Бесплатный фрагмент - Кара Булганака

Фотографии предоставлены с согласия Керченсого музея истории обороны Аджимушкайских каменоломен, а также из личного архива автора.

…Мы — первые боги,

Мы — древние дети

Праматери Геи, —

Великой Земли!

Изменою братьев,

Богов Олимпийцев,

Низринуты в Тартар,

Отвыкли от солнца,

Оглохли, ослепли

Во мраке подземном,

Но всё еще помним

И любим лазурь.

Обуглены крылья,

И ног змеевидных

Раздавлены кольца,

Тройными цепями

Обвиты тела, —

Но всё еще дышим,

И наше дыханье

Колеблет громаду

Дымящейся Этны,

И землю, и небо,

И храмы богов.

А боги смеются,

Высоко над нами,

И люди страдают,

И время летит.

Но здесь мы не дремлем:

Мы мщенье готовим,

И землю копаем,

И гложем, и роем

Когтями, зубами,

И нет нам покоя,

И смерти нам нет.

Источим, пророем

Глубокие корни

Хребтов неподвижных

И вырвемся к солнцу, —

И боги воскликнут,

Бледнея, как воры:

«Титаны! Титаны!»

И выронят кубки,

И будет ужасней

Громов Олимпийских

И землю разрушит

И небо — наш смех!

Дмитрий Мережковский «Титаны»

(К мраморам Пергамского жертвенника),

17 июля 1894 г.

Глава 1. Черное небо и огненная земля

Высокое майское небо почти целиком затянуто черным дымом. Земля содрогается от разрывов бомб и снарядов. Небольшая группа красноармейцев 510-го зенитного дивизиона сдерживает натиск превосходящих сил фашистских войск у села Булганак. В небе то и дело огромными стаями проносятся немецкие самолеты, разнося в клочья отступающие к Керченскому проливу советские части. Кто-то стремиться отойти организованно, кто-то панически бежит, кто-то оказывает упорное сопротивление, пытаясь зацепиться хоть за что-то в голой крымской степи. Везде царит хаос, линии фронта как таковой нет, всюду вспыхивают лишь отдельные очаги отчаянных схваток. Без того жаркий весенний южный воздух раскален нестихающим огнем бомбежек и обстрелов. Кажется что, запущена громадная безумная печь, в которой плавится вся реальность — воздух, земля, вода, человеческая плоть и кровь — в одном беспощадном огненном потоке. Едкий дым застилает все густым туманом, в котором все пропадает как в пропасти.

— Слева звено «Юнкерсов», — Елкин, возьми их, мы перехватим «Мессеры» по центру! Черт! Тьфу, зараза… откуда же их столько слетелось? — поднимается, отряхивается и отплевывается от земли командир батареи старший лейтенант Михаил Светлосанов, — Просто как саранча в воздух поднялась непроглядным тайфуном!

— Зато целей много, — откликается рядом комиссар Гогитидзе, — очередь дал и посыпались вниз горящим железом! Красочное крушение всей фашистской мощи!

— Боезапаса бы хватило, — размышляет Светлосанов, — а то при такой скорострельности нас надолго не хватит, еще пехота наседает. Со всех сторон атакуют, и с земли и с воздуха!

— Ничего! Выстоим… — выкрикивает сквозь грохот разрывов младший лейтенант Елкин, — Они и так на нас налетели и разбились как волны морские о скалу! Пока здесь их косим, а там сманеврируем…

— Северо-западнее на 45 звено бомбардировщиков, — докладывает сержант Егоркин, — они просто тучами кружат…

— Вижу! Сейчас мы их поджарим… 1, 3, 5 орудие, товьсь! — Светлосанов не отрывает взгляда от клубящегося темными клубами гари неба, — По цели залпом пли!

— Есть! — восклицает Гогитидзе, — четыре стервятника носом вниз пошли! Как на картинке! Просто песня…

— Да, строй разбили, остальные на вираже отходят, — добавляет Елкин, — не понравилось, как мы им перья ощипали, коршуны поганые!

— Отлично! Теперь возьмите на прицел правый фланг, — командует Светлосанов, — вон они сквозь тучи дыма скользят, сбоку обходят, хотят проскочить к переправе, этого допустить нельзя!

— Черт бы их побрал! — ругается сержант Егоркин, — Да их там тьма! Все небо в черных крестах! Сюда что все «Люфтваффе» слетелось? Плывут как металлические тучи, как в страшном сне…

— Нет не все. Это только 8-й авиакорпус Рихтгофена, — поясняет Елкин, — по данным разведки его перебросили незадолго до наступления. Развеем всю эту нечисть, затем мы здесь и вросли в эти степные камни!

— Что вообще происходит? Почему отступаем? — сокрушается Гогитидзе, — Что на Акмонае случилось? Мы же начали долгожданное наступление! Три армии в боевом маршевом порядке развернуты! Шаг до победы! И вдруг все внезапно летит прахом под откос… Что пошло не так?

— Просчеты были серьезные. И в обороне и дислокации. — с нотками гнева произносит Светлосанов, — Все три армии — 51-я, 47-я, 44-я стояли очень близко к передовой, скученно. Все объекты не замаскированы должным образом. Один мощный удар и все рухнуло, как колосс на глиняных ногах. А дальше — вон она голая степь, — ни укреплений, ни окопов, гуляй, не хочу! Об этом предупреждали командующего фронтом Козлова многие толковые офицеры, но куда там! Понадеялись на силу наступательного удара, все были опьянены предстоящим прорывом, вот немец и использовал все наши ошибки себе на пользу. И теперь вся степь трупами завалена и кровью залита… На той стороне Манштейн правит бал, а он один из самых талантливых военачальников Вермахта, с ним надо было ухо востро держать! А мы лобовой «кавалерийской атакой» решили его позиции взломать, вот и попались ему в сети… и бьемся упрямой рыбой!

Кто бежит, кто уже убит, кто еще трепыхается как мы! Но мы не отступаем, мы еще покажем, на что способны! Мы у этого села Булганак, прочно в землю вросли… И не на шаг не отошли!

— А вокруг нас почти все к проливу бегут… — добавляет Елкин, — Лишь немногие обороняются. Что с армией стало? Смотреть противно…

— Нарушены коммуникации между штабами, — вздыхает Гогитидзе, — связи нет наверно уже нигде. Фашист сразу голову отсек нашему Крымскому фронту, лишив его какого-либо управления. Сломай у машины руль, и она сама покатится к обрыву, что у нас и происходит.

Армия без командования превращается в страшный хаотический поток, что бушует вокруг нас. Никто не знает что делать. Люди в голой степи как живые мишени, укрыться негде… Тыл обнажен, никаких фортификаций до самой Керчи не строили, думали, что через несколько дней будем по набережным Севастополя гулять, а вон все как обернулось! Просто Крах, Катастрофа! Я такого не видел… Не бой, а массовый расстрел тяжелой артиллерией и самолетами! Одно попадание — и сразу братская могила! Какое-то неописуемое дикое языческое жертвоприношение… Кошмарный сон во плоти!

— Да! Не схватка, а настоящая бойня… — на ходу бросает Егоркин, вращая наводящую рукоять зенитки, — Народу полегло не счесть! И это еще не конец! Дымящееся кладбище от горизонта до горизонта….

— Мы еще возьмем реванш! — восклицает Елкин, — Недолго им тут гулять! Остановим и погоним назад, до самого Берлина! Это им не 41-й год! Их время уже кончилось… Главное здесь им хороший заслон поставить. И в долгу мы не останемся, отомстим за всех, за каждого нашего солдата, кто здесь в землю лег…

— Мы у этих скал встали крепко, пока положение не изменится. — оглядывается вокруг Светлосанов, — Фашист нас одолеть не может. А дальше, может, возобновим наступление, когда войска придут в себя и оправятся от удара…

— Нам бы помощь не помешала, — замечает Гогитидзе, — а то при таком темпе стрельбы, боеприпасов нам действительно не хватит! Связи с командованием нет, и не предвидится. Какого-либо снабжения в этой кутерьме ждать не стоит. Надо что-то думать…

— Вышлем разведку, — поднимает бинокль к горизонту Светлосанов, — узнаем, что вокруг нас творится! Ситуация нестабильная, все меняется с головокружительной скоростью, как несущийся «мессер» над нами! Если что, будем отбиваться стрелковым оружием, станем пехотной частью… Самолеты и из пулеметов можно срубить, умеючи! Любое оружие может запеть на разные голоса… А обычная сельская местность может стать бесподобным капканом для врага!

— Да места здесь не простые! — откликается младший лейтенант Елкин, — Я бы даже сказал загадочные! С виду ничего особенного, даже уныло, однообразно и скучно — степь голимая, а внутрь шагни — Тьма непредсказуемая! Одни подземелья местные необъятные чего стоят…

— А тут все в пещерах, в каменоломнях от Акмоная до Керчи! — добавляет сержант Егоркин, — Все изрыто… И такая перепутанная паутина каменная — только ступи и сразу запутаешься! Утопнешь, как в болоте. И под нами сейчас — метров 10—15 вниз, и бездна каменная непредставимая и безвозвратная… Вот так сидишь и не знаешь, что рядом с тобой хищно затаилось!

Ого! А это кто к нам бежит во весь опор? Пехотинец вроде… От своих откололся! Чудной малый! Куда это он, о своей части! Может посыльный?

— Сейчас разберемся! — говорит комиссар Гогитидзе, глядя на приближающуюся пригнувшуюся фигуру солдата, петляющего под обстрелом, — Во всяком случае, не трус и не паникер! Бежит не в тыл, а к линии фронта. То есть к нам… Под пулями и бомбами прорывается, настоящий храбрый джигит! И идет грамотно… Нам бы такой пригодился!

— Почему он все-таки к нам движется? — поворачивается Елкин, — Может действительно для нас приказ? Обстановка изменилась? Передислокация? Но на посыльного он не похож…

Вскоре в окоп сваливается запыхавшийся сержант, опаленный, в изорванной гимнастерке, весь в ссадинах и кровоподтеках, с ППШ-а в руке и толстой подсумкой гранат на плече…

— Жив, пехота? — приветствует Егоркин.

— Ага! Думал не дойду, — улыбается боец, — «Лаптежники» бомбят, что с каждым шагом в воздух взлетаешь, и пулеметами каждый метр прошивают…

— Кто такой? Зачем здесь? — строго спрашивает Светлосанов.

— А да… виноват, товарищ старший лейтенант! Сержант Борис Устрицкий! 384-й стрелковый полк 77-й горно-стрелковой дивизии, вернее то, что от него осталось… Сотня обезумевших под огнем солдат.

— Тебя кто послал? — подключается Гогитидзе — Есть, что нам сообщить?

— Никто, — спокойно отвечает сержант, — Я сам! Увидел бой, оборону, решил присоединиться!

— В смысле? — усмехается Елкин, — Как так, захотел и пошел? А дисциплина, приказ?

— Да какая дисциплина… Вы гляньте, что творится вокруг! — вздыхает Устрицкий, — Никаких приказов уже нет…

Ну, вообщем дело такое… Все отступают, можно сказать бегут! А я не хочу… Неправильно это! Мы солдаты или кто? Нужно фрицев остановить, хороший решающий бой дать! Что-то сделать в этом бардаке… Я об этом думал, а тут вы! Вот я и здесь…

— Где и кто твой командир? — интересуется Гогитидзе.

— Нет у меня больше командира! Я пойду за тем, кто меня в атаку поведет… А тот, кто как заяц по степи бегает от первого выстрела, еще и впереди своих солдат — мне не командир! Я воевать хочу, а не бегать от врага! Если мы ничего не сделаем, так фашист и до Кавказа докатится!

— Наш человек, Михаил Викентьевич! — восклицает Егоркин, — Надо к нам в батарею зачислять! Научим из зениток бить и другим премудростям…

— Ну, все понятно с тобой, сержант Борис Устрицкий, — улыбается Светлосанов, — Не по уставу это конечно, но у нас тут и так все смешалось. Каждый лишний ствол нам только в радость. Будешь воевать под моим началом, а там видно будет. Сейчас немцы опять полезут… Пойдешь сержант, на первую линию, поможешь нашим дивизионным бойцам, может посоветуешь что из окопной науки. Мы — зенитчики и привыкли врага сверху встречать. А тут другой бой разворачивается… Так что, окинь там все своим пехотным взглядом, исправь что надо.

— Есть! — радостно отвечает Устрицкий, — Я уже тут приглядел интересные овражки, можно кое-что сделать занятное… Так, чтоб фриц когти стальные пообломал! И тут и остался!

— Так и будет! — подхватывает Егоркин, — Мы тут тевтонцам знатную могилу организуем! Какой они еще не видывали.

— Добро! На-ка хлебни… — Елкин протягивает Устрицкому фляжку, — С дороги не помешает. Откуда такой красивый, весь черный, в копоти и оборванный?

— С Акмоная топаем… Когда фрицы внезапно фронт прорвали, началось невообразимое! Связи нет, никто не знает, что делать… Фашист прет стальной лавиной! Позиций как таковых не стало! Все залито кровью, горящим человеческим мясом и обугленными костями. Вся степь трупами завалена. Укрыться негде, зацепиться не за что! Просто массовый расстрел! Потоки обезумевших людей бегут к проливу. Самолеты на бреющем полете выкашивают целые колонны. Как в тире! Настоящая Преисподняя… Вообщем насмотрелся я пока до сюда дошел… На всю жизнь кошмаров хватит!

— Ничего! Мы еще переломим хребет фашистской зверюге! — твердо говорит Гогитидзе, — А ты, Борис, в передышке боя отмоешься чуток и поешь! Будешь как новенький!

— Спасибо! — улыбается сержант, — За неделю впервые нормальных людей встретил. Вокруг все ошалевшие. Не видят и не слышат ничего вокруг! Драпают… Каждый пытается спастись! А где? Тут ямка или приличный овраг — считай, подарок судьбы! При такой бомбежке…

— А Турецкий вал? — спрашивает Светлосанов, — Это же серьезное препятствие на пути фашистов! Как его не удержали?

— Фрицы его хитростью взяли… — отвечает Устрицкий, — Их бронетехника пристроилась в нашу отступающую колонну грузовиков — в облаке пыли не разглядели. А когда заметили, было уже поздно. Смели всю оборону.

— Что ж это творится такое? — восклицает Егоркин, — Три армии в наступление пошли. Народу — тьма! Настоящее Вавилонское столпотворение… И в какие-то часы все прахом пошло! Как дамбу темным потоком смыло!

— Война не всегда наступление! — замечает Гогитидзе, — Это как в нарды играть. Все может быть… Любая неожиданность. Где-то отошли, в другом месте ударили! Все выровняется…. Успех фашистов временный, это факт!

— У нас тут все какое-то неподступно многослойное закручивается! — озирается по сторонам Елкин, — чувствую, битва у нас особая начинается! Не так как всегда.

— Здесь с виду все просто, — добавляет Устрицкий, — а если приглядеться, очень даже заманчиво получается! Если использовать все прелести местной природы, можно фрица изрядно поплясать заставить на раскаленных камнях. Очень тут все обманчиво. Или лучше сказать — замаскировано, самой природой! Готовая цитадель…

— Где бы мы ни были, оккупантам покоя не будет! — горячо говорит Гогитидзе, — Мы этим шакалам такую бурю устроим, что они забудут и самих себя и зачем пришли!

— Пока что наша задача — держать этот участок! — окидывает взглядом позиции Светлосанов, — А как дальше сложится, поглядим… Хотя есть занятные мысли. Чтоб у фашиста земля из под ног ушла! Ну а пока… Опять эскадрильи черные наплывают! Так, огонь по центру 2, 4, 6 орудия — накрываем веером… 1, 3, 5, 7 держите фланги!

Из-за туч выныривают литые, поблескивающие на солнце, корпуса немецких самолетов. Советские зенитки неистово бьют по парящему черной сталью врагу. Два бомбардировщика вспыхивают, и коптя густым темным дымом срываются вниз к земле горящими металлическими кометами. Три «Юнкерса», отделившись от остальных, опускаются ниже и пикируют на сражающуюся батарею. Начинается жестокая дуэль скоростных машин и крутящихся во все стороны орудий. Пулеметные очереди взрыхляют землю, секут по бронированным щитам зениток, пробивают каски и человеческую плоть… Кровь брызгами летит на камни и стальные щиты. По периметру батареи падают сраженные свинцовым ливнем красноармейцы — кто за ручкой наводящего механизма, кто у ящиков с боеприпасами. Истошно завывая, сирены «Юнкерсов» рвут перепонки, давят на рассудок, выворачивают внутренности. Взрывы бомб рушат всякое основание под ногами — почва словно исчезает и все летит в пропасть… Земля подпрыгивает, и танцует в безумной пляске. Попадания авиабомб с воздуха разносят две зенитки и опрокидывают еще одну, огонь рвет все вокруг, выжигая все живое, в грохоте режут слух крики раненых. Столбы земляных фонтанов разрывов осыпают осколками камня и железа и застилают обзор… Кажется схватка уже идет по наитию, почти наугад… Сквозь вязкий дым молниями бьют огненные росчерки захлебывающихся в бешенном темпе стволов… Кабина одного из пикирующих бомбардировщиков разрывается в клочья — очереди секут дальше по фюзеляжу и фашистский стервятник, объятый пламенем, огромным факелом несется вниз. Второй с перебитым искрошенным крылом пытается выровнять полет в воздухе, но трепыхаясь, крутится на месте, и срывается в смертельный штопор. Третий, выпустив еще несколько пулеметных очередей больше для острастки, уходит под облака…

— Вот так вот! Господа арийцы, мать вашу… — смеется Светлосанов, — Получили огонька нашего! То ли еще будет!

— Хотели нас в ближнем бою испытать! — усмехается Гогитидзе, — Слабоваты вы бюргеры, с нами лицом к лицу тягаться!

— Опять фашист в зубы отхватил, — устало выдыхает Елкин, облокачиваясь на стальное тело орудия, — схватки все жестче становятся. У нас потери тоже серьезные…

В клубах дыма появляется политрук Кагин, закопченный и усталый.

— Что случилось, Николай? — спрашивает Светлосанов.

— Плохо дело, командир! — отвечает политрук, — Мы в окружении! Немцы отрезали нас от основных сил! Со всех сторон фрицы… Рядом с нами были какие-то пехотные части, но фашисты рассеяли их внезапной танковой атакой!

— Если прорвать цепь окружения? — предлагает младший лейтенант Елкин, — Наверняка линия обороны немцев сырая… Если сейчас, не мешкая, неожиданно ударить, можно восстановить связь с войсками!

— Кольцо очень плотное! — поясняет Кагин, — И силы несопоставимые… У них бронетехника и пехоты все больше стекается. Сразу закрепляются на позициях, все серьезно и грамотно. Там до горизонта все в фашистских касках!

— Так значит! — зло бросает Светлосанов, -Пока мы здесь сражались, наш тыл разбежался, как и все остальные! Прорываться? Куда? Только людей зря положим… Здесь более менее удобная позиция. Скалы выступают, низины и овраги есть. А там, в степи на открытых дорогах мы долго не протянем.

Я вот что думаю… Под нами катакомбы — глубокие и протяженные. Отличная база для ведения борьбы, пока обстановка не выровняется! Поэтому слушай мой приказ… Переносим матчасть, все что можно унести — в каменоломни. Особенно продукты и боеприпасы. Будем обживаться там… Валериан Сафронович! (обращается к Гогитидзе) Возьми людей и займись эвакуацией дивизиона под землю… Проследи, чтоб все шло надлежащим образом! Врагу ничего не оставлять! И поторопитесь, времени, судя по всему, у нас, не так много…

— Есть! Все сделаем, в кратчайшие сроки! — козыряет комиссар Гогитидзе.

— А орудия? Что с ними? — переживает Елкин.

— Расстреляем боезапас и взорвем, — холодно чеканит Светлосанов, — Спаренные пулеметные расчеты возьмем с собой. Фашисту ничего не останется, кроме черных могил и капканов.

— Вот это поворот! — восклицает сержант Егоркин, — На все 180 градусов! Аж до головокружения… Это что же мы теперь подземные зенитчики? Кого же сбивать будем из недр земных? Небо то, каменное будет!

— Не стальные машины, а живого земного фрица будем сбивать, Алексей! — поясняет Светлосанов, — Также снизу, из темноты ночной, только из пулеметов и винтовок. Не наш формат, но что поделаешь… Зато сюрприз для фашистов будет исключительный. Они явно этого не ожидают. А фактор внезапности на войне многого стоит…

— Раз так, теперь мы их за нос хорошо поводим! — радуется Гогитидзе, — Эти каменоломни как бурное море — зашел и неизвестно что с тобой дальше будет. Фашисты тут лезгинку будут танцевать на огненных камнях! Булганак им врежется праведным клинком!

— Катакомбы — это интересно! — подхватывает Устрицкий, — Я о них слышал, о том, что они очень большие, глубокие и почти непроходимые. Фриц побоится туда лезть…

— А фашист то не дремлет! — прерывает всех Кагин, глядя в бинокль, — Гляньте-ка, товарищи! На нас танки идут, десятка два точно… Причем со всех направлений! И их все больше. Зажимают кольцо.

— У нас только зенитки! — размышляет Елкин, — Хотят нас в камни вмять, и с воздуха и с земли давят! Просто тайфун какой-то из огня и железа… Со всех сторон!

— А чем наши зенитки хуже полевых гаубиц? — подмигивает Светлосанов, — Калибр позволяет… Сейчас мы им устроим праздничный фейерверк! Четные орудия по воздушным целям, нечетные разворачиваем прямой наводкой бьем по танкам! Пулеметные пары опускаем — будем сечь пехоту… Все, выполнять!

Из степи нарастает зловещий гул моторов. Немецкие танки, уверенные в своем превосходстве, черными бронированными монстрами, ползут все ближе…

Серия взрывов прокатывается по позициям красноармейцев. Начинается жестокий бой… Надвигающиеся стальные чудовища открывают огонь уже с дальнего расстояния, прощупывая оборону. Сверху завывают сирены пикирующих бомбардировщиков. Кажется все — земля, железо, воздух и людская плоть и кровь, горит и плавится как в огромной доменной печи. Несколько зенитных орудий разлетаются на куски от прямых попаданий снарядов и бомб. Рядом падают убитые и тяжелораненые…

В неравной схватке батарея продолжает сражаться… Несколько самолетов, тускло блеснув черными фюзеляжами, сорвавшись с высоты, и оставляя за собой густой темный шлейф дыма, стремительно идут вниз в полыхающую степь…

Танки останавливаются. И ведут огонь с дальней дистанции. Больше половины наступающих машин горит огромными коптящими факелами в изорванной взрывами степи. Некоторые танки поворачивают назад… Немецкая пехота, залегшая на сопках, в траве, под шквальным огнем крупнокалиберных зенитных пулеметов, медленно отползает…

— Ну, вот, еще одну атаку на сегодня отбили! — Светлосанов устало снимает каску, вытирая от пота закопченное лицо, — Пока мы… Здесь, фашист будет гореть красным пролетарским пламенем! Немало их тут останется… Не видать им Баварии, Швабии или что у них там еще есть?

— Сутки, максиму двое, мы еще на этих позициях протянем, — говорит Кагин, проверяя казенную часть орудия, — А потом они свою тяжелую артиллерию подкатят. И начнется мясорубка из огня, крови и железа! И в небе самолетов больше чем у нас осталось стволов. Соотношение один к десяти, если не к двадцати. Такая вот у нас получается кровавая арифметика и бесшабашная драка!

— Ну, мы к тому времени будем на другом плацдарме, — улыбается Елкин, — в запутанных тоннелях под землей — путь нас поищут…

Глава 2. Кочующий госпиталь

Часть 1

В первых числах мая 1942 года, медико-санитарный батальон 396-й горно-стрелковой дивизии 51-й армии, располагается в районе Феодосии, на хуторе Минарели-Шибань.

В одной из палаток, военврач Мехбала Гусейнов, военврач Татьяна Муртазаева и медсестра Клавдия Расщупкина, делают операцию раненому бойцу. Снаружи прокатывается серия взрывов, забрасывая палатку комьями земли и раскачивая почву под ногами. Откинув полог, внутрь операционной вбегает фельдшер Михаил Скитневский, которого все зовут просто Мишей.

— Что там происходит? — спрашивает Гусейнов, — как там снаружи?

— А что там может быть, Мехбала Нуралиевич? — пожимает плечами Миша, — Опять авианалет… Все вокруг взлетает в воздух и полыхает. Как всегда! Обычное дело за эти дни.

— Что-то очень часто стало.. — ворчит Расщупкина, — Линия фронта вроде далеко. А эти коршуны шныряют почти каждый день! И бомбят все живое, даже санитарные части… Мы еще живы как-то до сих пор, чудом каким-то невиданным!

— Скоро я думаю, все наладится, — твердо и строго говорит Муртазаева, — если где фашисты и продвинулись, наши загонят их обратно… Только неизвестно что в целом на фронте, на Акмонае творится. Разное говорят…

— А что именно? — поднимает взгляд Гусейнов.

— Кто-то говорит, что немцы фронт прорвали, и наши части спешно отступают… — говорит Муртазаева, поднимая руку с хирургическим крючком, — Кто-то клянется, что в результате нашего неудачного наступления фронт стабилизировался, и как в марте, начались позиционные бои с переменным успехом. Непонятно…

— Канонада артиллерийская близко раздается! — замечает Миша, — Так, что будто за холмом пушки бьют… Мне кажется, положение там тяжелое. Даже судя по количеству доставляемых нам раненых. Такого потока раньше не было…

— Насчет паники и отступления — это все слухи и домыслы, — горячо произносит Гусейнов, — Бои идут и бои упорные! А пораженческие настроения и фрицы могут распространять… Они любят такую пропаганду вести. Листовки, провокаторы и прочее. Опираться нужно только на очевидные факты. Плохо нет связи! Тогда все бы было ясно.

— Кровотечение в легком! — почти выкрикивает Расщупкина, — Как бы дыхание не прекратилось!

— Спокойно! Вижу… — Гусейнов склоняется ниже к раненому, — Зажмите артерию! Так тампоны… хорошо! А вот и она… — достает пинцетом тускло блеснувшую пулю, — Ну, вот почти все! Обработайте и зашивайте!

— Ранение серьезное, — всматривается Муртазаева, — его бы и других тяжелых в город. Не в наших полевых условиях держать еще и под обстрелом! Или бы еще в дальше в тыл, где нет бомбежки… Может эвакуировать часть госпиталя? Надо в штаб доложить сегодня!

— Нет у нас больше штаба! — внезапно восклицает Миша.

— Не понял, что? — удивляется Гусейнов.

— Как нет? — подхватывает Расщупкина, — Куда делся?

— Взорвали что ли? — поднимает взгляд Муртазаева, — Под бомбы попал?

— Такие не взрываются! — со злой иронией произносит Миша, — Я только что оттуда… Пусто там! Сбежали они все, наши командиры и начальники. Испугались видимо немецких пушек и самолетов. Почуяли гибель!

— Вот это дела! — ошарашено произносит Расщупкина, — А как же больные и раненые? Что же теперь будет? Персонал? Люди? Что нам делать? Как работать?

— Ты уверен? — внимательно смотрит на фельдшера Муртазаева.

— Вернее не бывает… — грустно вздыхает Миша, — Все собрали — и документы, и вещи, и продукты, и испарились! И машин их нет, еще и дополнительно лучшие забрали. Солдаты из охраны все видели — как они спешно грузились, дали деру до пролива! Понеслись шкуры свои спасать!

— Не может быть! — восклицает Гусейнов, — Я схожу, проверю…

— Да сколько угодно! — флегматично кивает Миша, — Я ничего не сочиняю. Я на такие фантазии не способен. Только идите осторожней. Бомбежка вовсю пляшет… Осколки кругом свистят… Смотрите чтоб не зацепило.

— Это что же творится? — негодует Муртазаева, — Бросить своих на произвол судьбы… Здесь же не просто солдаты в окопах, а больные и раненые! Кому помощь нужна перед лицом смерти! Да за это только под трибунал! Вот сволочи!

— Я слышал от раненых, что это уже массовое явление для нашего Крымского фронта… — сообщает Миша, — Штабисты бросают свои части и позорно бегут! Солдаты и полевые командиры выживают, как могут — по ситуации, сами принимают решения, сами сражаются. Говорят, наш командующий фронтом генерал-лейтенант Козлов драпанул в числе первых, и уже на Тамани загорает… Вместе со своей свитой! А на передовой остались самые стойкие, кто не потерял голову в начавшемся хаосе.

— Ничего критического я пока не наблюдаю, — говорит Гусейнов, — мы пока на твердых позициях. Кроме самолетов неприятеля ничего нет. Не надо делать поспешных выводов и поддаваться паникерским настроениям.

— А если в нашем штабе уже выяснили, что на самом деле происходит, и смылись, не теряя ни минуты? — предполагает Расщупкина.

— Да, просто так они бы не побежали — поддерживает Муртазаева, — Не оглядываясь на своих подчиненных! Что-то тут не то…

— Что вы предлагаете, в этой ситуации? — обводит всех строгим взглядом Гусейнов.

— Надо произвести разведку нашими силами, и узнать реальную обстановку, -предлагает Муртазаева, — Если положение угрожающее, нам тоже оставаться здесь нельзя, тем более обезглавленными, без начальства. Мы не банда на самоуправлении, надо соблюдать устав!

Мы должны примкнуть к какой-то воинской части и быть там, где мы нужней. И самое главное — мы не можем рисковать жизнями раненых солдат. Наш и врачебный, и воинский долг — их спасти!

— Я готов в бой хоть сейчас! — загорается Миша, — Но если немцы попрут… нам не выстоять. На хуторе почти один медперсонал, в котором в основном женщины и часть легкораненых, кто может держать оружие. Вот и все наше воинство против танков, артиллерии и передовой отборной немецкой пехоты! Нас сомнут в два счета… Вокруг нас даже окопов нет! Палаточный лагерь. Конечно, мы может дать бой, но он будет первым и последним.

— Наши стрелковые части находятся на приличном расстоянии от хутора, — размышляет Муртазаева, — и что с ними сейчас, сказать трудно, вся информация очень противоречивая. И вычленить из нее рациональное достоверное зерно очень сложно. События, судя по всему, развиваются очень стремительно, и мы можем и не узнать о передвижении наших войск!

— Ладно, — вздыхает Гусейнов, — На всякий случай, подготовим все к отправке. Сколько у нас сейчас раненых?

— 39 человек, — отвечает Миша, — те, что с нами остались, и не отправлены в Керчь.

— А из медперсонала кто еще остался? — спрашивает Гусейнов.

— Хирург Буюк-ага и несколько медсестер… — докладывает Миша.

— А если фашисты внезапно здесь окажутся? — волнуется Расщупкина, — Как отбиваться будем?

— У нас только пистолеты… — грустно улыбается Гусейнов, — И к ним патронов всего ничего.

— У раненых, которые к нам поступали с передовой, оружия достаточно, — сообщает Муртазаева, — и гранаты, и винтовки есть, даже противогазы…

— Только полноценных бойцов нет — констатирует Расщупкина, — Я вообще стреляла два раза в жизни и то из охотничьего ружья.

— Миша! Возьми людей, приготовьте машины, заправьте полные баки, — командует Гусейнов, — пусть будут в «заведенном состоянии». Часть медикаментов и оборудования, пожалуй, загрузите тоже… Оставим для работы самое необходимое. Пока не выясним что…

В палатку врывается сержант в грязной оборванной форме.

— Вы кто? — строго спрашивает Гусейнов, — Что случилось?

— Нет времени на разговоры, — сухо бросает сержант, — товарищи врачи! Если не хотите к фрицам в плен, мотайте отсюда как можно быстрее…

— Почему мы должны тебе верить? — сомневается Расщупкина, — Может ты провокатор?

— Я прямо из окопов, вернее из степи… Там сущий ад! Немцы наступают, перемалывая все, что есть, со скоростью летящего снаряда! У вас всего часа три и они будут здесь…

— Кто-то вообще сдерживает их натиск? — негодует Гусейнов, — Почему нельзя фашистов остановить?

— А ты сам иди, попробуй! Там такое творится — не рассказать! Танки по всему горизонту, пехоты как саранчи… В небе «Юнкерсы» воют тучами, все небо в черных крестах! А у нас вся артиллерия разбита, самолетов — один, два пролетит и все! Говорят, все аэродромы разбомблены, горят! Связи между частями нет… Полный Апокалипсис! Степь голая… даже кустов нет, не говоря об окопах! Это уже не бой, массовый тотальный расстрел! Фашист как стервятник наши армии треплет и рвет на части! Конец всему…

— Значит, те солдаты были правы, когда говорили, что фронта больше нет, — печально заключает Муртазаева, — Все бегут, очертя голову… Что ж это творится на белом свете! Все рухнуло в считанные дни…

— А если помощь подойдет? — предполагает Миша, — Мы же не в изоляции еще?

— Товарищи дорогие! — почти с мольбой в голосе обращается сержант, — Уходите отсюда… Пропадете почем зря! Давайте вслед за нами и быстро!

Я не пугаю, я вам сообщаю реальную обстановку!

— А вы то, куда? — интересуется Расщупкина, — Дальше нас — море!

— В Керчь, к переправе! — сообщает сержант, — Там либо эвакуация, либо нормальная организованная оборона. Сообразим на месте…

— Уже насоображали, — злится Гусейнов, — три армии пошли в наступление, и все обернулось прахом! Это как вообще возможно?

— Никто не предполагал, что так будет! — отвечает сержант, — В тылу хорошо рассуждать! Что и как нужно было, а вы туда сходите, и сделайте выводы, что и как! Там люди целыми полками гибнут…

— Я свой долг исполняю как надо, — не утихает Гусейнов, — а вот что у вас, в штабе фронта творилось и чем думали, что довели людей до такой бойни… Это вопрос! Военным преступлением пахнет… Только вот генералов у нас не судят! А солдаты за их ошибки кровью, жизнью своей расплачиваются!

— Хватит дискутировать, товарищи! — обрывает Муртазаева, — Давайте за дело… Мы не должны допустить гибели госпиталя! У нас люди не пределе…

— Да теперь точно надо собираться, — суетится Расщупкина, — в путь-дорожку! Ничего нельзя упустить. Нужно все успеть! Я пошла… Надо всех еще осмотреть перед дорогой, может кого-то перевязать.

— Все не так, как было раньше, — задумывается вслух Гусейнов, — знакомая реальность и логика ломается… Что-то темное и странное наступает, я это чувствую! Привычная война, с ее законами, где все на местах, закончилась! Начинается что-то другое… И нам надо быть больше чем те, кем мы были раньше. Нас ждет совершенно непредсказуемая схватка. Что ж, в путь товарищи!

Часть 2

Май 1942 г. Аджимушкайские каменоломни.

Гусейнов проходит по мрачным запутанным коридорам, освещенным редкими мутно-желтыми электрическими лампочками. Подземные тоннели переполнены, наводнены военными и гражданскими… В каких-то местах просто некуда ступить и приходится пробираться в темноте сквозь живую массу. У всех измотанный вид и как странные пугающие маски, из темноты появляются угрюмые лица всех возрастов, от стариков до детей… Колышущееся море людей кажется ожившей пробудившейся Тьмой от древнего каменного сна. Все это шевелящееся столпотворение похоже на бурлящий зачаровывающий водоворот, утягивающий в глубину мрака.

Петляя по низким проходам, военврач наконец останавливается у ниши с часовым, за которым темнеет вход в охраняемое помещение, занавешанный плащ-палаткой. У Гусейнова проверяют документы и впускают внутрь. В полутемном каменном отсеке стоит высокий худощавый человек в сером плаще с полковничьими петлицами. У него усталый измотанный вид… В темноте тускло поблескивают стекла пенсне.

Рядом с ним горит небольшой костер… Куда бросает бумаги, очевидно документы, другой командир крупного почти богатырского сложения в форме батальонного комиссара.

Они удивленно поднимают глаза от языков пляшущего пламени и испытующе смотрят на Гусейнова.

— Здравия желаю, товарищ полковник! Я военврач 396 стрелковой дивизии Гусейнов Мехбала Нуралиевич! Мне сказали вы сейчас главный на этом участке обороны. Наш госпиталь располагается неподалеку. Я прибыл получить указания. Куда нам идти или где надлежит находиться.

— Да, Вы правы, товарищ Гусейнов, я остался здесь по приказу штаба фронта, для организации обороны и прикрытия переправы наших войск на Тамань. Ягунов Павел Максимович! Я координирую действия всех отступающих сюда групп и частей РККА. Это мой комиссар — Парахин Иван Павлович. Мы вместе руководим этим участком.

— Получается, Вы теперь командующий Крымским фронтом?

— На деле выходит так… — улыбается полковник, — Официально, конечно же, остается генерал-лейтенант Козлов. Откуда Вы прибыли?

— Из-под оккупированной Феодосии. Наше командование покинуло нас. Трусливо бежало, бросив полевой госпиталь на произвол судьбы! Не дав естественно никаких приказаний. В условиях наступающего врага и угрозы уничтожения госпиталя, я принял решение вывезти раненых в безопасную зону.

— Вы не растерялись и взяли командование на себя? — поднимает взгляд комиссар Парахин, — Что ж, очень похвально!

— Так точно! По пути нас бомбили, мы потеряли одну машину. Но смогли спасти большую часть вверенного нам личного состава, сохранить имущество, медицинское оборудование и оружие…

— Молодцы! Приняли правильное решение, спасли людей. А ваших начальников за трусливое поведение мы еще накажем по всей строгости военного времени, — ободряюще говорит Ягунов, —

ситуация сейчас сложная… От нас требуется концентрация всех сил. Немцев надо остановить любой ценой. Сколько у вас человек?

— Около сотни, отряд пополняется за счет отступающих.

— Как и у нас, точное количество устанавливаем… — вздыхает комиссар, беря в руки очередную пачку бумаг и бросая в костер, вспыхивающий новыми огненными языками и искрами, — Сейчас под землю стекаются все, кто готов сражаться до конца!

— Я видел, у вас тут целый город под землей, кого только нет! И военные всех родов войск и масса гражданских, целыми семьями от бомбежки спасаются! Все штольни, словно живые… И раненых тоже много! Имеет ли смысл нам вливаться в этот бескрайний поток и добавлять излишние трудности?

— Ваши предложения? — внимательно смотрит на военврача Ягунов, — Как лучше использовать ситуацию?

— Мы пока можем остаться на своем рубеже. Там также ведут бой наши части. Там надежно и места побольше… Ну и для фашистов еще один барьер в наступлении. Очень непростой!

— Толково. Мне нравится ход ваших мыслей, — улыбается полковник, — покажите на карте точно, где вы находитесь?

— Здесь! — Гусейнов тычет пальцем на северо-запад от Аджимушкая, — Как и Аджимушкай — наша позиция тоже у скал, почти подземная, как кость в горле у фрицев! Удобное место для того, чтобы шакалу фашистскому шерсть подпалить!

— Да, Вы правы! Врага нужно бить везде и всегда — в любых условиях, при любых обстоятельствах! Если бы у нас командный состав штаба на Акмонае, был бы таким как наши полевые врачи! — вздыхая, расправляет затекшие плечи Ягунов, — Все было бы по-другому… Не дошли бы до такого! Позора…

Ладно, будем двигаться дальше. Сделаем так. Все здоровые бойцы пусть включаются в оборону! А ваших раненых мы эвакуируем в плановом порядке. Придет приказ, придут люди и транспорт. А пока ваша задача — как и наша здесь — держать рубеж! И ни шагу назад!

— Есть! — улыбается Гусейнов, — Есть держать рубеж!

— Чему радуетесь?

— Да как не радоваться, товарищ полковник! За столько суток неопределенности и сомнений, можно сказать, скитаний, кочевья в полном тумане, под непристанным огнем от села к селу, наконец-то чувствуется стальная уверенность, четкий боевой ритм Красной Армии! Цель ясна, задача поставлена. Просто Солнце встает на горизонте… Прямо как на гербе нашем советском!

— Понятно. А где скитались? — спрашивает Парахин.

— Где только не были! И в Каджаларе, и у станции Семь Колодезей, в станице Ленинской и в Багерово… Исколесили степь порядком!

— Много чего повидать пришлось? — сочувственно чуть наклоняется к собеседнику Ягунов, — Путь то длинный и извилистый выдался!

— Еще бы… В Каджаларе чей-то госпиталь сгорел от бомбежки. В Семи Колодезях та же картина…

Там еще и резервуары с горючим пылали… Я насчитал 36 самолетов в воздухе — они пикировали и атаковали, как накатывающимися волнами, группа за группой! Казалось, весь мир горит, и рушится, сама реальность! Дикая безумная пляска Смерти… Кровь и пламя! Больше ничего…

Нам удалось спасти из огня нескольких солдат и командиров. И покатились дальше…

В районе Багерово погибла врач-лаборант нашей медсанчасти, от попадания бомбы в окоп-бомбоубежище. Словом, хватило всего… Чтоб иметь волю и ярость отомстить лютому врагу!

— Воздадим, как положено! Отомстим за всех наших павших товарищей, в эти дни в крымской степи… Фашистские палачи за все поплатятся. Сполна! — воспламеняется гневом Парахин, — Скоро мы их погоним назад, нам только бы здесь, сейчас расхлебать эту ситуацию… А дальше будет лучше. Армия перегруппируется и нанесет сокрушительный ответный удар! А для этого мы должны сохранить, спасти живую силу, как можно больше и материально-техническую часть…

Наш главный бой впереди!

— То есть мы маневрируем?

— Да! Мы уходим с открытого пространства, с неудобной для нас позиции, чтобы обрушиться на врага с другого выгодного для нас плацдарма, — поясняет Ягунов, — то, чего враг не ждет… Пусть пока фашисты чувствуют себя победителями и ослепнут от этого ощущения! А мы пока приготовим сюрприз…

— С моря? Десант?

— В 41-м мы уже оставляли полуостров, и тогда, уже через полтора месяца успешно высадились десантом в Керчи и Феодосии! — продолжает полковник, — И разбили фашистов и гнали их до самого Акмоная… Сейчас будет также. И уже не долгих полтора месяца, а значительно быстрее! А для этого нужно измотать противника до предела… И усыпить его бдительность. Пусть думают, что они победили! Тем неожиданней будет наш контрудар!

— Значит, не все так плохо?

— Это война, товарищ Гусейнов! Гладко и ровно здесь бывает редко… Всегда будут потери и большие жертвы, — замечает Ягунов, — У нас очень умный и коварный противник. Против нас вся Европа, с военной и промышленной мощью!

В этой партии надо играть с большой осторожностью и бить только наверняка. Думать, думать и думать… На десяток, сотню раз проверять каждое решение, искать альтернативные варианты развития событий. Так как одна ошибка может стоить тысячи жизней и потери целого фронта. Как и случилось здесь у нас, в Крыму!

Поэтому мы должны быть безупречны. Это не прихоть, а объективный закон стратегии успеха.

— Я кое-что понял в эти дни.

— И что же? — с живым интересом спрашивает полковник, — Что-то, что коренным образом изменило Вас?

— Можно сказать и так. Очень многое на войне решают личностные качества и солдата, и особенно командира. Не количество, и не сила оружия.

— Так было всегда! Только, к сожалению, часто действительно талантливые командиры могут оказаться в тени… — с долей разочарования произносит Парахин, — А война, как штормовое море, выносит на гребне, самых достойных!

— И снова бросает в пучину… И часто, без возврата!

— По-другому видимо никак. Кому-то надо обуздывать стихии и закрывать бездны… — усмехается Ягунов, — Как маяки посылать спасительный огонь гибнущим кораблям в разбушевавшейся буре!

— Как мы с вами?

— Не преувеличивайте нашу скромную роль… Мы самые простые солдаты и задачи у нас такие же самые заурядные, даже рутинные для войны — не нарушить приказ и выполнить свой долг! — сухо по-армейски декламирует полковник, — Не более… Хотя это, часто и бывает самым сложным. Такова наша профессия.

— Да, жизнь вообще штука непростая… Прямо как этот подземный лабиринт! Не знаешь, куда выйдешь, и что тебя ждет за каждым поворотом. Спасение или гибель, радость или скорбь…

— Да, часто приходится блуждать в потемках, как сейчас. Это Вы верно подметили! — словно о чем-то далеком грустно задумывается Ягунов, — Самое главное — в себе не запутаться и не заблудиться… Помнить про Свет, что в нас горит! И тогда путь окажется настоящим и правильным. Пусть и Вас он будет таким. Что ж, удачи Вам, товарищ военврач Мехбала Гусейнов! Надеюсь, до скорой встречи, в уже наступательной операции! Помните, вы не одни, мы рядом с вами сражаемся! И наша цель — Победа! И других вариантов для нас просто нет…

— Спасибо, товарищ полковник! Теперь воевать будет намного легче… Когда цель обозначена, все на местах, и верные товарищи за спиной! Так мы неодолимы, как эти скалы!

— Возможно. Только скалы холодны и беспристрастны. А суть человека — его горящее пылающее сердце! Которое ведет сквозь любую Тьму…

— Будем гореть, товарищ полковник! До самого конца! Пока фитиля хватит…

— Только не перегорите совсем, — улыбается Ягунов, — раньше времени! Война долгая предстоит. Бейте врага и берегите себя! Мы еще Родине нужны, в полном здравии, нам и после Победы дел хватит! А воевать с умом надо! Во имя Жизни! Во имя Человека и Будущего!

Глава 3. Подземная батарея

Май 1942 г. Булганакские каменоломни.

В глубине темных коридоров, освещаемых редкими факелами, суетятся красноармейцы, перенося вещи, боеприпасы, различную утварь и обустраивая отсеки… В густом мраке огромных залов изломанного камня раздаются гулкие голоса, как будто слетевшихся призраков.

— Ну, как у нас обстоят дела? — гремит в каменных пустотах голос старшего лейтенанта Светлосанова, — Все успеваем?

— Порядок! — отзывается Гогитидзе, — Все по плану! С поверхности занесли, все что можно. И пожитки какие были и боекомплект и оружие… Остались только лафеты взорванных орудий. Фашист ничего не получил!

— Начинаем обживаться, — добавляет Устрицкий, — место для казарм определили. Госпиталь уже готов…

— Как раненые? — спрашивает Светлосанов.

— Терпимо, — отвечает военврач 3 ранга Олег Макогон, — не санаторий конечно, но ничего не поделаешь! Будем что-то изобретать. Бороться! Холод здесь жуткий конечно… Место совсем не для лечения. Сырость, мрак — ощущение, как будто в глубокой могиле находишься! Температура выше 8—10 градусов не поднимается. В таких условиях излечение будет идти очень медленно. Раны, как правило, при таком температурном режиме и повышенной влажности просто не затягиваются. Проводить какие-то хирургические операции при факельном освещении, это почти вслепую — не представляю как! Будем выкручиваться…

— Как с лекарствами? — интересуется Светлосанов.

— Мало, но пока хватает, — отвечает Макогон, — впритык! На будущее надо что-то думать…

— Я уверен, долго мы здесь не пробудем, — говорит Светлосанов, — наша армия перейдет в наступление, и мы здесь, окажемся как раз, кстати, ударив немцам в спину! Они пока не представляют, сколько нас и вообще где мы…

— Даже если они сюда проникнут, — вступает в разговор младший лейтенант Елкин, — найти нас будет очень сложно… Эти каменоломни громадные! Протяженность около 10—11 километров. Система катакомб глубокая, впечатляет! Это как в море нырнуть, только в каменное! Пусть только сунутся… Им тут сразу каюк придет! Мы за каждым углом будем ждать…

— Да они еще толком и не прочухали, — подхватывает Устрицкий, -что у них под носом, вернее под ногами, целый отряд сидит, готовый порвать их на куски! Скоро они поймут, что у нас и из-под земли солдаты встают…

— Это, правда! — улыбается Светлосанов, — Обустроимся и начнем разработку наземных операций. Что с внешней линией обороны?

— В нашу подземную систему 3 входа, — докладывает Елкин, — один, центральный идет вдоль брошенной узкоколейной железной дороги, уходящей вглубь каменоломен. Там даже подобие дверей сохранилось! Все входы мы блокировали. Поставили свои усиленные посты. Возвели заградительные стенки. Получилось наподобие подземных дотов… И самое замечательное — поставили наши спаренные зенитные пулеметы — «двойки» и «четверки»! Фриц сунется — вот будет угощение на славу!

— С такого расстояния, в упор… — прикидывает Устрицкий, — Я представляю! Там просто гансы в фарш разлетятся!

— Крепкий орешек у нас получается, — заключает Макогон, — я бы сказал каменный! Не по зубам фрицам…

— Все зубы здесь и оставят, — усмехается Елкин, — и кости тоже…

— Надо ввести в распорядок дня занятия по рукопашному и штыковому бою! — говорит Светлосанов, — Тактика у нас в корне меняется… Борис, у тебя как с этим? Пехота как никак!

— Ну, я не большой мастер этого дела, — скромничает Устрицкий, — но в рамках общевойскового курса пехотных подразделений, смогу…

— У нас комиссар, Валериан Сафронович, спец по холодному оружию и борьбе, — представляет Гогитидзе, Светлосанов, — Национальные традиции… Оба будете инструкторами — обучать личный состав премудростям ближнего боя. Мы конечно тоже кое-что можем в полевых атаках изобразить… Но мы — зенитчики, у нас навыки больше стрелковые! А сейчас нам придется с противником сталкиваться лоб в лоб. И исход схватки будет зависеть от умений рукопашного боя. Поэтому занятия каждый день по нескольку часов, все оттачивать до автоматизма. Чтоб и во сне все приемы прокручивались…

— Есть оттачивать до автоматизма! — радуется Устрицкий, — Все будет в лучшем виде, товарищ старший лейтенант! Спасибо за доверие.

— Нашим давно говорил, еще, когда в тылу стояли, — с легким укором произносит Гогитидзе, — приходи, генацвале, учить буду, как с ножом обращаться, как часового снять, как незаметно к врагу подкрасться, как на лопатки уложить, так нет же — все ленились! Одни стрельбы и отдых… Теперь наконец-то время пришло! А сейчас буде из них джигитов делать!

Через неделю будут клинком в яблочко попадать из любого положения и с тремя противниками в драке справляться. Еще хевсурскими перстнями поделюсь…

— Это еще что? У тебя, что своя ювелирная лавка, Валериан Сафронович? — ерничает Елкин, — С каких пор, товарищ комиссар?

— Это не украшение, это для боя! — поясняет Гогитидзе, доставая из кармана зазубренное кольцо и протягивая товарищам, — Грозное оружие наших предков!

— Занятная штуковина! — восхищается Устрицкий, вертя в руках, и одевая на палец, — Незаметная, но серьезно убойная!

— Да, если такой в зубы звездануть, мало не покажется! — делает заключение Елкин, — Как кастет, только поменьше!

— Не только в зубы, куда угодно! — воодушевляется Гогитидзе, — Есть сацеми — для толчкового удара, мчрели — с лезвиями для режущих хлестких ударов, а это мнацрави — с зубьями различной длинны и формы. Я потом всю коллекцию покажу и бойцам раздам. В целом вся эта прелесть народная пробивает голову, дробит челюсть, рвет противника в клочья, скоро немец опробует на своей шкуре, что это такое. Когда бьешь, у врага шоковое состояние, в глазах животный ужас появляется, так как не понимает, откуда боль и раны… Нам, сейчас очень пригодится!

— Добро! — улыбается Светлосанов, — У нас все в ход пойдет! Работать надо с тройной отдачей… Бой у нас серьезный и жестокий предстоит. Когда немец поймет что к чему, наверняка озвереет до крайности — ему части Красной Армии в тылу точно не нужны! Начнет душить и изгаляться как может, а эта тварь та еще…

— Вроде культурная нация, — размышляет вслух Макогон, — такой вклад в историю! И музыка, и литература, и живопись и философия! И такая эпидемия рассудка началась! Не так давно европейские евреи чувствовали себя спокойно только в Германии. А сейчас что? Расстрелы, концлагеря, сплошной геноцид… Словно какое-то чудовище проснулось и вырвалось наружу! Я сам еврей, не могу представить масштабы этой катастрофы. Как у них, у немцев кто-то из мыслителей сказал — «Сон разума рождает чудовищ…» Вон их и расплодилось немеренно! Сумасшествие…

— Да какая там культура? — восклицает Елкин, — Дикими варварами были изначально, таковыми и остаются… Маска, фасад цивилизации, глянец дешевый! А внутри — хищное алчное нутро! Культурный и цивилизованный человек будет другие народы уничтожать? Истреблять мирное население, сжигать людей живьем? Вот отсюда все и идет…

В Европе только греки древние и были подлинно культурной нацией и творцами настоящей передовой Цивилизации! Так и тех, вся эта свора северная свирепая и разноплеменная, поглотила…

А сейчас эти отсталые в нравственности полуразвитые обезьяны стали вдруг «избранной расой»! Где? В чем? В земле, залитой, пропитанной кровью невинных? В сожженных городах? В уничтожении культур других народов?

Современные вандалы… Не видящие никого, кроме себя! Монстры, которые оставляют после себя только пепелища и руины. Адский смерч в человеческом обличье!

— Всякому Злу приходит конец, — констатирует Светлосанов, — и любое преступление рано или поздно наказуется…

Так что всем этим выродкам со свастикой, неминуемо настанет конец! И мы его приблизим… Уже здесь, в этих каменных глубинах.

— Странное все-таки человеческое существование… — грустно задумывается Макогон, — С начала времен люди неистово, просто лихорадочно истребляют друг друга. Когда же это все кончится?

Настанет ли светлый день, когда не будет литься кровь, и не раздастся ни одного выстрела? А будет только счастье, радость, пение птиц и детский смех?

— Тут разобраться надо вначале, — отзывается Устрицкий, — кто действительно человек, а кто зверь лютый… Кто мира хочет и справедливости для всех живущих на планете, а кто живет только грабежом и войной, наживой и насилием. И вся эта «культурная» буржуазная Европа! Что сейчас происходит? «Драх нах Остен» Расширение жизненного пространства… За счет чего? Гибели, истребления славянских и других народов! А все капиталисты эту темную воду и мутят…

— Даже в природе есть шакалы и прочие мерзкие твари, — подхватывает Гогитидзе, — так и в обществе — заводятся опасные паразиты, убийцы-фашисты! Их нужно только искоренять. Вот Вы, Олег Андрианович, прогрессирующую гибельную опухоль, чем вырезаете? Остро отточенным скальпелем! И боль возникает, и кровь льется, и часть своего организма человек теряет… Это Неизбежно! Так и здесь… Мы войны не хотим. И в Гражданскую не мы воевать начали, а псы буржуазные ненасытные! Мы только защищаем наши дома и наши семьи, нашу любимую советскую Родину от беспощадного вероломного врага! Это самое дорогое… И мы будем за землю свою, за мирное Будущее, сражаться яростно и беспощадно. И по-другому никогда не будет!

— Да это понятно все, — вздыхает Макогон, — я немного не об этом! О сущности человеческой природы и ее непредсказуемости. Какими мы можем быть… В зависимости, куда нас переключат неизвестные нам силы, как реле слепой машины. Как мало мы еще знаем и о себе, и о мире. Пробираемся наобум, как в тумане… И чем все это закончится, никому не ведомо!

— Жизнь проходит ступени эволюции, — вступает в дискуссию Светлосанов, — и с каждым новым этапом, мы расширяем свои возможности. А мы, как бы нам ни мешали, всегда идем вперед, и сами строим наше светлое Будущее… И когда-нибудь все встанет на свои места и воцарится долгожданная Гармония! Наш путь долог, труден и опасен, но интересен. Человек — занятная штука Мироздания!

— Люди — самое важное в этом мире! — добавляет Гогитидзе, — Мне кажется, на нас лежит большая ответственность… И возможно все наши беды от того, что мы не всегда это понимаем. Мы — корень всего! Мы — солнце над горами тьмы! И Надежда на лучшее… Перед нами много искушений и ловушек. И от нас зависит, будет ли этот мир существовать вообще! Наш бой начался очень давно, и еще не скоро закончится.

— Тогда самое лучшее, что сейчас мы на своем месте… — резюмирует Елкин, — И нас уже не свернуть!

— Потому мы что мы не нечто изолированное, — продолжает Устрицкий, — мы везде, нас сама Матушка-Природа выдвигает на ратное дело и честный бой! Товарищ комиссар прав — и ветер, и огонь, и земля с водой, и вообще все, что вокруг — оно за нас! И мы за него! Как одна семья… Оно, окружающее знает, что мы сражаемся за Все Живое на земле! За покой и процветание!

— Когда-то это называлось Раем, — улыбается Макогон, — Эдемским садом, или по иудейски — «Пардис»! А потом фашистский змей туда вполз и все отравил! И тьма опустилась над миром! Все Благое исказилось…

— И теперь мы возвращаем все к истокам, — твердо декламирует Гогитидзе, — Только без религиозных сказок. Мы построим передовое научное общество, небывалое и удивительное. Там будет все технически совершенно и…

Неожиданно из темноты выныривает запыхавшийся сержант Алексей Егоркин.

— Что стряслось? — поворачивается к нему Светлосанов.

— Доброго всем утра! Или ночи? Одна холера темно, как в преисподней! Ну, что товарищи, соскучились по фрицам? Тевтонцам недобитым? А то они уже стучатся к нам в железные двери… Пора встречать заморских поганцев!

— Где? — спрашивает Елкин.

— На центральной… колее. — Алексей, снимает с плеча автомат, — Наблюдатели доложили, движется около 3-х взводов. Идут вяло, почти беспечно, уверены в себе… Рыскают по оврагам, приближаются непосредственно к нам. Смеются и что-то кричат на своем лающем языке. Довольны и упоены собственным превосходством. Скоро будут у нас на пороге!

— Смеются? — вскипает Гогитидзе, — Сейчас плакать будут, кто жив останется.

— У других входов что-нибудь есть? — спрашивает Елкин, — Какое-нибудь движение или что-то подозрительное?

— Никак нет! — докладывает Егоркин, — Там все тихо. Они, скорее всего о них еще не знают. А тут — вход в шахту, двери, хоть и заброшенно покосившиеся и заросшие, но все равно внимание привлекает, плюс промышленная ветка железной дороги прямо к нам, как указатель… Тут любой дурак увидит и придет поглазеть.

— Насчет других входов, уверены, что там никого нет? — спрашивает Светлосанов, — И это не отвлекающий маневр, на центральной? Хорошо смотрели?

— Так точно! Чистая степь, как на ладони. Никакого движения! Мы даже наружу выходили метров на десять- пятнадцать на сопки — никого!

— Тогда бьем гадов на Центральной? — воодушевляется Устрицкий, — Преподносим им урок на будущее?

— Да, все на позиции! — командует Светлосанов, — Покажем им, что такое наша подземная зенитная батарея…

…В тишине и сумраке входа в штольни, накренившись, скрипит массивная металлическая дверь… Поток ослепительного света врывается в каменоломни, выхватывая из тьмы изломанные громады глыб.

В проеме появляются приземистые фигуры с оружием наизготовку… Эхом в тоннеле звучит чужая отрывистая речь. Бледные лучи фонариков тонут в густой вязкой тьме…

Вперед выдвигается разведгруппа немцев. Остальные рассредотачиваются у входа в широкий коридор. Пройдя несколько метров, останавливаясь и вслушиваясь, авангард фашистов, не замечая ничего подозрительного, дает сигнал, и вооруженная колонна осторожно движется дальше, внимательно осматривая каждый угол.

— Красиво идут мрази, — шепчет Егоркин, — грамотно…

— Последние свои шаги отсчитывают перед смертью, — усмехается Устрицкий, — путь в Пропасть! Пусть возвращаются… к себе, во Мрак! Где родились! Кольцо замыкается…

— Подпускаем как можно ближе, — наставляет Светлосанов, — они нас не видят, здесь граница света и темноты, да и замаскировали позиции хорошо, молодцы! Бьем точно, по моей команде!

— Я бы их еще вблизи пощупал, без автомата, — ерзает Гогитидзе, — в реальном поединке, лицом к лицу! Кинжал — вот настоящее оружие, на все времена!

— Еще придется не раз, Валериан Сафронович, — улыбается Светлосанов, — и лезвие затупится не раз о фашистское мясо и кости…

— … Так, у нас тут «Четверка» спаренная стоит… — прикидывает Елкин, — Отлично! Ну что, родимая, не подведи! Сейчас им будет гром небесный из всех стволов! Сам Зевс всемогущий снизойдет…

— Главное, чтобы они ничего не почуяли раньше времени, — еле слышно произносит Светлосанов, — расслабились, «победители»! Идут пленных брать… Полностью уверенные в своем превосходстве! Это их и погубит… Еще чуть-чуть, вон тот выступ пройдут и можно… Так, сюда, хорошо! Приготовьтесь! Батарея, Огонь!!!

Действительно как внезапный гром, шквал пулеметного и винтовочного пламени раскалывает затхлую спертую темноту катакомб… Фашисты теряются от неожиданного нападения, но скоро приходят в себя и начинают оказывать сопротивление… Забрасывают гранатами позиции красноармейцев, но те надежно скрыты в каменном убежище, наподобие импровизированного дота. Бой принимает упорный характер, немцы, рассеявшись по тоннелю, ведут плотный огонь, но почти наугад, по вспышкам выстрелов — рассмотреть что-либо в темноте каменоломен практически невозможно. Пули визжат и рикошетят по скалам. Взрывы гранат разрывают камень, вызываю облака вязкой пыли, которые застилают видимость. Но скоро извергающееся неистовое пламя зенитных пулеметов, как дыхание разъяренного дракона, бешенный пульс стучащих очередей, дает перевес в схватке. Крупнокалиберные пулеметы сметают фашистскую пехоту, пробивают каждые метр коридора сверху вниз, кроша камень в песок… и разрывая в клочья незваных вооруженных до зубов пришельцев. Немцы начинают отползать к выходу, прикрывая друг друга, и пытаясь вынести раненых. Но огненный смерч сносит почти всех… Кое-кто уже достигает выхода, но тут во мраке тоннеля, озаряемого вспышками выстрелов раздается громогласное «Ура!» и топот десятков ног… Поток красноармейцев тенями устремляется в контратаку.

— Опрокинем фашистскую мразь! — выкрикивает Светлосанов, увлекая за собой бойцов, — За Родину! За Сталина!

— Кончилось ваше время, нечисть поганая, — подхватывает Елкин, отбрасывая опустевший трофейный МП-40, и вынимая из кобуры ТТ, — теперь мы наступать будем!

— Все здесь лягут, — вскидывает ППШ-а Егоркин, — рыцари баварские, мать их… Не один не уйдет…

— Вот это дело! — радуется Гогитидзе, — Сейчас я им покажу, как с горцами воевать… Всех перережу… как баранов!

— Попались в капкан, стратеги! — усмехается Устрицкий, — Умы европейские, вот так все для вас и кончается… Уже в который раз!

Красноармейцы с примкнутыми штыками, вихрем налетают на опешивших немцев, сминая их ряды. Завязывается горячая рукопашная схватка. Фашисты отчаянно сопротивляются, в ужасе пытаются вырваться из живой стены, волнами окруживших их советских солдат, но бесполезно… Куда бы они не пытались прорваться, их быстро везде находит блистающая литая красноармейская сталь… Тяжелые выдохи, резкая ругань, удары прикладов и отточенных штыков, выстрелы в упор и просто кулаки — скоро все заканчивается. Отряд Светлосанова вырывается на поверхность и рассеявшись у каменоломен, открывает плотный огонь по стоящим у входа фашистским частям. Не ожидая такого напора, немецкая пехота, находясь на открытом пространстве, и совершенно не понимая, откуда взялось в тылу такое количество сражающихся красноармейцев, быстро отходит к окопам…

Тут же на катакомбы обрушивается артиллерийский и минометный обстрел. Земля вздымается огромными столбами. Во все стороны летят куски скал и железа…

Солдаты подземелья отходят вглубь каменоломен, собирая трофеи.

— Замечательно! — выдыхает разгоряченный схваткой Светлосанов, перепрыгивая через груду обвалившихся у входа камней, — Первая партия подземной войны в нашу пользу… Мы им еще не то устроим! Ох, фашистская собака здесь покрутится в огненном кольце!

— Отличный бой! — вытирает нож и боевые перстни на пальцах Гогитидзе, — Пятерых уложил… И еще бы покрошил, да все так быстро кончилось! Теперь надо к ним наведаться. На ужин! И угостить своими дарами…

— Славно! — осматривается Елкин, — Полсотни фрицев только здесь в коридоре валяется… Надо всех пересчитать и занести в журнал боевых действий. И трофеев много! Теперь так и будем боезапас пополнять… Импортным, так сказать оружием! Посылок с Большой земли вряд ли дождемся.

— Чего только не бывает на белом свете, — Устрицкий закидывает за плечо очередной немецкий карабин, — Всю жизнь по степям бескрайним бегал… Пехоту всегда царицей полей называли. А теперь… в подземном окопе караул держать, и рубиться, слившись со скалами невероятной глубины!

— Главное фрица бить! — Егоркин переворачивает труп немецкого унтера, доставая из его кобуры поблескивающий парабеллум, — А как и где — неважно! Хоть наверху, хоть под водой, хоть у нас в недрах земных затерянных…

— У нас тут сражение особое будет, — Светлосанов поднимает с земли немецкий фонарик, задумчиво щелкает выключателем, — такое вряд ли когда-то было! Я не слышал, чтоб кто-то под землей воевал и в училищах этому не обучают… Потребуется концентрация всех сил и физических и духовных! Не забывайте… Придется придумывать новые методы ведения боя.

Сегодня мы отлично справились. А на завтра будем думать, как фашистам здесь безвозвратную ловушку устроить…

Глава 4. Что мы сможем? Танталова Кухня…

В глубине каменоломен, в зале средних размеров, уставленном ящиками и мешками, копошится несколько человеческих фигур. У дальней стены коптит полевая кухня. Около нее хлопочем дивизионный повар Капитон Гагуа… Чуть поодаль, врач Макогон и его жена Галина, промывают в кипятке медицинские инструменты. Входит политрук Николай Кагин.

— Здравствуйте товарищи! — приветствует Кагин, — Как обстановка?

— Все согласно распорядку, Николай Александрович! — отзывается Гагуа, — Готовлю ужин, из того, что есть… Запасов у нас не густо! Приходится изобретать на ходу.

— И что мы имеем на сегодняшний день? — уточняет комиссар.

— Рацион пока будет такой: два раза приварок из перловой каши, сваренной на комбижире и частично воде, около трех столовых ложек и кусочек лаваша. Лаваш сам пеку, муки еще есть немного. Сахара, соли и обычного хлеба нет. Только запас крупы, и тот небольшой. И это еще зависит оттого, сколько нам здесь придется обитать, — сообщает повар, — надолго еды не хватит. И под землей я хлебных полей не наблюдаю, как и пасущийся скот… Что-нибудь известно, каковы наши планы?

— Да, меню далеко не ресторанное и даже далеко не казарменное… Но пока будем сидеть на таком пайке, — говорит Кагин, — а там что-нибудь придумаем. Насчет сроков пребывания — все зависит от обстановки на фронте… А сейчас проанализируем ситуацию вокруг нас, соберем разведданные, там и примем решение — что мы реально можем сделать и сколько нам здесь пребывать. У Вас как дела, Олег Андрианович?

— Да вот пришли с супругой, шприцы прокипятить да прочий инструмент обработать, — улыбается Макогон, — мы теперь с кухней соседи, наш медблок рядом, за углом, пара поворотов… Так что все при деле!

— Все правильно. Иначе нельзя, — оглядывается вокруг комиссар, — У нас тут условия особые. Чуть расслабился — сразу капут! В этой темноте бездны каменной, всегда нужно быть начеку…

— Какие все-таки варианты нашего ближайшего будущего есть? — спрашивает Галина, укладывая готовые шприцы в медицинскую биксу, — Долго же здесь нельзя находиться! Каменный мешок, изоляция полная. Мы здесь отрезаны от всего и всех… Что думают командиры?

— Вариантов может быть два… или больше, — поясняет Кагин, — пробиваться к партизанам в Крымские леса, либо на соединение с какой-то более крупной воинской частью, подобной нам, попавшей в окружение. Выйти с боями к побережью, и уйти через Азовское море. Или оставаться здесь, наносить удары по врагу и ждать возвращения нашей армии. Что более разумно и надежно.

— А какова гарантия скорейшего прихода наших войск? — спрашивает Макогон, опуская в кипящую воду хирургическую сталь, — То, что мы видели, весь этот разверзшийся Ад, то, что творилось и продолжает твориться вокруг — внушает очень нерадостные мысли. Армии разбиты, фронт уничтожен… Повсюду полный хаос и огромные потери в живой силе!

— Гарантий нет. Но есть объективная обстановка, — твердо произносит политрук, — фашистов остановят, если уже не остановили… Такой бег по степи нацистская собака не выдержит! Выдохнется и ослабнет. А дальше будет мощное контрнаступление, и мы наконец-то погоним эту свору палачей вон из Крыма. Немцы измотаны боями не хуже нас. Кто-то бежал, а кто-то яростно сопротивлялся фашистским ордам. У фрицев тоже потери немалые, взять конкретно нашу батарею, сколько мы их за эти дни перемололи! И их наступающие части тоже порядком потрепанные, еще до всех этих событий. По данным разведки, у них большой недокомплект в дивизиях был. Моральный упадок. Усталость от изнурительных позиционных боев… Так что их успех временный, можно сказать случайный. Скоро мы ответим и ответим очень мощно и грозно! Недолго им осталось здесь гулять….

— Еще мой дед говорил, — подкладывает в печь дрова Гагуа, — нельзя чужое забирать — больше отдашь, все потеряешь и сам погибнешь… А эти фашисты — хуже зверей! Один прах и пепел за собой оставляют, кровь и могилы. Нет им пощады! И одна у них дорога — в Черную Пропасть…

— Горя они много людям принесли, — вздыхает Галина, — Не сосчитать, не измерить… И наказания такого не придумаешь, чтобы заплатили за всю боль и пролитую кровь! Несоизмеримо. Они же проносятся как саранча, как стихийное бедствие, выжигая все, что связно с Жизнью…

— Свет и Тьма, Добро и Зло, Жизнь и Смерть… — рассуждает Макогон, — Бытие и Пустота, Яхве и Сатана — испокон веков сражаются! Вот и наша битва — только продолжение Того, что началось когда-то очень и очень давно… И мы за Жизнь боремся, как можем, а не за всемирный Концлагерь и Кладбище народов…

— Ну, Олег Андрианович, дорогой, — улыбается Кагин, — тут уже мифологией сильно попахивает и фантазиями околорелигиозными! По мне так фашист — просто выродок, сорняк, аномалия человеческого племени, эпидемия, которую надо ликвидировать. Здесь и Сейчас! А не где-то там, в смутных истоках, в глубине веков…

А как бороться с опасными вирусами — это Вы сами знаете, Ваша непосредственная область. Огнем и Хирургическим Мечом, и сокрушительной атакой антибиотиков…

— Мифы тоже на какой-то почве возникают, — возражает Галина, — не просто так! Может и про нас что-то сложат… Как мы в Бездны каменные погрузились и боролись с лютым мировым Злом.

— Ну с вами не соскучишься! — смеется Кагин, — Так мы и до сказок дойдем… Не могу себя представить волшебным персонажем! Хоть как крути. Другой у нас отчет, более жесткий… Тут никакая магия не выдержит.

— «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью! Преодолеть пространство и простор!» — лукаво напевает Капитон, — Разве не так, да? А товарищ комиссар?

— Не то берете, — парирует политрук, — наши общественные достижения основаны на науке, а не на смутных древних преданиях! Мы драконов не выводим, а куем на заводах самолеты! Есть разница? Так-то… Есть насущные социальные задачи и есть пустые вымыслы, мечты болезненные бесплотные, зачастую даже вредные! Эту границу надо четко понимать. Где химеры, а где подлинная реальность. И соответственно выбирать правильный курс на основе показаний нашего Разума!

— Только всегда ли мы руководствуемся разумом в принятии именно верных решений? — улыбается Макогон, — А как же наши чувства, чуткость, внимание, сострадание?

— Да… и как же Сердце? — подхватывает Галина, — и Любовь?

— Вы прям все в одну кучу свалили! — усмехается комиссар, — Чувства это уже другая область. Нравственная. Она необходима. Это стержень всего! Но мы речь не об этом ведем… Есть и другая составляющая нашей природы.

Одной любовью танк не подобьешь, и из винтовки не выстрелишь! Для этого и иная закалка нужна.

— Может это и есть Любовь к Родине? — замечает Гагуа, — Только преломленная в стальную волю и праведный гнев? Разве не любовь к своему дому и близким, нас всех здесь, в брошенных каменоломнях, собрала? И заставила взять в руки оружие и сражаться? Разве мы сейчас не любим?

— Капитон прав! — восклицает Галина, — Еще как любим! И так сильно, что даже в глубину земли спустились, как герои древнегреческих мифов… И готовы дальше идти, в самый Тартар!

— Ох, женщины! — грустно вздыхает Кагин, — Сидеть бы вам дома, детей растить, хозяйством заниматься, а не с нами под пулями бегать… Вам все романтику подавай, даже на войне. Вы и здесь красоту находите. В ужасе всего происходящего! Все, увы, гораздо прозаичней! Есть дикая, беспринципная, беспощадная схватка, без каких-либо правил… И все! Никаких героев, никаких титанов, никакой божественной помощи Извне… Никаких разукрашенных красивых побед! Ты жив — а рядом дымящиеся трупы твоих товарищей. Это «победа»! Никакой грандиозной эпической поступи! Только смертельное дыхание врага и собственное раскаленное напряжение на грани лихорадки! Кто кого разорвет в клочья… Как будто постоянно висишь на краю обрыва, и постепенно с этим свыкаешься.

— Война может влиять по-разному! — размышляет Макогон, — С одной стороны крайне ожесточить, но с другой — сделать еще более человечней и светлей… Научить ценить Жизнь, каждое ее мгновение.

Все тяготы и лишения войны, могут человека, и сломать, и уничтожить, но могут сделать Великим и Мудрым! И только от него зависит, к какому берегу идти…

— Да! Война нас меняет… — задумывается Гагуа, — Мы уже никогда не будем прежними. Она и закаливает, и опустошает… Главное — человеком остаться, не сорваться с катушек!

— Может быть, это и есть самое трудное, — оглядывается по сторонам на нависшие глыбы политрук, — остаться самим собой, несмотря ни на что…

А на фронте на нас столько сваливается, что и не успеваешь подумать о чем-либо!

— Человеку все это не присуще, — тихо задумчиво Галина, — убийство, горе, потери… В основании своем мы не хотим всего этого, ни к этому стремимся! Нам нужен покой, гармония, процветание, рост, а не разрушение… У нас другая природа! Как мы вообще выживаем в этой бойне… Мы же светлые существа, сотканы из солнца, небес и цветов! Как надо себя сломать, исказить, растоптать, стереть — чтобы хотеть убить мирного другого человека. Я о фашистах! Это действительно болезнь сознания. И очень опасная!

— Это все идеология, — констатирует Макогон, — играющая на человеческих слабостях. Искушение! Такое же как от Эдемского змея… Стоит шагнуть — и обратной дороги нет. Ядовитые иллюзии оплетают как щупальца голодного чудовища, или как болотные гадюки! И с каждым укусом отрава становится все изощренней и смертельней, а кажется небесным нектаром…

Так человек и запутывается в сетях гибели!

— Рубить надо наотмашь! — горячится Капитон, — Без сна и отдыха! Как наши отцы и деды в Гражданскую… Чтоб ничего мерзкого и темного не осталось.

— Это как Гидра! — продолжает Макогон, — Одну голову срубил, тут же отрастает две или три, еще вероломнее и ужасней… Опять же это темные заводи, глубины нашей скрытой непредсказуемой природы, наших потаенных желаний! Если только Огнем, как в мифе…

— Опять вы за свое! — распаляется Кагин, — Мифы пусть остаются мифами, сказки — сказками! Пусть эти истории для воспитания младшего школьного возраста останутся… У нас здесь все раскалено до плавящегося Железа Правды! Кстати, как и было в Древней Руси, без сказочных туманов — просто и сурово! Под огнем все на свои места становится, и ты понимаешь, кто ты есть на самом деле… А под Красным пролетарским огнем — особенно!

— Важно только чтобы самим не превратиться в пепел… — печально замечает Галина, — Тогда будет уже поздно что-либо понимать.

— Плоть — ничто! — категорично заявляет Гагуа, — Главное — дух… Внутренний Порыв, как горный ветер беспредельной свободы!

Только огнем клинок закаляется и становится непобедимым оружием! Товарищ комиссар прав! Только пламя цвета нашего знамени делает нас настоящими большими людьми. И может, другого пути к этому нет…

— Дорог у нас много, — заключает Макогон, — но все они сходятся в одном, самом главном — предназначении человека… Нести Свет и Развитие! Продолжать начатое до нас.

— Свет надо защищать, — отрезает политрук, — и очень яростно! Иначе он погаснет от тяжелого дыхания мрака.

И в этой борьбе не может быть никаких сентиментальностей! Здесь только Огонь и Сталь… И сознание, которое в этом всем плавится! Так создаются новые эпохи.

— Эпохи Камня и Железа? — улыбается Галина, — А Цветы не живут в пламени… Они гибнут сразу!

— В огне рождаются Новые Цветы, — вдохновенно декламирует Гагуа, — только их надо увидеть! Они как звезды на небе, освещающие путь всем обездоленным и заблудшим! И они не сравняться ни с чем!

— Мне кажется, в непрекращающихся войнах, — печально произносит Макогон, — мы все дальше уходим от своей истинной природы. Все больше запутываемся и теряем присущие нам силы. И летим вслепую… В коварную пропасть!

— Впервые в Истории мы вознесли простых рабочих людей… — гордо вещает Кагин, — Поставили на пьедестал Славы! На которых плевали веками, держа за «чернь» и холопов. Относились как к домашнему скоту! А мы с этим покончили! Вот настоящее сострадание! И подняли знамя Справедливости!

Мир только начинает прозревать под лучами нашего социалистического Солнца! И мы больше на блуждаем в потемках, а идет уверенной победной поступью… К Счастью для всех народов! Когда не будет границ и государств, а будет Большая Дружная Семья Человечества!

— У всех есть семья, — мечтательно тепло улыбается Гагуа, — самое святое, что есть! Это основа всего… Так почему не сделать одну Огромную семью?

В принципе все так просто… А мы все кровь льем! Веками…

— Спесь всему виной, эгоизм и пренебрежение ближним, — негодует Галина, — если бы уважали и трепетно относились ко всем, все было бы иначе! Каждый считает себя лучше другого, еще и свою национальность тоже…

Все хотят превосходства над себе подобными и еще и жить за счет них! Вот и вся формула.

— Если внимательно присмотреться, Человек — странное существо, — как то отрешенно говорит Макогон, — он способен на все, на все немыслимые действия и поступки. Такое ощущение, что мы только врата или площадка, пристань, или своеобразный радиоприемник, и через нас постоянно что-то транслируется до конца неведомое нам…

— Это уже сумасшествие какое-то, достопочтенный Олег Андрианович! — усмехается комиссар, — У нас есть разум и воля! И они отфильтровывают все стихийно-психические реакции. Вам ли это не знать?

— Человек гораздо глубже простой физиологии, — возражает Макогон, — в нас еще много такого, чего мы и не представляем.

— Когда-нибудь все узнаем, — бодро говорит Гагуа, — все поймем! Мы твердо идем Вперед! Развиваемся… Становимся сильнее и лучше! И никаких пределов нам нет.

— Только так и не научились за века, — мрачно иронизирует Галина, — жить вместе и не уничтожать друг друга! Еще считаем себя цивилизованными…

— Передовая часть человечества осознала это, — пылко заявляет Кагин, — а с тьмой и невежеством мы успешно боремся. Не все сразу дается! Счастье надо завоевать… В любом случае прогресс идет полным ходом.

— Прогресс больше технический, — не соглашается Макогон, — а в нравственном плане мы такие же дикари как и тысячи лет назад… Те же желания и устремления. Ничего не изменилось!

— Да что Вы сегодня такой мрачный, Олег Андрианович! — подмигивает Гагуа, — Как на похоронах! Жизнь прекрасна, чтобы не происходило! Мы — живем, это уже великий дар! Мы полны сил и способные на многое…

— Я, Капитон, предпочитаю понимать реальность, как она есть, — поясняет Макогон, — объективно, без розовых очков! И она, наша окружающая действительность, сложна и сурова, при кажущейся внешней дружелюбности и простоте, если не сказать — Жестока! И не всегда мы можем понять, что на самом деле происходит. Мир носит маски, почти непроницаемые, за которыми увидеть суть и истинное лицо почти невозможно….

— Нам и в самих себе бывает трудно разобраться, — добавляет Галина, — как головоломка внутри, не говоря уже о необъятном мире вокруг!

— Ну как бы там ни было… — деловито говорит политрук, — Нам здесь придется разбираться со всем — без всякой мистики! И с собой, и с каменоломнями этими бездонными, и с фрицами наверху… Капитон, насколько продуктов точно хватит?

— Недели на две, — хмуро выдыхает повар, — максимум на три, может, протянем! А там все…

— Мысли есть? — спрашивает Кагин, — Как и где можно харчами разжиться?

— Будем растягивать из того, что есть, — поясняет Гагуа, — урезать паек насколько возможно. Село рядом! Там скот пасется, иногда сюда забродит к каменоломням, я сам видел. Да и лучше с местными контакт наладить, постоянную связь установить. Это нам сильно поможет, если не сказать спасет от голодной смерти. На крайний случай на поверхности у катакомб много травы растет, разной… Повезло, что сейчас весна и уже лето наступает! Из травы варить тоже можно что-то вроде супа… Попробуем.

— Неплохо, — задумывается политрук, — Будем прорабатывать все варианты. Связь нам нужна, как воздух — и с местным населением и с Большой землей. Без нее мы как в густом тумане…

— А что с водой? — спрашивает Макогон, — Как мне известно, запасы на исходе, а в каменоломнях этих диких, колодцев нет. Что будем делать? Без еды мы еще можем как-то протелепаться, а вот без воды — пару суток и все… Ни один живой организм не протянет… А у нас еще раненых сколько!

— С водой плохо, — тяжело вздыхает Гагуа, — На несколько дней осталось… А там неизвестно что.

— Эту проблему решим, — уверенно говорит Кагин, — Есть кое-какие наметки и предложения. Выход найдем. Если мы под землей сумели оборону организовать, то хозяйственные нужды решим и подавно!

— Без воды мы все быстро погибнем, — констатирует Галина, — тут простая арифметика природы — «или-или»… Ничего не сделаешь, против монолитных законов этого мира!

— Не хорони нас раньше времени, Галя! — смеется Кагин, — Никто не умрет! Красная Армия не из таких ситуаций может выйти! Не обстоятельства и условия подчиняют нас, а мы их! Так было и будет!

Мы и в этой Тьме, будем гореть неодолимым алым пламенем!

Глава 5. Встреча во Тьме…

28 мая 1942 года в Булганакских каменоломнях, в штабе отряда собрались старшие командиры. За столом из ящиков от снарядов, в свете фонарей «летучая мышь», склонились над картой старший лейтенант Михаил Светлосанов, комиссар Валериан Гогитидзе и младший лейтенант Елкин. Чуть поодаль, в углу, радист сержант Дементий Гегечкори настраивает рацию.

— Немцы, похоже, поняли наши серьезные намерения, — докладывает обстановку Елкин, — и тоже обстоятельно взялись за дело.

Нас окружили плотным кольцом армейских частей и мертвой зоной в 200—300 метров, в зависимости от характера местности.

— Насколько сильная линия обороны? — спрашивает Светлосанов, — Бреши есть?

— По данным разведки, достаточно мощная и продуманная, — отвечает Елкин, — Минные поля, колючая проволока, окопы в несколько рядов, пулеметные точки, много пехотных подразделений, саперные части и минометные батареи… разнокалиберные — от легких, до тяжелых новых шестиствольных! У них убойная сила, как у полевых пушек. Снайперы еще появились — проверяли на приманках — бьют безупречно. Начинают возводить дзоты. Наши секретные лазы пока не обнаружили.

— Значит, мы блокированы, — задумчиво произносит Светлосанов, — Собственно этого и стоило ожидать… Немец тоже далеко не дурак! Сети плести они умеют…

Наши каменоломни достаточно протяженные, может, есть выходы за полосой обороны фашистов? Это бы нам здорово помогло…

— Пока не обнаружили, — говорит Гогитидзе, — исследуем, будем искать! Мы едва на своем участке с обустройством разобрались, да охрану у известных входов выставили, а тут вокруг — настоящее море камня! Бескрайнее… Заблудиться в два счета… При невероятно запутанном лабиринте глубина до 30 метров доходит, это не шутки! Система очень сложная, месяцами, если не годами нужно изучать. Все очень непросто и непонятно.

— Нет у нас никаких месяцев, Валериан Сафронович! — строго отрезает Светлосанов, — Нам надо знать территорию базирования как свои пять пальцев! Иначе жди гостей… Враг тоже не дремлет! Если мы фашистов пару раз отпугнули в тоннелях, это еще не значит, что они в другом месте не полезут! Будем ходить и изучать, методично, шаг за шагом, каждый поворот, каждый камень… Это вопрос жизни и смерти! Создадим дежурные команды и все по очереди пойдем в дальнюю разведку катакомб. Будем составлять подробную карту. Это необходимо. Может, откроется что-то интересное. Что со связью, Дементий?

— Пока ничего, — отвечает Гегечкори, — эфир забит немецкой речью… На наши позывные никто не откликается! Слой камня очень внушительный, большие помехи… Надо антенну вытягивать наружу, может тогда дело лучше пойдет.

— Тяните, — сурово чеканит Светлосанов, — не медлите! Нам связь нужна как воздух. Надо узнать обстановку вокруг нас и соответственно принимать решения. Боевые действия лучше координировать с операциями на фронте, а не идти вслепую…

— Даже если наш услышат, — замечает радист, — вряд ли будут с нами говорить!

— Это еще почему? — восклицает Гогитидзе, — Чем мы провинились?

— Не провинились, товарищ комиссар! Дело совершенно в другом, — поясняет Гегечкори, — при отступлении или крупной передислокации меняются коды и шифры… Обычная практика. Наши призывы могут принять за провокацию немцев. Так что все это очень ненадежно.

— Что ты предлагаешь? — пристально смотрит Светлосанов, — Бросить совсем рацию?

— Нет, — улыбается Дементий, — Внимательно слушать и немцев, и наши сводки, когда сумеем перехватить… На основании всей информации выстроить общую картину происходящего в нашем районе.

— Толково! — одобряет Светлосанов, — Хоть что-то будем знать. Как с внешним наблюдением? Известно еще что-то помимо фашистской блокады?

— Да, кое-что есть, — сообщает Гогитидзе, — в юго-восточном направлении идут сильные бои и днем и ночью. Похоже, там сражается крупная группировка наших войск… Это тоже район старых выработок — каменоломен. Может, там еще линия фронта проходит.

— Будем производить разведку, — твердо заявляет Светлосанов, — и лучше — подземную! На поверхности сейчас любое появление чревато большими жертвами. Поэтому наш козырь — это подземелье и темнота! Будем привыкать, и обживаться в новых условиях.

— Место нам досталось, конечно, очень необычное, — задумывается Елкин, — в плане скрытности понятно и все надежно. И снаряды не пробивают, и нас не разглядишь и не найдешь, как ни старайся…

Но сами условия обитания здесь… Холод, пронизывающий до костей, в шинелях мерзнем! Тьма как болото утягивающее, брошенные подземные выработки, растянутые на десятки километров! Как будем контролировать такую громадную площадь? Нас не так много…

— Страхом… — улыбается Светлосанов, — Фашисты не знают, сколько нас и где мы конкретно находимся. Тьма и каменный лабиринт наши союзники, а не враги!

Мы как призраки, будем появляться, и растворяться во мраке. И где мы возникнем в следующий раз, предугадать невозможно. А по площади катакомб поставим посты на пересечении главных узлов галерей… И пусть попробуют нас взять! Мы везде — за каждым неприметным камнем, в каждой скользящей тени, в каждом темном углу… Им никаких сил не хватит! Простое оружие здесь уже бесполезно. Тут другая схватка разворачивается…

— Лейтенант прав, Михаил Викентьевич! — замечает Гогитидзе, — Людям непросто будет в таких подземных условиях. Это не казарма и не окоп, где вся привычно и понятно. Солнца нет. Воздух спертый, тяжелый… Холод опять же, постоянная темнота. Здесь особый подход нужен. Не каждый к этому готов! Я буду с солдатами лично беседовать. Укреплять и оттачивать их дух и волю! Чтоб выдержали все подземные испытания.

— Все правильно. Дело говоришь, Валериан Сафронович! — поддерживает Светлосанов, — Без внутренней силы и убежденности любое оружие — хлипкая деревяшка или железка. Сердца надо зажигать, чтоб полыхали как ночной пожар!

— Не сомневайся, командир! — воодушевляется Гогитидзе, — Зажжем… Будут так гореть, что в этой тьме катакомб станет светло как днем! Кровь в жилах будет огнем неистовым полыхать, глаза молниями сверкать, воля как горы к небесам поднимется! Победа будет за нами!

— Мы все ушли сюда, — добавляет Гегечкори, — в каменную пропасть осознанно… Сделав свой выбор! И других вариантов для нас больше нет. Кто хотел — тот сбежал к проливу, как трусливый шакал… А мы будем сражаться, сколько сил хватит!

— Я уверен в нашем дивизионе, — заключает Гогитидзе, — но свою комиссарскую работу буду проводить еще интенсивней и глубже… Каждый может оступиться или поддаться слабости. Наш бой непростой и тяжелый. Я должен быть рядом.

— А насчет огня… — усмехается Елкин, — Мы тут уже пошалили слегка! Ночью, ближе к утру, когда немец дрыхнет, выкатили наших красавиц спаренных пулеметных, добавили ракет, сигналок — их целые ящики остались и задали жару! Пулеметные очереди как змеи прошивают всю степь… Ракеты вспыхивают везде — небо полыхает, как будто целый полк в тылу у фрицев высадился! Мы еще сирены — с десяток ручных «ревунов» включили, вот так потеха началась! Акустика в скалах знатная. Натурально атака с воздуха! Вот получился праздник и фантастическая иллюминация! Нашим бывшим царицам такое и не снилось! Фейерверк неописуемый! Фашист в окопах аж подпрыгнул… Ополоумел! Понять не может, что к чему. Умора! Настоящее Светопредставление… Пока они челюстями щелкали, наблюдая воздушные узоры, и выискивая в темноте неба наши самолеты, мы с флангов зашли и знатно их потрепали! Пока мы в окопах пехоту долбили, их прожектора небо режут туда-сюда, зенитки просто захлебывались, расстреливая пустое пространство. А мы их во мраке ночном тихо давим, как паразитов несносных. Славно прогулялись!

А потом, только мы скрылись, они вдогонку свою какофонию минометную включили! Будто землетрясение началось! А нас уже не достать. Они только вход обвалили и все…

— Кончились у них спокойные дни! — довольно сияет Гогитидзе, — Спать мы им теперь точно не дадим! Они это уже уяснили — сами уже на взводе… По ночам палят с перепугу от каждого шороха или просто от нервов. Знают, псы нацистские, чем для них южная ночь может обернуться!

— Что ж, отлично! — резюмирует Светлосанов, — То, о чем я и говорил, они уже нас боятся! Дальше — больше. Стянут войска. Пойдут еще раз на штурм, понесут потери. Что нам и нужно!

Каждый бой здесь — это облегчение положение на фронте. Фашистских сволочей надо бить везде, во всех уголках земли, в лоб, в спину — куда угодно, главное бить!

Тогда и общее дело быстрей пойдет и Победа не за горами будет!

— Вроде европейцы, претендуют на культурную нацию, -усмехается Гегечкори, — а элементарных вещей не понимают. Бесполезно с нами воевать! Как можно победить горы и Солнце? А мы сейчас, как и они, за Жизнь боремся! Как предки наши! И Правда на нашей стороне!

А все лживое и темное, хищное и алчное обречено на позорную Смерть!

— Мы этой войны не хотели, — гневно произносит Елкин, — гансы сами напросились, все здесь и останутся! У них другой дороги, кроме черной пропасти, нет!

— Вот мы ее здесь и организуем, — подмигивает Светлосанов, — в лучшем виде! Так нам нужно еще подумать…

В коридоре внезапно раздается шум. Инстинктивно, все тянутся к оружию. Из густой темноты выныривает сержант Егоркин, весь неузнаваемо в белой известковой пыли.

— Ты откуда такой взъерошенный, Алексей? — спрашивает Гогитидзе.

— Типа шухер, товарищи, — сержант прислоняется к выступу, тяжело отдышавшись, — в смысле тревога!

— Что стряслось? — внимательно смотрит Светлосанов, — Говори скорей…

— Похоже, фрицы в штольнях…

— Вот те на! — восклицает Елкин, — Каким образом? У нас все блокировано! Сквозь стены прошли что ли?

— Хрен их знает… — сплевывает известковую крошку Алексей, — Но сидят над нами, на верхнем ярусе.

— Вот это поворот событий! На все девяносто градусов, — изумляется Гегечкори, — Это как мы их проморгали?

— Видимо, недооценили мы врага, хотя были предельно внимательны и осторожны! — хмурится Светлосанов, — Слишком самонадеянны были. Но если все-таки противник нас перехитрил, но каким образом, мы же как в коробке сидим, с закрытой крышкой? Как они могли появиться у нас незаметно после всех атак и пройти посты? Что-то тут не то…

— Каменоломни большие, — замечает комиссар, — наверняка лазы еще где-то есть… Может из местных кто скурвился, помог! Есть такие — за банку немецкой тушенки мать родную продадут, не то что, Родину! Вот и нашлись проводники, привели псов прямо к нам!

— Ты уверен, что это немцы? — Светлосанов пристально смотрит на сержанта, — Хорошо разглядел?

— Ну… не глаза в глаза конечно, — рассказывает Егоркин, — но с близкого расстояния, видел в щель… Сидят у костра, причем костер у них почти незаметный, по всем правилам разведки сделан, прикрыт, сразу и не заметишь! И с фонариками по тоннелям ходят, все что-то ищут, факелов нет, а фонарей много, что не характерно для наших отступающих частей, и лучи у них не как наши с желтизной, а белые немецкого производства. И самое главное, тут уж никаких сомнений — балакают не по-нашему! Речь чужая, это я точно разобрал! Точно они!

— Тебя не заметили? — напряженно спрашивает Елкин.

— Нет. Я осторожно, аки мышь! — улыбается сержант.

— Сколько их? — снимает со стены висящий автомат, Светлосанов, — посчитать успел?

— Темно было… Но судя по голосам, лучам фонарей и прочим приметам около 10—15 человек точно, не больше…

— Как раз количество для опытной диверсионной группы, — констатирует Гогитидзе, — надо их резать по-тихому! Пока не расползлись по каменоломням по 2—3 человека для выполнения подрывной работы любого профиля — от взрывов до устранения командного состава. У них это отлажено, как конвейер работает. Поди, еще в нашу форму одеты. Медлить нельзя, их надо давить, чем быстрее, тем лучше. Изучить местность и засаду устроить для других вражеских групп.

— Комиссар как всегда прав! — оглядывает всех Светлосанов, — Поднимайте 2 взвода — Азарова и Кобы и все туда… Далеко это?

— Нет! — оживляется Егоркин, — Самое тревожное, что совсем рядом… Не на окраине, а в расположении нашего гарнизона!

— Ничего! — успокаивает Гогитидзе, — Фриц дурак, сам пришел! Смерть уже нашел! В путь, товарищи!

На запутанно-изломанной границе между верхним и нижним ярусами катакомб, пробивается тусклый призрачный свет из одного из узких проходов… Недалеко, слившись со скалами, затаились красноармейцы Светлосанова.

— Ну, что, когда пойдем? — шепчет Гогитидзе, — А то руки настоящего дела просят… Святого Возмездия! Мы уже на одном уровне с ними. Пора, момент самый удачный, а то уйдут…

— Сейчас присмотримся, — почти оцепенело, не отводит взор от группы противника Светлосанов, — бить надо наверняка, в самый подходящее время и в десятку! Чтобы враг и понять не успел, что происходит…

— Мутно все, — чуть опускает ствол автомата Елкин, — ни черта не видно. Маячат как привидения!

— Странные они какие-то, — недоумевает Гегечкори, — на военных не очень похожи…

— С чего ты взял? — приглядывается Елкин, — Фигуры обычные и весьма увесистые!

— Осанка у них не тянет на разведку, — говорит радист, — и штурмовиков, да и вообще на какое-либо спецподразделение! Движения бестолковые, очень безалаберные, развязанные, суетливые, почти гражданские. Диверсант скользит как тень, крадется как кошка, ступает как мышь, проносится как дуновение ветра. Его захочешь — не заметишь! А эти, гляньте — увальни… шатаются как пьяные медведи!

— А ведь Дементий прав, — поворачивается к подчиненным Светлосанов, — Какие-то они не такие! Надо бы их прощупать как-то…

— А может шмальнуть по ним всем нашим народным хором, — выдвигается вперед сержант Егоркин, — и дело с концом, и никаких сомнений! Отсюда удобно… А там разберемся, кто они — «СС», «СД» или еще какая холера, но что не наши — факт! Позиция у нас, как раз что надо… В минуты всех положим до одного! Пискнуть не успеют…

— Расстрелять их всегда успеем, — размышляет Светлосанов, — наше положение действительно выгодное — они почти в тупике. Тут все-таки понять надо. Зачем они здесь. Как попали и главное кто они. Уж и вправду, больно подозрительные. В смысле не типичные военные…

— Да что там понимать, командир! — горячится Елкин, — По мне так пару гранат для начала, потом магазин разрядить от души, и повязать тех, кто останется… Лешка прав, речь то не наша!

— Ну, правда, что ждем, Михаил? — теряет терпение Гогитидзе, — Пока разбегутся по щелям, как тараканы, ищи их потом в этой беспредельной каменной бездне… Атаковать надо и прямо сейчас!

— Может вы и правы! — колеблется Светлосанов, — Ладно, всем приготовиться! Огонь по моей команде. И сильно не увлекайтесь, нам пленные нужны! Работаем аккуратно!

— Все будет как на хирургическом столе… — улыбается Елкин, поглаживая корпус оружия, — Уж что-что, а стрелять мы умеем, хошь из зенитки, хошь из автомата!

Немецкие прославленные асы, что в степи валяются, в сгоревшем железе, красноречиво подтвердят…

— Вон там в углу, в темноте, — указывает комиссар, — еще группа сидит. Возьмите на прицел! Чтоб не ушли…

— Есть! — вскидывает автомат Егоркин, — Сейчас мы их…

— Стоп! — неожиданно рубит на полуслове Гегечкори, — Товарищи… Это не немцы!

— А кто ж это, по-твоему, французы? — саркастически бросает Елкин, — Арабы или индусы что ли? Кто здесь еще может быть?

— Откуда такие выводы? — поворачивается Светлосанов.

— Речь не немецкая! — твердо резюмирует Дементий.

— Ты как разобрал? — удивляется Егоркин, — Тут особо не слыхать ничего…

— Я радист! — объясняет Гегечкори, — У меня ухо уже как антенна работает… Я скоро летучих мышей местных понимать начну! Так вот не немецкий это язык…

— Может румыны или итальянцы? — предполагает Светлосанов, — Их тут навалом наступало вместе с фрицами. Всю культурную Европу собрали, мать их…

Ну, так что слышишь, Дементий?

— Что-то очень знакомое… — замирает Гегечкори, вслушиваюсь в тишину подземелья, — Сейчас!

— Вах! Я теперь тоже разбираю, слышу, — улыбается Гогитидзе, — я все понял… Кто бы мог подумать!

Комиссар встает в полный рост и идет к проему, высовывает туда голову…

— Ты куда? — почти полусвистом змеиным шипит Светлосанов, — Совсем сбрендил, комиссар? А ну назад!

— Все нормально командир! — уже в голос басит Гогитидзе, — Расслабьтесь все… Это не то, что вы думаете.

И далее гремит в густую темноту по-азербайджански:

— Salam yoldaşlar! Sizi necə, buraya düşüb? Haradan?

(- Привет товарищи! Как вас сюда занесло? Откуда вы?)

— Ты с кем там болтаешь, Валериан? — ошалело хрипит, вцепившись в трофейный МП-40 Елкин, вжимаясь в скалу, — Ты же всю группу раскроешь! Что за…

— Uzun danışmaq! — раздается в ответ голос по-азербайджански, — Bəs siz kimsiniz?

(- Долго рассказывать! — А вы кто?)

— Так, если там наши советские, — выкрикивает Светлосанов, не снимая палец с курка, — давайте перейдем на язык понятный всем!

— Как скажешь дорогой! — летит эхом с акцентом, по каменным залам в ответ, — Так кто вы?

— Это наши азербайджанские части… — шепчет Гогитидзе, — все в порядке! Я их разговор понял, они не диверсанты!

— Вы на мушке! — Светлосанов на всякий случай отодвигает комиссара от проема, — И давайте-ка вы нам представитесь, как положено, чтоб не было никаких недоразумений.

— Хорошо… — парит эхо над изломанными сводами, — Будь по-вашему!

Из мрака выходит крупный человек в грязной, потрепанной советской форме, осунувшийся и закопченный.

— Начальник госпиталя медико-санитарного батальона 396-й горно-стрелковой дивизии 51-й армии, военврач 3 ранга Гусейнов Мехбала Нуралиевич! — представляется он, — Со мной медперсонал и раненые… Мы здесь почти неделю скитаемся.

— Документы есть? — выходит вперед Светлосанов, одной рукой держа на ремне автомат у пояса в боевом положении, — Да, вид у вас, прямо как у нас, все прелести подземелья на лице отпечатаны!

— Конечно, все как полагается! — Гусейнов достает из кармана помятые бумаги, — Можете посмотреть…

— А ты откуда, Валериан Сафронович, азербайджанский знаешь? — интересуется Елкин, — Ты же грузин, насколько я еще что-то понимаю в нациях.

— Я все наречия кавказские знаю, — отвечает Гогитидзе, — я, когда услышал, ушам не поверил, потом догадался.

— Значит, дружба народов спасла всех… — восклицает Елкин, — Хорошо, обошлось! А то бы своих постреляли… Ну а ты, Егоркин, артист! Не наша речь! Вот тебе и немцы, перед тобой стоят!

— Дак, я же что… — слегка конфузится сержант, — Не по-русски же шептались! Поди тут разбери на войне, чей язык, за фашистов целая орда сражается! А у нас в Красной Армии все только по-русски изъясняются…

— Все верно, — поддерживает Светлосанов, — Алексей молодец! Группу обнаружил и был крайне осторожен. Объявляю благодарность! Так держать!

— Служу трудовому народу! — бодро отзывается Егоркин, — Спасибо товарищ командир!

— А Вы товарищ Гусейнов, присаживайтесь, — продолжает Светлосанов, — да поведайте нам, как вы очутились в наших подземных краях…

Глава 6. Горящая степь…

У притихшего поселка ночная взъерошенная степь окрашивается почти сплошным пламенем выстрелов. Смоляной мрак распарывает огненными росчерками пулеметных и автоматных очередей. Грохот взрывов срывает умиротворенную тишину южной ночи. Привычная реальность, как загоревшийся холст, вспучивается, вздыбливается и невероятно сворачивается от боли, уступая место сумасшедшей механике уничтожения. Словно вдруг пробуждается гигантский жалящий змей, остервенело выжигающий все живое…

Немецкие окопы в легкой дымке тумана, огрызаются яростным пламенем. Навстречу кинжально выкашивающему огню, буквально из под земли, из всех щелей, из всех провалов, поднимается лавина огромного воинства, наваливающаяся темными волнами на укрепления поселка. Затяжная перестрелка с дистанции переходит в ближний бой. Завязывается жестокая схватка… Красноармейцы с примкнутыми штыками, обрушиваются на траншеи фашистов. Крики, ругань, стоны, удары прикладов, ножей, выстрелы в упор — беспощадная мельница рукопашной перемалывает людей. Дикая раскаленная боевая пляска обнажает несравнимую ни с чем страсть выживания и победы… Ломаются кости, рвется плоть, кровь течет ручьями. Кто-то падает как подкошенный, убитый сразу, кто-то весь изорванный и искалеченный корчится в углу окопа, не понимая, что произошло… и сколько ему осталось жить. Кто-то потерянно делает последний вздох, удивленно-потерянно закатывая глаза…

Кажется, во мраке ночи колышется какая-то единая живая масса, один жутко-гротескный, изрыгающий огнем и когтями металла, взбесившийся зверь…

Вспышка взрыва рядом ослепляет… Полковник Павел Ягунов инстинктивно пригибается, зажмуривается на несколько секунд, потом резко открывает глаза, восстанавливая зрение, и пристально цепко всматривается в темноту траншеи. Впереди вырастает несколько грузных смутных фигур в касках, с винтовками наперевес.

Ягунов вскидывает ППШ-а и дает длинную очередь. С резкими криками немецкие пехотинцы валятся назад…

Полковник приподнимается, делает шаг, другой…

Откуда-то сбоку по каске лязгает лезвие немецкого штыка. Ягунов уходит с поворотом вниз, разворачивая оружие и пытаясь увидеть противника. Но автомат отлетает в сторону от следующего короткого удара. Полковник лишь успевает заметить нависшую высокую тень и вцепиться обеими руками в винтовку врага, предотвращая дальнейшие атаки. Фашист бросает Ягунова на бруствер. Наседает сверху, давя всей массой тучного тела и стараясь задушить как можно быстрее… Борясь, они медленно сползают вниз, в темноту окопа. Полковник пробует вывернуться, отбросить врага ногой, но безрезультатно. Немец, вцепившись стальной паучьей хваткой, не дает никаких шансов и давит, как паровой молот, свистя неразборчивые фразы…

Ягунов пытается ударить одной рукой, то локтем, то тыльной частью ладони, но ничего не выходит, лишь ослабляет сопротивление.

Холодный корпус винтовки туго врезается в горло… Дыхание перехватывает, в голове мутнеет… Ягунов начинает терять сознание, проваливаясь в сумеречный омут. Внезапно хватка ослабевает, и немец оседает как подкошенный.

— Жив? Павел Максимович! — гремит, прорезает темноту бодрый голос.

Из мрака появляется опаленное лицо старшего батальонного комиссара Ивана Парахина.

— Черт! — хрипит Ягунов, растирая шею, — Во время! Я уж думал все… Как ты тут оказался, Иван? Вы же на фланге были! Там место серьезное. Как сюда успел… Просто ангел-хранитель! Еще бы секунды — и конец!

— Мы там уже закончили! — улыбаясь, подхватывает трофейное оружие Парахин, поднимаясь во весь свой богатырский рост, — Фашисты дрогнули, бегут…

Как здесь? А я тебя, Павел Максимович, на любом расстоянии чую… Если что не так! У нас с тобой какая-то особая связь установилась! И рации, и телефона не надо! Такой и должна быть связка командира и комиссара, как две руки одного организма. Или каменоломни так людей сближают…

— Каменоломни — другой мир, со своими законами и правилами! — Ягунов встает на ноги, проверяет свой автомат, — Место особое, как оказалось, просто Зазеркалье какое-то… Надо быть бдительными вдвойне! Все вверх ногами. Как в глубины моря неизвестного погрузились! И нам повезло, что они есть… Готовая Крепость, большая и надежная. Мы в них много что сможем. Ну что, пошли дальше, комиссар!

Командиры осматриваются, к ним подходят другие бойцы и все вместе устремляются вперед по окопам.

На одном из поворотов, Ягунов, быстро выглянув за угол, бросает гранату в открывшийся на пути блиндаж. Сноп пламени вырывается из проема входа. Земля содрогается под ногами. Красноармейцы тут же простреливают валящие наружу клубы вязкого дыма и врываются внутрь… В облаке оседающей землянистой пыли и сизого дыма нелепо мечутся силуэты немцев. Кто-то из них пытается сопротивляться. Но несколько выстрелов и ударов штыками и всякое движение фашистских солдат прекращается.

— Соберите оружие и документы, — командует Ягунов, — живее, не задерживайтесь! Идем дальше…

— Пара планшетов уже есть, — Парахин поднимает с пола, у дымящегося, развороченного взрывом стола, с пола кожаные офицерские сумки, — может, прояснят фронтовую ситуацию! А то мы уже, которые сутки без связи, в полной изоляции, действуем вслепую!

— Ничего! Мы хоть и в окружении, а фашистов бьем исправно, — Ягунов устало прислоняется к тлеющей стенке блиндажа, — изучим обстановку, найдем слабые места у врага и закатим Большую Музыку! Как говорил товарищ Мехлис… У оккупантов земля будет гореть под ногами. Буквально…

— Когда мы первые вылазки совершили, немцы думали, что десанты высадились с правого берега, — смеется Парахин, засовывая за пояс трофейный «Вальтер», — мы это от пленных узнали! А сейчас они уверенны, что в каменоломнях сражается особая Коммунистическая дивизия, со спецподготовкой. А у нас кого только нет — и летчики-курсанты, и моряки, и танкисты, и пограничники и гражданские! Просто вся наша огромная страна в миниатюре… Нам еще Красную Площадь с Кремлем под землей построить и будет совсем замечательно!

— Может в этом и сила нашего подземного гарнизона! — улыбается Ягунов, — Каждый со своим уникальным опытом — и военным и житейским, вкладывает свои силы и умения в Победу! Одна семья Данченко чего стоит — без них бы мы в катакомбах точно были бы как слепые кроты… А они и новые участки показали и где лучше объекты разместить, и вообще как ориентироваться в этой громадной запутанной подземной системе. Мы живем и сражаемся как единый организм — поэтому фашисты и не могут нас одолеть! Ну что, все? Закончили? Тогда вперед, товарищи!

Поселок Аджимушкай и его окрестности полыхают огромным ревущим пламенем… в смоляной ночи. Горят казармы, склады, техника, немецкая линия обороны.

Красноармейцы еле видимыми тенями, переносят трофеи в черное чрево катакомб… В расщелине скал, недалеко от входа, полковник Павел Ягунов и комиссар Иван Парахин, наблюдают за работой солдат и за обстановкой вокруг, держа оружие наготове…

— Аджимушкай наш! — усмехается Парахин, — Хоть до утра, но все равно этот кусочек нашей Родины отбили! Фашистов втрое больше было, если не вдесятеро… Лихой у нас гарнизон сложился, Павел Максимович! Врага рубим как кавалерия, направо и налево!

— Да, фашист отхватывает серьезно, — говорит Ягунов, смотря на горизонт в бинокль, — почти каждую ночь в больших или малых порциях… Если поселок не возьмем, то хотя бы патруль вырежем. Или издалека им нервы потреплем! Они считают, что они здесь хозяева. Как бы не так! Мы еще им немало фокусов и аттракционов покажем. Подземное представление только начинается…

— Под землей еще никто не воевал, насколько мне известно, — озирается Парахин, — фашисты явно к этому не готовы! Нас не видно, не слышно, неизвестно сколько — нас скрывает толща камня как непробиваемая броня! У нас многокилометровая территория для маневра… Где мы появимся — поди догадайся! Выходов-лазов не сосчитать! Нас не поймать, мы будем как призраки, как тени! Везде, за каждой сопкой, каждым углом… У фрицев точно голову свернет. Это им не штабная стратегия с железной айнс-цвай логикой! Здесь «драй» может и не наступить… исчезнуть… Тут у нас такое место.

— Это да! Катакомбы веешь неординарная и суровая, и требует повышенного внимания. Чуть ступил ни туда — и все, пропал! Нам тоже нужно быть осторожными. Всегда есть две стороны медали, если не три! Для нас это тоже будет серьезным испытанием. Условия очень специфичные, если честно не для всех. Мрак, холод, замкнутое пространство… Не каждый выдержит долго. Поэтому твоя работа Иван Павлович — поднимать боевой дух, зажигать сердца людей на святую борьбу, чтобы у нас трусов и паникеров не было… Пораженческие настроения, измена — это хуже любого врага!

— Наша комиссарская работа идет на всех парах! Проводим собрания, лично беседуем, выпускаем боевые листки! Нытиков и колеблющихся нет! Все готовы сражаться до последнего! По сути, у нас остались те, кто не дрогнул под натиском фашистской орды, можно сказать — самые стойкие и лучшие! А все прочие к проливу сбежали, еще в первые дни! Поэтому у нас крепкий железный кулак сомкнулся! Сокрушительный! Но мы с политруками все равно строго следим за всеми малейшими колебаниями. И сразу принимаем меры. Наш пост не дремлет!

— Я вижу! Повезло мне с тобой… Я один или с кем-нибудь другим точно бы не справился. У тебя талант людей организовывать и воодушевлять! Один короткий разговор и у человека крылья за спиной распахиваются… И он готов куда угодно идти, в любое пекло! Просто гипноз или магия какая-то… Таких как ты, больше просто нет! Гений своего дела!

— Да ладно тебе, Павел Максимович, не преувеличивай! Таких как я навалом, я просто исполняю свой долг… Я сам с Донбасса, из простых шахтеров, столько лет на шахте отпахал, в забое… Пока по комсомольской линии в политуправление направили. Сначала учиться в Харьковский коммунистический университет имени товарища Артема, а потом уже в армии очутился! Поэтому психологию обычного трудяги я знаю и чувствую, как самого себя… А у нас все такие — простые рабочие и крестьяне, одевшие военную форму! Все от земли и от станка под ружье встали! И получается, как сам с собой разговариваешь… А они есть сила и дух всей нашей страны! Непоколебимый Фундамент. На их умениях и воле все и стоит… Сейчас просто другая работа началась, более ответственная и тяжелая… в опаленных шинелях!

— Не скромничай, Иван Павлович! Тебя солдаты обожают, верят тебе, ты просто как религиозный пастырь для них! Бегут к тебе со всеми проблемами! А ты благословляешь их на праведное дело! Честно, я рад, что ты рядом!

— Спасибо, Павел Максимович! Только ты про себя что-то забыл! Уж кого у нас на Крымском фронте почитают, как живую легенду — так это тебя! «Кто прошел школу Ягунова, тот просто так жизнь не отдаст!» — это правило у каждого солдата на устах. С этим в бой идут! Уже можно на агитационных плакатах выпускать. Тебе доверяют как родному Отцу… И если бы не ты, не твой высокий авторитет в войсках, здесь в каменоломнях, уже бы никого не было. Все бы разбежались…

Твоя решительность, твоя воля и непреклонность, уникальный талант стратега все и держит! И отношение к солдатам, настоящее человеческое… Забота о людях! Так что для меня большая честь воевать рядом с тобой, товарищ полковник, заместитель начальника штаба 51-й армии по боевой подготовке! А теперь можно сказать и командующий Крымским фронтом… Потому как мы здесь одни и остались!

— Ох, и горазд народ красивые истории создавать! У нас командиров и получше меня хватает… Умней и талантливей. Я вполне обычный, каких тысячи, ничего такого.

— Только где они, эти командиры? Сбежали! Бросили своих бойцов и теперь на Тамани отсиживаются! Нет, Павел Максимович! Помимо ума тут еще и человеческие качества важны. Как ты к другим относишься, что готов для них сделать. А простой солдат он все видит. Мы на войне. Смерть рядом. И кто кого прикроет — хоть рядовой, хоть генерал, тому и поверят. За ним и пойдут! А ты как скала здесь встал! И вокруг тебя все и собрались…

— Этого мало. Нужно идти дальше.

— То есть?

— Мы не одни здесь на Керченском полуострове сражаемся в окружении! Крымский фронт не разбит, он стал подземным. Все, кто не смирился с врагом, с оружием ушли в каменоломни, и военные и гражданские. Вокруг нас такие же очаги сопротивления. По данным разведки рядом с нами бьются гарнизоны в Багерово и Булганаке, сражаются подземелья Быковские, Вергопольские, Дедушевы и даже на заводе Войкова не стихает бой! А ближайшие соседи — Малые Аджимушкайские катакомбы, местные их Еврейскими зовут…

Вот если бы их всех объединить в одну стальную сеть и ловить фашистского зверя, представляешь, Иван Павлович?

Это было бы дело! Это была бы настоящая война в тылу противника, что скажешь, комиссар?

— Да… просто нет слов, Грандиозно! Если такое провернуть, фашист волком завоет! Мы так и вообще сможем этот плацдарм на поверхности отбить! И десант встретить на своей освобожденной земле… Надо начать работать над этим, комплектовать разведгруппы! И устанавливать связь!

Вот тогда загремим фанфарами по всей степи! Погоним фашистскую сволочь прочь…

— Идея заманчивая, но осуществить ее будет непросто. Каждый подземный гарнизон находится в плотном кольце блокады, пройти через которые — задача чрезвычайно сложная, а подземных соединений между каменоломнями, увы нет… Но пробиться к нашим товарищам по подземелью, мы должны! Тогда наша сила и масштаб боев несравненно увеличатся и тут вспыхнет большое пламя! Как огненное красное знамя над степью…

— Так и будет! Зажжем Прометеевский Огонь Освобождения и Возмездия в этом фашистском мраке…

Глава 7. Кара Булганака

В огромном величественном подземном зале, освещенном многочисленными факелами и заполненном красноармейцами, на высоком остром выступе скалы стоят старший лейтенант Светлосанов, комиссар Гогитидзе и военврач Гусейнов. Все взоры солдат обращены к ним. Начинается собрание подземного гарнизона Булганакских каменоломен.

— Товарищи! — обращается к бойцам Светлосанов, — Мы собрались сегодня, чтобы принять решение о наших дальнейших действиях на этом участке фронта, с учетом всех сложившихся обстоятельств. И объединить всех оказавшихся под землей военнослужащих в единое боевое подразделение! Которое можно назвать Отрядом Сопротивления или Подземным Гарнизоном обороны Булганакских каменоломен.

Мы готовы выслушать все предложения относительно нашей предстоящей борьбы… В нескольких словах обрисую наше положение.

Защищая вверенный нам рубеж, мы оказались в окружении, а потом и в тылу врага! Полностью отрезанные от наших основных сил. Здесь, в этих катакомбах, мы нашли надежное убежище — подземную базу, из которой мы можем наносить урон врагу!

У нас есть выбор… Сдаться, сохранить свою жизнь. Сложить оружие и выйти на поверхность катакомб. Немцы только этого и ждут… Сдаться и опозорить себя, поправ долг и честь воина доблестной Красной Армии! Предать свою любимую Родину, свой дом, свою семью, своих близких…

Или продолжить непримиримую борьбу до победного конца!

Я думаю, я даже уверен, из всех стоящих здесь, ни у кого не промелькнула и тени мысли о сдаче в плен… С большинством вас мы прошли вместе огненными фронтовыми дорогами, сражались бок о бок, мы знаем друг друга, лучше, чем кто-либо, и стали без преувеличения братьями и сестрами. Это единство дает нам особую силу, несравнимую ни с чем!

Нас около 200 человек, включая примкнувшую к нам группу медиков с верхнего яруса. По сравнению с ордами фашистских полков, стоящих вокруг нас наверху, это несопоставимо мало. Но сделать мы можем очень много! Такого, чего враг не представляет… И у нас есть преимущество! Мы надежно скрыты в этих огромных каменоломнях, толщу камня не пробивают ни бомбы, ни снаряды! Это настоящая подземная крепость… И самое главное — противник не знает сколько нас и в каком именно месте мы находимся. По сути, мы контролируем всю эту обширную территорию, и можем быть буквально везде… Мы можем проводить диверсионные вылазки и большие боевые операции. Бить врага там, где он нас не ждет!

Я предлагаю создать из находящихся здесь бойцов Красной Армии, отряд сопротивления и наносить максимальный урон фашистским частям, до прихода наших войск! В недавних боях и на поверхности, и под землей, мы показали, на что мы способны и как эффективно можем бить ненавистного врага! После нескольких попыток штурма и проникновения в наши катакомбы, фашисты потерпели сокрушительное поражение и отказались от этой затеи. Из чего можно сделать твердый и несомненный вывод, что они уже боятся наших каменоломен. И эта наша первая серьезная Победа! Мы не будем останавливаться, и просто отсиживаться в теперь уже безопасном подземелье. А пойдем дальше, громить врага под нашим Красным Знаменем! Не давая покоя, ни днем, ни ночью! Земля будет буквально гореть под ногами у лютого фашистского зверя! Враг будет разбит! Победа будет за нами! Ура, товарищи!

— Ура-а-а-а! — прокатывается громогласно эхо по громадному подземному залу.

— Товарищи, дорогие! — вступает Гогитидзе, — Мы оказались в сложном положении. Под землей еще никто не воевал. Мы будем первыми! Всему придется учиться на ходу. Это потребует напряжения всех наших сил и моральных, и физических!

У нас начинается особая, небывалая битва! И мы должны пройти ее с честью.

Наша Родина обливается кровью на фронтах от Ленинграда до Харькова и Севастополя! А наш фронт здесь — в глубине этих бескрайних катакомб… Теперь это наша позиция, наша передовая, наша боевая задача. Наш долг — принять этот подземный бой и выйти из него победителями! Мы должны доказать всей этой фашистской своре наверху, на что способен непоколебимый солдат Красной Армии, который может сражаться где угодно, даже глубоко под землей… И мы это сделаем, несмотря ни на что!

— Здравствуйте, товарищи! — поднимается Гусейнов, — Я хочу обратиться прежде всего, к своим коллегам медикам. Здесь не больница, и даже не обычный полевой госпиталь. Условия очень суровые, если не сказать жесткие и экстремальные. И от нас требуется полная самоотдача! Где-то смекалка и сообразительность. Мы должны быть примером твердой воли и стойкости и для раненых, и для остальных бойцов. От нас зависит очень многое и жизнь раненых солдат в нестандартных тяжелых условиях, и личный пример, способный воодушевить на дальнейшую борьбу! Помните об этом! Гордо несите звание военного медика, будьте бдительны и внимательны, чутки и отзывчивы ко всему и ко всем! Мы должны нести свет и хоть маленькую частицу живого домашнего тепла…

Я рад, что мы медсанчасть, объединились с нашими доблестными воинами зенитчиками. И продолжаем сражаться с фашистами! Теперь нас просто так не возьмешь!

— Мы должны стать единым целым, — продолжает Светлосанов, — одним клинком, одним снарядом, слитой броней, боевой семьей, одним мощным организмом, четко отлаженным механизмом, монолитной скалой, отточенным клинком! Не по уставу, а по зову Сердца…

Мы находимся в немыслимых для человека условиях, и должны остаться прежде всего людьми! Первый наш враг — внутри, это мы сами! Наша слабость, наш страх, наша боль, наши сомнения! Поэтому будьте бдительны в первую очередь к самим себе… Все что мы делаем, проистекает изнутри нас! Храните этот внутренний огонь, на давайте ему угаснуть ни при каких, самых, казалось бы, безысходных обстоятельствах! Следите за собой и за товарищами, помогайте друг другу! Мы — одно подземное создание! Только так мы сможем одержать верх в этой непростой битве!

— Как долго мы здесь пробудем? — спрашивает Макогон, — Есть какая-то информация?

— Сейчас мы выясняем обстановку на фронте… — отвечает Светлосанов, — Будем проводить разведку и устанавливать связь с Большой землей. И потом координировать действия со штабом Армии. Я думаю, наша изоляция временная. Но надо быть готовыми ко всему. И рассчитывать на длительное пребывание.

— Как же мы здесь останемся на долгий срок? — волнуется Муртазаева, — Здесь здоровым сложно все это перенести, а раненым, особо тяжелым — просто невыносимо. У нас только за двое суток шестеро умерли! Возможно ли, их как-то эвакуировать? Или может в местных селах спрятать?

— Ни в коем случае, — отвечает Гогитидзе, — сейчас вынести раненых наверх и где-то оставить в оккупации — значит отдать на неминуемую гибель… Не только наших солдат, но и мирных жителей, кто их укроет. Здоровому бойцу на вражеской территории сложно остаться незамеченным, а больному и раненому — подавно! Если будет связь с Большой землей, попробуем вывезти… А пока будем все вместе оборону держать!

— Положение в госпитале тяжелое, — добавляет Гусейнов, — я прекрасно все знаю. Тем не менее, мы обязаны спасти жизни наших солдат, где бы ни были! Мы не просто медики, мы — военные медики! А значит, должны эффективно работать в любых условиях. Мы это можем. Мы это делали не раз, под пулями и снарядами. А здесь — защита десятки метров камня над головой! Оружие врага уже не грозит! Холодно? Обогреем! Костры разведем побольше… Инструмента необходимого нет? Придумаем из того, что есть! Не пропадем, товарищи!

— Да вы сильно не переживайте, товарищи врачи! — вступается Елкин, — Мы всегда рядом и вас не бросим! Нам только до фрица раз прогуляться — и все вам доставим, что хотите, хоть лекарства, хоть целую операционную с кроватями и шприцами! Наших родных медработников и раненых не забудем, обеспечим как надо! Не волнуйтесь!

— Дополнительной кровью? — сомневается Макогон, — Может, имеет смысл прорваться и соединиться с нашими более крупными частями, которые тоже воюют в окружении? С нами рядом вроде идут бои… И достаточно упорные!

— Мы будем учитывать все варианты, — поясняет Светлосанов, — когда будут точные разведданные. При слепом прорыве мы можем погибнуть все… Нас не так много! А кольцо блокады вокруг нас достаточно сильное. И полоса окопов, и минные поля, и доты, и бронетехника и артиллерия.

Поэтому самое разумное и тактически грамотное — вести боевые действия здесь!

— Мы на войне! — горячо добавляет комиссар, — И мы не спасаемся любой ценой…

Наша задача — бить ненавистного врага, как можно мощнее, везде и всегда — на земле, в небесах и на море! И теперь уже и под землей! Беспощадного врага, который сжигает до тла всю нашу страну, истребляет невинных людей, рубит под корень все наше существование!

Мы должны остановить этот фашистский ураган чумы, и наш подземный рубеж в тылу противника непередаваемо важен. Все наши силы и умения, все нашу волю, всю нашу силу Любви к нашей Родине, мы направим на священную борьбу с фашистскими извергами! У нас нет права отступать и прятаться… Каждый день, каждый час, каждое мгновение, мы должны рвать нацистское чудовище на части! Не давать ни минуты покоя на нашей многострадальной земле…

Победа зависит от каждого из нас! От каждого правильного шага, каждого выстрела, каждого удара, каждого горячего вздоха… И по-другому не будет!

— Никто не уйдет! — выкрикивает из толпы Муртазаева, — Нам бы только больных сберечь и выходить… Будем делать Невозможное, вопреки Природе всей!

— А как с продуктами? — спрашивает Гагуа, — Что-нибудь прояснилось? Чем кормить людей будем?

— Пока будем расходовать тот запас, который имеется, — отвечает Светлосанов, — а дальше будем думать. Либо с местными связь установим, либо у фашистов будем отбивать. Решим. Но паек, конечно, будет не ресторанный, и не как в доме отдыха. Пояса придется затянуть. Временно.

— Итак, если вопросов больше нет, — выдвигается вперед Гогитидзе, — я хочу объявить о создании отряда обороны Булганакских каменоломен. Командиром отряда предлагаю назначить старшего лейтенанта Светлосанова, комиссаром отряда — старшего политрука 510 зенитного дивизиона Гогитидзе, начальником штаба — младшего лейтенанта Елкина, начальником штаба по политической части — комиссара Кагина, начальника связи — сержанта Гегечкори, командиром разведки — сержанта Егоркина, начальником госпиталя — военврача Гусейнова… Отряд разбить на три взвода. Командирами взводов назначить — сержанта Устрицкого, сержанта Азарова, старшину Кобу.

Все ли согласны, товарищи? Давайте проголосуем… Тогда единогласно!

— Ну, что товарищи, — берет слово Светлосанов, — с этого момента у нас начинается другая судьба. Отличная от обычной воинской части. Здесь иной план Жизни, иное подземное измерение. Совершенно другой отсчет…

Поэтому я призываю быть максимально бдительными, мобильными, готовыми к любым неожиданностям. И постепенно отходить от привычных установок. Настала пора меняться — стать больше, чем мы есть сейчас… Только так мы сможем выиграть этот бой!

— Хорошо бы нашему отряду дать название, — предлагает Елкин, — чтобы оно вело нас вперед, как знамя! И согревало душу, в этом подземном холоде…

— Есть предложения? — оглядывает всех Светлосанов.

— Что-нибудь, короткое, яркое, грозно неотвратимое, — пылко размышляет Гусейнов, — как боевой клич, как молния в горах, как удар кинжала!

— Как выстрел из пистолета, — добавляет Муртазаева, — как роковой огненный росчерк.

— Предлгаю «Кара»! –словно вспомнив что-то, улыбается Гогитидзе, — Кара Булганака! Гром Возмездия за всех павших в крымской степи…

— Великолепно! — подхватывает Гусейнов, — Лучше не скажешь! Как думаете товарищи?

— Отлично! — довольно обводит всех взглядом Светлосанов, — Как фатально занесенный меч Правосудия. Сурово и Неизбежно…

— Будем надеяться, что название себя оправдает, — добавляет Макогон, — и станет пророческим! И проклятые фашисты будут разгромлены и здесь, и везде на земле…

— Пусть нам эти камни помогут, — вздыхает глубоко Гогитидзе, окидывая взором зависшие причудливые валуны, — и тени тех, кто воевал здесь до нас!

— Будет сложно и трудно, — внимательно оглядывает товарищей Муртазаева, — но мы не отступим, каждый из нас внесет свой вклад в общее дело нашей Битвы!

— Одурачим фашистское зверье, — улыбается Гагуа, — устроим им здесь ловушку… Пусть побегают в этом бесконечном лабиринте, попробуют нас найти в этом мраке! А мы будем везде, за каждым камнем…

Эти катакомбы станут для них огромной могилой! Никто не уйдет! Все привидениями местными станут!

— Это их последний тупик… — категорично чеканит Елкин, — Каменный омут, который затянет спесивых тевтонцев в родимую Преисподнюю!

Мусор с земли надо убирать. Вот мы и почистим родные просторы от погани всякой!

— Как бы тяжело и безнадежно не казалось… — подводит итог Гогитидзе, — Свет всегда побеждает Тьму! Испокон веков так было! Мы сражаемся за Правду, Свободу и Справедливость! В нас верит все Живое — не только люди, но и травы, шальной ветер, непримиримый огонь — и эти громадные камни! Они с нами. И могучее Солнце — оно ждет нас…

Глава 8. Кто здесь охотник?

На участке катакомб, недалеко от выходов, по петляющим низким коридорам, комиссар Кагин, сержант Устрицкий и младший лейтенант Елкин, обходят посты.

— Что-то фашист шуршит наверху подозрительно, — поглядывает на потолок Устрицкий, — не нравятся мне эти звуки!

— Зашевелился змеюшник! — усмехается Кагин, — Разворошили поганое гнездо! Чует свою погибель, гад!

— Надо будет поглядеть, от них всего ждать можно, — заключает Елкин, — те еще твари! Изворотливые в садистком уме своем.

— Да пусть хоть как выкручиваются, — зло сплевывает Кагин, осматривая на зависший шершавый свод, — у нас подземная обитель, как бронепоезд… каменный! Что ни делай — все от скалы отскочит!

— В любой броне есть щель или другое уязвимое место… — замечает Устрицкий, — Поэтому лучший лишний раз перестраховаться!

— Это верно, — соглашается Елкин, — с немцами нужно держать ухо востро! Они мастера на всякие инквизиторские штучки! Исторический опыт богатый имеется… Удивительная жестокость под маской улыбающегося благодетеля.

— Дикие варварские племена! — восклицает Кагин, — Фасад глянцевый, околокультурный, а суть не изменилась… Какими были необузданными и жестокими германцами, в период Римской империи, такими и остались! Как говорится, сколько волка не корми…

— Любому Лиху недолго бегать, — усмехается Устрицкий, — на всякого зверя охотник найдется. На всякого преступника — плаха с топором, все получат по заслугам!

— Ну, с этими выродками разговор особый предстоит, — сурово заявляет Елкин, — одной плахой не отделаются! Им особое наказание требуется… Таких извергов еще в Истории не было! Они должны все зло, которое совершили, на своей мерзкой шкуре прочувствовать! И понять, что они творили, и каково это…

— Да все они понимают прекрасно! — горячится Кагин, — В этом и состоит ужас. В сознательном извращении человеческого рассудка, сознания, и превращении его во что-то чудовищно-холодное! Ненасытное до страданий и крови! Вампиризм современности в глобальном масштабе. Это как оборотень в человеческом обличье… Не знаешь, где и как он тебя подстережет! И что сделает с неизменно лукавой улыбкой.

— Тьма и зло, разные формы принимают, — произносит Устрицкий, озираясь по сторонам, — не всегда разберешь, кто и что перед тобой…

— Вся нечисть в Огне сгорит, — горячо заявляет Елкин, — красном, пролетарском! Рано или поздно… Всем им — фашистам, капиталистам и буржуям, угнетателям народных масс конец настанет. Неизбежно! Любой паразит и упырь гибнет… даже по законам Природы!

— Да, природа мудра в основе своей, — продолжает Кагин, — в ней сохраняется только лучшее, то, что достойно Жизни. А фашисты — явление кратковременное, просто форма болезни, не более…

— Так оно наверно и есть, — потирает закоченевшие от подземного холода руки, Устрицкий, — и получается, мы как лекарство против опасного вируса, в едином большом организме, боремся за выздоровление?

— Вроде того, — улыбается Кагин, — сам мир страдает и обливается кровью вместе с нами! Поэтому, мы спасаем не только людей, но и что-то гораздо большее… Сам этот грандиозный механизм бытия!

— Да, жизнь наша, несмотря на тяготы и катастрофы, — размышляет Елкин, — все-таки удивительна и порой интригующе загадочна! Много еще всего непонятного и невообразимого. Может для того, чтобы было интересней жить?

— А я вот иногда думаю, — откровенничает Устрицкий, — за чертой смерти, все-таки что-то есть? Или от нас вообще ничего не остается? И если есть, какое оно? Как здесь, или вообще ни на что не похоже? И где наши погибшие товарищи? Что с ними стало?

— Что-то все равно есть… — выдыхает Кагин, переступая через груду камней под ногами, — Но не в форме религиозных поповских сказок! О всемогущем бородатом старичке на облаке и ангелочках в белых рубашках, с музыкальными инструментами! И о райском саде, где все хором денно и нощно хвалу Создателю поют! Что за бред? И в чем тут Рай и блаженство? Херня какая-то… Все это больные фантазии церковников. Не можем мы так просто умереть… Не логично это! Слишком много в нас всего закручено! Мы как-то продолжаемся, но каким образом — со временем узнаем!

— Ну, когда умрем, точно узнаем! И не только это… — с бравадой усмехается Елкин, — Вот только уже рассказать живым не сможем. А жаль…

— Мне кажется, это будет как пробуждение ото сна… — добавляет Кагин, внимательно осматривая одну из стенок на пути, — Или как переход в другой сон! Что-то такое…

Со временем наша наука все откроет! Все воочию увидим и поймем. Будем управлять смертью как и другими процессами. Самолеты летают, пароходы плавают, в домах электричество горит… Что мы скакуна Смерти не объездим что ли? Нашей коммунистической стальной воле нет преград… Так все неизвестное и грозное — любая стихия или явление станет простым домашним хозяйством. Рутинной вещью…

Человек — мера всех вещей! Протагор, древнегреческий философ, кажется сказал…

— Философией увлекался, Николай Александрович? — спрашивает Елкин.

— Немного… — отвечает Кагин, — Когда учился по партийной линии. Древние греки мне очень нравятся! И Сократ, и Платон, и Демокрит и Аристотель…

Все у них величественно, глубоко и ясно.

Очень похоже на то, что мы в СССР строим — Грандиозность Духа, стремление к Новым Горизонтам, Возведение нового мироустройства, отход от старых традиций, Аскетизм и Гармония, Взлет Мысли и Свобода, Человеческий безграничный Космизм, Архитектура Титанов… словом, Новый Олимп! Небывалая доселе Эпоха! В каком-то смысле мы наследники Античности.

— Здесь говорят, — повествует Елкин, — в этих местах, античности тоже навалом. Из этих каменоломен Боспорское царство вышло, во всем своем великолепии! Камень-ракушечник, что вокруг нас. Из него все дома строили. Не одну эпоху! Места эти древние, особенные и загадочные, ни с чем не сравнимые… Тут даже этот дух старины чувствуется! Будто в другое время проваливаешься…

— По мне так, тут время вообще останавливается, — смеется Устрицкий, — порой не понимаешь, который час и сколько уже прошло. Час или сутки! Словно внутренние часы разбились вдребезги… И не ясно, что происходит, и как себя отметить на отрезке проживания! Нет ни вчера, ни сегодня, ни завтра. Только одно темное, вязкое, мрачное ненасытное мгновение, засасывающее тебя как топь в неведомую глубину! И ты не можешь ничего сделать! Как в кокон липкий и утягивающий попадаешь, и чем больше трепыхаешься, тем сильнее запутываешься и глубже уходишь… Так что, не все так просто здесь!

— Да, каменоломни начинают влиять на человека, с самого момента спуска сюда… — кивает Кагин, — И не только физически! Но и внутренне… Сознание, как пустой бутыль, начинает заливаться чем-то доселе неведомым. И начинаешь видеть и чувствовать совершенно по-другому! Если будем здесь долго, сильно изменимся…

Потом придется адаптироваться к обычному миру. Здесь очень много чего скрытого в этом мраке, незаметного глазу! Надо быть крайне внимательным.

— Значит, обретем новые навыки! — загорается Елкин, — Военные точно. Научимся под землей воевать и других будем учить! Может целое направление в военном искусстве появится!

— Как не крути, а человек много что может! — подытоживает Устрицкий, — Мы просто порой, в себе много чего не замечаем. В нас скрыт безграничный потенциал. Главное найти добротный инструмент, чтобы открыть эту кладезь возможностей.

— Мы — венец Природы! — декламирует Кагин, — Это неоспоримо! И сможем возвести такое, что и вообразить трудно! Новую эру, ослепительно благую, социалистическую! Где не будет ни мучений, ни нужды, ни скорби. Где все будут счастливы, могущественны как боги или титаны в мифах этих распрекрасных.

— При коммунизме так будет, — уверенно заявляет Елкин, — что если боги где-то и есть, то позавидуют нашей свободной и замечательной жизни… Для нас людей, пределов нет!

— Если бы все это, беспредельная сила и таланты человека, направлялись только в светлую, хорошую сторону, на земле точно был бы уже Рай…

— Никуда этот рай от нас не уйдет! — вдохновенно посмеивается Кагин, — Построим своими трудовыми мазолистыми руками! Навечно! И имя ему будет — Сверх Советский Союз Социалистических Республик! А потом махнем Космос осваивать! Будем первыми в межпланетном пространстве! В космос первым полетит наш советский человек, какой-нибудь простой русский парень… Командир-летчик нашей доблестной Красной Армии! Станет Героем всей планеты! И памятники ему поставят везде… Дальше до звезд полетим, и еще братьев по разуму встретим! И создадим невиданную Вселенную!

— Только бы война эта скорей закончилась! — вздыхает Елкин, — А там темпы строительства быстро пойдут… «Катюши» у нас уже есть! Наштампуем и космических ракет вдоволь… И полетим к самым далеким звездам! Звезды — это наше родное, они и на знаменах наших и на форме, почти у сердца…

— А я домой хочу! — неожиданно говорит Устрицкий, — Дальние экспедиции меня не очень увлекают… Интересно конечно, но мне и родной улицы вполне хватает. Только бы мир был и тишина…

— Подчас покой, и тишь дорого обходятся… — замечает Кагин, — Ценой неизмеримо большой крови!

— Это должно прекратиться! — горячо выпаливает Елкин, — Только палачей фашистских выкурим из всех стран. И заживем достойно!

— Беда в том, что каждый это понимает по-своему — жить хорошо! — говорит Устрицкий, — Отсюда вся эта кутерьма…

— Мир — это еще и испытание для всех! — взбирается на гряду обломков Кагин, — И как каждый себя проявит, то и получит…

— По меркам этой войны, — замечает Устрицкий, пригибаясь под низким сводом, — и все что наш советский народ уже пережил, так нам уже такая благодать положена, что и не представить…

— Тише! — обрывает товарищей Елкин, — Что-то мне этот шум наверху тоже не по душе… Как собака скребется. И не характерно что-то для…

Впереди раздается мощный взрыв. Стены качаются… Где-то рушатся плиты. В конце коридора поднимается облако вязкой густой пыли. Красноармейцы едва удерживаются на ногах…

— Что за черт? — выкрикивает Кагин, — Где это?

— У выхода, — все еще держась за стену, снимает с плеча автомат Устрицкий, — Поди пост смело…

— Сейчас посмотрим, — поднимает факел выше Елкин, — Давайте-ка туда, только осторожно!

— Чем они рванули? — гадает Кагин, — Раньше такого не было… Ни снаряды, ни бомбы не брали! Что вообще происходит?

— Фашист задачки задает, как всегда кровавые, — негодует Устрицкий, — ну да ничего, за все сволочи ответят…

— Тут саперы постарались… — заключает Елкин, — Только чем и как? Скоро выясним… И дадим достойный ответ! Сейчас главное их в каменоломни не пустить! Наши наверняка услышали, и подняли тревогу… А нам нужно проход блокировать, чтобы эта сволота сюда не налезла! Идем тихо… Факела гасим. Впереди вон уже просвет маячит!

Красноармейцы осторожно пробираются сквозь туман плотной едкой известковой пыли и выходят к посту… Каменная кладка обвалена. Пулемет караула искорежен, его дуло торчит из под обломков как взывающая о помощи причудливая антенна… Рядом лежат убитые и стонут еле передвигаясь раненые солдаты. Коридор завален большими и малыми обломкам камней. Сквозь обрушившуюся часть свода, через пролом льется ослепляющий до рези в глазах свет…

— Я перевяжу раненых, — бросается вперед Кагин, — оттащу их глубже… Вы держите вход под прицелом! Наверняка сейчас фашисты полезут!

— Странно, что они еще не здесь! — внимательно оглядывается Елкин, — Обычно их сразу после обстрелов нелегкая приносит. Ну и хорошо, есть время…

— Амбразура вся разворочена, — констатирует Устрицкий, — нужно что-то по-быстрому соорудить…

— Надо бы аккуратно наружу выглянуть, — предлагает Кагин, — что там… Прикинуть, что и как!

— Сейчас посмотрим, — вслушивается Елкин в мертвящую глубину прохода, — немного прикроем коридор и заодно…

Сильнейший взрыв… где-то рядом, обрушивает козырек у входа. Оглушает, рвет барабанные перепонки, и сносит красноармейцев, как ветер сухие листья, впечатывает в камень… Вспышка, обжигая, ослепляет, грохот раскалывает рассудок, оставляя вместо окружающего дрожащее склизлое марево… Повсюду сыпятся камни обломками бывшей Реальности. Кажется, это конец всего…

Когда все немного стихает, в руинах откапываются живые, кому посчастливилось уцелеть… Раненые почти все погибли.

Кагин, еле поднявшись на ноги, качается из стороны в сторону, с потерянным остекленевшим взглядом в одну точку, «висит» как привидение, вероятно контуженный…

Устрицкий ворочается, наполовину заваленный острыми обломками. Елкин выбирается, изворачиваясь, как ящерица, из под огромной рухнувшей плиты, и осматривается… Все трое в ссадинах, рваных шрамах и кровоподтеках, посеченные осколками камней. В белесом слепящем проходе вырастают зловещие нависающие фигуры немцев. Мгновения — автоматные и пулеметные очереди разрезают пыльную взвесь и секут, рикошетя по скалам.

— Комиссар, пригнись! — Елкин отталкивает Кагина в темноту… Прижимается в выемку скалы, и достав из кобуры ТТ, начинает остреливаться… — Боря, ты как там?

— Порядок! — хрипит Устрицкий, — Один момент…

Сержант переваливается, пытается переползти через гряду завала, занимая более менее, удобную позицию, передергивает затвор ППШ-а и открывает огонь… Фашисты останавливаются и укрывшись за валунами, отвечают массированным обстрелом. Огненные трассы пуль проносятся по мраку коридора, как бешенные молнии.

Младший лейтенант Елкин, спрятавшись за угол, снимает с пояса гранату и бросает в сторону противника. Взрыв сотрясает еще раз изрубленные огнем и железом стены…

Елкин, быстро выглянув, и вновь укрывшись, стреляет из пистолета почти наугад.

— Не видно почти ни хрена! — кричит Елкин, — В голове еще все качается, как на море, и круги перед глазами какие-то… В башке как колокол бьет! Все раскалывается… Муть непробиваемая! И тошнит, не блевануть бы… Тьфу, пропасть… Ну скоты, вы сейчас отхватите!

— Я ничего! — откликается Устрицкий, — Только вылезти не могу! Засыпало каменюками… Ближе бы не подошли, а то я как вкопанный. Просто памятник на центральной площади! Осталось еще позу величественную придать… и готово!

— Как с патронами? — бросает между выстрелами младший лейтенант.

— У меня еще диск и «Вальтер» трофейный с одним магазином… — отвечает сержант, — Ну и нож на самый крайний случай!

— Ну ты живешь, брат! — смеется Елкин, — У меня еще одна обойма и все… Автомат взрывом унесло… хер знает куда! Когда второй раз бабахнуло, я думал, все хана, весь потолок вниз пошел… Ничего, выбрались, еще повоюем! Наши скоро…

Несколько взрывов вновь ослепляют и засыпают каменной крошкой… Это летят немецкие гранаты. Но узкий проход и выступ скалы впереди спасают красноармейцев.

— Мать вашу! — выдавливает сквозь зубы из себя Елкин, — Пулемет бы сюда! Наш зенитный… Всех бы смели! За минуты…

— Ничего! — подбадривает Устрицкий, — Мы и так их здесь перещелкаем. Только бы…

Неожиданно сзади появляется Кагин… С чумным полуотсутствующим взором, но крайне свирепым видом. Он приседает за излом утеса и начинает яростно разряжать свой револьвер.

— Коля! — одергивает младший лейтенант, — Ты куда? Ты же еле стоишь! Уходи!

— Не пройдете, мрази! — кричит Кагин, оглушенный, ничего не слыша, — Здесь вам только могила… Кипит наш разум возмущенный! Всех, падла, положу…

Фашистские очереди неистово, с визгом, бьют в глыбу, за которой он укрылся… фонтаном рассекая ракушечник.

— Без передыху сыпят черти, — отмечает Устрицкий, — как молоток лихорадочный! Ну ничего, подойдут ближе, я тоже всыплю! Щедро, от всей души…

— Патроны на исходе, — сообщает Елкин, — стреляем по очереди! И если близко начнут подходить!

— Ясно, — откликается из темноты Устрицкий, — Так даже эффективней будет… Эх, черт, мне бы вылезти отсюда! По-другому бы все пошло!

— Потерпи, чуток! — поддерживает товарища Елкин, — Я сейчас к тебе двину, откопаю тебя из груды этой, только прикрой!

А потом, с последним боезапасом придется отходить, будем их по коридорам кружить и давить поодиночке! Повальсируем в подземном танце. Когда выйдет…

Пулеметная очередь, внезапно, сзади, прямо над ухом, заставляет Елкина чуть не подпрыгнуть. Он резко оборачивается, вскидывая пистолет.

— Что не ждали, ребятушки? — гремит эхом голос Светлосанова, — так рано? Заскучали небось?

— Командир! Ну ты даешь… — выдыхает Елкин, — Я уж думал фрицы обошли! А с пулеметом то кто? Не вижу…

Из темноты в сизой дымке, возникает Гегечкори с немецким ручным пулеметом МГ, наперевес, как какой-то нереальный мифический персонаж…

— Ну и дела! — восклицает Елкин, — Дементий, ты помимо дивизионного телеграфиста, еще и пулеметчиком стал? Где взял то игрушку?

— Кавказский мужчина должен уметь все! — довольно улыбается Гегечкори, — Я и радист, и артист, и артиллерист! У немца реквизировал. Прирезал прыткого штурмовика, как собаку! Вот и приобрел. Занятная штука. Адски убойная. Теперь дежурным оружием в штабе будет. Надо таких еще насобирать у фрицев. Сейчас я им задам горского жару!

— Ну что тут у вас произошло? — Светлосанов занимает позицию, выставляя ствол автомата между камней, — Судя по разрушениям, все серьезно…

— Сильными взрывами разворотили вход, — поясняет Елкин, — так, что наш охранный пост почти весь погиб… Это не дальний артобстрел, работали саперы! Вероятно, закладывали взрывчатку, пытались вскрыть каменоломни. Ума не приложу, как им удалось!

— Разберемся, — вглядывается в проем Светлосанов, — Фрицев отгоним и все обдумаем… Так, слушаем сюда внимательно — 1-е отделение держим цель, как звенья самолетов в воздухе, по моей команде беглым огнем накрываем. 2- отделение, приготовить гранаты, также строго по сигналу, одновременно… Мы им тоже сейчас шквал устроим, не хуже!

— Во время, вы… — выдыхает Елкин, — Спасибо! Еще бы немного и нас бы расстреляли, перевес значительный был…

— Все нормально, — спокойно посмеивается Светлосанов, — мы должны чувствовать каменоломни, как паук, свою сплетенную сеть… Пока получается! Ну что, подземная батарея? 1- е отделение — пли!

Буря пламени окрашивает мрак вспышками и трассами выстрелов, обрушивая на фашистский отряд ливень свинца. Немцы, уже уверенные в своей победе, и продвинувшись по тоннелю, на какое-то время теряются, не ожидая такого неожиданно появившегося отпора. Прицельные выстрелы сбивают нацистских солдат. Но фашисты быстро приходят в себя. И немного отступив, и заняв более удобную позицию, снова неистово простреливают сумрак коридора. Начинается сумасшедшая дуэль из огня и металла. Пули, как осы, настоящим вихрем, визжат, кроша стены в осыпающуюся плотную едкую пыль. Звуки боя в замкнутом гулком проходе давят саднящей безумной какофонией. Ни одна из сторон не уступает. Противостояние достигает той крайней точки, когда кто-нибудь, не выдержит и дрогнет…

У красноармейцев есть преимущество — они в темноте видят значительно лучше, у немцев превосходство в численности и вооружении.

— 2-е отделение, огонь! — раздается в грохоте сражения голос, — Всем залечь!

Страшный грохот сотрясает стены коридора, частично обваливая породу впереди и снося позиции фашистов. Почти единый взрыв как минимум десятка ручных гранат переламывает исход боя… Сквозь мутную взвесь поднявшейся земли и пыли, советские воины усиливают обстрел, превращающийся в огненный поток…

— Заметались фрицы! — радостно кричит Гегечкори, пробивая огненными молниями черное пространство из ревущего пулемета, — Отползают… как каракатицы! Сейчас ленту сменю, побегут как зайцы…

— Немцы и вправду отходят, — радостно восклицает Елкин, — может контратакуем? Выйдем наверх и рассеем как обычно?

— Отставить! — останавливает Светлосанов, — Это не прорыв… Это хитрая игра, они нас заманивают, там наверху, поди уже целый батальон ждет! Чтобы ловушка захлопнулась… Когда фашисты скроются, берем трофеи и быстро отходим! Дальше в глубине соорудим новые заградительные стенки, не хуже прежних! Благо камня здесь вдоволь… И мины поставим. Этот рваный участок придется оставить! Мы их в другом месте встретим и уже на наших условиях! Не на тех попали, тевтонцы, мать их…

— Ты уверен, командир? — поворачивается Елкин, — Может и нет никакой засады наверху? Просто плановый прочес? Разведать и ударить? Разогнать всю эту нечисть… Не прогадаем?

Рядом Гегечкори сечет из пулемета по отступающим штурмовикам, задавая тон бою… Красноармейцы как хор за солистом, бьют из винтовок и автоматов по редеющему подразделению фашистов.

— Более чем… — непреклонно отвечает Светлосанов, — Сегодня что-то не то! Другая логика ведения боя. А немцы существа системные. Если что-то изменилось — значит, схватка будет уже иная, не как прежде. А проверять это кровью наших солдат я не хочу… Отойдем вглубь и оценим все со стороны. Далеко они не полезут. Необходимо понять, что они задумали.

— Ну что, тогда не будем медлить! — соглашается Елкин, — Сейчас Борю откопаем и вперед!

Когда последние очертания немцев растворяются в белесом свете дня, красноармейцы, собирают оружие, подхватывают раненых и тихо, тенями отходят в темноту катакомб… Политрук Кагин идет, опершись на одного из солдат, вертя головой из стороны в сторону, словно пытаясь сбросить с себя навязчивую мутную пелену…

Проходя по запутанным тоннелям, отряд слышит еще несколько больших взрывов…

— Где это? — пытается сообразить Елкин, озираясь по сторонам, уставший и потрепанный боем.

— Там же, — замирает как статуя Светлосанов, словно кожей впитывая в себя звуки, — судя по направлению звука.

— Зачем они одно и тоже место рвут? — недоумевает Гегечкори, — Там и так уже дыра есть большая…

— На то есть причины… — всматривается во мрак Светлосанов.

— Какие? — спрашивает Елкин.

— Вон Егоркин идет, — словно пробуждается, оживляется Светлосанов, — сейчас все узнаем, чтоб не гадать на кофейной гуще…

— Доброго, дня, товарищи! — выдыхает запыхавшийся Егоркин, — Пришлось крюк сделать, чтоб к вам выйти… Сегодня, все катакомбы сотрясаются, просто конец света! Фашист гад, разошелся…

— Ну что там, Алексей? — торопит Елкин, — Говори уже…

— Вход взорвали, — докладывает сержант, — в смысле, завалили глыбами намертво… Просто монолитная скала ввысь выросла!

— Не понимаю, — восклицает Гегечкори, — то они скалу рушат, то опять заваливают. Где логика?

— Да как раз теперь все предельно ясно… — грустно улыбается Светлосанов.

— Что именно, Михаил? — тяжело дышит Елкин, от окутавшей облаком темной известковой пыли.

— Сначала они пытались вытянуть нас наружу, — объясняет Светлосанов, — под пулеметно-артиллерийский обстрел! А потом вход закупорили… Обвалив породу направленными взрывами. Теперь они хотят нас замуровать. Запечатать, похоронить здесь живьем…

— Шакалы и дети шакалов! — в сердцах восклицает Гегечкори, — Кто ж так воюет? Разве это честный бой?

— Какая у них честь может быть, Дементий? — хромает рядом Устрицкий, — Они и не знают что это такое! Выродки…

— И что будем делать? — вытирает лицо от крови и грязи, Елкин.

— У нас еще два выхода есть, — замечает Светлосанов, — но я думаю, их постигнет таже участь. И весьма скоро. Наблюдатели докладывали об активизации саперов наверху, но мы думали про другое… Не беда! Будем пробивать свои ходы. Работа невыносимо тяжелая в условиях катакомб, но на легкую оборону здесь мы и не рассчитывали…

— Как бы фашист не старался, — горячится Гегечкори, — нас уже ничем не возьмешь! Мы как камни становимся! И мы его все равно обдурим…

— Ну, похоже, где-то, мы гансов уже переиграли, — усмехается Елкин, — и то, что мы здесь и вся наша активная оборона — это хороший, я бы сказал увесистый удар по тылам фашистской армии! То ли еще будет…

— Я думаю, завал входов, — задумчиво произносит Светлосанов, — это только первый этап чего-то большего, в той изуверской тактике, которую избрали фашистские бандиты. Будет и продолжение… Надо быть готовыми!

— А что еще может быть? — удивляется Елкин, — Вроде дальше некуда! Кровлю они только у входов смогли обвалить, дальше по периметру броня каменоломен удар держит! Там десятки метров камня…

— Пока трудно сказать, — оглядывается вокруг Светлосанов, — но нужно быть крайне бдительными и все внимание уделить НП и разведке! Замечать каждую мелочь у противника, не упускать ничего!

— Да мы и так, — расцветает в улыбке Гегечкори, — спим в обнимку с винтовкой, как с любимой женщиной, и от каждого звука ствол вскидываем! Куда еще?

— Этого мало! — коротко бросает Светлосанов, — Надо думать, просчитывать все возможные варианты! Поставить себя на место врага… Смотреть его глазами, соображать его разумом. Делать как он! Тогда сможет вычислить его замыслы. И делать это каждому, помимо штыкового и ножевого боя! Про отдых, даже внутренний придется забыть… Только так мы победим! В этой жестокой схватке!

— Это что, нам, — задорно гремит в гулком зале Елкин, — гроссмейстерами становится, придется?

— Еще какими! — отзывается Светлосанов, — Большими и неуязвимыми… Иначе нельзя. Я говорил, про себя прежних надо забыть… И идти дальше! Кто будет на шаг впереди, тот и выиграет! А ставки у нас высоки…

— Все верно, командир! — подхватывает Устрицкий, — Нужно, чтоб фашист в наши ловушки все глубже проваливался и уходил под землю! Безвозвратно… Это как будто сам в море тонешь, а на самом деле, сцепившись, врага на дно тянешь, и потом резко уходишь наверх, а он исчезает в пучине мрака! Так мы и сделаем!

— Всех их тут похороним! — воодушевленно заявляет, и перекидывает пулемет на плечо Гегечкори, — Будут тут неприкаянными ужасными призраками путников пугать. Для таких кровопийц дома больше нет…

— Чем дальше, — как-то странно-зачарованно глядит в темноту тоннеля Елкин, — тем глубже погружаемся… Что нас еще ждет?

Глава 9. Тренировки в каменной мгле...

По извивающимся, подобно змеям тоннелям, старший лейтенант Светлосанов, младший лейтенант Елкин и сержант Егоркин, проходят недалеко от подземных казарм, осматривая объекты гарнизона.

— Что нового? — спрашивает Светлосанов, — Все службы нормально функционируют? Как люди?

— Порядок! Настрой боевой, никто не ноет, — отвечает Елкин, — все рвутся в бой, даже медики….

Укрепляем наши подземные позиции. Два новых поста организовали в западном секторе. Ну и ловушки кое-какие придумали… Забавно будет, когда фриц к нам заявится. Помимо пулеметного огня, на него сверху еще камни посыпятся, весьма приличного размера. Либо вниз в ямы уйдет…

Совершенство инженерно-технической мысли!

Натуральная мышеловка получилась! — добавляет Егоркин, — С виду и не поймешь ничего — обычный коридор, нагромождение валунов. А шагни непрошенный гость и все, амба! Камни, они намного чего способны. В них всегда тайна заключена, если присмотреться, а здесь, особенно.

— Молодцы! — хвалит командир, — Как с отоплением и освещением дела обстоят? А то ведь у нас почти как на полюсе… Раньше у входов было разного хлама навалено, что гореть могло, и мусор промышленный и утварь домашняя, а сейчас фашист нас почти законсервировал! А камни, как известно не горят…

— У нас все заполыхает красным пламенем! — воодушевленно, широким жестом Елкин, описывает пространство, — Вот эти камни вокруг, как не крути, а нас спасают каждый раз — с узкоколейки шпалы берем на дрова и провод оттуда же, протянутый вдоль стен железнодорожной ветки. Его там навалом осталось!

Режем на 30—35 см и получается сносная лучина для передвижения. Не фонари парижского бульвара, конечно, но идти по штольням можно. Медики придумали свои светильники из эфира и спирта чего-то намудрили. У них там свое освещение получилось, более технически прогрессивное! Вообщем подземная мысль горит, как огонь факела! Так что живем, Михаил Викентьевич!

— Замечательно! — бодро отмечает Светлосанов, — Что на внешней линии, Алексей? Как себя враг ведет?

— Как ни удивительно — тишина! — пожимает плечами Егоркин, — Ни одного поползновения в нашу сторону… И в окопах никакого движения! Как будто фриц вымер или совсем ушел. Словно и войны нет! Только птицы щебечут, коровы в поселке мычат, собаки гавкают, сверчки по ночам стрекочут — идиллия! Аж не верится! То каждый день по входам из минометов лупили до полного остервенения, а тут… Просто французская пастораль! Очень странно… Словно забыли про нас. Может, они входы замуровали, и решили, что мы задохнемся и от голода и жажды сами перемрем? Шут их разберет… немцев этих недоделанных! Ум их «арийский» повернутый…

— Значит, затаились, говоришь? — задумывается Светлосанов, — Не к добру это все! Не нравится мне это затишье… Наверняка готовится что-то! Это тишина зверя в засаде. Будьте бдительны до невозможности! Держите резервы в полной боевой готовности, чтоб по тревоге гарнизон сразу встал как один!

— Да мы и так, все отработали до автоматизма, — отзывается Елкин, — на все непредвиденные случаи. Если что, каждый знает свое место.

— Тут что-то другое назревает, — как-то печально произносит Светлосанов, — не могу объяснить, но нутром чувствую… Что-то нехорошо мне, тревожно, какие-то предчувствия плохие! Ты остро понимаешь, что неизбежно что-то произойдет, опасное и фатальное, а не можешь увидеть что это… Словно ослепили тебя, или кто-то за спиной с занесенным клинком уже стоит, а ты ничего разобрать не в состоянии. Препоганейшее чувство какой-то беспомощности.

— Отдохнуть бы Вам, Михаил Викентьевич! — предлагает Егоркин, — А то Вы какие уже сутки на ногах! Может быть, и внутри все прояснится!

— И то дело! — поддерживает Елкин, — Пока фриц не зашевелился, самое время! Неизвестно какой темп будет в ближайшие дни! Лови момент, командир!

— Некогда отдыхать, — отрезает Светлосанов, — вот выйдем отсюда, тогда и устроим небольшой перекур по дороге на Берлин! У нас тут чуть отвернулся — и фашист уже какую-нибудь гадость преподнес на блестящем европейском блюде! И новый комплект всех инквизиторских штучек! Нет, расслабляться нельзя, ни на минуту…

— Мы и так скоро как эти камни, стоять на посту будем, — озирается Егоркин, — Может эти скалы тоже раньше кем-то были? Отчаянными путниками или непреклонными воинами? Природа наша, как ширма из загадок…

— Все может быть в нашем мире, — с легкой тревогой произносит Елкин, — а в этих катакомбах особенно! Тут как печь заброшенная, загружается свежей живой рудой и плавит себе что-то новое…

— Да, тут все другое, и ничего человеческого, — констатирует Светлосанов, — мы словно гости здесь — в этой глубине каменной! Весь вопрос в том, желанные или нет…

Тьма и лабиринт всегда непредсказуемы. Главное выйти куда надо… и не заблудиться во мраке! Так, а вот и наш учебный тренировочный центр, сейчас поглядим, как тут процесс идет…

Они подходят к нескольким залам средних размеров, где кипит бурная деятельность. В первом помещении комиссар Гогитидзе показывает приемы рукопашного боя и обращении с холодным оружием.

— Захват жестче! — гремит по полутемному помещению Гогитидзе, — Вес тела на опорную правую ногу… Так, теперь рывок! Работать надо очень быстро и незаметно. Все движения должны быть доведены до основных инстинктов. Просто и сокрушающее!

— Забавно, — улыбается Елкин, — нашему комиссару только в разведке служить!

— Нет, Валериан Сафронович нам самим нужен, — любуется происходящим Егоркин, — он из нашего дивизиона скоро спецподразделение сделает! Вот талант раньше не замечали…

— Не был востребован, — улыбается Светлосанов, — вот так в крайне тяжелых ситуациях, все грани человека и раскрываются!

Жизнь — сложная штука, ее так сразу не просчитаешь… Может, в этом и есть ее прелесть.

— Тяни на себя! — продолжает Гогитидзе, — Поворот, теперь опрокидывай, резче!

Ты что делаешь? Нож — это не посторонний предмет, он часть и продолжение твоей руки! Движение плавное и естественное… Слейся с ним! Почувствуй его!

— Ну, Валериан, просто профессор! — восхищенно смеется Светлосанов, — Загляденье, красавчик, джигит! Надо будет тоже сходить к нему на урок…

— Этот удар хлесткий и быстрый, как кнутом бьешь! — учит Гогитидзе, горячо воодушевляясь, — Помни, самые уязвимые места — глаза, переносица — она ломается даже от легкого давления, горло — кадык, и пах…

А теперь смотри, если перед тобой три противника оказались — секунды смотришь, оцениваешь, выбиваешь сначала самого главного, вожака! Потом мешаешь остальным, путаешь их… Вот так уходишь с линии атаки, здесь у тебя уже преимущество, а отсюда можно делать с врагом все что угодно! Уяснили? Показываю еще раз…

— Замечательно! — восклицает Елкин, — Так мы из зенитчиков настоящими диверсантами станем… Фриц волком на луну завоет от наших вылазок! А вон Борька старается!

В другом отсеке, рядом, сержант Устрицкий, выстроив десять человек, демонстрирует тонкости обращения с винтовкой в рукопашном бою.

— Штык выше держи! — распаляется Устрицкий, — Хват шире, а то у тебя винтовка наткнется на блокирующий упор и кувыркнешься вместе с ней! Или просто из рук вылетит.

Ноги согнуть в коленях, на прямых будешь стоять как цапля, опрокинешься сразу!

— Ого! Какой наш Боря суровый бывает, — улыбается Егоркин, — просто не узнать!

— Все правильно! — оценивает Светлосанов, — Работать должны толково и жестко, с полной отдачей, вспомни наши учебные стрельбы… До рези в глазах, до обморока всех гоняли! И результат налицо! В реальной схватке, еще и неравной, фрица славно потрепали, до сих пор в степи дымит черное железо…

— Не так! — горячится Устрицкий, — Тут очень мягко, без рывков, как в танце с девушкой, и сразу уход в бок, и резко под ребра, еще шаг — и затылок открывается!

Да что ты вертишь ее в руках, как пряха веретено! Винтовка — это не полено и не дубина, а грозное оружие, которое может дробить, душить и колоть! Сечь и рвать… Любое оружие требует искусства и желания… Тогда оно в ответ и запоет в ваших руках на все голоса!

— Просто поэт! — кивает Елкин, — Соловьем заливается…

— Смотри здесь, — продолжает Устрицкий, — Ныряешь под противника, и снизу в горло! Молниеносно, коротко и незаметней! Вот так!

— Так, а здесь что за скопление женщин? — недоумевает Светлосанов, подходя к третьей комнате тренировочного участка, — Что это? Собрание профсоюза медработников?

— Никак нет! — из темноты выступает Мехбала Гусейнов, с немецким карабином наперевес, — Это тир, товарищ командир! Учим стрелять тех, у кого с этим слабовато… В основном наших женщин медиков. Я и старшина Коба. Сейчас начнем второй круг…

— Превосходно! — осматривает всех Светлосанов, — Вот теперь нам точно никто не страшен.

— Так, барышни, на позицию! — командует старшина Коба, прохаживаясь вдоль стен, — Расстояние 15 метров! По мишени… целимся! Совмещаем прорезь мушки, оружие держим крепко, не вихляем из стороны в сторону! Дышим спокойно, не волнуемся, глубоко вдох-выдох сделали, винтовку сжимает тверже, посторонние мысли выбросили, внимание только на цели! Пли!

Грохот нестройных выстрелов раскалывает мертвую давящую тишину подземелья…

— На сегодня уже неплохо, — осматривает мишени Коба, — очень неплохо для третьего нашего занятия! Во, даже фашисту в глаз попали, молодцы, девоньки!

— Стреляете то, что по картинкам что ли? — всматривается в полутьму Елкин, — Разобрать не могу! Мишеней армейских нет?

— Да, бьем по рисункам, — поясняет Гусейнов, — это пропагандистские листовки — их фашисты накидали целые горы! Еще в первые дни… И там солдат Вермахта красуется — эдакий добряк здоровенный, Освободитель от гнета большевизма! Вот по нему и лупим из всех стволов! Пригодился… Женщинам нравится, нам тоже! Заморачиваться, рисовать линии и цифры не стали. Зато образ врага налицо!

— Здорово придумали! — восторгается Светлосанов, — Одно дело в простой листок черно-белый палить, совсем другое в наглядное изображение врага! Толково, поучительно!

Что ж, не будем отвлекать, пойдем дальше! Успехов вам, Мехбала Нуралиевич!

— И вам, товарищи! — кивает Гусейнов, — Чтобы ни происходило, как бы тяжело не было, а наш гарнизон только крепнет!

— Это точно! — соглашается Светлосанов, — Результат перед нами воочию! Главное — люди полны решимости сражаться! А значит, все тяготы и лишения мы победим!

— Ух! — выдыхает Расщупкина, — В ушах звенит и плечо отбило что ли… от выстрела? Я вообще попала куда-нибудь? Как обухом по голове, ни черта не соображаю…

— Держи приклад крепче к себе, — советует Муртазаева, — прижимай сильнее! Чтобы он у тебя не болтался в стороны. Смотри, вот так! Как будто мужика обнимаешь, крепко, с любовью… Поняла?

— Ну, теперь поняла, — откликается Расщупкина, — так бы сразу и сказала! Как же громыхает это все оружие! Неужели потише нельзя было придумать, изначально? Я скоро оглохну от такой учебы… Аж до печенок продирает, трясется все!

— Терпи, Клава! — улыбается Муртазаева, — У нас еще не такое будет… Фашист вон лютует, изощряется, взрывать нас начал. Так что это все — игрушечные хлопки и забава! По сравнению с тем, что грядет…

— Да пусть что хотят, делают, — перезаряжает винтовку Расщупкина, — ироды фашистские! Нас все равно ни чем не одолеть! А в этих скалах — тем более… Нас эти катакомбы хранят трепетно…

— Это верно! — поддерживает Муртазаева, — Если бы не эти скалы, лежать бы нам в степи горелыми мертвецами…

Вот так держи, за цевье чуть дальше, и спокойней, потом плавно на спуск! Винтовка такой же инструмент, как наш медицинский. Ничего особенного, привыкай! И перезаряжай быстрей, в бою каждая секунда дорога! Там мечтать некогда, сразу пришибут!

— Ничего, — суетится Расщупкина, — еще пару занятий, и я буду как полевой солдат, тут особо мудреного ничего нет. Только звук выстрела меня допекает… Но это пройдет! Я справлюсь…

— Я в тебе не сомневаюсь, — подбадривает Муртазаева, — только помогаю, как и всегда! Чтоб нам всем в этой адской кутерьме выжить.

— Спасибо, Таня! — улыбается Расщупкина, — Я ценю твою заботу… Вместе не пропадем!

Командир отряда, младший лейтенант Елкин и сержант Егоркин, проходят оживленные отсеки и вновь погружаются в море мрака и сеть перепутанных коридоров.

— Ну как, Михаил, — спрашивает Елкин, — процесс подземной обороны запустился, идет полным ходом, — что скажешь?

— Лучше, чем я ожидал! — отзывается в гулком кориодоре Светлосанов, — Местами я сомневался, что греха таить, мало ли, кто запаникует, испугается или сломается… Все-таки в небывалых и суровых, тяжелых условиях оказались! Тут роковая пропасть в двух шагах, у каждого! Кто-то это осознает, кто-то старается не замечать… Здесь большая сила воли требуется. А ты смотри-ка, все как один, и наши зенитчики и женщины из полевого госпиталя, все как единый механизм спаялись. Прекрасно!

— У нас народ крепкий подобрался, Михаил Викентьевич! — ободряет Егоркин, — Нас всего пара сотен, а целую армию с пушками, танками и самолетами в округе держим! Это тоже о чем-то говорит.

— Да, схватка у нас разрастается вопреки всем законам логики, — размышляет Елкин, — и здравого смысла! И самое волнующее, что она крайне непредсказуема — ни в ту, ни в другую сторону… Все может зависеть только от личной внутренней силы. Куда качнется чаша весов!

Поэтому нам придется гореть как эти факела — еще более одержимей, беспощадней и неистовей…

Глава 10. Кто живет во Мраке?

В гротескно-изломанных залах нижнего яруса катакомб, пробираются сквозь вязкую темноту сержант Азаров и старшина Коба, с трепещущими от холода и сквозняков, факелами в руках.

— Как в желудке у чудовища бредем… — озирается по сторонам Коба, — Того и гляди, заглотит, не поперхнется! Такая громадина, неизвестно чего, тает в темноте. Когда факелом светишь, кажется, эти камни живые или оживают…

— Это от пляшущих теней, — заключает идущий сзади Азаров, — огонь яркий, а вокруг темень смоляная, вот в глазах все и скачет…

— Может и так, но чем дальше вглубь, почему-то все нутро сжимается… Будто в омут Мертвого погружаешься, сам себя погребаешь и затухаешь как догорающая свечка…

— Просто отсутствие света, привычной яркой картинки вокруг! Вот чувства и дают сбой… Начинают паниковать, бить тревогу — где мол, солнце? Краски, образы? Манящая даль, перспектива… А тут все стирается в один беспробудный черный мрак! И мы тоже… Понятное дело, внутри все начинает восставать, не понимать и рваться наружу!

— Не все так просто! Тут что-то словно что-то другое есть… Как иное измерение жизни. Какая-то граница… А за ней что-то нам неведомое и непредсказуемое — как бушующее море пламени! То ли согреет и спасет тебя, то ли сожжет до тла…

— Да что тут может быть? Кроме брошенных камней и холода? Одни мы здесь… Из живых тварей! — удивляется Азаров, — Даже летучих мышей не видать!

— А мертвые? Вообще может ли что-то умереть до конца?

— Ты о чем вообще? О привидениях что ли? — смеется Азаров, — Может они и бродят тут, так они и в других местах есть… Я их не боюсь! От них вреда никакого… Так себе — мутный образ, как с похмелья… Прошел себе и канул восвояси! Ничего особенного. Я с детства их в родной деревне нагляделся. Так уж привык. Там у нас чего только не было! Как говорила моя бабушка, живых надо бояться, а не мертвых! Покойники тебе уже ничего не сделают, а вот живые все что угодно могут устроить. Так ты о призраках местных, или что?

— Не совсем… Здесь обитает что-то жуткое… — Коба оглядывается, — Копошится тут что-то во мраке, дышит в спину и смотрит на тебя таким испытующим взглядом, что до костей прожигает… Всю душу выворачивает!

Это никакой не призрак! А какая-т непонятная форма жизни… Словно рожденная самой тьмой, или глубиной этой каменной бездны!

— У тебя фантазия разыгралась от переутомления последних дней! — спокойно поясняет Азаров, — Все мы хлебнули за эти сутки порядком! Чудом, как уцелели! Нервы у всех шалят, хоть от фрица, хоть от мрака, ничего, отдохнешь чуток, все пройдет! Любая болячка хоть физическая, хоть психическая исчезает… Организм все реанимирует и восстанавливает! Главное духом держаться и не поддаваться темным сомнениям.

— Не думаю! Меня прошибить трудно… Чем-либо! А тут… как весь мир рухнул! Обнажился в своей гибели и открыл что-то зовущее Ужасное, совершенно не укладывающееся в разумные рамки! Но теперь уже связанное с нами. Величественное и Полыхающее, Непреклонное! И оно рядом…

— Место невеселое, согласен, — перебирается Азаров через гряду округлых камней, — но в существование подземных драконов, или кого ты там учуял — не верю! Всему есть рациональное объяснение, даже фантомам, являющимся в полночь…

— Тени это тени! Как и отражения, привидения, вещи достаточно обычные. Мы сами бывает, мрачнеем и бледнеем, выпадаем из жизни, из привычного хода вещей, не хуже завзятых призраков но тут, что грандиозно Мощное, генерирующее огромную энергию самой земли! Как живая электростанция… Или снаряд, готовый взорваться! И что ему от нас надо, непонятно.

— Выпить надо! И все пройдет… — дружески похлопывает товарища по плечу Азаров, — В медсанчасть сходить, да попросить у Макогона лекарства от душевных недугов… А то запустишь болезнь, еще не одну кикимору в тоннелях увидишь! А нам на всякую нечисть пригрезившуюся, отвлекаться нельзя! Тут чертей и наверху хватает в фашистской форме! Так что прислушайся к доброму совету…

— Да ну тебя! Я серьезно…

— А я что нет? — расплывается в широкой улыбке Азаров, — Ну не крест же тебе советовать, да молитву поповскую, чтоб химеры подземные разогнать! Это не по-советски! А вот алая звезда на фуражке и сто грамм — ни один бес не устоит! Проверено…

— Ну-ну! Поглядим, как оно будет… Тут целый мир! Чужой и со своими суровыми, я бы сказал, жестокими законами. Он шалостей не потерпит…

— Перед Человеком ничего не сдюжит! Вот исследуем все. Весь этот огромный лабиринт, всю эту замысловатую подземную систему, нанесем на карту! Разгоним всех шайтанов местных по углам — и будет полный порядок! По уставу… Красная Армия всех победит — и буржуев, и фашистов, и прочих кошмарных тварей!

— Как такую перепутанное исполинское сооружение выучить можно? — изумляется Коба, — Здесь два-три поворота и голова кругом идет, как в бесовском хороводе… Словно в Пропасть проваливаешься. И перед глазами мерещится… всякая хрень непонятная! И еще в мысли как кто-то лезет… Начинаешь думать черт знает что…

— Это все наносное, временное, как песок прибоя! В нас всегда что-то лезет, и в обыденной жизни тоже. Нам всегда выпадает много чего претерпеть. Человек ко всему привыкает! Такая уж наша доля…

— Да и вообще… Зенитчики! С небес в недра земные… — ворчит старшина, — где это видано? Я привык в простор неба смотреть, там цели определять, а тут себя не видно во тьме этой! Будто утонул в черной пучине и пускаешь последние пузыри как несуразная рыба затерянная. Все скрыто в непроницаемом мраке. Что происходит на самом деле? Куда нас несет? Этим каменным потоком?

— А по мне так ничего! — отзывается эхом Азаров, — нас не видно и не слышно. Отличнейшая позиция! И найти противнику никаких шансов… Десятки километров запутанных тоннелей. Каменная броня крепче любого танка и крепости! Что еще нужно для боя?

— Странное это место, очень многослойное и обманчивое, несмотря на свою кажущуюся предельную простоту унылых камней, и оставленных резчиками проходов. Что-то тут кроется! А вот что именно, человеческий рассудок плавится, как воск свечной… И через толщу камня за ответом не пробьешься! Только и остается, что заколдованными кругами ходить. Может, зря мы сюда залезли?

— Да что не так? Не позволяй темным мыслям себя одолеть! Это опасно… И подумай лучше о другом. Если бы мы сюда не ушли, под защиту этого каменного свода — все бы уже в степи трупами валялись! До одного… Шансов не было! Я думаю, если не по пути к Керчи, то у переправы все бы мы легли! Не надо обладать большим талантом стратега, и пылким воображением, чтобы понять какая там наверху была мясорубка. Мы не успевали караваны «мессеров» и «юнкерсов» сбивать — они потоками уходили к проливу и городу! Прикинь, какой боезапас опорожняли, фактически без помех! Сколько там полегло… И кто смог в этом аду выжить? Даже представить невозможно. Так что лучше здесь, с твоими горгонами, чем под фашистскими бомбами! Разве я не прав?

— Это очевидные вещи. Я тебе о другом толкую. Что мы здесь столкнулись с чем-то из ряда вон…. И это надо тоже понять! Чтобы не получить удар в спину!

— Ага! От призраков? Ну ты шутник! По мне так танк фашистский и ствол направленный — это реальная опасность на данный момент… А все остальное — шелуха и капризы плохого настроения! Нам воевать надо, а не за лешими подглядывать! Пусть они живут своей жизнью…

— В том и дело, что не хотят они видимо больше, сами по себе быть! Вот к нам и вторгаются! Или мы к ним… Не разберешь! Словам, надо начеку быть и уметь противостоять всем напастям, что там сверху, что здесь, у нас…

— Нам жрать скоро будет нечего, и с водой туго! Вот это напасть… Будем рыскать, как голодные волки по тоннелям и степи. Может, у фрица что-нибудь отобьем! Об этом надо думать, а ты все о химерах подземных беспокоишься…

— Я о том ратую, что вокруг нас отплясывает в непроглядной темени и возможно по пятам идет, в затылок дышит… И хошь, не хошь, а это надо учитывать и понимать! Может, даже использовать в борьбе…

— Ну да! Взвод краснознаменных призраков! Сам командовать будешь? Или Борьке Устрицкому отдадим? Спецподразделение сделаем? Они ведь где угодно пройдут… Для разведки вообще вещь незаменимая!

— Да иди ты! Когда на тебя Это накатится, и с ума сходить начнешь, я на тебя посмотрю…

— Добро! Только меня эта холера боится… Знает, что со мной всякие шутки и мистификации плохо закончатся! Сразу в рыло отхватят — будь хоть привидение, хоть человек! У меня разговор короткий…

— Ты что с призраком боксировать собрался? Чудак, право слово… Это как саблей солнечный свет разгонять…

— Есть сила внутри нас! Она как стальные натренированные мышцы. Сила воли и духа! От нее любая потусторонняя химера и отскочит, как от прямого в челюсть! Если ты позволяешь этой темной силе сомнения себя напугать и впустить в себя — тогда точно она тебя отметелит похлеще, чем на ринге, и на лопатки положит… И растопчет! А если сразу дать внутренний отпор — все, уже не полезет! Света, что горит в нас, испугается…

— Хорошо, если так и будет! Только что-то мне подсказывает, что то, что в этих глубинах скрывается значительно превосходит нас и в силе, и в размере, и в уме… И видит оно нас насквозь, а мы его только предполагаем! Так что, кто в более выгодной позиции, можно поспорить!

— Наше утомленное воображение распаляет картинку в рассудке до невероятных размеров! — сопротивляется Азаров, — Из мухи слона делает! Благо обстановка благоприятствует…

— Мы невольно пересекли какую-то запретную черту! И оказались на чужой неизвестной территории, где с нами может быть все, что угодно. Сможем ли мы вернуться назад? Вот в чем вопрос…

— А куда мы денемся? Все это ненадолго… Я лично здесь зимовать не собираюсь! Будет десант, наши вернутся — и айда наверх! Все просто…

— Это мы так думаем. А тут свои правила! Как в топь проваливаешься и тебя начинает засасывать незаметно… И заманивать все глубже. Да и сам мрак здесь какой-то, как смола, облепляет, сковывает, усыпляет… словно замуровывает тебя в этой каменной гробнице… И уже начинаешь забывать и себя, и что с тобой раньше было!

— Я все помню! И еще раньше, чем прежде… А память — она тоже только от нас зависит! Хочешь — будешь переживать то, что тебе дорого, всю жизнь! Не нужно — забудешь через пару минут… Дело хозяйское!

— Иногда мне кажется, мы как чьи-то игрушечные куклы, забавляется нами кто-то, заставляет играть различные нелепые роли по прихоти своей…

— Ну тут уже религией начинает попахивать! Суевериями церковными… А это не наше! Воля и Разум — вот наши боги на все времена!

— Я не о мистике тебе толкую, а о том, что Природа глубже, чем мы считаем… Наука конечно со временем все откроет и все объяснит, поэтому и нельзя отмахиваться от того, что чувствуешь… Даже тут, в себе, и вокруг, в этих чертогах подземных!

— Вот после войны и пусть этим профессора занимаются! Экспедиции организовывают, опыты ставят… У нас здесь сейчас задача другая — как фрица победить! И самим живыми остаться…

— Да фашиста мы одолеем. Без вариантов! С этим как раз таки все понятно, как нельзя лучше. Немцы уже сами поняли, что проиграли! У них выхода нет. — Коба вдруг замирает, — Стой!

— Ты чего?

— Слышишь? Звуки в темноте, вдалеке в тоннелях? Как конь ржет или визжит кто-то? Дико завывает… Или пугает или предупреждает о чем-то…

— Ну, что-то есть… Акустика это. Сквозняки гуляют! Ты посмотри на эти причудливые изломы — они как каменные органные трубы! Тут все что угодно, любую симфонию сыграть можно!

— Нет. Голос живой… Механические и стихийные звуки сразу отличить можно! А тут… Сам прислушайся, как стонет кто, от нестерпимой боли… Разве не различаешь?

— Может это наши? И помощь нужна? Надо поспешить…

— Погодь! — останавливает твердой рукой товарища Коба, — Это точно не наши! И голос явно не людской! Прежде чем нестись очертя голову, нужно разведку произвести — первое правило войны… Куда ты собрался? Ты можешь хотя бы предположить, что Это? Поэтому пока присмотримся издалека, прислушаемся… А лучше, обойдем стороной, само придет! Когда срок настанет…

Глава 11. Желтый туман

В подземном госпитале почти тихо. Между рядами сколоченных лежанок, на которых располагаются больные и раненые, суетится медперсонал, осматривая пациентов. Как глаза какого-то мрачного фантастического существа, горят смутные огни фонарей и импровизированных светильников. Раздаются редкие разговоры и скорбные вздохи. В целом царит странное спокойствие, словно всех накрыло огромной волной бушующего моря мрака и они опустились в глубину черной пучины в гипнотическом оцепенении. Все пребывают в едином непонятном темном затерянном бдении, как будто погружены в один каменный сон.

— Ну что у нас сегодня? — хлопочет Макогон, — Трое почти поправились, семь тяжелых без существенных изменений, пятеро скончались, у двоих воспаление началось. Будем работать. Как настроение коллеги?

— Глыбы давят, — отвечает Галина, — кажется, вся эта громадина темная, на тебя рухнет и раздавит в прах! Еще немцы взрывать начали, страшно!

— А ты, Галя, постарайся побольше занять себя делом, — советует Расщупкина, — не думай, о пустом… Поменьше оставайся наедине с собой. Наш первый враг — мы сами!

— Да как не думать, — вздыхает Галина, — если они висят над тобой и постоянно перед тобой одна изломанная скала, куда ни пойди… А в этом дрожащем свете факелов, кажется что они живые, колышутся, трепещут как пробудившиеся огромные безмерные чудовища, хотят тебя схватить и поглотить! Я наверно, с ума схожу… Я уже начинаю забывать, какое небо бывает и теплый ветер. И простор горизонта беспредельный, вообще пространство… без сдавливающих стен! А здесь холод до костей продирает — не согреться, ни в шинели, ни у костра… Постоянно тебя как лихорадкой бьет!

— Двигайся! — рекомендует Расщупкина, — И внешне, и внутренне! Хандре не поддавайся, все будет хорошо!

— Конечно, хорошо будет! — ободряет Гусейнов, — А как иначе? Главное — верить! Как мы решим, так и будет! Все от нас зависит. Человеческая Вера — великая вещь… В Вождя, в Родину, в Себя, в Народ, в Бога, или в Идею! Но верим именно мы! Мы и создаем Образ, который нас ведет. Вдыхаем в него собственную Жизнь. И соответственно растем!

— Нет ли здесь самообмана, уважаемый? — иронизирует Макогон.

— Если мы достигаем заветной цели, какой может быть самообман? — пожимает плечами Гусейнов.

— Жизнь такой же суровый и темный лабиринт, — вздыхает печально Муртазаева, — как этот, если убрать весь глянец и мишуру, и обнажить основу — мрак, пропасть, изломы грозных скал спутанные, паутина различных коварных путей, и зависшие утесы неумолимой Судьбы, дрожащий огонек Надежды, нестихающая боль и тьма Неизвестности.

И наша задача найти правильную дорогу в этом мрачном первобытном хаосе, и выйти к подлинному Свету!

— Свет и в нас горит, — замечает Галина, — как фитиль в лампаде тела… И происхождение его загадочно и до сих пор неизвестно!

Откуда взялась суть наша? Это неуловимое естество жизни? Наше «Я» уникальное, от всех отличное и неповторимое? Человек — это великая шарада… Которую придется разгадывать еще не одно столетие…

— Ну ты девка замахнулась! — восклицает Расщупкина, — В глубины человеческие! Чтоб туда проникнуть, это ж какую силу ума надо иметь! Мощнее и глубже, чем катакомбы эти безмерные… Может и хорошо, что мы всего не знаем. Нам и этого добра вокруг хватает, с ним бы разобраться!

— Разберемся! — твердо произносит Гусейнов, — На то мы и живем на этом свете, чтобы во всем разбираться и ставить на свои места.

Мы из хаоса возводим Гармонию и настраиваем мир, как музыкальный инструмент…

— Только играем все не то, что надо… — грустно улыбается Макогон, — Все какой-то бред получается и какофония! Стройных и по-настоящему возвышенных мелодий у человека очень мало… Мы больше разрушаем, чем создаем. И гордимся этим безмерно.

— Процесс становления чего-либо значительного не бывает гладок! — замечает Муртазаева, — Любое рождение, даже физическое, сопряжено с болью и кровью… Так и появляется Жизнь!

— Да, жизнь — это произведение искусства! — романтически произносит Гусейнов, глядя куда-то вдаль, словно сквозь темноту, — Немало сил нужно приложить, чтобы из бесформенной глины темноты и пустоты что-то получилось! Надо быть художником, чтобы понять все происходящее, все что преподносит Судьба и сделать из этого достойное творение.

— Ребенка родить и правильно воспитать — это уже дело! — гордо заявляет Расщупкина, — Продолжение замысла всего этого мира…

— Фашистов тоже кто-то рожал, — замечает Галина, — у них тоже есть матери и отцы… Они также из племени людей. И хуже любого лютого зверя! Монстры в человеческом облике!

— Это внутренняя проказа… — говорит Гусейнов, — Здоровый гомо сапиенс, может чем угодно заболеть. Мир — это поле возможностей, как в светлую, так и в темную сторону, увы!

— Такие вещи, к сожалению, не излечимы, — вздыхает Макогон, — если только Огнем…

— Зло надо искоренять, это верно! — поддерживает Муртазаева, — И нужна активная борьба. Одной любовью тут не обойдешься, как говорят некоторые… Те же религии, которые делают человека социально пассивным… Эдаким привидением, отрешенным от всего! Не способным на какое-либо движение и преобразование…

— Да, с Тьмой воевать необходимо… — соглашается Галина, — Но бывает, беда в том, что мы сами ожесточаемся и меняемся, не в лучшую сторону! Как говорят, убитый дракон оживает в его победителе. Разве не так?

— Ерунда! — пылко возражает Расщупкина, — Мы просто становимся сильнее, и в каком-то смысле, лучше.

Даже если мы убиваем — мы просто останавливаем зло, мы совершаем благое дело, защищаем этот цветущий мир, не даем распространяться смертельной заразе! Мы сохраняем Живое…

— Да! — восклицает Гусейнов, — Вообще Абсолютного Добра нет, как и Абсолютного Зла… Это что-то как противоречивый процесс, схожий с нашим сложным организмом. Борьба противоположностей. Важно просто понять в какую сторону ты идешь… Разрушения или созидания!

— Иногда кажется, — печально вздыхает Макогон, — что мы просто куклы, марионетки, непостижимых сил, которые дергают за ниточки… И сцены все наши уже расписаны!

— Что-то горелым пахнет… — озирается Муртазаева, — у нас вроде факелов, да светильников ничего не коптится! Запах резкий, удушливый…

— Я что-то ничего не чую… — замирает на месте Расщупкина, и быстро и глубоко втягивает в себя воздух, — Может сквозняком с кухни дохнуло? Капитоша поди, чего-нибудь экзотического раскачегарил от души? Он тут рядом, за углом…

— На дым от еды не похоже… — замечает Макогон, — Химией несет… Больше на наше медицинское смахивает. Странный запах, необычный какой-то…

— У нас полный порядок! — оглядывается Гусейнов, — Даже, отсюда видно. Все на местах, никакого подозрительного движения или явления. Просто подземная идиллия.

— Может пожар? — предполагает Галина, — Загорелось что?

— У нас здесь и гореть то особо нечему, — пристально вглядывается в темноту Расщупкина, — найди еще это, что могло бы гореть, дрова и те ищем по всей штольне… А найдешь и захочешь, не запалишь — сырость да холод кругом.

— Сейчас я посмотрю… — поднимается Гусейнов, — Что это…

Врач идет к выходу, откидывает брезентовый полог на пороге, и на него тут же обваливается густое облако желтовато-бурого дыма… Гусейнов, отпрянув, делает несколько шагов назад в недоумении.

— Это еще что за туман? — вскидывается Галина, — Откуда?

— Странно… — недоумевает Муртазаева, — Такой пронзительно желтый, как краска на картине и поднимается вверх! И привкус неясно сладковатый, как миндаль в конфетах. Не понимаю….

— Как много его ползет! Прост завораживает… И едкий какой на самом деле, кашляет Расщупкина, — глаза жжет, и в груди дерет как перец жгучий!

— Это газ! — вдруг выкрикивает Макогон, — Боевой, отравляющий! Все назад! Мочите марлевые маски, и спасать раненых, живо!

— Газ? Да как он взялся? — не понимает Галина, вертя головой в разные стороны, — Тут же стены кругом! Это же запрещено по правилам ведения войны! Это же Преступление! Это невозможно!

— Да какие там правила и законы у фашистов могут быть? — зло усмехается Муртазаева, — Это же свора матерых убийц, которая сжигает все Живое — и города, и села, и людей… Что от них можно еще ждать? Вся война — одно сплошное Преступление! В них людского уже давно ничего нет… Упыри!

— Так, внимание! — обращается Гусейнов, — Клава, беги в казарму за солдатами, возьми с собой маски. Мы начнем выносить и выводить раненых. Рвите марлю… Вода в углу! Работаем быстро, спокойно, без суеты! Все за дело!

— А куда выносить? — опешивает Галина, — Ближе к выходам или дальше в штольни?

— Это вопрос! — замирает на мгновения Гусейнов, — Чистый воздух у входов… Но там, наверняка фашисты уже ждут, засаду устроили! А в глубине штолен и так тяжело дышать, еще и газ… Совсем задохнуться можно.

— Мне кажется, — советует Муртазаева, — надо все-таки вглубь катакомб спускаться… Я заметила, газ летучий, вверх поднимается, может вниз и не пойти!

— В том то и дело, — размышляет Гусейнов, — что это «может» вполне может обернуться непоправимой трагедией! Ошибка будет дорого стоить. Что же делать? И здесь оставаться нельзя…

Просто ловушка! Смертельно замкнутый круг.

— Я тоже считаю, — поддерживает Макогон, — что все же нужно глубже уходить… И за собой в узких местах перетянуть проходы брезентом и другой тканью, чтобы задержать газ!

— Ладно, — колеблется Гусейнов, — Рискнем! Товарищи! Наш госпиталь срочно эвакуируется… Все поднимаемся, кто может идти, и спокойно, организованно выходим за товарищем Макогоном! Тихо и без паники! Он отведет вас в безопасное место. Считайте это плановыми учениями по отработке навыков безопасности нашего гарнизона! Не сидим, не медлим, не толпимся, по двое, шеренгой, как в строю, на марше! Вперед, ребятушки!

В ответ из темноты раздаются голоса раненых:

— А что случилось? Горим?

— Паленым несете не слабо… И дымище как от костра!

— Это кто такой праздник нам устроил? Дышать нечем уже… Смрад настоящий и едкий какой!

Газа становится все больше, густыми клубами он заливает уже почти все пространство медсанчасти. Кое-где гаснут светильники — в воздухе кончается кислород. Кажется, люди начинают утопать, таять в грязно-желтом вязком тумане.

— Это просто дым… — кашляет Муртазаева, — Ничего страшного! Мы перейдем в другое место, куда он не доходит.

Возгласы раненых сбиваются в нестройный хор:

— Да откуда его валит столько? Какая сволочь что запалила? Я уже не вижу ничего!

— Так это не пожар? А что тогда?

— Фашист, что нас решил выкурить из каменоломен? Вот мразь…

— Черт! Легкие рвет… не могу! Собаки нацистские!

— Совсем с ума посходили! Что творят! Гниды арийские… Это же дикость какая-то…

— Дайте глаза промыть, жжет невозможно! Что за херня? Чем изголяется фашистская погань…

Медперсонал в спешке рвет марлю, раздает маски и повязки на лицо…

Но газовый смог становится все гуще, начиная поглощать людей.

— Выходим, поторопитесь! — командует Гусейнов, — не задерживаемся! Скорей товарищи!

Из мутно желтоватого облака вдруг выпадает дивизионный повар Гагуа, надрывно кашляя и отчаянно закрывая рот рукой. Из-под пальцев течет пена с кровью…

— Капитону помогите! — кричит Гусейнов, — Срочно!

Медсестры подхватывают его, усаживают в угол и начинают хлопотать, промывая водой глаза и горло…

— Это что такое… происходит? — мычит Гагуа с неестественно выкатившимися остановившимися глазами, — Что за бред? Что за светопредставление? Я уже умер?

— Фашист лютует, озверел совсем! — объясняет Муртазаева, оглядываясь вокруг и разрывая бинты на повязки, — Газом решил нас задушить! Вот он — холодный расчетливый немецкий ум… Очень «культурно»! И руки марать не надо! Винтиль открыл и — гора трупов! Удобно и эффективно… Технично и прогрессивно! «Цивилизация», как никак!

— Имел я эту «цивилизацию»! — вскипает Гусейнов, — шакалы позорные… Рвать их на куски буду! За такие бесчинства! Это не люди, это чудовища из мрака! Ничего святого нет, ничего человеческого! Не из нашего они мира… шайтаны!

Из гипнотических, странно зачаровывающих завихрений темной дымовой завесы появляется Гогитидзе с несколькими красноармейцами. В руках они несут противогазы.

— Ну что тут у вас? — озирается комиссар, снимая противогаз и одевая маску, — держитесь?

— Как видишь, комиссар! — отвечает Гусейнов, — Делаем, что можем, ты вовремя! А то нас раз, два и обчелся, а раненых много, в основном тяжелые… И марля с водой кончаются… Главное паники нет, никто не орет и не мечется, все строго, четко, по военному! Макогон повел первые группы вглубь. Надеемся спастись!

— Разбирайте противогазы! — распоряжается Гогитидзе, — Те, что есть… И все за работу! То, что в дальние штольни пошли — все верно. Туда газ не должен пройти. Есть шанс… Молодцы, что не поддались паническим настроениям и все грамотно организовали! Главное сейчас сохранить холодную голову, не впасть в эмоции, не потеряться. Фашисты больше рассчитывают запугать, чем на боевые характеристики газа… Подавление, страх — на этом вся их идеология стоит. Мы должны быть выше и сильнее всего этого!

— Как такое смогло произойти? — недоумевает Гусейнов, — Так внезапно?

— Они все заранее спланировали, — отвечает комиссар, — Сначала входы взорвали, завалили мусором и камнями, а потом и козырьки обрушили! То есть закупорили нас как в банке или коробке тесной. Потом пробурили отверстия и где-то шланги опустили от компрессорных машин, где-то просто шашки бросают и целые ящики с дымовой начинкой… У таких проломов много отравленных, кто-то сразу задохнулся. Никто не ожидал такого зверства!

— Значит, хотели нас замуровать, как в склепе, — негодует Гусейнов, — и еще и газом задушить! Чтоб наверняка… Вот скоты бешенные!

— Да, — печально кивает Гогитидзе, — видимо такой и был план, когда начали входы взрывать и породу обваливать методично… У них просто так ничего не бывает, все продуманно досконально!

— А что дальше? — тревожится Гусейнов, — Как воевать в таких условиях?

— Найдем выход, как и всегда! — твердо чеканит комиссар, — Сейчас они попытаются проникнуть через узкие лазы, или завалы разберут… Чтоб результат своих трудов изуверских увидеть. Но мы их встретим. Как полагается! Щедро, с подземным огоньком! Мы уже новые караулы в противогазах расставили. Так что мало этим ублюдкам не покажется!

— Что за народ такой дикий, извращенный до основания! — возмущается Муртазаева, — Людей газом травить… Еще говорят, что Восток жестокий, а сами то… «Избранная раса»! Арийцы недоделанные… Варварство, беспощадность, презрение не вписывается ни в какое понимание!

— Восток суровый, но мудрый… — замечает Гусейнов, — и Справедливый! Веками по законам предков наших живем… Ничего не нарушаем, никаких принципов Жизни! За всю Историю ничего подобного не было… Только эти западные выродки смогли устроить такое жуткое заклание! «Просвещенная Европа»! Живодеры…

— В мире ничего не меняется! — грустно улыбается Гогитидзе, — Еще в сказках джигиты сражались с немыслимыми чудовищами, джинами и прочими несносными каджи и побеждали! Вот и сейчас, почти тоже самое… Ужасные порождения Тьмы пришли на нашу землю! Алчные и коварные! Но мы их все равно одолеем, как бы они не изворачивались в своей хитрости и жестокости! Наше Солнце взойдет и разгонит всех этих подлых тварей!

— Наша сказка больно кошмарная получается, — тихо произносит Муртазаева, — и волшебства в ней, увы, нет… И вещей там всяких чудесных — мечей, щитов заговоренных, магических животных и прочего, что героям по ходу сюжетной линии судьбы помогает… А нас даже свои, на Большой земле, благополучно забыли, хотя мы рядом, не говоря о духах и феях там разных!

— Мы живы — это уже чудо! — подбадривает Гогитидзе, — Наша любовь, воля, ум, вера — вот наше чудесное оружие с любым врагом… Пока мы остаемся людьми — нас никто не сдвинет, не победит!

— Скрытый незаметный враг, — кашляет Гусейнов, может быть где угодно…. Важно во время рассмотреть! Война дело тонкое… Изощренней, чем охота в природе. У нас почти все — уходим!

Шеренга, вытянутым причудливым поездом, начинает двигаться в темноту, как неведомое подземное змееподобное животное в темноту извилистых ходов… Кого-то несут на носилках, кого-то поддерживают здоровые красноармейцы или легкораненые.

К этому времени газ уже плотнее окутывает солдат… Бойцы начинают непрерывно кашлять, кричать и надсадно сумасшедше хрипеть… Кто-то с выкриками проклятий, падает… Ему пытаются помочь. Но тщетно… Извиваясь, как смертельно ужаленный зверь, человек сотрясается в лихорадочных конвульсиях, истекая кровавой пеной изо рта… Он бьется в предсмертном танце невыносимой боли.

Кто-то с мутно остекленевшим взглядом, потеряв рассудок, скребет монолитную скалу, сдирая ногти в кровь, пытаясь выбраться…

Кто-то, упав, с неестественно выпученными надутыми глазами, жадно ловит ртом остатки воздуха, как рыба выброшенная на песок…

Другой, раздирает грудь и горло, срывая кусками собственную кожу, от невыносимых спазм и издает нечеловечески жуткие, изрыгающие трубные звуки, заставляющие цепенеть…

У кого-то, от непереносимого давления лопаются глаза, и треснувшей темной мозаикой, истекают багровыми ручейками.

Кто-то, обезумев, бросается куда попало, пока вдруг не затихает, как выключенная механическая игрушка, истратив запас кислорода, уткнувшись в темный угол… Тут и там солдаты падают в черную пропасть Гибели, курящуюся змеистым желтым дымом, выжигающим все живое…

Оставшиеся вереницей спускаются все глубже, почти наугад, кажется в само сердце Преисподней.

Глава 12. Нас кто-нибудь услышит?

В глухой дальней части катакомб, в опустевшем штабе, в полутемном углу сидит радист Гегечкори, колдуя над рацией, и не сразу замечает вошедшего политрука Кагина. Тот деловито проходит в центр отсека и вопросительно осматривается…

— Привет Дементий! А где наши лихие командиры?

— На участках! — поднимает голову Гегечкори, — С фашистским газом разбираются. Здравия желаю, Николай Александрович!

— Понятно, тогда подожду, вопрос есть…

— Как со связью? Подвижки есть?

— Делаю, что могу! Эфир почти весь немцами забит. До наших не достучаться… Мощности не хватает! Нам бы рацию посолидней, да и не из -под земли радиоволны ловить! В низинах бывает передача плохая… А мы вообще в глубине каменной сидим. Удивляюсь, как вообще что-то доносится! Такая толща породы над нами…

— Сходим к фрицам в гости, возьмем… Принесем тебе презент!

— Было бы неплохо… А то и У Вас как?

— А у меня что? Стенки заградительные строили опять и проводим политсобрания регулярно, беседую с личным составом, укрепляем дух! Хотя все и так знают друг друга как облупленные! Не первый день вместе… Уже притерлись так — коснись и искры посыпятся!

— Это точно, мы уже как одна семья! Армия вообще сближает, а фронтовая закалка особенно…

— Да тут другой отсчет идет… А когда смерть каждую минуту над тобой кружит, на все начинаешь смотреть по-другому, и чувствовать все совершенно в другом измерении, ценить каждый вздох…

— Да жизнь — великий дар! И часто многие растрачивают его непонятно на что… А терпкое вино жизни вытекает из бутылки судьбы и каждый глоток опустошает нас, и ничего другого никто не нальет…

— Вино — это да! Хорошо сказал, прямо поэт… А ваше кавказское вино — это просто дар богов! Иначе не скажешь… — Кагин достает папиросы из кармана, -Черт! Курево заканчивается…

— Да, наше вино — это целый мир! В нем наша кровь, страсть, огонь, …Взлет к облакам! Проникновение в тайны души!

— Угощайся! — протягивает пачку политрук, — Еще кое-что осталось! Пора к фрицам в гости наведаться, сигаретами да продуктами разжиться!

— Спасибо, Николай Александрович! Вы же знаете, я не курю…

— Я до войны тоже не курил. Но после первых боев с матерыми волками из Люфтваффе и бомбежек, задымил как шайтан в преисподней! Успокаивает…

Но пил всегда, сознаюсь… И буду! Без этого как-то все не то. Жизнь теряет вкус… Без хмеля… И ощущения полета! Когда вся набившая оскомину скука оцепеневшая затхлая начинает рушиться, и мир расцветает… Во всем великолепии красок и эмоций!

Я из Рязани. У нас там все дают жару в этом плане, будь здоров! Особенно в Михайлове и его окрестностях. Я как раз оттуда, из села Красное.

Оно хоть и село, а историю имеет очень даже интересную! — Кагин выпускает кольца табачного дыма к потолку, — Есть у нас местечко знатное. Дело так было… Один из фаворитов царицы Екатерины Второй , генерал Ермолов  еще в конце 18 века выстроил у нас в Красном селе шикарнейшую усадьбу, И она брат, не простая, а по всем правилам английского парка выстроена. По всей науке изящного искусства! Там и пруд и дома барские роскошные и церковь, и скотный двор… А в церкви был сам архангел Михаил намалеван, покровитель города Михайлова.

Ну, сейчас всей этой буржуйской спеси поубавилось, а архитектура сохранилась, во всей своей красе…

Так что знаменитое оно у нас место на Рязанщине. Но мне больше название нравится — Красное! Это и красота по-русски, и смысл революционный… Все вместе! Переплелось, как узор.

— Я тоже из села. Инчхури на западе Грузии, Гегечкорский район.

— В честь тебя назвали? — шутит Кагин.

— Нет, — смеется Дементий, — скорее наоборот. Меня в честь земли, где живем. У нас многие живут с такой фамилией, почти все соседи. И по области раскиданы тоже. Места у нас в историческом смысле скромные и тихие. Но неописуемо красивые! Красоту гор передать невозможно… Ни в стихах, ни в картинах, ни в музыке! Она только в сердце живет… В любви к дому родному! Скучаю я сильно — по запаху цветущих долин, по изумительным рассветам, по мычанию стада, уходящего на пастбище, по вечерним песням, по россыпи сверкающих звезд, по детскому смеху во дворе…

— Да, дом — это все! То, что мы создаем годами! Холим и лелеем. Часть нас, оторванная… Сейчас вот у нас новый дом, странный и грозный! И еще одна часть нас останется здесь, навсегда — все наши чувства, боль и радость побед — все вольется, впечатается в этот горький камень! И наши павшие товарищи уйдут туда же — в эти угрюмые и непокорные скалы… Может кто-нибудь, через много лет заметит в затерянном суровом камне промелькнувший лик!

— Да, человек не может умереть совсем. Что-то от нас остается, может самое главное, а все лишнее уходит! И оно продолжает жить в других формах и стихиях! В этом наверно, и есть смысл всей Жизни — в изменении и перерождении, и постоянном движении вперед!

— Все верно, вся наша страна, весь наш народ, и каждый из нас должен мчаться как поезд на всех парах! Вперед к светлому коммунистическому будущему! И работать над собой как кузнечный молот — выдавать качественное несгибаемое железо воли! Мы перекуем весь старый мир! Создадим небывалое царство свободы и счастья! Покончим со всем темным, лживым и паскудным! Очистим планету от скверны…

— Все люди заживут наконец-то нормально и безопасно. Земля станет прекрасным садом!

— Ради этого стоит и во мраке подземелья побегать! Веками народы стонали от угнетения и рабства. Теперь мы все изменим! Нигде больше не останется ни хозяев, ни господ… Все будут равноправными товарищами. И общество будет развиваться в любви и согласии. Как одна большая семья!

— Дотянем ли мы до этого чудесного благоденствия?. Все естественное человеческое, что знали и кем были — все пропадает, как будто его и не было, а мы все глубже погружаемся, как будто корабль, который тонет, в море мрака! И не только краски и образы исчезают…

Ведь, и не слышно, становится ничего! Как будто отрезало нас… от всего! Я как радист говорю! Словно выпали мы из хода всех вещей и привычных процессов! И оказались в каком-то жутком затерянном месте! Как в каменном коконе странного проклятия.

— Не все так мрачно, Дементий! Просто тьма и камни давят… Это больше психология, чем что-то внешне реальное. Выход есть везде и всегда! В нашем случае — вон, пройди с десяток другой метров и снова окажешься в привычном мире, где чистый воздух и солнце яркое… Беда в том, что фашист там сидит. Пока…

— Не знаю, мне порой кажется, что провалились мы в какое-то безвременье, безысходную пропасть, тягучее болото… Заколдованный чертог и выбраться отсюда будет очень трудно. Что-то мы тут потревожили… Сами того не сознавая!

— Брось, Дементий! Не нагнетай на пустом месте… Нет такой силы, которая могла бы нас одолеть! Мы — воины Красной Армии! И этим все сказано… Мы можем сражаться с кем угодно, как угодно, и где угодно… Что и успешно доказываем каждый день. Бомбами нас взрывали, газом травили и что? Мы все равно ночами фрицу в рыло даем, со всей пролетарской силой!

— Фашист — это чудовище! Натуральное. Додуматься до такого! Душить людей газом… Разве так воюют? Это же зверство немыслимое… Инквизиция средневековая! Чума беспробудная…

— Она эта инквизиция там и родилась, и к нам в обновленном варианте пожаловала — из просвещенной буржуйской Европы! Все они там, в изысках и красотах купаются, которые из трудового народа с кровью выжали… Упыри!

— Фантазии нацистским палачам предела нет… Как только не изворачиваются! Адское воображение, которое рушит целые цветущие миры! Оживший кошмар….

Как, кстати с газом будем бороться? Это не снаряды и бомбы, от них толща камня не спасет, эта зараза везде заползет, как ядовитая гадюка….

— Решим. Помозгуем совместно, — твердо заверят Кагин, — если мы смогли фрица с катакомбой обмануть, и здесь базу создать и оборону держать, то уж с этой ядовитой вонючкой, и подавно что-нибудь придумаем! Главное не поддаваться панике и страху! А фашист на это рассчитывает. Любят они всякие эффектные театральные номера… Только с нами это не прокатит!

— Что-то противопоставить будет сложно. Здесь другой отсчет… Ни пуля, ни мина. Даже облика врага нет! И все в воздухе растворено… Дышать же не перестанешь! И скрыться негде… Мы в замкнутой системе!

— Не дрейфь, джигит! Прорвемся…

— Я не боюсь! Глупой смерти не хочу… Чтобы тебя как мышь в норе отравили! Я готов умереть, но хоть одного ганса с собой утянуть! А не так, как грызун в поле… Уж лучше выскочить с гранатой в руке, чем в тупике штолен в конвульсиях задыхаться! Воин должен умирать в бою!

— Никто умирать не будет, Дементий! И вообще мысли о смерти выбрось! Хоть героической, хоть обычной! Это приказ… Думать надо только о Победе, и Жизни! И не пускать в себя смурные опасные думы! Это опасно. Как искра к пороху! Пустишь Смерть в себя, хоть на шаг — она в тебе и поселится, и обживется, и заберет… И страх ей двери отворяет! Поэтому наш разум должен быть как дот или броня танка! Ничего чужого и сомнительного не пропускать! Быть всегда в дозоре, за самим собой!

— Ясно, — вздыхает Гегечкори, — будем стараться, товарищ комиссар! Если забытая сила из Глубины не снесет нас штормовой волной… Мы и так сидим в ее каменном чреве! В ее Власти. А вокруг громады чужого непредсказуемого мира! И мы плывем в кромешной тьме по бурлящему морю камня в утлой лодчонке… И где мы окажемся? Скорей бы уже на воздух, на солнце! Там и воевать, как положено, а не под землей, в сырых пещерах ползать…

— В нас живет Сила, которая превосходит все эти титанические нагромождения Тьмы! Свет, что горит у нас внутри могущественней любой страшной стихии! Человек — хозяин этого мира! Венец природного развития… И никто и никогда нас не сломит! Тем более советского гражданина! У нас закалка покрепче стали будет…

— С одной стороны это так! Мы как грозный отточенный клинок, безусловно… И ни один враг во плоти перед нами не устоит! Но есть и другие измерения. Можно ли сверкающим кинжалом разогнать мрак? Одолеть пропасть…

— Почему нет? Когда убьешь заветным клинком то, что скрывается во тьме, она потеряет свою мощь и коварство! Чем больше пафоса и запугиваний, тем ничтожней противник! Это надо всегда помнить и бить быстро, дерзко и решительно! Ни в коем случае не дать темной силе зачаровать тебя…

— Воевать мы умеем, ни одному человеку нас не одолеть! Но вот все неявное другое… Ну да ладно, чтобы ни было, будем биться до конца!

— А как иначе? Перед нами никто не устоит! Ни броня самой лучшей армии, ни черная стихия! Мы — алые, пылающие звезды во мраке! И мы его победим…

Неожиданно в динамике рации раздается треск, обычные завывания, потом странные хрипящие звуки, и как будто нечленораздельная речь…

— Это что? — оборачивается Кагин, — Кажись, твое хозяйство ожило! Никак кто-то на связь пробивается? Может наши?

— Вряд ли, — хмурится Гегечкори, и почему-то слегка бледнеет, — наших уже давненько не слыхать! На немцев тоже не похоже. Это опять… неважно!

— Тогда что это? — удивляется комиссар, — Если не Тамань и не фашисты?

— Помехи… — как-то странно отвечает радист, отводя взгляд в сторону, — Тут скалы дают очень необычные эффекты, и сбивают с толку…

— Какое подозрительное бормотание электрическое, как живое, — напряженно вслушивается Кагин, — я такого не слышал…

— Может быть, стрекот нехарактерный для радиоэфира… Напоминает человеческие голоса, катакомбы шалят наверно! Тут все искажается, как в кривом зеркале. И при кажущейся однообразной унылой простоте, не все так примитивно в этих камнях, они что-то скрывают… Никогда нельзя увидеть, предугадать, что родится во тьме!

Глава 13. Монолог каменоломен. Кто я?

Я не могу проснуться…

Меня что-то держит, что неизмеримо громаднее меня! Когда оно меня захватило? Оно невидимо и недоступно. И кто или что оно? Но я словно во сне, уже долгие и долгие годы…

Я горю грозным, неистовым пламенем или растекаюсь неподступно сакральной водой… Возношусь дыханием забытого священного ветра или засыпаю потерянной землей?

Я ничего не понимаю!

Где я? Куда я попал? Что со мной? Кем я был раньше? Лишь смутные обрывки воспоминаний тревожат мой воспаленный разум и окончательно сбивают с толку. Ибо совместить эти фрагменты с действительностью не представляется возможным, и лишь вызывает полыхание сумасшествия!

Я качаюсь в море обворожительного света… Я помню колыбель. Большие, с полмира, теплые руки матери и ее ослепительную счастливую улыбку.

Потом какое-то темное помещение с тусклыми светильниками культового характера… Здесь курится особенная атмосфера с незабываемым терпким запахом благовоний. Мелькают какие-то пластичные тени, доносятся звонкие голоса. Я смотрю в потолок, с мозаикой какого-то странного усмехающегося божества… Он будто подмигивает и зовет меня! Ко мне приближаются смутные фигуры… Картинка исчезает.

И вот я уже в Прекрасном Саду, все сверкает и переливается, залитое утренней благодатью. Я преисполнен силы и невыразимой Любви! Словно у меня распускаются невиданные горящие крылья, и я готов лететь…

Я жду Ее — мою единственную, несравненную Возлюбленную! Час свидания близок. Она должна скоро придти… Я весь пламенею в сладком томлении ожидания. Сердце выскакивает из груди. Взор туманится от бьющего фонтана невыразимого Счастья! Прелестней Ее нет ничего на свете и она принадлежит мне! Она словно оживший Цветок… Богиня в человеческом облике! И вот она появляется, словно изумительный Рассвет несказанной Красоты! Подлинное Чудо этой Жизни! Необъяснимое Совершенство в женской плоти… Мы радостно мчимся навстречу друг другу, бросаемся в объятия, кружимся в чарующем танце! Я касаюсь ее восхитительного Тела, ее волнующих алых губ…

Теперь я в тесной комнате или в огромном великолепном зале — неясно! Пространство будто изменилось, вывернулось, нарушив все законы, в причудливом шутовском карнавале. Здесь все не так!

Стены кажутся беспредельной зеркальной перспективой, простор — тесным сжимающим интерьером, верх — низом, центр — завораживающей пустотой…

В середине высится не то непонятное орудие, не то гротескный механизм безумных ученых. Все это завлекающе притягательно крутится, как танцующая ящерица, блистая бронзовыми деталями, и цветными стеклами, щупальцами колышущихся труб и острыми гранями фантастического корпуса. Живая небывалая Машина! Торжество дерзкой мысли и тайных учений. Глубинное Откровение! Она как огромная волна, вздымается и вращается, замирает и пропадает, меняя Реальность. Ее движения полны тайного смысла и непередаваемой грации, и завораживают, как апофеоз мистической феерии… Само существование меняется, выкатывается в желтовато-коричневый свиток и читается как зашифрованный текст… Она смотрит пронзительным огненным взглядом, как суровая древняя богиня! Она видит меня насквозь, я ничего не могу утаить — ни мысли, ни чувства! Я словно на суровой и беспощадной Исповеди…

Я вижу что-то запретное… Тайны Жизни или сорванный лживый покров Мира. Странные и не совсем понятные картины проносятся передо мной! Сзади меня незаметно вырастает человек в строгом узорчатом облачении… Похожий то ли на жреца, то ли на опального ученого. Он что-то предлагает… Говорит, что я один из немногих, кто сможет это…

Я проваливаюсь куда-то. Небо полыхает огнем… Реальность яростно пылает и свертывается как подожженный лист бумаги. В клубах черного дыма мечутся разгоряченные воины, сверкая доспехами… Горы и холмы из человеческих тел, ощетинившиеся копьями и колышущиеся щитами, качаются как великаны, опрокидывая врагов и осыпаясь мертвыми людьми, как пожухлыми осенними листьями.

Боевые раскрашенные колесницы наскакивают друг на друга, расшибаясь вдрызг, ломая колеса, человеческие кости, разрывая мышцы как тряпки, раскраивая черепа… Истеричное ржание лошадей порой перекрывает людские крики, звуча адским, сотрясающим хором. Вокруг в диком плясе идет бесконечная рубка человеческой плоти.

Будто пылает темный огонь хищной, голодной разверзшейся преисподней, жадно пожирающей людей… Мой конь убит, я сражаюсь в пешем строю. Мой белый плащ весь в крови. Я уже не понимаю в моей или чужой… Я почему-то спокоен и вращаюсь как инструмент в чьих-то могучих невидимых властных руках…

Я делаю не то, что хочу! Я убиваю своих, свое племя людей! Яростно, зло, вдохновенно… Я режу и колю, рублю сплеча, разрывая чьи-то уникальные жизни. Почему я зову их врагами?

Я делаю это против воли или это наоборот, мое исконное глубинное желание, вырвавшееся, наконец на свободу? Ничего не разобрать… Бурей проносятся лица, части тел, сверкающее оружие… Все кружится в гипнотическом беспощадном ритуальном танце…

Я вижу, как массово гибнет жизнь. Что это? Кому это надо? Что здесь сеется? Кто этим живет? Чьи мы пешки? Чья безумная кровавая забава?

Уютный зал. Здесь собрались самые мудрые и достойные. Идет горячий спор о судьбе… чего-то очень важного, если не самого главного. Мы страстно обсуждаем положение дел и не можем придти к согласию.

Былая Гармония осыпается как краски на старой картине… Свет начинает блекнуть. Что-то темное, зловещее, как жало скорпиона, вплывает из заброшенного угла…

Мы ничего не замечаем, страстно увлеченные сами собой. Мы словно горим неровным рваным пламенем.

Куда меня пригласили? Я иду по узкому коридору. Кажется, из придворных покоев, я уже ушел куда-то глубоко под землю… Говорят, здесь есть храм, скрытый далеко вниз, за известной системой каменоломен, где наши рабы режут камень для строительства домов. Меня пригласили друзья встретиться именно там, в священном месте… У них есть решение. Все наконец встанет на свои места! И мы обретем былое могущество!

Я прохожу несколько тесных проходов с факелом в руке, но не могу никого найти. Везде каменная забытая пустота. Что это за место? Здесь вообще нет ничего человеческого. Только могильный холод и серый скорбный камень гробниц. Я петляю по темному Лабиринту, идя по знакам на стене…

Выхожу… в небольшую освещенную блеклыми лампадами комнату. Ощущается чье-то присутствие. Но я никого не могу разглядеть. Я хочу пойти дальше. И тут словно огненная молния пронзает меня в спину…

Я замечаю сзади зависшую густую Тень… Откуда-то словно из стен, появляются смутные фигуры. Я пытаюсь оглядеться, понять… Но еще несколько полыхающих ударов рвут меня на части!

Я падаю, роняю факел, что-то теплое и липкое на руках. Это моя кровь…

Реальность раскалывается как разбитое зеркало… Все чернеет и исчезает. Я лечу вниз, в жуткую хохочущую бездну….

Теперь я здесь? Где? Я до сих пор не могу понять. Словно меня закрыли в темнице или похоронили заживо, с невидимыми стенами из каменной светящейся Пустоты — их не видно никак, но они прочнее любой скалы. Мне не выйти? Я просто свечусь блеклым огнем! И медленно кружусь как в зачарованном танце. Я вижу невразумительные яркие картины. Свои или чужие? Может это просто фантазии, и я обычный Камень? И ничего больше нет… Я чувствую, что я могуч! У меня крепкое громадное Тело… Я ощущаю скрытую небывалую мощь Духа! Но я будто скован страшным неразрывным заклятием, необъяснимой громадной силой. Словно я пребываю в каком-то глубоком опиумном сне.

Или я потерянно куда-то лечу, не успевая осознать происходящее. Нет ни красок, ни образов, ни оснований и ни одного звука. Нет какого-либо пространства. Нет ни своего, ни чужого. Нет «там» и «здесь»…Нет ничего.

Потом я вижу странных существ, проникающих ко мне — копошащихся, бегающих, сражающихся. Непонятно зачем?

Они чем-то похожи на меня, но в целом замысловато другие… Как маленькие ожившие загадки.

Они тоже — обрывки воспоминаний или причудливых сновидений?

Что им нужно?

Во всяком случае, я уже не совсем один. Они уйдут? Или останутся? Или станут мной? Мы все сольемся в единый монолит? Для каких целей? Во что мы еще превратимся?

Глава 14. Когда все тропы заканчиваются…

В штабе, находящемся почти в самой глубине катакомб, горят блеклые, подергивающиеся от сквозняка светильники из снарядных гильз. Причудливые гигантские тени пляшут на изломанных стенах. Голоса звучат надтреснуто, как вспыхивающие в огне чужеродные элементы. Осунувшиеся лица командиров кажутся угрюмыми масками обитателей темного мира. Нависшие глыбы, кажется, становятся все ближе и сжимают все живое яростно и необратимо. Мрак колышется за порогом, беспредельным хищным морем. Здесь собрались на срочное совещание старшие командиры.

— Это немыслимо! — оцепенело, как камень, на несколько секунд застывает Светлосанов, погружаясь в тяжелые размышления, — Я мог представить что угодно — взрывы, блокаду, штурмовые диверсионные группы, провокации, предателей, но не такое!

— Нарушение Женевских конвенций, — мрачно констатирует Гогитидзе, — и вообще всех правил и законов человеческих! Людей, солдат как грызунов травить! Никакого воинского достоинства и кодекса армейской чести! Выйду — всех перережу! Это же надо такое творить… В голове не укладывается!

— Такого мы точно не ожидали! — мрачно и зло покусывает губы Елкин, — Немцы не перестают удивлять в своей извращенной жестокости! Поразительная гибкость ума «культурного цивилизованного» народа! Гений германского духа! Такого изуверства в истории, пожалуй, еще не было…

— Тем хуже для них! — распаляется Светлосанов, — Наша кара будет грозной и беспощадной! Заплатят за все…

Теперь понятно, зачем они входы взрывали и нас замуровывали! Чтоб банально задушить как хорьков в запечатанной норе! Какой полет европейской просвещенной мысли! Какова стратегия! «Шедевр» военного искусства. Вояки, мать их… Просто как какая-нибудь пухлая Гретхен, у себя на кухне травит грызунов… Стерильно и практично!

— Трусливые шакалы! — закипает Гогитидзе, — В открытом бою, даже неравном, не могут нас одолеть, так они такими подлыми методами решили нас извести… Жалкое отродье! Это не солдаты! Не воины… Сборище тщедушных мерзких пауков!

— Это все от страха, — задумывается Елкин, — боятся они нас! До смертельного ужаса… Уж и стреляли всем калибром, какой возможен, и взрывали чем могли — нам все нипочем! Теперь решили перейти последнюю грань… С кем мы вообще сражаемся? Это точно не люди, а бесы, монстры какие-то! Тут и в сказки про нечисть махровую поверишь… Как она принимает человеческий облик!

— Это Чернота, Зараза рода человеческого, — гневно выдает Светлосанов, — а действует очень эстетично, по-европейски — не пачкая руки кровью… Газ пустил — и гора трупов. Быстро, эффективно и надежно! Экономия и сохранение ресурсов! Практичный немецкий менталитет… Вся их суть! Садистский «здравый смысл»! Фашистская людоедская кухня. Когда другой человек, неариец, просто мясо на разделочной доске… Да, схлестнулись мы с темным вероломным Ураганом из самых потаенных глубин Преисподней…

Каковы наши потери?

— В принципе, могло быть гораздо хуже, — докладывает Елкин, — по степени распространения и объему закаченного газа. Спасли своевременные и грамотные действия личного состава. Не было ни паники, ни опасной суеты. Быстро среагировали и во время приняли надлежащие меры.

Отдельное спасибо медикам, они в минуты сориентировались, работали профессионально и хладнокровно, быстро раздали солдатам марлевые маски. Часть отряда одели противогазы, хорошо, что не выбросили их раньше за ненадобностью. Большой катастрофы удалось избежать…

Тем не менее, больше всего пострадал госпиталь, он был ближе к выходу, и вся масса отравляющего газа обрушилась на него… Даже маски не помогли! Раненые двигались медленно… И почти половина раненых задохнулась!

Среди здоровых бойцов потери единичные, еще около 2—3 десятков отравленных — они сейчас в медсанчасти. Врачи говорят, скоро поставят их на ноги, вернут в строй. Мехбала Нуралиевич сейчас там работает, мы не стали его на наше совещание отрывать… Посты почти все целые. Газ фашисты закачивали чуть дальше от входов, через пробитые отверстия — опускали шланги от компрессоров, шашки кидали в щели и гранаты с дымовой удушающей начинкой.

Часов шесть точно заливали каменоломни этой ядовитой гадостью… Если бы растерялись в первые мгновения, не сообразили, что как следует делать — могли бы погибнуть все, только мы опять выстояли!

— Что ж, и эту коварную атаку фашистов мы сумели отразить, — оживающее сверкают в полутьме глаза Светлосанова, — пока… На сегодня! Но враг на этом не остановится… Что это за газ?

— Непонятно, — задумчиво хмурится Гогитидзе, — у нас химиков специалистов нет… Но кое-какие выводы сделать можно. По характеристикам он не похож на все известные боевые отравляющие вещества, то есть газы… Скорее всего это экспериментальная смесь с присутствием фосгена!

Он обжигает глаза до полной слепоты, вызывает режущую боль в груди, разрывающую рвоту, кровотечение в легких, горловые спазмы и как следствие — мучительную смерть…

Гремучий состав изобрели немецкие прогрессивные умы! Постарались!

Нет предела фашистскому змеиному рассудку! Все новые жертвы ему нужны и воплощение всех его преступных мрачных фантазий! Сатанинское развлечение… Не иначе!

— И как мы будем с этим бороться? — обводит всех цепким взором Светлосанов, — Противогазов мало, и они рассчитаны на час, максимум два, работы, потом начинают пропускать газ… Марлевые маски при нескольких часах химической атаки, становятся, просто бесполезны. При таком раскладе — 3—4 дня и нас всех передушат… как грызунов в яме, даже без боя!

— Не все так страшно, командир! — отзывается Гогитидзе, — Эти газы — больше психологический эффект, хитрый ход. Напугать, подавить, деморализовать… Принудить к сдаче! Они уже в щели листовки кидают пачками! Только мы не сдадимся! Не за тем мы сюда в каменоломни спустились, чтобы с поднятыми руками потом наверху красоваться! Не достойно это воина доблестной Красной Армии! Мы будем сражаться… Дальше и с еще большей силой и яростью! Как львы…

— Каким образом? — не понимает Светлосанов, — И какие львы, Валериан, в нашей-то ситуации? Дать последний бой? И конец отряду?

— Наш последний бой, Миша, в Берлине будет! — твердо чеканит Гогитидзе, вперив в командира упрямый словно каменно-монолитный взгляд, — И не раньше… У нас дорога длинная впереди, и никакие временные препятствия не должны нас останавливать!

— Что-то я тебя не понимаю, Валериан Сафронович! — восклицает Светлосанов, — Ты о чем вообще? Нас газом травят… Нам бы завтрашний рассвет у входа увидеть, или этот огонек лучины хотя бы, а ты о далеком будущем планы строишь! Поясни…

— Охотно! — оживляется Гогитидзе, — Порой и волк своей тени испугаться может… как говорят у нас в Грузии! Весь этот газ — больше буффонада, дешевый цирк, отвлекающий маневр. Опасность есть, но не такая значительная, как мы ее себе нарисовали!

Первое. Газ легкий, летучий, уходит вверх к потолку. Внизу остается пространство чистого воздуха примерно 20—30 сантиметров. Дышать можно! Многие из наших бойцов так и спаслись, упав на землю, вырыв ямку и накрывшись шинелью… Вспомнили время проведенное за партой в училище, хорошо учились, молодцы! Благополучно дождались окончания газовой атаки, без каких-либо серьезных последствий!

Второе. Газ не идет в глубину катакомб, держится только у входов и на верхнем ярусе. Караулы в противогазах и все наши посты могут по-прежнему контролировать всю территорию верхних галерей, меняя защитные маски…

И мы уже эвакуировали госпиталь и других службы вниз, ближе к нам, в безопасное место.

Третье. Техники продумают систему вентиляции — пробьют отверстия, чтобы газ выдувало наружу… Ребята уже работают.

Ну и четвертое. Просто перекроем брезентом, плащ-палатками, другими подручными материалами проходы верхние ярусы, будет наподобие газоубежища… Просто и надежно!

Конечно, часть газа будет проникать, а воздух в наших каменоломнях и без того спертый и тяжелый, особенно в глубине, но катастрофической ситуации я не вижу!

— Ну, комиссар даешь! — облегченно выдыхает Светлосанов, — Просто к жизни возвращаешь! Как гора с плеч! Спасибо тебе, за ум проницательный и трезвый анализ обстановки. А то я уж думал, все… Корабль наш каменный ко дну пошел!

— Рановато, товарищ командир! — радуется Елкин, — Мы еще повоюем! Пусть фриц думает, что мы умираем здесь! А мы неожиданно и скрытно ему удар нанесем, да такой, чтоб захлебнулся изверг, в собственной черной крови! Хотели нас переиграть вероломством преступным, а мы по всем правилам военной науки, штык в горло всадим! Докажем, силу и умения Красной Армии! Полетят фашистские клочья по всей крымской степи!

— Да, ты прав, — светится азартом Светлосанов, — нужна крупная операция, засиделись мы что-то… Разберемся с газоубежищами, изучим обстановку наверху и нападем всем гарнизоном! Это и дух солдат поднимет, и жизнь вдохнет в это мрачное царство! Комиссар опять прав, наша дорога длинная!

— Может она вообще бесконечная! — задорно замечает Гогитидзе, — И пути человека нет предела? И это наша судьба — выравнивать, спасать, охранять, беречь? И иначе никогда не будет? Испокон веков мы сражаемся в одной Битве — Добра и Зла, Света и Тьмы, Жизни и Смерти…

Будет ли у нас когда-нибудь финал всего этого? Никто не знает…

— Все маски когда-нибудь падают, Валериан Сафронович! — мягко и мечтательно произносит Елкин, — И карнавал заканчивается! Все имеет начало и конец… Так и с нами будет. Раньше человек не мог представить, что он будет летать как птица под облаками, или ездить быстрее лошади, или, что помимо огня в домах будет другой свет…

В нас безграничная сила кроется… Мы все сможем! Человек — хозяин этого мира, и нам никакие боги-диктаторы или тайные силы, пытающиеся управлять им — не нужны! Это наш дом!

И непрошенные гости с агрессивными намерениями найдут у нас только стволы оружия, остро отточенные клинки и праведный гнев…

— Люди должны быть свободны и равны! — вдохновенно говорит Светлосанов, — Все верно! Тираны нам не нужны ни в какой форме — ни в духовной, ни в физической. Любая жизнь должна развиваться, лететь, цвести… Это первая и последняя заповедь!

— Я не об этом, — улыбается Гогитидзе, — Это очевидные для нас вещи… Я о том, что у каждого своя роль на сцене театра этого мира, и человек может быть только человеком и никем другим! И делать то, что ему отмерено. Как и все остальные живущие…

«…И море не пускает рыб наружу,

Не позволяет выплывать на сушу.

И не приемлет тех морское дно,

Кому на суше обитать дано.

Так должно быть, и жить до самой смерти

В пучине рыбам, а зверью — на тверди!»

Это Джалаладдин Руми, персидский поэт

То есть четко следовать уставу Природы и исполнять свои обязанности согласно существующем виду! Может, от нас скрыто что-то еще?

— Кто знает, Валериан Сафронович, — улыбается Елкин, — может, мы найдем способ меняться? Вплоть до биологии? Как оборотни в легендах или маги разные? Только на научной основе… Прогресс — великая штука! Если осознать, что границ нет и это только условная линия, мы действительно сможем все…

Вот и эти каменоломни, тоже не просто так… осада и бои! Прежде всего, испытание Духа и всех основ нашей сущности и тренинг для будущих горизонтов!

Глава 15. Каменная рана… Подземный Госпиталь

Тьма, кажется колышется едва заметными волнами, как волны ночного моря… В затерянных недрах катакомб редкими огнями, будто раскаленные угли догорающего костра, горит жизнь подземного госпиталя. Там, где камни словно сливаются в единое непробиваемое полотно мрака пробивается пронзительным пламенем маленький островок трепещущего живого… Без устали, без времени, меж грубых лежанок с перебинтованными пациентами крутятся, как заведенные, врач Макогон и его жена Галина. Им помогает военфельдшер Михаил Скитневский из госпиталя Гусейнова.

— Ну что у нас еще на сегодня? — вытирает руки Макогон, — Время словно остановилось…

— Плановые перевязки и две операции вновь поступивших, — отвечает Галина, — легкие осколочные ранения. Как нам это удается — оперировать, в наших условиях, сама не понимаю… Стараюсь не думать.

У троих высокая температура, простуда, у пяти пневмония прогрессирующая, надо провести дополнительные процедуры. В целом, без особых происшествий, все как обычно!

— Миша, как с перевязками? — оборачивается Макогон, — Успеваете?

— Мы с Татьяной Моисеевной почти всех обработали, осталось шесть… — докладывает Скитневский, — Управимся быстро!

— Отлично! — оглядывается вокруг Макогон, — Проверьте потом остальных, у кого стабильное состояние. Может жалобы какие-то есть или вдруг что-то обострилось внезапно. Они все почти в полузабытии находятся, могут не заметить. Вчера из одного ефрейтора кровь полилась ручьем, рана открылась, а он ничего, лежит в потолок смотрит и еще тихо напевает что-то… Люди как под гипнозом каким-то подземным. И куда нас занесло?

Надо еще помещение прогреть насколько возможно. Холод страшный. Никак несовместимо с медицинским блоком.

— Да тут не только с медицинским, а просто с человеческим обитанием никак не пересекается! — вздыхает Галина, — Глубокая черная могила! Ничего живого… Смерть, кажется, так и дышит в затылок. Черная хищная опасная Пустыня! Не могу я здесь привыкнуть, все чужое и непредсказуемое. Жутко…

— Может мы и нужны здесь? — восклицает Миша, — Вот мы и боремся с этим беспредельным Мраком! Это и есть Миссия Человека! Всегда так было!

— Иногда надо опираться на разум и рассчитывать свои силы, — отмечает Макогон, — и не брести вслепую…

— По-вашему, мы не контролируем ситуацию? — поднимает озадаченный взор Миша, — Все безнадежно?

— Не знаю… — грустно вздыхает Макогон, — Мы делаем, все что можно и даже больше… Но мне кажется, мы смутно представляем, с чем столкнулись!

— Не понимаю, о чем Вы, — отзывается Миша, — О том, сколько примерно немцев вокруг нас и какие части, мы имеем представление. И вполне можем выстроить стратегию боя… Да, приходится очень трудно, враг силен! Но в целом, каждый знает, на что идет.

— Мир гораздо глубже наших обычных представлений об окружающей реальности… — сообщает Галина, — Здесь, у нас, сошлись в битве скрытые силы, которые нам не дано вообразить! А мы — только орудия, инструменты…

Конечно, мы сделаем все, что в наших силах и если потребуется, пожертвуем собой. Но мы должны четко понять, что столкнулись с чем-то, что выходит за рамки человеческого сознания. Оно нас призвало, оно нас ведет, и неизвестно, чем это для нас закончится. И корни этого сражения уходят во мрак времен…

— Если честно, я ни черта не могу понять из ваших мистических недомолвок, -усмехается Миша, — Что именно вы хотите сказать. Все это антинаучно.

— Наука — это лишь временной фрагмент непостижимой Мозаики существования, — поясняет Макогон, — То, где мы находимся — это земля древних цивилизаций, очень мудрых и могущественных. И что-то здесь пробудилось! Чему нет словесного и понятийного объяснения. Это можно только почувствовать, и Это явственно ощущают все, кто здесь находится, только боятся признаться и себе, и другим, что не выглядеть в нелепом свете…

Мы все захвачены некой Забытой Силой, пришедшей из каменной Глубины. И шансов вырваться, у нас, возможно уже нет…

— Олег Андрианович! — веселится Миша, — Извините, но Вам поспать надо… Похоже, Вы переутомились! Целый день на ногах, не присели… И Подземелье видимо на Вас плохо влияет.

— Некогда спать! — мрачно отрезает Макогон, — От нас зависят жизни этих людей. Где-то, чего-то не доглядим, и человек уйдет в небытие…

Человек — существо удивительное и загадочное! Нам открыта только малая часть самих себя… И у нас долгий путь! И я не сумасшедший, как и моя жена… Мы просто кое-что знаем из давних традиций наших иудейских предков. И храним затерянные знания, которые раньше освещали путь человеку!

— Любое знание имеет причудливое происхождение, — рассказывает Галина, — реальность, как ребенок, рождается в муках и противоречиях. Наше Настоящее складывается из многих и многих фрагментов, осколков Прошлого… И то, что стоит яркой завораживающей Картиной перед нами — результат безмерной цепочки самых разных Последствий, событий, чувств, мыслей, грез… Чтобы действовать эффективно сейчас, необходимо понимать, как на нас влияют все факторы прошедшего.

— По мне так все гораздо проще… — трет затылок Миша, — И не стоит так все усложнять! Жизнь открыта и прозрачно ясна как день… Что тут еще домысливать? И загонять себя в запутанные темные лабиринты отвлеченных упражнений разума, из которых нет выхода?

— Чтобы видеть Все… — объясняет Макогон, — Все возможные варианты развития событий. И понимать где ты, и что можешь предпринять!

— И самое главное — кто ты, в этом мире, — добавляет Галина, — И что с тобой может быть! Для этого и дано нам абстрактное мышление.

— Во всем мера должна быть, дорогие товарищи! — восклицает Миша, — Избыток ума тоже навредить может… Закрыть очевидные вещи пеленой заумного тумана! Зачем?

Должна быть практическая ясность — острая, как скальпель… А ненужные мысли только путают и уводят в сторону!

— Весь вопрос в том, — оживляется Макогон, — как найти то единственное направление мысли, которое выведет из вероломной сети ложных и фатальных путей… Это уже настоящее искусство!

— Как говорил кто-то из великих, «Человеку свойственно ошибаться…» — добавляет Галина, — В мирной жизни это еще проходит нормально… А вот на войне ошибки непростительны и необратимы. Ставка — человеческая жизнь. А это самое ценное, что есть на нашей земле…

— Ладно, пошел я перевязывать, — зевает Миша, — потом еще пофилософствуем, хоть отвлекает немного от нашего давящего подземного мрака! С вами интересно. Начинаешь непроизвольно задумываться обо всем…

Олег Андрианович! На операциях я буду нужен или Клаву Расщупкину прислать?

— Пусть Клава придет, — устало опускается на ящик-стул Макогон, — У нее как раз дежурство начинается. А ты отдохни немного, за сегодня уже набегался… У нас еще впереди работы хватит.

— Спасибо, Олег Андрианович! Я скоро… Чуток дыхание переведу и снова сюда… Дышать то тут трудней, чем на нашем старом месте. Воздух затхлый и вязкий какой-то, как будто протухшую кашу ешь и давишься! Голова кружится начинает… Эх, сейчас бы к морю! Окунуться разок и просто вдохнуть свежий солоноватый ветер, крик чаек послушать… Благодать! И все рядом — рукой подать. Вот какими гранями мир может повернуться!

— Все наши напасти временно, еще накупаешься, у тебя вся жизнь впереди, — улыбается Галина, — иди, отдыхай нормально, заступишь по графику. Нужно набираться сил, а то свалишься сам, пациентом своего же госпиталя.

— Не… Я не упаду! — с устало сонно хлопающими глазами, но твердо заявляет Миша, — У меня запас прочности еще ого го!

— Нет, дорогой, давай на отдых! — смеется Макогон, — Заслуженный, и без разговоров! А мы, будем к операции готовится…

— При факельном освещении — кто бы мог подумать! — тяжело вздыхает Галина, — Немыслимо! Это почти вслепую, с завязанными глазами!

— Это фронт, Галина, — бодро и по-армейски бросает Макогон, — война… Приходится делать то, что в мирной жизни кажется полным бредом или фантастикой… Если суметь открыть внутренние двери, скрытые ресурсы, пожалуй, мы сможем все! Только не всегда ключ подходит к замочной скважине. И дверь оказывается не той…

— С водой ничего неизвестно? — неожиданно спрашивает Миша, — А то мы к пределу подходим, запасы тают. Столовая ложка в сутки — это для здорового неприемлимо, а для больного и изорванного в бою, просто слов нет… Раненые сгорают! Еще немного — и перемрут все…

— Это ужасно! — сокрушается Галина, — В кошмарном сне не привидится. Я удивляюсь, как их организм еще борется, да и наш тоже…

— Воду ищут… — сообщает Макогон, — По всем катакомбам! Снаружи понятно, источников нет. Да и если бы и были — там не подойти. Каждая щель под прицелом — простреливается из всего что можно! Носа лишний раз не высунуть…

— И каковы шансы? — беспокоится Миша, — Что нас ждет?

— Шанс есть всегда, — твердо заявляет Макогон, — В каменоломнях, говорят, колодцев никогда не было… Может, попадется где-то водоносная жила. Поглядим…

— Может свои колодцы пробить? — предлагает Миша, — И все решится!

— Попробуем… — задумывается Макогон, — Но надо знать, где рыть… Здесь слой камня огромный и если промахнуться, можно всю жизнь копать и не найти ни капли!

— Но если воды не будет, — печально констатирует Галина, — тогда нам всем конец! Даже без боя и применения какого-либо оружия. Без еды еще протянем какое-то время, а без воды — верная смерть!

— Найдем воду! — ободряет Макогон, — Если мы с поверхности ушли, и от адского пекла спаслись, не можем мы так глупо от жажды сгинуть…

Судьбой нам другое предназначено.

— А что именно?

— Особый у нас путь… — погружается в раздумья Макогон, — Не зря мы здесь! Испытание это… Как посвящение своего рода.

— Больно жуткое какое-то! — откликается Галина, — И возможно ли человеческому существу такое пройти?

— Если мы Здесь, — уверенно продолжает Макогон, — значит, возможно! И по-другому никак!

— Нас так мало… — тихо и грустно произносит Галина, — А вокруг эта беспредельная голодная топь каменной Тьмы! Алчная Пропасть! А наверху — такая же тьма фашистов беспросветная… Иногда подумаешь, как мы вообще до сих пор живы!

— Вот именно! — торжественно заявляет Макогон, — Значит, какие-то силы Судьбы нас берегут!

— Ничего! Прорвемся! — распаляется Миша, — Скоро наши придут… И мы выйдем из этого мрака на свет человеческий!

— Уж поскорей бы… — вздыхает Галина, — А то все превратимся в такой же сумрачный камень! Оцепеневает все… И тело, и разум! Холодом могильным насквозь до костей прожигает, согреться невозможно. Как будто падаешь в смоляную вязкую пропасть… безысходную! И забываешь с каждым часом прежнюю жизнь, и что ты человек! Мрак высасывает, выедает сознание, постепенно и незаметно.

— Все пройдет! — утешает Макогон, — Может это нам предначертано… Может, выбрали нас! Может происходит тут что-то, самое главное… И мы должны выстоять здесь! Пройти все это…

— Это можно в целом о жизни человека сказать! — с почти детскими интонациями говорит Миша, — Мы рождаемся, чтобы что-то сделать, оставив светлый след на земле…

— Здесь совершенно другой мир… — смотрит куда-то во мрак Галина, — Как темное Зазеркалье! Порой не узнаешь саму себя, и не понимаешь, куда идти… Что с тобой будет и где ты окажешься — на свободе или в когтях гибели!

— Путь людей не прост… — заключает Макогон, — В отличие от других видов жизни. На нас лежит ответственность в сохранении Света в этом мире. Может, поэтому и забросили нас в это бездонное чрево Тьмы!

Глава 16. Пойманная цель

В подземном штабе оживленно. Старшие командиры обсуждают текущее положение дел и возможности ближайших вылазок на поверхность.

— Итак, товарищи! — декламирует Светлосанов, — Пора напомнить проклятым фашистам, что мы живы и способны на серьезную борьбу! Что ни взрывы, ни газ, ни голод нас не уничтожили! И мы в состоянии нанести удар, который будет для врага очень болезненным…

— Ситуация наверху к сожалению, достаточно сложная, командир! — замечает Гогитидзе, — Надо очень хорошо подумать, что конкретно мы можем сделать. Кольцо блокады вокруг нас стягивается все туже… Пройти куда либо — необходимо почти ювелирное искусство. Минные поля, засады и просто полоса новых окопов. Каждая щель простреливается. Дороги далеко, чтобы какую-нибудь колонну расстрелять и взорвать. Чтобы там шум большой устроить — эшелон под откос пустить или парализовать железнодорожный узел — нереально, к станциям не подойти! Расстояние приличное и охрана сильная.

— Можно по-тихому и окоп немецкой охраны вырезать, — предлагает Елкин, — и пару блиндажей, так для разнообразия и профилактики!

— Нет! Этого мало, — категорично заявляет Светлосанов, — Нужна крупная операция. На окопы масштабно бросаться в лоб тоже нельзя… Нас всех из дзотов покосят еще не подходе! Необходимо что-то такое, чтоб фашист содрогнулся!

— Ну, тогда нужна какая-то хитрость, — предлагает Гусейнов, — особый подход… У нас же нестандартная война здесь развернулась! От этого и надо оттолкнуться, придумать что-то такое, чего враг от нас никак не ждет!

— Именно, Мехбала Нуралиевич! — соглашается Светлосанов, — Есть одна идея. И ее мы наверно и реализуем. Чтобы было громко и с последствиями для немчуры… Суть в чем. По данным наших разведчиков под началом сержанта Егоркина, рядом с нами базируется немецкая артиллерийская часть… И чувствуют они себя очень уверенно и спокойно. На мой взгляд, полный непорядок! Надо навестить…

Она располагается севернее наших каменоломен и чуть в стороне от линии обороны, и стоит несколько особняком. Фашисты никак не ожидают, что сможем туда пройти. А проход, как оказалось, есть! Опять же Егоркин со своими постарался… У откатной балки, в заросших оврагах, где раньше была узкоколейка, сейчас там своего рода мертвая зона.

И внимание немцев там ослаблено, так как приковано к нашим непосредственным входам, к нашему полю боя… Мы приручили их в одном месте сражаться, а там, на окраине периметра каменоломен, всегда затишье и постов мало. Отделение Егоркина нашло узкий лаз, выходящий как раз в нужном нам направлении. Мы расширили его… Путь открыт! Конечно, караулы имеются, все как полагается, но не так, как на нашем обычном участке. Это шанс дать фрицам по рогатому тевтонскому черепу и очень смачно.

— А что раньше молчал, командир? — удивляется Гогитидзе, — Дело стоящее…

— Еще какое! — подхватывает Елкин, — Это же подарок судьбы! Такое упускать нельзя. Пока фашист не прочухал, надо действовать… Они тоже на месте не сидят и не дремлют.

— Я не торопился, проверял все… — поясняет Светлосанов, — Теперь, когда есть, более менее проверенная информация, это можно выносить на заседание штаба и принимать соответствующее решение.

— Заманчиво, — потирает подбородок Гусейнов, — а сил нам хватит? Воинская часть все-таки, ее тоже не два человека охраняют… Как бы нам не напороться на острый клин! Неудачная атака может стать для нас роковой и непоправимой.

— Опасность начинается уже с первого шага из катакомб, — улыбается Светлосанов, — если все рассчитать и действовать решительно и дерзко… Успех обеспечен!

— Я только «за»… — бодро выдыхает Елкин, — Ослабить артиллерию фрицев на полуострове — это же святое дело! Тем более это наши непосредственные враги по военной специальности. Артиллеристы против артиллеристов! Просто дуэль чести…

Хоть и партизанским способом, но все равно бой! Это просто судьбоносный поединок!

— Только неравный, уже в который раз… — замечает Гогитидзе, — Нам бы родные зенитки, да выкатить их на прямую наводку! Вот был бы праздник Возмездия! Но ничего, мы и так их порубим, было бы в руках хоть какое-то оружие.

— Наше преимущество — внезапность, — поясняет Гусейнов, — должно сработать! Как будем действовать, командир?

— Мое предложение такое, — склоняется над картой Светлосанов, — пойдем тремя группами. У каждой группы будет своя задача и своя цель. Вы, Валериан Сафронович, возьмете на себя казармы, они располагаются в старых бараках, вот здесь, — Светлосанов показывает карандашом на карте, — Задача — расстрелять, сжечь по максимуму! Устрицкий со своими, займется подрывом складов с боеприпасами. Это вот тут! — карандаш вычерчивает крестик, — А мы, с младшим лейтенантом Елкиным, будем уничтожать вражеские единицы артиллерии, базирующиеся на территории части. Надо вывести из строя казенные части орудий, чтобы они замолкли навеки. Продумаем самый удобный и быстрый вариант. Сколько взрывчатки и как лучше применить. Чтобы все прошло эффективно и мобильно.

Вам, Мехбала Нуралиевич, поручается прикрывать наш тыл у входов в каменоломни, в той самой заброшенной балке! Мобилизуйте всех своих боеспособных людей, включая легкораненых. Несколько солдат для верности и поднятия боевого духа мы вам выделим. Ваш рубеж не менее важен, если что-то пойдет так, надежда будет только на ваше подразделение… Будете нас вытаскивать из фашистских клещей! Таким образом, в операции будет задействован весь гарнизон, кроме дежурных в госпитале и постов охранения входов. Таков мой план. Предложения? Возражения есть?

— Да пожалуй, нет… — смотрит на карту Гогитидзе, все еще переваривая информацию, — Все толково и ясно, детали проработаем… Так, чтоб все прошло гладко и с минимумом потерь! Погоняем собак фашистских по ночной степи!

— План превсоходный, — радуется Елкин, — все хорошо, только со взрывчаткой у нас, как говорится, не ахти… Даже гранат не так много! И в основном все осколочные противопехотные. Такими сильно по железу не разгуляешься! А у нас основная ставка на большой огонь…

— Огромный пионерский и комсомольский костер, мы фрицам организуем в любом случае! — возбужденно заявляет Светлосанов, — Будем импровизировать. Канистры с горючим еще есть… Есть нетронутый боекомплект к зениткам — снаряды разных калибров! Что-нибудь сообразим, у немца много чего на плацу лежит. Нам главное туда добраться, и фитиль запалить…

— У меня вопросов нет, — слегка хлопает ладонью по столу Гусейнов, — мои подчиненные стрелять научились достаточно сносно для сражения. Не подведут! Муртазаева вообще в раж вошла — по мишеням лупит как заправский снайпер! Так что все готовы…

— Что ж, замечательно, Мехбала Нуралиевич! — улыбается Светлосанов, — И еще… Мы идем в бой с хорошо вооруженным, превосходящим нас в численности противником. И драться надо за троих, если не за десятерых… Продумывать каждый шаг, каждое действие.

Видеть ситуацию шире, нежели сам враг! И идти дальше его. Понимать больше…

Из этого боя вернуться не все… Никто не знает, кого и где настигнет пуля… Это война. Часть наших товарищей ляжет в сырую землю… Но Родина никого не забудет! Наше дело правое! И Победа будет за нами!

— Сила нашей Родины, ее непобедимый Дух, собственно наш, — глубоко и даже чуть надрывно с чувством произносит Гогитидзе, — складывается из тех, кто пожертвовал собой, сложил голову за Счастье всех живущих… Поэтому Смерти для нас нет! Есть переход в основу нашей Родины, ее существование! Может кого-то из нас, здесь сидящих, скоро уже не будет… Они будут в другом месте, на другом, не менее важном Посту! Никто никогда не уходит совсем… Есть Память и еще Сердце! В его Пламени наши товарищи будут жить, и пылать вечно священным огнем!

— Память памятью, — замечает Елкин, — но лучше всем остаться в добром здравии. Сколько времени на подготовку?

— Двое суток. Еще раз проверим все подходы, — отвечает Светлосанов, — подготовим взрывчатку и оружие, установим время смены караулов. Приглядимся внимательней. Ошибок быть не должно.

— Это правильно, — поддерживает Гусейнов, — продумать нужно все до мелочей. От этого зависят жизни людей. А дороже человека ничего в мире нет… Гарнизон надо сохранить.

— Вы как, Мехбала Нуралиевич? — наклоняется к военврачу Светлосанов, — Выдержите натиск если что?

— Мы хоть и медики, — улыбается Гусейнов, — но люди уже обстрелянные! И здесь в каменоломнях воевали, пока с вами не соединились. Не беспокойся, командир, позицию удержим, и вам поможем, если потребуется! Все будет хорошо!

— Добро! — выдыхает Светлосанов, — Если все ясно, тогда за дело, товарищи! Нам здесь останавливаться нельзя ни на секунду…. Чтобы светиться Красными Звездами во мраке, не угасать, двигаться пламенем Жизни! Зазеваемся, успокоимся — провалимся в беспробудный каменный сон Тьмы…

— Хорошо, Михаил Викентьевич! — бодро отзывается Елкин, — Будем гореть и плести силки для фашистского зверя…

— Они думают, что мы в капкане, или уже в каменном гробу, — усмехается Гогитидзе, — а мы им, охотничью яму подготовим, необратимую! Зверь, уверенный в своем превосходстве, попадается легче…

— У нас зверюга матерый, беспощадный и вероломный, — добавляет Гусейнов, — но мы ему приготовим здесь еще не один сюрприз! Как бы ни было — это наша земля и она нам сама подскажет, что делать… И укроет от чумной фашистской бури!

— Так оно и есть… — кивает Светлосанов, — Сидим в самых недрах, заботливо укрытые каменным панцирем! И бродим в забытых тоннелях… И решаем то, о чем раньше никто не мог и помыслить, и на вооружение берем то, к чему никто не касался!

— Пионеры во тьме? — загорается Елкин, — Шкиперы в каменном море? Факелы в пропасти? Кем еще будем? Что еще встретим? В себе и снаружи…

— Мне кажется, мы здесь не случайно, — как-то печально-серьезно Гогитидзе, — может, нас сюда привели… Судьба, или что там над нами есть? Силы реальности неизвестные. И мы должны что-то важное здесь сделать. Здесь, в этой завораживающей Глубине, есть что-то Грандиозное и Древнее… Живое и Забытое! И чего-то подобного этому уже нигде нет.

— Природа очень глубока, — замечает Гусейнов, — глубже, чем любые катакомбы… А природа нашего человеческого сознания особенно. Там вообще все надуманные формы и границы исчезают… Поле неисчерпаемых возможностей. Это я как врач говорю…

— Ну что ж, — улыбается Светлосанов, — слова доктора — закон! Пойдем дальше и глубже… По коням, товарищи!

Глава 17. Солдаты темноты

Из смоляного непробиваемого бескрайнего Мрака коридора, изредка доносится тихое завывание сквозняка, как неприкаянного голодного зверя, и едва слышимый шелест раскрошенного песка и брошенного мелкого мусора…

Сержант Борис Устрицкий сидит на посту, за бутовой кладкой, в своеобразном каменном гнезде, проверяя в который раз от скуки пулемет Дегтярева, и посматривая по сторонам.

Перед ним, как звезда в небе, сияет маленькая щель выхода, от которой, под уклоном вверх, уходящего тоннеля в 60—70 метров, раскрывается смутное пространство вздыбленных ощерившихся острыми углами, стен…

Гнетущая тишина катакомб и гипнотическое оцепенение нависших гротескных скал, усыпляют своим однообразием, и черно монолитной Незыблимостью. Кажется, все в мире остановилось. И ты тоже. Любое движение, резкий поворот, внимательный взгляд, слишком глубокий вздох — ломают подземную гармонию мертвого безмолвия и заставляют вновь замереть и не двигаться… Даже остановить мысли, прервать их причудливо-узорчатый поток, ибо какая-нибудь из них может прогреметь как упавшее нелепое железо в пропасть, сотрясая уступы валунов. Как незаметный наваливающийся сон, глыбы будто улыбаясь, тянут к себе, завораживающе всасывают, как топь, в забытый горький Камень…

Устрицкий встряхивает головой, отгоняя темную навязчивую хмарь. Трет глаза и старается отвлечься, занять себя чем-нибудь, в который раз снимает и вставляет части пулемета, перебирает запасные диски, чтобы не провалиться в темный омут мрачно играющих с разумом каменоломен.

Вдруг сзади, из глубины коридора, раздается подозрительный шорох… Устрицкий плавно, как кошка, уходит в тень, вскидывая автомат. Шаркающие звуки превращаются в тяжелые небрежные шаги… Появляется слабый размытый огонек лучины.

— Стой! Кто идет? — выкрикивает сержант, — Еще шаг и стреляю!

— Я это… Тихо ты, не шуми! Призраков разбудишь… — посмеивается голос из темноты, — Куда не пойди — везде все за оружие хватаются! Вместо теплых слов приветствия… Паранойя просто от мрака началась повсеместно! Да свои, уже успокойся, кто там?

— Свои говоришь? Пароль? — пронзительно щелкает затвор, — Сейчас и поймем, кто свой, кто чужой! Говори, живо!

— Тьфу, ты пропасть, — хрипит голос, — пароль? Кажись запамятовал… что ли? Сейчас может…

— Так, дорогой! Стой не двигайся! Руки кверху! И лицом к стене! Я сейчас подойду! И не дергайся, ты на мушке!

— Ну, совсем с ума посходили! — смеется незнакомец, — Своих перестали узнавать! Что дальше будет? Так и палить друг в друга начнем почем зря…

— Разговорчики! Тихо там и стой на месте! Я сейчас…

— Не суетись, служивый, — усмехается голос, — лучше за входом смотри! А то враг обойдет, моргнуть не успеешь… Пароль 28—72 на сегодня, остынь уже, хоть малость…

— Ага! Верно! Ты кто? Не могу разобрать…

— Ну ты даешь, Борька! Скоро и себя не узнаешь…

Из темноты вырастает фигура Кагина с папиросой во рту.

— Теперь признал? Сокол ясный…

— Так точно, товарищ комиссар! Во мраке этом и не поймешь сразу… кто приближается!

— Да нет, все правильно, Боря! Сделал как надо. Я просто намеренно слегка проверял бдительность…

— А если бы шмальнул очередью? От нервов и вообще? Чтоб сразу наверняка, без лишних разговоров? Что тогда?

— Ну, во-первых, я с той, с нашей стороны пришел, чтобы в меня стрелять! А во-вторых, от меня агрессии не было… Ситуация требовала простой проверки. Если бы я молчал или полез на рожон — другое дело! А тут все контролируемо проходило…

— А ты как здесь, Николай Александрович? По делу? Или как?

— Гуляю! — усмехается Кагин, покачиваясь, слегка подвыпивший, дохнув перегаром, и выпуская кольца табачного дымы вверх, заходит за каменную кладку, чтобы не было видно огонька папиросы, — Уже третьи сутки отдохнуть не могу! Не спится. Давят и тьма эта бескрайняя и глыбы эти зависшие, кажется раздавят тебя в один миг… как назойливую муху!

Решил пройтись! Развеяться немного, заодно посты проверить и на свет живой, хоть глазком глянуть…

Тяжело как-то на душе… Словно огромный мощный магнит вниз тянет! В самую Пропасть! Сил нет… Закуривай!

— Спасибо! Бывает… Катакомбы эти такие! Очень непредсказуемые…. Только с виду камень заброшенный, чуть вглубь шагни — все понеслось! В башке целый карнавал начинается — и чувств, и мыслей всяких странных! И образов ненормальных. Как кладезь возможностей, где может появиться все что угодно. Что в них кроется и за столетия не поймешь… Все тут неуловимо и призрачно. Они как затаившийся мифический дракон, играющий… Принимающий любые формы и облики! И что у него на уме… ни вжись не догадаешься! Попробуй, пойми, что этот камень угрюмый думает и чем обернется? Что тут что-то Живое есть — я голову даю на отсечение! Оно реальней, чем я сам! Только вот одно понять не могу — за нас Оно или против? Иногда, кажется, что защищает изо всех сил, а иногда такой страх берет, ни с чего просто, будто разможжит тебя сейчас что-то! И черт его разбери, что тут творится!

— Ты Боря, извини, но ты часом, газа немецкого лишнюю порцию не хлебнул? И фантазия разыгралась? — затягивается Кагин папиросой, — Ерунда все это! Воспаленное тяготами нашего пребывания здесь, воображение! Не более… Не знаю… Не верю я… в химер всяких! Все это, даже если и привидится в темном коридоре какая-нибудь хрень, так это продукт нашей крайней усталости и голода. Полного ослабления организма и раскаленного рассудка, который работает уже как загоревшейся мотор… Пройдет это все, когда придем в норму!

— Очень реалистично для химер, я бы сказал — жестко! Порой реальней, чем все что видишь! То, что постоянно многим галиматья всякая слышится — звуки в темноте, лязганье, топот, как лошадиный, голоса визгливые и утробные — это еще ладно! Но когда встречаешь и разговариваешь с человеком по часу и более, которого нет в гарнизоне — вот, это номер! Будучи в трезвом уме… Это уже полный аут!

Или этот пристальный взгляд, когда идешь по коридору, в спину, прожигающий, насквозь, словно считывающий все твои мысли и чувства, аж до холодной дрожи!

Нет! Тут явно что-то обитает и оно гораздо сильнее и могущественнее нас! Может, конечно, оно нам и помогает…

— Расстройство психики и все! Я ощущаю только тяжесть гнетущую этих катакомб… Но это естественно. Потому что место непривычное для жизни человека! Мрак беспросветный, склеп беспредельный, дикая глубина, ледяной прожигающий холод, замкнутое лабиринтом пространство… Отсюда и все болезненные реакции! Ничего, выйдем наружу, все станет на свои места! Станем прежними…

— Хорошо бы! Только иногда кажется, что нет нам обратной дороги и утягивает нас Что-то незаметно и неотвратимо в свои потерянные бездны… И хотим мы или нет, а уходим все глубже и глубже… Перерождаемся в плоть Тьмы…

— Брось, Боря! На хлебни чуток, для уверенности и храбрости! — Кагин протягивает фляжку, — Мозги прочищает лучше любой терапии…

— Что это?

— Коньяк трофейный… Из последней вылазки, разжились малость… Как-то называется… замудренно по ихнему, этикетку помню, когда разливали из бутылки по фляжкам, по-немецки что-то Эугене Гоурри что ли? Вроде как Евгений Гоурри на наш лад, или вроде того… Не важно! Продукт отличный… Только не переборщи! А то здесь пост все-таки!

— Ладно… понял! Благодарю. Топлива закинуть не помешает… огонька в окоченевшее тело, — Устрицкий делает несколько глотков, — Ох… как продрало, крепкий! Гансы тоже умеют делать… Хорошо!

— Вот так! — смеется Кагин, — Теперь все твои драконы разлетятся по своим норам! Ничего не останется!

— Если бы все враги так легко разлетались, — смеется Устрицкий, — мы бы уже давно здесь не сидели! А то все больше в трясине камня тонем…

— Ничего! Выкарабкаемся… Нас никакая фашистская зараза не возьмет! Буржуев в Гражданскую разбили в пух и прах и этих тварей разгоним… А ты чего в одиночестве скучаешь? Где напарник? Номер два? Не по уставу…

— Я его в штаб послал, скоро будет. Мы движение засекли недалеко — колонна грузовиков прошла и пехота что-то близко забегала… Может замышляют что!

— Понятно. Позиция у тебя необычная. Спуск прямой и крутой… Как за нашей зениткой сидишь, ствол вверх уходит!

— Ага! Уклон в 35 градусов идет, ровно вниз, или вверх! Как, откуда смотреть…

Ничего, коньяк то в голове заплясал! Завеселело на душе… Туман этот мутный подземный кажется и вправду рассеивается! Тяжесть уходит.

— А я тебе, о чем толкую! Мы в постоянном напряжении находимся, как электрический ток через нас идет, оно и понятно — иначе нельзя, но иногда чуток сбросить груз стоит…

Русский хмель — это самое непредставимое и неподвластное оружие… все одолеет! Не каждому дано…

Звук осыпающихся камней у входа заставляет мгновенно схватиться за оружие…

— Что там? — щурится Кагин, туша папиросу о камень, — Зверушка пробежала? Или просто осыпь…

— Просто ничего не бывает! — Устрицкий поднимает ствол пулемета, — А зверушки тут только немецкие шарахаются, других нет… Сейчас поглядим!

— Вроде стихло! Надо ближе подойти! Во всем разобраться…

— Нет, товарищ комиссар! Останемся здесь, может они этого и ждут… Чтобы мы вышли. Пусть сами заявятся в нашу родную темень… И там уже все… Выхода им не будет!

— Хорошо. Подождем здесь… У нас тут только шагни и как в болото… Назад не вернешься! Чего только нет.

— Это да… Одних лазов как в музее — разных видов и форм. Тут недалеко шахтный ход вверх есть, цивильный с металлической лестницей, все как положено! Наверху решетка… Так фашисты, падлы, его засекли, завалили глыбами камней и еще до полноты картины рядом крупнокалиберный пулемет поставили! Боятся нас, как черт ладана…

— Да, мы произвели на них неизгладимое впечатление, за эти недели! — Кагин чуть приседает, выставляя вперед, меж камней, руку с пистолетом, — Тишина наверху вроде… Только птица, кажись, чего-то надрывается! Потеряла что ли что-то… Уж как заливается, бедолага голосит жалостливо!

— Значит, потревожил кто-то, ее покой… Гнездо нарушил, или еще что! Кто-то ползает у входа. Не иначе!

— Думаешь, все-таки фриц скребется? Как-то не похоже… Но если так, малыми группами они у каменоломен не ходят! А если они резко в проход сыпанут? Может, подмогу вызовем? Резервный взвод рядом! Допустить проникновение в расположение гарнизона, мы не можем!

— Это излишне… Там щель очень узкая, только ребенок может пролезть или взрослый еле протиснуться. Сколько бы гансов не было, внезапной массовой атаки не будет! Они просто застрянут! И их поодиночке можно перебить…

Не полезут они в такой тесный проход… большим количеством! Так что все под контролем!

— Слышишь что-нибудь? Я –нет… Может, зря мы переполошились? Камень упал просто, ветер только шумит, и песок сыплется, и птица неугомонная смолкла! Надо посмотреть…

— Нет, Николай Александрович! Ждем… На нравится мне это затишье. Немец тоже не дурак стал, как к катакомбам подкрадываться. Научился, стервец!

— Ладно, посидим еще немного, потом я осторожно схожу… Если что ты здесь есть! В качестве 2-й линии обороны. Как уже заебало на одном месте сидеть, хочется уже взорваться, взлететь, шарахнуться головой об стену, пробить каменный панцирь и вырваться наружу, вспорхнуть как птица, та, что на воле сейчас курлыкала! Когда блять, эта подземная эпопея уже закончится? Замучила до остервенения! Как раньше воевали…

— Тихо! К нам гости…

— Да где? Я ничего не вижу!

— Вон, гляди там слева…

У входа проскользнув, ложится тень. Раздаются приглушенные голоса…

— Пожаловали, суки! — хрипит Кагин, чуть кашляя, и взводя курок трофейного парабеллума, — Милости просим, баварцы ебаные! Сейчас отхватите, как положено!

— Не торопитесь! — одергивает Устрицкий, — Пусть залезут… Чтоб наверняка!

В узкий пролом просовывается грузная фигура, перекрывая свет… Становится сразу непроглядно темно. Слышны только звуки осыпающегося камня и глухая возня. Потом словно что-то падает и начинают нервно мелькать лучи фонариков, ища что-то осязаемо знакомое, хоть какую-то опору в непредсказуемом царстве мрака. Доносится металлический лязг оружия и мягкая поступь…

— Вот теперь пора! — выдыхает Устрицкий, — Самое время для охоты…

Длинная пулеметная очередь громом разрывает давящую тишину подземелья. Огненные молнии прошивают мрак и бьют по камням у входов. Раздаются крики проклятий, резкая ругань, лучи фонарей мечутся, кто-то падает скошенный метким огнем, кто-то вопит от ран.

В ответ несутся несвязные хлопки винтовочных выстрелов…

Устрицкий яростно вжимает курок, сотрясаясь отдачей в бешенном темпе, вышибая сноп пламени.

Кагин разряжает весь магазин, вставляет другой. Немцы быстро скрываются, втаскивая назад убитых или раненых…

Устрицкий прошивает для профилактики пустое «окошко» входа, и быстро меняет диск. Опять повисает тяжелая хищная тишь…

— Спрятались, курвы! — зло смеется Кагин, отхлебывая из фляжки, — Как думаешь, Боря, еще полезут? Один раз хапнули, за второй порцией пойдут? Мы еще отвалим…

— Сейчас все увидим!

У входа раздаются непонятные звуки и вновь стихают.

— Ушли что ли? — поднимается Кагин, — или…

Взрыв гранаты не середине прохода ослепляет и рвет слух… Осколки камня и металла прожигают черное пространство коридора.

— Ага! Значит так, — Устрицкий выглядывает из-за заградительной стенки, когда оседают клубы едкой пыли, — нет, это против нас бесполезно, господа арийцы! И расстояние не то для размаха броска и камни у нас крепкие! Можете хоть ящик забрасывать, олухи!

В проеме появляется несколько темных силуэтов… Сержант мгновенно давит на спуск и пулемет бьется в неистовом ритме, выпуская росчерки огненных трасс… Сверху летят крики, кто-то опять тучно падает и вспыхивают редкие беспорядочные выстрелы в ответ…

Вниз скатывается еще несколько гранат, разрываясь недалеко от входа, сотрясая стены сумасшедшим свистящим вихрем, и обваливая небольшой участок тоннеля.

Устрицкий отвечает короткими очередями по мелькающим теням у прохода снаружи. Фашисты стреляют наугад, все реже… Видимо или отступая, либо меняя позицию.

— Ну все! Я им сейчас покажу, что такое 510 отдельный зенитный дивизион! — вскакивает Кагин и устремляется вперед по склону, — Побегут как зайцы!

Политрук, спотыкаясь и соскальзывая на обломках камней, достигает выступа скалы, рядом со входом и прицельно всаживает в темную копошащуюся в оврагах массу, пулю за пулей, из пистолета…

— А! Свиньи баварские, получайте! — кричит разгоряченный комиссар, — Все здесь сдохнете!

— Комиссар, назад! — кричит Устрицкий, — Ты на линии прямого огня! Уходи оттуда!

Фашисты простреливают черноту прохода, пули рикошетят, взвизгивая по скалам, но скоро стихают, понеся потери. Все замирает в неопределенной паузе. Неясно будет ли какое-то продолжение. Лишь ветер заунывно влетает в беспредельную темноту подземелья…

— Все! — выдыхает Кагин, — Дрогнули! Непобедимая армия Европы! Смылись… Только хвост мелькает в скалах! Приходите еще, скоты убогие! Свинца на всех хватит!

— Что там? — кричит Устрицкий, — Их видно? Или они переместились?

— Аллес! Ни хрена больше никого… Трупаков подобрали видимо и на «хаузе» свои подались, раны зализывать… Еще один бой — наш!

— Хорошо! Спускайся уже, Николай Александрович! От греха…

— Полагаешь, скоро попрут снова? — политрук чинно и медленно ступает вниз, перескакивая по обломкам скал, — Или минометами рвать начнут?

— Не то, не другое, — гулко снизу отзывается Устрицкий, — вход маленький, смысла нет. Сегодня возьмут на прицел, а завтра завалят камнями, замуруют наглухо… Как они всегда делают с небольшими подземными дырами. Их логику просчитать достаточно просто!

Примитивные варвары… Все мысли прямолинейны, без узоров и отклонений! Полагаются на силу техники и численное превосходство. Это их и погубит.

— Значит, на сегодня представление закончилось? — покачивается охмелевший от боя и спиртного, комиссар, размахивая разряженным пистолетом, — Снимаем маски, опускаем занавес? И музыка сержанта Устрицкого стихает….

— Вроде того! — улыбается Устрицкий, — Иди уже, отдохни, поспи, товарищ комиссар, на сегодня свой долг ты точно выполнил! Фрицев разогнал…

У нас впереди еще сражений немеренно.

— Ладно, будь по-твоему, Боря! Я и вправду, утомился слегка. Может, усну… Черт! Трофеев нет, жалко… Все с собой гансы утащили, даже брошенного патрона нет. Мой парабеллум пуст…

— Ничего! В оружейной найдем! Пополним боезапас… Я тоже, почти все расстрелял. Сейчас Азаров подойдет, веселее будет.

— Ну, тогда, бывай, до встречи! Я потопал, сейчас провод запалю и вперед с горящим огоньком! Держись Боря, увидимся!

— Удачи, Николай Александрович! — вытирается пилоткой Устрицкий, — Я еще побдею в подземном храме…

Глава 18. Кто ты здесь?

В громадном черном пространстве мрака и камня движется маленькая мерцающая точка, то появляясь, то исчезая… Живой огонек, упрямо продирающийся через оскалившуюся пучину Тьмы. Как светлячок в смоляной ночи, он неровно мелькает в поисках верного пути. Среди холодного могильного безмолвия нависающих глыб катакомб, он кажется чем-то искрящимся нереальным и абсолютно неприемлимо враждебным, этому царству вечного Мрака. Непонимающее, светящееся смутное пятно дерзко и самозабвенно вторгшееся, будто обречено… Словно еще мгновения и он потухнет — настолько несопоставима зависшая беспредельная масса причудливо изломанного камня и порывисто колышущееся от подземного ветра пламя, как знамя, случайно попавшей сюда жизни. Сколько ему еще осталось?

Старшина Коба оборачивается…. Его гулкие шаги звучат эхом, будто какого-то забытого инструмента, тени от факела вырастают за спиной до невероятных извивающихся размеров, и кажется, уже не принадлежат телу, живут отдельно, залихвастски кривляются как стая чертей… Непроницаемая темнота, словно зверь расплылась, затаилась во всех проходах, и задумала что-то явно не доброе… Торжествуя в своем превосходстве.

Блуждая долго по коридорам каменоломен, создается стойкое впечатление, что ты топчешься на одном месте…

Все похожее, все повторяется многократно, неисчислимо… залитое погребальным мраком. Ничего не отличить, и ты сам словно сливаешься с этой унылой каменной массой.

И с тобой просто кто-то играет, довольно потирая руки в непроглядной тьме.

Появляется ощущение бессмыслицы любого действия, привычного поведения, всего, что раньше было значительным и привлекательным.

Все стирается в сумеречную Пустоту серого камня. Смерть гораздо глубже, чем ее представляют… Она с рождения живет во всех и движет к запретным неведомым далям, она странно преображает и бросает в непредсказуемую пропасть…

Откуда она придет и когда — не знает никто… Она всегда рядом, она неусыпно следит за каждым живущим. Кто сможет пройти этот Лабиринт и уцелеть?

Старшина всматривается в трепыхающуюся, словно разозленную от внезапного пробуждения от огня, бескрайнюю темень. Когда вступаешь в непроглядный мрак, как в болото, что тебя ждет?

Огненными росчерками в измученном и растресканном разуме вспыхивают непонятные тревожные мысли.

— Куда я иду? Зачем? Да, у меня есть цель, задание… Но изменит ли оно что-либо в этом подземном царстве отверженных исполинов? Тут будто никого нет, и тем не менее, вся эта гротескная громада кажется единым живым телом, словно ожившим мифическим чудовищем, начинающим пробуждаться… Порой даже любой камень мерещится отдельным притаившимся существом. Чего они все хотят? Их скорбный взор сверлит до глубины души! Они глядят со всех сторон и чего-то ждут… Испытующе и неотступно.

Я спускаюсь все ниже в запутанное подземное чрево… Что там еще есть? Какое оно? Благосклонное к нам или коварно беспощадное? Что можно ожидать от того, что живет в нестихающе бушующей тьме?

Обычное оружие способно защитить от этого? Или требуется что-то совершенно иное? Что есть лишь в глубинах нашего сознания?

Тяжело дышать… Воздух здесь, на нижних ярусах спертый и пропитан разложением и самой Гибелью! С каждым вздохом словно впитываешь в себя изрядную порцию трупной затхлой эссенции…

Кругом выступающие стены сжимаются, потолок словно сам опускается… Превращая окружающее пространство в угрюмый персональный Склеп. Идти становится все неудобней и трудней. Перед глазами виснет мутная пелена.

Сеть коридоров кружит, будто на одном проклятьем зачарованном месте.

Неровная тропа петляет вниз, в ошеломительную Черноту.

С каждым шагом, я словно тону, все глубже… Каких-либо проблесков живого становится все меньше. Только растут темные очертания нависших, словно пристально смотрящих из мрака безграничных утесов.

Может я уже один? И все пропали? Или всегда был один? И все последние яркие события, разговоры, лица других людей — всего лишь воспаленная фантазия? Куда я попал? Может я умер? Все это сон? Или загробная жизнь? Ведь ничего человеческого, уже не осталось… Я ли это, или кто-то другой поселился во мне? Я словно проваливаюсь в гнетущую неодолимую пропасть. Лечу как брошенный камень, ожидая фатального удара о дно, когда я разобьюсь на десятки бесформенных кусков… И тогда меня точно уже не будет!

Какая тишина! Инфернально Мертвая… Не давящая, а раздавливающая, расплющивающая, буровящая, выворачивающая все внутренности! Такой нет нигде, возможно, даже в Аду! Там шум и крики… А здесь погребающее безмолвие, беспредельное! Эта особая Тишь… В ней обжигающе горит вся Глубина голодной Бездны, затаившееся Жало изгнанной страдающей Тьмы, бескрайняя разлетающаяся агонизирующая Безысходность. И небывалая свирепая Титаническая Мощь! Готовая раздавить в любой момент…

И уйти от нее нельзя! Она во всем, она обступает, касается, останавливает… Она пеленает в похоронный саван, она проникает внутрь как черное колдовское вино, одурманивая горьким полетом Отчаяния. Она завораживает своей неслышимой музыкой, погружая в странный транс.

Что будет дальше? Меня разорвет… Или я стану таким же каменным истуканом? Гигантским и призрачным…

Я слепну… Изнутри! Меркнет Свет, как сорванные цветы, вянут краски, как старое зеркало, трескаются образы… Ничего не остается!

Все погибает и уходит в черноту мрака бесконечных каменоломен. Продолжая существовать уже непонимающей частью темной пропасти.

Вероломными извивающимися змеями катакомбы сплетаются, в загадочно непредсказуемой глубиной, лабиринт. Почему я здесь? Это судьба? Или прихоть неведомой силы? Или просто нелепая случайность? Из всех вариантов жизненного пути я должен был оказаться именно тут? Зачем?

В чем прелесть и значимость этого мучительного пребывания в толщах земли? Где даже нет жуков и червей, один промерзший голый камень? И дрожащее марево непроходимых сумерек…

Может это все-таки сон? Один из череды многих, пугающих и ненужных… И я открою глаза и все это темное наваждение исчезнет? Развеется, как дым от вечернего костра?

Но вместо этого появляется другое стойкое ощущение, что наоборот — это и есть подлинная Реальность, а все, что было раньше — лишь мимолетный Мираж! Как понять, где Правда? Истрепанный рассудок качается как ошалелый маятник, окончательно разнося в пыль остатки здравого смысла…

Где я? Чем на самом деле являются эти катакомбы? Что за лукавая усмешка скользит сквозняками вдоль горьких испещренных камней… Что скрывают эти монолитные гигантские скалы? Для чего все это?

Это забытый древний Алтарь? И ему нужна свежая кровь? Это открытое неизвестное захоронение? Это потерянный бог? Который ищет свою новую паству? Это великолепное надгробие, чьего-то еще живого Духа? Это неведомое существо, любопытно шевелящееся во тьме?

И какова моя роль здесь? Я — очередная жертва, или призванный друг? Нежеланный пришелец или последняя надежда?

Что оно со мной в итоге сделает? Заманит в ловушку? Отравит безумием? Раздавит где-нибудь в дальних глухих штольнях? Замурует голодом и отчаянием? Превратит в серый прах? Или спасет от бренности земного мира? Подарит такое, чего нет нигде?

В этом вся суть этих печальных каменоломен. Здесь ничего нельзя сказать наверняка. Все меняется, и становится не тем, что ожидаешь…

Только продолжаешь нервно гореть, как метущийся факел в руке! И сколько тебе пылать, без еды и воды, света и тепла, можно даже подсчитать…

Сколько протянет ссыхающееся, осыпающееся изможденное, вяло бредущее тело. Каково это кануть бесследно в вечном каменном Мраке? Без единого луча Солнца, без дуновения горячего степного ветра, без доносящейся песни случайно присевшей птицы? Полное растворение во Тьму — и больше ничего! Ни единой живой частицы! Ни одного живого теплого вздоха! Ни единого светлого пронзительного взгляда…

Конец! Когда он наступит? Сколько еще запыленных метров обломков и крошки камня, сбитых сапог, чтобы понять, что предсмертная гонка закончена? И бурлящая жадная Бездна уже ждет…

Или сойти с ума… Так наверно легче! Тогда уже уходит боль и напряжение гудящей и дребезжащей машины разума. Все становится другим. Появляется ощущение пьянящего полета и искреннего интереса к любой мелочи. Весь мир, как в детстве, становится вдохновенной игрой. Все, даже самые кошмарные вещи и обстоятельства окрашиваются неизмеримой Красотой! Все происходящее делается ярче и глубже до восхитительного головокружения… И самое главное — пропадает Страх! Этот противный, липкий, склизкий и выжигающий бледный Упырь… Он отступаем перед очищающим огнем Помешательства.

И ты обретаешь истинную Силу!

Может, стоит попробовать? И это теперь единственный выход?

Чем кануть во Мраке? Или стать еще одной неприкаянной Тенью? Истертым камнем в заброшенном проходе?

Нужно только посметь! Решиться… Не обдумывая, и не колебаясь. Лишь сделать шаг и прыгнуть туда, где…

Что это? Я оглядываюсь… Кто-то идет за мной? Нет в сумрачном холодном коридоре пусто… Только гулко и протяжно завывает мечущийся сквозняк. Я ступаю дальше, но сзади явно чувствуется внимательный изучающий взгляд, и за спиной почти слышно чье-то дыхание и что-то нависающее как эти глыбы, только Живое… Кажется, что даже шлепают чьи-то грузные шаги!

Кто это? Что ему нужно? Он нанесет удар или покажет нужную тропу? Подтолкнет к обрыву или выведет к спасительному источнику?

Кто бы знал… Так и пробираюсь сквозь притаившуюся хищником темень. Здесь каждое мгновение опасно непредсказуемо… И малейшая ошибка грозит уже непоправимой бедой.

Я уже сам, скоро стану таким же темным подземным зверем. Встреча с которым может стать роковой…

Ну что, куда теперь? Везде, словно раскинутая неприметная сеть хитрых ходов… Которые приводят только к одному — медленной смерти!

Попробую сюда… Где тоннель разветвляется и поднимается чуть выше! Хоть немного, но ближе к небесам! Которые так неприступно далеко…

Ничего не остается, как ковылять дальше по изворачивающимся, словно в немом припадке, коридорам.

Сколько прошло времени? Час? День? Год? Абсолютно никакого восприятия прошедшего. Никакого отсчета внутри, ни одного тиканья… Время здесь умерло… Или его тут никогда не было! А циферблат на запястье вызывает лишь нелепую улыбку…

Все замерло и оцепенело. Как от взгляда тайной Медузы Горгоны… Все погружено в несказанный скорбный покой. Как всякое Мертвое и Забытое. Но здесь оно странным образом живет и действует… Что-то творит! И куда-то стремится…

И что делать? Идти с ним, слившись в темной гармонии или по-прежнему сопротивляться, барахтаясь в бурном море мрака?

Что будет, когда я исчезну? Возможно ли, что я как-то буду себя чувствовать, осознавать? Хоть самой маленькой частицей? Каким будет мир без меня? Он меня вспомнит, хоть однажды?

Хватит бредней, надо идти вперед! Несмотря ни на что… Если я еще до сих пор жив, значит тьма не может меня одолеть и есть шанс на победу! Главное двигаться! Хотеть, чувствовать и пылать… И любой сумрак рассеется!

Поверженные размытые полуфантастические формы вокруг… Я заблудился? Все неотличимо тянется заунывной мелодией валунов. Я здесь уже был! Я везде уже был… И брожу как запечатанное заклятьем привидение.

Вся эта грозная титаническая подземная махина, кажется, надрывно дышит и что-то затевает…

Мрак становится все гуще и как-то осязаемей, будто чье-то навязчивое опасное прикосновение.

Проходы опять сужаются, почти до кротовьих нор, или я становлюсь все меньше?

Что за галиматья? Чувства окончательно раскололись? Это последнее крушение? Финал уже близок?

Сзади раздается какой-то невнятный гомон… Сквозняк или Шелест крыльев, мелькают какие-то тени, хрен тут чего разберешь в этом топком аттракционе подземной погибели…

Сколько еще идти по этим нескончаемым утягивающим коридорам? В чьем-то сгоревшем заветном чувстве?

Тебя словно засасывает изголодавшаяся трясина. Ты мутнеешь, теряешь самого себя…

И самое ужасное — тебя поразительно меняет, кардинально, до основания, неузнаваемо….

Я выхожу в огромный зал, свечу, ревущим от потока вырвавшегося откуда-то воздуха, пламенем вперед. Передо мной огромная сплошная стена, уходящая далеко вверх… Как неприступная монолитная скала! Придется ее огибать, искать другие лазы. Сбиться с дороги здесь очень просто.

Почему-то я останавливаюсь на высоком уступе, и начинаю пристально рассматривать открывшуюся панораму этой величественной скалы. Она будто притягивает меня. Я с каким-то странным упоением разглядываю ее плавные изгибы и резкие обрывы. Ее томную бледность и роковые страстные трещины. Ее чувство превосходящего непереносимого низвержения и легкую грацию восхождения, как перепады тональности застывшей мелодии.

И вот она уже представляется какой-то волнующей брошенной Картиной чьей-то покинутой затертой жизни.

Я чувствую какое-то едва уловимое движение в самом истертом горьком камне.

Я пристально вглядываюсь и в шоке отшатываюсь! Я вижу огромный лик, смотрящий на меня будто сквозь камень… Кто это? Он прожигает суровым запредельным взором даже не на меня, а через….во внутрь, перебирая все мои события и мысли! Как старые предметы в закрытом чулане. Он что-то ищет… И похоже находит! Кажется, он довольно улыбается. И меня пронзает словно невидимая молния. Она как ток, прожигает, все мое существо… Я будто падаю или парю в безликом пространстве. Странный огонь заполняет мои вены, смешиваясь с кровью…

Я словно пробуждаюсь! Уже налитым неясной мощью и будто причастным к какой-то Запретной, забытой Силе…

Может я, правда схожу с ума?

Глава 19. Полуночный залп

В ночной степи, в притихших чернеющих ямах и оврагах, залегли группы красноармейцев. Все живое погружено в зачаровывающую темную дрему, словно плывет в неуловимом танце. Изредка вспыхивают осветительные ракеты и доносятся дальние окрики команд и обрывки разговоров патрульных.

— Так! Караулы сменились, скоро идем… Тихо! — распоряжается Светлосанов, — Чтобы ни звука, ни шороха и вообще забудьте, как дышать!

— Мы и так как духи летаем, — всматривается в темную даль Устрицкий, — тише ветра, прозрачнее света, тени громче топают! Пройдем нормально, хорошо собак здесь нет в охранении, а то пришлось бы еще с химией что-нибудь соображать…

Я что сказать хочу, командир! Смотри, шесть вышек по периметру. А вон там по заросшему оврагу почти слепая зона… Угол хороший! Можно незаметно проскочить!

— А ведь верно! — поднимает бинокль Елкин, — Молодец, Боря! Так и пойдем. Там крюк получается и оказываемся прямо у ограждения, еще там и темнее… То, что нужно!

— Не все спят… — сообщает Гогитидзе, — Кроме караульных, две кучки шумят у офицерского дома. Похоже пьяные, или подвыпившие. Празднуют что-то, пируют, гады! Нам эти персонажи на плацу могут помешать!

— Напротив! — замечает Светлосанов, — Все абсолютно спокойны, уверены в своей безопасности. Это нам на руку! Пусть бродят, орут, песни кричат. Радуются перед скорой смертью… А мы будем делать свое дело!

— Ага! Они и внимание своих часовых отвлекают, — добавляет Елкин, — своим кривлянием… Очень даже во время и весьма сильно. Пусть поскачут мартышки напоследок. Скоро сцена огненных жонглеров начнется!

— Еще говорят, что русские много пьют, — усмехается Устрицкий, еще раз проверяя оружие, — эти вон хлещут побольше нашего! Еще и на службе…

— Пропагандистское мифотворчество! Нас всегда пытаются очернить, — заключает Светлосанов, — Всеми способами. Испокон веков. То в агрессии обвиняют, то в отсталости развития и грубости нравов… Так и ищут без устали, какой-нибудь изъян, чтобы увеличить его до невероятных размеров.

Так и создаются политические мифы как форма оружия.

С начала истории все зубы точат на нас! И все хотят нас уничтожить! Смысл и этого фашистского крестового похода — истребить всех, от мала до велика, извести все наше… Даже память о славянских, и других не «европейских» народах.

Вот эти вооруженные черные инфернальные машины и пашут здесь день и ночь… И будет это, пока Георгий Победоносец не пронзит окончательно западного темного и вероломного дракона! Изгонит Зло и Алчности из мира. А мы ему помогаем.

— Когда же вся эта битва закончится? — печально задумывается Гогитидзе, — Столько крови уже пролито…

— От нас зависит, — еще раз оглядывает окрестности Светлосанов, — что мы сможем, насколько нас хватит. Какой длинный фитиль наш окажется!

— Это что же мы, как свечи? — оборачивается Елкин, — Или запал бомбы горим?

— Получается так! — кивает Устрицкий, — Полыхаем, тлеем, взрываемся, светимся как солнце! Что-то меняем… И заканчиваемся!

— Все догорают… — грустно замечает Светлосанов, — Любая жизнь заканчивается! Странное все-таки место наш мир… Все приходят и уходят. Здесь никто надолго не остается. Как на вокзале…

— И смысл в том, как мы ее проживем, — вдохновенно произносит Гогитидзе, — и как себя покажем! Какую память о себе потомкам оставим.

— История она же дама капризная, — вдруг говорит Елкин, — кому памятник ставит, а кто во тьму забвения уходит навеки… Нас бы еще вспомнили, как мы тут по катакомбам ползали, да фашистскую сволочь били! А то ведь очень грустно будет, если мы тут падем, а о нас никто никогда не узнает… Битва то у нас здесь, небывалая разыгралась!

— Что за мысли такие? Чтоб наш народ и забыл? — изумляется Светлосанов, — Да такого, и быть не может… Мы всех героев Гражданской помним и чтим, как раньше богов почитали. И не только героев, но и просто участников. Я уж не знаю, герои мы или нет, но сражаемся достойно. И долг свой воинский перед Родиной и народом, исполняем исправно! Так что, я думаю, Булганак не забудут! Если что, мы сами своим детям рассказывать будем, как все было…

— Будущее поколение — это самое важное! — пылко произносит Гогитидзе, — Дети — это святое! Ради их будущего мы здесь и бьемся… Чтобы они жили без бед и печалей, и все у них было хорошо. Мы, на самом деле многое можем…

В темноте впереди раздается шорох, из-за опаленного кустарника подползает сержант Егоркин.

— Ну как там? — спрашивает Светлосанов.

— Все чисто! Можно идти, — докладывает Егоркин, — на ужин, к дьяволу! Пообломать рога фашистской нечисти, хвосты пообрезать, да подпалить черную махровую шкурку… Чтоб помчались в свою Баварию, сверкая копытами!

— Еще полить святой огненной водицей свиные морды этой фашистской погани! — добавляет Елкин, — Сейчас отхватят! Согласно культурной программе…

— Теперь относительно программы, — наставляет Светлосанов, — все делаем по намеченной схеме. Не увлекаемся! Если появится хоть намек на окружение — отходим.

Если почувствуете значительный перевес в бою — возвращаетесь! Наш козырь — маневренность. Врага надо бить на наших условиях и по нашим правилам! Отряд нужно сохранить… Это не первая и не последняя вылазка. Все ясно?

— Так точно! — откликается Устрицкий, — А если в какой-то группе сбой или что-то не так пошло? Остальным как действовать, идти на выручку?

— У каждой группы свои четкие задачи! — поясняет Светлосанов, — Хаоса не создаем. Если напоролись на серьезное препятствие, делаем все возможное, и в самом критическом случае, отходим на исходные позиции, то есть к каменоломням. Там наши товарищи из отряда прикрытия помогут. У всех — точка А и точка Б! Все, одна линия… Никаких зигзагов и петляний! Как поезд — вперед-назад. Немцев, понятно, гораздо больше нас, даже, несмотря на внезапность атаки. Если ввязнем в продолжительный бой, то никто не вернется! Лишние жертвы нам не нужны…

— Все будет нормально, — успокаивает Гогитидзе, — настой у всех серьезный. Каждый четко понимает, что необходимо делать. Я лично беседовал с личным составом. Все полны решимости в единодушном боевом порыве, как патроны в обойме…

Все пройдет отлично, Михаил! Фриц и глазом моргнуть не успеет!

— А потом и моргать перестанет! — веселится Елкин, — Насовсем…

— Все-таки мы можем многое изменить, — размышляет Светлосанов, — все в наших руках! Всегда так было… Для этого надо работать с полной отдачей. Ну, все, пошли!

Группа Кагина и Устрицкого, сняв часовых, тенями проскальзывает вдоль спящих домов, превращены немцами в военные объекты. Выходят к складским помещениям.

Из центра воинской части, доносятся пьяные бахвальные выкрики, и нестройное исполнение песен, перебивающееся затяжным смехом.

— Никак не угомонятся! — со злостью сплевывает Кагин, — Уроды… Скоро ваш праздник кончится!

— Пусть попляшут бесы, — поправляет снаряжение Устрицкий, — в последний раз! Недолго осталось…

— У входа двое, — всматривается в темноту Кагин, — обычный караул. Поблизости никого… Никаких «секретов». Все спят, кроме кутил в той части…

— Отлично! Сейчас мы их отправим к Одину ихнему, — посмеивается Устрицкий, — нехай их боги «порадуются» свежей крови!

— Я чувствую, сегодня им подношение хорошее будет… — улыбается Кагин, — В назидание! Чтоб больше к нам не возвращались!

— Да, эту погань надо выводить из нашего мира, — заключает Устрицкий, — чем быстрее, тем лучше!

— Так… Встали олухи, — наблюдает Кагин за постовыми, — замечтались на звезды пялятся! Наверно о своем будущем в России стрекочут… Не люблю немецкую речь! Трескотню эту… Как заглохший двигатель тарахтит! Противно!

— Наивные ребята, — вынимает плавно из ножен клинок Устрицкий, — их здесь увы, только могилы ждут… Пришли за своим местом на русском кладбище. Стоило так долго топать!

— Расходятся… — не отрывает взгляд Кагин, — Все готовы? Мы с Борей пошли!

Один из караульных заходит за угол, другой, закинув винтовку за спину, облокачивается на столб, смотря по сторонам.

Из темноты, в углу, в траве раздается какое-то шевеление. Часовой снимает винтовку и делает несколько шагов… Сзади, как смутный призрак, появляется пригнувшаяся фигура. Одна рука, вытянувшаяся из мглы, захватывает голову вверх, зажимая рот, другая быстрым косым движение перерезает горло… и тихо опускает на землю. Устрицкий вытирает окровавленный нож, и дает сигнал. Красноармейцы, выныривая из мрака, согнувшись, гуськом бегут к складу с боеприпасами. В это время Кагин снимает своего патрульного, финкой в спину, под левую лопатку, в район сердца…

Красноармейцы тихо проникают в склад.

— Ну что, братцы, — осматривается Кагин, — быстро минируем, ждем сигнала, когда наши победную музыку заиграют… Там и мы вступим!

— Да тут добра навалом… — Устрицкий освещает фонариком стеллажи склада и зачехленные ящики по углам, — Чего только нет, и все с разной маркировкой… И что, везде снаряды?

— Вероятно, — разматывает шнур Кагин, — разбираться некогда! Будем это все смертоносное зелье превращать в пыль и прах… Здесь в каждом снаряде — десятки жизней наших товарищей. Надо остановить Гибель!

— Сейчас все организуем, — Устрицкий снимает подсумки с плеча, — заряды расставим, так рванет — Гитлер в Берлине подпрыгнет! И от местных паразитов ничего не останется!

— Помещение достаточно обширное, — оглядывается Кагин, — давайте, шевелимся, не отвлекаемся, времени мало. Любая оплошность может стать роковой…

— Да мы мигом, товарищ комиссар! — успокаивает Устрицкий, — Ахнуть не успеете…

Гогитидзе, Гегечкори, Егоркин и еще с десяток бойцов, стоят, вжавшись в стены казармы, как тени… За ними лежат мертвые караульные.

— Берите на себя вон те окна, — указывает Гогитидзе, — я работаю здесь! У них не должно быть шансов на выход!

— Внутрь идем? — спрашивает Гегечкори, — Гарнизон косим?

— Нет! Взрываем, простреливаем комнаты и уходим, — командует Гогитидзе, — фашистов значительно больше. Если ввяжемся в ближний бой, можем не выйти… Тут их набежит как собак голодных. Поэтому бьем с дистанции и уходим.

По нам ориентируются остальные. Стараемся уничтожить как можно больше.

И не зеваем, смотрим по сторонам, крутимся как за зениткой, немец отовсюду может выскочить!

— А что с гуляками будем делать? — интересуется Егоркин, -Нельзя же такое сокровище офицерское пропускать! Боги каменоломен нам не простят! Аид точно разгневается…

— Боги каменоломен? — усмехается комиссар, — Это серьезно! Сначала казармы, потом все остальное. Закончим здесь, двинем туда, очень быстро, с быстротой молнии! По моей команде. У нас в распоряжении минуты на все… Если по тревоге поднимут ближайшие армейские части, район оцепят и мы тут точно останемся… уже навсегда! Поэтому — пролетаем как пули!

— Как с трофеями? — уточняет Гегечкори, — Что и как, берем в первую очередь?

— Приоритет естественно отдаем оружию, — напутствует Гогитидзе, — про продукты тоже не забывайте, если попадутся, хорошо, если противогазы подвернутся, газовые атаки усилились в последнее время. Берем самое необходимое, сколько можем унести, и сильно не навьючиваемся, чтобы не тормозить движение…

— Документы бы еще прихватить, хоть какие-нибудь, — мечтательно вздыхает Егоркин, — было бы ценной добычей!

— Как получится! — торопится Гогитидзе, — Главное — урон нанести, все остальное, как сложится. Итак, пошли!

Отряд плавными тенями проскальзывает вдоль строений. Приглушенно вскрикивают часовые. Красноармейцы рассредотачиваются вдоль окон казармы. Егоркин, Гогитидзе и Гегечкори, чуть поднявшись, почти незаметно, внимательно смотрят в один из темных стеклянных проемов. Немецкие солдаты крепко спят. Никто не шевелится в сумеречном помещении. Гогитидзе кивает… Егоркин прикладом ППШ-а вышибает стекло. В тишине раздается звон осыпающихся осколков. Гогитидзе и Гегечкори бросают первые гранаты…

Сноп огня с оглушительными разрывами разносит все в клочья. Истошные крики и обрывки невнятных фраз, тонут в грохоте атаки. Тоже самое, как цепная реакция, прокатывается по всему зданию. Солдаты группы Гогитидзе закидывают гранатами казарму со всех сторон. Пламя рвется почти из всех окон первого этажа…

Сержант Егоркин, уперев ствол автомата в проем окна открывает бешеный огонь, пробивая весь периметр помещения. Внутри начинается паника, среди тех, кто остался в живых. Площадь воинской части оживает…

Включаются все прожектора, разрезая мрак потоками слепящего света, как лезвиями огромных мечей. Дико и истерично завывают сирены. Из всех помещений выскакивают отряды немецких солдат. Огненные трассы выстрелов пронзают густую тьму ночи, превращая все в зловещую феерию…

Из темноты выныривает группа фашистов и с ближней дистанции открывает плотный огонь… Несколько красноармейцев падает убитыми. Остальные бросаются в рукопашную. Гогитидзе сначала метает нож — бегущий на него рослый немец словно натыкается на невидимую преграду, нелепо вскидывает руками, хрипит и заваливается на бог с торчащим клинком в районе сердца… Комиссар кувырком перекатывается вниз, сшибает с ног следующего, валит на землю и мгновенно перерезает горло… Поднимается с кошачьей грацией, ныряет под третьего и всаживает нож глубоко род ребра…

Гегечкори, умело и легко, как танцор, орудует винтовкой с примкнутым штыком, расчищая дорогу…

Егоркин, где прикладом, где короткими очередями, разбрасывает наседающих фашистов. Немцы, не выдерживая неожиданного натиска, пытаются отступить, чтобы занять выгодную позицию для обстрела с дистанции. В это время страшный грохот сотрясает пространство. Потом еще один…

Столб огня поднимается к небу. Ночь превращается в день… Во все стороны летят обломки камня и железа. Это рвутся артиллерийские склады…

— Удалось! — радостно выкрикивает Елкин, — Основную часть миссии выполнили. Теперь наш выход!

— Да! — щурится от вспышек огня Светлосанов, — Быстро выводим орудия из строя! Пока внимание противника привлечено к нашему зареву…

— Светло стало! — оглядывается Елкин, — Теперь либо ползком, либо очень быстро бегом. Еще прожектора рыскают туда-сюда… И фрицы растеклись по всему плацу как волны морские.

— Ничего! Пройдем… — твердо бросает Светлосанов, — Они не могут пока понять где противник и сколько нас.

— Опа! Они лучи на пушках остановили, — констатирует Елкин, — освещают как памятник искусства на городской площади. Умные гады! Все сияет, как на большом празднике. Что будем делать?

— Выполнять задачу! — строго отрезает Светлосанов, — Времени нет. Короткими перебежками вперед, марш! Отделение Кобы! Отвлеките немцев, мы с взрывчаткой к гаубицам! Все пошли!

Светлосанов и Елкин со своими бойцами сквозь сумасшедший вихрь боя, кружащийся выстрелами и взрывами, прорываются к орудиям, начинают закладывать мины. Появляются фашисты, блестя касками. Где-то в темноте оживает пулеметное гнездо, извергаясь неистовым захлебывающимся огнем. Пули секут и рикошетят по металлическим конструкциям. Нескольких красноармейцев разрывает прицельными очередями.

— Давайте живей, ребята! — торопит Светлосанов, — Я прикрою!

— Сейчас! — суетится Елкин, — Все сделаем, со скоростью ветра! Это ж надо… Черт! Мы же тут в этих прожекторах, как на арене цирка, в лучах славы купаемся! Только публика не та… Кидается с остервенением. Ну ничего, сейчас утихомирим, следующим номером нашего краснознаменного представления!

— Поторопитесь! — выкрикивает Светлосанов, выпуская из трофейного МП-40 длинную очередь, — Нас окружают… На подходе наверняка серьезные силы. Если зажмут в кольцо, не выберемся! Каждая секунда дорога! И аккуратней, не подставляйтесь! Все расчеты не успеем взорвать, хотя бы основные!

— Да мы бы и все смогли, — уверяет Елкин, — с этими уже заканчиваем! Еще пара минут и еще один фейерверк запалим!

— Отставить! Подрываем только это… — подгоняет Светлосанов, — И к катакомбам! Наши уже должны отойти.

Скоро часть немецкого артиллерийского парка разлетается на куски, осыпая окружающее причудливым огненным фонтаном горящего металла…

В призрачных отсветах взрывов размытыми тенями, красноармейцы соскальзывают в заросшие взъерошенные от поднявшегося ветра, овраги.

Группа Гогитидзе петляет между горящих строений, отбиваясь от случайных скоплений немцев… и выходит к офицерскому корпусу.

— Вот они, красавчики! — обрадовано смеется Гегечкори, — Они, похоже, и не поняли ничего, что происходит! Очевидно думают, праздник продолжается… Стоят на месте, вертят головой очумело, как бараны! В руках только бутылки, даже оружие не удосужились вытащить из кобуры! Аристократия военная, идиоты!

— Упились до чертиков! — замечает Егоркин, — До полного сумасшествия! Качаются как ветки рябины на ветру… Загляденье, просто подарок!

— Зайдем с двух сторон, — командует Гогитидзе, — Азаров, прикрой нас! Сейчас мы этих господ голубой крови пощупаем. Проверим цвет крови…

— Ну, я не могу! — смеется Егоркин, — На этих шутов гороховых смотреть! Обезьяны свихнувшиеся… Мундиры нараспашку, что-то орут, явно похабное, и даже пытаются кому-то приказывать! Это же шапито… Клоуны- эксцентрики! Убогая пьянь… Еще на нас бочку катят. Сами шнапс хлещут, нам и не угнаться! В таком количестве и в боевой обстановке! Дисциплинка, однако! Лучшая армия Европы! Жалкие выродки…

— Отпетые варвары! — соглашается Гегечкори, — Дикие, озлобленные шакалы! Нет им места среди людей…

— Сегодня мы эту оголтелую стаю хорошо разворошили! — довольно вздыхает комиссар, — Праведным огнем Воздаяния! Сейчас еще с этими главарями покончим и можно со спокойной душой домой возвращаться, в родные катакомбы… Все готовы? Пошли! Несмотря на пьяного противника, действуем быстро, грамотно и наверняка! Не отвлекаемся, не заигрываемся. Проносимся как молния!

Красноармейцы выныривают из смоляной мглы и обрушиваются на кучку пьяных немецких офицеров. Ножи, выстрелы, штыки и кулаки и фашистские командиры словно попадают в живую мельницу, перемалывающую их со всех сторон. Но на удивление, не все идет гладко. И часть офицеров оказывает упорное сопротивление. На Гогитидзе, когда он распарывает финкой грудь первому противнику, налетает высокий офицер, ловко выбивает нож и несколькими профессиональными боксерскими ударами отбрасывает комиссара назад. Комиссар не теряется, извернувшись, и уходя в глухую защиту, наносит нападающему несколько хлестких ударов по корпусу. Немец вновь наседает, осыпая Гогитидзе градом кулачной дроби, но неожиданно отскакивает, как ужаленный, хватаясь сначала за правый бой, потом за голову, из распоротой щеки хлещет кровь… Не понимая, фашистский офицер пятится, и получает тяжелый прямой удар в лицо. Глухо охая, он заваливается назад, но еще держит равновесие, пока не летит на землю, сбитый борцовским приемом. Рывком пытается подняться, но последние удары в голову, опрокидывают его навеки… На пальцах комиссара поблескивают боевые национальные перстни. Из виска уже бездыханного фашистского офицера темной струйкой сбегает кровь…

Гегечкори поддевает своего приземистого противника прикладом снизу в челюсть, потом насаживает на штык — немец трепыхается, как рыба, потом с тяжелым сипением затихает. Дементий уворачивается от летящей руки с бутылкой и грациозно, почти в балетном пируэте всаживает штык в ребра врага, потом добивает прикладом. В следующего, пытающегося убежать, просто стреляет…

Егоркин, перешагнув через одного сраженного им фашиста, сталкивается с раздухаренным крупным обер-лейтенантом, который выскочив перед сержантом, почему-то недоуменно застывает, пытаясь что-то сообразить…

— Ну че, вылупился, падла? — бросает в глаза Егоркин, — Что, херр офицер, отбегался? Приехали! На выход, мартышка баварская, конечная станция, Россия!

Обер-лейтенант что-то несвязно мычит в ответ и тянется к кобуре…

Егоркин с размаха бьет прикладом по голове и достреливает рухнувшего фашиста. Оглядывается и дает длинную очередь по сбившимся в кучку офицерам, пытающимся привести свое оружие в боевое положение. Скоро, чуть ли не со всех сторон бегут, стекаются группы немецких солдат, на ходу открывая плотный огонь…

— Так, ребята, ныряем вон туда, — указывает Гогитидзе, засовывая за пояс трофейные пистолеты, — там до забора уже недалеко…

— Ага! Сейчас, — Егоркин бросает гранату, — это вам напоследок, господа крестоносцы! Откушайте красного перченого огонька!

— Не ожидали они такого сегодня! — набрасывает на плечо Гегечкори пару офицерских планшетов, — Погуляли на славу! Пусть знают, где оказались! Им здесь жизни не будет! Никогда! Только позорная смерть! Они и не подозревают, что во Тьме может скрываться…

Отряд Гусейнова, укрывшись у каменоломен и буквально держа палец на курке, наблюдают за происходящим.

— Славно запалили! Вся округа горит, — восхищается Гусейнов, — Такого большого огня здесь давно уже не было. Со времен боев на фронте… Просто пожарище! Ночная заря разливается… Все извергается как вулкан! Обломки так и летят…

— Как они там? — волнуется фельдшер Миша, — Сражение сильное идет! Может помочь?

— У нас приказ… — останавливает Гусейнов, — Мы не должны себя обнаружить, иначе все пойдет насмарку. Немцы возможно еще и не поняли, что это мы… Катакомбы наши в стороне. И такие масштабные вылазки мы не проводили! Считают, что мы уже мертвецы. Вот вам и ответ, господа арийцы!

— Да! Каждый должен быть на своем месте, — поддерживает Муртазаева, — Только так можно битву выиграть! Эмоциям поддаваться нельзя…

— Не все может идти по намеченному плану, — не унимается Михаил, — ситуация, особенно на войне, вносит свои коррективы. А там вон что творится! А мы здесь киснем, прохлаждаемся!

— Миша! Не нагнетай обстановку… — строго чеканит Гусейнов, — Наши парни не из такого пекла выйдут… Это все впечатляющий антураж. Немцы, поди уже в друг друга стреляют! В этакой кутерьме… Мрака и огня!

— Наши командиры все продумали! — поддерживает Муртазаева, — Уверена, фриц опять с носом останется…

— Да просто беспокоюсь я за них, — ерзает Миша, — так жахает, аж в ушах звенит и в глазах слепит! И стрельба не смолкает… Представляю, что там творится сейчас! Ад кромешный, где каждое движение может стать последним. Как быстро и внезапно может закончится жизнь.

— Не грусти, Михаил! — подбадривает Гусейнов, — Скоро и до нас докатится! Вот тогда и мы на огненной карусели поскачем! Скучать не придется…

— Главное, врага не проглядеть! — вглядывается в пляшущие всполохи Муртазаева, — Они тут повсюду затаились, как крысы в щелях, за каждым бугром, в окопах и засадах сидят! Прыткие стали и наглые, бывает совсем близко подходят… Пока наш пост очередь не даст, не отвернут… Собаки паршивые!

— Не прозеваем! — воодушевленно говорит Гусейнов, поправляя амуницию, — Сколько бы ни было… У каждого свой сектор обзора и обстрела. Если полезут — всех загоним назад!

— Ну, за своих товарищей, если надо я и в штыковую атаку пойду! — горячится Миша, — Винтовку потеряю, скальпелем прирежу, я его всегда теперь с собой ношу! А уж где резать, я как медик, очень хорошо знаю… Так что отбросим гадов в их поганое логово!

— Может и придется, — задумчиво произносит Гусейнов, осматривая карабин, — Мы должны создать свободный коридор для наших. Если что, и в рукопашной придется сойтись. Нам товарищей выручать надо! Они на нас надеяться…

— Не подведем! — подмигивает Муртазаева, — Все силы приложим! Фашист тоже не догадывается, что мы на поверхности расположились! Если что, мы тут такое закатим, что супостаты с ума сойдут. Нас не поймать, мы везде…

— Это уж точно! — соглашается Миша, — Мне иногда кажется, что мы меняемся настолько, что становимся как камни, тьма эта… Как рвущееся пламя! И недоступны и невидимы, как сумеречная Пустота коридоров каменоломен.

Все меняется, почти незаметно. Может, наши человеческие границы условны и в каких-то обстоятельствах мы сливаемся со всем миром, становимся больше, чем мы есть?

Как-то все причудливо устроено в нашей жизни! Так просто не разберешься…

— Жизнь конечно, вещь сложная, — улыбается Гусейнов, — прямо как наш подземный лабиринт! Но у нас есть разум и воля — они как факел, в любом мраке верный проход найдут…

— Да, мы способны на многое! — вдохновенно произносит Муртазаева, — Может для этого мы и рождаемся на этой земле, чтобы защищать эту светлую хрупкую Жизнь…

— Интересно, откуда мы приходим? — как-то печально тихо проговаривает Миша, — Что Там? Как у нас или по-другому? И какие мы там были? И почему оказались здесь?

— Это великие вопросы, — на мгновения поднимает взор к небу Гусейнов, глядя на звезды, — на которые поколения мудрецов тысячилетиями ответить не могут… А нам куда?

— Дело ведь не только в теории и игре ума, а в практике и личном опыте… — возражает Миша, — Может, мы здесь такое узнаем, что из ряда вон! Тайные сады Жизни... Как у Гете — «Суха теория мой друг, а древо жизни пышно зеленеет…» Помните? Мир — сплошная неожиданность!

— Немцами увлекался? — смеется Гусейнов, — Они племя дремучее… Темный романтизм!

— Да читал, — мечтательно вздыхает, что-то вспоминая, Миша, — в рамках общего познавательного процесса, но мне больше французы нравятся. У них особый изыск есть, шарм подлинный, многосмысловая художественность. Словом очаровывает, как нарождающаяся заря!

А немцы, они прямолинейны как земляной бур… Никаких узоров, никаких отклонений в сторону, никакого поиска, никакой мелодики, ни доли художественного сумасшествия… Все по штампу!

— Но культура у них надо признать, солидная и древняя… — замечает Муртазаева, — И композиторы, и художники, и поэты, и инженеры. Вклад в развитие цивилизации огромен. Влияние на другие страны просто колоссальное!

— Только не понимаю, — трет глаза от напряжения Миша, — как они до лютого фашизма дошли! При такой то, высокой культуре? И таком впечатляющем развитии?

— Может и в самой культуре, у них где-то это заложено? — предполагает Гусейнов, — И зрело давно и прорвалось? Не может же просто так на пустом месте возникнуть?

— Видимо, что в них такое есть… — констатирует Муртазаева, — врожденное! Не просто политические идеи, тут все гораздо глубже!

— Они все властвовать хотят над всеми народами, — горячится Гусейнов, — угнетать! Паразитировать и кровь пить из невинных людей. Это все система буржуазная. Может не они, так другие бы капиталисты пришли, все они разбойники и насильники! Бандиты, захватившие господствующую власть!

— Другие, может быть, и пришли, — размышляет Муртазаева, — но таких зверств бы не творили! А эти свято верят — что они избранная раса, а все остальные — грязные животные!

— Сумасшедшие! Как будто из другого мира, — негодует Миша, — вроде с виду умные, а внутри просто чума безумная выросла! Как люди могут превратиться в такое…

Все рождаемся по одному принципу! С одной заданной природной программой… И потом происходит какая-то дикая аномалия. Вдруг становимся лютыми врагами! Как вообще это происходит?

— Не всякий клинический случай можно вылечить, — заключает Гусейнов, — если болезнь запущена. Все может быть безнадежно. Они сами себя к пропасти подтолкнули!

— Каждый сам делает свой выбор, — заключает Муртазаева, — нам с рождения дается перспектива многообразия путей… Иди куда хочешь, только помни про ответственность и последствия. Мир необъятен в своих возможностях. Нам даровано непредставимо много, если это суметь увидеть и верно использовать!

И самое трудное — найти правильный и не заблудиться!

— Порой вся жизнь на это уходит, — озирается Гусейнов, — И ты уверен в выбранной тропе, идешь, все силы прикладываешь, а потом оказывается, что все это не то…

Если бы мы могли… Тихо, товарищи! Наши идут! К бою…

Степь внезапно окрашивается метущимся огнем. Сквозь шквальный грохот выстрелов прорезываются яростные крики, стоны и ругань… В темной дымке взрывов призрачно мелькают тени, невнятно колышется какая-то темная масса. Кажется, враг находится вокруг, и готов незримо напасть откуда угодно… Мрак становится каким-то живым, проникающим, осязаемым, хищно опасным. Затягивающий смерч боя рвет ночные сопки… Все формы смешиваются в вязкую сумрачную пелену, двигающуюся подобно алчной до гибели сколопендре. По пляшущим огненным трассам неистовой хаотичной стрельбы, трудно что-либо разобрать. Внизу, тянущим капканом разверзается черная пропасть смерти.

— Атака со стороны восточного карьера! — корректирует Гусейнов, — Держите центр! Отсекайте немцев слева, второе, третье отделение, переведите огонь туда…

— Нас уже заприметили! — сообщает Миша, — Издалека вспышки! Это минометные батареи. Сейчас начнется распашка всей земли.

— Нашим еще метров тридцать и дойдут… — оценивает Муртазаева, стреляя из винтовки, — Еще немного и родные катакомбы!

— Следите за флангами, — перезаряжает карабин Гусейнов, — не давайте фашистам подняться, бейте плотно!

— Иродов набежало как собак голодных, — бросает Муртазаева, меняя позицию, — все здесь и полягут! Нарвались на дыбу пламени! Наши каменоломни еще вам покажут!

— Им тут не впервой умирать! — прицеливается Миша, — Могилы для «благородных» тевтонцев. Степь широкая и катакомбы глубокие! Места всем хватит, милости просим!

Серия взрывов прокатывается по позициям красноармейцев, разбрасывая в клочья землю вперемешку с кровью и плотью…

— Прижимайте их у балки, — Гусейнов разряжает магазин, пристально вглядываясь в сумрак, — осталось чуть-чуть, поднажмите, родные! Внимание! Впереди, от поселка, судя по фарам, колонна идет… Приготовить гранаты! Бьем наверняка. Фашист силы стягивает, сейчас весь Вермахт здесь будет… Ну давайте же! Где вы? Еще минуты и тут все в огне заполыхает, каждый камень. Кто там, справа в низине? Навалитесь на фланги, нужен свободный проход! Сейчас будем второй залп минометами, все прижались, ушли вниз, в камни… Вот так! Ну и содрогается же все! Будто мир рухнул…

Ну все, вон и наши появились, дошли родимые!

Глава 20. Маска Катакомб…

Что можно увидеть во Мраке? Кроме давящей размалывающей черноты?

Что там прячется, принимая разные неожиданные обличия?

Что там рождается?

Что происходит сейчас? Как ты меняешься? Что станет с тобой?

Для чего сброшен этот непроницаемый занавес Тьмы?

Каждое существо проходит Лабиринт, темный и непредсказуемый, коварный, называемый Жизнью… Исход неизвестен никому.

Все стараются обойти опасности и выйти к Свету благоденствия, но есть ли из него выход? Сколько трупов остается в темных глухих коридорах экзальтированно безудержной Жизни, улыбающейся соблазнительной маской античной богини. Скольких приманят бутафорские цвета? Чудовищный сумеречный карнавал сомнительных наслаждений? Запретная дверь… Кто еще придет сюда? И оставит себя медленно умирать, гнить в угрюмых камнях, ослепленный несбыточной Надеждой?

Так и возникает Мрак? Из рухнувших прекрасных зданий заветных грез? Из собственной потерянности в безграничной Пропасти? Из сожженных чувств? Из захороненной заживо любви? Из кровоточащей незаживающей раны? Из мертвенно потухших пронзительных взглядов? Из заваленных глыбами хищной Судьбы всех дорог? Из непереносимых страданий? Из внезапного огненного сумасшествия? Из каменной обреченности? Из полного исчезновения, стирания самого себя?

Молчание… Черное, затягивающим провалом саркастическое молчание Мрака! Что за ним скрывается? Странное благословление? Или мучительная гибель? От чего это зависит?

Кто вообще все это устроил? Эту жестокую мистерию бытия? Беспощадной и дикой охоты всех стихий, явлений и существ друг на друга? Тотальной бойни на всех уровнях существования? Что это за вероломные разрывающие на куски, игры? В пожирающие друг друга твари-миры и в капканы-реальности? Кому нужен этот кровавый цирк погребального Абсурда? Почему все умирают?

И ты, считающий себя венцом творения, из чего соткан? Из чьей невыносимой полыхающей Боли? Слепой ярости? Тупого безысходного Отчаяния? Из чьего поруганного Величия и оскверненной Любви?

Какая роль тебе отведена? Нелепого шута или коварного убийцы? Куда тебя ведут?

Ты понимаешь, что тут происходит? И кто ты сейчас? И что тебе предстоит?

Зачем тебе даны желания и сияющий триумфом столп «Я»? Щупальца-чувства и никогда неутолимый голод бурлящей Бездны? К чему тебя готовят?

Вокруг — лишь тягучий выедающий Сон. Ничего не разобрать, кроме размыто мелькающих теней. Куда идти? И есть ли из этого всего выход?

Вокруг только монолитный серый камень, окрашенный в яркие кричащие безумные цвета и несуразные образы… Все пафосные позы — лишь картины на шершавой сырой стене заброшенных каменоломен существования. Лишь холодная Пустота по-настоящему царствует в этом унылом пространстве.

Обжигающий ветер несется по мрачным могильным коридорам, превращая все в прах… Имеешь ли ты какую-нибудь ценность или рассыплешься затхлой пылью и кучкой желтых костей в затерянном тоннеле? Что от тебя останется?

Все уйдет в Камень? Или утонет в пучине Тьмы, став ее колышущейся безмерной плотью? Чем ты станешь? Или ты был всего лишь случайным огоньком, промелькнувшим в глубине забытых штолен Жизни?

Пока ты еще Есть… И как ты используешь это время? Что сможешь? Что не отдашь? Что захочешь остановить? Чего не станешь делать?

Ты — торжественная похоронная музыка! Бредущий скорбный символ… Крепостная стена. Старое проверенное оружие. Потертый праздничный наряд. Прибор для определения опасного курса. Странное печальное отдохновение. Помнишь ли ты, кем ты был раньше?

Здесь целый океан фантастических форм, забывших свое истинное лицо и свою подлинную изначальную природу. Кипящая черная масса погребенных надежд и возможностей. Безграничное горделивое Кладбище ослепительных незаменимых звезд, павших в голодную трясину. Кровавое адское Варево, из которого выйдут новые солдаты и идолы…

Старый брошенный Механизм крутится, перемалывая уникальные мозаики настоящего живого и порождая новые обреченные круги медленной мучительной гибели…

Ты еще помнишь, кем ты был раньше? Или теперь знаешь только тягучий погребальной волынкой Мрак? Что тебя расщепляет и пожирает безвозвратно? Почему все случилось именно так? Кто заразил тебя незримой отравой и заставил умирать в бесконечной агонии, в запутанных подземных покинутых всеми проходах… В каменной паутине необъяснимых исчезновений. Отсюда не выйти! Неизмеримая толща камня зависает давящей исполинской громадой, готовой в каждую секунду сорваться и раздавить тебя, как муху… Ты пойман, как долгожданная цель, и никто тебя назад уже не отпустит! Ты станешь частью этого потерянного каменного мира…

Все кончено… Едкая серая пыль — вот все что осталось от твоей Реальности. И поглощающий мрак! И холодно-скорбные надгробья-нагромождения вывернутых бездной валунов.

Но ты еще шевелишься… Кто ты сейчас? Ты застрял нелепым фетишем между жизнью и смертью, в призрачных сумеречных областях… Ты не принадлежишь уже ничему! Ты — затерянное умирающее Отражение… Поверженного величия Слепок. Последнее смутное отлетающее дыхание.

Чья ты пародия? Вычурная дребезжащая погремушка? Пестрый хлам, брошенный в затхлом мраке! На что ты надеешься?

Ты уходишь все дальше и дальше от собственного источника, растрачивая и забывая себя, утопая, в скорбных сокровениях камня. Из этой сети потерянных катакомб не выбраться! Все рано или поздно становится Пустотой…

Спой, качаясь призрачной печальной тенью, свою последнюю песню… Кто тебя услышит в черном каменном Чреве? Что еще появится из яйца громадных захоронений? Какое ослепительное солнце невыносимой боли? Какие формы искалеченной жизни? Какой бриз страданий?

Здесь уже давно ничего не меняется… Один и тот же волчок событий крутится в бешенном темпе. Убийственно зачаровывая и оставляя после себя лишь сумасшедше изувеченную Пустошь, становящуюся новой кровью… обетованными желаниями, сияющими надеждами, прекрасным манящим Будущим, очередной слепой Судьбой…

Никому, из попавших в невод Бытия, не вырваться из этого заколдованного круга! Каждому дается персональный Мираж собственного великолепия небывалой жесточайшей отравой. Ее не заметить, не отвергнуть… Нельзя же выйти из святейшего восхитительного собственного «Я»! Бесподобный механизм Уничтожения продуктивно работает веками! Невидимый, вездесущий, безупречный….

И каждый, кто попал сюда, обречен… Вереницы живущих бредут на убой по упрямо, героически вымощенным тропам собственной незаменимой судьбы. Гигантская мясорубка ревет и перемалывает… Жертвенный костер горит!

Единицы и сотни, миллионы и миллиарды страждущих самоотверженно идущих, рвущихся к своей Мечте? Кто съедает их всех? Какое ненасытное Чудовище? Слепой необъятный Водоворот?

Живые узоры в интерьере недоступных алчных Властителей! Кто сможет уцелеть в этой карнавальной буре пропадания? В тумане гибели? В безысходной подземной Тюрьме своих же устремлений?

Тебя окутывает Время… Красочно улыбающийся Полишинель! Наглухо заколоченная дверь…

Время — это тоже Камень. Оно внезапно останавливает, железно и угрюмо сковывает, деспотически запрещает, оно бесследно замуровывает. Забирает все что есть, было и будет. Стирает до Конца! Это — полное Забвение, изысканный Обман, неприметная Смерть…

Что ты сможешь? Ты в состоянии прозреть? Осознать весь Ужас своего положения? Всю гнусность предательства? И нависшую неминуемую Опасность?

Какие лукавые, клоунские облики примет Жизнь? Кто Она? Спасительный заветный Мост? Беспощадный Хищник? Непредсказуемо скрывшийся Бог? Незамечаемая Ловушка? Сломавшаяся вселенская Машина? Коварная Медуза Иллюзия? Непреодолимая Стена?

Все это ты несешь в себе, тяжким, порой непереносимым бременем. Нужно ли тебе все это? Весь этот хаос противоречий? Ты не понимаешь ни одного процесса, происходящего в тебе! Зачем тебе это? Кто из тебя сделал грозное орудие? Грандиозно безумную бомбу, соблазнительный капкан?

Сколько еще продлится это кровавое абсурдное представление?

Сколько еще появится живых могил? Безутешных Надгробий и истерзанных душ?