Бесплатный фрагмент - Изменник нашему времени

На форзаце «Изменника нашему времени»

Считать мои творения гениальными пока не доказано обратное, сомнения — следствием извинительной умственной ограниченности

С этим фактом не считаться,

Что такая книга есть…

Кто в ней сможет разобраться,

Тем хвала и вкупе честь;

Не для праздного досуга,

Лишь для избранного круга…

— Вид не сделать что не в «курсах»…

— Не объятное ж объять?

— Не корпят над нею в ВУЗах!

— Смог дерзить! Шаг следующий — дерзать…

Вместо посвящения

…и строки моего романа уж не являются во сне,

Знать, исчерпал запас вполне,

The end — дают понять с экрана.

Довольно Пушкина бесить —

Пора язык уж прикусить.

И вот теперь опять, приятель,

С тобой вновь скромный обыватель.

От слова, в общем смысле, «быт»,

Что канителен и свербит.

Отсох раздвоенный язык,

Что блеял рифмой, прозой — рык!

Из темноты сознания углов

Всё вылезали уши «штампов» —

Дистиллированное зло;

Не отшутиться, мол, это техника эстампа.

За мыслью денно волочиться в точном слове,

Не лучше ли у моря счастья ожидать за нахождение подковы?

Но тот, к кому адресовался — адресован.

Чем, извините, он окажется подкован?!

***

Заполнив бремя пустоты,

В которой, может, пребывал и ты?

Предмет достойнее меня —

Критичность взгляда сохраня,

Занятным радости добавить,

Что сочинил — и вот хочу представить!

Над делом классики залип —

Явить России новый архетип!

Его неведома природа,

Почти что хамским вызовом звучит

Заява этакого рода…

Лишь убедительность писаки,

Барну’ма, кстати, феномен:

«Как разгадал он нас!» —

Повсюду слышится рефрен,

А архетип — теорьи враки.

Oh! Modernismo! — славен тост,

Только с приложеньем post…

За mauvais ton — I am so sorry,

Но как без «личностей»

Прикажешь в споре?!

В рупор ажно закричись —

Пушкиноведов горда высь!

— Не вышел ликом! Отступись!

— Не так заносчив и остёр?

Я всё же в высшем смысле raisonneur (резонёр):

Нет иерархии в саду гениальности,

Каждый цветок из ростка уникальности,

Соло Сальери,

То Моцарт в ударе,

Всегда на премьере…

Место свободно в репертуаре…

— 

Суесловье — ты, мол, умник —

Это гению не льстит,

А подставь Эолу струны,

Арфа, диво! — зазвучит.

Сам роман короче кратно —

Ни «Войны» в нём и ни «Мира», —

Согласитесь иль обратно, —

Ум в скитаньях встретил лиру;

Содержание не в прозе —

Рифма тут «ударной» дозой…

— 

О нас пока ещё не знают —

Впотьмах, под спудом скорбен труд.

А может, книжку всё-таки откроют?

Со ртом открытым вдруг да и замрут?

Смотри, академическую мантию вручают…

Предисловие

Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь; оно или служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критику.

М. Ю. Лермонтов

В человеческом стаде так мало истинного чувства, что я был бы рад, если б парламент принял закон, по которому, когда выходит книга, раскрыть её имеют право лишь люди здравомыслящие. Мало того, что писатель сочиняет свой труд, — он ещё должен отыскать тех, кто этот труд поймёт.

Л. Стерн

Сохраняет ли письменный документ времени стремление автора донести своё содержимое, находясь в анабиозе неизвестности? Только демонстрируя едва заметные признаки природы живой… Чтобы какой-то пытливый исследователь, смахнув археологической кисточкой домашнюю пыль, расшифровал послание хотя бы в доступной полноте прямодушного высказывания, ведь написанное то уже языком почти мёртвым теперь субкультуры до ныне главенствовавшей…

…роман в стихах, стихи в романе,

Так созидал Шекспир тому… задолго ране.

Взаимным отчужденьем отдаляясь,

С собой доселе препираясь,

Оне сошлись — стихи и проза,

Так ласка стала реверсом угрозы.

К гармонии то привело иль лютой стычке?

Но, верно, нанесёт ущерб привычке?

Даже ограниченная память в деструктивном процессе потери связи с лабильностью самой природы времени, не может не замечать культурной редукции языка как идентификатора народа с его, языка, а следовательно народа, последующим оплакиванием, не успевая присыпать песком останки.

(Язык — «охрана грамота» народа,

Так сокровенна суть его природы,

И, сохраняя, сам заговорён

От нападенья вражеских времён.

Хотя любые времена туженью споры,

И где бы как бы кто ни жил,

Отец Небесный всех приговорил

(Пред этим накормив просфорой);

да и нет барханов в виртуальном мире —

надежда только на регулируемость

забвения… ха-ха-ха…

F.

Пользуюсь правом последнего слова, чтобы оправдаться перед читательницами за пренебрежение любовной линией сюжета. Смягчением вины может служить существование нелепости символически любовных романов, таких как «Евгений Онегин», «Горе от ума», «Мастер и Маргарита», оба романа Ильфа и Петрова и много других (нет полной статистики), — если эрос в них и присутствует, то следом не чётким, номинально. В этой скудной сентиментом пустыне в сей миг откровения решаюсь цинично calembour (ить) неологичностью: о романе «безроманности», т. е. без романтического con brio — пламени чувственности. Почти за шаг до мизогинии — неприязни к женскому виду (ведь это, несомненно, самостоятельный вид?! Отрясите прах с ног ваших, выходя из града моего, утверждая обратное. Погрешите против горького опыта жизни всего человечества, наломавшего дров на гендерном поприще, приведшем в конце концов к имплементации того положения, что покончил с «долей женской» и воссиять дал виду во всей совершенства роскоши); безосновательно лишать вас ещё и короля марьяжа — это неоправданно дерзить, вообще, подрыв доверия к художественному слову; но предъявленный пишущий протагонист с изъяном, тоже стыд не умаленный и раскаянием…

Чтобы не прятаться за классиков… В моей личной жизни так сложилось, что подлинную полноту чувства испытал лишь к княжне Мэри, и закономерно, что к харите Аглае Епанчиной; романтические приключения в «Тёмных аллеях». Этому эскапизму способствовало то, что в семье ещё угадывалась дворянская аура, поддерживаемая артефактами и вербальным свидетельством проявления иной культуры, притягательной своей рефлексивной чужеродностью, — прадед был словесником и статским советником, что другому не помешало стать статским советником на поприще судебного следствия.

Срок рождения, будто выбранный, 2 октября по старому стилю, что совпадал с метрикой Михаила Лермонтова, стал и метрономом, и камертоном формирования личности, латентными следами биографии, — фантомное дворянство помогло оценить значимость воображаемого мира чтения.

Удел лирического героя как фенотипа, персонажа среди людей, лишил витальности — но рессора ДНК довольно упруга…

Непобедимые красавицы переместились на экраны, и им отдал должное. Писать о виртуально существующем, раз не довелось встречать кинодив или премьерш, даже артистки цирка? Конечно, есть и вне этих сфер победоносно красивые и обманчиво милые — любя не как все, женясь не так, как все — чеховский перл, — добился лишь того, что глянец фотографий со свадьбы украсил рекламу фотостудии; но разводился, — развод — это ведь пока ещё фаза семейного несчастья, а не индивидуального, обособленного? — вульгарно, то бишь стандартно, массово — не в пандан рассуждениям Льва Толстого о драм разнообразии, как о дактилоскопии. Известный эвфемизм проповедника-художника об удачных и неудачных браках лишь прикрывает неприглядное: несчастье просто легче продаётся, и размер дарования тут бессилен. Легче отделаться скользкой формулой, ведь прикосновение к чужому счастью чревато раздражением, порой псориазом — защита широтой души не гарантирует неуязвимости, предмет летуч, как междометие, ячеи сети метафор слишком велики для уловления.

Доверчивые слову того, кто им владеет безраздельно, пренебрегают своей, пусть ущербной, куцей близостью; не оценив малого, стремятся за в деталях не прорисованным завлечением, — это так, a parte.

Отношение с реальной женщиной — это компромисс с желанным книжным образом. Сама позируя для идеального, «натурщица» вынуждена с ним же соперничать доступными средствами, где ещё вербальное изощряется в стремлении преодолеть живописное: спора глаз с языком никогда не умерить, доверяя глазам, языку ж — страстно верить!

—

Конечно, виноват, что смел попробовать перо публично, дождаться возгласа «Виват!» — иль «Вето», что похуже, но академично. Дерзнуть на покушение традиций слома? — так хоть не загружать претензией, невежества объёмом.

—

О жизни, как о суррогате Божьего замысла, где фантазия абсурдно претендует на права реальности, заходящейся спасающим смехом…

—

… — Вы спрашиваете, почему изменник только нашему времени? Потому что живёт в нашем. — Значит ли это, что другому отрезку истории мог быть, как квиентист, безропотно предан? — Экстраполяция во времени пока не представлялась возможной. — Вы антисемит? — Моя идиосинкразия к человечеству не имеет национальных предпочтений, или в милитаристской лексике, что предпочтительнее контексту дисфории — тоскливо-злобному настроению, носит не избирательный характер, предпочтительно замкнута на себя самого: без меня мир станет совершенным; «там хорошо, где нас нет»…

…воле высшей — антипод,

По подобью — всё ж урод,

Даже в пафосном «народ»,

Кой в триумфе, что в извод;

В споре с Богом — сам Ово’д…

Некоторый уклон в иудаику связан с «темником» предъявленной интертекстуальности, с писательской природой интереса к подвижности, как к разноплановой эндемичной креативности, забурлившей когда-то в бродильном котле Палестины. А как игнорировать добротное возмещение актуализацией выпадение дворянских культуры и искусства вкладом, резвившимся из «местечкового» (?); да что там — датчик движения в самой этологии человека.

Кажется, только для ориентальной традиции вглядывания в статичное до появления аберраций, связанных с сухостью роговицы, свойственны редуцированные, инфантильно-романтичные художественные формы, особенно в поэзии, омертвляющие кинетику живого континуума…

Близок камню иероглиф

(В садах камней)…

Как Демосфен словоохотлив,

Когда с каменьями во рту…

За этим клинопись маячит УрартУ…

Что уж Земли самой старей…

В противовес — пластичен буквенный раствор!

Замолвить слово о нём

                               как никогда теперь уместно

В культуре визуально-бессловесной

Ведётся обоюдоострый спор:

— Нет! Конвергенции ментальностей признанья!

— Культурализма мульти-вздор!

 Не умалить поветрием преданья…

Пример другой: «сумо» — застыло в форме ритуала,

Единоборства, прямо скажем, ма'ло.

Не то что греко-римские борцы,

Разнообразия приёмов образцы…

И, наконец, P.S. в пандан —

Сочней Эрато, чем коан.

Рассказ «Мой антисемитизм», размещённый в Сети, исчерпывающе удовлетворит вашему любопытству.

— А почему название звучит так выспренно для исповедального произведения? — Традиция, громкая перекличка эпох с напряжением голосовых связок. — Может быть, в названии слово «изгой» было бы уместней, ведь изменником нашему времени, по сути, является любой новопреставленный? — Проявления летальногенности очевидны, но терминальные случаи — специфика судебной медицины. Литературное же поприще тяготеет ко всей целокупности судебной институции с их взаимным любострастием к людским «почёсываниям» по Фёдору Достоевскому. Просто порой случается, что «почёсываниями», не уловившими точку дивергенции — расхождения гражданского и уголовного кодексов, дающих повод как для снисхождения — в устах позиции адвокатской, либо служащих аргументом демонстрации порочности — в представлении прокурорской философии скептицизма; уже достоверно и не определишь, где правоведение даёт фору литературной норме, а где — наоборот, литература вольно вторгается в классификацию порицаемых социумом и наказываемых государством деяний.

Изгой — часто жертва обстоятельств, изменником становятся в результате волевого усилия, коим я и прекращаю интерактивную часть. Тютчевское «Silentium!» (безмолвие) пусть станет стимулом к чтению, — пусть за словом тенью ложь, и вот туда же — сам хорош!

— Последний вопрос. Латинское «F» — символ мизантропии? — Напротив, это напоминание о чувстве, которое воспевают: «Felicita, Felicita…» — транслитерация от «Феликсов» (желающий счастья). Всем спасибо!

Глава I.
Донна Бэла

Красота Землёй даётся,

В глаза преданной любви она холодно смеётся,

Снега холод равнодушья

Никогда она не знала,

Но когда же вьюга злая ей чего-то нашептала?

Чрез открытое «окно», —

Средний род, — и «зло» — одно!

Ты не только поливать —

Своё место должен знать!

Знаки высшего восторга —

Даже ни намёков к торгу!

Страсти трепет,

Влага взора,

Вся мозаика узора,

Поражённого в правах…

Оправданья жалкий

Лепет — можешь в прозе и стихах…

Вера — холодная,

Надежда — бесплодная

Любви инородные…

У меня порядочно по времени живёт, именно живёт, а не просто растёт — в нём много от неодомашненного животного, может, промежуточная форма, но не гриб, подмечаемые признаки одушевлённости, — короче, влазень, приживал, без которого в доме было бы пусто — наверное?

Дикое, принесенное как кот в мешке, — продавец о «довеске» не предупреждал, — не горшечное растение; не горшечное, но не укореняться же в домашнем тапочке кенгурёнком, при этом кормясь в возду'сях, как свя'тый эпифит? — если у кого-то сложилось превратное мнение на сей предмет… Хотя его место, видно по всему, на природы щедрой ниве, среди волнующихся трав, в бурьяне, среди неуживчивого, колючего репейного семейства, как вариант — под плетнём нерадивого хозяина, в компании с пыреем. Назвал бы его дичком, но обидеть не хочу ветерана моей оранжереи. Непреложный факт, что стал частью подоконного биоценоза, похожего на дождевой лес Амазонки — сельвы, почти не пропускающей солнечный свет в помещение. Ощущение такое, что неровен час, появится и экзотическая фауна как окружающий мир вокруг изобильного произрастания.

Даже не претендует подкидыш на персональную ёмкость с сертифицированным гумусом. Так, притулился с краешку, корешок среди сплошных сплетений, довольствуясь скудными объедками с барского минералоорганического стола прожорливой лианы. Возможно, это уже сложившийся симбиоз — интимная связь по обоюдному согласию? Что подкупает — нет в нём этого дарвинистского хамежа, нет и сибаритства от цивильной гибридизации; но всё ж рождён был хватом и эволюции солдатом, — сам живи и жить давай другим.

Поначалу, видимо рефлекторно, пытался выдернуть как сорняк незваного гостя, потом одумался: ведь у меня не огород, не плантация кормовых культур совхоза-техникума, не лаборатория сортовой агротехники; чего привязался к растению, которое не цветёт, не пахнет, т. е. скромное, но от фотосинтеза не уклоняется — кислород вырабатывает? Его декоративные свойства вполне могут характеризоваться минималистским стилем с примитивистскими деталями, что вполне в тренде; может казаться недружелюбным наклон зубчиков на листьях, кому-то напомнит форму акульих челюстей, но они мягкие и даже колючек не содержат, — может, брекеты? — что только не придёт на ум!

Стебель его на ощупь слегка лохмат, но ведь и человеческой популяции свойственны рудименты с прочими мелкими, но сильно искажающими судьбу оплошностями.

При пересадке, даже если его выбрасываешь, самоклонируется, возрождается Фениксом, так и живёт теперь уже приёмыш без номинации особой агрокультуры в стихийном дендрарии общества аристократической флоры.

Собственно, почему решил, что это особь мужеского пола? Фитоконтроля это зелёное нечто не знало, резистентностью — стойкостью к превратностям судьбы — скорее, отвечает организму женскому, — буду теперь с ним… нет, конечно с ней, куртуазен:

— Бэла, донна! Не изволите эпиляцию стебля? — …?! — О, мадам! Прошу великодушно снисхождения к затворнику волею судеб, к его неучтивости из одной лишь неуклюжести давно не светского человека, имея в виду, разумеется, вашу цветоножку!

Она всегда рвётся к свету, не ведая, что красотою ботаникой обделена, — но не было издёвки в имени данном Бэла, что означает «красотка».

От Belle переводчик приводит к «красавке»,

Что лань волоокая ластится к травке,

Так чувство растёт от случайной затравки.

Что общего в нас? Порода доставшаяся не защитила экстерьера геронта от ущерба, — и, скорее, за преградой полупрозрачной скрываясь, тоже бывает, раздвинув плотную зелень, всматриваюсь в сигналы актуальной погоды для выбора экипировки моциона…

Глава II.
Motionis Максим Максимыча

С посохом посуху, в ливень с зонтом, дело, наверное, кажется, в том, что надо погулять, — произношу кантабиле. Клаустрофобия особенно сильно стимулирует мои рейды. Одеться по погоде, которая всегда демонстрирует циклотимию? Не зная ни латыни, ни тем паче греческого, но не сильно отличим от Беликова, бреду по протоптанной полувековой перестановкой ног тропе, кроме меня никому на асфальте не заметной. В молодости и сам её не замечал, казалось, асфальт — субстанция вечности. Чугунными ногами пациента флеболога ещё более, ежедневно, всё усугубляю колейность на замкнутом ипподроме ипохондрика.

На детской площадке тоже выгнанный, но гипердинамизмом, одиночка пытается подружиться с качелями. Они, кажется, предпочитают дружбе покой. Что становится очевидным, когда малыш их взнуздывает. Пассивный протест металлических сочленений, выраженный в двух нотах, но мальчик, видимо, основательно защищён гипофизом от внешних раздражителей.

Ноты явно не входят в известную гамму, и это понятно почему. Их чередованием можно перепилить берцовую кость взрослого, не защитишь и второй от потравы. Коллективной вивисекции препятствуют разве что плотно закрытые форточки и то, что композиторы современной формации пока не использовали солирующих партий несмазанных детских аттракционов в своих опусах.

Желая предотвратить для себя тяжкие последствия, пытаюсь скрыться за звуковой барьер, — ретируюсь не так быстро, чтобы не показаться неучтивым перед юным эквилибристом, скорее, ожидающим аплодисментов восторга, со рвением ищущим точку равновесия в зените перед ассистирующей вышедшей недавно мамашей. Наконец-то за коробкой здания, но интерференция не позволяет себя игнорировать, — ампутационная пила продолжает монотонно своё дело…

Белая позёмка приветливо волнуется около ног — кажется, не совместимое явление с поздней весной и летом? Это засохший копроматериал тонкого помола, с возможными в нём яйцами гельминтов, альтернативно поселяющихся в печени человека, извлекаемых исключительно скальпелем.

Вопрос «зачем выходил?», когда страх закрытого пространства уже свернулся мягким клубком — не заглушить, — и подталкивает обратно в «крепость», осаждаемую то пехотой вялой общественной жизни, то отбивающуюся от вылазок разведок смерти частной, паче персональной, — приступов её летучего авангарда, к рутине устава караульной службы вечным дневальным, к монотонной шагистике по диагоналям казармы жилплощади, к скудости пищевого рациона, обусловленной не прижимистостью или вороватостью интендантства, но предписанной моторикой кишечной гофры, к отбою — сигналу-освободителю от докучливого дня…

Глава III.
Промысел фаталиста

Фатализм на почве пьянства

И стихийного христианства

Порою окормляет вас

Причастием: In vino veritas;

Себя не отделяю —

Покорнейше вручаю…

Ты, вопрошаешь, друг мой, отвлекают ли общенациональные празднества от возвышающего нас мыслеобразующего процесса? А не о нём ли, в конечном счёте, идёт разговор тверёзых интеллектуалов, нагруженных не только пропедевтикой философской эзотерики, но бросающих вызов вульгарности невежества прецизионной отточенностью атрибуций в решительном когнитивном усилии…

Заглядывает ко мне чадо от чресл моих в день торжеств народных, но воспитанное вне моей ноосферы, в семье ментально чужой, — бывшая жена является лишь формально связующим звеном с этим взрослым мужчиной, который обращается ко мне «папа», заставляя смириться с реальностью его здесь нахождения, но как покажет дальнейшее, эта статная фигура находится ещё и под патронатом силы высшей, что, очень возможно, влиянием своим положила предел наркомании чрезмерным винопитием.

Докладывает иногда сыну, что случился у меня очередной виртуальный внук, в чувствах моих тоже, вестимо, неукоренённый, — воспринимаю как ленту новостей: полом такой-то, от женщины имярек, достоинствами характеризующийся по месту жительства ниже посредственного, за что в назидание и оставленный на пригляд бабушке, то бишь бывшей моей жене…

При сильном пристрастии к горячительному работать систематически невозможно, вот и вспоминает отца-однофамильца, когда трубы горят и карман пуст, есть ведь и анфас сходные черты!

Человеком кажется пропащим при внешнем даже лоске, но взор, всегда глубоко безрадостный, как монитор гаджета в гибернации, об этом будто свидетельствует красноречиво и безапелляционно.

По-«отечески» (тут кавычки — объект семиотики, знаки сарказма) пытаюсь вербально воздействовать, понимая тщету: придётся снова дать «на лечение», чтобы выпроводить, — и вдруг у самого порога разворачивается… (нужна небольшая пауза перевести дыхание).

Трубы, которые горели жаждой неутолимой, вдруг превратились в иерихонские. Стены содрогнулись. Я как стоял, так и сел…

Случилось преображение обычного забубённого враля-пьяницы в религиозного трибуна.

Вдруг стала речь откровением,

Ума разметав построения.

Ведь не только на пажитях бренного

Мысль ищет сил приложения!

Она дала силы спасенному,

Образ принявший блаженного.

Не владея скорописью, апостольски свидетельствовать полноту свершившегося наития?.. «Покайтесь, ибо… дабы…» — персеверация — навязчиво, многократно проигрываемое в голове словосочетание, кажется единственное сохранённое в регистре благочестия. — «Не прибавляй к словам Его, чтобы Он не обличил тебя», — но проступают постепенно чернила симпатические на плащанице памяти, интересом удивления подогретые…

Страстной, искренней проповедью слога Евангелия о пути грешника к праведности заполнилось пространство коридора, какое там! — величественного собора, хоть святых заноси! Эликсиром укоризны с нектаром упования глагол велеречивой церковно-славянской вязи потек в скептическую душу ладаном. А, ино, сам Савонарола, Лютер, ветхозаветный во вретище пророк — в лике одном казнили людское непотребство пророчествами мук и воздаянием дарили скорым за благонравие, при свидетельстве ничтожного, ни живаго, ни мертваго…

Пафос клокотал, сохраняя предельный уровень, не испытывая ни малейшего недостатка в источнике — самовоспроизводясь в камере-обскура ясновидящего. Хотелось опуститься на колена подагрические, каяться пред отцом, нет, всё же сыном, просветлённым духом — хоть ни в одном глазу ни сна, и нет дефекта слуха; Валаамом пред ослицею, уста отверзшей.

Когда проповедь достигла крещендо, слёзы катарсиса выступили у проповедующего слово Его… День разорвался полотнищем надвое, от верху до низу, отделив скверну, что было до, и что грядёт благое! Полуторачасовая, не менее будет, проповедь пролетела мгновением. Так бы и слушал, не прерываясь, волшебство речей вдохновенных.

Как Лев Николаич поражался проявлениям барыньки, так и я вопрошаю: самумом палестинским принесло божественный глагол в исконно языческую землю? — «Дух, как ветер, веет где хочет: шум ветра слышишь, а откуда он приходит и куда уходит — не знаешь, так что каждый может быть рожден от Духа».

Неужели фаворский свет проник сквозь замочную скважину?

Давал ли тень фаворский свет,

Когда Фавор-гора

В фаворе оказалась Иеговы?

Он до сих пор ещё бликует?

Иль как у хирургического бра?

Откуда всё же тёмный след, —

Для смертных тьма — оковы? —

И потому светлейшего взыскуют?

Явление реинкарнации? Ведь был пращур его благочинным протоиреем, — «О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия!»

«…имеющий уши слышать да слышит», обращённое к нему и обращающее слово: «так вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» — «для чего вы ленивы на подаяние?»

Укоризна страждущего в недостойной прижимистости была прозрачнее помыслов мытаря. Ещё же красноречивей: «Дайте сикеру погибающему и вино огорченному душею; пусть он выпьет и забудет бедность свою и не вспомнит больше о своем страдании», — достойно ли самим Соломоном молвленному, песней звучащей, симплификацией, то бишь лепетом простеца пенять на поощрение порочного. «Ея же монаси приемлют», — продолжая уже сам увещевать своё сомнение, которое лишь покряхтывало — кхе, кхе — от напора эпической аргументации. Устыдяся вконец, я, жестокосердый ругатель, подал в ликовании внутреннем, сокрушённому истребуемого…

Исполненный достоинства, небрежно положив в карман взяток, оставил взамен продолжительности средней тираду на английском, в которой угадывался оксфордский акцент, приобретённый на месте, указанном в самом прилагательном, и благодаря дефекту речи проявлявшийся как в шибболете — иудейском тесте-пароле: третья литера с конца «л» давалась артикуляционному аппарату с небольшим напряжением, что усиливало аутентичный эффект, — смысл был уже не важен.

П. С. Но чудо, когда одно — не чудо. Магия началась за некоторым временем до. Дервиш мой принёс с собой какое-то пойло стоимостью, похоже, не ниже полутора тысяч. За что православный в «Порше Кайене» решил вознаградить не вполне трезвого мужчину столь щедро, неужели и его суггестия слова Писания заставила проявить широту души в ему понятных проявлениях? Так и вижу, выходит сомнамбула, держа в руце сосуд вожделенный, Грааль темпорального действия, и с мольбою, богато уснащённой феней, вручает: мол, не обидь отказом грешника великого. Век Божьей воли не видать, теперь которую узрел…

Глава IV.
Журнал-дневник П.

— Посмотрел бы на тебя — окажись ты на зоне!

— Для меня и пребывание в институте является избыточным испытанием, — моя стрессоустойчивость слаба отсутствием резервов астенического состояния…

— Напиши о моём пребывании в казённом доме, узнаешь такое…

— В том числе и об отсутствующих фалангах — «пальцев для Кэролайн»? М-м-может статься… Скорее опосредованно, — подумал, не поделившись с собеседником…

(Из разговора на работе)

На «М», кто старое помянет,

Плевок росой «товарищу» в глаза,

Не фарсом — гимном вдруг да грянет:

Back in the USSR!

Созвучно с «бэкхенд» —

Ударом слева по мордасам,

Когда остался только «секонд-хенд»

Потрёпанным в бою «Зарницы» классам.

В поисках места

От ответственности за тунеядство спасает только инвалидность, установленная порядками, кажется, самого сурового, непререкаемого государственного института, — при всём желании с «Домом инвалидов» (L’hôtel national des Invalides) — как тепло это звучит! — не спутаешь. Пока фазы «ответственности» не наступило, надо искать применение своим немочам на «рынке» — нет, звучало бы откровенно ренегатски — на соревновании востребованности трудовых навыков, во всех их неожиданных проявлениях. О, эта благословенная «текучка» кадров, барахтанье в струе которой позволяло испытать свободу воли гражданина: что оставалось от воли, подбирал основной инстинкт с алкогольной зависимостью. Та, в свою очередь, искала моральной поддержки в бесцветной межеумочности агности­ки: «Верую — не верую?», стимулированной избытком кумачовой бодрости, заводившей в келейную замкнутость отщепенского угла, — приди ж, спасающий овал, что линий плавностью смягчал и угловатости декретов от грозной прямоты идей, — под грифом спрятано «с приветом» и под защитою «статей». Но в идеале — астроном, пространство вкруг себя кольцом, и сам забыв, что сын от бренной, сейчас — сознание Вселенной. Примат общественный отринул, — в подробных донесеньях есть, — увы! в дороге звёздной… сгинул…

— За Рубикон? Извольте ж сесть!

Пока «Медико-социальная экспертиза» по нетрудоспособности ещё не подозревает о твоём существовании, надо где-то разместить трудовую книжку. Желательно близко от своего дома, где обеспечено родительницей индивидуальное питание (советский общепит, отождествляемый во всём мире со «спутником», в конкретном случае — спутником изнурительной диареи), не раздражающее сенсибильного ЖКТ, желудочно-кишечного тракта замедленного метаболизма, свойственного организмам амфибий и рептилий, но по недосмотру оказавшегося у теплокровного, которому надо пошевеливаться, раз пропитание связано зачастую с проявлениями прыти из закона сохранения энергии, перекочевавшего туда хронологически из принципа новозаветной справедливости: «кто не хочет трудиться, тот и не ешь».

Что очевидно в сфере физических усилий материального производства и не так в приложении усилий в области интеллигибельной, — тут новозаветная справедливость застряла на этапе притчевой фазы осмысления стратификации: «эти последние работали один час, и ты сравнял их с нами, перенёсшими тягость дня и зной. Он же в ответ сказал одному из них: друг! я не обижаю тебя; не за динарий ли ты договорился со мною? возьми своё и пойди».

При приёме на работу, — в пяти минутах ходьбы с артритом, — я подробнейшим образом довёл до сведения работодателя, что ничем, кроме как очерченным трудовым договором, заниматься не буду по хрупкости натуры, вызван­ной неспецифическим фактором социосоматики низкой адаптивности — синдромом поставленной на горох принцессы (не всё латыни доверять…) —

Нельзя латыни доверять,

Ей только б «выход» объявлять

Холодной надписью неона,

Пресечь отказ холодных губ.

Dies dominicus! Примите ж труп!

Удивлены-с? Не ждали-с?

Есть заключенье:

EXITUS LETALIS…

— и на «могучем» предъявлять по случаю доставшуюся самость, великой нации достоинства покой — прегнантность, к которому привели ещё десять диагнозов разной степени проблематичности — не спортивная полоса препятствий. Меня, к удивлению, взяли. Удивление быстро нашло разрешение. Посадили в группу к руководительнице с неудовлетворённым либидо и с внешностью, не позволяющей надеяться на благоприятный для либидо исход.

«Женщины — это настоящие эсэсовки». Не повторил бы, даже за выдающимся писателем, а именно Хадльгримюром Хельгасоном, не наблюдав воочию… — нужны ли подробности? Решителен шаг чувственно обтянутых диагональю бёдер, набойки туфель выбивают искры из полимербетонного пола, канифольный скрип колготок тонким сверлом дырявит мозг, сладковатый кокон косметической ванили, то ли источает, то ли ослабляет запах крематория, — телесного цвета тафтица на бюсте, где нужно бугриться, в веяньи «Красного мака», в тон ногти — алого лака, губ бесцветный перламутр от убиенных с мужем утр; мысль, что вот эта зондеркоманда в недалеко обозримом будущем сопроводит тебя на кладбище, угнетала совершенно.

К счастью для человечества, неблагоприятные виды на личную жизнь штандартенфю… не подтвердились — замуж вышла, — одним эсэсовцем меньше…

Стал искать местечко (институт — большая организация) более органичное своей уязвимой сущности. Требований эксклюзивных к окладу не было, и такое место образовалось. «Отдел типового проектирования и унификации» — удивительный социокультурный феномен! Может, в недрах его концепции спрятан почти космический разум, но на видимой стороне — торжество фрактала.

Никакой умственной инициативы, воспроизводишь аналоги и только, вульгарная стандартизация в деталях и общем, — коли только подражаешь, значит сам не соображаешь. У тебя фиктивный диплом, т. е. стандартного образца, и второй юношеский по шахматам, при этом неплохая графика, а если ещё и тушью, то карьера, почитай, сделана. Образец из юриспруденции — принцип прецедентности — экономия на затратах справедливости — эфемерной сущности суда.

В проектировании та же история: глохнет двигатель прогресса без эвристики, её тотальный дефицит во всей демиургической штамповочной марксизма.

Но эта жизнь была слишком бездушно, морфинистски комфортна, люди начали массово недомогать сонной болезнью. В высшей инстанции, что называлась партия-и-правительство, принято решение разбудить творчество масс внедрением ЭВМ.

Власть перфокарты

Очистили от людей целый зал — в незабытой традиции уплотнения — и установили синие шкафы с «фильмобобинами». Вместе с оборудованием был специалист, казалось сначала, как часть оборудования искусственного сознания. Но не мог же допустить политотдел армии, чтобы в недрах ВПК создали интеллект с пародийными семитскими чертами?! Полное лицо с выдающимся лбищем, тёмная бородка клинышком с курчавинкой, роговые очки, взгляд на два градуса выше линии горизонта, беззастенчиво манкируя её линией нестабильным состоянием — не иначе, оперируя принципом Д’Аламбера? — упирался собеседнику не в глаз, а в бровь, что немного раздражало, — взгляд будто демонстрировал пренебрежение твоей, какой-никакой, но всё же личностью, считывая содержание черепной коробки непосредственно, без вербального кода доступа, сиречь языка.

Костюм 3-й полноты мягко охватывал представительное чрево, естественно, не эллинской ана­томии. Ходил степенно, осторожно, будто испытывая недоверие к конструкции перекрытия, кисти скрещенных сзади коротких, полных рук, устроившихся на пояснице, равномерно сжимались и разжимались словно отгоняя от сенсибельного места ишиас — настоящий перипатетик, но давший подписку о неразглашении хода своей мыс­ли. А всё-таки главным подтверждением, что новояв­ленный главный программист — из плоти, являлся не пачпорт с фамилией Коган, а лабильность его пси­хосоматических состояний.

Двоичная система, как цифровая форма дуализма, сделала управляющего электронным арифмометром истовым манихеем, — либо полный покой нирваны, либо, при обращении живущих в десятичной системе с «неправильно» сформулирован­ным вопросом, вхождение в состояние амока, что выра­жалось переходом беседы на бейсик, запотеванием тол­стых стёкол очков; последнее — сигнал к окончанию аудиенции.

Спец был постоянно тверёз и потому, вероятнее всего, нуждался в стерильных усло­виях — иммунитет надо же чем-то стимулировать или ограждать. Так для него покрыли пол алюминиевой плиткой, стены обшили, теперь-то все знают, наномет­ровыми панелями, в вентиляцию, гонявшую стаи виру­сов, приспособили заграничные фильтры; допустить, что вида монструозного шкафы с радиодеталями непоколебимо утвердившиеся нуждались бы в особо лояльных им усло­виях, было немыслимо, — несокрушимость наших ЭВМ была самой очевидностью.

Представал брамин — если придерживаться одной версии, то всё же цадик — в белом халате, как и переподчинённые ему сотрудни­ки, ставшие адептами миссии и неприкасаемыми, даже для административной длани, что ране была вездесуща и всемога.

«Новая крыша» с неопределённым кругом широких полномочий, что чрезвычайно напрягало старое начальство, давала право на первенство в получении квитков со сведениями о зарплате и налоге. Приходившие в «скинию собрания» с требами «посчитать», — «Только по записи и в марлевых масках!» — гласило уведомление. Нечего делать — необходимо было императивно доводить до показателя установленного уровня процента из общего количества расчётов в подразделениях института; даже в сопутствующих, «технических», это поощрялось. Что ни одно строение, на которое была выдана проектно-сметная документация специалистами института, не рухнуло, так это потому, что сопромат был перепроверяем по старинке.

По институту распространились, как подмётные листки-картонки, носители эзотерической нумерологии, исторгаемые ЭВМ, не предвещавшие лёгких времён. Да, противостояние нулей и единиц с перфорацией вуду не могло стать источником исторической эйфории — без ощущения восторга социализм был обречён, вместе с его идеологической основой NotaBene жёсткой проектной регламентацией.

Кто не догадывается, то большие районы из микрорайонов девятиэтажных панелек — если предложение кажется семантически и стилево неказистым, то тогда это наиболее конгруэнтное языковое отражение эстетической действительности наших городов — результат массового (vulgaris) и безликого градостроительства и в целом — плоть от плоти господствующего мировоззрения.

Мало того что скороспелый девятиэтажный ландшафт уныл однообразием, так фасады домов ещё надо было поддерживать в пристойном состоянии регулярной покраской. Наш таинственный «Солярис» выдвинул рационализаторское предложение: фасадная плоскость стеновых панелей должна соперничать с традиционной гжелью по красоте и, главное, долговечности. Сигнал по иерархической связи достиг головы нашего начальника, и он начал действовать. Логика его была вполне оправдана: если вычислительный центр способен добавить уральские к окладу и премиям, то рассчитать размеры глазурованной плитки для лицевой поверхности ячеистого бетона стенового ограждения — несколько машино-минут не трудозатратного времени, с привычной потерей лица на переговорах перед Его Высокомерием; регенерация собственного достоинства происходила быстро, посредством психологического паразитизма и комфорта служебной доминации в среде зависимых.

Собственно расцветка — это игра пигмента, а его подбор — дело художника. Сложность заключалась в том, чтобы подобрать два типоразмера, максимально больших, для всей номенклатуры не строго модульных простенков, чтобы удовлетворить простоте формовочной технологии домостроительного комбината. И вот наш гой начальник повлёкся уже в святая святых — «Иродион». (Позже имя собственное сомнительной коннотации, быстро пообтрепавшись до сатиации, уже став нарицательным, не казалось отходом от постулируемого интернационализма.) Свидетелей переговоров не было, но на следующий день вибрация, испускаемая Центром Электронной Мысли, достигла уровня шкалы Рихтера; об осьми часов аврала, отступила али взЯла? мозговитая машина, но с неё, как с гуся вИны.

Сейфовая герметичная дверь, сначала показавшая свою толщину, — настоящий мегалит, закрывающий вход в ритуальную пещеру; блюдящая, как тридцать витязей, — прекрасно, медленно отворилась, предъявив стоящего на пороге аморая грядущего дигитального века. Тот, оттянув респиратор, бесцветным голосом хирурга, потерпевшего неудачу, произнёс в сторону ожидающего результата шефа: — Закрываемся на ремонт, а плитка на лике града, — продолжил после краткой задержки, — сие есть ересь и химера, невозможно!

Глазурованный мир

Причина, по которой мне предоставили вакансию на новом месте, казалась очень неочевидной. Профессиональные навыки в не производительной сфере, как определялось некогда — «не кормящей», включая и проектирование, были отяжеляемы широким кругом обязанностей, постоянно, но всегда внезапно актуализируемыми, — тогда понятия аутсорсинга не существовало. Перемещать кульманы по горизонтали и вертикали — это примерно как пианино — 5 руб. за этаж, но в качестве волонтёров; заменять сельхозработников, занимавшихся в это время чем-то трансгрессивным — сложнопостигаемым, от дня до месяца в самых тараканьих углах — куды там, — ну, чтобы барщину оброком как-то заменить? На всё — «Опять изволите шутить»?! Лучших даже делегировали на прокладку нефтепровода «Уренгой — Помары — Ужгород»; к et caetera, et cetera можно добавить ещё пример: а выдюживших — для уточнения безопасных уровней на организм «слабых взаимодействий», — звучит исключительно успокоительно! — изотопа урана-235, — изотопов и медицина не чурается в своей практике, — возможность отличиться предоставила Советская Украина.

—

Учитывая необходимость стойкого перенесения тягот и лишений по широкому кругу обязанностей, ко дню физкультурника — малый марафон, отдохнули! — отраслевое многоборье…, — а твои возможности не дотягивают и до паралимпийских? — лишь постоять задумчиво четвёртым у теннисного стола минут пятнадцать в установленный КЗоТом перерыв.

Индульгенция в виде справки от укоризненных взглядов начальства и коллег никак не защищала, зато не надо было думать о премиях — в позитивном ключе, разумеется, место в очереди на жильё — всегда последним. Подавляемый в себе ропот негодования маленького человека с его, т. е. моим, аттитюдом стал стимулом к пропозициям с философской коннотацией, ведь философия — это вербализованная реакция на имманентную уязвимость биологического и социального гомеостаза мыслящего гоминида. Люди вокруг с высшим образованием, и они не могли не дивиться услышанным сентенциям, культурологическим пассажам среднего технического работника, — «курилка» замирала, ожидая очередного зажигательного спича или эпиграммы на менагеров. Начальник отдела на ярмарке тщеславия среди коллег, похвалявшихся кто великолепием дендрария, кто артистическим коллективом, художественным убранством мастерской, достижениями в спорте, мог теперь сказать: «А у нас есть Воскилёв», — и это катило, в смысле котировалось на уровне цветения кактуса, танцев латино, преодолеваемой стайерской беговой дистанции.

Укрепление общих позиций фундаментально не меняло впечатления, что тебя держат отчасти из милости, а в общем, просто сохраняют за отделом штатную единицу. Напоминает ситуацию при побеге каторжников, берущих с собой одного втёмную, в качестве супового набора; меня, на самом деле, беглецы не взяли б, никаких протеинов — только мозговая кость.

***

Шеф, получив гарантию не решаемости проблемы фасадной плитки, ничем не рискуя, подзывает меня и делает во всеуслышание предложение: решишь, мол, — отдам за тебя дочь, а у него было только два сына, — коварство просматривалось с самого начала — расстрельное поручение! Про женитьбу — это, конечно, всего лишь аллюзия, но прибавку обещал буквально.

А откуда ему было знать, что я тренирую мозг за ширмой кульмана задачами абстрактной природы: крохотульками прозы и посягательством на большую поэзию, передвигаю в уме шахматные фигуры, а в восьмом классе — последнем пребывания в школе — решал задачи быстрее, чем они были представлены на доске?

Алгоритм решения методом подбора, с которым меня бегло познакомил когда-то воспитанник интерната при МГУ, доля здравого смысла, незашоренность, задор молодости, возможность сатисфакции длительно ущемляемому чувству собственного достоинства, стали, как писали в передовицах, составляющими успеха.

Эврика! Новое золотое сечение пропорций, альфа красоты до омеги целесообразности — всё это «Модулёр Воскилёва». Основной типоразмер керамоплитки, с добавочным, легли как влитые на лицевую поверхность панелей всей номенклатуры ДСК, и теперь, время спустя, град на пяти холмах Среднерусской возвышенности отливает андалузской майоликой, радуя глаз, возвышая душу…

П. С. Хоть мой начальник был консерватором и «печенегом», крысятничество ему было не свойственно. 15 руб. к жалованному окладу с причитающимися накрутками в конце концов было добавлено. К женитьбе профсоюз института отнёсся благосклонно — своим чередом была предоставлена жилплощадь.

(Превратности жизни семейной, ввиду сжатости времени им отпущенного, и требующие иной оптики, конфликтологической лексики остались за рамками повествования.)

Наконец сподобился получить постоянную группу нетрудоспособности, что совпало по времени с инвалидизацией страны. Жизнь вне службы, на пособие, нас внутренне сблизила. Сама бесприютная территория пыталась вывернуться наизнанку, эмигрировать, да вот приличного, идентифицирующего кадастрового документа уровня иностранного не нашлось, да что уж! карты географической, — одни контурные, ручонкой детской раскрашенные; «легенда» о политическом преследовании уже не продавалась, беспринципность тоже оказалась не востребована, до еврейской хевры шиксе с вечно бабьим русским не хватало цимесу…

Записи обрываются

Глава V.
Мэри М…

Когда бы Чацкого пренебреженье

Не стало бы для общества источником сомненья…

Раствор francais в нижегородском…,

То русский был б с французским лоском!

За билингво’м следом карма —

Встреча с Клио без alarm (a).

И вновь я без французского не смог —

Macaronisme (ы) до сих пор остались укоризной строк.

***