Бесплатный фрагмент - In Memoriam A.H.H. OBIIT MDCCCXXXIII

АЛЬФРЕД ТЕННИСОН
IN MEMORIAM A.H.H. OBIIT MDCCCXXXIII

Перевод Андрея Гастева

В 2018 году серия «Литературные памятники» выпустила в свет том избранных произведений Альфреда Теннисона. Фундаментальный сборник получил название In Memoriam от своего центрального текста — главного труда всей жизни Теннисона. Эта поэма считается английским аналогом «Божественной комедии» Данте. Полный перевод элегий на русский язык был сделан впервые только в 2018 году. Один из его авторов, Андрей Игоревич Гастев, поэт и переводчик, предлагает читателю свой вариант полного русского текста поэмы.

Английский оригинал варианта BILINGUA взят с итернет-ресурсов свободного доступа и выверен по изданию The Works of Alfred Lord Tennyson, Wordsworth Editions Limited, 1994.

ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

Этот новый полный перевод знаменитой поэмы Теннисона — второй по счету в России, — появился в процессе издания первого перевода, автором которого была Татьяна Стамова, а меня и других коллег по ремеслу пригласили для создания атмосферы своеобразного поэтического конкурса. Конкурс благополучно закончился, в «Литературных Памятниках» вышел замечательный том «In Memoriam» и к нему великолепный буклет, а я вдруг обнаружил там довольно много своих переводов. И возник соблазн пройти оставшийся путь — он казался таким коротким! — и представить мой собственный вариант всей поэмы. Путь растянулся на два года. Я постараюсь теперь поскорее его завершить и не приводить необъятных литературоведческих высказываний о главном творении Альфреда лорда Теннисона. Заинтересовавшийся читатель найдет все это в Сети. Но некоторую канву для быстрого входа в тему дать все же необходимо.

Подробнее ряд моментов освещается и в комментариях. Но в целом они максимально сокращены и касаются только аспектов, трудно отыскиваемых в Интернете. Все аллюзии на Библию, античных авторов, Шекспира и других классиков можно проследить в Сети. Поскольку у Теннисона такие намеки, скрытые цитаты, реминисценции встречаются повсеместно, подобные связи кажутся бесконечно самовоспроизводящимися.

Случилось так, что главное произведение всей долгой жизни Теннисона выросло из главной трагедии этой жизни, а трагедия произошла еще в ранней молодости — неожиданно умер самый близкий друг, тоже интеллектуал, тоже поэт и философ. Звали его Артур Генри Хэллам. Отсюда и название поэмы, взятое прямо с могильной плиты: In Memoriam A.H.H. OBIIT MDCCCXXXIII. В этот год, обозначенный римскими цифрами, Хэлламу было только двадцать два. Но Теннисон и многие друзья из Кембриджа всегда признавали в нем старшего и более мудрого участника своих споров. Спорить им приходилось о многом — религия и наука все более расходились во взглядах на мироздание. Но Хэллам был еще и тонким знатоком поэзии, это особенно притягивало Теннисона. Хэллам мгновенно распознал в нем потенциал большого поэта и всячески способствовал развитию этого таланта. Такова была основа их дружбы, длившейся четыре года и внезапно оборванной. Теннисон погрузился в депрессию, но не оставлял поэтических опытов. В них он пытался осознать глубинный смысл своей утраты и неизбежных горестей любой человеческой жизни, найти какое-то оправдание, теодицею и обрести надежду. Надежда на бессмертие души — вот главный мотив In Memoriam, да и всей жизни Теннисона. Рядом с этой надеждой всегда мучительное сомнение. «Лишь верой можем то обнять,/ Где мер и доказательств нет». Нет, только надеждой через сомнение. По мнению Т.С.Элиота, вера в поэме Теннисона «вещь слабая», а сомнение — переживание высокой интенсивности. Поэтому In Memoriam — не религиозная книга. Но Надежда и Вера разве не сестры? А на помощь к ним у Теннисона спешит третья сестра, самая сильная:

«Любовь была и есть мой Бог,

Мой Царь, ко мне небезучастный».

Не подвело ли Элиота отсутствие необходимости переводить с чужого языка — ведь «большое видится на расстоянье»? А у нас такая необходимость есть. Может быть, что-то увидится?

ПРОЛОГ

Сын Бога, Мощь, Любовь и Свет,

Слепым нам, как тебя узнать?

Лишь верой можем то обнять,

Где мер и доказательств нет.

Ты твердью полнишь пустоту;

Ты каждой ведаешь судьбой;

Всяк череп, созданный тобой,

К тебе же ляжет под пяту.

Но ты не бросишь нас в пыли:

Мы верим — не затем нам дал

Ты разум, чтоб он прахом стал;

Создавший нас — ты справедлив!

Ты Бог людей, их суть и власть,

Свобода в них, но дай же нить —

Как нашу волю применить,

Чтобы с твоей она слилась?

Твой луч нас выхватил из тьмы,

Но мы лишь блики на воде.

Лишь искорки твоих идей

На миг влетают нам в умы.

Мы верим. Мы не можем знать.

Есть видимым вещам предел.

Лишь то, что ты открыть хотел,

Способен разум наш понять.

Пусть знание твое растет,

И с ним — благоговенье в нас;

Ума и духа слитный глас

Пусть вновь в гармонию придет,

Но будет шире; и прости

Наш смех, в котором только страх

Миров, погруженных во мрак;

Им помоги твой свет нести!

Прости грехов моих позор,

Не отличимых от заслуг,

Добром и злом наш замкнут круг,

А ты над ним возносишь взор.

Прости же стон души моей:

В смятенной юности она

Была нередко смущена,

Прости, и дай же мудрость ей.

И эту мне печаль прости

О друге, что к тебе ушел;

В твоей любви он жив душой,

Нежней которой — не найти.

I. Он верил так же, как и я

Он верил так же, как и я,

Что люди могут путь найти —

К их высшей сущности взойти

По лестнице отживших «я».

Но как узнать, в какие сроки

Расходы возместит доход?

Процент от слез в отчетный год

Как отразят баланса строки?

Чтоб им пучине не отдаться,

Пусть крепче Скорбь к Любви прильнет,

Пусть болью кубок перельет,

Смерть пригласит на контраданс —

— Все легче, чем снести позор

Насмешек Времени победных:

«Вот человек — любил не бедно!

Что ж ныне он? Мгновений сор».

II. Ты, старый тис, касаясь плит

Ты, старый тис, касаясь плит,

Читаешь мертвых имена,

И каждый череп в черных снах

Венком корней твоих увит.

Меняется покров полей,

Приплодом полнятся стада —

Людские краткие года

Бьет маятник твоих ветвей.

Играет солнце вдоль жнивья —

Ты неизменен, старый тис,

Не отвлекаясь, смотрит вниз

Тень вековечная твоя.

Тяжелый тис, когда порой

Твой мрачный взгляд встречаю я,

Мне кажется, что кровь моя

Струится под твоей корой.

III. Печаль, ты мой жестокий друг

Печаль, ты мой жестокий друг.

Ты, жрица Смерти в крипте серой,

Дыша то ладаном, то серой,

Какую ложь прошепчешь вдруг?

Ты шепчешь: «Звезд слепой разгон

Плетет серебряную сеть,

Крик тверди будет в ней висеть

И гаснущего Солнца стон;

Природа, музыки фантом,

Ты, слабый дубль моей души,

Пустые руки покажи

Собранию бесплотных форм!»

Но друг ли мне моя печаль?

Объятий плен ее всеблаг?

Иль черной крови черный флаг,

На створках разума печать?

IV. Приходит Сон, я рад отдать

Приходит Сон, я рад отдать

Ему способности души.

Ты в рабстве, воля, тьме служи,

А сердцу и во сне страдать.

Ах, сердце, шхуна без руля!

Куда несет нас бриз ночной?

Ты спрашиваешь: «Что со мной?

Я бьюсь, рыдая и боля».

Да, что-то потеряло ты.

От горя, словно от мороза,

Снежинками вдруг стали слезы —

Разбейся в брызги пустоты!

Всю ночь роятся без преград

Бед неизвестных злые лица,

А утром воля пробудится,

Кричит: «Не будь рабом утрат!»

V.   Я иногда почти стыжусь

Я иногда почти стыжусь,

Что, доверяя скорбь словам,

Кривым Природы зеркалам,

Лжецом невольным окажусь.

Но неспокойная душа

Творит размеренную речь,

Пытаясь слогом боль отвлечь,

Как опиатами дыша.

Слова, как из крапивы ткань,

Помогут холод пережить,

Но суть печали обнажить

Откажется глагола грань.

VI. Мне пишут: «Есть еще друзья

Мне пишут: «Есть еще друзья,

А смерть — живущим общий крест» —

Мякина тертых общих мест,

А зерен в ней не вижу я.

Всеобщность горя не могла

Мое уменьшить, нет, оно

Ко всем сердцам подключено,

До коих злая весть дошла:

Отец красавца, крепкий эль

Ты за здоровье сына пьешь,

И вдруг за кубком узнаешь

Про смертную его дуэль.

Мать, молишься, чтоб к берегам

Родным вернулся твой матрос,

А он давно в кораллы врос,

С ядром, привязанным к ногам.

Предчувствий не имели вы,

Как я, когда ему писал,

И думал, правильно ль сказал

Мысль, что коснулась головы;

И скоро ждал его домой,

Пойти встречать его хотел,

На море из окна глядел —

«Ну, день-другой, и он со мной!»

Голубка, ангел бедный мой,

Как мил в предчувствии любви

Там, в зеркале, твой визави,

Ты нравишься себе самой!

Здесь гостя дорогого ждут:

В гостиной разожгли камин;

На платье ленточек кармин,

А к шляпке розы подойдут —

Он вечером увидит их! —

От мысли той румяней лишь

Ты к зеркалам опять бежишь,

Еще один, последний штрих…

Но в этот миг проклятье пасть

На друга твоего должно:

Печальный выбор — моря дно

Иль замертво с коня упасть!

Чего ж на траурной стезе

Еще от этой жизни ждать?

Тебе — в девичестве страдать,

Мне — больше не найти друзей.

VII. Зачем опять я здесь стою

Зачем опять я здесь стою?

Дом темен. Улица пуста.

Пульс не спешит. Дверь заперта.

Рука, встречавшая мою,

Ладони верной не сожмет.

Как-будто и на мне вина —

Ты видишь? — Здесь стою без сна,

Лишь утро первый свет прольет.

Дом темен. Ты уже вдали.

А здесь у нас опять рассвет,

Дождь моросящий, бледный свет,

Дома, как барки на мели.

VIII. Счастливец — любит — и любим

Счастливец — любит — и любим,

К ней, под собой не чуя ног,

Летит, звонит в дверной звонок,

И вдруг, предчувствием томим,

Осознает — любимой нет,

Ушла. Любовник молодой

Мрачнеет, словно дом пустой;

Погас в душе волшебный свет.

Так для меня померкли дни

И прелесть мест, где мы вдвоем

Мечтали о пути своем,

Не ожидая западни.

А та, что об руку с тобой

Поэзии цветок хранила,

Найдет его в местах унылых,

Полузатоптанным толпой,

И мне вернет, чтоб в сердце взял,

Но сердце опустошено,

И сердцу будет все равно,

Живой он, или уж завял.

Но ты любил его, и вот

Несу тебе мой бедный стих

И посажу у ног твоих,

Пусть там цветет или умрет.

IX. Ривьера блекнет за кормой

Ривьера блекнет за кормой

И тонет в Лигурийском море;

Останки друга с грузом горя,

Корабль, скорей доставь домой,

Перенеси любимый прах

Туда, где плачут и скорбят,

Пусть волны руль твой теребят

И бриз резвится в кливерах.

Пусть не коснется бури гнет

В ночи парящих парусов,

Пока Венеры светлый зов

На влаге палуб не блеснет.

Для друга — звездные огни,

С ним вместе дремлет небосклон,

Ты, ветер, погружаясь в сон,

Нежнее к парусу прильни.

Мой Артур спит, и в этом сне

Стал ближе и ясней стократ,

Как сыну мать, как брату брат,

Но больше недоступен мне.

X. Звучат команды. Склянки бьют

Звучат команды. Склянки бьют.

Я вижу реи корабля

И рулевого у руля,

Луч фонаря и свет кают.

Корабль, на курс «домой» ложись!

Родные встретят моряков;

Меж почты, кип, мешков, тюков —

Одна утраченная жизнь,

Твой ценный груз, домой придет.

Сполна оплачен грустный фрахт

Мечтами детскими, что прах

В земле родной спать предпочтет,

Укрытый клевером родным,

Под шум родных ночных дождей,

Там, где в селениях людей

Причастен Бог делам земным,

Чем вдалеке от дел людских —

На дне, в соленой глубине —

Рукой, протянутой ко мне,

Касаться раковин морских.

XI. Пейзаж безмолвен по утрам

Пейзаж безмолвен по утрам.

Невысказанная тоска

Гнетет холмы и облака,

Аккомпанирует ветрам.

Каштаны падают с ветвей,

Листву страшит ее черед —

Дань золотом земля берет

И кормит розовых червей.

Покой разлит среди холмов,

Свежа на вереске роса,

Туман повис, как паруса,

Над крышами церквей, домов

И над заливом вдалеке.

Туман покоем напоен,

Но если в сердце есть моем

Покой — он лишь слуга тоске.

Покой над морем, мгла небес.

Нет, не желание вздохнуть

Ту — мертвую — колышет грудь —

Лишь бег волны вдоль зыбких бездн.

XII. Вот голубь клочья мглы пронзил

Вот голубь клочья мглы пронзил,

Он тоже горестную весть,

Возможно, в чей-то дом принесть

Спешит — и не жалеет сил.

Как он, готов я долго вдаль

Лететь сквозь арки смертных стен

От нервных пут, ментальных схем,

Зеркал, калечащих печаль,

К правдивым зеркалам морей;

На юг, на полдень ляжет гладь,

Крыла расправлены, и — глядь! —

Там парус! Мне туда скорей!

Над мачтами кружу, кружу;

Присев на марсовый венец,

«Конец? Теперь всему конец?

Он мертв?» — у моря я спрошу.

Круг заложив в последний раз,

Очнусь в моем пустом дому

И, на часы взглянув, пойму —

Отсутствовал я ровно час.

XIII. Вдовец не в силах слез унять

Вдовец не в силах слез унять:

Во сне увидел он жену,

С ним рядом спящую, и сну

Поверил, но когда опять

Он яви перешел черту

И понял — Небо, сон верни! —

Что через холод простыни

Он обнимает пустоту,

Заплакал он. Так плачу я.

У сердца сердце не горит,

Ни рук, ни взгляда — путь закрыт,

Покуда тлеет жизнь моя.

О Время, исцели меня!

Ведь нет страдания во сне,

Дай зелье из фантазий мне,

Досуги слез обременя

И заплетая прежних уз

Заботливые чудеса —

На горизонте паруса

Не нам доставят смерти груз.

XIV. Когда бы сообщили мне

Когда бы сообщили мне —

Корабль сегодня прибыл в порт,

И я б узнал высокий борт,

Спеша к причальной стороне,

Я бы смотрел, в сторонке став,

Охвачен горем безысходным,

Как весело идут по сходням

Туристы, юнги, комсостав;

Вдруг из толпы выходит тот,

Кого я числил полубогом,

В нем перемен совсем немного,

Подходит, руку подает,

О доме задает вопросы,

Дивится горю моему —

Бывать случается уму,

Где не летают альбатросы!

В нем все как прежде, все отрадно,

Смерть не оставила следа,

Смерть не наведалась сюда —

И это мне совсем не странно…

XV. Под вечер разыгрался шторм

Под вечер разыгрался шторм.

Скользя меж двух разъятых туч,

Косой, последний, солнца луч

Находит жизнь в руинах форм —

Летят грачи, бредут стада,

Кружатся листья на ветру;

Фантазия моя в игру

Вступает медленно тогда —

Что этот звук печальный значит,

Который буря принесла

Вдоль вязкой плоскости стекла —

Не скрип ли тех упругих мачт?

И встреча с ним уже близка?

Лишь мысль, но я боюсь, что ей

Усилю мертвый стук ветвей;

И вновь гляжу на облака —

Две тучи, сомкнутые снова

В один нависший бастион;

Пожаром опоясан он

Над ветхостью жилья земного.

XVI. Я произнес слова, и что же

Я произнес слова, и что же?

Одна душа вместить покой

Отчаянья и вихрь такой

Подвижной боли разве может?

Не на поверхности ли только

В душе то шторм, то тишина?

А глубина ее темна

И с песней жаворонка тонко

Согласна, тени форм безбрежных

В небесных струях растворив.

Но, может, мой корабль, на риф

Судьбою брошенный небрежно,

Разбит? Пробоина смертельна?

Накренившись, идет ко дну?

Рассудок я себе верну

Иль отдал личности отдельной?

И с ней делю теперь я сны,

Мечты о будущем и прошлом,

Без плана действием оплошным

Питаю призраков вины?

XVII. Твой путь, корабль, уж к цели близок

Твой путь, корабль, уж к цели близок,

И много раз оплакан груз;

Мои молитвы множат грусть,

Но помогают силе бриза

Наполнить жизнью паруса;

Я много дней в воображенье

Следил, как горизонт скольженья

Твой обрамляют небеса;

Когда в краю английской речи

Вдоль берега твой ляжет путь,

Моим благословеньем будь,

Как маяком надежным встречен.

Под солнцем и в мерцанье звезд

Спеши, вези любимый прах,

Будь ловок на семи ветрах;

А между тем порядок прост —

Мне не дано — и в этом суть —

Увидеть друга во плоти,

Пока не суждено пройти

Всей смертной расе этот путь.

XVIII. Нас чуть утешит малый труд

Нас чуть утешит малый труд

Идеи, что земле родной

Он отдал прах свой, и весной

На ней фиалки расцветут.

С ним рядом родственники спят,

Постель ему — английский дерн,

Покоен будет, где рожден,

Дни юности о нем скорбят.

Гроб, руки чистые, несите

И плачьте, чистые сердца,

Пред маской спящего лица

Последний ритуал вершите.

О, если б я по древней вере

Мог броситься к нему на грудь

И жизнь в уста его вдохнуть!

Жизнь, что осталась в малой мере

Во мне, но все еще горит,

Лишь разгорается сильней,

Мой разум крепнет вместе с ней,

Из боли новый мир творит.

XIX. Покоен прах в земле родной

Покоен прах в земле родной,

Дунаем Северну вручен,

И Северн, горем удручен,

Лег под кладбищенской стеной.

Идут приливы чередой —

И Северн и болтливый Вай,

Журчащий меж камней и свай,

Соленой полнятся водой,

Разлившись в тишине холмов.

Я сам соленым горем полн.

То слезы или пена волн?

И песня мается без слов.

Прилив уходит. Шлюзы снова

Заводят музыку свою.

Спадает боль. Я узнаю

Родные очертанья слова.

XX. Печалей малых скорбный вид

Печалей малых скорбный вид,

Их нежный хор в минорном тоне —

Как горе слуг в господском доме,

Где гроб хозяина стоит.

Расплачутся, того гляди,

И выдают смятенье слуг

Бесхитростные мысли вслух:

«Таких хлебов уж не найти!»

Мне тоже в слове помощь — та,

Что в нем растает часть кручин,

Снежинки слезных величин,

Но глубже — горя мерзлота.

Не слуги — дети, у огня

Не в силах душу отогреть,

В глазницы Смерти посмотреть,

Застыли, головы склоня.

«Как был он добр!» — обрывки фраз;

Смерть занавесила крылом

Пустое место за столом —

«Как щедр, и вот ушел от нас».

XXI. Пою тому, кто в землю лег

Пою тому, кто в землю лег,

Качает ветер волны трав —

С могилы стебельки собрав,

Свирель я эту сделать смог.

Там скажет верховой гордец,

Услышав жалобную трель:

«Рождает слабость та свирель

И плавит хлипкий воск сердец!»

Другой ответит: «Пусть его.

Он горе держит напоказ.

Один пассаж за разом раз —

Там все тщеславие его».

А третий в гневе: « В этот час,

Когда народы рушат троны

И падают царей короны —

Петь, в частный траур облачась?

Да разве время ныть и петь,

Когда суют все дальше руки

В прорехи знания науки,

И вслед за ними не поспеть?»

Мне ваши мненья, господа,

И ваш рациональный пыл

Не дороги. Святая пыль

Вас не коснется никогда.

Я должен петь, в конце концов!

Так раздается на полянке

Плач безутешной коноплянки,

Когда похитили птенцов.

XXII. Мы шли, как братья, тем путем

Мы шли, как братья, тем путем,

Что вел нас, радостен и чист —

Цветет ли луг, иль вянет лист —

Четыре года день за днем.

Наш путь благословляли мы,

Вдвоем любой сезон любя,

И щедро тешили себя

Дарами лета и зимы.

Шел пятый год, как пятый день;

На повороте за холмом,

Не постижимая умом,

Страшась людей, сидела Тень.

Страшась товарищеских уз,

Тень, на тебя накинув плащ,

Как жертву кутает палач,

Расторгла нежный наш союз.

Пропали на закате дня —

Вас не догнать, хоть я спешу;

И новый поворот слежу,

Где Тень сидит и ждет меня.

XXIII. Как узок путь! Как одинок

Как узок путь! Как одинок!

Тень — впереди, в плаще до пят,

Ключи на поясе звенят

При каждом шаге мягких ног —

Ключи от всех наук и вер!

Я плачу — сердце, позабудь,

Как светел и широк был путь,

Свернувший ныне в темный сквер;

Забудь же древний строй чудес,

Где смертный для бессмертья жил,

Где каждый каждому служил,

Где Пану поклонялся лес.

Фантазии гирляндой лечь

Могли, не повреждая истин,

Давая смысл холмам и листьям

И мудрую питая речь.

И все, что видел глаз, могло

Лишь радовать и лить добро;

Там Гиппокрены серебро,

Казалось, прямо в кровь текло.

Там философский диалог,

Легко касаясь вечных тем,

Жил в полутьме аргосских стен,

И лился аркадийский слог.

XXIV. Но было ль это? Прав ли я

Но было ль это? Прав ли я?

Сиял ли вечный чистый день?

Нет — ночь свою привносит тень

В рассвет и в полдень бытия.

Где было б только благо, там

Давно расцвел бы Божий Рай,

Для смертных запредельный край

С тех пор, как согрешил Адам.

Не тяготы ли наших дней

Так сглаживают прошлый путь,

Так древнюю лелеют суть —

По мнимому контрасту с ней?

Иль с удаленьем от Земли

Растет очарованье звезд,

Но, возведя к ним тщетный мост,

Мы б совершенства не нашли?

XXV. Я знаю — Жизни колея

Я знаю — Жизни колея

Все та же — пыль да скрип телеги,

Подъемы, спуски и ночлеги,

Да ноша тяжкая моя.

Не жалуясь — останови!

Летел я голубем почтовым,

Бороться с бурями готовым,

Поддержанный крылом Любви.

Летел, ни капли не устав,

Поскольку знал, мой груз отважно

Несла Любовь, разъяв поклажу

И долю другу передав.

XXVI. Теперь один. Пылит дорога

Теперь один. Пылит дорога.