Бесплатный фрагмент - Избранное

Паршивец

(рассказ)

Брать в жёны тётку или её дочь Константинопольский собор разрешил: «не удержанно», то есть «не запрещено».

Глава 1

При моём рождении родители не спорили, выбирая мне имя, и назвали меня Михаилом, как и моего отца, поэтому в доме жили два Миши Киселёва. Я являлся единственным ребёнком в семье. Когда я стал взрослым, то однажды утром мне позвонила мать и сказала, что ночью умерла у себя дома в пьяном состоянии тётя Наташа. После получения её сожителем очередной пенсии, она на пару с ним опять много выпила водки. Уснули они вдвоём, а проснулся из них только один — сожитель и неизменный собутыльник тёти Наташи по прозвищу Ноздря. Ему в молодости во время драки поранили нос, а точнее — порвали одну ноздрю. Тётя Наташа на пятнадцать лет младше моей матери, своей неродной сестры, и на пятнадцать лет старше меня, её неродного племянника. Моя мать и её родные сёстры всегда воспринимали тётю Наташу как родную, а мне никто не рассказывал, что тётя Наташа неродная мне тётка, о чем я узнал непростительно поздно… Перед Отечественной войной с немцами тётю Наташу взяла в семью моя бабушка — мать моей матери, у которой кроме моей мамы тогда на руках имелось ещё две малолетние дочери. Родная мать тёти Наташи умерла во время родов, и моя бабушка взяла родившуюся девочку сироту себе в семью, так как работала в том самом роддоме сестрой акушеркой. Несомненно, что до смерти спившуюся тётю Наташу довёл алкоголизм, который разрушил её печень и, в конце концов, остановил и сердце несчастной женщины. Своих детей тётя не имела из-за бесплодия. Необъяснимо почему, мне вдруг стало очень жалко тётю, которую я последние пять лет не замечал из-за её вечной нетрезвости. Последние годы жизни она мне казалась человеком другого мира — мира людей неизлечимо больных и добровольно отдающих жизнь пороку ежедневного пьянства. Я часто безуспешно пытался понять, что именно надломило жизнь больной алкоголизмом тёти. Из очень привлекательной когда-то девушки, которая в девичестве закончила хореографическое училище, тётя Наташа превратилась в чудовище в женском обличье.

Мы согласовали с матерью куда и когда приехать на похороны нашей несчастной тёти Наташи и закончили телефонный разговор. Я пошёл в ванную комнату, так как желание продолжить сон тотчас улетучилось после звонка матери. Стоя в кабине, я непроизвольно, как все мужчины под струями душа, осматривал себя, и вдруг неожиданно осознал источник своей жалости к умершей неродной тётке — этому послужили мои тайные и поучительные наблюдения за ней и её мужчинами в детстве и в более зрелом возрасте. Из-за моего любопытства тётя Наташа однажды назвала меня паршивцем и продолжала всю жизнь называть меня так, но только если мы общались с ней без свидетелей, при этом она неизменно улыбалась с оттенком добродушной укоризны. Я помню, что в четвёртом классе школы нашёл в словаре русского языка Сергея Ивановича Ожегова значение слова «паршивец», там кратко толковалось: ПАРШИВЕЦ, -вца, м. (просторечие). Дрянной, паршивый человек (употребляется иногда с оттенком добродушной укоризны). «Добродушная укоризна», которую я чувствовал в её взгляде, подтолкнула меня однажды на немыслимую дерзость и безрассудство, но об этом я расскажу ниже…

Я вспомнил себя маленьким, когда моя детская память впервые сохранила образ молодой тёти Наташи. Однажды во время завтрака она весёлая зашла к нам утром на кухню, освещённую через окно ярким весенним солнцем. Одета тётя была в светло-серую клетчатую юбку «колокол» с блестящим белым ремешком на талии и в белую шелковую блузу без рукавов. Подняв над головой маленькую жёлтую бумажку, тётя радостно, как на комсомольских собраниях в советских кинофильмах, объявила:

— Товарищи! Это — новый рубль! — В то время тёте шёл двадцать второй год, и она со своим мужем красавцем с чёрной волнистой шевелюрой жила у нас, благо, что этому позволяла жилплощадь в нашем трёхкомнатном доме с приусадебным участком на окраине города. Мой отец перестал жевать, спокойно положил вилку на тарелку и, протянув руку к свояченице, сказал:

— Дай посмотреть поближе. — Тётя Наташа отдала хрустящую купюру моему отцу. Этот новый рубль хрущевской денежной реформы оказался у тёти Наташи потому, что она первая в нашей семье получила заработную плату в новых деньгах на своей работе в небольшой кулинарии, где она после полугодичного обучения и двухмесячной практики в Свердловском ресторане «Урал» начала работать кондитером второго разряда. Новые деньги, как мне позже стало известно, сыграли не только роль конфискации, но и роль скрытого повышения цен на продовольственные и промышленные товары. В нашем доме (потому что мать работала в торговле, а точнее, в большом деревянном тёмно-зелёном продуктовом киоске) это скрытое повышение цен объясняли доходчиво только на одном и на самом востребованном товаре в Советском Союзе — на водке. До реформы поллитровка водки «сучок» с картонной пробкой залитой красным сургучом стоила 21 рубль 20 копеек. После удорожания денег в десять раз «сучок» исчез, а появилась «Московская особая» по 2 рубля 52 копейки с картонной пробкой залитой белым сургучом, которая тоже быстро исчезла, а вместо неё в продаже возникла «Московская особая» с пробкой из фольги и с «козырьком» по цене 2 рубля 87 копеек. Тогда, в дошкольном возрасте, меня завораживал приятный хруст нового рубля и маленькие звёздочки водяных знаков, которые непонятно куда исчезали, как только я переставал разглядывать купюру на свет.

Главное, что именно то появление тёти Наташи на кухне запомнилось мне маленькому не из-за новых денег, а из-за того, что я впервые с непонятным для себя интересом рассматривал подмышку поднятой руки молодой тёти. У неё под мышками отсутствовали волосы, и это стало для меня откровением, потому что я часто видел подмышки своего отца с густыми чёрными волосами, когда он во дворе в одной майке летом рубил срезку для розжига зимой угля в печке. Отец порой переставал махать топором, снимал с головы носовой платок, завязанный узелками по углам, вытирал им потный лоб, оголяя мокрые, чёрные и густые волосы под мышкой. Тогда я впервые заметил, что когда тётя Наташа встретилась взглядом с моим по-мужски обаятельным отцом, то покраснела лицом. Позже мне стала понятна девичья робость и стыдливость тёти Наташи перед зятем, который, сознавая свою мужскую привлекательность, соблазнил позднее не только её, но и всех близких подруг моей матери. Сделать это ему помогали многочисленные застолья в нашей семье по праздникам и в дни рождений членов семьи. Мой отец, как большинство тайных бабников, никогда не ругался матом, не курил, пил очень мало за столом, а иногда даже незаметно опрокидывал очередную рюмку с водкой в большую кадку с фикусом у стола в зале, отчего у огромного растения часто желтели зелёные листья. У матери от торговли в продуктовом киоске в результате всевозможных махинаций по обвесу покупателей и еле заметных пересортиц товара (от муки до мяса) всегда оставались левые деньги, и эти лёгкие деньги так же легко тратились на обильные, шумные и частые застолья.

Сейчас мне понятно, что тётя Наташа, поднимая тогда на кухне свою оголённую белую руку и открывая, несомненно, интимное место на своём теле перед взором моего отца, делала это непроизвольно, подобно миллионам женщин, которые при виде привлекательного мужчины непроизвольно начинают заправлять волосы за ухо. Это самое наглядное проявление знаменитого «бессознательного» у женщин. Однако этот жест тёти Наташи не ускользнул и от меня, мальчика семи лет, потому что уже тогда в старшей группе детского садика я впервые влюбился в новую молодую воспитательницу и решительно клал голову ей на бедро, когда она, сидя в кругу детей, читала нам вслух какую-нибудь книгу. Я, притворившись спящим, незаметно и помаленьку сдвигал голову на бедре воспитательницы все ближе и ближе к тому месту, куда все мужчины стремятся проникнуть, пока не упирался носом в её упругий и плоский живот. Но самое трепетное для меня было в том, что воспитательница словно не замечала моей хитрости, отчего меня буквально трясло от удовольствия…

Глава 2

Однажды в очередной день рождения отца, — а отец мой родился 30 июля, и этот день тогда выпал на воскресенье по календарю, — мы ожидали много родственников и друзей, которые начали съезжаться в наш дом к обеду. Приехало несколько подруг матери по работе в торговле со своими мужьями, женихами и любовниками, приехали две родные сестры матери со своими мужьями и детьми, одним словом, собралась большая компания. Только со стороны отца из родни никто не приехал, потому что все его родственники жили в других городах. Я был рад тому, что приехали мои двоюродные братья, которые были чуть постарше меня, но игривые и весёлые необычайно, и я всегда рад был их редким приездам. Тотчас мы три двоюродных брата направились во двор, где решили поиграть в прятки. Половина огорода у нас по традиции была засеяна картофелем (в то время на окраине города это никого не удивляло), что нам детям позволяло хорошо прятаться в уже высокую к тому времени ботву. Первым водящим пришлось быть мне, и я через несколько секунд пошёл на поиски спрятавшихся братьев. Я обошёл весь двор и заглянул в уличный деревянный туалет, потом заглянул в сарай с углем и дровами, но братьев нигде не обнаружил. Оставалось единственное непроверенное место — обширный огород, где росла картошка, а на четырёх грядках при огороде росла клубника и всевозможная зелень, и всё это на площади в десять соток. Ещё я заглянул за несколько деревянных пивных бочек с тёплой водой для полива огурцов и помидоров, но и там никого не оказалось. Со двора я через калитку ушёл на картофельное поле и начал там поиски вдоль забора, но одновременно посматривал на посаженный картофель, стараясь определить, не колышется ли где ботва от притаившихся братьев. В это время в доме уже начали праздновать именины отца и женщины после первых рюмок спиртного под холодные закуски начали выходить группками на улицу покурить или сходить в уличный туалет. В начале шестидесятых годов курило очень много женщин, и часто они курили папиросы, как мужчины. Папиросы «Казбек», «Любительские» и дорогие «Тройка» попадались мне часто на веранде в нашем доме. Тогда мне казалось, что курящих женщин было значительно больше, чем нынче, а в торговле и вовсе мало кто из женщин не курил.

Остановившись у забора, я заметил, что картофельная ботва с тыльной стороны деревянного туалета зашевелилась. Нагнувшись, я бесшумно подкрался к туалету и увидел, что самый старший из двоюродных братьев Андрей, сын старшей сестры моей матери тёти Клавы, прижимал указательный палец к губам и призывал меня тем самым не шуметь. Затем Андрей махнул мне рукой, чтобы я нагнулся к нему на траве. Он с интересом смотрел в маленькую дырочку нашего деревянного туалета, которая образовалась из-за выдавленного Андреем сучка в высохшей доске. По всей видимости, он это проделывал не первый раз. Очевидно там, где жила семья тёти Клавы, Андрей это перенял у своих друзей по двору, а жили они в деревянных бараках, где жильцы тоже пользовались уличными деревянными туалетами. Вход в наш туалет находился со стороны двора, а двор от огорода отделялся забором, поэтому тот, кто входил в туалет справить нужду, не мог видеть тех, кто подглядывал с обратной стороны туалета в отверстие в стене. Андрей отстранился от дырочки в доске и предоставил мне возможность посмотреть. Я глянул и опешил: перед моим глазом возникла огромная голая задница молодой подруги моей матери по торговле тёти Руфы. Я не мог оторвать свой глаз от этой завораживающей картины. Когда молодая женщины справила нужду, то это не оттолкнуло меня от туалета, а напротив, я почувствовал у себя щекотливое возбуждение в промежности, несмотря на то, что по возрасту мне было только семь лет. Братья Андрей и Антон нетерпеливо толкали меня в спину и просили беззвучно дать и им тоже посмотреть хорошенько.

— Мишка, — обращались шёпотом они ко мне, — давай смотреть по очереди и не очень долго. — Я уступил место наблюдения братьям и потрясённый отошёл в сторону, особенно удивлённый тем обстоятельством, что не потерял интереса к картинке в маленькой дырочке для подглядывания, а напротив, этот интерес у меня только усиливался, несмотря на забавную позу женщин в туалете и неприятный запах. Этот неприятный запах уличных сортиров всю оставшуюся жизнь непроизвольно вызывал у меня эрекцию… Это открытие тогда шокировало меня, маленького мальчика. Силу желания смотреть на грушевидный голый зад взрослых женщин не могло поколебать ничто.

Через пять минут в этот же туалет зашла моя мать. Мои братья отползли от туалета. Необъяснимо почему ни я, ни они не захотели подглядывать за моей матерью. Мне это было противно, а братья, возможно, постеснялись меня. Уже взрослым я не мог согласиться с Фрейдом, который полагал, что Эдипов комплекс присущ всем сыновьям, которые желают близости с родной матерью в пику отцу, однако я, кроме отвращения, от воображаемых «инцестуозных побуждений» к родной матери, никогда ничего не чувствовал. Может быть, тогда у меня уже произошло знаменитое психоаналитическое“вытеснение»… Я не мог подглядывать за родной матерью тогда в туалете — мне это было отвратительно до тошноты. Потом в туалет пришла тётя Наташа, — об отсутствии общей крови с которой, я тогда не ведал, — и здесь я почувствовал, что за ней подглядывать мне не казалось противно, как за любой чужой женщиной, и мы, все три брата, не сговариваясь насладились видом голой задницы нашей младшей неродной тёти, которая была старше нас на какие-то десять — пятнадцать лет. Потом мы ещё долго подглядывали за подвыпившими женщинами. По умолчанию, мы почему-то не могли подглядывать за своими родными матерями, а ещё за двумя очень жирными и бесформенными тётками из компании гостей.

Наконец, мы насытились живыми сексуальными картинками и пошли в дом обедать. Родители заставили нас помыться в самодельном уличном душе, потому что все мы оказались вымазаны в огородной земле и траве. После душа нас усадили на застеклённой веранде при доме, чтобы мы не слышали разговоров взрослых гостей, которые часто рассказывали похабные анекдоты, так как торгаши никогда не относились к изысканной публике. Нам принесли сначала осетровой ухи, затем со стола взрослых принесли половину запечённого молочного поросёнка, потом принесли большие бутерброды с маслом и чёрной икрой. Чёрной икры в зале на гостевом столе стояло огромное фарфоровое блюдо. Когда кто-то из женщин, которых мы недавно голыми разглядывали в туалете, заходил к нам на веранду, то мы не могли сдержать смеха, который непроизвольно вырывался с крошками из наших полных ртов.

Гости в большом зале дома сначала часто и громко смеялись, затем к вечеру полились песни, некоторые я припоминаю и сейчас.

Вот кто-то с горочки спустился,

Наверно, милый мой идёт.

На нём защитна гимнастёрка,

Она с ума меня сведёт.

Ближе к ночи, когда многие из гостей опьянели особенно сильно, все хором затянули трагическую песню, которую из-за популярности часто называли народной.

Меж высоких хлебов затерялося

Небогатое наше село.

Горе горькое по свету шлялося

И на нас невзначай набрело…

К ночи некоторые гости разъехались по домам, а самые близкие родственники и подруги матери улеглись в большой комнате около стола вповалку на застеленном матрасами и одеялами полу. Ещё долго я из своей детской комнаты слышал разговоры пьяных гостей, которые ходили всю ночь на улицу курить. Так хлебосольно отмечали свои праздники работники продуктовых магазинов в Советском Союзе, а вокруг нас, — что я замечал по жизни соседских мальчишек, когда бывал у них в гостях, — люди жили значительно скромнее.

Глава 3

Когда я начал учится в третьем классе начальной школы, то тётя Наташа позвала мою мать ехать с ней в Нефтеюганск, куда её по контракту назначили начальником кондитерского цеха в новой столовой нефтяников. Она пообещала моей матери должность заведующей производством с получением в течение шести месяцев квартиры в брусовых двухэтажных домах, строительство которых шло в посёлке очень быстро. Мать согласилась, но с условием, что сможет оставить работу в Нефтеюганске, если ей жизнь на Севере не понравятся. Моя мать захотела ехать на Север со мной, чему отец не стал противиться, потому что был уверен, что из-за холодов мы сбежим оттуда и вернёмся к нему через месяц. Этому способствовали и испорченные окончательно отношения между моими родителями.

Мы летели зимой в Нефтеюганск на «кукурузнике» Ан-2 с лыжами. Это был мой первый полёт на самолёте. Меня поразил вид тайги с высоты. Деревья и редкие избы в тайге казались игрушечными. Деревья по размеру походили на спички, а редкие домики на спичечные коробки. За месяц из Нефтеюганска мы не сбежали, а осели там основательно. Я пошёл там в третий класс. Тётя Наташа заведовала кондитерским цехом, а моя мать работала при ней в этой самой столовой. В Нефтеюганске в 1965 году буровые вышки располагались практически в черте посёлка, а грязь весной, летом и осенью была постоянной и непролазной. Кроме высоких сапог, валенок и унтов никакая обувь в Нефтеюганске не носилась. Основная масса людей проживала в вагончиках. Зимой морозы иногда доходили до минус 52 градуса по Цельсию, и если балок не имел наружной обсыпки и завалинки, то зимой в нем можно было не снимать тёплую обувь, как бы ты не пытался обогревать такой вагончик железной «буржуйкой» на дровах или мощным «козлом» — самодельным электрическим обогревателем с открытой спиралью, намотанной на асбестовую трубу. Дикая природа того места поражала воображение. Летом в Юганкой Оби было столько много рыбы, что я ловил по несколько десятков щук у берега на петлю из тонкой медной проволоки на короткой палочке.. В лес около посёлка летом невозможно было зайти — комары буквально съедали любого, независимо от того, намазан он мазью от комаров или нет, но ягодами около посёлка в лесу было усыпано всё вокруг, куда бы вы не посмотрели. За неустроенные условия жизни к зарплате каждого работника прибавляли 70% северных, будь то: уборщица в столовой или начальник управления буровых работ. Впервые в жизни я увидел в продовольственных магазинах питьевой спирт в поллитровках по шесть рублей. Таким образом Советская власть изымала огромные зарплаты (на тот период времени) у северных работников, и когда в навигацию прибывали баржи с продовольствием в города Западной Сибири, то значительную площадь транспортных средств занимали ящики с водкой и спиртом. Государственная монополия на водку и спирт помогала продавать продукцию с копеечной себестоимостью, примерно, в сто раз дороже, а здоровье спивающегося населения на Севере никого не интересовало. В этом Советская власть ничем не отличалась от свергнутой ею когда-то царской.

Около столовой, где работали моя мать и тётя Наташа, регулярно укладывали бетонные дороги, но они в течение нескольких месяцев приходили в негодность из-за того, что на обед в столовую приезжали буровики на гусеничных военных вездеходах, а другой транспорт к столовой подъехать не мог. Летом в навигацию все продукты в посёлок доставлялись по Оби и вертолётами из Сургута, а зимой по «зимнику» — по замершей Оби. Одним словом, в одиннадцать лет я познал экстремальные условия жизни в экстремальных погодных условиях при освоении нефтяных месторождений Западной Сибири. Однако больше всего меня маленького поражало то, какое огромное количество водки и спирта выпивали люди в этих суровых местах по вечерам. Не проходило ни одного дня, чтобы после работы у нас в вагончике что-то не праздновали. Видимо, именно эта поездка моей матери и тёти Наташи повлияла на привыкание их к крепким спиртным напиткам, но более слабой оказалась двадцатипятилетняя тётя Наташа. Она жила со своим первым мужем в одной половине вагончика, а я с матерью — в другой. Муж моей тётки оказался очень ревнивым, хотя признаться, тётя Наташа давала достаточно поводов для этого. Муж её работал начальником базы горюче-смазочных материалов и после пяти вечера он скорее бежал в столовую к жене, чтобы она не легла под какого-нибудь очередного красавца вертолетчика в своём кабинете, которых она знала почти всех, потому что все лётчики питались в её единственной на посёлок столовой, а деньги в их карманах никогда не заканчивались.

Иногда мне приходилось спать в половине вагончика тёти Наташи, когда мать задерживалась на работе, чтобы выдавать продукты ночным поварам для приготовления блюд на предстоящее утро. В тётиной половине вагона стояла двухъярусная кровать, и я всегда забирался для сна на второй ярус, чтобы тайком ночью было удобно сверху наблюдать за тётей с мужем. Как всегда они ложились чуть под хмельком и продолжали выяснять отношения шёпотом, чтобы не разбудить меня. Потом муж медленно накрывал телом тётю сверху, и они совокуплялись. Затем муж, как животное ленивец с дерева медленно слазил с тёти Наташи, и они тотчас засыпали, а на следующий день всё повторялось вновь. У меня не умещалось в голове, как можно так медленно и размеренно овладевать моей привлекательной тётей, а не рвать и метать на ней, получая удовольствие, которое ощущал я, наблюдая скрытно за ними на полу. Это моё тайное наблюдение однажды заметила тётя Наташа, потому что она лежала на спине во время сексуальной близости с мужем, и от неё не ускользнуло то, что моя голова переодически высовывалась со второго яруса кровати. Утром она улыбаясь смотрела на меня и говорила: «Ну и паршивец же ты, Мишка!» Я делал вид, что не понимаю, почему меня называют паршивцем, но не зная точного значения этого слова, чувствовал, что не хорошо ночью подглядывать за взрослыми, но это не совсем однозначно плохо. Так мне казалось по реакции тёти.

Однако мне становилось понятно, почему моя тётя всегда не упускала случая наставить рога своему ревнивому мужу. Через полгода первый муж моей тёти уехал к своим родителям и больше не вернулся. Он, видимо, понял, что ему мою жизнелюбивую тётю не удержать. Получение квартиры тёткой и матерью в Нефтеюганске затягивалось, и однажды мы перед предстоящей морозной зимой уехали на родину, разорвав контракт с отделом рабочего снабжения. В моей детской памяти о Нефтеюганске остались только две цифры, что горели красными лампочками морозными тёмными вечерами на здании поселковой администрации в течение двух лет жизни в этом удивительном посёлке Западной Сибири — 48, а через год — 49 лет Октябрьской революции.

Глава 4

Моя тётя после отъезда мужа как с цепи сорвалась. Теперь никто не мешал ей получать полное удовольствие от жизни в её прекрасном возрасте. К нам в вагончик каждый вечер стали приходить вертолётчики с шампанским и коньяком, среди которых нашёлся и ровесник моей матери. Сначала мать себя сдерживала, но после выпивки в компании молодых красавцев, как и её младшая сестра, забывалась, потому что мой отец изменял ей напропалую, как она точно знала из откровенных рассказов своих подруг, и это давало ей моральное право увлекаться видными мужчинами вдалеке от родного дома. Я ревновал мать и каждое утро не разговаривал с ней, давая понять, что мне не нравятся её измены отцу. Мать нашла выход из этого положения — она на ночь переселяла меня в половину вагончика тёти Наташи, где я по ночам регулярно наблюдал за её любовными утехами с каким-нибудь очередным молодым вертолётчиком, и тётя уже знала, что я подглядываю за ней, но она на это уже не обращала внимания.

Мамин ухажёр был командиром экипажа вертолёта Ми-4, и он стал регулярно по утрам брать меня с собой в полёт то в Сургут, то на какую-нибудь удалённую буровую вышку Усть-Балыкского месторождения нефти в тайге, что несомненно способствовало тому, что я постепенно проникся добрыми чувствами к маминому любовнику и перестал ревновать его к ней. Меня усаживали в кабину вертолёта на выдвижное брезентовое сиденье бортового радиста, которого из-за меня оставляли на земле. Располагалась моя беседка за креслом второго пилота, и я был счастлив несказанно хорошему обзору в выпуклые боковые стёкла кабины вертолёта. Однако в душе меня иногда посещало чувство вины перед родным отцом. Я чувствовал себя неловко в душе, что так легко, за полет на вертолёте, предавал папу. Я знал, что не мог рассказать отцу о поведении мамы вдали от дома. Получалось, что я предавал не только отца, но и буквально продавал маму за полёты на вертолёте в кабине. Хоть и было мне в ту пору одиннадцать лет, но эти мысли в моей детской голове уже присутствовали. Я чувствовал, что происходит что-то нехорошее, и это ощущалось мной из-за насмешливых улыбок между командиром вертолёта и вторым пилотом, когда они посматривали на довольного и восхищённого меня, поэтому я не мог испытывать полной радости от полётов на вертолёте в кабине лётчиков.

Через полгода любовная эпопея с вертолётчиками подошла к концу, так как у наших воздушных друзей закончилась служебная командировка, и они всем экипажем улетели на плановый ремонт в своём вертолёте. Больше эти весёлые и щедрые дяденьки в коричневых кожаных куртках в нашей жизни не появились.

Тётя, мама и я обратно на родину вернулись после расторжения контракта. Мы возвращались на этот раз через Сургут, куда прилетели на вертолёте. В Сургуте мы пересели на нормальный пассажирский самолёт Ан — 24 и в тот же день оказались дома на «большой земле».

После двухгодичной разлуки отец и мать уже не могли жить вместе. Тётя Наташа опять жила у нас. Теперь две сестры устроились работать в какое-то кафе, а там они пустились опять о все тяжкие, стараясь выйти вновь замуж. Отец мой ушёл к другой женщине, и я ходил к нему от матери только в гости, потому что очень по нему скучал. Теперь меня ожидали вновь приятные и волнительные наблюдения за привлекательной тётей, потому что она жила в моей детской. Наши кровати располагались у противоположных стен моей комнаты. Перед уходом отец нам в дом провёл газ, зимний водопровод и канализацию, и у нас теперь, к счастью, отпала нужда топить одновременно две печки.

Однажды ночью я проснулся от скрипа панцирной сетки на кровати тёти Наташи. В темноте я не мог разглядеть и понять, почему так громко скрипит кровать тёти среди ночи, но характерные стоны двух человек позволили мне быстро догадаться, что тётя Наташа после работы пришла с очередным любовником. Когда они пришли, то я уже спал. Никогда прежде тётя не приводила в мою детскую комнату постороннего мужчину. Утром я по понятной причине не рассказал матери, что тётя Наташа разбудила меня ночью.

Через неделю я проснулся утром и увидел, что на спинке стула, на котором я всегда сидел за письменным столом и делал школьное домашнее задание, висит синий пиджак. Но удивило меня не появление чужого пиджака на моём стуле, а золотая звезда Героя Советского Союза, что была прикреплена слева на чужом пиджаке. Я буквально оторопел, но не стал тотчас вскакивать с места, потому что заметил, что на кровати тёти Наташи происходит опять какая-то возня. Я чуть приоткрыл глаза и разглядел, что на тёте лежит голый незнакомый мне мужчина. Голова очередного друга моей тёти была повёрнута к стене, а тётя из-под любовника спокойно смотрела на меня. Я полностью открыл глаза и, не стесняясь, смотрел прямо на тётку. Она из-под мужика грозила мне кулаком, но я её нисколько не боялся и продолжал смотреть. В этот момент я почувствовал, что не прикасаясь к ней, перешёл навсегда в категорию близких её людей, с которыми у неё были любовные отношения. Оказалось, что опять тётя Наташа привела домой какого-то нового поклонника, но не просто поклонника, а на этот раз Героя Советского Союза, с которым познакомилась в кафе, где она работала заведующей залом. В её обязанности входило рассадка клиентов на свободные места. Все её последние знакомства происходили в кафе, где вечно вечерами в конце недели не хватало мест для всех желающих посидеть в кафе и потанцевать под музыку. Незнакомый мужик на тёте застонал от удовольствия и свалился на бок. Я опять закрыл глаза и любовники ушли в душ. Я отвернулся к стене, и когда любовники вернулись из душа, то быстро оделись и ушли.

Мне часто потом вспоминалась любовная связь тёти Наташи с Героем Советского Союза. Это был поворотный момент в наших с ней отношениях. Словно с ней в постели в тот раз находился не только безымянный для меня и редкий для нашего города Герой Советского Союза, но и я сам, с чем она уже негласно смирилась, когда поняла, что грозить мне незаметно кулаком бесполезно. В тот день она имела близость не только с Героем Советского Союза, но заочно уже и со мной. Точнее сказать, в тот день она прежде всего была со мной в постели, хотя реально с ней лежал Герой Советского Союза. В тот день именно я был её истинным героем…

Глава 5

Однажды после окончания школы я готовился к экзаменам в индустриальный институт. Чтобы избежать призыва в армию, я во что бы то ни стало должен был успешно сдать экзамены. Я понимал, что если провалю экзамены в институт, где имелась военная кафедра, то осенью мне точно придётся идти в армию. Нельзя сказать, чтобы я боялся армии, но потеря двух лет не радовала меня, потому что после армии молодые люди не всегда поступают учиться в институт. За два года многое из школьной программы забывается, а восстанавливать знания — тяжёлый труд, если вы не очень волевой и не очень целеустремлённый человек. Словом, если вы не кремень.

Моя мать никак не могла ещё раз выйти замуж, чего нельзя было сказать о моей тёте, которая за короткий период трижды успела выйти замуж и всегда жила с мужьями в их квартирах. У нас она теперь бывала редко, хотя работала с моей матерью в том же кафе. Мы даже убрали из моей комнаты мою бывшую кровать полуторку, а оставили только одну — двуспальную, на которой когда-то последний раз спала тётя Наташа с Героем Советского Союза. Вынос одной кровати из моей комнаты сыграл неожиданную роль в моей жизни. То, что тётя Наташа быстро разочаровывалась в своих мужьях, не являлось для нас с матерью откровением. Мы к этому привыкли ещё со времён жизни в Нефтеюганске, когда любвеобильная, весёлая и любящая выпить тётя Наташа каждый вечер с работы приходила с новым щедрым молодым человеком и оставалась с ним на ночь. В очередной раз тётя Наташа разочаровалась в новом муже и не пошла к нему домой, а пришла с моей матерью к нам. Как обычно, сестры после работы взяли в баре кафе с собой красного вина и пришли в наш дом. Я уже спал. Кафе закрывалось в одиннадцать вечера, поэтому пока мать с тётей Наташей дошли до дома, то время подошло к полуночи. Они посидели на кухне, выпили, закусили, поболтали, и потом моя мать ушла в свою спальню, а перед этим сказала тете Наташе ложиться на диван в зале. После душа тётя Наташа чуть пьяненькая по привычке прошла в мою комнату и легла на бывшую свою кровать со мной рядом, но поняв, что на кровати сплю я, то толкнув меня своей широкой задницей, сказала:

— Мишка, ты что ли здесь?! Двигайся давай, паршивец! Разлёгся как барин! — Я прижался к стенке и боялся пошевелиться. Сердце в моей груди буквально ухало, и я слышал его удары. Моё возбуждение оказалось на пределе. Я плохо соображал. Что говорить, когда в кровать восемнадцатилетнего здорового парня ложится женщина тридцати четырёх лет. Если бы это была чужая женщина, то я бы не медлил ни секунды, но у меня под боком оказалась тётя, у которой в жилах, как я ошибочно предполагал, течёт кровь моей матери, а значит, у нас с ней есть общая кровь. Однако, когда тётя Наташа опять своей задницей толкнула меня в нижнюю часть живота, то я не выдержал и за плечо повернул её на спину и проворно лёг на неё сверху, при этом быстро каленом раздвинул ей ноги, чему тётя еле ощутимо попыталась сопротивляться. — Паршивец, — тихо по привычке обозвала меня она и пропустила к себе между ног. Всю ночь я упивался близостью с тётей. Каждый час я вновь и вновь восстанавливался после очередной близости и опять оказывался на аппетитной тётке. К утру тётя сбежала от меня в зал на диван, сказав напоследок мне, что я не только паршивец, но и сущий зверь. Она не хотела, чтобы утром моя мать нашла нас в одной постели.

Тётя Наташа бросила своего последнего мужа и опять окончательно перебралась к нам. Теперь после каждого ухода моей матери в свою спальню, я подкарауливал тётю из душа и ловил её за руку, затаскивая решительно и смело к себе в комнату. Она опять обзывала меня шёпотом паршивцем, но покорно шла за мной и ложилась со мной в кровать. Я даже начал с ней перед сном выпивать красного вина, и она расслаблялась, за что любила меня с какой-то особенной нежностью. Теперь она на работе ни с кем из мужчин не знакомилась, а иногда даже трезвая спешила к нам домой. Что это было за время в моей жизни, мне трудно передать словами. Я чувствовал, что делаю с тётей что-то непотребное, но остановиться не мог… Я спрашивал мысленно себя, почему мой отец мог с моей тётей иметь сексуальную близость, и она когда-то между ними действительно произошла, а я не могу. Чего только мы не оправдываем, когда дело касается влечения. Ведь моя тётя не могла иметь детей, поэтому кровосмешения не могло и случиться, как я себя оправдывал в неведении об отсутствии родственной близости с тётей. Значит, нет ничего порочного и в моей близости с ней.

Я успешно сдал экзамены в институт и неплохо учился. Мать радовалась за меня, но у неё стали возникать подозрения, что между мной и её неродной сестрой не совсем платонические отношения. Как бы мы с тётей не пытались скрывать свою связь, для моей матери каким-то образом стало понятно, что наши глаза и переглядывания с тётей говорят о непростых наших отношениях. Мать срочно занялась поиском для сестры жениха и однажды нашла такого, которому моя тётя понравилась. Она и не могла не понравиться — я это знал определённо. Моему счастью с тётей пришёл конец — тётя переехала от нас к новому мужу, которого в нашем районе многие знали по прозвищу Ноздря. Тётя в конце концов смирилась со своей участью и приняла новое замужество, как неизбежность, благо, что новый муж всегда составлял тёте компанию по выпивке, а большего ей уже к тому времени и не требовалось. В течение пяти лет я видел когда-то необычайно желанную для меня тётю всегда нетрезвой. Алкоголь с возрастом лишил мою тётю Наташу былой привлекательности, несмотря на то, что она никогда не курила табак. Она перестала за собой следить, потому что была уверена, что муж её не бросит ни при каких обстоятельствах.

Глава 6

Мы с матерью подъехали к моргу в назначенное время. Последний муж тёти Наташи заказал для поездки на кладбище небольшой старенький автобус, который уже стоял в ожидании гроба и родственников умершей. Рабочие ритуальной организации вынесли из морга закрытый гроб с моей тётей и поместили его на полу автобуса. Моя мать кивком головы поприветствовала каких-то подруг тёти Наташи, которых я не знал, и одна из них поцеловала в щёку мою мать и проговорила, всхлипывая в носовой платок:

— Я знаю, что она тебе была как родная… — После этой тихой фразы мать села на сидение рядом со мной, а подруга тёти Наташи уселась на другое сиденье чуть поодаль. Я с удивлением еле слышно спросил мать:

— Почему эта женщина сказала, что тётя Наташа была тебе как родная? Разве Тётя Наташа не была нам родной?

— Не была… — тихо прошептала мне в ответ мать и добавила, — я позже тебе расскажу…

Человек десять, включая мужа тёти Наташи, медленно уселись в автобус с гробом умершей, и мы поехали на кладбище. Перед кладбищем автобус остановился у металлических ворот покрытых облезлой от времени бледно-голубой краской. Рабочие вынесли гроб из автобуса и расположили его на две специальные железные опоры, затем похоронщики сняли крышку гроба и предоставили возможность близким попрощаться с усопшей перед тем, как крышку гроба заколотят, а гроб понесут на руках к выкопанной могиле на территории кладбища.

Неродные сёстры и знакомые тёти Наташи, прощаясь с ней, целовали её в лоб и не могли сдержать слез, а когда очередь дошла до меня, я вдруг почувствовал, что также не могу сдержать слез, как все женщины. Мне неожиданно ясно вспомнилось, как я маленький, мне в ту пору было не больше пяти лет, на её свадьбе в нашем доме стоял на детском стульчике и пел для молодожёнов и многочисленных гостей популярную тогда песню про едущих новоселов по земле целинной и все громко хлопали мне в ладоши, а тётя Наташа благодарно целовала меня под своей белой прозрачной фатой. Потом мне вспомнилось, как она часто приносила именно мне со своей работы в кондитерском цехе большие кремовые торты с красными розами, которые она искусно творила сама. Мне вспомнилась столовая в Нефтеюганске, когда я приходил туда после школы обедать, а тётя тотчас бросала все свои дела и с большим блюдом стремглав бежала к раздаче, спешно накладывая мне самой лучшей и сытной еды, и я в тихом одиночестве в её кабинете в кондитерском цехе объедался до отвала. Несомненно, тётя Наташа непонятно за что очень любила меня, и я это чувствовал по её поведению, по её взгляду на меня с любовью светящимися глазами, и если ей иногда что-то не нравилось во мне, то и тогда она смотрела на меня с оттенком добродушной укоризны. Тётя допустила меня молодого до своего тела, и это тоже было проявлением её огромной любви ко мне, как к любимому мужчине, возмужания которого она словно, наконец-то, дождалась… После всех этих воспоминаний я, тридцатилетний мужчина, заплакал невольно навзрыд… Все женщины вдруг обернулись на меня и тоже заголосили от искренности моего переживания. Моя мать села на входную ступеньку в открытую дверцу автобуса и нервно закурила папиросу. Слёзы текли из её глаз безостановочно… Я помню, что когда гроб опустили на дно, и рабочие начали проворно лопатами засыпать могилу, то бросая горсть влажной земли на гроб тёти, я опять вдруг не сдержался и зарыдал, не в силах справиться с чувствами… Мне окончательно открылось, что неродная тётя Наташа могла любить меня, как женщина любит мужчину, но узнал я об этом после её ухода. Она прожила только сорок пять лет и это наполняло души присутствующих невероятной жалостью к усопшей.

На поминках я много выпил водки. Я опять и опять вспоминал тётю Наташу, и то, что она унесла с собой — тайну наших особенно близких отношений…

Нижний Новгород,

2020 год.

Переводчица с немецкого

(рассказ)

«Только человек из животных на земле имеет сексуальное влечение с раннего детства до старости и почти ежесуточно…»

(Из лекции по биологии)

Глава 1

— Юрий Петрович, может, не станете увольнять Сашу?.. Он говорит, что вовсе не умышленно опоздал: мол, из-за дорожной пробки на мосту задержался, поэтому не приехал в назначенное время… — произнесла взволнованно переводчица Ольга, но последние слова своей просьбы она уже договорила еле слышно. По вспыхнувшим злостью глазам директора Ольга поняла, что совершила непоправимую ошибку.

— Пробка, бутылка… Тебе жалко его? — тихо с хрипотцой в голосе спросил коварно директор. Это был убийственный вопрос для карьеры переводчицы, как она поняла позже.

— Юрий Петрович, конечно, жаль, если вы его уволите ни за что… — продолжая усугублять своё положение, откровенно призналась Ольга, но сама уже ясно почувствовала, что напрасно пошла хлопотать за водителя, и что сейчас что-то случится, и, не выдержав взгляда директора, отвела свои чёрные глаза сначала в сторону, а затем на свои предательски подрагивающие бледные кисти рук, на которых просматривались через белую кожу голубые вены. Ольга понимала, что все в конторе знали о её любовных отношениях с директором, поэтому многие в офисе посоветовали водителю обратиться именно к переводчице, чтобы она уговорила директора не увольнять шофёра за очередное опоздание. Тем более, что водитель Александр часто тайком от директора подвозил Ольгу из дома на работу, и поэтому у неё сложились с водителем дружеские отношения. Ольга и Александр симпатизировали друг другу и являлись ровесниками — им обоим было по двадцать восемь лет.

— Позови кадровика, — проговорил сухо директор, бледнеющий ещё заметнее от злости. Ольга ушла, а через две минуты зашла бухгалтер, которая совмещала должность кадровика со своей основной должностью — главного бухгалтера.

— Вызывали, Юрий Петрович? — еле слышно спросила сорокалетняя неуверенная в себе женщина, которая вечно ходила на работу в одной клетчатой серой юбке и в одном песочного цвета жакете, и всегда казалась подавленной от своих мыслей об очередной отчётности.

— Елена Николаевна, подготовьте приказ об увольнении водителя Александра и переводчицы Ольги за нарушение трудовой дисциплины. Если они добровольно напишут заявления об увольнении по собственному желанию, то приказ об увольнении можно не обосновывать нарушением трудовой дисциплины.

— Поняла, Юрий Петрович… — с запозданием испуганно проговорила бухгалтер и, чуточку приоткрыв дверь директорского кабинета, от которой отошла на расстояние не более полушага, боком, беззвучно вышла обратно, словно ловкая мышь проскользнула в узкую щель.

Дело происходило в начале 1998 года, и Юрий Петрович Тихонов, ещё сравнительно молодой мужчина, сорока трёх лет от роду, почувствовал, что ревность душит его. Он уже год находился в любовной связи с молодой переводчицей, которую принял на работу по необходимости вести переговоры с немцами, которые по более высокой цене согласились покупать у фирмы Тихонова старые свинцовые аккумуляторы в неограниченном количестве. Особенно царапало душу директора то обстоятельство, что за его приличную зарплату и водителю, и переводчице эти молодые люди могли тайком получать взаимное удовольствие от возможных любовных утех, посмеиваясь над ним. Ещё накануне Тихонову «доброжелатели» доложили, что его водитель утром и вечером возит переводчицу из дома, и домой, если свободен от поручений директора. Заступничество переводчицы Ольги за водителя Александра сейчас только больше убеждало Юрия Петровича в том, что факт измены переводчицы, его офисной любовницы, налицо. Как каждый властный мужчина, Юрий Петрович не смог смириться с тем, что его променяли на какого-то заурядного шоферюгу, тем более, что директор оплачивал содержание любовников из собственного кармана за их, по сути, безделье, потому что работы за целый день у обоих почти не было. Тихонов привык к Ольге и успел прикипеть к ней душой и телом, но возможная измена ему со стороны переводчицы с его водителем, даже неподтвержденная, не могла удержать Тихонова от увольнения молодых людей. То, что Ольга пришла просить за водителя, только убеждало директора, что любовница невероятно наглая, раз не постеснялась прийти и просить за более молодого своего любовника к другому своему любовнику, но старшему по возрасту. Этот возможный факт заставлял директора проклинать себя за опрометчивую связь на рабочем месте с молодой соблазнительной женщиной. Она же или обиделась за незаслуженное увольнение, или действительно была виновата и потому не решилась прийти к Юрию Петровичу, и просить его не увольнять хотя бы её. «В женском характере есть такая черта, что если, например, женщина в чем виновата, то скорей она согласится потом, впоследствии, загладить свою вину тысячею ласк, чем в настоящую минуту, во время самой очевидной улики в проступке, сознаться в нем и попросить прощения», — вспомнил Тихонов известного знатока женских душ — Достоевского. Перебирая мысленно историю отношений с только что уволенной любовницей, Тихонов припомнил, что почти каждый раз после близости с ним, Ольга регулярно в задумчивости и с грустью повторяла, что у неё есть предчувствие на непродолжительное время её работы с ним. Так оно и случилось, но почему она высказывала своё предчувствие задолго до сегодняшнего увольнения — осталось загадкой для директора. Ольга закончила в институте иностранных языков факультет переводчиков и представляла из себя способного (по своей уверенной и раскрепощённой разговорной манере) специалиста по общению не только с немцами, но и со всеми людьми. Тихонов понимал, что уволил привлекательную и хорошо образованную молодую женщину, которая в Москве могла бы найти работу с высокой зарплатой. Но самое забавное было в том, что он, Тихонов, был женат и в браке имел сына, а уволенная Ольга была замужем и тоже имела ребёнка. Юрий Петрович начал понимать, что влюбился в переводчицу, как прыщавый юнец, и через два часа попытался дозвониться до уволенной сгоряча женщины, и исправить положение, но та заблокировала номер его телефона и телефоны фирмы. Стало понятно, что возврата уволенной переводчицы не случится. Юрий Петрович вспомнил, как ездил с ней в Москву в Центр международной торговли к немцам на переговоры, и что на одну ночь они останавливались в гостинице «Россия», где и произошла их первая близость. Юрий Петрович, опьянённый тогда шампанским, просил Ольгу говорить с ним во время близости только по-немецки, потому что это придавало его удовольствию особую окраску, и переводчица послушно картавила ему в ухо какие-то непонятные немецкие фразы, подобно тем, что он когда-то в молодости слышал в избитых порнофильмах. Все это казалось так остро сладостным по ощущению, что он тогда невольно быстро забыл о существовании родной семьи… Вспомнилось, что когда он с переводчицей возвращался из Москвы на поезде, то на вокзале её встречал муж. Тихонов тайком из далека наблюдал, как Ольга радостно обнимала и целовала мужа на перроне, словно она ездила по его заданию соблазнять начальника. Тихонов никогда не спрашивал у Ольги, что она рассказывала мужу о поездке в Москву, но та непринуждённость и искренняя радость встречи с обманутым мужем, поразила Юрия Петровича. Этому невероятному перевоплощению могла позавидовать любая великая актриса и даже Мата Хари. Этот давний факт дополнительно сегодня убеждал директора, что эта женщина с лёгкостью может пойти на измену мужу, любовнику или любому другому мужчине в её жизни, если от этого ей выгода и удовольствие. «Но чем я отличаюсь от неё? Я также после поездки в Москву с любовницей пришёл домой и с неподдельной радостью целовал супругу, как мужчина очень соскучившийся по любимой жене, обнимал уже большого сына, которого родила мне впервые обманутая жена? Это все вещи одного порядка… Всё-таки нужно было уволить только водителя, — с сожалением подумал Тихонов, — а её заставить признаться в измене и покаяться, намекая, что её связь с водителем доказана слежкой за ними… Но зачем мне придумывать то, чего не было?.. Почему она не пришла и не сказала мне, что у неё с водителем не было близости? Значит, она опасалась лгать мне в глаза… Она, возможно, предположила, что водитель Саша мог проболтаться о их интимной связи своему дружку в фирме, а тот мог ещё кому-нибудь сказать, и тогда её приход ко мне на разговор не имел смысла, кроме разоблачения и позора. Переводчица не знала, что именно доподлинно мне известно… А могла ли она не прийти из-за обиды на меня после самых крепких и страстных любовных отношений в течение целого года её работы у меня? Как это определить точно? А может, нужно было сделать вид, что мне её любовные отношения на стороне безразличны?.. Однако, как мне скрыть сумасшедшую злобу от ревности, что я испытал сегодня днём во время её прихода ко мне и испытываю до сих пор? Нет — это невозможно!.. Я как Пушкинский цыган: мне можно, а ей — ни-ни!.. Дикарь!.. Молодая баба меня влюбила в себя, и я не могу найти себе места от того, что лишился ежедневной невероятно трепетной и доступной близости с ней в своём кабинете, в туалете ресторана, в СВ купе поезда, и вообще, где придётся, да ещё под аккомпанемент тихих немецких реплик по моему настоянию… Главное, что она была инициатором всех наших контактов, и это никогда меня не отталкивало от неё… Что-то было в ней такое, чего нет в простоватой и всегда влюблённой в меня жене… От моей жены при близости не исходило никаких неприятных запахов, а от этой чертовки, шепчущей возбуждающим немецким языком мне в ухо какую-то тарабарщину, всегда ощущался какой-то слабый запах недомытости интимных мест её тела… но почему это не убивало интереса к ней?!. Я схожу с ума… Я извращенец, как… как Наполеон, который в письмах просил Жозефину перед его приездом не мыться несколько дней… Кроме разрыва болезненной привязанности к Ольге, я дополнительно безжалостно добавил и ей жизненных проблем из-за потери работы в это непростое время, и теперь не на месте моя совесть… Мне помнится, что первое время в особенно холодные зимние дни она из-за нужды приходила на работу в каком-то стареньком чёрном приталенном пальто на вате с цигейковым чёрным стоячим воротником, который закрывал половину её бледного лица в морозную погоду, и только её большие ресницы белые от инея говорили, что эта женщина невероятной привлекательности и ценности, несмотря на бедненькое пальто…»

Ещё час Тихонов сидел в кабинете расстроенный от потери любовницы, но он понимал, что изменить ничего нельзя и нужно принимать жизнь такой, какая она есть. Он вызвал по телефону опять кадровика, и та через минуту постучала.

— Да! — крикнул Тихонов. Кадровик вошла, внимательно и преданно глядя в глаза директору.

— Елена Николаевна, дайте рекламу на вакансию переводчицы с немецкого языка.

— Хорошо, Юрий Петрович.

— Переводчица и водитель написали заявления по собственному желанию?

— Да… Я им сделала окончательный расчёт и выдала деньги с трудовыми книжками.

— Хорошо. Вы свободны.

Ещё час Юрий Петрович просидел на работе и потом ушёл домой, не переставая ни на минуту думать о худенькой и стройной Ольге, которая несомненно мешала его работе, но он не в силах был отказаться от её услуг. «Нужно исключить в будущем любое сближение с женщинами на работе… Зачем мне сплетни в офисе? Это только разрушает дисциплину в конторе…» — подумал Юрий Петрович и вошёл в подъезд своего дома.

Глава 2

Через неделю в офис пришли три кандидатки на должность переводчицы. Юрий Петрович решил принять по очереди всех женщин, а на следующий день пригласить на оформление документов ту, которая будет лучше подходить для работы, по его разумению.

С третьей девушкой Юрий Петрович разговаривал дольше всех. Он ловил себя на мысли, что вновь склоняется к тому, чтобы выбрать на освободившуюся должность переводчицы более высокую, более привлекательную и более молодую девушку. Она предстала перед ним с химической завивкой своих тёмных и длинных волос, в тонком свитере с высоким воротом до подбородка, в юбке короче обычного, которая открывала и без того её длинные бедра в тёмно-коричневых колготках до неприличного уровня, и ему стало понятно, что девица хочет устроиться во что бы то ни стало. «Ну почему они все выпячивают свои прелести прежде всего? Почему все они настроены прежде всего на это?..» — с досадой от беспомощности подумал директор, но решил, что больше он ни за какие прелести не свяжется на работе с женщиной.

— Здравствуйте, — произнесла робко девушка и по её бегающим глазам стало понятно, что она волнуется, несмотря на свой прекрасный вид. Юрий Петрович про себя подумал, что наверняка в данную минуту у неё вспотевшие ладони, как у прежней переводчицы при устройстве на работу, и чтобы убедиться в этом, он поднялся из кресла и через стол протянул свою руку девушке для приветствия. Первым руку мужчина не протягивает женщине, но раз уж он возможный её начальник, то обоснованно решил, что может позволить себе это с уверенностью. Действительно ладонь у девушки оказалась влажной от волнения, и Юрий Петрович испытал удовлетворение от своего точного предчувствия. «Все они одинаковые…» — подумал директор.

— Здравствуйте, — ответил Тихонов и на секунду дольше обычного задержал вспотевшую ладонь девушки в своей сухой крупной руке. — Присаживайтесь, — сказал Юрий Петрович и указал на ряд мягких стульев вдоль левой стены от своего стола. Девушка уселась не рядом со столом, а чуть поодаль, и Тихонову невольно с боку ещё выше открылись длинные бедра переводчицы. — Могу я взглянуть на ваш диплом? — проговорил Тихонов, и девушка достала из небольшой сумочки диплом, паспорт и трудовую книжку. Из документов было ясно, что переводчица закончила институт иностранных языков в прошлом году, а лет ей исполнилось только двадцать пять, и стажа в трудовой книжке по специальности не имелось. В трудовой книжке у неё была одна запись о том, что она поработала в торговой фирме секретарём пять месяцев.

— Наталья Николаевна, почему вы уволились с прежнего места работы? — спросил Юрий Петрович и пристально посмотрел в глаза кандидатке.

— Потому что платили меньше, чем обещали… — ответила из под пышных мелких кудрей на лбу девушка и непроизвольно щёлкнула замком своей сумочки лежащей на бёдрах.

— Можно узнать, сколько именно вам платили на прежнем месте?

— Двести долларов…

— А какая сумма вас удержала бы от увольнения? — спросил Тихонов, рассматривая представленные документы.

— Хотя бы выплачивали обещанные триста долларов, то я бы осталась, — нервно произнесла Наталья и опять непроизвольно от волнения открыла замок на сумочке, и тут же закрыла.

— Наталья Николаевна, вы уверены, что по-немецки сможете бегло говорить по телефону?

— Да, — ответила уверенно и протяжно от неожиданного вопроса девушка и вдруг добавила, — мне один знакомый в Москве предлагал работу в штаб-квартире НАТО, — при этом Наталья смело посмотрела в глаза Тихонову, и было понятно, что девушка, вполне возможно, получала такое предложение от кого-то, но было ли это предложение серьёзным и реальным, а не обманом, — чтобы вытащить высокую молодую девицу в Европу для работы на панели, к чему склонялся Тихонов, — было трудно понять.

— Почему вы не согласились на это предложение?

— Во-первых, нужно было переезжать в Брюссель, а родители мои побоялись меня отпускать одну.

— А во-вторых?

— Во-вторых, мой приятель из Москвы мне что-то не перезванивает…

— Ну, ладно… — легко скрывая желание улыбнуться, произнёс Тихонов. — Вы готовы забыть про НАТО, если я вас приму переводчицей в свою небольшую организацию? Вы не сбежите от меня в Брюссель? — спросил Юрий Петрович, произнося город со штаб-квартирой НАТО комично, словно с тремя «с».

— Лучше работать по специальности в родном городе, — ответила Наталья, улыбнувшись на шуточный вопрос директора.

— Ну, спасибо… Тогда я дам вам сейчас шанс показать свои способности по знанию разговорного немецкого языка по телефону. Согласны поговорить с нашими партнёрами в Германии?

— Да, — негромко произнесла Наталья и, кажется, чуточку ссутулилась от неожиданного предложения.

— Наталья Николаевна, можно я вас буду звать только по имени?

— Конечно…

— Наталья, садитесь на моё место и вот с этого телефона сделайте звонок по этому номеру, — директор указал на бумажку на столе. — Мы продаём немцам старые свинцовые аккумуляторы. Вчера мы отправили им с таможни две фуры по двадцать тонн. Сообщите им об этом по телефону. Наберите вот этот номер и представьтесь, скажите что вы новая переводчица из фирмы Silvermost и по поручению директора Тихонова Юрия Петровича сообщаете им, что в их сторону ушли вчера с таможни две фуры по двадцать тонн свинцовых пластин.

— Хорошо, — тихо проговорила Наталья и неспешно пересела в освободившееся нагретое кресло директора, который встал позади. От тепла кресла девушке на секунду почудилось, что директор как будто успел подложить ей под зад свои большие тёплые ладони. Наталья несмело набрала номер на телефонном аппарате, а Тихонов перешёл на её прежнее место, чтобы смотреть в лицо переводчице. Через пять секунд Наталья, краснея лицом под взглядом директора, по-немецки сказала кому-то, о чем её попросил Тихонов. На том конце провода немец ей что-то сказал, и она улыбнулась. Через две минуты разговора, положив трубку на аппарат, Наталья довольная посмотрела на Юрия Петровича, а он невольно вспомнил о прежней переводчице и о том, что сейчас его так же возбуждала новая переводчица своей немецкой речью, вылетающей из её быстро шевелящихся губ.

— Что тебе ответили?

— Они сказали, что приняли информацию к сведению, а в конце этот немец спросил про какую-то Ольгу. Я сказала, что не знаю о ней ничего. Он передал вам большой привет и попрощался.

— Хорошо. Первый экзамен ты выдержала, — сказал Юрий Петрович, умышленно повторно переходя на «ты». — Завтра придёшь к десяти утра. Первый испытательный месяц я буду тебе платить триста пятьдесят долларов, а если за месяц твоя работа понравится, то переоформим тебя с месячного контракта на постоянную работу по трудовой книжке с зарплатой четыреста долларов, а может, и больше… Работы почти никакой нет — два-четыре звонка в неделю и только. Сидеть будешь в зале с двумя бухгалтерами. Там есть свободный стол. Можешь брать с собой интересную книжку. Я иногда буду просить тебя принести чай, так как бухгалтера у нас вечно заняты, а секретаршу только для этого я нанимать не хочу. Лучше я тебе буду больше платить.

— Хорошо, — сказала Наталья, кивая согласием.

— Возьми свои документы и принесёшь их завтра утром снова. Я кадровика поставлю в известность. Если захочешь, то юбку можешь надевать подлиннее, — сказал Юрий Петрович и улыбнулся покрасневшей девушке. Тихонов явно смущал и приятно тревожил новую переводчицу своей уверенностью и естественным переходом на доверительное общение.

Глава 3

Спустя три дня переводчица Наталья опять пришла на работу в очень короткой юбке, хотя до этого два дня приходила в длинных, обтягивающих её изящную фигуру, платьях. Когда Тихонов Юрий Петрович по телефону вызвал её из бухгалтерии, чтобы она заварила ему чашку чая и принесла в кабинет, то он при её входе с чаем выпрямился в кресле и комично округлил от удивления глаза.

— Душа моя, ты окончательно сведёшь меня с ума… От вида твоих ног у меня кружится голова. Ей-богу, пожалей меня, девочка… — театрально произнёс Юрий Петрович и обаятельно улыбнулся Наталье. Она вспыхнула румянцем, заулыбалась и поставила чашку перед директором, не решаясь тотчас повернуться к нему задом и уйти. — Подожди, не уходи… Подойди ко мне сюда, — тихо проговорил Юрий Петрович и указал Наталье на место подле себя. Она, не переставая улыбаться, послушно обошла стол и приблизилась вплотную к креслу директора. Он сидя взял кисть руки девушки и чуть приподнял её над бедром, разглядывая ровные длинные ноги переводчицы. — Дай хоть посмотреть на эту красоту… Гляжу — не нагляжусь! — добавил Юрий Петрович почти шёпотом, но возбужденно, а Наталья, гуще краснея, улыбалась, не смея помешать директору рассматривать свои длинные ровные ноги, словно позволяла ему смотреть не на ноги, а на безобидные ладошки рук. Затем Юрий Петрович встал во весть рост и, обхватив рукой талию девушки, нежно чуть притянул её ближе к себе, и, пристально глядя ей в глаза, как гипнотизёр, поцеловал в губы. Поцелуй затянулся на целую минуту. — Всё! Теперь иди, любовь моя… Не то я не ручаюсь за себя… За чашкой зайдёшь, когда бухгалтера уйдут домой… Ой! Нет! Не заходи, — как бы опомнившись, проговорил Юрий Петрович. — Я сам занесу чашку в бухгалтерию. Сегодня мне нужно съездить на склады с инспекцией.

— Хорошо… — беззвучно произнесла Наталья, чуть чаше обычного дыша от длительного поцелуя. Уходя, она у двери оглянулась на директора, улыбнулась и исчезла. Что-то в ней было такое, что интуитивно давало Тихонову смелость распоряжаться ею. Он за прожитую жизнь научился угадывать это. Он совершенно был уверен, что она выполнит любую его просьбу. Сказал бы он ей сейчас раздеться до гола в его кабинете, и она бы ни на секунду не задумалась. В этом она от прежней переводчицы Ольги отличалась. Ольга бы сказала, что сначала нужно закрыться, а то вдруг кто-нибудь зайдёт. Словом, Ольга была постарше Натальи и не теряла голову напрочь. «Господи, что я опять делаю?.. Я вновь сам себе создаю проблему на работе. Мне нужно зарабатывать деньги, а я амурничаю, будто мне, как и ей, двадцать пять лет. Как можно это совмещать без потерь?.. Мне необходимо открывать дополнительные приёмные пункты… Я сам выбрал красивую девку в помощницы, а теперь стою вновь перед выбором… Ведь чувствовал же, что не её нужно было принимать на работу, а другую из трёх женщин. Горбатого могила исправит… Почему я не могу воздерживаться, как это могут легко делать многие мужчины? Почему?.. — спрашивал себя Юрий Петрович. — Почему мне не хочется принимать на работу таких, как бухгалтер Елена Николаевна, глядя на которую, мне хочется быть убеждённым толстовцем…»

Через две минуты Наталья опять постучалась в кабинет и уже решительнее вошла, нежели в первый раз.

— Юрий Петрович, можно мне на два часа отлучиться?.. Мне нужно получить бандероль. После работы я никак не успеваю.

— Милая моя, конечно, иди… Сегодня можешь не возвращаться, а завтра у нас с тобой переговоры с немцами после обеда.

— Спасибо, — сказала Ольга и уже ничуть не краснея улыбнулась. «Слава богу, что сегодня я ничего не натворил с этой девицей, не взвесив всё хорошенько», — подумал Юрий Петрович и собрался в соседнее кафе на обед. Бухгалтеры часто обедали в офисе, разогревая взятую из дома готовую еду, и Юрий Петрович зашёл к ним перед уходом.

— Девушки, я на обед, а потом на склад уеду, поэтому прощаюсь до завтра.

— До свидания, Юрий Петрович, — ответили женщины, и директор ушёл.

На следующий день переводчица Наталья смеялась в зале с бухгалтерами, что-то обсуждая. Чувствовалось, что она обжилась на новой работе, которая ей нравилась из-за полной праздности и отсутствия побочных нагрузок. Переводчица даже сама вызвалась чем-то помочь бухгалтерам в выполнении их работы по заполнению каких-то бланков, табелей, карточек. Приехавшие в офис за наличными деньгами приёмщики металлолома от населения толпились в бухгалтерии и шутили с офисными женщинами и особенно с новой переводчицей, которая несомненно всем нравилась, и мужчины угощали новую молодую работницу, кто яблочком, кто шоколадкой, а кто-то сбегал в соседний магазин и принёс торт для чая.

Юрий Петрович Тихонов весь вечер накануне допоздна дома размышлял, лёжа на диване перед телевизором, над тем, а стоит ли ему склонять новую переводчицу к сожительству, которая несомненно уступит ему в его кабинете, если он этого пожелает. Но что даст ему эта очередная связь на работе, кроме потрясающего тела молодой девушки. Бывшая переводчица Ольга имела не только прекрасное тело, но и своеобразное содержание своей прекрасной головки. Она любила рассказывать о своей практике в Лейпциге и забавную историю о том, что там она имела мимолётный роман с огромным немцем, который сделал ей предложение, но она ему отказала, потому что он не очень внешне ей нравился. С ней Юрий Петрович мог подолгу разговаривать, и она имела схожую с его оценкой некоторых людей, событий и предпочтений. С новой молодой переводчицей он не представлял, о чём можно говорить. Её голова по содержанию казалась ему несравнимой с головой бывшей переводчицы Ольги. Новую переводчицу Юрий Петрович не приревновал бы к своему водителю, а, напротив, порекомендовал бы ему её, вдруг показалось ему. Опять и опять уволенная переводчица Ольга вспоминалась Тихонову, и он не переставал непроизвольно, против воли, сравнивать обеих женщин. В Наталье ему нравилось только тело, а в уволившейся Ольге он тело видел только приложением к весёлому времяпровождению с ней. С ней он иногда мог смеяться до слез, и также искренне до коликов могла смеяться и она с ним над каким-нибудь забавным персонажем в жизни, в анекдоте или в кинофильме. У Юрия Петровича до сих пор стоял в ушах её заразительный смех. «Сколько я ещё буду думать о ней?..» — спрашивал он и проклинал себя, как за большой грех перед ушедшей из его жизни, возможно, невинной и прекрасной женщины. Если даже допустить, что его предположение о её связи с водителем действительно имело место, то какое право он имел увольнять её и отказывать ей в выборе любовных партнёров. Дикость своего поступка по отношению к Ольге сейчас казалась Тихонову настолько очевидной, что ему становилось стыдно — стыдно потому, что один человек на белом свете сейчас справедливо думает о нём, как о варваре.

На столе зазвонил телефон внутренней связи и директор поднял трубку.

— Да!

— Юрий Петрович, это Наташа! Нам подарили торт, и мы заварили чай. Вам принести?

— Принеси, мой друг, — ответил Тихонов и почувствовал прилив сил во всём теле. Он представил, как сейчас бухгалтеры подбадривают её и говорят, что бери дело в свои руки, потому что после уволенной переводчицы он стал злым и нелюдимым, и что ты ему понравилась, раз он принял тебя на работу. Тихонов вышел навстречу и присел на край стола с другой стороны, ожидая кудрявую красавицу, как он про себя называл переводчицу Наталью. Она осторожно зашла с чашкой, глядя то на полную чашку и блюдце с кусочком торта, то на него, и вновь на ней была кроткая юбка. Юрий Петрович подбежал к переводчице и принял из её рук чашку с чаем. Поставив все на стол, директор привычным движением притянул Наталью к себе и поцеловал в губы.

— Ты опять в короткой юбке?

— Это… из-за вас, Юрий Петрович… — честно призналась девушка.

— Там много людей. Иди и придёшь ко мне вечером, когда уйдут бухгалтеры домой… Нам нужно сделать важный звонок немцам. У нас не хватает денег на закупки. Нужно попросить их сделать предоплату под будущие поставки. Они иногда мне помогают.

— Хорошо.

— Наташа, скажи мне: у тебя есть сердечный дружок?

— Есть один, но я его не люблю… — тихо ответила девушка, глядя исподлобья через мелкие кудряшки волос на директора. Тихонову стало понятно, что это своеобразное приглашение ему.

— У нас разница с немцами по времени два часа, поэтому сегодня до семи вечера задержимся. Я хочу, чтобы ты сходила за французским шампанским, но возьми с собой какой-нибудь пакет, чтобы бухгалтеры не видели, что именно ты купила. Спрячь пока пакет с шампанским у себе в столе, а ещё купи что-нибудь закусить. Лучше тебе купить курицу гриль. Когда бухгалтеры уйдут домой, то поставь бутылку в холодильник, — Юрий Петрович дал денег Наталье, и та ушла исполнять его поручение.

В пять часов вечера бухгалтеры попрощались с директором и ушли по домам. Юрий Петрович позвал в открытую дверь своего кабинета переводчицу, и она быстро пришла к нему.

— Наташа, ты поставила шампанское в холодильник?

— Да!

— Надо бы курицу разделать на маленькие кусочки, чтобы не давиться большими кусками. А хлеб ты захватила, девочка?

— Купила мягкие и ещё тёплые две больших лепёшки.

— Умница, — сказал Юрий Петрович и подошёл к девушке. Они жадно поцеловались. — Девочка моя, давай сначала сделаем дело, а потом выпьем шампанского.

— Давайте… — тихо согласилась Наталья.

— Скажи им сегодня, что мы вчера отправили с таможни ещё три фуры с аккумуляторами.

— Хорошо, — ответила Наталья и набрала номер покупателей в Германии. Опять переводчица представилась, но её уже узнали по голосу на том конце провода. Наталья над чем-то смеялась и была довольная. Потом она попросила немца подождать минуту и обратилась к директору. — Юрий Петрович, они спрашивают: не могли бы мы побольше закупать отходы из нержавеющей стали с содержанием никеля 9%?

— Скажи им, что у нас не хватает денег на закупку. Если они вышлют предоплату тысяч пятьдесят марок, то мы за два месяца отправим им металлолома нержавеющей стали на эту сумму. Наталья быстро перевела немцам просьбу Юрия Петровича, и те согласились завтра деньги перевести. Довольный Юрий Петрович подал Наталье знак, что разговор можно заканчивать, и попрощавшись с немцами, девушка положила телефонную трубку на аппарат. — Душа моя, вот это дело можно обмыть шампанским. Неси сюда курицу и шампанское из холодильника, — Наталья ушла в бухгалтерию.

— Наташенька, почему ты не приносишь на работу какую-нибудь книгу для чтения?

— Юрий Петрович, как я могу читать художественную литературу на рабочем месте, когда обе бухгалтерши загружены писаниной до предела. Во время сдачи квартального отчёта в налоговую им времени не хватает даже чаю попить. Правда-правда! Я нисколько не преувеличиваю, — заступилась горячо Наталья за новых знакомых по работе. Если бы я сидела отдельно от бухгалтеров, то, возможно, что-нибудь с удовольствием брала с собой почитать.

— У нас есть один кабинет без окна. Если хочешь, то переходи туда.

— Нет. Одной в кабинете мне будет скучно сидеть, а с бухгалтерами мне веселее, к тому же мы успели подружиться. Они весёлые тётки, хотя значительно старше меня. Они первое время с подозрением ко мне относились. Они считали, что я являюсь ваши ушами в бухгалтерии.

— Они, наверное, сплетничают обо мне?

— Ничего подобного! Ещё ни разу они ничего не сказали о вас плохого.

— А ты бы сказала мне, ели бы они меня ругали?

— Не знаю, Юрий Петрович… По-моему, не очень хорошо передавать чужие секреты.

— Ладно, не будем о грустном сегодня, — сказал Юрий Петрович и наполнил два узких бокала. — Я хочу выпить за тебя, моя очаровательная девочка, за твой успех в моей компании. Я хочу, чтобы тебе было комфортно у меня…

— Спасибо вам за работу, Юрий Петрович… — сказала Наталья, а после прикосновения к бокалу директора своим бокалом — отпила два глоточка.

— Закусывай курицей, Натали.

— Я пока не хочу…

— Скажи, а почему ты пошла пять лет изучать именно немецкий язык?

— В школе я лучше всего успевала по немецкому и учительница немецкого во мне души не чаяла. Она меня уговорила после школы поступать в иняз. У неё там старшая сестра преподаёт.

— Но ведь изучение немецкого предполагает твою жизнь переводчика в русской крупной фирме или в немецкой, а ты пошла ко мне, где для немцев собирают металлолом. Это мелковато для твоей квалификации.

— Я пошла к вам… из-за вас.

— Из-за меня?! — удивлённо переспросил Тихонов.

— Да…

— Ну, началось… Ты же не видела меня, когда шла по нашему объявлению на собеседование!

— Не видела, но увидела и поняла, что ради вас можно попытаться устроиться.

— Да что во мне такого, чтобы такой красивой и молодой девушке устраиваться в фирму, где три раза в неделю нужно поговорить по телефону с немцами? Тебе не кажется, что это не совсем продуктивное использование своих знаний?

— Юрий Петрович, как вы не понимаете, что женщина в жизни надеется на случайность, на чудо и полагается на свою интуицию! — Тихонову стало заметно, что Наталья захмелела от шампанского и потому разоткровенничалась.

— Но ведь тебе, как и всем женщинам нужно удачно выйти замуж, а здесь из мужчин — я один, и тот женатый!

— У меня в жизни ещё есть время, — многозначительно произнесла девушка и допила остатки шампанского в своём бокале. Тихонов налил Наталье ещё шампанского.

— Скажи мне, пожалуйста, ты знаешь какие-нибудь стихи на немецком языке? Я учил в школе немецкий, но уже не помню ни слова, кроме: Yuri geht an die Tafel. Kinder, Mutter… А ты пять лет изучала язык.

— Я помню до сих пор только одно стихотворение Гёте наизусть. Послушаете?

— Конечно! Я возбуждаюсь под немецкую непонятную мне речь, когда её произносит желанная девушка, хотя знаю, что немецкий язык не является языком любви, по мнению специалистов, — сказал Юрий Петрович.

— Оно коротенькое…

— Не важно! — произнёс Тихонов. Наталья посмотрела на плафон в кабинете и начала тихо декламировать: —

Gefunden

Ich ging im Walde

So für mich hin,

Und nichts zu suchen,

Das war mein Sinn.

Im Schatten sah ich

Ein Blümchen stehn,

Wie Sterne leuchtend,

Wie Äuglein schön.

Ich wollt es brechen,

Da sagt es fein:

Soll ich zum Welken

Gebrochen sein?

Ich grub’s mit allen

Den Würzlein aus.

Zum Garten trug ich’s

Am hübschen Haus.

Und pflanzt es wieder

Am stillen Ort;

Nun zweigt es immer

Und blüht so fort.

— О чем это стихотворение? Есть русский перевод?

— Да. В стихотворении идёт речь о цветке, который найден в лесу. Автор забрал цветок вместе с землёй, корнями и посадил в своём саду.

— Спасибо тебе, девочка… Я хочу, чтобы ты чаше мне его шептала на ухо… — Хорошо… — согласилась Наталья, и Юрий Петрович опять начал нежно целовать девушку.

Ночью Юрий Петрович голый проснулся с Натальей на матрасе, расстеленном в его кабинете. «Ты права, девочка… Время у тебя ещё есть на поиски своего счастья…» — подумал Юрий Петрович, разглядывая молодое и полное сил женское прекрасное тело, и тут же вспомнил с болью в душе о жене, сыне, чего никогда не происходило после близости с прежней переводчицей Ольгой. Внезапно Тихонову почудились звуки фагота из начала шестой симфонии Чайковского, которые, возможно, говорили о зарождении жизни великого композитора в утробе матери. Теперь эти звуки фагота говорили Юрию Петровичу о зарождении у него серьёзного чувства к новой переводчице с немецкого…

Глава 4

Через полгода 14 августа 1998 года президент Ельцин Борис Николаевич, разговаривая с журналистами в Новгороде, сказал, что девальвации не будет ни при каких обстоятельствах, а через три дня 17 августа 1998 года его правительство объявило о дефолте. Тихонов Юрий Петрович накануне получил очередную предоплату от немцев на закупку металлолома сто тысяч марок и обменял их на рубли. За один день его рубли подешевели в три раза, и долг перед немцами стал непосильным, потому что цены в рублях на закупку металлолома в других фирмах выросли тоже в три раза. После этого разорительного события Юрий Петрович без прибыли проработал ещё три месяца и вернул с трудом долг немцам.

Наталья ушла от родителей. За время работы у Тихонова она сняла квартиру около его дома, чтобы встречаться с ним «в нормальных условиях», как она объясняла себе. Однажды Юрий Петрович нашёл ей работу в Москве, но молодая женщина наотрез отказалась от этого предложения и продолжала работать с Тихоновым за половину обещанной зарплаты, пока он не отдал весь долг немцам.

Нижний Новгород, 2020 год.

Разглядеть свечение следов Бога
(повесть)

Несомненно, что 2020 год для всех надолго запомнится, как год всемирного наступления пандемии коронавируса, и значительные жертвы этой хвори дадут, наконец-то, понимание того, что рост количества людей всегда сопровождается бунтами, войнами или пандемиями из-за неустроенной жизни прирастающего безостановочно населения земли. Сейчас ежегодно на земле добавляется до 100 миллионов человек (примерно, такая страна как Германия!). Условия жизни людей всегда отстают от роста их количества, и это отставание, если оно затягивается, порождает конфликты и болезни. Уже сейчас коронавирус в некоторых странах заставляет перераспределять средства с дорогих вооружений на улучшение жизни прирастающего населения. Однако пока самые богатые страны не могут договориться о значительном снижение своих затрат на оружие, автор посредством своей книги пытается призвать каждого человека не ждать расторопности и разумности от правительств, а в силу своих возможностей оказывать посильную помощь старикам, одиноким матерям с малолетними детьми и бездомным людям. Нужно не только оглянуться, но и постараться отыскать подобных людей, потому что многие из них робко молчат и не стоят на улице с протянутой рукой, потому что давно потеряли всякую надежду получить помощь от кого-либо. Если бы люди делились с бедными хотя бы тем, что у них все равно испортится и пропадёт, то это бы принесло не меньшую пользу, чем отказ всех стран от всякого оружия…

За вдовою (за сиротою) сам Бог с калитою.

(из словаря В. И. Даля)

Мне в моем возрасте, под 80 лет, особенно ясно видно, что я — маленькое орудие бога для исполнения его задачи, и все больше имею определённой работы, вижу перед собой, и меньше сил — и потому от всего, что меня отвлекает, рассеивает, должен воздерживаться. Я ужасно берегу свои силы.

(Л. Н. Толстой)

Глава 1

С утра вновь начали звонить кредиторы. Звонки на двух мобильных телефонах Сергея Николаевича Зарубина были обеззвучены и переведены исключительно на вибрацию, что позволяло не слышать жене в соседней комнате беспрерывные и нудные мелодии его телефонов. Уже месяц Зарубин не спал вместе со своей второй женой, с которой прожил уже более пятнадцати лет. Работа из-за ссоры с начальником в офисе оказалась брошенной вместе с трудовой книжкой и денег на платежи неоткуда было взять. Сергей Николаевич босой сидел на лоджии в старых хлопчатобумажных шортах, в дырявой на груди и на спине белой футболке, не зная, что предпринять. Вернее сказать, ему уже ничего не хотелось делать для своего спасения — он словно начал уставать от жизни. Второй раз за время проживания со второй женой Сергей Николаевич столкнулся с тем, что не может возвращать занятые деньги. Первый раз, одиннадцать лет назад, в кризис из-за американских ипотечных бумаг, который коснулся и России, Зарубин потерял работу и не смог оплачивать кредиты, но тогда с него нечего было взять, и через три года судебные приставы отказали банкам во взыскании с него долга, так как Сергей Николаевич не имел не только никаких накоплений, он не имел никакого движимого имущества и какой-либо недвижимости. Тогда Сергей Николаевич задолжал банкам более семисот тысяч рублей и не уплата такой большой суммы в итоге сошла ему с рук. Сейчас же Сергей Николаевич мог одалживать только в микрофинансовых организациях, так как банки ему денег не давали, но микрофинансовые организации предоставляли дорогие займы, и четыре займа на пятьдесят тысяч быстро превратились в девять займов, примерно, на сто пятьдесят тысяч рублей. Теперь Сергея Николаевича беспокоило то, что он пенсионер, и судебные приставы могли располовинить его пенсию. Единственное, что вселяло маленькую надежду на сохранение пенсии — это её размер. Зарубин получал из пенсионного фонда на карту Сбербанка ежемесячно чуть более девяти тысяч рублей, а эта сумма равнялась прожиточному минимуму в регионе, где он жил. Тревожило то, что приставы могли, не вникая в детали, наложить арест на половину пенсии, и чтобы это оспорить Сергею Николаевичу потребовалось бы ходить по судам, и краснеть, как старому неудачнику, у которого пятнадцать лет назад, до ухода от первой жены с двумя взрослыми дочерьми, имелось все — квартира, автомобиль, бизнес и достаток.

Увидев в стене лоджии никелированный крюк для сеток с продуктами, Зарубин невольно подумал о самоубийстве. Повесится на крюке ему вдруг представилось лёгким делом. Однако сколько господь ему ещё позволит прожить от сегодняшних шестидесяти пяти лет он не знал, а повеситься в таком возрасте, значит, самоуверенно преувеличивать остаток жизни. Стоит ли накладывать на себя руки сегодня, если завтра смерть может прийти сама в результате инфаркта, инсульта или чего-либо ещё? Зарубин знал, что люди в более удручающем положении никогда и помыслить не смеют о сведении счетов с жизнью. Однако сейчас его особенно огорчало то, что это, как наказание, уже повторяется дважды, с тех пор, как он ушёл из первой семьи. Сегодня ему казалось, что уход от первой жены особенно обидной ошибкой из-за непоправимости положения. В первой семье он мог не думать о срочной добыче денег на проживание, чего не мог себе позволить со второй женой, которая обоснованно требовала оплачивать квартиру и хотя бы своё пропитание.

Уход из первой семьи начался с того, что у младшей дочери обнаружили какое-то заболевание мозга, а на лечение по рекомендации врачей требовались какие-то дорогие швейцарские лекарства, которые необходимо было принимать регулярно в течение длительного времени. Все бизнес предприятия Зарубина к тому времени уже были закрыты в связи с убыточностью из-за притеснений проверяющих органов. Две пиццерии принудили закрыть санитарные службы города и пожарные, которые ходили с проверками каждую неделю и всегда находили что-то новое, не соответствующее их требованиям, хотя никогда не называли заранее все недочёты. Японский ресторанчик Зарубин был вынужден закрыть из-за того, что милицейские органы накладывали на него разорительные штрафы за закупку спиртных напитков не на специальной базе, как того требовало какое-то предписание, а в лицензированном винном магазине через дорогу от его ресторанчика, что легко проверялось отсутствием штампов специальной винной базы на этикетках сливового вина. Наверное, Сергей Николаевич мог бы предложением взяток урегулировать все претензии контролирующих органов, как это делают почти все представители малого бизнеса, но тогда наивному Зарубину не хотелось этого делать из-за того, что это могло оскорбить порядочного человека, который вполне возможно мог оказаться проверяющим. Одним словом, оставался единственный выход из затруднительного положения — это продать большую квартиру, а купить квартиру поменьше и подешевле, разницу же использовать на покупку дорогих лекарств для дочери. Квартиру продали и переехали временно на съёмное жилье. Однако вместо того, чтобы незамедлительно купить квартиру подешевле, Сергей Николаевич уговорил жену дать согласие на размещение вырученных денег от продажи квартиры на фондовой бирже и попытаться заработать не только на лекарство дочери, но и купить квартиру не хуже, чем прежняя. Примерно, через полгода, из-за неопытности, от ста тысяч долларов, вырученных от продажи квартиры, осталось пятнадцать процентов. В такой ситуации человек от отчаяния начинает совершать более рискованные сделки, чтобы как-то компенсировать убытки, но это только ухудшило положение. Вдобавок, из-за потерь на бирже у Зарубина начались пьянки с загулами, и однажды утром жена не пустила его домой, а в случае попытки проникнуть в квартиру силой от неё последовала угроза вызова милиции. Это был конец супружеству после двадцати четырёх лет. В течение месяца Зарубин нашёл через интернет разведённую женщину и, схватив сумку с личными вещами, — сбежал к ней. На прощание Сергей Николаевич услышал от взрослых дочерей, что в случае ухода они перестанут считать его отцом, но сила обиды на жену оказалась такой огромной, что даже дочери не смогли заставить Зарубина отказаться от принятого решения. Сергея Николаевича успокаивало только то, что жена и дочери могли работать и оплачивать съёмное жилье самостоятельно. Так оно и случилось. То, что из-за него первая семья потеряла своё жилье, осталось тяжким грузом на совести Зарубина, и в течение всех пятнадцати лет жизни со второй женой он не переставал думать об этом. Он не мог быть счастливым во втором неофициальном браке, потому что грех разорения своих дочерей не давал ему покоя. Не бывало дня, чтобы он не думал о том, как бы помочь первой семье приобрести хоть маленькую, но свою квартиру. Однако господь словно наказывал его за безалаберность, пьянство и распутство, и все его попытки заработать деньги — ни к чему не приводили.

Теперь повторная критическая ситуация в жизни Зарубина возникла в течение пятнадцать лет совместной жизни и со второй женой. Зарубин сидел сейчас на лоджии и вспоминал прожитую жизнь до сегодняшнего дня. Зарубин полагал, что, наверное, мог бы устроится куда-нибудь работать, но ему уже ничего не хотелось делать такого, что являлось повторением и не давало возможности быстро заработать на квартиру дочерям и первой жене. То, что уже было в его жизни, сейчас казалось ему не очень интересным. Ни любовь, ни достаток, ни работа, ничто теперь не могло поднять Зарубина с места, да и первая семья уже особенно не нуждалась в его помощи и начала о нем понемногу забывать. Видимо, к каждому человеку когда-нибудь приходит усталость от жизни. Зарубин представил, что если бы сейчас на него свалились огромные деньги от какого-нибудь невероятного выигрыша в лотерею, то он бы не испытал эйфории, потому что всё то, ради чего большинство людей сейчас ходят на работу, занимаются бизнесом или даже совершают корыстные преступления ему теперь казалось не очень интересным — будь то дорогие дома, красивые женщины, дорогие автомобили, дорогая и красивая одежда, собирательство чего-либо или путешествия. Все это, кроме квартиры для дочерей, сейчас Зарубину казалось пустым и ложным стимулом продолжать жизнь. Было бы понятно его равнодушие к прелестям и соблазнам жизни, если бы он сейчас болел какой-нибудь смертельной болезнью, но этого, слава богу, не наблюдалось. Зарубин не потерял окончательно интерес к жизни и вполне мог бы третий раз жениться на относительно молодой женщине и даже родить ребёнка с ней. Однако все это в его жизни уже бывало и повторять это вновь казалось ему безумием. Зарубин гадал мысленно: есть ли ещё в жизни какие-либо дела, что он не знал, и которые сейчас сорвали бы его с места, и заставили суетиться, как молодого? Ничего не приходило на ум. Даже при его маленькой пенсии ему можно просто лежать на диване и ничего не делать ещё раз из того, что уже когда-то приходилось делать. Пять тысяч рублей он может отдавать второй жене за квартиру, а четыре тысячи с небольшим ему вполне хватит на здоровое пропитание в течение месяца.

«Неужели так рано можно потерять интерес ко всему и ничего невозможно придумать, ради чего стоит сейчас куда-то бежать сломя голову? — повторно спрашивал себя мысленно Зарубин и не находил ответа. — Видимо, после шестидесяти пяти лет все люди заняты рутиной или исполняют долг и просто покорно доживают до немощи… Что же можно придумать человеку на время дожития, чтобы всё казалось интересным и не терзаться выбором до самой могилы, если ты не болен?..»

Через несколько минут Зарубин вновь посмотрел на никелированный крюк на лоджии. Но несмотря на безвыходность положения, Сергей Николаевич никак не мог реально решиться на лишение себя жизни при полном здравии своего ещё крепкого и прекрасного тела и вовсе не потому, что это грех по Богу, а потому что не верилось, что невозможно найти для здорового тела и души новое, достойное дело, которое будет приносить радость или хотя бы удовлетворение. Зарубин предположил, что, возможно, осталось прожить лет пятнадцать, а в лучшем случае и чуточку больше, то из этих лет нужно отнять время на физиологию, а это половина от оставшегося. «Чем можно занять себя для удовлетворения души, примерно, на полных десять лет жизни, чтобы уйти в небытие с короткой по времени печалью, которую совсем избежать старому человеку никогда, видимо, не удаётся?.. А может, заняться каким-нибудь творчеством, которое не требует значительных затрат?.. Но что я умею?.. Рисовать?.. Нет! Лепить?.. Нет! А может, сочинять стихи?.. Тоже нет! Да и время стихов — в прошлом… А может, попробовать писать прозу?.. Тоже, наверное, нет! Раз уж Лев Толстой свои большие романы называл „многословной дребеденью“ в письме Афонасию Фету, то есть ли смысл что-либо писать мне бесталанному после таких откровений писателя номер один по творческой одарённости?..» — рассуждал Зарубин и вновь, который уже раз, посмотрел на никелированный крюк на лоджии. Поднявшись с низкого табурета, Сергей Николаевич протянул руку и ухватился за провокационный крюк, пытаясь определить для себя, крепко ли крюк сидит в стене лоджии. Крюк казался неподвижным, как бы сильно Зарубин не старался его расшатать. Сергей Николаевич вспомнил, как в детстве в пионерском лагере с друзьями дурачился, пытаясь чуточку придушить какого-нибудь смелого мальчика. Бралось влажное вафельное полотенце и обматывалось вокруг шеи, затем смельчака душили двое, растягивая концы полотенца в разные стороны, придавливая жертве сонные артерии у горла до тех пор, пока у мальчишки не начинала кружиться голова, а некоторые ребята даже теряли сознание и падали на пол. Таких быстро приводили в чувство и спрашивали подробно об ощущениях. Испытуемые ребята рассказывали, что почти ничего не чувствовали и даже говорили о пьянящем головокружении при возвращении сознания и постоянно улыбались, рассказывая о своих приятных чувствах после удушения. Они находились на грани жизни и смерти, но если бы во время потери сознания кто-нибудь продолжил их удушение полотенцем ещё полминуты, то возврат к жизни был бы вряд ли возможен без последствий. Зарубин вспомнил это потому, что не мог принять смерть с болью, если вместо повешения выпрыгнуть сейчас с лоджии на восьмом этаже или отравиться каким-нибудь ядом. Кроме удушения себя, другие безболезненные способы самоубийства Сергею Николаевичу были не ведомы.

Послышались тихие шаги Татьяны Федоровны, второй жены Зарубина, и отворилась межкомнатная дверь.

— Поищи работу в компьютере, может, найдёшь что-нибудь интересное, — сказала робко Татьяна Федоровна и прошла к расправленной тахте Сергея Николаевича, чтобы поправить одеяло, которое не полностью закрывало простыню на спальном месте мужа.

— Что я могу найти в своём возрасте?! Охранником, таксистом или дворником я не пойду!

— А на что ты будешь жить?!

— На пенсию…

— Ты ноги протянешь на свои 9100!

— Не протяну. Пять тысяч буду отдавать тебе за комнату, а четыре тысячи мне хватит на питание, — высказал Зарубин сожительнице свою задумку. Татьяна Федоровна с досадой посмотрела на мужа и вышла из комнаты. Татьяна Федоровна несомненно дорожила Сергеем Николаевичем с первого дня их знакомства и, можно сказать, что любила его, несмотря на всё то тяжёлое, что случалось в их совместной жизни по его вине. Слушая удаляющиеся шаги жены, Зарубин вспомнил, как именно познакомился с ней почти шестнадцать лет назад. Когда он принял решение уйти из первой семьи, то незамедлительно дал объявление о поиске женщины для создания семьи. Ему было в ту пору сорок девять лет и через два дня ему написала его сегодняшняя жена Татьяна Федоровна. Не откладывая, Сергей Николаевич назначил женщине свидание. Татьяна Федоровна оказалось моложе Зарубина на три года. В обусловленное место на свидание Сергей Николаевич пришёл загодя, чтобы разглядеть женщину из далека, а в случае, если её внешность его не устроит, уйти незаметно дворами, тем самым избегая встречи вовсе с неинтересной женщиной. Сергей Николаевич никогда бы не смог сказать пришедшей к нему на свидание женщине, что она ему не нравится. Однако, когда Татьяна Федоровна подошла к назначенному месту в назначенное время, Зарубин понял, что женщина, пришедшая на свидание, ничем не хуже его первой жены, и когда он к ней подошёл и представился, то ему показалось, что на лице новой знакомой присутствовала лёгкая усталость, к тому же на улице в начале апреля было ветрено, а голова у неё была не покрыта, и её короткие рыжие волосы трепал ветер. Позже Зарубин узнал, что на свидание Татьяне Федоровне пришлось идти в неподходящее для неё время, а за двадцать лет одиночества ей приходилось много раз ходить на подобные свидания, но все прежние знакомства ничем хорошим для неё не заканчивались. Вот и тогда она шла на свидание с Сергеем Николаевичем и не верила, что из этого что-то получится, что и отражалось на её лице. Она уходила в самое неудобное время из офиса, где работала директором своей фирмы, которая занималась строительством, и ради свидания Татьяне Федоровне пришлось отсрочить встречу с важным заказчиком. Зарубин предложил посидеть в ближайшем кафе. Сначала Зарубин заказал чаю с пирожным, чтобы согреться, но спустя полчаса предложил новой знакомой красного вина, и она согласилась. Из разговора в кафе Зарубин многое узнал о Татьяне Федоровне, а именно: она живёт с дочерью в двухкомнатной квартире, дочь заканчивала последний курс в педагогическом институте. Отец дочери и первый муж Татьяны Федоровны был знаком с ней ещё по общеобразовательной школе. После института они поженились, однако родив дочь, Татьяна Федоровна ушла от мужа, потому что он начал чрезмерно выпивать. С дочерью она переехала к своим родителям, но сейчас у неё уже давно своя квартира. В общей сложности, за исключением коротких периодов, она двадцатый год живёт только с дочерью. За двадцать лет в её жизни было несколько мужчин, но жизнь с ними не сложилась. Зарубин же утаил на том первом свидании с Татьяной Федоровной, что по его вине первая семья лишилась квартиры, и теперь он хочет сбежать от ненавистной жены к любой женщине, которая его приютит. У Зарубина с собой имелось только одна тысяча рублей, и он уверенно полагал, что этих денег ему хватит рассчитаться за кафе. Однако, когда вино было выпито, и Татьяна Федоровна заглянула в меню, чтобы заказать ещё вина, то Зарубин откровенно сказал, что у него с собой, к сожалению, только одна тысяча рублей, на что Татьяна Федоровна ответила, что это пустяки и на свои деньги заказала официанту коньяка для себя и для Зарубина. Другой мужчина на месте Сергея Николаевича, наверное, готов бы был от стыда сквозь землю провалиться в подобной ситуации, но только не Зарубин. Он нисколько не стеснялся Татьяны Федоровны, потому что с первых минут знакомства не очень дорожил женщиной, которая внешне напоминала ему первую жену. Мысленно он был готов искать более молодую женщину. Нельзя сказать, что Зарубин специально провоцировал новую знакомую отказаться от встреч с ним в будущем из-за того, что ей пришлось на первом свидании на свои деньги заказывать коньяк в кафе, куда её пригласил кандидат на её сердце. Сергей Николаевич фатально верил, что чему быть — того не миновать, поэтому не боялся разочаровать женщину, которая в течение двадцати лет жила без мужа. Перед Сергеем Николаевичем стояла задача во что бы то ни стало найти жилье, чтобы уйти от самоуверенной первой жены. За время проведённое в кафе Сергей Николаевич и Татьяна Федоровна настолько сблизились, что им обоим начало казаться, будто они давно знакомы. Провожая новую знакомую до дома после кафе, Зарубин несколько раз останавливался, чтобы, не обращая ни на кого внимания, подолгу целоваться с Татьяной Федоровной, как это часто делают на улице молодые люди возрастом до двадцати лет. Через день любовники, как договорились в кафе, утром вышли на пробежку, благо их дома на удивление оказались на одной улице. На пробежке Зарубин чуть не соблазнил Татьяну Федоровну в каких-то городских зарослях и только неудобное место для интимной близости остановило женщину от опрометчивого поступка. На следующий день Татьяна Федоровна пригласила Зарубина к себе домой. Надев зауженные в носке высокие ботинки из крокодиловой кожи, которые Зарубин купил когда-то за пятьсот долларов для поездки в Германию, он направился к невесте. Татьяна Федоровна пекла оладьи, а взрослая дочь в своей комнате куда-то собиралась идти. Зарубин познакомился с дочерью Татьяны Федоровны и расположился за столом на кухне, куда указала ему хозяйка. От Зарубина не ускользнуло пристальное внимание дочери Татьяны Федоровны к своей персоне. Зарубину налили чаю и поставили перед ним тарелку с горячими, но чуточку подгоревшими оладьями, за что Татьяна Федоровна извинилась перед женихом, едва заметно краснея. Перед уходом дочь позвала мать в прихожую, где они еле слышно о чем-то перекинулись несколькими фразами, и дочь удалилась. Вернувшаяся из прихожей Татьяна Федоровна сказала Зарубину, что он дочке внешне понравился, и что та не станет возражать, если мать захочет жить с этим мужчиной. Зарубин подметил, как будущая падчерица в прихожей с интересом рассматривала его чёрные и стильные из крокодиловой кожи полусапоги с узорчатыми металлическими пряжками. Необычная обувь Зарубина, вполне возможно, сыграла важную роль в одобрении его кандидатуры на роль отчима. Дочь, видимо, хорошо помнила всех претендентов на сердце матери, которых ей довелось видеть. Один из женихов особенно запомнился тем, что из-за своего огромного веса сломал унитаз в туалете. Другой жених запомнился тем, что после его прописки в своей квартире Татьяне Федоровне пришлось его выписывать через суд после расставания, а последний жених занял у несчастной одинокой женщины десять тысяч долларов и пропал. Словом, Зарубин внешне понравился не только Татьяне Федоровне, но и её взрослой дочери, что оказалось немаловажным для одинокой женщины. Как только дочь удалилась, Сергей Николаевич и Татьяна Федоровна тут же ушли в спальню и, словно обезумевшие, любили друг друга в течение нескольких часов, покидая иногда слегка надломленную ими тахту, чтобы сходить в ванную комнату или выпить по чашечке чая на кухне. Такая безудержная любовь продолжалась по нескольку часов в течение нескольких дней. Зарубину показалось, что у Татьяны Федоровны все двадцать лет не было ни единого мужчины. Сергей Николаевич для себя решил, что не перестанет требовать близости, пока сама женщина не скажет ему, что с неё довольно, что с неё хватит, что она пресытилась любовью в полной мере. Но этого не происходило. Как только он касался женщины, то та тотчас отвечала встречным движением и все опять повторялось до изнеможения. На четвёртый день Татьяна Федоровна сказала Зарубину, что он может перебираться к ней, а для дочери она снимет однокомнатную квартиру, в чем пообещал поучаствовать своими деньгами и Зарубин, но не смог сдержать обещание. На следующий день Сергей Николаевич взял документы, спортивную сумку с личными вещами и перебрался к Татьяне Федоровне, оставив первую семью в шоке и слезах.

Жизнь Зарубина с Татьяной Федоровной началась с обмана с его стороны. Так велик был груз вины у Зарубина перед дочерьми и первой женой за потерю по его вине жилья, что Зарубин солгал своей новой женщине, что может хорошо зарабатывать на фондовой бирже из дома на компьютере. После того, как Зарубин проанализировал вероятные причины проигрыша денег от квартиры на бирже, он уверовал, что соблюдая определённые правила, сможет заработать не только прибыль для второй жены, но и своим дочерям сможет заработать на квартиру, благо, что у новой жены из-за прибыльного строительного бизнеса имелись свободные деньги. Татьяна Федоровна, наученная горьким опытом с прежними мужьями, открыла для работы на бирже Зарубину у брокера счёт, но на своё имя. Однако для Зарубина это не имело никакого значения, так как он не намеривался похищать деньги у новой жены. Он с большим желанием надолго засел за компьютер для торговли на бирже от имени Татьяны Федоровны. Зарубин искренне верил, что сможет избежать тех потерь, что выпали на его долю с деньгами его первой семьи. В течение месяца на полтора миллиона рублей, положенных Татьяной Федоровной на счёт брокера, добавилось, примерно, сто тысяч, которые заработал Зарубин, ежедневно покупая безудержно растущие акции нефтяной компании ЮКОС, которая готовилась прикупить к своим активам ещё и нефтяную компанию «Сибнефть» у Романа Абрамовича. На первую прибыль Татьяна Федоровна накупила Зарубину и себе одежды и пребывала в эйфории от того, что ей, наконец-то, достался такой внешне приятный и способный зарабатывать неплохие деньги мужчина. Одним словом, женщина была счастлива несказанно. Она несомненно была влюблена в своего нового мужчину, что явно отражалось на её счастливом лице и все, кто знал её, говорили, что жизнь женщины определённо изменилась в лучшую сторону. Татьяна Федоровна от переполнявшего её счастья впервые за двадцать лет буквально порхала. Улыбка не сходила с её радостного лица. На свои деньги Татьяна Федоровна отметила пятидесятилетний юбилей новому мужу в узбекском ресторане с чередой танцев живота перед их столом полуобнажённых танцовщиц. Казалось, что ничто не способно омрачить её радость от новой семейной жизни. У Татьяны Федоровны имелись далеко идущие планы. Она хотела построить загородный дом, купить новый автомобиль, тем более, что Сергей Николаевич имел навыки профессионального водителя и толкового риелтора для подбора загородного участка для строительства дома. И действительно, через короткое время Татьяна Федоровна продала старый автомобиль и купила новый, и с помощью мужа подобрала два сравнительно дешёвых земельных участка для строительства дома в маленькой деревне с часовенкой, недалеко от города. Все шло как нельзя лучше, что у Зарубина, напротив, вызывало нехорошее предчувствие. Как опытный человек, он не мог не сомневаться в том, что жизнь ни с того ни с сего вдруг может пойти гладко без сучка и без задоринки, после его великого греха перед первой семьёй. Незначительный сигнал о предстоящих трудностях пришёл оттуда, откуда Зарубин его не ждал. Татьяна Федоровна, управляя своим новым автомобилем, попала в аварию. На перекрёстке её протаранил огромный самосвал, который снёс её новому автомобилю всю левую сторону от заднего крыла до переднего, включая обе левые двери. Зарубин мысленно предполагал, что биржа первая даст знать, что очень лёгких денег быть не может там, где он разорил свою первую семью. Его успокаивало только то, что он вознамерился не рисковать всеми доверенными ему для работы на бирже деньгами, как по неопытности поступил с деньгами от продажи квартиры своей первой семьи. Вслед за разбитым новым автомобилем Татьяны Федоровны пришли и плохие новости с фондовой биржи. В Новосибирском аэропорту неожиданно для инвесторов был арестован основной акционер нефтяной компании ЮКОС — Ходорковский, в результате чего акции компании с пятисот рублей за штуку рухнули, примерно, на десять процентов за одну торговую сессию, а то что в конце концов акции компании могут в своей стоимости когда-то опуститься до жалких пятнадцати или десяти рублей за штуку трудно было даже вообразить. Когда Зарубин окончательно понял, что компания ЮКОС не выживет и продал её акции, то от полутора миллионов первоначального депозита у брокера осталось только семьсот тысяч рублей. Это был очередной провал биржевой эпопеи Зарубина. Почти все инвесторы проклинали Путина, а не Ходорковского за потерю денег на бирже, но только не Зарубин. Он хорошо знал, что инвестор на бирже имеет право не только покупать, но и продавать акции, и кто не сделал этого вовремя — может винить только себя. Вся история биржи — это своевременные покупки или продажи, и кто не предчувствует этой самой своевременности, тот должен покупать и продавать ровно столько, сколько внезапный взлёт или падение любого актива позволит безболезненно закрыть позицию или перевернуть её. Зарубин много думал и справедливо не мог поверить в то, что биржа, — на которой в мире не одну сотню лет сидят миллионы инвесторов, — всегда безуспешное дело. Сергей Николаевич мысленно выстраивал предстоящий безрадостный разговор с Татьяной Федоровной. Зарубин разумно предположил, что ему, возможно, потребуется искать новое жилье. Несмотря на влюблённость и кажущуюся наивность Татьяны Федоровны по отношению к Зарубину, у неё всё-таки имелись скрытые цели на их союз, и это не в последнюю очередь сохранило их отношения. Зарубин требовался Татьяне Федоровне не только как желанный мужчина, но и как бесплатный и бесправный помощник в её загородном доме, с которым всегда можно без последствий расстаться, в случае необходимости. А вот Татьяна Федоровна оказалась нужна Зарубину как обеспеченная женщина, которая позволит ему заработать не только для неё, но и для него на квартиру своим брошенным детям в первой семье. По этой причине, когда Зарубин рассказал Татьяне Федоровне о потерянных деньгах на бирже, она восприняла первоначально это будто с пониманием, хотя вспомнив прежних своих мужчин, ненадолго предположила, что Зарубин тоже пришёл к ней, как и прошлые мужчины, чтобы нажиться на ней или просто обмануть. Вспомнив, что Зарубин работал на её именном счёте, откуда он никоим образом не мог снять деньги, Татьяна Федоровна вынуждена была простить новому мужу произошедшую потерю средств, но теперь она сама стала пытаться работать на бирже, отстранив Зарубина от торговли. Это обстоятельство в будущем всегда ставилось Зарубину в вину. Татьяна Федоровна обоснованно говорила, что если бы она не встретила его, то никогда ничего не узнала бы о разорительной бирже.

После потери Сергеем Николаевичем денег на бирже, Татьяна Федоровна настолько была потрясена огорчением, что после обследования врача у неё обнаружили в груди уплотнение. После рентгена предположение врача подтвердилось — в правой груди у неё образовалась раковая опухоль. Через неделю Татьяну Федоровну прооперировали и удалили правую грудь! Несчастная женщина теперь была подавлена не столько потерей денег, сколько в большей степени тем, что полноценная жизнь её закончилась, и она перестанет вызывать интерес у мужчин в свои сорок шесть лет. Она уже не верила, что и муж согласится продолжать совместную жизнь с ней. Да и Зарубину казалось невероятным, что можно испытывать сексуальный влечение к женщине с одной грудью. Он пытался мысленно представить близость с Татьяной Федоровной в постели и закрывал глаза при этом, чтобы случайно не увидеть жену с обрезанной грудью. Зарубину очень хотелось разубедить Татьяну Федоровну в том, что она теперь ему не интересна как женщина. Ему очень хотелось успокоить её, потому что, возможно, по его вине она лишилась одной груди на почве расстройства из-за потери денег. Примерно, через месяц наступил тот день, когда он ночью решился вступить с женой в связь. Она поняла его позыв и расположилась на нём сверху. Зарубин опять почему-то закрыл глаза в тёмной комнате и на ощупь осторожно под ночной рубашкой жены накрыл ладонью единственную её грудь. Сергей Николаевич нежно ласкал сосок на груди жены и боялся хоть чуточку сместить руку в сторону отсутствующей груди. Эта первая связь супругов после страшной операции закончилась успешно для них, и они оба почувствовала это. От этого благополучного соития они оба испытали невероятное счастье — жена потому, что её полноценная жизнь продолжается, а муж оттого, что смог убедить жену в этом. В эту ночь они после получения удовольствия обнялись, всплакнули от охватившей их радости и счастливые заснули…

Татьяна Федоровна продолжала руководить строительной компанией, которая в сезон давала ей заработок от одного до двух миллионов рублей. Позже Татьяна Федоровна прежнюю квартиру отдала дочери и в течение пяти лет построила свой кирпичный загородный двухэтажный коттедж с бассейном, где Зарубин бесплатно, а точнее, за кусок хлеба и жилье проработал десять лет. Ежедневная уборка снега зимой, стрижка и полив газона летом каждую неделю, полив огорода и плодовых деревьев, а также все мужские работы, что требовал большой загородный дом, — все покорно делалось Сергеем Николаевичем. Но Зарубин видел, что жизнь с Татьяной Федоровной не только не приближала его к заветной цели — к покупке квартиры дочерям, но его даже боялись временно прописать в загородном доме, и ему подолгу приходилось жить без регистрации по месту проживания. Много раз Зарубин хотел было уйти от Татьяны Федоровны и уходил раза три в сердцах, но она всегда догоняла его на автомобиле и слёзно уговаривала вернуться, и он возвращался, но из-за того, что виноват перед ней. После таких ссор с побегами из деревни его временно регистрировали в коттедже и даже иногда постоянно, но ненадолго. Татьяна Федоровна не была твёрдо уверена в Зарубине, в его намерении до конца жизни остаться с ней при любых обстоятельствах, поэтому не решалась регистрировать его в своём доме постоянно, чтобы потом опять не ходить по судам, для выписки его из своего жилья, в случае развода. Зарубин понимал, что оставить Татьяну Федоровну одну в огромном доме в деревне, значит, подтолкнуть её к невыгодной продаже дома. Однако жалость к Татьяне Федоровне ничего Зарубину не давала. Его лишили возможности зарабатывать деньги на бирже, и он настоял, чтобы Татьяна Федоровна всё-таки выставила коттедж на продажу, ибо он когда-нибудь все равно сбежит из деревни.

В конце концов покупатель на загородный дом Татьяны Федоровны нашёлся, но дом был продан не за двадцать миллионов рублей, что первоначально надеялась получить Татьяна Федоровна, а только за тринадцать. Раздав накопившиеся долги за время строительства дома, у Татьяны Федоровны осталось десять миллионов рублей. К тому времени она сама уже втянулась в спекуляции на бирже, как наркоман привыкает к потреблению морфия.

Вместо того, чтобы купить квартиру, Татьяна Федоровна, как когда-то Зарубин в своей первой семье, арендовала квартиру для них, пока на нефтяных фьючерсах не спустила все десять миллионов рублей вырученных от продажи загородного коттеджа. Когда Зарубин об этом узнал, то его охватила паника. Несомненно, Татьяна Федоровна будет до последнего дня считать его виновным в потере на бирже больших денег, так как он показал, а значит, привил Татьяне Федоровне «заразу» биржевой игры, хотя Татьяна Федоровна из-за своей жадности, что свойственно почти всем новичкам, тайком от всех открывала огромные позиции и поэтому быстро потеряла все деньги. Плохое финансовое положение Татьяны Федоровны усугубляло ещё и то, что она больше не занималась строительными работами и давно закрыла свою фирму. После всего того, что случилось с деньгами Татьяны Федоровны, она ещё терпела Зарубина у себя дома и не выгоняла его на улицу. Зарубин не одну ночь думал о том, почему господь наказал эту несчастную женщину потерей такой большой суммы денег? Ладно он, человек грешный, потому что оставил первую семью без квартиры и трусливо сбежал, но за что пострадала Татьяна Федоровна, которая приняла его? Почему он приносит людям, с которыми он сталкивается в жизни, одни несчастья? Все эти вопросы вновь заставили Зарубина вспомнить о самоубийстве и о том, что в России среди мужчин самое большое количество самоубийств в мире.

Сергей Николаевич встал и пошёл к шифоньеру в своей комнате, где хотел взять маток шпагата, чтобы смастерить петлю. Отыскав шпагат и отрезав несколько кусков, у Зарубина получилась толстая верёвка, из которой он сделал удавку. Возвращаясь с петлёй на лоджию, Зарубин не хотел вешаться именно сейчас, а только хотел попробовать, как будет удавка держаться на никелированном крюке. Надев на шею петлю, Зарубин привязал длинный конец к крючку и для пробы встал на четвереньки, чтобы испытать удавку на прочность. Зарубин медленно сгибал руки в локтях, осторожно затягивая петлю на шее и когда почувствовал, что удавка уже туго затянулась вокруг горла, и врезалась в кожу, — остановился. Отжавшись на руках от пола и ослабив петлю на шее, Зарубин вдруг глянул в чистые окна лоджии. Яркое солнце, появившееся внезапно в разрыве сплошных серых туч на небе, ослепило его. Невольно Зарубин подумал, что это, возможно, какой-то знак для него…

Сергей Николаевич встал на ноги и отвязал верёвку от никелированного блестевшего на солнце крюка, затем медленно через затылок снял с шеи петлю, и опять уселся на маленький табурет на лоджии. Зарубин мысленно говорил себе, что он боится смерти и поэтому во всем готов видеть знак сохранить свою бесполезную жизнь. Весь день Сергей Николаевич пролежал в своей комнате на тахте, стараясь смотреть неотрывно в белый потолок. Вечером в новостях из кухонного телевизора Зарубин услышал, что в правительстве разрабатывается закон, который будет запрещать судебным приставам взыскивать долги с пенсий по старости, если размер пенсии должника меньше прожиточного минимума.

Глава 2