Бесплатный фрагмент - К 212-й годовщине «Грозы 1812 года». Россия в Опасности! Время героев!! Действовать надо сейчас!!!

Светлой памяти моего деда-главврача санитарного поезда 1-го Белорусского фронта Якова Николаевича Нерсесова и моего отца, замначальника Управления охраны памятников и музеев Минкультуры СССР, Заслуженного работника культуры, искусствоведа Николая Яковлевича Нерсесова посвящаю…

---

Человек растет с детства.

(древнеперсидская поговорка)

…боль, перенесенная в детстве, как

правило, не проходит бесследно.

(житейская мудрость)

Мы живем один раз, но если жить правильно, то одного раза достаточно…

(древнеперсидская поговорка)

«Не дай нам/вам бог жить в эпоху перемен»

(древневосточная мудрость)

Все дело в мгновении: оно определяет жизнь

(Кафка)

Мой долг передать все, что мне известно,

но, конечно, верить всему не обязательно…

(Геродот)

Свет показывает тень, а правда — загадку

(древнеперсидская поговорка)

Мысль любит тишину.

(сугубо авторское «оценочное» суждение)

…От героев былых времен

Не осталось порой имен.

Те, кто принял смертный бой

Стали просто землей и травой…

Только грозная доблесть их

Поселилась в сердцах живых.

Этот вечный огонь нам завещанный одним,

Мы в груди храним.

Погляди на моих бойцов —

Целый свет помнит их в лицо.

Вот застыл батальон в строю…

Снова старых друзей узнаю:

Хоть им нет двадцати пяти,

Трудный путь им пришлось пройти

Это те, кто в штыки поднимался как один,

Те, кто брал Берлин!

(фрагмент текста краткой версии легендарной военно-патриотической песни Евг. Аграновича — Рафаила Хозака «Вечный огонь/От героев былых времен…» из культового х/ф «Офицеры». )

Краткое предисловие!

Начнем с самого главного!

Только совсем недавно, тема Отечественной войны 1812 года перестала рассматриваться в отечественной историографии сугубо через призму великодержавного заказа в духе «Броня крепка и танки наши быстры!».

Впрочем, ничего странного в таком подходе к изложению национальной истории нет: так было, так есть и так будет там, где в этом будет потребность! Госзаказы в исторической литературе всех времен и народов — явление сколь банальное, столь и понятное: они помогают правящей верхушке «рулить» своей «паствой».

Так вот, ранее, особенно в советский период, многие перипетии нашествия Наполеона в Россию, в частности, трактовка судьбоносного исхода Бородинского сражения, ставшего одной из нескольких своего рода «икон» ратной истории России, подвергались такой «околонаучной» обработке, такой «лакировке» (особо в юбилейные годы этой эпохальной для русского народа войны), что вдумчивым исследователям оставалось лишь диву даваться.

Сегодня, когда возможен плюрализм мнений, разрешены споры и контраргументы, когда есть возможность излагать и прислушиваться к веским доводам зарубежных историков (причем, отнюдь не славянофобов!) пытливые читатели могут сами разобраться в сложных нюансах Отечественной войны 1812 года.

Это — так сказать преамбула!

А теперь обратимся истории вопроса: как и почему началась Отечественная война 1812 года.

Очень длинный пролог «Грозы 1812 года»…

В начале 1810-х гг. в Европе наступило обманчивое затишье.

Окопавшаяся на своем острове Британская владычица морей как всегда лишь интриговала, щедро раскрывая континентальным противникам Наполеона свой бездонный, за счет постоянного грабежа многочисленных колоний, кошелек.

Наследница былой славы Фридриха Великого Пруссия угодливо выжидала, исподволь перевооружая армию, куя и точа сабли, отливая пушки и ядра.

«Старая шлюха Европы» Австрия — последний осколок некогда могущественной Священной Римской империи — ради поправок к мирному договору от 14 октября 1809 г. с «корсиканским чудовищем», трижды победившим ее за последние 10 лет, готовилась откупиться от него «белым телом» одной из своих принцесс-девственниц.

Единственным препятствием на пути к полному господству Наполеона в континентальной Европе оставалась могущественная Российская империя. Только уничтожив русскую армию, французский император мог рассчитывать на то, что ему удастся поставить на колени Англию, дерзко бросавшую ему вызов из-за Ла-Манша и стать полновластным хозяином Европы.

Наполеон высокомерно заявлял: «Через пять лет я буду господином мира! На моем пути только Россия! Я раздавлю ее!»

…Кстати, не исключено, что крылатое выражение «наполеоновские планы» могло войти в обиход примерно в это время. Однажды в период от 1809—1812 Наполеон и Бертье, склонились над картой мира. Император поведал своему начальнику штаба о своих новых, по истине «наполеоновских» планах. Привыкший восторгаться своим гениальным патроном, Бертье смог лишь изумленно выдохнуть — «Ваше Величество!? Вы хотите получить весь мир!?» Ответ был кратким и вразумительным: «Этот мир не так уж велик!»…

Одним из главных камней преткновения между Францией и Россией стали поляки.

Бонапарт образовал в отнятых у Пруссии польских землях герцогство Варшавское и продолжал «кормить» поляков надеждами на восстановление всей территории Речи Посполитой, что никак не входило в планы Российского императора.

…Между прочим, не исключено, что прорвавшись к головокружительным высотам власти, Наполеон не забыл промозглый зимний день в Ливорно в далеком 1789 г., когда ему якобы было отказано в русской военной службе. Этого он не забывал никогда. Не раз с горечью он перебирал в памяти мельчайшие детали той старой истории и убеждался, что помнит все, как будто это было вчера. Где-то в глубине души он осознавал, что против России его толкают не только политические и государственные интересы, но и неутоленная, глубоко личная обида просителя, которому жестко отказали в том, о чем он так настойчиво просил…

Если начав войну в фанатично-католической Испании, Наполеон по его собственному признанию совершил «глупость», то поход по необъятным просторам Российской империи обернется для него катастрофой. Рок толкал французского императора в Россию, а его звезду — к закату.

Война была неизбежна.

Европа в напряженном молчании ожидала развязки событий.

…Кстати, после очередной войны Бонапарта с Австрией вся Европа окончательно убедилась, что «корсиканское чудовище» отнюдь не непобедимо (первые сомнения в этом возникли после кровавой «ничьей» со стойкими русскими на ледово-заснеженном Прейсиш-Эйлау). И хотя ценой колоссальных усилий он еще раз поставил ее на колени — на этот раз под Ваграмом, но уже были большие неудачи под Асперном и Эсслингом. Многие в Европе начали исподволь готовиться ко всеобщему бунту. Но всему свое время, а пока назревала очная встреча задиристого «галльского петушка» с тяжелым на подъем могучим «русским медведем». Причем, не в Европе, а на бескрайних просторах российской империи, хозяина которой Наполеон позже охарактеризовал «греком конца Византийской империи», т.е. человека склонного к мистицизму и цинизму, боязливого и тщеславного, полного двуличия. А ведь поначалу явно очарованный Александром I, Наполеон, так хорошо умевший судить о своих собеседниках, называл его «очень красивым и добрым молодым императором». Если это так, то Бонапарт так и не раскусил «плешивого щеголя» до конца!? Впрочем, фигура Александра Павловича весьма и весьма неоднозначна, но это уже другая история, лежащая за пределами нашего повествования…

В январе 1811 года Наполеон отобрал небольшое германское княжество Ольденбург — владение герцогов Петра и Георга Гольштейн-Эйтенских — мужа сестры (Екатерины Павловны) и дяди Александра I. Когда российский император выразил протест, французский император цинично заявил, что Россия может потерять «не только Польшу, но и Крым!» Спустя несколько месяцев на официальном приеме в Париже он открыто бросил в лицо русскому послу князю А. Б. Куракину: «Весь континент будет против вас!»

В личных взаимоотношениях двух владык крупнейших империй всплыли на поверхность давние личные обиды.

…В далеком 1804 году Наполеон опрометчиво расстрелял ни в чем не повинного последнего представителя родственного Бурбонам дома Конде герцога Энгиенского, нагло похитив его с помощью драгун из-за границы. Александр возмутился содеянным в письменной форме.

В ответ русский царь получил письмо, в котором французский император явно намекал на причастность Александра к заговору и убийству его отца, императора Павла I. Это было оскорбление, хуже которого трудно было что-нибудь придумать.

Александр, «этот грек времен поздней Римской империи — тонкий, фальшивый и ловкий», затаил глубокую обиду и стал ждать своего часа.

Но он все еще не наступал…

И вот он настал!

Вскоре после Тильзита Наполеон стал активно искать себе… молодую (!) жену, которая могла бы подарить ему наследника его престола и закрепить за ним династию. Императрица Жозефина, ставшая к тому времени в силу возраста бесплодной, уже «вышла в тираж».

Первой среди высокородных невест стояла Великая княжна Екатерина Павловна… сестра императора Александра I. Через посла в России Армана де Коленкура он начал зондировать возможность этого брака.

«Катиш» (так звали княжну в семье) — созданию крайне амбициозному — «грозила» участь французской императрицы! Казалось, родственные связи с Францией с всесильным повелителем Европы будут чрезвычайно полезны для России!?

Будучи человеком крайне лукавым, российский император, как всегда не отказывал, но и не давал согласия. Общаясь на эту тему с французским послом, «наш ангел», так его величали при дворе, все время ссылался на волю матери, которая для него, послушного сына, по его клятвенным утверждениям, была священна.

Вдовствующая императрица и ее очень своевольная дочь-любимица заняли глухую оборону: политические и династические выгоды были для них ничто. «Катиш», у которой с царствующим братом были особо «доверительные» (ходили слухи, что брат совершенно по особому опекал любимую сестренку) отношения, наотрез отказалась обсуждать кандидатуру Буонапартии, резко заявив, что «готова пойти за последнего русского истопника, чем за этого корсиканца».

Ее дерзкий ответ стал известен Бонапарту…

Получив отказ от «Катиш» с ее истеричным, сугубо женским «комментарием», Наполеон все же не отступился и в 1809 г. «перенес артподготовку на иную цель» — на другую великую княжну…14/15-летнюю Анну Павловну.

Отказать Наполеону во второй раз (!) было делом совершенно неслыханным! Всесильная императрица-мать Мария Федоровна не знала, как поступить!

Приносить в жертву свою юную невинную дочь кровожадному тирану она не хотела. Судьба дочери была для нее превыше всего. «Если у нее не будет в первый год ребенка, — писала она своему царствующему сыну, ей придется много претерпеть. Либо он с ней разведется, либо захочет иметь детей ценою ее чести и добродетели.»

У матери с сыном состоялся очень трудный разговор, после которого Наполеону отказали, сославшись на то, что в связи с несовершеннолетием его сестры брак пока… не возможен. Огромную роль в этом отказе сыграло категорическое нежелание родниться с «корсиканским выскочкой» именно вдовствовавшей императрицы.

Много лет спустя, уже оказавшись на о. Св. Елены, Бонапарт был полностью уверен, что если бы ему удалось породниться с династией Гольштейн-Готторпов (стыдливо называемых в России Романовыми), то он не потерял бы французского трона.

«Друг по Тильзиту и Эрфурту» попал в точку, нанеся чувствительный удар по самолюбию безродного французского самодержца. «Грек времен поздней Римской империи — тонкий, фальшивый и ловкий» (извините за повтор, но это очень емкое и доходчивое определение!) отыгрался, за все унижения, доставленные ему «корсиканским чудовищем», а оно закусило удила…

…Между прочим, в ту пору Наполеон уже совсем не походил на того «романтизированного» генерала Бонапарта, запечатленного кистью выдающегося французского художника Антуана Гро на замечательном портрете «Бонапарт на Аркольском мосту». Там, как мы помним, его герой изображен в столь выгодной героической манере, неудержимо рвущимся вперед, с развевающимся знаменем в руках. Теперь это уже был не тот приподнятый образ Бонапарта, которым его сограждане могли лишь восторгаться, а невесты прельщаться. Наполеон сильно располнел, даже обрюзг, у него появилось заметное брюшко, сильно поредели волосы. В общем, внешне он все больше становится тем самым Наполеоном, который навсегда остался в памяти человечества. Годы не красят людей, даже гениев…

***

К вторжению в Россию Наполеон подготовил невиданную по мощи Великую армию.

…Кстати напомним, в первый раз это горделивое название прозвучало в 1805 г. в ходе кампании, завершившейся разгромом русско-австрийской армии при Аустерлице…

По очень и очень (!) разным оценкам она насчитывала порядка 642—678 тыс. чел. и примерно 1378—1422 ор. В тоже время, примерно половина из них (322 тыс.) были иностранцами, чья выучка и желание сражаться за интересы французского императора оставляли желать лучшего. В ее состав входили гвардия, данные о численности которой сильно разнятся (36—47 бойцов), 12 пехотных и 4 кавалерийских корпусов (от 32 до 40 тыс. всад., причем, 1-й, 2-й и 3-й под началом Мюрата — от 21 до 32 тыс.)

…Между прочим, с кавалерией не все было «хорошо». С подготовленными для войны лошадьми у Наполеона уже пару лет были заметные проблемы. Он, конечно, прилагал максимум усилий по закупке конского состава соответствующего качества в первую очередь для кавалерии Мюрата, причем, из разнообразных источников, но в целом решить проблему к началу войны с Россией так и не удалось, в частности, резервных (запасных) верховых лошадей для строевых частей Мюрата не хватило. А про тягловый «конский парк» (артиллерийский и обозный) и вовсе говорить не приходится. В конце концов, это очень сильно скажется на итогах этой тяжелейшей кампании. Причем, начнется этот необратимый процесс уже в самом ее начале, т.е. еще до того как развернутся активные масштабные боевые действия. А в ходе ретирады из Москвы уже будет ярко выраженная агония некогда лучшей в Европе наполеоновской кавалерии. Зато все хорошо было поначалу у ее начальника — неаполитанского короля маршала Мюрата. Оставив свою супругу Каролину регентшей, Мюрат отправился в очередной поход его тестя-императора как и подобает монарху. За ним следовал гигантский багаж, в котором нашлось место даже духам. Имелся также полный штат камергеров, конюхов, пажей, лакеев и лучших франко-итальянских поваров. Для очередного похода Мюрат даже придумал себе новую форму: сапоги желтого цвета, панталоны алые с золотыми галунами, мундир небесно-голубой, украшенный золотым позументом, а его доломан малинового бархата был подбит соболем; украшенная золотым позументом треуголка была огромных размеров, даже с точки зрения моды тех дней, и увенчана белыми страусовыми перьями, которые крепились большой бриллиантовой брошью; позолоченная сабля и золотой ремень были обрамлены бриллиантами; пистолеты, торчавшие из усыпанной самоцветами кобуры, были отделаны золотом, рубинами, изумрудами и сапфирами с бриллиантами. В поход неаполитанский король взял 60 превосходных скакунов с попоной из тигровой шкуры, золотой уздечкой и золотыми стременами…

Правда, реально в войне участвовало (сражалось) от 410 до 448 тыс. чел. (сведения сильно расходятся и, пожалуй, единства по этому «щекотливому вопросу» не будет никогда) и 1200—1350 пушек (данные заметно разнятся). При этом количество некомбатантов (нестроевых) в эту численность не входит.

Остальные остались на границах для прикрытия флангов наступающей армии и в резерве в Восточной Пруссии.

…Впрочем, историки до сих пор спорят о том, сколько же наполеоновских солдат на самом деле пересекло границы России…

Всю свою Великую армию Наполеон сконцентрировал между Вислой и Одером, разделив на три крупные группировки.

Наиболее сильной (северной) командовал сам французский император.

В ее состав входили три пехотных (здесь и далее везде сведения об их численности колеблются: I-й — от 68 до 72 тыс. преимущественно французских ветеранов — Даву, II-й — от 35 до 37 тыс. — Удино и III-й — 37- 39 тыс. — Нея) и два кавалерийских (I-й и II-й Мюрата) корпуса, а так же святая святых наполеоновской армии — императорская гвардия (в том числе, Старая, Средняя и Молодая) 36—47 тыс. и 176 ор. с 2 тыс. канониров.

Всего — от 218 до 220 тыс. (данные разнятся) человек (в немалой степени французов) при 527 пушках.

…Кстати, о Старой Гвардии! В основном это были ветераны, сражавшиеся вместе с Наполеоном, начиная с Итальянского похода 1796 г. и прошедшие с ним «огонь, воду, а в будущем и медные трубы» всех его крупнейших сражений. Несмотря на их возраст, едва ли какая-нибудь сила могла их одолеть. К тому же, именно они, эти ворчуны, в совершенстве освоили главную солдатскую науку — «науку» выживать! Эти люди могли неделями маршировать и сражаться, питаясь капустными листьями. Недаром говорили, что они могут выжить там, где с голоду дохнут даже крысы! Они не имели семей, которые бы привязывали их к месту. Они жили, чтобы сражаться и грабить…

В центре сосредоточилась группа войск под началом вице–короля Италии наполеоновского пасынка Эжена де Богарнэ.

Здесь были сосредоточены два пехотных (IV-й Итальянский — 41-45-46 тыс. — самого Богарнэ и VI-й Баварский — 25—27 тыс. — Сен-Сира) и один кавалерийский (III-й Мюрата) корпуса вместе с Итальянской королевской гвардией, т.е. от 80 до 82 тыс. чел. (в основном баварцы и итальянцы) с 208—218 оруд. (сведения расходятся).

И, наконец, на юге располагалась группировка из трех пехотных (V-й Польский — 35-36-38 тыс. — Понятовского, VII-й Саксонский — 17-25-36 тыс. — Рейнье/Ренье и VIII-й Вестфальский — 17,5—19 тыс. — Вандама/с августа Жюно) и одного кавалерийского (IV-й Лотур-Мобура — 6—8 тыс.) корпусов (от 78 до 80 тыс. чел. — саксонцы, вестфальцы, гессенцы, поляки и др. представители покоренной Европы вместе с 159 пушками).

Эту группировку возглавлял вестфальский король младший брат Наполеона — Жером Бонапарт, тщеславный и амбициозный, но не котировавшийся среди профессиональных военных, как полководец. Этот большой охотник до удовольствий быстро наделает кучу ошибок и, то ли разъяренный Наполеон отправит этого «знатного умельца задирать женские юбки» из армии с глаз долой, то ли он сам предпочтет заняться тем, что у него лучше всего получалось: «жить в кайф» под прикрытием брата-императора.

Его заменит герцог д`Абрантес, генерал Жюно, ранее бывший заместителем у пасынка Бонапарта Эжена де Богарнэ — безусловный храбрец, один из самых старых (наряду с Мармоном) близких друзей Бонапарта, еще со времен осады Тулона (!), прошедший с ним все (или почти все?) военные кампании. Но сейчас это был уже измученный и усталый человек, переживший несколько тяжелых ранений в голову, его воинский талант, то ли существенно померк, то ли был просто-напросто преувеличен? В силу ряда обстоятельств он совершит массу промахов (либо ему их припишут?) и «благодарный» Бонапарт сделает из него «козла отпущений».

…Между прочим, Наполеон прекрасно понимал, что его брат Жером — вояка никакой, а пасынок Эжен — всего лишь весьма толковый, решительный и исполнительный командир, но все же, не более того («звезд с неба не хватает»). А потому назначил к ним в начальники штабов своих лучших штабных офицеров — соответственно, Маршана — для брата и Дессоля — для пасынка…

Два других корпуса — Х-й прусско-вестфальско-польский (29—32 тыс.) французского маршала Макдональда и (условно XII-й) сугубо австрийский (30-32-34 тыс. чел. — данные разнятся) генерала от кавалерии князя Шварценберга прикрывали северный и южные фланги ударной группировки Великой армии.

…Между прочим, особо следует сказать об австрийском (вспомогательном) корпусе. Согласно подписанному в Париже 14 марта 1812 г. французским министром иностранных дел Маре и австрийским послом князем Шварценбергом австро-французскому договору 1812 г. (15 марта он был ратифицирован в Париже, а 26 марта — в Вене) Австрия обещала Наполеону военную помощь в случае войны между Францией и Россией. В течение двух месяцев император Франц I-й обязался выставить 30-тысячный корпус (27 бат., 44 эскадр. — драгуны, шеволежёры и гусары, 60 оруд. — 30.900 чел.) под командой австрийского генерала и подчинённый непосредственно Наполеону. В составе Великой Армии официального номера он не имел. Сохранил собственное командование и специфическую структуру: нач. штаба генерал-майор Штуттергейм, командующие дивизиями (фельдмаршал-лейтенанты Бьянки, Берзина фон Зигенталь, Траутенберг и Фримон), начальник резервной артиллерии генерал-майор Вахтенбург. Поскольку австрийское правительство стремилось избежать втягивания страны в серьёзный военный конфликт с Россией, то в июне 1812 г. канцлер Меттерних отправил в ставку Александра I-го в Вильно советника посольства в Санкт-Петербурге Лебцельтерна, который заверил царя, что австрийские войска не будут вести активных боевых действий при условии, что Россия «не будет смотреть на Австрию, как на врага». В результате потери австрийского вспомогательного корпуса в русской кампании составят не более 7 тыс. чел. Действуя совместно с саксонским корпусом генерала Рейнье против русской армии Тормасова, а затем и Дунайской армии Чичагова, он отступит на территорию Великого герцогства Варшавского. 28 декабря арьергард Шварценберга оставит пределы России, 30 января 1813 года по итогам Зейческого перемирия, австрийский князь сдаст без боя Варшаву и отойдет с корпусом в Австрию…

Оставшийся под Данцигом и вдоль Вислы резерв, чье качество большинством исследователей принято считать достаточно заурядным, насчитывал 90-140-165 тыс. (данные очень сильно разнятся) солдат под общим началом маршалов Виктора (IX корпус — 33,5—34 тыс.) и Ожеро (XI корпус — ок. 60 тыс.), причем, из последнего лишь две дивизии входили на территорию России.

Придет время, причем, весьма скоро, и именно эти солдаты заменят тех, что полягут (порой, бездарно) на бескрайних просторах российской империи.

Несомненно, что качественно наполеоновская армия была хуже, чем она была в 1805 — 1806 гг.-х., да и в 1807 г. Тогда это вообще были лучшие солдаты в Западной Европе — прошедшие через горнило патриотического энтузиазма многолетних революционных войн под доходчивым во все времена лозунгом-девизом «Patrie en danger!» («Отечество в опасности!»). Из французских частей, не считая кавалерии, ветеранами были укомплектованы лишь I-й армейский корпус Даву и частично IV-й армейский корпус Богарнэ. Они считались лучшими солдатами Наполеона, кроме, гвардии, конечно. II-й (Удино) и III-й (Нея) корпуса в основном состояли из новобранцев.

В самом лучшем случае — лишь половину численности Великой армии составляли природные французы: по некоторым данным их могло быть порядка 150—155 тыс.

Впрочем, поскольку совершенно точных данных нет, то не известно от какой цифры вторгнувшихся войск на территорию России ее считать?

…Кстати, наличие большого числа новобранцев в немногочисленных чисто французских полках объяснялось продолжением французским императором войны с Испанией. Там ему приходилось держать (по очень разным данным) 150-200-300 (?) -тысячную армию, где было немало французских частей, во главе с Массена, Сюше, Сультом, Мармоном и первоклассными генералами Бонэ, Деканом, Клозелем, Рейлем, Суамом, Томьером, Топеном, Фуа, и др., чьи имена для широкой публики не столь на слуху. При этом, среди маршалов первые трое по праву входили в число лучших…

Остальные части были укомплектованы иностранцами, набранными (рекрутированными) в разных странах Европы — союзных и вассальных Франции. В них служили знаменитые прусские черные гусары, голландские и польские уланы, австрийские драгуны, португальские егеря, а также итальянцы, венгры, бельгийцы, хорваты, литовцы, швейцарцы и немцы из разных государств (баварцы, вестфальцы, вюртембержцы, саксонцы и прочие «немцы»).

…Между прочим, одних только представителей германских народов в Великой армии было целых 5 (!) корпусов! VI корпус Баварский, состоявший из двух пехотных и одной кавалерийской дивизий, всего ок. 25 тыс. чел. VII корпус Саксонский, состоявший из двух пехотных и одной кавалерийской дивизий, всего ок. 17 тыс. чел. VIII корпус Вестфальский, состоявший из двух пехотных и одной кавалерийской дивизий, всего ок. 18 тыс. чел. X корпус Прусский, состоявший из трех пехотных и одной кавалерийской дивизий, всего ок. 32,5 тыс. чел. Условно XII корпус, Австрийский, состоявший из трех пехотных и одной кавалерийской дивизий, всего от 31 до 34 тыс. чел. Итого: примерно 126,5 тыс. человек. Много это — или мало!?.

Наиболее надежными принято считать лишь французские и, отчасти, (в зависимости от ситуации) польские части князя Юзефа Понятовского. Многие из поляков сражались за Францию, еще начиная с первых революционных походов 1792 г., и их уланы слыли в Европе одними из лучших. Поляки будут сражаться достойно, особенно под Смоленском, но после заметных потерь под Миром и Романово — на Бородинском поле они будут на вторых, если не на третьих ролях.

…Кстати сказать, еще в 1807—1808 гг. Наполеон приказал воссоздать национальную польскую армию по образцу французской. Всего было собрано ок. 50 тыс. опытных бойцов: 35 тыс. пех., 12,5 тыс. кав., 3,5 тыс. артил. и 800 саперов. Они прекрасно зарекомендовали себя в тяжелейшей Испанской кампании Бонапарта в 1808—1809 гг. В роковом мероприятии Наполеона — походе на Москву в 1812 г. — участвовали как отдельный V Польский корпус Ю. Понятовского (3 пех. дивизии и 1 кавалер. дивизия), так и несколько пехотных и конных бригад разбросанных по наполеоновским корпусам, в том числе, Макдональда и Виктора. Ими руководили такие многоопытные командиры как Домбровский, Зайончек, Рожнецкий и др. Польское панство давно мечтало о войне с Россией и поход на Москву был для них несказанной радостью. По очень разным данным всего под знаменами Бонапарта тогда встало от 85 до 120 тыс. поляков. Принято считать, что в Россию вторгнется лишь 35 тыс. Восходящая звезда польской поэзии Адам Мицкевич воспел это событие в поэме с патетико-патриотическим названием… «Пан Тадеуш»! Особенно хороши были 10 полков польских улан, входивших в элиту наполеоновской армии: их владение пиками считалось в ту пору образцовым и донские казаки им в этом уступали. Недаром уже во время легендарных «Ста дней» Наполеона Бонапарта отборный гвардейский полк польских улан принял участие в его последней кампании, играючи отразил атаку знаменитых «шотландских серых» драгун при Ватерлоо и полностью полег в неистовых кавалерийских атаках маршала Нея на британские каре Веллингтона на плато Мон-Сен-Жан и, прикрывая отход Бонапарта с поля той роковой для него битвы. Тем самым именно они поставили своего рода «красивую точку» в многолетней борьбе поляков за свободу своего Отечества — Речи Посполитой…

В иностранной кавалерии высоко котировались саксонские кирасиры, а в пехоте — уверенно смотрелись вюртембержцы. Неплохо могли сражаться итальянцы из корпуса наполеоновского пасынка Эжена де Богарнэ.

А вот на остальных зачастую особо полагаться не приходилось. Их ратное мастерство, порой, оставляло желать лучшего и они скорее годились в некомбатанты (нестроевые части).

Тогда как о взятых насильно испанцах и португальцах и вовсе принято писать, что они стремились дезертировать при любом удобном случае.

Впрочем, все это сугубо «оценочные суждения».

Чисто иностранными были войска у Сен-Сира (исключительно баварцы), Рейнье (только саксонцы), Жюно (лишь вестфальцы) и Макдональда (пруссаки, баварцы, вестфальцы и немного поляков).

Разношерстный состав был у: Мюрата (две трети — французы), Удино (одна треть — швейцарцы, хорваты и поляки), Ожеро (одна треть — «различные» немцы и итальянцы), Богарнэ (больше трети — итальянцы, испанцы, далматинцы, хорваты), Виктор (три четверти — «прочие немцы»), а у Нея почти половину его сил составляли вюртембрежцы, иллирийцы и португальцы.

Многочисленные австрийцы с пруссаками (вместе — почти 67 тыс. чел.) явно не собирались слишком усердствовать в войне против вчерашнего союзника — русского царя, недавно так по-братски опекавшего прусского короля-неудачника, томно заигрывавшего с его покойной супругой-красавицей. (Луиза умерла в 1810 г. строго-настрого наказав своему мужу-подкаблучнику поквитаться с «корсиканским чудовищем» за «вселенский позор» Пруссии в 1806 г.)

…Кстати сказать, историки до сих спорят о большой целесообразности включения французским императором в 1812 г. в состав Великой армии австрийских и прусских воинских контингентов со своим командованием. Не исключено, что для этого шага могло быть сразу несколько причин. По дипломатическим соображениям для него было важно использовать бывших русских союзников, тем самым, он показывал Александру I: вся континентальная Европа идет войной на него, даже бывшие друзья. 2 (15) августа 1811 г. в разговоре с русским послом А. Б. Куракиным Наполеон говорил: «Пруссия не забыла, что вы взяли у нее Белосток, а Австрия помнит, что для округления границ вы охотно отрезали у нее несколько округов Галиции». Французскому императору было важно окончательно развести Пруссию и Австрию с Россией, замутив между ними кровавую ссору, после которой уже не могло быть и речи об их союзе против него. В тоже время, таким шагом, он мог рассчитывать застраховать свои тылы, поскольку эти два корпуса превращались в заложников верности Наполеону их собственных монархов. И все же, размещение этих двух корпусов на флангах в грядущей военной кампании обернулось для него стратегической ошибкой. Суть которой, правда, стала видна только в конце похода, когда полная победа русской армии стала для его союзников неоспоримым фактом. А так почти всю кампанию и пруссаки, и австрийцы, хоть и весьма вяло, но, все же, «воевали» против русских. Зато когда катастрофа Великой армии стала свершившимся фактом — она ретировалась из Москвы — они начали готовиться вот-вот обнажить фланги спасавшихся бегством остатков некогда громадной армии французского императора…

Командный состав Великой армии имел за своей спиной серьезную боевую школу и обладал огромным опытом ведения военных действий, а солдаты в целом (особенно французы и поляки) верили в счастливую звезду своего императора.

Недостаток качества следовало заменить количеством.

Главной слабой стороной Великой армии являлась ее разноплеменность и разнородность. Это огромное, разноязыкое воинство не было рассчитано на затяжные войны.

Оно нуждалось в быстром и решительном успехе: разгроме основных сил противника в генеральном сражении, не проникая вглубь необъятных просторов российской империи.

***

Над Россией нависла грозная опасность.

Русские солдаты, офицеры и генералы не испытывали страха перед неприятелем и готовились дать ему достойный отпор.

В отличие от наполеоновских полчищ, собранных со всей порабощенной Европы, армия в России являлась практически однонациональной (не зря ее принято называть русской), исключения составляли уланские полки, где много было поляков, и полки национальных формирований иррегулярных войск — башкиры, тептяри, мещеряки (мишари), калмыки, крымские татары — малополезные в серьезных масштабных столкновениях в открытом поле, но незаменимые в разведке, преследовании и, конечно, диверсионно-«партизанской» войне, а также, в… грабежах и мародерстве.

В русской армии того времени была целая плеяда талантливых генералов — Барклай, Ермолов, Милорадович, Багратион, Раевский, Остерман-Толстой, Дохтуров, Коновницын, Неверовский, Кутайсов, Голицын, атаман Донского казачьего войска Платов, братья Тучковы и многие другие, чьи имена, к сожалению, не столь на слуху и знакомы лишь знатокам отечественной военной истории.

Все они мало в чем уступали французским военачальникам Бонапарта, имея богатый опыт боевых действий против наполеоновской армии, а кое-кто еще и со времен восхитительного Итальянского и драматического Швейцарского походов неистового старика Souwaroff, нагнавшего тогда страху на французское общество и показавшего ее полководцам, что русские особо хороши в ближнем бою, поскольку умеют «бесподобно наматывать на свои тульские штыки вражеские кишки», как на привычных им равнинах, так и в менее комфортных горах.

Теперь, когда воевать предстояло уже не на далекой чужбине, где все могло кончиться дипломатическим торгом или прочими «цивилизованными штучками», а на необъятных просторах России-«матушки», армия, охваченная патриотическими чувствами, была готова на великие подвиги.

…Между прочим, театром военных действий на европейской территории России станет огромное пространство от Немана и Западного Буга на западе до Москвы на востоке, от Риги на севере до Луцка на юге. В природно–географическом плане оно разделялось на две части районом Полесья, изобиловавшим лесами и труднопроходимыми болотами. Естественными оборонительными линиями на этом участке являлись реки: Неман, Западная Двина, Днепр и Березина. Особое стратегическое значение в качестве узловых пунктов приобретут Вильно, Минск, Борисов, Смоленск и Москва…

В 1810 г. военным министром России стал известный военачальник генерал Барклай-де-Толли. Он уже встречался и с Наполеоном, и с его маршалами на полях сражений и понимал причины постоянных побед французов.

Барклай считал, что русская армия сможет противостоять Наполеону только после существенных реформ. Он сделал все, чтобы провести их в кратчайшие сроки. С его именем принято связывать значительное увеличение армии. Численность гвардии, весьма поредевшей после «мясорубок» Аустерлица и Фридланда, где ее, отчаянно латая «дыры» и «бреши», бросали в самое пекло, была доведена до 12 отборных пеших и конных полков: ок. 15 тыс. пех. и ок. 5 тысяч кав. — всего примерно 20 тыс. чел., что отчасти соответствовало численности всей императорской гвардии Наполеона (Старой, Средней и Молодой), дошедшей в 1812 г. до Москвы.

По примеру французской армии были созданы постоянные крупные соединения — мощные корпуса и более маневренные дивизии. В каждый корпус входили две пехотные и одна кавалерийская дивизия, а также две артиллерийские бригады вместе с батареей на конной тяге.

Это позволяло корпусам самостоятельно действовать на поле боя.

Более сбалансированным стало соотношение в пехоте гренадер (крупных и мощных бойцов — главной ударной силы среди пехотинцев) к егерям (ловких и быстрых воинов — готовых на действия в рассыпном строю и на стремительные маневры с индивидуальным боем). Количество полков последних увеличилось.

Батальонные колонны окончательно признали основным видом построения для ведения боевых действий пехоты, которая стала истиной «царицей полей». С вооружения наконец сняли совершенно бесполезные в условиях новой боевой тактики алебарды.

Большая часть пехоты получила разработанные в 1808 г. тульскими оружейниками более современные мушкеты (за основу были взяты французские ружья образца 1777 г. и английские — 1794 г.) с уменьшенным с 19-мм до 17,8 калибром, менее тяжелые (не 5,16 кг а 4,46 кг), с наибольшей дальностью стрельбы в 300 шагов, максимальной эффективностью до 100 шагов и скорострельностью — 2 выстрела в мин. По весу, начальной скорости пули и кучности стрельбы они почти не уступали зарубежным аналогам.

Принятый на вооружение нарезной карабин по своим тактико-техническим данным мало отличался от французского: дальность — 1000 шагов, максимальная эффективность — 500 шагов. (По некоторым данным насыщенность наполеоновской армии нарезными ружьями была несколько ниже, чем в русской.)

Но в тоже время до конца провести перевооружение пехоты новым оружием не удалось (только на половину) и на вооружении у пехоты встречались ружья 28 различных калибров! Понятно, что обеспечить действующую армию таким разнообразием боеприпасов было затруднительно.

К тому же, недостатком оказалось использование старого штыка — более короткого, чем французские, и разработанного еще под старые, более длинные ружья, что особенно скажется при отражении атак вражеской конницы.

В целом, стрелковое вооружение русских было не намного хуже, чем у наполеоновских солдат, с учетом того, что среди них были не только французы, но войска многочисленных союзников Бонапарта со своим разнообразным (разноформатным) оружием.

Пехоты в русской армии было гораздо больше, чем конницы.

Считается, что русская кавалерия — кирасиры, драгуны, гусары и уланы — славилась в Европе своими лошадьми (лучше конский состав был только в английской армии), несколько уступая французам если не в характеристиках коней, то в их выучке и индивидуальном мастерстве всадников.

Большая заслуга в улучшении состояния конного парка принадлежит знаменитому командиру кавалергардов, генералу от кавалерии Андрею Семеновичу Кологривову (не путать с его младшим братом Алексеем С. Кологривовым — гвардейским пехотным генералом) и инспектору внутренней стражи генерал-лейтенанту графу Е. Ф. Комаровскому — участнику последних легендарных Италийского и Швейцарского походов А. В. Суворова.

При этом часть кирасир была переформирована в драгун, чьи функции были гораздо шире.

Роль кирасир оставалась прежней: являясь в какой-то мере аналогом гренадер в пехоте, им полагалась наносить таранный удар по сомкнутому пехотному строю. Наподобие рыцарской конницы, защищенные кирасами (у основной массы русских кирасир она прикрывала только грудь, но и не спину, как у их наполеоновских визави) и касками, кирасиры могли разбрасывать чужую пехоту, используя при этом вместо копья карабины, крепившиеся справа у бедра с помощью специального длинного кольца. При их максимальной дальности стрельбы в 200 шагов, а эффективности — лишь в 75 шагов, при атаке каре залп приходилось давать почти в упор, после чего кирасиры брали пехоту «в палаши».

Вооруженные длинными пиками, уланы оказались очень эффективны в сшибках с вражеской конницей, но в атаке на сомкнутые строи пехоты они никак не могли сравниться с КПД кирасир.

Огромную роль играла многочисленная иррегулярная конница — казаки, чья численность колебалась, редко опускаясь ниже 12 тыс. бойцов.

Многие кавалерийские полки имели собственные конные батареи мобильной артиллерийской поддержки.

Поскольку в отличие от русской кавалерии, наполеоновская конница использовалась, в первую очередь, как самостоятельная ударная сила на поле боя, то ее основу составляли кирасиры и карабинеры (у них не было кирас).

Именно Наполеон в ту пору возобновил использование тяжелой кавалерии для прорыва фронта и опрокидывания противника стремительной лобовой атакой и последующего развития успеха. Но для этого требовались большие (порой, огромные) массы такой кавалерии, способной продавить сомкнутый строй вражеской пехоты, обученной противостоянию неприятельской конницы. Несмотря на отменную выучку и вооружение наполеоновская кавалерия в силу ограниченных возможностей конных заводов Европы того времени обладала в среднем несколько худшим конским составом по сравнению с русскими.

Впрочем, это не сильно сказывалось при фронтально-таранном ударе на поле боя, где следовало просто смять и задавить врага конной массой.

В полевой артиллерии русской армии (12-ти фунтовые орудия средней и малой пропорций, 6-ти фунтовые пушки и ½ и ¼-пудовые единороги — нечто среднее между пушкой и гаубицей) действительный огонь превышал огонь стрелкового оружия в 6—10 раз (а максимальная скорострельность вдвое — до 9 выстрелов в минуту против 4 выстрелов в минуту), а это означало, что именно ее стрельба обеспечивала успех той армии, где она имелась в достаточном количестве.

Ее реформирование завершилось во многом благодаря усилиям выдающихся генералов-организаторов А. И. Кутайсова и незаслуженного хулимого в советской историографии А. А. Аракчеева, ситуация выглядела лучше всего.

…Сутуловатый и костляво-жилистый, со свирепым взглядом, большими мясистыми ушами и таким же нависающим над большим ртом носом, жестокий и скорый на расправу, генерал от артиллерии (1807), граф Алексей Андреевич Аракчеев (1769—1834) был очень влиятельным государственным деятелем в военном ведомстве России времен правления двух таких противоположных российских императоров, как Павел I и его сын Александр I. Его не очень жаловали «братья по оружию» и, тем более, за солдафонство и грубость не любили в светском обществе, считая «бульдогом, какой не смел никогда ластиться к господину, но всегда готовый напасть и загрызть тех, кои бы восприпятствовались его воле». Хорошо известна полуанекдотическая молва, гласившая, что Аракчеев якобы съедал… неугодные царю прошения, чтобы только не докладывать о них! Не случайно за его сиюминутную готовность решительно пресечь любую попытку неповиновения государю, он был удостоен императором девиза «Без лести предан» (переделанного в свете в «Бес лести предан»). С 1796 г. он — комендант Санкт-Петербурга, а в 1797—1799 гг. — генерал-квартирмейстер всей армии, в 1799 г. и с 1803 г. — инспектор артиллерии, принял деятельное участие в ее реорганизации, в 1808—1810 гг. — военный министр, с 1810 г. — председатель Департамента военных дел Государственного Совета. Будучи очень способным администратором, с отменной памятью, исключительной работоспособностью, исполнительностью и «собачьей преданностью» к особе монарха, за все время правления Александра I, Аракчеев пользовался его исключительным доверием, будучи единственным докладчиком по большинству ведомств. Со смертью своего повелителя и вплоть до своей кончины Алексей Андреевич Аракчеев жил преимущественно в личном имении…

Так же как и в большинстве европейских стран того времени, преобладающим типом полевой артиллерии в русской армии были маневренные 6-фунтовые пушки. Подвижность (быстрые транспортировка и развертывание) и эффективность ее средних калибров достигла очень высокого уровня и она стала большой силой русской армии. Дистанция убойного огня составляла: для снаряда — 860 м, а у картечи — 350. По удельной мощи (вес залпа на количество стволов) она вышла на первое место в мире. Мобильность и вес залпа артиллерийских батарей считались в русской армии более важными, чем дальнобойность и кучность, как следствие, артобстрелу на дальних дистанциях уделяли меньше внимания (пригодные для этого 12-фунтовые орудия большой пропорции из-за медленной транспортировки и трудностей с развертыванием на позициях остались только в крепостной и осадной артиллерии; на полях сражений из 12–фунтовок русскими применялись лишь орудия средней и малой пропорций), что весьма пагубно скажется в ходе Бородинского сражения.

В большей мере, чем французская, русская артиллерия ориентировалась на максимальную эффективность в ближнем бою в решительную фазу сражения (напрямую или в упор), чем на методичной стрельбе по площадям с максимальной дистанции, что опять-таки отрицательно скажется во время битвы при Бородино.

Тем более, что отчаянно смелый французский артиллерийский бригадир (дивизионным генералом он стал только в 1808 г.) Александр-Франсуа Юро Сенармон показал русским под Фридляндом (спустя несколько лет после своего «звездного часа» он погиб в Испании), как эффективна может быть артиллерия, если она стремительно маневрирует на поле боя. Тогда, постоянно меняя позиции вручную (сокращая дистанцию до критического минимума), его канониры нанесли левому флангу Багратиона громадный урон и по сути дела проломили русскую позицию, дав гренадерам Нея прорваться в тыл.

Ради повышения скорострельности и удобства заряжания зазор между ядром и стенками канала ствола делался у русских орудий большим, чем у французских пушек. К тому же, ствол легких пушек делался короче и картуз (снаряд, пыж и порох — «все в одном флаконе») заряжался проще и быстрее.

Правда, все эти «новации» имели оборотную сторону: все те же кучность и дальность стрельбы ввиду худшей обтюрации снаряда в канале ствола снижались.

Обычно батарейная рота снабжалась восемью 12–фунтовками средней и малой пропорций и четырьмя ½-пудовыми единорогами. Согласно штату легкой роте полагалось иметь восемь 6-фунтовых орудия и четыре ¼-пудовых единорога. Конная рота должна была насчитывать шесть 6-фунтовок и шесть ¼-пудовых единорога.

Всего русская полевая артиллерия к 1812 г. обладала прим. 1620 пушками с прислугой: 10 канониров для легкого орудия и 13 — на тяжелое.

Вторгнувшаяся в Россию наполеоновская армия была оснащена более разнофункциональной артиллерией, если, конечно, можно так ее охарактеризовать.

Ее 8-орудийные роты (6 пушек и 2 гаубицы) позволяли применять батарею по самым различным целям, хотя это и усложняло управление ее огнем и снабжение боеприпасами.

Корпусная артиллерия состояла из батарей (12-ти и 8-фунтовых пушек и гаубиц большого калибра) способных вести обстрел врага с больших дистанций и подавлять неприятельскую артиллерию.

Дивизионная артиллерия (как правило, это были 6-ти и 4-фунтовки вместе с гаубицами среднего калибра) применялась для непосредственной огневой поддержки на исходных позициях.

Четырех-орудийные батареи полковой артиллерии комплектовались легкими 3-х и 4-фунтовками для непосредственного сопровождения атакующей пехоты и ведения огня напрямую чуть ли не с колес.

Из-за большого количества на число всех орудий в армии, трех- и четырех-фунтовых пушек артиллерия Наполеона по огневой мощи выглядела слабее русской, уступая по весу залпа примерно на четверть.

В то же время наличие значительного количества тяжелой дальнобойной артиллерии, способной работать как по целям, так и по площадям с максимальной дистанции, несомненно, делало ее очень опасной во всех «форматах» и фазах сражения, а не только накоротке или в упор.

Правда, преимущество Наполеона в 80 тяжелых орудий (12-фунтовые пушки и 8» гаубицы), превосходящих по мощи сильнейшие русские орудия, надо было еще уметь реализовать в полевых условиях. Эти мощные орудия из-за своей малой мобильности и низкого процента попаданий на больших дистанциях многим тогда казались малоэффективными на поле боя.

Так в русских войсках в сражениях отказались от 12-фунтовок большой пропорции, равных 12-фунтовым французским («грибовальским») пушкам и даже чуть превосходившим ее модификацию. А вот французский император был совершенно противоположного мнения и умел с помощью своих выдающихся артиллерийских генералов на полях сражений наглядно «валить врага» выверенным дистанционным огнем своей дальнобойной тяжелой артиллерии.

Тем более, что если для Бонапарта-артиллериста по образованию (и по призванию!) артиллерия давно была «Богом Войны», то в русской армии она еще только-только начинала говорить своим громоподобным басом в полный голос и на ходе Бородинской битвы это, к сожалению, скажется, правда, лишь отчасти.

Уровень подготовленности среднего состава офицерского звена царской армии все же оставлял желать лучшего, за исключением артиллерийских и гвардейских полков. Но в целом, русские офицеры отличались большой личной храбростью, нередко выручавшей их на поле боя в сложных ситуациях.

А вот штабные, транспортные, интендантские и медицинские службы русской армии сильно уступали в этом наполеоновским, особенно, в медицине.

Русское оружие того времени было относительно высокого качества и по своим характеристикам не уступало французскому.

И, все же, мощностей собственного российского производства не хватало для удовлетворения всех потребностей армии. Недаром некоторые полки и даже дивизии были вооружены английскими или австрийскими ружьями.

В целом, по своим технико-военным данным армия России не отставала от армии Франции.

…Между прочим, несмотря на все своевременные тактические и организационные преобразования русская армия оставалась типичной армией феодальной монархии, т.е. крепостной, ограничивавшей возможность повышения армейского контингента — в год по одному рекруту с 500 крепостных душ. За период с 1805 по 1812 гг. Россия трижды воевала с «Буонапартией», а также с Турцией и на Кавказе и, понесла огромные потери в обученных солдатах (по мнению Наполеона — лучшей по рядовому составу русская армия была во время войны 1805 г.) и нуждалась в систематическом пополнении молодыми неопытными, непривыкшими к тяготам войны рекрутами, которых приходилось сразу включать в строевые части. В этой ситуации боевые качества сильно снижались. Как результат русская армия начала XIX в. постоянно испытывала серьезный недобор в «высококачественном пушечном мясе» для ведения войны по-новому — динамично, наступательно, большими хорошо укомплектованными и обученными корпусами. Вынужденные постоянные наборы рекрутов для войн с Наполеоном (норма увеличилась сначала до 4 рекрутов, а затем и до 8 рекрутов с 500 душ, причем дважды в год!) не вызывали особого воодушевления среди помещиков, терявших лучшую часть рабочей силы. И все же, несмотря на все эти меры, создать армию, равную по численности наполеоновской (вернее, интернациональной), так и не удалось…

***

Принято считать, что для русских людей вторжение Наполеона в 1812 г. было первым со времен Батыя столь крупным нашествием. Но если тогда неприятелю противостояли разрозненные княжества, то теперь — единая империя с отличной армией — готовая к достойному отпору.

Правда, большая часть ее огромных военных сил (от 620 до 975 тыс. чел. — сведения очень сильно разнятся; при 1620 оруд.) находилась на границах всей обширной российской империи: на Кавказе под началом генерал-лейтенантов Ртищева и Ф. О. Паулуччи, где шла перманентная война против Ирана; в Крыму и Новороссии (там командовал генерал-лейтенант герцог Ришелье), где можно было ждать турецкого десанта; на ее юго-западных рубежах — там только-только благодаря высокому искусству генерала от инфантерии М. И. Голенищева-Кутузова удалось замириться с Турцией; и в Финляндии под руководством генерал-лейтенанта Ф. Ф. Штейнгеля, откуда могла грозить России вечно опасная для нее Швеция, никогда не забывавшая Полтавского «конфуза».

Поэтому поначалу на западной границе Александр I мог выставить (по современным постоянно уточняемым данным) только от 210 до 252 тыс. чел. и лишь 828—980 оруд. (и те, и другие данные серьезно разнятся), да и то — с большим трудом.

И это было все, что могла себе тогда позволить против Наполеона по истине могучая российская империя.

К началу войны и этот максимум сил был разъединен и рассредоточен на западной границе по нескольким армиям.

Принято считать, что на ударном направлении были лишь две из них.

1-я Западная армия генерала от инфантерии М. Б. Барклая-де-Толли — 120—127 тыс. (данные разнятся) чел. (пехотные корпуса: 1-й П. Х. Витгенштейна, 2-й К. Ф. Багговута, Евгения Вюртембергского, 3-й Н. А. Тучкова, П. А. Строганова, П. П. Коновницына, 4-й — сначала 1812 года, П. А. Шувалова, (затем — А. И. Остермана-Толстого), 5-й гвардейский — сначала войны все того же П. А. Шувалова, затем — Великого князя Константина Павловича, потом — Н. И. Лаврова, 6-й Д. С. Дохтурова; резервные кавалерийские корпуса: 1-й Ф. П. Уварова, 2-й Ф. К. Корфа и 3-й П. П. Палена — 19 тыс. всадн., в том числе, казаков М. И. Платова) при 558—580 оруд., стояла позади р. Неман в полосе 200 км (от Лиды до Россиен) со штаб–квартирой в Вильно, прикрывая Санкт-Петербург.

Подчинявшая Барклаю соседняя, 2-я Западная армия генерала от инфантерии Багратиона — 39—48 тыс. (сведения сильно разнятся) чел. (пехотные корпуса: 7-й Н. Н. Раевский, 8-й Н. М. Бороздин и 4-й резервный кавалерийский корпус К. К. Сиверс — 7 тыс. конницы, в том числе, казаков) с 200—270 пушками, располагалась на открытой местности между Неманом и Бугом [от Лиды до Волковыска (Вильковишек/Вылковёшек), где был ее штаб] и защищала московское направление.

Наполеон хотел разбить их поодиночке, тем более, что сначала его общий перевес над ними был очень серьезным (почти трехкратным) и русские армии были разбросаны на обширном пространстве. Кроме того, между армиями Барклая и Багратиона имелся разрыв почти в 100 км, в который и нацеливался Бонапарт.

Повторимся (!), что на ударном направлении Наполеон имел почти троекратное превосходство над русскими армиями Барклая и Багратиона!

…Между прочим, казачий корпус атамана Матвея Ивановича Платова стоял между армиями Барклая и Багратиона в районе Гродно. Ему следовало во время ударить во фланг и тыл вторгнувшимся в пределы российской империи наполеоновским войскам, чтобы затруднить их наступление, а Багратиону предстояло поддержать усилия казаков…

3-я Обсервационная (иногда в литературе встречается ее другое название — 3-я Западная) армия генерала от кавалерии Александра Петровича Тормасова (1752—1819) в 43—45 тыс. регулярных войск и казаков (корпус С. М. Каменского 1-го, корпус Е. И. Маркова, корпус Ф. В. Остен-Сакена и кав. корпус К.О. де Ламберта) и 168 орудий (данные, как водится, разнятся), находилась в стадии формирования (из резервных войск и путем отделения части 2-й Западной армии) на Волыни и в Подолии, со штаб–квартирой в Луцке. Она прикрывала Россию от Турции с юга, а заодно и Киев от войск Бонапарта и располагалась достаточно далеко как от наполеоновской армии, так и от багратионовской — за 200-километровыми заболоченными лесами Полесья, которое сковывало маневренные возможности не только вражеской, но и русских армий.

…Генерал от кавалерии (1801), Александр Петрович Тормасов (1752—1819) свое служении Отчизне начал в 10-летнем возрасте в качестве… пажа Императорского двора и лишь в 20 лет поступил на воинскую службу поручиком в Вятский пехотный полк. Спустя 12 лет — он уже полковник и командир Александрийского легкоконного полка. Его замечает сам всесильный екатерининский фаворит Г. А. Потемкин и командирует в Крым усмирять татар. В ходе очередной русско-турецкой войны 1787—1791 гг. он в составе так называемой «Екатеринославской» армии удачно действует под Бабадагом, Мачином, получает генерал-майора и ор. Св. Георгия, причем сразу III-го кл., минуя IV-й. Затем его направляют на усмирение польского восстания и он воюет под Мобаром, Мациовицами и штурмует под началом Русского Марса (А. В. Суворова) пригород Варшавы — Прагу. В 1798 г. Александр Петрович производится в генерал-лейтенанты. Правда, затем неуравновешенный император Павел I увольняет его со службы, чтобы вскоре вернуть в качестве командира лейб-гвардии Конного полка. После дворцового переворота в марте 1801 г. Тормасов — в основном на административных должностях: сначала — киевский генерал-губернатор, потом — рижский, затем командует на Кавказской линии. С начала Отечественной войны 1812 г. он командует армией, сдерживавшей Австрию, которая не очень-то и желала вести войну с Россией, пока Наполеон шел на Москву, а после того, как он побежал обратно к Неману и вовсе не спешила помогать разбитому союзнику. Александра Петровича отзывают в Главную квартиру, поручив адмиралу Чичагову «захлопнуть капкан» на Березине, куда так стремился Бонапарт с остатками своей Великой Армии. Тормасов не только занимается внутренним устройством войск, преследующих бегущего агрессора, но по мере сил участвует в сражениях, в частности, в таких важнейших, как под Малоярославцем, Вязьмой и Красным. В ходе Заграничного похода русской армии 1813—1814 гг., после смерти главнокомандующего Михаила Илларионовича Кутузова, Александр Петрович на правах старейшего полководца, временно возглавляет русскую армию и даже оказывается в претендентах на ее постоянное руководство, но царь отдает предпочтение более молодому и рьяному Витгенштейну. Расстроенное здоровье вынуждает Тормасова подать в отставку и с 1814 по 1819 гг. он генерал-губернаторствует в Москве. Боевой, еще «екатерининской закваски», генерал Александр Петрович Тормасов был похоронен в Москве — в Донском монастыре…

…Кстати, специалист по наполеоновским войнам с Россией В. М. Безотосный упоминает о наличии за тремя армиями — во втором эшелоне — двух резервных корпусов: у Торопца (под командованием генерал–адъютанта Е. И. Меллера–Закомельского) и у Мозыря (ок. 12 тыс. под командованием генерал–лейтенанта Ф. Ф. Эртеля)…

И наконец, далеко на юге — в Молдавии и Валахии — стояла еще одна русская армия — Дунайская, до 50 тыс. чел. (1-й корпус А. Ф. Ланжерона, 2-й корпус П. К. Эссена 3-го, 3-й корпус А. Л. Воинова и 4-й корпус Александ. Пав. Засса 2-го), под началом царского любимца (по крайней мере, на то время), адмирала П. В. Чичагова — на долю которого в самом конце войны выпадет непосильная задача, а потом и незаслуженная травля вкупе с опалой.

Совсем вдали от предполагаемого театра военных действий находился уже упомянутый 12 тысячный (?) «Финляндский» корпус генерал-лейтенанта Ф. Ф. Штейнгеля, прикрывавший русско-шведскую границу. Правда, после появления «около» шведского престола в качестве крон-принца бывшего наполеоновского маршала Бернадотта, нейтрально относившегося к России и скрытно-враждебно к Бонапарту, войска Штейнгеля могли быть задействованы на войне с Наполеоном.

…Генерал от инфантерии (1819), эстляндский дворянин Фаддей Федорович Штейнгель (1762—1831) начал реальную военную службу выпускником Сухопутного шляхетского корпуса в 1788 г., когда его прапорщиком Вологодского пехотного полка направили на войну со шведами в 1788 г. На той войне он очень быстро вырос до подполковника. В 1792 г. ему посчастливилось служить под началом самого «русского Марса» Александра Васильевича Суворова, когда тот занимался устройством в Финляндии пограничных со Швецией полевых укреплений. За почти 15 лет квартирмейстерско-топографической службы Фаддей Федорович вырос до генерал-майора. В качестве генерал-квартирмейстера русской армии он участвовал в войне с Наполеоном в 1806—1807 гг. За отличие под Прейсиш-Эйлау его наградили ор. Св. Георгия сразу III-го кл., минуя IV-й. За тяжелую контузию в голову под Фридляндом Штейнгеля производят в генерал-лейтенанты. Затем он снова на войне со шведами в 1808—1809 гг. и даже становится генерал-губернатором Финляндии и начальником всех русских войск в том краю. Войну 1812 года он начал лишь в сентябре, когда его Финляндский корпус двинули к Полоцку. Отбросив баварский корпус генерала Вреде у Кублучи, он награждается ор. Св. Александра Невского. Затем Фаддей Федорович сражается под Чашниками, Смолянами и на Березине. В Заграничном походе русской армии 1813—1814 гг. он уже не участвовал, поскольку снова был возвращен на благоустройство и генерал-губернаторство в Финляндию. Став 1 января 1819 г. генералом от инфантерии, Фаддей Федорович Штейнгель уволился с управления Финляндией лишь в 1823 г, да и то сугубо по собственному желанию, но при армии состоял вплоть до самой смерти в 1831 г…

Некоторые исследователи упоминают и о 10-тысячном (?) «Рижском» корпусе генерал-лейтенанта И. Н. Эссена 1-го.

При этом за Барклаем оставалось право давать или не давать врагу большого сражения сразу на границах России: либо у Свенцян либо в Дрисском лагере.

Главнокомандующий и другие военачальники высшего звена определялись только и исключительно российским императором, а ему в этом архисложным и щекотливом вопросе было очень нелегко.

С некоторыми из претендентов на эту роль у него не сложились личные отношения (известные и по-разному популярные — Кутузов, Багратион, Тормасов), другие, как например, бабушкины «екатерининские орлы и орлята» либо были безнадежно стары и дряхлы, а то и вовсе совсем недавно ушли в мир Мрака и Теней, Боевых Тревог и Тяжелых Походов, Былых Побед и Неудач (Прозоровский, Каменский-старший, Михельсон).

Кроме того, после катастрофических неудач русских войск (Кутузова под Аустерлицем, Беннигсена при Фридлянде, когда, несмотря на то, что элитное соединение русской армии — ее гвардия дважды бесстрашно ложилась костьми, но сражения были проиграны) в войнах с Наполеоном у императора сложилось весьма критическое мнение о своем генералитете, способном успешно противостоять Последнему Демону Войны.

Александру I явно следовало омолодить свой генералитет согласно требованиям новых тенденций ведения войны, пропагандируемых Бонапартом.

И ведь такие среди генералов были!

Правда, число их было мизерным, по крайней мере, на самые первые роли…

Тем более, в понимании такого крайне недоверчивого и опасливого самодержца как Александр Павлович «Романов» (на самом деле — Гольштейн-Готторп), никогда не забывавшего, как и с чьей помощью ужасно закончил свои дни его венценосный отец, причем, не без его… ведома?

В связи с этим, примечательно, что по началу-то вдоль западной границы России стояли две почти равные (!) по численности армии!

Сначала командовать одной из них, в частности, 2-й Западной армией по высочайшему мнению (и, вероятно, симпатии?) следовало весьма даровитому генералу от инфантерии, графу Н. М. Каменскому 2-му (младшему сыну покойного «екатерининского орла»). Его отличал сам «русский Марс» Александр Васильевич Суворов (а тот всегда был весьма скуп на похвалу и повышения, кроме подлинных героев, конечно!) еще в далеком 1799 г., в ходе полулегендарного Швейцарского похода, и посему считавшемуся одним из его последних учеников. К тому же, Николай Михайлович имел в обществе «победную репутацию». Но он скоропостижно умер…

Пришлось царю на замену ему назначить в 1811 г. отнюдь не столь привлекательного для него лично князя П. И. Багратиона: как в таких случаях говорят «шерше ля фамм», вернее, любимую сестру царя великую княжну Екатерину Павловну — весьма, кстати, сексуально привлекательную (сегодня ее назвали бы «сексом во плоти») и шуструю во многих отношениях. Недаром ведь ее братец цесаревич Константин Павлович, сам человек весьма своеобразный, емко прозвал «Катиш» «вострухою» (что коробит «екатериноведок» -эмансипе — биографинь ее сексуально раскрепощенной бабки-узурпаторши и.. мужеубийцы — если не напрямую, то по «молчаливому уведомлению») и сегодня каждый вправе вкладывать в это понятие то, что ему самому… ближе в женском естестве.

А вот на пост главнокомандующего 1-й Западной армией Александр назначил импонировавшего ему своими знаниями, рассудительностью и невероятным хладнокровием Барклая (военного министра), но произошло это лишь 19 марта 1812 г. и в вверенных ему войсках тот смог оказаться 31 марта.

Только в мае 1812 г. срочно начала формироваться 3-я Обсервационная армия, и ее возглавил один из старых генералов А. П. Тормасов, бывший на виду еще в екатерининскую эпоху, но до этого ни разу не скрестивший оружия ни с наполеоновскими маршалами, ни с ним самим, что можно считать вполне естественным минусом.

Более того, когда ее формировали, то немало войск взяли из армии Багратиона. В результате 2-ю армию урезали вдвое, к тому же передав еще и ее 6-й пехотный корпус генерала от инфантерии Д. С. Дохтурова в 1-ю Западную армию.

Вполне понято, что всеми этими «переводами-перемещениями» было задето полководческое «я» Петра Ивановича Багратиона — военачальника сколь отважного и опытного, столь по-кавказски порывисто-горячего, что в противостоянии с полководцем класса Бонапарта грозило непредсказуемыми последствиями.

Отнюдь не исключено, что во всех этих извилистых «маневрах» и «подковерных телодвижениях» просматривались личные предпочтения Александра I. Но в тоже время ему приходилось считаться со старшинством генералов (в армии это было обязательным условием) и их боевой репутацией.

К тому же, он очень сильно рисковал.

Дело в том, что полководческий опыт (не путать с боевым) Барклая и Багратиона, все же, не был столь богат, чтобы в одиночку противостоять самому Бонапарту, а Тормасов, даже самостоятельно командуя на Кавказе, все же, больше зарекомендовал себя на военно–административных должностях.

И все же, именно методичному и рассудочному «немцу» Барклаю полагалось решать: давать или не давать врагу большого сражения либо сразу на границах России, либо уже в ходе ретирады.

А порывистому грузину Багратиону, которого «захлестывали обида и стыд от самой мысли об отступлении», ему подчиняться, поскольку Барклай, как военный министр, мог передавать Багратиону приказания именем императора.

Хотя как командующие армиями они были облечены равной властью.

Зато командовать корпусами было поручено имевшим богатый боевой опыт и выдвинувшимся в последних войнах против Наполеона — П. Х. Витгенштейну, К. Ф. Багговуту, А. И. Остерману–Толстому, Н. А. Тучкову 1-му, Д. С. Дохтурову, Н. Н. Раевскому, П. П. Палену и многим другим боевым генералам из так называемой «второй и третьей шеренг», чьи имена не столь наслуху у широкого читателя. Столь же благополучно обстояло дело и с командирами дивизий, где было достаточно молодых, перспективных генералов и, что самое важное, уже понюхавших пороху в противостоянии Бонапарту и его маршалам.

А вот с толковыми и энергичными штабистами, особенно высшего звена, были проблемы и немалые, когда на генеральские должности приходилось назначать полковников.

В вооружении противники были примерно равны: французы обладали несколько лучшим стрелковым и холодным оружием, русская же артиллерия, недавно модернизированная одним из героев Прейсиш-Эйлау, талантливейшим генералом А. И. Кутайсовым и могущественным, знавшим в ней толк, А. А. Аракчеевым, в чем-то, превосходила наполеоновскую, а где-то, все же, уступала ей. Так, боевой ресурс русской пушки (число выстрелов) был в два раза выше французской.

Но бесспорный военный гений Наполеона, огромная армия, блестящие победы в Западной Европе убедили европейцев, что русские будут разгромлены в течение нескольких недель.

***

До сих пор тема разработки планов войны противоборствующими сторонами в 1812 г. вызывает горячие дискуссии из-за наличия немалого количества сразу нескольких заковыристых версий и «глубокозакоспирированных» гипотез.

Начнем с того, что, судя по всему, Наполеон излишне долго недооценивал своего главного исторического визави — Александра Павловича «Романова» (Гольштейн-Готторпа).

А зря!

Эта ошибка гения стоила ему многих роковых решений, причем, не только похода в Россию…

Приходится не единожды повторяться, но каждый раз к месту, что российский император, как известно, очень умело пользовался в разное время, в зависимости от складывавшейся ситуации, различными театральными масками, его феноменальная скрытность и непревзойденное умение артистически играть выбранную роль всегда вводили в заблуждение современников, причем почти всех, за редчайшим исключением. Он всегда слушал всех, говорил то, что все (причем, люди абсолютно разного интеллекта) понимали, но поступал только так, как ему было нужно и, как потом выяснялось, к выгоде руководимого им государства. Чаще всего он успешно использовал чужие мысли (порой, непопулярные в обществе) и популярных, но нелюбимых им (и, наоборот, преданных ему лично, презираемых в обществе) людей, в своих целях (например, М. И. Кутузов — в первом случае и А. А. Аракчеев — во втором).

Правда, в то же время этот невероятно лукавый любимый «бабушкин внук», прошедший в юности суровую школу маневрирования между его сверх амбициозной бабушкой-узурпаторшей-мужеубийцей и вечно подозрительным неоднозначным отцом, «отодвинутым» от престола аж до 42 лет (!), старался отвести от себя всякую ответственность перед современниками и потомством.

Ближайшие сотрудники были для него лишь орудиями для выполнения поставленных государством задач.

В тоже время он очень внимательно прислушивался к общественному мнению и дорожил им, особенно в просвещенной Европе, поскольку сам во многом был ее «дитём», благодаря неустанным заботам своей мудро-изворотливо-сластолюбивой бабки Екатерины II.

Аналитические способности у него в этом плане были исключительные и он почти никогда не ошибался в выборе правильного решения, а после Аустерлица (где сугубо по собственной самонадеянности в первый и в последний раз публично «обделался жидким», причем, не только в переносном, но и в прямом смысле) и вовсе.

В преддверии решающей схватки с Наполеоном за главенство в Европе Александр I сполна использовал все грани своего крайне извилистого характера, в том числе, все то же незаурядное актерское дарование, искусно вводя всех вокруг в заблуждение относительно своих решений, как оказалось, знаковых не только для своего необъятного государства, но для всей порабощенной «корсиканским выскочкой» Европы.

Надо отдать должное российскому императору!

Он не испугался грозных приготовлений всесильного врага, а решительно объявил французским дипломатам в мае 1811 г., что «он не обнажит шпаги первым, но зато последним вложит ее в ножны». Ровно год спустя правитель, которого великий поэт нарек «слабым и лукавым» выразился еще более конкретно и жестко: «Конечно, если император Наполеон решил воевать, то вполне возможно, и даже вероятно, что мы будем разбиты. Но это не будет означать, что он сможет диктовать нам мирные условия. Испанцы вот тоже часто терпели поражения, однако они не разбиты, и они не сдались. К тому же, они не так далеко от Парижа, как мы, и у них не тот климат и не те ресурсы, что у нас. Мы не будем рисковать. У нас необозримые пространства, и наша регулярная армия хорошо подготовлена. Ваши французы — народ храбрый, но долгие страдания и суровый климат сломят их сопротивление. Наш климат, наша зима будут сражаться на нашей стороне».

Российский император как в воду глядел!

Александр I убежденно говорил, что он не прекратит военные действия, даже если русским войскам придется отступать до Волги (как вариант в некоторых мемуарах — аж до Камчатки!?). Указывал же он в своем приказе от 13 июня 1812 г. председателю Государственного совета и Комитета министров, старому екатерининскому вельможе, графу Н. И. Салтыкову: «… Я не положу оружия доколе ни единого неприятельского воина не останется в Царстве Моем». А ведь сам Наполеон в своих планах (о них чуть позже) явно делал ставку на слабохарактерность Александра I и рассчитывал заставить его сделаться послушным его воле. Александр I, проявил упорство и энергию. Александр I не сидел сложа руки и постарался сколотить военный союз против всесильного французского императора: ему почти удалось уговорить прусского короля Фридриха-Вильгельма III. Но последний, неоднократно битый этим ненасытным «врагом рода человеческого», неожиданно резко поменял свою политику и даже вступил в соглашение с Наполеоном. Александр I с издевкой написал Фридриху-Вильгельму: «Лучше все-таки славный конец, чем жизнь в рабстве!»

Не следует забывать, что Александр I помнил о своем «полководческом» фиаско под Аустерлицем [благо тогда удалось все свалить на старика Кутузова, якобы редкостного «маразматика» или, по крайней мере, сделать вид, что это его «ляп»!? ], к тому же чуть не закончившееся для него пленением и тайно очень тяжело переживал оттого, что он — лишь второй персонаж в Европе, тогда как мечтал быть первым.

В заслугу российскому императору надо поставить то, что он так и не поддался соблазну первым нанести упреждающий удар по скапливающимся вражеским войскам в приграничных районах с Россией.

Хотя главный и принципиальный вопрос: где встретить противника — на своей земле или в чужих пределах — стоял и остро обсуждался, по крайней мере, на эту тему есть немало свидетельств.

Был же план 1811 г., по которому Россия и Пруссия при возможной поддержке поляков должны были начать военные действия. Пытался же Александр I договориться с поляками по этому поводу через своего бывшего «молодого друга» А. Чарторыйского, обещая им восстановление независимости и либеральную конституцию. Правда, для этого ему требовалась поддержка 50 тыс. поляков и такого же числа пруссаков. В этом случае он по его словам: «…мог бы без кровопролития добраться тогда до Одера».

Но эта задумка оказалась несостоятельна.

С одной стороны, патриотическое польское дворянство связывало свои надежды на возрождение былой Речи Посполитой только с именем Наполеона.

С другой — пруссаки тоже предпочли выступить на стороне Наполеона.

Несмотря на это еще какое-то время (до весны 1812 г.) в верхушке русского командования (за исключением самого российского императора, который всегда стремился действовать по принципу «семь раз отмерь — один раз отрежь») не исключалась возможность перехода границы первыми.

Докладывал же из Вильно военный министр М. Б. Барклай де Толли 1 апреля 1812 г. своему императору о полной готовности к форсированию Немана! Войска, полагал он, могут «тотчас двинуться». Получается, что Барклай предлагал занять часть территории противника в целях искусственного увеличения глубины отхода/отступления назад, в том числе, уже и по своей территории, т.е. ретирада закладывалась изначально. С военной точки зрения это было абсолютно логически обоснованное решение.

Но уже 7 апреля того же года Александр I весьма адекватно ответил своему министру: «… Посылаю вам союзный договор Австрии с Наполеоном. Если наши войска сделают шаг за границу, то война неизбежна, и по этому договору австрийцы окажутся позади левого крыла наших войск (курсив мой — Я.Н.)…».

Таким образом, внешнеполитические соображения отклоняли такое начало войны: начав первой, русская армия оказалась бы среди весьма негативно настроенных против нее народов и подвергалась бы опасности — и с флангов, и с тылу. Так, у австрийцев «был зуб» на Александра за аннексию в 1809 г. «некоторой небольшой части» ее восточной территории, когда она безуспешно «бодалась» с французским императором, пока после кровавейшей двухдневной ваграмской баталии не предпочла капитулировать в ожидании лучших времен.

В общем, на военные аргументы наслоились политические причины отказа от наступательных действий на наполеоновские полчища.

Повлияли на взвешенное решение русского царя и данные разведки о превосходстве сил противника на всей протяженности границ с Россией, причем, в несколько раз.

При таком раскладе разумно сочли дожидаться агрессии (вторжения) со стороны Бонапарта.

Александр I отлично знал и понимал, что Наполеон, собрав огромную по численности Великую армию вблизи русских рубежей и израсходовав на это очень большие средства, рано или поздно, вынужден будет пересечь границу.

Это был лишь вопрос времени (май — начало июня).

Российский монарх осознанно предпочел пожертвовать возможными военными преимуществами (напомним, что по началу предполагалось лишь занять часть Пруссии и герцогства Варшавского и, применяя тактику «выжженной земли» на территории противника, затем начать отступать к своим границам) в угоду политическим факторам.

В результате он выиграл и стратегически — заставил «неприятеля» действовать по русскому сценарию, приняв четкое решение отступать в глубь России и использовать ту же тактику «выжженной земли», но уже на собственной территории.

Следовательно, можно полагать, что, еще не успев начать войну против России в 1812 г., Наполеон по сути дела уже проиграл ее.

Большинство отечественных историков, пытливо работающих в архивах и с мемуарами свидетелей той эпохи, опираясь на отдельные сохранившиеся секретные документы, полагают, что у России был заранее разработанный и утвержденный императором план военных действий на случай войны.

Причем, поскольку, как очень точно выразился в свое время видный русский генерал, участник войн России с Наполеоном И. Ф. Паскевич, очень крепкий профессионал без заметно слабых мест (есть такой военный термин-характеристика полководческих способностей военачальника) — «Против Наполеона трудно устоять в сражении» — рассчитан он был на затяжную борьбу до победы.

Начиная с 1810 г. на высочайшее имя государя-императора подавалось немало планов военных действий разного толка на случай войны с Наполеоном, причем, не только от российских генералов, но и иностранцев. Всего их было несколько десятков, но поскольку большинство предложений по многим причинам не отвечало требованиям реально складывавшейся и быстро меняющейся обстановки, то всерьез можно рассуждать лишь о нескольких из них, вышедших из-под пера таких видных фигур в российской армейской среде, как М. Б. Барклай де Толли, П. И. Багратион, К. Ф. Толь, П. М. Волконский, А. д’Алонвиль, в какой-то мере, Л. И. Вольцогена, Л. Л. Беннигсена и даже К. Фуля (Пфуля).

…Кстати, о «злокозненном» схоласте Фуле! Уже давно и очень много места в отечественной историографии уделяется так называемому оперативном плану Фуля войны России с Наполеоном в 1812 г.. По сути дела роль самого Фуля и его плана действий русских на той войне слишком преувеличена, как в сознании окружавших его людей, так и последующих поколений историков. Карл Людвиг Август Фуль (Пфуль) являлся прусским стратегом и мало чем отличался от печально известного Франца фон Вейротера, заигравшегося в «оловянные солдатки» с Наполеоном под Аустерлицем. В 1806 г., после провала прусского «блиц-крига» с Бонапартом в 1806 г., закончившегося поражениями его родины при Йене и Ауэрштедте, прусский «кабинетный гений», якобы насмешливо заявил, снимая шляпу: «Прощай, прусская монархия» и устремился на восток — к царю Всея Руси, единственному правителю, который еще мог показать «корсиканскому выскочке», «где раки зимуют», по крайней мере, на необъятных просторах своей империи. Причем, в России он появился с письмом от Фридриха–Вильгельма III, а затем был принят из прусских полковников с повышением генерал–майором на русскую службу Александром I. На него, этот амбициозный пруссак, своими теоретическими познаниями и наукообразными схемами сумел тогда произвести сильное впечатление и по рассказам впоследствии даже выполнял роль советника и учителя российского императора по военной теории, но, естественно, не по практике, поскольку это совсем другая «наука» — умение убивать и побеждать не на бумаге и в тиши кабинета, а на поле боя, где любая твоя ошибка чревата собственной смертью. Историки, в частности, В. М. Безотосный, не без оснований, полагают, что русский самодержец и любимый внук Екатерины II, между прочим, один из образованнейших людей своего времени, прошедший суровую и многолетнюю школу придворного лавирования между крайне строптивым батюшкой и чрезвычайно властной бабушкой, в преддверии «грозы 1812 года» врядли бы доверил разработку плана войны всего лишь полковнику прусской армии, потерпевшей разгром в блиц-криге с Бонапартом, к тому же, не имевшему ни малейшего опыта командования на войне. Александр I, мудро не доверявший абсолютно никому, многоликий политик, склонный к внешним колебаниям, известный и как искусный дипломат, и как изворотливый интриган, не решился бы вверить столь важное дело и, следовательно, раскрыть всю секретную информацию очередному заезжему «кригсшпиллеру» (любителю «войнушки» в тиши кабинета типа печально известного ему по аустерлицкой катастрофе вышеупомянутого австрийца Вейротера), к тому же, не владевшему даже азами русского языка. Двойственный, а то и тройственный (человек с «тройным дном»: думал одно, говорил другое, а делал третье) в мыслях, словах и поступках Александр I, будучи великолепным актером, охотно прибегал к изворотливой маскировке своих замыслов и использовал лесть и обман как тонко отточенное оружие в государственной и житейской политике для достижения поставленных целей. (Недаром же, почуяв после Тильзитского унижения неладное со стороны своей очень амбициозной и энергичной сестрички Екатерины Павловны, на фоне недовольств в российском обществе альянсом императора с «корсиканским выскочкой», вроде бы метившей в новую «государыню-матушку» Екатерину III-ю и искавшей для дворцового переворота свою «шпагу/саблю» в лице сначала героического и авторитетного в армии Багратиона, а потом спустя какое-то время и культового артиллерийского генерала Ермолова, Александр ловко убрал ее с придворной авансцены, выдав замуж за отнюдь не героического супруга и отправив с ним под негласным надзором подальше от обоих столиц; по крайней мере, так полагают некоторые пытливые умы). Незаурядный психолог, он не любил подставлять свою персону под удар мнения общества, всегда старался, подстраховываясь-перестраховываясь, оставаясь в тени, выставить на общий суд другое лицо как мнимого инициатора. В. М. Безотосный не исключает, что именно так и могло обстоять дело с так называемым оперативным планом Фуля, который, не будучи одобрен официально, скорее всего, относился как раз к числу мероприятий, рассчитанных на обман общественного мнения. Фигура Фуля была выбрана как подходящий объект критики военных кругов — своего рода для отвода глаз, если хотите. В результате нашлось немало российских генералов, не раскусивших «хитроумного Одиссея» -Александра Павловича «Романова» (на самом деле — Гольштейн-Готторпа) и с удовольствием «оттоптавшихся» на плане Фуля «по полной программе». А это, как раз было то, что нужно для весьма «непрозрачного» русского монарха: генералитет ругал не императора, а его глупого советника. Следовательно, миф о секретном «плане Фуля» был искусственно раздут, поскольку он обелял в глазах общества (негодующего) в первое время войны (неудачное) императора и в целом русское командование за тактику отступления. То, что предлагал Фуль в 1811 г., звучит так: в начале войны 1-й Западной армии, против которой стояли основные силы Бонапрата, следовало отойти от границы в укрепленный лагерь у местечка Дрисса; тем временем как 2-я Западная армия должна действовать на фланг и тыл Великой армии. Казалось бы, все очень просто. Но схоластически мыслящий Фуль серьезно ошибался! Во-первых, этот укрепленный лагерь, помимо чисто местных позиционных недостатков (в тылу у него находилась река Западная Двина), не прикрывал ни одну из стратегически важных дорог и не был защищен с флангов. Во-вторых, прусский теоретик полагал, что в Великой армии из-за трудности со снабжением продовольствием будет сосредоточено не более 260 тыс. человек (из них только 40 тыс. французов). На самом деле врага было почти в два раза больше. Кроме того, вместо двух армий, русские войска были разделены на три, тем самым не шло и речи о принятии к делу его проекта. Более того, произошло значительное усиление армии Барклая за счет войск Багратиона. С оставшимися 40 — 45 тыс. бойцов армия последнего, по причине своей малочисленности, вряд ли могла выполнить замысел Фуля: нанести удар во фланг и тыл основных сил противника, сдерживаемых у Дрисского лагеря силами Барклая. (Недаром, располагая разведывательными сведениями о значительном численном перевесе трех вражеских группировок по сравнению с русскими частями, русское командование — царь и Барклай — направило Багратиону категорическое письменное предписание не вступать в дело с превосходящим его противником.) И наконец, самое весомое — Фуль не обладал информацией не только о предполагаемой численности Великой армии, но и не владел данными о подлинном состоянии дел в русских приграничных войсках. В связи с этим, В.М.Безотосный (я не единожды цитирую Виктора Михайловича, как одного из наиболее компетентных — по ряду обстоятельств — исследователя войн России с наполеоновской Францией, чья доказательная база не вызывает сомнений в предвзятости и прочих «тенденциях») полагает, «что сооружение в Дриссе укрепленного лагеря носило бутафорский и дезинформационный характер. Так Л. Вольцоген, выбиравший позицию для строительства лагеря, затратил на осмотр и съемку местности в 1811 г. всего полтора дня. Офицерами свиты по квартирмейстерской части инструментальная съемка местности была выполнена лишь в декабре 1811 г. Только 1 апреля 1812 г. белорусскому военному губернатору герцогу А. Вюртембергскому (очень близкому, кстати, родственнику российского самодержца; не путать с боевым генералом Евг. Вюртемберским) поступило высочайшее повеление выделить для строительства Дрисского лагеря 2.5 тыс. рабочих „из самых ближних Витебской губернии уездов“, а для присмотра за рабочими был выделен лишь запасной батальон Кексгольмского пехотного полка. Строительно–инженерный замысел имел достаточно несложное решение, и само сооружение не потребовало от казны больших финансовых издержек.» Итак, последнее на эту «щекотливую» тему: ни Фуль, ни Барклай, ни даже Александр I не видели лично этого лагеря — вроде бы «краеугольного камня при реализации плана отступления» (?) — до прибытия туда 1-й Западной армии. Если, конечно, все это так, то, как говорится, «без комментариев»…

При этом значительная часть вышеперечисленных авторов не знала многих важнейших деталей, необходимых для планирования, в силу отсутствия нужной информации, особенно о состоянии Великой армии Наполеона, а зачастую и русских сил, расположенных на границе.

Так, «победитель непобедимого Буонапартии» под Прейсиш-Эйлау (вернее, первым «сыгравший с ним в ничью») Л. Л. Беннигсен советовал дать французам генеральное сражение недалеко от Вильно.

А суворовский выученик П. И. Багратион (так его наряду с Милорадовичем было принято величать в советской историографии, с чем, кстати, отнюдь не все согласны), мысля категориями своего великого учителя (опять-таки, согласно советской исторической науке), и вовсе изначально предлагал своему государю сугубо наступательную войну против Наполеона, т.е. первым нанести превентивный удар. Стотысячную армию предполагалось двинуть на варшавское предместье Прагу, занять ее и Варшаву. Таким образом, театр военных действий был бы сразу перенесен по дальше от границ российской империи. Следующей целью становился бы Данциг. Резервный 50-тысячный корпус двигался бы позади на случай парирования возможных контрударов со стороны Наполеона. Но дальше Польши двигаться не предполагалось, т.е. все зависело от того, как сложится обстановка. План азартно-рискового героя авангардно-арьергардных боев Багратиона был рассчитан сугубо на срыв стратегического развертывания всех сил Великой армии, лишение ее выгодного плацдарма в Польше, оставление без поддержки со стороны поляков и австрийцев, в немалом количестве служивших в рядах наполеоновских войск.

И действительно, когда значительная часть сил армии Наполеона, вторгшейся в Россию, начала бы проникать в нее все дальше и дальше, то эффективность такого удара могла показаться весьма большой. Если бы армию Багратиона, начавшую громить гарнизоны, продовольственные магазины и дальние тылы Бонапарта, поддержала бы 3-я Обсервационная (или, 3-я Западная) армия А. П. Тормасова (а может быть и Дунайская армия адмирала Чичагова?), то Наполеону пришлось бы существенно корректировать свои оперативные планы. Это вполне могло бы ослабить давление на отступавшую под его безусловным численным напором 1-ю Западную армию Барклая.

Кое-кто полагал, что такая «диверсия» якобы могла поменять ход событий в Отечественной войне 1812 года.

Тем более, что после успехов Тормасова 15 июля 1812 г. под Кобрином, Бонапарту действительно придется спешно передислоцировать союзный ему австрийский корпус Шварценберга и лишь после того как последнему с помощью двух спешно приданных ему ударных польских дивизий удастся-таки отбросить Тормасова, обстановка на правом фланге наступающей Великой армии несколько успокоится.

Безусловно, Багратиону, одному из наиболее ярких (вместе с Милорадовичем, Каменским 2-м и др.) учеников (или, все же, последователей полководческой доктрины?) непобедимого «русского Марса» был присущ некий авантюризм, но и здравый смысл его тоже «не обходил стороной». И он сильно рисковал бы, отрываясь от своих тылов!?

Но, так или иначе, в силу ряда объективных и субъективных обстоятельств эта задумка последователя (что, скорее, ёмче и доходчивее?) «русского Марса» так и осталась на бумаге: вести наступательную войну против Последнего Демона Войны ни русский царь, ни общество, ни народ еще не были готовы. Да и армия была уже не та, что при Аустерлице или под Прейсиш-Эйлау, как качественно, так и психологически: лучшие из лучших уже полегли костьми на тех и другие полях Европы в предыдущих войнах с «корсиканским выскочкой», последний раз — под Фридляндом.

Кроме того, Наполеон — гениальный полководец — конечно, не исключал возможности такого контрманевра русских (Багратиона, чуть ли не единственного в генеральской обойме русского царя, он ценил весьма высоко) и предписывал начальнику своего штаба быть готовым к выпадам русских против его правого крыла, ставя задачей непременно уступать им территорию справа. Более того, полагалось максимально выдвинуть свое левое крыло вперед для сильного давления на русских и угрозы на стратегическом направлении — Минск, Смоленск и далее…

Особняком стоит мнение одного из руководителей Особенной канцелярии (или Особого комитета) военного министерства (т.е. военной разведки), участника, между прочим, легендарного Бородинского сражения, подполковника Петра Андреевича Чуйкевича (1783—1831) — фигуры до последнего времени малоизвестной широкой публике — очень хорошо информированного лица о состоянии дел в Великой армии и знакомого с большинством военных проектов, как правило, попадавших в Особенную канцелярию и хранившихся в ее архиве. Считается, что это был выдающийся руководитель, поставивший на профессиональные рельсы службу внешней разведки российской империи. Он лично неоднократно посещал Пруссию для сбора разведывательной информации. Его глубокий аналитический ум очень импонировал Барклаю, ценившему таких людей и всегда прислушивавшемуся к их мнению.

В своей обобщающей записке от 2 апреля 1812 г. для М. Б. Барклая де Толли Петр Андреевич подвел итог анализу секретных данных, накопленных в течение длительного времени, и выработал конкретные рекомендации русскому командованию.

Чуйкевич очень аргументировано обосновал суровую необходимость стратегического отступления как можно дальше назад от границы с порабощенной Наполеоном Европой, что максимально истощало бы его Великую армию и, в конце концов, позволяло бы рассчитывать на благоприятный исход войны с Последним Демоном Войны. «… Совершенное разбитие 1-й и 2-й армий может навлечь пагубные последствия для всего Отечества. Потеря нескольких областей не должна нас устрашать, ибо целостность государства состоит в целостности его армий. Уклонение от генеральных сражений, партизанская война летучими отрядами, особенно в тылу операционной неприятельской линии, недопускание до фуражировки и решительность в продолжении войны: суть меры для Наполеона новые, для французов утомительные и союзникам их нетерпимы. Надобно вести против Наполеона такую войну, к которой он еще не привык, и успехи свои основывать на свойственной ему нетерпеливости от продолжающейся войны, которая вовлечет его в ошибки, коими должно без упущения времени воспользоваться, и тогда оборонительную войну переменить в наступательную…»; «… заманить противника вглубь и дать сражение „со свежими и превосходящими силами“» — писал он своему начальнику и, естественно, государю.

Это официальное письменное заключение Чуйкевича, построенное на огромном объеме секретной информации, несомненно, убедительно аргументировало идею необходимости стратегического отступления.

…Кстати, в отечественной литературе принято считать, что в преддверии войны российская разведка переиграла французскую по всем статьям. Еще в начале 1810 г. военный министр Александра I Барклай-де-Толли представил своему императору план секретной операции по сбору развединформации о состоянии дел в Великой армии Наполеона, уже явно собиравшегося воевать с Россией. Немало потрудился над ее созданием князь Петр Михайлович Волконский, который после Тильзита специально побывал в Париже для изучения устройства победоносной французской армии и ее генштаба. Как результат после его возвращения из французской столицы в России был создан специальный отдел для координации деятельности русской военной разведки «Экспедиция секретных дел при Военном министерстве», потом переименованный в «Особенную канцелярию при военном министерстве». Разведкой Барклая поочередно руководили полковник Алексей Васильевич Воейков, полковник граф Арсентий Андреевич Закревский и подполковник/полковник Петр Андреевич Чуйкевич. Все трое не только были высокообразованными специалистами, владевшими европейскими языками, но были лично хорошо известны Михаилу Богдановичу: первый с ним воевал со шведами в 1808—1809 гг., а второй и вовсе какое-то время являлся его старшим адъютантом. В крупнейшие европейские города наполеоновской империи — Париж, Мадрид, Берлин, Вену, Дрезден и Мюнхен были посланы шесть особо подготовленных армейских офицеров в качестве военных атташе при русских посольствах и консульствах. Родина должна знать своих героев: в Вене — полковник-квартирмейстер Федор Васильевич Тейль фон Сераскиркен, в Берлине — еще один полковник-квартирмейстер Роберт Егорович Ренни (его затем сменил поручик Григорий Федорович Орлов), в Мюнхене — поручик Павел Христианович Граббе, в Дрездене — майор Виктор Антонович Прендель — участник Итальянского и Швейцарского походов Суворова и в Мадриде — поручик Павел Иванович Брозин. Все они — лично известные самому императору (он утверждал их кандидатуры) — настолько хорошо послужат отчизне, что со временем станут… генералами! Как известно, 2 раза в месяц на стол французского императора клалось «священное досье» — совершенно секретный документ, подготовленный в одном единственном экземпляре и только для императора о детальном состоянии дел в Великой армии, планомерно готовившейся к вторжению на необъятные просторы российской империи. Шесть секретных агентов Барклая кропотливо собирали всю важнейшую информацию о любых «телодвижениях» в Великой армии. Ключевую роль в этой шпионской деятельности играл знаменитый «русский Казанова», светлейший князь Александр Иванович Чернышев (1785—1857) — блестящий русский офицер, полковник, флигель-адъютант российского императора, участник войн с Бонапартом в 1805, 1806, 1807 гг. в рядах привилегированного Кавалергардского полка. [Александр Иванович «рожден был хватом» и со временем стал не только генералом от кавалерии (1826), но и военным министром России (1832—1852) и даже председателем Государственного совета (1848—1856)!]. Этого весьма «оригинального» человека — невероятно удачливого разведчика, лихого «партизанского» (летучего армейского конного отряда в тылу врага) командира и… беспощадного (в будущем) палача декабристов — специально послали к Наполеону в Париж для передачи личной переписки между вершителями судеб (французским и российским императорами), поделенной ими в Тильзите Европы. Неутомимый как павиан «секс-угодник», русский красавец, покорил массу нужных ему высокопоставленных дам в столице Франции, по слухам вплоть до любимой сестры Бонапарта любвеобильной красавицы Полины Боргезе. Ее сердце он завоевал, когда лично вынес из огня на руках во время пожара в австрийском посольстве, случившемся на приеме по поводу женитьбы ее брата на австрийской принцессе. И хотя тогда он спас и ее сестру Каролину, и даже жену маршала Нея (!), но в интимное доверие (войти в ее «райские врата») ему удалось войти лишь к Полине — изысканной коллекционерше легендарных красавцев-«жеребцов». Но это так сказать — секс-присказка! Александр Иванович действительно умел ладить со всеми, кто ему был нужен в тот или иной момент. Считается, что его уважал сам Бонапарт и счел возможным его присутствие (спецпредставителя в ту пору еще очень нужного ему венценосного союзника Александра I) в решающем сражении на очередной войне с Австрией в 1809 г. — знаменитом своим кровопролитием Ваграме. Более того, Александр Иванович, после победного окончания той весьма непроста складывавшейся для Наполеона войны, получил от него очень высокую награду — орден Почетного Легиона. Чернышев с профессиональным блеском провел операцию по получению копий со «священного досье» французского императора. В его «обойме» секретных агентов оказался уже давно завербованный русской разведкой Морис Мишель, ведавший секретным делопроизводством генерального штаба Бертье, который за 30 тыс. франков почти два года «сливал» всю секретную информацию о состоянии дел в Великой армии. Рассказывали, что «в сетях» русского «нелегала» оказались и такие крупные «рыбы», как генерал Антуан-Анри Жомини из штаба маршала Нея и даже «дерьмо в шелковых чулках» (по выражению Бонапарта) экс-министр иностранных дел Талейран. Последний и вовсе предупредил русского царя, что нападение на Россию состоится в апреле 1812 г. Дотошный министр полиции Наполеона Рене Савари не раз докладывал своему хозяину о разведывательной деятельности спецпредставителя Александра I полковника Чернышева в Париже. Но Наполеон, ослепленный своим могуществом и крайней обходительностью Александра Ивановича пропускал всю информацию своего ушлого «цепного пса» мимо ушей. Он лишь ухмылялся: «Вы плохо разбираетесь в людях Савари! Чернышев слишком большой повеса, „облагодетельствующий“ дам, чтобы быть… шпионом!» [Как раз такие «дамские гладиаторы» (от глагола — гладить… там, где надо!), чаще всего и бывают шпионами экстра класса!] Только в феврале 1812 г. стало ясно, что всезнающая (по долгу службы!) «ищейка» Савари был прав, а его всемогущий (судя, по посту?) император глубоко заблуждался, но уже было поздно: легендарный «русский Казанова» очень во время покинул Париж и оказался недоступен разъяренному французскому императору — властелину континентальной Европы. Французская секретная полиция обнаружила в его парижской квартире под ковром письмо, подписанное буквой «М», по которой и был вычислен «крот» во французском военном ведомстве. Мориса Мишеля арестовали и гильотинировали, но было уже поздно: секретная информация успела уйти к русским. Нельзя исключать, что «утечка» этой информации могла быть искусно «разыграна» самим Чернышевым? Возможно, наш герой-любовник «просчитал», что его время секретного спецагента «с двойным дном» уже вышло: прямо перед отъездом одна из его высокопоставленных пассий сообщила своему «жеребцу-мустангу», что «грозовые тучи над ним сгущаются». Дабы не быть снова посланным в Париж — «логово врага», где его уже ждет провал — наш лихой разведчик, исчезая со всей своей секретной информацией на родину, предпочел сдать врагу своего «джокера» и тем самым закрыть тему своей секретной службы на благо родины, когда война уже вот-вот грозила начаться. Впрочем, это всего лишь предположение, но «нет дыма — без огня»!? Именно доклад непревзойденного дамского угодника Александра Ивановича Чернышева императору Александру I и военному министру Барклаю о строгой необходимости избегать в предстоящей войне в Бонапартом генерального сражения в приграничье России и максимальном затягивании оборонительной войны, как путем, единственно ведущим к благоприятному исходу для российского императора, сподвигли Александра I и его военного министра склониться к мысли о неизбежности планомерного отступления вглубь необъятной «матушки» -России. Окончательно убедили их в этом уникальные по своей стратегической глубине вышеупомянутые докладные записки главного аналитика в Особом комитете военного министерства Барклая подполковника П. А. Чуйкевича. Дальнейшие события показали, что русские все правильно рассчитали, а генерал-«математик» Бонапарт… роковым образом просчитался. Более того, помимо стратегической разведки по указу Барклая активно велась тактическая контрразведка. Так большой удачей русского командования стал двойной агент отставной ротмистр Давид Саван из прусских дворян, проживавший в Варшаве. Именно с его помощью удалось организовать одно из крупнейших мероприятий по дезинформации Наполеона: через Савана куратору разведслужбы герцогства Варшавского генералу Станиславу Фишеру был передан подложный приказ Барклая-де-Толли о дислокации русских войск в преддверии их будущей войны с Францией и о том, как планируется ее вести. Главное в нем было то, что русские сами не пойдут через Неман, но обязательно дадут генеральное сражение агрессору в приграничной полосе. Кроме того, в начале 1812 г. российский император вместе с исполняющим обязанности начальника Генерального штаба генералом Беннигсеном демонстративно произвел рекогносцировку местности в районе г. Вильно. Во многом опираясь на эту лже-информацию Савана (не единожды передаваемую им французам в разных инстанциях) Наполеон нацелился на разгром русской армии именно в приграничной битве, тогда как у русских был свой совершенно иной план ведения войны со столь опасным в открытом бою Бонапартом и его численно превосходящими силами. Ответные ходы французского императора не были столь же эффективны! Так агенты русской контрразведки сумели не единожды вскрыть секретную шкатулку французского посла в Петербурге А. Нарбонна с инструкцией с секретными заданиями по подготовке сбора разведданных перед походом в Россию вплоть до вербовки ближайшего окружения российского императора, в том числе, особ женского пола особо приближенных к его… августейшей особе. Кроме того, там оказались досье на 60 видных российских генералов с полной характеристикой их деловых качеств…

***

Исследователи, адекватно воспринимающие извилисто-туманный ход отечественной истории (т.е. не сквозь призму конъюнктурного «ура-патриотизьма», типа «кони — быстры, сабли — востры» или, как писали в ХХ веке: «броня крепка и танки наши быстры»! ) полагают, что в канун «Грозы 1812 года», генерал от инфантерии М. Б. Барклай-де-Толли был лицом наиболее компетентным и облеченным доверием российского императора — человека, в силу ряда не единожды вышеупомянутых объективных и субъективных причин, очень многогранного и извилистого («непрозрачного»).

Еще за два года до изложенных выше докладных записок Чуйкевича — 2 марта 1810 г. — военный министр М. Б. Барклай де Толли положил на стол российского императора свою записку «О защите западных пределов России», где детально рассматривались все возможные будущие действия против армии Наполеона.

По сути дела это был план подготовки войны с французским императором. Правда, потом еще будет несколько барклаевских уточняющих вариантов ведения военных действий как превентивного, так и оборонительного характера, но основная идея уже была ясна.

Можно сказать, что очень во время вспомнили как удачно действовал почти 100 лет назад в ходе Северной войны со шведами государь Петр I (кстати, предпоследний царь — действительно Романов по крови!): со своим многочисленным воинством он методично уходил от решающего столкновения с образцовой на тот момент, но компактной, европейской армией выдающегося полководца-короля Карла XII. Истощив ее арьергардными боями (а это самый сложный вид военных действий) и всякого рода диверсиями, Петр Алексеевич принял сражение только тогда, когда это было выгодно его сильно численно превосходящим войскам под Полтавой и, безоговорочно выиграл его.

План военного министра Барклая-де-Толли выглядел так: помня горькие уроки Аустерлица и Фридланда (Прейсиш-Элау стоит в этой череде крупных сражений особняком: Бонапарт, все же, недооценил русских — Беннигсен, отчасти, все-таки «переосторожничал» в критические для противника моменты) на территории «нейтральных» стран (Австрии и Пруссии), как можно дольше уклоняться от генерального сражения, где военный гений Наполеона проявляется в полной мере и где равняться с ним невозможно. Это позволит заманить неприятельскую армию вглубь необъятной российской территории, а значит, приведет к распылению сил вражеских полчищ на большой враждебной им территории и удалению основной массы войск от продуктовых баз.

…Между прочим, рассказывали, что якобы идею заманивания Наполеона вглубь необъятных просторов России, которая с таким блеском потом была осуществлена Барклаем в 1812 г., он сам впервые предложил еще в далеком в 1807 г. в «легендарном» разговоре с немецким историком Б. Г. Нибуром. Но поскольку свидетельство об том разговоре полученно из третьих рук, а до Александра I якобы дошло и вовсе через «пятые уши» (Нибур — Г. Ф. К. Штейн — К. Ф. Кнезебек — Вольцоген — Фуль), то оно вызывает большое сомнение и весьма похоже на так называемый испорченный телефон…

Считается, что секретность этого «скифского» плана медленного отхода вглубь страны, которую по мере отступления надлежало превратить в выжженную, бесплодную пустыню, была столь высока, что военный министр Барклай-де-Толли, на котором замыкались все планы ведения войны, не мог их обнародовать. (Впрочем, естественно, не все с этим «тезисом» согласны.) Обещая в начале войны своим военачальникам скорый переход в наступление либо генеральное сражение с супостатом, но при этом планомерно отступая глубь страны, он порождал у них нервозность и соответствующие разговоры, а затем и «телодвижения», которые, в конце концов, приведут к его отставке в самый критический момент войны.

Как военный министр, Барклай отвечал в целом за подготовку к войне, как генералу, ему вверялась самая большая по численности 1-я Западная армия.

Скорее всего, он был единственным, кто из царского окружения мог в ту непростую пору претендовать на эту ответственнейшую роль, по крайней мере, к этому склоняется большинство отечественных авторитетных историков.

Вполне возможно, что уже в 1811 г. план Фуля должен был маскировать настоящий ход подготовки к войне. Не исключено, что под его прикрытием Барклай с согласия императора Александра I дотошно разрабатывал и модифицировал совершенно секретный истинный план (планы) военных действий Разработанный к весне 1812 г., он (они) держался (лись) в такой строжайшей тайне, что в него (них), судя по всему, не были посвящены даже крупнейшие военачальники, т.е. о нем (них) знал не просто очень узкий круг лиц, а — единицы?

Во всех них (планах) обязательно подчеркивалось, что реальности войны могут оказаться богаче довоенных представлений и предвидений. Фраза Барклая «действовать по обстоятельствам» звучала как лейтмотив, и она очень часто встречалась в проектах, приказах, деловой переписке военного министра. Он понимал, что командующему необходимо предоставить широкую самостоятельность в выборе тактических решений, а не сковывать жесткими рамками столь присущих прусским военным-схоластам разных времен и калибров. Не случайно в его проектах сразу закладывались несколько возможных ситуаций, лишь контурно определялись действия русских частей и не ставились точные ограничения в географических пределах, что создавало предпосылки для проявления инициативы младшим военачальникам.

Это были не регламенты, а набор возможных «вариантов» к действиям согласно быстро меняющейся оперативно-стратегической боевой обстановке.

…Между прочим, благодаря блестяще действовавшей разведке Александр I и Барклай получили возможность разработать трехлетний стратегический план войны с Наполеоном. Первый период (1812 г.) — затягивание войны по времени и вглубь русской территории, а затем (1813 — 1814 гг.) — перенос боевых действий в Европу. Пожертвовав тактическими преимуществами, русский царь (и его военный министр) поставил во главу угла стратегическую задачу и выиграет войну 1812 г. и это станет началом агонии наполеоновской империи…

Остается лишь удивляться, что основная идея этого плана (планов) не была разгадана многоопытным Наполеоном и он дал (или, так сложилось?) заманить себя в ловушку — на необъятные просторы России. Не пройдет и года как русские пространства и климат поглотят его Великую армию, а его звезда стремительно покатится вниз с небосклона.

Но все это будет потом…

В тоже время, хотя стратегическая линия ведения войны была русскими выработана уже тогда, но не менее важный оперативный план военных действий, все еще, не был окончательно оформлен.

***

В свое время было принято сомневаться по поводу наличия у Бонапарта четко разработанного плана боевых действий против России, тем более, на случай — если война затянется?

В том числе, собирался ли он сразу идти на Петербург или на Москву?

Судя по последним данным, план войны с Россией французский император разрабатывал единолично, особо не раскрывая «своих карт» даже среди своего ближайшего окружения. («Что знают двое — то известно „подушке/подстилке“, понятно какого рода, одного из них!?»)

По началу, Наполеон явно не собирался вторгаться далеко вглубь российской территории, поскольку не стремился завоевать всю Россию (с учетом ее грандиозных размеров и природно-климатической специфики — это было просто не реально). Скорее всего, он надеялся с помощью молниеносного стратегического окружения (не более 20 дней?) загнать русских в «котел» (что-то типа Ульмского окружения?), например, Гродненско-Слонимский и расправиться с ними в генеральном сражении, подобном Аустерлицкому. После чего следовало немедленно заключить мир, превратив Россию в «послушного вассала», идущего в фарватере определенного, устраивающего Наполеона внешнеполитического курс.

Следовательно, для него было бы предпочтительно, чтобы первыми войну начали русские, причем, вторжением в герцогство Варшавское и Пруссию. Тогда бы у него была отличная возможность, используя свое громадное численное преимущество, не вторгаясь в необъятные русские просторы, стремительно «закруглить» войну в свою пользу на землях «компактных» Пруссии и Польши. Более того, с политической точки зрения в глазах просвященных европейцев цивилизованный французский император предстал бы в самом лучшем свете: как-никак, жертва варварской агрессии «коварного и ужасного русского медведя»!

…Между прочим, этим таежным великаном благочестивую старушку-«шлюшку» Европу — вечно готовую к «позе прачки/миссионерской позе» — стращали, стращают и будут стращать, пока есть такое геополитическое явление как Святая Русь: ««Мишка», как известно, никого не спрашивает, как ему жить…» — любят многозначительно понижать голос, зловеще-мрачно вперяя в ошарашенную аудиторию циничный взор своих бесцветных глаз, власть имущие россияне самого высокого толка. В общем, «умом Россию не понять…», тем более, ее «богоносных» правителей…

В таком «раскладе» получалось бы, что сам-то к войне с русским самодержцем Наполеон никак не стремился, но вот европейскую цивилизацию от нашествия варваров- «московитов» успешно защитил. Согласно этому «пасьянсу», он и передвигал свои несметные силы по Германии, пока они не добрались до Вислы. Если бы русские первыми перешли границы, то на их пути встал бы заслон на Висле в лице мощного образцового корпуса маршала Даву, а Наполеон со своими главными силами успел бы нанести сокрушительный удар с севера из Восточной Пруссии.

При этом начало войны он прогнозировал не раньше весны 1812 г

В тоже время, конечные стратегические замыслы Наполеона в планируемой войне с Россией, все же, остались нам неясны.

Повторимся, что у него было правило: не раскрывать всех своих замыслов до конца «шахматной партии».

Высказывались различные предположения о его замыслах после понуждения России к миру.

При таком повороте событий Наполеон рассчитывал удушить блокадой своего главного врага — Великобританию — и нанести удар по ее заморским владениям. Прежде всего, по Индии, которую он справедливо называл «самым драгоценным камнем в короне Британской империи». Имея в тылу покорную Россию, с ее неисчерпаемыми людскими ресурсами, Бонапарт без особого риска мог бросить свою армию на юг, в Индийский поход, о котором он давно мечтал — «индийские лавры» Александра Македонского не давали ему покоя, чтобы поставить на колени английских «океанократов». По крайней мере, следующей его «жертвой» могла (и должна была бы?) стать островная «владычица морей», любимым занятием которой было, есть и будет — «г`адить всем вокруг в угоду себе любимой».

Не исключалась и попытка воссоздать Польское государство вместе с отрезаными от России ее западными областями. Не даром же, в своем первом воззвании к войскам французский император использовал очень емкий и доходчивый термин «Вторая Польская война/кампания», по аналогии с войной 1806 — 1807 гг. и он до сих пор часто используется некоторыми западными историками в работах о войне 1812 г. между Россией и Францией.

В общем, варинаты были, другое дело, что многое так и осталось под завесой времени и… грифом совершенно секретно. Тем более, что какого–либо конкретно оформленного стратегического плана самого Наполеона, судя по всему, не сохранилось.

Недаром, отечественный исследователь наполеоновских войн В. М. Безотосный полагает, что в письменном виде такового, вероятно, и не существовало.

Зато оперативный план Наполеона с размещением прямо накануне войны частей Великой армий, готовых к войне, пытливые историки уже давно «разложили по полочкам».

Вот как он выглядел по началу.

Поскольку справа и в центре у Наполеона располагались примерно равные по силам группировки Жерома Бонапарта и Э. Богарнэ, а слева, сконцентрировались его лучшие части под его личным началом, то главный удар он намеревался нанести слева, т.е. по Барклаю. При этом центральная группировка его поддерживала, а вот войскам его младшего брата предстояло сыграть роль своего рода сдерживающего прикрытия против возможного вторжения русских в герцогство Варшавское.

Дело в том, что, судя по переписке Бонапарта с маршалами, прогнозируя возможные контрдействия русских, он отнюдь не исключал их вторжение в начале войны в лице 2-й Западной армии Багратиона в Польшу. Причем, часть сил 1-й Западной армии под началом Барклая его могла поддержать.

Кроме того, Наполеон не торопился с началом войны, поскольку следовало дать взойти и подрасти траве, которой бы могла кормиться его многочисленная кавалерия, игравшая очень большую роль в «оформлении» его предыдущих побед.

Правда, когда выяснилось, что русские вовсе не горят желанием первыми нападать и попадать в ловушку, наподобие нового Ульма, Наполеону пришлось вносить существенные коррективы в свой оперативный план.

Главным стало, что ему придется нанести удар первым.

Дело в том, что «играть в кошки-мышки» Бонапарт уже больше не мог.

Его гигантская «военная машина» уже была запущена и начала простаивать, т.е. «ржаветь» (эпидемические болезни, дезертирство и прочие «радости» — повальное насилие над окружающим женским населением и т. д. и т. п. — длительного пребывания гигантских масс людей на одном месте).

Тем более, что у русских к началу войны на западной границе (в первой линии) в трех армиях (Барклая, Багратиона и Тормасова) имелось всего лишь 200 — 220 тыс. (цифры весьма и весьма условные) человек, а у Наполеона только в первом эшелоне было сосредоточено порядка 448—450 тыс. (количество батальонов и эскадронов, их «полнота», естественно, колеблется), а во втором — еще от 140 до 165 тыс. (данные сильно разнятся) бойцов.

Не идти в наступление с тройным преимуществом было бы нелогично.

Теперь Наполеон собрался двинуть свои главные силы против правого фланга Барклая, тогда как его брат Жером сковал бы действия Багратиона, удерживая его на месте, а Богарне своими силами должен был бы наступать в промежутке двух русских армий.

Таким образом, французский император хотел за счет своего численного превосходства разгромить поодиночке обособленные русские армии в приграничных сражениях и захватить столицу Литвы — Вильно.

Правда, при этом он почему-то (?) не учел возможности глубокого стратегического (преднамеренного) отступления русских войск вглубь своей необъятной родины и по сути дела оказался во власти рока.

Иначе он не написал бы 21 мая (1 июня) 1812 г. своей жене императрице Марии–Луизе опрометчивые строки: «Я думаю, что через 3 месяца все будет закончено», т.е. к началу осени 1812 г. война завершится в его пользу!?

…Между прочим, получалось, что на победы в пограничных районах над русскими армиями Наполеон отводил от 1 до 2 месяцев, а на преследование оставшихся русских сил, занятие как можно большей территории, включая, в частности, Москву или Петербург, и заключение мирного договора, подписанного «на барабане — орудийном лафете» и ставящего политику России в прямую зависимость от Франции — все, что оставалось от «этих трех месяцев»? Так бывает… Но, не на войне против России с ее неисчерпаемыми людскими ресурсами, необъятной территорией и весьма специфическим климатом…

Прекрасно понимая, что на отнюдь небогатой на съестные припасы русской территории снабжение войск «из-под копыт» (где прошли — там все и съели!) как это бывало в предыдущих кампаниях в Европе не пройдет, Наполеон провел огромную подготовительную работу по обеспечению своей гигантской Великой армии.

Район Вислы от Варшавы до устья превращался в своего рода продуктовую базу.

Ее главным складочным пунктом становился Данциг. Значительные магазины имелись в Варшаве, Модлине, Торне, Мариенбурге и некоторых др.

Впрочем, количество заготовленного съестного и фуража не представляется оценить сегодня адекватно: слишком большой разброс в сведениях на эту «животрепещую» тему.

Примерно такая же картина наблюдалась в сосредоточении боеприпасов и госпиталей.

К тому же, он не исключал, что, как и испанцы, русские попытаются применить «тактику выжженной земли».

Значит, ему придется сделать ставку на склады-магазины и систему обозного снабжения. Было создано 26 транспортных батальонов, снабженных телегами разной грузоподъемности (от 600 до 1500 кг).

Правда, не было учтено, что на ужасных русских дорогах (или как спустя полвека метко выразился знаменитый германский канцлер Отто Бисмарк что-то типа «с Россией нельзя воевать: у нее нет дорог, а только направления!») вся наполеоновская транспортная система «забуксует и… встанет»!

Для обеспечения войск мясом были собраны огромные стада быков и волов, которых собирались гнать вслед за армией, т.е. хоть и жилистое, но свежее мясо для солдат должно было двигаться своим ходом. Но прокормить такое количество животных (порядка 200 тыс. голов) без подножного корма было весьма сложно и приходилось намечать вторжение на то время года, когда голые русские равнины превратятся в мало-мальски пригодные пастбища.

И, наконец, каждому солдату полагалось иметь к началу боевых действий на территории врага сухой паек на 24 дня (отсюда и исходит некая предполагаемая продолжительность русской кампании!?), прикасаться к которому полагалось лишь после перехода русской границы.

Но, несмотря на все эти грандиозные приготовления по обеспечению войск всем насущным (гигантское поголовье перегоняемого скота, громадные обозы, многочисленные провиантские магазины), в них, еще квартировавших в Германии и Польше, уже начнутся… дифтерит, дизентерия и прочие эпидемические заболевания, обусловленные плохим питанием и чрезмерным скоплением людей на ограниченных территория. Более того, упадет дисциплина, участится мародерство, возрастет дезертирство и прочие сопутствующие «эксцессы», свойственные мужчинам (потребность в рефлексии с помощью податливого женского естества), когда они скапливаются в громадных количествах в одной местности.

Так, война еще не начнется и войска не перейдут Немана, а уже налицо будет все то, с чем армия Наполеона непременно столкнется в ходе военных действий…

Масштаб задуманного Наполеоном похода в Россию выходил за пределы даже его феноменальных способностей.

Во всем, что он собирался осуществить в русской кампании были очень серьезные просчеты: проблемы времени, расстояний и перепадов климата (крайняя жара днем и холод ночью) оказались не по плечу даже ему — гению. Рассчитать степень всех трудностей оказалось нереально. И это при том, что он тщательнейшим образом изучил злополучную кампанию 1709 года выдающегося полководца прошлого века Карла XII и пришел к мнению, что в походе по России ни в коем случае нельзя останавливаться и сомневаться в правильности выбранного направления.

До этого похода, Наполеону удавалось в предыдущих кампаниях руководить очень большими армиями, но, все же, не столь громадными, не на столь огромных территориях и не столь далеко удаленными друг от друга.

Теперь у Наполеона под началом была чуть ли не полумиллионная армия (непосредственно под рукой у него оказалось почти четверть миллиона), причем, весьма неоднородная по своему составу (в который уже раз повторимся, что сбалансированной по качеству и количеству Великой армии образца 1805 г. не могло идти речи) и для координации ее деятельности не хватит энергии и воли даже у Наполеона. Он физически будет не в состоянии следить за выполнением каждой стадии своего плана, а его подчиненные, в массе своей привыкшие к службе за спиной у гениального патрона, окажутся не способны к решительным и самостоятельным действиям.

Не будет гармонии — не будет и успеха.

…Кстати, добиться полной изоляции России Наполеону так и не удалось, хотя усилий в этом направлении он приложил немало. Но Швеция в последний момент отказалась от участия в войне против России, а Турция после разгрома под Рущуком и Слободзеей заключила мир с Россией. Выход из игры северного и южного соседей-«врагов» российской империи существенно поколебал стратегическую обстановку накануне вторжения Наполеона в Россию. Кое-кто из самого ближайшего и наиболее дальновидного окружения попытался было, апеллируя к этим «маневрам» Швеции и Турции, отговорить Бонапарта от войны с Россией. Но Последний Демон Войны зашел уже слишком далеко в своих планах на мировое господство, чтобы остановиться. Неустойчивость политической обстановки в Европе, затянувшаяся война в Испании, переход Швеции на сторону России и поражение Турции вынуждали Бонапарта к молниеносному и убедительному разгрому противника в генеральном сражении…

Документы говорят в пользу того, что еще в марте 1812 г. в Петербурге было решено при приближении Великой армии перейти первыми границу, а затем начать отступать на свою территорию, тем самым, затруднить движение противника. При этом, предполагалось, что Наполеон основные силы соберет в районе Варшавы, поэтому наступать будет 1-я Западная армия Барклая, а армия Багратиона начнет отступление на Житомир и Киев. Глубина фронта русских действий на территории противника предполагалась минимальной, тем более, что Наполеон форсировал движение к русским границам.

Напомним, что в ответ на предложение Барклая о наступательных действиях Александр I вынужден был послать тому копию австрийско–французского союзного договора и предложил подождать его приезда в армию, чтобы окончательно определить — что и как делать дальше…

***

Только 14 апреля 1812 г. с появлением российского императора в Вильно начался последний и решающий этап выработки (корректировки?) русского плана.

Колебания по поводу — превентивно нападать или уйти в преднамеренную оборону — вскоре закончились.

Было окончательно решено, пользуясь исключительными потенциальными возможностям страны (необъятные с точки зрения Западной Европы просторы и неограниченные ресурсы, в том числе, людские) вести борьбу на истощение противника. Недаром накануне войны поступили распоряжения о комплексе мер по эвакуации территории: вывозе ценностей, архивов, продовольствия и людей, реквизиции и уничтожения мельниц, магазинов и т. п.

…Кстати, до сих пор среди историков идут дебаты — кто же на самом деле командовал русскими войсками в самом начале войны!? Не секрет, что прекрасно образованный Александр I, отличавшийся непомерным, но тщательно маскируемым честолюбием, всегда стремился быть на первых ролях в развернувшейся исторической драме — его смертельной борьбе с Наполеоном — и мечтал о воинской славе, добытой в соперничестве с величайшим полководцем той поры. В то же время, он не забыл, что его полководческие амбиции привели к войне с Наполеоном в 1805 г., когда на Праценских высотах у Аустерлица ему пришлось со слезами на глазах наблюдать как его армию, в ту пору все еще овеянную славой легендарных суворовских походов, во многом по его вине разбили наголову, а он в отчаянии воскликнул: «Мы все словно младенцы в руках этого гиганта!» Горький Аустерлицкий урок, а затем и очередная катастрофа его армии под Фридляндом, но уже без его личного участия, не прошли даром. Он, так жаждавший собственноручно возглавить армию, все же, осознавал, что не обладает полководческим талантом. Поэтому он не решился на своей третьей войне с Последним Демоном Войны, а для него всего лишь ненавистным «корсиканским выскочкой», открыто взять на себя бремя главнокомандующего с неизбежной при этом ответственностью за все последствия. Но, когда ему это было очень надо, мгновенно принимая личину (маску) «правителя слабого и лукавого», «любимый бабушкин внучек Сашенька» предпочел не внять совету своего военного министра Барклая-де-Толли об острой необходимости назначить главнокомандующего, отвечающего за все принимаемые решения. В результате, сложится весьма двусмысленная ситуация, поскольку согласно §18 «Учреждения для управления Большой действующей армией» — «Присутствие императора слагает с Главнокомандующего начальство над армиею, разве бы отдано было в приказе, что главнокомандующий оставляется в полном его действие». Но поскольку соответствующего приказа отдано не было, прибывший к армии, Александр I, автоматически становился ее главнокомандующим. Вполне понятно, что Барклай де Толли, как человек сугубо военный — в присутствии главнокомандующего — тут же начал действовать только и исключительно в рамках военной субординации. В тоже время, адмирал А. С. Шишков (благодаря своей особой близости к фигуре самодержца) утверждал потом, «что государь говорил о Барклае, как о главном распорядителе войск; а Барклай отзывался, что он только исполнитель его повелений». Многие из ближайшего окружения царя, безошибочно ориентировавшиеся в узких коридорах власти, по сути дела поступали точно также. Военный министр от имени императора отдавал приказы другим главнокомандующим, что в какой-то (но очень трудно определяемой или плохо признаваемой?) мере ставило его выше П. И. Багратиона и А. П. Тормасова, обладавших, как первые лица в армии, абсолютно равными правами и, к тому же, людей в армии — более чем самодостаточных. Но в своей — 1-й Западной — армии в присутствии царя он не мог чувствовать себя полноправным хозяином и считал себя всего лишь первым помощником императора. Дело в том, что Александр I постоянно вмешивался в управление и старался направлять ход событий: сказывались «родимые пятна» «романовых» -императоров, в тайне мнивших себя если не видными полководцами, то по крайней мере, замечательными ратоборцами. Даже корпусные командиры, не говоря уже о Багратионе и Платове, были обязаны представлять ему рапорты, помимо присылаемых Барклаю. Надо ли говорить, что такое двусмысленное положение дел очень устраивало «извилистого и изворотливого» монарха и фактически так было и до этого, в преддверии аустерлицкого конфуза 2 декабря 1805 г., и после Отечественной войны 1812 г. — уже в ходе Заграничного похода русской армии в 1813 — 1815 гг. («Времени незабвенного — времени славы и восторга!»), когда огромная союзная «военная машина» уже набрала ход и остановить ее было не под силу даже Бонапарту, потерявшему в России свою «Великую армию». Неудачи в любой момент можно было списать на главнокомандующего, а лавры побед всегда присвоить себе. Недаром, наш отнюдь «непрозрачный самодержец» пишет потом Барклаю 24 ноября 1812 г.: «Принятый нами план кампании, по моему мнению, единственный, который мог еще иметь успех против такого врага как Наполеон… неизбежно должен был, однако, встретить много порицаний и несоответственной оценки в народе, который… должен был тревожиться военными операциями, имевшими целью привести неприятеля вглубь страны. Нужно было с самого начала ожидать осуждения, и я к этому подготовился…» В. М. Безотосный полагает, что смысл первой фразы («принятый нами план…») следует толковать сугубо в духе Александра I — двояко! С одной стороны, Александр I считал создателями плана себя и военного министра. С другой — подразумевал более широкий круг: свое военное окружение. Но в тоже время, письмо ведь было адресовано Барклаю, и в тексте самодержец обращается только к нему: «Как только план был принят, нужно было подготовить все для его исполнения. Мы вполне располагали для этого временем и, однако, многого не было сделано». Далее, император высказал претензии Барклаю, перечислив ряд мероприятий, на которых он настаивал и которые не были выполнены. Весь текст письма свидетельствует, что российский монарх под творцами и исполнителями плана имел в виду только (курсив мой — Я.Н.) себя и своего министра. Из письма, правда, неясно, как подготовился Александр I, ожидая «с самого начала… осуждения». В данном случае он поступил сугубо в своем стиле: подставил сначала Фуля, сделавшегося первым объектом «осуждения» военными кругами, второй жертвой для общественного мнения России стал сам Барклай. Перед отъездом из армии — уже после начала войны — российский император будет обсуждать с ним образ действий против Наполеона. Не сохранилось сведений о «высочайших инструкциях», но известно, что обещал делать Барклай из его письма Александру I от 27 января 1813 г.: «Я уверил Ваше Вел–во, что не подвергну опасности бесполезной или несвоевременной гибели Вашу армию, единственную опору Отечества, и, если не буду в состоянии нанести неприятелю решительных ударов сначала, то вся моя надежда будет основана на ведении кампании в позднее время года. Я сдержал свои обещания». Имеются и другие сведения похожего свойства. Например, еще раньше 30 июля 1812 г. он писал монарху о задаче не подвергнуть «опасности Государство наше без всякой нужды, тем более, что Высочайшая воля Ваша есть Государь продлить сколь можно более кампанию, не подвергая опасности обе армии». В дуэте император — военный министр первую скрипку должен был играть император, возложивший на себя контрольные функции; он же выступал координатором действий всех армий. Барклай как практик являлся главным советником и исполнителем царских идей. Идея отступления, по–видимому, разрабатывалась Александром I вместе с Барклаем. Преобладающая роль, как практику, конечно, принадлежала здесь военному министру, но окончательное решение, все же, оставалось за государем, тем более, что его военный министр всегда «знал свое место». Царь в самом начале войны попытается было взять на себя общее руководство, но эта титаническая задача — противостоять военному гению — окажется ему (военной посредственности) не под силу. Когда из–за ряда совершенных ошибок события выйдут из–под контроля и сложится непредусмотренная планами ситуация, чреватая серьезными осложнениями, благоразумный Александр I предпочтет незамедлительно покинуть войска, оставив командующих — военных, безусловно, первоклассных — самих искать выход из создавшегося очень опасного положения. Но при этом, как за ним всегда водилось напоследок «напустит туману»: конфиденциально и в устной форме «этот грек времен поздней Римской империи — тонкий, фальшивый и ловкий» скажет недоумевающему Барклаю, что именно ему предстоит отдавать распоряжения от имени царя. Так армия останется без главнокомандующего…

Концепций и трактовок историков о начальном ходе войны, более чем достаточно.

Судя по всему тому, что до нас дошло, руководству русских армий дали лишь общую ориентировку, предусматривавшую применение «отступательной тактики» в отношении основной группировки противника с целью достижения равенства сил, и активные действия против его слабых флангов, но четких указаний она не содержала и ясных и конкретных задач не ставила.

Расхождения в высших военных кругах в ходе отступления в основном крутились о том, где и при каких обстоятельствах предполагалось остановиться самим и попытаться остановить врага, поскольку все прекрасно понимали, что в открытом поле противостоять Наполеону очень трудно.

Действия русских войск, как обороняющейся стороны, были поставлены в зависимость от направления движений основных сил Великой армии, поэтому вследствие поступления разведданных вносились изменения и план постоянно корректировался. Дело в том, что «предвоенные прогнозы» русского командования окажутся хоть и не во всем, но все же «откорректированы» Последним Демоном Войны, к тому же — «а la guerre comme la guerre» — как говорят создатели этого афоризма французы.

В результате, из–за не достаточно точной оценки предполагаемых движений вражеских корпусов и ошибочности некоторых приказов, в том числе, царских, в частности, Багратиону, обе русские армии окажутся в критическом положении и в самом начале войны вынуждены будут отказаться от следования по ранее предписанному отступательному плану.

Поскольку обо всем этом исчерпывающе написал в своем монументальном труде Безотосный В. М. Наполеоновские войны. М. 2010. (Он же. Все сражения российской армии 1804—1814 гг. Россия против Наполеона. М. 2012.), то есть смысл ограничиться лишь констатацией тривиальной сентенции: как говорится в таких случаях — «и пошло, и поехало»!

В общем, в силу ряда объективных и субъективных обстоятельств в первый (самый трудный и нервный) период войны у русских войск не получится действовать четко и согласованно.

В своих действиях они будут руководствоваться лишь стратегической концепцией ведения войны и вытекавшими из нее установками.

…Кстати сказать, только реальные военные действия, только практические бои станут однозначной проверкой первоначальных военных планов, когда драматизм и динамизм быстро меняющихся жарких событий на поле боя и вокруг него заставят военное руководство российской империи мгновенно реагировать и принимать срочные решения. Ограниченное время для обдумывания увеличит опасность неправильной оценки положения и отдачи ошибочных приказов. Не потому ли в первый период войны русское командование, порой, действовало так бестолково и путано, что ставило потом в тупик не один десяток исследователей Отечественной войны 1812 г., в том числе, компетентных, военных историков и породило многообразие точек зрения в исследовательской среде. Или, как весьма образно пишет В. М. Безотосный: «… русское командование вместе с армией прошло всю кампанию 1812 г. по лезвию ножа». Хорошо еще, что и у французских военачальников разных рангов, вплоть до самых высоких, тактических промахов тогда тоже было с избытком…

***

Наполеон всячески стремился скрыть свои агрессивные замыслы для того чтобы достичь максимальной внезапности. Все приготовления проводились в строжайшей тайне, с минимумом бумаг и предписаний.

Концентрация сил Наполеона для войны с Россией началась с того, что три дивизии Даву (так называемый Эльбский обсервационный корпус, бывший III-й), составляя костяк будущей армии (самый большой по численности I-й армейский корпус), пополнялись в течение 2 лет до начала войны путем непрерывного, незаметного прилива людей в уже имеющийся кадровый состав. По мере наполнения свыше штатного расписания из излишков личного состава создавались другие дивизии, так из трех (!) дивизий позднее было создано… семь!

Две другие группы войск, предназначенные для будущей войны, Наполеон сконцентрировал в Голландии (Утрехтский и Булонский лагеря — в 1812 г. II-й и III-й корпуса маршалов Удино и Нея) и в Северной Италии (в 1812 г. — IV-й корпус Э. Богарне).

Уже зимой 1812 г. начался переход этих войск к русским границам. В феврале того года IV-й (итальянский) корпус как самый отдаленный от театра предстоящей войны выступил первым, перейдя Альпы и оказался в Баварии. Далее — II-й, III-й, VI-й баварский, VII-й саксонский (названный так по мере приближения к Саксонии), VIII-й вестфальский корпуса продолжили движение через всю Германию на левом фланге Э. Богарне, причем, в одну линию.

Движение на восток всех этих шести корпусов шло согласно водным ориентирам-преградам: Эльба — Одер и Висла. За ними шла императорская гвардия. Но Даву при этом всегда был впереди на один эшелон (или реку); его образцовый корпус играл роль своего рода прикрытия передвижения всей этой колоссальной массы войск от возможного превентивного удара русской армии.

Подходить к Неману — границе между Великим герцогством Варшавским и Россией — позволялось лишь разъездам польских улан Понятовского.

Все остальные войска должны были до поры до времени скрываться.

Ему доложили, что русские войска не перешли границы и стоят в полной боевой готовности. Бонапарт решил, что ради выигрыша времени необходимого для развертывания его армейских группировок, нужно хоть не на много оттянуть начало войны. С этой целью в Вильно, где пребывал в штаб-квартире российский император, был отправлен флигель-адъютант граф Нарбонн. В Вильно императорский посланец смог пробыть всего лишь пару дней: русский царь не счел нужным его более задерживать — француза обеспечили едой в дорогу, снабдили лошадьми и вежливо выпроводили из страны.

…Между прочим, за неделю до вторжения 4 июня 1812 г. в Данциге министр иностранных дел Франции герцог де Бассано огласил ноту о разрыве дипотношений с Россией. Был выслан из Франции российский посланник князь А. Б. Куракин — тот самый, которому в ходе празднования своих именин, Наполеон в присутствии всего дипломатического корпуса устроил такую 45-минутную «выволочку», что все присутствующее молили бога никогда не оказаться на месте «этого русского бедолаги». А 10 (22) июня 1812 г. посол Франции генерал граф Империи Ж. А. Б. Лористон, сменивший 15 мая 1811 г. «не справившегося со своими брачными поручениями» Коленкура, вручил в Северной Пальмире председателю Государственного совета и Комитета министров графу Н. И. Салтыкову ноту с объявлением войны и отбыл из Санкт-Петербурга…

Покинув Париж, Наполеон провел в саксонской столице образцово показательную, необычайно пышную встречу с государями Рейнского союза и своими тестем с «тещей» (жена австрийского императора приходилась Марии-Луизе мачехой). Если тесть угодливо прогибался перед своим великим зятем, то его супруга вела себя с ним высокомерно и даже несколько нервозно. Бонапарт везде излучал абсолютную уверенность: и в музее, и на охоте на кабанов, и в церкви, и в окружении почетного эскорта саксонских кирасир, чье геройство в ходе кровавых атак на Курганную батарею на Бородинском поле навечно внесет их в историю кавалерии.

За день до вторжения Наполеон, отправивший жену в Париж, прибыл в расположение войск, на берег Немана в районе города Ковно (ныне Каунас). В плаще и фуражке польского гусара, чтобы не привлекать внимания, он вместе с генералом-инженером Аксо появлялся то здесь, то там, внимательно наблюдая за размещением подходивших частей, за подготовкой понтонных мостов солдатами военного инженера Эбле.

На другом берегу лишь изредка мелькал казачий патруль, и больше никого. Все оставалось безмятежно спокойным.

Казалось, что дверь в загадочную Россию любезно приоткрыта…

Много и по-разному рассказывали о том, что случилось в самый канун перехода Великой армии через Неман в районе Ковно.

Обстоятельства складывались примерно так: в середине дня император верхом на лошади объезжал прибрежную полосу реки по краю пшеничного поля. Небольшая свита, ехавшая на почтительном расстоянии от него, вдруг обомлела: император, уверенно, казалось бы, сидевший в седле, упал с лошади и оказался распростертым, на траве. Все бросились к нему: артиллерист по образованию Бонапарт, как известно, не отличался особым искусство вольтижерства! Но Наполеон без чьей либо помощи уже поднимался с земли: из-под копыт лошади выскочил заяц, она испугалась, взметнулась, и от неожиданности всадник вылетел из седла.

Наполеон не был ни ранен, ни контужен, но кое-то из его высших командиров восприняли происшедшее как дурное предзнаменование и зашептались: «Плохое предвестие! Римляне не перешли бы через реку!»

Склонившийся к патрону маршал Бертье, тоже тихо шепнул: «Лучше бы нам не переправляться через Неман!» Суеверный Бонапарт пришел в плохое расположение духа. Все последующие часы он молчал, был мрачен, почти не отвечал на вопросы. Это недоразумение вывело его из душевного равновесия. Наполеон понимал, что хотя он успел встать мгновенно, но свитские видели его падение и в армейской среде уже пошли пересуды о судьбе так неоднозначно начавшейся кампании.

…Он вдруг отчетливо вспомнил свой последний разговор с бывшим послом Франции в Петербурге Арманом де Коленкуром и его вопль отчаяния: «Ваше Величество, я заклинаю вас — не переходите Неман, не будите сон России… Мы все погибнем, если эта страна непуганых медведей проснется!»…

Надо отдать должное Арману де Коленкуру, но немало повидал в бытность свою послом в России и лучше всех других в ближайшем окружении Бонапарта понимал, что война с Россией на ее земле — будет совсем другой, нежели она была в 1805 г. на территории союзной ей Австрии или в ходе прусско-польской кампании 1806—1807 гг.

Это будет ужасная война с неведомым исходом.

Еще летом 1811 г., только-только прибыв из Северной Пальмиры в Париж — Наполеон тогда посчитал, что Коленкур был хорош на своем посту в спокойное время, но в критические моменты не способен на необходимую резкость и был «объегорен» «лукаво-фальшивым» византийцем-российским императором — тот высказал Бонапарту все, что он думал о… войне с Россией.

Разговор тогда вышел очень сложным — нервным: император обвинял русского царя в двуличии и ничего не слушал из вполне аргументированных доводов Коленкура о развитии ситуации, о возможной правильной корректировке взаимоотношений с русскими, о губительность тезиса, что после пары проигранных сражений, они сами попросят мира. За русских сыграют их необъятные просторы, их суровый климат и… упертость!

Разговор-спор продолжался семь часов!!!

Порой, встретив обоснованное возражение Коленкура, император замолкал, перестраивался и снова нападал на… российского государя, бросившего вызов его глобальной гегемонии.

В конце многочасового словесного противостояния «генералу Бонапарту» его самый ярый сторонник мира с необъятной Россией сделал для себя однозначный вывод, что «топор войны уже вырыт, тропа войны уже проложена» и очередная победа уже… одержана!

Осталось только обустроить все на… бумаге!

По всему получалось, что французский император уже занес себя в небожители, по совместительству верховного вершителя всех земных дел.

В общем, всем землянам оставалось лишь заплатить кровавую цену за то, чтобы «маленький капрал» наконец-то спустился с Олимпа своего непомерного честолюбия…

…Что-то мистическое было во всем этом!

Но время шло…

Гигантская «военная машина» была запущена: Рубикон следовало перейти…

И вот, даже будучи не в духе, Наполеон вроде бы мрачно бросил своей притихшей свите что-то типа: «Шампанское налито — надо пить!»…

…Кстати сказать, мемуарная литература той поры наполнена рассказами об очень любопытном и, как тогда судили, зловещем явлении: замечательной по своей величине и блеску комете! Она была большой, хвостатой и очень светлой. Всю осень 1811 г. и лето 1812 г. она стояла на небосклоне и по народному поверью предвещала… войну, причем, невиданную и неслыханную. А во Франции предвоенная осень 1811 г. осталась памятна невероятным урожаем винограда, из которого рачительные французы создавали свое шедевральное шампанское, причем, на этот раз — в гигантских количествах. «Кто не рискует — тот не пьет шампанского!?»…

Уповая на свое численное превосходство и наличие внезапности (оказалось ли вторжение наполеоновской армии неожиданностью для русского царя, весело проводившего время на балах в Вильно?), французский император рискнул вторгнуться в необъятную Россию и…

***

10 июня по корпусам Великой армии был зачитан знаменитый приказ Наполеона: «Солдаты! Вторая Польская война началась. Первая кончилась под Фридландом и Тильзитом. <<…>> Пойдем же вперед! Перейдем Неман, внесем войну в русские пределы. Вторая Польская война, подобно первой, прославит оружие французское; но мир, который мы заключим, будет прочен, и положит конец пятидесятилетнему кичливому влиянию России на дела Европы».

В 10 часов вечера 11 (23) июня 1812 г. генерал Моран быстро переправил через Неман три роты легких пехотинцев на лодках, и под их прикрытием военные инженеры генерала Эбле принялись энергично сооружать понтонные мосты у д. Понемунь. Уже к рассвету 12 (24) июня были собраны три моста и армия Наполеона начала планомерное и спокойное (без какого-либо противодействия со стороны русских) вступление на территорию России.

…Между прочим, Ш. М. Талейран позднее очень емко и доходчиво назвал этот день «началом конца»…

Александр на следующий день после начала войны, 13 (25) июня 1812 г., издал не менее знаменитый приказ по армиям: «…Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу. Я с вами. На начинающего Бог».

Надо признать, что приказ Александра I звучит очень выигрышно — это емкие и доходчивые для простые солдата слова об обороне страны от агрессора, апелляция к либеральным ценностям (в частности, к свободе) и защите религиозных верований. Кроме того, полное убеждение в справедливости своего дела и того, что Бог на его стороне, значит, неизбежно враг будет наказан!

Тем временем дивизии Великой армии нескончаемым потоком следовали одна за другой с развернутыми боевыми знаменами, сомкнутыми рядами. Командиры в красивых головных уборах, украшенных разнообразными султанами, на гладких, мытых конях впереди, затем солдаты мерным шагом, не нарушая строя. Над Неманом стоял ровный, дробный гул тысяч солдатских ног и конских копыт.

Наполеон перешел Неман одним из первых и следил, как авангард его гигантской армии переправлялся колонна за колонной и… насвистывал.

Он всегда насвистывал какую-нибудь популярную мелодию легкого жанра, когда что-то наблюдал, даже во время боев и сражений, как например, это было под Маренго, когда его армия начала пятиться с самого начала битвы, а потом и вовсе принялась ретироваться под натиском австрийцев Меласса. Вот и сейчас он насвистывал старинную песенку, кстати, одну из своих любимых — «Мальбрук в поход собрался» (Malbrouck s`en va t`en guerre)

Переправа продолжалась более двух суток. Затем еще в течение недели, пришедшие издалека, полки догоняли Великую армию, а кое-кто так и не догнал, оставшись в резерве и в… живых.

Правда, до поры до времени, пока Последний Демон Войны не пошел ва-банк в 1813—14 гг.

Если не считать пары выстрелов со стороны мелькнувшего еще до начала переправы в густом кустарнике казачьего патруля (или в их сторону?), русские не оказали никаких попыток помешать французам.

Это были первые выстрелы той войны, которую русские историки, на чью землю тогда весьма неразумно вторгся предельно амбициозный французский император, потом нарекут ёмко и патриотично — Отечественной войной 1812 года!

Итак, наполеоновская армия не только вошла на территорию Росси без всякого сопротивления, но и без помех двинулась вглубь нее.

Первым на ее пути значилось Ковно. (Оно же станет последним на обратном пути)

…Между прочим, так началось, пожалуй, самое рискованное военное предприятие из всех, которые случались в истории ранее. И действительно для Наполеона эта война станет самой кровопролитной и неудачной. Мало кому из его солдат суждено было вновь увидеть родной дом. Вернется лишь каждый десятый, да и то больной либо увечный. При этом каждая парижская семья оденется в траур. Но хуже всего будет другое: в этот поход французы шли как завоеватели, а вернулись, уже зная, что наполеоновская империя обречена…

Во Франции, где эту свою очередную войну французский император представил своим соотечественникам как всего лишь борьбу за возрождение Польши, ее назвали доходчиво, но буднично — Второй Польской войной или кампанией (первой, как известно, была война с Россией 1806—1807 гг.) либо Московский поход 1812 года!

Эта война станет прологом чудовищного военного конфликта, который разгорится на огромном пространстве между Москвой и границей Португалии и будет длится почти непрерывно 22 месяца, втянет в кровавую бойню миллионы европейцев, страшней которой будет спустя 100 лет лишь Первая Мировая война, по крайней мере, так полагают некоторые историки.

С Наполеоном было большинство его знаменитых маршалов — Ней, Мюрат, Даву, Бертье, Бессьер и Лефевр (во втором эшелоне остались Макдональд, Удино, Мортье и Виктор) — имена некоторых из них уже тогда были овеяны легендами и лучшие генералы, в том числе, Фриан, Гюденн, Моран, Компан, поляк Понятовский, пасынок Эжен де Богарнэ, Сен-Сир, получивший в этом трагическом для Франции походе заветный маршальский жезл, что само по себе уникальное достижение, и многие др.

…Кстати, всем известный генерал Жюно — из первого набора «декарии» (согласно общепринятой римской военной терминологии — 10—15 чел.) знаменитых военачальников Бонапарта — по ряду объективных и субъективных причин не входил в число его наиболее толковых высших офицеров. Согласитесь, что, порой встречаемая в исторической литературе «метафора» «когорта» (римский армейский термин, обозначавший тактическую боевую единицу в 350 и более чел.) для образного «обозначения» узкого круга военачальников «генерала Бонапарта», особо близких ему еще с самого начала его невероятной карьеры, представляется, все же, слишком большой по численности для обозначения определенной группы людей из ближайшего военного окружения Наполеона…

Правда, уже навсегда покинул его, уйдя в Бессмертие, один из самых способных маршалов Ланн. Не было с ним и чуть-чуть не доживших до вручения им заветного маршальского жезла блестящих генералов — пехотинца Сент-Иллера, кирасира д’Эспаня и гусара Лассаля, геройски погибших в войне с Австрией в 1809 г. Надолго застряли в Испании невероятно изворотливый Массена с многоопытными и разносторонними Сюше, Сультом и старинным другом «туманной юности» Мармоном, чье возвышение, все же, во многом определялось дружбой со времен «школьно/военной скамьи», чем особенным военным дарованием. Более того, «железный» Даву оказался на этот раз то ли — «не в форме», то ли — «не в своей тарелке», то ли… еще что-то. Впрочем, случай с Даву — это, скорее, тема отдельного разговора.

…Между прочим, потом было много дебатов среди историков, почему из трех возможных направлений для нанесения русским главного удара — петербургское, киевское, московское — Наполеон выбрал последнее!? Утверждается (или, все же, предполагается?), что он якобы даже иносказательно высказался на эту тему в том смысле, что «если займу Киев, то я возьму Россию за ноги, если я овладею Петербургом, я возьму ее за голову, заняв Москву, я поражу ее в сердце!» На самом деле, по началу перед ним стояли совсем иные задачи: максимально быстрый разгром русских в генеральном сражении в приграничной зоне и подписание выгодного для него мира с русским царем! Москва, все-таки, станет для него целью, но — позже и по сути дела вынужденной…

***

Уточним, что еще до наведения мостов, переправившиеся на лодках через Неман егеря из авангардной дивизии Морана, завязали короткую перестрелку с разъездом лейб-казачьего полка.

…Один из лучших пехотных дивизионных генералов Великой Армии (24 декабря 1805 г.), граф Империи (24 июня 1808 г.), пэр Франции (2 июня 1815 г. и повторно 11 октября 1832 г.) Шарль-Антуан-Луи-Алексис Моран, (4 июня 1771, Понтарлье, пров. Франш-Конте — 2 сентября 1835, Париж) родился в семье адвоката Алексиса-Франсуа Морана (1747—1829), изучал юриспруденцию в Безансоне и в 1791 г. защитил степень кандидата права. Уже через год, 9 августа 1792, он стал капитаном 7-го батальона волонтёров департамента Ду, а ещё через месяц его повысили до подполковника. В 1792—93 гг. он сражался в рядах Рейнской армии. 8 сентября 1793 г. в бою при Ондсхоте Моран первым ворвался в город со знаменем в руках. В 1793—94 гг. он воевал в Северной армии (при Ваттиньи и Альденгофене), в 1794—96 гг. в Самбро-Маасской, а с января 1797 г. в Итальянской армии. 14 января 1797 г. Моран отличился, сражаясь с австрийцами при Риволи, ранен пулей в бедро в сражении при Спримоне. Он участвовал в Египетской кампании в составе дивизии генерала Дезе. После сражения у Пирамид, прямо на поле боя, он был произведён в чин полковника и возглавил 88-ю линейную пехотную полубригаду. Участвовал в завоевании Верхнего Египта, сражался при Эль Ганайме и Саманхуде. За мужество, проявленное во время этой кампании, 6 сентября 1800 г. получил чин бригадного генерала. С мая и вплоть до конца июля 1801 г. Моран командовал бригадой в дивизии генерала Вердье. 9 августа (14 сентября) 1801 г. он вернулся во Францию. [И с той поры у него адъютантом стал его младший брат Алексис-Никола-Бернарден (р. 1774 г.), барон Империи (15.8.1809), ранен при Ауэрштедте, ранен в левую ногу при Ваграме, из-за последнего ранения уволился в отставку в апреле 1813 г.] 30 августа 1803 г. Моран-старший был переведён в военный лагерь Сент-Омер. 30 августа 1805 г. — командир 1-й бригады 1-й пехотной дивизии генерала Сент-Илера IV-го корпуса Великой Армии. В сражении при Аустерлице Моран командовал пехотной бригадой, входившей в состав IV-го корпуса генерала Сент-Илера. Его бригада, включавшая в себя всего лишь один полк (10-й полк лёгкой пехоты), в районе Праценских высот подверглась атаке превосходящих сил противника и понесла значительные потери, а сам он был ранен. Если бы не своевременный подход соседних частей Великой армии, полк Морана был бы полностью уничтожен. За проявленное в ходе кампании мужество (24 декабря 1805 г.) Моран был произведён в чин дивизионного генерала. 14 февраля 1806 г. его назначают командиром 1-й дивизии III-го корпуса маршала Даву. Моран сумел завоевать доверие и уважение со стороны своего ворчливого начальника и стал, наряду с генералами Фрианом и Гюденом, одним из его наиболее приближённых помощников. В Прусской кампании 1806 г. в битве при Ауэрштедте (14 октября 1806 г.) полки Морана беглым огнём отразили атаки прусской кавалерии, а затем перешли в контрнаступление и разгромили войска герцога Брауншвейгского. Генерал в этом бою был ранен в руку. Дивизия Морана участвовала во взятии Кюстрина (1 ноября 1806 г.), а также в Польской кампании 1807 г. сражался при Чарново и Голымине. В битве при Прейсиш-Эйлау (8 февраля 1807 г.) бравый генерал получил новое ранение. С 12 октября 1808 г. — командир 1-й пехотной дивизии Рейнской Армии маршала Даву. В ходе Австрийской кампании 1809 г. Моран сражается при Арнсхофене, Абенсберге, Ландсхуте, Экмюле, Регенсбурге. В битве при Ваграме (5—6 июля 1809 г.) он был ранен, но именно части его дивизии смяли левый фланг австрийцев, что решило исход всего сражения. С 13 июля 1810 по 3 марта 1812 гг. Моран исполнял обязанности губернатора Гамбурга. 24 июня 1812 г. Моран удостоился чести первым переправиться на правый берег Немана у Ковно, открыв, тем самым, Русскую кампанию. 17 августа его дивизия в ходе ожесточённого боя занимает южные предместья Смоленска. В Бородинской битве полки Морана атакуют Курганную высоту, неся при этом огромные потери от русской артиллерии. Сам генерал получает тяжелое ранение картечью (осколком ядра?) в подбородок. В конце 1812 г. остатки его дивизии покинули Россию. С 17 марта 1813 г. Моран командовал 12-й пехотной дивизией, входившей в состав I-го, а затем IV-го корпусов генерала Бертрана. Участвовал в битвах при Лютцене и Бауцене. 6 сентября 1813 г. в сражении у Денневица после поражения французской кавалерии стойкость Морана спасла остатки корпуса маршала Нея и позволила французам отступить. Отличился в боях при Вартенбурге и Ханау. 16 ноября 1813 г. возглавил IV-й корпус и с декабря 1813 по апрель 1814 гг. руководил обороной Майнца, покинув его со своими войсками лишь после окончания войны (4 мая 1814 г.). При Первой Реставрации оставался с 15 октября 1814 г. без служебного назначения, но во время «Ста дней» служил адъютантом у Наполеона и 1-м полковником пеших егерей гвардии. 2 июня 1815 г. получил титул пэра Франции. В битве при Ватерлоо отчаянным усилием сумел выбить пруссаков из Планшенуа, но этот его подвиг уже не мог изменить положения. За это сражение Наполеон пожаловал Морану Большой Крест орд. Почётного легиона (правда, награда нашла героя лишь в 1830 г. — уже при Июльской монархии). Внесенный проскрипционные списки 1 августа 1815 г. и заочно приговорённый Людовиком XVIII 29 августа 1816 г. к смерти Моран был вынужден скрываться на родине своей жены — в Польше. Он получил прощение лишь 14 июня 1819 г. Был оправдан Военным судом в Страсбурге, ему вернули чин дивизионного генерала, восстановили на военной службе (с 1 сентября 1819 по 12 января 1820 гг. он служил в Королевской гвардии), а также вторично провозгласили пэром Франции (11 октября 1832). Скончался четырежды кавалер орд. Почетного легиона (Легионер —11 декабря 1803 г., Коммандан — 14 июня 1804 г., Великий офицер — 7 июля 1807 г. и Большой крест — 18 октября 1830 г.) в своём парижском особняке в 64 года, 26 из них отдав армии, дослужившись до див. генерала за 13 лет и был похоронен на кладбище Пер-Лашез. Его доблестное имя выбито на Триумфальной арке в Париже…

«Отметившись» пальбой, казаки стремительно исчезли в густом кустарнике в неизвестном направлении, что, впрочем, был им очень присуще. Их командир граф В. В. Орлов-Денисов немедленно доложил о переправе в штаб армии в Вильно Барклаю. Об этом же сообщил и ковенский городничий, чей город вскоре был занят французскими войсками.

…Между прочим, в ночь на 12 (24) июня в честь русского царя «печально известный» барон Л. Л. Беннигсен давал бал в имении «Закрете» под Вильно, приобретенном в память об удачно произведенной им чуть ли не 20 лет назад атаке русской кавалерии на конницу поляков в 1793 г. Бал был приурочен к радостному известию от Кутузова о заключении долгожданного мира после многолетней войны с Турцией. В ту пору Леонтий Леонтиевич все еще был не у дел и в расчете на царскую благосклонность сделал замысловатый маневр, своего рода «ход конем»: продал ему в тот вечер свое имение… под Вильно за 12 тыс. золотых рублей. Более того, Беннигсен явно не исключал, что очень скоро Вильно может оказаться под неприятелем (а значит, он лишится своего имения) и «тактично» воспользовался тем, что оно понравилось «плешивому щеголю». Забавно, но прямо в канун намечавшегося веселья, возведенный к празднику в Закрете временный летний праздничный зал, на постройку которого среди гвардейского офицерства собирали «пожертвования» с помощью «билетов» за 100 рублей (серьезные, между прочим, по тем временам деньги!), неожиданно рухнул! Кое-кто из императорского окружения заговорил о происшествии как о плохом предзнаменовании! Но Александр I, несмотря на то, что над его империей уже давно нависла угроза вторжения Наполеона, приказал убрать рухнувшие стены: «Мы будем танцевать под открытым небом!» Ходили слухи, что «происшествие» в Закрете имело французские «корни»: крыша банкетного зала рухнула не без «ведома» спроектировавшего его архитектора некого немца Шульца. Но у него что-то там не срослось с планируемым временем обрушения и крыша рухнула сразу же после его побега. Веселье было в полном разгаре, когда в 11 вечера адъютант Барклая А. А. Закревский принес генерал-адъютанту императора, министру полиции Александру Дмитриевичу Балашову (1770—1837) грозную весть: Последний Демон Войны уже пошел войной на царя Вся Руси и вторгся в ее необъятные просторы. Главная «звезда» бала (император, между прочим, был прекрасный танцор!) попросил никому ничего не сообщать и веселье продолжилось. Только в первом часу император покинул зал, якобы сказав при этом: «Господа офицеры, по коням!» И господа поспешили выполнить приказ государя! А среди прекрасных дам, еще недавно мечтательно кружившихся в ласково-крепких объятиях военных — настоящих мужчин-мачо — в вальсе, полонезе и мазурке, уже испуганно зашелестело: «Война? Война! Война… Ах, эти душки военные!!!» [И кое-кто из наиболее шустрых «вострух» еще успел «опорожнить любовный бокал по полной программе» со своим избранником- (ами), прежде чем сигнал трубы и армейский приказ отправит его (их) в военный поход, возможно, последний в его смертельно опасном ремесле.] Немало мемуаристов и с их слов писателей разных мастей и различного толка писали и будут писать, что Александра I неожиданное известие о переходе французами р. Неман, полученное на балу в Закрете, якобы застигло врасплох, а он видете ли даже бровью на глазах у всех не повел. Это сегодня доподлинно известно, что русская разведка заблаговременно узнала о точной дате начала войны и примерно указала возможные пункты форсирования Немана. А тогда все было совершенно секретно! Итак, бал в Вильно был 12 июня, а уже 16 июня — через три солдатских (суточных) перехода — Бонапарт войдет в… Вильно!!!

Получив сообщение о вторжении войск Наполеона, Александр I попытался было начать переговоры.

В ставку французского императора, в занятое им… Закрете, был направлен царский генерал-адъютант А. Д. Балашов с предложением начать мирные переговоры при условии обратной переброски наполеоновских войск на левый берег. На самом деле царь не рассчитывал на «добрую волю» своего несостоявшегося родственника «корсиканского разлива» и стремился хоть как-то выиграть время столь необходимое для организации сопротивления, уточнения диспозиции, соединения всех русских войск и, конечно, демонстрации для просвещенной Европы своего миролюбия. Недаром, отправляя своего генерал–адъютанта к Наполеону, «непрозрачный» российский император прямо заявил ему об этом: «Хотя, впрочем, между нами сказать, я и не ожидаю от сей присылки прекращения войны, но пусть же будет известно Европе и послужит новым доказательством, что начинаем ее не мы». Недаром его первый приказ по армии заканчивался сколь доходчиво, столь и пророчески: «На начинающего Бог!».

И действительно, переговоры быстро зашли в тупик: Наполеон мгновенно среагировал категоричной фразой: «Будем договариваться сейчас же, здесь же, в Вильно. Поставим подписи, и я вернусь за Неман!»

По сути дела это был ультиматум о немедленной капитуляции!

Таким образом, «переговоры» в Вильно оказались всего лишь красивым демонстративным жестом со стороны лукавого Александра I в адрес Европы, снимавшим с него ответственность за развязывание войны.

Рассказывали, что в ответ французскому императору якобы передали слова вроде бы сказанные Александром I: «Я скорее отступлю до Камчатки, отпущу бороду и буду жить там до конца своих дней, питаясь картошкой, чем пойду на мир! Наполеон еще не знает нашего климата, наших ресурсов! Наконец, моего народа!» Бросая эти слова, Александр I знал, что говорил: главный его козырь — бескрайние просторы России, ее климат, так же призыв к священной войне (что-то в духе полулегендарного: «Вставай, страна огромная…), отвечая на который, крестьяне, уходя от захватчика, будут сжигать дома и урожай, оставляя ему голую землю.

«Ваша империя, — льстили царю услужливые царедворцы, — столь велика, что вы будете грозны в Москве, ужасны в Казани и непобедимы в Тобольске!» То ли — быль, то ли — типичный исторический анекдот, без которого зачастую не обходятся рассказы-пересказы о ключевых событиях из прошлого всех времен и народов?

…Кстати сказать, если верить самому Балашову, то уже на вечернем обеде в присутствии Бертье, Бессьера и Коленкура с Дюроком, в ответ на заносчивые слова Наполеона: «Скажите, чтобы добраться до Москвы, какою дорогой лучше идти?» Балашов якобы мгновенно нашелся, что сказать и весьма язвительно ответил: «Шведский король Карл XII шел через Полтаву…» Наполеон «не полез за словом в карман»: «В наше время религиозных людей нет!» Балашов снова искусно парировал выпад французского императора: «В России народ набожный…» На этом диалог-«пикировка» закончился. Если он, конечно, состоялся на самом деле…

«Обратной дороги» не было и рескрипт царя председателю Госсовета и председателю Комитета министров Н. И. Салтыкову заканчивался весьма грозно для столь уклончивого и лукавого человека, и правителя самой большой страны мира, как российский император: «Я не положу оружия, доколе не единого неприятельского воина не останется в царстве моем».

Очень скоро выяснится, что слов на ветер этот исключительно «непрозрачный» «бабушкин внук Саша» не бросает, особенно если обстоятельства задевают его «по полной программе».

***

Вскоре стало понятно, что попытка французского императора быстро разгромить врага не получилась!

А ведь это мог быть самый мощный из всех ударов — у него тогда еще не началось естественное распыление сил, которое вскоре последует — из тех, что он мог нанести в течение всей кампании!

В тоже время уже тогда выяснилась одна очень неприятная, но весьма легко прогнозируемая вещь!

Оказалось, что для форсированных маршей столь огромная Великая армия не приспособлена!

В общем, еще не было серьезных боев, а война начала принимать… серьезный оборот.

И как только большая ее часть заняла Вильно, то тут же обнаружилось, что ей нужен немедленный отдых и время для подтягивания тыловых служб. Дело в том, что сначала проливные дожди расквасили дороги в липкую жижу, в ней застревали орудия. Потом установилась жара, которую здесь в глубине континента, не смягчали привычные для европейцев ветры с моря. В неподвижном воздухе стояло марево, от зноя растрескалась земля. Жара «доставала» всех: сам император «спасался» от нее, принимая своих высших офицеров в… исподнем. Ветераны утешали молодежь лишь тем, что во время Египетского похода тоже было несладко.

Бескрайние, почти безлюдные просторы, по которым шла армия, подавляюще действовали на людей, привыкших торжественно маршировать среди гражданского населения, принимавшего их либо за освободителей, либо за завоевателей. Здесь их никто не встречал, а монотонный пейзаж нарушали лишь почтовые станции, да встречавшиеся на дороге убогие лачужки или непроходимые чащи хвойных лесов. И каждый следующий шаг по этим бескрайним равнинам уводил их все дальше и дальше от собственных домов, женщин и прочих радостей жизни.

Те из участников похода на Москву, которым посчастливилось вернуться домой, потом с ужасом вспоминали не только трагическое бегство из России, но и… победоносное наступление. Они проходили через заброшенные и сожженные деревеньки; никогда еще, даже в Испании, не видели они такой сплошной выжженной пустынной земли. Те испытания, которые пришлось им выдержать на этом пути, были неожиданными для большинства солдат Великой армии.

По ходу движения десятки тысяч сапог поднимали облака мелкой раскаленной пыли, которая лезла в глаза, забивала нос. Одни солдаты пытались спастись от этой напасти, обмотав головы платками. Другие, связав несколько веток, пытались использовать их как защитный козырек.

С первых же дней наступления возникли огромные проблемы с питьевой водой. Русская армия, отступая, портила пруды и колодцы. Даже казакам, идущим в арьергарде и прикрывавшим отступление, было трудно напоить лошадей и напиться самим. Преследующим их французским кавалеристам приходилось иметь дело уже с месивом из жидкой грязи. Если люди еще как-то это выдерживали, то кони — нет.

Помимо нехватки воды их убивала жара, выжигавшая траву и овес, столь необходимые для кормежки лошадей. К тому же, жаркие, знойные дни сменялись прохладными ночами. Это было непривычно для кавалеристов, для артиллерийской прислуги, для всех, кто во французской армии имел дело с лошадьми. Бесконечное, беспрерывное движение так утомляло солдат-кавалеристов, что получив возможность для недолгого отдыха, они засыпали мертвым сном. А между тем лошади, изнуренные жарким днем, требовали дополнительного ухода холодной ночью. Началось самое непредвиденное и страшное: массовый падеж лошадей ночью. Они гибли десятками, сотнями, причем, не только боевые кони — в регулярной кавалерии, но и тягловые лошади — артиллерийские и обозные.

Недаром командир гвардейской артиллерии, генерал Сорбье, кричал: «что нужно быть безумным, чтобы пускаться в подобные мероприятия!»

Высоко котировавшаяся в Европе французская кавалерия еще не «откинула копыта», но уже «захромала на все четыре ноги», т.е. процесс уже пошел.

…Между прочим, лучше всего охарактеризовал катастрофичность ситуации в наполеоновской коннице, блестящий кавалерийский генерал-кирсир Э. Нансути, по долгу службы знавший лошадей как свои пять пальцев: «Люди могут идти без хлеба, но лошади без овса — не в состоянии. Их не поддерживает в этом любовь к отечеству». Очень скоро ему стал вторить знаток России и ее плохо понимаемых цивилизованными европейцами «особенностей» Арман де Коленкур: «… Россия показалась нам такой неприступной страной, что термометр чувств, мнений и размышлений очень многих людей надо было искать в их желудках». Ничего не скажешь — доходчиво сказано…

Итак, конский падеж стал первой катастрофой Великой армии в России.

Она еще продолжала быстрое движение вперед, но артиллерия и обозы стали отставать. Нехватка орудий стала трагически сказываться во время боев, а из-за отставания обоза рацион питания солдат становился все более скудным. Тем более, что конский падеж сопровождался падежом среди… многих тысяч голов скота (живого мяса), который гнали интенданты Великой армии следом за ней.

Причем, начался он сразу после перехода через Неман.

Как известно, наполеоновская армия имела запас сухого провианта всего (примерно) на три недели, поскольку надеялась получить продовольствие и фураж для кавалерии у русских.

Но французы просчитались.

Так в Вильно, Брест-Литовске, Вилькомире и Великих Луках русскими были сожжены огромные продовольственные склады. Хотя из-за традиционного российского разгильдяйства и стремительного отступления какая-то часть провианта, все же, доставалась противнику. Если авангард еще как-то кормился, то остальная часть армии уже испытывала серьезный недостаток в провианте! Даже гвардия за неимением муки (зерна не осталось) стала готовить на кострах лишь скудные рационы пшеничного отвара вдобавок к еще оставшимся мясными пайкам.

В условиях угрозы голода солдаты принялись грабить местное население, в ответ оно стало уничтожать все, что могло быть полезным врагу. При остановках на ночлег в деревнях создавалось такое ужасное скопление войск, что солдаты просто не успевали восстановить свои силы. Когда мука и мясо все же оказывались под рукой, полковые пекарни и кухни не успевали их них готовить еду для такого огромного количества солдат.

Из-за голода в разношерстной наполеоновской армии началось мародерство и дезертирство. Никакие суровые приказы, последовавшие уже на 8-й (!) день после начала вторжения, вплоть до расстрелов на месте не могли не только прекратить это процесс, но даже приостановить его. Рассказывали, что из-за беспорядков в немецких частях вюртембергскую бригаду пришлось расформировать и раскассировать.

Возникшие большая нехватка продовольствия, болезни, мародерство, беспорядки в войсках, дезертирство, падение дисциплины грозили погубить огромную Великую армию в самом начале этой малопонятной для разноплеменной наполеновской армады войны.

Все эти малоприятные проблемы вынудили Бонапарта-полководца притормозить движение вперед, заставив Бонапарта-администратора (императора) задержаться в Вильно на целых 18 дней (очень большой срок для него, привыкшего к динамичному ведению войны на чужой территории) ради решения всех неотложных политических, социальных, хозяйственных вопросов, и упорядочивания действий всех соединений своей столь великой по размерам армии. Все это время пришлось ожидать пока подтянутся все маршевые батальоны и отставшие бесконечные фуры из тыла с обильнейшими запасами из колоссальных магазинов.

…Кстати, потом немногие из выживших участников Второй Польской кампании рассказывали, что уже тогда — в самом начале похода — только-только овладев Вильно, Наполеон вроде бы вдруг резко засомневался в целесообразности дальнейшего продвижения вглубь «страны чудес и непуганых медведей» в условиях начавшейся изнурительной жары. Свидетельством тому могла быть его брошенная сквозь зубы фраза кавалерийскому генералу Себастьяни: «Я не перейду Двины: хотеть идти дальше в течение этого года — равносильно идти навстречу собственной гибели!»

Не исключено, что в тот момент Бонапарт вроде бы мог вернуться к идее осуществить поход в Россию в течение двух-трех лет: сначала в 1812 году овладеть Литвой, устроить свой тыл и только в 1813 г. совершить бросок дальше на восток (на Москву?), а затем в 1814 г — пойти на Петербург либо — наоборот!?

В тоже время праздное времяпрепровождение такой огромной массы войск могло бы очень неблагоприятно сказаться на их боеспособности и было бы весьма трудно прогнозировать каково бы могло быть их состояние следующей весной.

Тем более, что стоять на месте и ничего не предпринимать могло бы показаться русскому самодержцу признаком слабости французского императора, а объявить о «досрочной» победе «по очкам» и попытаться вернуться домой, как того уже тогда в самом начале похода желала немалая часть его маршалата-генералитета и вовсе выглядело бы моветоном.

Впрочем, это всего лишь «размышления вслух» и пытливый читатель вправе сделать свои собственные предположения…

***

Не вступая в серьезные столкновения с противником, наполеоновская армия слабела и таяла: из 448 тысяч солдат, перешедших Неман, до Витебска дошли лишь 255 тысяч!

Только 115 тысяч войск Наполеону пришлось оставить для защиты тылов и дорог.

Наибольшие опасения вызывали насильно загнанные в армию иностранцы, многие их которых относились к французскому императору откровенно враждебно и вовсе не стремились рисковать своей жизнью за чуждые им имперские интересы Бонапарта. Из иностранных частей армии Наполеона началось дезертирство. Пример подали баварцы: более 6 тысяч человек ушли в леса, покинув ряды «Великой армии».

Не просто приходилось и молодым новобранцам, которых было немало — чуть ли не половина! Пало 9 тысяч лошадей! Даже гвардия, не принимавшая участия в боях, уменьшилась на треть! Известен случай, когда рядовой Молодой гвардии, три дня умирал на обочине дороги, и никто ничем не мог ему помочь!

Огромное численное превосходство французской армии над русской постепенно исчезало.

Перешедшие позднее Неман 199 тысяч солдат Великой армии пришлось направить в разные стороны огромной российской империи против других русских армий.

Силы распылялись, таяли, а враг ускользал, как вода в решете.

Стало ясно, что Вторая Польская кампания не сможет закончиться за 20—24 дня, как планировалось Наполеоном…

Если раньше Наполеон всегда был на коне, лично управляя своими дивизиями и корпусами вплоть до решительного сражения, то теперь он все чаще находился сзади двигающихся колонн, без особого результата пытаясь оттуда влиять на ход наступления лишь своими распоряжениями.

С самого начала русской кампании среди маршалов и генералитета Наполеона не было уверенности в победе. Его маршалы устали от войны. Они хотели спокойно наслаждаться нажитым богатством, а Наполеон гнал их на поле боя, на смерть. Мюрат постоянно брюзжал; обычно энергичный, Эжен де Богарнэ, впал в мрачное уныние. Многие армейские генералы открыто проклинали своего императора. Среди них уже давно ходила мрачная шутка (в каждой шутке есть доли истины!) одного уже погибшего генерала: «Наш император остановится, только завоевав Китай, но кто из нас доживет до этого дня?!»

Только молоденькие офицеры, жаждущие приключений, были полны оптимизма. Они надеялись на богатую добычу, на повышение в чинах, на успех у славившихся своей красотой русских женщин.

Никто из них не задумывался о том, что лишь немногие из них вернутся в Париж…

Наполеон понимал, что дальнейшее продвижение армии в глубь страны опасно.

В Витебске, где ему не удалось навязать Барклаю генеральное сражение — противник в последний момент ловко ускользнул, он сгоряча воскликнул: «Мы не повторим безумия Карла XII!…» Теперь он ни на минуту не забывал об устрашающем примере несчастливого шведского короля.

В раздумье простоял французский император в Витебске две недели.

Именно здесь он получил два очень неприятных известия: в Стамбуле был ратифицирован русско-турецкий договор, а русский царь призвал всех своих подданных подняться на народную войну с агрессором. Турция окончательно «вышла из игры», а партизанская война грозила непредвиденными последствиями при продвижении вглубь необъятной российской империи.

Маршалы вовсю убеждали своего императора не двигаться далее, аргументируя это тем, что силы наполеоновской армии все время уменьшаются за счет войск оставляемых в качестве гарнизонов и для охраны тыловых дорог.

Тем не менее, военный опыт подсказывал Бонапарту, что бездействие — это верная гибель!

Необходимо навязать русским сражение!

И, написав домой императрице Марии-Луизе — «Все идет хорошо!» — хотя вряд ли был до конца в этом уверен, все же вышел из Витебска и пошел дальше на восток.

Хотя он понимал и другое!

Русские солдаты сражались ничуть не хуже, чем при Аустерлице, Прейсиш-Эйлау и Фридлянде. А русские генералы Барклай-де-Толли, Багратион, Ермолов, Раевский, Неверовский, Дохтуров, Остреман-Толстой, Коновницын, Платов, братья Тучковы и др. проводили трудные операции так, как не стыдно было бы их проводить любому из его лучших маршалов.

Им — лучшим Сынам Отечества — людям с очень разными судьбами и порой крайне неоднозначными характерами, но Бесспорным Героям России, грудью вставшим в «Грозу 1812 года» на защиту своей родины и посвящена эта книга, увидевшая свет в год 212-й годовщины Отечественной войны 1812 года.

N.B. И последнее!

Москва сгорела, но потом — Варшава, Берлин и Париж стали Нашими! Поскольку сегодня «сексуально-раскрепощенно-разнузданная» Европа все «мельтешит» и мельтешит [особо в лице «раздухарившегося» клинического ЛГБТешника* (ЛГБТ — экстремистская организация, запрещенная в РФ!!!), а по совместительству еще и… президента гонористо-гоношистых французов (и афро-французиков всех «мастей и калибров»), пафосно рядящегося в потертую шинель бывалого «генералабонапарта» (в одно слово и с маленькой буквы)!] перед еще пока не вставшим на могучие задние лапы грозным Русским Мишкой, который никогда не спрашивал, не спрашивает и не будет это делать — КАК ЕМУ ЖИТЬ — то явно надо повторить подвиг наших предков!

Не так ли!?.

На войне — как на войне: там сантименты не в цене…

«Сказал А — говори и Б»…

* ЛГБТ — экстремистская организация, запрещенная в РФ.

«Бог рати он» у Бонапарта был бы маршалом!

«БОГ РАТИ ОН»

Гаврила Державин

Одна из главных легенд за всю историю русской армии, генерал от инфантерии (9.3.1809), князь Пётр Иванович Багратион [груз. პეტრე ივანეს ძე ბაგრატიონი; 1764—69 (?) — 12 (24) сентября 1812 с. Симы, Юрьев-Польского уезда, Владимирской губ.] был потомком грузинского царского дома Багратиони (Багратидов), правившего Грузией или ее частями с IX по начало XIX века.

По одному из очень давних преданий в числе его предков могли быть знаменитые властители средневековой Грузии — цари Давид Строитель, Георгий III и царица Тамара. Его дед, царевич Александр (Исаак-бек) Иессевич, один из многочисленных сыновей картлинского царевича Иессея (Евсея), брата царя Вахтанга VI, выехал в Россию в декабре 1758 г. из-за разногласий с правящей грузинской семьёй и был определен императрицей Елизаветой Петровной в Астрахань, или, скорее всего, в Кизлярскую крепость (Северный Кавказ). Там в ту пору располагался армянский и грузинский конный эскадрон, в котором ему дали чин подполковника.

Со временем туда перебрался и его сын Иван Багратион (11.11.1730—1795), который в отличие от отца царевичем уже не был. Несмотря на утверждения многих авторов, он никогда не был полковником российской армии, русского языка не знал, и умер в чине секунд-майора, пожалованном ему по прибытии из Грузии только для назначения пенсии.

Долгое время считалось, что матерью Петра Ивановича Багратиона была дочь грузинского царя Ираклия II (1720—1798). Сегодня многие пытливые исследователи ставят это утверждение под большое сомнение. Доподлинно неясно, кем она могла быть: из какого именно «грузинского княжеского рода»?

…Кстати сказать, принято считать, что Пётр Багратион родился в 1765 году. Однако, по последним исследованиям дело может обстоять несколько иначе. Не исключено, что он мог появиться на свет много позже — в 1769 г. Сегодня по ряду веских причин приходится предполагать, что дата его рождения, скорее всего, располагается в промежутке между 1764 — 1769 гг. Ничего более конкретного, устраивающего большинство биографов Петра Ивановича Багратиона, пока сказать нельзя. Точно также как и о том, где он родился: либо еще в Грузии, либо уже в Кизляре…

У отца Петра Ивановича было три брата и две сестры.

Один из его братьев — князь Кирилл Александрович — сумел сделать успешную карьеру, сначала военного, а потом и гражданского чиновника. Уже в 1797 г. он стал генерал-майором, а вскоре и тайным советником, сенатором и надолго пережил своего прославленного племянника, умерев в 1828 г. Петр Иванович всегда поддерживал теплые, родственные связи со своим дядей Кириллом, к тому же они оба были весьма близки к генерал-губернатору Москвы Ф. В. Растопчину — весьма влиятельному в государственно-административной машине человеку. Какое-то время один из сыновей Кирилла — Алексей — служил у Петра Ивановича в бытность того командующим 2-й Западной Армией.

Младший брат Петра Ивановича — князь Роман (Реваз) Иванович Багратион (1778—1834) — тоже пошел по военной стезе, дослужившись до генерал-лейтенанта (1829) русской армии. Он умер гораздо позже своего знаменитого старшего брата — в 1834 г.

Сын Р. И. Багратиона — Петр Романович Багратион — стал не только генерал-лейтенантом русской армии, но и инженером и учёным-металлургом и даже открыл новый минерал, названный в его честь «багратионидом».

Еще один брат — Александр Иванович Багратион (1771—1820) — тоже служил в русской армии и воевал на Кавказе под началом известного военачальника из семейства братьев Тучковых — С. А. Тучкова. В отставку он вышел майором и стал начальником г. Ставрополя.

В общем, в семье Багратионов военное дело уважали.

Известно, что детские годы Пётр Багратион провёл в родительском доме в Кизляре, проучившись год в местной школе для обер- и унтер-офицерских детей. Так или иначе, но образование его было весьма позднее и несовершенное. Обстановка, в которой он провел детские годы мало способствовала получению достойного школьного образования.

Собственно говоря, Багратион никогда не скрывал, что он по сути дела… «неуч».

Такого же мнения о нем были современники. Хорошо знакомый с Петром Ивановичем Алексей Петрович Ермолов позднее писал, что «… совершенно без состояния, князь Багратион не имел средств получить воспитание. Одаренный от природы счастливыми способностями, остался он без образования и определился на военную службу». Багратион и сам писал: «Со млеком материнским влил я в себя дух к воинственным подвигам».

Принято считать, что зимой 1782 г. Пётр Иванович Багратион по рекомендации своей очень дальней родственницы княгини Анны Александровны Голицыной (супруги побочного сына вице-канцлера А. М. Голицына — А. А. Делицына) был зачислен рядовым (сержантом) в Астраханский пехотный полк, расквартированный в окрестностях Кизляра. Действительно, Анна Александровна по происхождению и родственным связям (после смерти первого мужа она вышла замуж за другого представителя рода Голицыных — Бориса Андреевича Голицына, сына Андрея Михайловича, брата вице-канцлера) принадлежала к самой верхушке имперской аристократии. Она могла быть знакома со светлейшим князем Г. Потемкиным и не исключено, что действительно помогла юному Петру начать делать первые шаги по служебной лестнице, где дальше он должен был уже сам карабкаться наверх. Г. Потемкин мог отрекомендовать юнца генералу П. С. Потемкину, командовавшему войсками на Кавказе и в подчинении которого Петр Иванович и начал свой боевой путь к европейской славе.

К сожалению, в начальной стадии военной биографии Петра Ивановича Багратиона до сих пор очень много неясного!

Слишком много путаницы «в преданиях юности туманной»!

Исследователи никак не могут прийти «единому знаменателю» когда же он, собственно говоря, начал по-настоящему воевать!?

Довольно долго было принято считать, что первый боевой опыт юный Багратион мог приобрести между 1783—1784 гг. в военных экспедициях на территорию Чечни.

«Из тумана» армейских рапортов (обычно писали так, чтобы не слишком разгневать вышестоящее начальство «приключившимся конфузом»! ) той поры, как правило, выделяют весьма запутанный эпизод с неудачной вылазкой российского отряда под командованием полковника Николая Юрьевича Пьери (? — 1785), направленного по приказу двоюродного брата Григория Потемкина П. С. Потемкина, против восставших чеченцев Шейха Мансура в мае 1785. Отряд был окружен в горах (при селении Алды?) и чуть ли не полностью вырезан вплоть до командира, адъютант Пьери, унтер-офицер Багратион, якобы был захвачен в плен под селением Алды, но затем выкуплен царским правительством. По другим данным, в том жарком деле Петр Иванович был ранен, оставлен на поле сражения как убитый, но подобран чеченцами, спасен ими и из признательности к отцу Багратиона, оказавшего им когда-то какую-то услугу или, как пишут в некоторых источниках «из уважения к его отцу», был доставлен в русский лагерь без выкупа.

В тоже время, кое-кто из историков не исключает, что до 1788 г. Петр Иванович на самом деле толком еще ни разу не воевал. Поскольку он спокойно служил в запасном полубатальоне Кавказского мушкетерского полка, квартировавшего в г. Кизляре.

Более или менее понятная «картина боевого пути» Петра Ивановича начинается только со времен Русско-турецкой войны 1787—92 гг., или, как тогда говорили — cо 2-й екатерининской войны с турками.

По некоторым данным (более или менее достоверным) 01.09. 1787 года ему было присвоено звание прапорщика Астраханского полка, чьи остатки были преобразованы в Кавказский мушкетёрский. 17 декабря 1788 во время штурма Очакова Багратион, уже будучи подпоручиком (ноябрь 1788 г.), ворвался в крепость якобы «одним из первых», за что из подпоручиков, минуя поручика (!), был сразу же произведен в капитаны в мае 1790 г. Более того, его награждают золотым крестом на Георгиевской ленте, что приравнивалось к ордену.

Если верить армейским (полковым) формулярам:

— с 30 июля 1791 г. он уже секунд-майор и служит в Киевском конно-егерском;

— с 26 ноября 1793 г. теперь уже премьер-майор Багратион перешел в Переяславский конно-егерский полк;

— с 4 мая 1794 г. его определяют в Софийский (городок, расположенный под Царским Селом) карабинерный полк командиром эскадрона.

В этом назначении все очень просто: полком командовал второй муж его благодетельницы княгини А. А. Голицыной — князь Борис Андреевич Голицын! (Ее первого мужа — полковника А. А. Делицына смертельно ранили при штурме Очакова.) Не прошло и года, как 15 октября 1794 г. Петр Иванович получает подполковника.

Это знаменательное событие случилось уже под началом «русского Марса»!

…Кстати сказать, обращает на себя внимание тот факт, что Петр Иванович весьма быстро рос в офицерских чинах. Объяснение следует искать в том, что он немало прослужил в адъютантах и ординарцах у таких влиятельных лиц, как у генерал-фельдмаршалы князь Г. А. Потемкин и граф И. П. Салтыков. Высокие покровители продвигали его наверх, тут же зачисляя на открывавшиеся вакансии в разных полках. Без чей-либо протекции, поддержки на государственной службе во все времена выдвинуться было очень сложно. В тоже время личная храбрость и умение повести за собой в атаку сникали ему настоящую славу среди рядового состава. По всему получается, что Багратион оправдал протекции своих покровителей, став одним из наиболее выдающихся полководцев в славной истории российской армии…

С Голицыным ему посчастливилось постигать «Науку побеждать» в ходе подавления вооруженного бунта поляков Тадеуша Костюшко в 1794 г. Восстание охватило всю Польшу. По началу правительство Екатерины II недооценило всех масштабов случившегося и на первых порах русские понесли заметные потери. «Гром не грянет — мужик не перекреститься!» — только получив ряд чувствительных ударов от патриотически-настроенных поляков (в войне участвовали не только военные и дворянство, но и крестьянство) в Петербурге решили направить в Польшу серьезные силы и талантливых «генералов-усмирителей». Кандидатура №1 была одна — победоносный Александр Васильевич Суворов! Хотя формально войсками командовал его давний соперник по полководческой славе Н. А. Репнин, но на самом деле «русский Марс» действовал, невзирая на чины и прочие регалии. Александр Васильевич, как всегда был невероятно стремителен и энергичен: солдаты потели, генералы кряхтели, повстанцы рассыпали в разные стороны.

Багратион воевал в авангарде корпуса Дерфельдена под началом брата всесильного фаворита стареющей Екатерины-«Мессалины» — Платоши-«Красное Солнышко» Зубова, генерал-майора Валериана Зубова — человека, безусловно, храброго, но на этом его военные дарования и заканчивались.

До начала решающих боев Багратиону довелось участвовать в нескольких заметных стычках — под Брестом, Седлицами, Дерячином, Сокольне и Броке, где он власть намахался саблей, рубя направо и налево, и даже был отмечен в победных циркулярах, составленных графом Зубовым. За дело под Броком, где его начальника так ранило в ногу, что армейским «коновалам» пришлось ее оттяпать чуть ли не по колено, отличившегося Петра Ивановича произвели в подполковники.

Непосредственно в штурме Праги — укрепленного предместья Варшавы, кавалерист Багратион не участвовал. Он оказался под началом замечательного кавалерийского военачальника генерал-майора Ивана Георгиевича Шевича (1754—1813), спустя годы убитого пулей наповал в знаменитой Лейпцигской битве в 1813 г. Тогда в составе полков Шевича Петр Иванович со своим эскадроном прикрывал артиллерию осадного корпуса. Скорее всего, ему пришлось рубиться с вражеской кавалерией у стен Праги.

И это все, что можно сказать о «подвигах» Петра Ивановича Багратиона в ходе скоротечной Польской кампании А. В. Суворова, подавившего польский бунт за 42 дня, хотя он и обещал проделать это еще быстрее — за… 40 дней! «Русский Марс» становится генерал-фельдмашалом, а подполковник Багратион получает ор. Св. Владимира 4-й ст. и возвращается со своим Софийским карабинерным полком на родину.

…Кстати сказать, очень может быть, что все многочисленные, кочевавшие до недавнего времени из биографии в биографию, сочные рассказы, что именно при штурме Праги замечательный русский полководец Петр Иванович Багратион был впервые замечен непобедимым «русским Марсом», и за недюжинную смелость и ратную смекалку, именно тогда заслужил его большое уважение и симпатию, именно тогда был приближен к нему, именно тогда ему было предсказано большое будущее и более того, именно тогда Александр Васильевич ласково стал называть его «князь Петр» — все это красивая виньетка без которой порой не обходится ни одна биография выдающегося и, тем более, великого исторического персонажа. Просто-напросто у нас нет никаких документальных свидетельств, что «уже тогда между ними возникла своеобразная дружба — дружба учителя (генерал-фельдмаршала!) с учеником (всего лишь подполковником!)». Скорее всего, они просто познакомились, и многоопытный полководец мог приглядеться к «горячему грузину», но настоящее сближение между ними, вероятно, все же началось уже лишь в ходе легендарного Италийского похода неистового старика Suvaroff. Так что — всему свое время…

В июле 1795 г. Петр Иванович командует 1-м батальоном Лифляндского егерского корпуса.

С 29.11. 1796 года он — командир 7-го егерского батальона (а с 17.05 1797 — одноименного полка, вскоре ставшего 6-м).

13.02.1798 г. его производят в полковники. Инспектировавший полк Багратиона, въедливый А. А. Аракчеев в 1798 нашел его «в превосходном состоянии».

…Сутуловатый и костляво-жилистый, со свирепым взглядом, большими мясистыми ушами и таким же нависающим над большим ртом носом, жестокий и скорый на расправу, генерал от артиллерии (1807), граф Алексей Андреевич Аракчеев (1769—1834) был очень влиятельным государственным деятелем в военном ведомстве России времен правления двух таких противоположных российских императоров, как Павел I и его сын Александр I. Его не очень жаловали «братья по оружию» и, тем более, за солдафонство и грубость не любили в светском обществе, считая «бульдогом, какой не смел никогда ластиться к господину, но всегда готовый напасть и загрызть тех, кои бы восприпятствовались его воле». Не случайно за его сиюминутную готовность решительно пресечь любую попытку неповиновения государю, он был удостоен императором девиза «Без лести предан» (переделанного в свете в «Бес лести предан»). С 1796 г. он — комендант Санкт-Петербурга, а в 1797—1799 гг. — генерал-квартирмейстер всей армии, в 1799 г. и с 1803 г. — инспектор артиллерии, принял деятельное участие в ее реорганизации, в 1808—1810 гг. — военный министр, с 1810 г. — председатель Департамента военных дел Государственного Совета. Будучи очень способным администратором, с отменной памятью, исключительной работоспособностью, исполнительностью и «собачьей преданностью» к особе монарха, за все время правления Александра I, Аракчеев пользовался его исключительным доверием, будучи единственным докладчиком по большинству ведомств. Со смертью своего повелителя и вплоть до своей кончины Алексей Андреевич Аракчеев жил преимущественно в личном имении…

Бывая в Петербурге, Багратион сошелся с «золотой молодежью» и наделал долгов, но, как вспоминал потом профессионал высшей категории, но человек очень ершистый и, порой, излишне желчный А. П. Ермолов, «настоящая война, отделяя его от приятелей, предоставив собственным средствам, препроводила его в Италию под знамена Суворова».

В Итальянском и Швейцарском походах А. В. Суворова, ставший генерал-майором 4.2. 1799 г. и командиром одного из элитных егерских полков, «Князь Петр» был самым младшим из генералов.

Но судьбе было угодно, чтобы он стал незаменим «для русского Марса». Во время Италийского похода, а также перехода через Альпы Суворов всегда поручал Багратиону наиболее ответственные и тяжелые поручения — «генерал по образу и подобию Суворова», — говорили о нем.

…Кстати сказать, именно с той поры Петр Иванович Багратион стал остро соперничать в воинской славе с другим суворовским «любимчиком» — Михаилом Андреевичем Милорадовичем». Оба геройских генерала, порой, очень едко посмеивались над недостатками друг друга, но уважали друг друга за подлинно былинную ратную доблесть, тактично пронеся это чувство вплоть до самой гибели Петра Ивановича на Бородинском поле…

Благодаря смекалке и отличному знанию полководческой манеры Александра Васильевича, Петр Иванович смог стать командиром суворовского авангарда: он быстрее командовавшего целым русскими корпусом генерала от инфантерии 59-летнего Андрея Григорьевича Розенберга (1740—1813) — ветерана Семилетней войны (1756—1763) и русско-турецкой войны (1768—1774) сообразил, что означает приказ Суворова немедленно выделить «два полчка пехоты и два полчка казачков», т.е. немедля и быстро выступать вперед с оными полками. Багратион вышел из строя полковых командиров и лихо отрапортовал: «Ваше сиятельство! Вверенный мне 6-й егерский полк готов!»

…Между прочим, этой «выходкой» он, естественно, навлек на себя гнев и неудовольствие всего генералитета и, тем более, самого Розенберга! «Экая проклятая выскочка!» — долго возмущался потом заслуженный боевой генерал русской армии. Все они сочли его поступок как естественное стремление «молодняка» поскорее выдвинуться, обратить на себя любимого во что бы то ни стало внимание главнокомандующего! Впрочем, отчасти, они были правы: Багратион всегда и везде стремился выслужиться, выдвинуться в глаза начальства, но… через подвиг в бою, а не в закулисной возне «бульдогов под ковром» или, того хуже — «левреток в будуаре». Хотя со временем и такое стало случаться с «князем Петром»…

И действительно уже через час (!) багратионовский авангард (его егеря с гренадерским батальоном подполковника Ломоносова и Донским казачьим полком майора Поздеева) были готовы к выдвижению вперед. Им было предписано первыми появиться на берегах реки Адды.

Багратион стал широко известен благодаря своим умелым действиям после того, как во главе авангарда русско-австрийской армии взял штурмом крепость Брешиа, овладел городами Пуццоло (Палацалло), Бергамо и Лекко, отличился в многодневных сражениях на берегах рек Адде и Треббии, в решившей исход кампании битве при Нови. Везде, порой уступая неприятелю численно, проявлял исключительную храбрость и появлялся на самых опасных участках боев, воодушевляя войска; был дважды ранен [в правые — плечо (при Треббии) и ногу выше колена (на Адде)], но не покидал войск.

В жестоком бою на берегах Адды именно поддержка генерала Милорадовича позволила ему выпутаться из очень сложной ситуации в борьбе с будущим маршалом Франции, а тогда дивизионным генералом Серюрье. Будучи старше в чине (разница была чуть больше полугода: Михаил Андреевич стал генерал-майором 27 июля 1798 г., а Петр Иванович — лишь 13 февраля 1799 г.!), Милорадович мог взять командование на себя. Но он передал свой батальон Багратиону, чтобы тот сам довел дело до победного конца.

…Кстати сказать, патрон Багратиона и Милорадовича Александр Васильевич Суворов никогда не был столь «прозрачен» и «безоблачен» по характеру, как это любят твердить апологеты его дарования. Он очень умело играл на честолюбии и самолюбии своих молодых амбициозных подчиненных, как это, например, было во время похода в Италию и Швейцарию с недавно ставшими генералами — Милорадовичем и Багратионом. Ревность и соперничество заставляло этих молодых «орлов» совершать почти невозможное, принося их патрону желаемое — Победу!!! «На войне — как на войне»! Там сантименты не в цене…

В тяжелейшем сражении на берегах Треббии ему пришлось не единожды преодолевать отчаянное сопротивление польских легионеров Домбровского, яростно мстивших русским (и, в первую очередь Суворову!), и за залитую кровью Польшу, и за поруганную Прагу и за униженную Варшаву. В сражении у Нови Суворов возложил на него проведение удара, решившего исход битвы. Действуя порой весьма рисково — подпускал врага на полтораста шагов и, открыв убойный огонь меткими егерями, Петр Иванович тут же кидался с гренадерами на потрепанного неприятеля в штыки.

…Между прочим, именно в ходе Италийского похода Суворова Петр Иванович сумел (как впрочем, и его соперник по полководческой славе Михаил Андреевич Милорадович — умевший держать нос по ветру!) завести близкое знакомство с сыном российского императора Павла I, Великим Князем, будущим цесаревичем Константином Павловичем. Последний очень полюбил бывать в багратионовском авангарде. Уже в ходе Швейцарского похода, когда русская армия оказалась на грани катастрофы и есть было совершенно нечего — в высокогорной Муттенской долине для авангарда Багратиона Великий Князь на свои 40 червонцев приобрел у местного крестьянина… две грядки картофеля и истощенным бойцам было чем набить голодное брюхо. Впрочем, в друзьях-приятелях-«братьях по оружию» у Константина Павловича ходили и Милорадович, и А. П. Ермолов, и некоторые другие генералы — не столь талантливые и видные, но пробивные…

После Итальянского похода фельдмаршал отметил Багратиона как «наиотличнейшего генерала и достойного высших степеней» и подарил «князю Петру» свою шпагу, с которой тот не расставался до конца жизни. Всего за этот поход ему пожаловали ор. Св. Анны, причем, сразу же 1-й ст., ор. Св. Иоанна Иерусалимского (Мальтийского креста) и алмазные подвески к нему, ор. Св. Александра Невского. В общем, не обошел император Павел молодого грузина наградами, но ведь тот их и заслужил, будучи постоянно в жарких делах.

…Кстати сказать, в Италийском походе Суворова у Петра Ивановича случались «мелкие неудачи», как например, в жаркой стычке на р. Бормидо у Маренго, когда он, по мнению Суворова на пару с австрийским генералом Ф. И. Лузиньяном по-мальчишески «прошляпили» победу над самим Моро. Выдающийся французский генерал, как это было ему очень присуще, ловко сманеврировал, и, «оставив союзников с носом», успел — у них «под носом» — уйти непотрепанным. Недаром его звали «генералом искусных ретирад»! «Упустили неприятеля!» — негодовал неистовый старик Suvaroff!!! Справедливости ради признаем, что в том печально памятном для него бою Петр Иванович уступил общее руководство боем… младшему в чине Лузиньяну! Больше он никогда так не делал и впросак не попадал: «за одного битого — двух небитых дают!» Более того, спустя годы в своем формулярном списке он указал бой на берегах Бормидо, как свою единоличную победу! Такое бывает и с крупными полководцами…

В легендарном Швейцарском походе через Альпы неистового старика Suvaroff «князь Петр» командовал то авангардом союзной армии, первым преодолевая все природные преграды, прокладывая путь войскам в горах и первым принимая на себя удары противника, то в арьергарде, сдерживая натиск французов.

13 сент. при атаке Сен-Готардского перевала его 6-й Егерский полк сумел через скалы зайти в тыл французов, и перевал был взят. После преодоления 14 сент. Чертова моста преследовал противника до Люцернского озера, с боями проложил дорогу в долине Кленталь, но был сильно контужен картечью. Командуя арьергардом, он прикрывал выход русско-австрийской армии из окружения, его егерский полк, составлявший бессменное ядро его отряда, окончил кампанию в составе всего шестнадцати офицеров и трехсот солдат (а ведь по началу было 506 человек!). Сам Петр Иванович был в третий раз ранен.

Шестнадцатидневный Швейцарский поход еще больше прославил Багратиона как превосходного генерала. К его наградному «иконостасу» добавились два иностранных ордена: австрийский — Марии-Терезии 2-й ст. и весьма скромный по своей значимости сардинский ор. Св. Маврикия и Св. Лазаря.

Из Заграничного похода, под знаменами ставшего к тому времени генералиссимусом Александра Васильевича Суворова, Багратион уже вернулся знаменитым военачальником, особенностью которого являлось полное хладнокровие в самых трудных положениях, даже при численном превосходстве врага. Его послужной список впечатлял, его уважали боевые французские генералы, ибо именно мастерство и отвага Петра Ивановича не раз заставляли их отступать перед его напором либо прекращать его преследование. В свою очередь, опыт, накопленный Багратионом в ходе этих двух героических кампаний очень пригодился ему во время будущих войн с Наполеоном — в 1805 г., 1806—1807 гг. и в «грозу 1812 года», ставшую для него роковой. У него появился свой полководческий почерк: хладнокровный, но постоянно стремящийся к победе военачальник — блестящий мастер авангардно-арьергадных боев.

Недаром крупнейший военный теоретик той поры современник Багратиона Клаузевиц называл его: «…человеком с репутацией лихого рубаки»!

…Между прочим, рассказывали, что в последние месяцы жизни Суворова Багратион весьма часто бывал при нем и, что якобы именно к нему были обращены одни из последних слов гениального полководца, осененного напоследок мыслью о суетности земных страстей: «Эх! Долго гонялся я за славой — все мечта…». Что это — «красивая эпитафия» к последним мгновениям жизни великого человека или, все же,… быль!? Оставим эту сентенцию без комментариев: каждый вправе сделать свои собственные выводы…

По возвращении в Россию, с 1800 г. Багратион был назначен шефом лейб-гвардейского Егерского батальона, начало которому в 1792 г. положил цесаревич Павел, и затем переформировывал его в полк.

Егеря считались элитой русской армии. Туда отбирали лучших из лучших: самых крепких, здоровых, проворных, смекалистых. Им полагалось уметь действовать и в сомкнутом и в рассыпном строю, быстро менять фронт своего расположения и при этом способных вести прицельный огонь из любого расположения. От них требовалась особо точная стрельба. Для этого они снабжались нарезным оружием. Егерям полагалось одинаково успешно действовать как в атаке, так и при отступлении. Егерский полк Багратиона — образцовый в русской армии — предназначался для охраны Павловска и царской семьи, когда она там проводила лето. Размещались егеря на постоянных квартирах в Петербурге, в слободе Семеновского полка.

В будущем «близость» к Павловску — уже при новом императоре Александре I — переросла в «доверительные» (насколько это было вообще возможно для малообразованного грузина с некоторыми женскими особами царской семьи). В частности, с вдовствующей императрицей Марией Федоровной, имевшей немалое влияние на своего «лукавого» сыночка, никогда никому напрямую не отказывавшего, но в тоже время большого любителя полумер!

После славных походов Суворова князь Багратион приобрёл популярность в высшем свете.

Громкая слава бежала впереди Петра Ивановича: примерно с той поры он стал чаще других боевых генералов приглашаться к царскому столу. Как шеф лейб-егерей он имел право и обязанность постоянного доступа к государю для рапортов по состоянию дел и это в какой-то мере могло приближать его к фигуре императора. Для всего лишь «генерал-майора», да еще и не самого знатного (по меркам чванливой русской аристократии!) происхождения, это было очень высокой честью. Его даже приглашают на царские обеды и ужины почти каждый день и это при том, что стол обычно накрывался на 17, максимум 22 персоны.

С той поры начинается возвышение Багратиона — как показало время, умевшего своим обаянием и приветливостью очаровывать людей (с императрицей Марией Федоровной — дамой очень требовательной к людям — «не забалуешь»! ) — продолжившееся примерно до 1809 г. Оказалось, что Петр Иванович умеет ладить с очень разными людьми порой не просто очень сложными, но и даже страшными, например, личным брадобреем Павла I И. П. Кутайсовым или могущественным генерал-прокурором Сената П. Х. Обольяниновым либо всесильным временщиком А. А. Аракчеевым, при этом ничуть не унижаясь.

В 1800 г. император Павел I устроил свадьбу Багратиона с 18-летней очень красивой фрейлиной, графиней Екатериной Павловной Скавронской (1782? — 1857), которая по слухам то ли сама добивалась брака с «восходящей звездой» русского боевого генералитета, то ли была… по уши влюблена в молодого красавца графа П. П. Палена, то ли это был… каприз самодержца!?

Так или иначе, но венчание состоялось 2 сентября 1800 года в церкви Гатчинского дворца, проходило оно по высшему разряду, в присутствии императора и императрицы и всего двора. Невеста, одетая в русское платье, «убиралась» царскими бриллиантами самой Марией Федоровной.

Вот что писал об этом союзе генерал А. Ф. Ланжерон — человек сколь внимательный, столь и иронично-саркастичный: «Багратион женился на родственнице (по отцу) императрицы Екатерины I, по матери внучатой племяннице князя Г. А. Потемкина… Эта богатая и блестящая пара не подходила к нему. Багратион был только солдатом, имел такой же тон, манеры и был ужасно уродлив. Его жена была настолько бела, насколько он был чёрен; она была красива как ангел, блистала умом, самая живая из красавиц Петербурга, она недолго удовлетворялась таким мужем…»

Ее мать несравненная красавица Катенька Энгельгардт в юности очень много «шалила» со своим любвеобильным дядюшкой Г. А. Потемкиным и очень может быть, что гены сказались и на дочери.

В 1805 году легкомысленная красавица, которая никогда не любила своего знаменитого мужа, уехала в Неаполь «развеяться», потом для «поднятия тонуса» очутилась в Вене и с мужем уже практически никогда не жила. Багратион звал княгиню вернуться, но та оставалась за границей под предлогом лечения.

На самом деле она крутила роман с прусским принцем-красавцем Людвигом пока того не убили в бою с французами при Заальфельде поздней осенью 1806 г.

Тогда от 8 до 9 тысяч пруссаков под командованием лихого кавалерийского офицера, главы придворной партии войны, принца Людвига вступили в бой с вдвое превосходившим их численно 14-тысячным корпусом Ланна, выходившим из густо-холмистого Франконского леса через Заальфельдское дефиле на оперативный простор. По началу планировалось, что передовые силы Людвига поддержат два других прусских военачальника: Гогенлоэ справа, а герцог Брауншвейгский — слева. Но нерасторопность престарелых прусских полководцев привела к тому, что принц остался один на один и вынужден был в одиночку отражать натиск неприятеля, стремительно развертывавшегося из походных колонн в боевые порядки. Умело прикрывшись легкоконной завесой и прицельным огнем застрельщиков, Ланн обошел пехотой Сюше вражеский фланг, хваленая прусская пехота была разбита и потеряв полторы тысячи человек, отброшена. Воинственный принц во главе всего лишь пяти кавалерийских эскадронов отчаянно пытался остановить наступление французов, но попал в окружение, капитулировать отказался и был заколот в живот гусарским сержантом. Так нелепо погибла одна из военных надежд Пруссии. (По крайней мере, так считали сами пруссаки.)

Немного погоревав для приличия, Екатерина Павловна Багратион окунулась в поиски новых острых ощущений, а в них она подобно своей матушке — большой проказнице, была настоящей докой. В погоне «за очередной любовью» ее красота не увядала, а только расцветала новыми красками!

Поскольку детей в браке с Багратиона она так и не нажила, то в 1809 г. по обоюдному согласию супруги-«по неволе» (?) расстались.

В Европе княгиня Багратион — дама сколь любвеобильная, столь и расточительная (свое гигантское состояние она свела на «нет» только в глубокой старости!) — пользовалась огромным успехом у разного рода жиголо, приобрела известность в придворных кругах разных стран, родила дочь (как полагают, от австрийского канцлера князя Меттерниха — известного секс-символа той поры; кто из высокородных дам от него только не рожал!?). Она устраивала роскошные «парти», шикарно одевалась — всегда была в курсе последних парижских новинок, поражала любовников изысканнейшим венским кружевным нижним бельем, открывавшим пытливому мужскому взору больше чем … (в этом предмете женского туалета Вена всегда удачно конкурировала со столицей мирового соблазна Парижем!).

Исследователи не исключают, что супруги все же однажды еще раз встречались летом 1810 г. в Вене, когда Катенька уже была на сносях дочерью от Меттерниха. Нам доподлинно неизвестно о чем они говорили. И тем не менее, после смерти Багратиона среди его личных вещей был обнаружен миниатюрный портрет его супруги, правда, в соседстве с портретами двух других «знаковых» женщин в его судьбе.

Во времена Венского конгресса сам император Александр I, большой мастак по женской части, по данным тайной венской полиции не единожды оставался у нее в доме… ночевать.

После смерти Петра Ивановича княгиня вторично ненадолго вышла замуж за англичанина лорда Гоудена, но фамилии Багратион так и не меняла.

В Россию она уже не вернулась, осев в Париже, где до последних дней своей бурной и долгой жизни поражала свет своими утонченными обедами, но при этом ее саму уже возили в инвалидной коляске.

…Между прочим, почти похожая супружеская «коллизия» сложилась и у приятеля Багратиона со времен Италийского похода Великого Князя Константина Павловича. «Беглая» — по причине побоев — жена цесаревича великая княгиня Анна Федоровна вела себя примерно также. Не исключено, что обманутые супруги-«рогоносцы», проведшие полжизни в походах и сражениях, могли обмениваться «на солдатских бивуаках» впечатлениями, столь обычными для почти всех брошенных мужей, несмотря на всю их внешнюю «крутизну»…

Обогащенный опытом сражений с революционными французами в Италии и Швейцарии под началом «неистового старика Souwaroff», Петр Иванович Багратион активно участвовал в войнах против Наполеона в 1805—1807 годах.

В трагической для России кампании 1805 г. он возглавлял авангард русской армии.

Из-за неудачных действий австрийцев и сдачи ими Вены русская армия оказалась в очень трудном положении. Вынужденно совершала она стратегический марш-манёвр от Браунау к Ольмюцу и Кутузов. Не раз войска Кутузова оказывались перед угрозой окружения, и авангард Багратиона (кавалерией у него командовал П. Х. Витгенштейн, а артиллерией — А. П. Ермолов; так три будущих героя Отечественной войны 1812 г. оказались «скованные одной цепью»! ), став волею судеб арьергардом, геройски прикрывал отход основных сил Кутузова. Отступление, а это всегда самый сложный вид боя, облегчалось лишь тем, что на пути русских находилось немало речек (притоков Дуная), на которых можно было сдерживать натиск французов арьергардными боями.

…Между прочим, князь Багратион, будучи участником легендарного похода Суворова в Швейцарские Альпы, где русские солдаты едва полностью и не полегли костьми из «причуд» русско-австрийской политики (Павел I слишком долго играл роль благородного монарха-рыцаря!), с огромным недоверием относился к австрийцам и на этой войне. Тем более, что они своими «неудачными» действиями (сдачей Таборского моста и т.п.) все время ставили русские войска в безвыходное положение: плен или смерть! Как после суворовского похода в Европу, так и после войны с Наполеоном в 1805 г., Петр Иванович в петербуржских салонах будет очень много рассказывать об изменах «цесарцев» (австрийцев) по отношению к русским. Впрочем, ему участнику всех этих кровавых событий действительно было что поведать салонным завсегдатаям…

Началось все с того, что примерно в 50 км к западу от Браунау, у Ламбаха на р. Траун, французский авангард почти настиг русскую армию и сходу ударил в тыл четырем отставшим арьергардным австрийским батальонам Кинмайера и Ностица. Последние пошатнулись, но тут французам преградили путь четыре батальона егерей, гусары и несколько пушек конной артиллерии подпоручика Овечкина, из арьергарда Багратиона, прикрывавшего тыл русской армии.

Вопреки сложившейся в исторической литературе традиции жаркого боя между французами и русскими тогда не случилось!

На самом деле небольшой французский авангард не рискнул кинуться на внушительно расположившихся русских, с которыми они на этой войне еще не встречались, но кое-кто из них слышал о «злом» русском штыке или даже «отведал» его сполна в Италии и Швейцарии в 1799 г. Поскольку задачей русских было стоять и ждать нападения, то они тоже не спешили ввязываться в большую драку. Стороны предпочли маневрировать и лениво перестреливаться, изредка сходясь на штыках. Не потому ли потери с обеих сторон были скромными: сотня — у французов и 141—145 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести, а также одна 6-фунтовка у русских. Так ничейно закончилась первая хоть и 5-часовая, но вялая схватка русских с французами в кампании 1805 г. Русский арьергард отошел за Ламбах — французские драгуны не спешили их преследовать, держась на почтительной дистанции.

Казалось, Кутузов готовится задержать французов на берегах глубокой и быстрой реки Энс (приток Дуная). Это был очень выгодный оборонительный рубеж: ее восточный (русский) берег был не только высок, но и весьма крут. На самом деле, Михаил Илларионович, очевидно, предпочел схитрить: имитируя готовность к обороне на водном рубеже, он продолжил отступление на Кремс. Переправа 3 ноября через Энс главных сил Кутузова прошла успешно. Сотни драгун Вальтера и конных егерей Мильо (Мийо) с одной лишь пушкой, примчавшихся первыми, безусловно, было мало для захвата моста или серьезной атаки на заканчивавших переправу русских. Более того, отходя, спешенный эскадрон Павлоградских гусар успел взорвать за собой мост.

Но уже рано утром 5 ноября мост через реку был восстановлен и кавалерийский авангард Мюрата [гусары Трейяра (Тройяра или Трольяра), конные егеря Мильо и Фоконне, драгуны Вальтера, кирасиры Нансути и д`Опуля при поддержке гренадер Удино] продолжил погоню за неприятелем. Не прошло и часа как они уже нагнали австрийцев у деревеньки Штремберг.

Французские гусары при поддержке гренадер опрокинули три австрийских батальона кроатов (хорватов) и несколько эскадронов Гессен-Гомбургских гусар генерала Ностица и в 20 км от места переправы на лесной опушке у деревеньки Эд напоролись на… четыре русских батальона и несколько эскадронов Павлоградских гусар из 3-х тысячного арьергарда генерала Петра Ивановича Багратиона.

Висевшие на плечах отступавших австрийцев французские кавалеристы под личным началом самого удальца Мюрата сходу врубились в русских, опрокинули их, вырвались на лесную поляну, где налетели на оставшуюся часть багратионовского арьергарда — Азовский мушкетерский, Киевский гренадерский, 6-й егерский и Павлоградский гусарский полки. Их тоже смяли и они стремительно покатились назад: кто — по дороге, а кто — напрямик через Амштеттенский лес, величественный в своей зимней ипостаси.

Мюрат — в своем «павлиньем наряде», с маршальским жезлом в руке — в окружении генералов Вальтера, Удино, Трейяра и Мильо с гусарами и конными егерями продолжил их преследование. Отчаянная рубка не прекращалась ни на дороге, ни в лесу.

Но как только сражающиеся выскочили на огромную лесную поляну, там их встретила конно-артиллерийская рота храброго и хладнокровного подполковника Алексея Петровича Ермолова и 8 батальонов пехоты (Малороссийский, Апшеронский, Смоленский мушкетерские и 8-й егерский полки) с 10 эскадронами Мариупольского гусарского полка генерала Михаила Андреевича Милорадовича.

Только-только Милорадович хладнокровно пропустил сквозь свои ряды бесформенные толпы багратионовских солдат, как тут же показались догонявшие их потерявшие строй массы французов.

Настал час ермоловских артиллеристов показать врагу всю свою удаль: огонь они открыли — чуть ли не в упор! Это был фирменный прием их командира, принесший ему в наполеоновских войнах невероятную популярность среди своих «братьев по оружию» и признание среди неприятельских «коллег по цеху»!

Тем временем, русский генерал Милорадович запретил своим воинам заряжать ружья и грозно крикнул: «Гренадеры, вспомните, как учил вас работать штыком в Италии Суворов!» «Пуля — баба (у Суворова — „дура“), штык — молодец!» — любили повторять его знаменитые ученики — Багратион и Милорадович своим солдатам!

Русские батальоны со всего маху — от души — ударили по врагу…

Побоище было невероятное: даже под Мюратом убили коня! Выжившие в той мясорубке, потом с ужасом ее вспоминали. Подоспевшие гренадеры из бригады Дюпа (1-я сводно-гренадерская дивизия Удино из элитных рот, взятых из полков линейной и легкой пехоты) на какой-то миг потеснили русских, но силы, все же, были неравны и французы откатились в лес.

Уже смеркалось, когда на поле боя появились 2-я и 3-я бригады дивизии Удино и последний, вспомнив свою удалую гренадерскую молодость, сам кинулся в штыки!

Навстречу ему бросился со своими гренадерами сам Милорадович — ничуть не меньший смельчак!!

И снова все вокруг заскрежетало и захрустело!!!

Никто никому не уступал, а лишь остервенело наматывал друг другу кишки на штыки…

Обе стороны, естественно, рапортовали своим командующим о… полной победе над неприятелем — а как иначе-то! Мюрат и вовсе «зарапортовался»: доложил Наполеону о своей победе над… всей русской армией под началом самого Кутузова и захвате в плен полутора тысяч неприятелей, в том числе, 150—200 русских!?

На самом деле передовые посты обеих сторон остались «на расстоянии пистолетного выстрела друг от друга», т.е. прямо на месте схватки.

Таким образом, обе стороны с полным основанием заявили, что они сохранили за собой поле боя, а противник… «бежал»!

…Между прочим, для авангардно-арьергардных боев такая трактовка исхода боя весьма типична. Отступающие выставляют заслон лишь для того, чтобы временно задержать наседающего врага. Рано или поздно арьергард должен успеть уйти с поля боя, если ему, конечно, не было приказано: «Всем лечь, но врага задержать!!!» Успех арьергарда определяется временем задержки неприятеля, его и своими потерями. Вот тут-то и начинаются всевозможные «инсинуации»: обороняющиеся «взахлеб» расписывают свои несомненные успехи в обескровливании многочисленного врага, а наступающие — столь же красочно «повествуют» о том, как жалкие остатки вражеского арьергарда под покровом ночи уползли с поля боя. Так было, так есть и так будет. «На войне — как на войне» и даже великими полководцам свойственно привирать! Воинская слава — замешанная на море крови (чужой и своей) — самая ревнивая на свете…

На самом деле, хотя изначально французов было лишь 8 тыс., а общая численность сил Ностица, Багратиона и Милорадовича равнялась примерно 13 тыс., но до того момента пока, гнавший перед собой сначала австрийцев Ностица, потом русских Багратиона, Мюрат не встретил организованного сопротивления Милорадовича в Амштеттенском лесу, союзники откровенно отступали. Австрийцев опрокинули сразу, багратионовцев смяли на марше и только заранее изготовившегося к бою Милорадовича «сдвинуть» не удалось.

Потери противоборствующих сторон: французы (по их данным) — ок. 400 чел.; русские (по их сведениям) — 675 убитых и раненных, 360 пропавших без вести (пленных?).

Вот и решайте сами — кто победил!?

И, тем не менее, тот кровавый штыковой бой имел огромное значение для поднятия боевого духа русской армии и ее союзников.

Еще раз генералу Багратиону предстояло спасти армию, когда Кутузов, понимая, что без бокового (враг готовился ударить во фланг кутузовским солдатам) заслонного отряда не обойтись, направил Багратиона проселочными дорогами наперерез мюратовскому авангарду к пересечению путей из Цнайма и из Вены — местечку Голлабрунн (Холлабрунн). Для спасения армии Петру Ивановичу выделялось от 6 до 7 тыс. (данные разнятся) пехоты, кавалерии, казаков и 12 пушечная конная рота капитана Судакова. Помимо них русскому отряду придавались два весьма поредевших в боях батальона австрийской пехоты, Гессен-Гомбургский гусарский полк и кирасиры князя Гогенлоэ (Хоэнлоэ) под началом графа И. Ностица.

В общем, Петру Ивановичу предстояло сыграть роль «русского Леонида», а для его солдат очередной заслонный бой грозил превратиться в Фермопилы.

Все понимали, что уж здесь-то точно придется всем лечь костьми!

Рассказывали, что, прощаясь с князем, Кутузов перекрестил его как идущего на смерть ибо «подлинно крестный подвиг предстоял ему и его бойцам-смертникам». Тем более, что приказ по слухам был по армейски лаконичен и суров: «Лечь всем, но задержать врага»! Михаил Илларионович прекрасно понимал, что при такой «постановке задачи» из отряда может практически не вернуться… никто!

Но ничего иного в условиях спасения чести русской армии не было.

Либо надо было просто-напросто… бежать без оглядки, бросив все обозы и артиллерию по дороге.

Либо ради выигрыша времени суворовскому любимцу надлежало положить весь свой отряд.

Багратион вышел в поход 14 ноября и шел весь день и всю ночь, чтобы успеть к месту назначения до прихода туда мюратовского авангарда (порядка 35,5 тыс. штыков и сабель) и любой ценой задержав здесь противника, дать возможность главным силам уйти из–под возможного удара. Погода была ужасная (проливной дождь с сильнейшим ветром!), дороги — под стать им! Все эти «прелести» усугублялись кромешной ночной тьмой.

И все же, он успел оказаться в Голлабрунне первым — в 9 утра 15 ноября. Отсутствие устраивавшей его позиции в самом Голлабрунне вынудило русского генерала отойти на удобную для обороны возвышенность за деревней Шенграбен.

В 10 верстах от нее находилась дорога на Цнайм, по которой двигались основные силы русской армии.

Тут же австрийские союзники были отправлены вперед в качестве передового охранения. Все русские силы компактно в две линии встали позади Шенграбена. Артиллерия Судакова заняла позиции в центре на высоте прямо позади деревни. Перед ней расположились егеря, а сзади второй линии находился резерв.

Только-только Багратион окончательно обустроился, как на дороге показались вражеские конные разъезды — гусары Трейяра. «Наэлектризованные» своим императором маршалы Ланн, Сульт и Мюрат быстро ввязались в бой с отрядом Багратиона. Пользуясь своим численным превосходством — в первом эшелоне у них оказалось 16-20-тысяч чел. (данные разнятся) — они попытались сходу опрокинуть врага.

«Лихое дело» под Шенграбеном началось для русских весьма неожиданно!

Их союзники — кирасиры князя Гогенлоэ из конного охранения графа Ностица — быстренько «свернули» свои передовые позиции и ушли в тыл русским, не оказав врагу никакого сопротивления, сославшись на уже якобы заключенный между французским и австрийским императорами мир. Так потом никто и не дознался, где лежала истинная причина такого «недружественного» поступка союзников.

Так или иначе, но австрийский авангард отряда Багратиона «вышел из боя»… без боя, оставив русских один на один с превосходящим врагом!

То ли после легкой проверки друг друга «на вшивость», но не доводя дела до штыков, то ли сразу же после «маневра-демарша» австрийцев Ностица, ободренный неожиданным «раскладом» сил, Мюрат попытался применить с Багратионом некое подобие «гасконского трюка» на Таборско-Шпицком мосту, принесшего ему вместе с Ланном, Бельяром и Бертраном славу больших ловкачей и восхищенное одобрение весьма скупого на похвалу их императора (а для Мюрата еще и шурина!). Тогда им сопутствовал невероятный успех: они объегорили старого австрийского придворного князя Ауэрсперга и захватили стратегическую переправу через Дунай без единого выстрела!

Сегодня точно не известно, кто же был инициатором посылки парламентеров друг к другу (мнения по этому щекотливому вопросу среди историков разделились, причем, в основном по национальному признаку — французы кивают на русских, те — на французов!), но трюк подобный тому, что провернул Мюрат с Ауэрспергом на этот раз не прошел.

Князь Багратион и генерал-адъютант русского царя барон Ф. Ф. Винцингероде тоже «были парни не промах»: они предложили ему подписать некий документ, который последний счел за «капитуляцию» всей русской армии! Оставалось лишь утвердить его у Наполеона и Кутузова!

…Между прочим, любопытно, что многие отечественные авторы упоминают об этом документе, как о простом перемирии во время войны, а иностранные историки в лучшем случае как о предварительном договоре о начале вывода русских войск с территории Австрии. В тоже время кое-кто из историков задаются вопросом, что же это был за документ, который обе стороны (начальник штаба Мюрата генерал Бельяр и генерал-адъютант русского царя барон Винцингероде) подписали: то ли «текст предварительного перемирия между русскими и французскими войсками», то ли все же «капитуляция, предложенная русской армией»!? В первом случае Мюрат выглядел бы полным идиотом, если бы он пошел на подписание такого документа, исключительно выгодного для русских, у которых главной целью было любой ценой максимально долго задерживать французов на месте. Не исключено, что он попался на «крючок», который для него человека невероятно тщеславного был крайне выгоден: «Он, Иоахим Мюрат…, а не кто другой вынудил всю русскую армию капитулировать!» Вероятно, руководствуясь этим моментом, Мюрат так и не отдал приказ корпусу Сульта немедленно подтянуться к Шенграбенским позициям, а позволил ему остаться в 10 км от них — у Голерсдорфа. Если все это так, то получается, что он рассчитывал на победоносное завершение им — Иоахимом Мюратом — всей кампании 1805 г.! Он сам в своем письме к Наполеону пишет по этому поводу следующее: «Мне объявили, что прибыл господин Винцингероде. Я принял его. Он предложил, что его войска капитулируют. Я посчитал необходимым принять его предложение, если Ваше Величество их утвердит. Вот его условия: я соглашаюсь, что не буду больше преследовать русскую армию при условии, что она тотчас же покинет по этапам земли Австрийской монархии (выделено мной — Я.Н.). Войска останутся на тех же местах до того, как Ваше Величество примет эти условия. В противном случае за четыре часа мы должны будем предупредить неприятеля о разрыве соглашения». В тексте нет ни слова о капитуляции. По крайней мере, так считает большинство отечественных историков. Так вдумчивый российский исследователь наполеоновских войн В. М. Безотосный полагает, что «думаю, максимум, о чем мог вести переговоры Винцингероде — это о прекращении боевых действий и свободном уходе русских войск за границу. В противном случае ему бы не поверил легкомысленный Мюрат, даже при наличии у него всем известного тщеславия. Скорее всего, шурин Наполеона сам попался на уловку, подобную той, которую он сотворил с австрийцами при взятии Вены. Но, по мнению О. В. Соколова (печально известный отечественный историк полководческого наследия Наполеона Бонапарта — Я.Н.), коварные русские обманули Мюрата, заявив о капитуляции, причем на полном серьезе им сравнивается «болтовня, которой французы ввели в заблуждение австрийских генералов», с официально подписанной капитуляцией. Поэтому, мол, русские ее поскорее постарались забыть. Поскольку, как утверждает О. В. Соколов Винцингероде предложил капитуляцию русских войск, именно поэтому у Мюрата «от торжества тщеславия атрофировался разум», а на простое перемирие он бы не согласился. Вывод сделан на основании заголовка данного документа по копии на французском языке, хранящейся в архиве исторической службы французской армии. М. В. Безотосный с ним не согласен и пишет, «что возможно, в тогдашнем французском языке термин «капитуляция» трактовался достаточно вольно и имел более широкий смысл, но в русском языке это слово трактовалось не так расширительно и однозначно переводилось как прекращение вооруженного сопротивления, сдача крепостных сооружений и оружия противнику или пленение (если не обговаривалось дополнительными пунктами). Не могу точно утверждать, почему у Мюрата «атрофировался разум», но любого русского военачальника, будь он даже генерал–адъютантом, то есть представителем армии, еще не проигравшей на тот момент ни одного сражения и не потерпевшей ни одной крупной неудачи, предложи он такое противнику, французы сочли бы за ненормального человека. Думаю, максимум, о чем мог вести переговоры Винцингероде — это о прекращении боевых действий и свободном уходе русских войск за границу. В противном случае ему бы не поверил легкомысленный Мюрат, даже при наличии у него всем известного тщеславия. Скорее всего, шурин Наполеона сам попался на уловку, подобную той, которую он сотворил с австрийцами при взятии Вены. Наверно, не стоит представлять многоопытного человека и маршала Франции этаким «недоумком»» если бы он являлся таковым, то вряд ли стал королем и маршалом. Потом куда смотрел Наполеон, назначая своим заместителем такого «простачка», а император всех французов все–таки хорошо разбирался в людях и в их деловых способностях. Во–вторых, самое главное, не русские расторгли перемирие, а французы, и тогда даже с юридической точки зрения их вины здесь нет никакой, и поведение русского командования в этом случае даже нельзя сравнивать с откровенным обманом французскими маршалами австрийцев у стен Вены. Мюрата никто не зомбировал, он в здравом уме принимал решение о перемирии. Если это был промах, то допустили его сами французы, а русские тут ни при чем — на войне легче всего списывать ошибки на коварство и хитрость противника (просто не надо их допускать)» — заключает М. В. Безотосный и, очевидно, прав — «на войне, как на войне» (a la guerre comme a la guerre)…

С многоопытным Кутузовым Таборско-Шпицкий «трюк» у наглого гасконца не прошел: спеша увести свою армию максимально далеко, тот ничего не отвечал на предложение Мюрата в течение 20 часов! За это время русские ушли на целых два солдатских перехода от французов! Армия Кутузова не только прошла Цнайм, но и достигла Погорлица, после чего главнокомандующий уже мог вздохнуть спокойно. Дорога к соединению с русскими войсками Бугсгевдена оказалась свободной, кризис был преодолен, а французские корпуса потеряли время и возможность отрезать путь отступления или нанести фланговый удар на марше русских полков.

Видно, что Мюрат забыл простую истину: «а la guerre comme а la guerre» или «на войне — как на войне»!

Так или иначе, но факт остается фактом — при подавляющем преимуществе французский авангард (примерно 35,5 тыс. человек) с 3 по 4 (15 по 16) ноября неподвижно простоял против отряда Багратиона (6—7 тыс. человек) и не тревожил его. Бывает и так!

А вот Наполеон все сразу понял: русские провели его шурина, как тот австрийцев незадолго до этого. Взбешенный промахом своего самонадеянного маршала — Мюрат не имел полномочий заключать какие-либо «перемирия» без санкции на того своего императора — Бонапарт приказал ему тут же атаковать неприятеля. Он отослал Мюрату со своим адъютантом генералом Лемаруа гневное письмо, после получения которого тот предпочел развернуть боевые действия, не дожидаясь условленных четырех часов после прекращения перемирия! (По некоторым данным он все же уведомил противника о возобновлении боя!)

Более того, Наполеон сам помчался в Голлабрунн исправлять ошибки своего слишком доверчивого зятя-бахвала!

В 16 часов вокруг Шенграбена закипело сражение: ок. 35 тыс. французов приготовились обрушиться на 6—7 тыс. русских, за время «перемирия» уже опорожнивших… вместе с замирявшимися с ними французами все окрестные винные погреба.

…Между прочим, примечательный факт! Знаменитый Шенграбенский бой начался на самом деле не в 16 часов, а в 17 часов (с учетом сдвига часовых стрелок в ХХ в. на час вперед). Закат в тех местах в это время года наступает в 16.20, а в 17 уже темно, а в 18 часов вокруг стоит кромешная тьма! Следовательно, для полноценного боя оставалось очень мало времени…

Пытаясь выбить русских с их позиций еще до наступления ночи, французы очень спешили и не стали разворачивать все свои немалые силы для охвата малочисленного врага. Маршал Сульт попытался было образумить коллегу-маршала: не гробить солдат в ночном бою, а дождаться утра, чтобы правильно организовать охват неприятельских позиций. Но амбициозный Мюрат, получивший заслуженный гневный нагоняй от своего венценосного шурина (в выражениях в его адрес Бонапарт никогда не церемонился), уже «закусил удила» и вводил войска в бой поэтапно. Стоявшая ближе всего к врагу гренадерская дивизия Удино пошла в атаку первой и… единственной, без какой-либо поддержки на узком 800-метровом фронте, который очень умело перекрыл своими небольшими силами Багратион.

В результате в стремительно сгущающихся сумерках кавалерия не имела места для обходного маневра, а артиллерийским батареям и вовсе негде было развернуться.

6-й егерский полк русских пошел в контратаку и опрокинул французских гренадер. А русская артиллерия, засыпав Шенграбен гранатами, очень вовремя зажгла его, еще более затруднив французам наступление.

И все же, несмотря на стремительно сгущающийся мрак и пересеченную местность французам удалось силами Удино обойти горящий Шенграбен с двух сторон и при поддержке драгун Вальтера атаковать русскую пехоту. Следом двигались дивизии Сюше и Леграна — соответственно, против левого и правого флангов неприятеля.

Многоопытный Багратион очень во время понял, чем ему грозит столкновение с такими массами вражеской пехоты и тут же отдал приказ о немедленном отступлении.

Наибольшая заминка случилась лишь на левом крыле русских, где солдаты генерала Селихова (Селехова), отпущенные во время «перемирия» за дровами и водой, так и не успели вернуться на свои позиции и почти все попали в плен.

Примечательно, что Багратион успел отразить лишь самую первую атаку неприятеля — еще при дневном свете, а потом не стал искушать судьбу и попытался раствориться в ночной тьме. Бой в потемках принес мало толку (порой, обе стороны стреляли не только наугад, но и в… своих, убивая «однополчан»! ) и противники вступали в соприкосновение лишь время от времени.

Ввести в ночной бой все свои силы Мюрат уже не мог никак и в деле принимали участие лишь его передовые полки и батальоны. Кавалерия в таких условиях была бесполезна.

В основном случались короткие, но ожесточенные штыковые схватки пехотинцев, перераставшие в рукопашные.

Особенно жестокое побоище произошло в деревеньке Грунд, где французов поджидали два русских «заслонных» батальона: после нескольких залпов в упор, обе стороны принялись резаться на смерть, наматывая друг другу кишки на штыки!

Постепенно русских «отжали» в деревню Гунтерсдорф, лежавшую в 5 км позади их первой позиции.

Здесь в точности повторилась картина боя за Грунд: опять два «заслонных» батальона русских подпустили неприятеля на убойную дистанцию ружейного залпа и потом дружно ударили в штыки, в применении которых были большие мастаки! Ночную тьму разрывали лязг штыков и тесаков, ругань, крики и стоны раненных — в общем, все то, что так характерно для смертельной штыковой схватки, где пленных не берут, тем более, ночью!

Дикая резня (иного в темноте и быть не могло!), в ходе которой солдаты Багратиона отступили на 6 км, продолжалась до 11 ночи!

По одной из версий дальнейшего развития событий — потрепанные французы сами прекратили преследование и, обескровленные русские полки ушли в ночной марш, догонять свои главные силы.

По другой, несколько иной — в кромешной тьме русский арьергард (или вернее, что от него осталось…) сумел-таки оторваться от преследователей.

Так или иначе, но можно сказать, что быстро наступившая темнота сыграла-таки на руку Багратиону.

…Между прочим, так или иначе, но свою задачу отряд Багратиона выполнил с лихвой! Сначала он очень умело заморочил самонадеянно-амбициозному Мюрату голову «псевдокапитуляцией», а затем так выстроил отступление с постоянным «огрызанием» подобно раненому льву, что в ночной тьме французам уже было не возможно реализовать свой огромный численный перевес. С их стороны в постоянном боевом контакте с 6—7 тысячами русских могло находится не более 16 тыс. человек: пехота Удино и Леграна, часть драгун Вальтера. Французы по достоинству оценили как военное хитроумие Багратиона, так и его полководческое мастерство. Один из участников Шенграбенской «замятни» потом писал: «Умелой хитростью он выиграл время, его войска, атакованные превосходящими силами, доблестно сражались, затем он сумел так ускользнуть от нас, что мы не смогли его нагнать, он не оставил ни артиллерии, ни обозов. Я начинаю думать, что куда более славно сражаться с русскими, чем с австрийцами». Пожалуй, эта фраза раскрывает суть всего, что случилось в столь почитаемом в России Шенграбенском бою…

Вопрос о потерях сторон до сих пор остается нерешенным, что впрочем, весьма понятно: во все времена противники не любят афишировать «цену победы»! Каждая из них предлагает свои цифры: если французы — до тысячи человек, то русские: по одним сведениям — свыше 2,5 тыс. убитыми, ранеными и попавшими в плен; по другим — несколько более чем 3 тыс. чел., из которых не менее половины пленными и 8 пушек.

Так или иначе, глубокой ночью из страшных штыковых схваток Багратион сумел вывести примерно треть своих израненных, окровавленных солдат!

Кое-кто из наиболее пыливых историков даже называет точную цифру — 2.402 бойца. Если это так, то другая часть его «спартанцев» навсегда осталась лежать под Шенграбеном.

Кутузов, не без оснований ожидавший полной гибели арьергарда, был рад и этому: «О потере не спрашиваю: ты жив, для меня довольно!».

Следует признать, что несмотря на большие потери, отряд Багратиона с честью выполнил возложенную на него задачей и этот его арьергардный бой, безусловно, составляет одну из самых замечательных страниц истории русского военного искусства.

Отечественные исследователи пишут, что даже враги называли отряд Багратиона «дружиной героев», повторивших бессмертный подвиг царя Леонида и его 300 спартанцев у Фермопил. Уже давно ставший легендарным, 6-й егерский полк Багратиона, составлявший основу его «дружины героев», первым из полков русской армии получил в награду серебряные трубы с Георгиевскими лентами.

…Кстати, все оставшиеся в живых участники Шенграбенского боя были затем награждены специальным знаком, на котором красовалась надпись «5 против 30» (по уточненным данным — соотношением сил было 6—7 тыс. против 16—20 тыс.)…

Багратион за этот блистательный подвиг 08.11.1805 г. был награжден, минуя низшие III-й и IV-й кл., ор. Св. Георгия II-го кл. (награда полководческого формата!) и произведен в генерал-лейтенанты. (Хитрец Кутузов просил царя одновременно дать и соперничавшему с Багратионом Милорадовичу за Кремс генерал-лейтенанта, чтобы уровнять их в чинах!) А австрийский император пожаловал русскому генералу Командорский крест ордена Марии-Терезии. Парадоксально, но у такой культовой фигуры русской армии той поры, как Багратион этот «Егорий» так и остался его единственной георгиевской наградой! Минуя «Егория» низших классов награждали им очень редко! Сразу получить «Егория» II-го класса могли только генералы или на худой конец полковники. Награждение «Егорием» сразу II-м классом был чрезвычайным явлением! Случай с Петром Ивановичем чуть ли не единственный. Так получилось, что ор. Св. Георгия I-го класса — высшую военную награду в российской армии — получили в ту пору 25 военачальников, а полными георгиевскими кавалерами (все четыре его класса) стали лишь четверо.

…Между прочим, на первый взгляд может показаться, что наградной «иконостас» Петра Ивановича Багратиона не столь впечатляющ, как у его некоторых «братьев по оружию» той богатой на кампании и сражения эпохи: Сардинский орд. Св. Маврикия и Лазаря 1-й степ. (1799); Орден Св. Анны 1-й ст. (05.05.1799); Мальтийский Св. Иоанна Иерусалимского командор с алмазами (14.05.1799); Орден Св. Александра Невского с алмазами (06.06.1799); Австрийский Военный орд. Марии-Терезии 2-й ст. (1799); Орд. Св. Георгия II-го кл. (28.01.1806, под №34) — «за отличие в сражении под Шёнграбеном 4 ноября 1805 года»; Прусские орд. Красного орла и Чёрного орла (оба -1807); Орден Св. Владимира 2-й степ. (1807) и 1-й ст. (20.05.1808) — за русско-шведскую войну; Орден Св. Андрея Первозванного (27.09.1809), золотая шпага «за храбрость» с алмазами (01.12.1807) и Золотой крест за взятие Очакова. Все очень просто: смертельное ранение вырвало его из рядов русской армии в ходе самой страшной в истории наполеоновских войн — битвы под Бородино и в особо богатых на награды конце Отечественной войны 1812 и Заграничных походах русской армии в 1813—14 гг., когда начались победы и царь расщедрился на поощрения, Петра Ивановича уже не было в живых…

Затем были жаркие кавалерийские рубки под Вишау и Рауссеницей, где Багратион снова не посрамил славы русского оружия.

Так, отбиваясь с помощью самоотверженных арьергардов Багратиона «старая лисица севера», как прозвал Кутузова обозленный неудачами своих маршалов и генералов Наполеон, уводил от гибели русскую армию.

…Кстати, рассказывали, что незадолго до Аустерлицкого позора, Багратион якобы поддержал царских «советников» цесаревича Константина Павловича, Долгорукого, Строганова и Ливена в их навязчивых попытках уговорить императора непременно сразиться с «корсиканским выскочкой» именно под Аустерлицем, когда тот явно слаб и победа будет непременно. Так ли это — вот в чем вопрос!? Известно, только, что в ту пору Багратион действительно ходил в друзьях с влиятельным П. П. Долгоруким и даже дал последнему возможность отличиться в рубке под Вишау (тогда 56 союзных эскадронов лихо смели… 8 французских!), взять в плен ок. сотни французов. Более того, считая себя «лучшим учеником победоносно-наступательного Суворова», он, конечно, мог ратовать за войну именно наступательную, а не отступательную, что проводил тогда «старый северный лис» Кутузов…

В трагическом «сражении трех императоров» под Аустерлицем Багратиону пришлось очень несладко.

Ему приписывают слова о неизбежности поражения накануне битвы: «Завтра мы будем разбиты!» Бездарно (немало историков так полагают) командовавший своими войсками французский граф-эмигрант на русской службе с 1790 г. генерал-лейтенант А. Ф. Ланжерон (1763—1831) потом вспоминал: «Мне уже случалось видеть проигранные сражения, но о таком поражении я не имел понятия!»

Багратион командовал войсками правого крыла союзной армии (под его началом были Витгенштейн, Уваров, Чаплиц, Н. М. Каменский 2-й, Долгоруков), которые стойко отражали натиск численно превосходивших французов (11.500 против 17.700 либо даже 10.000 против 21.024; данные разнятся, но так или иначе, перевес неприятеля был ощутим), а затем составили арьергард и прикрывали отход разгромленной союзной русско-австрийской армии.

Потеряв 5.256 чел., он все же справился и с этой незавидной задачей.

…Кстати сказать, за достойный отход перед превосходящими силами врага после аустерлицкого фиаско, Кутузов так и не представил Багратиона ни к какой награде! Хотя, порадел Михаил Илларионович за Уварова (ор. Св. Георгия III-кл. — награда высокого уровня!) и Дохтурова (ор. Св. Владимира 2-й ст. — заслуженная награда за организованную ретираду). Что это — «реверанс» за поддержку «наступательных» интриг Долгорукова и прочих «полководцев» из окружения Его Императорского Величества или… Хитер был «старый северный лис»!

Именно в той обидно-горькой для русского оружия военной кампании против Наполеона Петр Иванович Багратион с честью выдержал тяжелый экзамен на полководческую зрелость, проявив высочайшее искусство маневра и невероятную стойкость в обороне против намного численно превосходящего, энергично наседавшего, умелого врага.

Именно тогда окончательно сложилась его слава блестящего мастера арьергардного боя — кстати, самого сложного вида боя, когда приходится прикрывать тыл отходящей после неудачи армии.

Именно это привело к тому, что и в следующей очень напряженной зимней кампании против французов в 1806—1807 гг. на долю Багратиона снова выпадает тяжелейшая задача — прикрывать отход русской армии. И вновь он выделялся искусством меньшими силами сдерживать наседающие большие энергичного и мастеровитого противника.

Так было на подступах к Эйлау, пока главные силы русских под началом Беннигсена занимали выгодные позиции для решающего сражения. После расформирования арьергарда он остался не у дел и непосредственно в кровопролитной битве на Эйлаусском поле участия не принимал, состоя при генерале Дохтурове, на долю которого выпала огромная нагрузка, как младший из наличных генерал-лейтенантов.

Потом именно он успешно прикрывал отступление обескровленной армии Беннигсена после ничейного сражения при Прейсиш-Эйлау (ор. Св. Владимира 2-й ст.). «На коне» он и при Гутштадте (золотая шпага «За храбрость!» с алмазами) и при отходе к Гейльсбергу.

А в драматически развивавшемся Фридландском сражении, ставшем в той войне последним, он командовал левым флангом русской армии. Сюда Наполеон направил главный удар напористого и безумно храброго Мишеля Нея. Под прикрытием мощной батареи французскому маршалу предстояло врезаться в скопившиеся на узком участке берега русские войска Багратиона, и, не считаясь с потерями, опрокинуть их, выйти к мосту через реку Алле и отрезать русскую армию от переправы. Лишь после этого главные силы Бонапарта могли перейти в общее наступление.

Русские Багратиона защищались очень храбро. Особенно прославились кавалергарды Андр. Сем. Кологривова-старшего, прикрывая отход своей пехоты, они бесстрашно врубились в пехоту Нея среди которой после эйлаусской «мясорубки» было немало плохо обстрелянных новобранцев. Часть его солдат, построенных для атаки чрезвычайно плотно, была изрублена «в капусту». От катастрофы их спасла вовремя подоспевшая драгунская дивизия Латур-Мобура.

И все же, роковая ошибка Беннигсена погубила русских: сгрудившимся в городе войскам некуда было деться от жестокого огня французской артиллерии. Они стали прекрасной мишенью для очень отважно действовавших в тот день французских артиллеристов, отступая и сбиваясь все плотнее и плотнее на все уменьшавшемся участке местности.

…Чудеса отваги показали канониры наполеоновского сверстника бригадира Александра-Антуана Юро де Сенармона (1769—1810) — начальника корпусной артиллерии генерала Виктора. Его тридцать шесть (или даже 40?; данные разнятся) орудий (две 15-ти пушечные батареи; еще 6 орудий он вроде бы по началу придержал в резерве?) на рысях вынеслись с флангов пехотной дивизии Дюпона, оставшейся позади, на передовую позицию, моментально снялись с передков, синхронно изрыгнули огонь и для сгрудившихся масс солдат Багратиона наступил… Сущий Ад!

Начав с 400-метровой дистанции они быстро подавили противостоявшие им русские орудия. После этого успеха Сенармон моментально принимает решение, не теряя темпа, самостоятельно наступать на ошеломленного врага. Под завесами порохового дыма, его сорвиголовы вручную (!) стремительно, скачками передвигают свои пушки к оставшимся без артиллерийского прикрытия русскими шеренгам, они давали залп за залпом, сократив дистанцию прямого огня еще метров на 200…

Сам Бонапарт обратил внимание на рискованную позицию сенармоновцев: стремительная контратака багратионовцев могла обернуться для смельчаков-пушкарей катастрофой. Император-артиллерист лучше других видит, чем может закончиться невиданная лихость Сенармона и поспешно высылает к нему своего адъютанта с предостережением о критичности дистанции огня. В ответ получает лаконично-твердое: «Передайте императору! На поле боя, я отвечаю за свою батарею!» Когда вскоре французские пушки оказываются уже в 135 м (по крайне мере, так утверждали очевидцы) от истекающего кровью противника, поливая его картечью в упор, Бонапарт лишь восхищенно машет рукой в белой перчатке: «Не будим мешать этим сорвиголовам, играть со смертью в догонялки! Вы же знаете артиллеристов — они все немного чокнутые!» — и с пониманием (как никак — свои для него «братья по оружию» -«чумазые от пороховой гари черти по орудиям») крутит пальцем у виска!

И поймавшие боевой кураж, сенарамоновские артиллеристы продолжают безнаказанно изрыгать смерть с монотонной регулярностью — три выстрела в минуту! Наконец вспотевшие французы подтащили на руках свои дымящиеся и раскаленные от пальбы орудия еще ближе: оставим на совести «предположения-утверждения» некоторых особо «героически настроенных» авторов о сокращении дистанции чуть ли не до 60 шагов (!), а ограничимся предельно допустимой позицией между 135 и 90 метрами. Тем более, что и с такого убойного расстояния промахнуться картечью уже не возможно.

Их страшные залпы почти в упор косили медленно попятившегося врага словно траву: целые роты в течение секунд превращались в горы кровавого «фарша». Зажатые в перешейке между рекой и оврагом ручья Мюленфлюс плотные солдатские массы оказались легкой добычей артиллеристов Сенармона, ни один их заряд не пропадал даром и всегда находил свои жертвы. Чудеса стойкости под ураганным огнем сенармоновцев (за короткий промежуток времени — чуть ли не за 20 с лишним минут (?) — их 36—40 орудий сделали 2516 выстрелов, причем, только 362—368 из них были ядрами; остальные — картечью; впрочем. есть и другие данные на эту смертоносную тему) обернулись для русской пехоты скоропалительной потерей 4 тысяч солдат! (Честно говоря, в такой результат верится с большим трудом, но с другой стороны — «на войне — как на войне»!? )

Брошенные на помощь ей казаки, попытались было уничтожить эти две вырвавшиеся далеко за линию фронта дьявольски мобильные смертоносные батареи французов, но лишь разделили судьбу своих соратников, когда очередным картечным залпом в упор были скошены все до одного.

Столь же бесполезны оказались и отчаянные контратаки на сенармоновские пушки грозных русских гвардейских полков, приведшие лишь к бессмысленным потерям. Так, если, конечно, верить источникам, то, в частности, в 3-м батальоне лейб-гвардии Измайловского полка численностью в 520 человек вышло из боя из лишь… 120!?.

В 20.30 вечера Ней с боем наконец вошел во Фридланд.

После этого Беннигсен стал быстро отступать: по единственно сохранившемуся фридландскому мосту и через поспешно найденный брод.

…Между прочим, интересна судьба злосчастного «творца» Фридландского фиаско очень удачливого «кондотьера», внешне спокойного, хладнокровного, даже флегматичного, высокого и худощавого ганноверского барона, родом то ли из Брауншвейга, то ли из Ганновера, Леонтия Леонтьевича (Левина-Августа-Готлиба) Беннигсена (февраль 1745—1826). Юношей он сражался в Семилетнюю войну (1756—1763) в рядах ганноверской армии и дослужился до кавалерийского подполковника. Потом решил податься на восток и оказался в русской армии, но уже с понижением в чине — премьер-майором Вятского пехотного полка. Этот участник осады и штурма Очакова в 1788 г., польской кампании 1792 и 1794 гг. и Персидского похода 1796 г., весьма своекорыстный 61-летний, но все еще молодцеватый генерал от кавалерии, состоявший на русской службе уже более 30 лет — с 1773 г. — был в первую очередь ловким и хитроумным интриганом-царедворцем и только потом, безусловно, толковым военным. Отставленный в свое время «по болезни» от службы Павлом I (на самом деле — за связь с противными российскому императору братьями Зубовыми), Беннигсен стал одним из его убийц. По некоторым слухам именно Беннигсен золотой табакеркой нанес императору Павлу в висок смертельный удар такой силы, что она даже сплющилась! По другим, Павел был задушен его мундирным шарфом, хотя сам Беннигсен якобы в тот самый момент в комнате, где убивали русского царя, «не присутствовал». По крайней мере, в своих мемуарах он всячески открещивался он содеянного им лично. Впрочем, это другая история — «темная» история, лежащая за пределами нашего повествования. В 1806 г., он, никогда ранее не командовавший армией, волею судеб стал главнокомандующим. Справедливости ради скажем, что военное дело он знал крепко, будучи профессиональным военным хорошего качества — боевой опыт у него был огромный; был хладнокровен и храбр в бою, но чересчур осторожен и расчетлив. Солдат он не любил (по-русски почти не говорил) — о них никогда не заботился. Они в свою очередь отвечали ему тем же. Более того, его терпеть не могло большинство русских генералов, в частности, Буксгевден, Барклай-де-Толли и Кутузов, в основном, за неистощимое интриганство, злопамятство и постоянные доносы. Зато у Петра Ивановича Багратиона были с ним достаточно хорошие отношения. Важно другое: после Фридлянда он прослужил в русской армии еще с десяток лет, весьма деятельно «поучаствовал» в Отечественной войне 1812 г., был в Заграничном походе русской армии 1813—1814 гг., стал генералом от кавалерии, получил графское достоинство, был награжден престижнейшим Георгием 1-й степени, но так и не стал фельдмаршалом, на что очень рассчитывал. Разочарованный в России и ее «лукавом» царе, он не принял российского подданства, в 1818 г. уволился из русской армии и уехал в родной Ганновер, где спустя годы умер в своей усадьбе…

Фридлянд принес русским одно из самых жестоких в XIX веке для них поражение и страшные потери: от 10 до 18 (даже 20? Сведения разнятся очень сильно!) тысяч убитыми, пленными и ранеными, в том числе, и в гвардии.

В том крайне неудачном для русского оружия сражении Багратион сделал почти невозможное: выкашиваемый картечным огнем французской артиллерии Сенармона, противостоял со своими гренадерами численно превосходящим гренадерам самого «Les Brave des Braves» («храбрейшего из храбрых») Мишеля Нея до последнего и лишь полностью обескровленный, успел прорваться по единственному, уже подожженному мосту на спасительный противоположный берег реки Алле.

…Кстати, именно после этих войн с русскими весьма ревнивый до чужой полководческой славы Наполеон так высказался о Петре Ивановиче Багратионе: «Генералов хороших у России нет, кроме одного Багратиона». Позднее он снова повторит эту сентенцию, но в несколько ином виде: «Лучше всех Багратион, он небольшого ума человек, но отличный генерал». Очевидно, и сам Петр Иванович знал себе цену, если как-то позволил отреагировать на отношение к нему императора Александра I такой фразой: «Таким, как я, нужно давать много, или не давать ничего». Очень может быть, что эта многозначительная фраза стала известна государю и он сделал соответствующие выводы, как правило, безошибочные…

После кровавых войн с Наполеоном прославленный генерал Петр Иванович Багратион чуть ли не самый желанный гость во всех великосветских салонах обеих российских столиц. Начинается время его наибольших удач, как на военном поприще, так и при дворе.

Поэт Г. Р. Державин так тогда «уточнил» его фамилию: «БОГ РАТИ ОН»!

Его можно часто видеть за царским столом, где все «свои»: порой, всего-навсего — 9 персон! Редко какой генерал-лейтенант удостаивается такой чести! Ему явно покровительствует сама вдовствующая императрица Мария Федоровна.

Кроме того, он очень часто оказывается сидящим возле всесильного А. А. Аракчеева и они… находят общий язык. Выясняется, что он не только блестящий военачальник, но и ловкий царедворец, умело завязывая нужные знакомства среди «сильных мира сего»! Теперь нужные люди сами идут с ним на контакт.

Он снимает то ли весь дом, то ли его часть у бывшей фаворитки покойного императора Павла I А. П. Гагариной. Как истинный сын Кавказа он радушен и хлебосолен: у него бывает весь светский Петербург. Все хотят увидеть отечественного «Леонида», все хотят с ним дружить!

Его гостьей бывает даже очень влиятельная Мария Антоновна Нарышкина — божественно-красивая фаворитка… императора Александра I. Рассказывали, что при виде Нарышкиной все мужчины-современники просто «ахали» и потом долго ничего не… могли. Она одна могла себе позволить выйти к гостям без… украшений и быть «царицей бала»! По сути дела ее считали тайной императрицей. При этом эта несравненная красавица очень точно знала границы своего воздействия на вечного волокиту — царя Всея Руси — и очень дозировано им пользовалась, никогда не переходя за рамки ей дозволенного: недаром же она почти полтора десятилетия удерживая прожженного венценосного ловеласа «хоть и на длинном поводке, но с жестким ошейником». Ее братец князь Борис Четвертинский был давним приятелем Багратиона! Подход к царю через его «альков» был обеспечен!

Наконец, за него был брат царя Константин Павлович, с которым его связывало так называемое «братство по оружию» со времен легендарных Италийского и Швейцарского походов Суворова, когда все его участники прошли суровую проверку «на вшивость»!

После трагических неудач под Аустерлицем и Фридляндом русскому обществу, помнящему славные времена блистательных побед Александра Васильевича Суворова, нужен был новый герой!

В облике Петра Ивановича он виделся многим!

Багратион будет «в моде» достаточно долго — почти до 1809 г. — пока он не «перегнет палку» в отстаивании перед императором Александром I — человеком сколь сложным, столь и «непрозрачным» — своих полководческих приоритетов в ходе непросто складывавшейся для него войны с Турцией 1806—1812 гг. Боевой генерал «так ловко прежде скользивший по придворному паркету» все же поскользнулся и это будет иметь для него тяжелые последствия: «плешивый щеголь» перестанет ему доверять, сделав ставку на других «коней».

Впрочем, так бывает даже с лучшими из лучших, а Петр Иванович, несомненно, в царской «обойме» первоклассных генералов был одним из лучших, стоя по ранжиру сразу после Кутузова и Барклая.

Правда, его и раньше — в пору особой «моды» на героя Шенграбена — никогда не приглашали на царский военный совет (лукавый царь не видел в нем полководца-стратега), а теперь не будут и подавно.

Более того, не для кого не секрет, что уже тогда у вознесшегося наверх Петра Ивановича Багратиона не сложились отношения со многими ровесниками и сослуживцами в генеральских чинах.

Это вечная тема — во все времена недоброжелательство, зависть, ревность к чужим успехам по службе и на поле боя присутствовали в армиях и среди военачальников! Не была исключением и русская армия конца XVIII/начала XIX вв.

После аустерлицкого фиаско черная кошка пробежала между весьма строптивым и не в меру порывистым Багратионом и «старым царедворцем» Кутузовым.

Очень непростые отношения у Петра Ивановича были и с вскоре набравшим силу Барклаем-де-Толли. Эти два полководца все же превосходили «князя Петра» не только познаниями, но мерой военного дарования — они в большей степени были стратегами, чем замечательный тактик Багратион. И в противостоянии с ними претензии на первенство Петра Ивановича выглядят не столь весомыми, как например, с тайно недолюбливавшими его: претендентом на роль «первого ученика самого русского Марса» Милорадовичем или с генерал-лейтенантом Н. А. Тучковым 1-м и некоторыми др. генералами.

В 1808 г. Багратион, отправился на войну со Швецией, 21-я пехотная дивизия, которую он возглавлял с сентября 1807 г., в феврале — марте провела ряд удачных сражений и боев, заняла города Таммерсфорс, Бьерсборг и Або. После отдыха в России Багратион осенью 1808 г. вернулся в Финляндию, где приближался решающий период войны.

План Александра I предусматривал ускорить победу над шведами путем смелого движения русской армии через Ботнический залив к берегам Швеции. Считая, что поход в зимнее время, по льдам и глубокому снегу, невозможен, главнокомандующие русской армией — сначала, опростоволосившийся под Аустерлицем, командовавший тогда всей левофланговой группировкой, генерал от инфантерии, немец из Прибалтики, ставший в России графом, Федор Федорович (Фридрих Вильгельм) Буксгевден (1750 — 1811), затем еще один «немец», генерал от инфантерии Богдан Федорович фон Кнорринг (1746—1825), а за ними и другие генералы высказывались против такой операции — «ледяного перехода».

Багратион же сказал военному министру генералу от артиллерии Аракчееву, присланному руководить походом: «Прикажите — пойдем». (Севернее подобную операцию осуществлял Барклай-де-Толли.)

Командуя одной из трех колонн, он во главе 17 тыс. чел. при 20 орудиях успешно преодолел сложнейший путь (без горячей пищи, с ночевками прямо на льду) по скованному морозом Ботническому заливу из Або до Аландских островов, за 6 суток занял их, а авангардный отряд лихого кавалериста генерала-майора Я. П. Кульнева в 400 всадников достиг шведского берега в районе Стокгольма и даже захватил его пригород Гроссельгам.

Правда, этот бой обернулся для кульневских кавалеристов немалыми потерями: на своем берегу шведы оборонялись мужественно. Штурмовать шведскую столицу Стокгольм, даже Кульнев — человек былинной храбрости — со столь малыми силами, не решился. Тем более, что багратионовский корпус уже не имел тылов: значительных запасов провианта и боезарядов (особенно артиллерийских) в «ледовый поход» взять с собой было нереально.

И, тем не менее, шведы оказались «сражены безумством русских»: они поняли — для последних Балтийское море не помеха, даже зимой.

Военная история Европы знает не так уж и много подобных «ледовых марш-бросков»! За него нижние чины российской армии были награждены очень престижной медалью «За переход на шведский берег»!

Дальнейший ход русско-шведской войне 1808—1809 гг. завершился победным для России мирным договором, а Багратион 20.03. 1809 года (в одном списке с Барклаем, правда, фамилия Петра Ивановича стояла в нем по алфавиту выше) был произведён в генералы от инфантерии, т.е. становится полным генералом.

Выше уже было только генерал-фельдмаршальство!

…Кстати сказать, Багратион всегда помнил, что нужных высокопоставленных знакомых надо уметь отблагодарить. Так после окончания своего легендарного броска через замерзший Ботнический залив, он не забыл упомянуть в своем рапорте об особо отличившемся генерал-майоре А. А. Аракчееве…, младшем брате всесильного военного министра, который своей «неусыпностью и старанием», обеспечивал его корпус «знатным количеством» пороха, снарядов и патронов. Багратион всегда старался сделать Аракчееву-старшему что-нибудь приятно, присылая тому различные экзотические подарки, чаще всего какое-нибудь редкое оружие, порой для… подношения царю-батюшке! При этом всегда подписывался в письмах «… Преданный Вам Багратион». «Не промах» был Петр Иванович в «ловком скольжении по придворным паркетам». Правда, до поры до времени: даже самые сильные пловцы, порой, идут ко дну…

Еще не завершилась одна война, как Багратион, был назначен командовать Молдавской армией (с 30.7.1809 г. по 15.3.1810 г.) в русско-турецкой войне 1806—1812 годов.

Впервые ему поручают целую армию и самостоятельное ведение войны: не обошлось без протекции всесильного на тот момент военного министра А. А. Аракчеева.

Ходили слухи, что ему не дали передышки не столько из-за трудностей в борьбе с турками, сколько в силу привходящих обстоятельств: после всех войн с французами Багратион, как известно, был главным героем светского Петербурга.

Дело доходит до того, что знаменитым «генералом-орлом» увлеклась 18-летняя очень властная красавица… великая княжна Екатерина Павловна!