16+
Избранное

Объем: 178 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

От редактора

Когда я работала редактором отдела писем Хабаровского краевого радио, у нас в эфире регулярно шли концерты по заявкам. Однажды заявка прилетела с Брянщины, от матери офицера, служившего в Хабаровске. Она просила поздравить сына с Днём Советской Армии и днём рождения, который пришёлся на 20 февраля. Заявку мы выполнили, для Юрия Ивановича Ковалёва прозвучал материнский подарок — выбранная ею песня.

Тогда я ещё не знала, что позже судьба сведёт меня с подполковником, преподавателем военной кафедры Хабаровского института инженеров железнодорожного транспорта, поэтом Юрием Ковалёвым и его женой Тамарой Даниловной, и мы подружимся на всю оставшуюся жизнь.

Когда дочь и сын Ковалёвых выросли и вылетели из родительского гнезда, их место заняли кошки. Началось с одного «подобрыша». А поскольку ни Юра, ни Тамара не могли равнодушно пройти мимо брошенного котёнка, хвостатое население их квартиры быстро выросло до двух десятков особей, и каждая накормлена, подлечена и обласкана.

Как же хорошо было сидеть в уютном Юрином кабинете, смотреть на корешки книг и десятки моделей танков (как только у него хватало времени и терпения склеивать их из крохотных деталек!) за стёклами стеллажа и болтать обо всём на свете. Чаще всего о тех же книгах и их авторах. Его попытки стать предпринимателем тоже были связаны с литературой. Но какой из поэта коммерсант?..

Его книжный интернет-магазин правильнее было бы назвать лавочкой для интеллектуалов. Сколько-нибудь ощутимой прибыли торговля не приносила, больше моральное удовлетворение от заочного знакомства с литературными гурманами.

Но вернусь к стихам, которые составляют содержание этой книги. Если слышу: «…Понимаешь, какие-то они слишком уж простые…», это больно задевает. Разве простота — синоним примитивизма, отсутствия глубины мыслей и чувств? А как же тогда А. С. Пушкин, чьи стихи — образец, эталон простоты?! И вообще, всё самое ценное, жизненно необходимое человеку, предельно просто: кислород — O₂ вода — H₂O, хлеб — вода плюс мука… А поэтический авангардизм, с его тщетными, по большей части, потугами на философское осмысление действительности, ассоциируется с блестящей бижутерией. Подлинные драгоценные камни выглядят на её фоне гораздо скромнее.

Мне представляется, что Юрий Ковалёв родился с зёрнышком поэзии в душе. Оно зрело, подпитываясь красотой природы, величавостью ленинградской архитектуры, горькой и славной отечественной историей.

А над площадью ангел сутулится,

прижимая распятье к плечу…

Кто воздвиг эти храмы и улицы —

я однажды узнать захочу.


Как снежинки торжественно кружатся!

Я ловлю их разинутым ртом…

Сколько в людях терпенья и мужества —

я прочувствую это потом…

Появившись на свет спустя десять лет после Победы, Юрий Ковалёв рос в окружении тех, кто её выстрадал. Наверно поэтому, а ещё потому, что душе поэта «от Христа отпущено — болеть», у него рождались пронзительные стихи о войне, ленинградской блокаде, об искалеченных, брошенных на произвол судьбы ветеранах…

Забытые старые люди,

свои завершая дела,

по-прежнему Родину любят,

которая их предала…

Юрию Ковалёву выпало жить на изломе эпох — на рубеже веков и столетий; во времена резких перемен в жизни страны и людей. Этот излом, проходя через сердце поэта, переплавлялся в стихи, объединённые циклами «Хроника безвременщины» и «Хроника девяностых». В них нет обличительного пафоса, лишь желание понять, почему так произошло и где, в чём тот свет, что развеет мрак? Так в поэзии Юрия Ковалёва всё чаще начинает возникать имя Бога. Ибо Бог есть любовь. А о ком или о чём бы Юра ни писал, все его стихи продиктованы, пропитаны любовью.

Что бы ты, Боже, ни делал со мной,

где бы я ни был,

верю: за этой сплошной пеленой —

чистое небо…

Янина Кузина, заслуженный работник культуры Российской Федерации.


Делать мир добрее и чище

Встреча с умной, честной, совестливой, по-настоящему мужской поэзией не такое уж частое явление сегодня. Поэт-ленинградец — одно это говорит о многом. Стихи Юрия Ковалёва — это его судьба, смысл жизни, страдания и боль (ведь, как известно, без страданий поэзия не рождается). А еще свет и любовь…

Эта книга создавалась уже после смерти поэта. В ней собрано всё, что хранилось в его душе, «как у бабушки в сундуке». На страницах сборника мы встречаемся с человеком сострадающим, открытым и очень близким. Он не обличает, не сетует на несовершенство мира, а откровенно делится с нами тем, что болит в его сердце, и тем, что греет душу.

Кто бывал в гостях у Юрия Ковалёва, тот знает, какая добрая и теплая атмосфера в этом доме, сколько неприкаянных, разнокалиберных, брошенных кем-то котеек нашли здесь пристанище, заботу и ласку. С какой теплотой и любовью пишет о них поэт — этой «пушистой банде» отведен целый раздел в книге. Собственно, каждое стихотворение Юрия Ковалёва рождено из любви ко всему живому, трепетному, дышащему. Стоит лишь представить, как осенние желтые листочки поднимают «лисьи мордочки», и сразу на душе теплеет. В этом и есть высокий смысл и предназначение Поэзии — делать мир добрее и чище.

И когда Юрий Ковалёв вопрошает в сомнении (а истинный поэт всегда сомневается): «Хоть кто-нибудь на склоне лет поверит в то, что я поэт?», мы сегодня с благодарностью отвечаем: «Настоящий, большой и светлый поэт, чьи строки прорастают в сердце и помогают жить».

Ирина Комар, член Союза писателей России.

Отголоски



…Чем труднее дышится,

Тем честнее пишется…

* * *

И снова в книгу, как под крышу,

собрал я всё, что написал.

Но до сих пор ночами слышу

неведомые голоса.


Совсем неразличимы вроде,

а то вдруг громки и резки,

они порой ко мне приходят

и трогают мои листки.


Заброшенные — в даль какую?

Погибшие — в каком бою?

Они ликуют и тоскуют,

и песни старые поют.


Быть может, грежу я спросонья

и знать об этом не могу.

А может, это просто совесть,

перед которой я в долгу?


И незабвенными годами

я снова душу опалю —

одно лишь слово угадаю,

одну лишь песню допою…

                (Из книги «Душа подобна камертону», 1997 г)


* * *

Скажи мне, Сеятель, откуда

твоё случайное зерно?

Какое совершить мне чудо,

чтобы в душе взошло оно?


Ты в грудь мою вдохни отвагу,

чтоб, не жалея дней и сил,

я безрассудно на бумагу

судьбу свою переносил.


И пусть сюжет мой будет труден,

и ждать придётся много дней,

пока вкусить сумеют люди

плоды фантазии моей…


Творчество

Прозрение. И — шок.

И кажется, что снова

ни строчки за душой

не значится, ни слова.


Прозрение. И — мрак.

К утру иссушит кашель.

И кажется, что так

любой досужий скажет.


Прозрение. И с ним —

желание отсрочки.

И надо столько сил

для каждой новой строчки,


чтоб вновь себя связать

с чужой судьбой как брата.

И лучше не сказать,

чем прожито когда-то…

(Из книги «Душа подобна камертону», 1997 г)


* * *

Век прошедший, почти былинный,

вспоминается без труда.

Вот — пропахшие нафталином

полустанки и города,


птичьи трели, любимых лица,

огоньки на ночной реке…

Всё зачем-то в душе хранится,

как у бабушки в сундуке.


Звуки глохнут, цвета линяют,

даль расплывчата, как в дыму…

Ни на что их не променяю,

не доверю их никому!


…Молоко в запотевшей крынке,

книжки, брошенные в траву…

Может, в этой, родной глубинке

я, друзья, до сих пор живу.


Просыпаюсь под птичий щебет

от дыхания ветерка

и смотрю, как растут на небе

белоснежные облака…

Родословная

Моё родовое древо

                    стране не давало поэтов.

Оно рождало Отечеству

                        пахарей и солдат.

Моё родовое древо

                     ломали военные ветры.

И молодые ветви

                    калечил свинцовый град.

Моё родовое древо

                       мозолистыми корнями

апрельскую сдобную землю

                     в потный сжимало кулак.

Мужала страна и крепла.

                       И первыми трудоднями

её поднимал из пепла

                 дед — безземельный батрак.

Моё родовое древо —

                       мама мёрзнет в окопчике.

Пожары на пол-России,

                             на всю Россию война.

Моё родовое древо —

                           отец деревенским хлопчиком

роняет в голодную землю

                                 бесценные семена.

Моё родовое древо…

                         Россия шумит лесами…

Сколько их, лиц и судеб?

                                  Сколько им дум и лет?

Мне бы тревожить землю

                                вашими голосами.

Я тоже солдат и пахарь,

                              поэтому и поэт.

(Из книги «Душа подобна камертону», 1997 г)

* * *

Гомон и грохот прошли по земле:

рушили церковь в русском селе.

Предали Бога и вот наказанье —

стонут охрипшие колокола.

…Где-то в бескрайних полях под Рязанью

церковь, как белая лебедь, плыла.

К ней православные люди спешили,

чтобы покаяться в том, что грешили.

Господу там возносилась хвала.

Только напрасно её возводили,

глину месили и камни мостили,

коль со времён разоренья Батыем

в душах людских не убавилось зла.

Не отыскать на Руси виноватых.

Веру забыли — настала расплата:

брат озверевший выходит на брата,

в душах заблудших — бурьян да зола…

(Из книги «Душа подобна камертону», 1997 г)

Эшелон

1

Шёл эшелон. Сияла медь

оркестров, пуговиц натёртых.

Кричали барышни: «На подвиг!»

Шептали матери: «На смерть…»


Шёл эшелон в грядущий бой,

собой командовать не вправе.

Попы учили: «К вечной славе!»

Но получалось — на убой…


И было страшно то, что зря

везли на смерть такую силу.

Бубнил оратор: «За Россию!»

Но выходило — за царя…


Шёл эшелон, от стужи лют,

туда, где фронт дымами дышит.

Об этом книги не напишут,

об этом песни не споют.


Картечью яростно паля,

грядёт кровавая эпоха…

Как велика ты и убога,

многострадальная земля!


Ты отрядишь свои полки

бесславно сгинуть на чужбине.

Потом загнёшься от тоски

и будешь предана другими…


— Какая подлая война, —

об этом позже кто-то скажет,

в простуженный надсадный кашель

вплетая горькое:

— Хана!..


2

Метель и крики паровозов.

И от крещенского мороза

багровые как кирпичи

суровые бородачи.


…Тянуло хлебом и жильём.

Как пёс бездомный, эшелон

под грохот орудийных залпов

на запах крови шёл, на запад…


3

…Непременно

будет

за метелью

буря!


Над Петровым

градом

со свинцовым

градом…

(Из книги «Душа подобна камертону», 1997 г)

* * *

Пахнет снегом весна.

Ветрено и сыро…

За окошком — луна

как головка сыра.


От стола до стены

к ней ведёт дорожка…

Мне б от этой луны

откусить немножко.


Столько в детстве чудес!

И мечтать начну я,

как достану с небес

странницу ночную…


Жаль, что трогать луну

мама запрещает,

ведь она мне стену

ночью освещает


и в квадратик окна

смотрит жёлтым оком,

чтобы не было нам

с мамой одиноко…

* * *

…Я помню, как морозными ночами

с отцом мы выходили за водой

и звон пустых заиндевелых вёдер

по улицам далёко разносился.

И мы шагали медленно, дивясь

огромной ночи, ясности пространств.

Всё было неподвижно, но дымы

неторопливо поднимались вверх.

И вся деревня как большой корабль

плыла в бескрайнем океане ночи,

и медленные волны темноты гасили окна…

             (Из книги «Душа подобна камертону», 1997 г)

* * *

Был непоседой,

как друзья-мальчишки,

гонялся за романтикой любой,

играл в футбол, читал запоем книжки

и брил пушок над верхнею губой.


Курил тайком,

писал стихи украдкой,

в горячих спорах сверстникам грубил…

Страна моя тогда была солдаткой,

А я её, как девочку, любил…

                     (Из книги «Годы и строки», 2015 г)

Курсантские стихи

Не вычеркнуть, не позабыть

курсантский строй, армейский быт,

определённые судьбой мне

сигнал побудки по утрам,

все снегопады и ветра,

и юность как патрон — в обойме…


Ах, как мы спали, как мы спали,

бессильно руки бросив вниз!

Как будто впрямь в боях устали,

как будто вправду были в них!


Ещё пока что не мужчины,

уже не мальчики почти…

Творили первые морщины

На лбах неясные пути.


В армейской форме так любимы,

армейской выправкой горды,

армейским бытом так ранимы,

но, слава богу, не худы!


Потрясены командой бравой,

мы застывали на плацу.

И яркий отблеск бранной славы

гулял по каждому лицу.


Нас жизнь к себе манила властно,

нежнее девичьей руки

касалась бритвой безопасной

округлой ямочки щеки.


Мы представляли жизнь атакой —

на ложь, на подлость и на рать.

Мы были молоды, однако

уже учились умирать.


Ещё нам снился дом упрямо,

уже грустили мы о нём.

И вдруг срывалось чьё-то:

— Мама!

в ответ на грозное:

— Подъём!..

(Из книги «Душа подобна камертону», 1997 г)


* * *

Не разбуди Людмилу,

в сумерках уходя

в липкую паутину

медленного дождя.


Тише вы, Бога ради!

Топот на этаже…

Пасмурно в Ленинграде,

муторно на душе.


Так засыпают дети,

к кукле припав щекой…


Может, через столетья

вспомню её такой…

Дверь отворю без стука,

сердце уйму в груди…


Счастье моё уснувшее

скажет: «Не уходи…»

(Из книги «Северный ветер», 2013 г)


* * *

Разлука. Ночь. Пустой вокзал.

Дождинок призрачные сети…

А я тогда ещё не знал,

что нет единственной на свете.


И уходили поезда,

и все кого-то провожали,

и падала с небес вода,

и слёзы по щекам бежали.


А я отчаянно продрог

и плакал так, как плачут дети.

И всё никак понять не мог,

что нет единственной на свете.

(Из книги «Северный ветер», 2013 г)


* * *

Я в юности мечтал

              закончить жизнь красиво.

Иначе, думал я,

              от скуки пропаду.

Как Мелехов хотел

              лететь к своей Аксинье.

Или бежать в цепи,

              стреляя на ходу.

Стоять, как Пушкин,

                             там,

                                  на роковой дуэли,

не прячась от свинца,

               под вражеским стволом…

А, может, даже так —

                   не дотянув до цели,

не дописав строки,

                        за письменным столом…

(Из книги «Годы и строки», 2015 г)


Фотография

В кадре застыли прохожие.

Здесь, перед домом твоим

мы, на себя не похожие,

крепко обнявшись, стоим.


Дети счастливого случая,

прячась от зноя в тени,

празднуем самые лучшие,

самые светлые дни.


Девушка там обаятельней

и помоложе, чем ты…

Я изучаю внимательно

милые эти черты…


Как она смотрит обманчиво

и улыбается мне

в лёгком цветном сарафанчике,

в рамке простой на стене…

(Из книги «Холода приходят с востока», 2015 г)


Ленинградское

Мне потом предстоит ещё вырасти,

обрести и работу, и кров…


Я оттуда — из питерской сырости,

дней промозглых и лютых ветров.


Там Нева после ада блокадного

до сих пор отливает свинцом

и ребёнок глядит из парадного

с потемневшим от страха лицом…


…Я совсем ещё молод и голоден

и всё время куда-то бегу.

И о чём говорить с этим городом

я пока что решить не могу.


А над площадью ангел сутулится,

прижимая распятье к плечу…

Кто воздвиг эти храмы и улицы —

я однажды узнать захочу.


Как снежинки торжественно кружатся!

Я ловлю их разинутым ртом…

Сколько в людях терпенья и мужества —

я прочувствую это потом…

(Из книги «Годы и строки», 2015 г)


Из ленинградской тетради

1

…Почему мне всё время кажется,

будто сам я в кромешной мгле,

спотыкаясь от страшной тяжести,

по безлюдной бреду земле?


И везут меня не по радуге,

под метельный звериный вой

по разбитому сердцу Ладоги

на полуторке фронтовой…


2

Закричат и заплачут снега под полозьями.

И сомкнутся сугробы, звеня…

Для чего ты, блокада, опять заморозила

и впечатала в льдину меня?


Может, впрямь эта жизнь так недорого стоила

или жребий мне выпал такой —

оставаться на снежных скрижалях истории

перечёркнутой скорбной строкой.


…Распростёртый, с навеки нелепыми жестами,

может быть, не во сне — наяву

через город великий светло и торжественно

по весне в ледоход проплыву


под блокадным пылающим трепетным маревом

перед ликом вселенской беды —

со своими потерями — маленький-маленький,

выступая из чёрной воды.


И восстанут погибшие — взрослые, дети ли,

и отступят война и зима.

И вздохнут обвинители, смолкнут свидетели

перед скорбью, сводящей с ума…


…День окончен. Луна за окошком качается.

Заступает в наряд тишина…

Ничего-ничего на земле не кончается,

даже молодость,

даже война…

(Из книги «Лирика», 2011 г)


Воспоминание о 1945 годе

С. А. Моспановой

Немцы пленные

         после бомбёжек,

                   жестоких,

                            недавних,

разбирали развалины зданий

                    на улице

                                мёртвой, немой.

Сохраняли тепло

              ноздреватые рыжие камни,

словно память о тех,

                 кто уже не вернётся домой…

А потом

          эти немцы,

                     в потёмках окончив работы,

с нестерпимой тоской

                провожая отхлынувший день,

доставали из тесных карманов

                                      потёртые фото

и подолгу смотрели

                    на круглые лица детей.

Но однажды,

              когда они стену

                               упрямо долбили,

вдруг стена, задрожав,

                        многотонная,

                                       в два этажа,

опрокинулась с грохотом

                        в клочьях удушливой пыли.

И не верилось в то,

                      что под глыбами люди лежат.

Одинокие бабы

                    над ними

                              навзрыд голосили,

непослушные слёзы

                            привычно сгоняя с лица…

Даже слёз в эти годы

                           хватало на всех у России.

И на тех, у кого

                       на неё

                                не хватило свинца…

(Из книги «Лирика», 2011 г)


Дядя Федя

С дядей Федей мы соседи.

Трудно он живёт.

Но, как прежде, на беседу

он меня зовёт.


Я войду к нему, робея,

крикнет: «Проходи!».

А сосед — без ног обеих.

Защемит в груди.


— Нынче я боец примерный.

Мне, браток, почёт.

Мы теперь, пенсионеры,

все наперечёт.


Заседанья, юбилеи

трудно одолеть.

Я теперь уж не болею —

некогда болеть.


Тряско рюмку подымая,

скажет в тишине:

— Мало нас осталось, мало.

Даже я в цене.


Всё, что добыл кровью-потом,

я ношу с собой.

Не разведка, не пехота —

тыловой обоз.


В нём геройства не вершили,

не могли тогда.

Просто жили, трудно жили

в трудные года.


Да и разве, брат, геройство

крепко гада бить,

если у тебя есть свойство

Родину любить?


Так за что же нам медали? —

думается мне.

Да за то, что смерть видали

часто на войне.


И, как будто подытожив,

чем страшна война,

скажет тихо: «Я вот тоже

получил сполна.


До колен меня обрезал.

Это не пустяк…»

В тишине его протезы

громко захрустят.


Он забудется, застонет,

вспомнив о былом.

Но очнётся — нас застанет

за своим столом.


И неспешная беседа

мирно побежит…

Улыбнётся напоследок:

— Будем, братцы, жить!

(Из книги «Душа подобна камертону», 1997 г)

* * *

Стало в нашей стране, не скрою,

страшновато жить отчего-то…

Слишком быстро своих героев

превратили мы в идиотов.


Обесценили их награды.

А потом убедить смогли,

что геройствовать нынче надо

не за Родину — за рубли!


Мы живём не на поле брани,

но всё больше вокруг смертей…


…И с испугом глядит охранник,

как стреляет маньяк в детей…

(Из книги «Годы и строки», 2015 г)


* * *

Прийти домой.

Стряхнуть пушинки снега,

которые

четвёртый день подряд

над миром

нерешительно и слепо,

распластанные

в воздухе парят.


Потом опять

над строчкой хмурить брови.

В который раз увидеть этот снег

и белизну,

как от потери крови

в пока ещё

неведомой войне.


Почувствовать,

что вечно

мир расколот.

И увидать

пожары впереди…

…Ведь каждому

завещан был осколок

в отцовской

притаившийся груди…

(Из книги «Душа подобна камертону», 1997 г)


* * *

Вот такое горе:

ото всех на свете

уезжают в город

выросшие дети.


Тошно в захолустье.

В городе — иначе.

В нём живут без грусти,

и народ богаче.


И, признаться честно,

там полно работы,

той, что делать местным

просто неохота.


…А в избушке ветхой

бабушки Меланьи

доживают век свой

пыльные герани.


Ни письма от Клавы,

ни рубля от Женьки…


…Вот такие нравы

в нашей деревеньке.

(Из книги «Годы и строки», 2015 г)


* * *

Прощай, двадцатый век!

Совсем как человек,

Ты быстро постарел

и выглядел усталым…

И всё, чему учил,

ты сам и опроверг.

И в этом преуспел.

И вот — тебя не стало.


Прощай, двадцатый век!

Ты не давал зарок,

что все твои дела

не будут так жестоки.

Ты славу заслужил

и не один упрёк.

Но не пошли нам впрок

кровавые уроки.


И, может быть, не зря

листки календаря

в который раз подряд

нам счастье обещают.

А за окном горит

багровая заря…

Прощай, двадцатый век!

Мы всё тебе прощаем…

(Из книги «Лирика», 2011 г)


* * *

Они лгуны и казнокрады,

а мы им рады!

И даже те, кто спят в остроге,

от них в восторге!

Поэтому нежно о нас говорят:

— Какой замечательный электорат!

* * *

Где Октябрьских планов пыл неистовый,

торжество свободного труда?

Коммунисты стали колумнистами.

И, наверно, в этом их беда.


Как спокойно отреклись от Бога мы!

Как легко разрушили Союз!

Мы теперь не с Блоками, а с блогами.

И, конечно, в этом наш конфуз…

* * *

Перед этим всеобщим враньём

мне порою становится жутко…

Снова люди играют с огнём.

К сожалению, это не шутка.


Всем понятно, что будет в конце,

но безумные множатся споры,

и ракеты наводят на цель,

и вовсю прогревают моторы.


Сколько было прекрасных идей

накануне такого итога!

Если разум покинул людей,

уповать остаётся на Бога.


И Творец первородных стихий

остановит преступную свору.

Он накажет её за грехи

и разрушит Содом и Гоморру.


И когда зарыдает пилот,

разбудивший карающий атом,

не спасёт обезумевший Лот

никого от грядущего Ада…

* * *

Не бранил бы я новых господ,

был бы тоже, наверное, в теме…

Полюбил бы я ранний восход,

если б только не ранняя темень…

* * *

Мне всё равно, по чьей вине,

сгорим мы в атомном огне —

ведь мы такое зло творим,

что все и так давно горим.

Хочу я Господу сказать:

— Нас больше незачем спасать…

* * *

Если вам не нужны писатели,

значит скоро придут спасатели.

А как только уйдут спасатели,

вам потребуются Спасители.

Их пока что ещё не видели

в вашей сумеречной обители.

Ведь воители и ваятели

понапрасну в ней время тратили…

Разговор с писателем Василием Головачёвым под рюмку водки в день святой Пасхи

…Рванём с тобой по триста,

и спросишь ты меня:

— Зачем идеалистам

каштаны из огня?


Отвечу я не грубо:

— Без них у нас тоска.

И знаешь ведь, что глупо,

а хочется таскать.


Воспользовались, гады,

минутой роковой

и нам сказали: «Надо!».

Неважно, для кого.


За это мы и любим

страну в годину бед,

которая — ни людям,

и даже — ни себе…


…Глядят чужие страны,

корыстная родня,

как мы для них каштаны

таскаем из огня…

* * *

Всё, что было, ушло с молотка.

Ни друзей, ни любимой работы.

А когда-то хватало глотка,

чтоб забыть про любые заботы.


Не пугало, что ветер крепчал,

всё казалось, что осень не скоро.

И частенько мой голос звучал,

выделяясь из общего хора.


Кто-то с жизнью не справился сам,

а кого-то подвигли на муки,

и давно уже их голоса

издают невесёлые звуки.


Нынче время пророков других,

их сомненья ночами не мучат.

Они помнят про наши долги

и всё время чему-нибудь учат.


Пусть разбавлена водка слегка,

да и сам я не крепок, но всё же

дай мне, Господи, сил для глотка —

надоели их подлые рожи…

* * *

Ветер доносит с раскисших полей

долгие стоны…

Мечется крик над Отчизной моей:

— Мало вам, что ли?


Мало вам, что ли, загубленных рек,

страха и боли?

Что происходит с тобой, человек?

Мало нам, что ли?


Жажда наживы, теперь говорят,

пуще неволи…

Господи, что твои дети творят!

Мало им, что ли?


Если останутся вместо красот

свалки и штольни,

стон запоздалый уже не спасёт:

— Мало вам, что ли?..


* * *

…Однажды жители прибрежной деревни попросили

Святого Андрея, чтобы он избавил их от наводнения.

Святой, видя неотвратимость беды, ответил им так:

— Будем учиться дышать под водой…

Как завещал нам когда-то святой,

будем учиться дышать под водой!


Смело встречай неизбежное зло:

с тёплой постели вставай с неохотой,

завтракай, брейся, привычно работай,

чтобы однажды тебе повезло.


…Льдами зажатый, дрейфует корабль.

В трюме вода из пробоины хлещет.

Тонут в каюте забытые вещи.

Поздно за это себя укорять.


Здесь торжествует не Бог, а багор.

Вышвырни за борт ненужные деньги

и напоследок спокойно оденься —

скоро судьба огласит приговор.


Будешь пенять по прошествии лет

(если тебе посчастливится выжить)

тем, кто с тобой в это плаванье вышел

или всучил за бесценок билет…


…Мать ужаснётся:

— Какой ты седой!

…Хлещут года как вода из отверстий…

Ты ей на это с улыбкой ответствуй:

— Я научился дышать под водой…

Утро

Стихотворение, написанное во сне

На своей лодчонке утлой

плыл он в пасмурное утро.

И душа его кричала,

удаляясь от причала.

Берега волна ласкала.

К небесам стремились скалы.

Отступала, как в дурмане,

деревушка, вся в тумане…

Кем он был,

куда он ехал,

вопрошало только эхо,

повторяя до икоты:

— Кто ты?

Кто ты?

Кто ты?

Кто ты?..

Ветер

Слышу на дымном рассвете

голос вселенской тоски.

Это безжалостный ветер

Родину рвёт на куски.


Всё разрушает и правит,

рыком пугая зверьё,

то возвышает и славит,

то проклинает её.


Или, согласно поверью,

ломится в душу к тебе,

яростно хлопая дверью

и завывая в трубе.


Стаей в пустом переулке

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.