Бесплатный фрагмент - Стихотворения

Олег Филипенко СТИХОТВОРЕНИЯ

ИЗ «УЧЕБНОЙ ТЕТРАДИ». (1980—1988 Г. Г.)

***

Меня материи высокие взывали:

Вот где действительно фантазии простор.

Но крылья быстро мне пообрезали,

Чтоб сидя расширял свой кругозор.

1980 г.

Ирония

Я разглядел во мраке ночи

Звезду, похожую на Вас.

И настроенье было очень:

Портвейна выпил я как раз.

И потому, желая пылко

И весь горя до требухи,

Я потрясал в ночи бутылкой

И сочинял для Вас стихи.

А Вы так холодно светили

В тот миг, когда я весь сгорал…

Ах, лучше б Вы меня убили! —

И с этой мыслью я упал…

Очнувшись утром от прохлады

И с терпким привкусом во рту,

Я не нашёл своей отрады,

Я не нашёл свою звезду.

Зато увидел над собою

Обычный городской фонарь…

Да как я мог назвать звездою

Простую городскую тварь!

Наверно чёрт меня попутал,

А я признаться в том не смел.

Фонарь с звездой я перепутал,

Но как я ВАС на разглядел!..

1985 г.

Знали бы птички…

Тучка дождём пролилась на плечо,

Плечи продрогли, но мне горячо.

Чую, сердечко рыдает, как альт,

Падают слёзы лицом на асфальт.

Всё потому, что она не пришла,

Видно, малина уже отцвела.

Ноги ступают по мокрой воде,

Нету мне больше покоя нигде.

Я так любил её нежный покрой,

Алые губки и взгляд непростой,

Бледные ноги до самых грудей…

Нет, ненавижу я больше людей!

Как же от смерти себя удержать?

Не с кем мне больше под небом гулять.

Птички летают в домашний уют

И на меня непомерно плюют.

Знали бы птички про горе моё —

Хором душевным воскликнули б: «Ё!

Разве возможно так много страдать?

Ваше лицо — роковая печать.»

Но я замну свою боль навсегда,

Пусть между пальцев стекает вода,

Пусть полоскается тело теперь, —

Новая жизнь открывает мне дверь!

Через цветы я пройду в монастырь,

Буду людям от любви поводырь,

Буду стихи о проблемах писать…

Та́-та, та-та́-та, та-та́… твою мать!

1988 г.

ИЗ КНИГИ ПЕРВОЙ. «ОТКРОВЕНИЕ МОЕГО ГАМЛЕТА» (1988—1989 г. г.)

В гостях

В тёплой комнате мягкий диван

И — камином в углу — телевизор…

Отчего ж, — я как будто не пьян,

Но — мне хочется вниз, по карнизу?

Я неловок, смущён, как дикарь,

Ковырявший ногтями занозу,

Что случайно попал на алтарь

И усажен в приличную позу.

Ничего, я бывалый, смогу.

Лишь бы не было на сердце грустно,

Когда солнце опишет дугу

Мне на зависть легко и искусно.

Может, всё так и нужно, как здесь.

Очень даже смазливые речи…

Только в сердце рождается спесь

И желание противоречить.

Я совсем не уверен в себе.

Но мне нынче мучительно даже

Снисхождение в рыбьей губе,

Что закуской на столике нашем.

И в тоске из-за чьей-то спины,

Пропуская слова ушей мимо,

Вижу острые скулы луны

В волосах сигаретного дыма!

1988 г.

***

Звёзды отморочили, усопли.

Утро выползает в негляже.

Солнце свои розовые сопли

По стеклу размазало уже.

День явился радостным кастратом

И меня похлопал по лечу.

Я его обкладываю матом

И кидаюсь к Богу-палачу.

Дай же мне любимую, о Боже!

Дай, пока дыханье горячо.

Чтобы я свою щенячью рожу

Мог уткнуть в любимое плечо.

Чтобы потушить безумный пламень,

Где моя измученная тень

Бредит беспокойными стихами

В каждый нарождающийся день.

Слышишь, Ты! Божок земных убогих!

Наблюдатель, равный палачу!

Снова день становится на ноги!

Я от одиночества кричу!

1988 г.

***

Я б хотел разорваться хоть в клочья,

Я бы горлом пустил свою кровь,

Если б только имел полномочье

Своей смертью сказать про любовь.

Не могу, не могу, не умею!

Сколько раз я растоптан и вот

Снова с неба упал перед нею,

Ненавидя её за полёт!

1988 г.

***

Где упованье в просветленье века?

Где вера чистая в незыблемость добра?

А, кажется, как будто бы вчера

Я знал, чем увенчают человека!

1989 г.

Подражанье песне

— Что ты, дуб, не весел?

Что, скажи, бормочешь?

Или наших песен

Слушать ты не хочешь?

Или та берёза,

Что нам всем услада,

Дарит сердцу слёзы,

Что стоит не рядом?

Или, может, словом

Мало мы ласкали —

И стоишь сурово

В гордой, злой печали?

Мы к тебе ветвями

Ласково нагнёмся,

Добрыми речами

К сердцу прикоснёмся.

Станешь вновь ты весел.

Рядом, вишь, дорога

Нам весёлых песен

Обещает много…

Что ж ты плачешь горько?!

Будто наши речи

Обижают только

Иль грустны, как вечер?..

— Ах, вы, мои други!

Сколько я годочков,

Молодой, упругий,

Ждал хотя б листочка!

Сколько я желаний

Схоронил меж вами,

Сколько я мечтаний

Усыпил травами…

А теперь я высох!

И от вас и горя

Взял бы лунный посох

И ушёл бы в поле.

Там хоть одиноко,

Но простор и воля.

Там я стану боком

К звёздам, ветру, полю…

Пусть лихая стужа

Закружит, завоет,

Растревожит душу

И возьмёт с собою…

1989 г.

***

Мне опротивели стихи;

Мне надоела проза жизни,

В которой лик моей Отчизны

Скроён из всякой чепухи!

Мне надоела проза жизни;

Мне опротивели стихи,

В которых прошлого штрихи

Полны унылой укоризны…

1989 г.

Моему знакомому

Холодно-значимой усмешкой

Меня коришь, как смерда царь.

Ну, что ж… Вези, дружок, не мешкай,

Приобретённую мораль

На рынок жалких рабских мнений,

Где ты надменно продаёшь

Новейших модных рассуждений

Такую же пустую ложь,

Как та, которой нас питали…

Да есть ли разница?! Едва ли!

Не зная сердца своего

Иль вовсе сердца не имея,

Ты из усердья одного

Получишь то, что не согреет

Ни чьей души; в твоих устах

Любая правда обратится

В занудный и гнетущий прах,

А чьей-то истины крупица

Завязнет в пошлых, глупых фразах…

Не жил ты сердцем, мой дружок!

Когда б ты жил, то разве б смог

Не изменить себе ни разу

В одежде ли, в привычке есть…

Да мало ли! Всего не счесть.

Твой покровительственный жест

Меня смешит — мне не обидно.

Но анекдоты, где не видно

Ни остроумия, ни чести,

Меня коробят… В твоей лести

Всегда корысть… Когда б ты знал

Свои недуги сам, то это

Не повторялось бы поэтом,

Который меньше прочитал,

Поверь, чем ты… Теперь — любовь.

Я с целомудренным серьёзом

Хочу сказать о том, как кровь

Порой кипит, о том, как слёзы…

Но ты от этого далёк!

Напрасен мой тебе урок!

И ВСЁ Ж: что видишь ты любовью,

Читая Шиллера в тиши,

Другой выхаркивает кровью

Исполосованной души

Ножами ревности и злобы!..

Нет, не тебе учить людей!

Вон тот, который, от утробы

Томимый страстностью своей,

Был этой жизнью измордован,

Он скажет (только позови!):

Не на познаньи мир основан,

А на испытанной любви!

1988/1989 г.г.

***

Мой вдумчивый и мощный Голос!

Зачем опять зовёшь ты петь

И всё, что жило и боролось,

Спешишь собой запечатлеть?

Через мои несовершенства

Стремленьем к истине, к добру,

Зачем лишил меня блаженства

В презренном для тебя миру?

Зачем лишь сердце жить устало —

Тебя пронизывает страх,

И шепчешь ты НАЧНИ СНАЧАЛА

С мольбой упрямой на устах;

И уверяешь в чём-то главном,

Что предстоит ещё сказать?..

Зачем ты так блажен, мой славный,

В упрямстве верить и страдать?!..

Сентябрь 1989 г.

***

Как втолковать смущенье духа

Сознаньем низменности «я»

Всем любопытствующим сухо

Наружной тайной бытия?!

К каким ещё незримым бедам

ГОТОВИТ ПРОСВЕЩЕНЬЯ ДУХ

Плодя пародии вокруг

Пустых сердец тщеславным бредом?!

1989 г.

Восемь сонетов

А. Т.

1

Нет прежнего во мне: и разговоры

Души и страсти стали тяжелей,

И некогда восторженные взоры

Угасли в пылкой тщетности моей.

Но я люблю, — и в сердце нет смиренья,

Коль, вспоминая прошлого черты,

Заноет грудь от ясного виденья

Когда-то благосклонной красоты.

И яростней становится желанье,

И гордость уязвлённая падёт

За лёгкое руки твоей касанье,

За прежний взгляд, что милость подаёт.

И нет ни в чьей душе правдивей звука:

Люби меня, о, ангел мой и мука!

2

Для ненависти слишком робок шаг

Любви моей, усталой и унылой;

Я сам себе порою словно враг

В отчаянье слепом и торопливом.

Но если ты подаришь мне любовь,

И я к тебе безмерно стану ближе,

И если вдруг остынет твоя кровь,

То, может, я тебя возненавижу.

Прости ж мне эти лишние слова,

Которых мы ещё не испытали, —

Так часто вторит сердцу голова

И страхом разбавляет яд печали!

Безумия, сердечной пустоты

Не испугаюсь, коль причиной — ты.

3

Где вкрадчивость — там нет любви,

Там только похоть иль тщеславье.

За что же Я томлюсь в изгнанье?!

За то, что сердце до крови

Натёр своею страстью УЗКОЙ?

За то, что я душою русской

До суеверия и страха

Люблю тебя? За то, что плаха

Мне эта — счастие даёт,

Когда, уставший быть мятежным,

Встречаюсь снова с взглядом нежным,

И сердце сладостно поёт?!..

Что ж!.. Пусть всё будет так, как было!

О только б ты меня любила!..

4

О, если от любви твоё коварство,

То мучь меня! Пусть боль моя — залог

Любви к тебе, а искренность — лекарство

От всех твоих сомнений и тревог!

О, если от любви твоё коварство,

То как душой измучилася ты,

Коль мыслишь, что для сердца страсть опасна,

А жаждешь лишь своей неправоты!

О, если от любви твоё коварство,

То сколько же раскаяний и слёз

За все мои мученья и мытарства

Твоей душе изведать довелось!

О, если так, то как я, гордый, мог

Не пасть ещё рабом у твоих ног!

5

Когда с моею страждущей душой

Лукавит ум, и я шепчу, как в тягость,

Что неба величавость и покой

Есть только лишь покой и величавость;

Что в людях правда злобно весела

И счастлива позорною привычкой

Прощать себя или не видеть зла

И то ценить, что от добра отлично;

Что страсть порой, глумяся над душой,

Внушает ложь, — и вот уж сердце снова

Пресыщенность пугает пустотой

И холодом неискреннего слова,

То, жалуясь, я всё-таки шепчу:

Как, ангел мой, с тобою быть хочу!

6

Для сердца своенравного довольно

И тени ускользающей мечты,

Чтобы стереть приличия черты,

А добродетель ВЫШКОЛИТЬ невольно

В угоду прихоти; а нынешние взгляды

В стыдливости сокрытые награды

Прозрели ущемленье наших прав,

Убогость сердца ВЕЯНЬЕМ назвав.

Но жаль мне не того, что одурь слепо

На гробе предка пляшет, — мучусь я,

Что ты — порою отраженье неба —

Так мощен дух, — на привязи вранья.

Я лишь хочу, чтобы желаний сила

Духовность патокой мирскою не убила.

7

Оставь, мой друг, услады пылкой вздор!

Не досаждай участьем неумелым!

Её душа, как и моя, болела, —

За что же к НЕЙ твой ветреный укор?!

Когда б ты знал несправедливость пени!

Мой друг, мне за гордыню суждено

С тобою пить постылое вино

И мучиться в плену угрюмой лени!

И если б не позорный мой покой,

Я б рассказал, какою страстной лаской

Под той же гордой, своенравной маской

Она порой горела… Друг ты мой!

Я сам себя терзал и мучил этим

Ту, что была дороже всех на свете!..

8

Как душу скорбную томят

Мятежных дней воспоминанья

И как болезненно желанье

Вернуться к прошлому, назад!

Как больно опытным умом

Твоей души живые звуки

Боготворить и ждать хоть муки

Душе, поверженной огнём

Неутолённой мрачной страсти,

И видеть твой пытливый взгляд,

И знать, что зря меня томят

Желанье слёз, желанье счастья…

Кто побеждён, тот и наказан,

Но как с мечтой расстаться сразу?!

1989 г.

Философ

Одинокий и безродный,

И по летам молодой,

Жил философ благородный

С гордой, пылкою душой.

Был неглуп, хорош собою,

Но томился средь людей, —

Устремлялся же душою

За фантазией своей

И, стремяся не по летам

В тайны жизни заглянуть,

С вдохновением поэта

Не давал себе уснуть.

Так прошло четыре года,

Но однажды, мыслям врозь,

Что-то СДЕЛАЛА ПРИРОДА, —

И сомненье родилось.

И, смущённый тем сомненьем,

Вечерами он бродил,

Нежил сердце искушеньем

И роптал, что МАЛО ЖИЛ.

А потом в тоске бессильной

Он у Бога попросил:

«Если сердце неповинно,

Сделай так, чтоб я любил.»

То ли небом, то ли адом,

Но ниспослана была

Сердцу пылкому награда,

И любовь огонь зажгла.

Но следы её горенья

(Гордость дух больной попрал,

Робость злила нетерпенье,

Страсть рассудок презирал…)

Так глубоко отразились

На возвышенном лице,

Что явилась с неба Милость

И дала покой в конце.

И, пройдя и ад и небо,

Он судьбу благословлял:

«Пусть я жил безумно, слепо,

Но я многое узнал!»

1989 г.

Сонет

Я не люблю гордыни безмятежной,

Она сродни самодовольству, — нет,

Ведь ты, мой друг, я знаю, в сердце нежном

Хранишь страданья легковерных лет!

Высоким помыслам насмешка и опала! —

Ты ль не стенал в удушливой тоске

По прежде вдохновенным идеалам,

Что рухнули, как замок на песке?

Что ж делать, друг! Одно тебе скажу я:

Надеждой спорь с корыстным, злобным веком;

Кто жизнь прожил смущаясь и тоскуя —

Достоин называться человеком.

Пусть всё низвергнут модные кликуши,

Презренны не блуждающие души!

1989 г.

Откровение моего Гамлета

Я, Гамлет, пишущий стихи

Чернилами своих страданий,

Вам этих строк-воспоминаний

Дарю тревожные штрихи…

Рождённый на брегах Салгира,

Я счастлив был до той поры,

Пока татарские дворы

Не нарушали в сердце мира.

То детство было. Каждый час

Стремился я отдать забаве,

Мечтал о подвигах, о славе,

Но рано праздник мой угас!

Я стал как будто замечать

Кругом унылую печать

Ничтожных мыслей и желаний,

Тщеславья мелких притязаний

И силы — грубой правоты,

И, не назвав ещё словами

Теперь презренные черты,

Смутился страхом и слезами…

Так первым разногласьем с миром

Отягощён был (и не знал,

Что то Божественная Лира

Стыдливый робкий идеал

Уже вселила в моё сердце),

И я захлопнул к людям дверцы

Своей возвышенной души,

И тайно плакал я в тиши

Над бесполезным идеалом!..

Как я терзал себя кинжалом

Сомнений в зыбкой правоте!

И, не найдя ни в ком опоры,

Я изменял своей мечте

И в совести немые взоры

С ожесточением плевал…

Но мир милее мне не стал!

Как рано стал я ненавидеть

Людей презренные труды,

Их разговоры, их суды…

Как оскорбить и как обидеть

Мечтал весь мир ничтожный я,

Но малодушие привычно

Хватало за руку меня,

И лицемерил я публично…

Таков я был. Так в слабом духе

Потребность в книгах родилась,

И вот в величественном звуке

Душа моя отозвалась,

А ум окрепнул осознаньем,

И стал с гордыней я взирать

(Обиды новая печать

За идеалов поруганье),

И стал с гордыней я взирать,

И с злым презреньем хохотать

Над мировою суетою…

Но, слава Богу, что собою

Доволен всё же я не стал,

И сердца прежний идеал

Вновь поманил меня рукою!

И вот с ожесточеньем воли

Через сомненья, вялость, лень,

Отчаянье и злую пень

Ищу Божественной Юдоли,

Где Простота и Мудрость — свита;

Где Истиной на мир пролито

Так много скорби и любви…

То мой удел… Внимайте ж вы

Моих страданий звукам верным,

Оставьте быт, что чувства глушит,

И состраданием примерным

Познайте собственные души!

24 сентября 1989 г.

ИЗ КНИГИ ВТОРОЙ. «ПЬЕТА» (1989—1993 г. г.)

Сонет

Когда, мой друг, ты в жизни, как в пустыне

Окажешься, где некого любить,

Где не на ком свой взгляд остановить

Не потому, что хочется гордыне

Величия, а потому, мой милый,

Что дан тебе от Бога сердцу был

Огонь и дух, избыток чудной силы,

Который ты напрасно загубил

Среди людей, то ты, ценя страданья,

На Бога не ропщи. Настрой же слух

На внутренни свои воспоминанья:

Искусству посвяти себя, мой друг.

Ему вверяй свои душевны силы —

Оно тебе облегчит путь унылый.

1989 г.

Сонет

Не верь, мой друг, глазам своим,

Коль видишь, будто я доволен

Своей звездою; я не волен

Собой и сердцем нелюдим.

Я испытал, что значит рок,

Что возвышается над всеми,

Но одиноких тяжко бремя

Вещать свой жизненный урок.

Беда не в том, что мерой сил

Души является бессилье,

А в том, что эти божьи крылья

Средь смертных редко, кто носил.

И только смутная надежда

Моя — блаженная невежда.

1989 г.

Монолог моего Дон Жуана

Вернуть былые заблужденья

Желать смешно, но почему

Противны сердцу моему

Его ж унылые сужденья?!

Бездействие души постыло

Самой душе! И воли сила

Влечёт к поступкам с напряженьем:

«Коль счастья нет, то всё уж было,

Смирись и обратись к добру;

Презри желаний устремленья,

К чему обиды униженья

Терпеть высокому уму?..»

Иль что-нибудь в таком же роде…

А сам сужу лишь о погоде,

Шучу, кучу и сердцу скучно,

И с идеалом неразлучна

Моя душа… И мыслю я,

Что всех томит одно и то же,

Что без любви постичь не может

И гений смысла бытия;

Что испытать и соизмерить

С мечтой — обязанность творца;

Что нет несчастнее лица,

Который отказался верить

В значенье и величье жизни;

Что в злой и мрачной укоризне

Пустынника — глухая зависть

И честолюбие страдальца,

И как, к примеру, не исправить

Проклятьем сломанного пальца,

Так он не может сострадать

Тому, что призван презирать…

Так я спешу уверить душу

Предназначеньем, как на сушу

Поникший парусник спешит,

Былою бурею разбит…

Но дни текут, — я побеждаю

Уныние… И вот опять

Спешу я сердце волновать

И новой страстию пылаю!..

Декабрь 1989 г.

Элегия

Я невысок в своём происхожденье

И вырос в очевидном униженье,

Но с юных лет священная любовь,

Что помыслы высокие питала,

Мой нрав облагородила и кров

Дала для процветанья идеала.

Тогда я вышел в поисках богов.

Я целью благородною задался.

Я вырвался из тягостных оков

Всеобщей косности, в которых задыхался.

Но нет богов средь смертных! — много дней

Я жил младою силой упованья,

Но, наконец, постигнул и людей,

И тщету благородного мечтанья.

1990 г.

Отрочество

Смущая робкий дух сомненья

Мечтаньем в сладостном бреду,

Я роc, витая с упоеньем

В коммунистическом саду.

И избегая мир отступный,

Что не вмещал мой идеал,

Хранил в душе алтарь преступный

И слёзной верой окроплял.

Так в упоенье простодушном,

Тая высокие мечты,

Я уживался в мире душном,

Среди духовной пустоты.

27 сентября 1990 г.

***

Когда брожу отшельником угрюмым,

Пеняя на уныние свое,

Кошмарные, навязчивые думы

Над тем, что называют «бытие»

Меня волнуют до изнеможенья.

Всё кажется: недавно я готов

Был восклицать призывно: «О, терпенье!

Там — Идеал» — и — как среди штормов —

Душой своей среди волнений страсти

Я управлял и счастлив был напасти.

Но шторм утих; я, бедный капитан,

В смущенье зрю, как из сердечных ран

Струится дух нежданных откровений…

И видится, что волею томлений

Я в заблужденье был так много лет…

Ужель всё так? и мне открыт секрет

МЕХАНИКИ душевных устремлений,

Где цель бессмысленна, а тайны Божьей нет?

6 ноября 1990 г.

Весной

Весна минувшая была

Лишь откровением постыдным.

О, как мне стало очевидным

Томленье хаоса и зла,

Когда, в плену изнеможенья,

Я в ужас цепкий приходил

Перед бесцельностью томленья

Всех этих вешних, мутных сил…

31 октября 1990 г.

***

Моя терновая стезя

Чурается пустой забавы, —

Я слишком знаю, что нельзя

Не презирать молвы и славы.

Я чту, что сердце говорит…

И пусть в нём будет мало света,

И пусть оскоминой болит

Язык усталого поэта, —

Я знаю, — наступает час

И за грехи людские, где-то

Вдруг раздаётся Божий Глас

Из уст случайного поэта!

21 января 1990 г.

***

Где, милый друг, среди тщедушных,

Среди напыщенных глупцов

Найти мне пару подлецов

Не столь сердцами малодушных,

Чтоб хоть враждою заменять

Привычку хладно презирать

Людей?.. Увы, увы!.. Когда б влюбиться,

Чтоб хоть немного измениться

И, если б Бог дал, то добрее

Мне стать… Но, следуя затее,

Я вижу, что среди красавиц,

Чей безупречный ровный глянец

Напоминает мне давно

Американское кино,

Меня уныние стесняет

И неудачей огорчает…

Минуту-две… А потому

Нет больше сердцу моему

Занятий средь толпы ничтожной,

Умеренной и осторожной!..

1990 г.

***

Со скукою в одной упряжке

Тоскует верный идеал.

Пришла пора раздумий тяжких:

Что я сберёг, что потерял.

И страшно мне воображеньем

Себя минувшего искать.

С каким испугом и презреньем

Он на меня б посмел взирать!..

1990 г.

О юных спорах и настоящем

Как часто философским спором

Я развлекался средь друзей,

Не углубляясь в мир страстей,

Но воспаряя томным взором.

Я говорил с сердечным жаром,

Служа возвышенной мечте,

И поражался в простоте

Души отличным идеалам.

Я восклицал чрезмерно, пылко;

Судил о многом наугад;

Упорствовал пред чьей-то ссылкой

На имя, будь оно — Сократ.

И, чтя душой авторитеты,

Я злился, попадал впросак,

Когда священные предметы

Мне растолковывал дурак.

Теперь не то… И я напрасно

Не потревожу мысль свою.

Мне многое теперь так ясно,

Что… о НЕЗНАНИИ молю!

1990 г.

***

Когда, прельщён извечной темой,

Я вовлекаюсь в чей-то спор,

Готовый вправить разговор

В свой мир, что видится системой

Постылых знаний, то, спеша

Словам придать и вес и стройность,

Мой ум, насмешкою дыша,

Вдруг извергает непристойность

Посредством злого языка,

И я — «валяю дурака».

17 октября 1990 г.

***

Забросил я писать сонеты,

Пишу лишь вялые вирши.

Но ты, приятель, не спеши

Напомнить мне о струях Леты.

Я гибок, словно уж, и чувству

Я форму новую найду.

Я близок всякому искусству,

Как близок с юности труду.

Мне новый видится сейсмограф

Моей изменчивой души;

Мне грезится кинематограф

И мысли — славно-хороши!

28 декабря 1990 г.

Виталику Х.

(Из письма)

За год один я прожил жизнь:

Я ведал всё, но счастья мало.

И вот без поздних укоризн

Хочу опять начать сначала.

Благослови ж меня, мой друг!

Пусть мне фортуна улыбнётся,

Пусть благодатью дух упьется,

А не печалью новых мук.

Устал… И, кажется, ещё

Один мятежный год — и крышка:

Мне 25, курю, одышка,

И худ, как нищий из трущоб.

Так поскорее приезжай

Ко мне гостить хоть этим летом.

Я расскажу, как стал поэтом,

А ты на ус себе мотай!

18 марта 1990 г.

***

Ещё мелькают предо мной

Воспоминания живые,

Когда рассудок молодой

Мрачили страсти молодые.

Но уж того не повторить,

Что было жгучею напастью,

И сердце простится любить

Иною — трепетною страстью…

15 ноября 1990 г.

Каникулы

1

В душе живые впечатленья

От видов родины моей

Угасли скоро… Пару дней

Ходил я в трепетном волненье

По душным улицам, где я

Уж не бывал опять полгода.

Воспоминаньями живя,

Столь подряхлевшая природа

Моей души слегка грустила:

Ей прошлое казалось мило…

Но не люблю грустить о том,

Что минуло: невольна жалость

К себе слабит меня и малость

Досадно на себя потом

И пусто как-то… Да к тому же

Так часто слышишь от людей

Их ропот глупый и досужий

И жалость к участи своей,

Что удержаться от презренья

На сокровенны сожаленья

Свои не в силах я… Но это

Не сердцевинный срез предмета,

О коем высказать хотел

Я мысль свою. — Кто верит в Бога,

Тому судьбы своей дорога

Есть путь к блаженству, и предел

Не существует… Иль, к примеру,

Рассудком презирая веру,

Иные завершают путь,

Влачась до гроба как-нибудь

С тем равнодушием и скукой,

Что верный след того, что мукой

Была им жизнь… А, впрочем, вижу,

Мне этой темы не поднять:

Лишь только истину обижу.

Итак, два дня ходил гулять

Довольно бодро я, но вскоре

Асфальт, машины, детвора,

Безделье, скука и жара

Мне дали знать, что уж пора

Уехать к бабушке, где море

Волнами брег пустынный бьёт,

Где позабыв мертвящий год,

Упьюсь живительной свободой

Средь величавой красоты,

Не скованный столичной модой

Жить напряженьем суеты.

2

И вот на море я… Но прежде

Хочу довериться надежде

Найти свой глас в созвучье дней

Давно минувших… Ну! живей

Играй моё воображенье,

Чтоб, оживляя впечатленья,

Парить, как прежде… Здравствуй, море!

Как сладко дышит на просторе

Младая грудь! Как жаждет жить!

Как рвётся духом проскользить

По беспредельной зыбкой глади!

Так младость, не познав страстей,

Рукой невинной мнёт тетради

Для поэтических затей,

Томится, не находит слова,

А мысль без корня, невесома

Парит высоко… Но, бывало,

Межводное* меня спасало,

Даря живительный приют

От яростных сердечных смут,

Внушая мысль, что сердца страсть

Есть всё же низменная часть

От целого; что дух мой вечен;

Что срок земного быстротечен;

Что, не жалея ни о чём,

Легко земли оставить дом…

3

То было прежде… Ныне, ныне

Не то со мной: с душой холодной,

От чувства высшего свободной,

Бродил (как будто был в пустыне)

Уже на третий день я… Скука

Меня заставила искать,

Чем можно время коротать,

И я нашёл: стрелять из лука,

Как бессердечный Купидон,

В сердца красоток. Обаянье

Служило луком, было слово

Стрелою и — огонь! — готово

Знакомство: ум чужой пленён

И завоёвано вниманье…

Но это ль то, что нужно мне?..

Нет, нет! Скорей бежать, покинуть

Места, где страсти на коне,

А конь давно успел остынуть,

Коль конь — душа… (Пример хорош:

Он наизнанку бы, казалось,

Суть вывернул, но мне досталось

Такое знанье: правду ложь

Выводит к истине — и это,

Быть может, страшно для поэта.)

И вновь я дома… Слава богу!

Каникулы идут к концу:

Билет на поезд и в дорогу…

По загорелому лицу

Сбегает лёгкая улыбка,

Светло и просто в голове:

Пусть в прошлом многое — ошибка,

Но всё исправится в Москве!

конец августа 1990г. Симферополь

* Название села в северо-западной части Крыма.

Сонет

Когда божественным отмеченная сила

Дала великодушные мечтанья

Моей душе, взиравшей сиротливо

На чуждый мир и чуждые страданья, —

Я верил помыслам… Мечтая с упоеньем

О торжестве ума и доброты,

Я на людей взирал с ожесточеньем

И презирал их мелкие черты.

Но годы шли… Язвящие желанья

Смутили душу и рассудок мой,

И чрез тернии счастья и страданья

Мне ближе стал печальный мир земной.

Но помыслов высоких вдохновенья

Хранят средь бурь надежду и терпенье.

1990 г.

Воспоминание о первой любви

Душа моя любить ещё желала

С тех давних и почти забвенных пор,

Когда едва очерчены начала

Влечений смутных, наполнявших взор

Невинным любопытством, неизбежно

Венчавшихся вопросом: что она? —

Зачем так странно телом сложена?

(И помню — я не раз ломал прилежно

Свои едва окрепшие мозги

Над странностью телесного сложенья.

С тех пор прошло сто лет; все впечатленья

Сменились на другие, но, средь зги

Пространных лет, я помню напряженье

Раздумий важных… Но, пожалуй, это

Не суть того, что можно, чуть дыша,

Назвать умильно: детская душа.

А потому, я поищу поэта

В себе, чтобы наглядно изложить

Всё то, о чём успел уж заявить.)

Итак, моя душа любить желала

С тех давних и почти забвенных пор…

Я помню девочку: её печальный взор,

Сердечность та, с которою играла

Она с любимой куклой, кроткий вид

И личико красивое в веснушках,

И розовые маленькие ушки,

И слёзы горькие от ветреных обид

Приятны были мне. Её любил я

Развеселить, чтоб, счастливо смеясь,

Она со мной играла, не боясь

Найти обидчика, и, кажется, что был я

Сам счастлив той минутою, но всё ж

Мне больше доставляла наслажденья

Внезапная обида: словно нож

Входил в неё, — рыдая в исступленье,

Её страданья шли из глубины

Сердечка чуткого. А я над ней стоял

С неясным ощущением вины

И с сладостною мукой состраданья

И нежности — и, весь трепеща, ждал

Сладчайшего: когда меня рыданья

Вдруг содрогнут… О, мой сладчайший миг!

Какие муки я тогда постиг!

Поймёте ль вы? Иль скажете сурово,

Что это для любви невинной ново;

Что мальчику пристойно защищать

Избранницу свою, а не ломать

Ей сердца?.. Эти замечанья

Вполне разумны, но моё признанье

Касается меня, и ваш укор

Суть естества не изменит нимало.

Ведь впрямь моя душа любить желала

С тех давних и почти забвенных пор!..

14—17 сентября 1990 г.

***

Уж нет ни страсти, ни отваги

В груди остынувшей моей,

А руки тянутся к бумаге

Излить печаль насущных дней.

Кто я? зачем? и что мне надо

От жизни, остудившей кровь?

И что есть высшая награда —

Бессмертье, истина, любовь?..

Любовь, я знаю… В ней едино

Живут понятья два других.

Но где взять сердце исполина,

Чтоб огнь священный не утих?..

Ах, опыт — тяжкая обуза!

Ах, люди… полно упрекать.

Мы их прощаем, правда, муза?

На них не стоит уповать…

31 октября 1990 г.

***

Ю. А.

Как не томись я знаньем света,

Как не мечтай под Рождество,

Всё, наконец, поглотит Лета,

Сровняет пыль и божество.

Лишь ты, надменная подруга

Того, что нынче — атавизм,

В мой час унылого досуга

Колеблешь цепкий пессимизм.

Когда бросаешь чудный камень

Ты в кем-то выстроенный хлев,

В твоих очах — нездешний пламень,

В твоих речах — нездешний гнев.

И в этот миг мне всё глядеть бы,

Не разбирая смысла слов,

И восклицать: «Раз Юлька — Ведьма,

Я верить в Господа готов!»

29 октября 1990 г.

Совет

Если жизнь тебя обманет…

Александр Пушкин

Когда ты холоден душой

(А это, друг мой, неизбежность)

Спасает от тоски глухой

К воспоминаниям небрежность.

Умей тоскою пренебречь.

И в легкомыслие, беспечность

Умей рассудок так облечь,

Чтоб в настоящем плы́ла вечность.

Скажи себе: «Я не хочу

От жизни ни добра ни худа.

Я Року дани не плачу,

Раз позабыл иду откуда.

Я в настоящем растворён…»

(А настоящее прекрасно —

Раз ты душой не вовлечён

В воспоминания опасны.)

Здесь ощутишь, что снова чист.

Что жизнь загадка, как и прежде, —

Как с иероглифами лист,

Что дан беспечному невежде.

14 февраля 1991 г.

По-дон-кихотски

Того, что было — не вернуть.

Я на коне — и снова в латах.

И в новый отправляясь путь,

Не надо думать об утратах.

Не надо думать, что могло б

Со мной чудесного свершиться,

Когда бы бешенный галоп

Мог за чертой остановиться.

За той чертою, где предел

Бесстрашья, муки и блаженства,

Куда Кихот сквозь мрак летел

С безумной жаждой совершенства!

24 января 1991 г.

***

Я хладнокровен, но вокруг

Гляжу поверхностно и еле.

Не понимаю слов, как «друг»,

Как «благородство общей цели».

Давно доверившись судьбе,

Не помышляю об отваге.

И размышляю о себе,

А не о всенародном благе.

Гляжу на прошлое свое

Без зависти и сожаленья

И — раз постигнув бытие —

Чураюсь жизни треволненья.

Раз попадаясь на искус,

Даю отчёт себе за это.

И разве только не смеюсь

Над тем, что в юности пропето.

1991 г.

К портрету М. Ю. Лермонтова

В возможность счастия не верил

Сей выдающийся поэт.

Он глубину страстей измерил,

Но был убит в расцвете лет.

Как знать, когда б рукой жестокой

Он не был бы повергнут в прах,

Он, может, стал бы русский Бах

С душою пламенно-высокой.

Он возмужал и был готов

Для просветлённых вдохновений,

Но, видно, был он слишком гений,

Чтоб из своих же заблуждений

Уйти без жертвенных даров.

И вот чрез тернии исканий

Я говорю: искать страданий —

Мечта нестойкого ума.

Ищите счастия, а тьма

И муки — зреют сами.

12 января 1991 г.

О ремесле

Дороже мне из пустоты

Внезапно явленное слово,

Чем возведенье красоты

До матерьяла неживого.

Я должен разрушать и жечь

Оставленные духом храмы,

Чтоб стройность новую извлечь

Из хаоса душевной драмы.

18 февраля 1991 г.

***

Мне счастья хочется давно

Обычного, земного.

В нём для рассудка моего

Так много дорогого.

Рассудок! Сколько раз со мной

Играл он и лукавил.

И всё ж меня один лишь он

Пока что не оставил.

Уже душа не стеснена

Напором юной страсти;

Уже исчерпаны до дна

Слова о злой напасти.

А, значит, надо как-то жить,

К чему-то вновь стремиться.

Нельзя минувшему служить,

Где нечем поживиться.

Пусть я сегодня зол и груб,

Пусть к прошлому неточен,

Пускай мой сердцевинный сруб

Ничтожным озабочен,

Но с настоящим я всегда

Соотношусь в искусстве.

Перо не ведает стыда

И в малодушном чувстве.

29 января 1991 г.

Пьета

Как говорил один философ:

Мне истина дороже родины.

Один — томится от вопросов,

Другой — по ягодам смородины.

А я томлюсь мечтою прежнею:

Найти себе такого счастия,

Где, может, сердцу безнадежнее,

Но где ко всем живёт участие.

Тот, что томится от вопросов,

Ответ коварнейший получит,

И, рефлексируя, философ

Себя сомненьями размучит.

И, цепенея от догадок,

Сбежит на лоно он природы,

И будет сердцу грустно сладок

Вид на поля и огороды.

Затем — как на природе водится —

Он усыпит свои сомнения,

И смысл жизненный откроется

Лишь в непрерывности движения.

И находясь душою в статике,

В той мёртвой точке откровения,

Он вдруг постигнет, что в прагматике

Живёт такое же томление.

Что это самое томление,

Пусть согласованней, возвышенней,

Живёт в поэтах, чьи стремления

Лишь простодушней и услышанней.

Что в жизни этой, может, главное

Не то, что благотворно слуху, —

Не помощь бесконечно дальнему,

А помощь собственному духу.

И вот уже с высокой кафедры,

Пред всею братьей желторотою,

Предаст возвышенной анафеме

Всё то, над чем всю жизнь работал он.

И скажет в заключенье слово он:

«Ищите счастья очень личного.

На нём всё лучшее основано.

Нет к знанию пути отличного,

А там — кому что уготовано».

А братья с мелкодумной миною

Даст волю грязному сомнению,

И станет шуткою игривою

Всё, что считал он откровением.

И оклеветанный, непонятый,

Уйдёт без дружбы и участия.

И будет, словно Богом нанятый,

Искать задуманного счастия…

30 января 1991 г.

***

Нечисто сердце, ум в гордыне,

Нрав раздражителен, лукав.

Ум ищет выгоды и прав,

А сердце — низменной святыни.

Нет, не способен опыт века

Возвысить сей пристрастный мир

До разуменья человека!

Нет в мире Бога, есть Кумир!

4 февраля 1991 г.

***

Я чужд холодною душой

Любви — как цельному понятью

О мирозданье; разум мой

Расщеплен ВОЛЕЮ К ПРОКЛЯТЬЮ

Всего живущего, себя,

(Я — к месту ль здесь сказать? — убого

Со всем, что дадено от Бога

Распорядился, загубя

Ума былую безмятежность),

А также ВОЛЕЮ ВЕРНУТЬ

Душе — любовь, а сердцу — нежность,

Чтоб ум направить в горний путь,

Где б отступила безнадежность,

Где б вновь я смог соединить

С небесным прерванную нить.

2 марта 1991 г.

Реплика

Пора покончить с страшной тягой

Марать унынием листы.

Полупорочной красоты

Я не желаю; лишь отвагой

Рассеянный и падкий ум

Возвысить можно. Убедиться,

Что всяк напуган, зол, угрюм,

Кто за душой больной стремится,

Я смел достаточно. Теперь

Пора к иным, геройским токам

Идти, чтоб чрез искусства дверь

Взглянуть на страхи бодрым оком.

3 февраля 1992 г.

Сонет

Не так-то просто, милый друг,

Расстаться с тем, что прежде было

Так драгоценно; память — сила,

Что истребляет мой досуг.

Сказать ли?.. Сердце позабыло

Свои безумства и мечты,

А ум твердит: за всё, что было,

Несёшь повинность только ты.

За что же так? Мой друг, ведь я же

Любил, как тысяча других

Любить не могут, если б даже

Страстей познали бы моих.

Мой дух сильней страстей томился!

А ум твердит: ты провинился!

3 февраля 1991 г.

***

Опять весна. Мне двадцать семь.

Забыты прежние напасти.

Я счастлив, в общем, только тем,

что затянулись раны страсти.

Я беден, даже нищ скорей,

нет дома у меня, но всё же

я лишь поэт, а не злодей, —

мечты богатства мне дороже.

Пора, пора подумать мне

о предприятье величавом.

Пусть опыт, что лежит на дне,

даст силу оказаться правым.

5 мая 1992 г.

ИЗ КНИГИ ТРЕТЬЕЙ. «ВРЕМЕНА» (1993—1995 г. г.)

Из цикла «Времена»
Вечер

Пришёл, разделся после терний

дневных. Чуть жив упал на стул.

Но вскоре жизни шум вечерний

меня… нет, нет, он не втянул

в круг элегических раздумий

меня. Но я услышал мир

ушами призраков иль мумий, —

он динамичен был, как пир.

Стемнело быстро. И до слуха

всё доносился рок-мотив.

Но вот в окно влетела муха,

во мне философа убив.

Я подскочил со стула разом,

ладошки рук упёр в бока

и стал коситься злобным глазом

на жёлтый угол потолка.

И «Независимой газетой»,

статьёй про русское кино,

ударил по мерзавке этой

и трупик выбросил в окно.

Луна зажглась. Статичным небом

я был доволен. Сел на стул.

Сейчас попью чайку я с хлебом

и Ходасевича прочту.

Ночь

Накрывшись старым одеялом,

свернувшись радостно клубком,

я замер, наслаждаясь малым,

не помышляя ни о ком.

Но запах простыни занятный,

что нос мой грубо щекотнул,

напомнил образ мне приятный,

что как виденье промелькнул

и скрылся… Хватит, я пресыщен!

А, впрочем, если бы она

сейчас… Но нет!.. Врага отыщем —

всё это полная луна.

Я штору на окне задернул…

Довольно думать об одном.

За стенкою сосед мой пернул,

вот подал голос управдом.

А может быть не управдом он,

а просто честный человек.

Подростки прекратили гомон,

добрались, видно, уж до нег.

Как хорошо на этом свете

ругаться, лаять и гулять.

Но лучше нет, чем на рассвете

свалиться замертво в кровать…

Вторник

Сегодня мне она звонила

по телефону. Я едва

вошёл в квартиру. Солнце било

мне по глазам. А голова

была пуста, как комнатушка,

в которой я живу. Но вот

меж ног зашевелилась пушка, —

то одноразовый Эрот

виденья воскресил такие,

что я готов был подрочить.

Она сказала: «На любые

дни назначай.» Конечно БЫТЬ!

«Но только воду отключили

горячую на месяц, — я

сказал на всякий случай, — или

на две недели.“ „Вот свинья,

кто это выдумал.“ „Конечно,

но всё ж в субботу приходи.»

Мы поболтали и беспечно

с ней распрощались. И в груди

вновь стало пусто и приятно.

Сейчас супец себе сварю, —

слюну глотнул, — мозгам занятно, —

я суп порой боготворю.

Четверг

Так, так. Всё ближе выходные.

Я туфли снял, я снял носки,

переоделся и дневные

стряхнул заботы. И тоски

не испытал от стен жилища.

Здесь хорошо. Куда идти?

Вот в холодильнике есть пища,

вот я, стоящий на пути

к чревоугодничеству. Это

основа благости моей.

Попробуй, умори поэта

голодной смертью, он детей

на сковородке станет жарить.

А я — так хуже, чем поэт.

Я в детстве, например, ударить

мог девочку моих же лет.

Пивца мне хочется, но с пивом

сегодня попадёшь в наклад.

От пива будешь видеть криво —

так детям дяди говорят.

Я отломил кусок колбаски,

зелёный лук макнул я в соль

и очутился словно в сказке,

где только не было Ассоль.

Воскресенье

Спать, спать и спать. А завтра снова

идти работать. Вот и всё,

что мне отмерено. Не ново

мне знанье твёрдое моё.

К чему роптать? Ведь я не болен.

Легко мне должно крест свой несть:

я не влюблён, собой доволен,

я одинок, жилище есть.

Так что ж тоска? Как будто мчался

я к цели, но свернул с пути

и духом пал, и растерялся,

и понял - некуда идти.

Шок был когда-то. Но давненько.

Теперь-то к жизни я привык.

Душа моя - пенька сырая,

и стал болтливей мой язык.

Но хватит. Вон, визжат колёса

автомобиля за окном.

Какой-то юный недоносок

сидит за папиным рулём.

И скоростя переключая

его кургузая рука

касается до платья края

девицы, пьяненькой слегка…

Январь

У магазина «Продуктовый»

стоял продрогший человек.

Он был одет в костюмчик новый,

но почему-то кушал снег.

А рядом женщина стояла

с лицом, как алая заря.

Мужчину за рукав держала

и укоряла почём зря.

Старушка продавала «Яву»,

мужик, ещё в расцвете сил,

мне предлагал Акутагаву,

но слишком дорого просил.

А в недрах, где-то под землёю,

пронёсся электрички гул.

Я поскользнулся и туфлёю

воды студёной зачерпнул.

Я выругался мрачно, грубо,

соскрёб ногтём кусочек льда,

к носку приставший, и сквозь зубы

сказал себе: «Вот это да!

Теперь по этакой погоде

замёрзнет мокрая нога.»

И побежал, и был на взводе,

и вот уже стихи слагал.

Март

ЕЩЁ В ПОЛЯХ БЕЛЕЕТ СНЕГ

а уж в Москве и грязь и лужи.

ЧТО Ж НЕГОДУЕТ ЧЕЛОВЕК?

Ах, это просто он простужен.

Простужен он. Но всё спешит

доделать то, доделать это.

А ночью видит он, хоть спит,

как выпускается газета,

где все четыре полосы

чисты, как снег в полях. И следом

уж видит капельки росы,

он маленький, за ручку с дедом

идёт меж трав. Кругом поёт,

что может петь. А та газета

порхает бабочкой, её

зовут капустницей. И летом

таких полно. И вот уже

он просыпается от муки.

Затем в кровати, в негляже,

сидит и ловит ухом звуки

ночного города. И гул,

столь устрашающий порою,

влечёт его поникший ум

к самодовольному покою.

Май

Сегодня треснуло стекло

от переменчивой погоды

в моём подъезде. А мело,

представьте, снегом. У природы

не всё в порядке с головой.

Ведь май кончается и зелень

кругом. Уж месяц, как домой

я приходил не в тень, а в темень

от зелени, что за окном

моим растёт. И вот вам спектр.

Метёт, как будто бы Содом

с лица земли стирает НЕКТО.

Ну что ж. Заслуженный урок.

Всё кончится, должно быть, хуже.

Гляжу: прошёлся ветерок

по разрастающейся луже.

Скорей на кухню. На плите

горит огонь. Я прикоснулся

к нему ладонями, затем

одёрнул руки, улыбнулся.

Да, всё по прежнему. Увы,

огонь нас жжёт, а холод студит.

А помню… Нет, забыл. А вы?

Кто помнит, что в грядущем будет?

Июнь

Был сильный ветер накануне.

Асфальт после дождя подсох.

Я в детстве, помнится, в июне

едал черешню и горох.

Но лучше то забыть. Уж слишком

воспоминанья давят грудь.

Вчера купил сальца с излишком —

во что не знаю завернуть.

Сходить ли, что ли, за газетой?

Пройти тут остановки две.

Спустился вниз. Шестое лето

встречаю в хладной я Москве.

Какие девушки гуляют

по закоулкам и дворам!

Они томны, они витают

попарно, группкой к облакам.

А мне так видится изнанка

всего, на что бы не взглянул.

Водитель хмурый за баранкой

мне словно брату подмигнул.

Ребёнок корчится от боли,

а мамы уж простыл и след.

Я жизнью, в общем-то, доволен,

хоть думаю, что Бога нет.

Июль

Я из прохладного подъезда

шагнул на адский солнцепёк.

В июле даже гений - бездарь,

если не пьёт он квас иль сок.

Но денег нет, чтоб выпить сока

прохладного как буква Щ.

Да и потом - одна морока:

попьёшь - захочется борща.

Прищуренными я глазами

обвёл колышущейся жар.

Вон там, за ближними кустами,

щенок бездомный пробежал.

Он также от жары тоскует

и потерялся как и я.

И видно тоже не ворует,

раз рёбра уперлись в края

его облезлой жёлтой шкуры.

Но тут он странно заглянул

в мои глаза. Одной фактуры

мы были с ним. Я протянул

к нему ладонь, но он отпрянул,

насторожённо зарычал,

прочь побежал и вот уж канул,

а я за хлебом побежал.

Ноябрь

Усыпал первый снег сегодня

асфальт, деревья и кусты.

Я у окна стоял, как сводня

своих грехов и чистоты.

Я помню, мне открылись двери

в мир, где струилась чистота.

Но, кажется, чрез две недели

разлад случился, и мечта

став знаньем, скрылась в подсознанье.

Остался в сердце пустоты

объём. А снег — напоминанье,

он образ, символ чистоты.

Так я стоял и думал. Всё же

приятен сердцу первый снег.

И каждый ощущает то же,

что я — таков уж человек.

А если так, то есть надежда,

что всё это придумал Бог.

И пусть сегодня я невежда,

быть может, завтра я пророк.

Я засмеялся. Слишком точно

я знаю механизм игры.

Не верю я в любовь заочну,

устал от этой я муры.

3—20 июня 1993 г.

В Евпатории

1

Здесь нет таких очередей,

как в Симферополе. За хлебом

я вышел. Улочкой своей

побрёл под синим чистым небом.

Татарские кругом дома.

А там, внизу, мечеть. Как тихо.

Природа говорит сама:

живи себе, не зная лиха,

ты в Евпатории. Ну что ж,

я и готов, но платят мало

мне на работе, так что дрожь

берёт от злости. У вокзала

морского дети, рыбаки

притихли, глядя на природу.

Я лебедей кормлю с руки,

а мой сосед глядит на воду.

2

На набережной хорошо.

Тепло. На небе нет ни тучки.

Я сделал верно, что пришёл

сюда. А эти закорючки,

что волнами зовутся, мне

напоминают, что недавно

я был ребёнком, и оне

вот также набегали плавно

на берег влажный. Но, увы,

не возвратить того, что было.

Ну и не надо. Головы

не стоит вешать мне уныло.

Жизнь только жизнь. И сверх её

стоит один весёлый разум.

На набережной хорошо —

НАСКОЛЬКО ЭТО ВИДНО ГЛАЗУ

3

Подул холодный ветерок.

На небе появились тучи.

С ладоней отряхнув песок,

я встал с песка и думал: скучен

вид непогоды. Побыстрей

домой что ли пойти? Там всё же

занятье есть…

…

4

Как холодно и склизко. Быр-р!

Который час? Лишь пятый. Скоро

совсем стемнеет. Сердцу — мир,

желудку — голод. Лютый ворог

мне пожелал бы лучших дней.

Действительно, что за убогость.

Какой-то старый дуралей

у магазина чистит ноготь

отвёрткой. Он-то не поймёт

моей печали. Впрочем, я-то

могу держать, когда придёт

час Правосудья, как за брата,

ответ за этого хрыча.

А, впрочем, он иного сорта.

Он, может, верит в Ильича,

а я не верю даже в чёрта.

5

Как ночь черна. Ни фонаря

зажжённого. Вот это город!

Как видно, не желают зря

безлюдье освещать. Я молод

в такие ночи. Вот сейчас