18+
Карусель, или Матриархат

Бесплатный фрагмент - Карусель, или Матриархат

Объем: 318 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Предисловие

Юрий Юрков (1937—2016). Отличительная черта талантливого автора — использование разнообразных литературных жанров, тяготение к малым формам самовыражения, самобытный язык, умение многое видеть и отразить в сатирическом и юмористическом плане.

С НЕПРИВЫЧКИ
Юмореска

Моя уважаемая тетушка Татьяна Александровна с ба­зара воротилась сама не своя. Сразу в постель, что за шторой, повалилась. До вечера ле­жала, все охала — так у нее голова разболелась. Но потом ничего, отошла.

Узнал я, в чем дело. И знаете, такая меня злость взяла на некоторых не в меру добрых… Однако все по порядку,

Тетушка моя лет, почитай, двадцать в город дорогу не за­бывает, на базар в основном, но такому с ней не доводилось быть. Поначалу все обыкновению шло. Автобус к остановке подкатил. Первым, как водится, к автобусным дверкам народ молодой да сильный поспел. Уселись. Как положено уселись: один в газетку пялится, другой ребятенка на сиденье рядом лепит, те, глядишь, о спорте и модах толкуют, а тот, видать, совест­ливый, и вовсе в окошко ли­чико отворотил, мечтает… Од­ним бабусям и тетушке моей места, как всегда, не хватило. Всего человек шесть их набралось, не больше.

А автобус тем временем вперед катится. Правда, у задней дверцы не выдержали две старушки: одна на корзи­ну собственную моститься ста­ла, другая из мешка и фуфайки что-то наподобие гнезда на ступеньках свила. А тетушка моя стоит себе, как положено, на передней площадке, на люд автобусный нарядный да кра­сивый поглядывает, ничего такого не чувствует.

Но тут-то моя тетушка и отблаженствовала. С ближайше­го сиденья вдруг солдат, лад­ный такой паренек, к ней метнулся и во всеуслышанье объявляет, как докладывает: «Садитесь, мамаша, в ногах правды нет!». Обомлела Татья­на Александровна от такой неожиданности, от внимания вежливого, благодарить стала, отказываться. А солдат громо­вым голосом опять свое: «Са­дитесь, мамаша!» Куда девать­ся от глаз любопытных? Села тетушка. Автобус быстрый, поворотов плавных много, на­чалось с непривычки сердце­биение у старушки, круги зеленые поплыли перед глазами, внутри нехорошо стало. Вот-вот сознание потеряет тетуш­ка. Хотели встать было, только шевельнулась, а солдат тут-как-тут. «Сидите, маманя, от­дыхайте». Все в автобусе, ко­нечно, посматривают с любо­пытством на бравого солдата и тетушку.

Еще раз попыталась Татья­на Александровна подняться, да солдат ее опять своей веж­ливостью к месту пригвоздил. Как доехала, как шла домой — не помнит. Вез привычки, сидя-то, чуть не умерла.

ПРИНЯЛ МЕРЫ…
Юмореска

Сидим мы, родители, за партами по одному, значит, друг за дружку прячемся, учительницу дожида­емся. Нас, как всегда, мало, и десятка не наберется (это из сорока-то с лишним). Но народ мы бывалый, проверенный, из года в год одни и те же ходим,

Сидим, и от нечего делать на новичка глазеем… Надо же — новичок! Мужик вроде ничего, веселый такой, видать, сынок или дочка здорово учится, вот он и заявился… Пришла учительница, тоже новичка заметила (не каждый раз новичок на классном собрании случается, да еще папа!). Поскорее от общих замечаний она к неприятным, частностям перешла… «Вы, кажется, впервые»… — вежливо так обращается к новенькому. «Так точно», — рапортует тот, поднимаясь вместе с партой. — Я отец Саши Пыртикова, Геннадий Николаевич». «Отец Саши Пыртикова?» — пе­респрашивает учительница. — Прекрасно! Пря­мо и начнем с вас. Беда с вашим мальчиком… контрольную задачу не решил… по русскому пла­вает… крутится, как волчок»…

С новичка веселость как рукой сняло, а учи­тельница все добавляет: «балуется,.. не следи­те…». На новичка жалко смотреть стало, весь ря­биной спелой пошел, пытается защищаться бед­няга, дескать, жена не жаловалась, мальчик вро­де тихий… Да где там! Пришлось ему поклясть­ся, что меры примет к сыну строгие…

Как-то по весне я того «новичка» встретил. Увернуться он хотел от меня, да я опередил воп­росом: «Ну как, спрашиваю, сын-то?». Пыртиков мгновенно скис лицом, помялся, оглянулся пугливо и перешел на шепот: «Натворил я… принял меры… лупил. Теперь перед домашними стыдно… Сын-то, оказывается, не виноват… Недавно узнал… Пыртиковых-то в третьих клас­сах два. Мой-то в «Б» учится, и неплохо, хвалят… А я у вас просидел в «А». «А-а-а-а», — за­тянул я от неожиданности. «Вот тебе и а-а-а-а», — передразнил меня Пыртиков, махнул рукой и не простясь, нырнул в проулок.

КАРУСЕЛЬ
Юмористический рассказ

Все с ключей завертелось. Да, Да! Потерялись у нас ключи от замка «секрет»: один ключ у меня, видать, на базаре вытащили, когда я за семечками лез, другой — свояк куда-то по-пьянке. А с одним ключом — какая это жизнь! Передашь его — ключ-то друг другу, как эстафетную палочку, чуть что и… финиш на лестничной пло­щадке. Такое началось: ребетня по улице с портфелями шастает, жена на работу опять опоздала, уходя из дома, ключ из сумочки забыло выложить, пришлось назад с полдороги возвращаться. У меня и то нервы обнаружились — это когда я через крышу, балкон и фор­точку в комнату свою проникал, чтоб дверь внутри открыть. Живем мы высоко — на пятом этаже — и первый раз потужил я тогда, что не застраховался на приличную суму…

Хотел уж было я новый замок: покупать. Да вдруг слышу по мест­ному радио про услуги всяческие объявляют. Чего я только не впитал. Оказывается, могут из салона бытовых услуг даже переводчика на дом прислать или консультанта по пирогам, а ключ для них сделать что чхнуть, приди только, не поленись с заявкой. Обрадовался я, конечно…

Прихожу наутро в салон бытовых услуг. Как и положено — к глав­ному начальнику обратился — мужчина худой такой, бледный. Телефон его сердечного заучил, кричит он в трубку одно к тоже: «Прихо­дите завтра», " На этой недельке загляните», " В конце месяца на­ведайтесь…» Вопросы-то ему вроде задают пустяковые и ответы не сложные, а главный от них взмок весь. Меня не видит, не слышит. Оперся я на барьер покрепче и снова свое тяну: так, мол и так, настроение без кляча не то… Замечем был наконец, да телефон опять проклятый раззвонился. От нечего делать стал я в положение главного входить. Вошел — главный один, а клиентов много, всякий норовит свое побыстрее ухватить. Потом до рацпредложения додумался.

Хотел уж было главному пособить, посоветовать — магнитофон к те­лефону присобачить, чтобы отвечал за него: «На этой недельке загляните», «В конце месяца наведаетесь» и т. д, да главный вдруг исчез. Вероятно, через окно улетел, выросли у него крылья и улетел, иначе не мог, куда ему деться — выход-то у двери я ему отсек, а запасного нету. Позже и кассир подтвердила: " Улетел наш Степаныч в область, таперича не скоро…»

Не привык я отступать, к мастерам метнулся. На одного по­жилого всё жму, в движениях и разговорах спорого. Уговорил через полчаса. Отложил пожилой мастер паяльник в сторону, мой ключ в руки принял, покрутил этак и говорит: «Это мы мигом, видишь во-о-н в углу на столе станок приткнулся… Сегодня поставили… Первый наш помощник будет, раньше мы напильником шуровали, теперь машиной будем — техника — чик и готово».

После такого вступления у меня от души отлегло, себя даже похвалил: удачно попал… Мастер тем временем станок махонький включил. Задергался он, завизжал, даже барьер затрясся.

…Одну заготовку мастер тут же испортил, за вторую схватился, а как третью и четвертую запорол… — охладел к станку и за напильник взялся. И напильником не пошло. Еще две заготовки зашвырнул в угол. Наконец, что-то изобразил, поманил меня паль­цем и толкует ласково: «Иди домой, паря, попробуй открыть дверь, если подойдет, тогда еще один ключ тебе сделаю, за два сразу и заплатишь, а свой ключ в залог оставь», «Правильно, — поди­вился я мудрости мастерового, — с нашим братом иначе и нельзя. — Доверием некогда воспитывать». А сам не мешкая — на автобус и домой. Ключ в щель замка влез, а повернуться не может. Назад еле вытащил.

Опять к мастеру. А он занят, сразу двумя делами — холо­дильник и электробритву ладит. Через час на меня отреагировал: «Знаю, знаю, что не подошел… Я у твоего ключа извилины завалил, вот и…

«Причина найдена, теперь недолго, — мелькнула у меня мысль». Хотел было с мастером поделиться, что это, мол, дело поправимо, взять еще одну заготовку и… а мастер пожилой, да опытный, меня упредил: «Заготовок больше нет».

Я главного перехватил — нет заготовок, хоть плачь. «На той недельке зайдешь». И на той недельке заходил и на этой, и в конце месяца заглядывал, и в начале — нет заготовок.

У-у-у-ф! Появились заготовки, мастер исчез. После свадьбы — племянника женил — «правил» он себе голову, да лишку взял — в вытре­звитель попал. Только вышел с «каникул» — другая неприятность — инструмент у него украли, а чужим напильником — какая это работа? — это и мне, бухгалтеру, ясно. Затем у мастера поломались персо­нальные тиски, мастер болел, а затем и «спекся». Это мне так в салоне бытовых услуг пояснили, а что это значит, — «спекся наш Абрамыч» — расчитался-ли, на пенсию ушел или куда еще –постеснялся я расспрашивать, мастера народ насмешливый, скажут еще, что про­стых слов не понимает.

Скоро в мастерской салона бытовых услуг я своим человеком стал, раз даже меня главный попросил какую-то железную штуковину в соседний цех отнести, отволок я железяку и опять к главному прилип. А ему не до меня — Абрамыч объявился, расчет просит. Оказывается, Абрамыча какая-то организация переманивает к себе, а главный ни в какую, трудовую книжку пытается задержать. Где еще такого умельца сыскать. Абрамыч было ерепениться вздумал: жало­ваться буду, прав не имеете, а главный не будь плох — судом Абрамычу за двухнедельный прогул грозит. «Я там уже отработал, — в который раз воспламенялся Абрамыч». " Где там, где там? — кричит Степаныч, а сам Абрамычу в лицо перегоревший мотор от стиральной машины тычит, со словами: «Кто отремонтирует? Кто? Если не ты?» В самый разгар борьбы слабовольный Абрамыч запил, тем самым пере- хватил инициативу и стал подбираться с другой стороны. Приходили к главному жена и теща Абрамыча, поочередно плакали ж просили возвернуть кормильцу документ, мотивируя сбою просьбу тем, что на новой работе Абрамычу не придется пить. Там подобрался кадр болезный, потому и не пьющий. Главный сопротивлялся вяло, больше для виду, чтобы авторитет сохранить.

Отвлекся я. Тут вскоре сжалился надо мной мастер помоложе — Федиской величают его дружки. Тоже с лекции начал в мой адрес: «Абрамыч» — он разучился работать… Напильником — у него руки трясутся, а станок новый» освоить не может — потому, что сам ста­рый. «Я вот напильником орудую как ты счетами, понял». «Верно! — согласился я, что значит молодость, уж этот…»

Взял Федиска заготовку и-и-и — глазам не верю — шасть к станку. Кричу ему, что ты, что ты, мол, делаешь? Все погубишь, Абрамыча-то вспомни, Абрамыча-то вспомни, Абрамыча… Поздно — Федиска уже машину подсобную включил — все в скрежете и все потонуло. После пяти искромсанных заготовок вдохновение оставило молодого мастера, поник он головенкой, но отчадал — и дальше -по-Абрамычу — за напильник взялся… Изобразил Федиска нечто похожее на мой ключ и слышу знакомое: «Иди домой, попробуй открыть, если…» Не стал я дальше слушать, оставил ему свой ключ, сам домок помчался. И что же? Ключ вообще никуда не годится, кое-как запихал я его силком в щель, а он ни взад, ни вперед, ни влево, ни вправо. Тут жена с работы пришла. Такого натерпелся… Федиска еще один ключ сотворил. Я домой — такая же история, я опять к Федиске. Мастер срисовывал контур ключа на заготовку, давал «лишку» на извилины, снимал фаску, терял мой ключ и нахо­дил, советовался с главным, который плохо через Абрамыча сообра­жал — все напрасно. Замотался а страсть, но не уходу. Мастеру надоел порядком, сколько времени угробить и не за шиш.

Однако, опомнился Федиска и спрашивает меня вдруг шепотом, у с ухмылкой:

— А твой-то ключ подходит к вашей квартир? Сомлел я от такого вопроса, слова не пророню. А мастер совсем меня доконать решил, еще добавил: «За испорченные заготовки-то кто платить будет?». Я и про автобус забыл, домой примчался. Жене опять жало­ваться стал. Та слушала, слушала — дальше нашему брату лучше не читать — и заявляет: " Иди в салон, принеси мне оттуда одну заго­товку».

Выследил я, как Федиски на рабочем месте не оказалось (вдруг за испорченны заготовки денег с меня потребует) и в главного вцепился. Еле упросил за деньги мне выдать одну, конечно, оплатил все как следует: пять копеек стоит сама заготовка, 35 копеек — это значит, мне мастер из нее ключ сделал, а еще 35 — он ключ-невидимку якобы опробовал у меня дома и подогнал по размеру. Итого — 75 копеек!

Вечером взяла жена у соседки напильник и пока я на хоккей журился всё, им скрипела на кухне и еще щи варила, успевая меня и мастеров клюшки и напильника клясть…

И сделала ключ-то. Без забот теперь живем.

Д-а-а-а, чуть не забыл. Абрамыча встретил. Вживаясь в новый коллектив, несся он с трехлитровой пюсудиной за пивом. В гору пошел Абрамыч, хоть и не альпинист вовсе. Он теперь на двух ставках вертится — слесарем в нашем домоуправлении и ночным сто­рожем в детском саду. И по старой памяти калым в салоне бытовых услуг прихватывает.

СНИМОК В ГАЗЕТУ
Юмореска

— Старик, выручай, снимок в газету надо, на ходу бросил мне наш собственный фотокорреспондент Варлам Невидимкин. В просьбе Варлам был талантливым человеком, и как всякому таланту, ему было трудно отказать. «Ладно, старик, заверил я, — помогу. Что, подсветку держать?» «Не-е, — уклонился от ответа Варлам, — там узнаешь», — и неопределенно махнул рукой.

Скатились с лестницы. Вижу, молодец бравый в кожаной куртке от безделья мается, фуражку ми­лицейскую мнет… «В газету, к празднику… лучшего участкового надо щелкнуть!» — коротко пояснил ситуацию Варлам.

Свернули за дома и попали на тихую улочку.

По замыслу Варлама красивый угловой дом с новенькой изгородью, старым садом и водоразборной ко­лонкой на снимке должен был воплотиться в справ­ную деревенскую усадьбу, типичную для нашей деревни, и усыпить бдительность доверчивого читателя. И еще замыслил Варлам — ви­деть своего героя на сним­ке ведущим профилактиче­скую беседу с гражданами села.

Только где их взять, граждан-то? Первая надеж­да Варлама — старушки. Но на этот раз -осечка! проходящая бабуля кричит изо всех сил «я глухая!» Вторая заявляет «я старая!» Третья некстати вспомнила, что в девушках была не­красивой… Из дома, у ко­торого мы остановились, вывернулась первосортная бабуля с ведром в руках, но, сообразив в чем дело, тут же спряталась.

Варлам сказал, что та­кое в его практике впервые… Участковый предло­жил сгонять на «газике» в деревню за настоящими сельчанами. Варлам прикинул, что к чему, и сказал: «Не успеем, надо ждать…» И, правда, видим — молодица идет — бредет с сумками в руках. Мы к ней. Она от нас. Затем по­старше женщину останови­ли, та позировать из-за старого пальто отказалась.

Стали «хватать» всех подряд. Бестолку. Надумали расходиться». Глядь — гражданин один, веселый та­кой, вышагивает, в клеточку пиджаке нараспашку. Увидел он нас, обмяк весь, понял по нашим глазам — не уйдешь.

Варлам стал было длинно объяснять ему, для чего снимок, но «последний шанс» и не думал уходить, как будто всю жизнь меч­тал в газете покрасоваться. Главное безропотно пови­новался, выполняя требуе­мое. Его телу можно было придать любую позу, он застывал в ней и казался деревянным, и при этом не выражал ни досады, ни ра­дости. Наконец, его поста­вили боком к участковому, и заставили улыбнуться.

Остальные действия про­исходили вокруг него. Участковый достал блокнот и карандаш. Я по совету Варлама, чтобы не быть узнанным, «снял очки и встал спиной к объективу, полы шляпы загнул вниз, а во­ротник плаща — вверх. Варлам, словно отстрели­ваясь из пистолета, бегал и приседал вокруг нас. Сде­лав, несколько «щелчков», он уверенно произнес: «Не то!» Я хотел было ускользнуть за будущий кадр, Но Варлам живо забеспо­коился, заявив, что я здорово играю спиной и на мне все держится. Пока я тужил, что не подался в свое время в театральный, Варлам вновь щелкнул за­твором. Однако, ободрен­ный похвалой, я увлекся и сотворил сразу три ошиб­ки… Варлам мягко попра­вил меня: «Старик, повер­нись, пожалуйста, опять спиной, закрой рот и не ма­хай руками, а то все поду­мают, что тебя задержали с поличным».

Я занервничал и стал уползать за кадр. Варлам вновь проявил служебную бдительность и пресек мои поползновения. Однако нужное не получалось, и он стал компоновать нас по новому…

Наконец, Варлам произнес: «Кое-что наскреб, но все не то… Надо убрать во­доразборную колонку и те­бя…» «Как мёня?» Я оби­делся и хотел уйти, но, оказалось, еще раньше, не объяснив причины, исчез клетчатый пиджак вместе со своим обладателем.

«Последний кадр остал­ся», — вдруг сник Варлам.

Не растерялся один участковый. Он попросил Варлама сфотографировать его одного просто так, на память, и без всяких вы­крутасов. Явно перегорев­ший от долгих маневров Варлам щелкнул затвором фотоаппарата последний раз.

Этот снимок «по пояс» и увидели подписчики мест­ной газеты десятого ноября на праздничной полосе, посвященной милицейскому празднику.

ЗАЛЕЧИЛСЯ
Юмореска

Мне на приём к терапевту, в кабинет №29, нас человек десять, с талончиками на очередь и без оных, кашляющих, нервных, жаждущих выздороветь разными путями: один молчком лезет без очереди, другой хочет только спро­сить, двое унеслись в регистратуру за карточками, один застыл с градусником подмышкой. Бойкое место ЦРБ. Напротив кабинет №30, ку­да стекаются пациенты не нам чета: перевязанные, на костылях, ахаю­щие и охающие, а один пришёл на приём своим ходом, а «ушёл» — на но­силках… Рядом с нашим кабинетом №29 в дверь без номера с разбе­гу как к себе домой уверенно ныряют здоровые на вид люди, вроде, как они случайно в больницу попали, а выползают они из-за двери, ти­хие, озабоченные…

И вот среди этого круговорота вдруг возникает ещё крепкий му­жчина в синем новом костюме, живой, подвижный, очень симпатичный по первому впечатлению.

— Товарищи! — обращается он ко всем сразу, — где тут кабинет №21?

— Нет здесь такого, — наперебой спешат объяснить ему, — 29-й есть, к хирургу и на перевязку в кабинет №30, пожалуйста, вот кабинет без номера… может ваш?

— Нет, здесь я был, это, наверно, процедурный, мне нужен 21-й… Мужчина недоверчиво хмыкает и растворяется в коридоре, чтобы минут через пять возникнуть снова.

— Кабинет №21 где?…

— Товарищ, вам а который раз объясняют: нет здесь такого кабинета,

— Как нет… как сейчас помню: рядом с кабинетом №30 кабинет №21.

— Ну и ищите свой кабинет, только нас оставьте в покое.

— Нашёл похожий в другом крыле, но там ремонт.

— Но 21-й-то остался или там тоже ремонт?

— Не знаю…21-го тоже нет на месте, наверное, перевели.

— Но и здесь нет 21-го.

Мужчина соглашается, удивлённо крутит головой и вновь отправля­ется на поиск… Появляется минут через десять с надеждой…

— Где-то здесь кабинет №21?

— О-о-о, — вздыхают все дружно, — товарищ, нет здесь кабинета с таким номером, поймите, вам бы лучше врача на дом вызвать…

Страдалец появляется ещё несколько раз теперь он не расспра­шивает нас, а ходит и смотрит молча, видимо, соображает что-то. Наконец ловит медсестру, но и та жмет плечами — злополучный кабинет №21 как сквозь землю провалился. Нет и всё…

Через полчаса и я выхожу из кабинета терапевта, и первое, что я вижу, навстречу — знакомый-незнакомец.

— Нашёл, — спрашиваю я, — кабинет №21?

— Товарищ останавливается в нерешительности, лицо его выражает смущение и грусть…

— Спутал я всё, города спутал… область с районом… Вспомнил в Туле кабинет №21 находится, там я лечился.., а я его в Узловой ищу…

Я НЕ ТОТ МАКАРОВ
Юмореска

/

Спешу, господа, спешу… Новый год на носу, а мне ещё в милицию надо успеть, потом в газету… Но обо всём по порядку… Сидим, мы, значит, в отделе… «Работа какая?» Да ни какой, ни до работы сейчас — четвёртый месяц, нет пятый с утра до вечера зарплату ждём, а также «чернобыльские, «детские», дивиденды… Голова кругом идёт — сколько их, денег-то. Но пока не зажмешь купюры в кулаке — радоваться рано. Так, зарплату, которую утром давать хотели, «налоговая» ночью реквизи­ровала, «чернобыльские» пенсионерам отдали, а с дивидендами родное предприятие расстаться никак не может-боится обанкротится. Но мы не сдаёмся: организовали по всем правилам слежку за Главным финан­систом и его подручными. Куда они, туда и мы: они в банк и наши там, финансисты из банка прибыли и задним двором хотели проскочить да на засаду из наших нарвались, другие у кабинетов, у кассы, у теле­фонов дежурят… И вот в разгар этой «работы» — в отделе человек объявился, вернее господин, вальяжный такой, одет, значит, шик-модерн, за ним два «шварцнеггера» маячат, видать, телохранители. «Я, — говорят господин, — есть предприниматель-бизнесмен. Вот продукцию у вас для фирмы закупаю, оформить должен… Познакомимся — Сергей Ива­нович Макаров». Все, конечно, кинулись во исполнение, не каждый день такое чудо коммерции. Один я, как услышал данные господина, шевель­нуться не могу, ноги ватные, сознание мутится… Я ведь тоже Сер­гей Иванович Макаров, однофамилец, значит, со всеми вытекающими от­сюда последствиями. А последствия таковы — это, значит, я себе живо представил… Тёзка-бизнесмен сел и укатил в своём «Мерседесе» в офис, а может и за границу, а я остался… Выхожу на улицу а там уже киллер меня в оптический прибор ловит, приговаривая, ишь как вырядился в тряпьё, думает не узнаю, и уже курок нажимает, или фугас издалека управляемый мне под асфальтом подложили, и вот я уже лечу, расчленяясь в воздухе… Долго-ли спутать при теперешней спешке и неразберихе. Ну ошибётся разок киллер — не того уберёт — не велика беда — поправится, а на моё место с «биржи» сто человек прибежит, право на труд завоёвывая… Так что бегу, бегу в милицию, гос­пода, в паспортный стол… фамилию менять, а оттуда прямиком в мес­тную газету «Знамя» объявление давать, я, мол, не тот Макаров, не бизнесмен, а так жалкий служащий, не получу жалованье ещё месяца два и так помру, без пули. Не убивайте меня, господа киллеры… Я не тот Макаров… Дайте хоть Новый, 1997 год, справить.

КТО СОТРЕТ ТОЧКУ?
Юмореска

— Тьфy. Ээхх, л-и-им-о-н-ончики, зачем цветете вы в моем саду? Я говорю молчать, любoгo зашибу.

— Товарищ, нехорошо, здесь дети, — неуверенно заметил пожилой мужчина. — Если выпили?

— Что-о? Видел очкарик. Огромный, грязный кулак, очутился перед носом очкарика и произвел на него, явно, невыгодное впечатление.

— Ишь, указывает. Ты меня поил? Я спрашиваю, ты, меня поил?

Тьфу. Да я шофер первого класса, а ты, тьфу… козявка! Это я щас без руля. А то! Эх, жизнь была! Приезжаешь из рейса, бутылок пустых пол-кузова. Сдашь и опять похмел обеспечен. Гуляю. А вот, весной, не по­везло. Не помню, сколько врезал с дружками… Только просыпаюсь. Ух-х! Милиционер рядом стоит… Вставай, говорит, приехали.

Я ему: «Начальник, да я дома… Гляделки продрал, значит, и давлю косяка… ы-ы, не верю, мать моя. — „Maз“ мой на газоне у дворца культуры… Все разворотил, елку подмял. Ы-а-а. Заплатить пришлось. Какой выпивон пропал. И права отобрали на полгода. Не понимают. Я же — первый класс…»

А ты, что угнулся, видать… умный. Да, я хоть и слесарь первого разряда все равно, а как щас дам!

— Да, ты что, я тебе друг, Петя, — промямлила фигура в желтой фуфайке.

— Ну, смотри, камса, а то враз… схлопочешь.

— Эх, пропадаю. Раньше, хоть через раз пил, а щас каждый день. Тьфу. С утра начинаешь, соображать. К концу смены, вдрызг. Вчера всю ночь ходил остановку искал. Просыпаюсь. Тьма. Башка трещит. Говорю: «Мать, дай-ка махотку с молоком». Слышу: «Бензинчику не хочешь, боров. Очухался. Заправка! Тетя Дуся заметает. Ну, хоть на работу, не опоздал. Вот так идет, то на троих, то похмел. Права не отдают. Сегодня с горя опять хорошо подали…

— Петя, — пискнула старая учительница, по-воробьиному вертевшаяся справа у окна, на скамье «Для детей и инвалидов». Не хорошо, Петрушаю, выражаться

— A-a-ычч, Маргарита Андреевна, извиняюсь. Вот, вас люблю, учили вы мене, эхе-хе-е… на собак брехать. Вот так, весь автобус к ногтю. Тьфу-у. Тс-с, тес, т-есс. А ты, что, Николай Иванович улыбаешься? Вывеснка у тебя безобразная и я ее сейчас поправлю… Подумаешь, инженер, Бракодел, ты, а не инженер. Две девки у тебя, а у меня сын, в меня бандит. Ухх! Вчера таз малированный проткнул напильником. Не слушается с-с-с-стервец. Нюрка родила Серегу-то. Н-е-ет, Маруська родить не успела, я ей по пьянке, по тыкве…

— В милицию бы тебя, супчик, — мечтательно произнесла фельдшерица с шахтного медпункта. Она была зла. Обычно она без устали трещала на весь автобсус, высыпая на уставших людей ворох сведений, почерпнутых из медицинских справочников.

— Кто сказал? А-а-а! Вы-ы студентики-химики, брысь. Тьфу. Химичите. Знаю, таких, бывало глазом моргну, уже в машине. Го-го-го: Тьфу. Не пищи, знаю, говорю, таких. Слушай мою историю. Кто меня не знает — узнает Петьку Клячкина. Двоих побил. Сунули восемь лет. Подфартило, под амнистию попал. А потом дружки подвели. Еще — три года… Тайга. Овчарок голыми руками душил…

— Молчать! Тьфу! Кому говорю. Бот сидение, все видите и слышите. Ставлю пальцем точку. Кто сотрет — покойник! Я, значит, держу верхушку… Сотрешь ты- твоя верхушка!

— Ты, что разбубнился, хам? Сил нет терпеть больше, — вдруг раздался тихий голос белобрысой кондукторши. — Ну-ка, давай на билет. В прошлые раз не заплатил, катался, пока дружки не выволокли.

— Что, да я тебя, вобла. Сомну, подшибу подставки, Ишь, краля. Знаем таких. Начальник в кабинет вызовет и план готов, с премией. Ого-о-го!

— А, ты, еще и семечек нагрыз, хулиган и платить не хочешь. Миша давай-ка в милицию, быстро протрезвеет.

— Что-о-о? Граждане, это не это, не по-нашему. Дорогуша, голубчик! Да, я возьму. Мы с тобой, Маруся, тьфу, завербуемся на Север, «Волгу» зашибем. На руках тебя понесу, как куколку. — Бросай работу. Дай, билетик.

— Заметай, на веник.

— Да, что ты, Сонюшка, тебя давно признал, как можно? Не позволю при честном народе.

— Миша, вези.

— Да, я мигом, руки трясутся. Раз и в ведерко. Чистенько, как в стакашке… Наврал, наврал и про кабинет, и про премию, и про тюрьму с овчарками, и в тюрьме не был, все больше по 15 суток отбывал.

— Точку сотри, дурак, мажешь тут грязными руками.

— Это мы быстро, твоя верхушка, золотце, твоя. Ишь, смеются, не уважаете, не стыдно вам, детей имею малых…

ФЕНТЕЗИ
Юмореска

Выходя из дома в весьма хорошем настроении, я след в след попал в компанию Вальтезы, возвращающейся с работы.

— Моего не видел? — спросила она меня первым делом.

— Игорька, что ли, — обрадовался я, вспомнив ее выпивающего супруга.

Вальтезу, как говорится, из десятка не выкинешь, а кто устоит перед красотой, и меня понесло: «Где ж ему быть, наверное, на рыбалке, запаслись со свояком удочками, червяков накопали…, конечно, и с собой прихватили пару бутылок (и я выразительно пощелкал пальцами по горлу в районе кадыка),… удочки, значит, закинули. Выпили. Мало показалось. Рыбалкой в основном Игорек занимался, а свояк за самогонкой подался, к Серафиме… у ней знатная «жижка», наловчилась самогон с димедролом гнать: ноги отказывают сразу, и ничего не помнишь… потом в долг, до получки у другой самогонщицы-Наташки перехватили… теперь им не до рыбалки…

Вальтеза слушала меня внимательно, пытаясь определить, правду ли я говорю:… «Где же, думаешь, они сейчас?»

А я продолжил фантазировать: «Игорек, конечно, домой приполз, на навозной куче, как в прошлый раз, отсыпается, тепло, а свояк как обычно в лопухах у дороги, сапоги и кепку еще раньше потерял, но живой!

Я продолжал в том же духе, но Вальтеза меня уже не слышала, а вскоре с ее подворья раздалось: «Паразит! Опять набрался, все деньги, что на хлеб оставляла, нашел. Я тебя щас…». Послышались удары и стоны. Обычное дело для наших мест.

Но к вечеру в конце огорода, когда я, подхватив ведра, решил заняться поливом капусты, передо мной из ниоткуда вдруг выросли две могучие фигуры, явно караулившие меня в кустах. «Игорек со свояком, — мелькнула запоздалая мысль, — чего им надо?» Но ситуация прояснилась быстро, когда меня взяли за «грудки».

— Ты что моей Вальтезе наплел на счет рыбалки? — процедил сквозь зубы Игорек, — мол, пили там… с собой принесли… за самогонкой гоняли, деньги в долг искали… Ты с нами пил? Откуда знаешь, что я отсыпался за двором… Про свояка рассказал, что его в кювете нашли и домой привезли на лошади без кепки и сапог.

— Ребята, да вы что, — залепетал я, еще чувствуя железную хватку Игорька и стремительно приближающееся дыхание свояка, готового по первому сигналу стереть меня с лица земли, хотя для этого хватило бы и одного Игорька, с его бульдожьим захватом. Друзья мои, я просто шутковал, фантазировал, значит, представил себе, как могло быть… вы же знаете, что я непьющий.

— Теперь будешь пить лекарства, — мрачно пошутил свояк, заходя сзади.

— Ребята, я же свой, деревенский, сосед ваш, все собирался с вами поближе познакомиться, четвертинку припас.

— По тому, как дрогнула и ослабла рука Игорька, осеклось и стало отдаляться паровозное дыхание свояка, понял: защита сработала.

— Смотри, больше не возникай.

Два громадных кулака, описав вокруг моей физиономии замысловатые траектории, ушли с орбиты.

— Ладно, так и быть, бить не будем, но больше не шуткуй, где твоя четвертинка, быстрее тащи.

Домой я слетал как на крыльях…

— Жив, жив, — пела душа, повезло, не убили — выручила четвертинка».

С тех пор не фантазирую, не шуткую, а Вальтезу стороной обхожу.

ФРАЗЫ

До тех пор доказывал, что он хороший, что его стали считать плохим.

Графоман, попав на тот свет, стал творить и там, но апостол Петр пригрозил ему возвращением на землю.

Любитель штурмовщины, укорачивал один путь, не догады­вался, что увеличивает другой.

Трудная работа, — говорил неэрудированный плагиатор, — каждая похищенная мысль стоит десятка своих.

Приспособленцу сказали, что он вылитый «крокодил». Приспособленец тут же сменил трость на вилы.

Досадные очечатки

«Дьявольвация» фунтов стерлингов.

Говорил знакомым, что у него в подчинении вистЮбилярный аппарат.

«эСэС калация Пентагона во Вьетнаме.

«Кап-капперативный» дом.

Под углом 40 градусов

Пошел по стопкам отца

Бокальное трио

Пьяный гардеробщик опять выкидывал номера.

Находясь на излечении, алкоголик стал «перебирать» в уме,

***

Начайство

Трудовые бубни

Народный исказитель

Клестный ход на пасху

Палочки-скиталочки

Завлисаскладом

Напивает себе цену.

Пропил годок заводской

Сутрапезники

Рыцарь без страховки и упрека.

Ликеро-водочные иззелья.

Автобус зального следования.

Пьяница: ходячее виражение.

ПЕТЯкантроп.

Начиняем местную передачу.

Украшение строптивой

Клёнопись

Смогсшибательная погодка

По юлению сердца

ФРАНТовик

Адокомнатная квартира.

Самогонщице: и на старуху бывает порука

Лодырю: на перекур трудностям

Вес попутал — оправдывался продавец.

Туристы на ломе природы.

О нем всегда вели разговор, как о стоящем футболисте

ЖИЛАнный друг

Спорная страны по футболу

Фюйтьболист.

Дрожащая половина.

Пожарный инспектор испытывал особую симпатию к бесПечным домовладельцам.

Тоска почета

Хромология

Путаводитель

Грамзапасы

***

Перед стартами — тренер горнолыжникам спуску не давал.

Жизнь футбольного вратаря — это взлеты и падения,

Хочешь пойти в гору — стань туристом.

Мечта вратаря ватерпольной команды — выйти сухим из воды.

Во втором тайме команды обменялись фолами.

Про хоккейного вратаря, впервые одевшего маску, стали говорить, что он, наконец, нашел свое лицо.

Первые большие шаги в большом спорте сделал спортсмен на соревнованиях в тройном прыжке.

«Прямо прохода не дают», — жаловался центрфорвард на защитников команды противника.

***

В узких кругах имел большие связи.

В чем сомневаешься, то знаешь лучше всего.

Нерадивый пастух держал коров в загоне.

Коллектив жаловался — в один голос.

Опростоволосилась — смыла краску с волос.

И сухарь-человек, может иметь подмоченную репутацию.

Складка произвела на утюг неизгладимое впечатление,

Иногда схватиться за соломинку важнее, чем схватиться за ум.

Из докладной прораба: материала нет, возвожу воздушные замки.

Даже в черных очках оптимист все видел в розовом свете.

Для домашних сцен репетиции не требуются.

Болезнь вывела алкоголика на чистую коду.

«Мне хоть бы хны», — не унывала одна из модниц.

***

«Какая муза его укусила?» — размышлял редактор, читая рукопись начинающего критика.

Мечта начинающего прозаика — попасть в переплет.

«Ни слуху, ни духу», — так выразился руководитель духового оркестра об одном из музыкантов.

«Шутки в сторону», — приговаривал конферансье, готовясь к выходу на сцену.

«Не будь дураком», — увещевал режиссер артиста, отказывающегося от роли Иванушки-дурачка»

***

Августейшая особа: ушедший в отпуск в августе.

***

Прежде чем решиться на замечание- подумай, а сделаешь ли ты подобное замечание своему начальнику.

***

Если разговор двух собеседников возвращается к тому с чего был начат, значит разговор надо кончать.

ЖИТЬ МОЖНО!
Юмореска

Ура — а — а! У нас новенькая сотрудница в отделе появилась… Радости-то, радости! Карау — у — ул! сколько у ней увлечений и подруг!

Зоинька (так новенькую величают), в свои девятнадцать лет уже дважды побывала замужем. От пережитого она подолгу и с удовольствием курит и названивает по телефону задушевной подружке-Феньке, или Фенька звонит ей. Кончается разговор всегда одним и тем же — Зоинька заедет за Фенькой или Фенька навестит Зоиньку.

В свободное от этого важного дела Зоинька наводит красоту: красится, выщипывает брови, занимается ногтями; не без интереса смотрит в окно или привычно глотает какие-то пилюли, а иногда открывает книгу и пробует читать. Уморясь, уже на 1-й странице, тщательно готовится к чаепитию и никогда не выключает приемник. Она вечно не высыпается. Ей лень сходить в столовую. Одним словом, Зоинька полностью разочарована в жизни. Но и это полбеды.

— Можно закурить, Трофим Маркелович? — слышу нежный голос. Это ко мне. Я краснею от внимания и… разрешаю. На мое несчастье — я не курю.

…Скоро Зоинька скрывается в сиреневой дымке… Говорят, что это очень хорошие сигареты… На Зоиньке очень много драгоценного металла и редких минералов. А как ей идет курить: тогда она становится похожей на киногероиню… Но вот Зоинька начинает двоиться, троиться, затем спиралью вытягивается вверх и превращается в сияющую башню, вдруг расплываясь, преобразуется в подобие ювелирной витрины… Когда Зоинек, башен и витрин становится несколько, я понимаю, что отравлен, качаясь, выхожу в коридор… Семь шагов вперед — семь назад. Здесь у кабинета шефа — безопасная зона, здесь не курят. На улицу тоже не выскочить без потерь — на лестничной площадке у таблички «Не курить» во всю дымарит готовый рассыпаться в прах от прикосновения ласковый старичок с пергаментным лицом; рядом — жадно поедает дым молчаливый молодец с огненной бородкой и баками. Это завсегдатаи. Распахиваются двери и бегут, бегут курильщики из других отделов, на ходу, словно собираясь драться, выхватывают из карманов кулаки с зажатыми в них папиросами и спичками.

Я опять ныряю в кабинет и некстати… Зоинька как обычно разговаривает по телефону, на этот раз с нервным молодым человеком. Суть беседы: что будут делать вечером? Мне становится неловко, и я опять выхожу в коридор: гуляю, а дело ждет. Вчера взял бумаги домой поработать, не сделал и забыл их… Сегодня, слоняясь по коридору, подсчитал, что ласковый старичок и молодец с огненной растительностью тратят на курево в два раза больше времени, чем на работу.

Мне неудобно и даже опасно для здоровья находиться в помещении, когда к Зоиньке приходят ее подружки — пощебетать о милых пустячках, без которых, оказывается, нельзя прилично существовать.

— Мы отравимся, Тимофей Маркелович, — предупреждают девочки.

— Н — не надо… вредно… легкие, поджелудочная, — неуверенно отбиваюсь я. Поздно! Как три пистолетных дула, целятся в меня еще три сигареты… Я успеваю выскочить в коридор… размышляю… Подружек Зоиньки почему-то никто никогда не спрашивает и не ищет, а они ведь на работе и часто в разговорах упоминают прекрасные слова — «аванс», «получка», «премия», «тринадцатая». Бывают дни, когда подружки не уходят совсем: варят супы, обедают, учатся вязать, примеряют «фирму» и ширпотреб и даже успевают при надобности вздремнуть.

Работать мне совершенно некогда: я все время болтаюсь по коридору и вызываю нездоровый интерес у сотрудников из других отделов. В коридоре от безделья наизусть выучил «Памятку», ведающую о том, как надо продуктивно работать, как беречь свое и чужое время, не повышать голоса и т. д. Все правильно. Раздражает меня только один пункт — «Будь особенно корректен с женщинами»… Но почему никто не написал, чтобы женщины были корректны с нами, мужчинами?

Но работать надо, что-то в последнее время подозрительно молчалив и вежлив со мной шеф и давно не рассказывает набившего оскомину анекдота.

И я решаюсь: вытаскиваю стол в коридор, поближе к кабинету шефа, и сажусь работать. И ко мне скоро привыкают, полагая, что у нас ремонт.

А вчера произошло маленькое радостное событие. В другом конце коридора появился еще один стол, а за ним — гражданин.

«Выжили некурящего, квелого, — торжествую я, — теперь я не один, теперь жить можно».

Невыдуманные истории

Жив, курилка!

На приеме в поликлинике доктор, разводя руки, авторитетно заявил молодой маме: «Не волнуйтесь, голубушка, но… ребенок развит плохо: головку только в одну сторону поворачивает, в сердце нежелательные шумы, судя по всему, прогрессирующий рахит нас ждет… Будем лечить, а что получится — трудно сказать». Мама не дослушала толком до конца эскулапа, скорей домой, в слезах вся — жизнь кончается, ребенок — не жилец… А бабушка притянула к себе чадо, да и молвила: «Красота неописуемая! Есть же ангел небесный!» И все заулыбались, все забыли. А внучка к 17 годам расцвела, как молодая яблонька, без всякого лечения. Внешность — оглядываются, фигурой — хоть на конкурс красоты выставляй: 90-60-90! Здоровье — слава богу!

Бабушки давно нет на белом свете, а врач тот жив-здоров, в поликлинике прием молодых мам ведет.

Сказ про Ивана Колоскова

В проулке, у своего дома, вернувшийся из очередного отсидки в тюряге за драку, Иван Колосков утверждался, кочевряжился. Ловко поворачиваясь во все стороны огромным, похожим на пивную бочку туловом, размахивая ручищами-клешнями, он держал речь…«Я — Иван Колосков… Морда моя протокольная… Здоровья стальная… На спор любого быка сшибу». В деревне охочи до зрелищ: мужики, кто посмелее — поближе подтягивались, бабы издалека любопытничали, ребетня под ногами винтовала. Одним словом, люд потихоньку прибавлялся. А еще больше народу собралось, через два дня, не считая этот, на деревенском погосте… Хоронили Ивана Колоскова, осилившего за неполный день и ночь молочный бидон с брагой…

Чок-молчок

Варваре нашей в каждодневной суете, беготне по городу нет да нет старинный друг встречается, чуть ли ни с детских лет в нее влюбленный, но не покоривший вершину счастья. Как увидит, загорается весь, не молчит, слова про наболевшее, про любовь и чувства разные из его уст так сыплятся: в гости приглашает, на свиданье намекает. Она каждый раз его одергивает, отбивается, женатые, мол, семьи, дети, а тут любовь, об этом ли говорить в наше время. А годы летят, пачками по пять штук, только отскакивают, а друг детства не меняется, каждый раз при встрече слова новые про любовь находит, отродясь ею не слыханные, ни от мужа, ни от детей, только в книжках читанные, давно позабытые. Тревожит сердце Варвары друг детства. И не сознается себе Варвара, что уже слабеет в защите, ждет Варвара встреч, слов ласковых, любовных, только ей предназначенных, они для нее как отдушина от будничного засилья. Даже заволновалась в последнее время — давно друга не видно.

А вчера пришла на работу печальная, чуть ли не в слезах, не знает, что делать — радоваться или огорчаться. С другом в очередной раз свидалась, и тот впервые — все про дачу, да компоты, что они с женой позакрывали, про соленья и варенья, да еще — про детей: младшая мебель поменяла, на Юг съездила, сын за рубеж проник, в бизнесе крепнет, внук… а про любовь друг детства ни жу-жу, чок-молчок, ни гу-гу.

Павильон

К автобусной остановке «Шахта «2-я Бибиковская» я подошел одновременно с незнакомой мне женщиной, на которую сначала не обратил никакого внимания. Вот только вела она себя как-то неспокойно. До автобуса примерно полчаса, целых полчаса. Что делать? Пристроился на лавку и стал ждать автобус, изнывая от скуки, а кругом грязища, мусор, неухоженность. Таковы реалии нашего времени: автобус ходит не по расписанию, на автобусной остановке, наверное, год не убирались… А женщина ведет себя странно, порхает вокруг павильона… Смотрю, уже наломала полыни, разыскала проволоку и связала веник — и пыль столбом. Минут через пятнадцать территория вокруг павильона подметена, мусор собран на подвернувшийся картон и доставлен женщиной в ближайший контейнер. И на этом она не успокоилась: из сумки достала кусок белой тряпки и стала протирать сломанные лавки и павильон. Наверное, женщина и покрасить бы его успела и лавки отремонтировать, дай краску, кисть и молоток, но появился автобус. Я только и успел спросить: «И охота вам было уборкой заниматься, грязь возить, как говорится, за здорово живешь?» — «Да что вы, — удивилась женщина, — на такой беспорядок просто не могу смотреть, терпеть пыль, грязь не в моих силах» и продолжала уже на ходу: — Людей жалко, иные ворочаются в грязи как тараканы, а пальцем даже для себя не пошевельнут… пусть теперь хоть немного порадуются.

Нонсенс!

Кандидат в мастера Максим Кудряшкин опять выиграл первенство города по шахматам. В его позиционных тисках, с вспышками комбинационных ударов отчаянно барахтались и поочередно погибали мастер, десяток кандидатов в мастера, сильные перворазрядники. В основном люди, несомненно, способные, большая часть некурящие, малопьющие, соблюдающие режим и при должностях, одним словом, устроенные в жизни. Проиграл Максим Кудряшкин только в последнем, ничего нерешающем туре, «зевнул» ферзя и только потому, что был не в форме… впервые на турнире играл партию трезвым!

Везучая наташка

Опять в деревне только и говорят о везучей Наташке Краюхиной… Опять она первой успела к аварии на трассе «Москва-Рязань» и до приезда милиции нагребла и переправила домой шесть ведер персиков и мешок черешни. В прошлый раз, когда здесь же случилась другая большая авария с жертвами, улов у нее оказался гораздо богаче, тогда она ухватила ящиков десять помидоров, штук пятьдесят электролампочек, правда, большой мощности, которые долго не могла никуда пристроить, и пар десять-пятнадцать новых резиновых сапог. Но и это не все: говорят, был найден ею и кошель; к сожалению, содержимое украл зять и крепко загулял. Правда, не все было пропито: зятька настигла белая горячка и содержимое кошеля исчезло в вытрезвителе. Но и тут Наташке повезло — зять не убил ее, хотя и гонялся за ней с топором.

Мудрый совет

— Бабушка, бабулечка!

— Ну, что тебе?

— Я на работу хожу через базар, а там столько всего… хочется купить и того, и этого… Но денег нет.

— А ты, внучка, не ходи через базар.

Повезло

К 35-ти годам Виталик, по его словам, отсидевший за «правду» в тюрьме, обзавелся семьей и… окончательно отвык работать, хотя был здоров как бык. Время проводил в пьянках с дружками, в драках с женой и жалобах на жизнь: никто его не понимает, нет дела по душе, не идти же в дворники… Одним словом, умудрялся жить не работая и ни за что не отвечать. Но недавно Виталик по пьяной лавочке угодил под грузовик, другому бы конец, а Виталик выжил; ему без лишней волокиты дали вторую группу и все виды на первую… Все вокруг него в трансе, а Виталик не унывает, даже хвастает: «Живу как хочу, ничего не делаю, работать не положено, а денежки по инвалидности идут…»

Не так жил

Это был большой человек на нашем предприятии. Всегда на виду, по служебной лестнице поднимался снизу вверх неотвратимо, как лифт. Общественный деятель — да таких свет не видел, по профсоюзным делам ему не знали равных. В полшаге от должности зама остановился. Общественник, организатор, рационализатор, наград — не счесть. Орденоносец. А семьянин какой! Всем на зависть. Дети далеко пошли… И вот ветерана в одночасье не стало. Вы, наверное, видели некролог в печати, с фотографией 25-летней давности. Искренне скорбим… Но возвращаясь с поминальной трапезы, я посочувствовал Самому, какого, мол, человека потеряли…

— Да ну его, — отмахнулась авторитетная личность, с чьим мнением я не смею не считаться, — чудной был — не пил…

Дело было вечером

— Володя, послушай… Вот ты рассказывал, что после работы или в выходные дни вы любите собираться во дворе с друзьями посидеть, время провести, ну и о чем вы говорите?

— Да ни о чем… все давно переговорено.

Свинство

— Как поживаешь, Жуков?

— Живу как желудь… каждая свинья может съесть.

Безработица…

— Привет, Витек!

— Здорово.

— Чо смурной?

— Башка трещит после вчерашнего… бригадой одного в отпуск провожали.

— А как же на смену, не опоздаешь?

— Не пойду, бригадир только рад будет, да и ребята подработают. Это не то, что раньше.

— А друг твой Генка-сварщик на работу устроился?

— Не-е… С комплекса и подсобного хозяйства к нему подходили, а вчера фермер был… на работу зовет, дел много по его части.

— Ну и что, оформился Генка?

— Да некогда ему сейчас… пьет.

И не спрашивай

— Как дела, Тамара?

— Ой, и не спрашивай… совсем озверела без работы.

Психология

Не год и не два живя в деревне, я от собак мучился: по ночам воют, причем на разные голоса, спать не дают. И уши затыкал, и окна одеялами занавешивал… Ничего не помогало… А тут как-то идет мимо дома Кузнечиха с Вылетовки: хлеб из магазина тащит, да и остановилась с соседкой, тары-бары — растабары, значит. Только слышу разговор: «Ох, соседка дорогая, как я люблю, когда по ночам собаки брешут, музыка я тебе скажу, послушаю, послушаю да и засыпаю как мертвая…» Вот, думаю, чудеса-то! Музыка? А ночью услышал голоса собачьи, как они на разные голоса заливаются, поют свои собачьи песни, и такой меня покой охватил, что не заметил как в сон провалился.

И с тех пор: услышу собачьи концерты — и сразу сон одолевает. Одним словом, психология.

Интересно

— Что это ты, Варвара Петровна, среди белого дня в рабочее время подкрашиваешься, красоту наводишь? Или на кого глаз положила?

— Слышали, по радио объявили: меня и главного технолога к директору вызывают, на ковер.

— Не боишься?

— Ни капельки. Интересно даже. Зайдешь в одной должности, а выйдешь — в другой.

Встреча с юностью

Бывший шофер Иван Краснов после аварии, когда по его вине погиб человек, и после развода с женой, живущий в трех измерениях — пьянство, курево и случайный заработок, спешил к нам в деревню, на подмогу. Ждали мы его часам к восьми вечера, а он появился только к восьми утра. В этот раз все у него сложилось не так: не был пьян, забыл в спешке курево. Попутку, правда, поймал быстро, но из-за отсутствия выпивки и табака страшно мучился и с горя заснул, так и проспал 227-й километр Воронежской дороги, где ему надлежало выходить. Очнулся глубокой ночью, где-то за Богородицком. Далеко позади остался Узловский район. И всю ночь, шарахаясь от догоняющих машин, ослепнув и оглохнув от встречных, шел назад пешком.

— И о чем же ты думал всю дорогу, Иван?

— О юности…

ХВОСТИК
Юмористический рассказ

Пилкин появился неожиданно, с другой стороны деревни, выйдя навстречу растянувшемуся на километр стаду. За неимением штатного пастуха коров и овец пасли по очереди. Сегодня настала очередь Пилкина. Пилкин, бывший фронтовик, чудом уцелевший до наших дней — всех его «годков» скосили болезни и вино — почти бежал, с трудом переставляя негнущиеся в коленях ноги. И сразу ко мне… «Э-э… ваш баран романовский, э-э… в Заречье перебег… за яркой там гоняется… как попал туда не видел… я было за ним, да где там — летит как чумовой… щас за садом у Романыча мотается… выручай, может, он тебя послушается». Я бросил лопату — чеснок подождет, — крикнув жене о случившемся, и поспешил вниз к реке, стараясь не думать о хлипком наваждении, мосточке без перелил и многих перекладин, который бабули обычно преодолевают ползком, а один мужик шмякнулся в воду и чуть не утонул; мотоциклист хотел в этом месте «перелететь» Шиворонь с ходу. Молодца вытащили сразу, а мотоцикл выволакивали целый день. Но препятствие я преодолел мгновенно, испугался только на другом берегу, оглянувшись на свинцовую стылость воды… Барана я заприметил сразу. Ничего не скажешь — хорошо стервец! Масть серая, с каким-то голубоватым оттенком, передние мослы — с черным отливом, морда белая… килограммов на 60—70 потянет… Сейчас я его скручу. Но бродяга не узнает меня и за хлебом не лезет. Видно, страсть ему рассудок помутила, носится вокруг дома, прыгает через штакетник, в сад рвется, куда его подругу хозяин загнал. Заглянул и я, а там ярка черная, мелкая, породы обыкновенной — другому представителю овечьей породы голову кружит, а на романовского, значит, ноль внимания. Проявив смекалку и удивительную работоспособность ног, улепившись с ног до головы в репьи, я выгнал барана на улицу, к дороге, с намерением через плотину направить домой. Но в последний момент серый разбойник сиганул через подвал и опять очутился у сада. Но и я не дал маху, продравшись не хуже барана через две изгороди, но только с другой стороны, чудом проскочив под носом цепной собаки, которая от ярости даже не могла лаять, а только хрипела, я выскочил было беглецу наперерез. Но, увы, поздно: барана уже увидел сзади. Я за ним, он от меня. И тут я с тоской понял, что надо было бы одеть ботинки полегче, что живот подтянуло и не мешало бы перекусить. Со злости съел кусок хлеба, приготовленный для барана, немного успокоился и стал думать, как перехитрить непослушную животину. У человека разум выше, тем он и отличается от скотины. Что-то надо предпринять. Что?.. Но тут на пороге дома показался сам Романыч, ему за восемьдесят, но он крепок и мог еще, не крякнув, уложить вовнутрь стакан — другой самогонки.

«Ты его, милок, пымай, а я тебе рыскало одолжу», — подсказал дед. Но «пымать» перебежчика не удалось. Он как заводной носился вокруг домов и сада. Вскоре к нам присоединился Санек Чернов, как всегда находившийся на «взводе». Тоже мужик послушный…. Я расставил братию по местам, с надеждой отсечь барана от сада. Мужики вооружились — один слегой, другой доской — и теснили романовского красавца от злачных мест. Но красавец не дремал — с разбегу сиганул между Романычем и Саньком, причем доска первого угодила в пятку последнего. Нечувствительный к боли Санек захромал, но не сдавался и даже выступил с предложением: «Сейчас я тележку в проулке водворю и бревна взметну». Но баран играючи перескочил и эту баррикаду. «Ловок чертяка, небось, тышш на сто с гаком потянет», — мечтательно произнес Санек, видимо, переводя стоимость чертяки на бутылки со спиртным. «Ты сначала пымай, а потом цени», — поддел его Романыч… «Нужна подмога», — с тоской подумал я, глядя на поскучневшего Санька и как-то обмякшего деда. И помощь пришла в лице соседки Романыча, пенсионерки Клавдии Максимовны. По ее совету в какие-то полчаса мы загнали романовского бойца к овцам, в сад, потом всех вместе в хлев. Я вооружился рыскалом. Санек вцепился в барана сзади, а Максимовна смущала бунтаря сухарем. Романыч был поставлен на пост у двери, чтоб вмиг дверью защемить безрогую баранью башку. Наконец я накинул ременную петлю на баранье тулово, и общими усилиями мы выставили его на свет. Но баран, урузумев в чем дело, лихо крутанулся и рванулся назад к хлеву, и все мы тут же повалились друг на друга, но рыскало я не выпустил, хотя и протащился за бараном до самых дверей хлева, где все мы благополучно и застряли. Самым слабым звеном оказался Санек — лежал ничком, как неживой, сохранившая больше сил Максимовна молчком выбралась из завала первой, а вот Романыч исчез из поля зрения. Был и нету. Потом вдруг обнаружили, что Романыч зачем-то лезет по лестнице вверх и уже добрался до шифера крыши.

«Хвостик, смотри, хвостик», — услышал я вдруг знакомый голос и увидел жену, добравшуюся до места событий. «Хвостик, хвостик, не такой, — торжествующе повторяла супруга. — У нашего барана хвостик черный тонкий, чистый, сама стригла помню, а у этого — белый, широкий, лопатой, как у бобра, потому что неостриженный и весь в репьях… значит, выходит, что баран чужой!»

Я отпустил веревку и с ненавистью выставился на чужака, а бобр-баран отдыхал вместе с нами, мирно хрустел сухарем, тянулся мягкими добрыми губами к женщинам и непонимающе смотрел на нас. А может, и понимал все.

БЕГ ПО ПРЕСЕЧЕННОЙ МЕСТНОСТИ
Этюд

«Ругаться к вам на почту пришёл, — обратился я к заведующей. — Безобразие! Такая большая деревня, а целых два месяца почты не видно… Вот выбрал время — и к вам, разобраться с доставкой, наказать виновных. Надо же — ни газет, ни журналов…

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.