Бесплатный фрагмент - История одной шизофрении

Предисловие

История, которую я вам хочу рассказать, очень похожа на правду, хотя весьма вероятно, что она на самом деле никогда не происходила в реальности. Однако некоторые совпадения с реальными событиями настолько впечатляют, что трудно понять, что же было записано непосредственно со слов участников, а что было придумано.

Так или иначе, каждый автор хочет что-то сообщить читателю, когда пишет свое произведение. Надеюсь, вы сможете сами понять, в чем заключается основная мысль данного рассказа. Однако, если рискуя остаться в неведении относительно моей цели, вы начнете задумываться о чем-то, о чем ранее не думали, я также буду считать свою писательскую задачу выполненной.

Прекрасное утро

Это было в небольшой квартирке в Луковом переулке. Самая обычная квартира с самой обычной семьей. В один из самых обычных выходных дней наступило самое обычное утро.

В одной из двух маленьких комнат размещалась детская — целая отдельная детская, огромный мир для детей в такой маленькой-маленькой квартире. Место для игр, шкаф для игрушек, столик для работы и две кроватки. Здесь совсем не было каких-либо «недетских» мест, вроде шкафа для одежды или папиной кладовки. Казалось даже немного странным, что взрослые выделили для ребенка так много места в ущерб себе. Правда, одна из кроваток была двухэтажной, так что весь этот детский мир полагалось делить на три части. Однако именно в это утро здесь находился всего лишь один ребенок, девочка по имени Полина, которая наслаждалась своей властью над этой комнатой.

Полина проснулась, когда яркие солнечные лучи пробились через занавески и устремились прямо к ее лицу: сначала они основательно исследовали веснушчатый, чуть подернутый кверху нос Поли, затем поиграли на упругих щечках маленькой девочки, и наконец радостно ударили светом прямо в глаза, на секунду ослепив Полину!

У Полины возникла мысль, не обидеться ли ей на солнце за то, что оно так слепит ей глаза, но затем она передумала обижаться. В конце концов, ей сейчас так тепло и хорошо, она так прекрасно поспала, что можно, так уж и быть, простить сегодня солнышко. Она встала, потянулась своими нежными ручонками в разные стороны и подумала: «Как же хорошо жить, когда тебе всего пять лет!»

Полина прошла в кухню и села на свое место. Кофейник забурчал, выдавая из-под крышки еле уловимые клубы крепкого кофейного аромата. Полина ленилась смотреть вверх, а с высоты ее роста было видно только, как чьи-то красивые женские руки взяли щипцы и переместили два кусочка белого сахара в кружку с красивой розовой феей на боку; затем, будто бы из ниоткуда, в кружку налилась струя горячей коричневой жидкости. «Кофе», — догадалась Полина и вдруг закричала: «Молока! Хочу с молоком!». Поток кофе прекратил литься, послышались какие-то шорохи, и через несколько секунд кружка была заполнена до края молоком. Все внутри Полины сжалось от сладостного предчувствия вкуса получившегося напитка, и она наконец перестала смотреть только перед собой, взглянув наверх.

Теперь она видела маму: та, улыбаясь, намазывала вишневый джем на ломтик хлеба с маслом. Мама была такая красивая и яркая, почти такая же яркая, как солнце! Ее нежные руки ловко орудовали приборами, и вот, она уже положила бутерброд на ту сторону стола, где сидела Поля. Солнечные лучи раскрашивали их утренний стол золотистыми и белесыми пятнами, под носом испускал аромат вкусный кофе, и рядом была мама. Полина чувствовала себя так хорошо, что казалось, лучше уже и быть не может. «Наверное, это и есть счастье», — подумала она и с чувством откусила от бутерброда с джемом.

Сергей Иванович

Полине шесть лет. Сегодня она гуляла на улице в небольшом тихом дворике возле дома. Она вместе с соседскими ребятишками играла в «вышибалу». Олег бросил в нее мячик, но она успела увернуться. Олегу было уже восемь, и ему стало обидно, что девчонка, да еще младше него, увернулась от его броска. Поэтому, когда мяч оказался у него в руках в следующий раз, он опять решил бросить его именно в Полину. Размахнувшись изо всех сил, он вложил в свой бросок всю энергию своих детских рук и всю мальчишескую обиду на всех этих ужасных, несносных девчонок, которые так сильно раздражают его иногда. Мяч сильно ударился об Полинино плечо и отскочил далеко в кусты.

— Ай, как больно! Ты что, дурак?! — закричала Полина. «Так тебе и надо», — подумал Олег.

— Ну хватит ссориться, Олег, ты и вправду дурак! — рассудила Иринка, соседка Полины по подъезду. И Олегу стало немного стыдно. Почему-то замечания этой рыженькой девчонки были для него как-то по-особенному неприятны.

В это время Васек уже искал в кустах мячик. Вдруг он закричал: «А-а-а! Быстрее сюда!!!» В его голосе ощущался страх и какое-то неестественное любопытство. И девчонки, и мальчишки тут же бросились к нему посмотреть, что он там нашел. Только Полина продолжала стоять на том же месте, будто оцепенев. Голос Васька передал ей такие его ощущения, которые уже были ей знакомы. Знакомы до боли, но не такой, которую она все еще чувствовала в плече от удара мячом, а какой-то другой, где-то глубоко внутри, а где точно — она не знала…

Сергей Иванович после окончания техникума работал на машиностроительном заводе фрезеровщиком. У него была очень красивая девушка, настолько красивая, что он всегда чувствовал себя немного «не парой» для нее. Это усиливало его ощущение своей неполноценности в этой жизни. Даже когда любимая женщина вышла за него замуж и родила двоих сыновей, чувство собственной никчемности не покидало его. Бороться с этим чувством он пытался с помощью алкоголя, обильно употребляя крепкие напитки, после чего иногда поколачивал жену. Та любила его и прощала ему такие эпизоды, тем более, что протрезвевший Сергей Иванович всегда сильно извинялся и обещал, что у них все наладится. А когда в их семье родился третий ребенок, ему вдруг стало очень-очень страшно, что он не сможет прокормить их всех, не сможет сделать их достойными людьми, не сможет заработать им на достойное образование. Поэтому пить он стал чаще, а зарабатывать, соответственно, меньше. Жена все равно почему-то его любила и старалась помочь ему, но это было бесполезно. Он продолжал деградировать, его уволили с прежней работы и единственным местом, где готовы были терпеть его пьянство, был магазин. Сергей Иванович работал там грузчиком.

Однажды, в начале апреля, под вечер, Сергей Иванович возвращался домой после отмечания со своими коллегами успешного завершения рабочего дня. День в тот вторник выдался тяжелым: пришлось разгружать фуры с овощной базы и с птичьей фабрики, поэтому без бутылки водки на каждого после работы никак нельзя было обойтись. Печень Сергея Ивановича уже не первый год была будто бы в осаде, и подобное количество алкоголя атаковало ее несколько раз в неделю. Однако она держалась достойно, не позволяя алкоголю подобраться своим разрушительным воздействием к другим органам и серьезно нарушить выполнение ими своих повседневных функций. Ноги несколько подкашивались, но уверенно отбивали шаг. Сердце билось слишком быстро, но все-таки еще довольно ровно. Мозг уверенно контролировал прохождение маршрута до дома, лишь изредка засоряясь пустыми идеями о будущем величии Сергея Ивановича и о его верной дружбе с коллегами-грузчиками.

Свернув в переулок, он еще издали заметил козырек своего подъезда и обратил внимание, что кто-то неудачно припарковал свою машину возле самого подъезда так, что она мешала проходу. «И номера у нее какие-то странные — «А011АМ», — подумал Сергей Иванович, — «Вроде бы и блатные, но не до конца, как будто человек хотел выделиться, но денег на зеркальные номера не хватило». Он шел не спеша, чувствуя непонятное раздражение от присутствия этого автомобиля рядом с его подъездом. Подойдя поближе, он увидел, что возле него стояли мужчина и женщина, очень красивая женщина. Внезапно узнав в ней свою жену, Сергей Иванович шагнул в ближайшую тень и, притаившись, принялся наблюдать. Мужчина и женщина разговаривали. Он явно старался понравиться ей, что-то говорил, пристально глядел ей в глаза и брал ее за руки. Она смущалась, мотала головой и убирала свои руки из его ладоней. Наконец они попрощались, она зашла в дом, а он сел в стоящий рядом «Рэнж Ровер» и уехал. «Всегда ненавидел эту модель автомобиля — огромную, некрасивую и мрачную», — подумал Сергей Иванович сквозь нараставшую внутри него волну бесконечной печали. Сейчас он словно бы стоял на берегу, наблюдая быстро приближающуюся к нему с линии горизонта волну десятиметрового цунами. Стоял не в силах что-либо сделать, стоял и видел, как волна уже закрывает собой солнце, стоял и не хотел ничего, абсолютно ничего… В этот момент он чувствовал себя безжизненным, высохшим, выцветшим, как мумия, Он ощущал себя каменным истуканом, который по иронии судьбы может наблюдать за происходящим и может чувствовать беспредельную, бескрайнюю тоску. Печаль он чувствовал потому, что понял, что женщине, минуту назад стоявшей возле подъезда, очень нравились ухаживания мужчины, уехавшего на мрачной большой машине. Бескрайность этой печали добавляло понимание, что эта женщина заслуживает большего, чем он, Сергей Иванович, может ей дать.

Он сунул руку в карман, достал какую-то бумажку и долго-долго переминал ее в руках, словно раздумывая, когда с ней расстаться — сейчас или лучше через несколько дней. Это был червонец. «На бутылку хватит», — наконец решил он, сунул червонец обратно в карман и уверенно зашагал куда-то в сторону от подъезда.

Прошло три часа. Сергей Иванович поднялся по серым ступеням родного подъезда, открыл дверь и зашел. Долго раздевался, поправляя уже висящую на вешалке куртку. Затем никак не мог выбрать правильное положение для своих туфель в прихожей — то они стояли не совсем ровно относительно соседней обуви, то он вдруг вспоминал, что на этом месте обычно стоят тапки Алешки и начинал искать своим туфлям новое место. Наконец он закончил с этой церемонией и вошел в кухню. Алешка и Егор жадно поедали картошку с курицей, а его маленькая дочурка уже поела и как раз выходила из кухни, собираясь успеть посмотреть мультфильм перед сном. Татьяна, его некогда столь любимая Татьяна, Танечка, сидела справа.

— Привет, дорогой! Ты, наверное, устал, садись, ужин готов. — сказала она с тихой улыбкой уставшей женщины, у которой наконец все домашние собрались за столом.

— Привет, — буркнул он под нос, мрачно глядя на жену и сел за стол рядом с ней. После второй бутылки водки за день, которую он запил стаканом пива по пути домой, все вокруг немного кружилось, особенно, если закрыть глаза. Поэтому он старался держать их открытыми, хотя это было непросто. Потяжелевшие, с красноватым отливом веки в полной мере помогали ему передать окружающим всю мрачность своих мыслей. Глаза его временами недобро блестели, как маяк, сигнализирующий подплывающему кораблю об опасности разбиться о скалы. Татьяну немного напугал этот блеск, но она продолжила попытку сближения:

— Как дела на работе?

Сергей Иванович ответил не сразу, тщательно пережевывая кусочек курицы:

— Нормально. Кто он?

— Кто — он? — недоуменно спросила Татьяна.

— Не прикидывайся, шлюха! Я все видел! — крик его был подобен раскату грома, а во время произнесения фразы он привстал и ударил кулаком по краю тарелки так, что еда разлетелась по всей кухне. Кажется, немного картошки залетело даже в клетку попугаю Кеше, стоявшую довольно высоко, на холодильнике.

— Кто он, я спрашиваю, этот хмырь на тачке с номерами «ноль-одиннадцать»?! Неужели после всего, что я для вас сделал, я не имею права знать, кто это?! — пронесся по кухне еще один раскат грома. Мальчики испуганно вжались в кухонную лавку, из своей комнаты прибежала встревоженная девочка.

— Ты про Сергея? — наконец догадалась жена. — Это начальник соседнего отдела на моей работе, он любезно согл…» — ее фразу прервал смачный удар наотмашь по ее лицу. Она всхлипнула и замолчала, испуганно глядя на Сергея Ивановича.

— Так его еще и зовут так же, как меня, — злобно усмехнулся он и ударил Татьяну еще раз.

Дети оцепенели от ужаса происходящего на их глазах и плакали. Младшая подбежала к отцу и попыталась укусить его за руку, но он лишь отмахнулся, и она отлетела в сторону, больно ударившись головой о дверь. Мать попыталась защитить ее, но получила сильный удар ногой в живот и лишь стояла и пыталась глотать воздух.

— Нарожала мне выродков, б… дь! Нарожала мне… Нарожала… — повторял Сергей Иванович, словно в бреду.

— А ну пошли все вон отсюда, вон! Вон отсюда, черти! — уже несколько озверело прокричал он и для убедительности начал махать вокруг кухонным ножом. Жена и дети поспешно ретировались. Сергей Иванович достал заначку со спиртом, налил себе полстакана, затем, подумав, долил его до краев. Выпив его, он некоторое время сидел спокойно, затем вдруг вскочил и принялся отмахиваться от чего-то. Как будто невидимые птицы атаковали его, а он быстро-быстро отмахивался от них. Уворачивался, приседал, защищаясь, и снова вставал, атакуя их. Наконец он поскользнулся на лежащей на полу картошке, неловко грохнулся на пол, выругался и то ли потерял сознание, то ли заснул.

Впрочем, когда Татьяна через десять минут пришла посмотреть, что происходит на кухне, он уже вовсю храпел. Мальчики пытались заснуть в детской, ворочаясь с боку на бок, а младшая девочка стояла за маминой спиной и смотрела на казавшееся почти безжизненным, лежащее на полу тело своего отца. Девочка чувствовала смрадный запах дыхания своего отца, чувствовала отвращение к нему и нарастающий страх. А еще она ощущала дикое, первобытное любопытство, что же будет дальше, ей хотелось узнать, почему все так бывает, и она не знала, что победит — страх или любопытство…

То же Полина чувствовала и сейчас, когда все, кроме нее, уже подошли посмотреть, что же, или точнее — кого, там в кустах нашел Васек. А нашел он там спящего, мертвецки пьяного Сергея Ивановича, ее отца.

Не так, как в сказке

Дети осторожно выглядывали из-за фигурки Васька и пристально разглядывали огромное, то чуть вздымающееся вверх, то снова слегка уменьшающееся (при выдохе) книзу, храпящее человеческое тело.

— Кто это? — спросил Петя. — Похоже, с ним что-то не так.

— Я знаю! Это — алкоголик, — авторитетно заявила Нина, планировавшая пойти по стопам своих родителей и стать доктором.

— Алкоголик, алкоголик… Фу-у, какой противный… Алкоголик… И воняет! — зашептались дети вокруг.

— Это мой папа. — спокойно и уверенно произнесла подошедшая последней Полина, и все замолчали, глядя на нее. Ее лицо было бледным и неестественно ровным и спокойным. В ту минуту ей хотелось расплакаться во весь голос, потому что казалось, что теперь все будут говорить про нее, что это она противная и воняет. Потому что она не понимала, почему ее папа такой. Полина чувствовала себя виноватой. Поэтому ей хватило сил твердо сказать всем им, что это ее папа, но сил выносить справедливые, по ее мнению, насмешки и вопросы, у нее уже не было. И она наверняка расплакалась бы через минуту, но что-то изменилось вокруг. Прислушавшись, она поняла, что что-то поменялось в окружающих ее звуках. Ребята все так же молчали, ветерок все так же временами насвистывал в их дворике и заставлял шуметь кроны деревьев. Трели птиц, какой-то стук вдали, ровный гул проезжающих машин на большой улице через квартал отсюда, — все оставалось таким же, как и раньше. Что же изменилось? А изменился храп Сергея Ивановича — из ровного и заливистого он стал прерывающимся, с восходящими и нисходящими пиками громкости. А затем и вовсе стал становиться каким-то натуженным и жалким, по крайней мере, именно так показалось Полине.

Она не чувствовала жалости ни тогда, когда дети стали испуганно говорить, что «наверное, ему плохо», ни тогда, когда Нинка скомандовала Ваську, и тот со всех ног побежал домой, где была мама и телефон, ни в тот момент, когда санитары на носилках запихнули папу в машину скорой помощи и увезли его в больницу.

Моложавый доктор долго что-то говорил маме о состоянии папы. Они ходили в больницу почти каждый день, кажется, это был уже пятый или шестой доклад доктора. Полина не понимала, что он говорит, она будто бы слышала разговор врача с мамой из-за стеклянной стены, окружавшей ее со всех сторон. Здесь, в ее «коконе», было довольно тихо, все звуки доносились в приглушенном виде и было очень-очень спокойно. Она воспринимала происходящее в больнице как данность, как неизбежность. «Так тебе и надо, папа», — думала она. «Может, теперь ты поймешь, какой ты плохой, и какие мы с мамой хорошие». В ее детском сердечке еще не было той «взрослой», неумолимой, все пожирающей на своем пути злобы. Она делила мир на «черное» и «белое», на «доброе» и «злое», и было вполне естественным, с ее точки зрения, что Сергей Иванович получал наказание за свои плохие поступки. Так часто случалось в сказках, которые она читала — плохой персонаж получал по заслугам, а затем исправлялся и начинал дружить с хорошими героями. Так должно было случиться и сейчас, с ее папой. Поэтому Полина плохо поняла, что случилось, когда доклад моложавого доктора на седьмой день оказался чрезвычайно коротким: «Мне очень жаль, ваш муж умер сегодня рано утром. Остановилось сердце. Примите мои искренние соболезнования, а сейчас прошу меня простить — мне нужно работать». — И врач быстро зашагал куда-то по коридору.

Мама плакала, гладила Полину по голове и снова плакала. А Полина не могла понять, почему у истории с ее папой совсем не такой конец как в сказках, которые она привыкла читать.

«Болванчики»

Был солнечный день, по улице шло много людей. Они составляли целую процессию, ведь у них была общая цель. Эти люди хоронили человека. В начале четверо мужчин несли гроб. Они были крепкими, загорелыми, даже немного закопченными. Деревянный гроб плавно качался, когда они шли, поддерживая его своими плечами. Головы этих мужчин были слегка опущены, и казалось, что таким положением голов они отдают дань уважения покойнику и выражают общую печаль. Хотя одной маленькой девочке в этой процессии было очень интересно, не являются ли наклоны голов этих мужчин всего лишь вынужденной позой, ведь так им было легче нести гроб. Все женщины в этой похоронной колонне были одеты во что-то черное, некоторые были со странной прозрачной тканью с узорами на лице, они шли, периодически начиная трясти лицом вниз и роняя слезы. Полине было очень интересно и непонятно, почему женщины так делают. Она понимала, что есть какие-то правила участия в этом шествии, но никто точно не объяснил ей, что это за правила.

Полина шла рядом с мамой, одетая в легкое черное платьице. Она не понимала, почему на похоронах нужно обязательно надевать все черное. На ее вопрос мама ответила: «Так надо». Все шли очень печальные. Полина знала, что когда умирают люди — это очень грустно, но почему нужно было грустить на похоронах, ей было непонятно. «Ведь все уже и так погрустили, узнав о смерти моего папы, так зачем же было заставлять всех печалиться еще целый день», — думала Полина. «Разве не лучше было бы вспомнить все хорошее и радостное про папу и как следует повеселиться, запомнив этот день надолго?!» Настроение у нее самой было приподнятым, поэтому, когда она увидела проходящих неподалеку ярко одетых лошадок-пони, она решила, что покажет пример другим людям, как надо веселиться на похоронах и громко закричала:

— Смотрите, пони!! — Полина подбежала к ним, подпрыгивая и кружась. Пони, увидев Полину, остановились и сделали так: «Тпрфуу-у-у!» Полине даже показалось, что они пытались тихонько подуть в сторону, но из-за того, что их губы были слишком большими, они запутались и стали дребезжать, издавая этот звук. Полине захотелось как-нибудь ответить лошадкам и она начала петь.

— Пони, пони, пони, пони — это вам совсем не кони! — весело запела Полина и оглянулась назад, в сторону процессии. Но, к ее удивлению, все продолжали идти. Никто, даже другие ребятишки, не разделили ее радости от проходящих мимо пони и не побежали к ним. Все продолжали идти, а некоторые тети странно смотрели ей вслед, покачивая головами.

— Пони, пони… Ну же, смотрите, — пони! — кричала Полина, но люди только качали в ответ головой и сочувственно шептались между собой: «Бедная, бедная девочка».

— Вы совсем не умеете веселиться, смотрите, как надо! — и Полина весело захохотала. А потом еще и еще.

Мама Полины, плача, выбежала из колонны, больно схватила Полину за руку и резко потащила ее обратно, ничего не говоря. Полине было больно и обидно, что даже мама не хочет понять, как ей весело сейчас. Она решила, что умнее мамы и все равно будет делать так, как ей хочется, пусть только она отпустит наконец ее руку.

Полина еще много раз в этот день смеялась и во время захоронения, и за поминальным столом, но никто так и не осмелился ничего сказать ей или попробовать поговорить с ней о чем-нибудь, все только качали головами, как китайские болванчики, и выражали своими взглядами сочувствие, как будто понимали все, что чувствовала в тот день Полина.

На самом деле, в день похорон Полина чувствовала только то, как же ей весело; все остальные переживания отошли куда-то в сторону, будто бы исчезнув. Но, как оказалось, это исчезновение было неустойчивым и временным — и уже вечером, перед сном, к ней впервые пришел страх.

Страх

Она лежала в постели и слушала, как идут настенные часы. Они медленно отбивали ход времени… «Тик-так»… «Тик-так»… Полина подумала, как странно, что все люди называют звук хода стрелок именно «тик-так», ведь на самом деле это звучит совсем по-другому. «А как тогда?» — спросила она сама у себя. «Шкв?», «Хрк?», «Тщтепч?» — Полина решила, что язык, на котором говорят люди, какой-то «недоразвитый», раз на нем нельзя даже подобрать подходящее обозначение для такого простого звука. «Пусть будет «тик-так»» — наконец решила она. «Тик-так»… «Тик-так»… «Совсем не хочется спать», — подумала Полина. «Или точнее, спать хочется, но почему-то нельзя, как будто кто-то запретил». «Тик-так»… «Тик-так»… Какое-то щемящее чувство не давало покоя Полине. «Что это такое?» — думала она. — «Есть ли в человеческом языке подходящее слово для этого? «Тик-так, тик-так»… «Хртч… Тщтепч»…

Бочка с кипящим маслом резко опрокинулась на изможденного, прикованного к кандалам мужчину, и он страшным голосом закричал: «ААА!» Он был почти лысым, но с густой, недлинной бородой, среднего телосложения. Густые капли горячего масла текли по его волосатой груди, что причиняло ему жгучую боль, и он снова и снова кричал. Полина была неподалеку. Поддавшись порыву спасти его, она подбежала к нему и попыталась смахнуть своими руками капли масла с его тела, но ее руки прошли сквозь него. Она размахивала руками, пыталась остановить струйки масла, кричала на окружающих людей, но от ее действий ничего не менялось, и никто ее не слышал. Как будто она была привидением или невидимкой.

Рядом с этим страдающим мужчиной появились двое палачей. Длинные черные плащи, лица, скрытые за зловещими капюшонами. Они были высокими, как деревья, и худыми, как тростиночки. Они медленно подплыли, не касаясь земли, к мученику, остановившись на расстоянии вытянутой руки. Складки их длинных плащей зашевелились, в руках появились блестящие, изогнутые змейкой, клинки.

Резкий взмах клинком одного из палачей — и на правом боку мученика появилось рассечение, из которого во все стороны брызнула кровь! Второй палач вытянул руку, на которой появилась какая-то хищная, похожая на коршуна, птица. Внезапно палач свистнул, и коршун спикировал прямо к раненому боку несчастного мужчины. Коршун принялся рвать и клевать то, что торчало из раны. Полина бросилась на птицу, но ее ручки и ножки, которыми она пыталась ударить по коршуну, не цепляли его плоть, проходя сквозь него. Она пробовала кричать коршуну прямо в ухо, но он никак не реагировал на это. Полина начала понимать, как она бессильна, ее тело начало мелко-мелко дрожать, на ее блестящих маленьких глазках выступили слезы. Она с ненавистью посмотрела на одного из палачей. Увидев, как тот достает из кармана плаща бензопилу, Полина даже не удивилась, но почувствовала, как ее руки и ноги, как все ее тело леденеет от надвигающегося ужаса. Палач поднял пилу высоко вверх и завел ее, резко дернув рукой за какую-то веревку сбоку. В этот момент с головы палача откинулся назад капюшон и Полина увидела его лицо! Точнее — ее, ведь это было лицо ее мамы! В следующий миг лицо мамы начало меняться, принимая все более заостренные, звериные черты. Бензопила медленно, но уверенно приближалась к голове узника.

— Не-ет, не-ее-ет! — Полина будто и не кричала, крик ужаса словно выходил из каждой дырочки ее тела, он пронизывал ее всю насквозь. Ощущение непереносимого страха сковывало ее руки и ноги, будто замораживая их.

— Нее-ет, — уже намного более жалостливо выдохнула Полина, и все вокруг вдруг взорвалось: «Тщтч!!» «Хртв»… «Игкв»…

Полина медленно просыпалась. Она все еще помнила леденящий душу ужас из ее сна. Помнила настолько, что ей казалось, будто все ее тело занемело и ей невозможно пошевелить сейчас чем-либо. Эти мучительные минуты длились очень долго, но с течением времени это странное онемение не проходило. «Нет», — неуверенно подумала Полина. «Шкв». «Ткхтч». «Тчпеньк-рх»…

«Нет. Я сказала — это называется „тик-так“!» — наконец решила Полина и, резко дернувшись, перевернулась на бок, приготовившись выбросить наконец из головы все эти «странности» и спокойно заснуть. И действительно, Полина заснула и больше почти не вспоминала об этом сне. Ее жизнь шла своим чередом, день за днем. Иногда она думала, не рассказать ли кому-нибудь о своем ужасном сне, о своих страхах, но не понимала, кому это можно рассказать. Мама была очень занята работой, домом и детьми, а друзья во дворе могли бы подумать, что с ней что-то не так.

Коротко о школе

Еще через год Полина пошла в школу. Училась она хорошо, исключительно на четверки и пятерки, и очень радовалась, когда дома мама хвалила ее. Иногда к ней возвращалось ощущение, что должно случиться что-то очень плохое, это пугало ее. Но она тут же отгоняла этот испуг прочь, заставляя себя учиться еще больше и лучше. Нагрузка в школе отвлекала ее от собственных переживаний. Кроме того, получая хорошие оценки, Полина чувствовала, что у нее все будет хорошо. Так, год за годом, проходила школьная жизнь. Надо заметить, учителя были очень довольны прилежной ученицей и наперебой советовали, кем ей лучше стать. Полине нравилось быть в центре внимания в школе. Единственное, что иногда ее тревожило, — это непонимание, что она будет делать, когда все школьные классы закончатся. Она так привыкла к своем образу жизни — учеба, предметы, оценки, что старалась отгонять от себя мысли о жизни без школы. Однако по мере приближения окончания школы делать это становилось все сложнее.

Эпизод в десятом классе

Десятый класс, 24 сентября, перемена перед третьим уроком. Полине шестнадцать лет. Она выглядит уже совсем по-взрослому: распущенные волосы, яркая помада, подкрашенные ресницы. На улице еще ощущается легкое веяние ушедшего лета, но все-таки уже довольно прохладно, поэтому на Полине, в дополнение к синей юбке в складочку чуть выше колена, надет мягкий вязаный свитер. Конечно, ученики были бы вправе надеяться, чтобы в помещении школы температура воздуха была несколько выше, чем на улице, но, видимо, работники коммунальных служб еще не зафиксировали необходимые показатели температуры воздуха в течение положенных по регламенту пяти дней. В школе прохладно, но все же можно ходить без куртки.