Бесплатный фрагмент - Илиннарэ

Альке «Киллсир» Карибской, лучшей из мам

I

1

На Театральной площади, немножко театрально…

Е. Клячкин

Комбик в этот день на аске подложил Даньке свинью. Дохлую и тухлую. Поработал, вредитель, минут двадцать, подпевая хозяину дребезжащей минусовкой, а потом вдруг вообразил, что он тоже саксофон: завыл так, что люди на другой стороне площади подпрыгнули. Счастье, что поблизости не случилось прохожих, а то уложил бы наповал какого-нибудь пенсионера, точным попаданием в миокард… Пенсионерку, говорите? Да фиг вам, пенсионерка бы самого Даньку в асфальт палкой заколотила. Вместе с инструментом и комбиком. Пенсионерки — они твари живучие, хуже тараканов.

В общем, остался Даниил в самом начале аска… без ансамбля. Постучал на всякий случай по дурному ящику кулаком, интеллигентно выругался, поразмышлял — да и продолжил играть так. Сам, как говорится. Один. Не оставаться же, в самом деле, голодным из-за такой ерунды? Сакс — инструмент сольный, звучит громко, а что виртуозности у исполнителя не в избытке — так «чуйством» скомпенсирует!

От непривычной свободы «чуйство» и вправду разлилось, как весенняя Волга. Начав с неизбежных «Strangers in the night» (вернее, продолжив, ибо они-то и прикончили комбик), Данька очень скоро обнаружил, что играет джобимовский «Wave» и пытается импровизировать. Это его так напугало, что он чуть не уронил инструмент, спозорил на прощание какую-то кошмарную фразу, и умолк, смущенно сопя и озираясь — не услышал ли кто.

Услышали, к сожалению. Три девчонки, как раз остановившиеся послушать, разочарованно переглянулись. Первая улыбнулась, вторая поморщилась, третья полезла в сумку и достала кошелек. Физиономии всех трех были Даньке уже знакомы — впрочем, как и большинства остальных мучениц и мучеников районной музыкалки, расположенной неподалеку. Они регулярно бегали мимо его «рабочего места», иногда принося в клювиках скромные копеечки (собрат по несчастью, как-никак). Бегали, разумеется, в числе прочего музконтингента, а равно и хорео-, худ-, театрального и множества прочих: район был культурный… Не смотрите на дворы, пожалуйста. Не надо нюхать подъезды! Сказано вам — культурный! Только бедный. Вот наш герой почти час играл, выкладывался, как мог — а в «шляпе» опять одни копеечки. Из клювиков. Хотя и немало.

«Надо все-таки в центр перебираться», — с тоской думал герой, сняв мундштук и вытрясая из сакса воду. — «Опять вся байда заново! Место искать, договариваться, ругаться, рисковать инструментом… Почему, блин, нельзя по-человечески? Город им маленький?»

Продолжая мрачно размышлять о скотской природе человека, а также о том, чем бы таким заправить вечерние макароны, чтобы не стошнило, он выбрел на угол проспекта Декабристов — и обнаружил там давешнюю троицу, оживленно о чем-то спорящую. Пока сближался, наконец-то рассмотрел их поподробнее: та, что улыбалась — маленькая пухлая блондинка, в яркой куртке и светлых брючках; та, что кривилась — высокая брюнетка, в темном пальто до пят и стильной шляпке, несколько лупоглазая и с преувеличенной мимикой; и та, что дала десятку — рыжеватая, кудрявая, светлолицая, ярко, но умело накрашенная, в коротком расстегнутом плащике и таком же коротком платьице. Самая хорошенькая, однозначно, из всех трех… хотя и блондиночка весьма ничего…

Данька мысленно отвесил себе пенделя. Что за мысли?! Думать надо не об этих ссыкухах, а о Таньке, о послезавтрашнем сборище, о том, что туда притащить, и — schließlich und endlich — о том, где это притащение взять. А то уже неприлично, чесслово. Еще надо комбик ремонтировать, как бы самому не пришлось… или попросить кого-нибудь со старшей группы? Кстати, и об универе тоже неплохо бы подумать — но это не сейчас, ибо и так мерзко…

— Эй? — окликнули сзади. — Мрачный молодой человек? У вас вся спина желтая!

— «…сказала Эллочка граммофонным голосом», — машинально процитировал Данька. За спиной прыснули.

— Нет, ну реально желтая!

— По чесноку!

— Прислонились где-то!

«Тьфу ты блин!», — ругнулся Данька про себя. Остановился и попытался отряхнуться, не снимая футляра. Сзади заржали, не стесняясь, на три голоса:

— Молодой человек, вы гимнаст?

— Он йох!

— Идите сюда, йох, мы вам поможем!

— Спинку почешем! Чтоб вас потом не развязывать!

Стараясь не обращать внимания и держаться к мелким падлам спиной, Данька кое-как стянул куртку. Естественно, она была чистой. Повелся, как школьник.

— Молодой человек? — кокетливо спросили из-за спины. — А как вас зовут?

— А тебе что за собачье дело? — сорвался Данька, развернувшись и с опозданием увидев, что «задирает» его рыженькая, а не блондинка, как он ожидал. Впрочем, ответила ему как раз последняя, пока первая поджимала губки в обиде:

— А мы, может, хотим с вами поиграть!

И так она это сказала… А рыжая так стрельнула глазками… Мгновенно представил: пухляша сверху, «наездницей», рыженькая тоже сверху, но над лицом, а третья… ну пусть сбоку, прижимается… Блин!!! Да там прижиматься нечем! Этим дурам лет по четырнадцать! Они ж не то в виду имели, псих озабоченный!

Девочки, между тем, сами оценили двусмысленность предложения, и попытались наперебой исправить ситуацию.

— Да вы не так поняли!

— На инструментах поиграть! Музыку!

— На кларнете! Вот! Я знаете как умею!

— А я на рояле!

«Да», — отстраненно подумал Данька, — «ты бы хорошо на рояле смотрелась. Белая на черном. А подружка — с кларнетом. Во рту.»

— А то у нас нормальных сексофонистов… — с разгону выдала блондинка. Третья девчонка — до того молчавшая — выпучив до предела и без того выпученные глаза, звучно треснула ее по затылку.

— Зойка, блин! Заткнись уже!.. Слушайте, ну правда, — обратилась она к стоящему в полном обалдении Даньке. — Мы вас давно слушаем, нам нравится, как вы играете. Мы ансамбль хотели… предложить. Элька на кларнете, я на басу, эта дура — на клавишах… и вы на секса… кскс… ксексо… З-зойка, б-блин, тебя убить мало!

— А ты кого дурой назвала?!

Воспользовавшись начавшейся между девчонками потасовкой, несостоявшийся ксексофонист повернулся и побежал со всех ног.

Не было бы счастья, как говорится, да несчастье помогло. Возвращаться на «свою» точку он, разумеется, не рискнул, а в поисках новой набрел на никем (почему-то) не занятый скверик на площади напротив Русского музея. И пока охрана окружающих площадь бизнес-центров и отелей подбирала челюсти от такой наглости — в чехол от сакса успели спорхнуть пара серо-зеленых Грантов, несколько цветных еврофантиков и экзотическая азиатская монетка с дыркой и нечитабельной надписью. А в довесок к экзотике — вполне приличная стайка родимых деревянных, в «серебре» и в бумаге. Теперь не стыдно было и в гости идти.

2

Это был дом-дом, и не тесно было в нем…

Тикки Шельен

Дверь «Танькобазы» официально считалась народным достоянием. На ней так и было написано — высокохудожественным Танькиным почерком, масляной краской замечательно лазурного цвета, между традиционным растаманским пацификом снизу и веселой морской звездой о семи лучах — сверху. Правда, последние две буквы вскоре оказались перееханы прибывшим без предупреждения длиннопоездом-разноцветнокошковозом, из-за чего надпись приобрела несколько армянский акцент — почти сразу, впрочем, одобренный и зафиксированный лично Танькой путем исправления еще не перееханного слова. Понятное дело, открывать на стук этот «народний достоян» имел право любой из народа, кому случилось оказаться внутри и поблизости. И кому не в лом, конечно.

Сегодня, например, внутри-поблизости-не-в-лом оказалось случиться Танькиной младсестре Анечке, более известной как Нюшера-Шушера. Еще одно народное достояние, так сказать. Чудище обло, озорно, нагло, белобрысо и лаяй. Растопырилась в проходе — танком не сдвинешь.

— Дарова, Дандон. Танза где-то, я за нее. Предъявляй, с чем приперся?

Данька вздохнул, расстегнул, вытащил и предъявил. Нюшера вылупилась, прочитала ценники, почтительно отступила назад и заорала куда-то вглубь квартиры:

— Граждане психи и примкнувшие! Фигейте хором! К нам миллионэр в гостях!

Традиционно непрерывный акустический спектр Танькиного логова разом превратился в линейчатый: смолкли бонги, заткнулся кларнет, затихла флейта, брякнули и исчезли клавиши, только гитара все продолжала свою бормотню с подвыванием («…Ванечка уже дунул…» — отметил Данька). Зато взамен всего возникли голоса.

— Шушерец, не пугай! Кого ты там пустила?

— Миллионэр — это х'рошо! Значицца, бухать бу'м!

— Кто о чем, а лысый о бане. Пойду посмотрю. Ни разу не видел живых миллионэров.

— А мертвых ты видела в штабелях?

— Мертвых я видел в гробу! Убери лапы, набросал тут. Нафига тебе их столько?

— Я тоже хочу глянуть, пусти. О, Дандончик! Хаюшки! А где миллионэр?

Пришлось предъявлять еще раз. На этот раз бутылки пошли по рукам, вызвав самые разные реакции: от уважительного причмокивания разбирающейся в теме Лиззи Лиззард (по-простому Пищерицы), до Ванечкиной равнодушной попытки немедленно открыть и уполовинить из горла. Совместными героическими усилиями трагедию предотвратили, продукт отобрали и вручили Нюшере, наказав спрятать как следует до вечера.

Потом посыпались вопросы.

Потом все пошли пить чай.

Потом играли в музыку.

Потом пришли Мэлориан и Тень, и стали Показывать.

Потом вернулась Танюха и приняла участие.

Потом снова играли, уже не только в музыку.

Потом приходили еще всякие люди с еще всяким интересным.

Потом было все сразу, очень тесно и шумно, но как всегда здорово…

А потом вдруг выяснилось, что уже вечер.

***

— Чтой-то ты, сынок, странный сегодня…

Танечка подкралась незаметно, и не вполне по-матерински обняла сидящего Даника за плечи, шепча на ухо:

— Поделишься с мамой?

Тот скосил глаза, встретил Танькин взгляд и поспешно напомнил себе: «инцест ферботен». Пусть даже «системный». Ладно еще Айка… сестер много, в конце концов, а вот мама — одна.

— Поделюсь, — согласился он. — Только так, чтоб никто, ладно?

— Вау! — мамочкины глаза полыхнули синей вспышкой. — Я ее знаю? Познакомишь?

Но Данька отрицательно покачал головой.

— Не, тут не то. Тут хуже. Пойдем куда-нибудь, чтоб не подслушали?

— Пошли! — Танька секунду поразмышляла и решительно потащила его к двери, переступая через бесчисленные тела и конечности и разглагольствуя на ходу:

— Пипл, мы в актовый зал минут на полчасика. К нам, чур, не ломиться! Нюха, следи за ними, чтоб закусывали. Если кто трахаться затеет — бери говномет и гони в спальню, нефиг тут. Стриптиз разрешаю. Курить на кухне. Не скучайте, короче, мы скоро!

С последними словами она вытолкала Даника в коридор и повлекла в сторону ванной. Ему в очередной раз стало ужасно интересно: а что думает пипл, когда они вот так внезапно вдвоем уединяются? Верит ли кто-нибудь, что с фигуристой синеглазой Танзой можно просто часами «языкать болталом», без всякого секаса и даже намеков на оный? Ой, вряд ли…

Нет, если по правде — мамочка ему очень нравилась, и сложись по-другому — он бы совсем не отказался ее повалять. А может, и замуж позвал бы. Бродили такие мысли, невзирая на солидную разницу в возрасте… Но сложилось так, что в момент встречи с синеглазкой у него уже была Любовь На Всю Жизнь, а когда спустя четыре месяца она иссякла — они с Танькой успели уже многое пройти и проехать, дважды поругались и помирились, насмотрелись друг на дружку в самых разных обстоятельствах, приятных и не слишком… а главное — сказали вслух: «я тебя люблю как сына» — «я тебя люблю как маму». После этого пересечь черту стало невозможно, не разрушив прежние отношения.

И хотя в последнее время они оба ощущают, что черта потихоньку превращается в пунктир на песке, и даже уже признались в этом друг другу — но нарушать статус-кво пока не торопятся. Как там Ященко поет: «Время разбрасывать стулья — и их собирать»? Вот-вот. Пусть еще поваляются немножко.

Но все-таки — что думает пипл? Там ведь кое-кто и приревновать может. И имеет право, кстати…

Зато вот маму этот вопрос совершенно точно не волновал. Усадив сыночка на край ванны, она зажгла на раковине припасенную как раз для таких случаев свечку-таблетку; высунулась наружу и выключила свет; как заправская шпионка, с подозрением оглядела пустой коридор, тщательно заперла дверь, пустила воду — и только тогда уселась рядом.

— Ну, рассказывай, сынок. Как маме, без утайки.

***

— …и тебе они нравятся? Так?

— Ну да.

— А как именно нравятся? Что именно?

— Нуу… — Данька задумался. — Ноги… больше всего. Волосы. Прически. Руки, пальцы особенно если тонкие. Вообще, фигуры. Одежда, если красивая. Голоса… нет, они у них… глючные. То пищат, то ломаются… Хотя бывают и нормальные.

Танька прищурилась:

— То есть дело не в том, что они маленькие, а в том, что они красивые? Были бы такие же, но взрослые — было бы лучше?

— Ну да, — согласился Даник. — Мне и нравится, когда как большие. Только изящные.

— Все ясно! — вынесла вердикт мамочка. — Никакой ты не извращенец! Просто временное помешательство на почве отсутствия подруги. Зато я теперь знаю, какая тебе нужна.

— Мам, ты только не вздумай мне сватать каких-нибудь! — всполошился Данька.

— И не подумаю! — весело успокоила Танечка. — «Не волнуйтесь, все будет натурально», как говорил Шурик. А сейчас еще давай проведем эксперимент, для надежности. Сиди тут, не уходи.

Она распахнула дверь — и Данька на секунду забылся, увидев родной и нежный силуэт в освещенном проеме. «Боже мой… Танечка…»

— Сынок, закрой глаза, — донеслось снаружи. — Я свет включу.

«Все-таки я для нее особенный. Другая бы и не подумала предупредить…» — с удовольствием размышлял Даник, с закрытыми глазами привыкая обратно к свету. — «Лиззи та же… пищерица, в натуре. Или Мэлориан. Хотя не, Мэлка предупредила бы, она хорошая. А вот Айра — точно нет. Хотя тоже хорошая. Хороший. Но я для него никто. А Шушера, скажем? А Шушера бы несколько раз включила-выключила, чисто назло. Ладно, у нее возраст такой… вредный… О, блин, легка на помине!»

— Дандон, спаси меня! Она ёбнулась!! Аааа!!!

— Кто?.. От кого?.. — ошалело спрашивал Даник, с трудом спихивая с себя Нюшеру и пытаясь выбраться из ванны, куда она его свалила.

— От нее! — плаксиво пожаловалась девчонка, тыча пальцем в подбоченившуюся в дверях сестру. — Танза, ты ебанутая об пень, я всегда говорила! Дандон, прикинь! Она хочет, чтоб я тебе разделась!

— Да не ори ты! — Танька, оглянувшись, торопливо зашла внутрь и захлопнула дверь. — Вылазь давай, исчадие. И язык прибери, уши вянут.

— Не буду я никуда вылазить! — прогундосила Шушера, сворачиваясь в ванне клубочком. — Оставьте мою детскую душу в покое!

Танька, оттеснив Даника, шагнула и сорвала с держалки душ. Угрожающе взялась за кран:

— Не будешь? Тогда сейчас будет конкурс мокрых футболок! С холодной водой! Считаю до пяти. Раз!

На счете «три» Нюха развернулась, как пружина, и попыталась одним прыжком улизнуть с конкурса. Но не рассчитала траекторию и снова влетела в Даньку, приложив того башкой о горячий змеевик сушилки.

— Ш-шушерец, м-мать твою за ногу!

— Анна!! Сидеть!!! Си-деть, я сказала!

— Вы ващще… ебба… бану… тытые… — забормотала Шушера, снизу вверх с ненавистью глядя на старших, но уже не делая попыток встать. Раз дошло до «Анны» — значит, все реально серьезно.

— Слышь, Таньк? — мрачно вопросил Даник, ощупывая затылок. — Что за фигня, а? Чего ты на нее так напала?

— Да я хотела, чтобы она… — Танюха вдруг захихикала, очевидно, узрев себя со стороны. — Чтобы она… Тебе… С-с-триптиз устроила! Чтоб ты у-у-увидел… Ка-ка-какая я дуура-а!!

— Танза! Блядь! — проникновенно откомментировала сидящая на полу Шушера. — Он таки без моего стриптиза видит, какая ты дура!!! Я свободна идти, или у тебя еще столько прекрасных идей?

— Свободна! — Танька рывком подняла сестренку и прижала к себе. — Анька, прости меня! Я ж тя люблю! Простишь?? Ну скажи, простишь??

— Фефтра, я ваф умоляю… — бормотала Нюшка, уворачиваясь от торопливых поцелуев. — Финайте лякомедию… и происходите обратно в человека. Сделайте мне эволюцию. А то с вами стало трудно и меня тянет быть несчастной.

Данька, не выдержав, заржал:

— Шушера, чтоб тебя! Где ты этого набралась?!

Та, слегка утихомирив Таньку, обратила на него благосклонный взгляд.

— Видите ли, Дандон, современная интеллихэнтная рэбенок должна уметь различать Гоголя от Гегеля, Гегеля от Бебеля, Бебеля от Бабеля, Бабеля от кабеля, кабеля от кобеля, а кобеля от суки. Я таки сгораю от надежды, шо ответила за ваш интерэс? Прэлестно. Не бейтесь так верхним мозгом в кафель, сейчас сломаете и окажетесь в кухне, весь в боли и в пыли. Пожалейте тех, кто там, не будьте такой эгоист. Все, Танза, пусти, а то там Ванечка обещал Айру уконтRRaпупить, а я болеть собиралась.

— Кто?

— Кого?!

— Айру?!

— И что он?!

Нюшера фыркнула.

— А он ей ответила так, что вы сейчас обольетесь. «Ванечка», сказала он, «я вас люблю нежно, но если вы вынудите меня einrammen вам flöte in den arsch — вы же ее и будете потом вытаскивать и мыть горячими, искренними слезами раскаяния. Не будь я Волк.» Вот что он сказала. А как он это сказала — я ему вообще не передаст. А вы мене тут спрашиваете, откуда и где и что! Побежали болеть, короче!

***

Увы, к сеансу уконтRRапупливания они опоздали. Впрочем, сеанса-то почти и не было, по свидетельствам очевидцев: Айра хоть и выглядел хилым подростком, зато не имел предубеждений ни в выборе средств самообороны, ни в их применении. На игрушках случались эксцессы, особенно с незнакомцами… Правда, сегодня, вопреки обещанному, флейта в процессе не участвовала, взамен Ванечке выпало попускаться большим томом грамматики нижненемецкого (это Пищерица по соседству повторяла к завтрашней контрольной), и теперь его наперебой допрашивали, проверяя глубину усвоения материала. Послушав немного, Данька заподозрил, что под невинной обложкой Лиззиного учебника скрывается на деле продвинутый курс русского верхнематерного: многих сложноподчиненных конструкций он до сих пор не слышал даже от Ванечки.

Айра тем временем перехватил Танюшу, уволок в уголок и принялся об нее урчать. Выглядело это умилительно до невозможности. Танька хихикала и млела. Даник смотрел, расплывшись до ушей, и размышлял в очередной раз, как же ему воспринимать Айру: как братца, как сестрицу, как обоих сразу, как милого зверька или как буйную (-ого) сумасшедшую (-его). Вариант А, например, сулил множество приятных минут (братец Айра уже успел однажды об него поурчать), но требовал окончательно открутить в мозгах Главную Гайку; вариант Б был сомнителен, потому что сестрица Айра могла перестать с ним общаться, да и другие не поняли бы; вариант В был заманчив, но требовал отпустить сразу две Главных Гайки — а столько у Даньки пока не было, он слишком недавно начал. Вариант Г, собственно, использовался сейчас, но имел, как всякое Г, множество минусов: например, невозможность поговорить со зверьком по душам и доверительно, на что Даньке настойчиво намекали и чего ему самому уже давно хотелось.

Ну, а последний вариант вообще вариантом не был — потому что означал уход из компании, с потерей Таньки, Мэлки, Аюшки, музыки, игр… да вообще половины жизни. Ибо Айра у них был всеобщим любимчиком и даже чем-то вроде маскота: во всей «большой» тусовке таких уехавших можно было сосчитать по одной руке. Заигрывались пиплы, бывало — но чтобы совсем в реал не ходить?! Немногие даже знали, как зовут Айру «по жизни»: Данька, например, не знал до сих пор, хотя про большинство остальных уже так или иначе выяснил.

Компания была, мягко говоря, пестрая. Непостижимым образом в ней смешивались и вступали в реакцию «толчки» Ира-Орли, Катя-Мэлориан и Тень (она же Хальда, она же Лумбулэ, она же Гватрен, она же Ху… стоп, за это можно и схлопотать), домашний волчонок Айра (в 2-х экз.), каэспэшники Дима «Добрый Ух», Лана-Светик и Птица-Надя, консерваторский музыкант Ванечка по кличке Ванечка, двухметровый, вечно накуренный и даже во сне не расстающийся с гитарой, «личинки филолога» Пищерица, Машка Черная и Машка Белая, техностудиозусы вроде самого Даньки или той же Ланы, восторженная деффачка Аечка подозрительного возраста, с прической типа «сунь пальчик в розетку», Туманное Существо Кся из столь же туманного Петрозаводска, прочие бессчетные эльфы, назгулы, анимэшницы, фидошники, хыппи, хоббитки, планокуры, автостопщики — ну и, разумеется, умопомрачительная Танза и умопомешательная Нюшера. В двух комнатах, коридоре и кухне кипело по вечерам такое варево, что Данька поначалу поражался: как соседи терпят??

Только зависнув здесь в первый раз на ночь, он увидел, что бедлам строго ограничен во времени — а побывав на других флэтах, убедился, что «Танькобаза» по меркам тусовки и не флэт вовсе, а элитный клуб: с фейс-контролем, вышибалами и неписаным, но жестким кодексом правил. Притом что сама Танька ничем не управляла и не командовала, она вообще работала и объявлялась дома обычно к вечеру, когда веселье уже близилось к стадии «щас спою». Предполагать же диктатора в тринадцатилетней Шушере было бы окончательным безумием: шпынять ее не шпыняли, разумеется, но и всерьез не воспринимали (все, кроме Айры — который Нюшку выделял, наоборот, и нередко вел с ней долгие приватные беседы на кухне). В общем, с некоторых пор Данька стал внимательнее приглядываться к процессу, пытаясь понять: как же оно все крутится, не распадаясь? Кто здесь кукловодит?

Сейчас, например, в углу у окна смешанная компания бардов и менестрелей тянула под гитарку что-то суровое про драккары и коней; на диване Тень вполголоса устраивала Лиззи сеанс разговорного немецкого, попутно расшивая бисером юбку; под диваном лежал Айра, порыкивал и время от времени, быстро высунувшись, кусал девчонок за лодыжки (Тень хихикала и ойкала, Пищерица только рассеяно дрыгала ногой). Справа от Даньки сидела и рисовала смуглая носатая Орли, тоже хоббит, как он, и даже сестренка по отцовской линии (самого Данькиного папаши здесь сегодня не было, он умотал на какой-то слет). В центре комнаты обжимались на «пенке» Растаман Сережа и Оса-Полоса, страшненькое тощенькое существо, одно из немногих, с кем Данька не состоял даже в знакомстве, не то что в родстве. Рядом с ними, не обращая никакого внимания, валялась на спальнике и втыкала в книжку Шушера. На фоне Осы она смотрелась настолько выигрышно, что не знай Данька о ее особом здешнем статусе — сильно бы удивился, почему Сережик лапает не ее, а эту прыщавую чучелу.

«Вот и что у них… у нас общего?» — размышлял он, заново оглядывая комнатную фауну, машинально подпевая взявшей гитарку Лане и прислушиваясь к обрывкам доносящегося из кухни разговора (как обычно, что-то заумное, какие-то зеркала и отражения в мифологических контекстах).

«…Я же вообще здесь левый, на самом деле. Почему мне тут так кайфово? Потому что я могу сейчас положить Орли башку на колени, а она улыбнется и почешет за ухом? Кстати, это же она меня рисует! Класс… Может, как раз потому, что творчество все время? Музыка? Свобода? Или… Хм… Если б Таньки здесь не было бы — как бы оно было бы? Для меня?.. Да так же, на самом деле. Не в Таньке дело. Просто… люди хорошие. Настоящие. Хоть и эльфы. Ага, особенно Ванечка. Настоящий человек, чо. Урукхай фигов… Но если Ванечку убрать — настанет дырка. В форме урукхая. И в дырку будет сквозняк. Или вот Аюшка…»

— Мурки, Даничка! Чего грустный?

— Так. Ду-у-умаю.

— Ду-умать вредно, — хихикнула Аюшка. — Еще доду-умаешься. Приходи лучше ко мне на днюху? Второго числа в хисиме… ой, в ноябре.

— О! Конечно, приду! А где?

— А здесь. Танзу потесним слегка. Народу будет немного, ты почти всех знаешь. Мур?

— Мурр, еще какой мурр! Спасиба! Падай сюды?

— Хи! А мама увидит?

— Язык покажем. Падай, падай.

— …Эй? — немедленно донеслось из-под дивана. — Вы двое, я тебе говорю! Инцест ферботен! Аище, отцу расскажу — выпорет!

— Подумаешь! — надулась Айка. — Уже и посидеть нельзя!

— Ага, — согласился Даник, — сразу всякие бдуны набегают… с ферботеном наперевес… Ну их! Сестренка-сестренка, а зачем тебе такие длинные ноги?

— А это — чтобы Нюшера завидовала.

— О-ой… о-ой… я вот прямо вся уже иззавидовалась!

— А мы не с тобой говорим, между прочим… Сестренка-сестренка, а зачем тебе такой замечательный хайр?

— А это — тоже чтобы Нюшера завидовала.

— Тьфу! Кикиморо болотное вульгарис!

— Шушера у нас сегодня злюка злючная… Сестйонка-сестйонка… а вот это у тебя — засем такое болфое?

— А это — чтобы Нюшера ващще треснула от зависти.

— Слышь, ты?! — Нюхина книжка шмякнулась в стену возле Айкиного уха. — Аец позорный?!

— Я вас внимательно?..

— Заткнись, поняла?! Завали хлебальник!!

— Фига себе… — обалдел Даник. — Девчонки, не ссорьтесь!

— А пусть заткнется! Заипала уже!

— Я ж говорила: завидует, — пропела Айка, демонстративно отряхивая подобранную книжку. — У самой-то…

— Аище, прекрати! — Айра, только что бывший под диваном, вдруг оказался в центре комнаты. — Лайхэ, не надо. Не кусайся. Ну бывают дурочки, на всех не назлишься. Ты лучше ее. Ты вообще лучше всех. Можно, я тебя обниму?

— Айра… Айрочка… братишка… ты тут один настоящий. Такой хороший… А я себе выращу все, вы еще сами обзавидуетесь! — Шушера вскинулась. — Аец, слышь? Через два года поговорим. Померяемся. Спорим, что у меня больше будут?

— Спорим! На что?

— На побриться налысо!

— Давай! Все свидетели? Забились!

— Забились. Все, Аец… — она сладко потянулась, — …совершеннолетие ты встретишь лысой. Будешь плакать и рвать на попе волосá.

Комната разом притихла.

— Оппаньки…

— Че, в натуре, что ли?! Шушера, ты прикалываешься?

— Не-а!

— А я-то думал…

— Охуеть новости. Айка, так сколько тебе? По-честному?

— Ну, Нюша… — выдохнула Айка, — ну, падла… ДА, МНЕ ЧЕТЫРНАДЦАТЬ! Через две недели будет! Довольны?!

— Фьиу…

— Аечка, предупреждать надо. Это статья, вообще-то.

— Хренассе подстава…

— Айка, ты ваще ку-ку? Про возраст согласия не слышала? Даже мне шестнадцать есть! И Айре тоже!

— Тебя, блин, даже фоткать нельзя! «Цэпэ» — и небо в клеточку! Предки-то знают, где ты тусуешься?

— Если узнают — нам писец. Пацаны, честно: кто-нибудь с ней уже…

— Отстаньте от нее!

Танька, непривычно бледная, прошагала среди молча пялящегося народа к рыдающей Айке, села рядом. Обняла, осторожно подвинув Данькины руки.

— Не плачь, солнышко. Не плачь… Пипл, — обратилась она к собранию, — на сегодня лавочка закрыта. По домам. Кому некуда идти — погуляйте часик, потом возвращайтесь. Остальные — аста маньяна до как обычно. Нюша, не вздумай смыться! Айра, ты останешься? Сын, останься тоже, а? Можешь?

***

— Илиннарэ, ну ты пойми…

— Аец!

— Ой! Извиняюсь. Тань… пойми, я и так родителей еле держу, они в любой момент могут передумать. Ну не умею я, как вы, хоть сколько ты мне сил дай, не умею! А если меня сейчас выпнут, если я сорвусь — это все! Или сдадут квартиру, или продадут вообще. Что тогда будет? Куда она пойдет? Вы от меня зависите, мне противно это говорить, но это правда! Поймите, наконец!

— Да никто тебя не выпнет, Аюш! Ну что ты себе вбила в голову!

— Ага, не выпнет! Видала, как они шарахнулись? Лайхэ, ну вот объясни мне: вот нахрена было это делать?

— Да это сразу надо было сделать, я тебе раз двадцать пять говорила! Ты же реально всех подставляешь! Айра, ну скажи ей, брат? Ты ж тоже во сколько лет пришел?

— В четырнадцать. Но Лай, ты не права. Айку никто бы не раскрыл, если б не ты. Я — другое дело…

— Конечно! Ты же нормальный, ты не просил себе сиськи четвертого размера… в двенадцать лет!

— Третьего!! Какое тебе дело, кто что просил!

— Да никакого мне дела! Только вон Даник из-за тебя сядет, а так — вообще никакого!

Услышав свое имя, Данька встряхнулся. Дерганый и малопонятный разговор нагонял на него дремоту, тем более что было уже сильно за полночь. Попытался сложить последние минуты во что-нибудь осмысленное — и убедился, что как минимум половина ему приснилась. Кто такая Линара, например? Что за квартира? Почему вдруг Танька и Нюшера зависят от Айки? Как можно «попросить себе сиськи», хоть третьего размера, хоть какого? Сплошной бред, короче.

— Слушайте, народ… — он совсем не демонстративно зевнул. — Отпустите меня спать, а? А то я все равно левый в ваших терках, ни фига не врубаюсь.

Спорщицы уставились так, будто Данька у них на глазах возник из пустоты. Первой опомнилась Айка — и почему-то рассмеялась. За ней заулыбались все остальные. Танька решительно поднялась из-за стола:

— А и правда, ребятки. Давайте уже баиньки. Основное вроде утрясли…

— Ничего мы не утрясли. — Айка снова помрачнела. — Илин, давай честно: ищите запасной полигон. Я вас не гоню, буду прикрывать, сколько смогу… но ты же видишь.

— Вижу, вижу… — Танька была безмятежна. — Не паникуй пока. Я скажу, когда начинать. Кстати, ваш спор остается в силе?

— А как же!

— Сто процентов!

— Ах, сто? А ты понимаешь…, — она повернулась к Нюшере, и в глазах у нее заплясали чертики, — …что ты свое уже попросила и получила? И тетушка Луннаур тебе больше не помощница? Что вырастет теперь — то и вырастет!

Секунду или две на Нюшеру было жалко смотреть. Потом она как будто встряхнула себя за шкирку: выпрямилась, хлестнула взглядом злорадно разулыбавшуюся Айку, и с вызовом отчеканила:

— И хендэньар вэньи нар, эмилиньа Илиннарэ! Cаман нарэньа!

«Опять сплю», — подумал Данька, и ради проверки ущипнул себя за ухо. Ничего не изменилось: Айка и Айра так же стояли, отвесив челюсти, Танька молча и с нежностью глядела на сестру. Потом проговорила тихо:

— Саматьэ, неттиньа титта. Саматьэ.

— Фига себе вы даете… — первым очнулся Айра. — Высокая речь! Я на синдарине-то двух слов связать не могу!

Айка нервно захихикала:

— Ой, да не прикидывайся валенком. На «варкрафте», когда нас киднепнули — с той троллялей кто болтал? С соседнего племени приходили смотреть! Но Лайхэ, ты крута, конечно… Слушайте, научите меня тоже, в конце концов?

«…Так вот оно что!» — заторможенно соображал Данька. — «Это и есть их эльфийские языки! Кенья, синдерин, еще какие-то… И что, они на них реально говорят?! Боже жь мой, куда я попал?»

Шушера, смущенная и сердитая одновременно, побуравила Айку взглядом и проворчала:

— А тебе самой что, религия не позволяет? Учебников — навалом! Печкина тебе принести?

Та страдальчески скривилась:

— Да ну! На русском — это фигня же, а на английском — я его не знаю! Ну Ла-а-аечка! Ну ла-а-апочка!

— Нюшк? — неожиданно для самого себя влез Данька. — Я тоже хочу. Прикольно. Давай мы тебе группу соберем?

— А что?.. — задумчиво поддержал Айра. — Я бы подписался. Машка Белая тоже хотела, я слышал. Лайхэ, давай, классная идея!

— Реально, будем всех пугать! Идти по Невскому и трепаться на квэнье!

— И на играх пригодится! Драконов заклинать!

— Нашли себе училку, — бурчала Шушера среди всеобщего энтузиазма. — Я вас научу. Драконов им… Вы у меня первое, что выучите — это «Нюсенька, вытаси у меня паяльник из зопы!»

— А как на эльфийском «паяльник»? — немедленно спросил Данька.

Нюшка подумала и честно призналась:

— Не знаю. «Люсина танвэ», я бы сказала.

— Люсина что?!

— Танвэ!!

— Ыыы! — Айра схватил хохочущую Айку за руки и пустился с ней в пляс по коридору. — Люси инзе ска-ай виз та-анвэ! Люсин ин зе скаа-а-аай виз таа-а-анвэ! Я люблю эльфийский!! Я люблю эльфий!! Ский!! Я люблю вас всех!!!

3

Жить по полной луне!

О. Медведев

Данька втайне надеялся, что его уложат спать где-нибудь неподалеку от Аюшки. Хотя бы в одной комнате. Но, видимо, он слишком плохо зашифровал свою тайну — и теперь между ним и вожделенной сестренкой пролегли две двери и коридор. Данькины навыки телекинеза и телепатии на такие масштабы, увы, не распространялись, так что донжуанские планы пришлось отставить в сторону.

Зато в противоположном углу комнаты расстелил свои пенку и спальник неприхотливый Айра — и сейчас Данька дожидался его возвращения из душа, старательно тараща глаза и обдумывая, как лучше завязать разговор. Такой случай упускать было просто грешно.

Только когда в коридоре зашлепали легкие шаги, ему вдруг открылось одно Непредвиденное Обстоятельство. Состояло оно в том, что Айра — как его ни зови и кем ее ни считай — физически и телесно все-таки была девушкой. Правильно ли это — разглядывать в упор, как малознакомая девушка укладывается спать? Не лучше ли закрыть глаза и притвориться…

Заскрипела дверь.

…все, поздняк мета…

…ух тыы…

Айра в неглиже оказался… оказалась! — удивительно привлекательной. Тонкая пропорциональная фигурка — не совсем женская, но и не мальчишеская отнюдь, как казалось в одежде. Гладкие округлые плечи, острые грудки, нежный узкий животик, почти такие же узкие бедра с темным треугольничком между ними, аккуратные маленькие «булочки», изящные голени и ступни с высокой, четко обрисованной пяточкой. Короткая стрижка и отсутствие косметики только подчеркивали эту стройность, скромность и аккуратность.

Дойдя до середины комнаты, Айра повернулась — и Данька, не способный уже отвести взгляд, увидел, что она улыбается, почти смеется. Улыбнулся в ответ — сначала робко, потом радостно, уже без всякой боязни.

— Не ожидал?

Даже голос у нее сейчас был другой: ниже, мягче… теплее.

— Не ожидал. Айра, ты… красивая. Очень.

Девочка медленно прикрыла глаза.

— Спасибо, солнышко. Я боялась, что ты испугаешься…

И распахнула их, как огромные яркие крылья:

— Пустишь меня к себе?

***

— …По жизни я Оля. Но это уже давно только для предков и учителей, меня даже сестренка зовет Айрой. Предки бесятся, конечно…

— Да ладно им, чего беситься! Такое классное имя! А что оно значит?

Девочка хихикнула.

— «Святая». Не пугайся, это косяк. Lost in translation. Меня когда Танза и Эндор называли, им попался в сети какой-то кривой словарь, они там нашли слово «волколак» — ну, и окрестили меня Айрой. А на самом деле правильный перевод — «науро». Это я уже потом узнала. Но все успели привыкнуть, я и не стала менять.

— Волколак?..

— Оборотень. Вервольф.

Слово звякнуло. Данька повернулся — и уставился в расширенные ночью зрачки… уже не понять, чьи. Реальность поплыла, просачиваясь сквозь пальцы.

— Айра? Или… Науро?

— Науро. Будем знакомы, моя сладкая добыча. По-пался, который кусался!

Темнота затягивала и тащила вглубь. Заныло под ложечкой.

— Попался… Ты меня укусишь?

Она одним движением поднялась и оказалась сверху. Склонилась к лицу:

— Укушу. Когда ты сам попросишь.

— Это что-то новенькое…

Сверкнула глазами, ласково и весело:

— А я современный вервольф. Воспитанный. Почти что волк-вегетарьянец.

Выдохнув, опустилась всем телом, прижавшись сильно и нежно. Потянулась к шее, облизнула пониже правого уха.

— Вот сюда я тебя укушу. Здесь твоя жизнь. Слышишь, бьется? Когда будешь готов — я ее заберу, а тебе дам новую. Нашу жизнь.

— И новое имя?

— И новое имя. Вместе его найдем, без всяких кривых словарей. Ты достоин. Ты наш. Ты сегодня не оттолкнул девочку, хотя я чуяла твой страх. Сильный… Отважный… Честный…

— Науро…

— Молчи. А не то укушу… без спроса. Мне хочется. Ты вкусный…

***

— Мы все — дети Танзы. Род Илиннарэ. Ты, я, Айка, Добрый Ух и Мэлка. Говорят, у нее где-то еще есть дети, но я пока не встречала.

— Забавно. Я думал, нас больше. А Нюшера?

— Лайхэ… — Науро запнулась. — С ней сложно. Она с нами, но она не наша. Не совсем наша, вернее. Слышал, что она сегодня сказала Танзе?

Данька уныло хмыкнул:

— Слышал… набор звуков. Я же не понимаю ни фига. «Хендени» да «вендени»…

Науро лизнула его в нос и утешила:

— Научишься. Все мы были маленькими. Знаю-знаю, я смешная.

— Ничего ты не смешная, — Данька в ответ лизнул ее за ухом. — Я правда маленький. Расти мне еще и расти. А что это было, что Нюш… Лайхэнди сказала?

— Что у нее свой огонь. Зеленый.

— А у нас… синий?

— Голубой. Илин. С цветом глаз это связано, но не напрямую.

— Погоди. Тогда Илин… нарэ… Нарэ — это огонь, получается? А что такое «огонь»?

Девочка улыбнулась.

— Не знаю. Что такое «электрон»? Или «красота»?

Данька немедленно принял важный вид.

— Ну, тоже, бином Ньютона. Электрон — это шарик такой. Заряженный. Очень-очень-очень-очень маленький.

— Шарик, — фыркнула Науро. — Для пинг-понга. С неонкой внутре, да? Драгоценный братишка, чтоб ты знал: твоя зубастая сестренка пару раз брала второе место на горолимпиаде по физике, и мечтает о первом. Не лечи ей острые ухи, а то она тебе объяснит, чем пахнет странный кварк!

— Ничего себе у меня родственнички! — восхитился Данька. — Сестра — физик-оборотень, другая говорит на эльфийском, у мамы в двадцать пять лет пятеро детей… Огонь какой-то таинственный…

— Да-а, сплошные тайны и чудеса в решете!..

Отсмеявшись, Науро вдруг вздохнула и погрустнела.

— Счастливый ты, Данька. Ничего не знаешь пока, все для тебя новое, блестящее, яркое… Я тоже была такой, еще помню. А на самом деле-то… у нас больше гадостей, чем радостей. Как везде. Вот укушу тебя однажды — как посмотришь вокруг, да как взвоешь: мааууумаа, забериименяотсююууудаа!

— А я и так каждый день вою, — тихо отозвался Даник. — Именно это. Так что разницы нет. Только тут есть вы, а там… вообще никого. Науро… сестренка… укуси меня прямо сейчас?

— Ты просишь?

— Прошу. Я хочу быть с вами, насов…

— …Ой!

— Не торопись, сына. Рановато тебе к нам. Науро, брысь на коврик! Я тебе потом хвост надеру, ух, надеру! На минуту нельзя оставить, сразу или влюбится, или покусает кого-нибудь!

— Или и то, и другое, — пробормотала остроухая, утягиваясь поглубже под одеяло и там прижимаясь к Даньке.

— Ят-те дам «и то и другое»! — шепотом громыхнула Танька. — Он у меня для Айки предназначен! Не обижайся, сын, — обратилась она к раскрывшему рот Даньке. — Понимаешь, бывают ситуации: или побыть расчетливой сволочью, или… В общем, или. Такое или, что лучше не надо. Так что — поддержи для меня Аечку, пожалуйста? Подружись с ней. Поухаживай. Сделай так, чтобы она от нас не ушла, хотя бы до лета. Ну она же тебе нравится, я знаю! Она хорошая девочка, хоть и маленькая. Сын, ну я прошу тебя?

Даник некоторое время мрачно изучал Таньку — состоящую сейчас, как ему показалось, из одного огромного умоляющего взгляда. Потом выдавил:

— Ни хрена себе у вас игры…

— …Это не у нас, Даничка.

Науро хмуро выбралась из-под одеяла, спрыгнула с дивана и прямо на четвереньках пошла в свой угол, продолжая на ходу:

— Я ж тебе говорила, тут своего дерьма выше холки. Сначала все классно, все друг другу братья-сестры, мир-дружба-фрилав, а потом приходит такая вот… и начинается. Вам нельзя рядом сидеть, им нельзя целоваться, этот для этой, эта для того… В куклы не наигралась в детстве, да, Танечка? И еще и сестру тому же учит!

— Науро…

— Я не Науро!.. — рявкнула девчонка чуть ли не в полный голос.

За полгода знакомства с Танькой Даник впервые увидел ее испуганной.

— …я Айра! — чуть тише закончил фразу Айра, и мамочка откровенно выдохнула. Данька, честно говоря, тоже: после всего сказанного вполне могло прозвучать «я Ольга», и ломать выстроившуюся стену пришлось бы воистину героическими усилиями.

А пока воцарилось молчание. Танька сидела, глядя в стену, Айра еле слышно сопел и поскуливал в углу, а Даник медленно летел над поверхностью сонного океана, все реже взмахивая крыльями и все чаще цепляя лапами гребни волн. Потом летящая рядом птица повернула к нему лицо (Данька узнал в ней «пухляшу» Зойку), и проговорила печально:

— Эх, вы, дети. Сами тащите за собой… злобу, ревность, жадность… а на меня потом рычите. Будьте вы добрее, а? Как мне вас научить?

Вытянула ставшее огромным крыло, невесомо огладила им Даньку по клюву, потом вовсе сложила крылья и ушла на цыпочках за горизонт. Прямо по воздуху.

Данька удивился и посмотрел вниз. Выяснилось, что он висит над небольшой лужей на асфальте, в которой отражаются подошвы его туфель, и в одной подошве застряла какая-то блестящая проволочка. Подняв ногу к самому лицу, он с ужасом разглядел, что это раздавленный клапан от сакса. За спиной засмеялись, Айкин голос произнес длинную фразу, полную сочетаний «щц» и «кй», из которой Данька сумел понять только слова «сексофонист позорный». Разозлившись, он попытался приземлиться — но под ногами открылся канализационный люк, оттуда высунулась мохнатая зубастая морда, взвыла множеством голосов «йа-а-а — Лю-цы-феерр!», и попыталась цапнуть его за лодыжку. В панике задрыгав ногами, Данька почувствовал, что теряет равновесие, беспорядочно забил крыльями, перекувырнулся и плюхнулся в воду. На мгновение все тело прожгло холодом, но тут же очередная волна, шепнув «…тише, солнышко…», бережно накрыла его сверху —

и стало наконец-то тепло, спокойно и уютно. До самого утра.

4

И однажды из берлоги утащила медвежонка.

Н. Матвеева

За две недели, прошедшие до Айкиной днюхи, успело случиться много интересного и важного.

Во-первых, Данька встретил Дашу. То есть еще не встретил, просто она прошагала мимо, размахивая головой и скрипичным футляром в такт «Lullaby of Birdland», и розовый помпон на ее берете возник и растворился в сумерках, как топовый огонь рыбачьей шхуны — но Данькины береговые наблюдатели бдительно отследили излишне вольное суденышко и зафиксировали в положенных журналах. Что это за носовые фигуры такие, в самом деле? Что за пропорции? Почему корма нестандартная? Появится еще раз на горизонте — сходим проверим эту «рыбачку»!

Во-вторых, Даньку укусила Женя. Все утро после той его ночевки у Таньки — ходила вокруг, обнюхивала с подозрением, а потом вдруг молча кинулась и цапнула за щеку. Непонятно даже, чей шок был сильнее: хозяев Жени, которые до сих пор не без оснований считали свою питомицу самым добрым доберманом в мире, или Даньки, который последние четыре месяца честно делил с ней диванчик, подушку и чуть ли не миску (случилось пару раз хлебать с бодуна из Женькиной поилки — благо, воду в ней меняли ежедневно). Когда он появился на ближайшем сборище с пластырем в полщеки, девчонки в один голос ахнули, весь вечер его наперебой жалели — и только Айра, улучив момент, постучал по лбу пальцем и прошептал: «братишка, ты псих… после вервольфа — к доберману лезть!..» Данька потом несколько дней доказывал себе, что вервольфов не бывает (по жизни, по жизни!), просто у Жени накопились к нему претензии, которые она и высказала единственным доступным ей способом. Было бы что-то серьезное — вообще бы глотку порвала…

У самого Даньки, надо сказать, претензий тоже накопилось немало. Натурально же собачия жызнь, одна радость, что блох нет. Нафиг такое «бесплатно»? Кусать он, правда, никого не стал, но поднял волну среди уже многочисленных знакомых пиплов — и со второй попытки сумел вписаться в довольно приличную «коммуну» в старом доме на Васильевском. Приличную, конечно, по меркам тусовки: то есть здесь кое-как следили за чистотой «общественных мест», курили преимущественно в форточку, более-менее соблюдали тишину после двух часов ночи, и решительно, вплоть до физических мер воздействия, не одобряли опиаты. Не «Танькобаза», короче, но все равно — по сравнению с собачьим диванчиком в прихожей, Данька переехал в звездатый отель. У него даже появилась собственная половина рабочего стола, достаточная для рисования чертежей: до сих пор это приходилось делать на уложенной на колени доске, отпинываясь от Жени, чтоб не рвала и не слюнявила лист.

Впрочем, последнее обстоятельство уже особой роли не играло. Ибо, в-третьих, к концу октября в Данькином универе вывесили списки представленных к отчислению, где среди множества прочих значилась и его скромная фамилия. Что было вполне ожидаемо, после инициативной замены июньских экзаменов по «линейке» и физике развеселым двухнедельным автостопом — но одновременно все-таки неожиданно и неприятно. Была некая дурацкая надежда, что «как-нибудь рассосется»: перепутают что-нибудь, поставив ему чужую отметку, или позвонят из деканата и строго скажут: «Даниил, пересдача во вторник в девять утра в аудитории четыреста восемь, не опаздывайте!» — тогда он, безусловно, сел бы за учебники и пересдал хотя бы на тройку. Такое на него действовало.

Вместо этого позвонила Оксанка, староста его группы, и нервно сообщила: «Донин, дурак, тебя у деканата повесили! Приезжай прямо щас, попробуем снять.»

Разумеется, никуда он не поехал. Спозаранку наблюдать себя повешенным у деканата, да еще участвовать в собственном снятии, под презрительными взглядами однокашников — это было выше его сил. Промямлил в трубку, что «постарается как можно быстрее», а сам выключил телефон и бухнулся обратно спать. По невеселом пробуждении выпросил у соседа по комнате «пяточку», чуток ей успокоился, пожевал сухой овсянки — и решил отчаянно, что «да пошли они все». Проживу и так, мол, без всяких ваших высших образований. Повеселел слегка, взял сакс и поехал в центр аскать. Оксанка названивала ему еще пару дней, потом написала: «Гудбай, Донин, жди повестку», и исчезла. Судя по всему, его недолгое студенчество было окончено.

Повестки, впрочем, Данька не боялся, потому что имел «белый билет» сразу по зрению и по болезни позвоночника. В универе он решил больше не появляться, родителям пока вешать лапшу на уши — а дальше «будем посмотреть».

Оставался еще вопрос, рассказывать ли об этих траблах пиплу. С мамой Данька сразу решил поделиться — бо она же его насквозь видит, все равно начнет выпытывать — а вот с братьями-сестрами имело смысл подождать. Спросят — ответит как есть… но, скорей всего, не спросят. Внесистемную жизнь у них обсуждать было — за редкими исключениями — не принято.

После инцидента с Айкой, откровений Айры-Науро и странных намеков про Танзу с Нюшерой, Данька укрепился в давнем подозрении, что у каждого из Истинных Пиплов имеется за душой какая-то тайная неприятность, какой-то дефект, погнавший его (или ее) в «систему» и не позволяющий уйти. Те же, у кого все было нормально в голове и в доме — для тех тусовочная жизнь была просто развлечением, легко отставляемым в сторону ради учебы или работы. Сестричка Орли, например, частенько пропускала сборища, даже на игрушке легко могла представиться по-цивильному («…Ира, хоббит-полуэльф, менестрель… уносите мастера…»), и беспокоилась, когда не имела возможности позвонить родителям. Даньку это раздражало, и он прекрасно понимал, почему: Орли себя вела, как положено нормальному человеку. Играла, но не заигрывалась. А самому Даньке, еще недавно гордившемуся своей нормальностью, это давалось все труднее с каждым месяцем. Выходило, что и у него есть какая-то проблема, не дающая жить по-человечески? И если он ее выследит и удавит — наверное, все наладится?..

И опять придется вернуться в универ, чертить ненужное и программировать бессмысленное, читать учебники вместо нормальных книг, пропускать посиделки и игрушки…

Ну его нафиг!!!

***

— Да, сынок, это испытание. Принять решение, а потом за него отвечать. И никто его за тебя не примет, и ответственность — только твоя. Привыкай.

Танька, слава Эру, все поняла как надо. Не ругалась, не переубеждала, но и не ободряла — мол, прорвемся, все фигня, кроме пчел. Спокойно объяснила, что будет тяжело, по-настоящему, по-взрослому. Развеяла походя пару иллюзий — например, что теперь станет больше времени на тусовочную жизнь: меньше его станет, если вообще. Напомнила, что в универе всегда можно восстановиться («…выйти из мертвятника…» — с мрачным юмором подумал Данька), и не надо этого бояться или стесняться. Посоветовала сразу же, не откладывая, искать работу — и рассказать все родителям после первой зарплаты, но ни в коем случае не раньше.

— Ты с ними только ссориться не вздумай! — она строго погрозила Даньке пальцем. — Самостоятельность — это круто, но тебе до нее еще… ууу, сколько. Ты еще долго будешь от них зависеть. Нечего морщиться! Потом еще спасибо скажешь, что они у тебя были и помогали! У некоторых, вон…

Она осеклась и прикусила губу. Выждав немного, покосилась на сына: тот, сощурившись исподлобья, ждал продолжения.

— Есть у нее родители, — неохотно призналась Танька. — Только не надо их упоминать, понял? Ни при ней, ни при ком. Когда-нибудь расскажу, но пока — забудь. Пожалуйста.

Данька молча кивнул, помялся немного и начал:

— А ты ей…

— А тебе я?.. — перебила Танька.

— Ясненько, — разрешив давнюю загадку, он вздохнул даже с некоторым облегчением. — Увела, значит, ребенка из законной семьи. Посадила на полянку, воспитала, как цыганку. За тобой милиция не гоняется, случайно? Листид энд вонтид? А то нагрянут и повяжут нас, вот будет моим старикам удар! Отпрыск-то, вместо того штоб учицца — в банду пошол, дитёв похишшат! Да прям в адиетанты к главной бондитке! А главна-то у них — глазом синя, власом густа, ростом с березу, и в кажном рукаве по ножику, а пушка и вовсе в такомном месте припрятана, што срам сказа-а-ать… Танька, не бей меняа-а, я пошутил, ты маленькая белая и пушыстаяа-а, оймама-а!

— Люди добрые, он меня блондинкой обозвал! Небр… ритой! Несовер! Шенно! Летней!! Куд-ды побег, подлец!

***

Короче говоря, ко второму ноября Данька приплыл с таким фейерверком в голове, что Аечка вместе с маминым заданием отступила куда-то на десятый план. Разумеется, он ее оттуда вернул, как только увидел на месте сбора у метро — но все равно поначалу ловил себя на том, что глазеет больше не на Айку, а на Шушеру. Гадая втихомолку, что же имела в виду Танька и какая семейная драма скрыта за этой веселой и беззаботной с виду мордочкой.

Нюшка, однако, заметила его повышенное внимание: то ли сестра ее предупредила, то ли сама проявила бдительность. Так или иначе — выждала, приготовилась, и в ответ на очередной брошенный Данькой взгляд скорчила такую рожу, что половина гостей полегла на месте от хохота. Уж к чему, к чему — а к обезьяньим ужимкам Нюшина физия была приспособлена идеально.

Но все-таки она его пощадила: выбрала момент, когда Айка на них не смотрела. Добрый Ух как раз в это время вдохновенно толкал очередную телегу, так что именинница только на секунду обернулась, не сильно заинтересовавшись происшествием. Ну, корчит Анька морды — так она все время их корчит, что такого? Бибизянка — она и в Питере бибизянка, как говорится.

Данька же, наконец сообразивший, во что выльется обнаружение Аечкой его «левого интереса» — срочно нашел повод перебраться к ней поближе, включился в разговор… раз встретился глазами, потом еще раз, потом стал поглядывать ниже — в очень симпатичный вырез кофточки… И скоро забыл напрочь о Шушере с ее заморочками и тайнами. Тем более что мама сегодня решила не смущать молодежь своим присутствием, Айра отговорился от приглашения учебой, других «старших» просто не позвали — и теперь вокруг кипело ничем не сдерживаемое юное хулиганство, подогретое, вдобавок, обилием вкусных напитков. Выходки были смелыми, шутки — острыми, а кульминацией вечера стала полуночная игра «в правду», непонятным образом превратившаяся в коллективное раздевание и только чудом не перешедшая в веселую групповушку (приняла бы Машка-Рыжая на прекрасную грудь еще полстакана, сбросила бы ночнушку на счет «три» — так вся история Данькиной жизни, может, пошла бы по-другому…)

А после, когда отсмеялись, оделись и пошли курить на лестницу — Машка уже обнимала Даньку, как своего, и была мягкой и ласковой, и все вокруг поглядывали с одобрением и легкой завистью, и ему стоило больших трудов напомнить себе, что его цель — Анька… тьфу, какая Анька — Айка! Впрочем, Машка все поняла, умничка рыжая, и когда под утро разошлись последние гости, а Нюшера давно и крепко спала за закрытой дверью — сама нашептала подруге на ухо и привела ее, сонную и податливую, на диван к Даньке. А потом полулежала рядом на краешке, улыбалась, глядя на них, мурчала и откровенно поглаживала себя под ночнушкой. Всей позой и жестами будто говоря: «пусть мяудевочка побалуется, ммне мррразве жалко… он уже все мррравно мой…»

5

Терпеть не могу людей, неспособных удивляться.

АБС, «Понедельник начинается в субботу»

Чем меньше оставалось до Нового Года, тем сильнее Данька запутывался. В такую сеть ему попадать еще не приходилось.

Формально после днюхи он оказался «помолвлен» с Айкой, с благословения мамы и вопреки недовольному рычанию Айры («Феррр-ботн! Гау!»). Его самого это вполне устраивало, хотя после того раза между ними ничего серьезного не было (да и в тот раз, честно говоря, все ограничилось поцелуями и уроком взаимной анатомии). Аечке, кажется, пока тоже было достаточно: в конце концов, она была всего лишь девятиклассницей из хорошей семьи, и хотела в первую очередь романтики, во вторую — чтобы подружки завидовали, и только в тридцать пятую — постельных развлечений. Так что теперь на сборищах они сидели в обнимку, переглядывались, терлись носами, иногда скромно обжимались — и этого, в общем, хватало.

Другое дело Машка. Эта — хоть и всего на полтора года старше Айки — была девочкой опытной и не стеснительной, исповедовала принцип «если я чего решил — я выпью обязательно», и вдобавок к очаровательности отличалась редкой душевностью и искренностью. То есть совершенно не скрывала, что как только Данька наиграется с глупышкой Аечкой — его ждут распахнутые объятия настоящей принцессы. А вот пока не наигрался — смотри, мой хороший, разглядывай, наслаждайся, пускай слюни… но трогать не моги. Принципы, знаешь ли. Принцесса — не школьница-давалка, ей не все равно, с кем и как.

На руку рыжухе играла и зима, традиционно приморозившая жизнь в «ролевой» тусовке, но слабо затронувшая «хипповую». Посиделки у Танзы обезлюдели, и Данька все больше времени стал проводить в Машкиной компании — где было, может, и не так семейно, зато весело. Естественным образом туда же переползла Аечка, а потом и Добрый Ух — теперь все трое появлялись на «Танькобазе» почти исключительно ради уроков эльфийского, которые деятельный Айра выжал-таки из Нюшеры.

Сама Танечка этого голосования ногами то ли не замечала, то ли была не против: Даньке она вообще казалась в это время необычно усталой и тихой. Спросил ее как-то наедине, что случилось — она отговорилась «недосыпом, недосолнцем, недогревом», ничуть его не убедив. Стало даже немного обидно, что мама что-то от него скрывает.

Глаза ему раскрыл Айра, заметивший его тревожные взгляды в сторону Таньки:

— Дурик ты, братишка. Она ж ревнует! Ты ей очень-очень небезразличен, поверь мне. А она тебя сама отдала другой, против желания. Представь себя на ее месте?

— Слушай, Айра…

Даник, не выдержав, решил наконец расставить точки над «ё». Тем более что Айки сегодня с ним не было.

— …До меня кой-что не доходит. Накопились непонятки. Можно, я тебя поэксплуатирую в качестве БВИ?

— Можно! — рассмеялся братец. — Даю тебе личный код доступа высшего уровня сроком на… два часа. С возможностью продления.

— Ыы! — возрадовался Даник. — Я сегодня прямо Максим Каммерер, глава КомКона! Ну, давай код-то!

Айра, изобразив из себя железную бочку с манипулятором, неуклюже нарисовал ему пальцем на лбу какую-то руну, и проскрипел:

— Че-ло-век Да-ни-ил, отс-чет вре-ме-ни на-чат. За-да-вай-те ва-ши воп-ро-сы.

Данька еще поржал — и задал первый. «Робот» выслушал, вздохнул, перестал быть роботом и тихо ответил:

— Братишка, вопрос некорректный. Это не мой секрет. Я Таньке обещал.

Данька сделал кислую морду:

— Да, я ничего другого и не ждал… А пределы секрета? Хоть что-то я могу узнать? Хоть краешек? В конце концов, я ж вам не чужой! Нет? Ладно… а кто еще посвящен, это тоже секрет?

Братец ухмыльнулся.

— Айка. Я думал, это очевидно.

Данька почувствовал себя ослом. Давно ведь мог…

— Только тебе это не поможет. Она сама замешана… по уши. Еще Гватрен и Ух, но они тоже под клятвой.

— Тьфу!.. Хорошо, зайдем с другого фланга. Как получить права админа в системе? — он засмеялся, увидев Айру в замешательстве. — Ну, как мне стать своим, чтобы вы все рассказали? Можно как-то?

Тот мягко улыбнулся.

— Тоже ответ очевиден. Ты был буквально в полушаге. Но я не могу против мамы пойти, прости. Если она сказала «рано» — значит, все.

— Да йошкин ко-от! — Данька в отчаянии застучал лбом об стол. — Да что ж за фигня такая, я с ума с вами съеду! Хорошо! Последний вопрос, и если не ответишь — обижусь, без шуток! Это по игре? Или по жизни?

Айра вдруг задумался.

— Сложный вопрос… Не обижайся только! Я сам не понимаю. Ты видел, как Танька огнем играет?

Данька видел. Буквально несколько дней тому назад. Они сидели вечером почти что семьей — из прочих была только Тень — и Танза в какой-то момент принялась Показывать: стала ловить в воздухе нечто невидимое, подкидывать, перебрасывать с руки на руку, плющить и растягивать. Как будто у нее в руках ком чего-то жидкого, текучего, но очень вязкого. Играла она так не меньше получаса, вдохновенно, напряженно, с горящими глазами — и Данька отметил, с какой тревогой все присутствующие поглядывают на пустой воздух у нее в руках. Еще, помнится, подумал: «Ну, и кто тут заигрался?..»

— Ты не видишь просто… пока. А жалко, там такая красота! Представь — как газ горит в воздухе, в оболочке прозрачной, и не сгорает. Просто струями, вихрями, и еще это все всех оттенков… что-то невероятное, когда она хорошо раскрутит. Хотя и страшно, конечно. Но Танза не уронит, она умеет…

Айра вдруг замолк и уставился на Даньку.

— Что… не веришь мне?

— Не-а, — тот с сожалением покачал головой. — Прости. Не обижайся. Я видел просто, как люди глючат. И как себе внушают… все, что угодно. По тросу ходят, над улицей, типа это он на земле лежит. Или себя режут и смеются. Даже не под дурью, просто так. Сам тоже пытался, но у меня не получается. Мне себя не обмануть.

— А, ты рационал, да? — радостно сощурился Айра. — Да-да, не отбрыкивайся, вижу: рационал до мозга костей!

— До кости мозгов, — мрачно поправил Данька. — Выражение такое есть: черепно-мозговая кость.

— О, это верно! А что ты тогда здесь делаешь? В нашей черепно-мозговой компашке? — братец уже откровенно веселился. — Тебе не приходило в голову вызвать санитаров? К Гватрен, например, когда она мечом начинает работать? В набитой комнате? А меч дюралевый, между прочим! Или вот есть у нас один… одна девочка… считающая себя мальчиком. Да еще и волком-оборотнем. Это как? В дурку ее не пора ли?

— Это по игре! — возмутился Данька.

— Кто тебе такое сказал? — мгновенно парировал Айра. — Для Гватрен это не игра, братец, и даже не заикайся при ней! Мэлка — та играет, да. Я — нет… ну, почти нет. А Тень тебе за «игру» покажет… мир теней. Не советую, гражданин, мнэээ, не советую! Задолбаешься обратно дорогу искать!

— Показала бы уже… — пробормотал Данька с неожиданной тоской. — Все обещают, все такие загадочные, у всех свои какие-то игры… миры какие-то… один я сижу, как придурок, и вижу толпу клоунов. Даже не смешных.

— Клоунов?.. — растерянно переспросил Айра. — Даньк, что — и я клоун? Честно давай!

— И ты! — гавкнул Даник. — И Танька! И Тень! Да все вы! Одна Шушера нормальная, или стебет вас, или плюет сверху! Хочешь — обижайся, на здоровье! Говорю, что думаю, понял… поняла?! Задолбало придуриваться!

Но вместо того, чтобы обидеться или разозлиться — Айра вдруг захихикал и затряс башкой.

— Шушера… нормальная… ой… Данька… ну ты ляпнешь… Лайхэ… нормальная… ыыы! Я ей передам! — пообещал он сквозь смех. — Она оценит! Ох, Даничка, братец… тебя еще можно братцем называть?

— Да называй как хочешь, — равнодушно буркнул истративший все эмоции Даник.

— Как хочу?

Отсмеявшись, Айра осторожно уронил голову на стол, оказавшись с ним лицом к лицу.

— Как же мне тебя назвать…

Я хочу назвать тебя светом

Хочу назвать тебя чудом.

Хочу назвать радостью.

Назвать солнцем.

Счастье мое…

Я хочу назвать тебя братом.

Хочу назвать тебя сестрой.

Хочу назвать волком.

Назвать близким.

Кровь моя…

А я назову тебя — горечью.

Назову тебя — холодом.

Назову потерей.

Несбывшимся.

Боль моя…

Но я не хочу так, слышишь?

Ты — счастье. Ты — свет. Ты и брат мне, и сестра. Ты чудо и радость, солнце и ветер, летние звезды — помнишь их? По лесу, вприпрыжку, взявшись за руки — помнишь? Уйди сейчас от меня, уйди от нас всех, забудь, вычеркни нас из жизни — но как ты вычеркнешь эти звезды? Смейся, издевайся, стучи пальцем по лбу — но попробуй забыть, как спасал меня от гоблинов, один на пятерых! Я — никогда не забуду, как потом тебе руку бинтовала! Зачем ты это делал, ответь мне? Себе ответь — зачем?! Это же игра! Клоунада! Балаган с деревянными мечами! Неужто ты тоже клоун, братишка? Рациональный мой, высокомерный, циничный… глупый, как Буратино, прогулявший колпак! Данька, бревно ты непиленное, я тебя сейчас так назову, что ты не отмоешься до конца жизни! У тебя есть один — последний — шанс! Кто здесь клоун? Громко и вслух??

…отпусти меня… солныш… все же смотрят… нет?.. пофиг?.. тогда не отпускай…

***

К неописуемому удовольствию Даньки и безмерному изумлению всех остальных, Науро весь остаток вечера нахально пронежилась в братишкиных лапах. А когда из них вылезла — первым делом предъявила Таньке ультиматум: или рассказывай ему все, или я его кусаю и забираю себе, а Аечка пусть катится к лешему, вот! Сроку тебе — ровно час! — демонстративно запустила таймер на мобильнике, и развернулась удалиться дожидаться своей неизбежной победы.

И быть бы, наверное, жуткому скандалу и семьетрясению… но тут влезла Тень и скучным голосом сообщила, что если Айра имел в виду московского Лешего, который с Бибирево, так он Айке — двоюродный дедушка по отцу, а по матери (Тень быстро позагибала пальцы) — кажется, сводный шурин, и вообще алкаш и гопник, пожалейте девочку, а если это Леший из Луги — так у него своих жен штуки три, причем одна по жизни, так что Айке не светит, а если имелся в виду Леший из Мурманска… тут вмешался Добрый Ух с уточнением, что Леший из Мурманска уже месяц как в Питере, и Лешим-Из-Мурманска по этой причине считаться не может, Тень стала возражать, а Танька вдруг округлила глаза и завопила «Да ты что-о-о!!! Лешынька??? Где-где-где-дайте-мне-его!!!», и Ух срочно полез искать номер — вернее, побежал искать мобильник — и только тут все заметили, что Айра сидит на полу и ржет сквозь слезы, приговаривая: «вот всегда… всегда у нас… вот так… клоуны… клоуны, реально…»

В общем, не вышло скандала.

Танюху все-таки «дожали» совместными усилиями, в тот же вечер. В обмен на мир в семье она согласилась поведать Даньке все-все-все тайны и секреты, но… «не прямо сейчас, сын! Мне самой надо понять, как все это рассказывать. Это же замкнутый круг: пока не увидишь — не поверишь, а пока не поверишь — не увидишь. Надо с чего-то начать, я должна придумать…»

Но ничего придумать она не успела.

Два дня спустя они сидели на очередном занятии по квэнье. Нюшера в третий раз терпеливо объясняла множественные числа, Айра сосредоточенно втыкал в табличку, Машка Белая скучала (для нее, филолога, это были семечки), Добрый Ух задавал вопрос за вопросом, а Данька отчаянно пытался не уснуть: со позавчерашнего дня он работал курьером в службе экспресс-доставки, и силы его были на нуле. Аечка, которую Нюшера выгнала из группы после второго занятия («…учи лучше английский, и не со мной!..»), сидела в уголке с гитарой. Танза в центре комнаты «играла с огнем», Тень завороженно наблюдала. Больше туда никто не смотрел.

Все произошло мгновенно. Взорал хриплым рэпом Айкин мобильник, ахнула Тень, все головы крутанулись в ее сторону — чтобы увидеть, как Танька валится на бок, выгибается и тянется изо всех сил, пытаясь подхватить упущенный из рук сгусток огня. И не успевает, безнадежно не успевает…

Нюшера рванулась мимо Даньки, в прыжке разбив ему нос плечом, грохнулась на бок, выкрутилась на спину — и по-вратарски, грудью и руками приняла у самого пола невидимый «мяч». Всего секундой позже сверху рухнула Танька, выхватила его и схлопнула между ладонями.

Еще секунду ничего не происходило.

Потом Нюшка зашипела с подвывом, отшвырнула сестру, как тряпку, раскинула руки в стороны, растопырив побелевшие пальцы — и медленно, со страшным усилием сжала их в кулаки.

— НЮХА-А-А!!!

— АНЬКАНЕ-Е-ЕТ!!!

Дом тряхнуло так, что треснуло стекло в окне. Погас свет.

— Анькадуранена-а-А-А!..

Тряхнуло еще раз, протяжно, с хрустом. В кухне полетели на пол тарелки, в комнате из шкафа вынесло гору бумаги и каких-то папок, очень твердых и тяжелых. Данька обнаружил, что прикрывает собой скулящую от ужаса Науро, остальные исчезли за пылью и темнотой.

Полыхнуло ослепительной зеленой вспышкой. Погасло. Полыхнуло. Погасло. Прокатило волной света и грохота — слева направо, еще раз, еще и еще, вынося перепонки, разбрызгивая подвески из люстры. Потом на очередную волну обрушился сразу отовсюду водопад звенящего синего сияния — и все стихло.

Тишина. Темнота. Только мелко вибрирует пол.

Сильнее.

Сильнее.

СИЛЬНЕЕ.

Данька понял, что сейчас будет. Вскочил, повинуясь вбитому с детства рефлексу, подхватил на плечо сестренку — и побежал что есть сил, пытаясь сообразить: где у них тут капитальная стена, где тот дверной проем, на который последняя надежда? До входной двери не успеть, да ее все равно заклинит, черт, черт, я еще никогда такого не видел, баллов восемь, что же это такое, нет, я не хочу, мама-а-а, какие восемь баллов, это девять, кирпичи же летят, больно, МА-А-А…

— Сын, вставай!

Стекло в окне действительно оказалось треснутым, пол завален мусором, свет не горел — а в остальном квартира была совершенно целой. Данька с трудом уселся, освободив все еще свернутую «ежиком» сестру.

— Науро, доча, вставай! Гулька, подъем, тревога! Не тебе сейчас валяться!

Одна за другим, поднялись с пола все. Кроме Нюшеры, которая, наоборот, сильнее скорчилась и запищала на грани ультразвука.

— Ситуация! — рубанула Танька. — Пробой, выброс, неконтролируемый, необратимый, радиус… хрен знает сколько! Весь район точно. Тип — все видели, даже я. Решение? Ух?

— Это ты ее сейчас держишь?

— Я. С трудом. И ей это больно. Решение!

— Ну… Держать по очереди. Увезти подальше куда-нибудь. Где никого. На север, в лес, не знаю…

— Ясно. Держал один такой. Айя?

— Ннезннай…

— Ясно. Науро?

— Ее лечить надо сначала! У нее ожог там, я бы от боли свихнулась! Пусти меня!

— Вот она и свихнулась. Вылечим, а дальше что?

— Не знаю!! Решай сама! Уууййй… Лайхэ, бедная…

— Не знает она… Гуля, твое мнение?

— Выжечь. Если даже тебя накрыло — так это не район, она бьет на полгорода. Совет на говно изойдет, оно нам надо? Другую найдешь. Хотя и жалко.

— Ясно. Правда жалко, сильная девчонка…

— Слишком сильная. Я тебя предупреждала. Угробила völlig vergebens… Смотри, с отдачей аккуратно, а то еще сама по мозгам словишь.

— Не учи ученую! Забирай ее у меня. Или я подержу, а ты выжигать будешь?

— Обломайся, schwester. Твой косяк — тебе и править. Все, я держу, погнали.

— Да вы что?!!

— Науро, успокойся!! Это не насмерть! Станет обычной, если повезет — даже не совсем идиоткой…

— …Ебанулись, что ли?!

— …Ух, Тень твоя!

— …Тень — вместе, психи! Держите ее, не бейте! Мама, так дела не делают. Перерешай. Я требую!

— Второй ультиматум за три дня? Не много?

— Третий будет… в шею. А ты слабая сейчас. Прошу, перерешай!

— Хорошо! Что? Ты? Предлагаешь? Отпустить ее? Одного раза тебе не хватило? Я знаю твои кошмары, девочка!

— Знаешь — вот и молчи. Гватрен?.. пустите ее… Гватрен, ты можешь Лайхэ здесь закрыть? В этой квартире? Как тогда нам на игре делала, помнишь?

— Хх… да пусти ты! Blödmann… Айра, в квартире — нет. Слишком сильно бьет, я растрачусь держать. Илин, а вообще она дело говорит. Если весь дом закрыть, и кусок двора — давление будет терпимое.

— Терпимое… И что дальше? Сколько ей тут сидеть — всю жизнь?

— Там посмотрим. Придумаем что-нибудь. Все лучше, чем выжигать. Ну? Ich beginne?

— Погоди, дура! Сейчас закроешь тут… всех этих. Дети мои, слушаем сюда! У вас три минуты, чтобы смыться отсюда и забыть дорогу обратно. Навсегда забыть, поняли? И меня, и ее — тоже. Мы вам приснились… нет, лучше — под кислотой приглючились. Хорошая такая, кислота, добрая… синяя с зеленым… Слушайте, почему вы еще здесь?! Мне что, отпустить Нюшу на минутку? Кошмариков захотелось? Гуля, кстати, а что ты видела?

— Что Солнце погасло. Много болтаешь, Илин. Пипл, реально, скипайте отсюда. Я обещаю, Аньку мы не тронем. Айра, объяснишь все Даньке, wir haben keine Zeit. Alles, im laufschritt, marsch! Marsch!!

Снаружи творился бедлам. Перепуганные жители дома в спешке эвакуировались, по лестницам сыпались толстые тетки в халатах, волокли орущих детей и какие-то сумки, оступаясь и сталкиваясь в мечущемся свете мобильников. Внизу в тесном дворе человек тридцать одновременно кричали в те же мобильники, кругами носились дети постарше, перепуганные собаки срывали злобу на одинокой несчастной кошке, насмерть вцепившейся в хозяйку. С улицы через подворотню лезли любопытные — посмотреть, что горит и кого зарезали — и тут же втягивались в общий водоворот. Ни пожарные, ни менты пока не объявились — и к лучшему, пожалуй. Без них было тесно.

Даньку оттерли от остальных еще в подъезде, он даже не пытался сопротивляться. Кое-как выбрался наружу, протолкался через толпу, нашел местечко у противоположной стены, отдышался — и только тогда обернулся.

Дом, с виду, почти не пострадал. Ну, повылетали кое-где стекла, осыпалась штукатурка, обрушилась одна водосточная труба… Мелочи. Видали и похуже.

А вот люди — это да-а! Такой паники Данька в жизни не видел, даже во время тех семибалльных, когда в школе стена треснула. Как они еще из окон не повыпрыгивали! Хотя если им приглючилось так же, как ему… да еще всем разом… Тогда это не паника, по сравнению с тем, что могло быть. Как она сказала? «Неконтролируемый выброс охеренного радиуса»? Это что, во всем районе сейчас такое??

В кармане загавкало. Данька поспешно вытащил телефон, скрючился и зажал уши чуть ли не пятками, пытаясь что-нибудь разобрать.

— Братишка, ты где?.. Мы у собора на перекрестке… Тут тоже дурдом… Где ты?.. Во дворе?!.. Псих, мотай оттуда, там сейчас такое начнется!!.. Что ты «хочешь посмотреть»?.. Дурак, ты ничего не увидишь, просто все ломанутся от этого дома, как будто он сейчас рухнет!! Беги, идиот!..

Неподалеку взвизгнул один голос, за ним другой, третий… потом толпа дрогнула — и началась, наконец, долгожданная Настоящая Паника.

6

Телефон остался во вчерашнем кошмаре, где-то в слое грязи и растоптанных вещей. Даник, может, и поискал бы — хоть симку вытащить! — но двор кругом обмотали своими ленточками менты, у подворотни торчал постовой, и никакие объяснения и жалобы его не тронули. Предстояло теперь жить без связи.

Хуже всего было то, что с симкой пропали все номера. Часть можно было восстановить — вытрясти из Машки, к примеру — но многие были «личными» и распространялись в очень узком кругу. Айрин, в том числе. Данька даже не был уверен, что он есть у Айки или Доброго Уха; его наверняка знала Тень — но где ее теперь искать? Через Мэлориан? А ее как найти? Замкнутый круг.

Вот если бы маме дозвониться… только где она сейчас…

Ладно, начнем с Машки.

Заявившись к ней без предупреждения, Даник с трудом отбился от града вопросов, выпросил возможность посидеть на городском телефоне, набрал Айку — и получил удар под дых.

— …Идите вы все нахуй, понял?! Если б я знала — я бы вас из квартиры ссаными тряпками погнала! Два лимона проебали в жопу! Ёбаные волшебницы! Не звони мне больше, понял?! Позвонишь — я тебя ментам сдам, за растление малолетних! У меня у предков связи крутые!..

Когда прошел ступор, Данька попробовал позвонить Уху. Телефон оказался выключен.

Мэлкиного номера Машка не знала. У Таньки — отчаянная попытка — тоже было выключено.

— Да не расстраивайся, — успокаивала рыжая чуть не плачущего Даньку. — Или они тебе сами позвонят… ну, найдут так… или пересечешься где-нибудь. Мир тесен, прослойка узкая, не потеряетесь! Во, кстати, тут в тяпницу будет квартирник Мартиэли — пойдем? Там все ваши точно будут! Кого-нибудь спросишь, а там по цепочке…

Никого из знакомых на квартирнике не оказалось, сплошь «поколение девяностых», с нынешней ролевой молодежью дел почти не имевшее. Зато первым, что Данька там увидел, был мгновенно узнанный серый берет с розовым помпоном на вешалке в прихожей.

В перерыве он подсел к владелице берета познакомиться, был узнан, обулыблен и принят благосклонно.

Неделю спустя они вдвоем прогулялись в Удельном парке.

В один из следующих дней Данька на работе внаглую сошел с маршрута, встретил Дашу у школы и проводил до дома.

На Рождество он пришел к ней в гости, родителям решительно не понравился — но это уже ничего не могло изменить.

На Новый Год она подарила ему новый телефон. С новым номером.

К марту он попытался вспомнить, когда в последний раз был у Машки — и не сумел. Тусовка утекала из памяти так стремительно, будто Тень поставила свою таинственную завесу прямо поперек Данькиной головы.

А пару дней спустя, глубокой ночью, рыжая вдруг позвонила сама. Сказала, что узнала номер у Ирочки, коллеги Даньки по конторе. Проболтали с ней больше часа, договорились назавтра созвониться и встретиться — но больше уже никогда не встречались и не перезванивались.

Братец Айра так и не объявился.

Добрый Ух, по долетевшим год спустя слухам, ушел сначала в хиппи, а потом в анимэшники.

Танька исчезла.

Тень растворилась.

Нюшера пропала.

Первая жизнь кончилась.

II

1

Но ты заходи.

К. Арбенин

Данька проснулся от непривычных звуков. Неподалеку от него что-то скрипело, шлепало и тихо сопело — будто большая собака устраивалась спать на кресле.

«Женя, что ли?.. А я тогда где?..»

Разлепил один глаз, высмотрел источник звуков, пригляделся — и с облегчением понял, что по-прежнему спит. Отвернулся и закрыл глаз обратно.

«…А забавно было бы — проснуться „туда“. Опять на диванчике в прихожей, с Женькой под боком… с ней даже одеяла не надо было… И экзамены можно было бы пересдать… И никакой работы…»

«Неконструктивные мысли», — отрезал суровый голос в голове. — «Вообще, давай просыпайся. Жратеньки хо!»

Данька вздохнул, напрягся и проснулся еще раз. Звуки, что интересно, не изменились, только стали громче. Разлепив на этот раз оба глаза, он уставился в их сторону.

«?»

«??..»

«?!?»

Видимо, услышав его бульканье, Даша повернула голову. Не прекращая при этом двигаться. Вве-е-ерх… вниз! Вве-е-ерх… вниз! Аа-а… ах! Аа-аа… ахх!

Данькин сосед Эдик, на котором она прыгала, тоже приподнял голову и стал с интересом наблюдать за реакцией. Понаблюдав и сделав выводы — улыбнулся широко и добро, протянул руку и ухватил Дашеньку за грудь. Потрепал, гыгыкнул, пробормотал: «ы, ща глазки выпадут… Дашк, иди сюда, хва на придурка пялиться!»

Та напоследок скорчила Даньке презрительную морду, а потом отвернулась и с сытым урчанием улеглась на Эдика. Не прекращая двигаться: вверх… вни-из… вперед… наза-ад…

Тогда он поднялся, оделся, взял рюкзак и молча вышел. Сначала в коридор, потом в подъезд и на улицу. А что оставалось делать — кухонным ножом их резать? Так он даже хлеб режет с трудом, полгода не точен. И вообще, как можно — это же Даша! Его Дашенька!

Удивительными были эти полтора года. В них вместилось столько, что вспомнить отдельные события не получалось. Будто все происходило одновременно: ежедневная гонка по адресам с полным рюкзаком срочных пакетов, первая зарплата и первые самостоятельно купленные ботинки, свидания и прогулки с Дашенькой — сначала тайно, затем уже в открытую, после ее дня рождения; первая попытка поаскать вдвоем, ее серьезное: «Дань, нам надо репетировать, у нас получается»; сами репетиции, сначала у нее дома, потом — после скандала с родителями — на флэтах у друзей; ее расспросы, его рассказы, разговоры допоздна; «…мне даже вино никогда не разрешали…»; первый рассвет вместе, первый автостоп, первая ссора — нелепая, от жуткой усталости, на вписке, где из-за тесноты пришлось спать под кухонным столом — и первое примирение наутро; приезд Дониных-старших, откуда-то про все узнавших, неделя криков и угроз, попытки отволочь сына к психиатру, Дашино ледяное: «…вы взрослые люди, и он не ребенок — может быть, пусть сам решает? Я считаю, что он — прав, а вы — нет!»; их печальное отбытие и ее победное «за нас с тобой!», первая «настоящая» ночь, слезы и нежность, и снова — работа, встречи, поездки, репетиции, работа, работа, работа…

«Где-то я ее упустил…», — думал Данька, механически отшагивая линию за линией. — «Где-то она от меня оторвалась… а я не заметил. Слишком быстро все случилось. Раз — она маленькая девочка со скрипкой, наивная и нежная. Два — она взрослая девушка, красивая, умная, смелая… Самостоятельная. Давно ведь на Эдю посматривала, мне бы понять, а я…»

«А что я?» — размышлял он мрачно, шагая по набережной. — «Что я такое, собссно? Да ничего! Нищее удолбище без перспектив. Дохлятина, пятнадцать кило поднять — уже подвиг. Трахаться толком не умею. Музыкант такой, что удавить мало. Лентяй принципиальный. Автостопщик… фе… не смешите мои тапочки. Так и правильно она сделала! Нечего на нее обижаться! Она достойна большего, а я получил, что заслужил! Умница ты, Дашка!»

Остановился у моста, решительно вытащил телефон и набрал заветный номер. Дашенька, что поразительно, ответила: то ли была в хорошем настроении после чудной ночки, то ли просто не разглядела спросонья, кто звонит.

— Дашонок! — заорал ей Данька, абсолютно счастливый в этот момент. — Любимка! Я тебе желаю счастья, честно! Ты самая классная в мире, ты солнышко, ты лучшая, ты вообще!!! Спасибо тебе за все, слышишь? За все!

— Пссиих… — сонно фыркнула Дашка, но было слышно: польщена. — …Ты это, Дон… Ты тока без глупостей, угу? Я тебе тоже, на самом деле, счастья желаю. Извини. Ага? Ну так получилось. Ну…

— Дашуунечка, — нежно пропел Даник. — Ты не виновата. Не парься, как говорится. Это я дурак. Ну, у каждого свой путь, верно? Мой — дурацкий, твой — счастливый. Ладно, пушистик, баюшки. Светлых снов. Спи спокойно, обещаю тебе глупостей не делать… ну, кроме одной…

Идея грохнула в башке, как петарда. Не прерывая разговора, Данька размахнулся и запустил телефон по крутой дуге в реку. Досмотрев, как тот долетел и булькнул — счастливо засмеялся, представив, как сейчас запаникует Дашка, отвернулся и зашагал в сторону рассвета. Надо было найти скамейку и покемарить хоть пару часов перед работой.

***

К исходу третьего дня он ощутил наконец, что «дошел» и стоит на границе. Следующий день должен был его или убить, или сделать бессмертным. Под черепной крышкой пели трубы и гремели копыта, движения стали выверенными и экономными, план действий простирался вперед на много часов и пересчитывался в деталях ежеминутно, хотелось улыбаться и поздравлять всех встречных… неважно, с чем. С наступающим. С Днем ПобедЫ!

С трудом подавив желание обнять дежурного мента в метро, Данька окинул мысленным взором карту города, и поехал ночевать на Витебский вокзал. На Московском его рожа наверняка примелькалась за две ночи, там могли докопаться — а сегодня следовало выспаться. Да и помыться неплохо бы.

Все вышло так, как он хотел (а кто бы сомневался!) — и настало Утро Великого Дня.

Вылетали из-за угла прямо на него велосипедисты — и просвистывали мимо. Перла на красный чья-то зализанная «ауди», распугивая визжащих пешеходов — Данька провожал ее взглядом, смирно стоя на тротуаре. Щелкали голодными челюстями лифты, заманивая его в ловушку — а он, хохоча, показывал им дулю и бежал по лестнице. И даже июльское солнце пряталось в облачке и ласково гладило Даньке макушку, не грозясь, по своему обыкновению, превратить его в ходячую мумию.

В офисе очередной фирмы молоденькая секретарша налила ему кофе и строила глазки. В другом месте круто прикинутый бизнесмен сунул десять баксов и проворчал: «Бери-бери, я сам у вас бегал, помню… Все под Олегом ходите? Ворона с Лизкой работают еще? Диспетчерят? Бедняги. У нас знаешь как говорили: Парад Уродов и Отчет Курьеров — это один и тот же террорист… Ну, привет им передавай, от Пашки-на-колесах.» Данька выпучил глаза и чуть не попросил автограф: перед ним был легендарный персонаж, первый и единственный в городе курьер-роллер, не снимавший колес даже в понтовых бизнес-центрах и однажды слетавший с Литейного в Жерновку и обратно за пятьдесят шесть с половиной минут, спасая фирму от гнева смуглых людей, не получивших вовремя некий важнющий документ. Лизка, правда, утверждала, что за пятьдесят восемь минут, но она всегда была врединой.

«Крутой мэн, реально!», — радостно думал Даник, вываливаясь на крыльцо и разминая занемевшую от Пашкиного рукопожатия ладонь. — «Все, с завтрашнего дня откладываю на ролики!»

Потом он снова куда-то бежал, звонил из автоматов в контору, забирал отправления, надолго завис в неприметном особнячке на Мойке, завороженно разглядывая отреставрированные лестничные витражи — и снова несся по залитым вечерним солнцем улицам, чувствуя, что почти победил, осталось совсем чуть-чуть…

— Донин, ты ненормальный! — ругалась Лизка на вечернем отчете. — Нельзя так, понял? Всех денег не заработаешь! Воронина, давай его завтра в отгул пиши, мне тут загнанные лошади не нужны. Патронов на них не напасешься.

— Лииза! — взмолился Даник. — Не надо меня в отгул, я работать хочу! Ань, скажи ей! Чего она кадрами разбрасывается?

— Пошел нафиг, Стаханов! — заржала Лизка. — Иди к бабам, отдыхай, водку пей, или пиво… я в твои годы только об этом и мечтала — КТО-НИБУДЬ, ДА ВОЗЬМИТЕ ЭТОТ ГРЕБАНЫЙ ТЕЛЕФОН!!! Воронина, бляха-муха! Донин, свободен, зови следующего урода. Быстро!! Я домой хочу, все слышали?!!

Данька тоже хотел домой. Принять ванну, улечься на кровать, задрать ноги на стену, и в этой блаженной позе пить пиво. Много пива. Холодного. Вкусного. А завтра, проснувшись к обеду, достать из нычки кое-что поинтереснее, а к вечеру позвать друзей и достать еще…