Бесплатный фрагмент - Иркутск новогодний

Предисловие

Я очень люблю Новый год, это идет от моей мамы, Татьяны Владимировны Сергеевой. До сих пор помню тот вечер, когда мне было лет пять, а она приехала поздно вечером с ворохом серебряной бумаги от чая и елочными флажками. Мы сидели в темноте, и рассматривали это богатство. Флажки были необыкновенные, и почти каждый рисунок я запомнила, и сейчас могу воспроизвести в памяти все цвета, оттенки и сюжеты. До сих пор хранится у нас дедушкина «вертушка» — приспособление для вращения ёлки, которую дед Владимир Кузьмич Переломов, собрал сам. И она до сих пор крутит ёлку, хотя дедушки давно нет, а этому устройству уже, наверное, больше 60 лет. Потому все, что касалось Нового года, всегда вызывало во мне ощущение, что детство где-то тут, сказка никуда не исчезает, даже когда тебе уже далеко не пять лет, а восемь раз по пять.

Сюжеты для книжки были найдены в базе данных периодики «Хроники Приангарья» Иркутской областной государственной универсальной научной библиотеки им. И. И. Молчанова-Сибирского. Иллюстрации — из публичного архива «Хроник» и личного архива Александры Степановны Караваевой. Подборки «новогодних анекдотов» я делала для статей в газету «Восточно-Сибирская правда», которая никогда не отказывалась печатать материалы, имеющие явно локально-краеведческий вкус. За что спасибо главному редактору Александру Владимировичу Гимельштейну.

Частично статьи вошли в книгу неизменными кусками, частично — были дополнены и расширены новыми находками. Это не научная работа, а скорее журналистская попытка восстановить картину празднования Рождества и Нового года в Иркутске и немного — в Иркутской губернии, в 19—20 веках, до 1960-х годов. Естественно, найденные сведения не полны, а опора только на газетные источники делает картинку несколько «невзаправдашной». Но я думаю, вся история Нового года — это история рождения и ухода в небытие самых разных мифов. И пусть здесь будет такой, «газетный» Новый год. С вкраплениями воспоминаний.

Из книжки вы узнаете, кто зажег в Иркутске первый рождественский пудинг… Как тысячи человек штурмовали Общественное собрание на маскарадах, куда летел «Черепахожабль», сколько свежих гиацинтов высаживали в лютый иркутский мороз к Рождеству, как к Новому году во Дворце пионеров днями и ночами вышивали огромный портрет Сталина… Ёлка жила и живет сказками и историями. Их в этой книжке — как игрушек на ёлке.

«Не угодно ли с вертепом?»

На иркутских улицах уже темно, редко-редко покажется прохожий, мороз, снег… Ставни всюду закрыты, и тут с улицы слышится: «Тук-тук!». «Кто там?» «Не угодно ли с вертепом?». И начинались переговоры взрослых через ставни: «А сколько кукол?» — «Кукол пятьдесят, шестьдесят, одних чертей четыре штуки. Да скрипка притом, а после вертепа комедия будет». И голоса ребятишек: «Пустите, пустите, пожалуйста!», и страх — а вдруг маменьке покажется, дорого, и она отправит вертеп восвояси. По воспоминаниям жившей в Иркутске писательницы Екатерины Авдеевой-Полевой, в самом начале 19 века такие сценки на святки были обычным делом для иркутян. В «Записках и замечаниях о Сибири», вышедших в 1837 году, Авдеева-Полевая рассказывала, как чудесные «ящики о двух ярусах» путешествовали из дома в дом. На маленькой игрушечной сцене разыгрывались рождественские представления.

Двухярусные вертепы обычно были украшены разноцветными бумагами, вспоминал иркутянин Иван Калашников (в «Записках иркутского жителя» он описал Иркутск с начала 19 столетия, вплоть до 1823 года, когда сам покинул Сибирь). «Между ярусами находилось пустое пространство настолько, сколько было нужно, чтобы просунуть туда руку для вывода кукол, утвержденных на палочке…», — рассказывал он. В верхнем ярусе обычно представляли поклонение пастырей и волхвов при рождении Христа, бегство в Египет, Крещение.

Звезда из вызолоченной бумаги предшествовала выходу волхвов, сцены сопровождались пением хора. В нижнем ярусе разыгрывались сцены, связанные с историей Ирода. Включая похищение его души злым духом и отправку ее в ад в виде змеиной головы. «Когда приближалась смерть к Ироду, придворный докладывал ему: «Ваше Величество, скоро смерть будет!». Ирод бесился, вскакивал с трона…», — вспоминал Калашников. Конец Ирода сопровождался даже взрывом ракеты — она была привязана к животу куклы, чертенок поджигал ее и она с треском лопалась. Обязательной была пляска Иродианы, дочери Ирода. Исполняла она только почему-то русские плясовые под русскую же песню.

«Куклы одеты бывали царями, барынями, и вертепы важивали и нашивали семинаристы и приказные по улицам в святочные вечера…», — писал брат Екатерины Авдеевой-Полевой, журналист, драматург Николай Алексеевич Полевой, родившийся в Иркутске, и живший в нашем городе до 1811 года. Для иркутян, не имевших театра, не заведших еще «благородных домашних спектаклей», вертеп и был тем самым театром, рассказывал Николай Полевой. «Боже мой! С каким, бывало, нетерпением ждем мы святок и вертепа! С наступлением вечера, когда решено «пустить вертеп», мы, бывало, сидим у окошка и кричим от восторга, чуть только в ставень застучат…», — писал он в 1840 году в статье «Мои воспоминания о русском театре и русской драматургии. Письма к Ф.В.Булгарину». Его сестра Екатерина Авдеева-Полевая рассказывала, что обычно с вертепом бродили мальчики, иногда к ним присоединялся и скрипач, что было предметом особой гордости. «В Иркутске были двое слепых, которые играли на скрипке, и утешали не одно поколение», — вспоминала писательница. Иван Калашников помнил, что иногда вертеп сопровождали гарнизонные или казацкие певчие. «Замечательно, что все напевы были польские: одни на манер мазурок, другие — польских. Из этого можно заключить, что вертепы завезены из Польши, или еще вернее, из Киева», — писал старожил Иркутска. Польский, или малороссийский след был виден и в водевилях, что иногда давали после вертепа: часто разыгрывали сценку, когда слуга издевался над глупым и тщеславным шляхтой.

Воспоминания брата и сестры Полевых, Ивана Калашникова — крошечное окошко, открывающее нам рождественский, святочный быт иркутян первой половины 19 века. Конечно, праздник в это время был далек от светских развлечений. Иркутяне чинно постились в Рождество «до первой звезды». В Рождество обязательны были заутреня и обедня, потом семьи шли с поздравлениями к родителям, на второй день — к старшим родственникам. В первые три дня дети ходили «славить Христа», выучивали «рацейки» (колядки). «Еще было обыкновение печь из ржаной муки ягнят и овечек, иногда и пастуха. Все это давали в гостинцы детям», — вспоминала Авдеева-Полевая. В святочные дни девочкам не давали играть кукол, говорили, что «шиликун» их утащит (шиликун или шуликун — разновидность «святочной нечисти»).

Девушки запасали лучинки для гаданий. «В Сибири большие охотницы ворожить, и много рассказывают чудес, кому что виделось», — писала Авдеева-Полевая. Она упоминала святочные игры, в которые играли в Иркутске, и которые были принесены в Сибирь русскими: и подблюдные песни, и игра «хоронить золото», и курилку, и имальцы (жмурки). Гадания на святки могли окончиться и нервными болезнями, поскольку девушки свято верили в совершавшееся. Со святками были связаны и бесконечные истории о том, как на святках было предсказано девицам их будущее, которое в точности сбылось. Эти обычаи, принесенные из России, в Сибири еще долго сохранялись в «самобытной простоте», когда уже в других местах страны их встретить было трудно, вспоминала Авдеева-Полевая.

Всеволод Вагин в записках «Сороковые года в Иркутске» подтверждает: в первой половине 19 века в Иркутске еще сильны были народные, святочные обычаи. Он вспоминал, как это было в его времена: «Группы замаскированных ездили из дома в дом и придавали святочным вечерам еще более оживления». Однако к концу сороковых годов святочные игры практически повсеместно заменила французская кадриль. «И прежняя оригинальность святочных вечеров исчезла. Ёлки, впрочем, еще не были в обычае», — замечает Вагин.

Интересный рассказ о том, как праздновался Новый год в сибирских городах в конце 1840- начале 1850 годов оставила англичанка Люси Аткинсон, супруга британского путешественника Томаса Аткинсона. Томас Аткинсон в 1840–1850 годах совершил опаснейшее путешествие по Сибири, Монголии и Центральной Азии. Две зимы семья путешественников вместе с маленьким сыном жила в Иркутске. Вернувшись на родину, Люси Аткинсон написала книгу «Воспоминания о Татарских степях и их жителях: Письма из Барнаула 1848—1853 гг.». В мае 1851 года в письме она упомянула, что встречала Рождество в Иркутске, жаль, что рассказ был очень скуп. Люси сообщала другу, что писать в общем не о чем, разве что попытаться увидеть какой-то контраст между «правильным английским Рождеством», и тем, что происходит в Иркутске. Путешественница выучила в Иркутске много русских танцев, которые, вероятно, и стали ее развлечением в рождественские дни. Люси до отъезда в Сибирь была гувернанткой в доме М.Н Муравьева в Санкт-Петербурге, брата декабриста А. Н. Муравьева, и конечно, в Иркутске тесно общалась с местной элитой и декабристами.

В письме из Барнаула в январе 1853 года англичанка дала довольно интересное описание типичного сибирского новогоднего бала, который в те годы устраивал «начальник», губернатор во дворянском собрании. «Это действительно красивое и радостное зрелище, блестящее собрание, полное радости, люди поздравляют друг друга, когда колокола звонят о приходе Нового года, — писала она. — В минуту, когда наступает Новый год, в бокалы разливается шампанское, и все целуются. Новый год — это грандиозное событие в России, в эти дни идет не прекращающийся обмен визитами». Люси сумела блеснуть на рождественских вечерах нарядами, которые заказывала из Санкт-Петербурга. Англичанка изумляла сибирячек тем, что неизменно выходила на рождественские балы с украшением из живых цветов. В одном из писем из Барнаула она жаловалась, что в городе на очередной бал нельзя было достать цветов… И со вздохом вспоминала Иркутск, где «мисс Баснин», супруга купца Василия Баснина, державшего большую оранжерею, всегда присылала ей свежие цветы всякий раз, когда Аткинсон желала выйти в общество.

Мы не знаем, ставила ли Люси Аткинсон для своего сына в Иркутске ёлку, но одна любопытная деталь известна точно: в 1851 году в Иркутске был зажжен первый рождественский пудинг по английскому обычаю.

Случилось это, правда, не совсем в Рождество, а на балу в честь дня рождения сына путешественников, трехлетнего Алатау. Он родился 4 ноября 1848 года, однако когда точно было празднование, Люси в письме не указывает. Дети танцевали и веселились под музыкальную шкатулку. На ужин был настоящий сюрприз, стемнело, зажгли свечи, и зал внесли настоящий рождественский пудинг.«Вы можете представить, как расширились глаза малышей, когда они увидели, как пудинг вспыхнул в комнате! — писала Люси. — Это произвело грандиозный эффект, но вкус пудинга скорее оценили взрослые, чем малыши. Это был первый сливовый пудинг, изготовленный в Иркутске». На следующий день у Люси Аткинсон были взрослые визитеры, которые пришли отведать рождественский пудинг, и они очень сожалели, что не видели великолепного зрелища — как он был зажжен.

Откуда в Иркутске впервые узнали об обычае обмениваться на Рождество и Новый год подарками и ставить рождественскую ёлку? Рассказы привозили гости, путешественники… Но главное — книги и газеты. Купец Василий Николаевич Баснин, к примеру, имел большое собрание газет и журналов, которое до наших дней не дожило. Анна Григорьевна Боннер в книге «Бесценные сокровища» (1979 г.), упоминает о том, что в библиотеке Баснина были комплекты журналов и газет за разные годы, но впоследствии их след затерялся. В письме 1869 года Василий Баснин сетовал, что его книги, прибывшие из Иркутска, были завернуты в три номера газеты «Северная пчела» за 1844 год. Значит, подшивками «Северной пчелы» он дорожил. А ведь именно через эту газету с начала 1830-х годов начала формироваться европейская мода на новогоднюю атрибутику и обмен подарками. В конце 1833 года газета писала о том, что в книжном магазине Смирдина на Невском появилась детская книжка «Городок в табакерке, сказка дедушки Иринея». И ее газета предлагала в качестве подарка детям к Рождеству. В качестве «приятнейшего подарка детям на Новый год» в 1834 году газета объявила «Детскую книжку на 1835 год» В. Бурнашева. Обзор детских книжек к Рождеству был на передовице «Северной пчелы» вплоть до 1840 годов. А в самом конце 1839 года на первой странице появилась заметка «Праздничные подарки», где впервые были упомянуты рождественские ёлки. Не может быть, чтобы в Иркутске, в семьях, читавших «Северную пчелу», пропустили такую новинку, и ничего не знали о ёлках. Праздничное дерево пришло в Россию именно через кондитерские. Поначалу кондитеры просто торговали милыми сюрпризами к празднику, вводя французскую моду на обмен новогодними безделушками. Известные санкт-петербургские кондитеры Беранже и Вольф в 1839 году в изобилии выкладывали затейливые праздничные сюрпризы, однако такую новинку, как рождественские ёлки можно было увидеть только в двух петербургских кондитерских: заведении господина Доминика на Невском проспекте в доме Петровской церкви и кафе Пфейфера на том же Невском. «Ёлки прелестно убраны и изукрашены фонариками, гирляндами, венками, барельефными изображениями», — писала «Северная пчела».

Спустя год, в декабре 1840 года в «Северной пчеле» появилась еще одна замечательная заметка о ёлках: «Кондитерские подарки празднику». Здесь уже обычай заявлен как устоявшийся: «Мы переняли у добрых немцев детский праздник, в канун празднования Рождества Христова: Weihnachtsbaum. Деревцо, освященное фонариками, или свечками, увешанное конфектами, плодами, игрушками, книгами, составляет отраду детей, которым прежде уже говорено было, что за хорошее поведение и прилежание в праздник появится внезапное награждение». У Доминика, Палера и Пфейфера можно было уже купить елочку ценой от 20 до 200 рублей ассигнациями. У Пфейфера добрым маменькам, которые шли покупать детские игрушки, сласти, ёлки предлагались с транспарантами и китайскими фонарями, на грунте, усеянном цветами. А господин Вольф, своих елок не имея, торговал механическими куклами, много было в кондитерских картонажных сюрпризов, продавалась и книжка «Райская птичка» с прелестными политипажными картинками. «Книжечка не более конфекта, превосходно напечатана, премило переплетена, а продается по полтине серебром». Газеты называли ее «первым опытом так называемых «конфектных изданий». В 1841 году газета вновь напомнила читателям о ёлке, подробно разъясняя, как и благодаря какому народу появился обычай ставить ель. «Какая радость, когда двери в комнате, после долгого ожидания, растворяются, и детки вбегают, с трепетным сердцем, в это заповедно жилище! Все взоры устремлены на светлую ёлку…», — это уже 1842 год. «Без ёлки нет в семействе праздника», — констатировал газета в 1843 году и… отправляла в кондитерские. В этом же году вышла «премилая детская книжечка «Ёлка». В конце 1846 года «Северная пчела» звала в кондитерскую Иллера на Невском, где можно было заказать «какую угодно ёлку, и даже такую богатую, какой никогда не видывали в бережливой Германии, где ёлки выдуманы».

Первое обнаруженное в иркутских газетах упоминание елок относится к 1861 году, однако ёлки в иркутских домах появились, очевидно, много раньше. У иркутян был обычай бывать другу у друга в гостях, «устрояя там святочные вечера, святочные игры, ёлки и проч», сообщали «Иркутские губернские ведомости» в 1861 году. Значит, установка рождественских деревьев в домах иркутян в 1861 году была уже не редкостью. И обычай появился ранее. Но когда? Это достоверно не известно.

7 января 1852 года в Санкт-Петербурге в здании Екатерингофского вокзала была установлена первая общественная ёлка, и иркутяне наверняка были наслышаны об этом событии. Но если говорить об иркутских ёлках, речь, видимо, шла все же о домах интеллигенции и купечества. В 1858 году в «Иркутских губернских ведомостях» был напечатан список книг, которые продавались в только что открывшейся частной библиотеке для чтения Протопопова (позже перешедшей в руки Михаила Шестунова). Это была вторая частная библиотека в городе. «Библиотека Шестунова явилась вместе с тем и клубом, и центром демократических, оппозиционных элементов в Иркутске», — писал в книге «Сибирские страницы» Марк Азадовский. В библиотеке Протопопова можно было купить и великолепно изданные детские книги. И среди них — «Ёлка», выходных данных по ней нет, но есть указание, что издана она в типографии М. О. Вольфа. Значит, по крайней мере, в 1858 году иркутяне уже были знакомы со знаменитой русской азбукой Анны Михайловны Дараган под названием «Ёлка», впервые увидевшей свет в 1846 году. Эта книга была задумана как подарок детям на Рождество, и по ней, судя по всему, многие маленькие иркутяне из состоятельных семейств впервые узнали о том, что существует на свете рождественская ёлка. «Слушай внимательно, что здесь рассказано про ёлку, — таким текстом завершалась азбука. — Зимою все деревья без листьев. Одна ёлка остается зелена. В праздник Рождества Христова умным, добрым, послушным детям дарят ёлку. На ёлку вешают конфекты, груши, яблоки, золоченые орехи, пряники и дарят это добрым детям. Кругом ёлки будут гореть свечки голубые, красные, зеленые и белые. Под ёлкой, на большом столе, накрытом белой скатертью, будут лежать разные игрушки. Солдаты, барабан, лошадки для мальчиков, а для девочек коробка с кухонной посудой, рабочий ящичек и кукла с настоящими волосами, в белом платье и с соломенной шляпой на голове». Весьма вероятно, что в домах иркутской интеллигенции и купечества эта книга появилась раньше, чем в 1858 году. Трудно представить, что в семье Басниных, к примеру, не знали о такой книге, а их многочисленные столичные знакомые, не рассказывали им о светской новинке — установке ёлки на Рождество.

Чем более светским становился праздник, тем сильнее церковь напоминала горожанам о его духовном смысле, требуя ограничить светские развлечения в Рождество. А трагические обстоятельства, которые сопровождали новогодние праздники в середине века, укрепили веру иркутян в то, что чрезмерное веселье в рождественские, святочные и крещенские дни ведет к несчастьям. Встреча 1861 года для иркутян была невеселой. В семь часов вечера 31 декабря 1960 года Иркутск огласился звоном, звонили в Знаменском девичьем монастыре. Следом зазвучал набатный колокол. «Вечерний мрак и тишина были нарушены страшным шумом бегущих людей и звоном колокольцов пожарной команды», — писали газеты. Оказалось, пожар за Ушаковкой, в училище девиц духовного звания. Сгорели два огромных сеновала с амбарами, погреба, завозни, конюшни со всем экипажами, три коровы, лошадь. Пожар удалось потушить только в 4 часа пополуночи, казалось, около Знаменского собрался весь город. «Да, при таких неожиданных и безотрадных обстоятельствах, иркутяне должны были навсегда проститься с минувшим, во многих отношениях счастливым для сибиряков годом…», — сообщали «Иркутские губернские ведомости».

В 1863 году «Иркутские епархиальные ведомости» не забыли напомнить жителям города о новогоднем пожаре трехлетней давности, назидательно заметив, что вместо бальной музыки жителям города пришлось внимать набату. «Но еще страшнее была встреча нового 1862 года! — писала газета. — За день до его наступления прогневанный грехами нашими Господь поколебал иркутскую землю, а за 10 часов до обычного полунощного торжества, потряс ее снова, и более всего погрозил святым храмам, к которым охладело усердие многих, так как грозил он разрушением Храму Ирусалимскому за нечестие Израиля. Честь и хвала областеначальнику М. С. Карсакову! На этот новый год он отстранил все обычные веселости, и оне по распоряжению Преосвященнейщего Парфения, заменены были 1 января 1862 года крестным покаянным, во круг города ходом. При этом обхождении областеначальник был примером для народа».

1864 год ознаменовался неурожаем хлеба, цена на него достигала 1 рубля за пуд. Рождество омрачило наводнение. Воды в Ангаре было с излишком. Накануне Рождества у Знаменского монастыря река вышла из берегов. Было очень тепло, термометр показывал не ниже 10 градусов. «К вечеру начала становиться вода у собора, а у Чудотворской и Троицкой церкви вода пошла уже на берег…», — писали газеты. В Рождество вода пошла рекой по Мыльниковской улице, и затопила Почтамскую. Люди отправляли лошадей и коров к знакомым, а сами сидели на верхних этажах. «Сколько было сцен трагических, драматических и даже комических, сколько перекупалось в воде…». Иркутянам было впору вообще забыть о светском Новом годе…

Однако, несмотря на несколько несчастливых лет, праздник все равно брал свое. «В Иркутске, как и во всей Руси, существует обычай — встречать новый год в кругу родных и самых близких знакомых. Только бездомные скитальцы, приезжающие сюда искать «почестей или денег», — волей-неволей встречают новый год где-нибудь в маскараде, или просто в своей квартире. Но и эти люди, оторванные от семей и родины, стараются приютиться накануне нового года в каком-нибудь семейном доме…», — рассказывал некто Z в новогодней статье 1863 года.

Сложившаяся уже традиция светских новогодних визитов требовала своей атрибутики, спрос на которую был немал. В середине декабря 1861 года литография Пестерева опубликовала объявление, в котором покорнейше просила желающих иметь визитные карточки к Рождеству, заказать их заранее, поскольку в последние дни перед праздником заказы приниматься не будут. В эти же годы председательствующий в совете главного управления Восточной Сибири ввел традицию отказа от рождественских визитов, и замены их на подписку в пользу бедных. Сбором денег занимался специальный благотворительный комитет. Появилась традиция лотерей-аллегри и благотворительных маскарадов-базаров в Благородном собрании или городском театре в пользу беднейших жителей или отдельных благотворительных заведений, указывает Наталья Гаврилова в книге «Общественный быт горожан…». К примеру, 28 декабря, на четвертый день Рождества, в доме благородного собрания, с 1861 на 1862 год благотворительным комитетом было собрано по лотерее-аллегри вещей на сумму 692,5 рублей. В конце1864 года разыгрывалась лотерея в пользу Александрийского детского приюта. С августа 1861 по 1 января 1862 года бедным жителям Иркутска перед Рождеством было роздано 300 рублей.

И даже мечты иркутян, выражаемые со страниц газет, имели уже не частный, семейный характер. Главное новогоднее желание Иркутска в 1863 году звучало так: «Господа, пожелаем от всего сердца исполнения нашего заветного желания — иметь в Иркутске университет, как колыбель нашей умственной жизни и как прочный залог нашего будущего развития!».

«Я приехала в Казань вечером; был канун Нового года; меня высадили, не знаю почему, в гостинице; дворянское собрание было в том же дворе, залы его были ярко освещены, и я увидела входящие на бал маски. Я говорила себе: «Какая разница! здесь собираются танцевать и веселиться, а я еду в пропасть: для меня все кончено, нет больше ни песен, ни танцев», — Мария Волконская, следуя в 1826 году за мужем в Сибирь, Новый год встретила в кибитке. Маскарады, как видно, были неотъемлемой частью новогодних праздников и за пределами столицы. Традиция проводить маскарады в России давняя — от петровских святочных забав до красочных маскарадов Екатерины II, «вольных маскарадов», куда пускали людей неблагородных сословий.

В Иркутске были очень популярны новогодние костюмированные вечера. Они продолжали традиции «вольных маскарадов середины XIX века в сибирских городах», — отмечает автор книг «Общественный быт горожан Иркутской губернии во второй половине XIX века» Наталья Гаврилова. Если мы откроем декабрьские «Иркутские губернские ведомости» за 1858 год, то увидим такое объявление: «Маскарадные платья. Желающие брать маскарадные разных сортов платья: Домино, Арабские, Турецкие, Греческие, Тирольские и Испанские, мужские и женские костюмы, могут получить их в доме г. Либгарда, по Харлампиевской улице, напротив дома вдовы Кузнецовой».

Настоящая предновогодняя реклама, которой более полутора веков!

Описывая общественную жизнь Иркутска, «Иркутские губернские ведомости» зимой 1859 года отмечали, что иркутское общество любило праздники у генерал-губернатора и музыкальные вечера в собрании. Однако балы в собрании не жаловало, за исключением особых случаев. «Вероятно по этому, а также по дороговизне здесь дамских костюмов, балы бывают очень редко…». Иркутские дамы и девицы любили показаться в заморской диковинке, например, в яркой китайской ткани и горностаевой мантилье. Спектакли в местных театрах были дороги, а потому зимой иркутяне находили себе развлечение на улице. «Все зимние удовольствия наши дополняются редкими концертами заезжих артистов и катаниями по праздникам на Большой и Амурской улицах». Катались на бойких беговых конях, запряженных в необыкновенно малые беговые сани, «доходящими чуть ли не до размеров салазок». «На святках у некоторых коренных жителей разыгрываются святочные игры с песнями и поцелуями… Разъезжают также ряженые из знакомых по домам, иногда со скрыпкою и тогда просят у хозяина станцовать кадриль…».

«Имею честь довести до сведения иркутской публики, что во время святок можно у меня получать хорошие маскарадные платья, с платой от двух до пяти руб. сер. за вечер», — это сообщение Либгарды оставили в газете в 1861 году. Выдача платьев производилась в доме госпожи Анны Ивановны Либгарт, купчихи второй гильдии, а потом её сына, господина Карла Антоновича Либгарта, на Харлампиевской улице. И в 1865 году в Иркутске те же Либгарды держали прокат маскарадных костюмов. «Имею честь довести до сведения иркутской публики, что во время святок можно у меня получать хорошие маскарадные платья, с платой от двух до пяти руб. сер. за вечер», — писал Либгарт.

Отец Карла, Антон Осипович Либгарт известен по иркутским летописям. Это он в 1851 году построил собственный самолёт (так назывался плашкоут), чтобы перевозить пассажиров через Ангару. Если заглянуть в старые газеты, то увидишь, что семейство Либгарт, помимо серьёзных своих занятий, было увлечено самыми разными фантастическими новинками. То Либгарт продаёт собственный гармонифлют — музыкальный инструмент с воздушным резервуаром, невиданный, конечно, в Иркутске. А то уже в 1865 году торгует в провинциальном Иркутске новейшими фотогеновыми лампами, которые в России появились совсем незадолго до этого. Иркутский краевед, писатель Валентина Рекунова нашла сведения, что Либгарт был любителем фейерверков. Показывал иностранец изумлённой публике «и вертящиеся колеса, и вензеля, и щиты, и аллегорические фигуры». Видимо, из тех же глубин и любовь его семейства к маскарадным костюмам, которую иностранцы ещё в самом начале второй половины XIX века начали сдавать иркутянам в аренду.

«Ах, танцовали до 4 утра!»

— Бежим на Большую, там, против Благовещенского храма катание! Большое катание! — девушка подхватила подругу, и они побежали по улице. Шел декабрь 1875 года. В Иркутском благородном собрании 28 декабря, в воскресенье, был назначен маскарад при двух оркестрах музыки. А на Большой, на следующий же день, было открыто катание на коньках. Шел легкий снежок, играл военный оркестр, и вдруг катающиеся расступились — несколько пар начали танцевать кадриль, прямо на коньках… К большому удовольствию публики они исполнили танец, аплодисменты, крики: «С Рождеством! Браво!».

«Ах, танцовали до 4 утра», — писала иркутская гимназистка подруге, рассказывая про рождественский вечер в 1888 году. «Несмотря на массу мальчиков, праздник прошёл очень чинно, хотя и весело», — сообщало «Восточное обозрение». Однако в эти годы в иркутских газетах заветное слово «ёлка» вы встретите скорее не в красивых зарисовках о Новом годе, а в довольно сухих отчетах — о новом годе говорили языком цифр.

40 платков, ситцу на 3 рубашки и 3 платья — это не список из лавочки, или магазина. Это подарки на елочку для бедных детей Олонков в 1884 году. К 1870—1880 годам ёлка в Иркутской губернии постепенно перестала быть только милым обычаем в домах интеллигенции и купечества, ей открыли двери училища, школы и собрания. На ёлки собирали деньги всем миром «в пользу» училища, школы, арестантского приюта, детей погибших солдат… В Олонках в 1884 году собрали 42 рубля 50 копеек, и купили на них ситцу, платочки, книжки и учебные пособия. Не забыли, конечно, и конфеты. К кулечку с конфетами всегда давали что-то более нужное: шапки, рукавицы, материал для рубашек.

В 1887 году ёлка, устроенная в пользу Малышевского сельского училища, собрала 146 рублей. На 91 рубль были куплены подарки и угощения. Дети получили шапки, катанки. Более 50 рублей ушли «в пользу училища». Что это значило? Это будущий капитал, на который училище могло покупать книги, глобусы, карты… Часто ёлки устраивали бескорыстные учителя, энтузиасты, благодаря которым удавалось не только повеселить детей, но и помочь училищу. К примеру, учительница Алексеева, назначенная в 1885 году в школу в Голуметь, сумела впервые в истории поселка собрать деньги на рождественскую ёлку. Жители прониклись к ней таким доверием и уважением, что не задумываясь откликнулись на призыв собрать денег на ёлку.

Это прекрасная особенность елок того времени. Праздник ёлки использовался не только для того, чтобы повеселить детей, сделать маленьким бедным ребятишкам чудесный вечер. Это был способ собрать какую-то сумму для школы, училища на будущее. Иногда собранных денег хватало, чтобы положить на счет в банк, чтобы купить книги и учебные пособия. Потому отчеты о сборе средств на елочные праздники печатались в газетах. Например, в конце 1881 года в Нижнеудинске была устроена благотворительная ёлка, после которой осталась солидная сумма — 572 рубля 77 копеек. Как сообщил директор училищ Иркутской губернии в «Циркуляре по восточно-сибирским учебным заведениям» (июль 1882 года), эти деньги в числе прочих благотворительных взносов пошли на постройку Нижнеудинского уездного училища. Еще 226 рублей пожертвовали на училище устроители праздничного бала в Тулуне. Ёлка, устроенная 30 декабря 1884 года в Бохане в пользу идинского приходского училища, собрала 228 рублей. 189 рублей 21 копейка были потрачены на сам праздник, 38 рублей 79 копеек остались на попечении блюстителя училища. В том же 1884 году около 87 рублей были собраны на ёлку в Тайтурке. 41,5 рублей тайтурцы отдали на украшение ели и подарки малышам. А 46 рублей направили в банк «в распоряжение инспектора народных училищ». Он должен был проследить, чтобы местное училище получило книги и учебные пособия на всю «елочную» сумму.

В 1885 году с ёлки в Голумети, устроенной той самой учительницей Алексеевой собрали 199 рублей. Для сравнения, в смете 1889 года по иркутскому сиропитательному училищу на ёлку и катушки закладывалось только 30 рублей. Учительница Алексеева сумела собрать почти в семь раз больше. В результате удалось отложить в Госбанк 100 рублей на основание запасного капитала училища. Общественность строго следила за тем, чтобы праздничные деньги не уходили куда попало. В газетах встречаются требования напечатать отчеты о проведенных ёлках в поселках. А однажды встретилось нам и письмо из Балаганска, авторы которого сетовали, что сумма на ёлку была собрана неплохая, но потрачены деньги были неумно.

В Иркутском приюте для арестантских детей 30 декабря 1899 года «в присутствии директрис и директора» была устроена благотворительная ёлка. Под туманные картины волшебного фонаря детям читали сказки «Конёк-Горбунок» и «О рыбаке и рыбке».

В нагорном училище в 1900 году, на ёлке, устроенной по инициативе господина Воскресенского, раздавалась «масса подарков для детей, в большинстве довольно значительных» — катанки, блузы. Но каждому ребёнку досталась и игрушка, и бонбоньерка. Дети смеялись над «комическими картинами» волшебного фонаря. Газета «Восточное обозрение» в конце 19 века рассказывала, как впервые побывали на иркутской ёлке маленькие буряты. «Любопытно бы представить себе этих маленьких детей-монголов со сверкающими глазками около европейской ёлки, украшенной по западному обычаю бонбоньерками.

Мы много бы дали, чтобы посмотреть этот восторг маленьких азиатских глаз. Припомните, что около этой ёлки веселятся в Германии, в коттеджах Англии, ёлка горит в Америке у независимого янки, и около той же ёлки группируются дети отдалённой Сибири…» — писала газета «Восточное обозрение».

Как ставили ёлку в конце 19 века в домах, мы немного можем узнать, если прочитаем письмо геолога Владимира Обручева к родным. Будучи с семьей в Иркутске в 1889 году, он писал о том, как его сын Воля, впервые увидел рождественскую ёлку: «Она была довольно богато украшена золотой и серебряной мишурой, обвешена хлопушками и медовыми пряниками. Парафиновые свечи сияли, конечно, светлей, чем пламя пахнущих медом восковых свечек моего детства. И все же в то время, когда мой мальчик смотрел на никогда невиданное великолепие сперва издали в робком благоговейном молчании, затем, осмелев, носился, ликуя вокруг и, наконец, дошел в своей смелости до того что укусил острыми зубками хвост низко висевшего пряничного чудовища (произведение моей еще не опытной в этом деле жены), мне становилось все грустнее и грустнее. Мне не хватало поэтических, капающих восковых свечей, дешевых краснощеких яблок, старого рождественского хорала, твоего любимого старого лица, слово, давно отзвучавшего, давно ушедшего собственного детства и вместе с тем того небесного волшебства, которое могут созерцать только детские глаза».

«Волшебство в трех действиях»

«Не злой, мягкий, не особенно вредный, среднего ума, но весьма воспитанный человек, Пантелеев быстро сошелся с иркутским обществом… Пантелеев любил представительство, устраивал балы, рауты…» — вспоминал о военном генерал-губернаторе Александре Ильиче Пантелееве редактор «Восточного обозрения» Иван Попов. С прибытием его в Иркутск 1900 году оживилась общественная жизнь. И тогда же расцвели разнообразные елочные торжества. Какие только чудесные праздники в это время не устраивались! Особенно любила ёлки и новогодние балы супруга генерал-губернатора, Александра Владимировна.

В январе 1901 года было устроено два маскарада в Общественном собрании, особенно ярким было тот, что состоялся 6 января. Его и посетили господин Пантелеев с супругой. Публики собралось так много, что с трудом можно было двигаться по залу и соседним комнатам. Масок же оказалось мало, а выделявшихся своей оригинальностью даже слишком мало, отмечали придирчивые иркутские колумнисты. Тем не менее, газеты сохранили для нас краткое описание нескольких масок «на злобу дня». В те годы вызывала много волнений переправа на Байкале, 1900 год был богат на трагические случаи, потому посреди маскарада разгуливал матрос, символизировавший собой тяготы байкальской переправы. Была и некая маска с надписью о праздничном отдыхе приказчиков. Сами приказчики устроили вечер 7 января, и тоже с костюмами. На вечер пришло очень много публики в масках и без масок, сообщали газеты. Из костюмов изящнее других были: «Снегурочка», «Цветочница».

В январе 1901 года Александра Владимировна организовала большую ёлку в городской управе для бедных детей. С двух часов дня 6 января коридоры управы были наполнены детьми в пестрых костюмах, около 260 человек. Ёлку по традиции прятали — она была роскошно убрана в зале управы, но двери в зал были закрыты. В четвертом часу после чаепития дети были допущены к ёлке. «С каким неподдельным торжеством юный гость ёлки тащил своего четырех-пятилетнего братишку или сестренку к этой чудной рождественской ёлке!», — писали газеты. Дамы и офицеры встали в хоровод вместе с детьми, и позволили плясать, бегать и веселиться у ёлки, поедая орехи и пряники. Самые бедные дети после ёлки получили, кроме доставшихся всем конфет и игрушек, полушубки, ватные пальто. Январские газеты 1901 года сообщали, что некую «ёлку в городской Думе» посетил его высокопреосвященство архиепископ Тихон, а также «господин главный начальник края с супругой». Госпожа Пантелеева с дочерьми и другими дамами устроила игры и раздавала подарки. Весьма вероятно, речь шла об одном событии, ведь управа и Дума были в одном здании.

Ровно через год усилиями госпожи Пантелеевой в городском театре был дан грандиозный бал-маскарад для подкрепления средств благотворительного общества «Утоли моя печали…», на собранные средства предполагалось начать устройство приюта и богадельни. На сцене театра была устроена японская беседка, освященная фонарями. В ней продавали шампанское, фрукты. Над зрительным залом сиял большой электрический фонарь, от которого спускались в ложи светящиеся гирлянды. Во время дивертисмента выступала труппа Розетти, акробатка-танцовщица Романос и итальянская капелла. А в фойе театра стояли киоски с фруктами, шампанским, конфетти, серпантином и конвертами для игры в почту. Играл итальянский оркестр, исполняя попурри из оперетт, пела шансонетка из ресторана «Деко». Масок было мало, но были замечены «Бутылка шампанского», «Сушка», «Дедушка Мороз», «Клоун» и «Рогожка».

А 6 января 1902 года в городском театре был дан детский спектакль «Вот так пилюли», который представляли как «волшебство в трех действиях, с провалами, превращениями и исчезновениями…». Антрепренер Кравченко увидел, что у многих детей билеты на дальние ряды, и велел отдать им первые места. Особенно детей впечатлило превращение человека в индюка. (Имеется ввиду волшебная опера-водевиль «Вот так пилюли! Что в рот, то спасибо!» Д. Т. Ленского, которую в свое время ставил в Иркутске купец Василий Баснин).

6 января 1903 года пожарные Иркутска были подняты по команде — на городском детском катке полыхает огонь! Пожарные с баграми, топорами, бочками мчатся к месту возгорания. А там…. Счастливые смеющиеся люди. Пожарные увидели огни и бросились спасать людей. А это было новогоднее представление — сотни бенгальских огней вспыхнули во время показа сцены «Фрам», затёртый льдами». Сейчас нам остаётся только гадать, что изображали бенгальские огни — может быть, известный пожар на знаменитом полярном судне. Однако, как показывает историческая хроника, Новый год иркутяне встречали весело и ярко. А взрослые умели устраивать детям самые невероятные сюрпризы. В Новый год с 1902 на 1903 год в клубе приказчиков состоялся розыгрыш подарков для детей. Приказчики через газету хвастали, что в нынешнем году их ёлка была богаче прошлогодней «как по ценности подарков, так и по убранству». Но детей ценность подарков волновала меньше, они ждали чуда… Представьте, что вы попали декабрьским вечером 1902 года в Иркутское Пушкинское училище, что в Нагорной части Иркутска. Огромный зал, дети в карнавальных костюмах… И вдруг разочарованный гул.

— Ёлки не будет! Не будет ёлки! Извольте танцевать и водить хороводы, а ёлки нет, отменили, — устроители праздника смущенно разводят руками… Еще с утра 30 декабря детвора стала стекаться к зданию училища. Обещали лучшую в городе ёлку. И вправду, все начиналось так хорошо. Огромный сверкающий зал, лилась музыка. Пел недурной хор мальчиков и девочек. Какие чудные музыкальные номера исполняли эти детские голоса. Было так хорошо, что вскоре, вслед за хористами, запел весь зал. Директор, господин И. Н. Шастин любезно пригласил оркестр. Шесть музыкантов играли, а все вокруг танцевали… И катались с большой катушки (горки), установленной тут же, в зале, сиявшей в лучах направленных на нее фонарей…

Все ждали, когда же пригласят зажигать ёлку… И где же эта ёлка? Мальчишки излазили все коридоры, заглянули во все щелки. Куда ее спрятали? И вдруг: «Ёлка отменяется!». Как же так? Разве можно? Но устроители были неумолимы. И вот, с волшебной катушки уже начали снимать праздничные украшения, погасили прожектора … «Энто, чтобы вам лучче было танцевать, сейчас мы ее разломаем», — говорил дворник Егор, навалившись на стенку катушки… Заскрипели доски, вспыхнули погасшие было фонари… И что это? Чудо! Из-под катушки показался кто-то… «Дед Мороз!» — закричали дети. Это был он, Дед Мороз. Весь праздник он тихо сидел в катушке, чтобы в конце его выйти наружу с большой убранной игрушками и подарками елкой. И вот снова закружились снежинки, и дети танцевали вместе с Дедом Морозом и ёлкой. Наконец, ёлка остановилась, и была отдана детям «на разграбление». Она вся была увешана маленькими подарочками, и каждый получил свой.

«Чай, сласти, сюда, сюда! — уже звали их из другого конца зала. — Посменно, сначала маленькие ребятки, потом большие». Чаепитие было на славу, купец первой гильдии Николай Петрович Поляков лично пожертвовал 26 фунтов чая и 50 фунтов сахара.

«Внимание! Подарок от Всеволода Николаевича Бочкарева, купца второй гильдии! Музыкальная машина будущего, граммофон!». И дети, бросив чай, обступили граммофон, полилась музыка. Но это было еще не все. Вдруг стали вносить стулья, и кто-то настойчиво начал просить: «Пожалуйста, вот места, вот тут садитесь…». Погас свет, и на стене замелькали люди, экипажи… «Это кинематограф», — произнес кто-то. Замечательную ёлку в Пушкинском училище в тот год посетил директор и инспектор народных училищ. Все празднество стоило 167 рублей. 75 рублей отпустил почетный блюститель, и 92 — городская управа.

Около двух тысяч человек собралось в самом начале 1903 года на катке детской площадки Иркутска. Здесь впервые было устроено массовое гулянье с маскарадом и танцами. Продолжалось оно более шести часов. Когда стемнело, на катке зажгли иллюминацию, горели разноцветные электрические лампочки, играл оркестр военной музыки. «Детская площадка производила поразительно прекрасное впечатление, которое усиливалось среди оживленной толпы народа дюжины костюмированных лиц и фейерверком», — писали газеты. Распорядители праздника были в костюмах голландцев и норвежцев, по катку катались Полька и Тунгуска, Святочный Дед Мороз с ёлкой, Сбитенщик. Деду Морозу не повезло, он вместе с ёлкой в конце концов загорелся… Но остался цел, потушил. А 2 января здесь же состоялся детский праздник. Тут была и экстра-почта на салазках, бег тройками, пляска дикарей, шествие ряженых, катания с гор. Были и электрические огни, и прекрасная ёлка.

Высшие особы края в рождественские и предновогодние дни по традиции участвовали в благотворительных ёлках. 29 декабря 1903 года госпожа А. П. Моллериус, супруга губернатора Ивана Петровича Моллериуса посетила две ёлки во Владимирском детском приюте благотворительного общества и приюте арестантских детей. Супруга губернатора председательствовала в правлении благотворительного общества и дамского тюремного комитета, и потому считала своей обязанностью в праздничные дни побывать в приютах. Детям раздавали угощение и подарки, пожертвованные, по традиции, купцами Второвыми, Патушинскими, Волленерами. Эти праздники, как писали газеты, доставляли «много радости бедным детям».