Бесплатный фрагмент - Избранное

ВЕРТИКАЛЬ ОТКРОВЕНИЙ

Александр Бобошко — представитель писательского блока интеллигенции Приамурья — в литературе не новичок. Своё творчество он популяризирует не только изданием книг, но и доносит до слушателя, как бард, в различных аудиториях Благовещенска, в городах и районах области. Авторские песни в его исполнении звучали со сцен в Приморском и Хабаровском краях, в республике Саха (Якутии), в Москве и в Томске, в Харбине, Порт-Артуре, Даляне (в Китае) и т. д. «Авторская песня — тут уж без обмана, тут будет стоять перед вами один человек, глаза в глаза». Эта фраза Владимира Высоцкого для Бобошко, как напутствие, которому он следует всегда. Александр неугомонный и подвижный, лёгкий на подъём, новизна впечатлений для него — источник вдохновения.

Сравнивать достоинства и недостатки творчества поэтов дело неблагодарное, у каждого амурского стихотворца своё лицо, свой годами выработанный почерк. Со временем наступает усталость от бесконечного сражения с листком бумаги, авторов берут в плотное кольцо порождённые ими же герои. Ранее изданные тоненькие книжки их, похоже, не устраивают. Надо что-то предпринимать. Так и рождаются томики «Избранного».

В настоящем издании в основном собраны уже опубликованные ранее стихотворения. Думаю, что скомпоновать этот сборник ему было нелегко: это всё равно, что выбрать в большой семье любимчиков и представить их на обозрение широкой публике для выводов и заключений.

Направленность рецензируемой книги, на мой взгляд, чисто автобиографическая — касается ли это родных мест и родителей, сердечных привязанностей, отношений с друзьями и даже чисто протестных событий, участником или свидетелем которых нередко является сам автор. Согласно законам жанра автобиографический герой часто не идентичен автору. Они существуют независимо друг от друга в разных условиях, и в реальном времени по-разному их оценивают. Автор — вот он: понятен и доступен. Но его литературный двойник человек самостоятельных поступков и принятых решений. А это, как говорят одесситы, «две большие разницы».

Стихи Александра о малой родине и о детстве подкупают лёгкостью стиля и правдивостью. Его разговорная и письменная лексика непринуждённа и хорошо воспринимается. Мне кажется, что после прочтения этого раздела любому из нас захочется хоть на мгновенье вернуться в тот беззаботный период своей биографии.

Всё его детство связано с Райчихинском, он верен ему, часто бывает в родном городе.

Как устану совсем от шумихи,

Телеящика, брани газет, —

Брошу всё и уеду в Райчихинск,

Где я жил до семнадцати лет.

Я тут ощущаю,

Что внешне я только седой.

На самом-то деле

Мальчишка ещё, молодой!

А в том далёком времени, да в благодарной памяти остались любящие, хотя и разные по характеру родители, детские забавы, школа, да соседи, среди которых Саша определил для себя, ну, как самого-самого (!) — гармониста от Бога столяра дядю Васю!

Эх, как наяривал дядь Вася на гармошке!

Старушки, собиравшиеся в рай,

Слезу смахнув, просили: «Васька! Трошки

В последний раз для нас ишо сыграй».

Частые приезды на свою малую родину позволяют Александру «смотреть глазами мальчишки в золотую весну сентября». Наверное, в душе он всегда останется таковым, так как любит и понимает это босоногое племя.

Лет двадцать назад, мне довелось спускаться по Амуру до Николаевска круизным рейсом на теплоходе «Миклухо — Маклай», на котором Александр был культмассовиком. На «зелёных стоянках» я наблюдал за отношением детей к лохмато-бородатому баянисту (в те времена он всегда был живописно непричёсан). Едва окунувшись в бодрящей воде Амура, они, удобно расположившись на песке, окружали Александра, ни о чём его не просили, а Бобошко непостижимым образом угадывал мелодию или музыкальную забаву, интересующую ребят. Такая обострённая способность взрослого чувствовать запросы детей не каждому дана. Наверное, чутьё подсказывает ему и социальный заказ для написания очередной песни или стихотворения.

Любовная лирика поэта — это и действительность, и воспоминания, приятные и не очень. Назвать Александра типичным лирическим поэтом нет никакой возможности, потому как другая тематика в его творчестве порой является доминирующей, в их числе и социально значимые стихотворения.

И, всё-таки…

Не думай, что если

Умчусь — мои песни

Уйдут со мной вместе, заглохнет мой стих.

С природой дружу я.

Ветра попрошу я.

Ты ночью проснёшься от песен моих.

Я не перестаю удивляться наблюдательности и развитому воображению Александра. Казалось бы, прочёл надпись, нацарапанную какой-то девчушкой на дверях автобуса «Заварыкин, я тебя люблю», посетовал бы на мелкое хулиганство и тут же забыл об этом казусе. А Бобошко возвёл эти каракули в ранг драмы: /неужели же Лариной Тани возвращаются к нам времена?/, /…а сам Заварыкин, достоин ли надписи той?/.

История взаимоотношений мужчины и женщины сочно и выразительно описана в «Территории любви». Это маленькая сага о красивом, но недолгом по времени чувстве. Ослепительные сравнения и метафоры не помогли сохранить такую же яркую любовь. Сколько в нашей жизни аналогичных историй! Но, похоже, поэту удалось избежать глубокой и долгой зависимости от неудач в этой сфере, пусть даже весьма ощутимых. «Любовь быстротечна, а чувства не вечны» — такая позиция понятна и поэтам, и простым смертным.

А ещё Александр смог уйти от приравнивания истинной любви к чувственности, с чем нередко встречаешься в современной поэзии. Никакого эпатажа в его любовной лирике нет, но при этом его лирический (читай: автобиографический) герой привлекает своей душевной сущностью, требует внимания к себе.

Стихами демарша и протеста отметились, наверное, все яркие поэты России. В своё время Марина Цветаева очень точно подметила штрихи в портрете А. С. Пушкина, которому были сродни мятежные настроения: «Бич жандармов, бог студентов».

Протестные стихи Бобошко написаны в основном на рубеже XX и XXI. То время, а точнее сказать — безвременье — запомнилось людям, теперь уже большей частью пожилого возраста, вялостью руководства страны, пустыми прилавками магазинов, голодными обмороками студентов. Профессия киллера стала одной из самых востребованных. Россиян, в том числе и руководителей крупных административных территорий, «мочили» средь бела дня, даже в столице. Это была пора тяжёлых моральных и материальных потерь, время общественного и культурного застоя.

Бобошко не паинька, не из тех, кто горазд к подстрекательству, а сам остаётся в безликой толпе. В своих стихах он открыт, в кипящих от возмущения строчках эмоции перехлёстывают через край, где-то он повторяется, но главное — гражданская позиция автора остаётся неизменной, беспощадная обнажённость событий в стране прописывается им без прикрас.

Важно обращать внимания на хронологию написания того или иного стихотворения, тогда можно будет уловить соразмерность между строчками, событиями, коим они посвящены и настроением автора. Например, в 1993 г. он даёт себе слабину, снисходит до жалости к России.

Родина моя, пыльная, больная,

Ты одна такая, Родина моя.

Это вяло и нетипично для Александра. Спустя два года он чётко обозначает своё настроение.

Один боец всегда смешон и мал,

Страшна царям народная стихия!

Не может быть, чтоб все сошли с ума.

Откликнитесь! Для вас пишу стихи я.

Не забыл он про памятное обещание нашего Президента Бориса Николаевича Ельцина лечь на рельсы, если жизнь народа не улучшится.

Ложитесь тесною семейкой

У тепловоза на пути.

Обнявшись накрепко с Шумейко,

С Гайдаром юным впереди.

Он не удовлетворён ни социально-экономическим положением страны, ни гражданской позицией соотечественников. Средства массовой информации виноваты?

Подобных русским нету на планете

По потребленью для ушей лапши.

Надеюсь, меня не уличат в злоупотреблении цитатами известных (можно — великих) поэтов, тем более, что приведённые ниже строки, на мой взгляд, имеют отношение к автору настоящего сборника.

Небольшая ссылка на Евгения Евтушенко: «Поэта вне народа нет, как сына нет без отчей тени…». И далее: «Чтобы понять себя, народ и создаёт своих поэтов».

Николай Георгиевский,

Заслуженный врач

Российской Федерации,

доцент.

ЧТО ЛЮБЛЮ, А ЧТО — НЕ ОЧЕНЬ

(Своего рода автобиография)

Писать автобиографию для меня — тяжёлое дело. Те, кто имеет мои книги, знают, что описанию прожитого я всегда уделял мало внимания. Честно говоря, не понимаю, как можно на нескольких страницах рассказать о своей жизни. Она ведь у меня уже довольно длинная получилась.

Вот и сейчас при издании «Избранного» я с удовольствием бы ограничился тем, что привёл основные факты биографии: тогда-то родился, то-то закончил, там-то работал, тогда-то выпустил книги или звуковые альбомы.

Всё! Вопрос можно было бы считать исчерпанным.

Но, серьёзные, сведущие люди подсказали мне, что более подробная автобиография обязательна! Мол, вдруг читателю захочется уточнить некоторые детали из моей жизни: узнать что-либо о родителях, родственниках, семье. Почему занялся поэзией? Что люблю, а что нет? И так далее, и тому подобное.

Пришлось сесть за компьютер и выполнить эти пожелания. И вот что вышло…

Родился я 7 июня 1953 года в городе Райчихинске Амурской области.

Мой отец — Семён Иванович Бобошко работал мастером электроцеха ремонтно-механических мастерских (РММ), где осуществлялся ремонт шагающих экскаваторов. Я редко видел его дома. Моторы экскаваторов часто ломались. Наличием домашнего телефона шестьдесят лет назад немногие советские граждане могли похвастать, а у нас он был всегда, но радости приносил мало. Его установили лишь по одной причине — вызывать отца на работу в случае аварии на производстве в любое время дня и ночи. Неважно в отпуске он или в отгуле. Машину для доставки отца к экскаватору, разумеется, находили, а после ремонта, случалось, нет. И тогда приходилось ему, бывшему фронтовику, израненному на Западном фронте, топать до дому километров десять. Начальство мало волновало, что это могло происходить зимней стылой ночью или в летнюю жару. Мы отца очень жалели и ненавидели телефон.

С той поры, когда у меня звонит домашний или сотовый телефон, я сильно вздрагиваю. Кажется, что он несёт что-то тревожное, нехорошее. Вот такой след из далёкого детства навсегда остался в моей памяти.

Мама, Ольга Степановна, в девичестве Савченко, работала бухгалтером. Очень любила художественные книги. У нас их было около тысячи. Этот факт сильно изумлял райчихинцев, большинство которых имело весьма скудную домашнюю библиотеку. Либо не имело вообще. Я сам не раз слышал от соседей и знакомых упрёки и ухмылки в адрес моей мамы: «Лучше бы на те деньги, что покупаешь книжки, приобрела корову!»

Зря соседи сердились. Наша семья не голодала и недостатка в молочных продуктах не испытывала. Мы с братом росли вполне здоровыми. А литература помогала нам развивать духовный мир.

Мамина любовь к книгам передалась и мне. Двадцать лет назад при переезде в новый дом лифт первые дни не работал, и соседи видели, кто и что несёт. Наблюдая, что в моё жилище нескончаемым потоком поступают книги — более двух с половиной тысяч, (мне потом рассказывали об этом), некоторые из соседей, едва я поворачивался к ним спиной, делали выразительное движение указательным пальцем у виска.

Однако в детстве я собирался стать не писателем, а лётчиком. Представлял такую картинку: в крылатой машине опущусь на улицу, приглашу бабушку с дедушкой в самолёт и подниму их выше облаков! Когда полетел в космос Герман Титов — мне захотелось стать космонавтом. Много читал о космосе, изучал карту звёздного неба, но в двенадцать лет у меня началась близорукость. Она сильно прогрессировала и с мечтой о покорении звёздных или небесных высот, увы, пришлось расстаться.

В шесть лет я очень полюбил музыку и научился играть на гармошке. Занимался инструментом ежедневно по два-три часа. В результате, когда выходил музицировать во двор (мы жили в своём доме), бывало, прохожие останавливались и слушали, как я играю. А потом благодарили за доставленное удовольствие. Это окрыляло!

По достижении 9 лет поступил в музыкальную школу. Баяны тогда находились в разряде жёсткого дефицита, но мама моя ухитрилась приобрести инструмент в сельпо Хабаровского края за 160 рублей. Это были очень большие деньги! Но родители не пожалели средств. В знак благодарности первый класс в «музыкалке» я окончил с отличием.

Повесть Алексея Толстого «Аэлита» я прочёл в возрасте десяти лет, после чего надолго «прикипел» к фантастике. До этого она меня не интересовала, а тут открылся неведомый доселе мир! В библиотеках — школьной и поселковой, прочёл всё, что было из этого жанра. Помню, какой восторг испытывал, держа в руках очередной толстый том под названием «Мир приключений».

Увлечение новым жанром для меня просто так не окончилось. Сам принялся сочинять. Взялся за прозу. Стал писать фантастические рассказы. Одноклассники читали их с большим интересом. В шестом классе я даже выпускал рукописную газету на двух тетрадных листочках в клеточку, где из номера в номер «публиковал» свою повесть с продолжением. Повесть была шуточная, а её героями являлись мои одноклассники. Газета гуляла по школе и имела успех у десятков читателей!

…Жаль, ничего не удалось сохранить из написанного в то время. Увы, не аккуратно отнёсся к первым попыткам приобщения к творчеству.

Лицом к поэзии меня повернул брат Володя, который в девятом классе стал писать стихи, к тому же очень неплохие. Я радовался за него и, конечно, попробовал тоже что-нибудь написать в рифму. К моему удивлению ничего путного у меня не получилось. Я был раздосадован, не думал раньше, что чрезвычайно сложное дело — писать стихи. Опять к ним вернулся. И раз, и два, и три, и десять — ничего хорошего. Неудачи, однако, не убили интерес к поэзии, лишь раззадорили меня. Вспомнил мамину поговорку: «Не боги горшки обжигают». «Что же? — спрашивал я себя, — неужели я настолько туп, что не могу сделать то, что качественно умеют делать другие?!»

Идея стать поэтом крепла; стал много читать поэтических сборников, особенно, Есенина и Твардовского.

А тут наступила магнитофонная эра. С катушек полились песни бардов, сотни раз переписанные друг у друга; тексты их плохо прослушивались. Сосед Шурка Смелов, без памяти влюбившийся в творчество Высоцкого, зная, что я люблю литературу, попросил: «Досочини то, что невозможно разобрать на плёнке. Очень уж хочется полностью спеть любимого барда». Я решительно взялся за это дело, пару дней не отрывал голову от черновиков. В результате, Шурка, а также брат Володя одобрили мои вставки — дополнения, и с удовольствием пели их под гитару.

Я ходил счастливый! Продолжал и дальше заниматься поэзией. Понемногу дело пошло на лад. Когда оканчивал среднюю школу, на экзамене написал два варианта сочинения. Первый — прозой, второй — в стихах. Учителя были в шоке! Такого на их веку ещё не случалось.

Но вообще они относились ко мне, прохладно, даже настороженно, кое-кто их них считал, что в будущем меня ждёт тюрьма. Нет, я не хулиганил, не дрался, не воровал. За решётку, якобы, сяду по причине глубокого интереса к творчеству Владимира Высоцкого, которого они считали опальным зэком.

В августовскую ночь 1970 года, вместо того, чтобы усиленно готовиться к экзамену по литературе при поступлении в Хабаровский институт культуры на режиссёрско-театральное отделение я вдруг принялся… сочинять стихи. Вдохновение, видите ли, нашло! Ни на минуту глаз не сомкнул. Написал к утру небольшую поэму (!) об истории Советского Союза. Усталый, не выспавшийся, находясь под впечатлением только что законченного личного труда, а не голой зубрёжки, я отправился в институт. Экзамен, однако, сдал на «отлично».

Долго в тот день не решался я заглянуть в тетрадку с «ночной поэмой», боясь испортить себе праздничное настроение. А когда заглянул, приятно удивился: в них была немало удачных, сильных строк! Наконец стало получаться то, к чему упорно стремился несколько лет.

Однако до настоящей поэзии мне было ещё далеко. Тогда я понятия не имел, какой тяжкий путь предстояло пройти, чтобы поэтическое слово прозвенело свежо и увлекательно. Не подозревал, какие унижения со стороны литературных начальников и коллег придётся испытать, не сломаться, выдержать. Хотя… Наверное, если бы даже знал и то, и другое, всё равно не отказался бы от своей мечты, тогда поглотившей меня целиком.

Впрочем, кроме шишек и невзгод, занятие поэзией подарило мне множество радостных минут и встреч. Был большой концертный зал Амурской областной филармонии, где в течение десяти лет я проводил свои авторские концерты. Выступал на площадях городов и сёл Приамурья.

Однажды пел для моряков атомной подводной лодки во Владивостоке. Отсеки у них тесные, потолки низкие. Спешил к зрителям и не успел пригнуться — разбил голову. Судовой врач лоб забинтовал, но кровь всё равно просачивалась и капала прямо на гриф гитары во время концерта. Моряки успокаивали: «Не волнуйтесь, товарищ музыкант! Мы все тут с непривычки головы разбивали». Их сочувствие, правда, мало успокаивало меня…

Много разных интересных случаев было в моей концертной жизни. Например, проводя концерт в одном из Домов культуры на БАМовской трассе, я понял, что гитара расстроилась. Остановил выступление и сказал зрителям: «Извините! Сейчас подстрою гитару». А тут из зала — мужской голос: «Четвёртая струна!» Проверил — точно, четвёртая врёт! Поблагодарил зрителя за его отличный музыкальный слух и продолжил выступать!

Нравилось работать на пограничных заставах. «Погранцы», как правило, слушали очень внимательно. После концерта обступали меня, забрасывали вопросами, просили автографы. Я дарил им кассеты со своими записями — они охотно брали, я радовался тому, что моё творчество востребовано.

Однажды предупредил аудиторию: «Сейчас спою песню про муху, но там не совсем про муху», и тут с последнего ряда раздаётся голос старшего лейтенанта: «А у вас все песни и стихи не просто так написаны». Ну, думаю, раскусил барда-хитреца. Умница, парень!

…Бывают встречи на улице, когда случайные прохожие подходят ко мне и благодарят за мои стихи и песни. В такие моменты думаю, что не зря живу на свете.

Если читателю интересно, кем я работал, чем занимался, приведу несколько фактов из своей биографии. После окончания вуза с 1974 г. по первую половину 1979 года — старший консультант Отдела по руководству уполномоченными Дальневосточного межобластного отделения Всесоюзного Агентства авторских прав. Курировал восемь зон Дальнего Востока: Благовещенск, Братск, Владивосток, Петропавловск-Камчатский, Приморский край, Чита, Южно-Сахалинск, Якутск. Посещал неоднократно все эти города в служебных командировках. После того, как уехал из Хабаровска, кем только не работал: плотником-бетонщиком 3 разряда, сторожем-дворником, ведущим дискотеки, режиссёром театральной студии при ДК «Речник» РЭБ флота в Благовещенске, художником-оформителем. Одиннадцать лет являлся корреспондентом газеты «Амурская правда» в отделе социальных проблем и культуры, вёл литературное приложение «Глагол». В качестве артиста Амурской областной филармонии объездил практически всю область, работал полтора месяца в Южной Корее в роли Санта-Клауса и баяниста… Уже шесть лет при филармонии существует коллектив бардов-исполнителей «Живая струна». Являюсь его руководителем, сценаристом и участником.

В 1997-м году меня приняли в Союз писателей России, в 2005-ом — в Союз журналистов России. На сегодняшний день выпустил 13 книг стихов, песен и прозы.

В качестве небольшого отступления хочу привести такой факт. Было это ещё во времена СССР. Однажды французский писатель Мишель Турнье в беседе с советской делегацией обмолвился: «…многие французы успели отвыкнуть от того, что можно читать стихи и понимать их…». Возможно, Турнье излишне драматизировал ситуацию, но… сказано!

Если столкнусь с подобными фактами, отложу в сторону перо, надёжно зачехлю гитару, перестану выходить на сцену со своими стихами. Пока же чувствую обратную связь и с читателем, и со слушателями.

P.S. Если найду свободное время, позволит здоровье, — напишу толстую книгу воспоминаний о своей жизни. Много чего интересного случалось в ней, судьба сводила со многими интересными людьми, я был свидетелем эпохальных событий в нашей стране. Ну а пока, извините, уважаемый читатель, прошу вас ограничиться только что прочитанным.

Сентябрь 2017

ЖИТЬ ПО СОВЕСТИ

Дикие лошади

Мы жить предпочитаем в чистом поле.

Не по нутру нам запахи конюшен.

Порой мы голодны, зато — на воле.

Нам только чистый, свежий воздух нужен.

      Мы мчимся вскачь средь бела дня,

      Бежим рысцою среди ночи.

      На необъезженного вольного коня

      Так много седоков запрыгнуть хочет.

            Про нас твердят, мол, всё равно научатся

            Седло, узду и удила терпеть.

            Но только с нами это не получится.

            Одно из двух: свобода или смерть!

Сейчас уже почти забыто всеми

(Забыть, забыть! — приказано не зря же)

Далёкое прекраснейшее время,

Когда скакали кони без упряжек.

      Конь всякий птицею летел,

      Да без кнута, без крика: «Трогай!».

      И каждый так бежал, как только сам хотел,

      Куда хотел и лишь своей дорогой.

            Сегодня конь раздумьями не мучится.

            Привык, что по нему гуляет плеть.

            Но только с нами это не получится —

            Одно из двух: свобода или смерть.

Нас называют «дикими», ну что же?

Мы в цирках не красуемся в плюмаже

И сапоги не шьют из нашей кожи,

Не варят на колбасы мясо наше.

      Живёте вы, поднять не смея глаз

      На тех, кто вас загнал в конюшни — норы,

      И позволяете, чтоб ездили на вас,

      Боль принося, вонзали в рёбра шпоры.

            Эй, кони, встаньте на дыбы! Довольно ли

            Ещё хоть миг мучения терпеть?

            Спешите к нам, туда, где ветры вольные,

            Где выбор дан: свобода или смерть.

29 августа 1987

Марш говорящих деревьев

Учёные подозревают, что деревья — это своеобразные разумные существа. Один из примеров: стоят рядом два дерева. Садовник обрубает осенью ветки одного, а второе в момент наступления зимних холодов протягивает свои ветки на помощь обиженному собрату, как бы желая согреть, защитить его от непогоды и от жестокости человека.

Подступает вплотную время, грозное время,

Чтоб высказывать всё напрямик.

Это мы говорим вам, мы — живые деревья,

Наших крон шелестящий язык.

Обвиняем вас, люди. Вы слепые и злые.

Жечь деревья, рубить — весь ваш сказ.

Ну, когда ж вы поймёте, что мы тоже живые,

Что есть чувства и разум у нас?

      Как над нами люди, как ветра не бьются,

      Чтобы уничтожить враз, навеки,

      Ну а корни, корни, корни остаются

      И пускают новые побеги.

Каждый жест, каждый шаг наш, вмиг у вас на заметке.

Быть нельзя нам и ЛЭП заодно.

Вы нам рубите руки, а, по-вашему, ветки.

Вверх тянуться нам запрещено.

Посмотрите на мебель, на диваны и кресла,

На повисший над речкою мост.

Всё заполнено нами: наши груди и чресла

И на части распиленный мозг.

      Там сердца, конечно, высохли, не бьются.

      Ничего, крепитесь, пни-калеки!

      Что бы ни случилось, корни остаются

      И пускают новые побеги.

Умудрились нацелить в космос радио ухо

И хоть там вас никто не зовёт,

А зовём рядом, здесь мы, с этим делом тут глухо.

Со своими — вам больше забот.

Нас всё меньше и меньше в развитом вашем веке.

Наловчились с нас кожу сдирать.

Закупорили в банки наших слёз горьких реки,

Стали с сахаром их продавать.

      Наши слёзы, братцы, верим, отольются.

      Ничего, крепитесь, пни-калеки.

      Что бы ни случилось, корни остаются

      И пускают новые побеги.

Ничего, погодите! Знаем, будет возмездье.

Хватит жечь нас, пилить и рубить.

Не трёхногие с Марса или плазма созвездий —

Мы придём за себя отомстить!

Из земли вырвем корни. В шуме, грохоте, стуке

Мы к вам плотной стеной подойдём,

И, по-вашему, ветки, а по-нашему руки,

Мы на шее на вашей сплетём.

      Мы жаждем открытых глаз.

      Незачем — вату в уши.

      Люди, вы слышите нас?

      В мир распахните души.

10 мая 1984

Чувства на продаже

Стало жить трудновато.

Не хватает зарплаты.

Всё вокруг дорожает.

Выживать надо мне.

Вот я, хмур и невесел,

Объявленье повесил:

«Продаю свои чувства

По доступной цене.

Предлагаю вам ласку,

Что похожа на сказку,

И любовь предлагаю,

Уваженье и такт.

Есть в наличии совесть.

Есть и скверное, то есть —

Трусость, жадность и злоба.

Мы составим контракт».

Шквал звонков был мне сразу.

Я от всех слышал фразу:

«Жадность, злость покупаем.

Трусость оптом берём.

Уж такая харизма.

Нам бы больше садизма.

Поищи — купим баксом,

А не вшивым рублём».

И лишился я скверны.

Стал, как ангел, наверно.

Чистый, словно родился.

Нет пороков во мне.

Будто грязную робу

Сжёг я глупость и злобу.

Жадность, трусость продал я

По приличной цене.

Я сегодня с деньгами.

На душе только камень.

Что случилось с людьми-то?

Их понять нету сил.

Ведь печальная повесть:

Про любовь и про совесть

Ни один покупатель

Даже вскользь не спросил.

20 июня 2007

Собака не предаст

Я живу не просто так —

Думой озабочен.

Обожаю я собак,

А людей не очень.

Человек предать горазд

За большие «бабки»,

А собака не предаст,

Не поднимет лапки.

И с соседским кобелём,

Если вы в отъезде,

Не заявится в ваш дом,

Переспать чтоб вместе.

Не отключит телефон,

Если вы звоните…

Пёс хорош со всех сторон.

Вдумайтесь, взгляните!

Не оставит вас в беде,

Спину не покажет.

Ваши тайны пёс нигде

Никому не скажет.

Власть ругаете, а пёс

Ваши речи слышит,

Но в охранку свой донос

В жизни не напишет.

Пес не хлещет алкоголь.

Если опечален —

Не показывает боль,

Воет лишь ночами.

Псу не нужен омнопон

И марихуана.

Никогда не станет он

Гнусным наркоманом.

Пёс — не то, что человек.

Шарик — не придурок

И в подъезде он вовек

Не швырнёт окурок.

Громко музыку включать,

Матом уши ранить,

Кнопки в лифте поджигать

Никогда не станет.

Чем я больше узнаю

Про двуногих — мука.

Оды больше я пою

Кобелям и сукам.

Человек предать горазд

И в любви, и в драке,

А собака не предаст.

Верю я собаке!

13 июня 2005

* * *

Людям хочется обмануться.

А особенно в наши дни.

Мол, порхают по небу блюдца,

Но не просто летят они,

А в отличье от нас не дремлют:

Уроженцы чужой звезды

Контролируют нашу Землю,

Чтоб спасти землян от беды.

Ох, не хочется людям правды!

Верят запросто в ад, и в рай.

Горькой правде они не рады.

Ложь им сладкую подавай.

Верят в добрый слух, не иначе.

Слухи ширятся всё сильней:

Мол, опомнилась власть и схвачен,

Арестован, в тюрьме злодей.

А преступник в ответ смеётся.

Он на взятки властям горазд.

Он-то знает — всё обойдётся.

Вора вор никогда не сдаст…

Обмануться желают люди.

У меня, например, есть друг.

Он-то думает — она любит,

А ей просто нужен супруг.

Вот знакомая — что есть силы

К ЗАГСу мчалась, теперь скулит.

Оказался альфонсом милый.

Водку пьёт на её рубли.

Людям хочется обмануться.

Ничего в том дурного нет.

И, наверно, летают «блюдца»

И любовь не мираж, не бред.

Но вокруг столько лжи и мрази,

А мы помощи ждём извне…

Мы безрукие с вами разве

В нашем доме, в своей стране?

23 мая 2008

Дорога на дуэль

(Мысленное обращение к любимой)

Снег поскрипывает.

Тройка бешено мчится.

Не покрикивает,

Как обычно, возница.

Слишком кони послушны,

В лес летят, в глубину.

Тяжело мне и душно.

Воротник расстегну.

Сжала сердце тоска.

Но любуюсь при этом,

Как горят облака

В чудной дымке рассвета,

Как прекрасны деревья

И кусты на лугу!

Жить бы мне, но, поверь, я

Больше так не могу.

Петербург мне не мил,

Где усмешки, как плети.

Нет во мне больше сил

Злые выдержать сплетни.

Всюду — ложь. Вне сомнений,

Близких нет, лишь враги.

Кредиторы, как тени,

Как удавы — долги.

Моя милая, сгину —

Ты поймёшь, кем я был.

Потому мир покинул,

Что тебя я любил!..

Лучше мне — на кладби́ще,

Чем у сплетен в грязи.

Эй, возница, дружище,

Поскорее вези!

Мои руки, как лёд.

Заведён я и взвинчен.

Верю, пуля пробьёт

Грудь навылет мне нынче.

Только это и надо.

Я за тем и лечу.

Пуля мне, как награда.

Скорой смерти хочу.

Эй, коней не жалей!

Видишь, я на пределе.

Ну, ещё побыстрей!

Я заждался дуэли.

Как живу, ровным счётом —

Это вовсе не жизнь.

Прилетай, ворон чёрный,

Надо мной покружись…

12 июля 2007

О Пушкине и не только

Небольшое уточнение для слишком ревностных поклонников Александра Сергеевича Пушкина. Он обладал великолепным чувством юмора и думаю, улыбнулся бы, прочитав в этом стихотворении о своём чрезвычайно обильном творчестве, которое огорчало меня и моих сверстников-подростков, когда мы были ещё юными и несмышлёными.

1

Без поэзии — тоска. Без поэтов

      скучно мне.

С тем встречаю штиль, а с тем —

      шторм, девятый вал.

Я на днях статью прочёл

      о великом Пушкине.

Ничего там нового,

      правда, не узнал.

Азбучные истины

      мной давно изучены.

Мол, давил на Пушкина

      жизни тяжкий пресс.

Цензоры неистовы,

      и долги замучили.

Был поэт ревнив.

      Его донимал Дантес.

Власть поэта за рубеж

      не пускала, стерва.

Бенкендорфу лично он

      далеко не мил.

И обласкан не был он

      Николаем Первым.

И тираж стихов его

      лишь в три тыщи был.

Гений — Пушкин! Равных нет —

      не ищи и не свищи.

Про другое думаю,

      высказать спешу.

Было ли когда легко

      хоть кому из пишущих?

Про других не буду я.

      Про себя скажу.

2

В трудовой я рос семье.

      Был чуть-чуть психованный,

Ибо начал чувствовать —

      с нянечкой беда.

Не было подобия

      Арины Родионовны.

Никакой и не было

      няньки никогда.

От Елены — от моей

      бабушки — Григорьевны

Я ни разу, в общем-то,

      сказок не слыхал,

Вот и не развился я

      методом ускоренным.

И мальцом себя в стихах

      пробовать не стал.

Эх, не навевала мне

      бабушка сюжетики!

Редко улыбалась нам.

      Грыз проклятый зоб,

Загрызал… Бессильными

      оказались медики,

Бабушку серьёзную

      положили в гроб.

…Моя мама в юности

      на балы не ездила.

Летом с хворостиною

      уток стерегла.

Не светило яркое

      ей имён созвездие

В темноте медвежьего

      дальнего угла.

Батю царь к себе не звал,

      ни о чём не спрашивал.

На горбу мешки таскал

      юный мой юнец,

Чтоб копейку получить…

      На балы не хаживал.

Уставал. В колхозный клуб

      не ходил отец.

3

Я пришёл в редакцию.

      Был редактор бледен.

Говорили, что старик

      очень сильно пил.

Так или не этак, но

      «нас он не заметил,

В гроб сходя», лишь выругал,

      не благословил.

Я просил вернуть тетрадь

      со стихами — тщетно…

Через месяц лишь нашёл.

      Морщился, зевал.

Массу общих слов сказал.

      Ничего конкретно.

Понял я, тетрадь мою

      он не открывал.

4

Помню школу. Курс её,

      мягко скажем, спорен.

На уроках знали мы

      скуку, маету.

«Лишний (нас не волновал)

      человек» — Печорин.

Не ценили Чацкого

      ум и остроту.

…Пушкин про́жил тридцать семь.

      Сделал не на шутку!

Учишь — задыхаешься,

      словно в горле кость.

А до ста бы дотянул?

      Аж подумать жутко,

Сколько бы заучивать

      нам тогда пришлось!

Вызовут к доске — идёшь

       потный и неловкий.

Не слова — мычание

      извлекаешь ты.

Пробубнишь, как пономарь,

      чёртовы рифмовки.

Не забыть, не сбиться бы —

      вот и все мечты!

Я поэтов не любил,

      я поэтов хаял.

Стыдно мне сейчас про то

      людям рассказать.

Просто удивительно,

      как пришёл к стихам я.

Стал читать их, сам теперь

      пробую писать.

Ну а где пишу? Весь день

      я кручусь в заботах, но

Если время выдалось,

      вечером пишу.

Всё ж, отдача малая.

      Мне бы в отпуск, в Болдино.

Дайте ссылку в Болдино,

      лет на пять, прошу!

Дома телевизор, трёп,

      всё такое прочее,

Что присуще в принципе

      вообще семье.

Хорошо, наверное,

      сочинять и ночью бы,

Только днём, не выспавшись,

      как работать мне?

5

Если бы, устав от дел,

      я домой пришёл,

А меня слуга раздел —

      было б хорошо!

Глядь на стол, а там — балык,

      с ягодой вареник.

Мне слуга анисовой

      двести грамм налил.

Я часок вздремнул, в журнал

      еду «Современник»,

Где роман последний свой

      нынче поместил.

Пру в редакцию, как прёт,

      извините, трактор.

В дверь стучать не надо там

      из последних сил.

Хорошо писать, когда

      сам себе редактор!

Хорошо писать, когда

      сам себе кассир!

Не сошёл бы я с пути

      даже ни на йоту.

Лира — вот мой первый друг.

      Больше никого.

А какой-нибудь Дантес

      пакостил бы — к чёрту!

Слишком много чести, чтоб

      замечать его.

6

И меня не любит власть.

      Власть себя лишь любит.

Лживых, льстивых рифмачей

      обожает царь.

Я по улице иду,

      вдруг подходят люди.

«Пишешь честно, — говорят, —

      ты и дальше шпарь!»

Шпарю… Меньше, чем хочу.

      Стих ведь не прокормит.

Книжку тонкую издал.

      Сотня — весь тираж.

Вновь подёнщиной займусь,

      Чтобы — тонус в норме,

Сыр и масло мог купить,

      хлеб и карандаш…

А порой так хочется —

      на плечо гитару

И на двести лет назад

      в стольный град рвануть.

Там на тройке пронестись

      с девочками к «Яру»,

Да на бал одним глазком

      хоть разок взглянуть.

Да найти бы тот салон

      хорошо, конечно

(Душ почувствовать родство,

      счастья миг вкусить),

Где стихи читает он,

      сам земной и грешный,

Средь поэтов — божество,

      лучший на Руси…

25 мая 1998

Моим недоброжелателям

1

Мне противно и тошно,

Если хмыкают критики:

«В ваших песнях, Бобошко,

Слишком много политики.

Хватит петь о народе,

Обнищал, мол, спивается.

Надо петь о природе,

О загадках и таинствах,

О страстя́х и о вздохах.

Чтоб в стихах — недосказанность…

С экономикой плохо —

Журналиста обязанность:

Нацарапать в газету

Фельетон сатирический.

Несолидно поэту

Видеть мир с политической

Точки зрения. Ложку

Дёгтя в мёд вы суёте.

Не поэт вы, Бобошко!

Не о том вы поёте».

2

Да заткнитесь вы, критики, и катитесь подальше!

Разве я о политике? Если трусости, фальши

Я терпеть не желаю. Если жить нынче жутко,

Если я презираю власть воров и ублюдков,

Если горы халтуры я читаю и вижу,

Если литература продаётся бесстыже,

Как последняя шлюха. На ТВ и на видике

С правдой, с совестью «глухо». Разве я о политике?

Если люди годами не имеют зарплаты, —

Разве можно стихами про Луну и закаты?!

3

А работу имеешь — ходишь вечно пугливый,

Чтоб не выгнал за мелочь частник властолюбивый.

Мать не спит до рассвета. Сын в Чечне. Писем нету.

Есть ли совесть, поэты, сочинять вам сонеты?

Ну, конечно же, станут в позу томную нытики:

«Люди нынче устали. Их тошнит от политики.

Людям хочется света. Надоела «чернуха».

Потому от поэта ждут высокого духа».

Да поймите ж вы, люди, если правят подонки,

Значит, света не будет, только грязь и потёмки.

4

Если зуб мой гниёт, буду петь пару дней,

Боль отнюдь не пройдёт, только станет сильней.

Тот наивен и глуп, кто не смог разуметь,

Что испорченный зуб надо рвать, а не петь!

5

Вот как путь будет верный, к светлой цели пойдём, —

Я, клянусь, буду первый петь и ночью, и днём

О цветах. Буду с теми, кто ласкает и любит.

Но, боюсь, это время никогда не наступит.

Нас спасёт только чудо, но чудес не бывает.

Слева, справа Иуды усыпить нас желают:

Сытой власти в угоду песни сладкие пишут

Про любовь и природу. Наших воплей не слышат!

Если будем, бараны, эту жвачку жевать —

Будут новые паны нас в рабов превращать.

Мы им кланяться низко будем глухо и слепо

Под весёлое диско, бормотание рэпа.

6 сентября 1995

«Зачем нам выборы?»

(Письмо в редакцию)

Дорогая редакция!

Пришёл на днях к открытью я

И вот пишу в газету.

Зачем нам выборы, друзья?

Ведь выбора-то нету!

Любой сегодня депутат —

Мастак на разговоры.

Когда он только кандидат —

Наобещает горы.

Проголосуем. Что с того?

Забудет обещанье.

Обогащенье — у него.

У нас лишь — обнищанье.

Нам эти выборы на кой?

Пускай не состоятся.

А власти тихо меж собой

И так договорятся.

Не надо выборов — да, да!

Ещё о чём подумал:

Ведь сэкономится тогда

Большая денег сумма.

Все выборá — огнём гори! —

Пускай уйдут со сцены,

И сразу можно раза в три

На хлеб понизить цены.

10 апреля 1998

По волчьему закону

Я — волк. Я ухожу из жизни рано.

Мне пулей ногу человек пробил.

Я зализать сумел бы рану,

И в роднике бы я её промыл.

      Да только так другие волки не считают.

      Готовы в горло мне вцепиться, в переносицу.

      Меня всё ближе окружает волчья стая.

      Вот-вот набросится.

Но ведь пока я кость не раздробил —

За справедливость в нашей стае бился.

А этот вот с подпалиной забыл —

Он молод был, я мясом с ним делился.

      Теперь, как все, вокруг меня кружит он молча,

      И, обнажив клыки, как все, злорадно косится.

      Меня всё ближе окружает стая волчья.

      Вот-вот набросится.

Я зализать свою сумел бы рану

И в роднике бы я её промыл.

Всадил охотник в ногу девять граммов.

Жаль, промахнулся, в сердце не всадил.

      Мне не простили эти звери, что хромаю.

      Я жить хочу. Я молод. Нет на шкуре проседи…

      Не помогают здесь — здесь только добивают,

      Грызут здесь до смерти.

Узнал вожак наш — подлая свинья —

О сильной столь моей кровопотере

И выразил сочувствие, но я

Его словам, конечно, не поверил.

      Он рад безумно, что теперь я выбываю!

      Мы часто раньше на обгон с ним вместе

      в бой неслись.

      Меня вплотную окружила волчья стая.

      Ну, всё… Набросились.

4 марта 1997

Молитва атеиста

Господь, не знаю, есть ты или нету?

Скорей всего тебя, конечно, нет.

Но, если есть ты, на меня не сетуй,

Что мне не симпатичен твой портрет.

Поверь мне, Бог, зазря я не обижу.

Ты, говорят, трёхликий Отче наш,

Но я в тебе одно лицо лишь вижу

И от него берёт меня мандраж.

Больной тогда ты был, или поддатый,

Планету заселяя? Не пойму.

Признался сам ведь, что людей создал ты

По образу, подобью своему.

Так отчего ты так людей не любишь,

Своих точнейших копий, двойников?

То хладнокровно их Потопом губишь,

То, так же равнодушно, Ледником?

Как вспомню — на душе моей погано

От всех твоих кровавых страшных дел.

Две тысячи невинных мальчуганов

Убиты. Ирод царь так захотел.

Фанатиков я слышу хор орущий:

«Не Бог убить младенцев подал клич».

Но ты ж Всесильный, ты же Всемогущий,

Мог Ироду устроить паралич!

Уж если ты Пророк мильоннолетний,

В грядущий день глядишь, спесив и горд?

Чего ж ты с мамой Гитлера промедлил,

Не отослал мамашу на аборт?!

Когда фашисты нагло и умело

Людей сжигали в газовых печах,

Что ты на небе в это время делал?

Хихикал у себя на облаках?

Сейчас в России каждый третий лишний.

Востребованы здесь бандиты лишь.

Где твоя милость к падшим, а, Всевышний?

Чего ж ты беспредел не прекратишь?

Коль видишь, говорят, лицо под гримом,

Раскусишь вмиг характер хоть кого,

Зачем разъединяешь ты любимых,

А не любимых сводишь для чего?

Психолога не вижу я уменье.

Не вижу прозорливость я твою.

Иль ты создал нас лишь для развлеченья:

«Хочу — поглажу, а хочу — убью?»

Стон слышится, увы, по всей планете.

Невинных гибнет тьма. В конце концов,

Как можешь ты, убийства видя эти,

Не наказать подонков, подлецов?

Сильней всех президентов и эмиров,

В бездействии ослаб ты и зачах.

Слепцы тебя назвали Светом Мира.

Наивно ждут наград на небесах.

Очнись, Господь, от сладкой лживой лести.

Задумайся, Создатель наш, встряхнись!

Насчёт воров — прибегни к скорой мести.

Униженным — светлее сделай жизнь.

Верни доверье, Бог! Не хлопай дверью.

К людским страданьям, Бог, не стой спиной.

Стань справедливым! Я в тебя поверю.

Все атеисты вслед пойдут за мной.

Народ давно уж ропщет внятно, грозно.

Гордыню, самолюбие отринь,

Стань, Бог, другим. Пока ещё не поздно.

Не надо долго злить людей! Аминь.

26 сентября 2011

* * *

— Где, скажи, сегодня те, что молчали раньше?

— О, они на высоте, трубадуры фальши.

Захватили кресла, в спальном прут вагоне

То на фирму «Тесла», то на фирму «Сони».

— Где, скажи, сегодня те, что не лгали раньше?

— Как и прежде, в нищете, в духоте, параше.

Жизнь прожили честно, в пахоте, как кони.

Их не ждут на «Тесла», их не ждут на «Сони».

— Где сегодня те, скажи, что за нами бдили,

Испоганили всю жизнь, в лагеря садили?

Где они? Насколько меньше этой гнили?

— Да всё там же, только вывески сменили…

6 июля 1992

Я люблю

Без причин нас могут запросто обидеть.

Зло и ненависть переполняют мир.

Ну а я устал браниться, ненавидеть,

И любовь отныне — главный мой кумир.

Я люблю, когда друг друга уважают.

Неприятны те, кто любит матом крыть.

Обожаю, если не перебивают.

Что хотел сказать, дают договорить.

Обожаю чтенье. Книг прочёл немало.

В день сегодняшний никак нельзя без них.

Жаль, что книга быть настольной перестала

Для потомков и ровесников моих.

О, любви благословенное начало!

Ожидание захватывает дух.

Я всю жизнь, увы, ищу свои причалы

И надеюсь, что когда-нибудь найду.

Я люблю, когда зимой сосульки тают,

Жду весну уже в начале февраля.

Я люблю, когда природа оживает:

Реки, травы, и деревья, и поля.

Не скажу однажды: «Жить устал… Довольно».

В страшном горе не рванусь влезать в петлю.

Знаю точно, как бы ни было мне больно,

Я с последним только вздохом разлюблю.

24 декабря 2005

Возвращение Наполеона

Таким Париж забудется едва ли,

Хоть с той поры промчалось двести лет…

Гремели марши, люди ликовали

И Бонапарту кланялись вослед.

Флаг на ветру над головой взметался.

Мальчишки голубей пускали с крыш.

С очередной победой возвращался

Наполеон в блистательный Париж.

Спросил его один из приближённых:

«Вы для людей, как Бог. Вам смотрят в рот.

О, ваша светлость, гляньте, как влюблёно

На вашу поступь крестится народ.

Вам люди отдадут тела и души

И на войну пошлют детей своих.

Я не пойму, скажите, почему же

В ответ Вы не приветствуете их?»

Сказал ему печально император:

«Вот точно так же радостный народ

Овации устроит, если завтра

Меня вдруг поведут на эшафот».

Он оказался прав. Сгустились тучи,

Народ кричал: «Правителя убьём!»

Из головы тот не выходит случай.

Как часто вспоминаю я о нём.

Вся жизнь летит по замкнутому кругу.

Увы, ничто не ново под луной.

Я доверять, отнюдь, не склонен другу.

Мою «перцовку» выхлебав со мной,

С восторгом скажет мне: «Ты гениален!

Поднял в балладах целый жизни пласт!»

А я не рад. Наоборот, печален.

Меня он завтра запросто продаст.

Найдётся вдруг солиднее «инвестор»,

И, на халяву выпив коньяка,

Друг про меня с ухмылкой скажет: «Бездарь!

В его стихах корявая строка».

Есть к недоверью у меня причина.

Шептала утром страстная газель:

«Ты, милый мой, единственный мужчина» —

С другим ложилась вечером в постель.

Мир к измененью с каждым веком рвётся.

Одежд людских меняется фасон.

И только подлость прежней остаётся,

Про что отлично знал Наполеон.

25 июля 2001

Смена королей

Слушок летит быстрей шмеля:

«В субботу сняли короля!

Лишили трона и всего.

В тюрьму отправили его».

В субботу сняли короля,

А в воскресенье — о — ля — ля! —

Его преемника гонец

Придворных вызвал во дворец.

И свита, бывшая при том,

Кто нынче спрятан под замком,

Сказала: «Новый наш король,

Ты, наконец, пришёл! Доколь

Могли мы света не видать,

Могли терпеть мы и страдать

От болевых сердечных ран?

Король был дурень и тиран.

Ни педагогам, ни врачам —

Он помогал лишь богачам.

В тюрьму бандитов не сажал

И сам тюрьмы не избежал.

Как сняли — день один прошёл,

А как уж стало хорошо!

Бодрящий ветер перемен

Удушью следует взамен.

Нам доложили — да, да, да —

Во всей империи вода

Намного сделалась мокрей.

Народ работать стал шустрей!

Ещё вчера была бледна,

А нынче яркая Луна!

И даже звёзды в десять раз

Горят активнее сейчас!»

Король послушал их слова,

Сказал в ответ: «Спасибо, вам!

Мы завоюем целый мир!

Ну а пока закатим пир».

…Мир покорить — не говорить.

Легко словечками сорить.

И лет примерно через пять

Весть по стране летит опять:

«Снят в воскресенье наш король.

Приказ ему: «В тюрьму — изволь!».

И вот он в камере сидит,

На небо в клеточку глядит».

А через день бежит гонец,

Зовёт придворных во дворец.

Преемник рявкнул: «Всем — привет!»

И свита гаркнула в ответ:

«Тебя, о, новый наш король,

Мы все приветствуем! Доколь

Могли мы света не видать,

Могли терпеть мы и страдать?

Был твой предшественник — дурак.

Мы жили трудно, кое-как.

Но день всего один прошёл,

А как нам стало хорошо!»

…Что ж, было так, и будет так,

Покуда существует мир:

Кто потерял свой пост — дурак!

А кто обрёл его — кумир!»

8 апреля 2007

Тысяча желаний

Я хочу, чтобы люди любили.

И не только себя, а других.

Чтоб навеки несчастья забыли.

Дефицит был на грубых и злых.

«Что там, кудри у вас или плешка?» —

Человек, любопытство уйми!

Пусть останется тщательной слежка

За планетами, не за людьми.

Я хочу, чтоб настала свобода,

Где не боязно слово сказать,

Чтобы нравилась людям работа

И хотелось творить и дерзать.

Я хочу, чтобы время настало

Пни и корни сжигать, корчевать,

Чтоб мерзавцы ушли с пьедестала,

Не уйдут — с пьедесталом взорвать!

Мы на грани всеобщего срыва

И хотим, чтобы стихло «Ура!»,

Завершилась эпоха призывов,

Срочных дел наступила пора.

Чтоб скорее исчезли трибуны

И в Москве, и в таёжном краю,

На парадах и старец, и юный

Шли на равных в едином строю.

Чтоб легко, будто двери в подъезде,

У границ открывались замки,

Чтобы мог я в Австралию ездить

Так же просто, как в Ессентуки,

Гость ко мне бы летал с Окаямы*

Без хлопот, будто он из Перми.

Я хочу, чтоб сегодня себя мы,

Наконец, ощутили людьми.

*Окаяма — город в Японии.

28 августа 1987

Тайна за закрытыми дверями

Послушай, Бог, единый и в трёх лицах,

Я обращаюсь с просьбами к тебе.

Хочу стать бестелесным, чтоб пробиться,

Пройти сквозь стены зданья КГБ.

Там обо мне насобирали столько,

Что интерес во мне жутчайший есть.

Я жизни год отдать готов, чтоб только

Хотя бы раз досье своё прочесть.

Распорядись, Господь! Пройду я скрытно

По зданью, где стреляли по ночам.

Ты знаешь, Бог, мне очень любопытно, —

Кто на меня, когда и где «стучал».

Без обысков, без высылки и пыток

Его пугнули — он наклал в штаны,

А мне потом смотрел в глаза открыто

Без осознанья собственной вины.

Просить по пустякам мне не пристало.

Всевышний, мне совсем не всё равно

Узнать, кто ел со мной мой хлеб и сало,

На брудершафт моё хлестал вино.

Задав необходимые вопросы,

Благодарил за пищу и за кров,

А через час строчил свои доносы,

Как будто бы, он Сидоров, Петров.

Приятелей моих бумаг маранье,

Увы, сыграло роль в моей судьбе.

Я до сих пор пройти без содроганья

Не в силах мимо зданья КГБ.

Меня не повенчали с Колымою,

Не связан по рукам был и ногам,

Но ощущал дыханье за спиною,

И это чувство било по мозгам.

Так, всё-таки, когда и где, и кто же

Сумел меня подставить и продать? —

Не раз я размышлял. Послушай, Боже,

А может, мне про то не надо знать?

Вот сделаешь меня ты бестелесным,

Сквозь двери, стены, сейфы пролечу

И станет мне моё досье известным,

А вдруг я после жить не захочу?!

Когда бумаги вытащу полпуда,

Знакомый почерк там увижу вдруг,

Узнаю, что любовь моя — Иуда,

А чаще всех стучал мой лучший друг,

Как дальше жить тогда, кому поверить?

Прости, мой Бог, что с просьбой шёл к тебе.

Пускай навеки запертыми двери

Останутся в архивах КГБ!

30 апреля 1995

Летающий кот

Чёрный кот напролёт третьи сутки дежурит на крыше.

Чёрный кот (ночь придёт), — не моргая, на небо глядит.

А внизу по амбару гуляют весёлые мыши.

Очень рады тому, что у Васьки пропал аппетит.

Дядя Ваня кота своего ждёт напрасно на завтрак.

В блюдце скисло опять молоко, пропадёт колбаса.

Чёрный кот невесом (так положено), полон азарта.

Он готовит себя к путешествию на небеса.

Васька ранее жил, как котам полагается прочим,

Как и все: за мышами гонялся, ловил воробьёв,

Но однажды на крышу залез

                       чёрный кот чёрной ночью.

Чашу неба увидел наполненную до краёв

Разноцветными звёздами, жёлтой рогатой Луною

И разлитым небрежно таинственным Млечным Путём

— Васька прыгнул к Луне,

но, подхваченный силой земною,

На четыре опоры во двор приземлился потом.

Он секунду летел или две. Это, впрочем, не важно.

Только птицей себя он почувствовал, а не котом.

Понял он — надо пробовать! Небо сдаётся отважным.

Надо лишь захотеть то, чего не имеет никто.

Чёрный кот хочет быть только там,

где ни разу он не был.

Он готов голодать, обретая положенный вес.

Чёрный кот (не мешайте ему!) улетает на небо.

Чёрный кот ещё верит в присутствие тайн и чудес.

5 июля 1992

Думка о котах различного возраста

А когда-нибудь пытались вы погладить

Уличного взрослого кота?

Даже при весьма высокой плате

Он не согласится никогда.

Вспомнит, как мальчишки подзывали:

«На — сардельку, — увеличь свой рост!»

Никакой сардельки не давали.

Что есть силы дёргали за хвост.

Как с тех пор в людскую верить ласку?

Взрослый кот имеет зоркий глаз.

Никогда не ходит без опаски —

И имеет рядом тёмный лаз.

…Привелось погладить мне котёнка.

Он ещё доверчив был и глуп.

Он, подставив мягкую шерстёнку,

Улыбнулся краешками губ.

Он, клянусь, так нежно улыбнулся,

Не бежал он в страхе от меня, —

Стало за него тревожно, грустно,

Ведь не все такие, как вот я.

И хотелось испугать его мне,

Чтобы к людям больше он не шёл.

Чтобы крепко-накрепко запомнил,

Рановато к ним идти ещё.

Дураков, садистов нынче — пропасть.

Ты не забывай, котёнок, бди!

А исчезнут глупость и жестокость —

Вот тогда лишь к людям подходи.

1980

Монолог чудовища Несси

Летом 1934 года, соблазнённый наградой за поимку легендарного чудовища из озера Лох-Несс (который журналисты любовно назвали «Несси»), охотник на львов, американский снайпер Уитвел много дней и ночей провёл в засаде на неведомого зверя. Стрелял в воду при появлении малейшей ряби на поверхности озера.

С тех пор ихтиозавра больше никто не видел.

Я — чудовище Несси.

Я живу под водой,

И не сблизиться вместе

Мне с людскою ордой.

Пусть я зверь с виду гадкий

И плавник на спине,

Но людские повадки

Не по мне, не по мне.

      Я отчаян был смолоду.

      На поверхность всплывал

      И высовывал голову,

      Нос повсюду совал.

На людей я в обиде.

Люди могут предать.

Я ведь многое видел,

Опыт мог передать.

Плыл я к людям, но понял,

Что до глупости смел.

Только голову поднял —

Тут же взят на прицел.

      И не видел я смолоду,

      Где друзья, где враги,

      И стреляли мне в голову,

      Чтобы выбить мозги.

Смотрят люди в бинокли

И вздыхают: «Пострел…

Нет рептилий. Подохли.

Как же он уцелел?

Почему вслед за всеми

Не замолк, не затих?

В наше сложное время

Быть не может таких!

      Вероятно, он с голоду

      На поверхность всплывал

      И высовывал голову,

      Нос повсюду совал».

Жизнь сегодня другая.

Я в цене,

говорят.

Да, уже не стреляют,

Но и с мушки

не снят.

Всё сегодня

иначе.

Обещают призы,

Если череп не прячешь…

Запоздалый

призыв!

      Не заставишь и золотом

      На поверхность всплывать,

      И высовывать голову,

      И повсюду встревать.

12 августа 1986

Гулливер в Лилипутии

На песочке мокром, сером

(Заалел едва восток)

Лилипуты Гулливера

Вяжут вдоль и поперёк:

«Будешь место своё знать!»

Бьют ногами без стесненья.

Ах, какое наслажденье

Великана попинать!

      «Мы — малютки. Ты — большой горе подобный.

      Слишком крупный в нашем мире, неудобный».

Гулливер кричит, стараясь

Лилипутов убедить:

«Никого не собираюсь

Ни подмять, ни раздавить.

Разрубите сеть узлов!

Я совсем не виноватый

В том, что всех вас вместе взятых

Выше стал на сто голов…»

      Не берут, увы, слова его на веру,

      И приходится несладко Гулливеру.

В схватке честной с ним удачи

Ни один бы не познал.

Гулливер был ночью схвачен,

Когда очень крепко спал.

Так и встретил он зарю:

Видит, карлики хохочут

И соломинкой щекочут

Гулливерову ноздрю.

      Вмиг покончил бы он с этим шумом-гамом,

      Коль не связан по рукам был да ногам он.

Каждый узел проверяют,

Чтобы был

предельно туг.

«Мы тебе

не доверяем,

В наш не пустим

тесный круг!»

И в чехлы кладут ножи.

«Одинакового роста

Был бы с нами —

было просто б.

Эй, не дёргайся, лежи!»

      Он лежит, продрог насквозь в песочке сером…

      Плохо быть средь лилипутов Гулливером.

На песочке мокром, сером

(Заалел едва восток)

Лилипуты Гулливера

Вяжут вдоль и поперёк…

27 июля 1996

Не браните Есенина!

Не браните Есенина.

Дескать, много он пил.

Потреблял бы умеренно —

Лет до ста бы дожил.

Надоели вы с руганью.

Мол, развратник певец.

Жил с одной лишь супругою:

Вот бы был молодец!

Осуждать златокудрого —

Понапрасну, тщета.

Вы такие все мудрые,

Лет живёте до ста

Сытно и комфортабельно.

Носом вниз, не в зенит.

Так живёте вы правильно,

Что от вас аж тошнит.

Стал у вас он виновником,

Мол, в пороках он весь, —

У самих же любовники

И любовницы есть.

У кого нет — хотели бы

Не выходит никак.

В мыслях койки расстелены

Для любовных атак.

Прямо действовать, сволочи —

Тонковата кишка.

Ваш разврат — втихомолочку,

Скрытно, исподтишка.

Помолчать, дяди с тётями!

Шёл поэт, мол, ко дну.

Сами водочку пьёте вы

Не граммульку одну.

Ни к чему ваши прения.

Пил Есенин и пусть.

Он был пьющим, но Гением.

Вы ж — нетрезвая гнусь.

Нос совать неприлично вам,

Слать усмешек оскал.

Вообще, дело личное:

С кем он пил, с кем он спал.

Мир чернила выплёскивал,

Мир бумагу марал.

Но никто про берёзку так,

Как поэт, не сказал.

К чёрту — сплетни! Повесили,

Мол, чекисты его…

Жутко было, невесело —

Влез в петлю оттого.

Бросьте выпады, жалобы

На поэта хоть раз.

Не судите, и, стало быть,

Не осудят и вас.

Отправляйтесь вы к лешему!

Сплетни — вновь день за днём,

Не орите вы бешено —

Всё о нём да о нём,

Не брюзжите рассеянно.

Что поэту с того?

Вы прочтите Есенина.

Вы поймите его.

27 сентября 2002

Квадратный мир

Зависим мы всегда от чьей-то воли,

На бойню поведут иль на парад.

Похож наш мир на шашечное поле,

Где каждой пешке отведён квадрат.

А принцип той игры давно известен.

Ну что твои мечты, судьба, стезя?

Нет, если ты стоишь на чёрном месте,

На белое уже никак нельзя.

И здесь непозволительна усталость.

Тот впереди, кто вечно нагл и груб.

Чтоб пешка здесь одна из всех прорвалась,

Других отдать положено «под сруб».

Сумев остаться целым в страшной давке,

Не возгордись: какой, мол, умный я!

И хоть ты ухитрился выйти в дамки,

Гарантий нет спокойного житья.

Лишат тебя надёжнейшего крова

Коллеги те, что в дамках, как и ты.

И «треугольник» уж готов «Петрова»,

Где перекрыты все твои ходы.

И день тебе теперь темнее ночи,

И не даёт житья вопрос такой:

А кто вручает эти полномочья —

Руководить за шашечной доской?

10 июня 1982

Джинсы старые

(Песенка бывшего «семидесятника»)

Надень, дружище, джинсы старые.

И если ты не входишь в них,

То годы ты прожил бездарно и

Не написал свой лучший стих.

Не исходил ты землю-матушку,

Стремился в Крым, презрел Сибирь.

Ты не искал, ты грех взял на душу —

Пошёл не вглубь, раздался вширь.

Надень, дружище, джинсы старые.

И если джинсы в самый раз,

Пройдись по улочкам с гитарою.

Пройдись, как раньше, в поздний час.

Огромный клёш был, как у флотского.

Тебе тогда семнадцать лет.

Хрипел ты песенки Высоцкого.

Давно его в живых уж нет.

Ах, не имел в те годы дисков ты.

Безумно музыку любя,

Всё то, что слушал на английском ты,

«Битлами» было для тебя.

Ночами в радиоприёмниках

Ты рок ловил сквозь треск и писк.

Ну, а теперь тебе и днём никак

Нет времени послушать диск.

«Один друг старый лучше новых двух», —

Права народная молва.

Нам наши песни поднимали дух!

Не позабыть бы их слова.

Блажен, кто через годы смрадные

Запал души сумел сберечь!

…Надень, дружище джинсы старые.

Что? Ты давно их бросил в печь?

Ах, ты давно их бросил в печь…

17 июля 1986

Баллада о скоморохе

«К чёрту банки, крынки,

Молоко и мёд!

Вон, концерт на рынке

Скоморох даёт!»

И, веселья ради,

(Век жесток и лют)

Поспешил к эстраде

Весь торговый люд.

Вновь устроил праздник

В серый будний день

Шут и безобразник!

Как ему не лень?

«Пляшет ведь не слабо!

Ай да молодец!» —

Бьют в ладоши бабы,

Нищий и купец.

      Вид его отпетый:

      В рубище одетый.

      Брякают на шапке звонко бубенцы.

      Поистёрты шмутки,

      Но — игрец на дудке!

      Мужики довольны, радостны юнцы.

Рожа скоморошья,

Браги ли хлебнул,

Что не дружишь с ложью?

Правду лишь одну

Вслух ты называешь,

Удалец, храбрец!

Про царя гутаришь:

«Государь — подлец.

Все бояре — воры.

Пустота в казне.

Царь лишь разговоры

Любит о стране.

Речи мягко стелет,

Образ создаёт,

А на самом деле

На народ плюёт.

      Царь не верит в Бога.

      Потому убого

      Мы живём сегодня.

      В темноте — тропа.

      И попы — ворюги.

      Нет по всей округе

      Одного хотя бы

      Честного попа».

Ох, и громкий хохот!

Зритель входит в раж,

Славит скомороха:

«Правдолюбец наш,

Скучно нам и тяжко.

Снова от души

Спой, поэт-бродяжка

Или попляши!»

Но не спеть артисту

Под мажорный лад.

На конях со свистом

Стражники летят.

Пикой — по макушке.

Злобно говоря:

«А не пой частушки,

Сволочь, про царя!»

      Лупят скомороха.

      Скомороху плохо.

      Бьют его по рёбрам,

      Метят прямо в пах.

      Не агент он вражий.

      «Неча будоражить.

      Не фиг смуту сеять

      В душах и сердцах.

Вот тебе, бродяге:

Гусли — об забор!

Все твои бумаги

Бросили в костёр».

Дым кроваво — мглистый…

Господи, спаси!

Тяжело артисту

С правдой на Руси.

13 августа 2009

Папой не назову

Прошлое подёргаю за нити,

Вспоминаю сразу же… Тоска.

Я зачем-то отчима обидел

Из-за дури, из-за пустяка.

Помню, шёл тогда мне годик пятый.

К отчиму имел большую злость,

Хоть совсем он не был виноватый,

Что у мамы с папой не срослось.

      Это часто так бывает:

      Крики, слёзы, тарарам.

      Дети после отвечают

      За ошибки пап и мам.

Вновь в детсад тащиться неохота.

Собираюсь, вою от тоски.

Как назло, сегодня отчего-то

На ботинках порваны шнурки.

Отчим помогает мне обуться.

Низко наклонясь у самых ног,

Говорит: « Пускай шнурочки рвутся,

Мы их свяжем накрепко, сынок!»

Мне б ему — такою же монетой,

Я ж ответ (хоть грубым не слыву):

«Пусть шнурки завязываешь мне ты,

Папой всё равно не назову!»

Помню, что, услышав эту фразу,

Будто от удара вздрогнул он,

А потом отпрянул резко сразу

И курить поплёлся на балкон.

Ничего в ответ он не сказал мне,

Опустился вновь у самых ног.

Понапрасну он шнурки связал мне,

Не скрепился наш семейный блок.

Так и жили. Отчим хоть и злился,

Для семьи зарплаты не жалел.

Но меня при этом сторонился.

В нелюбви я тоже преуспел.

А могло быть всё у нас иначе,

Оба ведь страдали: он и я.

Эх ты, жизнь! Эх, глупость пацанячья,

Ревность непонятная моя.

      Это часто так бывает:

      Крики, слёзы, шум и гам.

      Дети жизнью отвечают

      За любовь отцов и мам.

2 августа 2006

Уходят лучшие из нас

Смерть изо всех орудий

По нам нещадно бьёт.

Уходят наши люди.

Кто — медленно, кто — влёт.

Вокруг пустоты, бреши,

Смерть ртом гнилым смеётся.

Всё меньше, меньше, меньше

В живых нас остаётся.

Мой друг!

Узнал я только что сейчас,

Что вдруг

Погиб ещё один из нас.

Инфаркт.

Надежд, любви, забот развязка.

Быль, факт —

Не слух, не вымысел, не сказка.

Мой друг,

Уходят лучшие из нас.

Вокруг

Всё меньше рук родных и глаз.

В лицо

Смерть дышит, постоянно ищет.

Кольцо,

Смотри, сужается, дружище.

Я думал,

это будет

В далёком далеке,

И вдруг уходят люди

До срока

— налегке.

На всех чернеет метка,

Но тяжело привыкнуть,

Что гады дохнут редко,

Друзья всё чаще гибнут.

Мой друг,

Пока лежим не по гробам

И стук

Сердечный будит по утрам,

Давай

Жить, что есть силы на пределе,

И в рай

Смерть не поднимет нас с постели.

Мой друг,

Уходят лучшие из нас.

7 июля 2006

* * *

Сказала ты: «Кошка не плачет».

А я не согласен с тобой.

Нет, плачет, но только иначе.

Порой незаметной, ночной.

Дождётся, бедняга, что первым

Хозяин уснёт — только тут

У кошки распущены нервы.

Горючие слёзы текут,

По мордочке сжавшейся льются.

Рыдает тихонько навзрыд,

И лапы у кошки трясутся,

И хвост мелко-мелко дрожит.

Она вспоминает, как утром

Пинок получила. Позор!

Хозяйке почудилось — будто б

Мочилась она на ковёр.

Да не было этого вовсе!

Гонялись голодные псы…

Возлюбленный кот её бросил.

Наглец, усмехался в усы.

(В любви клялся вечной!) Вчера же

При встрече в кусты завернул,

Как будто не видел, и даже

Хвостом ей в ответ не махнул.

Хозяев на днях поджидала

В подъезде… Морозно уже.

Зубами всю ночь простучала.

Обидно кошачьей душе.

Хозяева — как им не стыдно! —

Припёрлись под самый рассвет.

…Когда нам рыданий не видно —

Не значит, что вовсе их нет.

1 сентября 1995

Мы исчезаем

А. В. Рубцову

Исход судьбы своей не знаем.

Снег всё сильней летит за ворот…

Мы потихоньку исчезаем.

Под пятьдесят нам и за сорок.

Нам так не хочется признаться,

Что мы не мальчики уже,

Что нам пора остепеняться,

Пора подумать о душе.

Мы исчезаем потихоньку.

А всех быстрее тот, который

Не научился делать стойку

Перед начальствующей сворой.

Когда подыгрывать в спектакле

У нас желанья больше нет,

Пьём валерьяновые капли

И прибавляем в седине.

Мы потихоньку исчезаем.

Увы, для новых поколений

Мы (лучший случай) динозавры,

А худший — вообще до фени.

Смешны им наши увлеченья,

Наивны песни и стихи.

Что мы считали преступленьем,

У них ошибки, не грехи.

Всё наше (время, мол, иное),

Они коверкают и рушат.

Сейчас беспамятство сплошное

Царит, увы, в умах и в душах.

Что слать упрёки сыну, внуку?

Ведь сами рвём мы с прошлым нить.

Ведь забываем мы друг другу

Порою даже позвонить.

А было время — мы горели!

Стыдились жить грешно, убого.

Мир окружающий хотели

Мы изменить, хотя б немного.

А сколько нас с дороги сбилось,

Ушло, увы, на жизни дно.

А сколько наших просто спилось.

В могилах прах истлел давно.

Мы исчезаем.

6 декабря 1994

Жить по совести

Жить по совести — это как?

Дураку сказать, что дурак,

А начальнику — сволочь, жмот,

Что из кассы себе берёт?!

Жить попробуешь не по лжи,

Что добьёшься тогда, скажи?

Дурачок тебе врежет в глаз,

А начальник уволит враз.

Как по совести жить? Вопрос,

Коль в мозгах сплошной перекос,

Если попраны честь и стыд,

Если вор лишь богат и сыт,

Если верил десятки лет,

Что учение — это свет,

Хоть неграмотных тьма в верхах,

Но при крупных они деньгах.

Трудно честным быть до конца.

На тебе резко «нет лица»,

Если милая предаёт,

От ворот даёт поворот.

Надо бы навсегда уйти,

Но не можешь ты сил найти,

Улыбаешься, что-то врёшь,

К ней покорно опять идёшь.

Всё запутано в жизни так,

Что и умный порой дурак.

Ну, а, если во власть придёшь,

Разве ты себе не возьмёшь?

Впрочем, знаю, что всё же есть

Стыд и правда, любовь и честь.

Только как с ними быть в стране,

Где мораль давно не в цене?

13 августа 2009

Песня последних атлантов

Скрылся в дыму и в пламени

Нет, не галера, не бриг, —

Вышел в последнее плаванье

Гибнущий наш материк.

Сильно богов мы прогневали,

Делали аду назло.

И с преисподней ли, с неба ли

Вдруг наказанье пришло.

      Скатилась звезда к нам из выси небесной.

      Трещит твердь земли, как орех.

      Мы тонем в пучине, мы падаем в бездну

      Без шансов подняться наверх.

Пили вино до икоты мы,

Жрали мы до блевоты.

Стали с сараями скотными

Схожи дома и сады.

Недругов многих осилили.

Враг был совсем непростой,

Но пол-Европы и Ливия

Вскоре под нашей пятой.

      Весь мир мы хотели десницей железной

      За горло схватить без помех.

      Но сами внезапно мы падаем в бездну

      Без шансов подняться наверх.

Мы упивались пороками.

Стали страною воров.

Мы бунтарями, пророками

Тигров кормили и львов.

Для мудрецов и талантов мы

Плах не жалели и дыб.

Грозными были атлантами —

Стали добычею рыб.

      Эй, бог Посейдон «наш светлейший и честный»,

      Да как же ты бросил нас всех?

      Спокойно глядишь, как мы падаем в бездну

      Без шансов подняться наверх.

Наша ли алчность причиною,

Наш ли от разума бег,

Что с океанской пучиною

Мы породнились навек?

Только одно утешение:

(Шансов спастись никаких)

Может быть, наше падение —

Верный урок для других.

      Волна нас накрыла. Бежать бесполезно.

      На всех несмываемый грех.

      Мы падаем, падаем, падаем в бездну

      Без шансов подняться наверх.

23 июля 1994

Русское кладбище в Харбине

Я брожу по харбинскому кладбищу

(Хоть и Царство Теней не люблю),

И, как будто бы редкостный клад ищу,

Я надгробия взором сверлю.

Влево, вправо — родные фамилии

Бывших русских своих, земляков.

Грустно в гавань чужую приплыли и

Тут остались. Удел их таков.

Я далёк от ветров конъюктурщины.

Белый, красный — не всё ли равно.

Пуст Харбин. Флаги русские спущены.

Корабли опустились на дно.

Много красные горя наделали.

Цвет их флага таков. Се ля ви.

Но у тех, что себя звали белыми,

Тоже руки по локоть в крови.

Компромисс невозможен был. Поняли:

Заодно вместе быть не суметь.

Впрочем, те и другие уж померли,

Примиряет политиков смерть.

Обелиск из фанеры, из камня ли,

Наплевать тем, кто двинулся в рай.

Белых нет.

В вечность красные канули,

Но в России

всё тот же раздрай.

И тогда и сейчас много схожего.

В кайф — ударить друг друга под дых.

Вот и кладбище здесь не ухожено.

Не до мёртвых нам, не до живых.

Пусть надгробья китайцы разбили и

Не следят за погостом, но мы

Почему на родные фамилии

Равнодушно взираем из тьмы

Предрассудков, из мрака невежества?

Наша помощь, увы, на ноле.

…Тяжело им лежать, русским беженцам,

В неуютной китайской земле.

11 мая 2006

Гробокопателям

Это что же у нас творится?

Не в кошмарном сне — наяву

То оттуда покойник мчится,

То отсюда и все в Москву.

А Москва принимает трупы,

Сделав очень довольный вид.

И тарелки звенят, и трубы,

Телевидение гремит.

Поначалу по всей планете

Развозили неясный прах.

Мол, спецы за бугром ответят:

Здесь и вправду ль с Семьёй монарх?

Но подумали и решили,

Что не нужен такой вопрос.

И останки захоронили,

Океан проливая слёз.

Над Семьёю скорбим сегодня.

Жаль царя и его детей.

Но, скажите, нам жаль те сотни

Убиенных простых людей?

До царя они с просьбой кроткой

Шли девятого января,

Были встречены пулей, плёткой

Испугавшегося царя.

Что ж про это молчим мы, право,

Иль воды мы набрали в рот?

Нет, не зря же, не зря Кровавым

Николая прозвал народ.

А теперь он в святейшем лике…

Чтоб историю двинуть вспять,

Генерал к нам теперь Деникин

Из загранки примчал опять.

К праху старца припали нежно

Весь бомонд и столицы знать.

Скольких он убивал и вешал —

Им не хочется вспоминать.

Им без этого жить спокойней…

А чтоб он «не скучал» один —

Новый нужен в Москву покойник.

Делегация прёт в Харбин.

Каппель там — кровопийца жуткий

Спит, покоится в темноте.

В двух могилах бывал — не шутка!

Поначалу лежал в Чите.

Кони красных хрипели в беге,

У Читы начинался бой —

Шефа выкопали коллеги

И в Харбин увезли с собой.

Вновь могилу его копают.

Открывают повторно гроб

И в Москву его посылают

Третий раз упокоить чтоб.

Здесь финансы нашлись и силы!

Эй, чиновнички из Москвы! —

Перестаньте копать могилы.

О живых позаботьтесь вы!

Белым, красным ли — рай не светит!

Не проклятья им, не любви.

Нет героев ни тех, ни этих.

Все завязли в большой крови.

А представьте, случится драка,

Поменяется снова власть.

Скажет вождь: «Я гляжу, однако,

Хоронили мы всяку мразь.

Не к лицу ей святые лики.

Прах Романовых — на Урал.

Каппель — сволочь, подлец — Деникин.

Раскопать, чёрт бы их побрал!»

Вождь прикажет, взъерошив патлы:

«Всех отправить в обратный путь!»

…Не тревожьте усопших, падлы.

Дайте сгинувшим отдохнуть!

12 января 2009

Страус

Я — страус. Я живу в песках.

Когда опасно станет вдруг,

Кого-то в темя бьют и в пах —

Я не испытываю мук.

Меня не гложут стыд и честь.

Желанья нет в конфликты лезть.

Я клюв свой быстро — «на замок».

Мгновенно голову — в песок.

Живу я тихо много лет.

Не прошептал, не завопил.

И ни одной причины нет,

Чтоб я иначе поступил.

Душа бороться не лежит.

И никогда не размозжит

Однажды пуля мне висок.

Чуть что — я голову в песок.

Но вот сказал на днях шакал.

Такой мне высказал упрёк,

Что, дескать, жизнь я проморгал,

Что слишком я себя берёг.

Чрезмерно жизнью дорожил,

Не мёрз, не дрался, не грешил,

Своих врагов не потрошил

И ничего не совершил.

Его упрёк мне не указ.

Ведь у шакала гнусный нрав.

Но стало страшно мне сейчас:

А вдруг он прав, а вдруг он прав?

2003

О вечном невезении Тамары Пончиковой

От рожденья, почитай, от самого

Нет просвета Пончиковой Томе.

Ей не повезло вначале с мамою.

Та её оставила в роддоме.

А медсёстры долго слёз не лили и

За дитё взяли́сь, судьбу ругая.

Отдала одна свою фамилию,

Поделилась именем другая.

Со смешной фамилией дурацкою,

Тоненькая, словно хворостинка,

Жизнью невесёлой, интернатскою

Зажила подкидыш — сиротинка.

«Пончиком» её прозвали сразу же,

Хоть и не оправдывала кличку.

Ну, а ей плевать, нет счастья раз уже,

Невезенье, вроде, как в привычку.

      Только ночью иногда, когда нет сил уснуть,

      Смотрит долго Томочка во тьму.

      Хочется поплакаться кому-нибудь.

      Некому.

Тут у всех с судьбой одни оплошности.

О семье лишь разговоров тема.

Душу доверять из осторожности

Никому Тамара не хотела.

Выросла она девчонкой скрытною.

Пончиком всё также называлась,

Но при этом с кличкой аппетитною

Сытою ни разу не бывала.

За спиною интернат. На фабрике

Стала ученицею, а вскоре

Вдруг удачи луч блеснул фонариком —

Встретилась она на танцах с Борей.

В общежитье к ней Борис похаживал,

Брал её с собой на вечеринки.

И не то, чтоб сильно он ухаживал.

Много ли ей надо, сиротинке?

      Улыбнулся, приобнял, поцеловал, и вот

      Жить она не может без него…

      Так хотелось ей влюбиться хоть в кого,

      Хоть в кого.

Свадебку сыграли. В домик бабушки

Переехали, а вскоре сын родился.

Папочка играет с сыном в ладушки.

Домик весь от счастья засветился.

Только Тома зря себя везучею

Стала вдруг считать, не тут-то было!

Видит, милый Боря чёрной тучею

Ходит злой, с небритым пьяным рылом.

Раз её ударил, два — и на́чалось!

Раньше пальцем, — говорил, — не тронет.

Снова жизнь сломалась, особачилась.

Из дому её с сынишкой гонит.

Шлюх себе завёл число бессчётное.

Сына и себя, и Тому губит.

А она его, засранца чёртова,

С каждым днём ещё сильнее любит.

      Только ночью иногда, когда нет сил уснуть,

      Смотрит долго Томочка во тьму.

      Хочется поплакаться кому-нибудь.

      Некому.

6 декабря 1998

Не убежишь

«Мне лишь бы знать, что смерть не скоро

И что прожитого не жаль,

Что есть ещё на свете горы,

Куда так просто убежать».

(Юрий Визбор)

От неустроенности быта,

От дома, кухни и корыта

И от любви, что не забыта,

Ты никуда

не убежишь.

Стучать напрасно в чьи-то двери,

Вздыхать и плакать о потере.

Москва слезам давно не верит,

Не верят Лондон и Париж.

Снега потерь всё чаще сыплют…

Ты можешь очень крепко выпить

И в результате на день выбыть

Из жизни и проблем её.

День беззаботного веселья!

Но утром явится похмелье.

Всё та же кухня, та же «келья»

И не поглажено бельё.

И человек, который рядом,

Не озаряет пылким взглядом.

Ты не вини его, не надо,

Ты сам такой уже давно.

Где первых встреч очарованье

И учащённое дыханье?

За час до вашего свиданья

Ты, помнишь, пялился в окно?

Не убежать… Постой, дружище,

Ты мне не верь! — Который ищет,

Пускай жара иль ветер свищет,

Он верный путь свой обретёт.

И я был сам такой когда-то, —

Ершистый, взбалмошный, «лохматый».

Бросал обжитые пенаты,

К вершинам шёл, где снег и лёд…

16 декабря 1999

Седина

Сколько седых волос,

Сколько волос седых!

Значит, не удалось

Мне миновать беды.

Я занесён снежком

Не по своей вине.

Это насмешек ком,

Брошенный в спину мне.

Сколько белил пролил,

Посеребрил висок.

Это я изгнан был,

Влиться в струю не смог.

Белый печальный цвет —

Гибель моих основ.

Это предательств след,

Милых, но лживых слов.

Нет седине конца.

Я с каждым днём белей.

Это и смерть отца,

Это и смерть друзей.

Времени злая плеть

Хлещет по волосам.

Впрочем, что стал седеть,

Я виноват и сам.

Сколько седых волос,

Сколько волос седых!

Всё же не удалось

Мне миновать беды.

10 апреля 1998

Меня не любят

Скажу открыто, без прикрас.

Я знаю, многие из вас

Меня не любят.

За то, что правду говорю

И в рот начальству не смотрю,

Меня не любят.

Что дерзок я порой и смел,

И сделать кое-что сумел —

Меня не любят.

Что не киваю, лезу в спор,

Хожу «лохматый» до сих пор —

Меня не любят.

Кому не дал талантов Бог,

Кто жизни свой недолгий срок

Впустую губит,

Не наделён большим умом,

Маршрут один: работа — дом —

Меня не любит.

За то, что мне немало лет,

Но рвусь объехать белый свет,

Тянусь я к людям.

За то, что пошлость не терплю,

За то, что я ещё люблю —

Меня не любят.

2013

Килограмм халвы

(Детское «преступленье»)

В основном неважно помню даты.

Эту дату точно назову.

Я тогда в тот год семидесятый

Обожала бешено халву.

Двадцать у меня копеек было.

(Задрала нос выше головы).

Я три дня копила, накопила

На сто граммов вкусненькой халвы.

      Вот я на беду,

      Крошкой хрупкою

      В магазин иду

      За покупкою.

Говорит кассирша: «Пошустрее!»

Мигом просьбу выполнив мою,

Девятнадцать выбила копеек.

Чек я продавщице подаю.

Продавщица тоже, как акула,

Пасть раскрыла, хочет заглотнуть:

«Девочка, быстрее!» Подтолкнула

Так она меня на скользкий путь.

      Шум и тарарам!

      Чек она берёт,

      Целый килограмм

      Мне халвы даёт.

Убегает тут же до подружек

Продавщица эта поболтать.

Мир передо мной огнями кружит.

Лишнее назад велит отдать.

Фурией она мне показалась.

Грубая в ней чувствовалась власть.

И опять её я испугалась.

Вон из магазина подалась.

      А веселья нет.

      Шаг мой скованный.

      Руки жжёт пакет

      Уворованный.

Мне б тогда, как честной пионерке,

Строго осудить поступок свой,

Ну, а я рванула к Ирке, Верке,

Ленку тоже взяли мы с собой.

И ещё позвали Мишу с Борей.

Стали (на еду ушло полдня)

Наблюдать сквозь дырочку в заборе:

Ищет вдруг милиция меня?

Съели всё,

тут я усовестилась:

«Повторять нельзя такое впредь!»

Продавщицу после я стыдилась.

Ей в глаза

боялась посмотреть.

      Стыд берёт за то

      «Преступление»,

      Но наелись до

      Исступления!

19 декабря 1998

Под одной крышей

Вышло так: у них отменный слух.

Под одной живут и той же крышей.

Нет непримиримей этих двух,

И никто друг друга здесь не слышит.

Припев:

      И так всегда, и так всегда.

      Когда их жизнь порою рвёт на части,

      Его беда — его беда.

      Её несчастье — лишь её несчастье.

Каждый по своей идёт тропе.

Знает эту жизнь она настолько,

Что сама

гуляет по себе,

На себя надеется,

и только.

    Припев.

Жить ему, конечно же, трудней.

Очага тепло он редко знает.

Что нечасто ссорится он с ней —

Дома ведь почти что не бывает.

Припев.

Их союз им счастья не принёс.

Но к тому привыкшие немножко,

Рядышком живут, как прежде, пёс,

И она, его соседка, кошка.

27 марта 2000

Собачья правда

В сыром бревенчатом бараке

Живут ничейные собаки.

Я удручён их скорбной позой.

Две пары глаз всегда грустны.

В подъезде, прячась от мороза,

Они с надеждой ждут весны.

Не доберманы и не лайки.

Смесь — не порода, а курьёз…

Ругают их порой хозяйки,

Но так, не шибко, не всерьёз.

Когда мороз трескучий, грубый,

Начнёт кусать, давить сучат,

Покрепче сжав гнилые зубы

Нет, не скулят они, молчат.

Не доберманы и не лайки.

Комфорт не знают и уют.

Не воры ведь, не попрошайки,

Тогда берут, когда дают.

Им не дала судьба поблажки.

Но почему они тогда

Рванули не в пятиэтажки?

Ведь там, в подъездах — красота!

В подъездах там тепло и сухо.

Зимою — жар от батарей.

Да знает ведь любая сука:

В бараках жители добрей.

Они — с открытыми глазами,

Им тоже холод — вечный враг.

Они удобств не знают сами

И потому не бьют собак.

5 февраля 1986

ЗА РОССИЮ ОБИДНО

Мой баян

Свои первые песни на концертах и бардовских фестивалях я исполнял под баян, что порой раздражало публику и бардов. Они были зациклены на гитаре. Ведь к середине 80-х годов большинство советской молодёжи переключилось на западные ценности, а потому отвергло замечательный русский музыкальный инструмент — баян, на котором играли их отцы и деды. Молодым людям он казался допотопным, не модным… Нередко я слышал в свой адрес издевательские смешки. Это и послужило поводом для написания данной песни.

Мне говорят: «Ты б лучше пел

Не под баян, а под гитару.

Баян морально устарел.

Он не престижен. Он ведь старый.

Баян — причуда из причуд.

Не моден он, как Бах и Шуман».

А мне то что, я не хочу,

Как все играть и петь, и думать.

Баян мой разве заслужил

К себе такое отношенье?

Да он ведь подвиг совершил!

Он приводил бойцов в движенье,

Усталых, раненых. И смерть

Его боялась там, на фронте.

Бранить не смейте инструмент!

Старинный мой баян не троньте!

Кому баян мой помешал,

И кто в нём ищет лишь изъяны?

Гитара, как ни хороша,

Но что за свадьба без баяна?

Вам плясовую? Айн, момент!

Вот вам гопак! Вот «Чардаш» Монти.

Мой не престижный инструмент

Ещё живой. Баян не троньте!

И как бы ни был модным рок,

Но под влияньем даже винным,

Не просто спеть и пару строк

С «Дип Пёрпл» вместе, с «Цеппелином».

А я по кнопочкам пройдусь,

И всем, особенно тверёзым,

Легко пропеть про нашу Русь,

Про наш народ, про смех и слёзы.

Был на Руси Боян — певец.

О чём он пел? Кто нынче вспомнит?

Своё забудем — нам конец.

Наш дом сгниёт, сгорит, утонет…

Ах, гром баянный б не стихал,

Ах, песни б слышались лихие!

Лишь не вставляли б нож в меха,

Как иногда в сердца людские.

1985

Больной в стоматологии

Сказали доктор: «Рот не закрывать».

Мне незнакомо это состоянье.

Учила жизнь закрытым рот держать

И называла «золотом» молчанье.

Вам показать, который зуб больной?

Ах, дань отдали зеркальцу — проныре.

Да, да… Вот этот справа, коренной,

И всех зубов-то у меня четыре.

Припев:

      Что вы возитесь, доктор? Довольно!

      К чёрту шприц. Мне не нужен наркоз.

      Рвите так… поскорей. Мне не больно.

      Обещаю: ни стонов, ни слёз.

Я не разыгрываю чудака,

Не знаю, как сидеть на вашем стуле.

Я, правда, первый раз у зубника,

Хотя мне стукнет семьдесят в июле.

Нет, нет, клянусь, с утра я в рот не брал.

Да я давно такой — не хмур, не весел.

Где, говорите, зубы потерял?

По временам, по городам и весям.

Припев.

Я не молчал. Я чересчур был смел.

Как брали — зуб мне выбили наганом.

Четыре — в пересылочной тюрьме

И сгнили восемь штук под Магаданом.

Что мост зубной? Вот я знавал мосты!

Был в «штрафниках», а после в партизанах.

Рванул я раз — от моста след простыл

И от зубов моих передних самых.

Ещё не раз

я в зубы получал.

Ещё не раз

стонал огнём объятый,

И весть о Дне Победы я встречал

Лицом в бинтах с улыбкою щербатой.

Боль разучился

чувствовать совсем.

Судьба швыряла —

всё же не разбился.

Что, доктор,

я опять неловко сел?

Я и тогда

неправильно садился.

      Что вы возитесь, доктор? Довольно.

      К чёрту шприц! Мне не нужен наркоз.

      Рвите так, поскорей. Мне не больно.

      Обещаю: ни стонов, ни слёз.

      Всё прошло: нет ни стонов, ни слёз.

21 января 1987

Письмо Первому секретарю обкома

от рабочих завода «Рыбные консервы»

У нас нет времени идти

К вам на приём, товарищ Первый.

Письмо вам пишет коллектив

Завода «Рыбные консервы».

Мы шлём продукцию для стран

И СЭВ, и кап, в Китай, в Гаити.

Горит сейчас квартальный план.

Товарищ Первый, помогите!

Мы сами б к просьбе не дошли.

Нам это дело не знакомо.

В газете мы вчера прочли

Про сокращение обкома.

Процентов тридцать сокращать!

Вам ляжет тяжкий груз на плечи:

Судьбу уволенных решать,

Как их работой обеспечить.

А мы, чтоб отдыху вам дать,

И поберечь, чтоб ваши нервы,

Мы просим всех их передать

Заводу «Рыбные консервы».

Нужны нам люди позарез.

У ветеранов силы тают,

А ваши сбросят лишний вес,

И пресс, и мышцы накачают.

Конечно, запахи в цеху

Не те, что в кабинетах ваших…

У вас — дублёнки на меху.

Мы телогрейками уважим.

Проблем с жильём не создадим.

В беде лишенцев не оставим.

В общаге коечку дадим

И всех на очередь поставим.

А там и лето подойдёт,

Мы их, как шефов — по колхозам.

Кто в поле скот пасти начнёт,

Кто удобрять поля навозом.

Поймите, Первый секретарь,

Рабочий скажет грубо, матом.

То пофигист он, то бунтарь.

Нам срочно нужен агитатор!

А сокращенцы ваши тут

(У Музы братья и у Лиры)

В политбои зараз пойдут,

Укажут нам ориентиры.

Познают тягости труда,

Начнут делами жить завода, —

И планы партии тогда

Сойдутся с планами народа!

А если снимут вдруг и вас,

И ваших прочих в аппарате,

Идите сразу к нам. У нас

На всех лопат с ломами хватит.

25 февраля 1990

Письмо рабочих локомотивного депо

президенту России Б. Н. Ельцину

Когда вы настоль ещё не были важным,

Когда шевелили вовсю языком,

Вы помните, ЧТО вы сказали однажды,

Пытаясь в народе прослыть добряком?

      Сказали вы: народ уважите,

      Для вас, мол, главное — народ.

      И мигом вы на рельсы ляжете,

      Когда он плохо заживёт.

Запомнил отлично народ эту фразу.

Вы нам обещанья любитель давать.

Но слово своё не сдержали ни разу.

Вам шанс предоставлен хоть раз не соврать.

      Да, много водочки вы скушали.

      Зря Горбачёва вы кляли.

      Вы всё, что было, всё разрушили,

      Народ до ручки довели.

Летят днём и ночью — смотрите, стыдитесь —

Булыжники критики в ваш огород.

Борис Николаич, на рельсы ложитесь.

Вас словом хорошим вспомянет народ.

      Он скажет так, мол, дурно жили вы,

      Но осознали, всё ж, вину,

      И честно голову сложили вы

      За свой народ и за страну.

Мы бросили б жребий у нас в коллективе.

Счастливчику был бы особый почёт.

Он стал бы водилой на локомотиве,

Том самом, что голову вам отсечёт.

      Он, вы не бойтесь, эту акцию

      Сумел бы ловко провести!

      Чиркнул разок — в реанимацию

      Уж вас не надобно везти.

А если вам трудно, пусть даже поддатым,

Свою в одиночестве голову сечь,

Так вы обратитесь к дружкам — демократам

В компанию с вами на рельсы прилечь.

      Ложитесь тесною семейкой

      У тепловоза на пути,

      Обнявшись накрепко с Шумейкой,

      С Гайдаром юным впереди.

26 апреля 1995

Не любят свиньи праздник

Есть средь животных прочих

Животное — свинья.

Свинью к зверям рабочим

Не причисляю я.

Везёт и пашет лошадь.

Пёс избу стережёт.

От крыс с мышами может

Людей избавить кот.

Кто яйца поставляет,

Кто жир и шерсть даёт,

Свинья лишь потребляет:

И жрёт, и жрёт, и жрёт.

Глядит на всех с усмешкой

И думает свинья:

«Тут, что ни зверь, то пешка,

А королева — я!»

Она глядится броско:

Цвет шкуры розоват,

Короткая причёска,

Большой отвисший зад.

Заплыли жиром глазки

У радостной свиньи.

Нет ни хлопот, ни встряски,

Ни стрессов. Ни-ни-ни.

Ни хобби, ни работы.

Одна лишь благодать —

Нажраться до икоты

И в грязной луже спать.

И всё ж свинья любая

С рожденья в курсе дел,

Что жизнь её такая

Имеет свой предел,

Что праздник поросячий

Закончится, увы,

И будет всё иначе.

Захочется завыть,

Бежать, бежать!

Но с тушей такой не убежишь.

И станут резать чушек

Огромные ножи.

За долгое безделье,

За тьму усмешек злых,

За долгое веселье,

И жизнь за счёт других.

И вот, чем ближе осень,

Чем ближе холода,

Печальны свиньи очень,

Не лезет в пасть еда.

Известна свиньям дата.

А вдруг всё дело в ней?

В подобный день когда-то

Уж резали свиней…

Как флаг увидят красный,

Оркестра слышат звон,

Их страх берёт ужасный,

Покой теряют, сон.

Тьма юбилеев разных…

А всё-таки не зря

Не любят свиньи праздник

Седьмое ноября.

14 ноября 1995

Весь мир смеётся

И слышал я это, и видел я сам,

Как бывшие некогда братья —

Китайцы смеются нам прямо в глаза,

И правильно делают, кстати.

В Китае на нынешний день, говорят,

Уже населения — за миллиард.

Режим, правда, «непрогрессивный» —

Компартии там юбилей.

Но по сравненью с Россией

Жизнь в тысячу раз веселей.

Заводы дымятся, и фрукты растут,

И людям рабочим квартиры дают,

И песни весёлые люди поют,

И водку палёную люди не пьют.

Вот как живут!

Мой друг — дипломат мне недавно сказал,

Ругаясь, и в крепком поддатьи,

Что негры нам даже смеются в глаза.

И правильно делают, кстати.

Мол, в Африке только жара да песок,

Но там не затягивают поясок.

Век у них чуть не десятый,

Чуть ли не стрелы — мечи,

Но получают зарплату

Учителя и врачи.

Заводы дымятся, и фрукты растут,

И скот не сдыхает, скотину пасут,

Преступников смело под суд отдают,

И люди весёлые песни поют.

Вот как живут!

Кошмар мне приснился подряд два раза:

Лечу на Луну я и — нате!

Луняне смеются нам прямо в глаза,

И правильно делают, кстати.

Они говорят, что у них на Луне

Совсем ничего, кроме кратеров, нет.

Нет ни ольхи, ни осины,

Нет ни лугов, ни полей.

Но по сравненью с Россией

Жизнь в тыщу раз веселей.

Вулканы дымятся, растенья растут,

И лунных коров и овечек пасут,

И роют пещеры, и песни поют,

И женщины там не за деньги дают,

А по любви.

Обидно мне, взор мой туманит слеза.

Россия, а может быть, хватит?!

Весь мир нам открыто смеётся в глаза,

И правильно делает, кстати…

31 мая 1997

Памяти 118 моряков

атомной подводной лодки «Курск»

Над лесом, над полем, над морем, рекой

Нарушило солнце дремучий покой.

Проснулась Россия. Зевает с утра.

Мышиной вознёй заниматься пора.

Устало в киоске зевнул киоскёр.

В свой офис барыга на «мерсе» попёр.

Сегодня он сделает кучу деньжат.

…А в лодке подводной ребята лежат.

Они не увидят зарю никогда.

И сверху, и снизу, и сбоку вода.

Напрасно стучать по обшивке ключом —

Вверху услыхать не хотят нипочём.

Вверху в кабинетах за кресло борьба.

До лампочки им затонувших судьба.

Доренки, сванидзы шипят и брюзжат.

…А в лодке подводной ребята лежат.

Сорвёт олигарх крупный денежный куш.

Под траурный марш грянет радостный туш.

Народ поворчит и спокойно уснёт,

И даже во сне эту власть не ругнёт.

Неделя ещё, и газеты — молчок.

Команда придёт — прикусить язычок.

Не лить на начальничков грязи ушат!

…А в лодке подводной ребята лежат.

А матери плачут, немеют отцы.

И лица чернее их, чем антрацит.

Где были глаза, там зияет провал.

Усиленно кто-то ребят добивал.

Сегодня одних, завтра будут других,

С шумихой, а также без громких шумих.

Киркоровы вновь, пресняковы визжат.

…А в лодке подводной ребята лежат.

P.S.

Америка нас победила уже,

Маячит Германия на рубеже.

На Дальнем Востоке китайцы снуют.

…И снова кого-то утопят, убьют.

25 августа 2000

Хочу лишь сейчас

Не твердите мне, будто бы:

«Через год, через пять

Время кончится трудное.

Ни к чему горевать.

Заживём мы, как Дания,

Лучше, чем Гондурас».

Мне не надо когда-нибудь.

Я хочу лишь сейчас!

Знал уверенно в детстве я,

Что могу я, пацан,

На себя лишь надеяться,

Да на мать и отца.

Нет содействия на небе.

Бог ни разу не спас.

Не в кого-то когда-нибудь —

Верю в близких сейчас.

Ты не лги мне, хорошая,

О мечте голубой:

«Не сейчас, чуть попозже я

Повстречаюсь с тобой».

Это вздор, околесица!

Я уверился в том:

Если сразу не встретиться —

Уж не будет потом.

27 июня 2007

Чёрные и белые

Раньше чернью называли

Тех, кто жил всю жизнь в подвале.

Господа им вслед плевали.

Знала чернь лишь грязь и пыль.

А сегодня всё иначе.

Чёрный тот, кто купит дачу

С черносливом и в придачу

Чёрный сверхавтомобиль.

Называли раньше чернью

Не имевших средств к ученью,

И не знающих печенья,

Не вкусивших бутерброд.

Всё сегодня по-другому:

Чёрный тот, кто с чёрным ромом

И себе товары скромно

Через чёрный вход берёт.

Тот зовётся нынче белым,

Кто озяб душой и телом.

Чтоб согреться, ошалело

Мчится «беленькую» брать.

А причина вдруг найдётся,

Белый с чёрным подерётся,

Суд, конечно, разберётся:

Вручит белому лет пять.

Всё продумано умело.

Море Белое — для белых.

Разбирать не наше дело,

Да, признаться, нам и лень.

Чтоб цвета не путать вздорно,

Море Чёрное — для чёрных.

Но одно мы знаем чётко:

Нынче — ночь, а завтра — день.

Ночь пройдёт, наступит день!

Верим мы — наступит день!

13 апреля 1984

Антирекорды

Когда Союзом жили мы Советским,

Когда любого тузили врага,

На этом историческом отрезке

Рекордов было просто «до фига».

Мы очень долго лидерами были.

Врагов Страны Советской бил мандраж.

Мы первый в мире спутник запустили

И космонавт был тоже первый наш!

Не знали мы про рокеров и геев,

Но знали, что ученье — это свет.

Мы чемпионы были по хоккею

Без перерыва целых девять лет.

Все жили тихо, скромно, небогато

И обожали Родину, как мать.

Но вот на трон залезли «демократы»,

Сознанье наше начали ломать:

Вопили: «Деньги — новая богиня!!!

Работы нет? — Убей иль укради!»

Ушли рекорды старые. Другие

Явились вместо. Вновь мы впереди.

Привыкли за года советской власти

Мы первыми стараться быть везде.

А что у нас сейчас одни напасти,

Негоже всё равно плестись в хвосте.

По космосу рекорды все «побиты».

На Марс лететь программа — в пух и в прах…

«Прогресс» опять не вышел на орбиту.

«Восточный» космодром погряз в ворах.

Власть всё сильнее врёт, а мы, как дети.

Мы верим распрекрасной сладкой лжи.

Подобных русским нету на планете

По потребленью для ушей лапши.

Все люди пьют. К бокалу льнут ретиво.

Не раз бывал я в дальней стороне.

Так молодёжь нигде не хлещет пиво

В таких масштабах, как у нас в стране.

Все грубо говорят, коль разозлятся.

Пройдите вдоль Нью-Йорков и Гаванн,

Нигде так в мире люди не бранятся.

Мы — первые по матерным словам!

Везде придурки есть. Их не по силам

Свести на «нет», но горько сознавать, —

Мы лидеры сегодня по дебилам,

И не хотим позиции сдавать!

Мы в Запад прём. Нам нынче не до шуток.

Проблема актуальная у нас:

Количество российских проституток

За месяц увеличилось в пять раз.

По наркоманам в лидеры мы метим.

Уже сегодня каждый пятый — гей.

А вот когда он станет каждым третьим,

Совсем не станет Родины моей.

10 января 2009

Затыкаю уши

(В защиту русского языка)

Вместо сколько: «скоко». Вместо столько: «стоко».

Надоели речи мутного потока.

Надо «позвонИть», но говорят: «ПозвОнишь».

Ты, моя Россия, в бескультурье тонешь.

Вместо «что» повсюду «чЁ» несётся тучей.

Пахнет «чЁ» деревней лапотной, дремучей.

Кто язык убогий обожает очень

Говорит: «Такая», «Я такой», «Короче».

Цепкие словечек паразитов лапы.

Грустно, если слышу через слово: «Как бы».

Всё у вас неправда: «как бы» вы поёте,

Любите вы, «как бы», «как бы» вы живёте.

Раньше выражались, если разозлятся.

Нынче без причины просто матерятся.

Примитивны речи. Примитивны души.

Уберечься нечем — затыкаю уши.

4 декабря 2010

Человек просоветски настроенный

Кто не хочет обильно помоями

Бывший СССР поливать,

Колчака и махновцев героями

Не желает упорно считать.

Бизнес ежели им не освоенный,

На зарплату живёт лишь всего,

«Человек просоветски настроенный», —

Так сейчас говорят про него.

Кто лапшу нам на уши не вешает

В виде выборных сладких речей,

Не имеет машины крутейшие,

В «Жигулях» ездит и в «Москвиче»,

А на даче он с силой утроенной

Машет тяпкой и ночью, и днём,

«Человек просоветски настроенный», —

Говорят так с ухмылкой о нём.

Не забыл о наличии совести.

Не ругнётся в присутствии дам.

Своё место уступит в автобусе

Инвалидам, старухам, дедам,

И считает: во власть недостойные

Пробрались и т. д. и т. п.

«Человек просоветски настроенный», —

Так о нём говорят в ФСБ.

В гараже — не в кафе и не в баре их —

Соберёт однокашников он.

Под баян запоют песни старые:

Те, что пели Бернес и Кобзон.

А под вечер, портвейном напоенный,

Он, вздохнувши, домой попылит,

Человек просоветски настроенный.

И жена его будет пилить:

«Снова водки нажрался, уродина,

И откуда ты взялся такой?»

Он медали отца и два ордена

Будет гладить дрожащей рукой.

За страну свою обеспокоенный

В век стяжательства, грубости век,

Человек просоветски настроенный

Самый лучший сейчас человек!

2 октября 2012

Три богатыря

      Ой, да вдоль дороги

      Три богатыря стоят

      И в большой тревоге

      На Россию — матушку глядят.

Били половцев и шведов,

Тузили монголов рать,

А сегодня враг неведом.

Чужеземных полчищ не видать.

Нынче правят лиходеи.

Всяк ворует, сытно жрёт.

А народ сгибает шеи,

На воров послушно спину гнёт.

Ох, народу б возмутиться,

Взять дубины. О-го-го!

Предпочтёт народ напиться.

Плачет: «Не могу я ничего».

И стоят в сомнении диком

Грустных три богатыря.

Вот взмахнут мечом и пикой.

Ну а вдруг окажется зазря?

Не захочется народу

Биться много дней, ночей

Смертным боем за свободу,

Не поддержит трёх богатырей.

      …Ой, да вдоль дороги

      Три богатыря стоят

      И в большой тревоге

      На Россию-матушку глядят.

28 декабря 1999

Понастроили в России церквей…

Снова дует по полям суховей.

Вновь на хлеб в России цены утроили.

Понастроили в России церквей.

Понастроили.

Высыхают соки тощей земли.

Не находят денег на удобрение.

А на церкви кучу денег нашли

За мгновение.

Захирело ты село от дремот.

Позабыло песни, пляски советские.

Клубы рушатся, нет средств на ремонт.

Крыши ветхие…

Вот приехал в церковь капиталист

И детишек взял с собой: Маню, Петечку.

Коммунист он бывший и атеист,

Ставит свечечку.

У попа «животик» рясу порвёт.

С шашлычком проводит поп ночки летние.

А старушка в церковь деньги несёт

Ох, последние.

Вновь на зоне строят церковь зэка.

Моют руки, кровь никак не отмоется.

Здесь на каждом лет по двадцать срока.

Богу молятся.

Жизнь убогую Россия влачит.

На Всевышнего народ лишь надеется.

Бог, куда ты смотришь? Бог, не молчи.

Что же деется?

Русь, скажи мне, дым сомненья развей —

С кем сравнить тебя: с Урарту ли, с Троей ли?

Понастроили в России церквей.

Понастроили…

12 января 2010

Царский юбилей

Праздник в Древней Руси

Утром трубы поют.

Слуги царские идут.

Бочки катятся с вином.

Эй, народ! Вали гуртом!

Просыпайся, люд честной.

Юбилей очередной!

Праздник нонеча не зря —

За здоровье пьём царя!

Эй, послушай сейчас

Государевый Указ:

«Хоть сегодня жизнь трудна,

И почти пуста казна,

Царь простил вам часть долгов.

Дал вина и пирогов.

Любит царь народ весьма.

Ешьте, пейте задарма!»

      Гуляй, народ! Пляши, народ!

      «Хороший царь!» — народ орёт.

      Вино дано ему не зря.

      Напившись, хвалит он царя.

Ах, народ, ах, народ,

Царь тебе по–новой врёт.

Будешь также голодать

И напрасно денег ждать.

Будешь гибнуть на войне

У себя в стране и вне.

Врёт тебе, паскуда–царь,

Будет всё, как было встарь.

      Гуляй, народ! Пляши, народ!

      Тебе сегодня смотрят в рот.

      Гуляй, народ! Хоть раз в году

      Ты позабудешь про нужду.

А потом, а потом

Будут бить тебя кнутом.

Ты не пикнешь, не вздохнёшь,

И не схватишься за нож.

Если схватишься за нож,

Ты жену свою проткнёшь,

Или сам себя убьёшь.

Против власти не пойдёшь!

      Гуляй, народ! Пляши, народ!

      Хватай бесплатный бутерброд!

      И от темна, и до темна

      Теряй рассудок от вина!

17 ноября 1996

Что такое Родина

На вопрос такой не ответишь прямо.

В двух словах ответить не сумею я.

Родина моя — это папа с мамой,

Брат, жена любимая, дочка и друзья.

Родина, тебя не обожествляю.

Не считаю, будто ты в ночи — маяк.

Родина моя пыльная, больная.

Ты одна такая, Родина моя.

Лексика войны. Битв за урожаи

И фронтов культурных, и фронтов других.

Родина моя, — ты тюрьма большая,

До сих пор сидим мы в камерах твоих.

Без войны — война, слёзы, некрологи.

Рэкет и убийства, драки и грабёж.

Родина моя, где твердят о Боге

И при том не ставят Господа ни в грош…

Родина, тебя бросить бы — о, ужас…

Отчего же в Штатах не родился я?

Родина моя, я тебе не нужен,

Но вторая есть ли Родина моя?

1 июня 1993

Не увижу такие времена

Пел раньше я: «Наступят

Другие времена.

Друг друга все полюбят.

Покой и тишина

Придут на смену драчек

И прочих гнусных дел».

А вышло всё иначе.

Я зря, выходит, пел.

Зря верил в перестройку,

В величие её:

Швырнут, мол, на помойку

Чиновников, ворьё.

Все, суки, уцелели!

Из кресла одного

В другое пересели.

В тюрягу — никого.

Сравню (не без опаски),

Что повелитель наш

Из азиатской сказки

Напомнил персонаж,

Тот, что убил когда-то

Дракона наповал,

Но власть обрёл и злато

И сам драконом стал.

О, да наступит время

Весёлых, ярких дней.

Придёт другое племя —

Строптивей и смелей.

Полезет дальше, выше!

Но жаль мне, старина,

Что я их не увижу —

Такие времена…

26 декабря 1995

Неудачный полёт

(Рассказ космонавтов ХХII века)

О, сколь наивными мы были!

Лететь ещё не вышел срок,

А мы Галактику решили

Вдоль пересечь и поперёк.

Уселись с романами Лема

В ракеты мы, как в терема.

Плевать нам, что это — Система,

Где звёзд в энной степени тьма.

Увлёкшись, мы рапортовали,

Что курсом правильным идём

И незаметно прозевали,

Как мы пошли не тем путём.

Эскадра во тьме заблудилась.

Мы рвёмся безумно на свет.

И семь капитанов сменилось,

А выхода всё-таки нет.

И счастлив тот, кто неживой,

А тот, кто жив, — на жизнь в обиде.

Уж год, который световой

Мы света белого не видим.

И стал звездолёт, как застенок,

А космос нам стал как тюрьма.

Галактика — это Система,

Где звёзд в энной степени тьма.

Лететь вслепую — дилетантство.

И, удаляясь от Земли,

Мы погрузились в нуль-пространство,

Где сами стали, как нули.

В приборах распаяны клеммы.

Ржавеют, гниют провода.

Всё прахом пошло. Из Системы

Уже не уйти никогда.

Осталось топлива немного.

Но мы не знаем, вот беда,

Куда нас выведет дорога,

А может вовсе никуда?

Вдаль смотрим и тупо, и немо.

Всё схвачено здесь и давно.

Будь проклята эта Система,

Где выхода в свет не дано!

1 февраля 1987

Судьба российского гения

В начале двадцатого века в одном из литературных журналов группа критиков в пух и в прах разбила тогдашних современных литераторов, сетуя: «Вокруг одни бездарности. Гениев в России больше нет». А в данном номере журнала были опубликованы произведения Антона Павловича Чехова и Льва Николаевича Толстого…

Мы плачем сегодня и тужим:

«Нет гениев нынче совсем».

А гений России не нужен.

С ним, гением, масса проблем.

Он строчкой своей стихотворной

Взывает идти не туда,

Куда много лет уж покорно

Бредут бессловесных стада.

Он трудной шагает тропою

И сам направляет свой путь.

Его по сравненью с толпою

С дороги не сбить, не свернуть.

Чужих он не держится мнений.

До собственных лично дорос.

Все крикнули: «Да!» Только гений,

Не дрогнувши: «Нет», — произнёс.

Ему ни подачки, ни сласти

В отличье от нас не важны.

Такие, как он, подлой власти,

Понятно, вовек не нужны.

Над ним надругаться — в охотку!

Пинают, бросают в тюрьму.

Его не печатают. Глотку,

Смеясь, затыкают ему.

Живёт он средь нас. В круговерти

Заметен величьем труда.

Но гений он лишь — после смерти.

При жизни у нас — никогда…

И вот потому в вечной стуже

Мы мёрзнем, вздыхаем, смердим.

Жаль, гений России не нужен.

А как хорошо было б с ним!

21 сентября 2009

* * *

Это точно у русских в крови:

Всяк быть верным России клянётся.

То один признаётся в любви,

То другой… Что же мне остаётся?

В высшей степени ложь не терплю.

Потому и сказать мне не стыдно,

Что я ЭТУ страну не люблю

И что мне за Россию обидно.

Всё, казалось бы, есть у неё,

Чтоб не быть населенью в уныньи.

И в озёрах вода до краёв,

И земля — как земля, не пустыня.

В норме всё, только люди не те,

Ну не те, не хочу я лукавить.

Много тех, кто живёт в нищете,

Не желая хоть что-то исправить.

Ждут, что добрый придёт президент.

Он услышит, как слёзы их льются.

Бедным, страждущим сразу в момент

Накопленья вернёт… Не дождутся.

Пережили такую войну —

Но Гагарина ведь запустили!

А сейчас потеряли страну,

И легко этот факт пропустили.

И сегодня, скажу я вам так:

«Жаль, в Отчизне мне нечем гордиться.

Грязь на улицах, грязь на устах,

И заносчиво — глупые лица.

Перемены отнюдь не хвалю,

Потому и не нужен здесь. Лишний.

Я ТАКУЮ страну не люблю,

А другую не дал мне Всевышний».

17 апреля 2003

* * *

Приснился Ангел мне, и он сказал: «Живёшь не так.

Прескверно, что живёшь в душе без Бога.

Ты стал другим. Теперь ты не мечтательный чудак.

На мир глядишь осмысленно и строго».

Сложил он крылья, в кресло сел, с ухмылкой произнёс:

«Тепло, уют в родных твоих пенатах,

Но верный путь найти нельзя без горечи и слёз,

А что легко досталось, то не свято.

Когда последний раз ты в ветхом рубище продрог,

Шёл вопреки советам и наветам?

Ты брать всегда стремился. Отдавать настанет срок,

Что ты отдашь? Задумайся об этом.

Ты много на пути своём поставил разных вех.

По совести скажи, гуляка — странник,

Счастливей стал ли хоть один на свете человек

От слов твоих и всех твоих деяний?

На родине твоей сейчас стоит у власти Зло

И Дьявол с шумом празднует победу.

Не думай, будто сию чашу мимо пронесло.

Беда, учти, как тень, летит по следу.

Горишь, как факел, борешься за торжество Добра

Иль вянешь от позорного бессилья?»

Тут ангел встал и, на часы взглянув, сказал: «Пора»,

И к вылету в окно расправил крылья.

Я долго слышал шелест крыльев в звёздной вышине,

И сам себя спросил: «Скажи на милость,

На самом деле ангел приходил к тебе во сне,

Иль совесть в виде ангела явилась?»

24 февраля 2000

Откликнитесь!

Порою я готов сойти с ума.

Нет в жизни цели. Пусто. Одиноко.

Мне кажется — вокруг сплошная тьма

И на просвет малейший ни намёка.

Нет ни костра вблизи, ни огонька,

Не ловят ноздри даже дыма запах.

И сразу опускается рука,

И карандаш летит ненужный на пол.

Зря протираю за столом штаны.

Хоть напишу памфлет я или оду, —

Стихи мои и песни не нужны

В моей стране опальному народу.