Бесплатный фрагмент - Интеграция

Интеграция

Глава 1

Будильник взорвал дремлющее утро. 7:30. За окном небо перевернулось воображаемым корытом, в котором перекатывались туманные шары дождливой мерзости. Их расчетливо скармливал день рассвету, вступая в свои права. Ничего не попишешь. Пора.

Босыми ногами по теплому полу я пошлепала в ванную, по пути листая почту в телефоне. Длинным перечнем после выходных тянулся список, не забывших обо мне.

«Маргарита, сегодня глювайн-вечеринка». Просто выбешивало сообщение моей компаньонки Санди.

Будто меня накрыла амнезия. Будто я обещаю и не держу слово. Да и как тут забыть двухнедельную гонку — подготовку бьюти-салона к повышению рейтинга среди линейки плодящихся, словно кошки, конкурентов. Несомненно, светящаяся уличная реклама, глянцевые буклеты и визитки, посты в соцсетях и эксклюзивные продажи декоративной косметики — все работает на популярность. На это тратятся знающие себе цену.

Но… Личное обаяние мастера, сарафанное радио, принцип «Можно пощупать?» — все это является основой, тем, чем в полной мере пользуются начинающие работать на новой территории и нарабатывающие базу клиентов мастера. Это те приезжие, которые сваливаются тебе как снег на голову. Работают без оглядки на налоговую инспекцию, довольные, словно китайцы, чью диаспору взял под покровительство влиятельный правительственный босс в Европе.

***

Надраивая зубную эмаль с усердием спортсмена на генеральной тренировке, я видела в зеркале напротив симпатичное, чуть располневшее лицо шатенки с копной здоровых, длинных волос. Болотный цвет глаз делал его загадочным и удивительно спокойным. Греческий профиль подчеркивал скульптурность рельефа и выдавал наличие мужественности и рисковые качества в характере.

«Хороша, однако, — подумала я, умываясь. — Удачного тебе дня, кокетка», — закрывая дверь ванной пожелала я себе.

В комнате будильник «разбрасывал гранаты», в пол стучала шваброй соседка, наверное, у нее вторая смена и не было в планах вставать так рано. «Придется лично извиняться и за будильник, и за то, что в туфлях на каблуках рассекала по всей квартире, возвращаясь и проверяя — выключила ли утюг, закрыла ли кран на кухне…»

***

Все. Вздохнув полной грудью на улице, дождавшись своего трамвая, я плюхнулась в кресло между индусом и азиатом, воткнула наушники и погрузилась в чтение.

Азиат слева оказался карликом-азиаткой с портфелем и густо накрашенными помадой полными губами. Ее короткие ноги в кожаных туфлях с железными застежками торчали на уровне моих колен лицом к хозяйке и подошвами к пассажирам. Это было несправедливо. Держаться стоящим можно только на расстоянии вытянутой руки за ремни на штанге под потолком. Пассажиры уплотнялись как могли. Школьники с огромными портфелями за спиной, разворачиваясь к объявляемым каждый раз по разным сторонам выходам, чуть не сбивали с ног. Пассажиры выгибались, словно луки, животами вперед, в свободное пространство перед лицами сидящих и …многие из них получали «штамп азиатки». Я видела, как, выходя из трамвая, они пытались избавиться от «клише инвалида», получившего возможность работать в стране как все нормальные люди, добираясь до рабочего места по-пролетарски, на трамвае. Интересно, как это, чувствовать себя полезным членом общества, будучи человеком с ограниченными возможностями?

Индус справа ехал на языковые курсы. Из портфеля видны были учебники для чтения и письма. Он на ходу листал экзаменационный тест. На вид студенту было лет тридцать восемь. Одет он был словно капуста из обернутых одежд разных ярких цветов.

Заканчивались они классическими кедами, надетыми на босую ногу. Это в феврале-то. Начинались же многими слоями шерстяного шарфа оранжевого цвета. Кисти обеих рук на запястьях обернуты были веревочками с бусинами.

Через остановку у здания суда водитель нудно объявил, что трамвай дальше не последует. На нашей линии что-то случилось. Никто не выходил. За окном мыльный раствор тумана заливал городской пейзаж. Мы стояли недалеко от драмтеатра. Это было монументальное здание из темного гранита, больше похоже на бомбоубежище. Залитое асфальтом вокруг, в непосредственной близости к автомобильной дороге, оно встречало и провожало горожан одиноким памятником опустившейся на одно колено обнаженной женщины. По-видимому, женщина символизировала искусство. Ее тело было толстым, нескладно сложено, безлико и вызывало желание поскорее прикрыть глаза и проехать эту часть пути. Но теперь скульптура мозолила взгляд и будоражила воображение.

Двери вагона бесшумно отворились, и вагоновожатый предложил всем выйти и продолжить пешим путь до ближайшей остановки. Чертыхаясь по-немецки, пассажиры гуськом выдвинулись пестрой колонной, пугая черных птиц на засыпанных дубовыми листьями, еще зеленых от густой травы, газонах.

***

Двадцать четвертое февраля. Я прошла уже несколько остановок и обнаружила, что по линии нужного мне трамвая за все это время не было ни одного.

Пошел мелкий дождь. Черные галки нахохлились, зябко по очереди подбирали продрогшие лапки. Быть холодам.

Я решила переждать дождь в павильоне остановки на платформе. Те, у кого не было с собой зонта, сгруппировались поближе друг к другу. Я стала за спиной рабочего в каске, который что-то писал на планшете. У него зазвонил телефон. Мужчина коротко ответил кому-то, что все понял, и повернулся, чтобы протиснуться из толчеи под навесом. Я посмотрела ему в лицо.

— Советую вам идти дальше пешком, — раздался его хриплый голос, — на рельсах у здания суда самоубийца. Расследование займет не менее трех часов. Это направление будет закрыто до вечера. До свидания.

***

«Вот те и на, — подумала я. — Оказывается, кому-то хуже, чем мне. Или, по крайней мере, было хуже. Степень сравнения здесь — моя мысль о суициде. Сегодня ее не было, и это хорошо».

Я шла медленно и дышала. По пути я абстрагировалась от всего и всех: от снующих автомобилей с громкими сигналами, от деревьев, стоящих частоколом в небо; от людей, с которыми мне не хотелось говорить. Недавно мне попалась на глаза заметка об американской модели, успешной девушке с отличными данными и молниеносной карьерой. Одним солнечным утром она написала предсмертную записку, что сводит счеты с жизнью и просит об одном: не публиковать ее посмертные фото, но вскоре передумала и решила просто изменить что-то в своей жизни. Она приняла предложение известного продюсера и попробовала себя в сьемках известного проекта.

По трагической случайности там она выпала из окна небоскреба, и снимок ее красивого лица с маской смертной агонии облетел весь новостной мир в те же минуты. Ей было лишь двадцать пять лет, а мне уже почти сорок. Японцы говорят: «Не дай вам Бог жить в пору перемен». Я сама решилась на перемены в своей жизни. Поменяла фамилию, переехала в другую страну, начала работать с нуля в другой профессии, потому что исторический момент моей уже не молодой жизни в этой стране стал поздним и бесперспективным. Уровень моего знания языка оказался лишь разговорным уличным, все чаще я чувствовала себя гадким утенком в чужом скотном дворе. А мне хотелось успеха. Только он стал миражом, до которого, казалось, рукой подать и взять, но цель, словно русская матрешка, пряталась в обстоятельства и ускользала из глаз.

***

Итак, я работаю мастером маникюра в салоне, где таких же счастливиц на пять столов по одной. По регламенту мой профессионализм диктует мне один час на клиента. Если по пять человек в день, то жить можно. И эта жизнь будет называться работой. А я хочу веселья! Хочу замуж! Хочу стать мамой! Все это мечты, а в реальности я наконец-то добралась, и меня встречает у двери моя коллега Санди.

— Говорила тебе — найди квартиру поближе. Не было бы проблем!

— У меня и так их нет, — буркнула я, оглядывая зал. — Моя Оберлайдер пришла?

— Нет. Опаздывает. Не звонила.

— Я сама ей сейчас позвоню. А ты не знаешь, что это за бомж сидит у входа?

— Не знаю.

— Пахнет отвратно. Так он нам всю публику распугает.

— Да, голос у него хриплый и звучный. Далековато слышно.

— До вечера отработаем. Потом разберемся с ним. Может, попросим перейти на ту сторону улицы.

Я поставила перед собой кружку капучино и стала ждать фрау Оберлайдер, разглядывая через витринное стекло человека в лохмотьях, сидящего прямо на тротуаре.

Глава 2

Это был не молодой уже, но еще и не старый, крепкий и невысокий парень, не стриженый и не бритый. Его борода не стала лопатой только лишь потому, что закручивалась маленькими рыжеватыми завитушками, обнажая контур губ-лодочек, спрятанных от посторонних глаз. Только по форме сложения рта можно было понять эмоции этого человека. «А как же глаза?» — спросите вы. Отвечу так. Глаза у бомжа были бездонными и ничего не выражали. Они завораживали. Они были словно два куска льда или два алмаза, холодные глаза в пустой сетке махровых ресниц, о которых мечтает каждая вторая женщина на земном шаре. Лицо европейца было загорелым, будто зимний сезон он проводил на Мальдивах. Когда он двигался, что-то в этом походило на кошачий шаг или лыжный. И вообще, он был загадочным и непонятным ни для меня, ни для моих коллег. А самое непонятное было то, что он появился у салона неожиданно и появление это никто не ­­мог объяснить.

— ­Я видела такого бомжа в старом городе, — вытягивая вперед указательный палец для покрытия его красным лаком, сказала фрау Оберлайдер. — Не берусь утверждать, что именно этого, но похожего. В Рождество здесь просыпается всякая нечисть! Что там далеко ходить, все наркоманы и пропойцы тоже хотят праздновать, вот и расставляют свои коробочки для мелочи, чтобы набрать себе кругленькую сумму. В центре от турецких попрошаек прохода нет.

— Ну, во-первых, сейчас не Рождество. А во-вторых, не путайте, фрау Оберлайдер, арабов и турков. Боюсь, турки обидятся. Они же полвека уже в Германии интегрируются. Они работают, учатся, хорошо знают язык… Они родились здесь… многие считают себя более немцами, чем турками.

— Ой, я вас умоляю, — фыркнула, закинув ногу за ногу, женщина почти двухметрового роста. — Меньше всего я думаю об этом. Скажите, Маргарита, месяц продержится этот классический маникюр?

— Все будет зависеть от того, как вы, фрау Оберлайдер, будете за ним ухаживать, — ответила я, отодвигая стул за давней знакомой. — Приходите к шести вечера. Будем пить глювайн, танцевать сальсу и петь караоке.

Больше клиентов у меня не было. Я быстро стала сдвигать маникюрные столы в угол, где уже покоилась кушетка для педикюра, тазы и стульчики с всевозможными лотками, чемоданчиками с инструментами и всякой всякостью. Затем, с ловкостью бармена на кермесе, из безликих коробок, взятых в аренду на вечер, я собрала четыре легких конструкции барных столиков, за которыми, как предполагалось, гости стоя будут пить горячее вино. Рядом со мной, словно ласточки, мелькали мастер по перманенту, косметолог, массажистка. Все что-то раздвигали, расставляли и украшали. Уже приехал диджей с певичкой. Звучала музыка, и настроение у всех было праздничное.

Пришло время ставить две огромные кастрюли для производства европейского угощения в зимние вечера: глювайна с корицей. Огромным половником разливался по стаканам вызывающий легкий кашель вязкий напиток, далеко распространяющий в воздухе восточный аромат. Поскольку на вечеринку были приглашены многие, живущие по соседству, а они могли прийти с детьми, то для них в другой кастрюле варилось вкусное какао и тоже разливалось большим половником по глиняным чашкам. Дети играли в отдельной комнате, они смеялись над чем-то, наперебой рассказывали что-то, мешая немецкие слова с русскими и турецкими. Им было совсем не важно, кто они по национальности. Им было важно, во что они играли.

За время вечеринки я выходила на улицу четыре раза: в машину отнести сумки, встретить массажистку и помочь ей принести сумки, два раза подышать свежим воздухом, и каждый раз я проходила мимо бомжа, сидящего на тротуаре, не понимая, почему он молча, уставившись в пол, сидит, и с ним никто ни о чем не говорит. Я решила угостить его.

— Я принесла вам глювайн, — протягивая неуверенной рукой стакан, я чуть наклонилась перед опущенной головой в вязаной шапке.

— Меняю на какао, — ответила голова, не поднимаясь.

— Вы можете оставить себе и то, и то.

— Не могу.

— Почему? — вернувшись, спросила я. Рука в митенке коричневого цвета обхватила теплую чашку с какао и грела закоченевшие пальцы. Ногти были коротко острижены, и на руках не было цыпок. Впрочем, может, это я сама себе придумала. Может, они прятались под митенками, которые, кстати, были потрепанными, обмахрившимися, с логотипом Joop и скорее напоминали кожу жабы.

Бомж потерял ко мне всякий интерес и кайфовал от какао.

«Ну и вали ты… кто б ты ни был, — подумала я, взбесившись. — Вот дура! Немке бы в голову не пришло подходить к бомжу. Вот это русское сердобольство! Да что б тебя!»

— Марго, — услышала я за спиной. Это был муж нашей массажистки Роман. — Ты бегаешь раздетой на улицу. Простудишься.

— Нет. Я быстро, — действительно передернув плечами от холода, ответила я.

— Я говорил с ним. Он не из нашего района. Приблудный.

Я повернулась к бомжу. Тот сидел потупив голову и отрешено смотрел, как фонарь отсвечивает в ближайшей луже. По брусчатке тарабанил дождь.

— Ты вынеси ему еще печенье, — попросила я Романа, все же проклиная себя за жалость.

Не так давно у нас стала работать мастер по шугарингу Анна. Высокая, с мускулистыми руками украинка имела тонкую фигуру и очень большой бюст. Ей словно тяжело было носить свое «богатство», и она изрядно сутулилась. Анна была замужем за русским немцем и пять лет уже жила в маленьком городке в Северной Вестфалии. Она позвала меня на кухню и прикрыла дверь.

— Я сегодня была в администрации. Там ужас что творится, — теребила она подол длинными пальцами крупной руки. — Полно украинцев… это беженцы. Для них организовано теплое питание на площади и бесплатные тесты на ковид.

— И что? — я пыталась понять, о чем это она.

— Из всех обрывков разговоров видно, что началась война.

— Не драматизируй, пожалуйста.

«Еще бы паники нам не хватало», — в голове мелькнула мысль.

— Все, кто там был, на площади, — растеряно ответила Анна, — ликовали, обнимались, снимали селфи и называли друг друга победителями.

— Давай оставим это, — предложила я. — Давай пойдем к гостям. Потом поговорим.

Ближайшие полчаса я только и думала о том, что произошло. Жуть как хотелось почитать новости. Но вокруг было много клиентов, которые хотели получить подарки или купить что-либо из декоративной косметики, которая была только один вечер в акции.

— Марго, у меня проблема, — открывая сумочку, сказала мне клиентка. — Я забыла дома кошелек. Можно я схожу в кассу-автомат, сниму деньги с карты? Это всего лишь квартал отсюда.

— Да, без проблем, — слетело с моих губ, прежде чем я успела подумать. Девушка с большим подарочным пакетом спешила к выходу, а рядом через витринное стекло на меня пристально смотрел бомж. От ледяного взгляда стало холодно.

— Продала? — спросила Санти. — Я видела, она несла пакет.

— Продала большой набор, maxi. Тот, который 260 евро.

— Деньги не забудь в кассу положить, людей видишь сколько. От греха подальше.

— Деньги? Она сказала, что принесет сейчас. Пошла снимать с конто.

Санти посмотрела мне в глаза.

— Ты не взяла с нее деньги, а пакет отдала?

Комок тошноты подступил мне к горлу. Я почувствовала, как немеют у меня кончики пальцев. Я смотрела, как стрелки часов кружатся вокруг циферблата, и думала, как же просто меня обвести вокруг пальца. Мне было жалко себя. И Санти. Столько было потрачено на привлечение клиентов, столько сил — и все впустую. Слезы потекли у меня по лицу, как только я вышла на улицу. Я села в машину и расплакалась обо всем. И о том, что я не могу быть практичной, не могу не обижаться, не могу видеть беду за версту… И тут я увидела его. С банкой пива. Словно пьяный Хемингуэй. Он пинал ее то левой ногой, то правой. Это был футбол. Когда нога подкидывала банку в вышину, почти вырисовывался продольный полушпагат. Это была не уличная игра. Это была разминка профессионала. Я присмотрелась. Это был он, бомж.

Глава 3

Будильник. 7:30. Так хочется спать. Голова трещит после вчерашней вечеринки. Поздно разошлись. Не надо было поддаваться на уговоры Санти выпить виски. Все же какая удача, что у меня в квартире теплые полы. Спать одной в постели до тридцати пяти — целое испытание.

Галина Шток, моя клиентка, была в салоне в 8:15. Сейчас объясню, что ей приспичило так рано в субботу.

— Ты не представляешь, — Галина выглядела сурово, — из-за этих санкций русским мужикам, которые здесь застряли с грузами, заблокировали все карты. Водилы на стоянках без еды, без денег на бензин ждут, когда можно будет выехать.

— Непонятно, — отвлеклась я от своих мыслей.

— При чем здесь простые люди? Да еще участились грабежи русских фур.

— Откуда ты все это знаешь?

— Муж у меня шофер. Говорит, на стоянках мужики стараются группироваться и несут дежурство по ночам. Сказал мне плов приготовить в выходной. Поэтому попросилась так рано к тебе на ногти. Потом сразу поедем в Оснабрюк объезжать стоянки.

— Молодцы вы, что не бросаете в беде.

— Да уж. Люди совсем оборзели. Это же они устраивают на русские фуры облавы, грабят и избивают, колеса прокалывают.

— Я не думаю, что это беженцы, — покачала я головой. Пот заливал лицо под маской. — Простым людям это не нужно. Они сами тут мытарствуют.

— Не знаю. Хочется верить, что это так. Но знаешь, попомни мои слова, люди озлобились. Русские им здесь помогают, переводят, предоставляют свои дома, делятся всем — и одеждой, и едой, а они волком смотрят. Говорят, на русском не разговаривайте с нами. Это язык агрессора. На мове говорите. А кто здесь эту мову знает? Никто. Значит, придется на русском.

После Галины у меня было «окно» в полтора часа. Я накинула пальто и отправилась в ближайший магазин купить колготки. Было тепло, и свежий воздух манил весной. Не понимаю, почему у немцев многие заболевают депрессией? Зимой зеленая травка, зяблики ходят, магнолии напухшими почками завлекают. Так и хочется потрогать или, еще лучше, сорвать почку, принести домой и положить возле будильника. Пусть Вертихвостка ее охраняет. Вертихвостка — это моя белая крыса. Такая умная, я вам скажу. Я с ней живу уже три года. Купила себе, когда училась на языковых курсах. Тогда она спасла меня от тоски, от одиночества. Мы с ней карточки неправильных немецких глаголов учили. Я бы без Вертихвостки не справилась. Когда я прихожу домой, крысеныш теребит дверцу и просится наружу. Быстро забирается мне на плечо и щекотно теребит мне мочку уха. Просит то, что я ей принесла. Прячет — и не найдешь. Поэтому почка представляет для моей подопечной сильный интерес. Но вид у крысы, конечно, не для слабонервных. Толстое тело под белой жесткой шерстью с длинным розовым хвостом и тонкие лапки с длинными когтями. Два белых зуба наружу! Брр! Некоторые не выдерживают и проницательного взгляда черных глаз. Но только не я.

У кассы в магазине «Фамилия» я встала за чертой на полу, держа расстояние в полтора метра из-за ковидных ограничений. Продавец, повернувшись, раздраженно сказала мне, что она не понимает покупателей, которые пытаются объясняться на английском языке со словарем.

— Скажите по-русски, что вы хотите, а я переведу, — обратилась я к двум женщинам, которые были передо мной в очереди.

— А что, она не понимает меня? — не поворачиваясь, спросила та.

— Нет.

— Английский — международный язык!

— Она не знает английского.

— Мы уже поняли, — сказала чернявая женщина в спортивном костюме. Ее акцент выдавал ивано-франковский диалект. — Нам нужны компрессионные колготки.

Я перевела.

— Могу предложить только капроновые итальянские сорок ден, — ответила фрау Гетц, владелица магазина, которая сама вышла обслужить недовольных покупателей.

Я перевела.

— Нам сказали, мы можем получить компрессионные бесплатно, — опять же не поворачиваясь ко мне лицом, возмутилась неулыбчивая женщина.

— Тогда вам нужно взять направление у своего врача к флебологу, и он даст вам направление на такие колготки. Вы оплатите их стоимость в магазине, а потом вам придет возврат на вашу конто, — ответила я со знанием дела. Самой приходилось. — Может, я оплачу, пока вы думаете?

— 5 евро, фрау Редер, — облегченно вздохнула фрау Гетц, щелкнув ящиком кассы. — Я вам очень благодарна за помощь с переводом. Незнание языка — барьер в общении.

— Рада помочь, фрау Гетц. Я ведь правильно ответила, вы сотрудничаете с Кранкенкассой? Они могут прийти к вам за компрессионными колготками?

— Да, конечно.

— Послушайте, фрау Редер. Выручите меня еще раз. Мой сын, Рихтер, дал мне контрамарку на футбол. Матч завтра в шесть вечера. Играет «Арминия-Дюссельдорф». Я вряд ли смогу пойти. Ревматизм обострился. На стадионе будет холодно. Может, вы сходите? Не пропадать же билету?

— Я? Даже не знаю, что сказать, фрау Гетц.

— А вы не говорите ничего. Берите билет. Если решите пойти, поболейте за моего Рихтера. Это мое условие за плату, — хитро улыбнулась пожилая женщина. Она была моей постоянной клиенткой.

Я спрятала колготки и билет на футбол в кожаный рюкзак и отправилась в салон. Теперь шел противный мелкий дождь. Зонта у меня не было. Я надела рюкзак на голову вместо шляпы и побежала в салон.

До конца рабочего дня еще было далеко. Меня ждали пять разных женщин, которые хотели иметь красивый маникюр. Пока экономически их не затрагивали изменения, связанные с политической ситуацией в мире. Страхи, что квартплата вырастет настолько, что не хватит на необходимые нужды, пока оставались лишь страхами. А необходимость раз в три недели приходить на маникюр оставалась привычной реальностью.

Глава 4

Сегодня у меня была невеста. То есть у нее была я. Выезд на дом в 6 утра, конечно, оплачивался двойным тарифом. Я так люблю эту работу. Часто думаю, на месте клиентки могла быть я. Ощущение праздника и красоты начинается с расчесывания волос. У кого-то они густые и жесткие, у кого-то тонкие и легкие, как пух. Собирать и те, и другие нелегко. Для этого существуют разные методы. Мне предстояло справиться с прочными кучеряшками и мелкими завитушками. Невеста хотела все выпрямить. Вот такое необычное желание. Пришлось потрудиться. Немцы вообще умеют удивлять. К примеру, к выпрямленным рыжим волосам прилагалось коротенькое платье невесты и белые футбольные бутсы. Да-да, настоящие, с шипами. Она оказалась ярой поклонницей футбола. И будущего мужа выбрала из фанатов местной команды «Арминия».

После всех ее разговоров я все же решила пойти на футбол. Муж Санти Роман, когда узнал, что у меня есть билет, пришел в восторг от идеи пойти вместе. Он с трудом достал два билета и ждал этот матч как уикенд. Была с ними возможность побывать в спорткафе и познакомиться с болельщиками поближе. Роман и Санти были завсегдатаями и имели абонемент.

— Вот и не знаю, как быть, — закручивала я на палец длинный розовый хвост Вертихвостки, потягивая в кресле густой кофе после сытного обеда. — Идти на стадион или остаться с тобой под теплым пледом и тупо посмотреть фильм.

— Марго, — тревожно зазвонил телефон, — можно я к тебе приеду?

На том конце связи Санти плакала.

— Приезжай, — я отложила крысу в сторону и пошла убирать ее в хлам разгрызенные опилки в клетке.

— Придется тебе, дорогая моя, сидеть на месте. Санти тебя пугается, когда вдруг ты появляешься из ее кармана или неприлично шаришь в ее сумке. Невоспитанная ты, крыса моя… Невероятно, Санти живет с приемным ребенком, дочкой Романа, имея свою родную, и уживается как-то… А тебя терпеть не может, — бурчала я, отправляя Вертихвостку в клетку. Она не хотела и царапалась. Я прикрикнула и заперла дверцу. Крыса смотрела на меня черными глазами-горошинами не моргая. Мне было ее жаль.

В выходной я позволяла себе не убирать разбросанные вещи. Могла принести полотенце из ванной и оставить в столовой на диване. Могла составить чашки от кофе в мойку и не мыть. Могла, раздевшись в спальне, раскидать свое нижнее белье по комнате и не париться, порядок это или плохая привычка. Поэтому сейчас перед приходом Санти у меня включилась реактивная скорость для уборки. Немцы не понимают такого попустительства в графе «Порядок». Он возведен у них в ранг закона. И Санти не исключение, хоть родилась в России. Это у них в крови.

Роман и Санти познакомились при трагических обстоятельствах. И той, и у другого супруги свели с жизнью счеты. У Романа жена приняла смертельную дозу антидепрессантов после рождения дочери, через два года. Послеродовая депрессия. Неприятие ребенка, шумовые галлюцинации, моббинг со стороны свекрови, на которую свалились все хлопоты по уходу за родившейся малышкой. Роман теперь всегда включает свет, возвращаясь домой в темное время суток. Он нашел свою жену мертвой, вернувшись домой под утро из пивнушки, где отмечали день рождение друга.

У Санти история еще хуже. В пятнадцать лет ее изнасиловал местный нарик из уличной банды. Тихо подкараулив на улице, когда та возвращалась с посиделок девочек-подростков, вечно недовольных родительским воспитанием. Пригрозив, что все всем расскажет, он принуждал ее к сожительству, а потом и заставил уйти из дома. Заставил жить с собой, бросить школу. Но ее рабство, к счастью, быстро закончилось. Однажды она нашла его повешенным на кухне. Думая, что он еще дышит, Санти пришлось снимать его из петли на глазах у дочери двух лет. Чтобы как-то спастись от стресса, Роман, зная Санти, предложил ей съехаться и воспитывать детей вместе. Вот такая история.

— Не могу я так жить больше, — забралась с ногами на мой диван Санти. — Он ни во что меня не ставит. Грубит. Обрывает на полуслове, не выслушав. Верит всему, что навыдумывает Ляля. Говорит, дочь не может ему врать. А моя Ксюша мне, значит, может. Говорит, ты свою одеваешь лучше, а за моей перестала следить. Да я за всеми перестала, просто моей моя мама покупает красивые вещи, а его мама его дочери сплошной колхоз покупает. Кто ж виноват. Сама знаешь, я в последнее время с салоном совсем зашилась. Ковид еще этот. Столько клиентов растеряла. Педикюр вообще держался на стариках. Они из страха заболеть перестали ходить. Надо было перестраиваться в работе. Домой поздно прихожу, в этом он прав, конечно.

— Эх, Санти, — обняла я подругу. — Вот у меня ни своих детей нет, ни приемных. И Романа нет. Никого. Даже парня нет, как здесь говорят, бойфренда. Только крыса. Давай выпьем! У меня есть португальский портвейн! Это, конечно, не крымская мадера, но настроение поднимает.

Санти передернула плечом. Не похоже было, что она против, но и особой радости в ее глазах я не прочла. Все же как-то надо было разрядить обстановку.

— Я вот что хочу знать, — уселась я рядом и поставила бокалы перед собой. — Что там происходит в спортивном кафе? Зачем нас туда Роман после матча пригласил?

— Знаешь, там интересно. Это футбольный клуб «Арминии». Там история с момента создания команды, все их достижения и неудачные игры. Знаешь, как называют эту команду в неформальной обстановке? «Лифт»! Это из-за их пиковых побед и резких поражений. Там собираются все обсудить матч, обсудить новости бундеслиги и просто других повидать, да себя показать. Как у нас, у русских, говорят.

Санти смягчилась, и я поняла, что воспоминания о том кафе согрели ее.

«Надо идти», — подумала я и налила еще бокалы.

Глава 5

На стадионе стоял густой туман. Роман и Санти были одеты тепло. Даже их руки были в перчатках. Мои пальцы быстро околели и перестали слушаться. Роман принес мне горячий кофе и сказал греть руки. Не зная правил ведения матча, ослепленная близко выставленными дублирующими рампами и продуваемая со всех сторон холодным ветром, я быстро потеряла интерес к происходящему на поле. Вообще, я близорука с детства. Лет с четырнадцати. Но Санти ничего до сих пор не подозревала. И я не сказала ей, что далеко все равно ничего не увижу. Мне лучше было бы посмотреть матч по телевизору. Но нужно было пережить ощущения. Такие, как здесь, я не испытывала никогда. Стадион был заполнен на треть. В основном большая часть зрителей пришлась на восточную трибуну, где были наши места. Вокруг меня все то и дело вскакивали, кричали, ругались, в основном, матерными словами, и я впервые радовалась, что не знаю, как они звучат по-немецки. Слух бомбил мой мозг русским «красноречием». Рядом, за моей спиной, двое изрядно выпивших парней в вязаных шапках, стоя в полный рост, иступлено топали ботинками о бетонный пол и… мычали. Громко очень издавали гортанные звуки, ни на какие другие не похожие. Только на звериные рыки. Стало совсем не по себе. На меня из-за спины летели остатки попкорна, брызги соуса для чипсов и капли пролитого пива, питие которого в стрессе сопровождалось похлопыванием по коленям, отрыжкой и ржанием довольного жеребца в стойле.

Я посмотрела на Санти. Было впечатление, что она так увлечена, что ее не напрягает эмоциональное поведение соседей.

— Да, не обращай внимания! — махнула она в ответ. — Это глухонемые. Питер и Герман. Хорошие ребята. Не повезло им, не разговаривают и не слышат. Поэтому такие громкие. Со временем сможешь их понимать по этим звукам.

Понимать мне больше никого не хотелось. Я встала, сославшись на особую потребность, отправилась ее удовлетворить в закрытую часть стадиона Chückoarena. Зубы стучали друг о друга, и мне хотелось только одного — побыстрее домой.

— Что, первый раз на матче? — передо мной возник худосочный типичный немец. У него волосы были точь-в-точь как у вчерашней невесты, сплошные густые завитушки. Глаза из ледникового периода, прозрачные, серо-голубые, в обрамлении густых черных ресниц, казалось, гипнотизировали и, наверное, пугали. Одет он был с иголочки. Приталенная фирменная куртка с брюками в цвет костюмной рубашки, в манжетах которой поблескивали ювелирные запонки. Часы фирмы «Армани» и запоминающийся парфюм.