Бесплатный фрагмент - Картинки

Картинки — 1

Первое убийство

Понятное дело, что в армии никто не сюсюкается с бойцами, отдавая приказы. Но в случае, описанном ниже, произошло некоторое исключение…

Был отправлен на войну молодой человек — добрый человек. Он даже не был религиозным, — ну то есть как и все ходил в церковь по воскресеньям, ставил свечки, крестился, и на этом вся его религиозность обрывалась. Штука в том, что он как бы родился «религиозным», то есть был таким светлым человеком (кстати и с светлыми волосами), что все, даже самые злые, с кем сталкивался он по жизни, все замечали его простоту и нехитрый ум, — так что злые избегали его обижать, как-то даже брезгуя его, а добрым людям приятно было с ним общаться, хотя и добрые тоже чувствовали некую пропасть между ним и собой.

На войну он отправился почти добровольцем. «Почти» — потому что все пошли и он пошёл, и считал зазорным отсиживаться, косить от повесток… Да и Родину он любил. Единственное от чего сердце его волновалось — это факт, что на войне нужно убивать. Собственной же смерти или собственной инвалидности он пока не боялся, так как не знал что это на практике, а верил молодым своим умом в чудо, что его минует сей жребий, — одним словом, он не заморачивался.

На войне на укрепление этого молодого человека с его сослуживцами напала группа врагов. Более опытные солдаты их всех — всех этих врагов — перестреляли. Кроме одного. Этого одного оставили, дабы пустить первую кровь, предоставив убийство доброму молодому человеку. Враг был уже ранен и уже безоружен, оставалось только добить его. Молодой человек вынул имеющийся у него пистолет, зарядил его, подошёл к врагу и выстрелил ему в голову. Из черепа убитого хлынул на пару мгновений небольшой фонтанчик густой тёмно-красной крови. Сослуживцы засмеялись, произнося реплики вроде: «с почином» или «первый пошёл». Сам добрый человек не засмеялся, но и не загрустил. Преступление его коснулось пока только «механическим образом» — по замечательному выражению о падении Сони из «Преступления и наказания», — ну то есть он не понял ещё что такое он совершил, так как не чувствовал ни ужаса, ни отвращения, ни радости, ни кровожадности; единственное что он мог понимать — это чувство выполненного долга.

Молодой человек потом подумал:

— Нет греха. Есть предательство. И если бы я не убил, то предал бы своих сослуживцев. Вот что такое настоящая религия. А та религия нам дана Богом в качестве ориентира, в качестве идеала, который на Земле, увы, нереализуем.

*

В ночь перед убийством, — которые хоть и совершаются на войне с такой же периодичностью, как в мирной жизни совершаются покупки в магазинах, и даже как-то почти не считаются убийствами, но тем не менее, — в ночь перед «убийством» молодой человек видел сон, который наутро через час уже забыл, — но сон этот был замечательный. Ему снился его лучший друг. У него был друг с детства, мальчишка бойкий и сильный, не чета ему самому, доброму и слаборазвитому. Однажды у них произошла история, друг его купил себе старенькую машину, не имея прав вождения, но не взирая на отсутствие прав, друг тут же заехал за ним и они поехали кататься.

Приснившееся было как бы основано на той реально случившейся истории. В той истории дело кончилось тем, что несовершеннолетнего водителя поймали полицейские и отобрали у него автомобиль. Добрый молодой человек надолго запомнил — помнил до сих пор, как давил на газ в кураже его друг и как это было опасно, когда старая развалюха, жужжа и надрываясь, летела с ними внутри по ночной дороге, как водитель её не знал почти никаких правил ДД, и как он был смел, не взирая, а даже наслаждаясь волнением своего пассажира. Но пассажир в тот раз, добрый молодой человек, смело доверял своему другу водителю и не выказывал страха.

Теперь же во сне, в ночь перед первым убийством, ему привиделось некое продолжение. Когда во сне их остановила ГИБДД, то он, как и в тот раз в реальности, сильно заволновался. Но только теперь каким-то фантастическим способом молокосос друг его как-то договорился с полицейскими, — будто бы дал взятку или позвонил какому-то покровителю — неизвестно точно, так как пассажир во время беседы их оставался внутри машины. После этой беседы водитель вновь садится за руль, заводит машину и с самой блаженнейшей длинной улыбкой, оскалив два ряда своих белых зубов, с шлифом трогается и они продолжают свои покатушки.

У доброго мелькнула странная мысль, что будто бы плохо, что другу удалось договориться, — потому что ему было до этого так страшно, и ГИБДД как бы спасло его от его сумашедшего друга. Но делать было нечего, выказывать трусость было нельзя, и добрый человек тоже натужно улыбался, когда машина разогналась уже до ста километров.

Друг его порывался повыкрутасничать и до поимки полицией, теперь же он видимо почувствовал себя совершенно всесильным и решил показать трюк, который видил в одном фильме. Впереди приближался поворот и весёлый водитель, не сбавляя скорость, стал поворачивать в него. В этот момент он посмотрел на лицо пассажира, дабы увидеть его восторг от мастерства прохождения им поворота. Друг тоже взглянул на него, но тут же увидел в стекло, что поворот ещё не пройден и вряд ли будет пройдён. Скорость была такая, что всё увиденное не растянулось и на секунду: мелькнула обочина, канава, поляна и деревья. Добрый убийца почувствовал как сильно обо что-то ударился головой. Боль была почти физической; от неё он проснулся.

Тупик

Тупик, тюрьма,

И всё здесь зря.

И нет тебя, и нет меня.

Я бы хотел найти приют,

Где вкусно кормят и не бьют.

Но тот приют те создают,

Что сами жрут

И тех побьют,

Кто покусИтся на их круг.

Так в одиночестве вся жизнь, —

Куда ни кинь, везде клин в клин.

Тот кто не хочет сильным быть,

Того спешат скорей забыть.

А кто родился всех сильней,

Тот в солнце славы средь людей.

Вот странность — цель пронзил патрон

И нЕ к чему лететь потом.

Все мысли о прошедшем дне,

Когда дрожал курок в  руке.

Теперь пропал и не видать,

Всем на патрон тот наплевать,

Все смотрят в дырку от него,

Патрон был средством и всего…

Мелкий писатель

Есть художники, которые родились с талантом и фору дадут тем, что родились без него, но стараются и учатся ремеслу, в то время как талантливым вообще ничего не стоит творить и почти не нужны никакие науки. Как например наш Пушкин, что едва научился говорить, а уже — из рассказов его современников — остроумно стал обличать в стихах некоторых своих близких, и кстати взрослых… Помимо Пушкина есть уйма других примеров среди людей никем не признанных и неизвестных.

А есть спортсмены, что родились с неким даром, но сколько бы они не тренировались, они всё равно не в силах побить рекорды тех, кто значительно талантливее их, — и это притом, что «значительно талантливейшие» порой ленятся тренироваться, а всё равно остаются на высоте. Несправедливость, что тут сказать, одна из миллиарда несправедливостей в Божьем созданье Мира, — наверно, так должны видеть свою ситуацию «менее талантливые»…

Есть так же масса учёных, которые видят своё поприще исключительно в поглощении информации и в научных опытах. Но открытий из них никто не может совершить, которые совершили выдающиеся учёные, имена которых всем известны. Впрочем, справедливости ради, нужно оговориться, что все гении, так или иначе, заимствуют опыт, как современников, так и предшественников, хотя бы даже в том смысле, что смотрят на их ошибки и не повторяют их — смотрят как те упёрлись в какой-то невидимый тупик и удивляются насколько всё очевидно и просто, если не «упираться в тупик»…

*

Был у нас в городе старичок писатель, человек советской закалки, человек достойный и был бы таковым даже без статуса «писатель»; а с статусом он стал человеком можно сказать выдающимся в нашей провинции. Сейчас он к сожалению уже давно помер, но перед смертью судьба сделала ему некоторый подарок. Его иногда печатали в газетах, — кстати, по несправедливому какому-то закону общества, у него выбирали всегда худшие произведения, не те которые бы он сам хотел показать людям, — но что поделать, таков закон «людей безталантных», они всегда выбирают нечто «середина на половине», то есть чтобы не сильно умное, не очень изощрённое по красоте, но чтобы лёгкое и не уродливое… А писатель был рад и этому.

Однажды его напечатали в Петербургском сборнике, — но это был ещё не тот, заявленный выше, подарок судьбы. Когда его напечатали в этом известнейшем журнале, он был счастлив до головокружения, он искал встреч с кем-нибудь из знакомых, начинал спрашивать как их дела, а потом плавно переводил тему, что его вот, удостоили такой славы, такой чести; знакомые начинали обычно поздравлять и хвалить, в уме-то соображая, что лишь бы он не заставил их читать своё то произведение, — потому что большинство людей не любит читать в принципе, а читать записи знакомых людей и подавно. «Пророков нет в отечестве своём» — всё мелькало в уме выдающегося писателя, и в душе подозревая, что люди-то хвалят-хвалят, а сами читать не станут; хотя он и не считал себя пророком, да только был настолько счастлив, что плохо владел умом, — чувства переполняли его душу и от этого он порой нёс про себя всякую околесицу.

Писателю нашему было за шестьдесят, когда стало появляться цветное телевидение. Он с удовольствием смотрел местные новости, которые перебивали федеральные передачи и фильмы. Кстати нужно описать его внешность: лоб его был лыс до макушки, — не то что бы лоб его был красив, но был высок и эта черта лица его как бы подражала действительно высоколобым людям, у которых лоб ещё и широк; на подбородке его была выстрижена аккуратным способом поседевшая бородка, и этой бородкой он тоже как бы походил на людей «классических», хотя и как бы в подражающем виде… На нос он надевал аккуратные маленькие очки — не только когда писал или читал; а одевался исключительно не по моде, а в нечто дедовское: в жилетку на рубашку, в брюки, в туфли, которым было уже лет десять, ну и так далее, словом всё походило на тех давно почивших людей, на которых он так хотел быть похожим.

Писатель с нервной щекоткой на сердце представлял — а вдруг кода-нибудь его пригласят на передачу местного ТВ. «Слава» в литературной газете так вскружила ему слабую его головку, что сложно было осознать ею реализм происходящего, что таких случайных писателей как он, там публикуют каждый месяц, в новом номере — ибо надо хоть что бы то ни было публиковать, выполняя план, выпуская ежемесячный номер журнала. Он впрочем и знал это, да только, как и было сказано выше, не владел ни логикой, ни рассуждениями, а упоение — пусть и маленькой — славой владело им. Теперь вместо фантазий о новых сюжетах для незамысловатых своих повестей, он репетировал ответы на потенциально возможные вопросы, которые мог задать ему ведущий в студии телеканала.

— Как вы сочиняете свои сюжеты? — репетировал старик писатель, задавая от лица ведущего себе вопрос в уме.

— Вы знаете… — отвечал сам в себе он таким тонким и немного высокомерным голоском — как у Солженицина, — с таким умным и серьёзным лицом как у пророка. — Вы знаете, сюжеты сами посещают меня… Бывает я например ем, и вот подношу ложку ко рту (а еда-то горячая), и вот жду, дую на ложку, и в этот момент — в момент этого ожидания — меня например посетит какая-нибудь новая идея…

Дальше писатель углубляется в свой быт в своей репетиции, начинает рассказывать в какое время суток он обычно пишет, что ему необходимо для писательства и так далее, и так далее, и так далее. Словом, даже в те дремучие времена — не в наше время, когда любой недоносок может стать из ничего всем, — а даже в то время, когда не было толком ещё ни моды, ни информации в свободном доступе, и даже почти не было кумиров из современности (то есть в сравнении с тем, что есть сейчас), и даже в таком почтенном возрасте мудрый казалось бы человек вдруг стал мечтать «взобраться на небосвод» — «стать звездой».

И вот какой подарок преподнесла ему маленькая его судьба, бедному этому писателю, — подарок этот не материальный и кстати, что касается денег, то тут в скобках отметим, что человек он был самодостаточный и вовсе не нуждающийся. Он шёл как-то раз по улице и заметил репортёра и человека с камерой напротив него; репортёр что-то говорил в микрофон, активно жестикулируя свободной рукой. Писатель проходил с мыслью вроде — ну вот, репортёр, и когда же меня пригласят в студию… А репортёр взял и обратился к нему. Писатель без особой охоты ответил на вызов и стал слушать вопрос репортёра, а оператор тем временем направил на него свою камеру…

— Скажите, что вы думаете о современной политической ситуации?

— Политической ситуации? — переспросил старик растеряно.

Дело в том, что он репетировал однажды и этот вопрос, и вот, как на экзамене в ВУЗе, ему попался выученный билет.

— Вы знаете, поначалу я — как и многие мои соотечественники — надеялся на перемены к лучшему… Но каково же было моё удивление, когда все, а не только я, вдруг столкнулись с этой нищетой, с этим беспорядком. И, собственно говоря, я не ожидал таких перемен, — ведь это были перемены не те что нам обещали…

Репортёр, молодой паренёк, почему-то усмехнулся.

— Извините, я наверно некорректно задал вопрос… Я думал вы в курсе, что на носу выборы мэра города и думал что все в курсе какая между кандидатами жаркая борьба.

— А? Да, я слышал. Один кандидат окончил недавно институт — и за него я вряд ли пойду голосовать, — а второй кандидат, что тоже очень популярен и вероятно станет новым мэром, это сын губернатора области…

— Стало быть, Вы проголосуете против всех?

— Ну разумеется. А почему я должен голосовать за воров и мошенников?

— Ну уж сразу «воров и мошенников»? — произнёс репортёр и по лицу его даже можно было увидеть, что в новостную нарезку это интервью не попадёт.

— Ну а как Вы сами считаете, молодой человек? Рассудите сами… Я человек пожилой, я застал ещё Хрущёва Никиту Сергеича и других руководителей — и не было у нас никаких выборов, а назначались руководители без всяких новомодных свобод — чёрт бы их все взял. А теперь что? Теперь каждый суслик в поле агрономом может сделаться, если у него связи есть или деньги, — что является, суть, как правая и левая руки.

Старик начал и ещё что-то говорить, но репортёр уже подыскивал глазами нового респондента и ему удачно попалась на глаза молодая девушка. Тогда репортёр забыл даже всякую учтивость, о которой пёкся до сих пор, нехотя выслушивая деда, и почти побежал к обворожительной красотке, забыв деда и его «старческое нытьё».

Писатель только начал, так сказать, разговариваться, и так как ему не дали высказаться, то он ещё минут пятнадцать высказывался потом в своём уме по пути в одну социальную контору.

*

Знаете, у нашего псевдоклассика Чехова есть такой рассказ, как человек чихнул и обрызгал своего собеседника, а после этого так извинялся, так извинялся, что даже умер от волнения за то что обрызгал собеседника. Как известно, Чехов был врач и наверно он как человек учёный знал о чём говорит, — то есть, что встречаются такие случаи, когда человек обрызгает кого-нибудь нечаянно слюной и после от нервного (откуда-то взявшегося) перевозбуждения вдруг самым естественным способом умирает, — что видимо как-то даже доказывается с точки зрения медицины…

А так как автор этого рассказа человек не только далёкий от медицины, а ещё и назвавший самым «мосечным» образом «великого» человека, признанного всем Миром, псевдоклассиком, то наверно будет простительно, если нынешний рассказ про старика-писателя закончится похожим образом, как и у великого псевдогения.

*

Неизвестно конечно — но каково совпадение! Писатель-старик, как и можно было предположить, купил газету с программой телепередач (кои очень редко покупал, так как с программой газеты были дороже) и стал изучать время всех выходов новостей и передач местного телевидения, чтобы критически или напротив, с самолюбием взглянуть на себя со стороны.

Ужасно долго ему пришлось ждать; он думал, что увидит себя уже в ближайшие дни, а передача, где корреспондент опрашивал прохожих с глупой формулировкой вопроса «о политической ситуации», вышла только через неделю. И что же его ожидало! Ту девушку с её односложными ответами, к которой репортёр побежал от нашего старика, показали, а старика, с его многосложными и прерванными в зачатке ответами, не показали.

«Жизнь закончилась» — как-то прозвучало в уме у бедного творца. — «Если уж не успел я за жизнь высказаться, то возможно ли было за две минуты?» — философским вопросом дополнил он своё отчаяние. Ему как-то ясно после этого представилось, что ни в какую студию его не позовут и что наверно и впрямь таких как он писателей публикуют в петербургских журналах каждый месяц.

Старик как-то поник — и если не через неделю поник он, как в рассказе «про фатальный чих» вышеупомянутого Чехова, который он написал «как гений», а на самом деле всего-лишь как популярный человек, у которого кончилось вдохновение, но люди его до такой степени любят, что примут любую дичь за шедевр, — так вот, если не через неделю поник старик нынешнего рассказа, то через год или чуть более старик-писатель потихоньку занемог, а по прошествии ещё пары лет умер.

Сказочного послесловия его писательской карьеры не случилось — и вряд ли осталась хотя бы у кого-нибудь его книга теперь или тот номер Петербургской газеты… Хотя, есть такие чудаки, которые «ради истории» коллекционирую разный хлам.

Так, размышления