Бесплатный фрагмент - Иркутский рынок

ИРКУТСКИЙ РЫНОК

ЧАСТУШКИ И ЗИМНИЕ ПЕСНИ

Моему Иркутску

Моему Байкалу

Ушедшим любимым

Живым друзьям

Рынок, гордая стать,

Распрями-ка спину!

Я пришла к тебе — мать —

За куском для сына.

Дым из труб, будто чуб,

Все по ветру носится.

Душу выдохну из губ —

Сразу заморозится!

Снег искрится мне в лицо,

Ровно сотня ножиков.

Рынка крепкое крыльцо

В каком веке рожено?

Я по рынку пройдусь,

Разольюсь, как вино.

Ни в кого не в влюблюсь —

Сердце сожжено давно!

Снег упорный такой —

Насмерть хочет ослепить!

Я стою, гляжу с тоской:

Что мне на обед купить?

Все на славу, все путем!

Небосвод высокий.

Я пришла к тебе дитем —

Оботри мне щеки…

Зимнее солнце

Ты, глазурь-печатка, пламенем — во мрак!

Я — живой заплаткой: Время — главный враг.

Тело белое глядится кочергой,

Прошлым бешенством-безумьем — ни ногой

В эту семечек — в метели — шелуху,

В те сугробы, что ложатся под соху,

Под железного мороза дикий плуг —

Где там жар голиц округ нежнейших рук!.. —

В те частушки, что на площади алкаш

Голосит, подачкой солнцу, баш на баш,

В ту сибиринку, татарский глаз разрез

На собачью стаю, в тот мохнатый лес,

Лай кликуший, душу вывернет носком

Крупновязаным!.. разлука — в горле ком…

Там Байкал слезою синею течет!

Там стою я, дни-огни наперечет,

На брегу, близ изумрудной Ангары —

В небе-море самолетные костры!

И на рынок там ворвусь из-за угла —

Зимний гусь, боец, ну что, твоя взяла!

Выжгло Время мне земную благодать.

Между всеми — хоть на рынке порыдать!

Снежный рынок, посреди тебя стою —

Ты мой храм, паникадилом жизнь мою

Подпали! кадилом перечным зажги!

Задеру башку — а не видать ни зги:

Синь великая польется мне в глаза,

Неболикая, немая бирюза,

Вот, Байкал, едва уйму чудную дрожь —

Всем посконным небом надо мной плывешь!

Ты мой купол! Я — лишь роспись на тебе:

По соленой штукатурке, по судьбе!

Я — казармы, я — слезами, водопад

Криков, шепотов, прощания солдат,

Позолота я, и звезды без числа,

Окна — сотами, медовой сытью — мгла,

Это пристань, и змеиная волна,

Ну же, выстынь в льдяном зеркале без дна,

Перламутром, перлом, помнящим Раскол,

Протопоп да чада — вон, по льду побрел…

Ах ты, Время! В модных латах… все звенишь!

Я — зерно, а ты — прожорливая мышь…

Я — куржак, налипла слоем на стрехе,

Волчьим воем глухо каюсь во грехе…

Ох, мой рынок! Ангара-моя-вода!

Окунусь — и не восстану никогда

Из смарагдом зеленеющего сна:

Я твоя стремнина, мощная волна!

Как одну толкнул вперед тебя Отец?!

Как в тайге уснул стрелецкий голубец…

Голомянки, сиги, омули, ельцы,

Лучезарные ленки — во все концы

Толщи чистой, яркоглазой, ледяной —

Догонять меня: ах, станет что со мной…

Погоди, моя девчонка! Погоди!..

Зарядят в ночи старухины дожди,

То ли вдовий, то ль монаший взденешь плат —

А тобой в дегтярной тьме огни глядят…

Ох, мой рынок! Ну, давай, в огнях торгуй!

В небеса швыряй замерзлых сливок буй!

Мой буй-тур, алмазный княжич, снеговей —

Синь-вина плесни в ладони мне, налей!

Горсть подставлю, кожу горечью сожгу,

Жадно выпью, захмелею на бегу,

Только выстонать всю правду — вышел срок! —

Только выбросить дареный перстенек

Во сугробы, только выстыть на ветру,

Только выкрикнуть: не смейся! не умру! —

Над заваленным орехами лотком,

Над завязанным отчаянно мешком —

Нежный омуль там, да вяленый чебак,

Мне, безумке, ты, рыбак, отдай за так!

Я — все эти оснеженные лотки!

Я — собакам кость из пламенной руки!

Я — лимоны, мед, вся золотая снедь,

Я сверкаю, не даю вам помереть,

Я кормлю собой собак, зверей, людей

На изломе, на отлете площадей,

Вот уже я пища ваша, град и весь,

И себя насущным хлебом дам вам днесь!

Рынок! рынок! Тыквы, чир, окорока!

И черника, и брусника — на века!

Черемшовый — из бочонка — терпкий дух…

Бормотанье, как вязанье, двух старух…

А девчонка пляшет, ягодку жуя…

Не гляди, ведь страшно… вылитая я…

Ярко-красно с досок ягоды текут

В белизну… да поживи ты пять минут…

Погляди на кистеперые платки,

На меха на кочерге святой руки,

На соболий сверк синеющих снегов —

Я, родные, вот я ваша вся любовь!

Вот такою вы запомните меня:

Здесь — на рынке зимнем — языком огня —

Над сияньем репы, клюквы и капуст —

Над дрожаньем в заревой улыбке уст —

Время, дай обнять!.. Целуй, метельный враг!..

…я — глазурь-печатка — пламенем — во мрак.

(инвалидка с рюкзаком)

Ой ты, баба без ноги,

Инвалидушка!

Не шлет писем из тайги

Сын Никитушка.

Ой, давным-давно пришла

Похороночка,

И без мужа родила

Ты ребеночка…

Боль в отрезанной ноге —

Как железный прут.

А напротив-то, в ларьке,

«Солнцедар» дают…

А морозы все лютей

В кости вкручиваются…

«Помолюсь-ка за детей —

Пусть не мучаются!..»

Январские руны

я наступаю на снег тяжелой стопой

а может легчайшей невесомой как снег

вижу спиною лопатками: над головой

солнце замедлило дикий таежный бег

рынок — огромный зал а люстра зенит

светом клеймит поджигает беззубо смеясь

дед над корзиной чебаком сушеным звенит

валятся серьги златой облепихи в грязь

я так иду краше павы купчихи важней

кто-то мне в спину швыряет крика снежок

баба разложит на синем снегу омулей

ягоду алую сгребет в кровавый стожок

не прикасайся ко мне пока нежно иду

в воздухе снежном ко смерти веселой плыву

я целовалась когда-то ах на ходу на холоду

переходила вброд поземковую траву

как любили и как предавали меня

как подавали меня монетою в горсть

как посылали руганью злей огня

то ли хозяин а то ли под водку гость

Рынок сибирский и вольно птицы летят

вдаль по-над торжищем

сколь я стою теперь

кто бы сказал кто бы нить отмотал назад

сеть рыбацкую кинул в черную дверь

сколько солнца и сколько торговок вопят

так зазывают — душа — наизнанку чулок

не рассказать никому деисусный мой ряд

не объяснить уж лучше рот на замок

не вспомянуть а может пора вспоминать

не помянуть а может рюмку поднять

молча горько торжественно исполать

выпить за радость за дней убитую рать

я иду мимо алмазов на нищих лотках

я иду мимо лабазов мимо иных времен

время застылые сливки круги молока

милой Сибири луны руны племен

лица рынка в меня вихрево летят

крынка валится бьется

осколки льда

я — лишь костер

углей пророческий ряд

чин праотеческих войн слепая слюда

всех бы обнять да времени мало в обрез

всех бы прижать к сердчишку заячьему

я старуха метельнее всех невест

в кедровой фате ухожу из света во тьму

нет Адов аспид на кой ты мне сдался мрак

вон до небес апсиды и ниши слепят

звездный салют вой нежных слепых волчат

вечная боль

раз иначе нельзя никак

не прикасайся ко мне я уже стала огнем

это святой мой облепиховый заиндевелый астрал

видишь на рынке-цирке светло как днем

а это ночь — плавником — ельцовый коралл

мглою — багульник

лицо заливают огни

слезно сиянье время гуди трубой

дай мне оплакать еловые ночи и дни

дай порыдать над колючим хвойным тобой

шаг замедляю куда я теперь смотрю

солнце в лицо мороз о где я теперь стою

солнцем плачу

луной целую зарю

временем гасну у рынка на соболином краю

(скрипач бежит, весь замерз)

Вон в треухе скрипач —

Скачет, как ужалили.

Ну, на скрипочке поплачь —

Небо как в Италии!

Стало песней давно

Твое поколение.

Сквозь метельное рядно

Небо — как в Туркмении!

Валидол ледяной.

Спать идешь на цыпочках

Не с зазнобой, не с женой —

С сиротливой скрипочкой…

Что ты нос воротишь —

Цены, что ли, жалятся?

Здесь тебе не Париж —

Некому здесь жалиться!..

Никто и никогда

ах ну вот ты красотка лицом да к лицу

рожа в рожу гляди луноликая Смерть

ты на рынке меня наряжала к венцу

ты сажала меня во медвежию клеть

ты вопила:

живая ну сгинь-пропади

копья музыки гиблой швыряла мне в грудь

я руками раздвинув снега и дожди

сквозь тебя пролагала пуржистый мой путь

ну таращься мордаху свою приближай

щеки в белой муке красный жир на губах

ты так рядом стояла

твой крик: помирай!

что ж не падаешь! — снегом застыл в волосах

ты хрипела: скорей ты иссохни змея

до надсада: давай отдавай же концы

я тебя изничтожу ты будешь моя

как все толпы народы купцы подлецы

а весь рынок глядит

а весь рынок визжит

наблюдает меня и ее: кто кого

точат в рыбном ряду заревые ножи

а в платьёвом — трясут выхваляя шитво

ах ты Смертушка сколь я видала тебя

сколь увижу еще где же ярость и страх

ты жалейка моя ты калека-судьба

я ребенком держала тебя на руках

помирала я в родах

тонула в морях

и на рельсах валялась а поезд — в накат

о таком не засохнуть в крови-письменах

о таком и в последней молитве молчат

заслоняет лицо твое ржавой луной —

круглы санки-ледянки — мои небеса

снега визг под ногой

под повозкой стальной

крик истошный: осталось всего полчаса!

наплевать! словно глаз приоткрыт красный рот

я гляжу в него зубы блестят как белки

ты шарахнешься Смерть

и пройду я вперед

ощутив тебя на расстояньи руки

я пройду напролет

сквозь тебя я пройду

я авоську лимонов и меда куплю

обернусь засмеюсь на крутом холоду

я тебя ненавижу Смертяка люблю

я смертельно люблю твой незнамый приход

я зрачками ловлю голубиный твой лет

рынок видишь: две бабы и зеркалом — лед

рынок слышишь: никто никогда не умрет

(байкальский рыбак)

Эх, байкальский рыбак,

Бородища славная!

Чо за рыба чебак?

Омуль — вот чо главное!

Серебрятся струей

Рыбочки-морозыньки…

Ты сюда пришел хмельной,

А ушел тверезонький!

Рыба больно блестит

Чешуей узорною.

Рыбнадзор у нас гостит —

Только мы надзорнее!

Не на рыночных лотках,

Не в корзинах косных —

Мы глядим скрозь Байкал —

Выглядаем Космос…

Эй, солдатик молодой,

Чо скривил походочку?

Эта закусь не с водой —

Хороша под водочку!

Одинокая царица

это просто Сибирь она царская мне землица

этот княжий рынок задиристый хвост павлиний

это нынче Сибирь это просто моя столица

мощный трон мой январский из пихт и пиний

я ли вдоль по рынку смеяся иду утешно

или Дант за Вергильем увился в Ада неволю

звон и гром синий ром я мнила себя успешной

а по льду перешла зелену-Ангару всего лишь

рынок дух пирогов с черемшой

да вилков капустных

а в губе мудрой рыбы — крюк: не забалуем

человечья хмельная снедь превыше искусства

да зане натюрморт родить на холсте — поцелуем

в банках жимолость мед брусника с брегов Байкала

мои кости лежат в этой скальной кедровой кладке

моя кровь в этой клюкве бабка давить не устала

жгучий сок отирая с ладони ситцевой складкой

я лежу на ближнем кладбище в новых могилах

я сижу на вокзале старухами в волчьих шубах

я — народ мой

и я мой народ наперед любила

всем народом

ко всем сердцам прижимая губы

обжигая тысячью губ чужую ненависть рты и щеки

покупая на тысячах рынков красное страшное мясо

лишь одной молитвой молясь: о не будь одинокой

без меня уходящей навек не знающей часа

ты земля моя а я просто родня твоя земеля

я глядела твоей проруби окном

проплыви омулевым сном

сделай милость

И Ольхон и Парижа стон эти скаты крыш в запределье

я с тобой в густом космосе смоляном

кошачьим клубком катилась

я земля ваша люди да ваша ваша

я на рынке бесплатно — снег валил — раздавала

облепиху грибы судьбу мир-войну щи-да-кашу

а вы все хватали и все было мало мало

и когда разломила ситным себя на куски-кусочки

всю жизнешку искрошила до корки

голодным птицам

мне шепнули: собирайся без проволочки

на прощанье узри родные милые лица

и вот так одинокой царицей иду на морозе

в кике сгустками крови расшитой

слепяще-лучистой

и лицо талым льдом навек заливают слезы

мимо призрачно и прозрачно зеркально чисто

в той собачьей шапчонке —

сунул в кулак на вокзале

под небесной люстрой век падающей в зените

на! согрейся! — солдат как звать не сказали

и пошел обернулся пробормотал: извините

я иду по рынку земляною зимней царицей

во метельной порфире певучей могучей свободной

это просто Сибирь соболенком рассветным снится

закушу губу не плакать табу хоть сегодня

(парень — жена рожает)

Ой, любимая моя

Чижало рожает!..

Дайте красного вина —

Може, полегшает!..

Дайте, бабоньки, капусты —

Я три дни не ел, не пил.

В животе мужичьем пусто,

А не то бы сам родил!

Эх, важко-то как,

Я по рынку мечусь!

На пустой присяду бак —

Може, плакать научусь!..

А родится сынок

Да зайдется в плаче —

Куплю сразу весь рынок

С милицией впридачу!..

Лодка

Я лодкой смоленой переплыла

Селенгу ли ах Ангару

Мерцала бутыль на краю стола

Металась простынь в жару

Убийцу голубила

С ведьмой пила

Молила зверям — костей

Баранья доха мне была мала

И мал пирог для гостей

А как я стариться зачала

Пьянчужка-плотник забрел

И лодку сладил и два весла

Из духа что бос и гол

Из жестких плеч из дощатых ног

Плачь горностай колонок

И стала я лодкой и бедный Бог

Рыбалил во мне одинок

Я только лодка под звездами я

Венера Вега Денеб

Волна — не вода а ветхость белья

Ветхозаветный снег

Шаман танцует и в бубен бьет

Каменным кулаком

Я только лодка взрезаю лед

И в крохи крошу бортом

Топаз Мицара Алькора жесть

Сириус — в борозде

Я лодка я у реки еще есть

Пустая а люди где

Садись народ не пускай слезу

Молись замерзнем пускай

Терпи народ я перевезу

Тебя за полярный край

За тракт безлюдный где плачет волк

Моими слезами друг

Где ляжет мир мой боярский шелк

В окрестье тяжелых рук

И кинут весла

Таймень на дне

Застыл то ли жив то ль нет

Мороз я лодка забудь обо мне

Я просто дощатый свет

Я просто везучий шалый ковчег

Везу вас во времена

Где валит серебряный Божий снег

Где вмерзну я в лед

Одна

Обнимаю

я опять тебя обнимаю

как и не было диких отчаянных лет

на столе от края до края —

только черствого хлеба нежный сугробный свет

только штукатурку жжет икона святая

только в чашке холодной чай цвета вина

мой верблюжий хвост трава золотая

с берегов Байкала едва видна

я опять тебя обнимаю

там где жили люди их больше нет

только птичьих ангелов стая

мимо окон негативом и на просвет

бесконечно они улетают

исчезают их таянью нет конца

и начала

икона святая

от объятья не отвернет лица

я опять тебя обнимаю

а давно пора бы забыть

плач привычней собачьего лая

смеха рвется и гаснет нить

вот на этой панцирной сетке

за стеной Хасбулата поют

в этой звонкой каменной клетке

ледяной как сиротский приют

я опять тебя обнимаю

ну а может хватит уже

нас двоих — до Ада до Рая

до забвенья на рубеже

на столе перевернутом кружка

вниз вином

вверх оббитым дном

время сняло живую стружку

и теперь стучит молотком

и теперь гвозди так забивает

в домовину страшней огня

я кричу себе: я-то живая!

и не верю здесь нет меня

а я там в сибирской халупе

на столе огарок свечи

и на губы мои твои губы

налегают: молчи молчи

(мать с ребеночком)

Бабье тесто всходит тяжко —

Опадает в миг один.

Не изношена рубашка

Со годин моих родин!

Несу тя на локоточке,

Доченька рожоная.

Ох, опять бессонна ночка,

Глоточка луженая!..

Ты прижмись ко мне тесней

Пальтецом немарким.

Вот пройдет немного дней —

Глянешь краше мамки.

Вот куплю тебе игрушку

За копейку да за двушку,

А внутри гром и хруст —

Аж гремит на весь Иркутск!

Шаманка

Моя Сибирь! Лукавица моя,

Куница, зимний сверк искристой холки!

Швея… на жадной кромке бытия —

Шьешь лоскуты земли ангарскою иголкой.

Оторвалась когда от кедрача,

От медностволья култука-органа…

Горю одна, байкальская свеча,

Полынным воском оплываю пьяным…

Сибирь моя! Наточен нож, остер.

Им брюхо ночи взрежем — и достанем,

И вывалим икры златой костер

На кухонной дощатой, бедной грани.

Вот колыбель… любовная постель…

Изба… конюшня… дедова кошевка…

Вот хохолком янтарным свиристель

Дрожит в пурге, клюет рябину ловко…

Ковер небесно-яркий в кошеве

Валяется… а рядом гарь, железо,

А в снежной металлической траве —

Скелетный оттиск вымершего леса.

Сибирь! стихия! обниму я не

Руками-телом царственные зимы —

Раскольничьими воплями в огне,

Созвездиями, что неисследимы,

Неуследимы, надо льдом ладьи,

Плывущие над крышами-гробами,

И рот и лоб ожегшие мои,

Как память — саблей обжигает знамя…

Я только соболь, малый горностай,

Бессонницей подстреленный, сожженный!

Я только Чингисханов малахай,

Треух рыбацкий, омулек соленый!

Я лишь табак! кури меня, кури,

Моя Сибирь, шатунья и шаманка,

Медведица, ревешь ты до зари —

От выстрелов до пламенной гулянки.

Сибирь, зверица, знаю твой язык,

Он вымер, а его опять отрыли,

Мой рот, мой дух, мой род к нему приник,

Заговорил, запел, расправил крылья

И полетел над Озером огнем,

Над лазуритовой улыбкою Байкала…

Я — твой жарок!

И от меня светло, как днем,

В ночи. Я лучшей доли не искала.

Я огнь, я зык, Раскола пламена,

Вселенское, кометное кострище.

Моя Сибирь! Ты у меня одна.

Сарма твоя под ребра плетью свищет

И умирает, и опять — внахлест,

А на морозе слишком алы щеки,

И я ступаю, в катанках, до звезд,

Играет Сириус, алмазно плачет плес,

Горит зенит, жемчужно-одинокий!

…я далеко. Я в горький чай — имбирь.

Живу безумно, страшно, непонятно.

Гляди с небес в меня, моя Сибирь:

Я серафим твой в катанках заплатных.

Впотьмах, шаманка, трубку я курю,

Ищу себя на довоенном снимке,

И, старая, гляжу твою зарю

Из сна и слез, как из снегов заимки.

Возлюбленные

голые люди дрожат умирают от счастья лепечут

псалом что не услышит никто никогда

голые люди горят голые свечи

рушатся как под бомбежкою города

голый твой поцелуй руки закинь за шею ему

солнцем смеется рот вот лодка ночная а вот весло

ведь все равно сгаснет голый свет

все уйдут во тьму

а вы взлететь в небеса успейте крыло и крыло

голые люди уже летят и земля под ними

тоже летит принакрыта скомканной белой парчой

голые люди впотьмах повторяют имя и имя

видят над койкой старого зеркала срез косой

тихо косятся туда ищут свое отраженье

красный костер а вокруг синий бессмертный лед

тихо шепчут голые губы не делай движений

помни никто никогда не умрет

жарко как в преисподней а может в Эдеме

крепче стиснет плоть на прощанье душа

голые люди над миром летят надо всеми

кто им нищим подаст хоть бы тень гроша

кто над ними голыми ржет во всю глотку

над беззащитными — творит беспощадный глум

кто на них снизу глядит как на днище лодки

сквозь посмертную толщу

через родильный шум

жарко чувствуй водой землей облаками как жарко

жадно его нагого нагая сильней сожми

жалко до горя стыдно до боли жалко

через зверьи века оставаться людьми

голыми пламенами на железной кровати

голой памятью-позолотой плита гранитно чиста

голые люди все длят и длят объятье

голый Господь слезно глядит на них со Креста

Ночь моя

Ах, рынок мой, звезды крупные…

Ночной, и брожу меж ларей я…

Меж ящиками и ступами…

здесь лошадь стояла каряя…

К телеге старой привязана,

сама шаталась от старости…

Ах, рынок, алмазами-стразами

пронзаешь мои усталости…

Вот время мое могучее, слепящее, краснозвездное —

Лежит на прилавке тучею,

дрожит — рыданье бесслезное…

Лежит на прилавке омулем

мертвяцким… о, рыба снулая…

Лежит вверх еловым комлем…

увялая ночь, минулая…

Дары земли прибайкальския!..

дары земли забайкальския…

Кругами — сливки слюдянские…

гранаты вон чужедальские…

Так вижу все ясно, пламенно —

сама уж почти гранитная…

Ах, ребра мои твердокаменные…

а кровь — хлобыщет, открытая…

В словах этих, ах, словечушках,

им жизнь посвятила отважную —

Не подлую, о, не злобную, не хитрую, не продажную…

А там — в небеси — гудящая

симфония самолетная…

А время летит, настоящее, бесценное и бесплотное…

А голову задираю я: прощай, дорога неблизкая!..

Бреду по ночному Раю я —

возлюбленному, сибирскому…

Мы пели и воевали мы. Клялися вождем и знаменем.

За сгибших — все доживали мы!

За мертвых — горели пламенем!

На грудь нам и звезды вешали!

Медали — наградой честною!

Герои, глядели весело — шальные и неизвестные…

Не мнили о знаменитости. Не ведали о бессмертии.

Не клянчили царской милости.

Не слали яды в конверте.

Когда голодали — смеялися:

жить будем завтра, как соколы,

Привольно, гордо и счастливо:

под Красной Звездой высокою!..

И что?.. Ах, ответь мне, рынок мой,

Иркутское мое Торжище,

Куда все исчезло, схлынуло…

куда убежало

толпами…

Все дети уж седовласые.

Друзья все — в тумане, заберегом

Парят, босые, несчастные,

все — Ангелы в звездной замети…

А я?.. Все иду, ступаю все по снегу жесткому в катанках:

Следы любови и памяти!.. следы,

на судьбе распятые…

Вот здесь покупала хайрюза…

пирог на свадебку с рыбою…

А здесь черемша, что бирюза,

навалена мерзлой глыбою…

А здесь… а вот тут… Забвение!

Забыть — благодать великая.

Чтоб кончилось слез струение.

А боль истаяла ликами —

Златыми, родными, ясными,

в январский мрак уходящими,

И страшными, и прекрасными, живыми и настоящими,

В ночи меня обступающими

подлунными

хороводами,

Грехи все мои прощающими,

а смерть повернувши родами,

И чтобы руки раскинула, и всех обняла во времени,

В ночи этой, ах, за могилою,

за светом чуть выше темени…

(пилот покупает ягоды)

…синий холод в зимнем мире,

Ну, а я чуть-чуть устал.

Я на Ту-сто-пейсят-четыре

Много тысяч налетал.

Самолет как белый крестик

На небесных телесах.

Только я пред небом честен —

Ни бельмеса в чудесах.

Как бросало нас без весу

В качку беспредельную —

Пассажирам стюардесса

Пела колыбельную…

Крепко зубы я сцепил,

Делал, как учили…

Вот тогда и полюбил —

Ток по мне включили!..

Там, в салоне пассажирском,

Не до жиру — быть бы живу —

Не на смерть, а на живот

Каждый истово живет!

Всех любил я людей —

Скопом, не по чину —

Все лютей и лютей,

Пока сажал машину.

Сыпь мне, баба, в кулек

Ягодного жара!

Вот я снова — малек

Посреди базара.

И опять далеко —

Только птичьи лапки —

Небо — как молоко

В круглой крынке бабки…

Между миром и миром

Ожидание жизни — не есть жизнь.

Жизнь, ведь это когда совсем не ждешь,

А случается. Если порвешь, а сшить

Не получится. Только бесснежьем — дрожь.

Я иду вдоль рынка. Ах, мне бы тут

Постоять… поторговать… покричать,

Посудачить… узреть, за сколько минут

Колотун поставит на сердце печать.

Я не шла, а царапалась, билась, ползла,

Больно падала, ломких колен костыли,

Деревяшки локтей, на краю стола —

Эта миска железная, соль земли.

Эта миска пустая, хлеб съеден весь,

Солнце всходит-заходит, в тюрьме темно,

Ах, Сибирюшка, рыбья, родная взвесь,

Беловьюжное злое веретено!

Ну давай, народ, осуди меня!

Мало выла! Плохо любила! И крик

Не рожала — на берегу огня!

Наизусть не твердила твой патерик!

Ну, давайте! Суйте свои кулаки

Под ребро и в грудь! Я-то — как-нибудь!

Я зеленый плес золотой реки,

Я раскольный полоз, чащобный путь!

Зри, мой рынок! Я нынче жаркий товар:

На торги, напоказ, наружу краса!

Изо рта на морозе — лошадный пар: