Бесплатный фрагмент - Игра стрелок

От автора

Это первый сборник, который создавался на протяжении всего одного года. Все истории, вошедшие в него, свежие.

Раздел «Черновики Смотрителя» — это истории, написанные в 2020 году. Вдохновение для них я брала из своего окружения, вдохновляясь сюжетами коммунистической газеты «Красная весна».

Истории из раздела «Ночь в одиноком октябре» были написаны на одноименный конкурс и почти все из них были опубликованы в тематической группе — «Городские сказки» Вконтакте.

Поэтической музой стали: сериал «Террор», снятый по одноименному роману Дэна Симмонса, общение с лидером викканского движения в России — Виктором Арадией и поездка в «глубинку» в конце 2021 года.

Ненаписанные романы «Морфий или кокаин» и «Нефилим», а также цикл рассказов «Сквозь космос и время» — это зарисовки 2003—2018 гг., блокноты с которыми я нашла при разборе хлама перед продажей того самого дома из романа «Морфий или кокаин».

Все истории, собранные в этой книге могли произойти в прошлом, настоящем или будущем, на земле или в космосе. Ведь все в руках Госпожи Теории Вероятностей, которая играючи переводит стрелки на путях, играя направлениями поездов жизни…

Приятного чтения!

Конструктивную критику и отзывы о книге можете присылать на e-mail: ionowa.aleks@yandex.ru или писать в сообщения группы «Истории Смотрителя маяка» Вконтакте — https://vk.com/history_lexi_koroleva

Игра стрелок

В гробу карманов нет

— Садись, Петровна, — старушка похлопала рукой по хлипкой скамейке. — Посидим, поболтаем. Хочешь, вот конфеточек возьми. Мне мои принесли намедне…

— Ох, Григорьевна, — вздохнула Петровна, усаживаясь на скрипучую лавочку рядом с подружкой, — к тебе хоть приходят, не забывают.

— А к тебе что? — удивилась собеседница. — Вон у тебя все как любо дорого, я к тебе заходила, видела и не говори, что Наташка твоя тебя забыла. Хоть и живет далеко и муж и трое детей, а мать не забывает.

— Не забывает, — кивнула головой Петровна. — Редко только наведывается. Младших-то внуков еще вижу, хоть с маманькой приезжает, а старший-то… уж и не помню. Забыл бабку.

— Не жалуйся. Некогда ему… сейчас ведь как, все денег хотят, машин дорогих. Видала, к Михайловне-то приезжал сын на какой машине? В наше время даже у самого первого секретаря партии такой не было!

— Видала, — вздохнула старушка. — Толку-то? Зачем ему такая? Поди еще и в кредит… Сам-то не больно красивый, какой-то серый весь, уставший, поди и не спит толком. Да еще и жену вторую привозил… Фифа такая… Ну кто в наши-то краях и на шпильках? Ох, не понимаю, я нынешнее поколение, все подавай им машины блестящие и молодых жен и дома размером с Кремль.

— Много вы понимаете, старые перечницы! — вклинился в беседу старушек молодой голос. К скамейке важно приблизился мужчина лет 45, в лаковых ботинках и дорогом костюме. — Вот посмотрите на себя, ну что за моветон на вас: шлепанцы из «секонд хэнда» на носок из «фикс прайса»?! Боже…

— Сыноок, — усмехнулась Петровна, — а ты хто бедешь-то?

— Да сын это Нинкин. Ну той, которая с третьей линии, — подсказал с соседней лавочки дед Никифор. — Она все хвастала, что он у нее в столице этим… ну как его… ну этот…

— Имидж-консультант и фэшн-шоппер, — подсказал мужчина.

— Вот, короче девкам в журналах шмотье подбирает, — усмехнулся дед Никифор в усы.

— Не «девкам», — оскорбился столичный гость, — а моделям и не шмотье, а луки…

— Ну у нас с луком-то не очень, а конфетки вот бери, угощайся милок, мне мои вчерась … — завела свою привычную речь Григорьевна.

— Да ну вас… — обиделся имидж-фэшн и побрел дальше на прогулку.

— Жаль мужика, — вздохнул дед Никифор ему в след. — Всю сознательную жизнь горбатился-горбатился. Деньги зарабатывал. Говорят у него в столице-то квартира трехкомнатная осталась и две иномарки по 20 000 000 за каждую…

— Мне Галина с четвертой линии по секрету рассказывала, — шепотом завела очередную сплетню Петровна, — что он еще и любовнице успел квартиру и авто подарить. Вот и горбатился, самой Волочковой костюмы подбирал… а потом вот… сердце.

— Да, — снова вздохнул дед Никифор. — Все денег хотел срубить побольше… дурак. Теперь-то вот накой они ему?! Жена-то поди уже и забыла о нем…

— Забыла-забыла, — усмехнулся четвертый собеседник — бритый налысо парень в дешевом спортивном костюме..

— Митька, а ты-то, откуда знаешь? — спросила Григорьевна.

— А я, Зинаида Григорьевна, все знаю. Я ж у него водителем был. Ну и… жена-то у него красивая, да глупая.

— Ах ты бесстыжий лис, — покачала головой Петровна.

— А чего это бесстыжий-то сразу? У него вон и бабло и телка, а я чо, если плохо лежит? — гаденько усмехнулся Митька.

— Гад ты, Митька, — покачал головой дед Никифор. — Одно слово гад.

— Зато не лузер. Вон он горбатился — горбатился, света Божьего не видел, всю жизнь на потом откладывал, водки нормально не пил даже в праздник, хотя и мог бы… и в 45 переехал на ПМЖ к мамьке своей… на кладбище.

— Так и ты приехал, нищеброд ты эдакий. Даже на гроб, говорят, и то тебе скидывались, потому как у самого ничего за душой, да и душа-то вся проооопита… — нравоучительно протянул дед Никифор.

— И чего? Что я в дешевом, что он в лаковом — гнием-то одинаково… в гробу карманов-то нет! — усмехнулся Митька и, затянув какой-то дворовый мотивчик, весело зашагал прочь.

Тихо шелестел ветер осенней листвой берез на старом кладбище, слушая полночные беседы покойников и кивая Митькиным словам: «… гнием-то все одинаково… в гробу карманов-то нет!»

Мы в ответе…

примерно 4 000 лет назад

Ветер кружил песчинки золотых барханов в загадочном и только ему одному понятном танце. В воздухе слышались отдаленные крики надсмотрщиков и удары хлыста, перемежаемые с ритмичными звуками барабанов — в Долине Царей пленные и рабы возводили усыпальницу фараона… от палящих лучей солнца пот струился по их лицам, спины гнулись под тяжелой ношей, а руки в мозолях неустанно выбивали на стенах усыпальницы иероглифы.

В это же время далеко-далеко в глубинах космоса, сквозь вечный холод и темноту неслась яркая зеленая звездочка с ярким зеленым хвостом. Она летела быстро-быстро, спеша куда-то по своим космическим делам.

Пролетая мимо голубой планеты по имени Терра, звездочка немного замедлила свой полет. Ее привлекло какое-то движение на планете…

— Привет! — крикнула хвостатая звездочка Терре, — Что это ты там прячешь?

— Привет, — ответила та, — ничего я не прячу. — И повернулась к звезде другим боком, который был абсолютно голубым из-за расположенного там огромного океана.

— Нет прячешь! А ну-ка покажи, — не унималась та. — У тебя там что?

— Это мои питомцы, — неохотно призналась Терра, снова поворачиваясь и демонстрируя комете людей.

— Они прикольные! Я еще ни у кого таких не видела, — призналась хвостатая гостья.

— Да. Я сама вырастила, — гордо ответила Терра. — Они ужасно медленно растут и развиваются, еще нужно следить, чтобы они не вымерли от перепада температур и всякого прочего, они такие хрупкие…

— Да-да, — кивнула комета, — мне кажется, у Kepler-186 f были такие когда-то. но что-то она с ними не справилась, не досмотрела короче и они… ну короче загнулись… совсем. Капризные очень, да…

— Я не какая-то там Kepler-186 f, — фыркнула Терра, — у меня все будет хорошо. Вот увидишь!

— Ну не знаю… — усомнилась собеседница. — Наши никто не рискует заводить. Говорят они бывают ядовитыми.

— Глупости, — фыркнула Терра. — Наоборот. Они очень даже милые и симпатичные, а еще забавные и смешные.

— Ну-ну, ты все же поосторожнее с ними, — крикнула на прощание комета, улетая по своим делам, — помни, что они могут оказаться ядовитыми…

наши дни…

Ветер кружил песчинки золотых барханов в загадочном и только ему одному понятном танце. В воздухе слышались отдаленные крики экскурсоводов и рык квадроциклов, бороздящих пустыни, перемежаемые с восторженными возгласами и щелчками фотоаппаратов — в Долине Царей потомки бывших пленных, рабов и надсмотрщиков развлекали иностранных туристов, за деньги рассказывая им о некогда великих фараонах и их гробницах… пот струился по их лицам, спины гнулись под гнетом долгов, а языки в мозолях неустанно твердили давно заученные истории о фараонах, иероглифах и прочем…

В это же время далеко-далеко в глубинах космоса, сквозь вечный холод и темноту неслась яркая зеленая звездочка с ярким зеленым хвостом. Она летела быстро-быстро, спеша куда-то по своим космическим делам.

Пролетая мимо голубой планеты по имени Терра, звездочка немного замедлила свой полет.

— Привет! Как твои питомцы? — поинтересовалась комета.

Терра только вздохнула. Ей очень хотелось рассказать, как все здорово и какие ее «питомцы» славные, рассказать обо всех тех культах и религиях, которые они придумали, чтобы воспеть ее — их дом, их мать, Терру… Однако, едва она начала рассказывать, как на память ей пришло совсем другое:

— Они вырубают леса и загазовывают мою атмосферу какими-то непонятными и удушливыми выхлопами, они изобрели столько всего… ужасного из тех богатств, что я им открыла в своих недрах: водородную бомбу, ядерную, а про пластик я вообще молчу. — жаловалась Терра.

— Так в чем же проблема? — удивилась комета, — есть множество способов избавиться от них: A-H1N1, Variola, A/H1N1…

— Я уже все перепробовала… — обреченно произнесла Терра. Это все не способно убить их. Они продолжают воевать, уничтожать друг-друга и меня заодно, но… никогда! НИКОГДА не вымирают.

— Милочка, — заговорщицким тоном произнесла комета, — тогда тебе нужно кое-что покруче… есть тут один новейший способ, его еще никто не пробовал, но… говорят, безотказное средство.

— Давай! Я согласна.

— Отлично! Надеюсь, в следующее мое посещение у тебя действительно все будет хорошо и ты больше не будешь ввязываться во всякие сомнительные авантюры, — протянув Терре пробирку с надписью COVID-19, комета спешно улетела по своим делам.

Замуж за Дальний Восток

— Ни за что! — прикладывая холодное полотенце ко лбу, категорически заявила Елена Павловна, Иришкина мама, — Только через мой труп!

— Мама, ну пожалуйста, — умоляюще просила 13-летняя Иринка. — Светка и Любка теперь будут учиться в новой школе, а мне что? Без подружек остаться?

— Какие еще подружки? Учись лучше и на подружек времени не останется! Вон физику следует подтянуть и черчение. До золотой медали всего ничего…

— Мама!

— Не мамкай мне тут! Марш делать уроки, а мне ужин готовить нужно, скоро отец придет с работы. Голодный…

Иришка так и не добилась своего. Даже от сурового отца — главного инженера крупного завода. Когда она попросила его перевести ее в другую школу, вслед за подругами, тот ответил, что это вопрос к маме и он тут полностью солидарен с Еленой Павловной.

— Ни за что! — закатывая глаза, категорическим тоном заявила Елена Павловна, — Какой еще политехнический институт?! Только педагогический!

— Мама, но я прекрасно разбираюсь в математике и у меня все пятерки, я поступлю без проблем, — пыталась урезонить родительницу Ирина.

— Только через мой труп! Моя дочь — инженер! Это безумие!

— Но папа же инженер, — использовала Иринка последний аргумент.

— Вот именно! ПАПА, МУЖЧИНА!!! А ты кто? Женщина, которая должна заниматься воспитанием детей, ликвидацией неграмотности, а не гайки крутить!

Иришка снова своего не добилась. Отец в очередной раз поддержал жену, считая, что в вопросе воспитания детей и выборе профессии для женщины Елена Павловна разбирается как нельзя лучше, да и профессия инженера, по его мнению, не была женской.

Иринка, окончив школу с золотой медалью, поступила в педагогический институт и начала усиленно готовиться к борьбе с неграмотностью советского народа, а в первую очередь, с детской неграмотностью, выбрав профессию учителя начальных классов.

За год до красного диплома, Иринка влюбилась впервые в жизни, да так серьезно, что была готова хоть завтра под венец…

— Ни за что! — категорически заявила Елена Павловна, — вот получишь диплом и хоть замуж, хоть в Сибирь, хоть на Луну!

— Мама, но … — открыла было рот Иринка.

— Только через мой труп!

Отец тоже не поддержал Иринку, как всегда встав на сторону супруги, а жених подумал-подумал, да и женился на соседской Светке, которая вскоре родила ему сыновей-погодков. Иринка проплакала год, но красный диплом все же получила. Устроилась учительницей в свою бывшую школу и принялась «бороться с неграмотностью».

Весной 1937 года Иринка прибежала домой сама не своя, держа в руках свежий выпуск газеты «Комсомольская правда», в котором было опубликовано письмо комсомолки-дальневосточницы Валентины Хетагуровой, призывавшей девушек приехать на Дальний Восток в новый молодой город Комсомольск.

— Ни за что! — заголосила Елена Павловна. — Ты хоть представляешь, что такое этот Дальний Восток?

— Молодежная стройка, открытые и честные люди, тайга и… романтика, — начала перечислять Иринка.

— Комары, мошкара, отсутствие больниц, школ и нормальных условий для жизни! — перебила ее мать, — и толпы мужиков, давно забывших, как себя вести с женщинами! Зачем тебе это, доченька?

— Мама, ты сама чуть ли не ежедневно спрашиваешь, когда уже я выйду замуж и рожу тебе внучат! Вот и рожу, раз там толпы мужчин! Уж хоть один достойный там точно найдется, — безапелляционно заявила Ирина и отправилась в свою комнату, паковать чемодан…

Восьмого апреля 1937 года Иринка Светлова села на Ярославском вокзале Москвы в поезд, отправляющийся в Хабаровск, вместе еще с сотнями таких же простых девчонок, откликнувшихся на призыв Валентины Хетагуровой. Они ехали на Дальний Восток, окрыленные надеждами и восторгом. Ехали туда, где их ждала работа, комсомольская стройка, тайга, романтика и Амур…

Зимой 1938 года Иринка Светлова (в замужестве Тополева) умерла в родах, единственная «трехтонка», застряв посреди зимней тайги так и не смогла преодолеть 400 километров до Хабаровского родильного дома…

P.S: «Приезжайте, девушки, к нам, на Дальний Восток!» — под таким заголовком «Комсомольская правда» в феврале 1937 года напечатала обращение В. Хетагуровой к девушкам Советского Союза:

«Девушки! Сестры-комсомолки! К вам от имени молодых дальневосточниц обращаю свой призыв… Пять лет назад я стала дальневосточницей… Здесь открываются самые лучшие качества людей. Здесь умеют по-настоящему помогать товарищу, дружить и в радостях, и в невзгодах. Трудности сближают. И вот, дорогие подруги, вместе со всеми дальневосточницами я зову вас приехать к нам. Девушки на Дальнем Востоке привносят в суровую и часто огрубевшую жизнь то, что облагораживает, поднимает людей, вдохновляет их на новые героические дела. Думаю, что найдутся сотни и тысячи из вас, которые хотели бы приехать работать на Дальний Восток. …Нам нужны слесари и токари, учительницы и чертежницы, машинистки и счетоводы, конторщицы и артистки… Нам нужны просто люди — смелые, решительные, самоотверженные. Вас ждут замечательная работа, замечательные люди, замечательное будущее… Мы ждем вас, дорогие подруги!»

День Людоеда

***

Пхх-фрр-р-фрр-пых-тыр-рр-р… всхлипывая и кашляя старый УАЗик с давно стершейся и выгоревшей наклейкой «Почта России» на борту приветствовал утро. Дождливое и промозглое утро 3 октября 2018 года ничем не отличавшееся от сотен других пережитых им октябрьских утренних часов, когда водитель Василий Павлович заводил мотор, загружал внутрь машины несколько мешков с письмами и коробки с посылками и выезжал на разбитую проселочную дорогу. Маршрут лежал по полям и весям по кругу через 12 небольших деревенек, раскиданных недалеко друг от друга. Жили в деревнях преимущественно старики, для которых почта была единственным развлечением. Василий Павлович на своем стареньком УАЗе возил не только посылки и письма, но и журналы, газеты, выписываемые многими деревенскими жителями. Летом передвижная почта приезжала трижды в неделю, зимой — один раз, а в весеннее половодье так и вовсе могла не приехать. УАЗ сбился со счета сколько раз за свою долгую службу его вытаскивали из луж и сугробов местные трактористы… сбился со счета сколько раз Василий Павлович, не жалея сил и времени, чинил его неисправности, что-то паял и красил, шпаклевал и выправлял мелкие и не очень вмятины.

И все же утро 3 октября было особенным. УАЗ помнил об этом — Василий Павлович частенько говорил об этом в последние месяцы. Бывало едет по полям и разговаривает тихонечко:

— Вот доживем до октября, а там и до пенсии недалече. Зиму уж как-нибудь с тобой помучаемся. Последнюю зимушку-то и распутицу, потерпит нас Ванька-тракторист из Дубовки, вытащит пару разочков… на последок-то не обедняет поди ж. А там и лето. Летом-то хорошо, дороги всюду есть. Проскрипим и пойдем на заслуженный отдых. Я внучат нянчить, а тебя на бытовку обородую. Больше не придется скакать по ухабам-то. Будешь у меня чин-чином стоять в огороде. Все по уму. Пенсия — то на то и пенсия, чтобы сидеть да отдыхать.

Приговаривая так, Василий Павлович колесил по проселочным дорогам, поминая чертом каждый ухаб и каждую лужу. А потом наступило 3 октября 2018 года и стукнуло старику-водителю 59 лет. Да только безрадостным был тот день.

— Палыч! — окликнула водителя бухгалтер главпочты, — слыхал новость-то?

— Знаю я ваши новости бабские, — проворчал в ответ мужчина. — Опять поди Ленка тебе сплетню рассказала про соседку, али свекровь ее чего с полуслепу напутала.

— Да подожди же ты! Указ новый президент подписал. Про пенсии.

— Какой еще указ?

— Ты вот с какого года? — спросила бухгалтер

— Писятдевятаго, а чаво? — пожал плечами Василий Павлович

— Не повезло тебе! Еще год прибавили! В 61 пойдешь на пенсию.

— Да брешут, — отмахнулся тот.

— Ничего не брешут, все точно, Ленка по телевизору новости видела.

— Точно брешут, — проворчал водитель, направляясь к своему УАЗу с мешком писем в руках.

Но как бы не отмахивался Василий от новостей, как бы не верил, а действительность все же была действительностью и обрушилась на старика всей своей реальностью. Не была снежная зима 2018 года последней и пришлось Ваньке-трактористу терпеть передвижную почту еще долго…

***

Осеннее солнце светило низко, косые его лучи едва перепрыгивали через забор, отражая солнечных зайчиков от лобового стекла новенького Mercedes-Benz, запертого вместе с десятками своих братьев-близнецов на огороженной территории главного столичного офиса «Почта России». Грузовик вздохнул — близилась уже третья зима, как их заперли здесь. За это время фирменная васильковая краска и логотипы «Почта России» поблекли под безжалостными дождями и палящим зноем, но все еще были читаемы и легко различимы. Белоснежные гербы все еще ослепляли своей белизной, как и в первый день, когда изготовленные по спецзаказу автомобили только сошли с заводского конвейера. Он хорошо помнил, что их собирали на заказ, для работы в полях передвижной почтой, они должны были разъехаться по всей стране, чтобы доставлять почтовые грузы в самые отдаленные деревушки страны. Для этого рабочие на заводе дали им более мощные двигатели и специальные колеса, прочные стекла и даже оборудовали подогревом сиденья. Они были готовы работать там, где не могли обычные УАЗики, а потом что-то пошло не так и они оказались здесь — на этой стоянке, почти в самом центре Москвы.

«Почему нас заперли здесь? — часто задавался вопросом грузовик. — Что с нами не так? Я был создан для того, чтобы колесить бескрайние просторы Сибири и Поволжья, видеть улыбку на лицах стариков, получающих долгожданные письма или газеты. Почему мы все заперты здесь и только мальчишки-сталкеры порой навещают нас, чтобы сделать глупые фотоснимки, корча рожи?!»

На третий год своего вынужденного заточения грузовик решил, что все дело в том, что он собран под маркой немецкого бренда. «Наверное, людям не понравилось, что я собран не в Ульяновске, — решил грузовик. — За это я обречен гнить здесь!»

После этого он больше не думал, смирившись со своей судьбой и нереализованной мечтой — приносить пользу людям.

***

— Палыч, ну как же так?! — отчаянно судачили водители в гараже главпочты. — Эх, какой мужик был!

— А как «буханку» свою любил. Старый УАЗик, а он его подкрасит, подпаяет и, смотришь, машинка опять скачет! — вспоминали старики.

— Жалко! Жалко! Чуть-чуть пенсию не увидел, — вздыхали.

— Да и увидел бы, может, если бы не эта дурацкая реформа, — возразил кто-то. — Ушел бы спокойно по осени на пенсию, как и должен был в 2019-м и не пришлось бы зимой по сугробам этим… А еще Ванька-тракторист… кабы не опился, вытащил бы нашего старика, там до Дубовки-то километра 2 всего. Старик всегда туда ходил. А тут вот… видите как обернулось. Машина увязла, а до Дубовки идти, какой смысл, Ваньки-то нету уже. Палыч в Сосновку побрел, ну а это километров 5…

— Все 7 будет, — возразил третий собеседник.

— Воот… Ну знамо дело простудился. Пневмонию схватил. Эх, жалко мужика.

— Жалко… — качали головами коллеги покойного.

— Да и машина эта. Тьфу! Сколько раз писали в управление, мол дайте новую! А они все нету да нету…

— Да у них на все один ответ. Сами на джипах катаются, а в глубинку… тьфу… Сталина на них нет!

Так судачили водители в гараже главпочты, а старый УАЗ, глядя на них плакал подтекающим радиатором, жалея глубоко в своей железной душе, что не сдюжил, не выехал из того злополучного сугроба, что нет у него преемника, который обладал бы более мощным двигателем и шипованными колесами, а еще сидениями с подогревом, нет приемника, приспособленного, чтобы возить почту по проселочным дорогам российской глубинки…

P.S.: рассказ написан в ответ на этот пост на Пикубу:

https://pikabu.ru/story/broshennyie_gruzoviki_pochtyi_rossii_v_moskve_7792106

Последнее пристанище победителей

***

Ветер трепал русые с проседью волосы, выбившиеся из под косынки. Марфа Ильинична взволнованно теребила в руках платок. Ее слепые, теперь выжженные до пустоты глазниц, а когда-то огромные цвета весеннего неба, глаза безучастно смотрели на мир. Марфа была слепа уже ни первый год, со временем она привыкла к этому и даже начала самостоятельно справляться с уходом за собой и небольшим огородом, который выращивала по собственному почину и чтобы отвлечься от воспоминаний о прошлом. Но только не сегодня, сегодня особенный день — сегодня она, наконец-то встретится с сыном. Няня Маруся, ухаживавшая за Марфой здесь на Валааме, рассказала ей еще на минувшей неделе, что скоро придет новый пароход, который привезет в интернат новых жителей. Марфа уже знала, что такие пароходы приходили на Валаам регулярно, привозя продукты, зимнюю одежду и новых постояльцев, иногда они привозили и письма, хотя тем, кто здесь жил писем ждать было уже не от кого… Только лейтенант Пашка, как все звали местного олигофрена, потерявшего на фронтах Второй Мировой память и разум, иногда получал письма от боевых товарищей и сам писал им что-то неразборчивое, рисовал какие-то каракули и гордо называл это «секретной почтой».

День клонился к вечеру и Марфа Ильинична подставила под последние лучи заходящего июньского солнца морщинистое лицо. Она всегда любила солнце, даже тогда… в июне 1941-ого.

***

Ветер трепал русые волосы, выбившиеся из под косынки. Марфа поправила непослушную прядь и снова принялась за прополку. Тяжело ей было на сносях управляться с хозяйством, но такова уж женская доля — за домом следить, да детей растить. Старший сыночек уже большой, 12 годков по весне стукнуло, помогал матери, чем мог, хоть и силенок еще не на взрослого, а уже мужичёк. Марфа вздохнула, хоть и любил ее муж-военный крепко, а не угодной невесткой она стала для своей свекрови.

«Порченая девка тебе, Мишаня, досталась, — любила говаривать бабка, — вона, у других уже пятеро деток, а твоя все никак не соберется! Одного родила и ждет чего-то!»

«Мать! Не суй свой нос в наши дела! — одергивал Марфушин муж. — Наживем еще, успеется!»

Второго внука свекровь так и не дождалась. Померла. Даже лежа в гробу свекровь, казалось, укоряла Марфу и та боялась подойти попрощаться со старушкой. Так и схоронили, а спустя немного времени Марфа и поняла, что беременна. По всем приметам выходило, что надо ждать дочку. Соседка-повитуха так и сказала: «Жди, Марфуша, себе помощницу, а то, может и двоих! Живот вон как разнесло!» Марфа и ждала.

***

«Марфа, — сказал как-то вечером муж, — вчера пришёл приказ, командируют нас в Брестскую крепость».

«Как же так? — всплеснула руками Марфа. — А как я тут одна останусь?»

«Почему одна? Поеду, обустроюсь и вас с Митькой заберу, уже с командиром оговорено все. Семьям тоже можно ехать, так что не переживай, в станице не останешься!» — улыбнулся Марфе муж.

Что поделать, судьба у жен-солдаток такая — только переезжай с места на место, куда мужа командируют, да молись. Проводила Марфуша мужа в Брест. Пришла домой, села на лавку, да и заплакала.

«Матушка, ты чего?» — спрашивал Митька.

«Да ничего, сынок, — ответила Марфа. — Муторно мне как-то на душе, кажется, будто не увидим мы больше нашего папку!»

«Мама, да что ты такое говоришь? — воскликнул мальчишка. — Папа же обещал, что мы скоро к нему поедем! Правда ведь? Поедим?»

«Поедим, сыночка, конечно, поедим!» — ответила Марфуша утирая слезы.

***

А на следующую ночь приснился Марфе сон, будто бы сидят они с мужем и Митькой за столом в хате, ужинают, а тут на тебе, дверь отворяется и входит свекровь-покойница. Прямо как в гроб положили, в том же платье, платок на голове и губы недовольно в нитку сжаты. Заходит и говорит: «Порченная тебе девка досталась, Мишаня! Пойдем со мной, я тебе невесту нашла другую!» И муж Марфушкин встает из-за стола да и идет с матерью. Марфа все кричит им вслед, мол, какая же она порченная, вон и живот на нос уже полез, двойня, сказали, будет! Да как проснется!

«Ох, нехороший сон, — прошептала Марфа, — не к добру!». Зажгла свечку да и встала на колени перед иконой молиться. Хоть и запрещали иконы, а Марфа верить не переставала, мало ли что там власть скажет, а Богу-то все равно виднее…

Рассвет застал Марфу на коленях. Тяжело поднявшись, женщина отправилась топить печь, хлебы ставить, да скотину выгонять. Пока одно за другим дела, не заметила, как и к полудню время подкатилось, пора и обед готовить. Вошла Марфа в дом, только собралась горшки в печь ставить, как услышала по радио те роковые слова: «Внимание! Говорит Москва! … сегодня в четыре часа утра, без всякого объявления войны, германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза!..»

Что было потом Марфа не помнила — упала, там, где стояла, лицом на горячую печь. А вот сынишка Митька помнил… Помнил тот жуткий вопль, который вырвался из груди матери, когда она услышала о начале войны и поняла, что ее мужа уже нет в живых…

***

«Марфа Ильинична! Марфа Ильинична! — слышит женщина голос своей помощницы Маруси. — Пароход!»

Женщина прислушивается, верно, в отдалении слышен гудок, которым пароход всегда приветствует жителей Валаама — слепых, безногих и безруких инвалидов, увешанных медалями за героизм и доблесть, за Победу во Второй Мировой войне. Инвалидов, сосланных на Валаам властями той страны, за которую они сражались и внешний облик городов которой они теперь портят своим присутствием…

Ошибка по-французски

— Кто так строит? Это просто безобразие какое-то! — взмахнул руками один из архитекторов, склонившихся над картой Санкт-Петербурга, разложенной на большом столе, вокруг которого сидели еще несколько коллег-зодчих.

— Вы только посмотрите на это! — поддержал его другой архитектор, нервно тыча в одну из новых улиц города. — Тут же никакого вкуса, никакой логики! И это говорю вам я — человек, построивший одно из самых прекрасных зданий города — Адмиралтейство!

— К сожалению, сейчас люди предпочитают оставлять это все в стороне. Им главное вовсе не барельефы и лепнина, не величественные шпили, а уродливые окна из пластика и самодвижущиеся лифты, — философски заметил третий. — То ли дело прекрасные минувшие века и мой потрясающий своим величием и красотой проект Зимнего дворца для Романовых?!

— Ваш проект, простите, не отличался изяществом, в отличии от моего, — заметил четвертый.

— А что там у Вас? Лес из колонн? Да кому вообще нравится Ваш Казанский собор?! — возразил ему оппонент.

— Коллеги, коллеги! — остановил спорщиков скромный голос пятого присутствующего, — давайте успокоимся. Мы ведь говорили не о том, кто что построил, а о том, как непозволительно опошлилась и упростилась архитектура нашего с Вами родного города! Ведь в наше время, какие были прелестные здания, взять хотя бы Михайловский замок…

— Сам себя не похвалишь, никто не похвалит, так что ли? — проворчал шестой собеседник.

— Ну а почему бы и не похвалить, если есть за что! В отличии от Вашего второго «леса из колонн», как уже выразились ранее… хоть Вы и не приложили руку к проекту Казанского, но тоже построили достойный «лес». Ваш Исаакиев, можно сказать, лес двухэтажный!

— Бросьте, — подал голос седьмой зодчий, до сих пор молчавший, — Исаакиевский собор вполне неплох.

— Еще скажите, что Ваш проект Главного штаба — вершина зодчества, — ухмыльнулся первый.

— Да уж всяко лучше, чем та крепость, что Вы построили! — отбил седьмой.

Спорщики еще долго могли бы препираться, если бы не обратили внимание на восьмого присутствующего.

— А почему же Вы молчите? — спросил его первый.

— А что я должен сказать? — ответил тот.

— Раз Вы здесь, значит тоже построили что-то знаменательное и важное для облика нашего города?!

— Вовсе нет, — улыбнулся восьмой. — Более того, я даже никогда не был в России ранее…

— Так кто же Вы? — возмутился четвертый.

— Скромный врач, член Королевского общества в Эдинбурге. Это Англия, … знаете, да?! Всю свою жизнь я занимался химией, преподавал в Университете в Глазго и вот… однажды волею Википедии оказался здесь… рядом с Вами, великими зодчими, хотя я ничего не смыслю в архитектуре и она мне абсолютно безразлична!

— Да Вы — нахал! — вскричал было первый. — Шпион и изменник!

Зодчие хотели еще что-то добавить, но вынуждены были прервать свою беседу, застигнутые первыми проблесками утреннего солнца и шагами смотрителя Александровского парка, проверяющего все ли в порядке, не случилось ли чего за ночь. Они были вынуждены замолчать и оставить свои споры до следующей ночи, ведь статуям, даже в Санкт-Петербурге, не положено разговаривать на глазах у людей…

Пирожки с ливером

Серегу Сотникова все знали, как отличного токаря и справедливого парня. Друзья уважали его за обостренное чувство справедливости, а начальство ценило за исполнительность и добросовестность. Только один недостаток был у Сереги — любил он выпить, но, к слову, работе это мешало редко, да и чтобы напиться Сотникову нужно было много спирту.

— Хороший ты мужик, Серега, — любил говорить ему начальник цеха Архип Исаевич, — но что же ты пьешь как последняя скотина?

— Ну вот такой я человек, товарищ Архип Исаевич, — отвечал обычно Серега. — Не могу бросить, да и зачем, работе оно ведь не мешает. На жену руки не поднимаю, пацана своего порю только за двойки, да за хулиганство, но так оно ведь и положено. Деньги в дом приношу. Чего еще надо?

— Чтобы пить бросил!

— Ну у человека хоть какой-никакой, а недостаток должен быть. А так какой же это человек? — ухмылялся Серега.

***

В тот день утро у Сереги не задалось. Накануне у друга был день рождения и как положено посидел Серега в гостях, да так, что и не помнит, как домой пришел и где оставил получку и премию. С утра жена с него чуть три шкуры не спустила, кричала так, что аж на соседней улице было слышно, проклинала как могла, а потом схватила пацана в охапку и поклялась, что ноги ее больше в этой квартире не будет, потому что с алкашом жить — себя не уважать. Выслушав все это, Серега принял спирту и пошел на работу. По пути встретил друга Петьку, тот начал спрашивать, что да как и раз такое горе предложил еще выпить для успокоения нервов. Только через пару часов Архипу Исаевичу удалось разогнать друзей по рабочим местам.

— Вот что за безобразие, — бормотал Сотников, прилаживая новую деталь, — трудимся в поте лица, а платят нам гроши!

— Что? На водку перестало хватать? — спросил его Митька, работавший у соседнего станка.

— Не видишь, что ли, у человека горе? — вмешался Иван, бывший помощником Сотникова. — Хотя дело говоришь, Серега, платят нам и правда мало!

Так слово за слово, а в цеху поднялась буча. Шел 1962 год и Ростовская область возмущенно наблюдала за безудержным ростом цен на продукты. К обеду бунт в цехе набрал такие обороты, что к людям решил выйти сам начальник завода.

— Тихо, граждане, — начал он свою речь перед недовольными. — Почему не работаете?

— За гроши?! У нас коммунизм строится или где? — закричал Сотников. — Пирожки с мясом уже купить не на что, цены растут, а зарплата все такая же?

— Если нет денег на пирожки с мясом, ешьте с ливером, — ответил начальник. — И вообще… я рекомендовал бы меньше пить, тогда и на еду оставаться будет!

Рабочие зашумели, градус недовольства начал расти.

— Ах так! Ай-да на газораспределитель, мужики! Отключим газ, зачем он нам нужен, если жрать готовить не из чего! — закричал призывно Сотников. Поддавшись какому — то общему порыву несколько десятков человек рабочих подхватили призыв токаря и бросились на газораспределитель — спустя несколько часов весь Новочеркасск остался без газа. Люди шумели на улицах, кто-то бросился в городской отдел милиции, говоря, что там точно есть оружие, которое нужно захватить, чтобы вооружить ополченцев. Люди собирались на площадях города, устраивали митинги, но толпой никто не руководил… люди действовали по собственной инициативе.

К вечеру город наводнили военные и милиционеры и спустя сутки, забастовка, начавшаяся на электровозостроительном заводе и в первые минуты охватившая весь Новочеркасск, была смята и растоптана, как лесной пожар бывает заглушен ливнем…

15 августа 1962 года Сотникову и еще шестерым «зачинщикам» забастовки были вынесены смертные приговоры. Говорят, когда Серегу вели на расстрел, он кричал, чтобы из его ливера напекли пирожков и непременно передали на завод, тем покорным овцам, которые согласились на предложение руководства и прогнулись под власть.

Ночь в одиноком октябре

Европа — Таверна пивовара Ясека-Птасека

Дождь настойчиво барабанил в окна, словно бы просил впустить его в тепло и уют таверны, где по залу плыл аромат жареного на вертеле порося и хмельного эля, да пива, развиваемых в кружки хозяином — дородным мужчиной с густой бородой цвета пшеничного поля и неожиданно чёрными, как ночь глазами. Странные это были глаза, у блондинов, да еще в этих краях отродясь такого не случалось. Но посетителям было не до того, чтобы рассматривать глаза хозяина… в такую-то ночь лишь бы кров найти, чтобы не промокнуть и не продрогнуть до костей, а уж ежели и кружку пива, так большего и не надо, разве что кусок порося, что жарил на вертеле хозяин, да урвать улыбку хозяйской дочки…

Ганс погонял коня, торопясь с донесением, но, как назло дождь застал его на половине пути, когда он проезжал через лес близ деревни Покшивно, а там и осенние сумерки легли на землю плотным плащом, да таким, что ни зги не видно — хоть глаз выколи. Ганс готов был уже и черта поминать, как вдруг прямо у поворота на Клодзко будто бы из под земли вырос перед ним этот постоялый двор.

— Ох, как кстати оно пришлось, — подумал Ганс, спрыгивая с лошади. — Тут, пожалуй, и заночевать можно, а с утра, как дождь прекратится, дальше поеду.

Дверь отворилась со скрипом, пропуская нового гостя в таверну. Внутри, как и ожидал путник оказалось тепло, ярко горел камин и его света хватало, чтобы осветить большую часть зала. В дальнем углу под масляной лампой стоял стол, где несколько человек играли в кости, оттуда были слышны неясные восклицания и брань. Гансу игра была интересна, но он был на службе, да и уставшим с дороги, а потому сразу направился к стойке, за которой командовал хозяин.

— Здоровья и миру тебе и дому твоему! — приветствовал хозяина путник.

— И Вам, милсдарь, — ответил хозяин. — Желаете эля или доброго пива?

— А что посоветуете?

— В наших краях семья моя давно славится тем, что у нас самое лучшее пиво! Мой прадед угощал своим пивом короля Ягайло и тот был очень доволен… С той поры и стоит здесь наша таверна, а секрет славного пива передается из поколения в поколение.

— Что ж, тогда давайте пива, — улыбнулся продрогший путник.

Гость наслаждался пивом, напиток и в самом деле был на диво вкусным и аромат от него исходил самый что ни на есть дурманящий. Ганс пил и все никак не мог утолить жажду, грелся у ярко пылающего камина и все сильнее ощущал холод. Любому другому это показалось бы странным, но Ганс так устал с дороги, что ни на что не обращал внимания, а лишь ближе протягивал к огню озябшие руки.

— Продрогли? — спросил чуть погодя пивовар, в который раз подливая гостю угощение да подавая жирный кусок жареного окорока.

— Да есть такое, — согласно кивнул путник.

— Так садитесь ближе к огню, кушайте-пейте, авось и согреетесь. А коли желаете, так могу принести Вам одеяло, — заботливо улыбнулся хозяин.

Ганс кивнул. Он ел и пил, кутался в одеяло и протягивал ладони к огню, но голод его и жажда становились все сильнее.

— Эй, гонец! — вдруг кто-то тронул Ганса за плечо. — А не сыграть ли тебе с нами в кости?

— Это можно, — улыбнулся Ганс, радуясь возможности вступить в игру. Вся усталость с него вдруг разом пропала, он вскочил на ноги и направился к столу, за которым сидели другие игроки.

Сели они играть, а Гансу карта шла, он выигрывал и выигрывал, а ему хотелось все больше, да больше. Все проигрались и из-за стола вышли, один только игрок и остался, вот и говорит он Гансу:

— Я долгой игры не терплю, давай ставь все, что есть на кон!

— Хорошо, — отвечает Ганс и высыпает из кошеля все, что было. Да случилось так, что среди прочего была одна монета серебряная. Едва коснулась она стола, как смотрит Ганс, а то и не стол вовсе, а гроб, не одеяло на плечах у него вовсе, а кожаный мешок и нет вокруг ни одной живой души, лишь черепа с пустыми глазницами скалятся, да челюстями щелкают…

— Что же ты, пес окаянный, наделал?! — вскричал тут хозяин таверны.

Оглянулся на него Ганс, а перед ним Йохан Шмидт стоит. Тот самый, который почитай годков 20 уже как почил, да только не упокоился — палач из Клодзко труп несчастного пивовара похитил прямо из гроба, положил в кожаный мешок да и продал кому-то за сотню гульденов… С той поры и скитается бедолага Ясек-Птасек по лесам да весям, людей пугает, да отнимает у них добро, честным путем нажитое.

Тут бы и конец нашему Гансу, да благо, что забрезжила заря, закричали где-то петухи, бросился гонец прочь из таверны, пока не уволокла она его на ту сторону, в мир духов. Вовремя успел выбежать, да только о порог запнулся и одна ступня за порогом осталась. С той поры Ганс охромел и ни перед кем сапог не снимал.

Америка — Пророчество для майя

***

Бывший советник Монтесумы Второго Куитлауак умирал. Неизвестная болезнь, привезенная испанскими поработителями с берегов Старого Света, пожирала тело отважного война. Он боролся с ней, как мог, но сил у него явно не хватало. В последние часы у ложа умирающего собрались его близкие, сановники Теночтитлана и наследный принц Куатемок, которому вскоре предстояло стать последним свободным тлатоани империи майя.

— Куатемок, — слабым голосом позвал умирающий. — Поклянись мне, что ты продолжишь мое дело и сделаешь все возможное для защиты нашего народа.

— Клянусь, великий! — ответил принц, опускаясь на колени у смертного одра Куитлауака.

— Не прощай им резни в Великом храме Теночтитлана… отомсти им, Куатемок.

— Клянусь, вождь, я отомщу завоевателям. И пусть у них техника, у нас магия! И мы еще посмотрим кто кого!

Куитлауак умер с улыбкой на устах. Он верил в силу Уицилопочтли — древнего покровителя народа ацтеков, Бога войны и солнца.

После похорон своего предшественника, Куатемок взошел на трон. Это было тягостное для ацтеков время. Конкистадоры под предводительством Эрнандо Кортеса завоевывали страну майя, уничтожали посевы, уводили в плен женщин и убивали мужчин… Казалось древние боги отвернулись от народа майя и солнце их скоро должно закатиться.

И тогда в первый месяц осени 1520 года Куатемок решил обратиться к Богу войны, великому Уицилапочтли. Владыка собрал в своем дворце в городе сосен всех приближенных и обратился к ним с такой речью:

— Братья и сестры мои! Вам всем известно, какие страшные времена переживает наш народ и известно вам всем о том, что по земле наших предков шествуют белые завоеватели, принесшие в нашу страну горе и слезы, не чтящие нашей крови и наших Богов! А посему я хочу принести обильные жертвы в храмах Теночтитлана, воззвав тем самым к отцу нашему Уицилопочтли и молить его о милости, чтобы он обратил гнев свой на белых людей и спас наш народ! Кто из вас, мои верные подданные, готов обагрить своей кровью алтарь теокали?

Многие знатные вельможи откликнулись на призыв правителя и кровь непрекращающимися потоками заструилась по террасам теокали. Жрецы бесновались, прося покровительства и милости богов. Сам Куатемок не единожды поднимался на вершину теокали, чтобы пролить там свою кровь и говорить с Богами.

И вот отряды майя начали одерживать победы. В коротких и кровопролитных стычках с конкистадорами, испанцы погибали наравне с индейцами. Солдатам Кортеса не помогали их аркебузы и фальконеты, кирасы и нагрудники не защищали их… У майя появилась надежда, призрачная и неуверенная. Казалось, что еще немного, несколько месяцев и испанцы отступят, вернутся на свои корабли и уплывут за океан, обратно, к себе домой…

Однажды ночью принц Куатемок в очередной раз поднялся на вершину теокали, возвышающуюся на главной площади Тенотчитлана, чтобы пролить там свою кровь и вновь молить Богов о милости. Едва жертвенное лезвие коснулось кожи правителя индейцев и кровь его побежала по узкому ложу жертвенника, как из темноты выступил некто, закутанный в темный плащ.

— Напрасно ты, царственный Куатемок, проливаешь свою кровь, — прозвучал в тишине тихий голос незнакомца.

— Кто ты? И как проник сюда? — вскрикнул от неожиданности Куаутемок.

— Я тот, кто поведает тебе твое будущее, я брат того, кому ты так усердно молишься, напрасно тратя свои силы и кровь, — отвечал тот. — И вот что я скажу тебе, принц. Луна не успеет сменить своего облика, как ты будешь пленен белыми захватчиками и падет твой род и закончится эпоха и время твоего народа!

— Ты лжец! — вскочив на ноги и хватаясь за кинжал вскричал разгневанный правитель.

— Миктлантекутли никогда не лжет, это удел живых, мертвецам ложь ни к чему, — рассмеялся незнакомец.

Принц бросился вперед, надеясь схватить негодяя и узнать кто же решился сыграть с ним столь злую и богохульственную шутку. Однако фигура незнакомца растворилась в темноте, окутывающей теокали также быстро, как и появилась, оставив Куатемока в полном одиночестве на вершине храма.

Магия жрецов не смогла противостоять 32 фунтовым ядрам… и 13 августа 1521 города принц Куатемок был захвачен в плен… Его долго пытали и истязали, пока не было решено казнить последнего из свободных тлатоани. 1525 стал закатом многовековой эпохи майя, прекрасной и непостижимой эпохи, от которой до нас дошли лишь загадочные обрывки магических знаний… неразгаданных наукой, но почти уничтоженные ей…

Азия — Покорми меня

Давным — давно в одном крохотном рыбацком поселении на острове Хонсю жила-была одна женщина. Она была очень красивая и стройная, а о ее рачительности шла молва далеко за пределами поселка. Была она очень хорошей хозяйкой, каждый лоскуток ткани, каждая рисинка шла у нее в дело. Казалось бы такая завидная невеста — хорошая хозяйка в дом да еще и красавица, но старики говорили о ней, что такая женщина не станет хорошей матерью и видели в ее рачительности скупость. Так или иначе, но у красавицы Фута-куси-онны — так звали девушку — отбоя от женихов не было. Кто только не сватался к ней, но все получали отказ.

Частенько подруги спрашивали ее: «Когда же ты выйдешь замуж? Чего же ты ждешь?»

«Достойного мужчину!» — отвечала Фута-куси-онна.

«И каков же он по твоему мнению?» — спрашивали подруги, удивляясь тому, что всех, кто сватался красавица нашла недостойными.

«Он богат и рачителен, дом у него полная чаша и он может позволить себе исполнить любое мое желание, любую мою прихоть!» — отвечала девушка.

Так проходили годы, подруги все обзавелись собственными семьями и уже воспитывали детей, а Фута-куси-онна все сидела одна. Не напрасно, как оказалось, ждала девушка. В одно дождливое и пасмурное утро постучали в дом ее родителей сваты. Пришли они от богатого господина из соседней префектуры, принесли богатые дары и попросили родителей Фута-куси-онны отдать ее замуж.

«Рачителен ли мой будущий муж?» — спросила невеста.

«Очень. Он не тратит денег попусту. а потому в доме его есть все, что только можно пожелать и он мечтает лишь об одном, чтобы в доме его была столь же рачительная хозяйка, а его детям благовоспитанная мачеха!» — отвечали сваты.

«Так у него есть дети?» — спросила невеста.

«Трое, от первой жены, что умерла в родах», — отвечали сваты.

«Не беда, — согласилась Фута-куси-онна. — Трое не пятеро, да и дом полная чаша».

Сыграли свадьбу и стали молодые жить — поживать, да добро приумножать. Рачительным оказался супруг, целыми днями ковал он надежное будущее своей семьи: детей, внуков и правнуков, наполняя сундуки серебром и золотом, а жена его была и того экономнее. Только сядут дети за стол, как она уж их выгоняет, говоря: «Нечего рассиживаться, да отцовский хлеб даром есть! Вот заработаете на свой, тогда и поедите вдоволь!». Старшие сыновья молчали, а младшая девочка целыми днями бегала за мачехой, плача и прося: «Покорми меня! Покорми меня!» Однако мачеха была глуха к ее мольбам. да только знай себе бранилась.

Как-то раз шла мимо дома нищенка, услышала она плач девочки, да и постучала в окно. Вышла на порог Фута-куси-онна и спрашивает: «А ты чего здесь забыла?»

«Услыхала я, что ребенок плачет, да и подумала, может горе какое, может один ребенок остался!» — отвечала сердобольная нищенка.

«Нет у нас никакого горя! — ответила женщина. — Девочка просто играет!»

«Ну, раз нет, так и хорошо, — пожала плечами нищенка. — А не найдется ли у тебя, добрая женщина куска хлеба для меня?»

«Не найдется, — грубо ответила Фута-куси-онна, — у нас и так лишний рот! Нечего тут попрошайничать! Иди прочь!»

«Ну, как знаешь!» — сверкнула глазами нищенка да и пошла прочь.

Ночью проснулась Фута-куси-онна от ругательств, кто-то бормотал ей под самое ухо бранные слова. Ничего не могла понять женщина, заметалась, забегала, разбудила мужа. А тот глядь, что за диво, а у жены на затылке лишний рот, который только и делает, что изрыгает ругательства и брань, а волосы ее как змеи, тянутся-тянутся и ежели, что женщина только возьмет в руки, как тут же выхватывают у нее из пальцев и тянут в этот новый рот.

Рассердился хозяин на жену, да и выгнал ее из дому, а кому нужна такая жена? С той поры ходит несчастная исхудавшая женщина по дорогам в рваном грязном кимоно, бранится и просит у каждого встречного: «Покорми меня! Покорми меня!»

Африка — Бал у Барона

У Майи была мечта — больше всего на свете ей хотелось посетить ежегодный праздничный прием в доме Барона. Каждый год девушка украдкой сбегала из дома, чтобы хоть издали полюбоваться яркими огнями гирлянд, развешанных в саду Барона, послушать отдаленный рокот барабанов и оркестра и посмотреть на танцоров в праздничных одеждах. Майя знала, что подглядывать нехорошо, но ничего не могла с собой поделать и каждый раз снова и снова сбегала из дома, чтобы если уж не танцевать на празднике, так хоть посмотреть на то, как танцуют и веселятся другие.

Праздник у Барона всегда проходил с размахом — ром лился рекой, а столы ломились от угощений. В саду у Барона играл самый лучший оркестр, и танцы длились от заката до зари. Стар и млад отбивали ритм на этих плясках, и каждый год Майя жутко надеялась, что вот если не в этот раз, так в следующем-то году уж точно и она будет отплясывать под музыку в саду Барона. Шло время, а Майя все никак не могла попасть в тот сад на тот праздник — Боги обходили мечту девушки стороной, не желая осуществлять… Майя плакала и молилась, но они были глухи…

И вот однажды, в самом начале осени, постучался в дверь ее дома старик. Попросился переночевать, а взамен пообещал исполнить заветную мечту Майи.

— Не получится это у вас, — вздохнула девушка.

— Отчего же? — удивленно вскинул брови гость, назвавшийся именем Легба.

— Да потому что, сколько бы ни молилась я Богам, они не слышат меня или не желают помогать, — печально ответила девушка.

— Я не Бог, — улыбнулся старик, — но и слов на ветер не бросаю. Расскажи мне, чего же ты хочешь.

— Хочу попасть на праздник в сад Барона. Танцевать там, пить ром и вкушать угощения, веселясь и не думая о своих печалях, — доверительным шепотом сообщила Майя.

— Что ж, — улыбнулся гость, — это не так сложно, как может показаться. Шей платье, милая Майя, да смотри, чтобы оно было ярким и нарядным. Барон не любит мрачных тонов.

С тем и покинул дом Майи гость.

Наступило утро накануне праздника. Всю ночь Майя не сомкнула глаз, ожидая исполнения своего заветного желания, загодя нарядилась девушка в платье и соорудила из волос пышную прическу. И вот в дверь постучали, за порогом стоял странник. Протянув ладони, он взял Майю за руки и повел ее в сад Барона. За воротами открылся перед Майей сад. За оглушительным грохотом барабанов и ревом поющей толпы она с трудом слышала голос своего спутника, что-то говорившего ей о старинном рецепте приготовления рома и национальных танцах. Восторг захватил гостью. Она танцевала и танцевала, а устав от танцев, последовала за своим спутником в тихую аллею.

— Нравится ли тебе мой праздник? — вдруг услышала Майя голос за своей спиной. Обернувшись, девушка увидела, что сам Барон стоит в тени раскидистых ветвей.

— Да, господин Барон. Очень понравился, — сделав реверанс, ответила Майя.

— Пойдем, я познакомлю тебя с моими гостями.

Майя и Барон прогуливались меж гостей, и хозяин светски представлял ей собравшихся.

— Вон там, у колонны, — тихо вещал он, — седовласая леди жена самого богатого плантатора с Гаити. О ее жестокости ходят легенды. Говорят, она лично разъезжает по плантациям и участвует в порке рабов. Вон тот джентльмен прибыл в Новый Свет несколько десятилетий назад, говорят, что в Старом Свете он был священником и о чем-то поспорил с Папой, что вынудило его скрываться от инквизиторов. Здесь он нажил состояние на ростовщичестве. Молодая леди рядом с ним — его жена. Она из бедной семьи, но в браке счастлива. Говорят, что брак у них по любви.

— А тот господин в бедных одеждах, что стоит почти у ворот? — спросила Майя.

— О, это известный в наших краях журналист и писатель. Многие издательства готовы перегрызть друг другу горло за его статьи. Он мог бы зарабатывать миллионы… но он все деньги отдает нищим. Детям бедняков он покупает хлеб и книжки, по которым учит их грамоте. Романтик, верящий в идеальное общество. Минуту… а… вон и его спутница — дама полусвета. Один ее поцелуй многим стоил состояния, многие обвиняли ее в стяжательстве и грозились отомстить. Она и правда не лишена пороков, любительница пышных нарядов и хорошего вина, а еще она помогает приюту для сирот в Новом Орлеане… назвал бы ее святой женщиной, — усмехнулся Барон, — но… — А кто этот господин с трубкой и в зюйдвестке? — О-о-о-о, морской волк… Моряк, обогнувший и Горн, и Надежду. Однажды он посадил корабль на мель и несколько лет провел на необитаемом острове, а потом примкнул к пиратам, спасшим его оттуда. Нажил состояние грабежами, говорят, он способен купить все острова во всем мире, и после этого у него хватит золота, чтобы засыпать им все Великие Озера.

— На ваших праздниках такие разные люди… — изумилась Майя.

— Ты права, милая. Здесь танцуют воры и грабители, честные трудяги и примерные семьянины, богачи и нищие. На моем балу все равны, ибо в гробу карманов нет, — рассмеялся Барон, громко хлопнув в ладоши.

В тот же миг погасли все огни, тьма окутала сад. Майя удивленно оглянулась по сторонам: все столы с угощениями, оркестр и гирлянды — все исчезло, а вокруг были лишь надгробные плиты, старые просевшие и свежие могильные холмики… и одинаковые пустоглазые черепа танцоров скалились на Майю…

P. S. Майе семнадцать лет, с рождения она была больна фибродисплазией (ФОП) и вчера на рассвете скончалась в госпитале Кабаньяс

Антарктида — О чём поёт хаски?

Все видели этих красивых собак — голубоглазых с хвостом как кольцо. Они в нашем городе тоже живут, хоть это от тундры, увы, далеко… И пусть здесь морозы неделю в году, а песни их здесь никому не понятно, но хаски как прежде настырно поют о том, что случилось однажды.

Они стояли рядом возле туши, глаза в глаза смотрели без отрыва, и каждый ждал, когда момент наступит… кто будет первым: зубы или выстрел? Зима в тот год сковала тундру рано, олени не пришли и пищи было мало, но мать в любое время остается правой и не отдаст своих детей Костлявой.

Они стояли рядом возле туши, глаза в глаза смотрели без отрыва, и каждая из них прекрасно знала, ее детеныш нынче будет сытым. Готовые убить друг друга в этой драке, они сигнала только ждали… но мать в любое время остается правой и понимает, как никто другая, на что пойти готова Мать…

Они стояли рядом возле туши, глаза в глаза смотрели без отрыва, и человек отвел стрелу, волчица отступила. «Поделим поровну — твоим и моему детенышам всю пищу, а сами завтра что-нибудь добудем», — сказала женщина, ножом вспоров оленье брюхо.

В тот вечер женщина кормила сына, за кругом света видя два горящих глаза — волчица-мать детенышей кормила. Они ушли с рассветом, не прощаясь, но в тот же вечер возвратились снова… За кругом света на снегу лежала туша — волчица человеку отплатила, отдав ему частично ужин.

Ту зиму пережили вместе, волчица с женщиной ходила на охоту и каждый раз, когда делили мясо, она беспрекословно человеку доверяла, к костру все ближе подходила раз за разом. Тепло огня и пища усмирили сердце волка и он домашним стал однажды, но не забыл, как пели его предки, рассказывая тундре день минувший…

Австралия — Откуда у кенгуру сумка?

Жил был на свете маленький кенгуренок. Он был очень любознательным и очень любил путешествовать. Несмотря на то, что мама постоянно говорила ему не ходить далеко, он постоянно убегал из дома, исследуя все новые и новые места вокруг. Он всегда ходил один, потому что его мама была очень занята и когда убегала по своим делам, то не брала с собой малыша, ведь его ноги были еще маленькими и он не мог бегать так же быстро, как и она.

И вот однажды маленький кенгуренок заблудился. На землю начала спускаться ночь, а он не знал, как ему вернуться домой. Захолодало. Малыш кенгуру сел и заплакал горькими слезами. Последний солнечный лучик пронзил одну его слезинку и получилась крохотная радуга, из которой появился бог Вонамби и спросил кенгуренка: «О чем ты плачешь, малыш?»

«Я потерялся и не знаю, как найти дорогу домой!» — ответил тот.

— Зачем же ты убежал так далеко, если не знаешь, как вернуться назад?

— Потому что я очень люблю путешествовать, а моя мама постоянно занята и не может путешествовать со мной.

— О, я знаю, как помочь твоему горю! Пойдем со мной!

Вонамби отвел малыша кенгуру домой, где его ждала очень взволнованная мама. Там он подарил маме-кенгуру большую сумку, в которой она могла бы носить своего непоседливого и любознательного сына, когда отправлялась по своим делам, чтобы малыш не скучал дома.

С тех пор у кенгуру появилась сумка, в которой они носят своих детенышей, чтобы не разлучаться с ними.

Стихи

***

Я снова и снова ломал тебе пальцы, чтоб ты не могла колдовать, а ты улыбалась звериным оскалом и руны чертила опять. Я прятал твои принадлежности, свечи, сжигал на костре гримуар, а ты словно феникс из пепла его возрождала как встарь.

Я каждое утро ломал твои крылья, но ночью они воскресали опять… Я искренне верил, что справлюсь с Богами, язычество выбив навек из тебя. Но видно сильнее те Древние Боги, молитвы которым ты пела в ночи, они непреклонны, они первородны, они — это наша вся прошлая жизнь.

Я снова и снова ломал твою гордость, пытаясь заставить поверить тебя, что это все сказки, нет магии в мире, а ты заигралась как будто дитя… и ты улыбаясь, в глаза мне не глядя, молчала по долго порою в ответ, а я ощущал неземной вокруг холод и как бесполезен мол слабый протест.

Я долго пытался сломить твою веру, но так и не смог ничего изменить — ты ведьма по жизни, ты — ведьма по духу, а я просто жалкий фанатик и псих…

Некрасивая, но и нескучная

Девочка носит берцы и пьёт обжигающий мокко. Девочке скучно — ей скоро тридцать и она пока одинока. У неё в волосах ветер, а в кармане звенят монеты. Наплевав от души на моду девочка курит не мятные сигареты.

И в глазах альтруизма звезды. Отражает улыбка беззвучная. За глаза ее все называют — «Не красивая, но и не скучная…»

Ну а как же подводка, тени и помада по стилю нюд? Не красивая, но и нескучная сама свой создаёт уют. «Тренировки, собаки, нива? Кто же замуж возьмет тебя?» «Я была, но там скучно, уныло, да и берцы носить нельзя!»

С синяком на скуле 2 недели — пропустила сама удар… Бьет не муж, а напарник в зале — ненормальная, что сказать?! Волонтером в свободное время — и приют, как родной ей дом. Пять собак забрала оттуда. Были б деньги, взяла б ещё…

Говорят, что она — больная, ведь нормальные так не живут. Некрасивая, но и не скучная не теряет напрасно минут…

Уже 30…

Девочке уже 30 и она до сих пор свободна, собирает мечты и звёзды и на «шниву» немного копит. У нее в кармане звенят монеты, она как ведьмачка почти… по свету… Только монстры ее — копирайтинг. Курит так же как раньше и любит мокко, носит берцы и ночами считает звёзды…

И собаки к ногам так и льнут хвостатые, ничего не меняет в жизни судьба проклятая — не берут ее замуж такую… А она и не ждёт и не просит… по ночам огни в небе рисует…

Без 8 минут 30

Без восьми минут тридцать, отбивают часы ее век. Одиночество тянется «красной нитью», говорят, что надо чтобы рядом был человек. Муж, любовник — не важно, главное, все ж не одна… чтобы все как у всех: дом, семья и работа, дети, праздники, быт и дела, чтобы в старости были заботы: внуки, пенсия, снохи-зятья. Чтоб с соседкой судачить на общие темы, чтоб в округе безумной не слыть…

Только вот… она все же другая с рожденья. Говорят, ее нужно лечить. Говорят, что рожать уже надо, мол ребенок важнее всего! Для нее же важнее свобода и безумный творенья полет.

«Рукопашка», собаки и «нива», стометровка за 20 секунд… под аккорды гитарные песня у костра, на Бельтайн что зажгут. Танцы в призрачной дымке тумана, запах трав по утру на лугу и истории — ветра рассказы, что читатели искренне ждут…

Без восьми минут тридцать — не много… 18 годков впереди, она словно та птица из древней баллады, на пути на своем зажигает огни.

Подруге

Ветер качает пустые качели, словно маятник старых часов; там, где мы в детстве играли с тобой, больше не слышно людских голосов. Старые «свечки» — бетонные замки — будто стражи минувших эпох, только качели качает здесь ветер порою, словно маятник старых часов…

Зарастает осокой болото, но как прежде гудят вдалеке поезда, только больше нет станций «Высокое», «Ровное»… больше нет и не будет уже никогда.

Наступает болото на город, пожирает дворы и дома. Наше детство с тобой исчезает, исчезают родные места.

Нам бы вместе придумать машину, чтоб вернуться назад сквозь года, погулять по знакомым кварталам, снова воздухом тем подышать.

Но все некогда нам повстречаться: дом, заботы, работа, семья. А года всё уходят сквозь пальцы, как на речке, что стала болотом, вода…

Зачем нам свечи жечь?

Трубный глас зовёт Охоту, лают громко псы.

Стоят распахнуты ворота и выезжают всадники из них

Гремят оружием они и слышен стук подков.

Дружина выезжают снова, собрать чтоб несколько голов.

Кто свечи в ночь в окошке не оставил и не накрыл столов,

Тот оскорбил обычай предков и должен быть готов.

Джек с фонарем придет за ними, чтоб проводить их в ад,

Где Дьявол нечестивцам очень будет рад.

Лишь два портала в Преисподню в этом мире есть,

Но грешников почивших здесь за год, они успеют счесть.

Охота выезжает в мир, трубят-трубят рога,

Зажгите свечи на окне, чтоб дом свой защитить.

Осеннее

Осенние ветры Мабона

Приносят с собою покой,

А мы запираем все окна и двери,

Как будто боимся чего-то, но ждём.

Холодные зимние ветры

Подуют в Самайна канун,

Пока же есть подумать

О том, что приходит на ум.

О том, что по кругу жизнь ходит

И все повторится опять

О том, что на свете на этом

Два раза не умирать…

Мы = Взрослые

Хочется, как в детстве — на колени к бабушки забраться и сидеть.

Скрыться от невзгод и огорчений и о прошлом больше не жалеть.

Снова верить в сказки и легенды, книги при фонарике читать

И чтоб самым страшным наказаньем было днем в кроватке мирно спать!

Со сгущенкой чтоб блины по воскресеньям,

Суп в обед, а на десерт кисель…

Елку наряжать в Рождественский сочельник,

А весною слушать, как поет капель…

Верить в чудо и бессмертие как раньше, улыбаться солнцу и цветам,

Беззаботно утром просыпаться и кораблики по лужам вновь пускать.

Но идут года мои как скорый поезд,

Полустанками мелькают месяца…

Скоро тридцать — налетела седина на волос,

Потускнели детские глаза,

Но пока еще жива надежда, что получится, как это было в детстве —

Наряжать Рождественскую ёлку, а весною слушать, как поет капель…

Чудеса не исчезают безвозвратно, детство не уходит в никуда,

Просто взрослые порою забывают, как же надо правильно мечтать.

Забывают, что творить умеют чудо, что волшебниками стали вдруг теперь

И все ждут чудес из ниоткуда, забывая распахнуть им дверь.

Чудо в перьях

Наши мечты как птицы, а мы их запираем в клетки.

Им бы на воле резвиться… всем вместе. Любой расцветки.

Но… мы словно чего-то боимся, самых ярких запираем покрепче,

Под навесными замками скрываем и мольбы к небесам шепчем.

Мы — глупые, глупые люди и давно мы уже забыли —

Птицы в клетке живут недолго, погибая от суеты и пыли.

Чтобы чаще сбывались мольбы к небесам, не шепчите под нос украдкой,

Отпускайте на волю птиц… для начала, хотя бы ярких…

Мы провожали на войну мужчин…

Мы провожали на войну мужчин и слезы стирали украдкой,

Наши мужья, сыновья и отцы уходили на фронт в призывной лихорадке.

Мы провожали на войну мужчин, на прощанье им что-то шептали,

Обнимали за плечи, смотрели в глаза и ждать их домой обещали.

А они были смелые, гордые, в новых шинелях…

Еще не знавшие боли, голода и ранений, говорили, что любят и скоро вернутся назад.

Мы провожали на войну мужчин, у вагонов их целовали…

Для иных это было в последний раз, но ни они, ни мы об этом не знали.

Мы провожали на войну мужчин, а потом долгими ночами их ждали,

Считали дни, глядя на календари, и о будущем украдкой мечтали.

Пролетели года, отгремели сраженья и пришел тот заветный день,

Когда мы на перронах плясали и пели, а повсюду цвела сирень.

Мы мужчин на перронах встречали, целовали их губы, глаза…

Все несчастья навек забывали, так мы счастливы были тогда.

129 мертвецов

Памяти участников экспедиции Дж. Франклина

(по мотивам книги Дэна Симмонса «Террор» и одноименного сериала)

129 мертвецов в холодной ледяной пустыне

Нашли приют последний свой.

Оставив корабли, они решили

Пустыню ту пройти насквозь пешком.

И замысел сей трудный и опасный

Неимоверно осложнен был тем,

Что их болезни вскоре подкосили

И голод, что не отпускал их тел.

Но, несмотря на раны и утраты,

Надежда все же теплилась в сердцах —

Они надеялись, и верили, и ждали,

И вопреки всему в себе душили страх…

Увы! Судьба тогда вмешалась злая

И дни их были вскоре сочтены —

129 человек в холодной ледяной пустыне

Остаться навсегда должны…

Террор

Памяти экспедиции Дж. Франклина (1845—1847 гг.)

В холодном плену, между льдов и снегов,

У самого края Земли,

Стоит одиноко корабль «Террор»

В объятиях зимней пурги.

Напарник его — далеко впереди,

За скалами даже не видно…

И, кажется, нет его в этой тиши,

Тиши, как у края могилы…

Могилой назвать весь полярный тот край

С большою натяжкой лишь можно…

Скорее уж ад без надежд и тепла,

Откуда вернуться уже невозможно.

И снятся цветные о прошлом им сны,

О небе, о людях, о солнце…

И тихо вмерзают во льды корабли,

И тихо их снегом заносит…

Пройдут дни, недели, года —

Найти их никто не сумеет

И будет лишь только легенда жива

Об этой трагичной потере…

У погоста

Я приду, у забора присяду,

Помолчу в тишине у ворот,

Посмотрю на знакомые ивы и ветлы…

Здравствуй, двор! Как живешь?

Детвора, я смотрю, не резвится,

Лишь старухи на лавках сидят —

Вымирает поселок родной мой

И все меньше людей и ребят.

Только в Пасху у кладбища местного,

Где поставить машину? Нет мест!

Навестить приезжают почивших

Из Москвы, Петербурга в наш скромный уезд.

от Самайна до Йоля

Самайн хоронит прошлое под снегом,

Холодной вьюгой заметая все следы,

А ты идешь сквозь пелену тумана

Туда, где слышен стук копыт и воют псы.

Идешь туда, в лесную глушь и темень,

Нарочно не заметив ориентир,

Идешь туда, взывая к мрачной тени,

Чтоб он тебе дал смелости и сил.

Дал сил решиться, схоронить былое,

На зов Самайна крикнуть «Да!» в ответ,

Поверить в то, что Бог твой возродится

И Времени без Время стынет след.

Ветра забвенья отпоют былое,

Йоль придет, на белый саван смело наступив,

13 братцев в дом войдут поочередно,

Начало новой жизни возвестить…

Ненаписанный роман «Морфий или кокаин?»

У меня проблемы

***

Телефонный звонок разорвал тишину ночи. Подскочив, как ужаленная, Алиса, проснулась. Бросив взгляд на экран сотового, она отложила телефон в сторону. Звонил человек, с которым ей меньше всего хотелось сейчас разговаривать, но игнорировать его она не могла. Звонок смолк и повторился, спустя пару минут.

— Слушаю, — ответила девушка.

— Привет … — прозвучало на том конце провода, — мне нужна твоя помощь.

— Приезжай, — тихо ответила Алиса.

Он повесил трубку. Короткие гудки, как всегда. Девушка окинула взглядом пустую квартиру. Привычные вещи в темноте казались какими-то чужими и устрашающе-незнакомыми. Она сглотнула, спустив ноги с кровати, нашарила в темноте тапочки. Накинула халат и пошла варить кофе. Все равно этой ночью поспать уже не удастся. Закурив, она долго стояла у окна и смотрела на снег, падавший густыми хлопьями. Ожил телефон. Снова звонок с его номера.

— Через пару часов будем, — короткий отчет его водителя. Она знала, что за руль он не сядет, да и один не поедет.

***

Дмитрий… Сергеевич, кажется, … человек давно ставший тенью Макса. Личный водитель, телохранитель и лучший друг. Хранитель стольких секретов. Человек, знающий о своем боссе все, а потому обреченный работать на него до конца своих дней или умереть. Так же как и она. Алиса. Женщина, ставшая тенью одного из директоров крупнейшей российской компании. Многомиллионные контракты, связи за рубежом, сеть филиалов по всей стране и ближнему зарубежью, деньги, элитные коттеджи и машины… все это не смогло спасти Короля корпорации от маленькой слабости его юности. Ни деньги, ни врачи, ни женщины не излечили его наркозависимости. Лишь она — скромная провинциалка Алиса смогла справиться с его болью.