Бесплатный фрагмент - Кастинг

Эпиграфы

The world is my oyster

В мире много разных возможностей.

Вильям Шекспир

Мы говорим на разных языках, и

вещи, о которых мы говорим,

от этого:

— Меняются!

Почти по Михаилу Булгакову

Часть первая

Глава 1

Чистые или Патриаршие?

Смысл только один:

— После смерти:

— Всё только начинается. — Из чего следует, что гробовщик Адриян Прохоров не только чуть не проспал похороны купчихи Трюхиной, но, что еще важнее:

— Полностью проспал свои собственные похороны, — и очутился на том свете, как будто просто так:

— Взял и пришел, — ибо:

— А хоронить-то некому, если гробовщик сам умер раньше времени. — Более того, раньше даже своих похорон.

Так бывает? Очевидно, что да, если Пушкин послал нам уведомление об этом. О чем? О том, что живем мы, как и Германн в:

— Семнадцатому нумере Обуховской больницы.

Только не надо категорически путать ее с сумасшедшим домом, ибо переводится это место, Земля, как место, где:

— Проходит Их — Хомо Сапиенсов — Ини-ци-а-ци-я-я-я.

Ну, и значится, видим, как на бульваре мечутся двое в поисках чего-нибудь холодненького.

— Пиво есть?

— Пиво теплое.

— Но без хлорки?

— Хлорка перебивается пивом, поэтому узнать нельзя. Тем более, пиво только в бутылках.

— Почему?

— Вам надо разбавленное, что ли?

— Не хотелось бы.

— Есть пару бутылок чешского. В холодильнике.

— Давайте!

— Вы хотя бы слышали когда-нибудь, скока такое пиво стоит?

— Ну, две цены, наверное, — сказал один.

— Много, я считаю, полторы достаточно, — сказал второй.

— Если денег мало, берите одну в виде холодной, другую, как теплую.

— Нет, нет, в такую жару теплое не пьют, — сказал первый, которого звали ММ — Михаил Маленький.

— Тем более, если я буду пить холодное, он, естественно теплое не захочет, — сказал второй, его звали Германн Майор.

Вот именно так Германн — с двумя НН, как в Пиковой Даме, что должно, видимо, было означать такую степень серьезности, что, нет:

— Не обязательно с ума сойду на 101 километр или в Кащенко, а:

— Трагедия произойдет обязательно. — Как в данном случае:

— Даже из-за пива, — если оно недостаточно комфортабельно охлаждено.

Майор — потому что любимой его фразой, с которой он начинал каждое свое выступление на заседаниях Союза была:

— Зажирели вы здесь, на вольном-то поселении. — И иногда добавлял, если был очень рассержен:

— А Зона не далеко, — и некоторые особо чувствительные дамочки действительно падали в обморок. — И тогда он мрачно добавлял — это было, правда, когда он был председателем Союза — что бывало не каждый год:

— Держать строй!

И это всё несмотря на то, что фамилия Майор — была настоящая.

— А эта, как ее, знаменитая апельсиновая-то есть хоть? — спросил он.

— Была, — ответила буфетчица, — да кончилась.

— Давно?

— Лет тридцать назад, кажется. Теперь тоже есть, но тока фанта.

— Нет, она слишком сладкая, а у меня подозревают диабет.

— Что значит, подозревают? Взяли бы да проверили.

— Боюсь. И знаете почему? Боюсь тогда в Берендей не пустят.

— Кто? — испугался даже Михаил.

— Диабет.

— Действительно, вдруг его на самом деле нет.

— Ну, вы выбрали что-нибудь, а то я сама хочу пойти выпить кофе.

— Может быть, и нам кофе? — спросил Михаил.

— Оно хотя бы с пенкой? — спросил Майор.

— Кофеварка немецкая, — ответила барменша, — Эрика Краузе.

— Эрика? Чё-то не слышал, — сказал Германн Майор, — а ты? — он хлопнул по плечу напарника.

Правда, напарниками они не были, а так приняла решение барменша. И выразила свою мысль фигурально:

— На дело собрались?

— Естественно, — только и мог ответить Миша, у которого ноги были не то, что коротковаты, но было бы лучше, как часто думал он:

— Если бы они могли вытянуть его рост со 175-ти до 185-ти санти. — Другие не особенно жалуются и на 165, даже на 160, а тут, действительно закономерно:

— Очень надо 185. — Нет, тянут уже, но где? Неизвестно. Тем более известно, что надо для этого дела ломать прежние нохги:

— Обязательно. — Не хотелось бы лишаться того, что есть во имя того, что хочется. А с другой стороны, так могут и признать:

— За чужого сына. — А без родословной, может статься:

— И посмеяться, как следует не разрешат.

А так надо чего-то вот так уж, позарез, побежал на коленках к президенту, да и лбом в окружающий газон мрамор:

— Мол, ничего не боюсь, а лоб расшибу, если надо.

Дайте только пятикомнатную на Кой Кого, и семь гектар, как у Поз на Рижском шоссе. Впрочем, а сколько у Любви Усп? Может и мне столько же попросить? Кусты, любовь, деревня, праздность, сирень — я предан вам душой, всегда я рад замерить разность между смородиной и мной. Клубника — вечная подруга народа местного, как знать:

— Приду с ней утром, а ты ишшо ванну — на четвертом этаже:

— С картошкой будешь принимать.

— Какое дело?

— Вот? — слегка поперхнулся Миша толстой пенкой.

— Я грю, может и меня с собой возьмете? — спросила буфетчица.

— Ты, чё, в натуре, Сонька Золотая Ручка, что ли? — мрачно осведомился Майор.

— Та не, я ар… я ар…

— Не можешь выговорить? — тоже приготовился к худшему Михаил.

— В армию хочешь? — Германн осмотрел ее с головы до ног и обратно, заглянув даже за прилавок, где они были — чуть выше колен. — Скромно.

— Что? — спросила она уже совсем робко.

— Юбку подними, — сказал Миша.

— Не совсем, не совсем, — придержал ее Германн, — и так хорошо уже видно:

— Их есть у меня.

— У тебя? — не понял Михаил.

— Надо загадать желание — кому повет, тот и возьмет.

— Может не надо торопиться, — сказала девушка.

— Почему?

— Вы не знаете, чего я хочу.

— Ты не сказала?

— Пока нет.

— Мне послышалось было:

— Артисткой хочу быть!

— Прошу прощения, но нет, ибо вижу: я не Мэрилин Монро.

— Почему это видно? — спросил Миша.

— Волосы не те, не блондэ.

— Это вер-на-а, — согласился Германн.

— Но я могу петь.

Пришлось заводить Эрику Краузе в следующий раз — у ребят дрогнули руки, они фыркнули, как лошади, понявшие, что у хозяина осталось мало денег, и опять будет просить подыскать ему богатую невесту.

— Петь все могут, — наконец подытожил Миша, — опять начиная вторую чашку с толстой пенки.

— Да?

— Разумеется, — поддержал разговори Майор.

— Что мне тогда делать? — спросила она, и добавила: — Если предположить, что мне уже надоело поить пивом, теплой апельсиновой, и хорошим кофе с полутора сантиметровой очень вкусной пенкой разных оболтусов и обалдуев? Кстати, — добавила она, — к вам, я вижу, это не относится: вид не только приличный, но и очень, очень умный.

Третий раз кофе наливать не пришлось, но было близко к этому, ибо Миша все-таки выронил чашку, и попросил:

— Ту бутылку, которая холодная, — я заплачу вдвойне, и если возможно, рублями, курс опять подняли, не стал менять доллары.

Майор удержал, но маленькое пятнышко все же царапнулся лацкан его пиджака.

— Простим ее? — сказал Миша.

— Ладно, но и вы к нам, в том смысле, что извиняйте: не часто люди, вот так прямо в лицо говорят правду — разволновались.

Сейчас у нас дело, — продолжил Германн, — а чуть позже мы опять подойдем, но вы к этому времени подготовьте, уж сделайте милость:

— Всю программу сразу.

— В каком смысле?

— В том смысле разъяснил Михаил, — что и литературу, и басню, и песню.

— Простите, первое, что было? Я запишу, если вы не против. Первое — это литература? В каком, простите, смысле?

— Напишите э литл эссе.

— А! понятненько, басня — это про лису — знаю, песня про Вэ тоже знаю. Чапайте пока до вашего делу, а я сейчас быстренько всё изготовлю.

— Точно тебе говорю, — когда они двинулись по аллее сказал один, — купит бутылку Камю, а потом лучше сюда не ходи — замучает требованиями: когда, да будет ли толк?

— Надо самим купить ей что-то хорошее, и будет всегда держать для нас холодное пиво, и горячую кофе.

— Горячую?

— А что, уже можно и так.

— Можно, если иметь в виду чашку, а не ее кофе.

— Ты отстал от жизни Верли-Ока. — Но время приблизилось к двенадцати, и они сосредоточились.

Медиум:

— Гена Хаз даже в этом — приличном — возрасте ходил на Красную Площадь подрабатывать Брежневым — очень похож.

— Никого. Почему?

— Ты думал, они придут заранее?

— Они? Нет, я думаю, он будет один.

— В общем так, я буду с ним разговаривать, а ты рыскай глазами по сторонам, но не подавай вида, что заметил.

— Заметил, что?

— Ты забыл? Он точно будет не один, как минимум двое будут на хвосте, но в незаметном виде.

— Ну, окей, я постараюсь их узнать. Хотя — не поворачивайся — у нас, в том смысле, что у тебя за спиной, а вижу так, невооруженным взглядом именно двое уже сфотографировались.

— Но это бабы, — сказал Миша.

— Откуда знаешь?

— Шанелью номер пять потянуло.

— Этого не может быть, потому что не может быть никогда.

— А никогда не может быть никогда, потому что уже:

— Было, было, было.

— Кстати, ты бинокль с собой не взял?

— Зачем?

— Мы не договаривались?

— Подожди, я сейчас повернусь, и увижу их и без бинокля, а чтобы никто ничего не заметил, ты поворачивайся вместе со мной.

— Там нет ничего интересного

— Будешь смотреть на Чистые Пруды.

— Это скушно, но ладно, посмотрю.

Почти сразу Майор негромко рявкнул:

— Я их узнал.

— Не может быть! — тоже тявкнул от волнения Миша Маленький.

— Точно тебе говорю, это…

— Подожди, теперь я скажу.

— Не надо.

— Почему?

— Ты ничего не можешь видеть в прудах.

— Нет, вижу, вышел водолаз. И мне понятно: информация не просто просочилась в массы, а хлещет ручьем, как в самом начале утопления Титаника.

— Кто-то проболтался, но кто, если предположить, как и раньше:

— Никто ничего не знал.

— Я никому ничего не говорил.

— Я — само собой. Ну, хорошо, говори, кто там?

— Это Тетя и Мотя, их недавно выгнали с теле.

— Когда недавно, давно уже. Говорят, работают контролерами на входной двери в Нанокорпорацию.

— Скорее всего, только числятся, а работает кто-то другой.

— Тогда понятно: от нечего делать есть время, чтобы узнать важную информацию об этой нетрадиционной встрече. Но баб сюда не берут, чего им надо?

— Может, случайно здесь прогуливаются, зашли на пенку с кофе к Эрике?

— Так не бывает.

Они стали оба смотреть на Тетю и Мотю, и поняли, что они, да, дефилируют, но, как сказал Майор:

— Не сюда.

— Тут только два варианта, — сказал Михаил: — Или место встречи всё-таки, наконец, удалось изменить, или.

— Или — я доскажу — своим ложным маневром дамы хотят сманить нас с насиженного места, куда мы пришли первыми.

— Как выбрать?

Подумать они не успели, так как водолаз, на которого они больше не смотрели — думали или утопленников ищет, или рыбу ловит стрелами, а это отношения к делу не имеет — хлопнул их огромными лапами по плечам, но тут же мягко добавил:

— Заждались, голубчики?! — и склонил с высоты своего почти двухметрового роста — 194—196 — чуть улыбнувшееся лицо.

Германн Майор взялся за сердце, как его тезка в Пиковой Даме, когда проиграл всё, что было нажито трудом всех предшествующих поколений, и понял, что:

— Придется идти в киллеры, ибо нигде больше хорошо не платят обычному человеку — Хомо, так сказать:

— Вулгарис. — Конечно, каждому хочется собирать бабочек и разговаривать с лютиками на своих семи гектарах, как некоторые, но информейшен о такой ситуэйшен — не доходит до нас сиськи-миськи, что значит:

— Никогда не известно, когда она появится в природе и обществе, чтобы успеть первому схватить за ее тонкий-тонкий мыший хвост.

А Миша только присел, и так, на полусогнутых приготовился бежать, надеясь, что все примут это бегство за шутку. Нет, страх был — не скрою — но не один, а напополам с тем, что называется:

— Ему и больно, и смешно, — когда одна из трех жен просит повысить плату за алименты. — Ибо:

— С одной стороны:

— Рабо-о-отать-ь на-а-адо-о, а с другой стороны, появилась надежда, что, наконец-то, будет, как это и написано:

— Сами, сами всё дадут, — а если и догонят, то ноутбук на перевод бабла в оффшор, уж будет навострен. А если нет, то хоть на Титаник, но сяду, чтобы — если уже не удалось письмо послать — самому оказаться:

— Далеко от берега.

— Вот Вы какой! — Миша вернулся с раскрытыми для объятий руками, но постепенно опускал их все ниже, и ниже, так как лицо водолаза — чем ближе он подходил — становилось меньше похожим на букву В — в ее импортном варианте, а приобретало наоборот черты экспортной буквы Н. Можно, с небольшой натяжкой, идентифицировать эти буквы, как Веру и Надежду, но все равно:

— Без Любви, — толку не будет.

— Хау а ю. — Без вопросительного знака первым сказал Германн, так как на знак духу уже не хватило.

Миша осмелился протянуть лапу, но она осталась незамеченной.

Когда сели на скамейку Э предложил так и называть себя:

— Э, — но ребята смутились:

— Не можем.

— Почему?

— Страшно, — сказал Миша. — И знаете почему? У меня есть долги перед женами, и боюсь, при упоминании этого знаменитого Э-управления, они будут только увеличиваться.

— Я тоже стесняюсь, — сказал Германн, — и знаете почему?

— Почему?

— Похоже на поставленную на уши Дабл В в ее импортном исполнении.

Глава 2

Продолжение

— А вы не заметили, что и Н — похоже.

— Вы думаете, что все буквы в принципе похожи на Дабл В — в эмпорте? Прошу прощения — здесь пока И.

— Из И тоже можно сделать W, — сказал водолаз.

— Как?

— Сдвинуть на полшага интервал между ними.

— У нас дроби запрещены, — сказал Германн.

— Почему, не понимаю? — сделал удивленное лицо Н.

— Единовластие не допускает деления целого уже числа на его части.

— Да, — согласился Миша с напарником, — все деньги уже давно в оффшоре, как их можно еще раз поделить? Ответ — нельзя.

— Так сказать — непредставимо, как это и было, кажется, еще даже при Аристотеле, — сказал Майор. И добавил:

— Тем более, даже если букву N перевернуть с ног на голову — всё равно ничего не изменится.

— Вы не пробовали зеркало? — спросил водолаз, похожий в голограмме Михаила Маленького на большученную букву Н.

— У нас мебеля импортные — они все без зеркал, — сказал Германн.

— Верю, но вот посмотрите, — он поднял левую ладонь, на которой проступила белая на розовом фоне буква N, становясь — если присматриваться — наоборот, огненной на белом фоне.

— Похоже на молнию на Луне, — сказал Германн.

— А теперь обернитесь, — и он показал правую ладонь.

И они увидели, как N на левой ладони сначала превратилась в восточную Н, и на правой проступила буква И.

— По-хо-же-е, — только и мог сказать Миша.

Далее, приходит парень ростом 170 см, а скорее даже 168, которые он сам выдает за 177, и говорит, когда его спрашивают:

— Кто ты? — и показывают на высоченного и здоровенного мужика, преподавшего уже им урок, который Пушкинский NN преподнес жителям села Горюхина:

— Показал, что их место в собачьей конуре.

— Его номер 16-й, — говорит парень. И добавляет:

— А, впрочем, познакомьтесь — это мой повар.

Почему-то после этих слов даже Тетя, курсирующая с Мотей на горизонте метрах в ста, и таким образом надеясь поймать удачу за хвост раньше, чем другие, не замечая, что ее уже ту юс — используют как:

— Зрителя, — спотыкается, а удивленная этим состоянием подруги Мотя поздно замечает идущее ей навстречу дерево, и более того, так и не сворачивает, пока Мотя не находит его своим лбом.

— Я в шоке, — говорит Тетя, — почему-то все идут не туда, куда надо — не в нашу сторону, а к ним, как будто там расположена пивная. Ты вообще правильно записала координаты? — Далее слова из ПП, которые говорит Белл перед тем, как уходить, в том смысле, что Фекла уже закупила по дешевке глазированные сырки, и даже перепродала их с неприличной наценкой, а — значит — жди энддиректора с внеплановой провери. А именно:

— Раз, два… Меркурий… — прошу прощенья — это уже было, было, было, а вот современный перевод:

— Брюс Виллис опять в своем репертуаре, вылез из канавы — но к этому мы уже привыкли: значит, что спасать кого-то будет точно, но надо же:

— Докатился до того, что будет теперь спать с хохлушкой. — А они гордые:

— Намучается. — А потребует она немало, если не новый дом на Луне, то Луну, как таунхаус на горе в Беверли Хиллз. А на горах, если они Лысые — сами знаете, кто живет.

Медиум:

Тетя и Мотя стоят у Берендея. Мимо бредет солидный мужик.

— Ты не Луна? — говорит Тетя.

— Ну, в смысле, не Луначарский случайно будешь? — спрашивает Мотя.

— Возможно.

— Дай конрамарку.

Участвуют Жирмунский, Виктор Шкловский, Юрий Тынянов, Алексей Толстой, Демьян Бедный, Маяковский, Есенин. А также некоторые уже умершие артисты:

— Михаил Козаков, Абдулов, Ролан Быков, Янковский, Пуговкин, Алейников, Борис Андреев и др. по четыре человека сидят за столами в Берендее.

Наги периодически, как будто это он сам, заменяет дама. Кто? Ксе Соб?

Иисуса Христа играет Владимир Выс.

Возможно ли сделать по Аристотелю:

— Провести весь роман в одном ресторане. Наверное, будет скучно. Ну, баня, сауна, добавить Берендей, еще какой-нибудь кабак. Или надо реально перейти в 1-й век.

Рассказ в параллельном времени должен быть?

Ресторан Россия будет называться Иерусалим, а еще какой?

Скорее всего должно быть Другое время. Но и там, как говорится:

— Та же дребедень — ресторан.

В пьесе Машенька самое интересное бой на мечах со щитами.

В детективе — удар ногой и противник, ломая дверь шкафа влетает в него — тоже:

— Все, что есть интересного в книге. — Это рассуждения за столами или на собрании о литературе.

Кто Степа Мрачный?

Метрдотель — Эт.

Директор ресторана Прим. Или лучше — Энддиректор Греческий?

Кто вообще — Дуня? Тоже Наги? Вряд ли.

Степа Мрачный — Маш — две клички: Олигарх и Машинист.

Куда деть Домога?

Пилат — Жири.

Парф с женой — кто? Гости из Америки Бон и Клад? Ходят по кабакам и устраивают ограбления?

— Могу я для своей просьбы применить Мой Метод? — спрашивает Михаил Маленький у — уже у самого Эн.

— Хороший метод? — спрашивает Эн.

— Жена иногда не только разрешает мне им пользоваться, но и даже просит:

— А побегай-ка ты Ефремушка, на коленках.

Дело в том — о чем все знают — что я умею ходить на полусогнутых — но могу не только ходить, но и бегать на коленках.

— Так что вы просите, вы есчё не сказали?

— К вам хочу?

— Зачем?

— А вы уж сами примените это мое умение бегать на коленках.

— Мне это не нужно.

— Ошибаетесь, мистер Н. И знаете почему? Номер в Метрополе вам не дадут, так как никто вас по сути не знает, а я вам пробью квартиру на Кой Кого.

— Зачем мне какая-то там квартира на Кой Кого, если у меня в паспорте прямо написано:

— Я буду жить в вашей.

— В-в нашей? Но у меня дети и три-четыре жены, не меньше. Их вы оставите себе?

— Простите, нет, вероятно, ваша паспортистка описалась.

— Скорее всего, это описались на Малой Арнаутской.

— Вы думаете? И да, вы на самом деле являетесь обладателем этого метода:

— Бегать на коленках?

— Да, хотя еще не запатентовал.

— Будет патент — приходите, нам люди нужны, но. Но с дипломом оттуда.

— Откуда? Из Ландона?! Рад был познакомиться, но у меня на это никаких денег не хватит. Взяли бы так-к.

— Ну, как так, я не понимайт? Мне, чтобы вот так просто с улицы кого-то взять, надо договариваться на Сириусе, и не только. В несколько Галактик надо слетать, чтобы это все утрясли. Сам пойми, если здесь, на Земле, никогда никого не берут никуда:

— Просто так, — то тем более, в общей системе мироздания это невозможно.

— Берут по блату, — возразил Миша.

— По блату?

— Да!

— Так, мил человек Миша, По Блату — это и есть Система Мироздания.

И теперь представьте себе, скольким, хрен знает на кого похожим личностям мне придется Дать — и заметьте не на Лапу, а:

— Чемоданами, — чтобы вас:

— Сделать Своим человеком, человеком, имеющим у меня:

— Блат.

— Хорошо, но тогда если вам чего-то от меня понадобится — придется пла-тить.

— Разумеется, мой дорогой Миша, но не чемоданами, я надеюсь.

— Возможно, это придется делать бочками сороковыми, — обиженно ответил Миша, — ибо сопьюсь я после вашего отказа окончательно. И так-то пью часто, даже на интервью на Радио Свобода приперся слегка:

— Датым.

— На Свобода можно и датым, потому что кто там только не пил-л! Довлатов — пил, Шаламов — тоже пил, Некрасов, а эта, как ее, Синтаксис разве не пила, если не поверила двум приличным людям, что в России никто не читал книгу этого самого Некрасова:

— В окопах города Эстэ.

Или взять Бродского, разве он не пил?

— Скорее всего, нет, — ответил Миша, — только сидел ни за что.

— А разве это не одно и тоже? — Н открыл книжечку, — у меня записано, что Гулаг и пьянка — синонимы братья.

— Вот я вам и говорю, взяли бы лучше меня, а то ведь все:

— Врут, врут, врут-т.

— Почему же врут? Разве с горя не спиваются? Почему тогда вообще пьют, не от радости, надеюсь?

Медиум:

Далее, второй половине — девушке — говорят:

— Ты должна говорить голосом Басила.

— Почему не этого сивого мерина? — невозмутимо спрашивает она.

— Потому что он говорит голосом Басила.

— Вы не обидитесь, если мы скажем, — пропел неторопливо Майор, — если мы признаемся, что оказались здесь не случайно, чтобы заподозрить вас в шпионаже — несмотря на то, что вы только что вылезли из Чистого Пруда, где водолазам, в общем-то, делать нечего по определению:

— И так все чисто, — а:

— Пришли, — продолжил Маленький, — наняться на работу.

— Вы как к этому относитесь?

— Я? — Н почесал волосатой лапой волосатую грудь, и на — как показалось пришельцам, имеется в виду Мише и Германну, — шестом его пальце блеснул бриллиант — с чем-то смешанный — синим огнем. И Миша на некоторое время даже забыл:

— Чего, собственно, я просил? — И только одна мысль заняла его воображение:

— Какой огонь горячее: синий или белый? — Может быть, оранжевый?

— В принципе, можно, — наконец ответил высокий Н, — но могу ли я спросить:

— Что вы умеете делать?

— Мы не хотели бы делать ничего особенного, так как обучались только в театральных вузах, а металлургических с уклоном в корабельно-тракторную ассоциацию:

— Не кончали.

— Могли бы в принципе — если надо — писать мемуары, как все, но это все, на что мы способны, — сказал Германн.

— Не много, — ответил Н, и сказал: — Разрешите узнать, у вас курят?

— Нет, уже запретили, — ответил Майор, но Миша возразил:

— Если рядом нет видеокамер — можно.

— Как узнать?

— Вот как раз так, как сделали мы, назначив вам эту встречу на Чистых Прудах.

— Их так назвали Чистыми, что здесь нет видеокамер — чисто.

— Да, — сказал Майор, — чисто и светло.

— Но я сомневаюсь, что это вы назначили встречу, скорей я ее подготовил, — выразился Н.

— Если бы вы назначили встречу, вы бы приперли с собой своих, а не нанимали нас на работу, ибо, я вижу, что вы этого очень хотите, но нарочно набиваете цену, как будто мы сами рвемся Туды-Твою. — Ребята посмотрели на Землю, как будто уже сейчас она может разверзнуться и принять их Туды-Твою на работу, как чертей Мишку и Серого.

— Хорошо, не буду с вами спорить, как вы хотите — так и будет, но, как я уже говорил:

— Будет конкурс, — как это принято на Земле.

— Что будет? — спросил Майор, — драка? Мы не из клана Дзю До.

— Нет, нет, мы мирные люди, — спел Н, — но наш поезд стоит за рекой в тени таежных деревьев, потому что мост сломали Силы Природы.

— Мы не в курсе, — сказал Майор, — хотя некоторые и намекают, что в нем живет почти пять лет уже Царевна-Лягушка.

И случилось — хотя и не явление Христа народу пока что, а:

— Прибежала тележка с продукцией импортного мини-хозяйства, и предложила:

— За недолго приготовить Стейки по-Флорентийски.

Кстати, чему больше всего были удивлены Миша и Германн, при тележке была милая леди, очень, похожая, как сориентировался Майор, на:

— Жительницу таежного, еще не совсем сломанного паровоза, и даже наоборот, импортного производства. — Не паровоз, а наоборот:

— Она.

А Миша изумился:

— Она уже здесь!

— Ты че? — спросил он, — уже написала эссе, выучила басню, и сочинила песню?

— Шустрая дама, — согласился Германн, — но ты постой пока там, где была, на месте встречи у апельсиновой газировки, у нас, знаешь ли:

— Тоже есть дела.

Медиум:

В роли энд-директора Сирано де Бержерак, бывший первый секс-символ милиции Новой России, мент в черной широкополой шляпе и красном — нет не плаще с белым подбоем, а:

— Шарфе, — но только, когда другой энддиректор — тоже, в общем-то, мент — если, когда работал следователем в генеральной прокуратуре — уезжает в Край в роли Фишмана, чему его предварительно учит сам Фишман-Германн Майор.

Иисуса Христа не распинают — возможно — а только ссылают в Край, где уже есть Бродский, и таким образом:

— Бродский и Вы — Га Ноцри — встречаются.

— Пусть прыготовит, — сказал Н, и зачем-то улыбнулся. Хотя Миша подумал, что это, конечно:

— Опять ему показалось, — хотя что казалось ему до этого, к своему удивлению, уже забыл, но отмахнулся от раннего склероза из-за сиськи-миськи пьянки, а решил: ничего не было, потому что я:

— Никогда ничего не забываю.

— Прошу прощения, мессир, но у нее было предварительное задание, — сказал Германн.

— И пусть она сначала сдаст экзамен, а то — чувствую — вотрется она к вам в доверие, так сказать:

— Вне конкурса.

— Ну-у, если вы меня опередили даже в этом, то это будет экзамен и для вас, — развел огромные лапы в стороны, и приподнял вверх плечи Н, как будто тоже сдавал экзамен, и назойливо хотел показать милой профессорше-экзаменатору:

— Между прочим, я умею и летать, — а, следовательно, такую ерунду, как решить уравнение Пятой Степени — могу. Ибо:

— Если Галуа мог — значит это в принципе возможно.

— Я хочу в данном случае заметить, — сказала девушка, — что для решения этого уравнения 5-й степени, как для любо-о-й атомной бомбы нужна Доставка. А она тоже стоит больших денег.

— А не понимаю, а при чем здесь это? — сказал Майор недовольно, так как уже запланировал для себя взять буфет, не буфет, точней, а под свое крыло буфетчицу первым, но видно было, она сама рвется навстречу своему счастию:

— Выше всякой меры. — Но — к Другому.

— Это тема моей диссертации-эссе, над которой-ым я трудилось все это время по вашему заданию, — она улыбнулась слегка, но опять не Майору, а на этот раз Мише.

И он выдал:

— По первому вопросу зачет.

— Так она еще ничего не сказала! — ахнул Германн.

— Если Моцарт скажет:

— Это симфония номер 40, а потом еще ее сыграет, тебе от этого будет лучше?

— Нет, — ответил Майор, — номера вполне достаточно. — И пояснил для Н, стоящего со сложенными между ног ручками, и слегка свесив на бок головку, что, мол:

— Не велите казнить — лучше помилуйте.

— Мне достаточно номера, потому что я после него уже вижу себя, как МР-3 проигрыватель, и независимо от окружающей действительности:

— Кто смотрит боевик, кто детектив, кто мелодраму — записываю его, этот трек, в память, а потом ночью, перед сном прослушиваю: так легче заснуть — под теле не могу:

— Свет мешает.

Глава 3

Продолжение

— Мне тоже, — сказала прекрасная буфетчица, похожая в этот момент то ли на Марию Перис, то ли Аньорку Штрех. Вот так сразу — если не в бане — и не разберешь. — Там они по размеру лифчика отличаются.

И не давая, заморгавшему глазками от ничего непонимания в развитиях мыслей буфетчиц Мише тоже развить свою — мысль, сказала:

— Вторым номером у меня басня про Крылова. — Начинается словами:

— Орлу подобно она летает, и не спросясь ни у кого, ее опять он выбирает.

— К-кого? — чуть поперхнувшись вежливо спросил Майор, и добавил: — Это в качестве наводящего вопроса.

— В каком смысле?

— В том, что можете переходить к вопросу номер три, что у нас там было на третье.

Вспомнив о третьем, Н встал со скамейки, на которую неизвестно, когда уже успел сесть, и помахал каким-то крылом над углями, ибо на них уже жарился Флорентийский Стейк. На него покосился Миша, имея в виду, что:

— В случае чего скажу, что вы ей помогали, и жарили за нее, так сказать, братьев наших меньших, пока она:

— Еще только училась этому.

— Нет, отчего же, я скажу: она, точнее, он выбирает опять Дездемону.

— Не понимаю, — Миша хлопнул себя по согнувшимся автоматически коленям, — не понимаю, почему опять Дездемону?

— А кого, по-вашему он должен выбрать? — спросила девушка.

— Джульетту.

— Джульетту. — резюмировала дама, — ОК — пусть будет на подмене.

— Зачем? — не понял даже Майор.

— И знаете почему? — ответила буфетчика началом вопроса, и продолжила:

— Потому что они, — она показала поочередно на Мишу и Майора, — слишком много хочут. — Одна не справится.

— Сдано! — высокий мэн хлопнул своими циклопьими лапами так, что перед ним образовался фиолетово-оранжевый шар в стиле Клода Моне, хотя непонятно, как это могло получиться, ибо брызгал он на стейк не водкой, и тем более не спиртом, а простой, так сказать, водой.

— В нее был добавлен лимон, — ответил Н на не заданный обычным способом — громким голосом — вопрос.

Он схватил этот шар, как шаровая молния, и думали, что сейчас его съест или положит в карман, как это к лицу факиру таких дел, но Н почти не глядя, как профессиональный игрок в бейсбол, запустил фиолетовое чудовище, ибо оно изменило форму, и стало приличных размеров кувшинкой — метров на сто — стописят, и попал случайно в Тетю и Мотю, которые сначала исчезли:

— Как сон, как утренний туман, — но потом все-таки явились, но на противоположной стороне Чистого Пруда.

— Развлекаетесь, — подумал Миша, но ничего не сказал.

— Я никогда не развлекаюсь, а всегда только выполняю свою работу.

— Хотя многим кажется, что этот большученый парень всегда любит совмещать работу и удовольствие, — сказала расслабленно леди, как будто вышла с взлохмаченной головой и потным лбом, из большой многорядной, поднимающейся почти к небу аудитории в дымный коридор, который искренне посчитала за йодистый берег моря, куда папа и мама обещали ее отправить вместо стройотряда, если получит по Теории Вероятности:

— Пять.

Ребята подумали-подумали и тоже решили поставить зачет, но только по той причине, что разложить на части такое большое предложение, а потом опять сложить их в понятном человеку рассказе, им показалось слишком крупной задачей на это прекрасное утро.

— Спасибо, — ответила она, — я тоже когда-нибудь возьму вас к себе кем-нибудь. И.

И потрепав по щеке Мишу, спросила:

— Ви соглазны?

— Соблазны? — опешил Миша от такой неожиданности, но решил ответить правду:

— Да, бывают, и часто.

Медиум:

Поднимаются по лестнице на ночном балу:

— Молчановские, он и она, его Кулинарная Сеть.

— Но почему? — задает вопрос Андрей Панин, — разве здесь собрались не одни покойники?

— Некоторые при жизни — уже покойники, — шутит русский глава Макдональдс. Про себя, разумеется.

Иво брат, повар Ми, как обычно. Варит уху из стерляди, как в кино, прямо на сцене — но туда, как это и обещано в Евангелии — можно пройти прямо со сцены, и значит, не надо предварительно проходить кастинг, стоять в очередях на прослушивание, давать чего-нибудь или кого-нибудь — имеется в виду себя, если режиссер мужчина, и своего мужа, если женщина, сниматься потом может три года зачем-то, и только тогда:

— Пожалте на стерляжью уху, — и было бы где, в Монако там, или вообще там, куда Макар телят не гонял, и живут там НеЗнаю, а на:

— Вол-л-ге-е-е! — Это нам давно известно, а стерлядь, между прочим, не осетрина.

К тому же там живут комары. Очень огромные. Как цепные собаки. Но с другой стороны, по блату и это место можно взять. Не Испания, зато своя. Да и вон этот, как его, Зорьк, не Зорьк, конечно, будь он не помянут на ночь глядя, а:

— Зворыкин Муромец, — построил себе даже в Америке Нижегородскую Губернию. И сказал после, правда, обычно, как убил кого-нибудь, а именно своих собственных крепостных уток:

— Хорошо-о.

— Дак, НеЗнаю, НеЗнаю, — как и было прямо сказано Джеймсу Куку. А он возьми да пойми:

— Ко-ро-ва!

Вот и говори после этого людям поставив перед Ним Корову:

— Назови!

— НеЗнаю.

Правда не везде, но в Австралии точно так было:

— Вместо коров появились Кенгуру.

— Кенгуру в студию!

— Прощеньица просим, мы вегетарианцы, как Евгений Ос с Ельциным:

— Тока пьем хгорькую. — От жизни секретаря обкома кто не запьет, ибо понимает:

— Рад бы в рай, но должность такая — не пущает.

Повторяю:

— Медиум сообщает информацию шахтеру, что Там, внутри, за черным блестящим отвалом, и сам шахтер не может туда проникнуть даже мысленно, пока не отработает положенные метры угля, не всегда крупного, но все равно много.

А платят-т! Больше, чем другим, но все равно:

— Очень мало.

О Предвидении — что оно не срабатывает. Конкретный пример, как шел по садику и волосы вставали дыбом перед поездкой в Москву за товаром, и выход был только один:

— Не ездить, но и не предупреждать об этом водителя машины, ибо на это не было сил. — Взять на себя эту необходимую Неправоту:

— Обман водителя без предупреждения.

Медиум:

— Там есть две-три ноты — ляля-ляля.

— Прошу прощенья, а именно?

— В этой книге есть хороший удар, когда противник ломает дверь шкафа и скрывается в нем, накрытый, обвалившейся одеждой.

— Во всей книге — это одно хорошее место?

— Этого достаточно.

Медиум:

— Когда я писала одну из своих новых книг Брысь под Лексус — 2. — Тетя.

Я покупаю новый Лексус-2, но не знаю, куда деть прошлогодний. Продать Моте? Сомнительно, этот конкурентус человеческих отношений между собой, Технолоджи Разумный, скорее всего, опять даст ей на новый. Хотя вроде бы:

— За что?

Я имею в виду, зачем так рисковать, чтобы при встрече у проходной завода получить с утра пораньше вопросец на засыпку:

— Опять денег нет на родную жену? — Всё, шорт побейри, раздал лудам? — И ответ:

— Да какие это люди, так: но-мен-кла-ту-ра-а.

И более того, хорошо бы узнать:

— Чья?

Тетя и Мотя взяли катамаран, и закрутили педали. Решили:

— Так нас, наконец, никто не заметит. — Хотя, на море, как говорится, не было:

— Ни тачки.

Как сказал один Лиоз:

— Пустынные улицы и пустынные пруды — означают, как раз обратное:

— Что-то в них НеЧисто.

— Думают, я не вижу, — сладко улыбнулся Н, взял оказавшийся прямо у его ноги, плоский морской камешек, величиной с расплюснутое гусиное яйцо, и присев для большего наслаждения, запустил его сразу на третьей космической скорости.

Германн поднял глаза к небу, понимая, что видит ее эту комету где-то в Созвездии Скорпиона, а Миша по своему обыкновению запрыгал, как коза. Хотя его и никто не поднимал, как Михаил Пуговкин Зою:

— Прямо над собою.

С канонерки заметили камень, большими прыжками приближающийся к их судну, и вовремя прыгнули в бушующее — как им представилось — море.

— Сколько ставишь, что не потонут? — спросил Майор.

— Один к трем тысячам, — ответил Миша.

— У меня только доллары, не успел обменять, курс опять — Пошел.

— Куда?

— Куда? Подальше.

— Я и имел в виду доллары.

— Один рубль к трем тысячам долларов?! Хорошо, согласен.

— Вот так бы и в банке говорили, — влез со своим комментарием Н.

— Вы тоже хотите поставить? — спросил Миша.

Н махнул рукой:

— Я люблю только Динамо Киев, — и зажал себе пасть сковородкой размером с Луну при затмении. — Но не удержал, как говорится, ибо слово не черный ворон:

— Его везде пропускают, — и иногда даже:

— Без контрамарки.

— Вы, эта, скажите мне сначала, принята я или нет, — попросила девушка вежливо, а уж только потом занимайтесь своими личными решениями вопросов.

Не совсем осознав степень вежливости заданного вопроса в виде категорического постулата-императива, Маленький попросил:

— Покажите мне еще раз реферат с вашим Эссе.

Ибо мне кажется, я чего-то недопонял. Более того, хотя бы напомните мне, о чем оно, собственно, было?

— Это было Эссе, доказывающее, что Иисус Христос не только был, но и воскрес. И более того, воскрес так, чтобы никто не понял:

— Как, — когда сам встретил Его…

— После Воскресения, — дополнил Миша.

— В том-то и дело, что нет:

— Во Время Воскресения.

— Здесь вы ошибаетесь, милейшая фрау, — сказал Германн, — ибо тогда непонятно, зачем было переться в Галилею, как из Киева в Москву:

— Через Санкт-Петербург, — да вообще:

— Что там Опять делать?

Девушка уже отрыла рот, чтобы что-то сказать в виде:

— Своего веского слова, — но длиннющий мэн вставил знаменитую Его фразу:

— Одну минуточку! — и напомнил всем присутствующим, что:

— Спрос, — он дорого стоит, надо его бить вовремя.

— Я не понял, — сказал Миша, — кого бить, если все конкурентки уже потонули в этом Сиваше Галилейского моря, — он показал большим пальце назад, где пару минут назад никого не было, но сейчас, некоторые, как говорится:

— Уже переоделись, — и опять пошли в заплыв на их:

— Остров Сокровищ.

Медиум:

— Кто? — вопрос к хозяйке публичного заведения.

— Мария МакДолине-с, сэр.

— Простите, это не Садо-Мазо, а то я боюсь.

— Нет, умирают, как правило, все. Но.

— Но?

— Но потом воскресают.

— Как правило?

— Нет, да, воскресают вроде все, но точно:

— Не все Это помнят.

И далее: значит в Галилею идут для того, чтобы Воспоминание о Воскресении связало Прошлое с Настоящим.

Встреча в Галилее означает, что Воскресение, да, было, но об этом:

— Никто не помнит.

— Вы настаиваете, — проинтонировал Н, — что к воспоминаниям:

— Нет прямого пути?

— Именно так, сэр. Мы не можем рассказать, о том, что было, потому что это будет:

— Уже другой рассказ.

И значит, что такое Воскресение?

— Что?

— Что?

— Это события настоящего, воспринимаемые, как события прошлого. — Это После. А До, наоборот:

— События настоящего происходят, как события будущего.

— Иначе воскресение не может стать реальностью? — спросил Германн.

— Да.

— Так ответ еще проще: значит его не было!

— Это все равно, что сказать:

— Вот этих Флорентийских стейков и семги в газете — нет, — хотя вы их видите и сейчас будете есть.

Понятно? События Настоящего — это Рассказ о Прошлом.

— Почему?

— По определению, что иначе — если всё по-честному — быть не может.

Ребята посовещались и сказали:

— Ми согласны поставить зачет. — Это Миша, а Германн добавил:

— С условием, что вы объясните чуть позже, почему из прошлого в будущее нет прямого пути, что значит:

— Зачем надо было обязательно идти в Галилею через Десятиградие.

— Я думаю, — сказал Миша, когда уже начали есть семгу в мокрой газете, развернув ее предварительно, — они пошли:

— В обход Демаркационной Стены.

— Это невозможно, — сказал Германн, — ты в ГДР был хоть когда-нибудь?

— Нэ успэл. — Нет, мог бы, но, наверно, так и понял:

— Назад не вернешься.

— Почему?

— Как в песне написано: я оттудова сбехгу.

— Вот так прямо на Запорожце ихнего разливу и врежешься в её накрепко забетонированный лоб?

— Я бы угнал 34-ку. Щас жил бы в современной Галилее, городе Ландоне, где живут все порядошные мэсные луди. А так…

— А так только вот к вам пришли, нигде больше не берут по пьянке, а трезвым некогда — делов много накапливается:

— За предшествующий период.

И кстати, я вот это, не буду есть, — Миша показал на мясо, которое так любил Одиссей — покойник. — Хочу, чтобы было, как вот только что доказала девушка:

— Чинно и благородно — по-старому-у.

— А именно? — недопонял Германн.

— Сосиски в томате, что-нибудь там, переложенное черной икрой, грибочки кокот, и так далее, как написано.

— Где?

— В Прошлом.

— После этого, — сказал Н, — обычно, как в прошлом, отправляют в Ялту.

— Я согласен.

— Ми соглазны, — пропел Германн.

— В прошлое, — добавила девушка, несмотря на то, что тоже ела рыбу из газеты, и пила что-то там почти родное, итальянское. — Там сейчас только скумбрия кусочками — это в пивном баре.

— А в кафе?

— В кафе, как это и было: уборщицы калымят, продавая поварам, оставшийся на столах суп. Причем, оптом: ведрами. А очередь доходит до четырехсот человек.

— На место?

Глава 4

Заказ на закупку глазированных сырков получили Тетя и Мотя

— Нет, на место меньше, разделите на сорок посадочных мест.

— Значит очередь: было всего десять человек. Не много так-то.

— В ресторане народу было меньше, — сказал Германн.

— Но всё равно, вход даже в пустой ресторан требовал:

— Красненькую.

— Кстати, говорят, иностранцы тогда ни-че-го-о не понимали в этом деле, и считали эту красненькую десятку лучче двадцатирублевого четвертного.

— Да, — согласил Н, — вранья было-о — хоть отбавляй.

— И главное, никто этому не удивлялся, как сейчас, чуть что:

— Ну-у, сколько моно-о! — Тогда понимали:

— Вот сколько моно — столько и нуно. — И жили счастливо, хотя и не очень. Хотелось, как раньше, в прошлом, как Джеймс Кук уйти в дальнее плавание, несмотря на сиськи-миски встречающуюся цингу.

— Зато и телки на островах всегда были: новые-е. Откуда только берутся, спрашивается? Говорили:

— Сами делаем. — И тогда возникает закономерный вопрос:

— Почему у нас не научись — почему все с-старые-е?

— Да, — поддакнул Н, — как дохлые мухи, — и кстати: выпил. Как будто похоронил геронтологию уже навсегда.

— Ну, и значится, так как мы договорились, если объели, и так сказать, уже оп-пили вас, — сказал Миша и, взглянув на себя со стороны, в смысле на этот непривычный больше, чем раньше рост 175, — констатировал:

— Что нам делать?

— Действительно, на работе надо что-то делать, — согласился Германн.

— Вы, эт-та-а, — сказала девушка, — вы можете кого-нибудь зарезать?

— Щас проверим, — невозмутимо ответил Михаил, и попросил Германна постучать по спине. — Если осетрина не совсем первой свежести вернется назад, — я согласен на что-нибудь другое. А если нет — как это и ожидалось — считайте, что мы уже зарезали конкурентов, которые утонули.

— Да, — согласился Германн, — в случае чего так и говорите: мы.

— Может быть, мы их и закажем позже, — сказала эта Клеопатра — любовница Ихтиандра, — но сейчас уже вышла на рейд другая цель.

— Неужели вот так сразу, не отходя от кассы мы должны отправить кого-то в Галилею?

— Не беспокойтесь, он туда не попадет.

— У него есть партийная кличка? — спросил Маша.

— Лиоз.

— Но не химик-технолог, — добавила леди Монако — как она незатейливо предложила:

— Пока что, — себя называть.

— Не композитор, а кто тогда? — спросил Германн, — киллер, что ли? Но у нас нет оружия.

— Я тоже не привык пока что никого душить своими руками.

— Это и не нужно, — сказала леди Кулинарная Сеть — приходилось, хотя и со вздохом, видеть в ней и это.

— Вы должны убедить одну высокопоставленную даму разлить подсолнечное масло.

— Это будет стоить, — сказал Германн, — просто так она не согласится.

— Я думаю, дама хочут сказать, — пояснил Миша: — вместе пойдем!

— Я доунт ноу! Вы что, обалдели, я уже работаю иво референтом, — она локтем толкнула в бок Н. — Более того:

— Вы даже можете… — она не договорила, так как Германн догадался сам, хотя и ошибся.

Юрий Андреевич Белов — сказал, что:

— Хрущева скоро снимут, — и за ним тут же приехали люди в белых халатах. Как говорится:

— Здравствуй, и:

— До свидания.

Хотя, как? — ибо:

— Он же Памятник. — Оказалось:

— Но и Памятники можно заставить:

— Писать мемуары. — Это и называется:

— Оттепель.

— Мы можем э литл воровать-ь.

— Вы даже можете взять третьего, — укоризненного посмотрела она на ребят, как будто они:

— Совсем распустились.

Далее, она же играет Аннушку, ключницу из Вишневого Сада — не маркиза. Хотя там и всё наоборот: ключница в счет. Но в Дяде Ване — если бы не ревнивый муж — стала бы первой, но с другой стороны он и так подарил ей наследство: сделал Грейс Келли, принцессой Монако.

— Вы, значится, подойдете ко мне на сцене, и скажете:

— Хочу жениться на вас, мисс.

— Я не Лопахин, — сказал Германн.

— Тогда вы, Миша, подходите, на колени, как обычно, я вас люблю, а я в это время с ключами от персиковой теплицы, чтоб не так много воровали персиков садовники, и спотыкаюсь.

— Задели за ключ? — спросил насмешливо Миша.

— Несмотря на ваши неуместные шутки, я спотыкаюсь, и разливаю требуемое масло.

— Я не понимаю, что это дает? — спросил Германн. — Битва за Вишневый Сад?

— Нет, но в этом месте в будущем пройдет трамвайная линия. И таким образом, масло уже будет здесь априори. И да — если вы не забыли — я люблю персики, а не вишни. Так что:

— Пусть рубят!

Далее, Мишу принимают за Лиоза и нападают. Кто? Хотя, непонятно, как? Они идут на дело втроем:

— Миша — таракан, Германн — собака, и еще один кент к ним присоединился по ходу дела, представился, как:

— Граф, Кот Граф.

— Если вы, мил человек кот с Графским именем, у вас оно должно быть, — сказал Германн.

— Разумеется, их есть у меня, — и выдал ошарашивающее, как говорится, со всеми титулами и другими междометиями:

— Ленин-штрассе, 3

— Почему так, — был вопрос, — ты там родился, женился и рос?

— Нет, просто посадили ни за что

— Что ты там делал?

— Стучал, однако.

— Сокращенно, значит, тебя можно звать: Дятел?

— Обидеть хочешь? Ибо почему нельзя стучать, если все стучат.

— Но ты, видимо, стучал тайно, тогда как все открыто, на партсобраниях?

— Нет, наоборот, они тайно, я так всегда и говорил:

— Я о вас всё знаю, и даже специально обращался к ихней собаке:

— И про тебя все знаю. — Потому что могла бы стать сторожевой овчаркой, бегающей между вышками, а вот выпросилась сюда:

— На вольное-то поселение, — и стала простой маленькой дворняжкой, хотя, правда, не исключено, что это был шпиц.

— Скорее всего, это была моя бабушка, — сказал Германн, который больше всех был похож на настоящую собаку.

Далее, Лиоз сам попадает под трамвай, они даже не успели дотащить до места четверть — три литра — нерафинированного, вкусно пахнущего еще живыми семечками масла, которое и продали одной сердобольной женщине, тоже Аннушке, но без претензий вступить на скользкий путь киллера.

— Непонятно, зачем вообще это надо было делать? — сказал Граф, — если, как вы мне сообщили — из достоверных источников — масло было разлито еще до войны с немцами.

— Имитация — вот, как на Сцене, — сказал Германн, — тоже требует гибели всерьез.

Медиум:

Тетя и Мотя, которых наняли Миша и Германн, так как поняли, что эти благородные леди настроены:

— Всерьез и надолго штурмовать крепость Мистики Реальности, — и не отстанут, и где-нибудь да найдут брешь в страже Н, — решили сами представиться:

— Штрассе и Германн Майор..

— Что вам угодно?

— Вы хотели найти отличную работу, пока вас снова не пропустят на теле?

— Вы не можете быть в этом заинтересованы, — Мотя.

— Что вам от меня-нас надо? — спросила Тетя.

— Они хотят нас ту юс, — догадалась Мотя.

— Так-то бы ни за что, но похоже мы, как некоторые нарзаном в Ялте, измучены до невозможности, поэтому.

— Поэтому принимаем выше вызывающее предложение.

— Но я должна заметить и показать вам свою проницательность.

— Вы не Кот Штрассе, а вы не Германн Майор, — сказала за нее речь Мотя.

— Да, он наоборот вообще не Кот, а ты Таракан, точнее их скопище из одной, так сказать, достаточно приличной квартиры.

— У вас есть глаза, мэм, чтобы видеть, — сказал один.

— И разум, чтобы разбираться в том, что вы видите, — сказал другой.

— Но не вникайте в суть, когда это не обязательно.

— Почему?

— Это может быть больно.

— Это может быть страшно.

— Хорошо, — сказала Тетя, — у вас задание с собой?

— Я же сказал: вы видите даже то, что хорошо спрятано, — сказал Германн, и принес из-за куста четверть.

— Да вы что! — ахнула Мотя, — мы не будем пить самогонку.

— Это чистое нерафинированное масло, — похвалил ее Миша за понимание, что:

— Перед нами три литра, и не больше, — хотя вынула откуда-то — тоже, как факир — складную кружку, и резюмировала:

— Щас проверим.

— Не надо ничего проверять, — сказал Германн, — продавать будете оптом.

— Всю четверть сразу?!

— Никто не купит.

— Контакт в области мистики уже есть: придут и сами все дадут.

— Что именно?

— Что всё?

— Деньги, мадам, большие деньги. Она купить четверть за сто долларов.

— Это сколько будет в серебренниках?

— Так и будет: один к шестидесяти.

— Только напрасно вы подумали, достопочтимые леди, ми не Иво заказываем вам, — сказал Германн.

— А мы подумали, что именно, именно Его.

— Во-первых, зачем, если всё это уже: было, было, было.

— А во-вторых, как можно Его заказать, если он — Па-мят-ник-к-к?

— П-п-памяткин-ик? — Тетя запуталась.

— Вот именно, вы совсем запутались. Это действительно, просто памяткин-ик, и его надо убрать, — сказал Миша, и сам, немного занервничав, закурил.

— Нет, пожалуй, ми не соглазны, — сказала Тетя.

— Вам и делать-то ничего не надо, как только впарить этому фраеру ушастому три литра простого и отличного нерафинированного — чтобы пахло на всю Кой-Кого — маслице.

— Так он Кой Кого будет переходить? А зачем, если там везде подземные переходы?

— Тогда не было ишшо.

— А. Тогда, понятненько. Вы забрасываете нас, как диверсантов, в другое время, а тут же возникает закономерный контрвопрос:

— Как мы назад-то вернемся?

— Действительно, у нас нет даже кампаса-барабаса.

— По солнцу, — ответил Германн.

— По солнцу, — резюмировала Тетя, и добавила: — Значит, мы должны предположить, чито оно тогда ишшо — как вы говорите — было, — с ударением на О.

— Нет, сразу не погаснет, вы успеете улететь, — сказал Миша.

— Как ви сказаль, уте-ле-ть?

— Ну, дак, естественно, это ваша плата за хорошо выполненную работу, — сказал Миша.

— Да, — подтвердил Германн, — это мало кому дают.

— Что? — я так и не поняла, — спросил Мотя.

— Умение летать, — пояснил Германн.

— Хорошо, мы согласны, но только, пожалуйста, без ваших Тать.

— Да, просто полетите и все.

— Что значит, как все? — я не поняла, — опять не поняла Мотя.

— Имелось в виду:

— Всё, что летает. Но в данном, конкретном случает, полетите только вы — остальные останутся под трамваем.

— Так он будет не один?

— Вот сколько памятников на пути насчитаете, столько их и будет, — сказал один. А другой добавил:

— Впрочем, если вы не забыли, вам надо только продать масло, а дальше пойдут другие наши люди.

— Да? Но Летать-то нам всё равно дадут? Не мало ли? В том смысле, что:

— Не мало ли мы сделали, для этого Заслуженного Звания?

— Достаточно.

— Но! — поднял палец Миша, — ми ваз ишшо вызовем.

— Забыла спросить?! — ахнула Тетя.

— Серебренники, где будем получать, он ведь так и не сказал, Собака.

— Это Таракан его сбил нарочно, чтобы забрать наши деньги себе на похмелку.

— Сто баксов на похмелку?

— Это мало?

— Это только так говорится, что тридцать серебренников равны ста баксам, на самом деле, серебренники надо считать по первому веку, а баксы по сегодня, получается сто умножить на шисят, плюс комиссионные и инфляция за эти годы.

— Что получается?

— Получается та же сумма, но сегодня это моя любимая, часто снящаяся иногда весчь в адын миллиард долларов. Или, если тогда евро будет еще жив — в ём.

— Миллиард! — сколько не мог бы украсть нечаянно даже мой муж, если бы не захотел, — процитировал Мотя, и добавила: — Надо их догнать, и спросить номер ячейки в Швейцарском банкомате, выдающем по-честному причитающее, без лишних банковских процентов.

И они побежали, за удаляющимися, как выразилась по ходу дела Тетя:

— Кажется, уже восемь.

— Уже меньше, только трое.

— Не думаю, что это конец.

И действительно, к Мише и Германну присоединись референтша, и сам длинноногий Н, и вдруг Моте показалось:

— Что они уже скрылись из виду! — Куда?

И даже вездесущая Тетя не успела ответить, явился почти настоящий Кот и церемонно предложил помочь:

— Дорохгим гостям З-толи-цы.

— Да ты сам-то, Пушистик по рашке не зовсем ясно шпрехаешь, что ты может такого нам неизвестного зказат?

— Милый дамы, я пошутил, но вам надо пройти сюда, иначе вы точно опоздаете, а как грится:

— Кто зван да не приперся вовремя — всё.

— Что всё? — не поняла Мотя.

— Дранк нах Остен, в штрафной батальон. Прошу прощенья — описался:

— В Захград Отряд их, чтобы всё было по-честному!

— Хорошо, вы нас действительно, напугали, поэтому ведите Ивашка Суськин, куда? — примирительно ответила Тетя.

— Сюда прошу, — и Кот показал, на маячащий на волнах Чистого Пруда катамаран.

— Ой! — это наш, — обрадовалась Мотя, — а мы думали он, как мы, не спасся — утонул мерзавец. Нет, зивой.

Они уже закрутили педалями, как заведенные куклы, как Тебя хлопнула себя по лбу:

— Забыла спросить адрес!

— Я его сейчас спрошу, — сказала Мотя, так как смотрела в обратную сторону, а именно:

— Почти на берег, — если он еще не ушел по своим кошачьим делам.

— Здесь, к счастию. Адрес! — крикнула Мотя, — вы не сказали ад-ре-с!

— Он в записка, которая в вашем левом кармане на груди.

— Там? То есть здесь? — Мотя показала на свое сердце, которое тут же застучало чуть быстрее, чем обычно.

— С левой, но с моей стороны, — ответил парень.

Мотя вынула записку, понюхала, точно ли пахнет котом, применяющим при встречах с посторонними, золотое перо — имеется в виду встреча За Глаза, т.е.:

— Записками, как Онегин с Татьяной, — одеколон Богарт.

— Читай, — сказала Тетя, — пока мы не заблудились.

— Не понимаю, что здесь написано, наверное, это иврит или кумранский напополам с Розетским Камнем.

— Хорошо, давай я прочту. — И прочитала, да так, что даже бросила весла, в том смысле, что бросила педали катамарана на произвол волн уже чуть неспокойного Чистого Пруда.

— Ну-у!

— Ле-штрассе, Три.

— Три именно с большой буквы? — только и могла хоть как-то возразить Мотя.

— Ты знаешь, где это?

— Скорее всего, но если деньги там, то это очень далеко. И что еще более вероятно: долго. Ибо когда Там будут банки, тем более Швейцарские, как априори имеется в виду:

— Известно только тому, кто этого Кота к нам послал. — Да и то, возможно, не на все сто.

Далее, деньги в паровозе.

Глава 5

Фёкла закупила глазированные чистым шоколадом сырки по завышенной скидке

Тетя и Мотя пришли на Рижский рынок и, как говорится:

— Встали. — Но тут же какой-то негр, как им показалось, проходя мимо, и также: мимоходом, почти даже не кивнул, ляпнул:

— Запиши им штраф писят евро.

— Это он нам? — изумилась Мотя, — за что?

— Наверное, надо было брать Предварительные билеты.

Они так и сказали подбежавшему мэну:

— Мы не знали, что уже кондуктора никого не обилечивают сами.

— Не привыкли, знаете ли, бегать за билетами, — схватилась за живот Мотя, — пусть сами ходят за своим обедом.

— Так, — сказал парень, в обязанности которого входило, следить за:

— Клиентами.

Но Тетя попробовала его образумить:

— К тому же у нас свободная корпорация.

— Нет, проблем, тогда двойной, — сказал этот перс, и добавил:

— Заплатите, скажите:

— От Бори.

— Представляешь, — обрадовалась Мотя, — он не сказал, кому платить, значит можно их кинуть.

— Думаю, наоборот, — сказала задумчиво Тетя, — за то, чтобы сказали, кому платить — тоже заплатить здесь надо. Тем более, у нас, как говорится:

— Всё равно нет лишних денег — уходим.

— А если покупатель придет без нас. К тому же эти Мишка и Майор нам не сказали на каком именно рынке мы должны стоять.

— Да, — сказала Тетя, — это задача, пожалуй, не меньше, чем Сводящие и Разводящие.

— Кто?

— Ряды, знаю, что Ряды есть не только на рынке, но и в математике. Поедем на Черкизовский.

— Там маслом торгуют?

— Там всем торгуют, это только некоторые думают, что натуральными шубами под лесных барсов, из самой Персии. И что самое главное:

— За треть цены. — Так не бывает

— Но люди верят.

— Потому что они хотят верить в то, что им доступно. Скажи вот, что асфальт натуральный, несмотря на то, что в него входят по полколеса, несмотря на клиренс, как у подводной лодки под Ниагарским Водопадом.

— Там есть к-клирэнс?

— А куда ему деваться, если она не лежит всё время, как рыба об лед — на дне? Ибо, клиренс — это расстояние между вами и вашим же:

— Дном.

— Это я понимаю.

— Если понимаешь, то значит и отсюда нам надо уходить. И знаешь почему? Ты была права:

— Никто не торгует растительным маслом, но, у меня, как говорится:

— Есть мнение, — могут подумать на кокаинум, растворенный в ём, — Тетя щелкнула по четверти, — до жидкообразного состояния.

— Поедем ко мне на дачу, — сказала Мотя, — там все торгуют у дороги, чем попало, значит, можно и маслом.

— У тебя есть дача? — пошутила Тетя.

— Так этот, как его, — тоже пошутила Мотя, — муж получил еще в 91—92, когда давали бесплатно всё, всем, кто хочет.

— Да, — поддержала подругу Тетя, — просто многие боялись и не брали, отказывались.

— Шли в отказ, — как говорят теперь о тех, кто много взял, но утверждают, что:

— Еще не всё.

— От чего тогда они отказываются?

— Так я и говорю: отказываются больше не брать.

Только они встали недалеко от Мотиного с мужем коттеджа — маленького, на 400 метров, не считая подземного бассейна в полу — тогда еще не делали настоящих — в олимпийском стиле. Оно и понятно, у Успе тыща, а она пальцем о палец не ударила, чтобы, как это пишется и поется:

— Раздать всё лудям. — Пусть им будет хорошо в псарнях и овчарнях на выезде, хотя и:

— Не в Амстердам же всем, — некоторые живут даже просто в Австралии. — Прошу прощенья туда еще не доплыли:

— В благословенной Австрии, конечно, где родился и последний режиссер последнего Джеймса Бонда, переведший его на абсолютно боевиковые рельсы. Нам не попробовать?

— Драться, если не купят? — не поняла Мотя.

— Будем драться, если не дадут продать.

— Так по запарке можно продать не тому, кто этого заслуживает.

— И грохнут не того человека. Но мы — не должны за Них думать. Того — Этого. Как написано:

— В Содом и Гоморру попали не все, кто этого заслуживает. — Остались такие же, в принципе, беспринципные люди.

Одна баушка хотела купить эту четверть масла даже за сто баксов, но Тетя холодно ответила:

— Не продается.

— Че тогда здесь стоять, — и бабка даже замахнулась клюкой на это драгоценное масло, и так бы и снесла ему голову, как конногвардеец Нарумов, одному своему гостю, который не забыл завернуть пароле, но пароле-пе не загнул.

— А потом? — спросила Мотя.

— Потом извинился, мол, нечаянно. Но было, естественно, поздно:

— Графиня после такого начала должна была умереть обязательно, и не позже 25 марта, когда слякоть, ветер и холодно.

— Да, — поддержала подругу Мотя, — вот такая же вероятность и у нас хорошего конца, как у Графини угадать третью карту:

— Никто здесь нас не найдет.

Но бабушка была настырной, попросила показать, как она выразилась:

— Все верительные грамоты.

И так замахала клюкой, что многие решили:

— Это Дартаньян замаскировался.

Тетя вынуждена была защищаться четвертью, как Дартаньян от мадам Бонасье, что и привело к закономерному результату:

— Оба легли в одну кровать.

А в данном случае, как выразился один мудрец, выбиравший неподалеку молодые свежие огурчики и помидорчики:

— Хватит не на одного Ван Гога. — А это значит произошло то, чего так долго все ждали:

— Масло не выдержало и разлилось. — А как говорил Шекспир:

— Запивай подобное подобным: из него вырастет большое поле кукурузы, которое здеся можно использовать за тем же, зачем Вам Гог рисовал подсолнухи:

— Для их размножения вплоть до Японских Морей. — Здесь можно докатиться до ВДНХ.

Ну может в Манеже покажут.

И тут они узнали Н, он чуть улыбнулся, закупил килограмма три огурчиков, которые выбирал, помидор?

— Тоже три?

— Давайте, — вынул гербовую бумагу и передал Моте:

— Покажешь мужу, а то он уже забыл, что:

— Давно обещался провести трамвайную линию к свому дому.

Так-то понятно:

— Зачем?

— Ретро всегда стоит дороже, а значит:

— И нам надо-о.

Заранее никто бы не додумался, что вот именно здесь, среди людей, повсеместно радующихся жизни, так как — в отличии от Других — не отказались в Своё Время от всего им причитающегося, взяли его в свои, так сказать, собственные таежные, как у медведя лапы, и теперь, где что ни проведут:

— А всё рядом:

— З нами. — Вот даже трамвай, казалось бы:

— Зачем? — но ведь всегда лучче посмотреть на Это Дело из окошка, чем быть:

— Нет, не на месте преступления, а:

— На иво месте.

Хотя это не исключено, если на работе оставят после работы для очередной раздачи пензий, и тут как тут:

— Под трамвай, ибо:

— Аннушка уже разлила масло. — Как раз, как назло. Вот так:

— Шестнадцать в доме — пятнадцать на нем:

— Занимаются, однако, жертвоприношением-м.

Как жрецы племени Майя. На Вавилонской Башне.

Медиум:

Но Аннушка сам первая и попала на это кукурузное, как отмечали некоторые свидетели происшествия:

— Масло маде ин Хру Ник Сер.

Она поскользнулась, но как хоккеист с большим стажем, никак не могла решиться упасть:

— Как сказал один мужик-шофер одной бабе:

— Не дрягай ногами, — и то в лесу.

И она справилась, только парик закачался и сдвинулся набок, так что миловидное личико Грейс Келли, особенно, когда она:

— С широко закрытыми глазами, — рассказывала о своей любви:

— В позе летчика. — Как все правильно и подумали.

Бац, и выплыла, однако прямо к нижним сорок седьмым лапам сокрушенного своим бесполезным поведением Н.

Но Мишка, бывший тут среди даже не покупателей, а продавцов цветов георгинов, выросших раньше времени — обычно только к первому сентября, когда надо:

— Опять в школу, — где спрашивается, да, учат, но чему? Непонятно. По крайней мере, не совсем.

Понял, что это не кто иная, как референтша, случайно попавшаяся на пути со своей апельсиновой газировкой, которой к тому же, кажется, и не было:

— Заметает следы. — Ибо.

Ибо попросилась жалобным голоском воображалы-сплетницы:

— Отнести ее в какой-нибудь приличный дом.

— Не хочу, — говорит умирать без музыки, — а только под Турецкий Марш Моцарта и Сальери. — Видимо, с детства запомнила их как близнецов-братьев, и теперь ни гу-гу, даже симфонию номер 40:

— Знает, но плохо.

И отнесли ее. Прямо в дом Распределителя:

— Всего, чтобы было нажито и так-то непосильным трудом:

— Всех предшествующих поколений, — имеется в виду, кто превращал всякую ерунду, типа мамонтов:

— В нефть, газ и другие бриллианты местного производства.

Как говорится:

— Подайте на мамонта, — буду всю жизнь кормить его, и редко, как Хемингуэй охоться, и только для того, чтобы потрепать себе нервы, измотанные, кстати:

— Не только алкоголем и красивыми блондинками, но:

— Беспрерывными войнами, которые народы не забывают вести между нами.

Мотя подняла руки к небу, и сказала полу восхищенно — полу с ужасом:

— У нас и остановился.

Но все подумали буквально так. Миша, например, сорвал с головы парик, изображавший его лысую голову, и встряхнув хиппованными волосами, пообещался, самому себе:

— Буду просить себе метр восемьдесят пять, — и обязательно в этом году чтобы.

Ибо, ибо. Не Н командует парадом уже, а НН, как и написано Пушкиным в Селе Горюхине. Так сказать:

— Два в Одном, — и именно одну его эманацию:

— Референт рукописей Симона Мага, — они только что увидели-поняли.

А вторая, не высоколобый густогривый Н, а…

А это еще только будет видно.

Медиум в полусне:

— Даю вам задание, и сразу ответ на него, чтобы вы смогли успешно сдать экзамен.

— Пожалуйста, не надо! — говорит кто-то. — Мы можем решить без подсказок.

— Хорошо бы если так, ну и тогда, значится, запишите:

— Перхушково — вот из ит?

— Дальше.

— Дальше по тексту.

Далее, Край, а пока что:

— Эта, где моя парик? — спросил больной.

— Их бин не понимайт, сэр? — сказала Мотя, оставшаяся, между прочим, ухаживать за больной Аннушкой:

— Без согласия мужа — археолога, за которого вышла замуж не так уж давно, но после его ответа на слова:

— Что вы ищите, таланты?

— Да.

— Тогда мы похожи, потому что я тоже, да, согласна.

— У вас уже есть хоть один талант?

— Да, только один и остался, — мрачно ответила Мотя.

Медиум:

В Край — НаКонце:

— Что ты здесь делаешь, кажется, ты должен был умереть?

— Понтий заменил мне ВМН на двадцать пять и пятнадцать по рогам. — Га-Ноцри — ВВ.

— Какой?

— Хочу работать, как сказал Папанов, прежде чем умереть.

— До этого он не работал?

Работал, но, видимо, показалось мало. То скульптором, то выращивал:

— Кулубнику, своими, — Мотя показала на свои, однако, не мозолистые лапы, — руками.

— И вот доигрался, — досказал за нее лежащий на новом раздвижном — для гостей — диване мэн, хотя Мотя думала, а теперь уже не понимала:

— Почему именно, — это должна быть толи Николь Кидман, толи принцесса Монако — если это не одно и тоже.

— Ты что хочешь делать? — спросил парень без парика, а значит, был — как сказал Шекспир, засмотревшейся на него королеве:

— Как все, ваше величество — лысый.

— И да, вы не смогли бы сменить компресс, а, чувствую, опять нагревается?

— На ноге?

— Почему на ноге?

— Я видела, что вы не могли сами идти после падения на масле, и добавлю:

— Хорошо, что еще не провели трамвайную линию, а то бы…

— А то бы тю-тю.

— Так это Тю-Тю еще никогда не поздно сделать, ибо — если вы еще не знаете — моя специализация:

— Соединять вместе времена отдаленные.

— В каком смысле? Вы хотите и меня сослать в туды-твою, в эти отдаленные места.

— Всему свое время, тем более вы уже там были, и вместе со своей незабвенной Тетей.

— Я стараюсь об этом не помнить.

— Не бойтесь, я ничего не скажу об этом э литл эпизоде вашей бурной жизни мужу.

— Моему?

— У вас два мужа?

— Да, — улыбнулась Мотя, чтобы ответить шуткой: — Второй — это Тетя.

— Тетя — это та миловидная княгиня, которая уже дописывает трилогию: Брысь под Лексус — три?

— Прошу прощения, но вы ошиблись:

— Пока что только задумала вторую часть.

— Для меня будущее, как для вас настоящее:

— На одном и том же полотне.

— Как у Ван Гога, — сказала Мотя.

— Да, но еще точнее:

— Как у Всех. И да: так чем вы Там занимались?

— Там? Лучше я скажу про Здесь:

— Снимала советские фильмы.

— Не получилось?

— И что самое замечательное: получалось автоматически.

— Это скушно.

— Да, мне скушно, даже с теле попросили удалиться и только за то, что ответила по-честному:

— Ван Гог лучше Шишкина, — забыла пророчество про него:

— Мишку Шишкина не тронь — он у нас кумпания, а то получите быстро тут:

— Здравствуй? — До свидания!

(Оригинал стихов — Владимир Высоцкий)

— Ладно, я пока что ушлю вашего мужа — э-э — куда подальше.

— Надолго?

— Как мудро сказал один режиссер — покойник:

— На всю оставшуюся жизнь.

— Что он будет делать? — осведомилась Мотя.

— Билеты проверять в пригородных электричках!

— Даже так?

— Хочешь чего-нибудь похуже?

— Нет, наоборот, чтобы ему было хорошо.

— Ладно, тогда пошлю сниматься его в Голливуд — по обмену опытом, ищут там кого-то на роль Джеймса Бонда в блокбастере с триллерско-мистическим уклоном:

— Федеральная Резервная Система США и её падение.

— Падение, так сказать, Эмиратов, — только и смогла хоть как-то прореагировать на это резюме Мотя. Но тут же спохватилась и добавила:

— Кстати, режиссер уже назначен этими Эмиратами?

— Нет, нет, нет.

— Почему?

— Вы ничего не умеете делать.

— Иногда лучше ничего не уметь делать, чем хоть что-то, а то вдруг, так сказать, заставят:

— Людей расстреливать! — а я скажу: не умею.

— Это мудро, — если не иметь в виду, что: могут послать и на стажировку.

— Куда?

Глава 6

Ван Гог

— На пирамиду Майя — будете там в качестве юного Монтесумы приносить носителей жизни, да:

— По пятницам-м!

— Неужели нет ничего такого простого, как снимать советские фильмы?

— Есть.

— Скажите, пожалуйста, что?!

— Я уже ответил вам на этот вопрос.

— Приносить в жертву этих, как их, зрителей?

— У вас голова работает, а то зря жалуетесь:

— Вот что ни прочту — ни хрена не помню. — В этом нет ничего страшного, также делал ваш любимый Ван Гог:

— Встанет вместе, точнее чуть раньше солнца, и бац себя по лбу:

— Опять забыл всё то хорошее, что мне сегодня приснилось ночью! — и мольбертум на зад, чтобы подгонял, как сонную скотину на пастбище, туды-твою:

— На плэнэр, трепещущий фиолетовыми листьями, на шуршащую меж черных воронов золотистую пшеницу:

— Они летают, а она все равно растет, хотя и боится:

— Не дадут ведь все равно отвезти на рынок, ибо там:

— А у нас все места заняты-ы!

— Так что, — продолжал НН, — делать вам ничего и не придется.

— Будете только номерки таскать у фраеров ушастых? — я вас правильно поняла? — Мотя.

— На это у меня уже есть помощники, как говорится: от трех до пяти и больше. Будешь пока что варить мне завтрак.

— Да? Хорошо, вы что хорошего любите, Стейк по-Флорентийски, или Котлеты по-Киевски?

— Нет.

— Может тогда эти, знаменитые грибочки кокот, раковые шейки, незатейливо переложенные красной икрой?

— Почему красной, а не как в лучших домах Ландона, черной?

— Подорожала сильно.

— Почему?

— Пока сами не можем понять почему, вроде, да, воруют, но это давно известно, а почему всё равно всё дорожает, значит есть еще что-то, более важное, чем воровство.

— Да, действительно, привыкли, а толку уже и от этого — никакого.

— Ну, значится, так и решили: будешь пока что мне здесь полы мыть, чтобы пыли меньше было, — сказал НН, поднимая лапы, и ставя их на фиолетовый американский ковер с небольшим желтым оттенком, переходящим кое-где в розовый, а у самого камина — в голубой, как ясное небо.

— Дело в том, мессир, что у меня есть скрытый микрофон под этой кроватью-диваном.

— Что это значит?

— Я все ходы записываю.

— Да?

— Включить рипит ит, плииз?

— Спасибо, верю. Просто из головы вылетело, что вы режиссер с советским уклоном: пока не стукнешь на кого-нибудь — ни за что не назначат. Это как пароль:

— Тук-тук?

— Да, заходите — подписано.

— Думаю, сэр, вы всё-таки неправы, потому что у нас — как у Всех, и всё отличие в том, что:

— Это — держится в тайне-е.

— А именно?

— Надо обязательно дать.

— Взятку?

— Деньги не берут — только натурой, против нее нет закона. И это плохо. И знаете почему?

— Почему?

— Не все добрые леди в это, приятное во многих отношения занятие, могут поверить.

— Почему?

— Так не было официальной отмашки, что, мол, можете, как в Голливуде:

— И вы использовать позу летчика.

— Без отмашки не получается.

— Да. Точнее, нет, у некоторых получается, но ясно — не у всех. Одна намедни лет пятьдесят назад даже под поезд бросились, а то всё пела:

— Приходите Завтра, а?

— Люди не понимают, — сказал он, — что после семнадцатого года напрочь отменили привычку понимать, что люди здесь, на Земле, не самые главные, ну они и прут, как быки на матадора, которым и является в данном случае режиссер. И да: ты полы помыла, а то я боюсь иногда микробной эманации. Как говорится:

— Не так страшны микробы, как их предвидение. — Как и подписался Винсент Ван Гог на всех своих картинах. А вы, дорогая моя, по сути обвинили всё телевидение, что они:

— Едят одни тока-а мик-роб-ы-ы. — Само их мясо, имеется в виду, эманацию, всё самое вкусное, как сказал Фейербах — выбрасывают из списка отдела кадров.

Так на чем мы остановились, вы записывали?

— Да, — ответила Мотя, — вы меня назначили этой, как ее, директором вашего кабака.

— Он называется Пабло Пикассо?

— Нет.

— Клод Моне?

— Нет.

— Тогда ясно: Ван Гог.

— Верна-а. Значит, будем кормить людей не просто так, а с:

— Эманацией. — Подадим Котлету по-Киевски, а скажем:

— Флорентийский стейк был очень вкусным?

И будет вам, как написано:

— По барабану, что есть: Бараний Бок или Пельмени в Горшочке со сметаной и томатным соусом, а Фляки Господарские заменим на только что пойманные:

— Цыплята Табака. — С чесночным соусом и разбавленным лимонным соком для рук.

Мотя радостная пошла-поехала, пока что, правда, не на трамвае в Ван Гога, а там уже есть, как было сказано при встрече:

— Это наша Компьютерная Сеть.

— К-компьютер-ная? — переспросила Мотя.

— Вы плохо слышите? Я сказала Кулинарная, а сеть да, у нас именно:

— Сеть, — и более того в доле с, — и леди с лицом Принцессы Монако, показала пальцем:

— Вверх.

Мотя не нашлась, что еще спросить, кроме, как:

— Что вы для Них готовите?

— Для Них у нас специальный банкетный зальчик.

— Зайчик?

— Не зайчик, зайчик, а зал, зал-ь-чик-к с Их любимыми Гамбургерами Черного Билла, чей дядя, кажется, изобрел и эту, что вы назвали:

— Большую Компьютерную Сеть.

— Дак, эта, меня назначили сюда директоршей, — промяукала Мотя.

— Этого не может быть, так как не может быть никогда! — ответила эта пресловутая Грейс Келли. — Мне, — она показала пальцем себе на высокую прическу над — слегка, но менее — высоким лбом — конкурентши нэ нужны!

— Но меня назначили.

— Опять она завела свою пластинку, — КК — Кулинарная Сеть обвела своей лапой нарядных официантов и некоторых официанток, занимающихся систематической сервировкой столов, и даже кивнула на подглядывающих через не полностью закрашенную картинами Ван Гога прозрачную стену потенциальных поваров во главе с их шефом, которым и был, первоначально принятый за самого НН, почти двухметровый, как сказал бы, но он еще до сих пор этого не сделал — пропустим его имя, чтобы не частить:

— Это — мой шеф-повар. — Или даже:

— Это мой повар, М… В… Гена. — Шутка, конечно, Слава. Слава, так сказать всему, что он не готовит сам, но отдает тем не менее:

— Другим на съедение.

— Послушайте, Славик, — позвала Мотя, заметив через кухонный перископ его чуть насмешливые глазки, — кам хирэ, плииз.

Да таким голосом, как будто не наниматься пришла в посудомойщицы, как ташкентско-узбекский простой пролетариат с навыками приготовления мантов-пантов, а будто бы ее пришли снимать с работы ни за что, после пятилетнего здесь стажа, а она:

— Не хочет з ним раззтаваться. — Думает:

— Это, как их собственный-й! — Дом на Рублевке, или что у них есть еще там на Рижском шоссе с улицей Кой Кого в придачу.

Леди Грейс с воем сирены, заподозрившей, наконец, что Одиссей прорвался-таки через ограду города Царицына, бросилась почти в объятия иво почти брату со словами:

— Господин Склифосовский! — Они хочут наз охграбить.

Но услышала в ответ простое человеческое, нет не спасибо, да, и тем более, благодарю вас:

— Нет, — а:

— Да, всё уже согласовано на самом верху, — и тоже, как партийное приветствие, поднял вверх указательный палец.

— Да-а?

— Да.

Она хотела спросить про, каков будет их процент, но решила сразу взять быка, а точнее, козу за рога и в стойло, но только улыбнулась простой человеческой улыбкой, от которой не только Многие, но и Некоторые падали на колени с просьбой, отправить их или в Америку:

— Открывать ее, — или в Австралию, но уже только за тем, чтобы крикнуть, аж до самой Венеры, ползущей как муха по стеклу в Шапке Владимира Войнича, через всё Солнце:

— Я ни-че-го-не-зн-аю! — И на этом надо было закончить.

Но она тем не менее спросила:

— В нашем контракте уже записано, кто кого первым должен приветствовать?

— Вы меня спрашиваете? — Склифосовский хотел интуитивно уклониться от прямого ответа. Или, по крайней мере, оттянуть его развязку.

— Когда я снимал свой последний фильм Битва за русскую Трою город Царицын в 18-м году и даже чуть позже, — я объяснил это наступление-отступление, как:

— Компромиссум.

— К-как?

— Вот, пажалте взглянуть, — и Ми — почему-то некоторые близкие его так звали — вынул лист гербовой бумаги, — где вы сами запишите ваше решение. И кстати, вот черновик: — он вынул простой уже лист А4 — по понедельникам, средам и пятницам, вы отдаете ей честь, а по вторникам, четвергам и субботам:

— Вы ей.

— Опять я ей?

— Нет, конечно, а как раз наоборот.

— По воскресеньям, я так поняла, мы вынуждены будем заниматься одним из двух возможных единоборств?

— Борьбой или боксом, — умно вставила Мотя.

— Не обязательно, — сказал Ми, — вы можете просто не ходить в этот день в ресторан.

— Нет, мы лучше будем драться.

— Я согласна.

— Я тоже.

— У нас когда воскресенье? Завтра?

— Послезавтра.

— Ну, хорошо, я успею подготовиться.

— Я — нет.

— В этом нет ничего плохого, — сказала Леди Грейс, — я буду просто бить тебя, так сказать:

— Сдачи не надо.

— Спасибо, — сказала Мотя, — уж лучше вы полежите в это воскресенье дома. И провела — без приглашения — Переднюю Подножку в прямо заданном направлении, именно так, чтобы на первых порах не сломался ни один стол и не больше двух стульев.

Так и вышло. Грейс не сказала ни одного слова против, а только попросила Мотю сказать своё, и Мотя не растерялась, как артист, который всегда привык слушать суфлера:

— За вами остался ваш выстрел, миледи.

Вы всегда вольны применить его, или:

— Отказаться. — Это последнее слово было произнесено только про себя.

Медиум:

Тетя говорит своей собаке, которую иногда заменяет Германн:

— Кусай меня за пятку, — если я буду говорить не по существу.

— А именно? Когда вы будете тянуть резину, как подкупленный судья на международном матче в его финале:

— Да? То есть, как бы?

— Да, мой друг, именно так.

Медиум:

Бросьте всё и идете за мной. Это значит, у вас меньше времени, чем у Луны, чтобы превратиться в Месяц, меньше одной ее фазы, меньше одного Дня и одной Ночи, меньше ночи, вы не успеете даже пожарить котлеты, чтобы не опоздать — остановите их приготовление, и бегите, если успеете, потому что кажется:

— Успеть можно всегда — нет, вы забудете даже про себя.

Дома Дима, как он просил называть себя в дружеской обстановке, сказал Моте, чтобы:

— Так больше не делала.

Люди это по большей части интеллигентные, и проводить Заднюю Подсечку им не только не желательно, но и вообще не надо. И знаете почему?

— Почему? Тем более, это была не Задняя, а Передняя, и не Подсечка, а Подножка — меня муж-электрик научил. Он так делает, когда его достают. А за что?! Говорят, что зря дал:

— Не всем. — Ну и — Как Все — научился на старости лет Дзю До. Как видите: получается.

— В следующий раз придется все переделывать заново. И знаете почему?

— Почему?

— Вы подрываете мой престиж. Так как я живу здесь…

— Простите, что перебиваю, один в семи комнатах.

— Не надо говорить то, чего вы не видите, — и тут же хлопнул в ладоши, но никто не вышел на его, так сказать, свист. — Чуть не забыл, — Ди хлопнул себя ладошкой по лбу, — я их отправил в командировку На Край Света, дела, знаете ли, есть. Да — есть. Но если вы настаиваете, я могу позвать кого-нибудь ужасного. — И действительно, за третьей дверью поскреблись.

— Точно, Кот уже здесь. Вы видели, как он прошел?

— Нет.

— Точно?

— Абсолютно.

— Вот, а ты говоришь, никого здесь нет. Поэтому, давай повторим заново сцену в ресторане.

— Вы и я? Не знаю, получится ли у меня провести вам подхват, у вас 100? Я еще не закончила предложение, сто шестьдесят — еще не всё — сто шестьдесят девять.

— Восемь.

— Я не подлезу под вам — вас.

— Ты забыла, что мы отрабатываем обратную ситуэйшен.

— Хорошо, значит, я вижу эту Грейс Келли и говорю:

— Здрасте — пожалуйста, и сюда приперлась! — Так?

— Нет.

— А как? Они вложили триста миллионов, чтобы мне разговаривать с ними культурно, придется просить мужа снять деньги с книжки.

— З-с-книжки?

— Да, он написал триллер, а не блокбастер, как думал, ибо до такого не додумался бы даже Крестный Отец, и прибыль планируется где-то в этом разрезе. Продавать будут на всех шести ама-зоно-вских языках, кроме русского. И что наиболее интересно:

— Даже в Японии будут продавать, а в России:

— Нет. — Почему, спрашивается?

— Почему?

— Здесь никого не учат считать. Прошу прощенья:

— Чи-та-ть-ь.

— Если бабки есть — вложитесь и разговаривайте культурно, чего проще.

— Так, деньги у Всех есть, как вложить в прибыльное дело непонятно, чтобы его зарей… не зарейдо… не внесли во внеочередной список рейдерских захватов.

Именно поэтому я изучала Захваты Дзю До.

— Неужели никого нельзя Подвинуть в этой Кулинарной Сети?

— А кого? Если с одной стороны Они, а с другой:

— Их государство.

— Как говорится: мы говорим Партия, а в виду:

— Парк Юрского Периода — местного производства.

Поэтому. Поэтому, если не грохнуть Лиоза — всё равно ничего не получится.

— Он ключевая фигура в этом бизнесе? — спросил Ди, что переводится, как Два, а два это — НН. Поэтому здесь, дело шутками не закончится. Грохнут его все равно.

Тем более, что эпопея с масло закончилась полным его разлитием.

Кстати замечу для тех, кто не забыл, что в слове Аннушка:

— Два — Ди — НН — а зачем, если бы и с одним было ясно:

— Она тока ключница, и патологически никогда не сможет выйди замуж, не только за Лопахина, как будущего долларового миллиардера, но даже за Молчановского со всеми его Смоктуновскими в виде прислуги на его матчах со Сборной.

— Она у него, значится, в прислугах?

— Наоборот.

— Да? Тогда я ничего не понял, Верлиока.

— Ты сам сказал:

— Очевидно, что и у нее два: НН. NN — помните, как сказал Александр Сергеевич?

— Приедет и осудит?

— Более, намного более морфо-логично:

— Носы у всех станут намного длиннее и повиснут, как коромысла в дымном иво воздухе.

Глава 7

Поиск Нотхауса, но виолончелиста

— В каком, простите, смысле? Он любил курить?

— Естественно, но, к сожалению, не Гаванские сигары, а тока:

— Тру-б-ку-ку.

— К счастью, я не курю, — облегченно вздохнул Верли-Ока, — пойду в Берендей, закажу себе шашлык по-Карски, но только чтобы было по-Итальянски: с апельзинами.

— Шеф-повар там не любит: с апельзинами?

— Да-нет, почему, ему нравится.

— В чем тогда твоя радость от такого обеда, если шеф-повар не будет злиться, и рубить своим огромным мачете, еще не остывшую от своего порыва к жизни, еще, практически, живую семгу, привезенную аэропланом на воздушной-реактивной подушке прямо из самой Японии?

— Апельсины будет готовить его молекулярная дочь. Чтобы выглядело, как я люблю: по-тайски — как слегка недожаренные тараканы дикого производства. Такие толстенненькие желтенько-оранжевенненькие червячки.

— Вкусно?

— Да, особенно, когда буду за ужином дома рассказывать жене про этот обед:

— Небыстрого питания.

— Она будет смеяться?

— Думаю, наоборот, будет плакать.

— Почему? Червячка жалко?

— Дак, естественно. — И Верлиока сам чуть не прослезился.

Однако, сказали, что:

— Приехал муж!

Сказать, что ли, с испугу:

— Какой?! Он же ж в этой Африке-Америке вступил в соревнование по добыче солнечной энергии с Их Адиссоно-Тесла и Ко на сверхтонком уровне десять в минус восьмой степени Ангстрем.

— Ну, значит, прибыл просто на побывку, — как выразился дворник-охранник-садовник, которым был сегодня Миша Маленький. — И добавил кстати:

— Лучше бы я жил, как раньше, в простой московской квартире с соседями, чем вот так пахать за троих ни-за-что.

— Вас не кормят на кухне? — вежливо осведомилась Аннушка.

— Я хочу со всеми.

— У нас так не бывает. Я вот хочу тоже: вместе с мужем обедать, а он где?

— Где?

— Дома.

— А! чуть не забыл, вы, мессир, живете теперь На Два Дома.

И Михаил понял, что просто опять забыл, так как такое невозможно долго помнить, чтобы не превратиться в Эйнштейна с Максом Планком в придачу:

— Буфетчица с теплой апельсиновой газировки — она же:

— Референтша Н, который сам оказался просто:

— Иво поваром, — а она второй частью самого НН, по сути дела, тоже:

— НН. — Но только в иво женской эманации.

Теперь-то, я надеюсь, всё понятно?

Это должно быть легко понимаемо, так как здесь народ на все праздники, кроме Нового Года — там — надолго ли уже? — можно теперь сказать, когда он сам попал в больницу за вольнодумство, как он сам, бывало, рассказывал на вступительном экзамене:

— Бегу, поднимаюсь по лестнице на пятый-восьмой этажи, вхожу: а часы-то как раз и бьют:

Две-надцать!

Тогда ему никто не сказать:

— С какой стати, мил человек, ты приперся в двенадцать, если общежитие ВГИКа в одиннадцать! Уже закрывается навсегда.

А тогда приняли, как милень-ко-го. Щас в больнице, ибо увидел время, но сказал вслух не то. Что именно? Вот прямо так и сказал:

— Не То — время-то. — И, так сказать, сердце не выдержало Этого Видения.

Вот вам и:

— Эль-Дар-р-р. — Зарычал, а внимания — даже Тогда — на это не обратили.

Фальш-старт, начинаем новый забехг, но с того же места, где застал нас второй выстрел иво стартового пистолета, а именно:

— Это было кино про Встречу, но — к счастию, уже-еще не на Эльбе, а ту, которая всё равно произошла, как давно ожидаемое Второе Пришествие. И, как написано:

— Чьи псевдонимы перечисляются? Ле? Клары Цет и Розы Люкс, и их любовников? Или переписать из Кино Место На Встречке изменить нельзя, как Выс перечисляет их Шару, перед тем, как заслать его в банду? Что, собственно, и имелось изначально в виду.

Кстати:

— Не надо путать дом в три-четыре этажа на Рижско-Рублевском шоссе у Моти и ее мужа — непростого электрика, уехавшего по нужде, на стажировку в Америку, и дом Аннушки — Грейс Келли, который находится, хотя и не в Монако пока что, но всё равно НеЗдесь, а в благословенном Замке в Италии, а еще точнее, он и есть сама Италия — шучу:

— Пока что тоже, не Италия, а только один из ее древних Замков, кладки самого Леонардо да Винчи и росписями на лестницах и спальнях Рафаэля. Купол, правда, говорят, выполнял какой-то приезжий по имени:

— Микеланджело Буонарроти. — Хотя некоторые говорят:

— Да какой он живописец, — снимал только — в данном случае имеется в виду:

— Писал, — только черно-белое кино, как Ромм.

Но и про импрессионистов говорят:

— Непонятно, на чем висят их картины — нет Земли, на которую они могли бы опереться:

— Одно только Впечатление на гвозде.

Но — как говорится:

— Всегда так и было, а мы просто этого не заметили раньше.

Ибо, ибо:

— Земля — преходяща, а ее искусство:

— Вечно.

Но оба дома имели сходство, как имеют его все бассейны, начиная с непростого полковника, если он заслужил свои простые:

— Три звезды, — из чистого, хотя и контрабандного золота, и простого почти генерала:

— В Олимпийском Стиле, Как У Всех — из золота — с добавлением серебра:

— Пока что, — если допустил где-то небольшую оплошность, и впредь, пока не исправит: добавлять иво неизменно, — но главное, длиной не менее пятидесяти метров.

А то рассказывают сказки:

— У него был туалет из золота, — как присказку из старой песни:

— Он воровал, — вы мне лучше покажите, у кого он не из золота:

— Это надо еще поискать-ь. — Так сказать:

— В сов-в-сем-м-м Других Местах. — Но не на этой планете, разумеется.

Примерно, как:

— Не любят собак? — Но не в нашем доме, разумеется.

— Опять отрыли Двойную Спираль, в ее новой эманации? — Только не в нашем институте, разумеется.

Ибо всё должно быть чинно, благородно, по-старому:

— Собаки бегают по улицам сами по себе, а открытия Двойных Спиралей — шут с ними — пусть делают, но. Но только не здесь, к счастию. Ибо это будет абсолютной неправдой:

— У нас-то тока Одна, как это и было еще при-до рождения Иисуса Христа, хотя, когда Он родился никто не знает, если Он Сам говорит:

— Я — был раньше.

И вот это:

— Я был раньше, — определило дальнейшую судьбу Лиоза.

Который повторял на каждом углу, при каждом удобном и неудобном случае:

— Это не Он говорит, а:

— Герой Романа. — Но в том-то и дело, что Автор не сможет не только свою половину сказать без Героя, но вообще:

— Ни-че-го.

Почему и распяли Иисуса Христа, что имели возможность распять Героя, но именно для того, чтобы убить:

— Автора.

И так как такой человек должен был умереть намного раньше, как было сказано На Ночном Балу у НН, то он и показал всем, что пьет:

— Это вино, — из черепа того умершего, кто умер даже раньше, чем Бедный Йорик. Намного раньше, что уж нет даже того дерева, которое его родило. Если считать в обратную сторону.

И, следовательно, нет никакого смысла, убивать по этому поводу кого-либо из простых смертных, несмотря на то, что они повторяют:

— Ту же фундаментальную злую ошибку — нарочно, чтобы заставить людей думать ПоСвоему, а не как это написано в Евангелиях.

Поэтому.

— Поэтому должен быть найден доброволец — можно и так сказать — который, как артист, готовый ради истины умереть на сцене:

— Вместо этого реального круглоголового, с небольшими волосами — проффессорэ.

— Какой смысл убивать другого, даже если он доброволец? — спросил Миша на этом заседании в персиковой теплице.

Кстати, вот то общее, что было между двумя домами Моти с Электриком и Аннушки в Молчановским — это персиковые теплицы — там и:

— Там, — также гора, на которой стояли их дома, и речка внизу, как репродукция в подлиннике с картины Малевича:

— Агата Кристи и ее любимый двухэтажный дом с рекой внизу и персиковой теплицей наверху. — Дома, правда немного повысили в этажах, из неудержимой власти денег, очень жаждущих даже на природе:

— Иметь их четыре. — И с ванной в мечте, как у Успен:

— Именно на четвертом этаже.

— Важна эманация, а не то основание, которого, впрочем, и нет.

Вот так получается, что гибель на Сцене всерьез — реальней гибели на улице просто так:

— Попал под лошадь, — или, как в данном случае:

— Под трамвай.

А не наоборот:

— И на Сцене, как на лошади. — Или под — ней.

— Сцена хуже лошади, — записал Германн, так как в последнее время не совсем надеялся на свою память. Ибо два раза просыпался, и оба раза в двух разных местах, то в:

— Крае, — то в:

— Америке, где примерялся к личности Электрика, в том смысле:

— Не заменить ли его на:

— Другого.

Медиум:

На красной дорожке

— Кулинарная Сеть и ее Молчанов-с-ка-й-й-й!

Медиум:

Вопрос к господину Ми Склифосовскому:

— Вы что-нибудь делаете?

— Да, собираюсь сымать боевик: Спасение Америки — 2, в виде:

— Штурма пляжа Омаха, — как говорится: ишшо раз! Чтобы побольше самолетов было, танков, да и самого народу русского.

— Ну и, значится, чапайте, и не без художника или писателя — не возвращайтесь, — сказал Ди, стоя на лестнице в ночной, в папуасах, халате. В ночном — точнее, потому что ночная сорочка — это не всегда ее халат. Так сказать:

— Забылся, и не надел.

А с другой стороны, Все Свои, не на парад, чай, собрался.

Они тормознули прямо у выходной дубовой двери:

— Под железо, — приличную тачку, похожую на простой мерседес. Машину Ди дать им забыл, чтобы были:

— Как все, что значит, как сказал Пушкин:

— Очень немногие, — будто бы совсем не имеют своих лошадей, даже небольших, хотя бы на сто пятьдесят голов.

Иначе никого Нотхауса — не найти, заблудитесь в толпе Не Тех Лудэй.

У богатого дома кто не остановится? Наоборот, остановится всякий, ибо:

— А вдруг подадут. — Так могли подумать многие, только не этот парень. Думал:

— Может Электрик решил сбросить часть своих акций, по которым предполагалось:

— Тут же, — догнать — нет, не Америку пока что, а точнее, уже, а Польшу, но и это, может быть:

— Тоже пока — не то, что запретили, а просто:

— Решили пока обождать-ь. — Ибо, как было сказано:

— Зачем нам яблоки, если своего картофелю завались, и даже больше, чем нефти и газа вместе взятых. Вот, намедни, открыли, что есть жизнь на Альфе Центавра, так и ее завалим картофелем.

Но быстро понял, что это не сам Электрик уже руку тянет за подаянием, а тока его хгости, скорее всего, из дальних деревень, где иво ишшо нэт. Электричества, самой собой.

Хотел остановиться в своем намерении остановится, а:

— Они уже сели. — И более того затараторили, как на лавочке у себя на — может быть даже:

— На Ближнем Востоке, — где можно плавать и одновременно читать газету на спине. И вопрос, конечно, не в том, что можно хграбить лапами на спине, а:

— Умеют ли они чит-ать? — Имеется в виду по-русски, потому что всё остальное, это только так:

— Адис-Абеба — обедай только на Брайтоне — там дешевле, а ведь тоже самое, что и в едальне Черного Билла. Или даже еще кошернее.

— И точно, — толкнул Миша Германна, — это Березов.

— Он умер — не болтай лишнего.

— Значит нет. Еще. А с другой стороны: так как он умер, может его и используем? Хотя нет, он был: и не писатель, и не художник, а так только:

— Жил за городом, куда его отправили за то, что руки не были в мозолях, как у всех.

— Вы хотите меня грабануть, что ли? — наконец прервал затянувшее молчание Б.

— Разрешите и нам тоже спросить, — сказал Миша, — вы только на время сюда, или так и не умирали никогда?

— У вас шутки потенциальных разбойников, — ответил бизнесмен.

— Мы можем принять замену, — хриплым голосом сказал Германн, если она есть у вас на примете.

— Щас подумаю. Я так понял, что вам надо обязательно кого-нибудь грохнуть, а пока так и не знаете: кого?

— Зря вы умерли, честное слово, — сказал Миша, — такой человек, всё на лету схватывает.

— Вы уверены в том, что в чем я сам, впрочем, тоже уверен, но не до конца.

— Не будем спорить, но вы, как человек:

— Уже поживший, — должны знать хоть какого-нибудь писателя, которого можно принести в жертву, так сказать:

— Правдивой истории.

— Нотхауса?

— Да, это, пожалуй, лучше всего, хотя и так:

— Кто ж его искать будет?

— Вы думаете, некому? Уверены, что писателей больше давно нет.

— Разве это не так? — Миша.

Германн:

— Как говорили раньше: был бы писатель, а читатель на него всегда найдется.

— И вы правы, — сказал Б., ибо, если их нет сейчас, то они всегда есть у меня в:

— Прош-ло-м-м-м! — Как говорится: дорога Туда покойникам-то ведь не заказана:

— Как сказал Данте, пригласив Вергилия на ужин в пятизвездочный отель. — А вы думали, Там ничего нет, даже пятизвездочных отелей?

— Вы намекаете, — сказал Миша Маленький — хотя этой ночью у него был странный сон, что эти десять-двенадцать жизненно необходимых ему для поддержания родословной СМ — появились, точнее:

— Появлялись, — но потом кто-то опять их спер, как отрезал.

— Вы намекаете, — в тот же раз опять начал он, — что можете подсунуть нам уже готового покойника?

— Так не пойдет, — сказал Германн, — это все равно, что поймать дохлую рыбу в магазине, а третьей жене доказывать, что:

— А когда-то и она была живая, — скорее всего.

— Так не бывает, — резюмировал Миша, и хлопнул водилу по плечу:

— Ищи, ищи, Боря, пока еще не поздно.

— Вы меня не запугаете, черти полосатые, — сказал Боря. — Поздно.

— Как скажешь! — рявкнул сзади Германн, и накинул ему, как это часто бывает, на шею удавку.

— Ну ты, умелец! — поддержал напарника Миша, — откуда что берется.

— Я всегда говорил, и говорить буду: я нигде ничего не беру, и тем более, не краду, ибо всё это:

— Уже есть у меня, — Германн постучал себя по груди майорским кулачищем, которым когда-то вправлял мозхги Колывану, который забыл не вовремя:

— Как его звать? — имеется в виду самого себя. Но потом вспомнил, ляпнул:

— Колыванов я, — ну и на те по рылу-то — бац на колени — но не нокаут, а только так это:

— Нокдаун пока что.

— За что?

— За непонимание того исторического события, что мы можем наказать не только всех и каждого, но и эти пресловутые:

— Си-лы При-ро-ды!

Как говорится:

— Будут артачиться — повернем вспять.

Глава 8

Продолжение

— В таком случае, — сказал Б, — я должен подумать, — ибо рука, бившая себя в грудь:

— Удавку-то отпустила на время, — и Б уже навострившийся в своё время в совбезе разным контрприемам бойбы Дзю До, как все, и Бокса, как некоторые:

— Схватил головку неразумную Майора, и мягко прижал к своему плечу, хотя не исключено, что по привычке сначала ударил носом о панель приборов, как говорится:

— Это какой же надо иметь нос, чтобы он — как напомнил Гоголь — мог с заднего сиденья дотянуться до панели приборов:

— Только исключительно, если мог жить самостоятельной жизнью — тоже Майора — но без головы, и поэтому часто:

— Спотыкаться.

— Я не сидел на заденем сиденье, а уже встал к тому времени для проведения процедуры — и даже не удушения — а тока предупреждения. Хотя и не исключено:

— Мог увлечься. — Хотел сказать Германн, но понял, что его никто после всего случившего — не будет и слушать.

— Простите, сорвался, — сказал он одними губами, держась на нос. И все же добавил:

— Покойники не ведут себя так вызывающе, я сказал ему — значит должен хоть тачку заложить в ломбард, но купить нам того, кто может для этого дела использоваться.

И Боря действительно понял, что лучше кого-нибудь вспомнить знакомого, чем самому раньше времени вернуться из отпуска опять туды-твою:

— Разбирать руду на шахте Караганды. — Как говорится:

— Наделают ГУЛАГ-офф, — а люди должны отдуваться.

Он никому об этом не говорил, ибо никто бы ему не поверил, что богатых Там используют, как простой пролетариат:

— Только бы побыстрее сдохли. — Хотя вроде бы:

— Куда уж дальше, если они уже и так — покой-ники.

Ответ простой:

— Нэ верю!

Простые охранники, а тоже, ни спросясь ни у кого:

— Лезут в Станиславские.

Пелев, Соров? Несмотря на то, что народ-д-д их не любит, брыкаться будут. В том смысле, что попытаются:

— На всю оставшуюся жизнь, — доказать, что:

— Не виноватая-я я! — Точнее, что:

— Не заслужили такой хренопасии.

— Может этого, как его? Ну, который дописывает трилогию:

— Как долго мы жили Под Плинтусом.

— Так-то бы, да, любого можно в случае чего, — сказал Миша Маленький — и так им и останется на всю оставшуюся жизнь — если не найдет Нотхауса.

— Но они не только всё больше:

— З домами, — сказал Германн, шмыгая носом, — но и с очен-но большими — не поверит.

— Не поверит даже поддельной Декларации о Независимости, ибо у них на лице написано Иду На Вы, — сказал Миша, — а како на Вы, если Вы от самого рождения, не:

— Александр Македонскафф. — Как Пушкин.

Хотя и Пушкину, как назло, только в тридцать лет дали звание:

— Младшего лейтенанта, — Не как всем:

— Узе полковники, — и даже министры иностранных дел.

— Тогда Цыпленкова, который сам расписался на всех документах, мистера Потемкина, пока тот буйствовал в стрессовом состоянии.

— А именно? — спросил Миша.

— Он написал дилогию: За что боролись — на то и напоролись. — Вероятно, имея в виду свой дом, на который накропал непосильным трудом, а пришел как-то:

— Иво нет. — Как говорится, работал, работал почти всю оставшуюся жизнь, а пришел:

— Нет ничего.

— Не пойдет. И знаешь почему? Все так. Пашут-пашут, а толку:

— Ни-ка-ко-го-о-о! — Страна Сизифоф.

— Про Пелева мы уже говорили?

— Да, ему памятник стоит в тайге из одной черной.

— Как же ее не едят муравьи, точнее, эти кусающиеся комары с огромными рылами?

— Вся икра контрабандная, а домашнюю консервацию не берет даже муравьиная кислота. — Хотя не скрою, на первых порах вроде вкусно.

— Сорова?

— Не согласится добровольно даже на время лечь в психушку, а уж тем более:

— Лечь под тран-н-вай.

— Это у вас такая заморочка? — спросил Борис. — Сделать Нотхауса Лиозом? Я не понимаю, зачем?

— А не надо? — спросил Миша.

— Мозет ми ни-правильно иво поняли? — прошепелявил носом Майор.

— Не логично получается, — сказал Б, — Лиоза вам жалко, а Нотхауса нет.

— Так, а кто еще согласится добровольно лечь под трамвай? Только Нотхаус.

— Мы пообещаем ему бабки — ляжет.

— Сколько? — спросил Борис.

— Да всё отдадим.

— Сколько у вас?

— А у вас?

Б промолчал.

— Мы отдадим Нотхаусу все, что вы нам пожертвуете.

— Это у вас заранее был такой плэн. Я имею в виду, взять меня в плен, как заложника, и просить у совбеза:

— Немного бабла на выкуп.

— Не пускайте нас по ложному пути — вас уже исключили.

— Вы слышали когда-нибудь, что из Масонской Ложи — никогда никого не исключают?

— Ложи? Это одно и тоже?

— Ну, если туда не берут всех подряд, то как вы думаете — это меньше, чем масоны? — Очевидно:

— Больше, и намного.

— На сколько?

— На целую голову.

— Масоны, масоны, масоны кабаре, — спел Миша, начиная понимать всю трудность возложенной на них миссии:

— Найти Нотхауса Лиоза.

Тем более:

— Не композитора.

— Надо было взять Кота, — сказал Германн. — Он знает не только вход, но и выход из темной комнаты, где его нет.

Но Ле-штрассе, три был тут, спал даже не под сиденьем, а лежал у заднего стекла, но так, что его не было долго видно за подголовниками, которые — если кто не знает — бывают и у задних сидений, как сказал один водитель с большим стажем:

— Как небо и земля, — в том смысле, что отличаются две цифры:

— Семерка и Восьмерка.

— А именно?

— У Восьмерки есть задние подголовники. — И это было, по крайней мере, удивительно. — Хотя долго — а может и всегда — никто не мог понять, зачем Ей нужна пятая скорость? Если у нас по определению нельзя ездить по 120 и выше. И вот сколько ни повторяй, что даже в паспорте этой Восьмерки написано:

— Можно, если иметь в виду прямолинейное и равномерное движение, ехать на пятой, не превышая и 60 км/час — бензин почти не будет расходоваться — бесполезно, ибо там же, в паспорте есть:

— Пятую лучше всего включать только после достижения скорости на четвертой в 120 км/час.

Эта дилемма погубила Восьмерку, превратив ее в Зубило на долгие годы. Как и труды некоторых писателей с тем же названием. Хотя не исключено, что сами они видят в них, ни больше, ни меньше, как только обычные в этом деле:

— Единство и борьбу противоположностей. — Или Партийность Литературы, что в общем-то тоже самое.

— Зря отпустили Бориса, — сказал Ле-Штрассе, которого решили называть пока что, как сказал Германн:

— Лёва Страус, — или по-ихнему, по столичному: Лэви Штраусс.

Потому что я, — продолжил он, — из-за носа…

— Не видите дальше своего носа, — хотел сказать Кот, но решил пока не конфликтовать с Илюхой Муромцем и Добротой из Попов с носом, хотя и понимал: научиться придется в целях производственной необходимости, называемой в простонародии:

— Конспирэйшен — конспирацией, или:

— Работой Под иво прикрытием, — имеется в виду тот, кто используется для приколов, в стиле:

— Затарился? — или:

— Как ты столько дотащил? — имеются в виду закупки на рынке, или еще где, где:

— Опять выкинули дешевый товарум, впрочем:

— Ишшо вполне пригодный к употреблению, если немного срезать с этих кабачков и огурцов: не те места.

Кажется, что нет ничего особливого:

— Так только дружеский шарж, но.

Но, если, например, человек забыл, или на секунду отвлекся, когда надо было сказать кассиру при пробитии по его кассе последнего товара:

— А у меня скидка, — он уже пробил, и спокойно говорит, как Каменный Гость Германну, ну пусть не Германну, а как это и было на самом деле:

— Дон Гуан!

— Ась?

— Всё кончен-но-о!

— Я так и думал еще с утра, что сегодня мне будет несчастье, и вот на тебе, как напророчил:

— Опять в Пятерочке скидку не сделали, как положено по обещанному закону.

Или полез за сметаной с маленькими процентами жира, а она выстроена, как Вавилонская Башня: в четыре этажа. Бац, бах, — и двое упали, и не как некоторые:

— В кольчугу под верхней матрицей, а буквально, как нарочно, в семнадцатый нумер. — Больно, и не смешно абсолютно. Обе банки из недостаточно прочного плексигласа разбились, сметана их пошла через верх, а охранник уже зовет всех засвидетельствовать:

— Они не сами упали, а он их не достал. — Как говорится, до неба оставалось совсем чуть-чуть, а тут на те:

— Бог явился, — и картина Репина:

— Куды-твою прете? — И.

И придется по-честному заплатить за сметану, которую так любят мои любимые животные — мне нельзя, даже пятнадцатипроцентная слишком сильно набита жирами. Однако деньги те же, независимо для кого что покупается. Не знаю, правильно ли это, но пока не до этого. Ибо.

Ибо как раз после всех этих драматических трагедий, он уже ждет вас у подъезда:

— Затарился? — что ответить уже не известно, как сказал Достоевский-Чернышевский:

— Что делать, — кроме только:

— Не твоё дело! — А у него сразу с сердцем плохо: недавно только излечился, как везде написано:

— Полностью, — ан нет, контрудар, и опять туды-твою:

— Неврно-паралитический диспансер на пару месяцев.

Единственная наша надежда и оправдание, что:

— Так нам испокон завещано:

— Лезть и лезть на четвертый Зиккурат Иво Пирамиды. — Хотя и так все есть, и ничего больше не надо.

Одно только так и непонятно:

— Зачем обязательно сметану ставить на самому верхнюю полку и в четыре этажа? — Раз. И два:

— Зачем положенную скидку всегда просить надо? — Ибо после этого любой простой закономерный вопрос:

— Что ты опять тащишь? — вызывает по меньшей мере удивление, как будто я Каин — только что грохнул Авеля, и бегу с его пожитками… И вот он вопрос:

— Куда? — если кроме нас двоих больше никого тады на Земле-то и не было. — Какой смысл бежать Откуда-то в Никуда?

Скорее всего, вот этот Излечившийся Полностью и был сам Авель — я так думаю — за что его и тю-тю. Так а сколько можно:

— То скидку без спросу не сделают, то сметану повесят в нагрузку, а то и без очереди кто-нибудь обязательно влезет, имеется в виду, именно перед вами, правда с добрыми намерениями:

— Я быстро, — а оказывается, брать надо было этой сердобольной, не любящей — как Все — стоять в очередях, бабке не одну пачку майонеза в две, так как только на две распространяется очень желанная — как Всем — скидка, — и следовательно, надо опять по-быстрому, так сказать, бежать в обширный торговый зал и искать еще одну пачку, а где была первая:

— Кто теперь помнит? — А очередь кукует все это время, называемое в народе любовно:

— Я по-быстрому. — А у дома, как было уже сказано, стоят:

— Авеля, что ль, к рукам прибрал? — и так это сурьезно, без специальной насмешки.

А ведь только купил три — правда больших — пакета кабачков, пока они еще не совсем сгнили, а скидка тем временем:

— Действует.

И значит, Кот, чтобы с ним чего не сделали за насмешку, как с той бабкой, которую, как написал Пушкин про Персефону, явившуюся к нему лично на целых шесть летних месяцев, а потом опять канувшую в Лету:

— Я больше никогда не видел, — предложил:

— Сегодня приезжает инкогнито муж этой благородной леди, Моти, Электрик, надо его встретить, напоить в:

Метрополе, или в Балчуге Кемпински, а потом — утром — объяснить ему, что.

— Что? — а ответил Миша Маленький:

— Пусть пообещает мне новые ноги, а пока нет, будет сидеть, точнее, пока что, пилить лес в таежной тайге.

— В тюрьме?

— Почему в тюрьме на Поселении — как Бродский. Хотя, да:

— А Зона не далеко! Пайку захотели?!

— Зачем так орать? — сказал Лева Страус, — тем более, это только в том случае, если пойдет в отказ, мол:

— Ничего писать не буду.

— Так он должен еще написать что-то? — почти с испугом спросил Германн.

— А что делать, если до сих пор он сам не додумался до этого:

— Всем писать надо, — авось дадут бесплатно IBSN.

— За который — как-нибудь потом — можно получить пятнадцать без права переписки.

— Десять.

— Почему так мало?

— Больше не дают, ибо зачем, если и десять никто не выдерживает.

Одному вот дали, так теперь он строчит и строчит без перерыва:

— Озон, Амазон, iBooks — и так не меньше трех раз подряд, а:

— Толку-то ведь все равно нет никакого.

Хотя если кто не верит может сам прочитать:

— Ключевые слова: ритуал, перформативность, язык, дискурс, грамматика, риторика, материализация метафоры.

И далее, развитие темы, как у Гоголя:

— Наверное, первым, кто концептуализировал московский концептуализм через ритуальные категории сакрального и профанного, был… — А кто был уже неизвестно, ибо он, скорее всего, уже умер на пыльной тропинке непознаваемого.

— Непонятно.

— Зато лучшее.

Они опоздали на Курский, куда должен быть прибыть по последним данным Электрик по маршруту:

— Суздаль — Москва — Петушки и опять Москва, так как в Петушках пьяных не высаживают, а наоборот, отправляют опять туду-твою:

— Нах Москау, — ибо:

— Там всё равно не заметят, что Вы — пьяный.

— Почему?

— Протрезвеешь — поезд идет долго.

— Как из Питербухга в Москву?

— Дольше.

— Насколько, как откуда куда? Как в Галилею через Десятиградие?

— Примерно. Как из Нижнего Новгорода опять до дома с поездом через девять часов.

— А смысл?

— Не покупать машину Волга, которая похожа на присевшую отдохнуть — навсегда — беременную — с перепоя — баушку, решившую доказать всему местному миру:

— Наша мечта делать машины красного цвета.

— Но это позже, а пока вот непонятно, почему двери открываются, а стекла не крутятся?

— Приедете через тысячу километров — отрегулируем. Но обычно они сами становятся на место. Постепенно.

И вот вы уперлись в эту Волгу, так как ей пришили кондиционер, и не в силах от него отказаться, так как жара:

— Невыполнимая никаким другим способом, кроме этой Волги с кандишен. — А даже ни из головы не идет, и в нее не приходит, что:

— Что и кандишен требует технического обслуживания, а его нет, да то, которое есть требует сто баксов за одну только заправку, ибо сам Канд тоже греется, и ему нужен и нужен хладагент.

И вот при этой мысли:

— Как попасть в Галилею, или все равно, что здесь из Петушков опять в Москву — дунул холодный ветерок.

И вот он смысл движения туда — не знаю куда, а именно:

— Обратно! — А кондиционер-то, оказывается, не только уже не нужен, но и вообще, здесь зима почти постоянная, а жара только два месяца в году, и можно открыть окошко, взять безалкогольного пива банок шесть в дорогу, и тянуть их на:

— Туда и обратно.

Глава 9

Москва, а далее попрашу без пересадки

Но тут и возникает эта самая проблема, которую Номо Сапиенс не может осилить. Как-к?

Правда была так близко уже в Москве — Один, а теперь за этой, давно существовавшей правдой, надо:

— Возвращать-ся-я-я! — Опять туда, в Галилею, но только теперь уже через Петушки.

Ибо что, я не знал, ни говорили мне добрые люди, что:

— Ветра в поле вам хватит позарез в Волге заместо кондиционера. — Нэт, жарко — не мохгу. Душно.

— Воздуху, воздуху! — На те воздух, попался. Ибо нет сил преодолеть это время — девять часов, которые надо бродить по Кой Кого в ожидании первой вечерней туда электрички.

— В кино, может сходить? — Оно идет только полтора часа, и како здесь кино без вразумительного перевода, так только:

— Адын ужасно громкий звук.

И человек, как все сейчас:

— Не понимает смысла движения назад: в Галилею через Десятиградие, хотя ответ есть:

— Только здесь, в Петушках, стало ясно:

— Волга — нам не нужна вместе с ее кондиционером.

И более того, за девять часов до первой электрички, а потом еще и в ней, возможно, удалось бы понять, что:

— И вообще никакая тачка вам сейчас не нужна — вообще!

А то часто говорят, что евреи бродили сорок лет по пустыне, чтобы понять, а точнее, чтобы сдохнуть, а Другие уже сделают это черное дело:

— Опять ничему не поверят. — Ибо дело не в том, чтобы одни ехали из Москвы в Петушки, а другие обратно, а измениться должен Тот же Хомо Сапиенс, он должен стать Двойным, способным путешествовать не только Туда, но и:

— Обратно.

А так:

— Сколько ни думай в Москве: надо ли покупать Волгу в Кой Кого — бесполезно, также бесполезно, как просто так — чтобы только потянуть время — бродить по пустыне:

— Необходимо обязательно перейти это море обратного пути, чтобы понять:

— Жара не вечна, — ибо только в Петушках подует холодный ветерок, вестник существования правды. Осталось только самое трудное:

— Идти на эту, казалось бы, бессмысленную встречу в Галилею, ибо что это за встреча? А это та же самая встреча в Галилее Иисуса Христа с Апостолами, которая:

— Уже БЫЛА. — Это возврат в Прошлое.

Понять это можно только, поняв, что доказательство Веры и Воскресения находится не перед нами, а мы также и:

— У-ча-ст-ву-ем. — Поэтому и:

— Не надо никаких доказательств, — просто:

— В белом плаще с кровавым подбоем, — ибо вы на месте, так сказать, преступления своей собственной персоной.

Поэтому и открывается занавес сразу на первой странице, на Чистых Прудах с теплой апельсиновой газировкой, потому что расправляются складки прошлого, рассеивается пелена, скрывавшая Реальность.

Галилея, как Раньше, перед нами, ибо:

— Мы в ней. — Участники.

Поэтому требование: доказать, заведомо предполагает невозможное:

— Увидеть События Прошлого — Со Стороны. — А надо перейти на Вторую Скрижаль Завета, как перейти непроходимое море, по зову Моисея:

— Кто Господни! — Ко мне.

И именно так написана Бел и Персефона И. П.:

— Читатель может присутствовать при Воскресении, — даже если его там нет напрямую. Ибо:

— Напрямую Воскресение и нельзя увидеть, а только:

— Из событий будущего. — Которое и будет, как возвращение Апостолов в Галилею на Встречу с Иисусом Христом, возвращение в Прошлое, в Воскресение.

— Встречает, значит, Робинзон Крузо Пятницу, ну, и туды-сюды: живут вместе. Приходит корабль, и прежде чем пропустить их, так сказать:

— По трапу на борт, — помощник капитана спрашивает:

— Сколько вас?

— Двое.

— Точно?

— Да, точно, — встряет и Пятница.

— Нет, точно, или совсем точно? — пытается выяснить истину помощник. Может между вами было что-то?

— Да вы что?! — возмутился Робинзон я этим делом не занимаюсь.

— А она?

— Она?

— А вы думали — это мужик?

— Честное слово не знал.

— Вот так и вы, — закончил свою вступительную речь Михаил, — только приехали, а уже телку подходящую себе ищете, а у вас здесь живет, как поется в песне:

— Жена законная-я.

— Вы меня с кем-то спутали.

— Ну, ты Электрик? — спросил Штрассе.

— Не меньше, чем Эдиссон.

— Нет, вы точно Электрик? — спросил Майор.

Они трое с трудом вычислили, куда причалил прилетевший из Амэрикэн Электрик, инкогнито, и оказалось это Берендей, а уж:

— Мы, — сказал Майор, — везде тебя обыскались — и в Метрополе, дали на чай семьдесят пять долларов, и в Балчуге Кемпински сто, хотели еще где-нибудь дать, в Пекин уж намылись, но там сказали:

— Уже несколько десятилетий, как закрыто на ремонт, а работает только небольшой Зайчик.

— Зайчик? — переспросил Штрассе.

— Я сказал Зайчик? — запутался швейцар, ну и из-за своей же ошибки, что надо было просто сказать:

— Зальчик, — тут же почти раскололся, мол, были-с, но отчалили-с из-за недостаточной престижности в Берендея, который из-за своего Невообразимого Чацкого не стареет никогда, ибо и дураков, чтобы не понимать его рождается не меньше.

— Что значит: не меньше? — спросил сурово Германн Майор.

— Ну, в том смысле, что и умные-то тоже рождаются, куда им деваться, — ответил швейцар. И как говорится:

— Не из Масонской Ложи ли он был, как муж-дворецкий Графини, убиенной нечаянно вот таким Германном с немецкими корнями из Золотого Камня с Розой. — К счастию:

— Не Люксембург. — Откуда была та, лучше даже не говорить. — Хотя, скорее всего, позже, но придется. Ибо не было бы и Ле-штрассе, Три, если бы эта Роза Люксембург и ее подруга Клара Цеткин не прислали своих сатрапов строить мост чрез пролив Лаперуза на эту самую Ле-штрассе, 3.

Они выпили, посмотрели в зеркало на стене — как раньше в ресторане Прага — и Маша Маленький понял:

— Вот мы здесь пьем, кушаем котлеты по-Киевски, заказали под Мартельчик в коробке шашлык по-Карски, примерно с голову молодого барана, а бараны-то, оказывается мы! — неожиданно рявкнул Михаил. — Я вот чуть не на коленках перед тобой ползаю, ты:

— Не Рыжий!

Все в ужасе посмотрели на Электрика.

— Как мы могли забыть, что он не рыжий? — спросил с трудом шевеля языком один из них, так как от ужаса почти проглотил салфетку, которой хотел утереть быстро выступивший изо лба пот, но положил нечаянно в рот — не понимаю.

— Скажешь, и я отдам тебе свой Карский, — сказал Ле-штрассе.

— Я подарю тебе велосипед, на котором последний раз, когда ехал мне кричали:

— Крути педали, Майор, крути педали, пока не дали, — и между прочим, не один человек, а дуплетом. — Один хотел даже применить нетабельное оружие.

— Мне хватит своего.

— Хорошо, тогда скажи просто: по-честному:

— Ты кто? — спросил Германн.

— А вы? Я имею в виду, вы не вербовщики в путешествие за НеЗнаю? Может, кто-то из вас Джеймс Кук?

— Я приехал инкогнито, — наконец вынужден был сказать репатриант, — буду снимать фильм Олигарх.

— Снимать или сниматься? — сказал Миша, — только двое Ми Склифосовский и его брат Ан Молчановский, которые недавно получили одну на двоих, но на одну треть Свою:

— Кулинарную Сеть, — где уж не будет ни Зубриков, ни котлет де Воляй, ни раковых шеек, переложенных черно-красной икрой, жульен и то вряд там можно будет найти, чтобы был он специально для вас запечен в кокотнице. Как говорится:

— Быстро можно, — но только, как кошки:

— Сначала долго мяукать придется в очереди, как раньше в Ялте быстро пообедать: очередь 400 человек. — А почему? Потому что, если есть Кулинарная Сеть, то возникает закономерный риторический вопрос:

— Зачем еще одна, Другая? — знак вопроса сотрите.

Ибо в фундамент заложена идея:

— Будет хорошо, тока не надо конкуренции.

Нереально уже потому, что и в Макдональдсе ничего хорошего не было, 80 — когда еще это было! — рублей за какую-то пушистенькую котлетку из непонятно какого пюре. Сто пятьдесят граммов Одесской колбасы, как раньше на обед — намного лучше. Из какого смысла создается эта сеть — непонятно. Ибо можно, но только:

— Принудительно. — А как? Давать гостям Этой Сети бесплатные билеты на Вишневый Сад Чехова? Хрен редьки не слаще. Такие вишни уже ког-г-да-а! надоели. Возить даже не возами, а простыми лукошками не имеет смысла. Есть, да, но только:

— Одни воспоминания.

— Нет, нет, конечно не снимать, так как третий лишний, без меня снимут, кого надо, а:

— Сниматься.

— У кого?

— Так-к…

— Вот тебе и так-ак, ибо снимать сейчас некому — все ушли в Сеть.

— Говори правду!

— И будешь есть и пить, как все: шашлык по-Карски и вот это.

— Что это? Это Наполеон, я его не люблю.

Впрочем, ладно, я вас сам сниму, — сказал Миша Маленький. — Если согласитесь сыграть Нотхауса, но талантливого, как Варлам Шаламов писателя.

— Может лучше поэта? — сказал Электрик, и потянул к себе Карского.

— Вижу, вы согласны, — сказал Миша.

— Нет еще, — сказал Электрик-Олигарх, — но я на правильном пути.

— А что у вас камень с тремя надписями появился на распутье? — участливо спросил Штрассе.

— Они считают, что не пройдут фейс-контроль, или как это у них, Электриков, это называется: кастинг-г.

— И вот вы, — приезжий кивнул на последнее высказывание Германна, — совершенно правы. Посмотрите сначала мой Кастинг.

И вынул кирпич, как говорят некоторые писатели и не семь на девять, а буквально натюрлих огромную пачку фото в формате А4. Как фотограф-оператор и писатель-самиздатель в одном лице. Можно сказать: человек из будущего:

— Что хочу — то и делаю.

— Вот из ит? Кто это делал? — рявкнул Михаил.

— Итс ми, — как говорит Мэрилин Монро.

— Всё еще говорит? — спросил Германн удивленно, — а я думал она замуж вышла.

— У нас да, при муже болтать особенно не будешь, — поддержал товарища Ле-Штрассе.

— А что он сделает, если я скажу ему всю правду: да, было и более того: много, много раз. Оставит без наследства? У меня его и так нет. Впрочем, извольте, я скажу всю правду, — Электрик отодвинул съеденного Карского прямо перед нос Штрассе, — это Скриншоты.

— Вы сами снимали, но как?!

— Новая технология, придуманная Стивеном Спилб, но я ее украл, так как знаю сошлют меня на Поселение, точнее соглашусь сам добровольно, пока не послали принудительно, а там режиссеров нет, снимать некому, операторы тоже — не из того ведомства. А здесь всё сам. — И этот Электрик-Олигарх продемонстрировал своё умение для здесь в Грибе.

— Мил человек, — ляпнул он прошмыгнувшему было мимо официанту с большим пивным, как футбольная игра для детей среднего школьного возраста, подносом зеленого цвета:

— Огромного краба и бочонок пива с золотым краном, как было раньше у Чаушеску, три, нет, четыре кружки пива, ибо.

Ибо и я, наконец, вступаю в ряды мушкетеров, хотя и не знаю пока точного, кого:

— Его преосвященства или Его величества.

Официант остановил свой стремительный бег, как Луна, заинтересовавшись незнакомым Облаком, всё записал, но не сделал никакого резюме, кроме гримасничанья, что, мол, я думаю:

— Вам ясно и так, что это будет стоить-ь-ь.

Разумеется, не как для Чаушеску, но тоже:

— Не кончилось бы плохо.

И пока ребята еще не раскрыли рты, Эл предложил им это сделать, а именно:

Ребята, действительно, только что под стол не полезли:

— В розданных А4 снимках во всех цветах радуги пред ним был омарище и золотой бочок с надписью:

— Парт, Ато и Арам — мушкетерам Ди.

Ужаснулись, правда, не все, Германн поднял скатерть, высунул оттель взлохмаченную башку, и резюмировал:

— Ты это сделал заранее по сговору, возможно, не только с официантом, но и директором Гриба.

— Я приезжий, и никого здесь не знаю, — ответил, как пришлось его назвать — Американец.

Поверили и вылезли.

— Пока еще бочонок с золотым краном не принесли, можно я попробую? — попросил Штрассе.

— Что значит, попробую? — спросил Американец.

— Ну-у, тоже, так сказать, сделаю Скриншот своих мыслей.

— Не получится, и знаете почему?

— Надо сначала шарики вот здесь заменить, — Миша потрогал Кота за ухо.

— И ролики вот здесь, — сказал Германн, обняв Мишу, — дайте мне, я сыграю Лапшина или Лопахина в Вишневом саде, как эта ключница Аннушка приходит ко мне иногда на ночь, и не понимает, почему мы никогда не женимся:

— Ан и в девяносто девять лет ее не отпустит.

Не отпустит, несмотря на то, что она прикидывается готовой на всё Сетью Кулинарной. Примерно, как Лютик Обыкновенный, живущий на Рублевке — правда не один — но правда и то, что на участке в семь га, что Поз никогда его не запугает своими скриншотами, что здесь будут когда-нибудь расти только:

— Вишни. — Подделывает все фотографии, ибо ни к каким скриншотам, кроме американско-английских его голова не аппаратирует.

Несмотря на то, что сам немец, и живет в Германии. Ибо:

— Был бы француз — снимал бы картины Ван Гога, Пикассо и Тулуз Лотрека, когда они еще не были написаны — вот бы прославился, ибо так и назвал бы свою новую на 30 авторских листов книгу:

— Я там был еще до перестройки. — Или даже лучше:

— Я всё знал еще до поворота опять назад к 17-му году.

Длинно? Пожалуйста, коротко:

— Я Там Был. — Где?

Везде. Как говорится:

— И более того, вместе с Кантом. — Ванюшка У за Канта не пройдет, ибо совершенно не знает субъективного материализма.

— Я думаю, это не он, — сказал Германн, когда принесли омара и десяти-ведерную — думали будет пяти — бочку с натуральным золотым краном. Хотя проверить? Пилить? При всех неудобно.

— Не выпьем, — сказал Кот-Штрассе.

— Действительно, может поспорим? — сказал Германн.

— На что?

— Что я один ее выпью.

— Это невозможно проверить, — сказал Михаил, и знаешь почему?

— Остальным будет нечего делать, — сказал Олигарх. Как решили его звать, потому что, во-первых, стало ясно, что это не Электрик, так как Артист, ибо такие вещи может откалывать только Раскольников, или только в:

— Кино. — А еще точнее:

— Раскольников и откалывал свои номера В кино. — Почему?

— Просто потому, — ответил на этот замысловатый вопрос Ле-Штрассе, — Артист, которого вообще лучше звать:

— Мистер Голливуд, — а здесь только по командировкам, — разъяснил нам сейчас, как написал на воде вилами:

— Всё кино!

После завершения половины бочонка — наливали всем официантам, которых по сигналу Штрассе брал в свои руки такой смех, что метр не мог остановить, а чем больше старался — тем больше начинал сам смеяться. Хотя был натуральным гусаком, которому в кино если играть, то обязательно предводителя племени людоедов — ну. если это Робинзон Крузо, где они всегда существовали, а так вообще:

— Кто их видел? — Никто. Вот только эти официанты и официантки, если.

Глава 10

Вербовка и транспортное средство

— Меня хотят съесть? — спросил наконец захмелевший от своего пива мистер Голливуд. — Ибо точно: это людоеды, — он обвел лапой ликующий в страшной пляске зал. Хотя ничего особенного не было. Только все смеялись, периодически изгибаясь в разные стороны. То вперед, то назад, то в бок. Все думали, сейчас скажет:

— Над кем смеетесь? Надо собой смеетесь! — Но только промяукал, как Леон Иль на представлении Вишневого Сада с участием в главной роли соблазнителя не Домика, который в сей пиесе работал простым энд-директором Хреческим, а Михаилом Маленьким, присутствующим здесь собственной персоной:

— Это всё по-настоящему?

— Где мой СкриПшот? — спросил Артист Голливуда, которого Электрик, похоже, нарочно прислал вместо себя. Проверить, как там иво Мотя:

— Кино-то про новую электрификацию, сымает?

И да, пусть знает, я не сбежал ишшо в Америку, а так только:

— Задержался по нужде.

— Нет, ты точно не Электрик? — неожиданно спросил Ле-Штрассе.

— Прежде чем ответить на этот закономерный вопрос, дайте скажу просто:

— Почему они смеются? — и он мысленно, в Скриншоте, сгреб всех этим работников подноса и бабла в один круг, но связать и бросить в море — не было сил.

— Ты накормил и напоил всех, а значит, что не сможешь расплатиться, — сказал Германн.

— Хотят продать тебя в публичный дом, — сказал Миша.

— Я похож на Сильвестра Сталлоне?

— Да, в принципе, да, такой же, как он принципиальный простой мужик, можно сказать:

— Ма-ши-ни-ст, — провел, как отрезал, резюме Штрассе.

Парень нашел свой Скриншот, сделал его, и сказал, что:

— Такого конца не заслуживает.

— Плохо? — ласково спросил Миша.

— Нет, немка хорошая породистая лошадь. Но я краем уха заметил, что вы в итоге выводите меня на Нотхауса.

— В этом нет ничего плохого, — сказал Штрассе, — Данте тоже не только мучился от этого, но и До Этого побывал в аду, а там было интересн-но.

— Пушкин умер, и только царь смог заплатить за него символический долг: 144 000 тысячи, — сказал Германн.

— У вас только деньги на уме, которые вы проиграли Чаплицкому в девятку, несмотря на то, что сами приехали к нему в гости во Францию. Поэтому не надо, хотя бы нули лишние не ставьте, все рано не найдется тот Дядя Степа с мешком Норникеля за спиной, который вас купит, как биатлон. Получите, в лучшем случае новый рабочий костюм, в котором, между прочим:

— Моно хадит в гости. — К бабушке, на кладбище, чтобы убирать там опавшие листья.

— Не надо паники, — сказал Миша, — когда мы уедем ты займешь четырехэтажный особняк на Рублевке, ибо Электрик, вряд ли вернется. Возьмешь себе Мотю.

— После Края я буду уже слишком стар для этого дела?

— Сейчас в Мексике продают новые трехуровневые — купишь. Ты же не собираешься в полицейские, а только им там запрещено, не продают, если есть такое удостоверение: палис.

— Это понятно, и так-то затрахали всех, а тогда уж совсем нельзя будет заниматься никакой деятельностью, как только с ними вместе.

— На что? Тогда еще и денег, практически не существовало, обменивались или натурой в бане, пока не сгорела, или просто шишками, так как будто в долг дают.

— Так женишься — деньги будут. У Бальзака так все делали, между прочим, в Сценах Парижской Жизни:

— Всегда спрашивали, когда были еще маленькие:

— Зачем жениться?

— Чтоб деньги были, — был сакральный ответ. — Ну, и понятно сразу:

— Остальное приложится.

Вот почему, например, члены Политбюро никогда не женятся на артистах — если не считать Копейку?

— Им запрещено деньги иметь?

— Да, как Шолох, находятся на гос-обеспечении, иначе бы не вынес такой нагрузки бюджет. — Так бы каждый мог:

— Дай мне сегодня одну машину, завтра другую, послезавтра подумал, не хочу дом на Рублевке — взял по ошибке — смените, как всем на Рижское, там пробок меньше и песни поют на четвертом этаже в ванной, куда и птицы небесные:

— Не-до-ле-та-ют-т-т. — Хочу Роллс Ройс, хочу теперь Лексус, как любит Тётя, тоже буду писать свой роман:

— Брысь под поезд, да нет, не как Анна Каренина, а:

— Его же ж ре-мон-ти-ро-вать надо. — Ты хоть залазил туда когда-нибудь? — И тут же правый боковой ему.

— Таперь понял. — Вот жизнь какая будет без денег-то, только морду кому бы набить, а за что? Он же ж не Фишман, чтобы давать 100 атмосфер, и 75 не даст. Дрянь машина.

— Нет, ты не понял, — сказал Штрассе, — у тебя к тому времени уже будет трехуровневый.

— Не надо меня путать, где я на него деньги возьму, сначала надо на Рижское, а только потом удастся приобрести такой Фишко-Мэн. Мексиканские полицейские почему рвутся? Им — это точно — скидку там делают. Сделали бы, но кинули. Всем да, но не им. Здесь так не бывает, им бы здесь дали даже за счет бюджета. Хотя с другой стороны, может и нет, кто тогда будет мышей ловить? Некому. Все только и будут:

— Раз-вле-кать-ся-я.

Так и надо написать:

— Триста тысяч на книжку, как дают в Америке бывшим местным староверам, и трехуровневый за счет специальной статьи бюджета.

— Всем?

— Триста тысяч? Да, конечно, всем только по прописке, а этот, разумеется, не всем нужен, ибо некоторые Люди Добрые, и никого поэтому трахать не будут. Если только по умолчанию:

— Сами напросятся.

Машина чуть было не сломался уже, но вовремя вспомнил, что:

— Но я не буду Лиозом, куда вы меня толкаете, как Анну Каренина под иво колеса.

— Прости, но придется, — сказал Миша, — у нас просто больше нет никого, чтобы Их было больше, как:

— Два бойца.

— Ты можешь найти еще кого-нибудь?

— Щас поищу, — сказал Машина, — только в бизнес-класс схожу.

И отвалил в туалет.

— Как бы не сбежал, — сказал через минуту Штрассе, — в туалете окно не заложили кирпичом? А надо было. Уйдет.

Они побежали в бизнес-класс, окно было заперто, но в это время рядом в SW разбилось окно, и было ясно:

— Как его могли пустить в СВ, если на нем не было даже галстука, тем более, швейцар там берет на чай:

— В-пе-ре-д-д!

— У нас деньги с собой были? — спросил Маша-Миша.

— Не думаю, — сказал Германн. — И действительно, кто расплачиваться будет в этом дорогущем кабаке для лауреатов премий и орденоносцев.

— Надо самим бежать через это окно, — сказал Штрассе.

Но тут их взяли, а на столе ребята нашли записку следующего содержания:

— Дайте мне знать, когда найдете второго. Я Лиозом не буду, язык не подвешен отрицать существование романа, как закона природы и небес.

— Я здесь лягу, а ты меня разрежешь, хорошо?

— Хорошо, а как? Чисто пополам, или только нохги?

— Голову.

— Голову, — повторила Тетя, и так как Мотя пригласила ее, на как она сказала:

— Наиважнейшую роль вагоновожатой с красной, как у Розы Люксембург, косынкой на голове. И тут же познакомила с актером, который будет играть роль Лиоза, несмотря на то, что в этом фильме он уже снимался в качестве:

— Энддиректора Греческого.

А тут, значится, летит-бежит неизвестно кто, в том смысле, что несмотря на свои 155 с головой хочет быть Лиозом.

Она ничего не сказала, думая:

— Замена, — а предупредить, как будто не надо, и видим сакральное:

— Могу задавить и не того.

Хотя это не имеет значения, т.к. в последний момент поезд-трамвай всё равно остановили, и подложили похожее чучело. Но этот так и остался лежать на рельсах, как будто специально изображал не Лиоза, а Анну Каренину:

— Чтоб по-настоящему и до самого конца!

Так и вышло:

— Голова тогда свалилась в решетку мусоропровода, а тело само запрыгало и село на скамейку у автобусной остановки, как Форрест Га, чтобы рассказать всем свою эпопею.

— Как это было. На самом деле.

Тетя в обморок три раза один за другим, и голова ее мягко, и можно подумать сознательно и добровольно, как голова Марии-Антуанетты, после покушения на свои рыжую Елизавету, — легла на штурвал.

И заснула прямо за рулем трамвая, с последней мыслью:

— Чтобы откупиться придется продать весь тираж Третьей Части Брысь под Лексус — 6.

На этой скамейке сидела Мотя, как режиссер, наблюдая за своим действием, но она только сказала, чуть отодвинувшись:

— Зачем было портить это чучело? — А так:

— Хоть бы хны.

О времена! О нравы! — только и успел подумать Ле-Штрассе, когда взаправду понял, что теряет не только голову, но и сознание вообще, чего, в общем-то, не должно было случиться.

Пока они бегали за ей-ней, в том смысле, что:

— Ушел, скотобаза, как Никита, через забитое специально для него кирпичом окно, а как, так ведь и непонятно, — сказал Миша, и плюхнулся на свой стул из импортного желтого велюра, как был у меня диван, купленный в последний раз перед окончательным и бесповоротным повышением цен, в качестве желанной, как не подлежащая даже мечте мечта:

— Жилая комната.

Примерно, как можно сказать, что люди, живущие здесь, как советские, а:

— Всё равно не привыкли к тому, чтобы не:

— Всё было по-честному. — А почему?

— Так ведь очен-но ст-раш-но. — Как говорится:

— Вдруг опять нечаянно откроют не те кингстоны, а:

— Тока нижние.

Ибо сказано:

— Никто не знает, когда это произойдет. — Но и надеяться на обратное, смысла вроде нет.

Так примерно и вышло, подходят они огорченные к своему столу — еще должно быть — полному пива и раков — если их количество представить в виде остававшегося еще приличного омара — и видят почти самих себя, если бы было их на одного больше, а так только двое.

Но оказалось, что их только двое:

— Куда делся Штрассе? — спросил Михаил.

— Был здесь, но куда-то делся, — ответил Германн.

— Присаживайтесь, джентльмены, — сказал сидящий за столом — один из двоих — высокий — мне бы так-то — парень, но со скрипящей головой, точнее ее шеей. Он то и дело брал себя ладонью за нее сзади, и ворочал в разные стороны, как будто разрабатывал перед последним и решающим боем, а скорее всего:

— Просто лечился аутотренингом.

— Вы кто? — спросил угрюмо Германн, незаметно приглядываясь к остаткам раков из омара, и пытаясь на глаз проинтуичить: сколько пива они уже успели выпить, так сказать:

— Без нас.

— Прошу прощенья, — хотел приподняться парень, — Энддиректор Греческий.

— А голова чего не так делает на шее? — спросил Михаил тоже, в общем-то, не совсем дружелюбно.

— Подрабатывал на съемке фильма Ленин-Штрассе Три.

— Вы каскадер?

— Больше просто артист.

— Артист-финансист, — резюмировал Германн.

— Кто додумался Энддиректора пригласить на роль самоубийцы Раскольникова?

— Не знаю, но даже восхищались некоторые.

— Кто, например?

— Например? Именно, на пример, хорошо, скажу, как-то: Ан Молчановский.

— Кого вы играли? — Германн демон-стративно вынул пачку Севера, и постучал ей по дну, предлагая этим видом семисоткилометровой тайги задуматься над своей дальнейшей судьбой.

Но Энддиректор не растерялся:

— Что, в Ялту больше не закидываете, сразу на Север Дальний идут поезда? — и спел кстати под нолитые уже всем кружки золотого:

— Идут на Север стада огромные, кого ни спросишь — у Всех Указ-з! Прости-прощай, любимая-хорошая-я, прощай, быть может, в последний раз.

— Прости-прощай, любимая-хорошая-я, прощай, быть может, в последний раз-з.

— Ар-тист-т, — констатировал его сосед, которого, правда, пока никто не спрашивал его личного мнения.

— Дай подумаю, кого он играл у Ана Молчановского, — сказал Германн.

— Я и так уже знаю, — сказал Михаил, — шоу-мэна в Его Сети, пока гости обедали быстрыми закусками и Лососем в Газете на десерт, правда, только:

— Для Избранных.

— Я там был, — сказал Фин.

— Ну, я и говорю, уже понял, что ты за жареный гусь, но не как любил Бродский:

— В яблоках и сливах — по-американски, а чисто, как принято у русских:

— По-итальянски. — В том смысле, что:

— Ла-шато ми! Кантаре, и это мне не много, чтобы итальяно, но итальяно старо — 14—15, максимум шестнадцатый век, узе. — И как говорится:

— На те по вере-то, с росписями Леонардо и Рафаэля, с куполом, как в Сикстинской Капелле Микеланджело, вместе с его Буанаротьей.

— Он играл доктора её-его жены.

— Так ясно, доктор, значит, — сказал Германн, и покосившись на второго, такого же:

— Один метр плюс девяносто его сантиметров, — но только с еще намного более, в общем с:

— Носом, — а если, как следует загримировать, то и вышла именно та Баба Яга, которая недавно — в принципе когда, это даже пока неизвестно — спустила нашего Лиоза в канализацию. Вот, как они, времена-то:

— Пере-плелись-ссь. — Не сразу понятно, где и искать.

Как бы сказал тот же пресловутый Кант:

— Не всё то, что пишется, пишется именно для того, чтобы можно было хоть когда-нибудь разобраться.

— Это был не я, — просто ответил — кому неизвестно — кто? тоже, в общем-то пока неизвестно. Но сделать из него человека:

— Надо попробовать, — сказал Михаил М.

— Ты, э-эт-та-а, Лиозом не хочешь побыть некоторое время?

— Я? — или он, — Энд-директор показал пальцем вбок на своего визави.

— Ну, если вы уже были, зачем вам еще, пусть он попробует, ибо, как говорил режиссер фильма Некоторые любят погорячее:

— И до сорока дублей пусть делает, пока совсем не обкурится. — Но, разумеется, кто-нибудь другой, а не эта Мэрилин Монро. Хотя песню запишите, пока недокурила:

— I Wanna Be Loved by You.

Как говорил Билли Уайлдер на получении Оскара:

— Сам всё написал, сам всё снял, сам всё и спел, и кстати, так и сказал всем от чистого сердца:

— I Wanna Be Loved by You.

— Вы умеете петь — это хорошо, — сказал Германн, и добавил: — Жаль с отрезанной тран-м-ваем головой это не получится.

— Ну, почему же, я могу попробовать, — сказал этот, похоже, бывший Мент в роли Адвоката любого человека женского пола. — Но, — добавил он, — хочу сделать эни-син новенькое.

— Гамлета не хотите? — спросил Маша-Миша М.

— Могу и Гамлета, подучить языки только надо, ишшо немного. И знаете почему?

— Почему?

— По-масонски я ни бельмеса — ни хгу-хгу. Шекспирович его же ж зашифровал по самое:

— Немогу. — Толи он видит отца — толи отец его, а сказано:

— Видеть могут только покойники, люди их — нэт!

— Всё правильно, — сказал Миша, — видеть не могут, но как те спутники, которые сопровождали апостола Павла, что-то одно обязательно будут:

— Или только слышать, или только видеть, — остальные чувства у них еще не развиты, а именно:

— И видеть, и слышать одновремен-нно.

— Не знал.

— А хоть бы и знал, ничего бы не изменилось.

— Так кем вы меня возьмете, а то, знаете ли, абсолютно надоело играть бессмысленно-тупые, как свиные рожи, роли. Дайте что-нибудь для Духу.

— Сходи посмотри, — Миша толкнул Германна в плечо, — нет ли там очереди к нам, и если есть, пусть идут, как все: по запили-записи химическим карандашом на ребре ладони.

— Зачем на ребре? — спросил Мент Номер Ван.

— Иначе химических карандашей не напасешься, — рассказал Миша, — а так дал следующему по шее — номер уже на ём есть — осталось только в уме прибавить один.

— Следующий прибавляет уже два, или тоже: один?

ПОЯСНЕНИЕ К ГЛ. 11—15

В этих главах не всё может показаться понятным. Но и стихи на девяносто процентов непонятны, а их читают. Конкретно, сразу не ясно, кто какую роль играет. Поэтому пробуются разные люди. Более того, не получается сразу назвать имя артиста, который пробуется на роль, например, кнутобойца Пилата, в данном случае это сначала умерший уже Андрей Панин, а потом он отдает свою роль Борзу из фильма Павла Лун Свадьба — Семч. А сам Панин становится начальником тайной стражи.

Но! Но Прокуратор — Немой Жи — не сразу это понимает, поэтому командарма Панина называет — как и режиссер — Майором, которым был, собственно, майор милиции Борз в Свадьбе.

Так происходит потому, что действие За Сценой — тоже является Сценой, ибо в этом объяснимый смысл Евангелий:

— Действие происходит одновременно в двух временах. — И не всегда точно известно, в какой именно части оно происходит, именно потому, что и не может быть известно принципиально. Так как эти две сцены:

— Связаны между собой.

Или, например, в Гл. 13 девушка Маша, как сказано:

— По женской линии, — пробуется на роль Дуни — Персефоны, в предполагаемом конкурсе с Феклой. — Вопрос:

— Кто это? — Дальше-то, я думаю, это и так будет ясно, что сейчас для ослабления степени детективности могу сказать, что Маша по женской линии — это Мария Гол-Мир, а другая может быть — пока еще ее здесь нет — наоборот:

— Мир-Гол.

Аннушку пока что исполняет Грейс Келли, жена Ана Молчановского от него, скорее всего, в тайне.

Эта Гол не проходит кастинг у Миши Маленького на роль Дуни и остается при нем вторым режиссером, а вторая Маша — Мир, уже, скорее его пройдет.

Ну, а что делать, если в Библии уже две тысячи лет не могут разобраться, какова последовательность событий:

— После Воскресения Иисуса Христа, — и по этой же причине: события идут в разных временах, ибо События Воскресения — это и есть События После Воскресения.

А здесь предполагается написать всю правду. Например, что в роли Патриарших Прудов — Чистые.

Глава 11

Поиск Дартаньяна

— Если хотите получить ковер в ближайшее время, то, естественно, один, ибо тогда удар по шее Предыдущего должен быть таким, чтобы вызвали, как минимум скорую, а то и вообще:

— Пусть загнется и не лезет поперед батьки в это пекло, называемое в простонародии:

— О-че-ре-дь-ь-ь!

Как и говорят некоторые обладатели черно-красного пояса:

— Я всегда Адын, — остальные тока:

— Где-то рядом.

— Как?

— Как истина, бывает только: где-то рядом, но где никогда точно неизвестно, как скорость и место встречи одного электрона с другим таким же обладателем красного, или, как минимум:

— Черного пояса Дзю До.

— Я думал, оно запрещено где-то так до двухтыщ-двухтыщпервого года.

— Так, а мы когда живем? Время наслаждений уже наступило, как беспрерывное и прямолинейно-равномерное.

— Да?

— Да. Надо только уметь наслаждаться. Вот вы, как думаете, что сейчас делает Штрассе? Плачет в водостоке? Отдельно и ухаживает за Мотей тоже сам по себе? Нет, они оба выбирают сами, что им больше нравится, как Брюсу Виллису:

— То лежать в канаве, как вчерась бывши выпимши, то лететь на Альфу Центавра, чтобы было ближе к идущей на Землю опасности, в виде Черного с красными глазами астероида со встроенным дистанционным управлением.

Прибежал Стоянов с замашками товстоноговского конвейера:

— Меня возьмите-те!

— Хорошо, — сказал Миша, — запишу по старой дружбе, но так как уже поздно, только:

— Веником.

— А чё это такое, бить буду? — интуитивно улыбнулся парень, как привык:

— Просто и с большим удовольствием. — Как улыбнулся этому Товстоногову, когда заказал такой же, как у него завтрак. В том смысле, что Товстоногов заимствовал меню завтрака у него. А то всё:

— Сам, сам! — Не-ет, не сам, у меня заимствовал.

— Нет, а я тогда, что буду делать?! — изумился Мент с красным шарфом и в черной шляпе большой, а самое главное:

— С полностью открытой душой, Сирано де Бержерака.

— Надо подумать, — сказал Германн.

— Нет, я опять на подпасках не буду. Хватит.

— Может ты хочешь Скару?

— Та не, потом у метро пымают, скажут гей, чё, мне пред всеми оправдываться:

— Это когда было-то, кино давно сымали, и более того, не здесь, а в Голливуде, а там без этого вообще, далеко не улетишь, даже для борьбы с инопланетным разумом.

— Снимать будем здесь, — сказал Миша, — на натуре.

— Почему?

— Потому что на Натуре, чтобы было, как на самом деле:

— По-честному.

— Хорошо, тебя возьмем вторым составом на Лиоза, если тот, который был, долго не придет после того, как его только наполовину отправили в реанимацию.

— Где вторая иво Часть? — усомнился в подлинности события Фин, потирая, как обычно шею, в том смысле, что если вы думаете на меня — зря:

— Весь я никогда не умру — душа в финотчетах меня переживет.

И более того, я сам доктор женских дел-тел, и могу иногда и сам о себе позаботиться.

— Почему я не могу быть Дартаньяном? — решил настоять на своём, так сказать, Луначарский, как почему-то назвал Сирано де Бержерака, бывшего когда-то простым капитаном милиции — Как Все — прибежавший последним Сто. Наверное, хотел лишний раз показать:

— Да, тозе любит дела сурьезные, — но, как говорится:

— Не из нашей с Товстоноговым столовой.

— Он был лысым, — сказал Германн, — а люди такого, как у тебя — метр 190?

— 91.

— Запомню, — и символического, как у Сирано де Бержерака извилистого носа, не могут быть настоящими природными киллерами.

— Я сделаю пластическую операцию под этого, как его?

— Штирлица?

— Да какого-такого еще Штирлица, нэт.

— Под Машиниста? — спросил Миша, — не советую, так как в Голливуд таких берут, да, но только в ограниченном количестве, и более того: не больше одного Единственного. Позарез-з! — Михаил чиркнул себя ребром ладони по шее, которая — это было видно — любит выпить, как говорил Владимир Вэ:

— Хорошего вина. — Коньяк?

— Только если поднесут за хорошо понравившуюся песню.

— А так?

— А так нет, потому что Коньяк один не ходит, а только с Зеленым Змием — боксером, на чьи выступления до сих пор не могу попасть.

— Почему? — спросил Германн, — очереди большие?

— Дак, естественно.

— Под Михаила Козакова? — спросил Сто. — Бесполезно, и знаешь почему? Ты и так вылитый герой его истории:

— Покровские Ворота и Феликс Эдмундович — в одном и том же кино.

— Ну, не подходишь ты на Азазелло! — рявкнул Сто, видимо боясь, что его самого этот киллер может грохнуть — хотя и не за что, но вдруг что-нибудь такое про себя вспомнит, а я виноват?

— Тебе пойдет акустиком, — влез опять Сто.

— Для этого необходимо расширить эту роль до более внушительных размеров, ибо:

— Да, заведующий акустическими комиссиями всех московских театром, но и…

— Но и писарчуком, — не успел сказать Сто, первым был смущенный Конкистадор, или как его там называют по-русски:

— Граф Монсоро — ко мне!

— Нет, нет, это всё не по теме, а просто Берия.

— Я не понимаю, что между ними общего? — спросил сурово Германн.

— Баб любили здоровенных: чтобы и в хоре пели и кровати ломали своими — под Александра Меньшикова — телами производства Рубенса.

— Как надежные рояли известной частной фирмы.

— Может, ему уж заодно и кости здоровенные ловить в дымящемся борще? — недовольно спросил Сто.

— Пол роли и этой возьму, если дадут, — ответил Бержерак, а как возьмут его туды-твою, где голос из преисподней раздается:

— Сдавайте валюту-у, господа енералы-ы! — то ты сам и будешь эту часть импровизировать.

— Кстати, — когда уже начали расходиться, спросил Сто, — меня-то, надеюсь, бить не будут?

— Что значит, не будут? — ужаснул Миша М, — зачем ты тогда вообще нужен, героев-любовников и простых убийц и без тебя, знаешь ли, вот где, — Миша, как обычно, чиркнул себя по горлу.

— Тебя будут бить по большей части в летнем хлорном туалете в парке перед грозой и ветре, завивающем листья, как это видел Пушкин только в ноябре, а именно:

— Как бесы, — сказал Герман Майор.

Но Миша успокоил:

— Ты тоже будешь иметь право раздавать затрещины в количестве, от тебя не зависящем, а только от просителей контрамарок, спросил контрамарку:

— Получи по рогам, и иногда даже новым желтым полуботинком по плащу, где большей частью располагается жопа. Но! но будешь получать штраф, если это будет дама, несмотря на то, что она по пути к вам переоделась мужчиной.

— Зачем?

— Ну, вам видней, зачем вы тридцать лет этим занимались с Зиганшеном усатым — полосатым.

— Так это не он, а я переодевался!

— В принципе, — как сказал Билли Уайлдер своей Мэрилин Монро:

— У каждого свои недостатки.

Оно и естественно, если есть личная яхта.

— Был бы полковник нас-тая-щи-й, — сказал Германн, а яхта всегда приложится. — А Миша добавил:

— Буду, буду, тоже буду просить когда-нибудь хотя бы три на Рублевке, и небольшой офис на Кой Кого, чтобы продавать контрабандные мои любимые одурманивающие духи Пуазон. Не ради наживы, как говорил преподобный Ролан Быков с Михаилом Пуговкиным напополам, а токмо, чтобы не выделяться, а быть, наоборот:

— Как Все

— Тем не менее, — напутствовал его сурово Германн, — никогда — ничего — не проси.

— Почему?

— Всё равно не дадут, — как сказал поэт-переводчик Наум Сокол много раз посылавший свои переводы Шекспира и другие стихи в журнал Иностранной Литературы — ни разу не ответили:

— Как будто на другом конце провода — воо-б-ще-е! никого нет.

Хотя вины Иностранной Литературы здесь не чувствуется, ибо, как было много раз мудро сказано: