Бесплатный фрагмент - История Натаниэля Хаймана

Капли размером с пятифранковую монету с гулом летели к земле и разбивались об асфальт. Изо рта выходил тепловатый пар, цепляясь за губы, и улетучивался, едва успев согреть их. Кажется, пришла пора сказать «оревуар» тёплым дням и «бонсуар» сырым ноябрьским будням!

Всякий раз, когда городская суета надоедает мне своими тяжёлыми оковами, а шум машин раздражает барабанные перепонки скрежетом и визгом, я сбегаю в сад Альбера Кана. Сдаётся мне, это самое тихое место во всём Париже. К тому же здесь всегда, в любое время года, даже в самые серые и унылые дни, поют птицы, и как же упоительно их пение!

Прогулочным шагом, неторопливо, я гулял по аллеям, наслаждался чистотой воздуха после дождя, необыкновенной тишиной и благодатью. Останавливаясь то тут, то там, я вдыхал осеннюю свежесть, погружался в свои мысли и фантазии. Но счастье уединения длилось недолго — где-то с полчаса. Вдали я услышал не любимое пение птиц, а громкие голоса — оказалось, мне пришлось стать невольным свидетелем неприятнейшего и совершенно неинтересного мне разговора.

Я изрядно разозлился на тех, кто нагло прерывает мой, и без того редкий, покой, мою обеденную идиллию, и бодрым шагом направился прочь из сада. Слушать пошлые, пустые разговоры — увольте, не для этого я мчался через весь город в своё любимейшее место вдохновения.

У выхода я столкнулся с парой — высокомерным конопатым блондином лет тридцати, небрежно причёсанным и неряшливо одетым, и девушкой, маленькой, хрупкой, заплаканной, в тоненьком чёрном плащике, который явно не согревал её.

— Я не смогу без тебя… Я не смогу без тебя жить, пойми ты, наконец… — повторяла она вполголоса.

Парень придерживал её за плечо.

— Что ты хочешь от меня, Мадлен? Что?

Всхлипывая, девушка с надеждой смотрела в глаза возлюбленного и настойчиво повторяла один и тот же вопрос:

— Объясни мне, почему всё так вышло, Жерар?

Жерар не нашёл убедительных слов для своей девушки. Он стоял, как самоуверенный и себялюбивый господин, высоко подняв голову, и его оценивающий взгляд без всяких эмоций скользил по сторонам.

Я заглянул в глаза молодого человека и увидел в них лукавство, присущее соблазнителям, пройдохам и карточным игрокам, а также жестокость, насмешливость и дерзость. Видимо, этот Жерар был мастером лжи и коллекционером разбитых сердец. Девушка униженно обращалась к нему усталым осипшим голосом, но возлюбленный был непробиваем, словно стена.

Такому мужчине, который, чёрт возьми, своим холодным безразличием отталкивает женщину я бы бросил вслед: «Подлец». Но вмешиваться в их диалог не хотелось, говорят, лезть в чужие любовные дела — дурной тон.

— Мы не подходим друг другу, пойми и смирись с этим, — холодно произнёс Жерар. — Всё прошло. Забудь меня, забудь всё, что между нами было, и живи дальше. Я ведь много раз говорил тебе, что нам нужно расстаться. Так будет лучше для нас обоих. Нам не судьба быть вместе!

Сердце прекрасной девушки, казалось, вмиг превратилось в папье-маше после слов «не судьба», а я стоял как вкопанный и думал.

«Откуда ты, напыщенный и незрелый господин, знаешь, что тебе и этой девчушке предписано свыше? Как ты можешь сам решать, когда судьба и когда не судьба? Понимаешь ли ты вообще значение этого слова?»

От негодования я даже хмыкнул вслух: забавно и вместе с тем страшно, когда кто-то, легкомысленно наигравшись чувствами другого человека, списывает свою усталость и скуку на судьбу.

Меня зовут Доминик Рууд. Мне тридцать три года, и я журналист, который пишет необыкновенные истории из жизни людей, на первый взгляд кажущихся странными.

Впрочем, однажды ко мне обратился человек с весьма загадочной историей — он утверждал, что оказался в затруднительной ситуации, повторяя судьбу главного героя прочитанной им книги.

— Мсье Рууд, поймите меня правильно, но мне кажется, что я сам стал действующим лицом романа, словно кто-то или что-то заставляет меня повторять судьбу этого персонажа.

По правде говоря, я лишь пожал плечами в ответ на откровения господина, пожаловавшего в редакцию нашей газеты. Он хотел от меня помощи, но что, скажите мне на милость, может сделать рядовой журналист маленькой городской газетёнки? Слушая диковинный рассказ незнакомца, я сначала притворялся заинтересованным, а потом стал изображать из себя страшно занятого человека, обременённого рабочей и житейской усталостью.

— Я бы с радостью выслушал бы вас и помог бы чем смог, но, увы, сейчас я просто тону в работе. Приходите ко мне дней эдак через… десять.

Я полагал, что у этого господина пропадёт желание посещать меня второй раз или он вовсе забудет обо мне и о нашей редакции, пропахшей старыми бумагами, пылью и мышами.

Посчитав его визит ко мне каким-то вздором, шуткой, но никак не реальной историей, я зажил обычной жизнью: работал, обедал, перекидывался фразами с репортёрами, редакторами и прочими людишками, перебегающими из одной двери в другую с кучей бумаг и весьма деловитым видом.

Недели полторы спустя в дверь моего рабочего кабинета постучали. На пороге стоял тот самый незнакомец.

— Я пришёл ровно через десять дней, мсье Рууд, как вы и сказали.

Нежданный гость приближался к моему рабочему столу мелкими шажками. Я осторожно рассматривал странного посетителя, пытаясь понять, кто же он такой. Чиновник или банковский служащий? Офицер или врач? Путешественник или проходимец?

Он не улыбался. Его каменное лицо не выражало ни любви, ни тоски, ни жалости. Абсолютно ничего! Визитёр протянул мне руку, а меня словно ударило током от этого рукопожатия. Я почувствовал одновременно страх, неловкость и стыд — мне казалось, что человек, вошедший в мой рабочий кабинет, исподтишка изучает меня. Я уставился на подозрительного гостя, а затем пробормотал:

— Слушаю вас. Чем могу быть полезен?

Но он не спешил отвечать, вместо этого сам задал вопрос, сбивший меня с толку:

— Вы любите оружие?

Мужчина сел в кресло напротив моего стола и принялся рассматривать ружьё и шпагу, висящие на стене. Я был в полном недоумении: этот незнакомец искусно отвечает вопросом на вопрос, он в меру нагловат и наполнен харизмой. Не каждый журналист способен похвастаться такими качествами!

Я вспотел, закашлялся, но, отдышавшись, с заученной улыбкой ответил:

— Я миролюбивый человек и оружия не люблю. Ружьё — подарок от друга, а шпагу мне вручила французская команда по фехтованию.

— Завоевавшая прошлым летом на олимпиаде золотые медали. За месяц до начала игр в Москве вы спрогнозировали нашим мушкетёрам победу, написав статью с подробным исходом событий. Мне это известно, — спокойно произнёс посетитель.

Внешность у него была запоминающаяся: высокий статный брюнет с карими, немного припухшими глазами и острыми чертами лица. Не вставая с места, он подвинул кресло ближе ко мне.

— Слушаю вас, — повторил я настойчиво. — Чем могу быть полезен?

— В прошлом разговоре, мсье Рууд, я рассказал вам, что проживаю ту же историю, которая случилась с героем романа одного писателя.

— Какого именно романа и какого писателя? Почему вы решили пожаловать именно ко мне? Как я могу вам помочь? — возмутился я.

— Не торопитесь, пожалуйста, мсье Рууд, и не нервничайте. Нервы — слишком дорогая валюта, которая ещё пригодится вам в жизни. Позвольте, я расскажу вам всё по порядку.

Этот человек оказался не робкого десятка. Мне пришлось прикусить язык, чтобы не ляпнуть каких-то глупостей. Я не нашёл, что сказать, и лишь улыбнулся, хотя сделать это было нелегко: все мышцы лица застыли в напряжении. Помолчав немного под сомнительным взглядом незнакомца, который поглядывал на меня, будто оценивая мои способности, я огрызнулся:

— Никуда я не тороплюсь! Но вам не кажется странным и неуместным ваше появление в редакции, в моём кабинете и то, что вы говорите мне сейчас какие-то несуразные вещи, ни капли не похожие на правду? Они скорее попахивают какой-то нездоровой фантазией! Даже не так — откровенным бредом! Довольно с меня ваших загадок и ребусов!

Сам не знаю, что на меня нашло и почему я высказал в лицо этому невозмутимому человеку всё, что думаю о его истории. Я был уверен, что на такой минорной ноте наша встреча закончится, но посетитель не торопился уходить. Более того, он почувствовал себя ещё увереннее и свободнее.

Незнакомец сдержанно отнёсся к моему эмоциональному всплеску, продолжая изучать меня своим глубоким и пронзительным взглядом.

— Мои слова кажутся вам неправдой, а история, которой я с вами поделился, — плодом нездоровой фантазии?

— Совершенно верно, — сердито ответил я.

— И вы считаете всё это бредом?

Я молча кивнул, боясь показаться смешным, а сам чувствовал внутри странное волнение и дикую неловкость. Впервые в жизни я слышал начало странной и, быть может, таинственной истории из первых уст, от прилично одетого человека, совсем непохожего на душевнобольного, но вселяющего некоторые опасения. Я люблю необычные истории, в конце концов, я сам их выдумываю, но сейчас…

— Да, мне очень мало верится в правдивость вашей истории. И весь наш разговор кажется мне на редкость глупым.

— А как же ваши рассказы, которые вы пишете в ежемесячной газете от вашей редакции? Они тоже кажутся кому-то лживыми, глупыми и нелепыми, однако некоторые люди верят в то, что выходит из-под вашего пера, — с лёгкой усмешкой произнёс загадочный гость.

— Так это всего лишь рассказы, не имеющие ничего общего с действительностью! — парировал я, привычным жестом приглаживая волосы.

Мне опостылел нелепый допрос от человека, которого я видел второй раз в жизни.

— Я мастер воображения и письма, мне легко удаётся записывать выдуманные истории, и читатели, конечно же, верят в правдивость глупостей, сочинённых мною. Возможно, этого я и хочу: чтобы ряды поклонников моего творчества постоянно росли, чтобы как можно больше людей читали мои тексты и верили в них. Но сам-то я в них не верю!

Лицо мужчины, сидящего напротив, оцепенело при звуках моего серьёзного, раздражённого голоса. Мне страшно хотелось покончить с пустословием и перейти вплотную к делу, если оно имеется. Невольно я выпалил: «Зачем вы пришли ко мне?», но ответа на резкий вопрос не последовало.

Посетитель поспешно поднялся с кресла, разгладил и без того безупречную ткань своих элегантных брюк, но уходить не спешил. Мне казалось, что он подогревает мой интерес к его персоне и истории, планирует втянуть меня в какую-то авантюру. Наш разговор продолжался уже полчаса, и у меня сложилось впечатление, что этот человек — и манипулятор, и блистательный переговорщик, и, возможно, толковый человек. Бестолковые не одеваются с таким вкусом и лоском.

— Наверное, я ошибся в вас, мсье Рууд. Так бывает. К сожалению, вы не тот, кто может мне помочь. Вы красиво и правдиво пишете, у вас талант. И на минуту мне показалось, что вы от всего сердца верите в то, о чём пишете. Досадно, что это не так. Оказывается, рассказы для вас просто источник заработка и славы. Я ошибся в вас. Ошибся.

Тот, кто даже не назвал мне своего имени, подошёл ближе ко мне с полнейшим равнодушием на лице и попросил посмотреть ему в глаза. Он оценил в моём кабинете всё, от авторучки до цвета моего галстука. Но лишь одного, видимо, не уловил — моего скептического взгляда.

— Я оставлю вам свою визитку на всякий случай. Вдруг вы передумаете и изъявите желание ответить на мою просьбу.

Я неохотно посмотрел на маленькую прямоугольную карточку на моём столе. Не было никакого желания читать, что на ней написано.

— Не знаю, чем вам помочь. Скажу честно и без лукавства, давайте остановимся на этой, не слишком радостной ноте и вы покинете мой кабинет, — произнёс я с непреклонной решительностью и выразительно взглянул на дверь. — Вам лучше уйти.

— Да, конечно. Я вас оставлю.

Он протянул мне руку в знак прощания, я ответил тем же и снова встретился глазами с гостем. Он смотрел на меня обречённым взглядом, как мне показалось, полным отчаяния и боли. Его холодная рука по-мужски крепко ударила по моей, заставив меня вздрогнуть, жутковатое ощущение пробежало по всему моему телу и добралось до самого сердца. Взгляд странного визитёра не отрывался от моего лица. Казалось, воздух в кабинете был наэлектризован напряжением и недосказанностью.

Быстро высвободив руку из его ледяной ладони, я сорвался со стула и поспешил к двери, вновь намекая посетителю, что время визита истекло и ему пора уходить.

Мужчина оправился от неудачного разговора и, не проронив ни слова, вышел.

Я выдохнул с облегчением, радуясь, что неловкая ситуация закончилась. Не винил себя, не стыдил за то, что был резок и грубоват с посторонним человеком. Что поделаешь, такова жизнь! Не всегда же мне приручать всех людей и блистать шикарными манерами.

Я вернулся за рабочий стол и погрузился в раздумья. Небольшая карточка, лежавшая на столе лицевой стороной вниз, скоро отправилась в тот шкафчик, куда я бросал ненужные вещи и бумаги. В конце концов я решил немедленно приняться за работу и прекратить думать о всяких глупостях.

— Ну же, Доминик, надо работать! — сказал я самому себе. — Хватит валять дурака!

Я положил перед собой чистый лист бумаги и взял ручку. Прежде чем написать очередную историю и выпустить её в свет, я обычно набрасываю черновик, перечитываю его, расширяю, вычёркиваю лишние фразы или ненужные словосочетания и, наконец, отшлифовав текст, как дорогой изумруд, отдаю редактору.

Но сейчас… О чём писать? Я не мог припомнить ничего из того, что прокручивал в голове несколько дней, не получалось связать ни слова, ясные мысли не рождались.

Когда стрелка часов уже подползала к восьми вечера, я всё же решил бросить скудное вступление новой истории. Рабочий день заканчивался, и я охотно покинул свой кабинет, спустившись на парковку.

Мне не хотелось бесцельно кружить по городу. Я не испытывал острого желания наблюдать улицы, усеянные окурками, обрывками бумаги и прочим мусором. Тяжёлому запаху пищи, коротким и длинным гудкам автомобилей я предпочёл бы ежевечернюю компанию любимой, благоухающей сладкими духами женщины, которая ждала меня в уютной квартирке на Бурсо.

Автомобиль тронулся с места. В лобовом стекле отражалась голубовато-серая дымка. Любуясь привычным видом вечернего Парижа, я подумал, что было бы прекрасно купить возлюбленной цветы, наверняка она без ума от них. На миг меня окатило волной стыда: я не мог припомнить, дарил ли я ей когда-либо цветы за то время, что мы были вместе?

Катаясь по бульварам, окрылённый романтическими мыслями, я искал приличный цветочный магазин. В мечтах рисовалось, как моя дама сердца восхитится пышным букетом и осыплет меня жаркими поцелуями.

Я подъехал к симпатичной цветочной лавке, но, к сожалению, она была закрыта.

— Ничего, — сказал себе я, — в этом огромном городе сотни цветочных магазинов, сейчас найду другой. На часах ещё нет и девяти.

Я двинулся дальше.

Нестерпимое желание отыскать цветы охватило меня. Я жаждал достать самый изысканный и свежий букет для своей возлюбленной.

Впервые в жизни меня охватила такая робость перед входом в цветочную лавку. Когда я открыл дверь, колокольчик на ней предательски зазвенел, и моё смущение усилилось.

— Что же вы так поздно? Не подумайте, я вас не упрекаю, просто спрашиваю, — перевязывая стебли алых роз нарядной лентой, пробормотал продавец — мужчина зрелых лет. — Впервые покупаете цветы?

Тон его был вполне дружелюбным, но слова задели меня, и я огрызнулся:

— С чего вы взяли? Для вас так важно, впервые или не впервые ваш клиент покупает цветы?

Продавец ничего не ответил, лишь слегка улыбнулся.

— Вы Доминик Рууд, верно? Публикуетесь под псевдонимом Дранреб Даник.

— Да. Как мило, что вы меня узнали, — его слова смягчили меня, и я заговорил вежливее.

— Не обольщайтесь, я не в восторге от ваших историй, и мне не нравится ваша манера письма: такое чувство, что вы и сами не верите в ту ерунду, которую пишете.

Продавец понаблюдал за моей мимикой, словно проверяя, какой эффект произвело его высказывание, и снова вернулся к своей работе.

Я бросил на него недоумевающий взгляд.

— Я пришёл к вам купить букет белых роз, а не обсуждать своё творчество и выслушивать критику!

— Ну хорошо, будет вам букет! — засмеялся цветочник. — Из какого количества роз его собрать — из пятидесяти одной или, быть может, из сто одной?

Голос его прозвучал иронично, а на лице играла едва заметная ехидная усмешка.

— Нет, это слишком много, — растерянно выпалил я.

— В таком случае, может, одну белую розу на длинной ножке? Одна роза — одна любовь. Очень символично и романтично, вам не кажется? — настойчиво спрашивал продавец.

Я прервал поток его издёвок.

— Извольте, я передумал что-либо покупать у вас: пропала охота. В другой раз, наверное.

Продавец в белом халате не отрывал глаз от своего дела и увлечённо оформлял букет, весело напевая под нос песенку:

— Дом, дом, дом, милый дом, я пришёл, а там дурдом…

Однако, заметив, что я направляюсь к выходу, он неожиданно крикнул:

— Передавайте ему привет!

— Будьте любезны, кому и от кого я должен передать привет, ведь я не знаю вашего имени, мы же с вами не знакомы? — оторопев, спросил я.

Седовласый цветочник с добрым взглядом, но весьма острым языком даже после этих слов не представился и продолжил заниматься своими делами. Подождав ещё немного, я понял, что называть своё имя он не желает. Я повторил вопрос более настойчиво и дерзко:

— Так кому я должен передать привет?

— Натану, кому же ещё! — спокойно ответил продавец.

— Какому Натану? Я не знаю никакого Натана!

Мне показалось, что работник цветочной лавки был почему-то неприятно удивлён моим ответом.

— Зато он вас знает! — величественно ответил продавец.

Воздух, насыщенный густым ароматом цветов и таинственной недосказанностью слов продавца, чудовищно сдавливал мне грудь, и я поспешно оставил старика наедине с его душистым товаром.

Домой я приехал, мягко говоря, не в настроении. Желание сделать приятное возлюбленной завершилось неприятным провалом. Лили заметила, что лицо у меня хмурое, и скомандовала:

— Садись и рассказывай, что за муха тебя укусила.

В руке у неё была тоненькая сигарета, которую она забавно крутила между двух пальцев. На столе перед ней стояла большая тарелка с черничным тортом, который она украшала к моему приходу.

Заметно было, что Лили очень старалась с десертом на ужин. Она великолепно готовила самые вкусные на свете торты: земляничные, клубничные, ежевичные.

Немного ослабив тугой пояс пеньюара, Лили показала мне краешек бедра — молодого, чистого, тёплого.

— Как я люблю твоё тело, никто на свете с тобой не сравнится… — прошептал я, целуя плечо Лили и поглаживая её ножку.

— Так ты скажешь, в чём дело? — спросила Лили, убирая мою руку со своего бедра.

— Видишь ли, милая… — начал я в замешательстве. — Неудобно, право, даже говорить об этом… В общем, я хотел купить тебе цветы, но так и не сделал этого: продавец из цветочной лавки оказался каким-то ненормальным хамом — подтрунивал надо мной, дерзил. Он настолько отвратительно вёл себя, что отбил у меня всю охоту покупать букет вообще у кого-либо.

Лили на минуту загрустила, оттопырив нижнюю губу, но быстро ободрилась и воскликнула со смешком:

— Мой дорогой Доминик, я польщена! С чего вдруг ты решил именно сегодня купить мне цветы?

— Просто подумал о том, что я ни разу в своей жизни не дарил их тебе… Прости, что мне не удалось сделать тебе сюрприз.

— Как это мило с твоей стороны, дорогой! Ты можешь подарить мне букет завтра, если, конечно, не пропадёт желание порадовать меня. И не бери в голову всякие глупости. Всё! А теперь иди переодевайся и отдохни немножко. Через полчаса стол будет накрыт.

Я засмеялся и продолжил наблюдать, как Лили суетится на кухне.

Полный благодарности за понимание, наивную детскую доброту, лёгкий шарм, за необычайно вкусные ужины и тёплую постель, я смотрел на неё и не мог отыскать слов, способных выразить признательность за всё, что она делает для меня.

— Что? — улыбаясь, спросила Лили.

— Как тебе сказать, любимая… Я нахожу, что ты катастрофически обворожительна.

— Правда? — Лили прищурила глаза, в шутку демонстрируя недоверие моим словам.

— Ну конечно, моя пташка.

Лили повела бровью и засмеялась, а я отправился в комнату, чтобы сбросить с себя будничную одежду и удобно устроиться перед телевизором.

Не знаю, сколько я просидел на своём любимом низеньком диване, обитом тканью изумрудного цвета. В какое-то мгновение я почувствовал, что засыпаю и падаю в яму — этому поспособствовали слабые пружины, которые уходили внутрь каждый раз, стоило только сесть на диван.

Резко проснувшись, я машинально потянулся к телевизионному пульту. Гостиную вмиг наполнил звук, доносящийся из небольшого ящичка, он полностью заглушил звон посуды на кухне.

Мне не особо хотелось всматриваться в картинку, транслируемую телевизором. По каналу Discovery шла передача «Забытые боги», показавшаяся мне довольно скучной. Не посмотрев и минуты, я поднял пульт, чтобы переключить канал и прервать речь диктора о вечной любви.

— Что общего у забытых богов с вечной любовью? — пробубнил я себе под нос, нажимая на кнопку пульта.

Что значит «вечная любовь»? Разве у любви существует срок годности?

Ах, какой вздор!

Как по мне, ни богов, ни любви не существует. Я не верю в эти вымышленные субстанции! Знаю точно: есть привязанность, тёплая дружба, доверительные отношения, основанные на правде и взаимном уважении, физическая близость, приступы ревности, бессонница и безумие. Всё.

Каналы не переключались, безликий и монотонный голос всё говорил и говорил. Кнопка переключения каналов и дальше не отвечала на нажатия.

— Да… Да… Видимо, батарейки сели, — сказал я себе и поспешно заменил их.

Но телевизор не реагировал на пульт. Казалось, голубой экран жил своей жизнью.

— Доминик, — во взгляде Лили, бесшумно вошедшей в комнату, отражалось огорчение, — ужин скоро остынет. Сколько можно тебя звать?

Вытирая руки вафельным полотенцем, она озабоченно спросила:

— Почему ты стоишь посреди комнаты? Что с тобой?

— С этим телевизором какие-то неполадки, чёрт бы его побрал! — вскликнул я.

— Вот-вот, — закивала Лили, — почему ты до сих пор не отнёс его в мастерскую? Он не включается уже неделю! Стоит нерабочий, только пыль собирает.

— Как нерабочий? Я смотрел телевизор пять минут назад, — уверенно проговорил я.

Лили ещё раз повторила, что телевизор уже неделю как сломан. В какой-то момент пропало изображение, затем и звук исчез.

Мне стало не по себе. Я побледнел. Руки враз стали ледяными, со лба покатился пот.

— Что случилось? Тебе нездоровится, милый? — залепетала Лили, суетясь возле меня.

А я стоял и думал над последними словами, услышанными по телевизору: «Любое событие, предначертанное вашей судьбой, произойдёт, хотите ли вы этого или нет. Вы не в силах изменить ход того, что должно случиться, всё свершится так, как должно быть».

Подойдя к зеркалу, я с трудом узнал самого себя: лицо было застывшим, мертвенно-бледным. Лили волновалась за меня, думая, что я постепенно спускаюсь в бездну сумасшествия или неизлечимой болезни, поражающей мозг.

— Ты представляешь, мне показалось, что я, сидя на диване, взял пульт в руку и включил сломанный телевизор, — растерянно пояснил я, стараясь говорить твёрдо, без страха в голосе.

— Любимый, ты слишком много работаешь! — сказала Лили с тихим вздохом, подняв глаза кверху. — У тебя от перенапряжения мозг кипит, вот и выдаёт ненужную информацию.

Так она деликатно намекала, что ещё немного — и я окончательно подвинусь рассудком от перегрузки. В её голосе слышались нотки страха.

Лили забилась в угол. Она сидела, поджав под себя ноги, и молчала, напуганная моей нездоровой бледностью. Глаза её блестели от слёз — уж очень эмоциональной она была от природы.

— Ладно, телевизор не работает, — размышлял я вслух, — но голос! Я слышал голос!

Последнюю фразу я выкрикнул так громко, что ещё больше перепугал возлюбленную.

— О боже! Доминик! Какой голос? — нервно спрашивала Лили.

Я знал, что ни под каким предлогом нельзя рассказывать ей о словах, прозвеневших в моей голове, этого странного откровения о судьбе и её необратимости. Одно-единственное признание о мираже из ящика могло повергнуть Лили в шок или побудить её отвернуться от меня.

Я был в отчаянии, не зная, как оценить то, что случилось со мной. Что это было: начало серьёзной болезни, помрачение ума, гипноз?

— Мне кажется… Мне дурно… — дрожащим голосом произнёс я.

— Что стряслось? Что у тебя болит? — вскрикнула Лили, бросаясь ко мне.

— Ничего. Видимо, я схожу с ума.

— Доминик, я ничего не понимаю!

— Я тоже!

Возлюбленная всё-таки вынудила меня рассказать правду, которая пожирала меня изнутри и сковывала моё сознание. Лили делала какие-то банальные выводы из моих слов, волновалась, переходила к различным доводам и примерам из жизни, но я словно не понимал значения её слов.

Посмотрев на нас со стороны, ты, дорогой читатель, подумал бы, что мы с Лили разыгрываем бессмысленную театральную комедию — странную и очень глупую. После бурных обсуждений моих «видений» или, как назвала их Лили, «галлюцинаций» она накормила меня ужином и отправила в кровать, чтобы я хорошенько выспался.

Моя уравновешенная натура этой ночью буйствовала, трезвый проницательный ум Доминика Рууда терзали подозрения и неспокойные фантазии.

Лили не спала, точнее, не могла уснуть подле меня, ворочающегося туда-сюда. Наконец, она спросила:

— Доминик, может, вызвать врача? Он наверняка лучше нашего разберётся в твоём состоянии…

— Не нужно врача, — не задумываясь, ответил я.

— Почему же? — упорно допрашивала Лили.

— Потому что это — банальный стресс, к тому же сегодняшний день был очень странным, и я хочу как можно быстрее его пережить.

Лили удалилась из спальни, а затем вернулась с таблеткой и стаканом воды в руке.

— Прими таблетку, милый.

— Это чтобы я поскорее скончался? — спросил я с невесёлой усмешкой.

— Твоё остроумие сомнений не вызывает, будем считать, я оценила шутку! Не глупи, это не отрава.

После горьковатой таблетки я немного успокоился и, рассматривая потолок и узоры на стенах, погрузился в сон.

Утром, поставив чашечку с кофе на обеденный стол, я бегло читал свежую газету. У меня мелькнула мысль сбежать из квартиры пораньше, пока Лили не проснулась. Несмотря на моё шумное пробуждение и быстрые сборы на работу, она спала сладким, по-младенчески невинным сном. Я на цыпочках подошёл к ней, осторожно поцеловал в щёку и выбежал из дома.

Рабочий день в редакции проходил банально и монотонно: я писал и одновременно редактировал текст будущей истории. За обедом с коллегой мы говорили обо всём и ни о чём.

— Что с тобой? Ты сегодня в скверном настроении, дружище? — с братской нежностью спросил старина Луи, жуя телячью отбивную.

— Не знаю, Луи, кажется, я выдыхаюсь, — не задумываясь, ответил я.

— Тебя просто выматывает Париж! Ты не находишь его слишком шумным после Коссиньожуль?

— Возможно.

— Видишь ли, мой милый друг, — Луи, как обычно после бокала шардоне, пустился в рассуждения, — в Париже вся жизнь вертится вокруг политики, денег, успеха, женщин. А ты… Ты — другой, понимаешь? Человек спокойный, провинциальный, ранимый, не готовый к такой встряске. Вот и ломаешься, сдаёшь… Далеко не каждый, как ты, продержится в Париже более десяти лет. Твоя столичная депрессия — это нормально.

Я промолчал. Не стал объяснять коллеге, что у меня нелегко на сердце из-за странных событий, наложившихся одно на другое за один день, и Париж здесь ни при чём. Потом коллега завёл разговор о скоротечности молодости и неизбежности смерти. Я вежливо оборвал его философский монолог, сославшись на конец обеденного перерыва.

В кабинете я медленно опустился на стул и полез в нижний шкафчик стола, сам не зная зачем. Под руку попалась гладкая карточка — визитка моего странного посетителя.

«Натан Хейм», — значилось на её лицевой стороне.

На несколько минут мой взгляд остановился на визитке, затем я произнёс голосом усталого, вконец запутавшегося человека:

— Так вот кому я должен был передать привет…

Меня окружали мутные и страшные догадки: откуда продавец цветочного магазина знал, что Натан Хейм приходил ко мне? Почему он просил передать привет именно этому человеку?

Меня снова охватила лихорадка.

В голове кружился безумный вихрь из вопросов и домыслов, но никто не мог ответить на них, ничто не давало ни малейшей подсказки. Казалось, безмолвные стены кабинета сдавливают мне виски. С тяжёлым сердцем я выбежал из редакции, вскочил в машину и вновь поехал в тот цветочный магазин, чтобы выяснять у продавца, откуда он знал о моём вчерашнем посетителе, Натане Хейме.

За рулём я истерически посмеивался.

— Экая мистическая история началась после вашего визита, мсье Хейм! — повторял я.

Цветочная лавка имела печальный вид: пустые замызганные витрины, темнота внутри, наглухо запертая дверь надменно сообщили мне, что магазин не работает. Но почему он закрылся так внезапно? Ведь ещё вчера продавец цветов высказывал мне в лицо какую-то ерунду, возился с цветами… А сегодня? Такое чувство, что лавка заброшена уже много лет.

Я никак не мог перепутать адрес: у меня феноменальная память на места.

Погода резко изменилась, поднялся холодный порывистый ветер, пробирающий до костей. Я дышал на покрасневшие пальцы в надежде согреть их. Захотелось выпить чего-нибудь горячего, чтобы избавиться от неотвязной дрожи во всём теле.

Мне пришла в голову мысль зайти в ближайшее кафе, заказать согревающий напиток и заодно разузнать о пустующем помещении, где ещё вчера продавали цветы. Но сначала я подошёл к соседнему киоску.

— Право, не знаю, что случилось, но магазин уже больше года закрыт… — призналась мне продавщица.

«Дьявольщина», — подумал я.

Войдя в кафе, я сразу подумал, что оно больше напоминает склеп, чем питейное заведение: внутри висел полумрак, царила хмурая тишина, ни одного посетителя не было.

Из комнаты за стойкой вышел мужчина средних лет и загробным голосом спросил:

— Чего изволите?

Одновременно с его репликой ударил гром, невольно заставив меня содрогнуться.

— Один кофе, пожалуйста. Скажите, мсье, а цветочная лавка напротив вашего заведения давно закрыта?

— Давно, — ответил мне работник кафе, — её владелец, кажется, умер… или нет… я уже и не вспомню.

Моё сердце запрыгало.

— А продавцы? Распустили всех?

— Продавцов там никогда не было. Хозяин торговал один. Ваш кофе, мсье, — он протянул мне небольшую чашечку с дымящимся напитком.

— Благодарю, — промычал я и, расплатившись, направился к столику у окна.

За пятнадцать минут моего пребывания в кафе ни я, ни человек с загробным голосом не проронили ни слова.

Я был настолько напуган зловещей ситуацией, что не мог собраться с мыслями и сделать какие-либо выводы. Сидел неподвижно, уставившись на кофейную пенку. Дождь за окном утихал, и я, немного согревшись, решил покинуть неуютное заведение и вернуться в редакцию.

«Ничего не понятно, но очень интересно», — думал я, крепко держась за руль.

От всех этих загадочных событий я чувствовал постоянное нервное напряжение, словно ожидал новых неприятностей.

Едва приехав на работу, я потянулся к телефонной трубке. Мой палец словно сам собой набирал номер, вытисненный на визитке, по телу пробегала жуткая дрожь.

— Слушаю, — донеслось из телефонной трубки.

Дыхание у меня перехватило. С трудом глотнув воздуха, я выпалил:

— Можно поговорить с Натаном Хеймом?

— Это я. Полагаю, вы — Доминик Рууд?

— Да. А как вы узнали? Запомнили мой голос?

— Конечно, нет. Я знал, что вы позвоните мне именно сегодня.

Он говорил хрипловато, как недавно проснувшийся человек, но вместе с тем уверенно и спокойно, словно опытный психолог.

Раз уж я позвонил, нужно было идти до конца и выяснить, что за чертовщина со мной происходит. Я волновался, но, собравшись с мыслями, спросил:

— Откуда у вас такая уверенность, что я позвоню именно сегодня?

Сомнения, ужас и ещё множество неприятных чувств охватили меня.

— Потому что знаки мне подсказывают, мсье Рууд.

Я еле сдержался, чтобы не закричать от возмущения. Затем заговорил быстро, изо всех сил подавляя гнев:

— Что ещё за знаки? После вашего визита со мной начали происходить дикие вещи! Кто вы? И что вам от меня нужно?

По звукам на другом конце провода было понятно, что господин Хейм встал с кровати, отбросив в сторону одеяло. Медленно, отчётливо проговаривая каждое слово, он ответил:

— Кажется, я уже говорил вам, что нуждаюсь в вашей помощи.

Надо сказать, во время любого разговора по телефону я любил вертеть в пальцах какие-нибудь мелкие предметы, рисовать ручкой на бумаге или играть с телефонным проводом. В этот раз я не мог ни к чему прикоснуться: пальцы дрожали от нервного напряжения.

Мысли спутались, анализировать загадочную ситуацию было невозможно. Удалось только обвинить господина Хейма в том, что из-за него я нуждаюсь в помощи, из-за него мой рассудок мутится и меня одолевают мрачные мысли.

— Вы можете объяснить, что происходит, зачем вы отравляете мне жизнь?

— Это не телефонный разговор, — через паузу ответил мой собеседник.

И правда, мне не хватало смелости продолжать серьёзный телефонный разговор на такую странную тему. Вместе с тем я во что бы то ни стало хотел докопаться до правды.

— Найдите время, чтобы встретиться со мной, — настойчиво произнёс я.

— Уже нашёл, — тотчас ответил господин Хейм. — Когда вам удобно принять меня?

— Немедленно! — прокричал я. — Нет времени ждать! В моей голове живут голоса, и, кажется, я превращаюсь в психопата!

— Я скоро буду у вас. Дождитесь меня, мсье Рууд.

На этом диалог оборвался.

Я достал из книжного шкафа стеклянную бутылку и принялся жадно пить прямо из горлышка. Жидкость согревала желудок, быстро разбегалась по венам.

Я, человек практически не пьющий, решил забыться алкоголем, словно запойный пьяница.

Признаюсь, я пил и жалел себя — мой дух амбициозного, дерзкого журналиста напрочь исчез, разум подчинили бредовые мысли и пугающие чувства.

— Быть может, я скоро умру! — кричал я заплетающимся языком в пустоту. — Чувствую, что скончаюсь, и никто даже глазом не моргнёт, потому что никого не волнует смерть полоумного писаки! Всё это из-за вас, мсье Натан Хейм, из-за вас!

— Перестаньте паясничать, мсье Рууд, — знакомый хрипловатый голос пронзил меня и одновременно пробудил от забытья.

Натан Хейм стоял перед моим столом, всматриваясь в меня, как в зеркало. Вероятно, ему казалось, что я тяжелобольной человек с полностью разрушенным душевным равновесием: слишком уж странно я ходил взад-вперёд на подгибающихся от слабости ногах.

— Что вам от меня нужно? — жалобно спросил я.

Натан Хейм улыбнулся, ведь я сам позвонил ему и назначил срочную встречу.

— Вы неважно выглядите, друг мой, — заговорил он с искренней заботой в голосе. — Вам ничего не требуется?

— Требуется! — нервно закивал я. — Требуется ваше объяснение, почему со мной происходят необъяснимые загадочные вещи? Это связано с вами, с вашим появлением в моей жизни!

Сначала я гневно кричал, но душевные силы вдруг иссякли, и я рухнул в кресло, тихо пробормотав:

— Кто вы, может быть, сам Люцифер? Прошу вас немедленно объясниться!

— Никакой я не Люцифер, — со вздохом проговорил Натан Хейм. — Я понятия не имею и сам был бы рад понять, друг мой, что с вами происходит. Но, если вы утверждаете, что я тому виной, спорить не стану. Возможно, дело в знаках, которые привели меня к вам.

Я сходил с ума, мне казалось, что всё это — жуткий сон, что я вдруг оказался где-то за пределами реальности, в пучине сверхъестественности. Боялся ли я этого человека? Пожалуй, да. Но непонятно почему. С недовольным видом я тихо промямлил:

— Опять эти ваши знаки! Что за мерзкие знаки? Вы ответите, наконец, что вам от меня нужно?

Не споря, Натан Хейм спокойно ответил:

— Друг мой сердешный, я очень прошу вашей помощи, но для начала расскажу вам свою историю, всё по порядку. Позволите присесть?

— Да садитесь уже! — махнув рукой в сторону кресла, воскликнул я. — Ну, рассказывайте скорее! С самого начала! Клянусь, я хочу знать, когда уже закончится этот кошмар!

Натан Хейм сбросил с себя дорогое пальто, кажется, оно было от Hugo Boss, причём сшитое на заказ. Пальто прекрасно сидело на нём, гармонируя с лакированными туфлями от Berluti. Я всегда мечтал о таких туфлях, но лишь посматривал на них сквозь магазинную витрину, как на что-то недостижимое и умопомрачительно дорогое.

Господин Хейм задышал часто, прерывисто. Прежде чем начать своё повествование, он попросил:

— Вы не могли бы угостить меня стаканом воды? Я всё-таки торопился на встречу с вами и затратил много энергии. Мне бы отдышаться и утолить жажду, знаете ли…

Я с досадой бросил взгляд на него. Он сидел ровно, выпрямив спину и положив руки на ручки кресла.

— Конечно, — процедил я сквозь злобно стиснутые зубы.

Быстро схватив со стола стеклянный графин с водой, я наполнил стакан до краёв.

— Может, вы ещё чего-то изволите? — как можно вежливее спросил я.

— Хотелось бы ещё подышать свежим воздухом, — деликатным тоном отозвался он. — Не могли бы вы приоткрыть окно?

Меня так и подмывало шарахнуть кулаком по столу, но я сдержался и выполнил просьбу странного посетителя — настежь распахнул створку окна.

Меня трясло от лихорадочного нетерпения, так хотелось скорее услышать объяснения господина Хейма.

Но в кабинете царило молчание.

Заметно было, что мой гость весь погружён в глубокое тягостное раздумье. Я сел на подоконник, закинул голову назад так, что она упёрлась в оконное стекло, и скрестил руки на груди.

Натан Хейм заговорил прерывающимся, тяжёлым, надрывным голосом, словно кто-то сдавливал ему не только горло, но и сердце.

— Жизнь осчастливила меня замечательным подарком — встречей с прекрасной девушкой по имени Авелин Гишар, — немного помолчав, сказал он, — девушкой, которая заставила меня любить рассветы и закаты. На протяжении всей своей жизни я принимал их, как нечто само собой разумеющееся, потому что я думал, что увижу ещё множество рассветов и закатов: десять… сто… тысячу…

Каждая пауза, которую он делал в конце предложения, производила двойственное впечатление. Чувствовалось, что за его словами скрывается боль, тоска и что-то ещё более страшное.

— Ей было двадцать пять, когда мы встретились, — на этих словах лицо Натана Хейма просияло, видимо, он вспоминал первое знакомство с Авелин. — Мой друг и его супруга поспособствовали знакомству с мадемуазель Гишар, пригласив её и меня на совместный ужин. И вот впервые я увидел эту неземную лёгкую женщину в ресторане. Когда она скользила мимо столиков, за ней тянулась золотая теплота, напитывающая всё вокруг кристалликами счастья…

При воспоминании о моментах, связанных с Авелин Гишар, глаза Натана Хейма прямо-таки лучились. Казалось, ведя свой монолог, он видит эту женщину так явственно, что готов протянуть ей руку.

— Думаю, в моём взгляде тогда читалось, что она — моя, что я в один миг сделал её своей. Чёрт возьми, до сих пор ни в одной сказке не было такого поворота, чтобы принц и принцесса столь сильно и навсегда влюбились с первой улыбки, с первого взгляда. Она сидела так близко ко мне, на расстоянии вытянутой руки, а я задыхался, словно обречённый на смерть, терзаемый агонией, ждущий своего последнего часа.

Мсье Хейм говорил задумчиво, но со скрытой страстью. Его длинные пальцы теребили запонку на левом рукаве. «А запонки-то на нём от „Гуччи“! — подумал я, заметив логотип знаменитого бренда. — Выходит, мой посетитель не так-то прост!»

Впрочем, работа журналиста научила меня не только подмечать детали, но и не доверять им. Доводилось мне встречать людей, разодетых в пух и прах и разъезжающих на дорогих автомобилях, а в итоге эти господа оказывались бедняками с кучей долговых обязательств.

— И что же дальше? — с детским нетерпением спросил я.

— Что дальше? — улыбаясь, повторил мой вопрос господин Хейм. — Мне были безразличны блюда, которые приносил официант, я любовался силуэтом Авелин и слушал, как в душе у меня раздаётся тонкий звон. После ужина жена друга сослалась на усталость и лёгкое недомогание, хотя, полагаю, она схитрила, желая не мешать зарождающимся чувствам, и нарочно оставила нас с мадемуазель Гишар наедине. Вскоре и мы с Авелин покинули ресторан и, дожидаясь такси, вдвоём смотрели на острый серп луны, осыпавшей чёрное небо золотыми бликами, похожими на рыбью чешую. Какой это был восхитительный вечер! Я пытался найти предлог, чтобы снова встретиться с Авелин. О, какое это было счастье, когда она согласилась на первое свидание! Я пригласил её позавтракать вместе. Она выбрала маленькую уютную кофейню, в которой иногда читала книги после работы или же в полном одиночестве наблюдала за прохожими. Авелин шутила, говоря, что окошко неприметной кофейни — волшебное, оно показывает увлекательный фильм под названием «Жизнь прохожих». Мы сидели вдвоём за массивным столиком цвета переспелой вишни, читая лица людей, пробегающих мимо нас, словно страницы книги. Мы рассуждали, какие жизненные следы остались на их глазах, губах, щеках, висках, пытались угадать, кто эти люди, кем они работают, какие у них семьи и увлечения… Я замирал от счастья, когда Авелин махала мне рукой, выбегая из здания, в котором работала. Мы шли, держась за руки, как юные влюблённые студенты, и люди улыбались при виде нас. День за днём мы ужинали в её любимом ресторане, любуясь закатами, не считая часов и минут, толковали обо всём на свете, а затем я преданно провожал её домой, идя с ней под руку тенистыми аллеями. Она была моим спасением, она заполнила собой мою душу и постепенно сама стала ею.

Тут господин Хейм остановился и пристально посмотрел на меня, своего внимательного слушателя.

— Вы понимаете, о чём я говорю? — быстро спросил он.

Я не ответил, поскольку вопрос Натана Хейма показался мне риторическим. Ну, чего здесь можно не понять? Обычная история любви, думаю, три четверти парижан могли бы рассказать о себе то же самое. Облегчённо вздохнув и вернувшись в обычное спокойное состояние, которым он блестяще управлял, господин Хейм продолжил:

— Наш мир, мир для нас двоих, существовал около трёх месяцев, — сделав короткую паузу, господин Хейм задумчиво посмотрел на меня. — А потом Авелин взяла отпуск и решила навестить своих родителей. Я не стал возражать и не делился с ней переживаниями и тревогой о том, как невыносимо будет для меня её отсутствие, какой тяжкий камень тоски ляжет на моё сердце.

Господин Хейм отвёл глаза, видимо, ему было не по себе от мысли, что приходится делиться с малознакомым человеком такими интимными вещами. Я опустил голову, чтобы не видеть в его глазах печали. Сказать по правде, его рассказ не слишком увлекал меня. Вероятно, я прочёл слишком много книг, в которых часто встречаются похожие истории.

— Мне стало легче после того, как мы с ней договорились: каждый день в течение месяца, пока она гостит у родителей в Валансе, мы должны созваниваться. Я не могу передать вам, мсье Рууд, того сладкого чувства, которое шевелилось в душе каждый раз, когда я снимал трубку, чтобы услышать её милый голос. Он был единственным утешением в моей жизни, верхом моего блаженства. Наверное, вас интересует, чем я занимался в отсутствие своей любимой? — Натан Хейм опередил меня с вопросом, наблюдая за выражением моего лица. — У меня было твёрдое намерение — начать читать. Да, а почему бы не вернуться к чтению книг после пятнадцати лет перерыва? И вот я нерешительно вошёл в книжный магазин. Это была одна из старинных букинистических лавок, без которых сложно представить себе Париж. Тысячи книг на полках, на столах, даже на полу. Ты бродишь в этих книжных лабиринтах, наслаждаясь запахом старой бумаги, и, кажется, слышишь бесчисленные голоса, рассказывающие тебе истории. Когда-то я забегал в букинистические лавки чуть ли не каждый день. Но потом ушёл с головой в работу и перестал читать…

Мсье Хейм сокрушённо вздохнул, а я тотчас стал прикидывать в уме: что же это за работа, из-за которой человек не находил времени на чтение? Кто он, мой странный гость: банкир, биржевой делец, а может, владелец знаменитой парфюмерной фабрики? Между тем Хейм продолжал рассказ:

— Продавец любезно расспрашивал о моих предпочтениях в литературе, но я ответил, что выберу книгу душой и в его помощи пока не нуждаюсь. В книжной лавке стояла глубокая тишина. Я рассматривал томики стихов, старинные фолианты, переплетённые в натуральную кожу, новенькие книги в глянцевых обложках…

— И какую же книгу вы выбрали? — перебил я.

Натан Хейм либо не услышал, либо проигнорировал мой вопрос, задав встречный:

— Вы верите в судьбу, мсье Рууд? Верите ли вы, что она прописана кем-то свыше, начиная от нашего рождения и до последнего вздоха?

Я растерянно молчал. Никогда ещё мне не задавали таких странных вопросов!

— Скорее нет, чем да, — пробормотал я.

Признаться честно, я просто не задумывался над такими вещами. Слишком прагматичной была моя жизнь: интервью, работа с текстами, обеды с приятелями, оплата по счетам, пробки на дорогах. Наверное, и по складу характера я был скорее реалистом, чем философом или мистиком.

— Мне тоже так казалось, — уверенно произнёс Натан Хейм. — Но знаки изменили мою жизнь и моё неверие в судьбу.

— Это уж слишком! — вскрикнул я. — Опять знаки? Вы можете, наконец, объяснить, что ещё за знаки?

— Всему своё время, друг мой. Десятого апреля — эту дату я запомнил на всю жизнь — по воле знаков я купил «ту самую» книгу. Она стояла на полке среди других томов с невзрачными корешками. Её переплёт выделялся бронзовыми узорами, названием, выведенным золотистыми буквами, и обложкой небесно-голубого цвета. Книга показалась мне странной и одновременно притягательной. Едва вернувшись домой, я начал читать её. Непонятная дрожь пробегала по моему телу и останавливалась где-то на кончиках пальцев, а сердце сжимала непонятная тоска по Авелин. Отчего? Ведь она же рядом, пусть и на расстоянии… Словно в ответ на мои мысли, телефон зазвонил. Подняв трубку, я мгновенно успокоился: голос ласково произнёс моё имя. Любимая пожелала мне доброго дня и спросила, чем я занимаюсь. Я робко и внимательно слушал, как она делилась впечатлениями от поездки, и по её тону было понятно, что они с родителями изрядно стосковались друг по другу. Потом она сказала, что лежит на диване и читает книгу — ту же, что и я.

— Забавно, — улыбаясь, прошептал я. — Интересное стечение обстоятельств.

Мне страшно захотелось записать эту интересную деталь, чтобы в дальнейшем использовать в каком-нибудь из своих рассказов. Но было неудобно браться за ручку в присутствии мсье Хейма.

— Мы с ней остановились на одной и той же главе, на одной странице и на одной строчке, словно что-то намекало нам, что совпадение неслучайно, или же это вовсе не совпадение. Ситуация показалась мне восхитительной, мы с Авелин ликовали, сами не зная почему. Я не знал. Но она всё понимала. По голосу в телефонной трубке я чувствовал, что она улыбается. Стало ясно, что Авелин наконец оценила наши отношения и чувства — она сказала, что сама судьба привела нас друг к другу, и теперь мы обязаны быть вместе навсегда.

В глазах Натана Хейма вспыхнул огонь.

Необычный человек, из-за которого я перенёс столько неприятностей, вдруг вызвал у меня симпатию вместо прежней ненависти. Господин Хейм казался мне загадкой, причём весьма интересной загадкой. У меня сложилось впечатление, что он — человек очень искренний и ранимый. Далеко не каждый в наше циничное время способен рассказывать о своей любви так смело и откровенно, но при этом без намёка на пошлость.

— Так я поверил в судьбу! — громко произнёс Хейм и тотчас покраснел, словно сказал что-то нелепое.

Его последнее слово, действительно, резануло мой слух. «Уж слишком мелодраматично», — подумал я. Больше подошло бы какой-нибудь чувствительной дамочке, а не солидному мужчине.

— Вы можете подумать, мсье Рууд, что во мне играло ребячество…

— Ни в коем случае, — стараясь быть вежливым, возразил я. — Любящие люди очень ранимы, и это нормально. Здесь нечего стыдиться.

Натану Хейму польстила моя фраза.

— Я прочёл роковую книгу за один день, — продолжил он, — и, к сожалению, конец её очень расстроил меня, настолько он был печален.

Я вежливо настаивал, чтобы господин Хейм сообщил мне название той книги, меня буквально раздирало любопытство. Как писатель, я испытывал некий трепет перед великими книгами и втайне мечтал, что когда-нибудь сам напишу настоящий шедевр. Но мой посетитель был, что называется, мужчиной с железной выдержкой.

— Я знаю, что вам интересно, друг мой. Я непременно скажу название книги, — он задумался. — Нет, я подарю её вам, но чуть позже.

— Уж будьте так любезны! Будет несправедливо, мсье Хейм, если вы скроете это так же, как молчите о знаках. Вы просили меня помочь. Но как я сделаю это, если погрязну в загадках и домыслах? Мне нужно разобраться со всем, что окружает и тревожит вас, вникнуть в вашу историю, и только тогда я смогу придумать что-то разумное.

Я проговорил это твёрдо, не запинаясь, не робея. Конечно, глубокоуважаемый читатель, ты можешь принять моё признание в шутку, но я и правда захотел окунуться в жизнь своего собеседника. Судя по всему, его беспокоило что-то важное и страшное, касающееся любви.

— Вы и только вы сможете мне помочь! Капельку терпения, мсье Рууд! Обещаю, я всё расскажу вам в деталях, погодите немного. А теперь, с вашего позволения, я продолжу.

— Пожалуйста, — ответил я недовольно, понизив голос.

— И прошу простить моё ребячество, — со светлой улыбкой произнёс господин Хейм.

Его поведение вселяло в меня тревогу, хотя внешне он казался спокойным и даже несколько холодным. Голос его теплел, лишь когда он говорил о мадемуазель Гишар — Хейм разбавлял основное повествование описанием её кроткого характера и, судя по его словам, очень милой наружности.

— Её платья чудно обрисовывали тонкую талию, хотя Авелин редко носила их, скрывая свою молодость и свежесть под строгими брючными костюмами. Но и в них она казалась прекрасной и нежной, такой юной-юной девочкой, я бы сказал.

Я не хотел обидеть господина Хейма резкой просьбой пропускать моменты, касающиеся внешности Авелин, и продолжал слушать, как он восхищённо описывает красоту возлюбленной.

С трудом пересилив себя, Натан Хейм внезапно переменился в лице и сдавленно произнёс:

— Она предала его.

— Кого? — ошеломлённо спросил я.

Откровенно говоря, такой странный поворот разговора слегка испугал меня. А вдруг у моего визитёра не все дома и он сейчас устроит в редакции буйный дебош? Я осторожно придвинул руку поближе к нефритовой статуэтке в виде спящего льва, которую подарили мне коллеги на прошлый день рождения. Лев тяжёлый, если что, метну его в посетителя.

Но мсье Хейм не собирался бушевать. Он был явно растерян и, видимо, подбирал слова.

— Героиня романа. Она несколько раз предавала своего мужчину, — наконец проговорил он.

Будь я на месте Натана Хейма, мне было бы безразлично, кто и кого предал по сюжету книги — это всего лишь выдумка писателя! Но я вдруг осознал, что моему гостю далеко не безразлично, что творилось на страницах неизвестного мне романа.

Мсье Хейм встал с кресла и принялся медленно ходить по кабинету. Его шаги то затихали, то гулко отдавались у меня в ушах.

— На душе у меня было тревожно. Я чувствовал себя нестерпимо одиноким, и даже среди людей мне казалось, что я один во всём мире. Мне перестали сниться цветные сны, всё вокруг стало раздражать взгляд. Время, в котором было так чертовски хорошо, постепенно уходило, и я покорно ждал, предчувствовал, когда станет мучительно плохо. Казалось, меня ждёт грустный конец, такой же, как в прочитанной мною книге. Я готовил себя к безутешному горю, к скорби о любви, к ужасающей печали — я думал, нет, я был уверен, что Авелин скоро оставит меня.

Рассказчик умолк, и в кабинете воцарилась тоскливая тишина. Как ни странно, она подтолкнула ход моих мыслей, и я быстро спросил:

— Скажите, мсье Хейм, а мадемуазель Гишар дочитала книгу?

Натан Хейм проговорил таинственным шёпотом:

— Вы весьма умны, друг мой. Обожаю толковых людей.

Меня охватила странная гордость, как в детстве, когда хвалили школьные учителя.

— Я не изливал Авелин свою душу и не делился опасениями насчёт наших отношений, — признался Натан Хейм, — дожидался, что она первая поделится впечатлениями от книги, но этого не произошло. Авелин бросила её читать, закрыла на третьей главе, посчитав роман неинтересным и весьма нудным.

Я умолк, не осмеливаясь больше вмешиваться в рассказ гостя, не пытался искать решительные и мудрые слова, не жестикулировал. Выжидал, когда господин Хейм сам перейдёт к подробностям.

— Час за часом и день за днём тревога, преодолевавшая все прочие чувства, наполняла меня, пропитывала, как дождь землю, просачивалась капля за каплей вглубь моего разума и сердца.

Натан Хейм увидел, как дрожат мои губы и нервно дёргается рука. Право, я сам не знал, отчего так происходило. О, я, наверное, вник в его историю и сопереживал ей так сильно, что это выражалось нервным тиком.

Мой гость снова сел в кресло и подпёр щёку рукой.

Осторожно, с невероятным трудом подбирая слова, я спросил:

— Вы делились с мадемуазель Гишар своими переживаниями и мыслями по поводу книги?

— Нет.

— Послушайте, но вы же могли сообщить ей о своих опасениях, о том, что вы чувствуете приближающееся расставание. Как мне кажется, вы оба могли бы…

— Не могли бы, мсье Рууд, — прервал меня господин Хейм. — Не могли бы.

Он окаменел, словно статуя. Я назвал бы эту скульптуру «Человек задумчивый». Лицо его было настолько страдальческим и мертвенно-бледным, что мне стало не по себе.

— Как вы себе это представляете? По-вашему, я должен был признаться Авелин, что меня терзает глупое сомнение, что мы с ней скоро расстанемся из-за того, что я прочитал в книге? Да она бы посчитала меня полоумным! — прерывающимся голосом произнёс Хейм.

Я сделал над собой огромное усилие, чтобы не закричать: «Тогда чего вы от меня хотите, если вам всё не так и не этак?»

Мне пришлось изнывать от непонимания и подавлять нервную дрожь. Кажется, посетитель явно не собирался посвящать меня в подробности своей истории. Благо громкий телефонный звонок прервал наш безнадёжный разговор. Трёхкратное пиликанье словно швырнуло меня с небес на землю, вернуло в реальность.

— Слушаю, — ответил я.

— Передайте трубку Натану Хейму, — завопил на другом конце провода неизвестный голос.

Он звучал, словно голос злодея из фильма ужасов — жуткий, хриплый, сопровождающийся странным эхом, словно говоривший находился в огромном зале со сводчатым потолком.

Меня охватило любопытство. Не разыгрывает ли меня кто-то из знакомых?

— Кто вы? — удивлённо спросил я.

Неизвестный помолчал пару секунду и с невероятной злобой приказал:

— Вам сказано позвать Хейма? Так не умничайте и живо позовите его!

Я протянул трубку Хейму, сказав как можно равнодушнее: «Вас просят к телефону». Думаю, выражение лица всё-таки выдало моё изумление, потому что Хейм посмотрел на меня озабоченно. И не зря: ответом на его «Алло» были лишь короткие гудки. Хейм передал мне трубку со словами:

— Друг мой, вам нездоровится?

Что за дьявольщина! Я отчётливо слышал в трубке устрашающий, словно из преисподней, приказ позвать к телефону Натана Хейма. Однако тот сказал, что на проводе — ни души. Откуда же, чёрт возьми, звучал этот злобный голос?

Мне захотелось швырнуть телефонный аппарат в стену, но я снова сдержался и спросил:

— Минуту назад трезвонил телефон, разве вы не слышали?

Хейм отрицательно покачал головой. Лицо его было настороженным, он посматривал на меня скептически, словно сомневался в моей адекватности.

— Сказали передать вам трубку… — обречённо добавил я, хоть и понимал, что мсье Хейм считает меня идиотом.

Моё достоинство упало ниже плинтуса и затерялось где-то под паркетом. Вконец запутавшись, я мог только хмуриться и сконфуженно моргать глазами.

— Друг мой… Мсье Рууд… Я даю вам честное слово, телефон не звонил, и никакого голоса в трубке я не слышал. Полагаю, вы просто устали или приболели. Как вы себя чувствуете? Может, позвать врача?

В голосе Хейма звучало искреннее сострадание, но легче мне от этого не стало. Было ощущение, что я вижу дурной сон, в котором одна нелепость молниеносно сменяется другой.

— Ах, как это было бы кстати, мсье Хейм! — вскрикнул я с наигранной радостью. — Врача мне! Желательно психиатра! Да побыстрее! На приёме я расскажу, что у меня не все валеты в колоде!

Никогда прежде я так не волновался. Вообще, по натуре я сангвиник и любые неприятности предпочитаю обращать в шутку. Но когда меня втянуло в какую-то сумасшедшую карусель, сдерживаться было невозможно. Ещё немного — и я вскипел бы, словно чайник, у которого от пара подпрыгивает крышка.

Дальнейшие слова Натана Хейма пролетали мимо ушей, я чувствовал, что вокруг всё колышется, словно я плыву в лодке по спокойной реке. Волны качали меня, качали, пока в голове не помутилось. Короче говоря, я потерял сознание.

Очнулся я от холодной воды, резко брызнувшей мне в лицо.

— Мсье Рууд! Мсье Рууд! — восклицал господин Хейм.

Я открыл глаза и взглянул на него. Он был здорово напуган.

— Ваши шутки с обмороками неуместны, друг мой, — Хейм продолжал меня хлопать по щекам. — Бросьте это, пожалуйста, мсье Рууд, я сильно испугался за вас.

Я жестом показал, что бояться нечего, всё в порядке.

— Пожалуй, на сегодня хватит, — сухо произнёс я. — Довольно с меня вашей истории и всей бесовщины, которая меня преследует.

— Не волнуйтесь, мсье Рууд, через пять минут за мной приедет водитель, и я исчезну из вашей жизни, — усмехнувшись, произнёс Натан Хейм. — Нужно прикрыть окно, не то простудитесь. Я беспокоюсь о вас, друг мой, и вы даже не представляете, насколько сильно!

Я умоляюще посмотрел на своего гостя. Мне не хотелось больше слушать этого человека. Внутренний голос подсказывал, что именно он притягивает в мою жизнь эти странные события. И хуже всего, я не мог понять связь между историей Хейма и хаосом, в который превратилось моё мирное существование.

— До встречи, — прошептал я.

— До скорой встречи, мсье Рууд, — серьёзно проговорил Хейм. — Знаю, что мы видимся с вами не в последний раз и обязательно продолжим наш разговор.

— Ещё неизвестно, будет ли продолжение… — недоверчиво глядя на визитёра, сказал я.

— Известно-известно, — философским тоном ответил тот.

Натан Хейм подбадривающе улыбнулся и ровным шагом удалился из моего кабинета.

Клянусь, мне стало страшно, я нутром чувствовал, что мне угрожает что-то страшное.

«Тебе срочно надо бежать из редакции в свою уютную квартирку на улице Бурсо, — вновь зазвучал внутренний голос. — А потом крепко-накрепко запереть дверь, уткнуться носом в плечо своей дорогой Лили и заснуть сном младенца».

Я стоял, бледный и обескураженный, и не знал, что предпринять дальше: просто делать свою работу или прислушаться к странным советам, звучавшим в моей голове.

«Ну, что, будущий знаменитый писатель? Прячешься от жизни, когда она сама преподносит тебе приключение? — презрительно спрашивал другой голос. — Ты же мечтал написать роман, который потрясёт мир. А теперь бежишь от замечательного сюжета?»

Я тряхнул головой и, подойдя к окну, приоткрыл одну створку. В кабинет влетел мягкий ветерок, в запахе которого чувствовались неповторимые нотки осеннего Парижа: карамели, розового вина, жареных каштанов.

— Кто же этот человек, наконец, и на что способен? — прошептал я. — Может, не стоило приглашать его к себе и рыться в истории его «болезни»?

День снова не клеился, работа застопорилась, я просто сидел, уставившись бездумным взглядом в чистый лист бумаги. Отчаявшись придумать хоть одну строчку, я вышел в коридор. Там меня остановил главный редактор и с ходу принялся поучать бестолкового, как он выразился, «журналистишку».

— Опять бездельничаешь? — ехидно спросил он. — Вместо того, чтобы готовить новый рассказ, витаешь в мечтах своих прекрасных? Похоже, воображаешь, как тебе вручают Нобелевскую премию по литературе? А сам несчастный рассказик состряпать не способен…

— Не цепляйтесь ко мне, — огрызнулся я, — мне нездоровится. Чего пристали?

Положа руку на сердце, признаюсь тебе, читатель, что главный редактор в последнее время мне осточертел. Он постоянно бурчал, указывал, что я должен делать, тыкал меня носом, как напакостившего кота.

— Ты забываешь, Доминик, откуда я тебя вытащил, — нарочито громко сказал он мне вслед, но я сделал вид, что не услышал.

Мой внутренний страх ушёл, уступив место равнодушию. Я решил перенести свою работу на другой час — собрать заметки, начёрканные на салфетках и визитках, воедино и брызнуть на читателя дорогим парфюмом красноречия. Но никак не сегодня. Сегодня у меня работала только одна способность — метать в прохожих скорпионьим жалом.

Через пять минут я уже стоял на улице и ловил такси. Две жёлтых машины пронеслись мимо, третья ловко выскользнула из транспортного потока к обочине и затормозила. За рулём сидел смуглолицый парень в тюрбане — видимо, индус или араб. Я сел на заднее сиденье и погрузился в свои мысли.

Что же всё-таки со мной творится? Верить в мистические знаки, о которых говорил Натан Хейм, я не мог. Сознание противилось воспринимать то, чему нет рационального объяснения.

— Адрес прибытия верен, мсье Рууд? — спросил водитель такси с сильным акцентом, оборачиваясь ко мне. — Всё в порядке?

— Да, конечно, — согласился я, — кажется, в порядке.

Но выходить из машины я не торопился. Что-то насторожило меня в этом водителе, но я пока не понимал, что именно.

Таксист, по всей вероятности привыкший к странным или неплатёжеспособным пассажирам, преспокойно спросил:

— Едем по другому адресу или позволите высадить вас здесь?

Я протянул ему деньги, уже не помню, какую сумму, и тотчас замер, осознав, что не сообщал таксисту ни своего имени, ни адреса, куда он должен был направляться.

Всю дорогу я молчал. Как он догадался, куда меня везти?

— Я выйду здесь. Благодарю вас, мсье. Широких дорог.

Ситуация с таксистом ещё сильнее выбила меня из колеи. Или я сказал ему своё имя и адрес прибытия, но, погружённый в свои мысли, забыл об этом. Или… его подослали. Но кто и зачем? Кому это нужно: следить за мной, запугивать, морочить голову?

«Успокойся, Доминик, — строго приказал я себе. — Половина твоих страхов — надуманные. Тебе надо просто расслабиться и выкинуть из головы всю эту чушь».

До вечера мне нечего было бы делать дома: Лили возвращалась с работы около восьми, потому я отправился убивать время в паб, расположенный в полуподвальном этаже, рядом с моим домом. Собственно, таксист и подбросил меня до него. По пятницам я любил сидеть в «подземелье» и болтать с неизмененным владельцем заведения — другом моего детства.

Войдя в паб, я тотчас зажмурился от света тяжёлой люстры, висевшей под потолком на толстенной бронзовой цепи. Это потрясающее светило в стиле Ренессанса с двенадцатью ангелочками, держащими свечи-лампочки, было изготовлено под заказ на итальянской фабрике Ideal Lux. Чёрт возьми, когда же Серж уберёт это помпезное сооружение?

Люстра всегда портила мне настроение, к тому же она не вписывалась в общую картину заведения: слишком велика для паба на двенадцать столиков, стоящих почти впритык друг к другу, и свет чересчур ярко озаряет засаленную, исцарапанную стаканами барную стойку. Когда я вошёл, бармен усиленно натирал её, в надежде избавиться от следов, оставленных завсегдатаями, а владелец заведения внимательно наблюдал за его работой.

Мой друг Серж Тард — человек, которому никогда не бывает грустно, тошно или тоскливо. Он избегает мелодрам и неприятностей, идёт по жизни легко, смеясь и радуясь. Всё, за что ни берётся этот малый, горит в его руках и приносит блестящий успех. Не помню, чтобы дело, в которое он бросался с головой, сошло на нет. Он решительно скупает ветхие пустующие помещения по всему Парижу: на углах улиц, на бульварах, около парков и садов, а потом с помощью своей неуёмной страсти, золотых рук и денежных вложений вдыхает в них новую жизнь.

К примеру, этот паб, расположенный в пятидесяти метрах от моего дома, он просто боготворит.

— Клянусь, дружище, я обожаю это место! — говорит Серж о «погребке». — Я так счастлив, что оно процветает!

Он любит повторять собственный афоризм: «С бизнесом, как и с женщиной, нужно соблюдать осторожность, сдержанность и строгость. Многого себе не позволять».

Настроение у меня было такое, что хотелось выругаться от души, излить потоки злословия, наговорить дерзостей в адрес Натана Хейма и рассказать Сержу о ярмарке идиотизма, происходящей в моей жизни в последнее время.

Друг всегда понимал меня с полуслова. И сейчас, по одному только хмурому выражению лица, он понял, что я не в себе.

— Да ты мрачнее тучи, дружище! Полагаю, работа тебе опротивела? — беззаботно спросил Серж, открывая бутылку виски. — Бьюсь об заклад, что сейчас ты мне скажешь: «Как же мне надоело писать свои детские историйки! К чёрту редакцию! С меня довольно!»

— Ты же знаешь, друг мой, что я дорожу службой в редакции… Наверное… — грустно, с кислой миной ответил я.

Серж тотчас спрятал свою иронию в дальний ящик, поставил передо мной пустой стакан и уставился на меня в упор.

— Тебя тревожат какие-то мысли. Не могу видеть тебя таким, сорванец. Что стряслось? Отчего так взвинчен?

Казалось, что Сержу всё уже понятно: я не в духе, ужасно страдаю от голосов, звучащих в голове, странные происшествия не дают мне проходу, караулят меня и дома, и на работе.

Я пожал плечами и потянулся за стаканом с холодным напитком, которого Серж плеснул от души.

— Некоторые события чётко дают мне понять, что я ввязался в какое-то скверное болото. Я схожу с ума, Серж, я слышу голоса и боюсь, что дьявольщина, которая творится в моей жизни, отправит меня либо в дурдом, либо на кладбище.

Я вполголоса рассказывал другу, как с некоторых пор смотрю сломанный телевизор, разговариваю по телефону с представителями преисподней и езжу в такси с водителем, который, судя по всему, прислуживает самому дьяволу.

Серж перебил меня:

— Знаю, знаю, ты уже раз двадцать рассказывал мне эти истории, дружище. Успокойся, прошу тебя. Разве из-за какого-то Натана Хейма стоит так себя изводить? Пей! Полегчает! — скомандовал Серж, но было заметно, что он размышляет о моей проблеме.

Я призадумался.

— Ну вот ещё! Откуда ты знаешь Натана Хейма? Я же тебе о нём и слова не сказал! — воскликнул я с полным недоумением.

— Так я же слежу за твоим творчеством, — закатился смехом Серж, вынимая из-за барной стойки газету. — Мне нравится, как ты пишешь, дружище. Хочу зачитать отрывок, который мне особенно понравился.

— А при чём тут Натан Хейм?

— Слушай и не перебивай! — задорно проговорил друг и с торжественным видом начал читать:

«Бернард вынул из серванта бутылку красного вина и фужер.

— Мы будем отмечать какое-то событие? — с радостным возбуждением спросила Мойра Шахор.

Бернард поставил хрустальный сосуд на стол и наполнил его прозрачным ароматным напитком. Гречанка не спешила пить. Поднявшись с кресла, она с наслаждением потянулась и грациозно, как дикая кошка, стала прохаживаться по комнате.

— Разве ты не знаешь?

Мертвец стоял, выпрямив спину, и улыбался своей госпоже чарующей улыбкой. Бернард был давно и окончательно мёртв, но глаза его блестели бодро, на бледных губах играла улыбка. Обняв гречанку за плечи, покойник тихо ответил:

— Авария на улице Канебьер в Марселе, от автомобиля «Рено» и его водителя, Андрэ Леграна, ничего не осталось. Ты рада?

— Не знаю, Бернард… Нельзя сказать, что он был хорошим человеком.

Бернард равнодушно махнул рукой и засмеялся.

— Легран не был святошей, и ты не питала к нему нежных чувств. Почему же ты так удивлена и расстроена, что ему пришёл конец?

— Я не расстроена. Ты же знаешь, я вообще не умею расстраиваться. Никогда. Как-то чудовищно всё происходит, мальчик мой, нить разрывается или заканчивается, и тогда кого-то убивают садовыми ножницами, находят застреленным на заднем сидении «Роллс-Ройса», отравленным в придорожном мотеле или — куда хуже — человеку диагностируют лейкемию. Даже не представляю, что чувствуют люди перед кончиной?

— Хорошие люди или плохие?

— Да все.

Бернард молчал, спрятав тощие бледные руки в карманы тёмных замшевых брюк, почему-то страшно довольный автокатастрофой, вероятно, потому что в ней погиб Андрэ Легран — человек — кладезь редкостного дерьма.

Мойра Шахор закуталась в огромный вязаный свитер весьма странного фасона — он напоминал гигантский зефир, только колючий. Бернард заметил, что до этого его госпожа ходила по квартире полностью обнажённой, только пальцы были унизаны роскошными золотыми кольцами. Таким способом она демонстрировала свободу духа.

Бернард — телохранитель, помощник и ученик гречанки — в такие моменты раскрывал рот от изумления. Но Мойра Шахор подходила и захлопывала его рукой.

Несколько минут в комнате слышалась тишина, двое собеседников пристально, будто совы, смотрели друг на друга.

Мойра Шахор выглядела ослепительно: гладкую кожу, блеск чёрных глаз и шёлковые переливы волос не скрыть уродливым свитером. Стройная и красивая, она грациозно ступала по тёмному паркету. Прелестная грудь томно колыхалась при движениях. Но лицо госпожи Шахор было странно задумчивым — она то ли скучала, то ли огорчалась.

Бернард по-прежнему улыбался роковой женщине. Рассеянно выпив свой бокал, она спросила о Натане Хейме: слышно ли о нём что-нибудь, какие у него планы с Домиником Руудом.

Всем своим видом она показывала полное равнодушие к жизни людей, которыми интересовалась сейчас. Мойра Шахор была женщиной с тяжёлым характером.

И всё же по её взгляду, брошенному на Бернарда, было понятно, что она что-то чувствует, возможно, настолько прониклась сочувствием к неудачнику Доминику, что стала искренне переживать о нём.

Бернард любовался ею. Равнодушное лицо Мойры было таким же загадочным, как ночное небо. Сотни лет люди смотрят на молчаливые созвездия и восхищаются их холодной красотой.

Мойра же делала вид, что не пытается вызвать к себе интерес, восхищение, страсть. Она вела себя естественно.

— Бернард, я раздосадована, — прикусив губу, сказала она.

— Госпожа, присядь.

Она села в кресло и запустила пальчики в волосы своего верного слуги, устроившегося у её тонких ног.

Бернард выглядел счастливым, как преданная ручная зверушка.

— Почему Доминик Рууд глух и слеп ко всему? — спросила Мойра, не глядя на Бернарда. — Разве он не видит, разве ему непонятно, что Натан Хейм нуждается в нём?

— Ему это известно, госпожа, — спокойно ответил Бернард. — Но пока он радуется и наслаждается повышением зарплаты.

Мойра Шахор зажмурилась.

— Я боюсь, как бы с мсье Хеймом не случилось неприятностей, всё-таки он приближается к кульминации книги.

Покойник взглянул на Мойру Шахор с жалостью:

— Тебя это огорчает, госпожа?

— Да. Я боюсь, что мсье Рууд не справится с возложенной на него миссией, и Натан Хейм…

— Доминик всё уладит, — спокойно ответил мертвец. — Он немного глуповат и беспомощен, но свои обещания в реальной жизни выполняет. Дай ему время.

— Ах, Бернард, время как раз и виновато, нам его страшно не хватает!

Чтобы успокоить госпожу, Бернард стал рассказывать ей подробности о гибели Андрэ Леграна. О, ему устроили изумительные похороны!

Мсье Легран не был знаменитостью, просто трагически погибшим жандармом. Его свежая могила утопала в цветах и венках.

Вторая жена Андрэ Леграна приехала самой последней из всех желающих попрощаться. Она вышла из машины — высокая молодая дама с выражением тяжкой скорби на лице. Вдова плыла по ухоженным аллейкам, стреляя по сторонам подкрашенными лисьими глазками.

Андрэ Легран был человеком жестоким и жадным. Свою первую жену он оставил с годовалым ребёнком на руках и сбежал, охваченный любовной лихорадкой, к театральной актриске. В молоденькой любовнице он надеялся найти столько же понимания, любви, заботы, как в своей жене. Но не нашёл. Обманулся. И тем не менее женился во второй раз.

Узнав это, его бывшая супруга пришла в отчаяние. При этом женщина продолжала любить неверного мужа и надеялась, что он одумается и вернётся в семью. Она ждала его до последнего, ведь у них как-никак был общий ребёнок.

Естественно, денег на содержание ребёнка, рождённого в прежнем браке, господин Легран не давал, ни франка, оправдываясь тем, что малыш не был для него желанным.

— На дворе не зима, ты здорова, живёшь в крупном городе, где работы полно! Голодной не останешься! — говорил он бывшей супруге. — Почитай газеты, может, что-то найдёшь, хотя бы официанткой устроишься… — бормотал он в телефонную трубку.

— Умоляю тебя, Андрэ, — рыдала женщина, — мы не проживём без твоей помощи!

— А для чего тогда ты, круглая идиотка, рожала? Ты думала, как будешь жить, или надеялась, что я до конца своих дней стану кормить тебя и твоего недоноска? Да я сам еле выживаю на жалованье! — взрывался Андрэ Легран и бросал трубку.

— Нечего с этой бестолковой разговаривать, — улыбалась новая жена жандарма. — Нельзя же так нагло тянуть деньги с нашей семьи.

— Моя понимающая… Моя добрая… А та — настоящая нахалка, совсем совесть потеряла.

Вторая жена Леграна всегда выглядела и вела себя несколько искусственно. Актриса, этим всё сказано.

Она играла на публику, даже стоя у могилы своего покойного Андрэ, — ветерок трепал её ухоженные волосы, касался нарумяненных щёк. Новоиспечённая вдова знала, что она молода, красива, стройна, и до конца отыгрывала роль любящей и скорбящей супруги «золотого» человека.

Любила ли она Андрэ Леграна?

Любила. Особенно сильно она любила его теперь, когда он лежал в холодной, сырой земле.

Андрэ летел, безоблачно счастливый, на своём «Рено», выжимая газ. А до этого в кафе, битком набитом молодыми весёлыми гостями, он под громкую музыку праздновал получение нового звания — лейтенанта-полковника.

Говорят, что перед смертью человек погружается в полное молчание, ведёт себя отрешённо. Но Андрэ не хотел утихомириваться. Молодая, беззаботная актриса, пусть и не слишком талантливая, помогла ему вернуть веру в жизнь, она гладила его, будто ребёнка, бормотала на ухо какие-то банальные нежности, и он так верил в искренность любимой жены, что широко раскрывал портмоне и выдавал ей немалые суммы на безделушки.

Где-то на востоке над Марселем уже светлело небо, солнце просыпалось, озаряя наш непростой мир. Господин Легран перевёл нетрезвый взгляд на встречную машину — она громко сигналила и слепила фарами. Руки, дрожащие от переизбытка алкоголя, соскользнули с руля.

Он сидел в водительском кресле неподвижно, будто манекен. Никто не знал, сколько времени простояла его машина, врезавшись во встречную.

В девять утра патологоанатом в белом халате, посвистывая, распахнул двери морга, чтобы первая жена погибшего жандарма смогла опознать его тело. Держа на руках сына, она остолбенело рассматривала покойника — он был бледен, искалечен и растрёпан.

— Мне очень жаль, что так вышло, — мрачно сказал медик. — Алкоголь и автомобиль — та ещё дрянь.

Новая супруга Андрэ почувствовала облегчение. Казалось, что она вообще не поглощена печалью из-за трагической гибели мужа.

Когда ей позвонили и сообщили о кончине мсье Леграна, она была занята приготовлением кофе и лишь удивлённо приподняла бровь.

За несколько часов до аварии Мойра Шахор вжалась в спинку кресла и тихонько застонала:

— С ума сойти, нить жизни Андрэ Леграна вскоре закончится.

Спокойно наполняя кофейник водой, Бернард пошутил:

— Госпожа, ты знаешь, что убиваешь людей без разбора? Так нельзя!

Гречанка пожала плечами и не сочла нужным возражать его шутке. Мойра Шахор уже давно не разыгрывала трагических сцен, лишь грустно сообщала Бернарду, что вскоре человек, которому она плетёт нить судьбы, уйдёт из жизни, и она, увы, не сможет этого остановить».

Бодрый голос Сержа умолк. Теперь я слышал только обычные для вечернего паба звуки: разговоры и смех гостей за соседними столиками, песенку, льющуюся из музыкального автомата. Нежный голосок Франс Галль напевал:

Я хочу устроить шоу!

Я не прошу лучшего,

Наденьте что-нибудь новое,

Это всё, что я хочу…

— Вам повторить, мсье Рууд? — пробормотал паренёк за барной стойкой, с улыбкой протирая стаканы.

— Извините, мсье, а где Серж? — спросил я.

Наверное, мой голос прозвучал резко, потому что бармен умоляюще посмотрел на меня.

— Послушайте, — осторожно проговорил он, — мсье Тард сейчас в Италии. Само собой, он скоро вернётся, но, я подумал, может, вам требуется помощь? Я могу с удовольствием выслушать вас, плеснув вам вашего любимого виски.

Я отшатнулся. Таинственная невидимая нить опутала моё горло.

Оказывается, всё это время я говорил сам с собой! Какая боль, какой позор! Кстати сказать, этого парня, бармена, я впервые видел в пабе Сержа. Откуда он взялся? Кто он?

— Мне надо идти, — отрезал я, ища ключи от машины, забыв, что бросил её около редакции.

— Уже? Так скоро? — со вздохом спросил паренёк. — Не уходите, мсье Рууд, я могу вам помочь. Вы же просили о помощи.

На какое-то мгновение я почувствовал страшную боль в области сердца, точно кто-то вонзал в него иголки. Не в силах терпеть, я схватился за грудь.

— Присядьте, — прошептал бармен и, выбежав из-за стойки, бросился ко мне.

Я отстранил его рукой, умоляюще глядя на дверь.

— Нет, нужно бежать! Мне пора! — озабоченно прохрипел я.

— Вам ещё не пора, — утверждал бармен. — Ваше время не пришло.

Мне стало душно. Я расстегнул верхние пуговицы рубашки, ледяными губами хватал воздух.

Внезапно нахмурившись, бармен показал глазами на стул и внушительно проговорил:

— Можете на меня положиться, мсье Рууд, я француз, человек надёжный, не проболтаюсь. Можете мне довериться, это не опасно, клянусь вам.

«Нельзя никому доверять. Даже себе. Даже собственной тени. Даже следу на снегу или песке: тень в полдень пропадёт, а след заметёт или засыплет, вот и все дела», — прозвучало в моей голове.

Откуда эта мысль? Я вычитал её где-то, услышал по телевизору или… или мне опять нашептал её неведомый голос?

Бармен был маленьким и очень юным человечком. Голова его напоминала формой дыню, а тело — морковь на тоненьких коротких ножках. Юноша казался мне каким-то карикатурным персонажем, забавным и неуклюжим. Хотелось засмеяться в ответ на его предложение помочь: что может сделать этот щенок? Я засмеялся, но боль в сердце не отпускала, и пришлось промолчать.

Бармен притащил второй стул, поклонился и вкрадчиво произнёс:

— Мсье, я хочу познакомить вас с одной женщиной…

— Так я и знал! — не удержавшись, прошептал я. — Что вам Серж наговорил? Что я нуждаюсь в любви? Ему ведь известно, что у меня есть дама сердца!

— Нет-нет! — покачал головой бармен. — Речь вовсе не об этом! Она не совсем обычная женщина. Она… помогает людям, у которых бывают видения, которым слышатся странные голоса в голове, — одним словом, заколдованным людям.

Я насмешливо перебил его:

— Психиатр, что ли? Так я не Наполеон!

Паренёк наклонил голову, и лицо его приняло вкрадчивое и одновременно робкое выражение.

— Я понимаю, мои слова нервируют вас и, возможно, заставят колебаться. Итак, поясняю: моя знакомая дружна с судьбой, чарами и потусторонним миром. На мой взгляд, она ясновидящая, гадалка, маг, а вы можете счесть её душевнобольной. Во всяком случае, что вам стоит сходить к ней? Мне кажется, только она может выяснить, почему вы попадаете в странные ситуации, слышите голоса и ужасаетесь всего, что с вами сейчас происходит.

Я утвердительно кивнул:

— Что уж там, схожу.

Бармен, словно полицейский сыщик, старался уловить малейшие изменения в моей мимике, забыв о приличиях, он всматривался в моё лицо, читал его, как книгу. Пользуясь тем, что я был рассеян и не держал себя в руках, молодой человек изо всех сил пробивал себе путь к моему мутному сознанию. Его глаза казались прозрачными, как стекло, и тем не менее пытались обнажить мою душу и ум.

— Очень хорошо, — бесстрастно произнёс бармен. — Её зовут Мойра Шахор.

О-ля-ля! Чуть ранее я уже слышал это имя, якобы из моего же собственного рассказа. Но сказать это вслух значило выставить себя полным психом, поэтому я сохранял серьёзный, задумчивый вид.

— Она из Греции, — добавил паренёк.

О, Греция! Воспоминания с быстротою молнии нахлынули на меня. Страна цветов и деревьев, полных жизни. Страна, окутанная морскими волнами и упоительными мифами. Греция подарила мне потрясающие впечатления — могучая, роскошная, она будоражит мысли и навсегда врезается в память, стоит посетить её лишь однажды.

Жизнь преподнесла мне роскошную возможность — отправиться в отпуск на три недели в шикарные Афины. Там я чувствовал себя как дома: в городе не было увеселительных заведений, нарядно и вульгарно одетых шумных людей. Там не затеряешься в толпе, тебе не почудится, что на тебя все смотрят и шепчутся, в Афинах не принято высмеивать незнакомцев.

— Греция прекрасна! — произнёс я с искренним восхищением. — Я в неё просто влюблён.

— Я тоже.

— Бывали там?

— Нет, мсье, к сожалению, не приходилось посетить эту страну.

И тут я понял, что мы говорим о разной влюблённости: я — о страсти к Греции, а бармен — к женщине, о которой он неотступно думал. Мне показалось, что он готов произносить её имя — Мойра — едва ли не каждую секунду, так сильно он её любил и, скорее всего, безответно.

Но я не мог понять его чувств. У меня самого любовь никогда не вызывала неприятных ощущений: не спирала дыхание, не подкашивала ноги, не терзала сердце. Когда я влюблён, то не сижу бессмысленно целыми днями на одном месте и не предаюсь тоске по женщине. Для меня любовь — источник радости и наслаждения. Странно, что многие люди ухитряются делать из неё трагедию.

— Насколько я знаю, три года назад Мойра переехала сюда, во Францию, чтобы найти новые впечатления и поразмыслить о мироздании на досуге, — заговорил бармен каким-то монотонным голосом. — Она не нуждалась в компании, не прибивалась к людям, они сами шли к ней, словно заколдованные. Эта женщина живёт одна, о муже и детях ничего не рассказывала, и никто никогда их не видел.

— Одинокая гадалка? — помолчав немного, с иронией спросил я.

— Не стоит называть её такими словами даже в шутку! Мойра не одинока, скорее тиха и таинственна, загадочна, она носит внутри своего сердца траур по быстротекущему времени. Вы узнаете её, мсье Рууд, из тысячи — она будет вся в чёрном, с гладкими блестящими смоляными волосами и тёмными глазами, взгляд которых выворачивает всю душу. Издали она покажется вам старой и измученной, а вблизи — юной, прекрасной, тонкой и пленительной. Вы напуганы, мсье Рууд? — тихо спросил паренёк.

— И да, и нет, — ответил я с лёгкой тревогой в голосе.

— Послушайте, — дружелюбно проговорил бармен, хлопнув меня по плечу. — Я больше ничего не буду рассказывать вам о Мойре, вы должны сами встретиться с ней, лицом к лицу, расспросить её о том, что вас интересует, и сами выговориться, только тогда она спасёт вашу душу. Скажу вам одно: её чудовищная мудрость, проницательность и сверхъестественная мощь выше человеческих сил. Она почувствует вас, когда вы окажетесь перед её глазами. В вашем сердце навсегда останется след после встречи с ней.

Честное слово, рассказ бармена вызывал у меня удивление и беспокойство. Вся эта история с таинственной гречанкой Мойрой, приехавшей во Францию за острыми ощущениями, поражала мой и без того затуманенный мозг. Я ещё и словом не обмолвился об адресе женщины, вероятно способной помочь мне, как в руках у меня оказался клочок бумаги.

Мой добрый читатель! Я прекрасно знаю, что мой рассказ похож на бред сумасшедшего! Но осмелюсь сказать, что через мгновение после диалога с барменом я оказался у двери той самой гречанки. Стоял, как преступник, убивший кого-то, как смертельно больной, как человек без всякой надежды, теряющий рассудок. Стоял и не решался постучать в дверь — обычную дверь парижской квартиры, обитую тёмно-коричневой искусственной кожей. Удивительной казалась лишь бронзовая табличка над звонком: «Мадам М. Шахор. Экстрасенс, психотерапевт».

Значит, всё-таки психотерапевт! Я надеялся на нечто мистическое, а меня направили к обычному «мозгоправу»? Может быть, это Серж, как заботливый друг, дал поручение своему бармену… Но ведь Серж сейчас в Италии!

И тут дверь беззвучно распахнулась. Мой взгляд перескочил с медной дверной ручки на даму, стоявшую на пороге.

Она открыла, словно заранее знала о моём приходе и слышала мои тихие шаги. Стояла, не спуская с меня глаз, не говоря ни слова.

— Прошу простить мой внезапный визит, мадам Шахор! — заикаясь, выпалил я. — Мне… Я…

Таинственная гречанка излучала невероятный жар. Мне казалось, что из каждой клеточки её тела вылетают огоньки и обжигают меня, ловко пробираясь под одежду. Чёрные, как ночь, шелковистые блестящие волосы переливались на свету синеватым оттенком. Они ласточками взлетали каждый раз, когда мадам Шахор делала выдох. От неё пахло тюльпанами, и этот аромат чувствовался на протяжении всего нашего разговора.

На миг наши глаза встретились и обменялись заговорщическими взглядами. Увидев её горящие зрачки, похожие на крупные угольки, я понял, что проиграю им любую битву. Я слабак, мне не устоять! Дело не в том, что эта женщина невероятно красива — её глаза источали невероятную душевную силу.

Гречанка была спокойна и расслаблена, а я стоял, дрожа, и украдкой любовался её красотой. Госпожа Шахор напоминала кобру, которая, насытившись трусливой добычей, нежится на сочной зелёной траве под лучами солнца. Её фигура, облачённая в чёрную ажурную сорочку, была безупречна, как у статуи, сотворённой гениальным скульптором.

— Ни один художник в мире не найдёт такой натуры, как у вас, мадам, — зачарованно произнёс я. — Наверное, во всём свете не встретишь никого столь прекрасного, как вы.

Госпожа Шахор позволяла мне любоваться собой и одновременно говорила своим мягким тихим голосом:

— Вы ведь не для того так долго шли ко мне, мсье Рууд, чтобы одаривать меня комплиментами? Проходите!

Мои мысли удерживали меня на месте, и я долго стоял, будто отказываясь войти в обитель гречанки. Затем, резко придя в себя, я неуверенно спросил:

— А вы?..

— А я у себя дома, мсье Рууд. Прошу вас.

Её тонкая, почти костлявая рука парила в воздухе, приглашая войти. Я поклонился и переступил порог, оказавшись в необычайно просторной для парижской квартиры прихожей. Вместо обычных вешалок для одежды здесь стояло раскидистое живое дерево. На его ветвях висели плащи и шляпы. Пока я размышлял, каким образом дерево растёт без почвы и даже кадки с землёй, с его ветки сорвалась ярко-розовая птичка и со звонким щебетом пронеслась над моей головой.

— Исихия! — негромко сказала мадам Шахор.

Мои скудные познания в греческом позволили понять, что это означало: «Тихо!» И птичка послушалась приказа хозяйки — немедленно уселась на раму картины, украшающей стену напротив дерева. Странное изображение: весы, прялка, свиток и ножницы, и всё это окружено человеческими лицами, выражающими боль, отчаянное веселье, ужас, восторг. Полотно было написано невероятно мрачными красками, нагоняющими смертную тоску. Мне, к счастью, не приходилось бывать в пристанищах для душевнобольных, но я уверен, эта мазня отлично вписалась бы в тамошнюю обстановку.

Заметив, что я разглядывал плод воображения безумного художника, хозяйка живо обернулась и в упор посмотрела на меня. Её чёрные глаза лукаво блеснули.

— Сколько людей, столько и мнений, сколько людей, столько и судеб, мсье Рууд, эта безвкусица как раз об этом.

Откуда она узнала, что про себя я назвал полотно безвкусицей?

Мне стало неудобно за свои мысли. В голове закопошились безумные догадки, например, о том, что Мойра Шахор — посланный на землю агент дьявола или же самого Господа, что она явилась из преисподней или с небес и переселилась в квартирку на последнем этаже на улице де ла Фонтейн-о-Руа в Париже, чтобы выполнить какое-то архиважное распоряжение, связанное со мной или загадочным Натаном Хеймом.

Мадам Шахор нарушила молчание.

— Что вам делать? — спросила она. — Вы ведь это хотите узнать?

Всего секунду назад этот вопрос всплыл в моей голове, и тотчас Мойра произнесла его вслух, словно он отбился от её зубов. Я медлил, не решаясь заговорить, и лишь несмело поглядывал на прекрасную гречанку.

— Не думаю, что вы решились на такой сверхотчаянный шаг, как визит сюда, ради одного вопроса. Вы же пришли узнать не о себе, мсье Рууд?

Ответа она дождалась не скоро. Я просто не знал, с чего начать, мысли стучались в голове, как лёд в коктейльном стакане, который энергично встряхивает бармен.

— Вы сын Ноэля Рууда и Алисии Дюран? — поинтересовалась госпожа Шахор, переведя разговор в другое русло.

— Да.

— Я бы сказала, весьма отчаянный сын! Как могло случиться, что единственный отпрыск строгих, властных родителей сумел пойти наперекор отцу и матери, вырваться из провинции в Париж, выучиться там и стать журналистом-публицистом?

Я замешкался.

— Не то чтобы всё исходило от меня, скорее так распорядилась… судьба.

Если бы ты знал, читатель, как сердился мой отец и как разъярилась моя дорогая мать, когда я отказался поступать на факультет юриспруденции и жениться на дочери богатого влиятельного друга нашей семьи. Но я стоял на своём, не собираясь отступать от собственных идей и мечтаний. Я, незрелый и с детства неуверенный в себе Доминик, категорично заявил родителям, что покидаю родной дом и самостоятельно выбираю будущее, в котором обязательно возьмусь за перо.

— Баловень семьи и дерзкий журналист верит в судьбу?

— В судьбу? — повторил я.

— Да, в своей речи вы упомянули судьбу.

— Не верю, — усмехнувшись, ответил я, — просто употребил это слово для образности.

— Ха-ха-ха! — рассмеялась женщина. — Вот как? Люблю людей, не верящих в судьбу и предназначение! Скажите мне, мсье Рууд, ваш отец ещё долго сердился на вас, когда вы отказались исполнять его волю?

— Долго. Помнится, он даже хотел меня отправить в ссылку в Сибирь.

Мойра Шахор снова рассмеялась моим словам. При этом она смотрела на меня ободряюще, словно побуждала к дальнейшему рассказу о себе. В глазах её играли лукавые искорки. Я же размышлял, откуда ей известны подробности моей жизни.

Гречанка резко прекратила смеяться и холодно произнесла:

— Проходите, мсье Рууд.

Мы вошли в гостиную, и я невольно вздрогнул. Комната была огромной, и каждый шаг отдавался эхом от сводчатого потолка. Стены, задрапированные зелёной тканью, напоминали летний лес с узкими тропинками; массивный стол, стоящий посреди комнаты, будто пень, цепляющийся корнями за землю, показался мне невероятно старинным. На нём стояли два продолговатых сосуда с мутной жидкостью, несколько красных свечей в канделябрах, круглое зеркальце и сверкающий стеклянный шар. Возле низкого кресла, в которое хозяйка предложила мне сесть, находилась античная ваза с огромным букетом кроваво-красных роз. Одним словом, полный антураж обиталища гадалки, хироманта, или как ещё там именуют себя люди, чьё ремесло связано с мистикой.

Всё здесь казалось мне настолько интересным, что дух захватывало. Тоска и сомнения улетучивались, как дешёвые духи, а голова, ещё несколько дней назад заполненная непонятными тяжёлыми мыслями, вдруг стала чистой и ясной. Странно, очень странно! Ведь я никогда не верил в гадания, вещие сны, ни во что сверхъестественное. Почему же мне стало так легко в присутствии загадочной гречанки? Я сел в кресло, поставил ноги на пушистый коврик, мягкий, словно облако, но расслабиться не успел.

Меня поразила перемена, произошедшая в мадам Шахор. Вместо ажурной сорочки на ней был строгий чёрный брючный костюм с острыми плечами. Чёрные лакированные туфли на высоком тонком каблуке сделали её походку грациозной, как у манекенщицы. Ровные шёлковые брюки, идеально сидевшие на талии, скрывали неземную красоту ног гречанки. Ах, на мой скромный взгляд, эти ноги свели с ума не одного мужчину! Под пиджаком виднелось то ли бюстье, то ли корсет красного цвета, и, несмотря на всю мою привязанность к Лили, я невольно задержал на нём взгляд. Но когда и как, чёрт возьми, эта женщина успела переодеться?

Мадам Шахор словно не замечала моего изумления. Видимо, в ней заговорила потребность играть. Не знаю, чем именно: словами, чувствами человека, мыслями, действиями, обстоятельствами. Пока что она играла своими кольцами — они украшали по два пальца на каждой руке. Блестящие золотые кольца на тонких пальцах гречанки выглядели необыкновенно изысканно. Насколько я мог судить, это не были изделия современных ювелиров. Бесспорно, антикварные драгоценности! На одном из колец я заметил чеканку в виде ножниц. Снова ножницы, как на безумной картине в прихожей…

Мойра многозначительно смотрела на меня своими глазами, непроницаемо тёмными, как маслины. Сев на край стола, она сложила руки на груди и заговорила своим дурманящим голосом:

— Несколько дней ваше сознание занимают, а точнее, терзают фантастические происшествия, покрытые тайной, да? Вам кажется, что вы находитесь в кошмарном сне, и мечтаете проснуться или сбежать из него?

Я усмехнулся.

— Невероятная точность. Вы меня раскусили, мадам Шахор, и, наверное, больше меня самого и Господа Бога знаете о моей жизни и о том, что со мной случилось.

— Прошу вас осторожнее выражаться о Господе, мсье Рууд.

От смущения у меня задрожали губы, как у маленького ребёнка, которого поучает мать.

— Ко мне приходил мужчина с безукоризненными светскими манерами, должно быть, очень важная персона. Натан Хейм. Он страстно желает, чтобы я ему помог.

Меня неожиданно перебили звуки дождя за окном. Он резко застучал по стеклу, загрохотал по крыше. Казалось, что небо терпело из последних сил, а теперь прорвалось, чтобы полностью уничтожить землю потоками воды. Порывистый ветер завывал волком, швыряя дождевые струи в стены домов.

Мойра Шахор смотрела куда-то вдаль, изредка приподнимая веки. Казалось, она понимает язык дождя и ветра и внимательно слушает советы стихий.

— Если Натан Хейм просит о помощи, мсье Рууд, пойдите ему навстречу, это ваш долг. Доброта и помощь ближнему не пороки, а хорошие, нужные вещи, они помогают спасти самоубийцу, осушить слёзы матери, превратить неудачника в стоящего человека, выручить из беды животное. Не в обиду вам будь сказано, но в чувствах и отношениях с людьми вы ведёте себя, как бессовестный теоретик. Сейчас вы получили шанс отработать практику на мсье Хейме. И ещё, Доминик, запомните: если в сердце вашем есть хоть крупинка добра, значит, в нём никогда не поселится зло.

Спокойный голос госпожи Шахор звучал то звонко, как у маленького ребёнка, то резко, как у старухи. Время от времени она подносила руки к вискам и запускала пальцы в густые пышные волосы. Эта привычка напомнила мне мадам Триаль, мою первую учительницу. И точно таким же наставительным тоном мадам Триаль повторяла: «Старайся, Доминик, старайся! Кому много дано, с того много и спрашивается!»

Дождь и нравоучение порядком испортили мне настроение, и я упрямо возразил:

— Понятия не имею, как помочь этому господину! Он утверждает, что прочёл какую-то книгу и теперь ему кажется, что он скоро проживёт или уже проживает её сюжет. Насколько я понял, у этого романа печальный конец, и Натан Хейм боится, что с ним случится то же, что и с литературным героем, которого якобы предала женщина.

Ярость погоды не угасала, раскаты грома вызывали у меня зябкую дрожь во всём теле. Над Парижем нависло страшное ненастье. В кромешной темноте с устрашающей частотой вспыхивали ослепительно-белые молнии. Грозы с детства внушали мне если не страх, то какое-то дурное предчувствие, а дождь вызывал утомление. Непогода всегда ассоциировалась у меня с печалью и потерей надежд.

А Мойра Шахор вела себя так, словно погрузилась в родную стихию. Она сидела неподвижно, закрыв глаза, и с наслаждением слушала, как хлещет вода из тяжёлых туч.

Чтобы отвлечься от неприятных ощущений, я стал рассматривать интерьер гостиной. В дальнем углу стоял монументальный стеллаж из старого почерневшего дерева, невольно притягивающий взгляд. Вспышки молний высвечивали на его полках книги в причудливых переплётах, обтянутых синим и белым шёлком. Любопытно, что читает загадочная мадам Шахор? Пророчества Нострадамуса? Тибетскую книгу мёртвых? Или «Святую магию» Абрамелина?

Мои размышления прервал грохот напольных часов, стоявших бок о бок со стеллажом. Они пробили полночь. Я старался не шевелиться, чтобы не спугнуть госпожу Шахор, но моё беспокойство всё же передалось ей. По рукам у меня пробежали мурашки, в голове один за другим лихорадочно вспыхивали вопросы: «Как могла наступить полночь, если я пришёл к ней около шести вечера? Неужели я сижу здесь так долго? Как это возможно, ведь мы разговариваем всего полчаса?» Сомнения беспорядочно метались внутри меня, незримо задевая Мойру.

Она встала из-за стола, распахнула окно, потом зажгла свечу, от которой исходило пряное благоухание. Её запах отдавал то корицей, то апельсином, то альпийскими травами. Я наслаждался волшебным ароматом, он умиротворял, словно тихоокеанский бриз.

Не знаю как, но гостиная вдруг наполнилась полумраком, тишиной ночи, и лишь маленький огонёк неслышно двигался перед моими глазами. Я чувствовал внутренний трепет. Какие ещё испытания готовит мне таинственная гречанка?

Вдруг я ощутил, что в комнате со мной находится не красавица Мойра Шахор, в присутствии которой я ощущал приятное волнение, а высокий мужчина. Он казался бы вполне привлекательным, если бы не смертельно бледное лицо и свинцовые тени вокруг запавших глаз. Одет незнакомец был изысканно, но несколько старомодно, как одевались полвека назад: узкий костюм, широкополая шляпа-федора, блестящие ботинки-броги. Он беспорядочно метался по гостиной, не производя ни звука.

Вглядевшись, я понял, что это не человек в привычном смысле этого слова. Он не отбрасывал тени и скользил по комнате, не касаясь пола ногами. Призрак, живой мертвец, вампир?

Я похолодел от инстинктивного ужаса, который люди испытывают перед сверхъестественными явлениями, и едва не потерял сознание. Свеча горела и трещала, но при этом в гостиной царила тьма.