У Максима была аудиокассета с обложкой, на которой был изображён серый листик марихуаны на сером же фоне, глаза и улыбка у листика были блаженно-дебильными, альбом этот носил название «Narcotic Dance». Музыка предназначалась для людей, ведущих активную ночную жизнь и знающих способы вести её как можно активнее и дольше. Налицо ошибка оформителя, ведь от каннабиса совсем не хочется пускаться в пляс, наоборот, возникает желание посидеть или прилечь. В тот же период, когда Макс активно слушал эту кассету, одноклассница дала мне заполнить анкету — популярное по тем временам занятие. И в графе «Я люблю слушать…» меня угораздило написать «Narcotic Dance». Написала без всякой задней мысли, мне и правда нравилась музыка с этой кассеты. Вечером, когда в дверях комнаты возникла разъярённая мама, я поняла, что сейчас, прямо сейчас, мне попадёт, и никак от этого не уйти. «Ты хоть понимаешь, что ты написала?!» — «Где?» — попыталась я изобразить невинность. «В анкете у Кати, где ещё? Ты хоть знаешь, что такое наркотики?» — «Нет, не знаю», — соврала я и, зачем-то обхватив маму руками за талию, стала честно смотреть ей в глаза снизу вверх. «Наркотики — это то, что разрушает тело и душу человека! Никогда, ты слышишь, никогда больше не пиши это слово!» Я закивала головой. Мама высвободилась из моих объятий, развернулась и вышла из комнаты. Буря стихла. Какие проблемы, не буду больше писать слово «наркотики» ни в анкетах, ни в тетрадках. Я и без этого давно знала, что такое наркотики и что мой старший брат их употребляет. Мне было одиннадцать лет.

* * *

Первые воспоминания о Максиме начинаются с огромного бумажного плаката на стене над бабушкиной кроватью. На плакате в воинственных позах застыли мастера ушу, брат тогда этим увлекался. Потом я перевожу взгляд вправо и вижу его спину. Он сидит за секретером, включена настольная лампа. Я наблюдаю за ним. Наблюдала за Максом всегда, особенно в детстве. Как он ходил, как смеялся, как ел, как занимался за своим секретером. Секретер был забит книгами, учебниками, тетрадями и всякой всячиной. Сверху располагался проигрыватель грампластинок и аудиокассет. Что невозможно было водрузить на секретер, помещалось в продолговатый деревянный розовый ящик, закрывавшийся на крючок, как на дверях туалетов. Ящик этот был объектом повышенного внимания с моей стороны, ведь там хранилось столько всего интересного! Железная проволока, ржавый гвоздодёр, пара металлических параллелепипедов с гладко обтёсанными краями, старинный кирпич с полустёртой надписью, тронутые патиной железные пластины и прочий мусор, который представлялся мне сокровищем в первую очередь по той причине, что он принадлежал брату.

Память услужливо разворачивает перед глазами отдельные картинки и целые фильмы. Короткий фильм: мы втроём, мама, Максим и я, идём по чётной стороне проспекта Ленина — вышли тёплым майским вечером на прогулку. На мне надета джинсовая юбочка из трёх уровней, один располагается выше другого, края каждого обшиты белым кружевом. Максим в джинсах, мама в джинсовой юбке, мы идём, взявшись за руки, я в центре. Мама говорит: «Какие мы все модные в джинсé!» Это были ранние 90-е, мне было лет пять, Максу, соответственно, пятнадцать. Он уже учился в 88-й школе. Первый класс он закончил в школе на ВИЗе (районе Верх-Исетского завода в Екатеринбурге), потом семья переехала жить в центр, на проспект Ленина.

Картина следующая. Я в нашей с братом и бабушкой комнате сижу на тахте и наблюдаю, как Макс хедбэнит («хедбенить» от сущ. «хедбэнгинг» — сильная тряска головой в такт музыке) под жёсткие ритмы металла. Дома он тогда носил кеды, волосы его на тот момент уже были чуть ниже ушей — вполне удобно, чтобы эффектно, со всей страстью трясти головой. Это была эпоха металла. Все пустые пространства на его стене комнаты (три другие были бабушкиной, моей и шифоньера) были заняты плакатами с Металликой, Коррозией металла, а также его собственными карандашными рисунками на тему ужасов и загробной жизни. Макс великолепно рисовал, ему с первого раза удавались даже руки. Он срисовывал брутальные изображения с обложек кассет, масштабировал их на формат А2, и результат выходил ошеломляющий. Я спала головой к окну, а с противоположной стены на меня дикими глазами смотрели ожившие мертвецы, скелеты выбирались из осквернённых могил, в ночном небе светила полная луна, к которой свои руки простирали вурдалаки, а колючие ветви с облетевшей листвой ощетинились возле кладбищенской ограды. Мне было совсем не страшно, напротив, хотелось узнать их всех получше. «Вот этот мертвец, — думала я, — весёленький, а другой печальный». У всех разные лица. Моим любимцем был скелет с редкими пучками волос на черепе, вылезавший из могилы на переднем плане и, словно о бортик бассейна в отеле, облокотившийся на белую рамку картины. Я восхищалась рисунками брата. Когда никого не было рядом, я подходила ближе и пальцем трогала линии. Серый графит щедро давал отпечаток на подушечке пальца и красиво блестел. Само собой, тёрла я исключительно наглухо закрашенные участки, так как мне уже влетело за графитное пятно на белой берцовой кости. Мама и бабушка говорили: «Ой, какой кошмар!», но, скорее, для острастки. Видно было, что они понимают, что работы действительно хорошие.

Прямо у изголовья кровати Максима висел плакат с изображением группы Metallica. Со стены сурово смотрели Джеймс Хэтфилд, Ларс Ульрих, Джейсон Ньюстед и Кирк Хэммет — все в чёрном. Я смотрела на них и думала, что Хэтфилд очень похож на папу, только волосы длиннее. У брата было несколько аудиокассет Металлики, лучше всего я запомнила обложку «Master of Puppets», ту, на которой ряды белых могильных крестов уходят за горизонт, и «The Black Album» — со змеёй в правом нижнем углу. Я ещё даже в школу не пошла, а в голове прочно укоренился текст: «Taste me you will see More is all you need Dedicated to How I`m feeling you-u-u-uuu! Come crowling faster (faster), Obey your master (master) Your life burns faster (faster) Obey your master, master!», бум-бум, барабаны! На тот момент я ни слова не понимала, но гитары, барабаны, темп и ритм меня захватывали и сподвигали прыгать и скакать по комнате. Таков он, трэш-металл. В этой самой песне, «Master of Puppets», я услышала музыкальное явление, показавшееся мне прекрасным, — гитарный проигрыш, который длится с 3:33 по 4:49 минуты. Совершенно чётко помню, что всякий раз, а особенно в первый, во время этого проигрыша у меня волосы на руках вставали дыбом, по телу бегали мурашки, превращаясь в нечто вроде мини-электрического разряда, а где-то внутри головы закручивалась спираль.

Ещё у Макса была видеокассета с записью концерта группы «Коррозия металла: Брынцалов-тур». В середине 90-х активно себя проявлял человек по имени Владимир Брынцалов, он очень хотел стать президентом. И, преследуя эту цель, он зачем-то принял участие в концертном туре Коррозии металла. Эту кассету мне запрещали смотреть. Запрет брата на что-либо был для меня священным и непреложным. Судя по обложке и картинкам на обороте, на концертах царил нешуточный угар. Перед глазами так и стоит фото Брынцалова в чёрной косухе, с диким выражением лица орущего что-то в микрофон. Ещё там были женщины без лифчиков, как минимум две, их фото микроскопических размеров украсило оборотную сторону кассеты. Брынцалов президентом не стал, но успел выпустить названную в честь себя водку.

Славная школа №88, в которой учился брат, была трёхэтажная, серого кирпича, с огромными окнами и огромной спортплощадкой с футбольными воротами, баскетбольным кольцом и разнообразными приспособлениями для лазания, подтягивания и висения. Помню классную фотографию, на которой ребята выстроились в два ряда, девочки сидели на скамье, парни стояли, а самые продвинутые, среди которых, разумеется, Максим, расположились на переднем плане, опираясь на одну коленку. Фотография была чёрно-белая, отменного качества, можно было хорошо рассмотреть и лица, и одежду. Парни и девушки казались мне взрослыми, очень красивыми и крутыми, обладающими неким тайным знанием. Больше остальных на фото мне нравились Ирина Вейхман, Вася Петраков и юноша в клетчатом свитере, устремивший взгляд мимо объектива фотокамеры, в сторону здания общежития УПИ (Уральский политехнический институт). Может, там происходило нечто интересное тёплым майским днём 1994-го года? Имена Васи и Ирины звучали у нас дома часто. С Васей Макс дружил, с Ириной тоже, равно как и со всеми самыми красивыми и умными девочками в классе. Макс обожал девочек, с яслей и детского садика с ними дружил, они были ему интересны. Как рассказывает мама, не было ни единого случая, когда бы Максим позволил себе обидеть девочку. С парнями он дрался, бил их от всей души, сам получал колотушки, но девочки были для него неприкосновенны. Только дружба, разговоры и совместные проделки. С мальчиками брат, конечно, тоже дружил, задушевно и упоительно, как, например, с Васей Петраковым или Максимом Череповским. Они исследовали все стройки, пустыри и гаражи, что находились в районе УПИ, Дендрария, улицы Первомайской и бог знает где ещё. Этими вылазками объяснялось происхождение хлама, который бережно хранился в розовом деревянном ящике под секретером.

В школе Макс учился контрастно: блестяще по гуманитарным наукам, отвратительно по точным и более-менее неплохо по остальным предметам. Как он потом объяснял мне: «Я сразу понял, что не смогу относиться серьёзно к предмету, главной единицей измерения которого является «моль». Годы спустя мы с подругой Таней покатывались со смеху от этой фразы, ведь умение управляться с молем составляло значительную часть нашего с ней академического благополучия.

В эпоху пребывания брата в 88-й школе понятие «наркотики» мне ещё не было доступно. Позже в разговорах с ним я выяснила несколько важных вещей. Во-первых, курить марихуану он научился в школьные годы, и это ему понравилось. Во-вторых, водка — никчёмная дрянь: никакого веселья, одна горечь; пиво вполне себе годится летом; вино, вермут, ликёр и бренди можно пить в больших количествах, и это самые подходящие напитки, если в компании есть девочки. И в-третьих, девственность брат потерял тоже в школе, в прямом смысле этого слова. По словам Максима, первый сексуальный опыт исцелил его от множества болезней желудочно-кишечного тракта, которые беспокоили его с малых лет и не желали проходить. Многие месяцы лечения в детских больницах, походы к педиатрам, заточение в санаториях, из одного из которых он совершил побег прямо в чём был, без обуви, в колготках по асфальту, ничего не помогало, а тут — ремиссия на долгие годы. Боль в животе побеспокоила его ещё один раз, спустя много лет, совсем в других декорациях.

В одного из друзей Макса школьных лет я была влюблена отчаянно и безответно. Его звали Максим Череповский. Когда он приходил к нам в гости, всеми правдами и неправдами я стремилась проникнуть в комнату, где они с братом сидели, только бы увидеть своего кумира. Особо активно от меня не отмахивались, и я могла спокойно наблюдать за двумя Максимами. У Максима Череповского была чуть смуглая нежная кожа, тёмно-каштановые волосы, торчащие непослушным ёжиком надо лбом. Мне всегда хотелось потрогать ладонью этот ёжик из волос, чтобы понять, жёсткий ли он, колется ли, насколько быстро вернётся причёска в ту же форму, если волосы взлохматить. Желание это, к великой моей печали, осталось неисполненным. Ещё у него был приятный тембр голоса, белоснежная улыбка и в довершение всего пленительная родинка над уголком верхней губы, совсем как у Синди Кроуфорд. И весь Максим Череповский был нежный, шёлковый, пахло от него умопомрачительно (хотя они оба тайком курили «Lucky Strike»). Как же хотелось забраться к нему на колени, обвить шею руками и остаться так навсегда! Есть фотография из летней поездки на Чёрное море, где Макс и Макс стоят по щиколотку в воде, один в тёмно-синих плавках с зелёными полосками, другой (о, боги!) — в леопардовых, оба подтянутые, атлетически сложенные, загорелые юные красавцы. Неотразимые. В леопардовых плавках, разумеется, был мой брат, они чертовски ему шли. На шее в то лето он носил цепочку, продёрнутую через круглую дырку в плоской гальке. Макс говорил, что это называется «куриный глаз», и кто такую гальку найдёт, обретёт удачу во всех делах. Стоит ли говорить, что летом 1995-го года мною были исследованы все гальки побережья Краснодарского края, до которых только дотягивался взгляд?

Будучи у нас дома вместе, Максимы вели себя тихо и примерно, бóльшей частью разбирая альбомы с марками и монеты. Мне очень нравилось подглядывать из-за плеча то одного, то другого, какие на столе лежат марки, что появилось нового, удалось ли собрать целую серию, изучать, как марки разложены по кляссерам. Любимыми моими сериями марок были «Авиапочта СССР» с изображениями разнообразных самолётов: «Гаккель-VII», «И. Стеглад №2», самолёт-амфибия Ш-2, диковинный самолёт В. Дыбовского, сбоку напоминающий арабскую туфлю на каблуке с загнутым кверху носком, серия с ледоколами и ледокольными пароходами, серия марок с иллюстрациями к русским народным сказкам в стиле «палех», шедевры Эрмитажа, животные, растения, цветы. Удивительные марки из Вьетнама с деревьями бонсай, орхидеи, породы собак (на одной из марок с собаками я увидела таинственное слово «Paraguay»), белые медведи, диковинные птицы, бабочки из «Красной Книги СССР», яркая серия «Международные полёты в космос». Марки казались мне живыми, они как будто говорили: «Посмотри, какие на Кубе цветы! Какие бабочки, какие рыбки! Посмотри, какой светло-серый арабский жеребец, а какой летучий серый жеребец орловской рысистой породы! А мы — полевые цветы! А мы — ягоды! А я — сурок Мензбира из Красной книги СССР!» У ребят и у меня глаза разбегались, хотелось всё про всех узнать и увидеть.

Но самой-самой любимой была серия кубинских почтовых марок с изображениями вождей индейских племён всех ныне существующих стран Южной и Центральной Америки и Мексики, рядом с каждым из вождей на ветке дерева расположилось по невиданной красоты птице. Я часами могла рассматривать лица вождей, пытаться читать их написанные по-испански имена и восхищаться птицами. Моими любимцами были Текум Уман из Гватемалы в паре с гватемальским квезалом (или просто кетцалем), Гуайкайпуро из Венесуэлы с роскошным голубым попугаем ара, Атауальпа из Перу вместе с ярким андским скальным петушком и Куаутемок из Мексики и его Onychorhynchus mexicanus, он же венценосный мухоед, с короной оранжево-чёрных перьев на изящной головке. Шестнадцать марок, шестнадцать стран, и каждая так близко, казалось, руку протяни, дотронься пальцем до красочного кетцаля, и он тут же окажется здесь, в комнате! А следом за ним из марки выйдет сам Текум Уман, поставит своё копьё на пол и будет грозно сверкать глазами.

Ничего похожего на захватывающие дух ощущения от марок не было от монет, над которыми оба Максима тряслись и благоговели. Монеты — холодные, безликие, лишённые яркости — располагались в специальном альбоме с твёрдыми страницами из прозрачного пластика, в которых были проделаны круглые дырки различных диаметров. С лицевой стороны лист был заклеен прозрачной же плёнкой, с изнаночной стороны плёнка была клейкая, чтобы аккуратно поместить и приклеить монету. Всего одна монета мне полюбилась, но только лишь из-за необычной формы — обтёсанного с шести сторон круга с квадратной дыркой посередине. Альбом был практически полон, с каждой страницы сияли начищенные до блеска монеты. Через несколько лет альбом опустел, а потом и вовсе исчез.

Успеваемость в школе у Максима была нормальная, ему удалось найти баланс между тем, что он обожал, и тем, что терпеть не мог. В младших и средних классах дневники его пестрели замечаниями и двойками по поведению и математике.

«Безобразно вёл себя на продлёнке! Плохо вёл себя на перемене! Поведение — 2. Тов. родители! Зайдите в школу! Не участвует в общественно полезном труде. Разговаривает на уроках. Не умеет вести себя в школе».

При этом за первый класс годовые оценки — шесть пятёрок из семи и одна четвёрка, за поведение «хор.», за таинственную дисциплину под названием «прилежание» тоже «хор.».

«Поведение — неуд. Во время перемен бегает за мороженым. Дрался на уроке [музыки]. Бегает по коридору. Уважаемые тов. родители! Прошу вас прийти в школу в субботу, 21 октября, к 11 часам, каб. 24 (вместе с сыном). Нет домашней работы и ещё обманул — 1 (кол) [математика]. Был у директора. Общественно полезный производительный труд — 2 [дежурство]. Много замечаний на уроке. Очень плохо с поведением [музыка]. 1 (кол) за дежурство по школе! Уважаемые тов. родители! Прошу вас присутствовать в школе вместе с сыном, т.к. он не может обойтись без индивидуального контроля. Захламил весь класс бумагой, которую расшвыривал во время урока. Удалён с урока [музыки]. Уважаемая Людмила Владимировна! Очень прошу Вас подойти 1.03 с 13:00 до 15:00. Поведение — неуд. (драки!). Тов. родители! Прошу подойти по поводу безобразного отношения к математике Вашего сына к учителю математики 15 или 16.03 к 18:00. Выпрыгивает из окна. Нет 2-ой обуви!».

В пятом классе в итоговом табеле оценок появились тройки, по математике и музыке. По истории и французскому языку — круглые пятёрки.

В седьмом классе было поспокойнее, хотя парад замечаний открылся ожидаемой фразой: «Безобразно наглое поведение без реакции на замечания учителя [музыка]. Не был на уроке труда. Поведение наглое, развязанное (орфография сохранена). Не готов к уроку! [географии]. Повед. — неуд. Не записывает задание! Не был на физ-ре! Не учил матер. 2 [алгебра]. Уборка территории — 2. Болтает на уроках!».

Очевидно, к музыке у брата была особая любовь. В этом можно убедиться, взглянув на последнюю страницу дневника за седьмой класс, где ручкой с красной пастой изображён кинжальчик, с острия которого стекают две капли, а справа от рисунка поставлено тире и подписано: «уч. по музыке».

После посвящения в пионеры эту кипучую энергию каким-то образом удалось направить в созидательное русло — Макс начал заниматься каратэ, рисовать, слушать музыку, приглашать девочек в кино. Постоянной подруги у него не было, все и так хотели сходить с ним в кино. К тому же двумя годами ранее в ряду школьных предметов появилась история! Госпожа История, царица гуманитарных наук, была любимым его предметом. Понимание сути и закономерностей исторических процессов давалось брату настолько естественно, что складывалось впечатление, будто бы он везде присутствовал сам, причём на главных, не второстепенных ролях.

В какой-то момент встал вопрос о выборе профессии и дальнейшего пути. Помню, что у брата было желание стать врачом. Длилось это несколько месяцев, потом сошло на нет. Решающим фактором отказа от профессии врача стала потеря интереса и необходимость сдавать экзамены по биологии, химии и физике. Две последних дисциплины Макс на дух не переносил, поэтому мысль о поступлении в Свердловский государственный медицинский институт ушла так же легко, как и пришла.

Максим очень много читал. Был завсегдатаем библиотеки и дома прочитывал всё, что было доступно, благо дома имелось большое количество книг. Однажды, классе в шестом, ему попалась литература о Фёдоре Никифоровиче Плевако и Семёне Львовиче Арии, двух великих русских адвокатах и легендарных личностях. Это и был решающий момент в выборе профессии — брат загорелся мечтой стать адвокатом. Разумеется, в семье его выбор получил горячее одобрение. Мама в то время общалась по работе с огромным количеством людей, и один человек рассказал ей, что в Екатеринбурге существует Правовой лицей имени Кастеля, который своей приоритетной задачей ставит подготовку школьников к поступлению в Юридическую академию. Это было чертовски вовремя, потому как для поступления в Правовой лицей необходимо было сдавать экзамены по русскому языку, литературе и истории, а к экзаменам, соответственно, надо было готовиться.

Подготовку брата к экзаменам характеризует интересный случай. Чтобы помочь Максу подтянуть историю, решили обратиться к соседке по даче, Надежде Ивановне, она преподавала историю в УрГУ (УрГУ — Уральский государственный университет). Надежду Ивановну я помню и вижу исключительно в летнем, дачном образе — в шляпе, лёгкой рубашке от солнца, с тяпкой в руках, а рядом непременно её флоксы, знаменитые на весь дачный посёлок. Она с радостью вызвалась помочь талантливому мальчику, который собирается стать адвокатом. И после первого же занятия сообщила, что Максим в её помощи совершенно не нуждается, более того, это он может её научить.

Несмотря на лестную характеристику от Надежды Ивановны, Макс сдал экзамены в лицей со второго раза и поступил с так называемого добора, когда после первого этапа экзаменов организовали ещё один, дополнительный. В первые годы своего существования Правовой лицей имени Евгения Рихардовича Кастеля по праву позиционировался как элитное учебное заведение, попасть в которое было возможно исключительно благодаря силе интеллекта и таланту. Максим стал лицеистом, ведь он в избытке имел и то, и другое.

К моменту поступления Макса в лицей в доме сменилась пластинка. Сменилась в прямом смысле на аудиокассету. Музыка играла очень часто, у родителей было много пластинок, среди прочих даже Creedence Clearwater Revival «Traveling Band», Пол Маккартни «Flowers on the dirt», The Alan Parson`s Project с футуристической обложкой, выполненной в сине-бело-лазурных тонах, «Longplay» Сандры, а также Zodiac и многие другие. Слушали на комбинированном электрофоне «Россия». Комбинировал в себе этот аппарат проигрыватель грампластинок и магнитофон, внушительных размеров стереоколонки прилагались. Цена ему была 140 рублей — среднемесячная зарплата. Сначала проигрыватель стоял на журнальном столике в гостиной, а после моего рождения был перемещён в комнату к брату и бабушке, на освободившееся место поставили мою кроватку. Все остались довольны, особенно Макс, ведь теперь проигрыватель стоял прямо у него над головой, поверх секретера, колонки рядом, включай и слушай всё, что вздумается, хоть до позднего вечера. Однажды мне купили пластинку с детскими песнями, и всё время, пока она играла, я плясала, бегала, ходила и прыгала по комнате, как волчок. На полу лежал зелёный полосатый ковёр, полоски служили мне ориентирами: «Эти пять я перепрыгну, по зелёной пройду, потом семь шагов по разноцветной» и так далее, пока сон не сморит. Брат рассказывал, что когда мама ему сообщила, что беременна мной, они плясали, взявшись за руки вот по этому зелёному ковру. Я его обожала, этот ковёр. Идеальной степени жёсткости и колючести (на коленках ползать возможно, но недолго), подходящие к комнате размеры и насыщенные цвета сине-зелёно-фиолетовой гаммы. Можно было долго смотреть на ковёр, представляя уходящее за горизонт море.

Максим слушал не только металл, поскольку был не их тех, кто готов ограничить себя в выборе только одним музыкальным жанром. Были Ace of Base, их «Happу Nation» мне казалась таинственной, сакральной песней, звучали даже бойкие немки Tic Tac Toe. Самым заметным был, конечно же, Курт Кобейн и группа Nirvana. Голос Кобейна я обожала, он прочно запечатлелся в памяти. Максим всегда охотно давал посмотреть обложки аудиокассет, «Nevermind» не стал исключением. Было здорово увидеть малыша с голенькой пиписькой, воду в бассейне и доллар. Мне очень понравились цвета, в которых была оформлена обложка, — оттенки лазурного, синего, солнечные блики на коже малыша, чёрный шрифт и «поплывшая» надпись «Nevermind». Я чувствовала, что Nirvana для брата — это нечто особенное, совершенно другая, отличная от металла музыка. Под «Come As You Are» и слова “...and I swear that I don`t have a gu-un, No, I don`t have a gu-un…» хотелось крутить (не трясти, а именно крутить!) головой и плыть в бурлящей воде. Под «We passed upon the star We spoke of was and then…» из «The Man Who Sold The World» хотелось сесть и плакать. Я слушала, и казалось, что Курт поёт только для меня, что он здесь, рядом, можно взять его за руку, обнять, и его соломенно-жёлтые волосы будут щекотать шею. У брата была роскошная толстовка, чёрная, из плотной ткани, с капюшоном и, главное, с огромным портретом Курта Кобейна спереди! По рукавам шли надписи «Nirvana». Редкая в то время вещь, толстовки ещё не были распространены, и где Макс её раздобыл, остаётся великой тайной. Тогда, до эпохи MTV, музыкальные клипы можно было посмотреть в вечерних или ночных передачах по Десятому каналу, который впоследствии превратился в Рен-ТВ, в логотипе которого очень креативно из левого нижнего угла в цифре «ноль» расходились лучики. Ещё можно было купить видеокассеты со сборной солянкой из видеоклипов модных западных исполнителей. Максим однажды позвал меня посмотреть «Smells Like Teen Spirit». От клипа невозможно было отвести взгляд, хотелось смотреть, хотелось ещё Курта, барабанов, жёлтого тумана и обязательно увидеть лицо той чирлидерши, которая, запрокинув голову, извивалась в такт музыке. Но впечатление оставалось тягостное, как будто бы я только что стала свидетелем проявления чего-то глубоко личного, что должно оставаться в пределах гостиной. Беснующаяся толпа зрителей с размытыми лицами, сам Курт, кричащий в микрофон и застывающий на последних кадрах с уже беззвучным криком на лице. «Ему ведь плохо!» — думала я. И смотрела дальше.

Удивительно, но локальный, ограниченный стенами нашей квартиры пик популярности Нирваны случился уже после смерти Курта Кобейна в 1994-м году. На его примере я узнала, что такое «героин» и «самоубийство», Макс всё разъяснил. Это мне показалось логичным, я даже не особо удивилась, как будто вспомнилось нечто с давних пор знакомое. Ладно, значит, героин. Отношение к Курту Кобейну как к гениальному исполнителю и музыканту не поменялось абсолютно, но слово «героин» навсегда закрепилось как синоним смерти и беды.

Перед поступлением на первый курс лицея мама одела Максима с ног до головы в Levi`s, одежда была куплена в только-только открывшемся монобрендовом одноимённом магазине на проспекте Ленина, 93. У входа в него выстраивались несусветно длинные очереди, «голова» на ступеньках, тело очереди огибает угол дома, хвост теряется из виду за углом. Шутка ли, первый в Екатеринбурге, а значит, и во всей области магазин джинсовой одежды «Levi`s»! Джинсы и джинсовые рубашки, куртки, рубашки в «правильную» клетку, ремни, банданы, рюкзаки — всё, о чём мечталось при просмотре журналов! Макс выглядел отлично, очень модно, плюс атрибутика металлиста, волосы, отросшие до линии подбородка, и очки. К концу обучения в школе у него начало портиться зрение.

Период обучения Максима в лицее пришёлся на середину 90-х. Я перешла в старшую группу в детском садике, после неё следовала подготовительная группа, а затем школа. Мою лучшую детсадовскую подругу звали Юля Кольцова, и к моменту перехода в старшую группу нас разлучили по причине её переезда в другой район. В ходе какой-то странной рокировки, связанной с годом рождения, мы вдвоём с мальчиком по имени Филипп Хаймович оказались новенькими в незнакомой группе, где надо было строить новые отношения. В определённой мере это удалось сделать, но самые крепкие отношения, во всяком случае, до конца садика, у меня сложились с Филиппом Хаймовичем.

Я точно помню, что Макс был счастлив учиться в лицее, это ощущалось во всём. Контраст был разительный: после хорошей, добротной, но всё-таки обычной 88-й школы брат попал в единственное в своём роде учебное заведение, полностью отвечавшее его интересам, мечта стать адвокатом начала осуществляться. Преподаватели лицея и его руководитель были блестящими. Особенным расположением у Максима пользовался преподаватель философии по фамилии Мышинский. Я очень часто слышала эту фамилию: «Мышинский сегодня на занятии рисовал коней! Мышинский рассказывал о кришнаитах! Мышинский сегодня стоял на одной ноге!» Наиболее мне запомнился случай с одной из лицейских дискотек. Макс рассказывал, что им разрешали после какого-нибудь мероприятия оставаться в классе чуть подольше, естественно, алкоголь проносить запрещали, естественно, алкоголь проносили. Так, однажды в разгар веселья двери класса распахнулись, и вошёл Мышинский! Из магнитофона в тот момент звучала аудиокассета Линды, её первый, совершенно фантастический альбом «Танцы тибетских лам». Мышинский прошёл к магнитофону, перемотал кассету на песню «Мало огня», врубил её на полную громкость и к восторгу ребят начал отплясывать вместе с ними, а когда стал подпевать, произвёл настоящий фурор! Брат вспоминал про тот вечер: «…а когда пошёл ситарный проигрыш и слова «Это ночью и там, где свет, Это будет с тобой и мной, у-у-у-у-уооо-аа!», Мышинский воскликнул: «А теперь все подняли рукии-и-и-и–иии! И все вместе! У-у-у-у-уоооаааа!» По тем временам мало кто знал, что такое «ситар». Максим охотно делился подобными историями из лицейской жизни, я слушала с придыханием, как будто бы сама воздевала руки к потолку классной комнаты Правового лицея под песню Линды «Мало огня».

Имя и фамилия преподавательницы литературы рассеялись во времени, однако в тетрадях с сочинениями Макса за 10-й и 11-й классы (эквивалент I-го и II-го курсов лицея) имеются её исправления и комментарии. Дорого бы я дала за возможность учиться у человека, который настолько внимательно относился бы к моим трудам без намёка на снисходительность и с диалогом практически на равных.

10-й класс. Сочинение «Кто ищет, вынужден блуждать». В конце дан итоговый комментарий: «Максим! Кажется, всё верно! Но почему ты все свои размышления о Рудине „стянул“ к концу романа? В твоём сочинении разговор идёт о последних 4-х страницах. Тема благодатная! И раскрывать её на этом романе можно было бесконечно. Почему ты видишь заблуждения героя лишь в конце его жизни? Ведь вся тяжесть романа в главах центральных. А разве там не было поиска и блужданий? Вот поэтому и не хватило тебе материала на хорошее сочинение. А потенциал в ходе твоего размышления очень приличный!» Оценка 3 / 5.

Сочинение «Человек в бесчеловечном мире». Итоговый комментарий: «Максим! Извини за нескромный вопрос: а зачем тебе понадобился Фёдор Михайлович [Достоевский] для доказательства общеизвестной истины, что человек в подобном мире нормально жить не может? Разве Гоголь не об этом же? А у Кафки столько «мечтателей», что трудно разобраться в сути этого художественного образа. Надеюсь, ты понял, что сочинение по творчеству конкретного автора — это не повод для абстрактных размышлений. Есть мир Достоевского, есть герои Достоевского, которые действуют в конкретных ситуациях. И каждый раз появляется новое произведение… Ты понял, о чём наш договор? За что могу похвалить? Во-первых, появилось обилие слов и умение их расположить в ясную и толковую фразу. Во-вторых, ты хорошо стал видеть тему! Осталось только немного: уметь передать суть этой темы. Пока только «3».

11-й класс. Сочинение «Оставаться самим собой в ситуации неестественной. (Проблема нравственного выбора в литературе ХХ века)». Итоговый комментарий: «Добро, Максим, думаю, такая работа может дать хороший шанс на экзаменах!» Оценка 5 / 4.

Сочинение «Проблема несовместимости казарменного социализма с духовной сущностью человека». Итоговый комментарий: «Очень здравая работа, Максим! Принимаю всё, что здесь написано. Но! Вопрос, который мне разрешить не удаётся: ты почему стал таким многословным? Расписался к концу лицея? Конечно, хорошо, что есть о чём писать и умение это делать! Но не забывай про „земной“ финал наших уроков: выпускное сочинение тебя поставит в такие жёсткие рамки, что твой объём может обернуться против. Итог один: посмотри, где можно было (и стоило!!!) сократить полёт мысли, не теряя при этом глубину содержания». Оценка 5 / 3.

Читая данные комментарии, мне оставалось только радоваться за лицеистов. Их готовили к тому, чтобы уметь чётко излагать свои доводы с железной логикой образным языком.

В лицейские времена дома из проигрывателя часто звучала Агата Кристи, музыканты находились на пике популярности. «Сказочную тайгу» крутили в рядах киосков на улице Вайнера, дома мы с братом под неё прыгали в нашей комнате. В композиции «Опиум для никого», когда с барабанного подхода волной вступали гитары, а Вадим Самойлов затягивал «Я крашу губы гуталином, я обожаю чёрный цвет, и мой герой он соткан весь из тонких запахов конфет», голова сама собой падала на грудь, волосы свешивались на лицо, ограждая от жестокой реальности, а тело начинало двигаться ломаными, угловатыми па. Что такое опиум, Макс мне, конечно, объяснил на примере китайцев. Моей любимой композицией была «Чёрная луна», в которой мелодично вступала гитара, а на словах «Сердце твоё двулико, сверху оно набито мягкой травой, а снизу каменное-каменное дно» перед глазами возникал образ огромной женщины с дыркой в груди, внутри которой был камень в форме сердца, устланный сверху зелёным газоном. «Позорная звезда» у Макса тоже была. Мне этот альбом нравился меньше, чем «Опиум», не было в нём достаточно пронзительности и трагизма. И сложно было осмыслить фразу «Я на тебе, как на войне, а на войне, как на тебе».

Брат рассказывал, что концерт Агаты Кристи во Дворце Молодёжи зимой 1995-го стал одним из самых ярких впечатлений в его жизни. Только-только вышел «Опиум», и группа приехала на родной Урал, чтобы отыграть концерт. Разумеется, билеты раскупили тут же, но каким-то чудом Макс со своей подругой Мариной и другими ребятами из лицея сумели раздобыть билеты и попасть на концерт! После концерта продвинутая молодёжь пошла к Театру драмы, чтобы там, на берегу реки Исеть, во всю мощь юношеских голосов до рассвета горланить песни Агаты Кристи, пить вермут и целоваться в губы с налипшими на них снежинками. Брат потом недели две светился, как электрический прожектор, настолько он был счастлив вживую увидеть и услышать любимых музыкантов.

В лицее же Макс начал посещать театральную студию братьев Пресняковых. Называлась она просто: «Театр имени Кристины Орбакайте». Это был самый крутой андеграунд и самая отчаянная театральная альтернативщина, какую только возможно было отыскать в Екатеринбурге середины 90-х. В студии занимались не только лицеисты, но и студенты УрГУ, при котором она и была создана. Братья Пресняковы в своих постановках придерживались особого направления, которое можно было бы окрестить «оголтелым реализмом». На их сцене всё должно было быть по-настоящему и без прикрас. Иногда яркие впечатления от репетиций и спектаклей переносились в реальную жизнь. Так, во время работы над одной из постановок ключевым элементом декораций был подиум, по которому расхаживали туда-сюда девушки в дерзких авангардных нарядах, словно сошедших с эскизов японки Рэй Кавакубо. У одной из девушек по имени Таня было очень плохое зрение и не было контактных линз. Выходить на подиум в очках было немыслимо, поэтому она оставляла их за сценой, шла по подиуму, сослепу постоянно отклонялась от нужной траектории и с грохотом валилась то с одного, то с другого края подиума. Режиссёрам, братьям Пресняковым, это всё быстро надоело, и они нашли выход из положения, не изменяя себе. Девушке Тане было сказано: «Так, когда в следующий раз гробанёшься с подиума, высовываешь голову повыше и громко говоришь: «Ой! Пизданулася!» Трюк сработал, успех постановки в целом и девушки Тани был ошеломительным. Однако через несколько дней после представления девушка Таня оступается на главной лестнице здания Правового лицея, падает прямо на пятую точку и в присутствии толпы одноклассников и нескольких преподавателей, которые шли обедать, громко, с чувством восклицает: «Ой! Пизданулася!» Занавес. Аплодисменты.

Сыграть в спектакле Максиму удалось лишь однажды. Это была эпизодическая роль слуги, который должен был явиться на сцену в зелёном камзоле и в парике. Я с восторгом изучала афишу данного спектакля, название которого улетучилось из памяти, но нарисованная уродливая девочка с косичками и непропорционально большой головой и диковинный шрифт, который не всем удавалось разобрать с первой попытки, поразили моё воображение. С четырёх лет я занималась в балетной студии Дворца пионеров, бывшей усадьбе купцов Харитоновых, раскинувшейся на большой территории с возвышением, где открывался лучший вид на город. Каждые выходные мама водила меня в балетный класс. Мамы маленьких балерин дружили между собой и беспрекословно подчинялись нашему педагогу Маргарите Петровне, рыжеволосой подтянутой пожилой даме, ранее служившей в Оперном театре города Свердловска. Нас неоднократно водили на спектакли в Оперный театр, и после утончённых, выполненных в классическом стиле афиш к балетным и оперным спектаклям лист формата А4 с буквами разных размеров и странными рисунками, приглашающий на спектакль братьев Пресняковых, произвёл неизгладимое впечатление. Впоследствии я даже носила эту афишу в школу, чтобы показать одноклассникам, но они как-то не прониклись. Бóльшее впечатление на моих школьных друзей произвели шпоры, изготовленные Лёшей Кругляковым, который учился с Максом в одном классе. Что это были за шпоры! Нарезанные по высоте и сложенные в гармошку тетрадные листы, в каждую клеточку автор смог уместить три строки текста. Разобрать, чтó там написано, было решительно невозможно, но выглядело это потрясающе. Я считала, что надо обладать неким тайным знанием, чтобы расшифровать эти записи и уметь при этом не попасться. Коллекцию шпор Лёши Круглякова я бережно сохранила и потом использовала в играх, например, в качестве свитков с заклинаниями для оформления кукольной комнаты колдуна.

Роль в спектакле у Макса была крохотная, но когда он появился на сцене, зал взорвался аплодисментами, что было вполне естественно, поскольку брат оказывал на людей особое воздействие. Везде, где бы они ни появлялся, внимание тут же приковывалось к нему, причём специально он для этого ничего не делал, достаточно было ему зайти в комнату. Хотелось на него смотреть, слушать, наблюдать, как он двигается. Если в пространстве, где он появлялся, были другие парни, то на них смотреть переставали. Девочки хотели с ним дружить и ходить на свидания, мальчики тоже хотели с ним дружить и затевать что-нибудь дерзкое. Самое удивительное, что проявлений зависти или агрессии не было, все просто чувствовали себя хорошо рядом с ним, тянулись к нему, как цветы к солнышку. Дома было то же самое: хоть Максим и умел довести до белого каления, его обожали.

Я сама неоднократно становилась свидетелем того, как он действовал на людей. Говорил он всегда вежливо, с безусловным уважением к собеседнику, без намёка на менторский тон. В любой и самый подходящий момент мог ввернуть такую шутку, от которой все за животы держались от хохота, даже если минуту назад грустили. Сам Максим очень любил посмеяться, смех у него был на редкость заразительный, и улыбка, от которой было глаз не отвести. У брата в подростковом возрасте начались проблемы с зубами: их выросло чересчур много, они наползали друг на друга, некоторые темнели, это было единственное, от чего он смущался. Но в общении это его никак не ограничивало, если только внутренне, а внешне ни единого признака нерешительности или стеснения. Страх публичных выступлений у него попросту отсутствовал, он выходил и говорил когда угодно, где угодно и перед кем угодно. В то же время он мог спокойно коротать часы за чтением или прослушиванием музыки в плеере. Занимался брат в тишине.

Несмотря на подобную универсальную способность быть в центре внимания и сиять, особого стремления участвовать в спортивных соревнованиях у Макса не было. В юношестве он занимался каратэ и ушу, соревновался, где-то побеждал, но избиение друзей по команде на публике и получение блестящей статуэтки за победу точно не соответствовало его интересам. Предпочитал он битву разумов. Брат часто выигрывал первые места за доклады, рефераты, особенно в лицее, но был случай, когда ему довелось проиграть.

Однажды в лицее был объявлен конкурс рефератов по истории России, участники могли выбрать любую тему в достаточно обширных временных рамках. Максим в этот самый момент был увлечён эпохой дворцовых переворотов и досконально знал исторические события с 1725-го по 1762-й годы. Конечно, реферат он решил написать на эту тему. Готовился он тщательно, с упоением, использовал множество источников, сверял, проверял, думал, сто раз переписывал, мама сто раз перепечатывала текст на печатной машинке. Наконец обложка была любовно оформлена, подписана, наступил день защиты реферата, и Макс отправился в лицей. Доклад по своему реферату он сделал блестяще, ему аплодировали и слушатели, и жюри. Но! Несмотря на очевидное превосходство работы Максима, первое место присудили скромной тихой девочке, выступившей с докладом «Юродивые на Руси». Брат был взбешён и расстроен такой несправедливостью. «Да она сама как будто юродивая, стояла, как на эшафоте, ни одной свежей мысли в докладе!» — бушевал он. Я тогда узнала, кто такие юродивые. За брата было обидно, потому что в моём понимании он во всём должен быть первым. Эту девочку я тоже от всей души невзлюбила, хотя даже не знала, кто она и как выглядит. Каким-то образом доклад дошёл до Надежды Ивановны, соседки по даче, что преподавала историю в университете. Тогда она сказала маме, что у Макса склад ума учёного, и что ему хорошо было бы учиться на истфаке. К её мнению не прислушались.

Логика, ясность изложения и дерзость мысли всегда отличали работы брата и по истории, и по литературе. Так, например, Максим рассуждал о происхождении государства в своей одноимённой работе по истории.

«Начать следует с того, что и до государства люди тоже как-то жили, имея родоплеменной строй, охотясь, занимаясь собирательством, отдыхая и думая. Их окружали другие племена, жившие такой же жизнью. Но от этого состояния до состояния людей в государстве ещё очень далеко. Так что же заставило наших предков пойти на ограничения своих прав и свобод, обрекая на это и своих потомков? Ответив на этот вопрос, быть может, мы поймём, почему иногда нам очень трудно жить в государстве, почему иногда мы ненавидим его?

Традиционно среди причин, приведших к возникновению государства, называют основными: необходимость защиты от нападений враждебных соседей и защиты от стихийных бедствий. Но эти проблемы решались и без создания той жёсткой системы, которой является государство, просто создавался временный союз племён, распадавшийся по устранении угрозы. Примеры мы можем привести из истории. Отсюда видно, что внешние причины возникновения государства можно отвергнуть, так как они решались и без его создания.

Следовательно, должно было измениться что-то в самом человеке, должны были произойти глубокие перемены. Он начинает ощущать, что сам по себе он мал и ничтожен, но в соединении с другими представляет силу. Человек начинает представлять себя неотрывно от себе подобных. Им начинает ощущаться иллюзия духовной близости с окружающими, он боится остаться один, быть оторванным от сообщества людей. Подстраиваться под них, стремится не выделяться. Люди начинают отгораживать территории «свои» от «чужих».

Человек в таком состоянии начинает нуждаться в том, чтобы оберегали его жизнь, указывали бы, что и как нужно делать, чтобы направляли его. Тут появляются люди, понявшие состояние духа большинства и захватившие власть над ними. Таким образом, человек потерял свободу, приобретя иллюзию родства с другими и относительную защиту от тягот жизни. Избавляясь от этого, он теряет возможность жить и поступать по-своему, стремясь отдать себя под власть других, чтобы жить беззаботно, ему надоело самому устраивать свою судьбу, он стремится отдать это в функцию другого.

Ему кажется, что он непобедим, и что всё в его силах и власти, но как можно об этом говорить, если он потерял то, что делало его человеком — свободу, то есть независимость от других и возможность поступать по своему усмотрению.

Иногда в нём просыпаются человеческие чувства, но не тут-то было, ведь уже создан аппарат принуждения из глупцов, ещё не понявших, чтó они потеряли. Бунтаря быстро ставят на место, разъясняя ему с помощью силовых методов воздействия, чтó не нужно делать. И только тут он понимает, что потерял свободу и ещё ощущение себя как личности, так необходимое, чтобы жить нормально.

Изменить уже ничего нельзя — создана политико-административная страшная машина, суверенная организация публичной власти, располагающая специальным аппаратом принуждения и способная делать свои веления обязательными для всех. Её создали люди, воспользовавшиеся всеобщим восторженным состоянием духа большинства, обалдевших от иллюзии своего родства и силы. Она создана для счастья власть имущих и спокойствия пребывающих в неведении о своём горе людей, считающих, что всё так и должно быть.

Они так и умирают — уставшие и измотавшиеся из-за постоянного восторга и страха перед государством, так и не познав истинной свободы. Но, может быть, это и к лучшему: зачем понапрасну отравлять жизнь человека мечтами о том, что никогда не сможет осуществиться? Ведь государство никогда не позволит проявиться человеческой личности, так как это может подорвать его власть над ним, основанную на подавлении всего человеческого». Оценка 5 (отл.).

Впервые в жизни я попала в библиотеку тоже с братом. Это было в день рождения мамы в 1996-м году. Прекрасный солнечный весенний день, конец мая. Мама к празднику впервые сделала стрижку каре, купила бархатное платье изумрудного цвета и выглядела роскошно. Пришло много гостей, школьные друзья родителей, родственники, было море цветов, стол ломился от еды и напитков. Ярче всего помню огромную чёрную банку Nescafe и букет алых роз. Именно в этот день Максиму понадобилось вернуть книги в библиотеку, и он взял меня с собой. Идти пешком в библиотеку №17 Кировского района от дома ровно пять минут, предполагалось, что обернёмся мы быстро и успеем на мамин праздник вовремя. Как бы не так. Книги Макс, конечно, сдал быстро, но после произошло то, что он сам называл «зацепиться языками». Это выражение означало спонтанно возникшую беседу продолжительностью более пяти минут. В тот раз Максим зацепился языками с сотрудницей библиотеки, потом к разговору подключилась ещё одна, и ещё, в итоге все, кто был в библиотеке, собрались вокруг брата в кружок и как зачарованные слушали его рассказ. Я сидела рядышком, было очень интересно оказаться в месте, где хранится столько книг. Читать я начала с четырёх лет, а к шести поглощала все доступные моему пониманию книги и недоступные тоже пыталась. Теодор Драйзер в детсадовские времена остался непокорённым. В тот день я смогла почувствовать этот магнетизм брата, и как он становился центром внимания. Одет Максим был в рваные джинсы, кеды, чёрную футболку с рисунком в виде огромного черепа (в темноте череп ярко фосфоресцировал!), лёгкую джинсовую рубаху, волосы собраны в низкий «конский хвост», очки, на голове бандана с черепами и скрещенными костями, в ухе пирсинг — три серьги. Расходиться не хотелось, и домой мы вернулись с чудовищным опозданием на час-полтора. Мама на нас накинулась: «Где вы были?! Гости давно собрались, я уже начала волноваться! Ещё и Дашу с собой увёл!», но быстро остыла, всё-таки это её праздник, и надо было возвращаться к гостям. Вроде, пронесло. Да и вообще, на Макса было решительно невозможно злиться или обижаться дольше нескольких минут. По крайней мере, так было в хорошие времена. Как-то мама в своём дневнике, посвященном Максиму, описала забавный случай.

«3 года 2 месяца.

Провожали бабушку Лиду в Москву. В вагоне Максим увидел солдат (видимо, отслужили), сразу сделал серьёзное лицо и, отдавая честь, громко прокричал: «Служу Советскому Союзу! Есть!»

Ходили с ним в магазин. Пока стояла в очереди, Максим ко всем заедался, лез драться к большим ребятам и меня не смущался. Я на него ужасно рассердилась. Когда пошли домой, я очень зло говорю: «Вот подожди, придём домой, я тебя накажу!» А он так спокойно, ласково отвечает: «Подожду, мамочка, подожду». Мне стало смешно, и вся злость прошла. Пришли домой, ещё не разделись (он был в комбинезоне), а он подставил мне свою попу, чтоб нашлёпала, но я говорю: «Нет, голую попу буду бить!» Он вперёд меня разделся и ушёл в комнату. Я прихожу, он стоит посреди комнаты, сняв штанишки, — ждёт. Пришлось нашлёпать. Он, конечно, заревел, а я спрашиваю: «Ну почему ты так себя вёл, не слушался маму? Почему?» А он: «Потому что я своё дело не знаю». Мне стало очень смешно».

И так каждый раз. Каким-то непостижимым образом он умудрялся делать так, чтобы все ещё больше в него влюбились, даже после ошибок и дурного поведения.

С маминого дня рождения в 1996-м сохранилось много фотографий, потому что именно в том году в семье появился плёночный фотоаппарат Kodak. До этого немногочисленные кадры домашней хроники были сделаны приглашёнными фотографами, что случалось довольно редко. Мои любимые фото того дня: первое — мама на кухне с букетом цветов, второе — за столом сидят дядя Игорь, Макс, по левую руку от него мама, которая так выразительно смотрит на сына, что тут же становится ясно: «Она всё знает! Её не проведёшь! Лучше сразу раскрыть все карты». Что именно «всё», непонятно, но на всякий случай лучше карты раскрыть. Максим же в своём наряде металлиста мило смотрит в кадр. Экстравагантный внешний вид только подчёркивал его лучшие черты, сложно представить одежду, которая могла бы испортить эту внешность.

На выпускной фотографии из лицея Макс предстал примерно в таком же виде, но в толстовке с Куртом Кобейном вместо футболки с черепом. Лицеистам сделали каждому по красной папке, в ней — общее фото класса, благодарственное письмо и портретное фото. Я обожала рассматривать лица ребят, кто как одет, кто с каким выражением лица смотрит в кадр, все они, за исключением пары-тройки непримечательных девушек, казались мне необыкновенно крутыми, совсем взрослыми людьми, которые могут делать всё, что заблагорассудится. Максим демонстрировал мне фотографию, снабжая каждый показ красочными комментариями. Он предпочитал показывать мне фото сам, чтобы я без спроса не залезала в его бумаги. Особо меня интересовали те, кого я когда-либо видела, и те, о ком хотя бы что-то слышала. Лёша Кругляков, автор несравненных шпаргалок, симпатичный парень с волнистыми волосами и утончённым профилем, несмотря на невысокий рост, почему-то оказался в заднем ряду, около Макса, да ещё и голову повернул, продемонстрировав вместо анфаса профиль. Максима поместили в задний ряд по причине совершенно неуместного для официального фото внешнего вида. Волосы он в тот год отпустил до рекордной длины. В первом ряду усадили тех, кто был одет в костюмы с галстуком, девочек в скромных платьях и пиджаках и Лену Расторгуеву посередине просто потому, что она сногсшибательно выглядела. Одета она была во всё белое — брюки, белую кружевную кофту, подчёркивавшую декольте в рамках на грани допустимых, волосы её оттенка «пепельный блонд», собранные на затылке, по бокам абсолютно симметрично выпущены две пряди. На ногтях тёмно-бордовый лак. Карие глаза и лёгкая улыбка, которая, казалось, не то расплывётся и превратится в смех, не то сейчас исчезнет. Рядом с Леной сидел Вадик Белозёров, про которого Максим рассказал лишь одно: «Вадик с нашей компанией очень мало тусовался, у него был спортивный режим. Зато однажды, во время драки, свалил соперника великолепным ударом с разворота ногой в грудь». Вадик занимался каратэ, открыто и пристально смотрел в кадр и очень мне нравился на фото. Но гораздо меньше, чем Максим Череповский! К сожалению, в лицейские времена он перестал приходить к брату в гости.

Увидев фотографию впервые, я тщетно пыталась отыскать глазами Лику Веллер, к которой брат питал симпатию, разумеется, взаимную. Когда Максим мне её показал, стоящую во втором ряду, одетую в пиджак с розовым цветком на груди, я не поверила, сказала, что это не она. Брат промолчал, а я возмутилась. Потом до меня дошло, в чём тут оказалось дело.

В этом же году, в феврале, Макс отмечал свой день рождения и пригласил некоторых однокурсников по лицею к нам домой. Все остальные члены семьи решили не вторгаться в приватность ребят, мама и бабушка приготовили угощение, а когда гости стали собираться, настала пора нам расходиться по своим гостям. Мама в тот вечер повела меня в гости к своей подруге Лене Кузнецовой, которая жила тогда с детьми на ЖБИ (в районе завода железобетонных изделий) в небольшой квартире. Я была поражена тем, что у детей, двух мальчиков, в комнате стояла двухъярусная кровать, я в неё влюбилась! Весь вечер мы с ребятами провели в игре в догонялки, бегая по квартире и лазая по этой чудесной кровати. Перед тем, как нам с мамой уйти, брат провёл меня в гостиную и представил своим друзьям. Хоть я и смутилась от большого количества высоких, красивых незнакомых людей, было жутко интересно их рассмотреть и узнать, чем они тут будут заниматься, когда все домашние уйдут. Даже хотелось забраться в шкаф, но потом я рассудила, что мама без меня не отправится в гости. Когда Макс подвёл меня к Леночке Расторгуевой, я так и обомлела от её красоты. А когда она сказала: «Ой, какая лапочка!» и пожала мне ручку, уходить совсем расхотелось. Когда появилась опоздавшая Лика Веллер, я чуть не расплакалась от досады, что меня повезут куда-то на ЖБИ. На Лике было надето чёрное обтягивающее ультракороткое платье с бретельками, перекрещивающимися между лопаток, высоченные каблуки, а на спину ниспадали чёрные локоны. Видела я её издалека, из кухни, и сбоку, она быстро прошла в гостиную. Второй раз меня туда не повели, вот я и не увидела её лица. Потом в воображении я его дорисовала, но на фотографии оказалась совсем другая девушка.

История, которая случилась в её семье в дальнейшем, меня глубоко тронула. Папа Лики был преуспевающим, широко известным в Екатеринбурге адвокатом, пользовался уважением коллег и любовью домашних. Однажды он поехал в отпуск в далёкую экзотическую страну, отлично провёл время, вернулся в Екатеринбург и вдруг начал лихорадить. Пошёл по врачам, никто не мог понять, в чём дело. Дошёл до инфекционистов, которые немедленно его госпитализировали. Но лечение не помогало, лихорадка не проходила. В итоге на фоне длительной лихорадки, не купирующейся ничем и постепенно перешагнувшей за 40`С, папа Лики Веллер скончался в расцвете карьеры и жизненных сил. Макс рассказывал, что это событие стало шоком для профессионального сообщества, друзей, благодарных клиентов и, разумеется, для семьи. Лика перестала разговаривать, только курила сигареты, почти ничего не ела, потускнела и напоминала привидение. Все ей сочувствовали и желали, чтобы она пережила это горе. Ей это удалось, к концу лицея она пришла к относительной норме и благополучно сдала экзамены в Юридическую академию.

Кроме Лики Веллер, я искала на фотографии ещё одну девушку, лучшую подругу Макса, его partner-in-crime по имени Марина, с которой они ходили на концерт Агаты Кристи. Как я поняла позднее, её на фото быть не могло, поскольку она была на два года младше. С братом они познакомились через лицей и театральную студию братьев Пресняковых. Потом случилась поездка учеников Правового лицея им. Кастеля в город-герой Одессу. О поездке этой долгие годы ходили легенды. Ещё бы, целый вагон удалых, весёлых, пренебрегающих запретами старшеклассников едет на весенние каникулы в Одессу! Два дня пути на поезде туда, неделя в городе и ещё два дня пути домой.

Макс рассказывал, что вермут в той поездке лился рекой, а в тамбуре из-за клубов дыма от сигарет и самокруток с анашой можно было вешать топор. Однако обошлось без происшествий, все выжили и вернулись обратно, сплочённые поездкой. Цель путешествия, разумеется, была образовательная — познакомить лицеистов с главными достопримечательностями города, с его уникальной архитектурой, историей, дать детям увидеть море, пусть пока ещё холодное. Утром и днём лицеисты послушно загружались в автобус, слушали экскурсовода, а вечером и по ночам кутили, как в последний раз. Многое было не для моих детских ушей, Максим рассказывал выборочно. Например, как в одном из одесских баров с дискотекой они набедокурили, разбили что-то, начался скандал, и всем пришлось срочно ретироваться через кухню. А Марина к этому моменту настолько устала танцевать, что Максу пришлось взвалить её себе на плечо, как только что добытую дичь, и таким манером выносить подругу из горячей точки.

* * *

1 класс

К моменту начала учёбы в 9-й гимназии города Екатеринбурга у меня уже сложилось некое общее представление о том, что такое наркотики. Я знала, что есть марихуана (конопля, анаша), героин, слово «гашиш» встречалось в литературе. Это было неизбежно, словно что-то витало в воздухе, оставалось только ухватить. Я и ухватила. К осени 1996-го года уже вышел в продажу альбом «Ворона» суперпопулярной на тот момент Линды с композицией «Марихуана». Припев «Мама-мамарихуана, это не крапива, не бери её, оу-оу-оу-о» идеально ложился на слух и долго проигрывался в голове. Двумя годами ранее, в 1994-м году, вышло «Криминальное чтиво» Тарантино, фильм возможно было найти на видеокассетах либо в продаже в магазине, либо в видеопрокате, либо пиратскую версию на рынке или в подземных переходах. Этот гениальный фильм, в котором восхищения стоят каждый кадр и каждая секунда, брат посмотрел у кого-то в гостях. Есть там эпизод, когда один из героев, Винсент Вега в исполнении Джона Траволты, по пути на ужин с женой своего шефа решает уколоться дозой героина. Играет «Bullwinkle Part II» калифорнийских сёрф-рокеров 50-60-х The Centurions, Винсент расстёгивает кожаный футляр с аккуратно разложенными предметами для употребления отравы, делает укол, после чего, одурманенный, едет в машине по вечернему Лос-Анджелесу. Спустя годы Макс сказал полушутя, что эта сцена «разрушила его жизнь». Как могло быть иначе, когда в кино всё выполнено настолько безупречно! От экрана было глаз не отвести, а с учётом врождённой тяги брата к экспериментам над собой и над жизнью итог был вполне предсказуем.

На лицейской фотографии был ещё один парень, звали его Костя Швецов. На фото он стоял во втором ряду в центре, одетый в белую водолазку и почему-то в красный пиджак. Костя Швецов умер от передозировки героина ночью дома в своей постели на первом курсе Юридической академии, куда поступило большинство ребят из лицея. Утром, уже окоченевшего, его обнаружила мама. В разговоре со мной брат всегда был до определённой степени откровенен, он хорошо понимал, что можно говорить, о чём лучше не упоминать, а что надо разъяснить. Несмотря на ораторские способности, в повседневной жизни Макс не замыкался в монологе. Мы с ним разговаривали. Он что-то рассказывал, я слушала, задавала вопросы, он отвечал, давал комментарии, реагировал. Никогда не говорил «Отстань!» или «В другой раз, сейчас некогда, иди играй» и прочее, что говорят взрослые, чтобы отвязаться от детей. Мой непревзойдённый собеседник.

Случай с Костей Швецовым его напугал, а меня сбил с толку. Ассоциация «героин = смерть» подкрепилась, но мне было непонятно, как Костя, который сейчас смотрит на меня с фотографии, умер? Умер и всё? Что дальше? А как же его мама? Заволновались многие, в том числе наша мама. Окончательное понимание того, что творится какое-то зло, дал мне случай с походом в гости на день рождения Филиппа Хаймовича.

В старшей группе детского садика после переезда моей лучшей подруги Юли Кольцовой в другой район и, соответственно, в другой садик я осталась одна. С другими ребятами тоже дружила, мы играли все вместе, но самая заветная подруга уехала. Постепенно и совершенно незаметно я подружилась с мальчиком по имени Филипп Хаймович, да так, что мы с ним стали не разлей вода. Как Джинни и Форрест Гамп, с одной лишь разницей, что Филипп был мальчик сообразительный, а я не залезала к нему в детскую через окно. Юлю Кольцову я позабыла довольно-таки быстро, потому как с Филиппом нам было очень весело. Даже в тихий час, когда детям полагалось лежать с закрытыми глазами и пытаться спать, мы, лёжа на соседних раскладушках, болтали о всякой всячине. У Филиппа были классные игрушки — трансформеры, супергерои и полицейские, он приносил их в садик. У меня — красивые платья, единственный среди всех девочек костюмчик с шортами, и я всегда могла на пустом месте придумать увлекательную игру. Но особую любовь мы оба питали к динозаврам! Родители Филиппа купили ему несколько потрясных альбомов про динозавров с картинками и текстами и несколько фигурок динозавров-малюток, которыми Филипп дорожил и приносил в садик. Приносил редко, но когда это случалось, играли мы самозабвенно. Без фигурок же просто представляли, что мы сами динозавры и должны прямо сейчас спастись от лавы, которая извергалась из вулкана во дворе садика и уже растекалась по полу в игровой. Обычно Филипп становился трицератопсом или тиранозавром, а я — птеродактилем или ихтиозавром, мне представлялось очень удобным, что можно летать и плавать. Родители, и Филиппа, и мои, умилялись, бабушки с той и другой стороны нас обожали, остальные дети в садике называли нас «женихом и невестой», оставалось только немного подождать и потихоньку начать выбирать дату свадьбы. Но тут наступила пора родителям делать выбор другого свойства — в какую школу нас отправить. Мама моя об этом особо не задумывалась. С четырёх лет я занималась балетом в школе имени Дягилева, её называли «школой искусств». Знаменита она была тем, что детям предоставляли много возможностей и свобод для творчества. Находилась школа искусств в одном квартале от Правового лицея, и с молчаливого согласия домашних предполагалось, что я пойду учиться туда. Но однажды бабушка Филиппа Хаймовича спросила мою маму: «Людочка, а вы не думали про девятую гимназию? Это очень хорошее место». Мама честно ответила, что нет, но заинтересовалась и записала меня на подготовительные курсы. Для того чтобы поступить в «девятку», детям полагалось сдать экзамен, к которому обычно готовили один год. Я пришла на первое занятие, привела меня бабушка. Занятие проходило на втором этаже правого крыла здания, в кабинете в конце коридора, около мужского туалета. Окна кабинета выходили на реку Исеть, был тёплый летний день, настроение у меня было чудесное. В этой школе мне понравилось всё — и здание, и лестницы, те самые, старинные лестницы, выложенные металлом, массивные чугунные перила, колонна на первом этаже, высоченные потолки, огромные окна-арки, да и в самом классе было интересно и весело. За партой за моей спиной сидел мальчик с серебряно-белыми волосами и родинкой на правом виске, правильно угадавший загаданное учительницей слово «череп». Мальчик этот врезался мне в память, но больше на подготовительных курсах мы не встречались, потому как после первого занятия маму вызвали в школу и сказали: «Вашей девочке эти занятия не нужны, приходите сразу на экзамен». В тот день мы с бабушкой по пути домой прошлись одну остановку по Плотинке (так называли и называют по сей день широкий автомобильный мост через реку Исеть и все примыкающие набережные). Спустились по ступенькам поближе к воде, я бегала туда-сюда вокруг бабушки, и вдруг нашла на газоне газетный свёрток с чем-то твёрдым и квадратным внутри. Разворачиваю газету, и вижу целый набор фотокарточек женщин с голыми грудями! Вот это находка! Начинаю смотреть, тут подходит бабушка, спрашивает: «Что это у тебя?», видит, чтó я нашла и рассматриваю, выхватывает у меня из рук свёрток, швыряет его в мусорное ведро и быстрым шагом уводит меня подальше. Я была раздосадована, что не дали посмотреть фото голых тётенек. Рассказала на следующий день Филиппу, вместе горько повздыхали.

Сам Филипп честно отходил годичные подготовительные курсы в «девятку», но не прошёл вступительный экзамен. Я прошла и в «девятку», и в школу искусств, оставалось только выбрать. Экзамен этот проводили на первом этаже, по коридору налево, тут же опять налево, в кабинете французского. Присутствовали директор гимназии, легендарная Валентина Мефодиевна Желтоножко, и завуч младших классов, впечатлившая меня молочно-белой кожей и облаком седых волос на голове — я такого никогда раньше не видела.

Лето `96-го выдалось волнительным для семьи: Максим поступает в Юридическую академию, я — в школу. Со стороны родителей не было ни грамма давления. Брат учился успешно, несколько лет целенаправленно готовясь к поступлению, мне же просто предоставили свободу. Макс благополучно поступил в академию, я в свои школы тоже. В семье думали, куда же меня отдать, в итоге выбрали «девятку». Как потом с мамой вспоминали, между мозгами и танцами сделали выбор в пользу мозгов. Да и дорога в школу была проще некуда — по прямой по центральной улице города туда и обратно по 20 минут.

Филипп поступил в 13-ю «английскую» школу, впоследствии превратившуюся в гимназию. В дальнейшем его родители предпринимали попытки устроить ребёнка в девятую гимназию, но безуспешно. Так мы с Филиппом разлучились территориально. Окончательный раздор произошёл позднее. Поскольку теперь каждый день видеться было невозможно, мы активно ходили друг к другу в гости. Как-то раз Филипп пришёл ко мне, мы играли, веселились и в какой-то момент переместились в гостиную. Я лежу на полу на ковре дикой расцветки (он потом переехал на стену), Филипп где-то рядом, мы болтаем, и вдруг разговор зашёл о будущем, кто из нас кем станет. «Я буду балериной», — говорю я. — «А я — банкиром», — говорит он. — «И будешь всё время считать деньги!» — отвечаю я. — «Деньги — это главное в жизни! — восклицает он, — а ты будешь балеринкой, это ерунда». — «Главное в жизни — это искусство! Это деньги — ерунда!» — вскипела я. — «Нет, деньги!» — «Нет, искусство!» — «Нет, деньги!!!» — «Нет, искусство!!!» — «А ты — дура!» — «А ты — дурак!» — заклеймили друг друга, оба замолчали и насупились. Мама была свидетельницей данного идеологического спора и развела нас, когда запахло жареным. Брат тем вечером был дома и тоже всё слышал. Мама скорее позвонила Филиппу домой, чтобы его забрала бабушка. Вечер был испорчен. «Мама, ну почему он такой дурак?» — всхлипывала я, когда Филипп ушёл. «Детка, просто у каждого своё мнение, Филипп думает иначе, чем ты», — успокаивала меня мама. Мне и вправду было очень обидно, и я поняла, что Филипп к нам домой больше не придёт. Так и получилось. Была осень, золотые октябрьские дни. В начале ноября я была приглашена к Филиппу на день рождения, приглашение было очень красиво оформлено — набрано изысканным шрифтом на компьютере и распечатано на принтере, приняла я его с радостью.

К началу ноября 1996-го года Макс уже два месяца как учился в Институте прокуратуры Уральской государственной юридической академии. Уже умер от передозировки героина Костя Швецов, парень в белой водолазке и красном пиджаке. Мама ещё во времена учёбы брата в лицее знала, что он покуривает марихуану и выпивает вермут в компании друзей, но не превращала это в проблему, ведь Максим успешно учился. Однако смерть однокурсника от передозировки, страшное слово «героин» и перемены в поведении сына вызвали у неё непонимание и сильную тревогу, смешанные с чувством собственного бессилия что-либо предпринять. Каким-то образом получилось, что в гости к Филиппу на день рождения мы вышли из дома втроём — мама, брат и я. До дома Филиппа был один квартал прямо по проспекту Ленина и ещё квартал налево по улице Гагарина. И всю дорогу от дома до перекрестка улиц Гагарина — Первомайская, где находился дом Филиппа, мама и Максим скандалили. Макс шёл впереди, мама за ним со словами: «Стой! Остановись! Максим, не ходи туда, я тебя умоляю!» Мама рыдала, дёргала брата за рукав куртки, он огрызался и вырывал руку, не прекращая идти. Я растерялась, подбегала то к ней, то к нему, смотрела снизу на их лица, видела, что обоим очень плохо, мама плачет, а Максим злой. Брату я не говорила ничего, было ясно, что он не станет слушать, мамин же рукав плаща тихонько теребила со словами: «Мам, ну пойдём!» Про себя думала: «Зачем, зачем ты так плачешь, он всё равно уйдёт, перестань, перестань!». Мне было очень жаль маму, столько отчаяния было в её плаче. Макс, конечно, ушёл дальше, вверх по Гагарина, а мы пришли к Хаймовичам. Родители Филиппа были врачами, анестезиологом-реаниматологом и наркологом, специальности, спрос на которые вырос феноменально в последующие годы. На дне рождения было очень тихо, будто что-то разбилось, и все отдают себе отчёт, что как было уже не вернуть. Тогда в разговоре родителей Филиппа с мамой я услышала слова «нарколог», «наркотики», «что-то сделать», «есть возможность» и т. д. Помню красивый белый комод в гостиной и силуэт мамы Филиппа Хаймовича. Длинная шея, изящная укладка, выразительные черты лица, похожие на таковые у Лики Веллер. В садике я обожала рассматривать маму Филиппа. С того дня я больше никогда её не видела.

В юракадемии брат быстро перешёл от образа металлиста к стилю, который он сам определял как «спортивно-молодёжный». Волосы он слегка подстриг, они стали спускаться до середины виска красивыми волнами, очки сменил на контактные линзы. Носил в основном джинсы, чёрные или blue jeans, футболки, рубашки. В его гардеробе стали появляться яркие вещи, например, жёлто-чёрная ветровка с множеством карманов, синяя с белыми полосками по рукавам и на вороте футболка Adidas. В день её покупки меня взяли с собой в магазин, Макс долго выбирал между синей и зелёной. Из прежних знаковых вещей остался рюкзак Levi`s из чёрной джинсы. Рюкзак этот оказался неубиваемым, со временем поистёрся, в паре мест образовались небольшие дырки, но это лишь придало ему очарования, этакий «потёртый шик». Ещё у Макса были потрясные ультрамодные ботинки Shelly`s, самые настоящие Шеллисы на грубой подошве длиной до середины голени на шнуровке. Самым крутым в этих ботинках был их цвет — тёмно-синий, таких я не видела больше ни на ком. На улицах города встречались красные и даже жёлтые, а вот синие были только у брата. Он купил их в недавно открывшемся магазине с завораживающим названием «Camelot». Слово это казалось мне очень знакомым, и, заинтригованная, я канючила у брата, чтобы взял меня с собой в «Camelot», а он всё время отвечал: «Нет». Я очень расстраивалась, что детям почему-то нельзя в «Camelot».

Так Максим выглядел в академии, шло ему всё это чертовски и совершенно не вязалось с образом адвоката. Я ощущала, что восторга и удовольствия от учёбы, преподавателей и студенческой жизни у него нет. Он делился с мамой и потом со мной, что многое из программы первого и даже частично второго курсов уже было пройдено в лицее и слушать ранее усвоенный материал от менее талантливых и увлечённых преподавателей ему было очень скучно. Живой, деятельный ум всегда требовал пищи для размышлений, задач, которые надо было решать, общения. Лицейская компания распалась, ребят определили в разные группы. Из прежних друзей он сохранил контакт только с Мариной, но она была на два года младше и всё ещё училась в лицее. Марине выпала удача схватывать всё на лету, она была отличницей, что освобождало ей предостаточно свободного времени на весёлые клубные тусовки. С новыми друзьями брата из юракадемии она не пересекалась, более того, ей было известно, как они проводили свободное время, и она это категорически не одобряла. Обладая недюжинным умом и тактом, она не навязывала Максиму своё мнение, не учила его жизни, просто отстранилась от того, что не могла изменить. Брат же предпочитал исследовать крайности различных проявлений жизни, любил поэзию Маяковского и подсел на героин на первом курсе Юридической академии.

О, мистер Героин, вы такой один! Рождённый в лаборатории медицинской школы при госпитале Святой Марии в Лондоне, в первые годы жизни он служил в качестве лекарственного средства от кашля и вполне легально выпускался фармацевтическими компаниями в виде сиропа. Со временем мистер Героин вырос, возмужал, вырвался на волю и покорил весь мир. Усердия не потребовалось, число поклонников множилось день ото дня, ведь он, мистер Героин, дарил тепло, чувство покоя, эйфорию, устранял боль и давал возможность наблюдать приятные, но только лишь поначалу, видения. Ответы на вопросы на конце иглы. Ответы ценой своей жизни.

Оглядываясь назад, понимаю, что в младших классах я, не осознавая в полной мере того, что видела, наблюдала наиболее значимые фазы действия героина на организм человека, это был некий фон школьных лет. Декорации заднего плана, на которые не обязательно смотреть, но всегда чувствуешь их спиной. Будучи ребёнком, я никогда не видела игл, порошков, жгутов, пакетиков и прочих атрибутов для употребления героина. Никогда не видела брата в бессознательном или непотребном состоянии. Он всё тщательнейшим образом прятал, всегда был чист и опрятен. Отсутствовало то, что в одном превосходном фильме про гангстеров было названо как «грязь, мразь и дерьмо в раковине», обычная картина для мест, где собираются потребители героина. Героин, «гера», «герыч», «хмурый», «медленный». С первого раза не всегда возможно словить тот самый героиновый кайф, но уже со второго или третьего раза развивается сильнейшая психическая, а потом физическая зависимость. Когда за следующей дозой гонит уже не одно лишь только желание получить удовольствие, а страх перед болью во всём теле и в мозгах, которая неминуемо наступит, если не уколоться. «Так просто ты от меня не избавишься, дорогой. Теперь мы вместе. Навеки твой, мистер Героин».

Интересно, что деформации личности и каких-либо ярких изменений в поведении брата, во всяком случае в общении со мной или с бабушкой, я не замечала. Макс был всё так же весел, рассказывал интересные случаи теперь уже из студенческой жизни, много занимался, читал, что-то записывал в тетрадях. Стал чаще и на дольше уходить из дома, иногда даже на ночь, вот, пожалуй, самая главная перемена.

Осенью 1996-го у нас дома появилась самая настоящая видеодвойка, и стало возможным смотреть видеокассеты! До этого меня возили в гости к родственникам в коммуналку на Пионерском посёлке, чтобы посмотреть по видику кассету с мультиками «Том и Джерри». Я обожала и ездить, и мультики, и свою двоюродную тётю, которая со мной сидела в гостях, но всегда приятнее смотреть мультики когда захочется. С появлением видеодвойки Daewoo, купленной в моднейшем по тем временам магазине «Универбыт», открылся удивительный новый мир. Мир фильмов, музыки, мультфильмов и голосов, говорящих на других языках. Раньше у нас в гостиной стоял старенький «Рубин», который шумно, с треском включался и показывал пять каналов. На панель с кнопками можно было надавить, потянуть на себя, и тогда открывались пять шкал с рычажками и колёсиками, которые надо было крутить и искать «волну», чтобы изображение стало получше. Из телепередач мне больше всех нравились «Клуб путешественников» с Юрием Сенкевичем, «В мире животных» с Николаем Дроздовым, «Любовь с первого взгляда», которую вели Алла Волкова и Борис Крюк, «Марафон-15» с Сергеем Супоневым и толстеньким ведущим по имени Жора, и, конечно, «Что? Где? Когда?» — телезрители против знатоков и непреклонный Борис Ворошилов за кадром. Была ещё одна передача, в которой меня очаровывала заставка: большой зал, затянутый чёрной тканью, чёрный пол, повсюду расставлены островки из различных предметов — статуи, двери, кубы, облака из органзы, всё белое, подсвечено синим и красным цветами. Ведущей была женщина с короткой стрижкой. Я смотрела на неё и думала, как же здорово вот так сидеть в красивых декорациях. Наверное, если она захочет, то может остаться ночевать прямо в них. В передаче «Очевидное-невероятное» мне было не по себе от голоса Сергея Капицы, из-за этого содержание выпусков терялось и не фиксировалось. Клоун Юрий Куклачёв пугал своим безумным взглядом, но всё же я любила смотреть, какие номера вытворяют его коты и кошки, а вот телефокусник Амаяк Акопян представлялся самым настоящим волшебником. По вечерам смотрели сериалы «Дикая роза», «Просто Мария» и, конечно, «Санта-Барбара». Максим откровенно презирал бразильские и мексиканские мыльные оперы, но иногда приходил посмотреть «Санта-Барбару», скорее, чтобы в очередной раз подивиться тугодумию и неосмотрительности главных героев. Мне очень нравились Келли Кэпвелл, Мейсон, Круз Кастильо и как он воинственно вскидывает пистолет. Хотелось, чтобы Круз и Иден скорее поженились, а злодейка Джина получила по заслугам. «Рубин» был точкой притяжения. Когда его место заняла видеодвойка, «Рубин» переехал в комнату к нам с бабушкой, точек притяжения стало две.

Сложно сказать, чем объяснялся принцип выбора фильмов, но первыми на полке появились «Прирождённые убийцы» Оливера Стоуна с Вуди Харрельсоном и Джульетт Льюис в главных ролях, «Принцесса невеста» с Робин Райт, «Бонни и Клайд» с Уорреном Битти и Фэй Данауэй и «Пролетая над гнездом кукушки» с Джеком Николсоном. Я сто раз пересмотрела «Принцессу невесту», мне нравилась главная героиня, её волосы и наряды, нравился храбрый испанец Иниго Монтойя, жаждущий нанести смертельный удар шпагой убийце своего отца. Даже главный злодей, принц Хампердинг, впечатлял своим цинизмом и уравновешенностью. Ещё там был актёр Питер Фальк, он же лейтенант Коломбо из одноимённого сериала. Я смотрела и думала, что вот было бы здорово, если б мой дедушка пришёл и почитал мне вслух сказку.

Дедушка не пришёл. Он предпочитал всё свободное время проводить на дачном участке, это к нему должны были приезжать. Он любил, сидя за обеденным столом, надвинуть на один глаз кустистую бровь и строить страшные гримасы. Сначала это было забавно, потом начало казаться странным и совсем не смешным. Ещё дедушка считал, что лучший подарок для внучки — это кусок сырой свежей брюквы. Зато когда я однажды заболела, вместо дедушки пришёл брат! Только прочитал он мне не сказку, а нечто совсем другое.

В 1995-м году на экраны вышел фильм «Мертвец» Джима Джармуша с Джонни Деппом в главной роли. Немногим позже, благодаря видеодвойке, «Мертвеца» удалось посмотреть дома. Родители больше никогда к этому фильму не возвращались, Макс же остался в восторге и пригласил меня посмотреть это кино. Сцены с проститутками и момент с раздавливанием головы подошвой сапога он перемотал, суть фильма от этого не менялась. С самых первых кадров, где Уильям Блейк едет в поезде, а за окном проплывают горы, леса, равнины, дороги, брошенная кем-то повозка с обтрепавшимся на ветру пологом, скелеты животных, я была заворожена. Стало немного жаль, что в городе Уильяму Блейку отказали в работе, зато потом он повстречал индейца по имени Никто, и вместе они отправились в путешествие! Очень смешно было, когда Уильям Блейк, сам того не желая, прервал акт любви Никто с индейской женщиной, приняв их за ревущих медведей. Эту сцену цензура в виде брата пропустила, наверное, потому, что это было действительно забавно, а из обнажённых частей тела оказались видны только ягодицы Никто, когда тот помчался за Уильямом Блейком, намереваясь его прикончить. Великолепные персонажи от Игги Попа (я тогда понятия не имела, кто такой Игги Поп) и Билли Боба Торнтона (я тогда понятия не имела, кто он, и что этот человек — будущий муж Анджелины Джоли), которым на вопрос: «Кто здесь с тобой?» Блейк честно ответил: «Никто», определив себе таким образом победу в надвигавшейся схватке. Зигзагообразные узоры, которыми Никто украсил ему лицо и которые уберегли его от расправы со стороны индейцев. Огромная стрела, вонзающаяся в грудь охотнику за головами, преследовавшему главных героев. Тотемные столбы в индейской деревне, которые были показаны как бы снизу, глазами Уильяма Блейка, которого несут уже на носилках, готовя к последнему плаванию. И всё под потрясающие гитарные соло Нила Янга, которые проникают до самого сердца, как будто оставляя после себя электрический заряд. «Мертвец» стал одним из первых «наших» фильмов. И когда я заболела и слабенькая лежала в постели, ко мне пришёл Максим с большой книгой. Открыл её, пролистал, нашёл нужную страницу, на которой была изображена карта, перелистнул папиросную бумагу, которой карта прикрывалась, поставил книгу на подушку прямо перед моим лицом и начал рассказывать, какой путь проделал Уильям Блейк, откуда он выехал, где пролегала железная дорога, какие горные цепи она огибала, демонстрируя всё на карте. Бьюсь об заклад, что он выдумал бóльшую часть истории, ведь по фильму остаётся непонятным, где именно побывал Уильям Блейк. Но я чётко помню и книгу, и надписи на английском, и брата, сидящего с книгой на краешке кровати. Пожалуй, это помогло мне пойти на поправку быстрее. Забота мамы и бабушки бесценна, но когда приходит старший брат и дарит такой интересный рассказ, всё как будто умножается на тысячу и чувствуешь себя самой счастливой на свете девочкой.

В первом классе жизнь текла бурно, интенсивно и интересно. С первого же дня я подружилась с девочкой по имени Наташа, и с тех пор мы везде ходили вместе. Исследовать школу стало делом крайне занятным, она и казалась, и была действительно огромной. Первоклашки скромно размещались в нескольких кабинетах, спускались на первый этаж на уроки ИЗО, на физкультуру и в столовую. Тем, кому не очень повезло при распределении в группу иностранного языка, кому достался французский, спускались ещё и на него. Мне попался английский класс на втором этаже, Наташке — немецкий на третьем. Кроме этого, уроков на третьем этаже не было, и нам казалось, что на верхнем этаже учатся некие небожители, которым доступны великие тайны. Наташку, занимавшуюся художественной гимнастикой, и меня с балетной выучкой педагог по хореографии Бэла Николаевна сразу же взяла в танцы и практически тут же выпустила на сцену. На торжественном вечере во Дворце молодёжи, устроенном в честь посвящения нас в гимназисты, мы с Наташкой и другими ребятами танцевали на сцене, я — в первой линии, она — в третьей. На нас были белые платья в синий горошек, пышный подъюбник, на мальчиках — белые сорочки, жилетки и синие шорты до колена. Было очень красиво и торжественно, когда мы, первоклашки, выстроились на сцене в ряд, а девочки из старших классов повязывали нам заранее подготовленные воротнички. Мама объездила весь город, чтобы купить подходящую ткань, и потратила несколько вечеров, чтобы пошить воротник. Помню его на ощупь: плотное белое кружево с маленькими декоративными отверстиями, вокруг которых расходилось по пять лепестков цветка. В гимназии полагалось одеваться по дресс-коду «белый верх, чёрный низ».

С любимыми и ненавистными предметами я определилась быстро, в число первых попали русский язык, литература и естествознание, в число последних — математика. К ней у меня сформировалось особое отношение. Благо, что в первые три года учения нашей классной руководительницей была блестящий педагог, добрейшая Нина Сергеевна Зиннатуллина. Под её чутким руководством мне удавалось выдавливать решение задач и уравнений.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.