Бесплатный фрагмент - IV

Шепот

I

Городок Волзень был одним из тех многочисленных городков восточной Европы, про которые принято говорить, что они являют собой в этот мир всю квинтэссенцию человеческих пороков. В них убивают и грабят без зазрения совести, а самое страшное, что происходит это повсеместно, а не лишь в одном каком-либо не самом благополучном районе, как то случается в крупных окружных центрах. Таковым был Волзень. В те времена этот городок, надо сказать, абсолютно бесславный, стоял на правом берегу реки Вислы, что и по сей день течет по землям польским. Небольшой, с населением в полторы тысячи человек, он никогда не был известен многим, однако страшные, пугающие легенды о нем ходили по всей тогдашней Польше, да и ходят, наверняка, до сих пор…

— Давай сюда его! Ну-ну! Вот так, грузи! — тем ранним солнечным утром Волзень, как обычно, кипел в работе. Городок этот в принципе просыпался довольно рано, так что крики разъяренных кражами прямо с прилавков торговцев и громогласные «у-у-у», бросаемые в сторону закованных в колодки карманников, в рассветные, а то и предрассветные часы не были тут чем-то этаким.

— Эй, а эти сундуки куды? — коренастый и очень широкий мужчина с абсолютно лысыми лицом и головой, держа в руках стопку из трех ящиков черт знает какого веса, обращался к своему нанимателю, довольно известному волзеньскому купцу, Лодзимежу.

— Туда же ставь. Да давайте поскорее, нужно закончить в кратчайшие сроки, мы должны выехать к полудню! — этот бородатый мужчина в аристократичного вида одеждах был, пожалуй, богатейшим человеком в городе после его главы, а потому сумма, которую он уже потратил на каждого из трех грузчиков, что сейчас складывали его товар в повозку, вынося из какого-то речного склада, казалась купцу сущими копейками, в то время как для самих грузчиков эти деньги были зарплатой за целую неделю. Они считали, что им очень повезло работать с Лодзимежем, даже несмотря на то, что тот относился к их труду, как к рабскому, да и не считал он, говоря честно, волзеньских грузчиков за хоть сколько-нибудь равных ему.

Неподалеку от места погрузки и выгрузки — собственно, приобретенного в далеком прошлом этим самым купцом склада в речных доках — находилось здание, бывшее самым посещаемым во всем Волзене. Выложенный камнем первый этаж его постепенно, поднимаясь вверх, превращался в дощатую стенку этажа второго, а затем и в двускатную крышу, укрытую черепицей. Здесь находилась таверна, в городе пошло называемая «Зубной Вонью». И если Волзень был центром людских пороков в Польше, то «Зубная Вонь» была этим центром в Волзене. Снаружи здание не выглядело безобразным — относительно ухоженные каменные фасады первого этажа украшались цветами и клумбами, а на окнах второго красовались резные наличники и ставни — однако, внутри все преображалось. Этот трактир никогда не закрывался на ночь. Разве что произойдет нечто действительно непредвиденное. Сутки напролет здесь были посетители, они пьянствовали, дрались, общались и танцевали под звуки лютен заходивших в «Зубную Вонь» с некоторой периодичностью бардов.

Лодзимеж оставил пару своих охранников присматривать за грузчиками и грузами у склада, а сам двинулся на север по Речной улице, одной из немногих, что имели название, которая длилась вдоль реки от одной городской стены до другой. Через несколько сотен метров он повернул на восток, в переулок, что вел в сторону Главной улицы, а затем, выйдя на оную, вновь двинулся на север, наконец, добравшись до таверны. Перед высокой дубовой двустворчатой дверью — основным входом и выходом — находилась небольшая площадка, нечто вроде террасы под открытым небом, где распологалось несколько лавок и пара маленьких круглых столов с двумя стульями, стоявшими напротив друг друга. За этими столиками азартные игроки регулярно скрашивали свои вечера за партией или партиями в кости и покер, проигрывая все свои деньги, нажитые тяжелым честным, а иногда и не очень трудом, кои они изначально собирались пропить. Справедливости ради, стоит отметить, что во втором случае, на скромный взгляд автора, потеря денег была бы в полной мере потерей, ведь, так или иначе, потративший их что-то взамен да получил, чего нельзя сказать о проигрыше в кости.

Внутри же таверна представляла смотрящему несколько более веселую картину: слева от дверей, в дальнем углу просторного зала находилась стойка трактирщика, за ней седой мужчина в годах с большой блестящей залысиной разливал напитки, в основном пиво, приходящим в заведение посетителям; за стойкой же виднелась некрупная и слабо заметная дверца, что вела на кухню, иногда она распахивалась, и тогда вся таверна наполнялась теплыми ароматами каких-то рагу и жареной то ли курицы, то ли свинины; в главном же трактирном зале на первом этаже стояло множество столов, у некоторых из них были лавки, у других — стулья; у восточной стены располагался небольшой помост, там проходили всяческие представления, и там же сегодня играла группа бардов с лютнями и флейтами и распевала свои песни; центр зала был очищен от мебели, вокруг главной опорной колонны кружились четверо мужчин, схватившись за руки и пританцовывая, порой к ним подключались и женщины-разносчицы, сновавшие по трактиру туда и сюда, отправляя заказы с кухни прямо на стол клиентам. Во всей этой суматохе сложно было заметить еще одного зашедшего в таверну человека, пусть даже он был одет куда вычурней прочих.

— Трактирщик! — Лодзимеж подошел к стойке и обратился к мужчине за ней, — Налей-ка вина полкувшина, да поесть чего-нибудь принеси. Я сяду там.

Лодзимеж указал на столик, что стоял в некотором отдалении и открывал прекрасный обзор на танцующих вокруг колонны мужчин, а трактирщик лишь кивнул и прокричал что-то, стукнув пару раз по кухонной двери. Торговец занял свое место за столом на скамье, расположенной подле фронтальной стены здания, и принялся ждать и наблюдать, как толстые пьяные люди описывают мыслимые и немыслимые пируэты вокруг не менее толстой колонны и периодически норовят ущипнуть за ту или иную часть тела молодых разносчиц, кажущихся им невероятно привлекательными. В такие моменты на посетителей обычно кричал один из четырех или пяти находившихся в тот момент в таверне вышибал — бочкоподобных мужчин, кои одним своим видом, казалось, могли расплющить оппонента в споре.

— Прошу прощения? — размышления и наблюдения Лодзимежа прервал голос, донесшийся откуда-то сбоку, — Позволите мне присесть рядом?

Купец был вынужден оторвать свой пристальный взгляд от рассматривания танцевавших фигур и поднять глаза. Перед ним стоял высокий и статный мужчина с аккуратной бородой и усами. Волосы его были русы, не слишком длинны и легко вились, опускаясь к плечам. Чуть суженные глаза смотрели на Лодзимежа с некоторой хитрецой, а в черных зрачках его, обрамленных темно-серым цветом роговицы, виднелись ум, открытость и интеллигентность. Мужчина был худощав и одет в тонкий тканевый плащ поверх своего вычурного камзола с темно-коричневыми пуговицами из какой-то дорогой породы дерева. Все это выдавало в нем истинного аристократа. Нижнюю часть одеяний пришельца торговцу рассмотреть не удалось, так как та была скрыта столешницей.

— Да, разумеется. — Лодзимеж встрепенулся, прочистил горло, приложив кулак ко рту, затем, поднявшись, одернул свои одежды вниз и протянул незнакомцу руку, — Лодзимеж Каро из Волзеня.

— Войцех Каспжах. — мужчина напротив улыбнулся и пожал руку Каро, — Из Люблина. — оба вскоре сели на свои места, Войцех уселся сбоку от Лодзимежа, расположившись на широком стуле со спинкой, и тоже стал рассматривать танцевавших мужчин, — Забавные они, эти пьяницы. Не находите? — Войцех усмехнулся, обратившись к собеседнику и натянул на лицо улыбку.

— Да… — рассмеялся Каро, отводя взгляд от глаз Каспжаха куда-то вниз, опуская его на стол и рассматривая причудливый узор пиленной древесины.

Музыка продолжала играть, то усиливаясь, то чуть стихая. Порой она и вовсе прекращалась, но уже через несколько секунд, после недолгой настройки инструментов и диалога о дальнейшем репертуаре, музыканты возвращались к своей работе, а толстые пьяные мужчины продолжали танцевать. С минуту собеседники сидели за столом молча.

— Но разве можно их за это судить? — прервал, наконец, тишину Войцех.

— В каком смысле? — отреагировал, чуть помедлив, Лодзимеж, с некоторым недоумением глянув на своего нового знакомца.

— Этих пьяниц. Разве можем мы осуждать их, глядя на то, как им весело? — пояснил свои слова Каспжах и тут же продолжил, — Я убежден, что нет.

— Хе-хе… — хмыкнул Каро, — Вы утверждаете, что я, честный христианин, не могу сказать, что эти люди в сущности своей плохи? С чего бы это? Уж я-то явно добился в собственной жизни куда больших успехов, чем какой-то распивающий целыми днями пиво в таверне пьянчуга… — мужчина не скрывал улыбки и заинтересованно глядел на Каспжаха. Оный казался торговцу странным, каким-то необычным. Человеком, с другим взглядом на вещи. И оттого, разумеется, крайне интересным.

— Вот именно, пан Каро. — Войцех ткнул указательным пальцем в сторону купца и кивнул, вновь отворачивая свою голову к колонне и танцорам, — Мы судим других по поступкам, но хотим, чтобы нас судили по возможностям. Что с вами будет, если кто-то, кто обладает большими, чем ваши, возможностями, вдруг решит вас наказать и станет относиться к вам также, как вы относитесь к эт…

— Довольно, пан Каспжах. — грубо произнес Лодзимеж, не позволив своему собеседнику договорить, — Вы пришли сюда, чтобы угрожать мне?

— О… — Войцех вновь не успел договорить, на сей раз его перебила разносчица, поставившая на стол поднос с кувшином пива и тарелкой, где лежала пара куриных ножек.

— Ваша еда и вино, панове. — девушка кивнула и, улыбнувшись, отправилась назад на кухню.

— … что вы… — продолжил Войцех, — я ни в коем случае не хотел вам угрожать, пан Каро. Я лишь пытаюсь донести до вас свое видение этой ситуации и ищу понятные аналогии. — Каспжах улыбнулся и осмотрелся, — Взять хотя бы вот эту муху. — мужчина указал рукой на черное с синим оттенком насекомое, только что присевшее на их стол и ползущее в сторону куриных ножек Лодзимежа, — Скажите, считаете ли вы эту муху столько же достойной жизни, сколько и вы?

— Вы, верно, надо мной смеетесь! — Каро стукнул кулаком по столу, что заставило двукрылое взлететь вверх. — Уверен, ответ вам известен и без моих слов…

— Что же… — продолжил Войцех, описывая своим взглядом все те же круги и петли в воздухе, которые описывала муха, пока, наконец, не села вновь на стол, на сей раз с другой стороны, куда ближе к купцу, тогда Каспжах продолжил, — а считаете ли вы, пан, что эта муха столько же достойна жизни, сколько этой самой жизни достойны те веселящиеся и танцующие люди, о которых мы с вами вели беседу прежде?

Левый уголок верхней губы Каро дернулся вверх, брови его нахмурились, а взгляд потупился. Он опустил глаза и пристально рассматривал черно-синего зверя, резво дергавшегося из стороны в сторону и ощупывавшего своим хоботком гладкую поверхность стола. Неожиданно мужчина оскалился, рыкнул и, замахнувшись, ударил по столу ладонью. Раздался сильный хлопок, а когда Лодзимеж поднял руку, он увидел на столе маленькое черное пятнышко крови под раздавленным трупом, внутренностями которого была забрызгана вся ладонь Каро. Смахнув насекомое со стола, он отряхнул руки и придвинул тарелку с едой поближе, начиная есть.

За всем этим наблюдал Войцех, по реакции которого явно можно было понять, что он ожидал такого исхода. Однако, Лодзимеж за его эмоциями пронаблюдать не успел. Да и не хотел он, в общем-то, за ними наблюдать. Мужчина отвернулся от Каспжаха и смотрел теперь только в свою тарелку и на удерживаемую им в руках куриную ножку.

— Говоря честно, я не совсем за тем, чтобы расспрашивать вас о ваших жизненных убеждениях, пришел. Вернее, мне было бы, разумеется, интересно узнать о вас побольше, однако, смею полагать, атмосфера в вашем экипаже, двигающемся в сторону Познани, была бы куда более благоприятна для подобного рода разговоров.

Лодзимеж заинтересованно и с вопросом на лице глянул на Войцеха.

— Да, я узнал, что вы везете некоторый товар в столицу, а потому и подумал, что, быть может, сумеете взять и меня с собой, подкинуть, так сказать, до пункта назначения. Не бесплатно, разумеется.

Лодзимеж усмехнулся. Человек, слова которого он только что принял за оскорбление, напрашивался ему в попутчики. «Что может быть смешнее?» — пронеслось в голове у купца, — «Разве что пьяные танцы вокруг колонны…»

— Мы выдвинемся, как только загрузят повозку. — резко ответил Каро, — Можете пройтись со мной, но для того вам придется подождать, пока я доем, и не отвлекать меня своими понятными, как вы выразились, аналогиями.

Войцех улыбнулся и лишь утвердительно кивнул, отвернувшись в сторону и продолжив рассматривать танцевавших подле колонны, а Лодзимеж продолжил жадно отрывать сочное мясо от кости, понимая, что во время пути вкусно поесть ему вряд ли удастся.

Прошло не меньше двух десятков минут, прежде чем Каро доел свое мясо и допил вино. Сок смачно капал с куриной ножки, когда Лодзимеж жадно кусал ее, принимаясь обгладывать до кости. От блюда исходил терпкий горячий запах. После трапезы он, утерев каким-то платком, который нашел в кармане, рот, поднялся со скамьи. Он глянул вдаль, в сторону стойки, где стоял трактирщик, а когда старик заметил его, купец демонстративно кинул на стол несколько монет. Трактирщик кивнул, протирая деревянную посуду, а новые знакомцы парой вышли из «Зубной Вони». Солнце стояло высоко и почти дошло до своего зенита — время приближалось к полудню, но Каро все еще успевал. Обратно мужчины пошли несколько другим путем. Сначала они свернули на юг по Главной улице, прошли несколько десятков метров, после чего завернули на восток, на небольшую улочку, которая являлась ответвлением главной. Там Лодзимеж зашел в цирюльню. Войцех же мог наблюдать снаружи, как в небольшом помещении пара мужчин обнялась и обменялась несколькими словами. Затем Каро отдал цирюльнику мешочек с непонятным содержимым, еще раз пожал ему руку и вышел из здания. Войцех не стал задавать вопросов. Мужчины вновь прошли на Главную, затем еще несколько десятков метров на юг, после чего повернули на запад, сойдя к Речной улице, и, пройдя еще несколько кварталов на север по ней, наконец, добрались до того самого склада в доках, которым владел Лодзимеж.

— Все готово? — Каро обратился к грузчикам, которых он нанял и которые смирно стояли, опершись о стену и ожидая второй половины оплаты за свою работу.

— Да, пан Каро. — отозвался тот из них, кто казался самым широким, а потому и главным, — Как договаривались? Двадцать сразу, и еще столько же после работы. — мужчина подошел к купцу с протянутой рукой.

— Да-да, разумеется, друг мой. — сунув кисть в карман своего плаща, Лодзимеж вскоре вынул оттуда мешочек и бросил его в руку грузчика, — Держи. — закончив, мужчина двинулся вперед к своему экипажу.

— Эй, а ну постой! — недовольно крикнул ему вслед грузчик, — Мы договаривались на двадцать монет на каждого. — в ту же секунду двое стоявших чуть поодаль мужчин встрепенулись и подошли к своему товарищу.

— Правда? Сомневаюсь, господа. — произнес с улыбкой Каро, стоя рядом с одной из своих повозок, — Даже если и так, то больше двадцатки на троих вы не получите, а теперь проваливайте отсюда, пока я не приказал своим людям вас выпотрошить.

Спорить с купцом было глупо. Даже несмотря на то, что грузчики были сильно обозлены, они ушли прочь, потому что не сумели бы кулаками одолеть хорошо вооруженную и одетую в доспехи стражу Лодзимежа Каро.

Войцех с изумлением и удивленной улыбкой наблюдал за всем происходящим, садясь в экипаж, на который ему указал купец — просторную, по правде говоря, карету с крышей, парой спальных мест и столиком между ними. Он молча смотрел то на грузчиков, то на Каро, подмечая, видимо, что-то лично для самого себя, но не произнося ни слова. Наконец, и сам Лодзимеж залез в экипаж, громко хлопнув дверью.

— Кучер, едем! — крикнул он, высунувшись в окно, и караван тронулся.

II

Караван был не длинным и состоял всего из трех единиц транспорта. В голове его шел экипаж, запряженный одной единственной лошадью, в котором ехали купец и его попутчик. Следом за ним шла пара груженных телег, обе они были связаны друг с другом цепями и канатами и приводились в движение посредством тяги двух коней. На рабочую лошадиную силу Лодзимеж явно скупился в своих дальних поездках, однако, это не мешало каравану спокойно, пусть и слегка медленно, преодолевать все преграды на своем пути. Повозки двинулись на север по Речной улице, после чего у самой стены съехали на восток, пройдя еще несколько сот метров, они съехали на Главную улицу и, вновь повернув на север, вышли из города через широкие ворота в городской стене.

Солнце продолжало нещадно палить на путников с небосвода, стояла непереносимая жара, прожигавшая сухую почву насквозь, звуки окрестного леса едва ли были слышны, но с каждой минутой становились все громче, будто приближались к каравану. Спустя пару часов, наконец, повозки въехали в небольшую рощу, а еще через час по левую руку от них показался густой, непроходимый бурелом. Сами же они двигались по редколесью, находясь в некоторой тени крон немногочисленных тамошних деревьев, что не могло не сказываться благосклонно — жара уже не так сильно надоедала, а лошадиный пот перестал резко бить в ноздри. Кони лишь недовольно фырчали порой, когда им приходилось втягивать грузы на гору, а кучер грубо хлестал их плетью, приказывая идти дальше и громко ругаясь.

— Три десятка. — более чем пятичасовое молчание путников первым ближе к вечеру нарушил Каро.

— Простите?.. — Войцех, что сидел напротив него и вглядывался в окно, рассматривая пейзажи и потирая свой волосистый подбородок, ответил недоумевавшим взглядом в сторону говорившего.

— Три десятка монет я хочу за то, что подвез вас до Познани. — произнес Лодзимеж, а после мгновения молчания вновь продолжил, — И еще два в качестве извинений за ваши оскорбления в трактире.

— Что же… — Каспжах усмехнулся, — по рукам.

На несколько минут в экипаже вновь воцарилось молчание, нарушаемое лишь звонкими звуками кукушек и редкими переливами песен других лесных птиц, что доносились поочередно, то из тайги, что была слева, то из нечастого леска, находившегося справа.

— Что вы везете, пан Каро? — вновь произнес, наконец, Войцех, не отворачиваясь от окна.

— А вам какое дело? — резко отреагировал купец, насупив брови и сжав губы так, что те превратились в узкую розовую линию на его белом лице.

— Понимаете, мы с вами едем в одном экипаже уже четверть суток, но так до сих пор не обмолвились ни единым словом. Неужели оставшееся время мы проведем в молчании? Я просто пытаюсь завязать разговор. — Каспжах улыбнулся и устремил свой взор в сторону собеседника.

— Ткани по большей части. — Лодзимеж был все также немногословен.

— Ткани… отличный выбор. — Войцех, будто размышляя или что-то прикидывая, посмотрел в потолок, — Если обе ваши повозки забиты только тканью, ну и, разумеется, в зависимости от материала, полагаю, стоимость товара была бы равна тысячам шести-восьми.

— Вы хотите меня ограбить? — усмехнулся купец.

— Нет, само собой. — Каспжах разразился смехом, — Я просто интересуюсь.

— Вы знаток тканей, пан Каспжах. — с тем же серьезным лицом сказал Лодзимеж, — Однако, повозки забиты не одним товаром. Стоимость тканей в них примерно тысяч на пять.

— Все равно это довольно много. — Каспжах принял свое поражение, в ответ на что Лодзимеж лишь кивнул, двинув бровью вверх, и вновь замолк на несколько минут.

— Зачем вам в Познань, Войцех? — решил вдруг поинтересоваться торговец.

— Столица всегда притягивает людей, Лодзимеж.

— Вы только что узнали, какова точная цена моего товара, но не можете объяснить конкретную причину, по которой вы планируете потратить трое суток своей жизни на путь из Люблина в столицу? — Лодзимеж говорил отрывисто и грубо, считая, что Каспжах что-то от него скрывал.

— Я всего лишь путешественник, пан Каро. — улыбнувшись, ответил Войцех, — Езжу по стране и миру в поисках новых интересных мест, любуюсь красотами природы и архитектуры, общаюсь с людьми и узнаю менталитеты жителей того или иного поселения.

— И что же вы можете сказать о волзеньских людях?.. — натянув насмешливую улыбку, поинтересовался Лодзимеж.

— Пока что… — Каспжах задумался, вновь вглядываясь в потолок, будто пересчитывая многочисленные трещинки в деревянном экипаже, — пожалуй, ничего. Оттого мне и хочется поговорить с вами побольше. Люди в Волзене показались мне слишком скрытными, мало кто горел желанием со мной беседовать, что, впрочем, справедливо и по отношению к вам, однако, я все еще надеюсь, что сей разговор вы не оставите незавершенным.

— Спрашивайте, о чем желаете. — Лодзимеж отмахнулся и, отвернувшись от собеседника, полез под свою скамью.

Туда он незадолго до отправления упрятал небольшой сундук, который тоже был вынесен со склада в речных доках на Висле. Сундук был действительно некрупным — даже если сильно постараться, туда не удалось бы упрятать и десятка килограммов соли — а потому он, со своей сдвижной крышкой без петель, прекрасно описывался словом «подкроватный». Он был удобен в открытии даже притом, что непосредственно над ним располагалось что-либо вроде кровати или, как в нашем случае, мягкой скамьи. Лодзимеж сдвинул крышку и вынул из сундука бурдюк, очевидно, наполненный. Откупорив его, он сделал несколько глотков, после чего вновь закупорил и бросил на скамью рядом с собой.

— Вы родились в Волзене? — Войцех задал вопрос и заинтересованно глянул на Лодзимежа, предварительно обведя глазами всю его лавку и то, что на ней лежало, включая бурдюк с таинственным напитком.

— Да. — бросил Каро, — Родился и вырос в семье такого же торговца, как и я. Это дело у нас семейное. Хе-хе… — купец рассмеялся, после чего вновь сделал глоток.

— Расскажете о своей жизни, пан Каро? — Каспжах был заинтересован историей и заискивающе вглядывался в карие глаза мужчины напротив, будто пытаясь в них что-то отыскать.

— Вы снова решились спрашивать меня о том, что вас не касается? — Лодзимеж усмехнулся и сделал еще один глоток, — А, впрочем, не отвечайте. Коли это ваш сугубо научный интерес, я вам расскажу… — не совсем было ясно, так сильно купец захмелел от трех глотков, что готов был говорить о своей биографии, или просто понял, что в лице Войцеха ему врага искать ни к чему, но так или иначе, он начал свой длинный монолог, — Я родился в Волзене, в 1229 году, весной, кажется. Отец мой был торговцем-перекупщиком, как и я. Скупал товары в одном городе, как правило, в Волзене, а после развозил в другие населенные пункты и продавал там. Был у него, а теперь у меня, небольшой домишко в два этажа близ замковых стен. До сих пор не знаю, сколько мой дед, приехав в Волзень из села, когда разбогател на чем-то, о чем никому никогда не рассказывал, на него потратил. Да мало того, он еще и жил потом, после покупки дома, припеваючи на эти деньги, нигде не работал и растил четверых детей. Отец мой, поняв, что к его двадцатилетию дедовские деньги кончатся, решил заняться собственным делом и выкупил склад в доках на Висле. Сплавлялся по ней порой до Варшавы и дальше вниз по течению, в земли тевтонских рыцарей. Торговал с этим рогоглавыми. Ха-ха. Ходил на запад от Кульма, в земли германские и померанские, и на восток от Кенигсберга, на территории Великого Княжества Литовского и в русские города. Много он чего объездил, словом. Много где побывал. Как постарше я сделался, меня в приходскую школу отдали, как и двух моих братьев. Волзеньский священник грамоте меня и научил. Правда… — Лодзимеж нахмурился, будто погружаясь в собственные воспоминания, и посмотрел в пол, — порол он меня с завидной регулярностью. И за самые мелкие проступки и оплошности.

Каро замолчал. В руке он со злостью сжимал заткнутый пробкой бурдюк, а сам смотрел в пол, тяжело дыша и хмурясь. Казалось, он вот-вот треснет от каких-то внутренних ощущений, что его в данный момент переполняли. Войцеху не было ясно, гнев это, обида или печаль. Он многого не знал об этом торговце. Почти ничего. Но одно Каспжах мог понять точно — апатично смотрящие под ноги глаза Лодзимежа были полны разочарования и будто кричали всему миру о том, что их хозяин в своем глубоком детстве сотворил нечто ужасное. Нечто, что он вспоминать не любит. Нечто, что является ему в самых страшных кошмарах…

Двухминутное молчание прервалось жужжанием. В окно медленно двигавшейся повозки влетело насекомое — желтое с черными полосками, оно пролетело к столу и уселось на место, где несколько минут назад была устроена трапеза. Пчела перестала жужжать и начала ощупывать поверхность стола своим хоботком и выискивать глазами остатки чего-то сладкого, что поедали путники. Она аккуратно и грациозно ползала из стороны в сторону, тщательно обыскивая каждый сантиметр.

— Пчела есть чистая божья тварь, пан Каро. Знаете, отчего так? — с этими словами Войцех вынул руки из положения сложенных на груди и положил одну из них на стол, левую.

— Скажите мне. — Лодзимеж внимательно наблюдал за действиями мужчины, сидевшего напротив, и с недоумевающей осторожностью сказал, когда тот сунул руку прямо к насекомому, — Вас ужалят. Посмотрим, как вы тогда будете говорить о божественности этого зверя.

— Не беспокойтесь. — спокойно ответил Каспжах и поднес пальцы левой руки еще ближе. Пчела обнюхала сначала указательный, затем средний, а потом и вовсе забралась прямо в руку попутчика купца. Он все так же медленно и аккуратно поднес животное к своему лицу, осматривая его вблизи. — Когда Бог создал пчелу, он сказал, что будет она до тех самых пор жить, пока свет будет существовать. Когда же изведутся пчелы на Земле, тогда и света конец настанет.

— Смешно. — торговец рассмеялся и вновь сделал глоток из своего бурдюка, — Вы смешон, пан Каспжах. И тяга к насекомым ваша кажется мне смешной. — говоря, Лодзимеж едва ли не разрывался от смеха. Он хохотал так сильно, что сама пчела вмиг взмыла в воздух и, покидая руку Войцеха, вылетела в окно экипажа.

— Зря. — Войцех улыбнулся и вновь выглянул в окно, провожая насекомое взглядом

Караван продолжал идти вперед. Лошади устало ковыляли, проминая уже не такую горячую землю под собой копытами. Они двигались вперед по воле хлеставших их по спинам кнутами кучеров. Солнце постепенно скрывалось за горизонтом, а в левом окне экипажа, за бесконечными и непроходимыми таежными лесами виднелся алевший закат, наливавший небо красными красками всяческих оттенков, будто разбрызгивавший по облакам кровь. Кобыла, что тянула за собой экипаж недовольно фырчала последние несколько минут, с опаской поглядывая в сторону леса. Постепенно становилось ясно, что на деле никакая это была не тайга. Обыкновенный смешанный лес с дубами да тополями, росшими, близко соседствуя с осинами и соснами. В конце концов, лошадь встрепенулась и заржала, остановившись и будто повторяя кучеру, что не желает ехать дальше.

— Эй, что там происходит?! — Лодзимеж, сидевший на своей скамье, что располагалась со стороны стены, за которой на лавке под открытым небом управлял повозкой кучер, громко стукнул по дереву и крикнул в окно.

— А ну вперед! Пошла! — кучер продолжал хлестать кобылу кнутом, отчего та, не прекращая, заливалась громким ржанием и поднималась на дыбы. Войцех смотрел на это через правое окно экипажа. Он не выходил, хотя увидеть картину полностью ему все еще не удавалось. Лошадь противилась и не хотела продолжать путь. То ли устала просто, то ли почуяла чего вдалеке. Ее поведение было непонятным для каждого из пассажиров каравана.

Неожиданно стал подниматься ветер. Еще несколько минут назад ясно светило солнце, уходившее за горизонт, а теперь, когда оно почти скрылось, сильные порывы воздуха пытались сдуть с ног и человека, и лошадь. Послышались завывания, будто вьюга надвигалась на дорогу, на которой стоял караван, однако было лето. Кобыла, шедшая в голове колонны, не на шутку перепугалась. Раздался вой откуда-то слева. Волки. В один момент лошадь снова поднялась на дыбы и заржала. Она ринулась вправо, стараясь уйти как можно дальше от свирепого хищника, и потащила экипаж за собой. Кучер, держа вожжи, едва сам не свалился со своего места, когда повозка в очередной раз подскочила на ухабе. Каким-то чудом кобыла выбирала те проходы между деревьями, где экипаж мог протиснуться, и он, опять же чудом, проезжал там, не задевая ни стволов, ни веток, которые лишь слегка хлестали по крыше оного. Внутри началась паника, а вторая лошадь, последовав примеру первой своей коллеги, ринулась за ней, утянутая вбок упряжью. Они старательно выбирали все те же пути — в тех проемах между древесными стволами, где мог проехать экипаж, уж точно могли проехать в полтора раза более узкие гужевые повозки.

Весь караван, трясясь, несся по лесным ухабам и болотным кочкам, пока, наконец, на одном из них экипаж не перевернулся. Кобыла, ставшая инициатором всей этой погони, едва не упала на землю, но вожжи со свистом лопнули, и она вихрем помчалась дальше по болотам. Другая же лошадь вынуждена была остановиться, но не смогла сделать это не в самый последний момент, а потому по инерции обе телеги со всей накопленной силой толкнули экипаж и въехали прямо в ноги коня. Тот заржал от боли и упал на мокрую болотистую почву.

Экипаж лежал на боку. Прямо перед ним — изувеченное лошадиное тело, а еще дальше — две перевернутых гужевых повозки. Кучер, что управлял экипажем, лежал теперь в двух метрах от оного, на животе и громко стонал. В самом же экипаже мужчины-пассажиры поднимались с пола, который по сути из себя сейчас представляла стенка уничтоженной кареты. Охранники Лодзимежа успели спрыгнуть с телег прямо перед ударом, и теперь один из них, проверяя признаки жизни, стоял над кучером, лежавшим недалеко от кобыльих трупов, а второй со всех ног мчался к своему нанимателю. К тому времени сам торговец аккуратно, шатаясь, поднимался на ноги. Он отряхивался и искал опоры, откинув дверь экипажа, мешавшую ему встать в полный рост. Вслед за ним в себя стал приходить и Войцех. Он сидел на земле, опираясь о внутреннюю стену кареты.

— Все в порядке? — суматошно произнес один из охранников, подойдя к Лодзимежу и помогая ему выбраться из перевернутого транспортного средства.

— Да. — купец запнулся обо что-то, но все же вылез из экипажа, но тут же рухнул на землю и сел, опершись о ствол дерева, — Все живы?

— Он мертв. — второй охранник констатировал факт смерти одного из кучеров, услышав вопрос торговца, когда приблизился к его повозке, — Свернул шею. Лошади тоже уже никуда не поедут. — сказав это, он пошел ко второму кучеру и проверил его сердцебиение, — И этот тоже.

Первое тело валялось близ гужевой повозки. Нога его была опутана веревками, что скрепляли две телеги, а руки — вытянуты вперед. Совершенно очевидно, что, поняв всю неизбежность столкновения, он бросился вправо, стараясь выпрыгнуть со своего места, однако, эта затея успехом не увенчалась. Нога извозчика попала в ловушку, которая не позволила тому отскочить. В результате седовласый старичок лет пятидесяти упал на землю лицом перед самым ударом, успел по ней пройтись своим носом, будто плугом, а затем еще и был отброшен инерцией вперед, едва ли не прямо в ехавшую впереди карету экипажа. Шея была сломана. Голова чудом не оторвалась. Вслед за содранным до кости лицом кучера по сырой болотной почве, поросшей мхом и усеянной самыми различными насекомыми, тянулся кроваво-красный след.

Второй же извозчик, едва дыша, лежал в паре метров от перевернутого головного экипажа. Ведомый инстинктом самосохранения, он спрыгнул со своего места почти вовремя — когда экипаж начал крениться, и вожжи лопнули. Мужчина оттолкнулся в левую сторону, где, как ему казалось, была вода. Справедливости ради, следует заметить, что так и было — не самого приятного запаха жижа с тиной на поверхности в действительности виднелась вокруг болотных кочек из мха. Однако, кучер и представить не мог, что прямо под тиной в воде находились старые и чем-то прижатые ко дну (иначе просто необъяснимо то, почему они не всплыли) бревна. На один из таких сучков он и прыгнул. Адская боль пронеслась по телу извозчика, дерево вошло в его тело, разрезая плоть и пробиваясь через кости. Несколько ребер будто раздвинулись в разные стороны, пропуская сучок внутрь. Поначалу кучер громко кричал и стонал, однако, уже через пару минут, душа его покинула бренное тело. Мужчина умер в собственной луже крови.

— Твою мать! — выругался Лодзимеж, ударив кулаком о мокрую землю, — Мы вчетвером застряли на чертовых болотах! И теперь у нас даже нет лошадей! Что нам, по-вашему делать, а?! — купец был очень напуган и кричал.

— Для начала, — голос донесся из экипажа, — быть тише, пан Каро. — мужская фигура поднялась в том же месте, где не так давно поднялся торговец, один из охранников помог Войцеху выбраться из экипажа, — Через час настанут сумерки. В такое время нам точно никуда идти не стоит. Нужно заночевать здесь, все равно еды у нас достаточно, а с утра посмотрим, что да как.

Возражать словам Каспжаха никто не планировал. Он сохранял спокойствие и, казалось, знал, о чем говорил, будто бывал в таких ситуациях каждый день. Коллективно было принято решение перевернуть экипаж, разгрузить телеги и заночевать внутри…

III

В тот день стояла прекрасная погода. Май, последний весенний месяц. Кажется, суббота. Главная церковь Волзеня оповещала всех жителей города о девяти часах утра гулкими ударами главного соборного колокола. Где-то там, за широкими городскими стенами, в самом центре Волзеня полтора десятка мальчиков, являвшихся детьми самых состоятельных и влиятельных родителей здесь, собирались в приходскую школу. Разумеется, юный Лодзимеж был среди них. Ему тогда было почти семь лет. И он, как и все его сверстники, не слишком любил школу.

Просторный зал главного волзеньского костёла. Три десятка скамеек (по пятнадцать в каждом ряду) стояли в центральном нефе, напротив трансепта, за которым местный Святой отец заговаривал зубы прихожанам, читал молитвы и проповеди, вел уроки. Бородатый мужчина, седой, одетый всегда невпопад нынешней церковной моде, как и полагалось каждому уважавшему себя священнику Волзеня. Они не преследовали высших духовных целей в своем богослужении, не одевались по канонам, с нежеланием проводили ранние утренние и поздние ночные молитвы. С трудом они выслушивали в исповедальнях рассказы грешников. Им они казались скучными. Разве что злато местные сановники любили. И, пожалуй, только ради него продолжали свою «богоугодную» деятельность, собирая подаяния, кои в действительности и сути своей же не были ничем иным, кроме как взятками, и бог один лишь знает, каких еще грехов не водилось за Отцом Кацпером. В ту субботу он был одет особенно пышно. Черная сутана и того же цвета фашья были единственными элементами его одежды, кои отражали сан священника. Мантелетта же была красной, что порядочному католику могло выдать перед ним кардинала (само наличие мантелетты говорит о сане не ниже епископа, хотя местный святой отец был лишь священником). А пилеолус Кацпера и вовсе был бел, как у Папы Римского.

Класс, где учился Лодзимеж, был единственным в Волзене и не слишком разноплановым — все, кто здесь учился, были детьми купеческих кровей, поскольку дворяне своим отпрыскам предпочитали обучение домашнее. Каро старший был одним из богатейших людей в городе, а потому и сын его пользовался едва ли не самым большим авторитетом среди населения Волзеня, проходившего под рамки «до десяти лет».

Полтора десятка мальчиков помещались на две первые лавки и занимали еще часть третьей. Все они сидели здесь с небольшими дощечками на коленях. На них располагался лист бумаги и перо, опущенное в небольшую баночку с чернилами. Писать было не слишком удобно, но лучших условий никто предоставлять учащимся не планировал — то ли это было слишком дорого, купить лишний стол и пару скамеек, то ли просто никому не было нужно.

Колокольня пробила еще трижды, прежде чем все ученики оказались на своих местах. Затем еще два удара. Урок начался.

— Сегодня мы продолжаем тему вчерашних занятий по арифметике. — грубо произносил Кацпер изо дня в день. Всякий раз учебные часы начинались с арифметики и счета. За ней шла грамматика, риторика и геометрия. В середине дня ученики занимались религией и музыкой, а ближе к вечеру на смену этим предметам приходила астрономия. Освобождались дети, как правило, не раньше пяти часов вечера, если, конечно, третьи факторы не заставляли их задержаться в школе.

В роли таких факторов обычно выступали наказания, кои в Волзене были в действительности суровыми и порой даже осуждались некоторыми из местных жителей. Когда кто-то из мальчиков замечался за непослушанием, школьный управитель доставал из ведра с водой розги и нагибал нарушителя через стул на виду у каждого из учившихся. Он бил и хлестал бедного шалопая по заду; тот орал так, что слышно было его через три дома, пока не появлялись волдыри и не начинала течь кровь. Кацпер был таким злобным дьяволом, что обивал розги проволокой. Порой он переворачивал розгу и бил толстым концом. Еще иногда наматывал волосы вокруг трости и бил и таскал детей так, что даже камни, казалось, молили о пощаде.

Однажды мать одного из таких шалопаев, статусная вдова, получившая надел после смерти ее мужа, даже пришла к священнику жаловаться (до чего ж странная была особа), мол, тот сначала избил при всех, а затем оставил после уроков и изнасиловал ее сынишку. Однако, Кацпер в ответ на обвинения лишь хмыкнул и пожал плечами, сказав, что дети многое придумывают для того, чтобы объяснить свои грехи и злодеяния. «В этом возрасте дети склонны более ко злу, чем к добру», — говорил он, — «поэтому следует держать их в узде». Занятным фактом я нахожу и то, что на следующий день после получения обвинений Кацпер вновь выпорол сына той женщины и притом без видимых на то причин.

Девочек в этой школе не обучали, хотя порой приезжие купцы приходили в костёл, желая отдать сюда одну из своих дочерей, однако, таковых за всю (надо сказать, довольно длинную) жизнь Лодзимежу повстречалось лишь несколько. В основном же родители единогласно обучали дочерей послушанию мужчине, как и полагается вырезанным из ребра оного.

Колокол бил шесть. День подходил к концу.

— На сегодня все. — Кацпер говорил, заканчивая пороть очередного нарушителя дисциплины, и поднимал свои глаза наверх, будто вслушиваясь в колокольный звон.

Побитые дети, плача, ковыляли в сторону своих домов, а те, кто сегодня наказания не понес, радуясь этому факту, резво бежали туда же.

Справедливости ради, стоит отметить, что был в классе Лодзимежа и один уникальный ребенок. Его звали Стефаном, и он был племянником того самого Отца Кацпера. Разумеется, именно по этой причине на долю оного приходилось, пусть и не меньшее по количеству число наказаний, но точно не дотягивавшее до выработанных за год обучения Кацпером этих детей норм. Стоит ли говорить, что и учился этот мальчик заметно лучше всех остальных, и похвалу получал чаще? В свою очередь Лодзимеж был близким другом Стефана, хотя в тайне от своего приятеля, с которым они, можно сказать, спали в одной колыбели, завидовал ему и желал такого же снисходительного отношения.

— Стефан! — Лодзимеж окликнул своего друга, который уже, было, собирался бежать домой и стоял в паре десятков метров от Каро.

— Да? — тот обернулся и глянул в сторону первого.

— Завтра пятое воскресенье. Ты помнишь? — чуть запыхавшись, Лодзимеж подбежал к племяннику священника.

— Ага… — протянул Стефан, — Значит, мы не идем в школу. Ты хочешь предложить отправиться куда-то вместо нее?

— Рыбалка! — воскликнул Лодзимеж, наконец, подняв до сих пор опертые на колени после недолгой пробежки руки в небо.

— Отлично! — Стефан даже выпустил из себя смешок, — Проплывем пару километров вниз по Висле и посмотрим, что удастся поймать в этот раз.

Мальчики договорились встретиться на давно уже условленном месте в пять часов утра, незадолго до первых солнечных лучей. Небольшая по своей площади вымощенная камнями самой природой площадка на одном из прибрежных холмов в пяти минутах ходьбы от города освещалась красными лучами восходившего солнца, без труда пробивавшимися сквозь редкие и некрупные облака в высоком безветренном небе. Лодзимеж пришел первым. Еще через пару минут подоспел и Стефан. На двоих у них была пара ведер, удочка и сеть, которую они порой расставляли в самых широких и глубоких местах реки в начале рыбалки и вытаскивали в самом ее конце.

Все это они погрузили в старую деревянную лодку, вытащенную на камни у берега и привязанную к невысокой, криво выросшей на том самом несколько скалистом берегу польской лиственнице. В жару это красно-бурое и очень редкое дерево прямо-таки истекало смолой — ею же мальчишки латали пробоины в своем старом суденышке. В двухместную лодку помещалась лишь пара взрослых с грузом или трое-четверо детей. Стефан с Лодзимежем же ходили на рыбалку только вдвоем. На дне лежала тройка увесистых валунов, скрученная в рулон сеть, намотанная на палку, стояла пара ведер под рыбу (мальчики всегда таскали с собой пару ведер, потому что несмотря на постоянные неудачи, всякий раз надеялись на крупный улов), и удочка с мешочком наспех выкопанных вчерашних червей.

Мальчики силой спихнули лодку на воду — очевидно, из-за приложения подобного рода усилий при «отплытии», в судне и появлялись пробоины, которые в скором времени латались кусочками древесины, старательно обмазываемыми смолой и втыкавшимися в дыру. Смола застывала на солнце и крепко удерживала затычку в ее нише, не позволяя потокам воды выбить оную назад. Спустя десять минут лодка была на воде, а мальчишки — внутри нее. Отчалили. Пошли вниз по течению, на север-северо-запад. Лодка постепенно начала набирать скорость. Легкие речные волны чуть слышно разбивались об ее борта, раскачивая судно из стороны в сторону. Лодзимеж стоял одной ногой на носу и, приложив руку ко лбу козырьком, вглядывался вдаль, будто воображая себя каким-то капитаном крупной речной каравеллы. Стефан же сидел на лавке в заднем конце лодки и старательно обвязывал веревку вокруг одного из валунов, делая импровизированный якорь. Его светлые волосы едва заметно колыхались, а голубые глаза смотрели то на камень, то на Лодзимежа. Тогда Стефан посмеивался, но вскоре вновь продолжал обматывать веревкой камень.

Лодка неслась вперед. Постепенно скалистые побережья одного из узких и мелких притоков Вислы стали сменяться обширным полями и поросшими деревьями равнинами и холмами. Каменистые пляжи превратились в овраги, а в некоторых местах даже в самые настоящие обрывы. Двух- и трехметровой высоты. Судно дрейфовало уже три часа. И два из них мальчики пытались удить рыбу прямо на ходу, поочередно забрасывая единственную свою удочку. Их улов был невелик, но, впрочем, и места были не слишком рыбными. Сейчас они направлялись туда, где бывалые рыбаки выуживали не один десяток рыбешек за пару-тройку часов.

Раздался звонкий «бульк». Множество мелких и несколько крупных капель воды взметнулись вверх. «Якорь» был сброшен, и спустя несколько секунд он упал на дно. Несшаяся вперед лодка чуть накренилась и повернулась, сделав пол оборота вокруг своей оси, так как булыжник, только что брошенный в воду, был привязан к ее носу. Мальчики были остановлены и больше не неслись по течению. Солнце к тому времени почти добралось до своего зенита. Стефан и Лодзимеж оказались в продолговатой и довольно широкой, метров в двадцать, протоке. Сейчас они находились в ее левой части и собирались поставить сеть. Для этого еще два булыжника они обвязали веревками, а их, в свою очередь, пустив через сеть, привязали с других концов к небольшим кускам дерева. Раздался еще один «бульк». Второй камень был в воде, а первый старательно вытягивался наружу Стефаном, пока Лодзимеж, налегая на весло, пытался не дать лодке развернуться и понестись дальше по течению. В конце концов, якорь был поднят. Лодзимеж развернул лодку и направил ее в сторону правого берега. Проплыв несколько метров, он вновь развернул судно носом против течения, а Стефан вновь бросил камень-якорь вниз, а когда тот ударился о дно, мальчик столкнул в воду своей левой ногой и тот валун, что являлся утяжелителем для сетей.

— Ну, вот и… — он, верно, хотел сказать «все», но не успел, поскольку стремительно уходившая под воду сеть столь же стремительно потащила мальчика вниз.

Стефан вскрикнул, однако, крик тот был не слишком долгим — за считанные секунды он ушел под воду. Лодзимеж кинулся вперед и уже потянул руку своему другу, однако будто нечто свыше его остановило. В самый последний момент он, опершись на борт лодки, одернул свою руку от вытянутой вверх кисти Стефана. В одно мгновение мальчик вспомнил все. Вспомнил, как злобный Кацпер стегал его розгами. Вспомнил, как ставил коленями на горох и острые камни. Вспомнил, как этот треклятый священник хвалил своего племянника за работу, выполненную хуже, чем у кого бы то ни было еще в классе. Уголок губы Лодзимежа потянулся вверх. Брови его нахмурились, а глаза превратились в узкую полоску карего пространства между парой век, злобно смотревшего на тонущего мальчика. Вода была прозрачна, как никогда, и Лодзимеж видел, как светловолосый и голубоглазый мальчик смотрел на него из-под толщи и тянул к нему свои руки, постепенно уходя все глубже и глубже. Горстка пузырей выбежала из его рта и носа. Стефан кричал. Оттуда его крик был совсем не слышен. На секунду он потянулся к своей ноге, пытаясь ее освободить, однако, все было тщетно. Он вновь поднял свои руки вверх и застыл, выпустив последний пузырек воздуха из легких. Его голубые глаза смотрели на Лодзимежа. А он смотрел на них. Рот Стефана непроизвольно открылся.

Стрекоза. Большое коричневое насекомое с синими полосками на брюшке, громко жужжа, зависло над водой в том месте, где находились глаза, которые только что так усердно рассматривал Лодзимеж. Один из опаснейших и жесточайших хищников среди насекомых, но до чего красив! Мальчик поистине восторгался этими прекрасными существами. Так и в тот момент он, отвлекшись от своего утонувшего друга, присел на корточки у борта лодки и принялся рассматривать узорные прозрачные крылья стрекозы, севшей перед ним на воду.

Просидев недвижимо несколько секунд, стрекоза резко кинулась в сторону Лодзимежа и ударилась о его грудь. Инстинктивно он зажмурился и отмахнулся, а когда открыл глаза, все изменилось: что-то в небе неистово грохотнуло; солнце вмиг затянулось тучами; спустя еще мгновение, стал накрапывать дождь. Мальчик ошарашенно взглянул на небо. Дождь усиливался. Каро посмотрел вниз, туда, где сидела стрекоза, и увидел глаза. Они не были голубыми. И волосы не были светлыми. И вовсе другое лицо смотрело на Лодзимежа из-под воды. На лицо его наполз невероятный ужас — карие глаза, короткие темные волосы — и тогда он понял: из-под воды на него смотрит он сам…

IV

Лодзимеж в ужасе поднялся на своей кровати, опершись о нее руками. Он тяжело дышал, глаза были выпучены, и сам он от страха чуть не закричал. От мокрых волос по вискам степенно стекали капельки соленого пота. Мужчина застыл в одной позе, стараясь привести в порядок сердцебиение и дыхание. Он тупо смотрел в стену стоявшего на месте экипажа, и каждая извилина его мозга усердно старалась забыть то, что только что ему приснилось.

— Вам не спится, пан Каро? — спокойным чуть слышным шепотом произнес Каспжах, приподнимаясь по спинке своего спального места и уже своей спиной опираясь о стенку экипажа, — Дурной сон?

— С чего вы взяли? — усмехнулся Лодзимеж.

— Обычно, если человек подскакивает в холодном поту, сжимая кулаки так, что ногти едва не до крови ранят плоть, ему снятся отнюдь не райские сады и заливные луга с пасущимися на них коровами. — Каспжах натянул на лицо легкую улыбку.

— Вы, как всегда, проницательны, Войцех. — грубо отреагировал Лодзимеж, резко обернувшись на своего собеседника.

Они спали в экипаже, на паре лавок, между которыми стоял стол. Лавки эти были обиты мягкой овечьей шерстью, а под ними всегда находилась подушка и плед — иными словами, экипаж был приспособлен для дальних многодневных поездок. Окно было распахнуто, и свежий (настолько, насколько он мог быть свежим на болотах) ветерок проникал внутрь, окутывая все «помещение» теплым летним воздухом, наполняя и насыщая его живительным кислородом, которого так не хватало Лодзимежу и его другу юности.

— Боюсь, теперь мне тоже не уснуть. — проговорил Войцех, — Поглядите в окно. — мужчина кивнул в сторону распахнутых наружу ставней.

Лодзимеж, наконец, стал спокойнее. Постепенно к нему вернулось понимание грани между сном и реальной жизнью, однако, в его голове все еще стояло лицо тонущего Стефана, мельканием сменяемое на лицо самого Каро. Он откинул пуховое одеяло со своих ног и сел на край кровати, глянув в окно. Кромешная тьма окутала лес. Болотная сырость поднималась от земли и вкручивалась в самые мелкие щели и ложбинки всего живого и неживого, что было здесь. Где-то вдалеке гулко крикнула сова, спугнула взмахом своих тяжелых крыльев каких-то воронов-полуночников, которые, вмиг закаркав, тоже поднялись вверх и огромной, едва различимой на фоне темно-синего неба кляксой из переливавшихся всеми оттенками черного перьев полетели куда-то на север, но вскоре, успокоившись, вновь уселись на ветви. Морозный воздух пах как-то не так, как вчера. Он отдавал странным привкусом. Болотным привкусом, как ни странно. Будто вечером болото не было болотом и пахло иначе, а сейчас, ночью, раскрывалось полностью, показывало свое истинное обличье, давало слышать истинные запахи и видеть истинные его пейзажи — мертвые, но в то же время наполненные жизнью.

— Что вам снилось, Лодзимеж? — Каспжах сидел на своей койке, опершись спиной о стенку экипажа и безучастно поглядывал то в окно, то в спину своего попутчика.

— Вам-то какое дело? — усмехнулся Каро.

— Я лишь пытаюсь поддержать беседу. — улыбнувшись, Войцех поднял глаза в потолок, — Раз уж мы оба теперь не спим, нам следует, полагаю, поговорить, пока смерть от скуки не застигла нас в этом злополучном местечке.

— Я, — высунутая в окно голова Каро грузно выдавила из своих легких воздух, который с громким сипом вылетел из носа, а после пробралась назад в экипаж, повернувшись к собеседнику и с прищуром глаз взглянув на него, — пан Каспжах, предпочитаю действия, а не разговоры.

— Жизнь тем интересна, что сны в ней способны стать явью. — Каспжах спокойно смотрел на купца, — Таким образом, полагаю, сами они неразрывно связаны со столь горячо любимыми вами действиями. Вам часто снятся кошмары?

— Когда я просыпаюсь, — Лодзимеж уткнул свой взгляд в пол, — мне все чаще приходится себя убеждать, что мои сны не реальность, а моя реальность не сон.

— Вы хотя бы спите, пан Каро. — Войцех вновь глянул в окно, будто ожидая чего-то снаружи, — Одно время я болел бессонницей. Вот это был самый настоящий ад. Тот, кто страдает ей, не спит толком и толком не бодрствует. Тогда все становится действительно призрачным. Нереальным…

— Знаете, что?! — Лодзимеж резким криком прервал своего попутчика и ударил ладонью по столу, что стоял между ними, — Вчера днем я задремал между некоторыми из наших разговоров, — лицо купца выражало крайнюю степень гнева и возмущения, — мне приснилось, что вы повесились. К слову, проснулся я с большой радостью.

Жесткая реакция заставила Каро замолчать. Он в очередной раз по обыкновению улыбнулся и поднял глаза в потолок, рассматривая мельчайшие трещинки в деревянной крыше экипажа. Казалось, они цикличны. Цикличны, и повторяют друг друга, складываясь в одну огромную мозаику на стене какого-нибудь католического храма в Париже, Берлине, Праге или, быть может, даже Риме. Эти трещинки. Будто судьбы каждого из людей, живущих на планете, они переплетены в один большой комок из сотен, тысяч и миллионов подобных им трещинок. Каждая из них столь похожа на другую, но в то же время неповторима. Уникальна…

— Вы далеко? — Каспжах отреагировал на пронзительный дверной скрип: Лодзимеж собирался выйти из экипажа.

— Прогуляюсь, черт возьми! — крикнул в ответ Каро, — Чтобы спалось крепче.

Он прыгнул вниз с днища кареты, не наступая на пару ступеней, поставленных там для удобства подъема. Сапоги его хлюпнули по болотной жиже, которой за ту половину ночи, что уже прошла, казалось, стало только больше. С отвращением глянув себе под ноги, Лодзимеж повернул налево и, с трудом перебирая конечностями, стараясь не застрять в трясине и прощупывая каждую кочку, дабы та не ушла под воду совсем уж не вовремя, двинулся вперед. На улице смердящий запах слышался еще сильнее, вызывая все большее отвращение у шедшего по болоту купца.

Он шел вперед, периодически отрываясь от своих ног и осматривая окрестности, пока вдруг не остановился, заметив то, что повергло его в ужас: прямо перед Лодзимежем лежали трупы его телохранителей, изуродованные, спинами насаженные на пару воткнутых рукоятью в землю мечей. Головы валялись рядом, частично погруженные в болотную воду и облепленные тиной. На брюхе каждого из тел красовались огромные порезы, будто те были вскрыты и выпотрошены. Кровь была всюду. Только сейчас купец понял, что под ногами его была уже не зеленоватая скверно пахнущая жижа, а алевшая, отдававшая гнилью, разведенная водой кровь. Глаза его распахнулись, будто сам дьявол предстал перед Лодзимежем. На лбу в очередной раз проступил пот. Он трясся от страха, но не мог пошевелить и пальцем. Оцепенение. Такой силы, будто кто-то навесил на шею, руки и ноги Каро центнеровые каменные колодки. Он был скован. Ровно до тех пор, пока не расслышал, как кто-то позади него прочистил горло…

— Это… — купец обернулся и дрожащим голосом, заикаясь продолжил, — вы… это с ними сделали вы! — Лодзимеж кричал так громко, как только мог, однако, что-то будто с силой сдавливало его горло, не позволяя произносить слова четко и осознанно.

— Мы говорили о Дьяволе, кажется? Там, в экипаже. — с тем же спокойствием произнес Каспжах, почесав свой подбородок, — Знаете, пан Каро, судя по тому, что я читал в Библии, этот самый Дьявол — тот еще оптимист. — мужчина усмехнулся, — Считает, будто людей можно ухудшить…

— Кто вы?.. — стараясь бороться с неясной силой, давившей на горло, купец продолжал задавать вопросы.

— Поверьте, Лодзимеж, это не ответит ни на один из ваших вопросов, ведь я Войцех Каспжах. Из Люблина. — улыбка не сходила с лица мужчины, он приблизился к купцу, — Вы отправились на прогулку, чтобы подышать воздухом, пусть он тут и не слишком свеж, и поскорее заснуть, верно?

Лодзимеж кивнул, поскольку говорить с каждой секундой становилось все труднее.