Бесплатный фрагмент - Избранное. Выпуск 3

Дорогие друзья!

Коллегия поэтов и прозаиков в социальных сетях представляет авторов — современников России и Ближнего Зарубежья. В книге собраны работы по итогам конкурса «Лучшее произведение недели» в авторской редакции.

В состав жюри вошли: организатор и автор проекта, поэтесса, лауреат и финалист городских и международных конкурсов, член Российского Союза писателей Светлана Кунакулова, независимый эксперт, журналист, поэт Александр Богданович; общественный деятель, поэтесса, главный редактор альманаха «Всяк», выпускающий редактор «Всяк Театр Радио+ТВ», член Российского Союза Профессиональных литераторов Мария Ярославская.

Лучшими в мартовском выпуске признаны произведения авторов в следующих номинациях:

Поэзия

Ольга Николаева, Иван Дьяконов, Дмитрий Богданов, Евгений Ставровский, Виктор Карпушин, Евгения Бурлюкина, Валентина Ковалёва, Александр Быданцев, Наталья Анфалова-Сачкова, Марина Химченко.

Проза

Марат Валеев, Наталия Варская, Валентина Игошева, Николай Будаев, Татьяна Чернышева, Татьяна Викторова, Татьяна Тысячная, Алексис Борзовидис.

Мы всегда рады приветствовать вас на нашей творческой площадке. Если Вы — начинающий поэт или прозаик, то Вам сюда… Поддержим! Если Вы — профессиональный литератор, то Вам сюда… Поделитесь своим опытом… Прислушаемся! Если Вы — гость и любите творчество во всех его начинаниях, то Вам сюда… Не разочаруем! А если Вы рисуете или фотографируете, то Вам, несомненно, сюда… Предоставьте возможность и нам восхищаться Вашим талантом! Пишите! Дерзайте! Творите!

https://vk.com/club161136809

Данный сборник уникален тем, что авторы, в силу своих возможностей и безграничного таланта на добровольной основе поддерживают подопечных благотворительного фонда «Подари жизнь», желают деткам полного выздоровления и скорейшего возвращения домой!

Ночь опрокинула чашку с рассветом

Ночь опрокинула чашку с рассветом,

День расплескал горький кофе,

Каплей сиропа вишневого цвета

Твой корректирую профиль.

Ты потерпи, мой родной, то — не впору:

Сжатое фактами в сферах,

Время крадется, подобное вору,

Тонет в объятий размерах.

Голос стучится твой шепотом робко,

Бьется о стену обмана.

Наши пути обособлены скобкой

Где — то в чертах океана.

На перепутье что есть и что было.

Память преследует, строго

Смотрит на то, что в сердцах я разбила.

В стёклах — к тебе та дорога.

Гордость меня провожает с укором —

Вымыслом ложь не измеришь.

Ты потерпи, мой родной, это — скоро,

Я — за тобой! Ты мне веришь?

Светлана Кунакулова

Как много тех, кто ищет встреч со мной…

«Как много тех, с кем можно лечь в постель.

Как мало тех, с кем хочется проснуться…»

/Эдуард Асадов/

Как много тех,

кто ищет встреч со мной.

Как мало тех,

кто слышит сердца звуки.

Ссылаясь на галантность

в час ночной,

Желают и мои целуют руки.

Как много тех,

кто хочет счастья впрок.

Как мало тех,

кому претит нескромность.

Преследуя судьбу,

дают зарок,

Разменивают гордость

на покорность.

Как много тех,

сегодня кто в пути.

Как мало тех,

вернётся кто обратно.

Кого уже не спрятать,

не спасти

И тех, кому — не вновь,

а вероятно.

Как много тех,

кому нужны слова.

Как мало тех,

кого смущает жалость.

Примерив крылья

и взлетев едва,

Теряют равновесие

и здравость.

Как много тех,

за кем смогу пойти.

Как мало тех,

кто чести той достоин.

Ищу того, кого хочу найти…

А руки целовать мне

каждый волен!

Светлана Кунакулова

— Улетаешь? — Улетаю

— Улетаешь? — Улетаю.

— Не вернешься? — Не вернусь!

— Я тебя обидел, знаю.

Я исправлю всё, клянусь!

— Поздно, милый, слишком поздно

клясться, ты теперь не мой…

Всё исправить невозможно.

Проводил, иди домой!

Поднимаясь вверх по трапу,

оглянулась — нет его…

Не прощает боль утрату —

треплет рваное нутро,

тяжким гнетом навалилась…

Не прогнать, не превозмочь!

Лишь под сердцем сердце билось —

смыслом жизни стала дочь.

Светлана Кунакулова

ТАНЕЦ ПОД ДОЖДЕМ…

Израненное сердце

жаждет мести,

Обманутые чувства

ждут повтора.

Две тени под дождем

на том же месте

Танцуют странный танец

разговора:

Наклон, вперед два шага,

шаг обратно,

Сплетенье рук —

заканчивая драму.

Скользят

по мокрому асфальту статно,

Сливаясь

в произвольную программу.

Ни взгляда, ни упрека,

ни надежды,

Ни слова,

ни намека на разлуку.

Срывают с тел изношенных

одежды

И к душам оголенным

тянут руку.

Пропитана свободой

сила ритма,

Сближает страсть,

как на обложке — глянец.

Таит в себе природу алгоритма

Эмоций

этот произвольный танец.

Ни взгляда, ни упрека,

ни надежды,

Ни слова,

ни намека на разлуку.

Срывают с тел изношенных

одежды

И к душам оголенным

тянут руку.

Светлана Кунакулова

А люди не от жизни «сладкой» плачут…

А люди не от жизни «сладкой» плачут.

Надеясь на событий поворот,

Ждут должное внимание, удачу.

Но происходит всё наоборот.

Случайный взгляд

На камень преткновений,

Внезапный страх на фоне бытия

Разносят в прах искру повиновений

И в пух весомость над безликим «Я»

Что есть любовь?

Наверное, так страшно

В мгновение всё разом потерять

И завтра безрассудно

В день вчерашний

Безграмотно эпитеты бросать…

Под гнётом фраз

«избитых» непременно

И в прошлом зарифмованных идей

Внимать своих врагов —

Проникновенно,

Как исповедь —

Предательство друзей…

И слышать: «Как безвкусно, неэтично.

Как пошло и смешно»,

Но продолжать,

Сомкнув уста над болью герметично,

Надеяться вслух, верить и мечтать.

А люди не от жизни «сладкой» плачут

И не от счастья слезы их рекой.

Нет, просто от любви продажной сдачу

Рассыпал некто подлою рукой!

Светлана Кунакулова

ЧЁРНЫЕ ВЕТКИ АКАЦИЙ…

Чёрные ветки акаций,

Стая воронья прочь,

Тысячам дефибрилляций

Скорбь обуздать невмочь.

Грузно плетутся ноги,

Пылью роняя след,

Грустью болеют боги,

Наследники ярких комет…

Уподобление небу —

Чушь для ослепших ягнят,

Стать колосьями хлеба

Выше блестящих наград.

Крылья раскинув наземь

Облаком вытереть взор…

Мир облаков прекрасен,

Губы шепчут «анкор»…

Черные ветки акаций,

Стая воронья прочь,

Тысячи дефибрилляций,

Полуденный сон невмочь…

Дмитрий Корчинский

РАЗМЫТОЕ ПЯТНО ОПАЛЕННОГО СМОГА…

Размытое пятно опа́ленного смога

Зайдёт за террикон безмолвной миссис Доу

И снова до утра по желвакам тревога,

И снова не молюсь — кляну ночной покров.

Я вырос в тишине, глотая пьяный омут

Отвергнутых идей сквозь зубы бытия

И потому в ночи я чувствую, как стонут

Увидевшие сном агонью журавля…

Им хочется летать! Им хочется стремиться!

Но ровно в семь ноль ноль их ждут на проходной,

Пожизненный вердикт, проклятая темница…

В мозолистых руках синица есть судьбой.

Размытое пятно опа́ленного смога,

На поле по степи — кресты с табличкой «Доу»,

Огромный террикон, разбитая дорога

И горы кинолент, что не отснимут снов…

Дмитрий Корчинский

ЧЕКУ НА СТОЛ…

Чеку на стол, предохранитель на́ пол

И прочь осколком от тоски.

Помятый март дождём не капал —

Тянул в зыбучие пески.

В объятья, недра суховея,

Щекастый быт скормив орлам,

Сюжет премьеры для Бродвея

Вином разящих мелодрам.

Спешат, билеты раскупили.

Солидно тлеющий табак

Маститые мсье курили,

Понять все силясь что да как?

Ответ простой, без тайных смыслов,

Удел седеющей души —

Коль жизнь рутиною прокисла

Готовь паромщику гроши…

Дмитрий Корчинский

Ловец снов

Можжевеловый привкус простора

Соберу паутиной жил

И тягучею лавой ликера

Пролью сны, о том кто так мил…

Далеко, за туманною парчой,

Там где дремлет грядущий рассвет,

Поступь рока становится мягче,

Возвращаются, те кого нет…

Проведу я тебя в это место

Без названия, стен и оков,

Можжевеловой песнею леса

Сквозь гранитные тверди домов.

И тягучею лавой ликера

Пролью сны, о том кто так мил,

Где не властна земная опора,

Будут все, кем ты грезил и жил…

Дмитрий Корчинский

Я НА ШРАМАХ СВОИХ…

Я на шрамах своих строил замки,

А вокруг возводил целый мир,

Словно ужас — резец для огранки,

Будто боль — это мой ориентир.

Вдох за вдохом агонией веры

В что-то светлое там, за окном

Я тогда очень чётко измерял —

Верх надежды Пандоры был дном…

Заколоченный ящик фортуны

Сковырнул новорожденный крик,

Вот он я, здравствуй Солнце и луны,

Я родился, из бездны возник…

Чтоб на шрамах своих строить замки,

А вокруг возводить целый мир!

Моя кровь — резец для огранки,

A душа, чтоб беречь ориентир…

Дмитрий Корчинский

Сочинение

Сочиняло солнышко лучики весны,

В каждом свет хранило и любовь.

Распрямив снега в лужи и ручьи,

Дав надежду жизни,

Тем, кто был готов.

Мария Ярославская

Манила

Манила обманчивым светом,

Пленяла забытым теплом.

Искала по книгам ответы

И хламом заполнила сон.

Очистив себя от былого

Бросала в огонь кожуру.

Ответы нашла, что искала.

И взвыла опять на Луну.

Мария Ярославская

Лепестки

Букетик сбросил лепестки

Запечатлею их на фото.

Украшу несколько страниц

Для сотворения полёта.

Не долог век букета роз,

Наверно, этим и прекрасен,

Задумчивость и прядь волос

Бутоном я хочу украсить.

Наш мир меняющий лицо

И очертания былые,

Впитаем радости ростки,

Пока мы любим и любимы!

Мария Ярославская

Обнажённый

Просто обнажённый лёд блестит

На восьмое марта,

И осыпался букет из роз,

Чувственно, с азартом.

Зимний голос у моей весны,

Скользкая дорога.

Хочется объятий теплоты,

Подожди, продрогла!

Отогреюсь. Кофе терпкий стиль:

Медленно и верно!

На душе примарный счастья звук

С песней неизменной.

Мария Ярославская

Предрассветное

Это таинство прижиматься к тебе в предрассветность.

Это счастье чувствовать рядом тебя.

Это любовь- сварить утренний кофе без напоминаний,

Без слов пробуждения для.

Это мечта прогуляться по утренней Каме.

Это желание чаек кормить над водой.

Эта весна растревожила давнюю память

И романтизм накрывает меня с головой.

Мария Ярославская

ДОРОГА

Я в каждом шаге буду ошибаться,

Грустить по осени, с надеждой ждать весну,

Но время подгоняет собираться

В дорогу, одевая в седину.

Былые дни, ушедших мыслей тени,

Знакомых лиц забытые черты —

И вот уже истёрты все колени

В мелодии душевной наготы.

Но наряжаться всё равно не стану —

Мне от себя уж нечего скрывать,

Когда рифмует пульсом без обмана

Судьба слова, что я готов отдать…

Александр Богданович

ТЕРАПИЯ

Мне прописал февраль метели:

Четыре ночи — через день,

Под утро — хладные капели,

Что изведут ветров мигрень.

Весь день — сердечные пассаты,

Что греют душу средь зимы,

Но вечер гонит циферблаты

Опять в морозные дымы.

Отмерит ночь намёком снега

До помутнения во снах,

И пульс неистовым набегом

Сметёт заставы в небесах.

И вот уже февраль играет

На наших призрачных мечтах,

Сомненья в мысли подсыпает,

Звуча в полночных голосах.

А я терплю, ведь как иначе

Унять под сердцем робким лёд,

Когда предчувствием охвачен

Весенней встречи снам в обход…

Александр Богданович

ВЕСЕННИЕ БРОДЯГИ

Ветер ласково волнует

Гладь задумчивой воды,

В ней течение рисует

Сон зелёной бахромы.

Крошим утреннюю сдобу

Стайке мимолётных стрел —

Серебристым ртам на пробу,

Что в реке снуют без дел.

Мы и сами лишь бродяги

Вдоль седого камыша,

Ждём открытий в каждом шаге,

И погода хороша!

Солнце бликами играет,

Ловим сердцем каждый луч,

Их под вечер сосчитаем

В череде угрюмых туч.

Вот уже весна запела

Трелью в ивовых ветвях:

Птахи прописались смело

В наших ветреных краях.

Мы стоим, почти не дышим —

Пара уток в двух шагах.

Их вчера весь город слышал

В ярко-синих небесах.

День уходит под защиту

Серых мартовских домов,

Мысли сводятся в орбиту

Непридуманных стихов…

Александр Богданович

РАЗМЫШЛЕНИЯ

Моей тоски поведают причину

Далёких звёзд угрюмые глаза,

В руке дрожала тонкая лучина,

Смола сосны, как горькая слеза.

Зелёных трав нескошенное поле

Меня уносит безнадёжно в даль,

Я с памятью своей сегодня в ссоре,

А спутница моя — увы, печаль.

Моей тоски поведает причину

Неспешная мелодия ручья,

На лбу разглажу вредную морщину,

Морщина эта не моя, а чья?

Стакан вина, каракули в тетради,

Часы бегут, какой в секундах прок,

Скомкаю лист исписанной бумаги,

Так что ни день — испорченный листок.

Моей тоски поведает причину

Не знаю кто, но всё равно —

У хлеба терпкий запах тмина,

И снам сбываться суждено.

Но… ночь в камине быстро догорает,

Колотит в дверь проснувшийся сосед,

Он ничего о снах таких не знает,

Лишь видит в моих окнах странный свет…

Александр Богданович

МИМОХОДОМ…

Воспоминаний пряжу распущу

На прожитые месяцы и годы,

О времени ткача оповещу,

Что ищет мой рисунок в эпизодах.

Из прежних нитей будет соткан путь —

Мне непривычный, но такой понятный,

И вот уже готов пожар раздуть

Там, где вчера лишь отблеск цвёл закатный.

И вот опять бросаюсь с головой

В безудержные мысли и виденья —

Их ветер напевает лишь весной

После прощённого в обиде воскресенья.

А нити тянутся надеждой вдоль дорог,

Что ткач наметил просто мимоходом,

Не ведая сомнений и тревог,

Не по расчёту или снам в угоду…

Александр Богданович

ВЕСНА

Вдохнуть её, и ощутить

В снегах, подточенных коростой.

Ещё предчувствие, не прыть,

Когда она едва проснётся.

На гребень леса снизойдёт

От вешней гостьи дуновенье.

И чуткий мартовский восход

Поймать, как чудное мгновенье.

Она приходит не спеша,

С ленцой, присущей важной птице.

И зиждется на том душа,

Что невозможное случится.

И хочется ей присягнуть:

Приди, цвети, твори и цаствуй!

Подвластно мир перевернуть,

Ей, щебетуньи снов прекрасных.

Ольга Николаева

ПОДСНЕЖНИК

Закружит вьюга белый день,

Наколет ночь на лапы веток.

И тень, моя худая тень

Мишень снежинок — малолеток.

Снега, пушистые снега

Укроют колотые раны,

Стоят души моей стога

На дне заснеженной поляны.

Начну всю жизнь без суеты

Под этим теплым одеялом.

Весною сбудутся мечты,

Взойдет подснежник в снеге талом!

Иван Дьяконов

ВОСЬМОЕ МАРТА!!!

На окнах шторы. Полумрак.

Дымится кофе. На диване

Я, в паутине вечных благ,

Я как Обломов в этом плане.

Нужна мне почва под ногой,

И чтоб была дорога гладкой.

Да, я не Байрон, я другой, —

На приключения не падкий.

Оно, возможно хорошо,

И стоит в жизни биться рьяно,

Но я экспрессии лишён,

Ну не родился Д’Артаньяном.

Всё так, а впрочем, повод есть,

Когда готов, рванув со старта,

В одежды Дон Жуана влезть.

Ведь повод тот — Восьмое марта!

Дмитрий Богданов

ПЕРЕБОЛИТ

Переболит, вот-вот отпустит…

У потаённого огня

Поддельной радостью и грустью

Других возрадуй… Не меня.

В твоей душе — опять и снова —

Сидит затворницей зима,

Где верность — лишь пустое слово,

И неудобное весьма…

Его не втиснуть дрессировкой,

И не поставить, как печать,

Не нанести татуировкой,

И в свежий паспорт не вписать.

Вот мимолётное блаженство —

Из пустоты, из ничего —

Принять почти за совершенство

Простуду сердца твоего…

Переболит, ещё возможно,

Но холод сны мои сковал:

Тот не любил, кто лгал безбожно

И так искусно предавал!

Евгений Ставровский

НИ КОЛА, НИ ДВОРА, НИ КРЫЛЕЧКА…

Ни кола, ни двора, ни крылечка.

Рощу в поле скрывает туман.

Потихоньку оттаяла речка, —

Та, что помнит полян и древлян.

Тишины заповедная мудрость.

Лёгкий ветер сырой поутру.

Здесь мечтать доводилось, зажмурясь,

Окликая печаль, как сестру.

Иногда исцеляют печали,

Осторожные свисты синиц…

Здесь любили меня и прощали

Под негромкую песнь половиц.

Здесь в родстве с занавешенной рощей

Различима звезда в колее…

Доверяюсь случайной пороше.

Так бывает на русской земле.

Виктор Карпушин

«БЕДНАЯ ЛИЗА» — ЖЕРТВА ЗАКОНОВ КРЕПОСТНОГО ВРЕМЕНИ

В 1792 году вышла в свет сентиментальная повесть Николая Карамзина «Бедная Лиза». Спустя 35 лет художник Орест Кипренский написал одноименную картину на сюжет этого произведения. В её основе лежит трагическая история юной крестьянской девушки, которую соблазнил и бросил дворянин. В результате несчастная покончила жизнь самоубийством.

К тому времени, когда Кипренский написал картину «Бедная Лиза», интерес к повести Карамзина несколько поутих. Поэтому по одной из версий, эта работа задумывалась как дань памяти писателю, который за год перед этим ушёл из жизни.

Девушка с цветком в руках

По сюжету Карамзина, после смерти отца бедная крестьянка Лиза вынуждена трудиться не покладая рук, чтобы прокормить себя и мать. Продавая ландыши в Москве, она знакомится с молодым дворянином Эрастом. Вскоре между ними вспыхнули, как кажется влюблённой Лизе, взаимные чувства. Но юноша очень скоро охладел к соблазнённой им девушке и оставил её. Позже Лиза узнаёт, что Эраст собирается жениться на пожилой, богатой вдове. В отчаянии Лиза утопилась в пруду.

Кипренский изобразил прелестную крестьянку с красным бархатцем в руках, который на языке цветов означает верность. Она юная и очень милая. В её прощальном взгляде зритель видит мольбу и тоску, но не укор. В результате полотно заставляет сострадать невинной девушке.

Естественно, публика с восторгом приняла портрет. Более того, многие посчитали, что художник здесь проявил себя большим мастером, чем сам Карамзин. Писатель изобразил героиню сентиментально, а у художника она окутана флёром романтизма. Очень может быть, что работая над картиной, Кипренский вспоминал свою горячо любимую мать, также ставшую жертвой законов крепостного времени.

Семейная история

Историю бедной Лизы художник воспринимал как историю своей семьи. Его мать, крепостную Анну Гаврилову соблазнил и бросил помещик Дьяконов. Она родила сына, который получил имя Орест Копоровский по названию местечка, неподалеку от которого он появился на свет.

Матери будущего художника повезло больше, чем бедной Лизе. После рождения сына помещик выдал девушку замуж за дворового человека Адама Швальбе, а потом и вовсе дал вольную. От Швальбе художник получил своё отчество и всегда почитал его своим отцом. Относительно фамилии «Кипренский» есть несколько версий. Самая распространенная заключается в том, что художник рассказывал о рождении под «звездой любви» и наречении его в честь богини Киприды (Афродиты) — покровительницы влюблённых, отсюда и выбор фамилии.

Один из биографов художника Николай Врангель писал: «Он всегда был мечтателем не только в искусстве, но и в жизни. Даже происхождение его — незаконного сына, — как в романе, предвещает жизнь, полную приключений».

«Русский Вандик»

Маленький Орест был зачислен в Воспитательное училище при Петербургской Академии художеств. Кстати, уже под фамилией Кипренский. Мальчик оказался очень талантлив и его сразу заметили педагоги. За успешные работы его неоднократно награждали медалями. А по окончании образования Орест Адамович получил аттестат I-й степени и шпагу, и был оставлен служить в академии.

Начав рисовать под руководством художника Григория Угрюмова и подражая ему, Кипренский довольно скоро обратился к творчеству Рубенса и Рембрандта. В итоге он создал собственный стиль. Неаполитанские академики, увидев его работы даже отказывались верить в то, что их автор молодой русский художник, а не именитый европейский мастер…

А публика считала его «один из самых лучших портретистов России, когда-либо существовавших, и достойным соперником лучших художников целой Европы». В Италии Кипренского прозвали «Русским Вандиком». И в 1815 году Ореста Кипренского назначают советником Императорской Академии художеств.

Аллегории остались неосуществлёнными

Всё его творчество связано с жанром портрета, в котором Кипренский сумел обновить традиции русского портретного искусства.

При этом не следует забывать, что он был также виртуозным рисовальщиком, который в технике итальянского карандаша и пастели создал образцы высокого графического мастерства. К слову, довольно часто по эмоциональности они превосходят даже его живописные портреты. В этом списке и бытовые типажи «Слепой музыкант», «Калмычка Баяуста», и знаменитая серия карандашных портретов участников Отечественной войны 1812 года, и многие другие работы.

Большое число набросков и свидетельства современников показывают, что художник в свой зрелый период тяготел к созданию большой, как он сам писал президенту Академии художеств Алексею Оленину: «эффектной, или, по-русски сказать, ударистой и волшебной картины». Он очень хотел написать работу в аллегорической форме и изобразить в ней итоги европейской истории и предназначение России.

К великому сожалению, наиболее честолюбивые из живописных аллегорий Кипренского остались неосуществленными. Некоторые и вовсе пропали, как случилось с «Анакреоновой гробницей». Эта его идея была реализована в творчестве Карла Брюллова и Александра Иванова.

Первый из русских мастеров

Об Италии Кипренский начал мечтать ещё в 1803 году, когда оканчивал Академию художеств. Мечте этой суждено было исполнится лишь в 1816 году. Именно тогда расположенная к нему императрица Елизавета Алексеевна выделила из личных средств сумму для зарубежной поездки.

Талант Кипренского, как написано выше, итальянские мастера живописи оценили очень высоко. Ему сразу предложили написать автопортрет для флорентийской галереи Уффици, известной собранием большой коллекции автопортретов великих художников. К слову, он стал первым из русских мастеров, который был удостоен чести представить там собственную работу

Неприятная история

Однако его пребывание в Италии было омрачено неприятной историей. Молодую натурщицу, позировавшую Кипренскому, обнаружили мёртвой в его мастерской. Она была накрыта облитым скипидаром и подожженным холстом. Кипренский утверждал, что девушку убил его слуга, молодой и дерзкий итальянец.

Полиция начала расследование, но установить правду оказалось невозможно — слуга скончался в городской больнице «Санта-Спирито». По Риму поползли слухи, что это Кипренский убил натурщицу. Вечный город отвернулся от художника. На улице мальчишки швыряли в него камни и свистели, соседи грозились убить…

Художнику ничего не оставалось, как бежать отсюда в благословенный Париж. Но и там он, к сожалению, не нашёл покоя…

Париж встретил равнодушно

Слух об убийстве долетел до Парижа. Русские художники, бывшие друзья Кипренского, отвернулись от него. Враждебно захлопывали перед его носом двери. Выставка картин, устроенная самим художником во французской столице, была встречена равнодушно. И газеты о ней просто промолчали. Великий мастер оказался выброшенным из общества. Естественно, он затаил обиду.

В дорогую сердцу Италию возврата не было, Париж не захотел его принимать. Оставалось лишь одно место на земле, где он мог обо всём забыть и вновь взяться за кисть. Это была Россия.

Но и на Родине его ожидал холодный приём. Многие дома Петербурга закрылись для него, а академическое начальство отказало в присвоении звания профессора. Больших трудов Кипренскому стоило вновь упрочить своё положение, хотя сплетни по-прежнему преследовали его. И это доставляло много боли.

Он не мог забыть свою Мариуччи

Ко всем страданиям прибавлялась тоска по маленькой шестилетней девочке Анне-Марии Фалькуччи, которую художник называл Мариучча. К слову, именно она позировала Кипренскому для знаменитой «Девочки в маковом венке с гвоздикой в руке». Мариучча оказалась ненужной матери и жила в доме художника. Он настолько привязался к малышке, что даже обратился в Ватикан с просьбой оформить над ребёнком опекунство.

«На мрачной и безнравственной стезе, по которой идёт мать её, и она не замедлит сама со временем совратиться с пути чести и добродетели», — писал он в письме к кардиналу. Но поскольку Кипренский находился в православной вере, ему отказали, а девочку забрали в монастырский приют.

Но Кипренский никак не мог забыть свою маленькую музу. Он просил скульптора Самуила Гальберга, оставшегося в Италии, выяснить, как живётся Мариучче: «Я весьма бы желал узнать о её положении. Хорошо ли ей там, не надобно ли чего для помощи».

В следующем письме он пишет: «Прошу сделать мне дружбу, объявить начальнице её, что я непременно приеду в Рим в течение двух или трёх лет и постараюсь нашей Марьючче вполне оказать мое участие, которое я принял в её судьбе. У меня никого ближе её нет на земле, нет ни родных и никого».

Безвременно угасший светоч

Спустя годы Кипренский вернулся в Италию и разыскал Мариуччу в одном из римских монастырей. Девушке было уже 17 лет. Её красота настолько поразила художника, что несмотря на тридцатилетнюю разницу в возрасте он сделал предложение. Более того, ради неё даже перешёл в католичество. Свадьба состоялась через несколько лет, но брак не был долгим, он продлился всего три месяца.

В 1836 году Орест Кипренский скончался от воспаления лёгких и был погребён в церкви Сант Анреа Делле Фратте в Риме. Над надгробием стоит стела с надписью: «В честь и в память Ореста Кипренского, самого знаменитого среди русских художников, профессора Императорской Петербургской академии художеств и члена Неаполитанской академии, поставили на свои средства, русские художники, архитекторы и скульпторы, сколько их было в Риме, оплакивая безвременно угасший светоч своего народа и столь добродетельную душу…»

Дочь Ореста Адамовича Клотильда появилась на свет, когда отца уже не было в живых. О дальнейшей судьбе Мариуччи известно лишь то, что в 1844 г. она вышла замуж, после чего её следы затерялись…

Наталья Швец

ДЕТЕКТИВЧИК

Алексей морально готовился к серьёзному разговору с женой. Да, он полюбил другую, такое случается, не он первый, не он последний. Конечно, надо было сначала расстаться с Катериной, а потом пускаться во все тяжкие, тем более, что отношения с женой давно трещали по швам, задолго до появления в его жизни Машеньки. Но что теперь поделаешь. Детей у Алексея и Катерины не было, так что развод не будет проблемой. Вот имущество…

Совместно нажито было немало: загородный дом, четырёх комнатная квартира, две иномарки, не считая денежных накоплений, дорогих картин, мебели.

Алексей открыл дверь, в квартире была тишина.

По мобильнику дозвониться не удалось: абонент был недоступен.

— Наверное, Катерина поехала в загородный дом, — подумал Алексей. Жаль было терять свой настрой на серьёзный разговор.

Алексей подъехал к дому далеко за полночь и увидел свет. Ну что Катерину сюда понесло среди недели?! И почему она отключила телефон и не предупредила о своих передвижениях? Такого никогда не было. Да и вообще вот уже около года Катерина была какая-то странная: то обычная, как всегда, а то сама не своя, при возвращении мужа с работы почти не выходила из своей комнаты, прошмыгивала мимо, а на вопросы отвечала односложно. Алексей пытался с женой поговорить, но она если шла на контакт, объясняла всё нервами.

В доме было тихо, но свет горел и на веранде, и на кухне, и наверху, в спальне жены.

— Катя, ты спишь? — крикнул Алексей, но ответа не последовало. Странно, что не было приходящей дом работницы Любы, которая жила неподалёку и без которой Катерина обычно не обходилась.

Алексей поднялся наверх. В спальне жены тоже не было, а в ванной шумела вода. Жена не любила, когда её тревожили в ванной и Алексей спустился вниз, на кухню. В холодильнике была обнаружена лишь плитка шоколада. Пришлось достать из бара коньяк.

Прошёл час, а жена так и не вышла из ванной. Тогда Алексей осторожно постучал в дверь, которая оказалась незапертой. Алексей застыл в изумлении: в ванной лежала Катерина без признаков жизни, вода была окрашена кровью.

Алексей выскочил из ванной даже не выключив воду и не дотронувшись до жены.

— Вода не перельётся, есть специальный сток, так что всё в порядке, — подумал Алексей и тут же ужаснулся своим мыслям. Разве об этом сейчас надо думать?!

Что делать, что делать? Куда сначала звонят в таких случаях: в скорую или в полицию? Стоп! А ведь его обвинят в убийстве. Многие знали о том, что в семье не всё ладно, а некоторые знали даже о наличии Машеньки и о планах Алексея по поводу развода. Люди все свои, но ведь полиция знает, как разговорить свидетелей, пусть и косвенных.

Алексей даже не посмотрел, откуда шла кровь. Может быть Катерина вскрыла себе вены? Статья, конечно, мягче — доведение до самоубийства, но всё равно его обвинят.

А может быть уехать скорее отсюда, пойти в многолюдное место, где его знают и позаботиться об алиби? Или поехать домой, а завтра позвонить в полицию и заявить о пропаже жены? Во всяком случае самый неподходящий вариант, это остаться здесь. Картина подозрительная: он и мёртвая жена в ванной. Может быть её кто-то ударил ножом и тогда Алексей первый подозреваемый. Но кто мог проникнуть в дом?

Бежать и как можно скорее, другого выхода нет!

Алексей поехал домой, а дома обнаружил Катерину, которая мирно спала в своей спальне.

— Я сошёл с ума! — подумал Алексей и стал будить жену.

— Ты обалдел? Ну конечно, пьяный!

От Алексея пахло коньяком, руки дрожали, он кое-как сумел рассказать Катерине об увиденном в их доме.

— Хорошо, поехали туда. Сейчас только оденусь.

Одевалась жена очень долго, за это время Алексей выпил чуть не пол бутылки мартини.

Свет в доме не горел, что было очень странно, так как Алексей свет не выключал, чтобы не оставлять отпечатков.

— Ну и где это всё? — крикнула жена со второго этажа, куда поднялась первой.

Алексей быстро поднялся по лестнице и увидел чистую, пустую ванну, без трупа и без крови.

— Иди-ка ты к психиатру! — злобно бросила ему Катерина.

Алексей обратился в полицию, где его подняли на смех и тоже посоветовали психиатра.

Психиатр внимательно всё выслушал, выписал рецепт и сказал, что если лекарство не поможет, придётся прибегнуть к стационарному лечению.

Лекарство не помогло. Алексей подал заявление на развод, а жена выставила иск на раздел имущества.

Ничего особенного, и без иска совместно нажитое делится пополам. Дело было не в этом, а в том, что супруги продолжали жить под одной крышей, и Алексею казалось, что Катерину он совсем не знает. Она перестала прятаться в комнате, но её привычки и даже голос, жесты, манера говорить, одеваться, изменились до неузнаваемости. Постепенно Алексей понял, что проживает в одной квартире не с Катериной, а с совершенно посторонней женщиной с внешностью его жены.

Алексей снова обратился в полицию.

— Гражданин, вас что, не долечили? То с одним бредом приходите, то с другим. Прекратите отвлекать сотрудников от серьёзных дел, иначе мы вас на принудительное лечение отправим.

Своими опасениями Алексей поделился со старинным приятелем Гришей Звягиным, который служил в одном серьёзном ведомстве. Гриша взялся помочь.

Время шло, с Катериной Алексей развёлся, имущество поделили, разъехались. И вот, наконец, позвонил Гриша и назначил долгожданную встречу.

— Лёшка, ну и в замес ты попал! Не волнуйся, дело уже в полиции и на особом контроле. Ты был прав, я в твоей психике не сомневался.

И Гриша рассказал всё по порядку. Оказывается у Катерины была сестра-близнец, Вера. Так сложилось, что в раннем детстве, когда они потеряли мать и отца, девочек разлучили: обе попали в детский дом, но Катерину удочерила приличная пара, а судьба Веры была не известна. Девочка выросла, связалась с плохой компанией, попала в тюрьму. После освобождения стала жить с рецидивистом Колей Бегловым. Этот Коля как-то случайно увидел Катерину с мужем. Перепутав её со своей сожительницей, проследил пару до самого их дома, затем навёл справки и всё понял. В голове возник авантюрный план. Вера восприняла задуманное Колей с энтузиазмом.

Коля обладал харизмой, умел втереться в доверие, в тюрьме прочёл немало книг, наизусть знал стихи Есенина, Пастернака, Пушкина. Катерину Коля Беглов соблазнил и они стали любовниками. А тут и Вера встретилась с сестрой, рассказала о своей горькой судьбе и посоветовала ничего не говорить Алексею, так как неизвестно, как он воспримет наличие судимой сестры у своей супруги. Узнав со слов сестры о романе Катерины и Коли (о котором она, естественно, и так знала, это входило в план), Вера предложила иногда заменять сестру и разыгрывать перед Алексеем роль жены.

Потом Беглов и Вера убили Катерину в загородном доме, представили Алексея психически больным, чтобы ему не верили в полиции и получили половину имущества. Но их уже задержали и криминальная парочка даёт показания.

Так вот оно что! Алексей припоминал детали и удивлялся, как он сразу не заметил подмены. Да, внешне сёстры были похожи, как две капли воды, но в остальном не были похожи совершенно. Несмотря на то, что Катерина ему изменила, Алексею было очень жаль её.

Вере и Коле Беглову дали по 20 лет колонии строгого режима. Алексей женился на Машеньке. Всё имущество досталось Алексеею.

Неужели это семейное счастье было невозможно без жертв?

Алексей и Маша сидели на веранде, и Маша сказала: — Я ведь тоже, как Катерина, в детском доме выросла и смутно помню, что была у меня сестра.

Алексей почувствовал дрожь в ногах и он воскликнул: — - Что?!

— Я говорю, что неужели Катерина, когда в детдоме росла, даже смутно не помнила о сестре?

— Тьфу ты, чуть инфаркт не хватил! — подумал Алексей, — Послышится же такое.

Родители у Маши были, и очень хорошие, и не было в её биографии никакого детского дома и никакой сестры-близнеца.

Со временем воспоминания отступили, Алексей был счастлив с Машей и у них родился сын. Жизнь продолжалась.

Наталия Варская

ЖЕНЩИНЫ

День начался как обычно. Сима, проснувшись, поспешила на двор доить корову. Иван, ее муж, тяжело вздохнул, но вставать с постели не спешил. Сима затопила печь, поставила чугуны с водой и картошкой, присела на стул и, глядя на огонь, задумалась: «Что-то не так. Что с ним? Неужели?…» Уже не впервые задавая себе эти вопросы, она даже в мыслях боялась их закончить: «А если все таки… Ах ты, Боже мой… Ведь пятеро робят у нас. Куда я с ними?!» Выставила чугуны, приготовила завтрак. Иван уже был на ногах и носил пойло скоту. Как всегда все делал молча, спокойно и размеренно.

Позавтракав, дочки Нина, Вера и Тоня со смехом побежали в школу. Как только смолкли их голоса, Иван тихо подошел к кровати, где спали малыши Саша и Миша, поправил съехавшее одеяло и вновь, тяжело вздохнув, направился на кухню.

— Сима, присядь, — чуть слышно проговорил Иван.

«Вот оно», — замерло сердце у Симы и она медленно опустилась на стул.

— Сима, я ухожу…

Да, не обмануло её сердце. Скрестив руки на груди, Сима отвела взгляд. Невольно скатилась слезинка.

Собрав вещи, Иван оглянулся на жену:

— Ну, не поминай лихом.

— Бог с тобой, — тихо, как эхо, откликнулась Сима и начала мыть посуду.

Дверь захлопнулась. А Сима все мыла и мыла посуду. Слез не было, злости не было, а была на душе лишь пустота. Такая пустота… Делала все механически: носила воду, варила обед, между делами присматривала за малышами.

«А если спросят, где папа?! Хорошо, что малые еще ничего не понимают. А вот девочки… Как я им объясню, что папочка поменял нас всех на другую женщину?» — вопросы неотступно следовали один за другим…

— Мамочка, а вот и я! — первой вернулась из школы младшенькая, Тоня. Пока она переодевалась, подошли и Нина с Верой. Если Тоня, встретив улыбающуюся маму, может и не понять ничего, то старших не купишь улыбкой. Зайдя в избу, встретились с мамиными глазами, и всё поняли. Нина, среди них старшая, подошла, нежно обняла мать за плечи. Вот тут-то у Симы и хлынули слезы — обидные, горючие, соленые.

Назавтра сестры решили: «Или завтра, или все пропало».

Сказано — сделано.

* * *

Стоял сентябрь. Утро выдалось прохладным. И вдруг солнце, раздвигая своими лучиками облака, ослепило глаза. Оно было ярким, но не таким жарким, как в сенокосные дни.

Березки, одетые в позолоченные сарафаны, стояли по обочинам дороги и роняли под ноги нарядные листочки, которые тут же затаптывались в грязь. Ох, нелегко было на душе у девчушек..

— Нина, а что мы скажем той тете?

— Не знаю.

— Скажем, чтобы папу нам вернула?

— Идите, не приставайте. А когда зайдем в избу, молчите. Я сама все скажу.

Девочки незаметно преодолели два километра и пришли в деревню, где теперь и жил их отец. Нашли дом. Постучались.

— Заходите! Кто в такую рань?! — послышался бодрый женский голос.

Несмело девочки переступили порог, тихо поздоровались и потупились.

Перед ними стояла статная, молодая и красивая женщина и улыбалась.

— Ну что же, пришли, так проходите., — пригласила она, показывая на лавку около стола, — сейчас будут пироги готовы, самовар закипает. Будем чай пить.

«Ишь, какая довольная…», — шевельнулась на сердце у Нины обида.

Тоня хотела уже пройти к столу, но Нина остановила ее.

— Тетя Стеша, мы сыты, — сказала Нина.

— Да, мы и чай пили уже, — подхватили сестры.

— Тетя Стеша, — начала Нина, преодолев робость, — а мы за папой пришли…

— А он на работе, — тихо промолвила Степанида..

Улыбки на лице у неё уже не было. Не зная, куда деть руки, засунула их под фартук, повязанный поверх ситцевого халата.

— Вы нас неправильно поняли, — начала было Нина, но ее перебил голос младшенькой:

— Отдайте нам папочку! Вам он зачем? А мы его любим, и он нас любит. Он играет с нами.

Нина с Верой стояли и плакали. И вдруг Нина, не давая отчета в том, что делает, опустилась перед Степанидой на колени.

— Бог с тобой, Бог с тобой… Что же это такое?! — слова путались у Степаниды.

Но Нина, не слушая ее, продолжала:

— Тетя Стеша, у нас еще маленькие братики есть. Они папу ждут и все время спрашивают, когда он придет. Верните нам его. Ну, пожалуйста!

— Вставай. Придет ваш папа, придет…

— Ну так ладно, мы пошли, до свидания, — три сестры вышли из избы.

Дверь захлопнулась. Пахло подгорелыми пирогами. Вовсю бурлила вода в самоваре. Но Степанида как будто ничего не замечала. Лишь в ушах, как колокольный звон, звучали слова: «Верните! Отдайте нам папочку!…»

* * *

Через неделю Иван вернулся в свою семью.

Валентина Игошева

ЛУЧИНА. МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ. БЕРЁЗЫ…

Лучина. Млечный путь. Берёзы.

Деревни отдалённый свет.

Не обижайся на морозы,

Поскольку — март, и горя — нет.

Пусть только луковое горе

Слегка смущает на заре…

Лицо снегов чуть-чуть рябое,

Сырая береста в костре.

Ах, береста! Просёлки. Ямы.

Вокруг — грачиные следы.

И тихая улыбка мамы,

И невозможно ждать беды…

А к ночи снова подморозит,

Легка весенняя метель.

И свет в окне — под цвет мимозы,

Родной — за тридевять земель.

Виктор Карпушин

МАЛЕНЬКИЕ СОЛНЫШКИ

Маленькие солнышки

На лужайках светятся,

Тучи почерневшие

Медленно плывут.

Смотрят, удивляются:

Как так получается —

Солнце спит за спинами,

А цветы живут…

Маленькие солнышки

Миру улыбаются,

В желтом цвете вечности

Мгла небес светла.

Лето приближается,

Вновь легко мечтается.

Много в этой радости

Жизни и тепла!

Иван Дьяконов

МОИ ЦВЕТЫ

Нарцисс, весны поющей вестник,

Земли прикрывший наготу,

Как добрый сказочный кудесник,

Живую дарит красоту.

Пион — царевич в шапке красной,

Качаясь мерно ветру в такт,

Издалека на зорьке ясной

Мне подаёт приветный знак.

Принцесса астра, в платье белом,

Танцуя, словно на балу,

Глядит — направо и налево.

И это чудо — наяву!

А королева сада — роза —

Благоухает день и ночь.

Хоть и капризная «заноза»,

Но быть подаренной — не прочь…

С весны до осени цветами

Пестрит задумчивый мой сад.

Вбирая их красу глазами,

Хмельной вдыхаю аромат.

Валентина Ковалёва

МАРТ

Сыплет снег на город бледный,

Да за шиворот пальто,

Март с душою бабы вредной,

Все ему опять не то.

Ноздреватый, рыхлый, колкий,

Снег глотает мой сапог,

Пес голодный, шерсть -в иголки,

Весь до усика промок.

Из окна с тоской на лужи,

Смотрит, поубавив прыть,

Мальчик, стал теперь простужен,

Двор пытаясь переплыть.

Как шашлык на тонкой шпажке,

Грея дружка дружке бок,

Мокнут на ветвях бедняжки-

Воробей и голубок.

В куртку спрятанный прохожий,

Ковыряет снег носком,

Материт на март и все же,

Он- весна, и радость в том,

Что поплакав на сугробы,

Похудев от всех диет,

Март приложит силы, чтобы

Нам пролить на души свет.

Оживают после спячки,

Греют почки тополя,

Показалась из заначки,

Черным пятнышком земля.

День вытягивает шею,

Чтобы дольше с нами быть,

Чтоб у ночи, не робея,

Время лету откусить.

Сердце мает предвкушенье,

Плачет лужей грязный лед,

Март -природы воскрешенье,

Улыбнись, весна идет!

Бурлюша

НИТЬ

Не люблю быть у всех на виду я,

Мне привычнее как-то в тени…

Там я мысли спокойно рифмуя,

Тку поэзии прочную нить.

Забываю на время рутину,

Ощущая душевный покой,

Я плету из неё паутину,

День за днём и строка за строкой…

В бесконечной, мирской круговерти,

Мне бы чувства свои сохранить…

Я пытаюсь их так обессмертить,

Жизнь вдыхая в ту самую нить.

И ажурными вновь кружевами,

До краёв наполняю сюжет…

Пусть решают читатели сами,

Настоящий ли я… поэт?

Артём Стойко

ТРУС

— Да ты закусывай, закусывай! Огурчики отменные, отвечаю…

Борис подвинул к Сергею тарелку с маленькими, пупырчатыми малосольными огурцами, дразняще пахнущими укропом и чесноком.

Сергей как будто не слышал своего приятеля и не видел его жеста. Он наколол на вилку кусок ветчины и стал вяло ее пережевывать.

— Ну вот, — обиженно сказал Борис. — А я старался. У жены так не получаются, как у меня. Наверное, потому что я солю от души, потому как знаю, что нет лучше закуски к холодной водочке, чем хрустящий малосольный огурчик!

Борис жизнерадостно захохотал и потянулся к запотевшей бутылке «Диксона», опорожненной пока что меньше чем на треть.

Жена Бориса Светлана, накрыв на стол и посидев с приятелями для приличия пяток минут, ушла в гостиную, к телевизору. Так что никто не мешал Борису и Сергею расслабиться и посидеть за дружескими разговорами.

Хоть они и были друзьями детства, но встречались редко, потому что судьба развела их из родной деревни по разным городам.

В этот раз Сергей приехал из своего Новосибирска в Красноярск в командировку. Остановился в гостинице, как ни уговаривал его Борис провести эту неделю у него дома. Но в гости зашел, как и обещал.

Борис от выпитого слегка покраснел и был весел и оживлен. А Сергей, напротив, был бледен и почти угрюм. Это расстраивало Бориса: может, чем обидел приятеля?

Он так прямо об этом и спросил Сергея

— Да, ну что ты! — через силу улыбнулся Серега. — Все путем. И дом у тебя замечательный, и жена что надо, и поляну ты накрыл — будь здоров!

— Ну, тогда за отсутствующих здесь женщин! — оживился Борис, протягивая свою стопку навстречу Сергею.

— За них! — согласился Сергей.

2

Друзья выпили. Борис, еще больше покрасневший, подхватил малосольный огурчик с тарелки прямо рукой, поощрительно кивнул и Сергею: «бери и ты!», и, откусив от огурчика сразу половину, аппетитно захрупал им.

Но Сергей не последовал его примеру, а взял вилкой с другой тарелки ломтик копченого сала. Прожевав и проглотив его, он неожиданно сказал:

— Знаешь, почему я терпеть не могу малосольных огурцов?

— Терпеть не можешь малосольных огурцов? — с удивлением переспросил Борис. — Впервые такое слышу. Ну, расскажи, за что это ты их не любишь…

— Ты же хорошо помнишь моего отца? — помолчав с минуту, как бы решаясь и, наконец, решившись, спросил Сергей, закуривая.

— Дядю Витю? Чего же не помню. Нормальный был мужик. Тебя вон как правильно воспитал. Героем из Чечни вернулся!

Борис потянулся с места, распахнул настежь кухонное окно, выпуская табачный дым — сам он не курил, — и штору сквозняком сразу же вытянуло на улицу.

Про чеченский период Сергея Борис помнил всегда и даже немного завидовал — оттуда десантник Сергей Кананыхин вернулся с медалью «За отвагу», был ранен, а Бориса с его плоскостопием даже в стройбат не взяли.

— Нормальный был мужик, — как эхо повторил Сергей. Потом тряхнул головой и жестко выдал:

— Да зверь он был, мой папашка!

Борис молча и непонимающе смотрел на Сергея.

— Ну, че ты уставился? — неприязненно спросил Сергей. — Да, зверюга, каких еще поискать!

— Дядя Витя? Не может быть! — недоверчиво пробормотал Борис.

— А вот может, — немного успокаиваясь, заявил Сергей и сам потянулся за бутылкой, плеснул водки себе и Борису и выпил, не дожидаясь, пока приятель возьмет стопку. Не закусывая, он прикурил погасшую сигарету.

— Спроси меня, почему я не могу смотреть на малосольные огурцы?

— Почему? — спросил Борис, выпив свою стопку и привычно захрустев огурцом.

— Он меня однажды чуть не убил из-за них…

— Да ну! — не поверил Борис, и даже перестал жевать. — Как, из-за чего?

И Сергей рассказал.

3

— Мне было лет семь, а Мишане, брательнику младшему, четыре, когда маму увезли на какую-то операцию в райцентр. И батя, пока мамка была в больнице, жестоко загулял…

Рассказывая, Сергей играл желваками, которые ходуном ходили на его бледном лице.

— Ты не волнуйся, — коснулся его плеча рукой Борис, понимая, что сейчас Сергей хочет поведать ему нечто такое, о чем молчал, может быть, годами, а сейчас вот его почему-то прорвало. — Давай-ка еще по шестнадцать капель, а?

— Нет, ты слушай, а то передумаю, — накрыл свою стопку ладонью Сергей. — Ну, так вот, то, что мамка наготовила, мы слопали в два дня. А папка сам готовить был не мастак — так, яиц поджарить да картошки сварить. И вот на третий день папкиной гулянки мы с братаном сидим голодные, а батя все квасит с соседскими мужиками.

Пили они сначала самогонку, потом на бражку перешли, закусывали как раз малосольными огурцами — мамка большую кастрюлю накануне засолила. Кастрюля эта в сенцах стояла, оттуда батя и таскал огурцы на стол. Ну вот, попили они, поорали, да разошлись. Батя пошел их провожать. А нам-то с брательником жрать охота — хлеб, и тот алкаши у нас весь слопали. Ну, я взял тарелку и выловил оставшиеся огурцы, штук, помню, пяток их было. Разделил я их честно с братаном, по два с половиной штуки вышло, и схрупали мы те огурцы за милую душу. Мне показалось тогда, что ничего вкуснее я не едал. Мамка их вот также сделала их, как ты — с укропчиком, чесноком, а еще с листьями смородины и хрена. Дух от них шел такой — слюнки начинали течь на подходе к кастрюле.

Ну вот, съели мы эти огурцы и, довольные, играем во дворе. И тут батя нарисовался. Пьянющий, и еще с собой бидончик тащит — бражкой где-то разжился. Глаза белые, нас не видит. Скрылся в доме, что-то там возился, слышу, крышкой кастрюли гремит. Потом как заматерится. Вышел опять во двор. А мы нет, чтобы удрать, сидим на досках под забором, прислушиваемся.

4

— А ну идите сюда! — хрипло скомандовал он. Мы ослушаться не могли, пошли к нему на полусогнутых. Я уже знал, что когда отец начинает говорить таким сиплым голосом, ничего хорошего ждать от него не следует.

— Где огурцы? — спросил он, когда мы приблизились. По всему, хотел закусить свою вонючую бражку, сунулся в кастрюлю, а она оказалась пустой.

— Съели, — простодушно ответил я.

И тут началось. Батя с матюками заволок нас в дом. Младшего трогать не стал, так, подзатыльник небольшой отвесил, и все. А мне для начала влепил такую затрещину, что я отлетел в глубину комнаты, в ухе у меня зазвенело так, будто я сидел внутри большого колокола.

Когда я встал и попытался убежать, меня догнала другая мощная затрещина, зазвенело уже в другом ухе, а из носа пошла кровь. Батя лупил меня, пацана, по-взрослому, молча, хрипя от ярости. И я летал от его ударов по нашей маленькой квартирке из угла в угол. В конце концов, мне удалось заползти под кровать, и только тогда он оставил меня. И я вдруг обнаружил, что самым натуральным образом обоссался…

Потрясенный услышанным, Борис во все глаза смотрел на Сергея, не в силах что-либо сказать. Он, конечно, тоже, случалось, получал от отца в детстве. Но строго ремнем, и крайне редко, причем не очень больно — его пороли так, для проформы, чтобы не забывал, что проступки караются. А тут он такое услышал от своего друга детства, что ни в какие ворота…

— Ну, теперь можно и выпить, — криво усмехнулся Сергей, заметив реакцию Бориса на его рассказ. — Только малосольными твоими огурцами закусывать не буду, ты уж извини. Я на них вообще смотреть не могу с той поры.

5

Друзья выпили, молча закусили, каждый думая о своем. Потом Борис спросил:

— Слушай, а зачем ты это мне рассказал? И почему только сейчас?

Сергей, будто что-то вспомнив, привстал из-за стола, посмотрел через оконное стекло вниз, на улицу (Борис жил на втором этаже), уселся обратно.

— Я тут, внизу, недалеко от твоего подъезда, мужика одного пьяного с час назад вырубил, — неожиданно сообщил он Борису, понизив голос.

— Как, когда? — поразился Борис. — И за что?

— А он пацана лупил, — сумрачно сказал Сергей. — Надо думать, сына своего. Причем, ты знаешь, как мужика! Как вот меня мой папашка в свое время. Ну, тут у меня все внутри и всколыхнулось. Я его по-хорошему попросил оставить ребенка в покое. А он на меня кинулся. Ну, я его и приложил. Он на жопу сел, а я дальше пошел. По-моему, он видел, в какой подъезд я заходил, потому что орал мне в спину, что сейчас ментов вызовет.

— Не такой — лысоватый, с пузиком? — спросил Борис.

— Вроде бы… Да, пузатый и с плешью, — подтвердил Сергей.

— Это Вова, Бакланом у нас его кличут, — неприязненно сказал Борис. — Пару лет за мелкую кражу отсидел, когда молодым был, а все продолжает корчить из себя крутого, говнюк! В соседнем подъезде живет. Как нажрется, так жену колотит, у нас через стенку даже слышно. И пацану его достается, он вечно зашуганный какой-то ходит. Так что правильно ты ему врезал…

— Вот и я мог быть таким зашуганным, — неожиданно сказал Сергей.

— Ты? — удивился Борис. — Да ты же в нашем классе был самый ершистый! У тебя же никто без сдачи не оставался,

— Так-то оно так, — вздохнул Сергей. — Да только это я с испугу такой бесстрашный был. Чтобы никто не мог догадаться, что на самом деле я… трус.

— Ты? Трус?! — поразился Борис. — Да что ты говоришь, Серый! Ты, герой чеченской, и трус? Да ты, парень, или перепил, или недопил! Скорее, второе. Давай-ка я еще накачу, чтобы мозги у тебя на место встали!

Сердито пыхтя, Борис разлил водку. Они выпили, не чокаясь.

6

Борис заглянул в глаза приятелю, с сосредоточенным видом перекатывающего во рту маслину.

— Ага, вижу, вечер загадок и отгадок у нас продолжается! — констатировал он. — Ну, так поясни мне, пожалуйста, свое говенное заявление. Трус он, как же! А кто только что отбуцкал Баклана? Если, конечно, не соврал…

— Я его отбуцкал, — неохотно подтвердил Сергей. — Но, поверишь ты мне или нет, все свои подвиги я совершал, перебарывая в себе трусость. Знаешь, как я боюсь побоев? До судорог почти! И все благодаря моему незабвенному папашке. Он ведь колотил меня и после той истории с малосольными огурцами, вплоть до шестого класса. А после уже просто замахивался, но не трогал. Хотя мне и этого хватало, чтобы вспомнить, как я обоссался с его побоев под кроватью…

— Ты мне одного не пояснил: за что он тебя так невзлюбил? — осторожно спросил Борис, боясь ненароком обидеть Сергея (хотя кто его за язык-то тянул — сам ведь поднял эту щекотливую тему).