Бесплатный фрагмент - Йети

Человек, который верит в сказку, однажды в неё попадёт, потому что у него есть Сердце.

Далай-лама XIV

Выражаю благодарность за помощь в издании книги компании Centus. One

ЧАСТЬ I. БЕСПРИЧИННАЯ ЛЮБОВЬ

ГЛАВА 1. СТАРТ ЭКСПЕДИЦИИ

Щуплый вихрастый мальчик с любопытством смотрел по сторонам. Сидеть на уроке было скучно, учительница выводила мелом слова, а в воображении у Димы они выплясывали танец и улетали из класса, из школы — в весеннюю зелень и голубое небо, где легкий теплый ветерок приветливо зазывал побегать с мальчишками. «Казаки-разбойники», «Тише едешь, дальше будешь», «Царь горы»… Ооо, сколько игр ждало его во дворе!

Неожиданно женский голос прервал детские фантазии.

— Дима, а ты кем станешь в будущем? — учительница давно закончила водить мелом по доске, и уже некоторое время ребята горячо обсуждали что-то важное. Дима вздрогнул и удивленно огляделся. Все в классе видели, что мальчик не слушал учительницу, засмотрелся в окошко и теперь, пытаясь угадать ответ, уставились на него в нетерпеливом ожидании. И Дима неожиданно для себя произнес:

— Я буду ученым-химиком и изобрету эликсир молодости.

Учительница улыбнулась и, решив подыграть, спросила:

— Молодец! Может, тогда и со мной поделишься?

А Дима, снова неожиданно, ответил совершенно серьезно:

— Тогда мне нужно поторопиться…

По классу прокатился смех, некоторые одобрительно закивали головами.

Вначале 90-х Дмитрий Певцов закончил МГУ по специальности «историк-востоковед», поступил в аспирантуру. Это было не столько престижно, сколько интересно. Дух исследователя, напитавшись любимыми книгами и фильмами, словно вел молодого человека с первых дней жизни, открывая перед ним ее саму, точно страницы книги.

День обещал быть удачным. На столе стопочкой бумажных листов лежала почти дописанная статья. Оставалось доделать библиографию и отнести на рецензию профессору Ильину. Василий Павлович предложил своему аспиранту встретиться в Академии наук, и Дмитрий, воодушевленный этим, быстро допечатал текст. Чтобы выглядеть солиднее, он отказался от привычных джинсов со свитером и выбрал темный костюм, светло-голубую рубашку и галстук, которые смотрелись на нем превосходно. Одевшись, он собрал в папку листы со статьей и поспешил на встречу.

По дороге Дима думал о том, что профессор сильно сдал за последние несколько месяцев, и что пошатнувшееся здоровье не позволит в новом учебном году давать публичные лекции, хотя Василий Павлович жил этим общением со студентами и продолжал вести нескольких аспирантов, следил за их публикациями, жил их проблемами. Дима вдруг понял, что с Василием Павловичем его связывает больше, чем просто отношения «профессор — аспирант», он думал об Ильине как о близком и родном человеке, беспокоился о его здоровье. Вот и сейчас вез ему лекарство, которое родители достали через знакомых, ведь в аптеках оно не продавалось.

Их первая встреча могла бы выглядеть даже забавной, если бы Дима с пеленок не воспитывался серьезным и ответственным и отнесся бы к происходящему с большей легкостью. Надо сказать, что таким был и Василий Павлович в молодые годы, и поступок студента он оценил сквозь призму своего характера, словно узнав себя в этом молодом вихрастом парне, и это их сблизило. Во время первой лекции для Диминого потока Василий Павлович, повернувшись спиной к студентам, мелом начал писать на доске тему, а Дима, тогда еще первокурсник, с верхних рядов запустил бумажный самолетик в Олю — девушку, которая ему тогда нравилась. Но самолетик выбрал другую траекторию и, пролетев через всю аудиторию, воткнулся в доску как раз над головой у профессора.

Дима, которому родители с детства внушали уважение к учителям, вскочил с места, на его лице отразилась целая гамма чувств — от испуга до глубокого сожаления. Василий Павлович, обернувшись, увидел его искреннее раскаяние, сжалился и решил ограничиться дежурным замечанием. Профессор отложил мел и попросил его представиться. Дима, красный, как рак, виновато пробормотал имя и фамилию, извинился. Профессор кивнул, махнул рукой, разрешая сесть и, обращаясь ко всей аудитории, рассказал такую историю.

— Вот вы все, а особенно вы, Дмитрий Певцов, читали «Книгу джунглей» Редьярда Киплинга? Была там пантера по имени Багира. Как-то раз пришла в джунгли засуха, и большая река превратилась в маленький ручеек. И все звери — и травоядные, и хищники — приходили на водопой, и никто никого не ел. И пантера как-то раз пришла на водопой, а перед ней в ручейке прыгал и плескался олененок, мутил воду. Она ему ничего не сделала, не съела. Она просто посмотрела на него и запомнила.

Профессор продолжил лекцию, а Дмитрию было так стыдно, что он не смел и глаз поднять. Конечно, больше он самолетики на лекциях никогда не запускал. Спустя годы, общаясь с профессором, он иногда улавливал в глазах учителя лукавую смешинку, словно тот говорил: «Я помню тебя, сейчас солидного аспиранта, а тогда бесшабашного первокурсника, который почти попал самолетиком мне в голову…»

Преисполненный воспоминаниями, Дмитрий вошел в кабинет Ильина. В помещении, обычно чистом и убранном, царил разгром. Журналы и книги лежали на полу, на столах, повсюду. Папки, которые, видимо, давно никто не доставал из хранилища, коробки с пожелтевшими стопками листов, сшитых бечевками — все это громоздилось на подоконниках и стульях.

Василий Павлович держал в руках старые листы бумаги, исписанные мелким крючковатым почерком. Увидев Дмитрия, профессор начал было засовывать пачку писем в ящик стола, но вдруг передумал. Сквозь очки он внимательно посмотрел на Диму и протянул ему письма.

— Дима! Не в службу, а в дружбу. Можешь ли ты разложить эти письма по датам и темам? Кажется, местная кошка перевернула все документы в кабинете, ловила кого-то. Мыши что ли завелись у нас? Я тебе отдам эти бумаги, а ты через пару недель приходи — картотеку поможешь разобрать, сделаешь подборку статей в журналах. Давай сюда свою статью. Как раз тебе и рецензию напишу.

Дима отдал статью и лекарство, забрал у профессора толстую пачку желтых, исписанных чернилами листов вперемешку с газетными вырезками, перевязал стопку бечевкой, чтобы они не потерялись, и уложил в портфель. Встряхнув им, аспирант понял, что пачка весьма увесистая.

Распрощавшись с профессором, Дима поторопился на встречу с возлюбленной. Тяжелый портфель не помешал молодому человеку пройтись по Нескучному саду, полюбоваться на Москву-реку и выпить с любимой Ольгой вкуснейший кофе в одной из кафешек на Ленинском проспекте. На следующее утро Дима вытащил объемную пачку из портфеля. Вопреки тому, что рассказывал профессор, ничего разбирать было не нужно. Убористым почерком некто Белов вел повествование о своих исследованиях. Между письмами аспирант обнаружил несколько тетрадок, в которых излагались результаты исследований, а также дневники Белова. Чем больше Дима погружался в чтение, тем меньше он верил своим глазам. Складывалась фантастическая картина…

Дима не заметил, как прошел день. Вдруг его занятие прервал телефонный звонок. Мама потребовала срочно приехать на дачу, там нужна была помощь со сбором яблок, да и ребята, которые учились с ним вместе, хотели завтра днем к нему на шашлыки. Дима заторопился, машинально сгреб все письма и тетради, связал бечевкой, уложил в рюкзак со всеми вещами, да так и уехал на выходные.

На даче он и думать забыл об этих тетрадках. В гости к Диме приехала Оленька, они гуляли по осеннему саду, разговаривали, собирали яблоки. Прекрасное бабье лето, общество возлюбленной, золотая листва и запах антоновских яблок, разложенных на газетных листах по всему дому на просушку, сделали свое дело. Чуть позже прибыли друзья на шашлык, и между ними завязался разговор, который начала одна из молодых журналисток:

— Вот хочу сосредоточиться на статье по заказу одной местной газеты, но не могу заставить себя написать ни строчки. Видимо, мой мозг работает так примитивно, а действительность часто противоречит моим естественным желаниям. У вас возникает тревожность перед написанием статей? Не говоря уже об этических задачах, непостижимых для моего ума.

Самая эмоциональная, Люба, сразу ответила:

— Секрет в первом предложении: «хочу сосредоточиться» — а надо хотеть писать… Мне кажется, что заставлять себя нельзя, надо аргументировано убеждать. И еще странно — разве в нашем возрасте присутствует тревожность? Все, что создал человек — не во благо, а во вред себе же, и чем дальше идем, тем больше противоречий, и я ценю мудрые и глубокие мысли.

— Я практически уверен, что наши инстинкты имеют мало общего с инстинктами далеких предков. В том смысле, что убивать для получения пищи мы уже не готовы даже в крайнем случае, а тревожность — опять же, не для удовлетворенного охотника на мамонтов — она от желания стать лучше, реализоваться в социуме, не стать проходной пустопорожней фигуркой на карте истории. Хотя есть у меня подозрение, что история любого человека пишется высшими силами индивидуально под него. Не знаю, может быть, глубоко копать я не люблю, там все становится слишком холодным, а я люблю тепло, — добавил рыжий Евгений.

— Хочу что-то сделать, но не могу заставить себя — и так постоянно. Другие формы периодически получаются, а книга — нет. Этические задачи могут быть непосильны для моего разума — может быть, вы это и имеете в виду, говоря об их непостижимости? Нет? Это правда, я не кокетничаю.

— Я мог бы сказать о себе словами Гарсиа Маркеса, который обиделся, когда его назвали интеллектуалом: «Мы, писатели, не интеллектуалы. Мы — эмоционалы», — вмешался в разговор Леонид. — По этому поводу очень хорошо сказал Марат Юнусов: «По моим наблюдениям, чаще всего встречаются два типа оптимистов. Первые радуются жизни в соответствии учению западных психологов, типа „улыбка не стоит дорого, но очень дорого ее применение“. Такие оптимисты радуются праздникам, выходным, застольям, покупкам, чувственным удовольствиям. Они быстро становятся печальны, если не хватает энергии и денег, не исполняются желания. Про этот тип было сказано: „Что толку в бездумном оптимизме? Рано или поздно реальность сломает тебя“. Вторые — это те, у кого разрушились все идеалы. Они уже прошли этап, когда не могли смотреть на мир. Пролили океаны слез. Пошли через неверие, полную потерю энергии, мучительнейшие раздумья и желание полной изоляции. А потом по каким-то не совсем ясным причинам им что-то стало понятно. Они сначала осторожно применили „это“ в своей жизни и увидели, что оно реально работает. Крылья начали расправляться. И однажды они заметили, что их оптимизм не зависит от того, что что-то происходит. И на них уже можно полностью положиться. Они надежны. Эта сама надежность. И реальность, как и счастье, имеет для них совсем другое значение».

Оленька слушала речи Диминых друзей с удивлением. Для нее само слово «тревожность» было непостижимым. Ей достался талант ясно и четко излагать мысли на бумаге, и делала она это с детства. Поэтому не испытывала «мук творчества» или «тревожности», но надо было что-то сказать, и девушка в свойственной только ей манере обратилась к присутствующим:

— В основном я просто встречаюсь с друзьями или гуляю в Коломенском возле любимого дуба. Разговариваю с духами парка. Медитирую. Слушаю любимую музыку. Помогает очень. Ведь иногда нужен отдых. Иногда чувствую, как тревога витает в воздухе, проблемы всегда были, есть и будут — такова жизнь. Тогда я вспоминаю мамины слова: «Садитесь в лодку и плывите в сторону солнца», — и добавила: — Мир, который устроили мы, возомнившие себя разумными, мне, чего уж там, не нравится. Но есть такая христианская молитва — православные называют ее молитвой Оптинских старцев, протестанты — молитвой Эттингера, а католики возводят чуть ли не к Франциску Ассизскому, но при этом по духу своему она, возможно, близка и буддистам: «Господи, дай мне спокойствие принять то, чего я не могу изменить, дай мне мужество изменить то, что я могу изменить. И дай мне мудрости отличить одно от другого».

— А откуда ты знаешь, что находишься в безопасности? Умеренное чувство тревожности — хорошее подспорье для роста, в том числе и духовного! Все социальные требования никак не противоречат твоим желаниям. Вопрос интерпретации и понимания стадии развития. В джунглях все занимают свою экологическую нишу! В этом нет ничего особенного. За все времена общество и те, кто ему себя противопоставлял, не сильно изменились. Ну, разве что одни шкуры животных сменились другими, более изящно замаскированными? — спросил у Оленьки Михаил, парень Любы.

— В свободное от основной работы время я занимаюсь спасением животных. Это помогает, когда переключаешься с мыслей о себе на мысли о бедах другого. Наверное, поддержка людей в тяжелых ситуациях будет еще эффективнее. Но это сложнее. В общем, доброе сердце нам в помощь, — внесла свою лепту буддистка Юлия, видя, что Оля задумалась над ответом.

— Друзья, — подытожил Дима, — у меня если не идет из сердца потоком, то я жду… Обычно наступает тот момент, когда в пространстве формируется плотность того, что надо выразить, и я просто выхватываю слова и фразы. Так рождается поток, и я его фиксирую. Иногда пишется легко, но иногда надо ждать от ума, и я не могу действовать. И тогда все получается неживым.

После долгих бесед с друзьями Дима проспал до обеда понедельника и собирался в Москву такой сонный, что оставил рюкзак с письмами в своей комнате, а понял он это, уже подъезжая на электричке к столице.

Дома ждал неприятный сюрприз — открытая дверь в его квартиру и человек в штатском за столом на кухне.

Он представился, показал удостоверение и попросил ответить на некоторые вопросы. Корочка гласила, что в Диминой квартире находится представитель Комитета госбезопасности. Он вкрадчивым голосом поинтересовался, не давал ли профессор Ильин Диме какие-либо документы? Портфель-то оказался пустым, и в квартире ничего не найдено. Дима уверенно ответил, что сам отнес свою статью Ильину, но ничего не брал у него. Тогда майор рассказал, что у профессора произошла остановка сердца, и в кабинете его оказалось все перевернуто, и вроде бы исчезли папки с документами, но еще не понятно, какие именно, поэтому опрашивают всех, кто приходил к нему в четверг и в пятницу. Так Дима узнал печальную новость и удивился: почему профессор отдал именно ему таинственные бумаги?

Прошло несколько дней после похорон Ильина, и Дима получил письмо по почте. Отправителем указана незнакомая дама. Вскрыв конверт, Дима обнаружил еще один конверт, подписанный его покойным учителем. В конверте лежали рецензия на его статью и другое письмо. Рецензия была великолепна, профессор, как всегда блистательно изложил суть, указал на недоработки и достоинства исследования. Дима отложил рецензию и принялся читать письмо.

Профессор писал, что последние несколько лет он исследовал архивы Академии наук и наткнулся на неучтенные документы — как раз те, что теперь лежали у Димы на даче в рюкзаке. Исследования эти, как считал профессор, не должны пропасть или попасть в недобрые руки. Ведь как только он забрал бумаги из архива, им стали интересоваться «органы», а в архиве несколько раз пытались устроить поджог. Кто-то перевернул все документы в кабинете у профессора вверх дном и звонил ему по телефону с угрозами. Профессор писал, что чувствует свою скорую смерть, поэтому подверг Диму столь суровому испытанию — отдал ему бумаги, из-за которых вероятно сам скоро погибнет. Выбрал его профессор для этой миссии, потому что Дима еще не женат, и детей у него, в отличие от остальных аспирантов, пока нет. Последняя воля профессора, который знал, что аспирант Певцов относится к нему как к Учителю, состояла в том, чтобы Дима отправился в Гималаи и нашел там следы экспедиции, которую когда-то возглавлял Белов.

ГЛАВА 2. ПИСЬМА СУМАСШЕДШЕГО ПРОФЕССОРА

1953 год. Париж. Особняк профессора Бернара Эйвельманса.

— Джерри, у вас широкие связи, вы вращаетесь в высших кругах. Вы могли бы помочь с американской визой моему знакомому? — Жюли, молодая красивая женщина с вьющимися каштановыми волосами, обратилась к мужчине лет тридцати-тридцати пяти, сидевшему напротив нее за столом в роскошной гостиной.

Джерри Хесман, американский журналист, был приглашен этим вечером к чаю и наслаждался им в приятной, но странной компании. Кроме него, за столом сидели еще двое: романтичного вида Жюли, знакомая хозяина дома, и собственно сам хозяин — профессор.

— Что это за человек, Жюли, которому нужна виза в Америку?

— С нми я познакомилась не так давно. И, конечно же, плохо его знаю, но, тем не менее, прошу вас помочь.

— Наверное, на это есть веская причина? — вставил свое слово хозяин дома.

— Да, причина есть. Я сейчас вам объясню, — видно было, что молодая женщина сильно нервничает. Она то и дело вытаскивала из сумочки носовой платок и вытирала капли пота на лбу и шею.

— У моих знакомых в Марселе, они наполовину русские, остановился врач из России, то есть я хотела сказать из СССР…

— Как интересно, — произнес Джерри, — это вы за него хлопочете?

— За него.

— Он хочет эмигрировать из СССР в США?

— Совершенно верно!

— Ему достаточно подать заявление в американское посольство, и он получит визу без всяких проволочек, — сказал американец и добавил: — Вы напрасно волнуетесь! У нас любят беглецов из России.

— Вы меня успокоили, Джерри… — Жюли очаровательно улыбнулась. Джерри ответил тем же.

— А что это за врач? — спросил профессор. — Какая у него специализация?

— Он хирург. И бежал из страны именно потому, что медик. Его заставляли делать вещи, не соответствующие клятве Гиппократа.

— И что же его заставляли? — снова спросил профессор.

— Требовалось проводить оплодотворение женщин спермой гориллы.

— Какой кошмар! — воскликнул профессор.

— Кошмар, в том-то и дело. Я поэтому за него и ходатайствую! — сказала Жюли. — Как врачу, ему претило выполнять подобного рода задания, вот он и бежал!

— Неужели русские действительно проводят такие эксперименты?

— Если не верите, могу привезти его из Марселя сюда, сами спросите…

— Хотя чему удивляться, это атеистическая страна. Что хотят, то и творят.

— Я хочу встретиться с ним, — обратился Джерри к Жюли.

— Я устрою встречу в любое удобное для вас время, только я попрошу вас приехать в Марсель.

— Что же, ради такого дела поеду и в Марсель! Может, получится хорошая статья, — ответил журналист.

— Было бы замечательно, если бы вы написали об этом! — обрадовалась Жюли. — Пусть весь мир узнает, что творят в СССР!

— Скажите, профессор, — спросил Джерри, — а что, действительно можно обезьяну скрестить с человеком как, скажем, осла с лошадью?

Эйвельманс задумался и после недолгой паузы сказал:

— В теории можно. Если человеческую яйцеклетку подвергнуть мутации — то да. Но, конечно, на практике таких опытов никто не проводил. Да и зачем это нужно?

— Это вам объяснят коммунисты… Они финансируют данный проект, — произнес Джерри.

— Слава Богу, что это происходит не в нашей стране, — ответил профессор.

— В нашей или не в нашей, но это происходит. Вот что ужасно! Я обязательно напишу об этом. И посмотрим, как на это отреагируют коммунисты!

Через несколько дней Хесман вместе с Жюли был в Марселе, где встретился с русским врачом. Фамилия врача была Стрельников, звали его Александром Васильевичем. Несмотря на свое неопределенное положение, держался он спокойно, говорил мягко и уверенно. Все, что накануне было сказано Жюли, он подтвердил.

Хесман объяснил, что документы и гражданство в Америке ему с такой профессией дадут легко. Его примут и устроят, как полагается. У него будут хорошая работа и приличное жилье. После этого Джерри смог удовлетворить профессиональное любопытство. Стрельникова усадили за стол, и Хесман повел разговор о таинственных экспериментах.

— А где именно происходили опыты?

— В обезьяньем питомнике в Сухуми.

— А что вы знаете о результатах оплодотворения?

— Ничего… Нам было приказано только ввести сперму, а дальше пациенток увозили…

— А кто руководил опытами, вы тоже не знали?

— Этого я сказать не могу, все было засекречено. Мы получали приказы через нескольких приближенных к власти человек, лишние вопросы задавать было не принято. Однако, по слухам, опытами руководил Иван Ильич Иванов, сын известного профессора Ильи Ивановича Иванова, репрессированного и сосланного в ГУЛАГ в 1930 году.

— Как же вам удалось бежать? — спросил Джерри.

— О! Я долго готовился. Изучил разные варианты, разработал план — как выехать за границу. Я достаточно хороший врач и понял, что, только работая во флоте, у меня будет шанс покинуть СССР. Я написал заявление — просил начальство перевести меня на флот. И, на счастье, когда в очередной раз сменилось руководство, новый неопытный руководитель нашел написанное мною несколько лет назад заявление. Росчерком пера была решена моя судьба — мне дали назначение на должность судового врача. Год я ходил на торговом судне и ждал удобного случая. Жил только тем, что однажды смогу бежать. И когда, наконец, наше судно ночью проходило Марсель, я прыгнул за борт и вплавь добрался до берега…

Хесман записал все услышанное, поблагодарил Стрельникова и поехал обратно в Париж. Теперь у него возникли новые вопросы, на которые он хотел получить ответы у профессора.

Эйвельманс принял его у себя.

— Скажите, Бернар, вы что-нибудь слышали о русском зоологе Иванове?

— Как же не слышать? Он работал здесь, в Париже, в институте Пастера…

— А подробнее?

Профессор глубоко вздохнул, закурил трубку и начал рассказ…

— Впервые об Иванове мы услышали в 1910 году, на Всемирном конгрессе зоологов в Граце, где он выступил с докладом, в котором описал возможность получения гибрида человека и человекоподобной обезьяны, используя искусственное осеменение. Эта идея произвела плохое впечатление на большинство зоологов. Иванова даже стали сторониться. Скажу больше: служители секты из США прислали письмо с угрозой, что линчуют его. И мы уже подумали, что больше не услышим об ученом. Однако это оказалось не так.

Этой чудовищной идеей заинтересовались в правительственных кругах Франции. Его пригласили на работу в институт Пастера. Дальше — больше. В 1924 году Иванов получил разрешение от директоров института использовать нашу станцию приматов в Киндии — это во Французской Гвинее — для своих ужасных экспериментов. На счастье, на станции на тот момент не оказалось ни одной особи обезьяны, достигшей половой зрелости. Иванову пришлось уехать из Киндии, но он на этом не успокоился. Ученый обратился в правительство Франции и в итоге получил разрешение от колониального губернатора Гвинеи на проведение экспериментов в ботанических садах Конакри.

Иванов прибыл в Конакри в 1926 году, если мне не изменяет память. Прибыл, сопровождаемый своим сыном, который собирался ассистировать ему в экспериментах. Ивановы рьяно взялись за работу. Они контролировали отлов взрослых шимпанзе внутри колонии, после чего обезьяны были перевезены в Конакри и содержались в клетках, в оранжерее. В феврале 1927 года Иванов произвел искусственное осеменение двух шимпанзе женского пола человеческой спермой, полученной от добровольцев. В июне он провел оплодотворение третьей обезьяны. Первые две обезьяны не забеременели. Третья шимпанзе умерла, но так же была определена как не беременная. После этих неудач Ивановы покинули Африку и вернулись в Советский Союз.

После возвращения на родину ученый предпринял еще одну попытку провести скрещивание, но теперь он решил оплодотворить женщину спермой обезьяны. В 1929 году он получил поддержку от Советского правительства. Была организована комиссия по планированию экспериментов. Комиссия решила, что для этого исследования потребуется, по крайней мере, пять женщин-добровольцев. И… такие женщины нашлись. Они сами писали ему письма, предлагая себя для. Газета «Правда» помещала эти письма на первой странице. Однако Иванова снова постигла неудача.

— Бог шельму метит! — вставил реплику Джерри.

— Метит, еще как метит. Слушайте, что было дальше. Еще до начала эксперимента Иванов узнает, что единственный самец обезьяны мужского пола в соответствующем питомнике в СССР — орангутанг, достигший половой зрелости — умер. Новая партия обезьян должна была прибыть в Россию только летом 1930 года. Но до того времени произойдет нечто, что так и не позволит Иванову совершить этот ужасный эксперимент. Вот после всего этого и не верь в Бога!

— Что же произошло?

— Его посадили в тюрьму. Сперва, конечно же, судили…

— За что же его судили?

— Будете смеяться.

— Обещаю, что не буду.

— За шпионаж.

— Он что, на самом деле был шпионом?

— Не был он никогда никаким шпионом… В СССР его арест широко обсуждался. Даже в прессе было несколько статей… Как-никак он бывший сотрудник института Пастера. Доктор Кальметт и доктор Эмиль Ру публично выступили в его поддержку и назвали обвинения, выдвинутые против Иванова, клеветой!

— И вы так считаете?

— И я так считаю.

— Зачем тогда, по-вашему, понадобилось обвинить его в шпионаже и тем самым отстранять от эксперимента?

— На этот счет высказывались разные суждения. У журналистов одно мнение, у русских эмигрантов — другое, у биологов — третье.

— А можно узнать ваше?

— По моему, Иванов стал жертвой.

— Жертвой произвола сталинского режима?

— Нет, не совсем так. Все гораздо сложнее. Произвольно репрессировать в стране Советов могли рядового ученого, но ученого с мировым именем случайно репрессировать в Советской России не могли. Это был показательный суд.

— В чем же его показательность?

— Дело в том, что ученые в СССР давали много обещаний, которыми пестрили все газеты. Они обещали продлить жизнь человеку, победить старость и даже смерть. Эксперименты Иванова в этом контексте играли очень важную роль. При скрещивании человека и обезьяны должен был появиться гибрид, у которого могли бы брать органы и трансплантировать их, то есть заменять устаревшие органы живого человека новыми. Скажем, отказала у вас почка — вы взяли ее у человека-обезьяны и трансплантировали в свой организм. То же самое с печенью и даже с сердцем… Скрещивание открывает путь к появлению доноров для омоложения. Я хочу вам показать одну газетную публикацию…

Профессор открыл ящик письменного стола, вытащил пожелтевшую газету и протянул ее Джерри со словами:

— Прочтите то, что подчеркнуто.

Хесман взял газету: «Бежавший из СССР Александр Бармин заявил: «Пока медики ищут секрет долголетия, партия терпеливо ждет… Но когда кто-то из власть имущих заболеет, терпение кончится, и тогда я не завидую медикам!»

— Вот в чем, на мой взгляд, причина суда над Ивановым… Власти хотели дать понять ученым, что если они будут только обещать, а результата не показывать, то их ждет та же самая участь, что постигла Иванова, — сказал Эйвельманс.

— Исходя из того, что вы сказали, эксперименты по скрещиванию человека и обезьяны продолжаются, и знакомый Жюли говорит правду? — спросил Джерри.

— Конечно, продолжаются, я в этом не сомневаюсь! Сами посудите, в нашей стране такие исследования запрещает церковь. А в СССР, в атеистической стране, никто на них запрет не наложит. Это, во-первых, а во-вторых — все советское правительство жаждет омоложения, жаждет бессмертия.

— Да, собственно, кто этого не жаждет?

— Согласен, жаждут все. Но атеисты — особенно. Посмотрите: кто посещал советский обезьяний питомник? Это Берия, это Рудзутак, это Рыков и писатель Горький. Говорят, Берия в своем особняке выслушивал отчеты ученых-медиков по преодолению старости.

— Может, они уже и вывели обезьяночеловека? — Джерри даже присвистнул, высказав это предположение.

— Может быть, — согласился профессор. — А что говорит беглец из СССР? Он видел обезьяночеловека?

— Нет, не видел. Все было засекречено. В его функции входил лишь непосредственный ввод спермы.

— М-да… А зачем вы интересовались Ивановым?

— Наш беглец считает, что проектом руководит сын Иванова.

— Этого не может быть. У Иванова сын был математиком, это первое. И второе — больше чем уверен, что сын Иванова где-то в ссылке, а не руководит проектом… Мое мнение — что этого не может быть!

Джерри встал с места и прошелся по комнате, закурил. Затем, посмотрев в окно, произнес:

— Хотел бы я знать, смогли ли русские искусственно создать обезьянолюдей.

— Для этого вам придется поехать в СССР. Здесь вы ничего не узнаете…

Надо сказать, что Джерри Хесман был не столько журналистом, сколько шпионом. Журналистика в последнее время для него лишь служила прикрытием. Вот уже несколько лет он выполнял задания американских спецслужб в различных странах. И теперь Джерри загорелся желанием выяснить всю правду об обезьяночеловеке, понимая, что для этого нужно пробраться на территорию СССР.

Легкий на подъем, пылкий и хваткий от природы, он ни минуты не сомневался в том, что следует предпринять. Он тут же отправился к начальству и попросил оформить поездку в Советский Союз с секретной миссией. Начальство, зная проворство и дотошность Хесмана, пошло навстречу: так Джерри получил как бы смежное задание — по приезду в СССР встретиться с неким Петром Ильичом Владыкиным. Но смежным оно оказалось только на первый взгляд.

Этот Петр Ильич Владыкин, представьте себе, попал на место заместителя директора в обезьяньем питомнике в Сухуми. Внезапно. В считанные дни. А предыдущего руководителя, работавшего там много лет, так же внезапно уволили. Затем Петра Владыкина вдруг признали сумасшедшим и поместили в 3-ю московскую психиатрическую больницу, хотя лечить должны были по месту жительства — в Сухуми. Это выглядело очень странным и наводило на мысль, что сделано было с неким умыслом, чтобы скрыть тайну. Именно эту тайну и собирался узнать Джерри. Хесман был рад такому заданию, так как через того же Владыкина он намеревался выяснить, получилось ли в СССР вывести породу обезьянолюдей.

Шел 1953-й год. Неожиданно умер Сталин. И Хесман прибыл в Союз вместе с американской делегацией якобы на похороны вождя.

В Москве ему удалось скрыться от наблюдателей из МГБ. У Джерри было заготовлено несколько фальшивых документов, в том числе удостоверение корреспондента «Известий». С ним Хесман, без акцента говоривший на русском, прошел в психиатрическую больницу №3, где потребовал встречи с пациентом Владыкиным.

В стране царила суматоха. Главный врач не знал, как себя вести в создавшейся ситуации. Пользуясь этим, Джерри добился разрешения на встречу с бывшим заместителем директора питомника.

Согласно правилам посещения, при разговоре с больными должен присутствовать один из сотрудников медперсонала.

Главный врач назначил для этого молодого стажера Павла Белова. Во время беседы Джерри и Владыкина Белову нужно было скромно сидеть в углу комнаты, что он и делал, слушая преинтереснейший разговор…

— За что вас упрятали сюда? — с места в карьер начал Джерри.

Владыкин улыбнулся и неторопливо сказал:

— Не знаю.

— Вы же не сумасшедший? — как и подобает журналисту, Джерри не любил ходить вокруг да около.

— Конечно, нет.

— Кому, по-вашему, выгодно держать вас взаперти?

Владыкин лишь пожал плечами.

— Ладно, оставим это. Расскажите, что значительного происходило у вас на работе в Сухуми за последние пять лет. Самые громкие события.

— Приезжал Берия. Он лично поручил мне вывести обезьянолюдей. Я выполнил задание, мне удался эксперимент. Мне удалось то, что не удавалось Иванову и Лебедеву…

— Так вы не были просто заместителем директора?

— Конечно, нет. Я ученый.

— Сколько же обезьянолюдей вы вывели?

— Шестьдесят четыре особи. Тридцать девять самцов и двадцать пять самок. Они вышли огромными — по два метра ростом, с густым волосяным покровом. Каждому из них я дал номер. Женщинам — нечетные номера, а мужчинам — четные. Они меня папой называли. Я даже орден получил… — ученый снял очки, протер их платком и заговорил снова: — Потом вдруг всех моих питомцев отправили на Колыму, а меня объявили сумасшедшим и, как вы изволили выразиться, заперли здесь.

— Сами-то вы что думаете? За что тут сидите, почему был прекращен эксперимент? Ведь наверняка у вас на этот счет есть свое мнение? — Джерри настойчиво пытался выудить из Владыкина все, чем тот в данный момент был способен поделиться.

Ученый подумал и, улыбнувшись, сказал:

— Мнение-то есть, да вот боязно его высказывать…

— А вы не бойтесь, хуже уже не будет! — на полном серьезе заявил Хесман.

Павел, став невольным свидетелем загадочного разговора, впал в замешательство, не зная, как реагировать. Он удивлялся все больше и больше… Павел проходил аспирантуру в психиатрической больнице. Он был молод, многого о жизни не знал, хотя учился хорошо и сразу понял, что признаки сумасшествия у Владыкина отсутствуют. Что-то не сходилось.

«Что он несет про обезьян? Разве людей и обезьян можно скрестить? И что этот тип тут делает? И почему задает вопросы? Что-то странное происходит», — размышлял Белов, тихо сидя в углу и даже не пытаясь делать вид, что ему неинтересно.

— Порода обезьянолюдей нужна была для того, чтобы… — нерешительно заговорил профессор. — Чтобы имелась возможность трансплантировать их органы любому человеку. Таким образом хотели победить старость. У нас в институте даже лозунг висел с надписью «Старость преодолеть можно!» Но у трансплантологов что-то не заладилось. Ни один из органов, взятых у моих подопечных, не прижился у человека… После этого я стал не нужен, и мои подопечные тоже… А ведь это уникальный эксперимент! Я вывел уникальные особи… — профессор снова протер очки и тихо продолжил: — И их всех на Колыму, под Магадан, в какой-то Бутугычаг! Они ведь там помрут! Лучше бы меня туда отправили…

Профессор прошелся по комнате, затем снова заговорил:

— Хотя бы пару оставили! Столько лет труда — и всех на Колыму. Почему именно на Колыму?

— Потому что там урановые рудники, — предположил Джерри.

— Ах, вот оно что! Точно! Вы правы! Будут проверять действие радиации на них?! Вы должны их остановить! Это же негуманно! Прошу вас!

Белов, не выдержав напряжения, достал сигареты и закурил.

***

Тем же вечером Джерри арестовали в гостинице и выслали из страны. Об этом написали газеты. Фотография Джерри была напечатана на первой полосе центральных газет с жирным заголовком «Шпион».

Утром по дороге в больницу Павел Белов, который был не приучен начинать свой день с ежедневной прессы, случайно увидел снимок Джерри в газете, вывешенной на самом краю газетного лотка, прямо перед носом почтенных граждан. Первое, что пришло в голову Павлу: шпион Джерри Хесман приходил в их больницу под видом корреспондента «Известий»… И как же он не догадался об этом?! Но затем Павел начал рассуждать логически, сопоставил факты. И в итоге дотошность ученого взяла верх. Он все чаще стал думать о питомцах Владыкина — о том, что нужно спасти плоды эксперимента, спасти труды многих ученых за долгие годы. И Павел решил уйти из больницы, прервав учебу в аспирантуре. Для этого он сказался больным и взял академотпуск.

Надо сказать, что Белов был сыном репрессированного врача и воспитывался в семье его близкого друга, профессора медицины, тоже известного хирурга. С детства Павел мечтал стать врачом и, несмотря на запрет, присутствовал на операциях, которые проводил отец, хотя был еще мал для таких дел. Но когда отец понял, что сын не просто увлечен медициной, а это его призвание, то даже позволил ассистировать ему. Вскоре отца репрессировали, а мать скоропостижно скончалась от инфекции. Тогда Павла усыновил друг отца, дал ему свою фамилию и отчество. Так Павел получил шанс по окончании школы поступить в мединститут.

Позже он стал ассистировать и приемному отцу во время операций, но для себя решил, что будет специализироваться в психиатрии, чем несказанно его удивил. Ведь у юноши, как и у его родного отца, были золотые руки прирожденного хирурга. Но возражать приемный отец не стал, и Павел продолжал обучение как врач-психиатр. Впрочем, все преподаватели были, безусловно, довольны его успехами и прочили талантливому студенту хорошее будущее. К моменту окончания института и приемный отец Павла внезапно скончался.

Юноша остался практически один на белом свете. Аспирантура и работа в больнице позволили направить весь пыл молодого ученого в науку. Когда же он узнал об обезьянолюдях, и появилась возможность изучить что-то стоящее, спасти чьи-то жизни, он со всем юношеским максимализмом загорелся этой идеей. Он занялся этим делом в память о родителях. Павлу казалось, что сама судьба ведет его.

Друзья приемного отца, коих было немало, достаточно быстро нашли ему место фельдшера в одной из геологических партий на рудниках.

— Вы что же… Хотите взять академический отпуск в середине года? Вы понимаете, что потеряете время? Вас что-то не устраивает? Вы же талантливый студент, Павел! — увидев его заявление, начал причитать завкафедрой.

— Нет, все хорошо. Просто не рассчитал сил, — отвечал молодой специалист.

— Это очень большая глупость! — закричал заведующий нарочито громко.

— Я так решил! — настаивал Павел.

В конце концов, заведующий кафедрой вздохнул:

— Ну, решил так решил. Уговаривать бесполезно. Я понял.

— Бесполезно.

И заявление было подписано.

Так юный ученый отправился из Москвы в долгое путешествие. Прибыв в район Бутугычага, Павел, несмотря на все трудности пути, понял, что добирался сюда не зря. Места были на редкость живописные: смешанный лес во многих местах пересекали ручьи и речушки; булыжники, поросшие мхом, рассыпаны вдоль их берегов, словно малахитовые бусины из ожерелья великанши. Лазурного цвета небо ласково глядело на всю эту роскошь тайги.

Несмотря на красоту Бутугычага, повсюду призывали к осторожности многочисленные указатели: «Вода непригодна для питья!», «Повышенный уровень радиации!»

Рудник был обнесен колючей проволокой, его территорию окружали вышки. Там находилось несколько шахт, где работали заключенные. Но геологам было запрещено общаться с ними и даже заходить на рудники. Да и срок работы геологической партии подходил к концу, стояла уже середина очень короткого в этих местах лета.

Как-то Белов, который не оставлял надежду проникнуть на рудник, обследуя местность, набрел на деревушку в десяток домов. Павел прошелся вдоль улицы и постучал в первый попавшийся симпатичный домик. Дорожка к нему вела через маленький садик с небольшим цветником. А в домике том жила Марья.

— Заходи, заходи, милок! — пригласила она Павла. — Мы гостям рады, — расплылась в улыбке добродушная старушка, заприметив, что Павел молод и не очень похож на тех, кто обычно приезжает сюда.

Павел вошел в дом, и они разговорились. Марья рассказала, что жила здесь еще при царе, а муж умер, а потом на рудники стали привозить заключенных. Бабушка оказалась потомственной травницей. Как она обрадовалась встрече с доктором! Ведь в деревне жили люди с такими болезнями, при которых не обойтись без медицинской помощи. Так завязалась дружба этой милой старушки и молодого врача. И пришлось Павлу вспоминать все, чему учили его родители и приемный отец.

Вскоре Павел ненадолго, как ему тогда казалось, переселился в дом к бабушке Марье. А после ему пришлось отвечать и на ее расспросы.

Он рассказал все. Как репрессировали его отца, как умерла мать, как учился на медика. Как к ним в психиатрическую лечебницу попал вовсе не сумасшедший ученый, он вывел породу обезьянолюдей, которых хотели использовать как доноров для правительственных чинов… Вырезать у них живых органы и пересаживать людям.

— Ох-ох-ох! — причитала старушка.

— Вот, к счастью, органы не подошли для трансплантации. И говорят, что обезьянолюдей сослали сюда. На рудники. Не слышали о таких?

— А, кажись, слыхала я. И видала! На обезьян похожи, только ходят как люди! — воскликнула старушка. — Там и бабы, и мужики у них!

— Ого! Вот, значит! Я как чувствовал, что не зря еду!

— Они с зеками работають. На рудниках…

— Вот как? Как бы мне попасть к ним… — Павел, в надежде, что старушка сможет подсказать, куда двигаться дальше, заглянул ей прямо в глаза.

— Это можно, — как ни в чем ни бывало закивала та. — У мене Игнат есть знакомый. Он там надзиратель. Посменно. Может, и сговоримся с ним. Поживи у мене пока. А там видно будет.

На том и порешили. Павел помогал собирать травы, лечил геологов и местных жителей и аптечными лекарствами, и травами этими, в чем немало преуспел.

Как-то наведался к бабушке Марье тот самый Игнат. Суровый, неопределенного возраста человек, хмурый и молчаливый. Лицо его было сероватого оттенка, что говорило о тяжелой болезни. Бабушка Марья, накормив гостя, сказала:

— Игнат, мои травы тебе уже не помогут. Вот фельдшер наш — он чудеса творит, все местные не нарадуются. Павел, ты ведь посмотришь Игната?

Выявив причину недуга, Павел назначил лечение. И антибиотики, которые могли помочь, оказались у него в аптечке. Бабушкины травы усилили действие лекарств, и через месяц к ним с благодарностью пришел совсем другой Игнат. Страдавший от своей болезни не один год, он все никак не мог поверить, что выздоровление возможно. Павел уверил его в положительном результате, но сказал, что нужно наблюдаться у врача и пить назначенный курс лекарств раз в год. В благодарность за выздоровление Игнат пообещал помочь Павлу проникнуть на рудники. Он сказал, что достанет форменную робу для Павла, чтобы провести его тайным путем — в обход постов, через секретные ходы, которые не видно с вышек.

Геологическая партия сворачивалась. Павел остался у бабушки, сославшись на болезнь, что Марья и подтвердила геологам, пообещав вылечить его травками. А те закончили работу и уехали на большую землю.

Через несколько дней, как условились, Игнат повел Павла тайными тропами.

Врач молча шел за проводником и с трудом сдерживал удивление, смущение и тревогу. Зона была огромной. Казалось, эти переходы бесконечны. «И как только Игнат все это держит в своей голове?! — думал, двигаясь за ним, Павел. — Все эти маршруты… Повороты, обходы…» Ни разу Игнат не сбился с пути, не приостановился, не задумался. Он вел Павла с уверенностью и непоколебимостью слона, который знает свое дело и идет нужным путем. И в то же время был быстр и точен в движениях.

Ученый по натуре, Павел внимательно присматривался к каждому человеку, которого встречал, где бы ни находился. И первые же встреченные на Колыме люди, с такой простотой поддержавшие его, всколыхнули в юноше все лучшие чувства и поселили крепкую уверенность, что он сделал правильный выбор, отказавшись от аспирантуры и карьеры врача, приехав сюда, в этот Богом забытый край.

Обезьянолюди действительно существовали. И вот бок о бок с ними Павел спускался в шахту. Тайна, которой так загорелся Джерри Хесман, открывалась случайному свидетелю начатого им расследования, Павлу Белову, который просто оказался в нужном месте в нужное время. Но, как сказал один из авторов с мировым именем, то, что мы называем случайностями — всего лишь закономерности, которые мы не в состоянии расшифровать.

Обезьянолюди не только были ростом выше, чем среднестатистический человек, но и телом крепче и шире. Челюсти их сильно выдавались вперед. Растительность наблюдалась не только на лице. Все тело и у мужчин, и у женщин было покрыто шерстью.

Павел не верил своим глазам. Словно привет из далекого прошлого, о котором он читал в книгах и многочисленных научных статьях, с ним рядом находились живые австралопитеки! Только в форменных робах заключенных, что придавало встрече оттенок нереальности.

Так они еще и разговаривать начали!

— Новенький? — спросил у Павла коренастый с мотыгой в руке.

— Новенький, — ответил Паша, будто во сне.

— По тебе видно. А звать как?

— Павел.

— Врач? — безошибочно определил обезьяночеловек.

— Да! А по мне так заметно?

— Еще как!

— А вас как зовут?

— Восьмой!

— Восьмой?

— Да, наш создатель называл нас числами. Так и осталось. Он был нам как отец. Учил говорить, есть за столом, считать, писать. Когда еще детьми были. Жили мы на его даче. Говорят, ему Берия подарил когда-то. Как в раю мы там жили, все в зелени, в плюще. Домработницы там были, четыре добрейшие женщины. Папаша осматривал нас каждый день, мерил пульс, давление. Но однажды приехал фургон. Нескольких из нас забрали. И больше не привозили обратно. А папаня наш тогда плакал. Мы не успели испугаться, не знали, что это такое, но поняли, что происходит что-то нехорошее с теми, кого он отдал. Прошло еще несколько дней, и его самого арестовали, повязали и увезли. И нас погрузили в фургон. И потом привезли сюда. Что с папаней, мы не знаем… Жив ли он? — Восьмой вздохнул так грустно, так проникновенно, что если бы Павел слушал его с закрытыми глазами, он никогда бы не подумал, что перед ним «не люди».

Обезьянолюди оказались абсолютно адекватными, чувствующими и мыслящими существами с миролюбивым характером, в чем Павел смог убедиться позднее.

— Жив! — воскликнул Павел. — Еще как жив ваш создатель!

И Павел рассказал все, начиная с того, как окончил мединститут и встретил их отца в психиатрической лечебнице. Обезьянолюди очень обрадовались факту, что их создатель жив. Они остановились, обступили Павла, прося снова и снова рассказывать подробности их встречи. Но в этот момент послышался взрыв, и в шахте начался обвал.

Это произошло не просто так. Пока Павел жил у бабы Марьи, на политической арене страны происходили перемены. Убили Берию, и начальство на рудниках, пригревшее у себя плод экспериментов, обезьянолюдей, пришло в замешательство. В итоге на внеочередном собрании они приняли решение.

— Взорвать их надо! — высказался один из местных руководителей.

— Они хорошие работники, план перевыполняют… Жалко… — заступился его заместитель.

— Зато если за нами придут как за укрывателями экспериментов над людьми, будет не жалко! Ты думай, что говоришь! Нас же тогда самих в эти рудники загонят к чертовой матери! — размахивал руками начальник. — Сделаем так! Взорвите вход. Они там передохнут сами. Если их и найдут, нас ни в чем не обвинят. Завалило и завалило. Нет плодов эксперимента — нет проблем. Кто, когда, на что согласился — это уже значения иметь не будет. А если повезет, когда там уляжется сверху, сообразим, что делать. А сейчас вход завалить!

— Будет сделано.

На том и порешили. Шахту обложили динамитом. А дальше — взрыв и обвал…

Павел и обезьянолюди пустились бежать по тоннелям, спасаясь от падающих камней. Шахта была глубокой, и бежали они долго.

Наконец обвал прекратился. Все остались живы. Но обратного пути, конечно, уже не было.

— Вот так да… Что же произошло? — спросил ошарашенный Павел.

— Завал… — ответил ему Восьмой.

— Мы что же, теперь замурованы?

— Похоже на то…

«Вот тебе и Колыма… — думалось Павлу. — Нужен какой-то выход, но о нас же знают там наверху, наверняка уже ищут способ вызволить…»

Обезьянолюди думали не столь оптимистично, они не питали иллюзий насчет помощи, возможно, потому что привыкли за свою недолгую жизнь бок о бок с «человеком разумным» рассчитывать лишь на себя и своих собратьев. Впрочем, они были спокойны и даже в какой-то мере расслаблены, как будто всегда покорно принимали любой исход.

Павел, в глубине души обнаруживший отчаяние, граничащее с животным страхом, хотел кричать в голос, впрочем, в большей степени от тупой, никчемной, ничтожной беспомощности, внезапно затормозившей все его мысли. «Мне тесно, — клокотало что-то внутри него, — в этих тоннелях невозможно дышать, мы никогда не выберемся…» Но понемногу он проникался спокойствием, исходившим от обезьянолюдей, хотя и сам, конечно, не был паникером. Быстро собрал волю в кулак. В критической ситуации, когда речь шла о жизни, и не только его собственной, он тем более не хотел сидеть, сложа руки. «Оказаться случайно погребенным заживо в первый же день встречи с целью своего приезда»… — продолжала крутиться в голове одна и та же мысль. Будто сражаясь сам с собой, он гнал от себя все страхи прочь, и, в конце концов, все внимание ученого-исследователя сосредоточилось на изучении обстановки и поиске решения.

Спустя сутки они поняли, что никто не собирается их искать.

Еды не осталось, в животах ныло. Масло для освещения тоже заканчивалось. Только тогда они приняли решение искать выход.

Чем больше Павел наблюдал за обезьянолюдьми, тем больше убеждался, что с интеллектом у них все в полном порядке, в отличие от того, что предполагал их создатель. Возможно, еще и это послужило поводом для ссылки нового вида? Они были очень спокойными, выносливыми.

И вот сообща пленники обсуждали, как найти выход, но ничего придумать не могли. Ситуация казалась безнадежной.

Во тьме все лежали рядышком. Как вдруг где-то у самой земли послышался крысиный писк. Восьмой зажег фонарь, и все увидели окруживших их крыс. Грызуны, словно кошки, начали тыкаться мордочками в ладони обезьянолюдям. Павел отпрянул. А обезьянолюди, напротив, были рады встрече с крысами, точно со старыми друзьями. Выяснилось, что они всегда подкармливали крыс — с самого начала работы в шахте. И крысы любили их. Теперь маленькие серые друзья стайкой суетились рядом, будто что-то пытались объяснить.

Наконец, стало ясно, что крысы просят следовать за ними. Вся большая компания обезьянолюдей и Павел повиновались им, потому что лежать и ждать гибели было бы куда глупее. Группа плутала достаточно долго, крысы пару раз завели ее в тупик, откуда сквозь щели пролезть могли только грызуны, но тут же отыскивался другой ход. Спустя длительное время блужданий они пришли в тоннель, где в кромешной тьме виднелись тоненькие полоски света. Тоннель был завален обломками бревен — часть подпорок была сломана, также валялись вагонетка и прочий инвентарь рудокопов. Видимо, ход был завален очень давно, все покрылось толстым слоем земли и пыли. Совместными усилиями, аккуратно, чтобы не вызвать еще одного обвала, обезьянолюди расчистили выход. Стало очевидно, что тоннелем не пользовались очень давно. Но Павел попросил всех не выходить сразу, чтобы тотчас не ослепнуть от солнца.

Наконец, привыкнув к свету, они огляделись. Вокруг был лес. Компания оказалась в абсолютно диком месте: ни тропинок, ни ограды, только бурелом. Что, в общем-то, им и было нужно. Крысы вывели своих давних кормильцев на белый свет, да еще и в таежную глушь.

Мошкара, конечно, набросилась сразу. Но это было гораздо лучше, чем лагерная охрана, обрекшая их на смерть. Через некоторое время выяснилось, что лес действительно совершенно дикий. Они оказались в глухой тайге, где им предстояло выживать среди медведей, волков, рысей, кабанов и мошки. К счастью, у них с собой были молотки, топорики и все остальное шахтерское снаряжение.

Первым делом обезьянолюди срубили несколько хижин, сложили простые печи из камней и глины. По крайней мере, это была хоть какая-то защита от животных и от предстоящих зимних холодов. А дальше они потихоньку начали обживаться. Павел вел записи об обезьянолюдях и чувствовал себя вполне в своей тарелке. Наблюдая за поведением, интеллектуальными способностями, смекалкой, закаленным характером нового вида, молодой ученый проводил анализ: что из этого врожденное, а что — привнесенное.

Обычных человеческих имен у обезьянолюдей не было — их отец присвоил им порядковые номера. Так они и называли друг друга. Со временем и Павел привык к этому, и постоянно наблюдая, научился различать их лица, характеры, наклонности. С некоторыми из обезьянолюдей завязались дружеские отношения.

Особенно Павел сблизился с Восьмым. Этот дружелюбный гигант был общительным, его многие любили и почитали за лидера. Но вожака стаи не было. Наверное, им мог бы стать, при желании, Павел, но в этой роли он себя не видел, поскольку не стремился к лидерству. Наука! Ради нее Белов попал на рудники, ради нее он оторвался от цивилизации, поэтому приоритетом для него было изучение поведения, психологии, быта обезьянолюдей. Свои наблюдения Павел тщательно фиксировал в дневниках.

Выяснилось, к примеру, что обезьянолюди создали слаженный коллектив, где каждый отвечал за свою работу, решения принимали вместе, действовали организованно, между собой не конфликтовали, были хорошо развиты интеллектуально. Поэтому очень скоро Павел смог научить их делать луки, стрелы и копья, чтобы добывать еду и защищаться от нападения диких животных. Иногда в их деревушку захаживал медведь, иногда — волки. Приходилось всегда быть начеку.

Жизнь постепенно налаживалась. Пригодились Павлу и знания о ботанике: он научил обезьянолюдей собирать землянику и лекарственные травы в тайге, отличать съедобные грибы от несъедобных, засушивать их на зиму и варить вкусные компоты и супы. Поселенцы ставили ловушки на оленей и зайцев, сушили их мясо, выделывали шкурки животных. Даже посуду со временем научились делать из глины и бересты. Мошку отпугивали дымом. Дикие звери после нескольких смертельных схваток, окончившихся победой обезьянолюдей, стали сторониться лагеря.

Первую зиму, самую тяжелую и суровую, они пережили без потерь, выжили все. Тяготы зимовки лишь сплотили группу. Воду черпали из ручья и бесстрашно пили ее, и хотя рядом находился урановый родник, ничего с ними не происходило. Видимо, адаптировались. К своему удивлению, Павел отметил, что у обезьянолюдей нет детей. Не рождались они и во время работы на рудниках. Это маленькое открытие также было зафиксировано в дневнике. Павел стал внимательно наблюдать и понял, что обезьянолюди не испытывали влечения к противоположному полу. Они вели себя друг с другом как сестры и братья. Что было причиной такого перекоса в развитии — тяжелая работа на рудниках, рабство или генный сбой — предстояло еще выяснить.

Прошло года три вольного житья, прежде чем природа взяла свое и, наконец, у гигантов начали проявляться признаки половой зрелости. А выяснилось это так.

Однажды к Павлу прибежал Восьмой.

— Доктор, пощупай пульс!

— Учащенный. А что случилось? Тебе плохо? — спросил Павел.

— Нет! То есть да! Я не знаю! — Восьмой был напуган.

— Объясни по порядку, — Павел понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее, с чем, очевидно, Восьмой никогда не сталкивался, и попытался его успокоить.

— Я схожу с ума. Я вдруг понял, что Единица стала другой. Когда я вижу ее, у меня обостряется нюх. У меня бьется сердце слишком часто. Я пытаюсь убегать, как только вижу ее. Я боюсь с ней говорить. А она заметила это и начала хихикать. Что это, доктор?

— О! Это любовь! — Павел расхохотался.

Восьмой выглядел совсем сбитым с толку.

— Прекрати! Это же не смешно! Я не знаю, что мне теперь делать! Я чувствую себя идиотом.

— Прости! Я все тебе объясню! Тут ничего сложного нет.

И Павел начал рассказывать другу, что именно с ним творится и почему. И как завоевать сердце любимой. Восьмой очень старательно все запоминал и повторял по нескольку раз.

Через пару дней он, наконец, набравшись смелости, нарвал букет цветов и пригласил даму сердца погулять. Единица была миниатюрной для своего вида, весьма обаятельной и любила посмеяться. К большому счастью Восьмого, он тоже очень нравился Единице. Она приняла приглашение, и они ушли подальше от всех в чащу. Через некоторое время оттуда послышались истошные вопли.

Павел и еще несколько обезьянолюдей побежали на помощь. В лесу они застали сладкую парочку на дереве, под которым сидел медведь. Пришлось их спасать.

Через девять месяцев у Единицы и Восьмого родилась малышка. Роды принимал доктор. Павел не забыл своих навыков — наоборот, в лесу все, что он не очень хорошо помнил в университете, о чем читал в книгах, волшебным образом вспоминалось. И все это он смог применить на практике.

«Я словно родился для того, чтобы выучиться на медика и оказаться здесь, среди тех, кого я должен был спасти. Это действительно мое предназначение. Меня, конечно, посещали мысли о том, что было бы со мной в городе. Наверное, я мог бы жениться, завести семью… Но, вспоминая тех людей, с кем в Москве мне приходилось работать, я с облегчением вздыхаю, оглядываясь вокруг. Понимаю, что я дома, среди своих, там, где нужен, где и должен быть. Сложностей здесь очень много, дикие звери, холода, все приходится добывать своим трудом. Инструментов, кроме молотков, пилы да топора, нет. Медицинского оборудования нет. Мы как дикие люди, один на один с природой. Но в этом же и счастье — такой глубины, что невозможно описать». Так писал доктор Белов в своем дневнике, который он вел еще в лагере и всегда носил с собой.

Молодые родители, Единичка и Восьмой, не могли наглядеться на свое чадо. Молодая мать своими руками сплела колыбельку для малютки. Первого ребенка общины назвали Машей. Восьмой и Единица спросили у доктора, какие имена принято давать людям. Первое, что пришло ему в голову — Марья. Так и назвали малышку.

Со временем примеру счастливой пары последовали и остальные, и через несколько лет в центре тайги расцвел райский уголок. В таежном поселении обезьянолюдей родилось еще несколько детенышей, которые очень быстро подрастали, легко и с радостью обучаясь.