все будет хорошо.

— Так-то бы да, но уже не сегодня. Тебе вообще лучше уйти.

— Не уйду.

— Ладно, тогда заводи моторку, поедем на Необитаемый Остров.

И уже в лодке продолжил:

Тут на милость не надейся —

Стиснуть зубы, да терпеть!

Сколь веревочка не вейся —

Всё равно совьешься в плеть!

И уже у костра с девочками и запеченной рыбой продолжил:

Ты не вой, не плачь, а смейся —

Слез-то ныне не простят.

Сколь веревочка не вейся,

Все равно укоротят!

Стихи Владимира Высоцкого)