Бесплатный фрагмент - И имя ей Таня

Повесть «И имя ей Таня»

Пролог

— Сегодня мне исполнилось 80, — начал он, мягко выставив ладонь вперед, чтобы предупредить нарастающий гул. — Пожалуй, за все прожитые годы я не слышал истории печальнее той, которую хочу рассказать. Она случилась более полувека назад. И все последующие годы тянулась тревожным, отчего-то волнующим шлейфом через всю мою жизнь. Которая, надо сказать, была весьма насыщена и людьми, и событиями. Наверное, не было и дня, в который я не вспоминал эту странную историю. Но позвольте мне начать повествование с самого начала и погрузить вас в него, как окунулся некогда я сам.

Мужчина замолчал и глубоко вдохнул, приподняв массивный подбородок. Сквозь огромный перфорированный купол из затемненного стекла золотистыми потоками настырно пробивались лучи мартовского солнца. Они пронзали окружность, нежно лизали сидящих напротив людей, хищно втыкались в горизонтальную поверхность пола и, оттолкнувшись, волшебными брызгами рассыпались по стенам из серых композитных панелей. В центре двухсотметрового цилиндрического пространства на полированном каменном полу стояла казавшаяся монолитной футуристическая белая стойка и такой же обтекаемой формы похожий на барный стул. На нем, по-мужски разведя ноги в стороны и уперев ступни в подставку, сидел он. Тот, чьи литературные произведения никогда не оцифровывались и не издавались в виде электронных книг. Тот, чьи романы заставляли рыдать и смеяться миллионы людей по всему миру. Тот, ради слова которого даже закоренелые приверженцы технологий покупали дорогостоящие книги в обычном твердом переплете. И тот, из-за кого в моду снова вошла прическа «могавк».

Мужчина перевел взгляд с внушительного купола на слушателей, медленно сполз со стула и погрузил массивные загорелые руки в карманы легкого комбинезона цвета сочной травы из токопроводящей пряжи. Его полностью седые волосы красивой густой копной были высоко зачесаны назад и слегка налево. Глубоко, практически под ноль, выбритые виски еще больше подчеркивали и без того выдающиеся скулы и острые, пронзительные, абсолютно черные глаза. Виктор Черногорский — вот как звали этого 80-летнего мужчину. Он прищурился, загадочно улыбнулся, обвел глазами полукруг лекционного зала в виде амфитеатра с белыми сидениями, готовый начать повествование. Четыре сотни разноцветных глаз с благоговейным трепетом ловили каждый его жест, каждое его слово. Все смотрели только на него, и никто в электронные устройства. В 2091 году студенты были обязаны оставлять все многофункциональные технические приспособления в специальных ячейках перед входом в любое здание каждого учебного заведения по всей Новой России.

Мужчина вдруг заговорил. Его голос, не имевший никакого сиплого звучания из-за возраста, слегка усиленный микрофоном, вливался тяжелым металлом в уши смущенных первокурсников.

— Это было время, когда дети уже практически не читали бумажных книг, — начал он. — Исключение составляли школьные учебники, к которым должное отношение с детства не прививалось. Их порча была чем-то обычным, не порицалась и даже не обсуждалась. Родители еще покупали детям картонные книжки с картинками и раскраски, а подросткам комиксы. Некоторые школы также приобретали для учеников рабочие тетради, прописи и учебные пособия, которые в конце года просто выкидывались. Из квартир постепенно исчезали шкафы, забитые собраниями сочинений русских и зарубежных писателей. Их место в лучшем случае занимал легкомысленный стеллаж с произведениями современных авторов в ярких глянцевых обложках. Произведения, входящие в школьную программу, скачивались на телефон или планшет, которые становились в буквальном смысле продолжением рук детей еще в детском саду. Это был незнакомый вам 2023 год, и мне тогда было 12 лет. Предупреждая вопросы, скажу, что у меня имелся собственный набор гаджетов: ноутбук, планшет, телефон и бесполезные сегодня умные часы. Наверное, у некоторых из вас хранятся эти незатейливые вещицы в память о бабушках и дедушках.

Мужчина замолчал, потер переносицу хищного, несколько расширенного к кончику носа и снова глубоко вздохнул. Казалось, каждое слово дается ему с огромным трудом. Но слушателям было сложно распознать причину. Скорее всего, они и вовсе были не в состоянии отследить эмоции профессора. Он был для них человеком того времени, той формации, того мира. Студенты Литературного университета слышали и читали о той эпохе, но понять ее были не в силах.

— Я расскажу вам историю. Свою историю, — прикоснувшись подушечками пальцев к тонким, красиво вычерченным губам, предупредил он.

Часть первая. Ты есть то, во что веришь

Глава 1

С моих шести лет мама работала педагогом-библиотекарем в университете, поэтому иногда у нее получалось взять отпуск на целых два месяца, чтобы «ребенок не болтался по городу все лето как беспризорник». И каждый год, примерно в конце мая, мы уезжали из загазованного промышленного Магнитогорска в более живописные и экологически чистые места. В то лето два месяца мы провели по счастливой случайности у маминой подруги Лизы в Анапе.

Лиза работала на базе отдыха администратором. Где основным развлечением туристов была рыбалка на диких каналах и прудах пансионата. Рыбу в Анапе ловили круглый год из-за мягкого южного климата, поэтому работы на «платниках» всегда было невпроворот. «Платниками» назывались пруды, которые специально зарыбляли, чтобы гарантировать гостям богатый улов за хорошие деньги.

Незамужняя, но совершенно не страдающая из-за своего гражданского состояния 38-летняя пышка Лиза все лето жила на территории базы в небольшом щитовом домике для персонала, где нам с мамой тоже нашлось место. Подруги поделили большой мягкий диван в шестиметровой комнате с двумя окнами. Мне же досталась кушетка на импровизированной кухне. Я уютно устроился в уголке у окна за практически бесшумным холодильником и по ночам, когда не мог заснуть от жары и везде снующих мух, перебирался со спального места чуть выше — на подоконник. Оттуда открывался занятный вид на функционирующие и светящиеся круглые сутки шашлычные зоны и отдыхающих, которые даже в ночное время умудрялись мериться своим «богатым» уловом.

Проводить же весь день с двумя, как мне казалось тогда, очень странными женщинами, 12-летнему мальчишке совершенно не хотелось. Поэтому я присмотрел себе место за территорией базы в старом русле реки Кубани на берегу небольшого дикого пруда и каждое утро, наскоро запихнув в себя приготовленную Лизой яичницу или расплавленные в микроволновке бутерброды с сыром, спешил туда, пока женщины были заняты своими ритуалами.

С детства я привык читать все подряд, и там, около небольшого, практически безлюдного водоема, удобно устраивался у самой кромки воды, открывал книжку и до самого вечера предавался чтению, слушая кваканье лягушек и отмахиваясь от надоедливых насекомых. Вокруг котлована, на небольшом расстоянии от тенистого берега росла высокая трава. Мне очень нравилось, что она скрывает меня от любопытных глаз, и я мог даже ковыряться в носу или чистить острой травинкой промежутки между зубами, за что дома от мамы всегда влетало. Помню произведение, которое увлекло меня в то лето. Оно называется «Всадник без головы». В романе особенно меня привел в восторг эпизод, в котором Морис пригласил Луизу к себе в хижину, и та безмерно удивилась, увидев в ней книги. Девушка, к моему глубочайшему удовольствию, расценила это как образованность. Поэтому, в то время как я по-мальчишески возненавидел ревнивого Колхауна, Морис мне очень импонировал и я был с ним солидарен. Ведь, несмотря на то, что я всерьез занимался дзюдо и был физически развитым, крепким парнем, моя комната тоже была завалена книгами. И каждый раз я искал подтверждение своей нормальности, примеривая в своей детской голове любую историю на себя.

В то обычное утро я с горящими глазами поглощал страницу за страницей, чтобы узнать, наконец, верны ли мои догадки относительно личности всадника. И так увлекся сюжетом, что не заметил, как импровизированная стена из травы беспардонно раздвинулась и появилась она.

— Привет, — пискнула худенькая девчонка в слитном черном купальнике на широких лямках, расшитых стразами.

— Привет, — ответил я, загибая уголок и закрывая книжку.

— Что читаешь?

— «Всадник без головы», — добродушно ответил я, сморгнув рябь в глазах от ее кошмарного костюма.

— А-а-а, — протянула девчонка. — Меня зовут Таня, и я точно прочитала больше книг, чем ты. Спорим? — и она уставилась на меня глазами цвета разбавленной чайной заварки.

Помню, после того как я единожды поднял брови от недоумения в то утро, они не опускались у меня до самого конца нашего с мамой отпуска. Когда же через два месяца мы вернулись в Магнитогорск, я заметил, что мой лоб, который дома наконец-то расправился, вдоль весь был испещрен белыми незагорелыми полосами.

Если честно, оказавшись в родном городе, я напрочь забыл о Тане и ее веселых и не очень выходках. Это была обычная избалованная девчонка, которая без контроля родителей бродила по территории и подыскивала себе подходящих друзей. Потому что, по ее собственным словам, она совершенно не интересовалась рыбой. На базе в то лето из детей школьного возраста были только мы с Таней. И, кроме продольных морщин, я обогатился приличным количеством шрамов от ныряния, прыгания, катания, бросания.… Здесь я мог бы привести еще больше 20 глаголов, которые мы с ней за два месяца успели не только выучить, но и испробовать.

— Ну, пока, — сказала Таня, накручивая мышиного цвета прядку на грязный палец с обгрызенным ногтем, когда спустя два месяца перед самым отъездом я сообщил, что угонять лодку с базы и нырять с нее ей придется без меня.

— Прощай, Таня. Мне было небезопасно с тобой познакомиться.

Она скорчила забавную рожицу и, приложив ладошку к накрашенным перламутровым блеском губам, помахала ей в воздухе. Это была здоровая и задорная 11-летняя девчонка. И я искренне надеялся больше никогда с ней не встречаться. Но мы все же увиделись. Через пять долгих лет. Когда мама, протащив меня за это время еще по нескольким курортам и подругам, замкнула круг на Анапе. И, наверное, именно в то лето все и началось.

Глава 2

К тому времени мама ушла из библиотеки, устроилась работать в школу и могла практически все лето проводить за пределами города. С деньгами у нас тоже было все в порядке. Моя неунывающая родительница занималась корректурой и редактурой чьих-то литературных шедевров, а я иногда писал статьи для онлайн-журналов. Семья у нас была читающая, образованная и по меркам 2028 года вполне благополучная, хоть и неполная. Когда-то мама привезла приятную весть обо мне с очередного отдыха, и я вырос, окруженный безусловной любовью трех людей: ее, бабушки и деда, которые стали для меня целой Вселенной.

В то лето я собирался остаться в Магнитке, чтобы бесцельно болтаться с друзьями по городским улицам, посещать разные злачные места, ходить с девчонками в кино и, возможно, совершить несколько вылазок на природу или в близлежащие города. Место в университете за мной было закреплено, и я дышал полной грудью в стране, где для 17-летнего парня были открыты все двери.

— Поехали, будет весело. Лиза теперь живет одна в трехкомнатной квартире, и, если мы не приедем, она сдаст две комнаты, — мама настойчиво ангажировала меня на совместный отпуск.

— Езжай одна. Будет вам свобода и простор.

— Ну, пожа-а-алуйста, — она погладила меня по голове и артистично захлопала ресницами.

Я не смог отказать этой темноволосой женщине.

«В конце концов, — решил я, — будет еще целый август, чтобы вдоволь надышаться выхлопами». Что до девчонок, то я не особенно торопился с выбором, и поэтому грустить мне в поездке было не о ком. В моих глазах девушки совершенно не были похожи на книжных барышень, и все, как одна, выглядели сумасшедшими и замороченными на собственной внешности, значимости и независимости. В моей жизни был пример бабушки, которая никогда не произносила мотивационные фразы в присутствии деда, а если бы и сказала какую, то вряд ли бы это закончилось их милым воркованием на кухне, как я это наблюдал каждый вечер в течение почти всей жизни. Я считал, что должен найти максимально нормальную девушку, чтобы спокойно жить, а не подстраивать свою личность под ее представления. Мне хотелось, чтобы она тоже жила спокойно, а не ходила по психологам для проработки травм или разных других проблем, которые у девчонок случаются из-за мужчин.

В начале июня мы с мамой вышли из здания аэропорта, и наши бледные, наполненные выхлопными газами тела облепил никотин и жасминовые духи. Этот запах присутствовал в каждом уголке южной квартиры маминой подруги Лизы в сочетании с тонким ароматом кошачьей мочи, который почему-то исходил только от моего рюкзака. Его я случайно оставил на полу в прихожей, вместо того чтобы занести в свою новую 15-метровую обитель.

После щедрого обеда и обильного поливания слезами радости Лиза наконец-то оставила меня в покое и переключилась на маму. Чтобы немного отдышаться, я всунул два анатомических цилиндра в уши, включил музыку и с облегчением вышел из квартиры. На улице стояло непривычное для уральского парня пекло, поэтому я направился прямиком на пляж. Там, сидя на горячем песке, в очередной и, наверное, в последний раз я подумал, что жизнь, в общем-то, чертовски приятная штука.

— Привет, — сказала русоволосая девушка, присаживаясь рядом. — Как дела?

Если и были во вселенной звуки, такие же звонкие и переливающиеся, как эти, они точно принадлежали бы не живому существу. Передо мной же стояла девушка вполне человеческого обличья. Я улыбнулся и сказал:

— Привет, Таня. Ты очень выросла. Но я узнал тебя. По голосу.

— Ты такой милый, — сказала Таня и, с вызовом повернув ко мне свой вздернутый носик, спросила: — Почему не приезжал?

— Боялся, — честно ответил я.

Почему-то в тот момент меня не удивила наша встреча. Она была настолько естественна, что мне вдруг показалось, будто мы договорились о ней заранее.

— Меня? — округлила она чайно-зеленые глаза. — Меня боялся?

— Да, немного. Но мои раны зажили, и я готов к новым морским приключениям.

— О-о-о! Я чувствую себя уж-ж-жасно виновато.

Она так и сказала «уж-ж-жасно», делая акцент на букве «ж». И ее звонкий голосок подхватило море.

— Уж-ж-жасно, уж-ж-жасно, уж-ж-жасно, — наперебой повторяли морские жители, выбрасывая звуки на поверхность. — Уж-ж-жасно.

В ней было что-то необычное, даже неземное, — как в героях из всех моих книг. Таня, так же как и я, постоянно читала. Она проглатывала книги в бесчисленном количестве любых жанров и всех авторов вперемешку. Она одинаково любила и классическую, и современную литературу. Скупала электронные книги на платформах и читала их со своего крошечного планшета. Таня не любила говорить о будущем и никогда не рассказывала о прошлом. Для нее существовало только настоящее.

— Таня, чем ты планируешь заниматься после школы? — я хотел узнать про нее хоть что-то.

— Не знаю, — небрежно бросила девушка. — Но если тебе интересно, то я уже три года учусь экстерном. Остался последний.

Меня ничуть не удивила и не смутила эта информация, ведь многие современные школьники переводились на самообразование после девятого класса, а некоторые еще раньше. Это совершенно не значило, что им было некомфортно в школе. Кто-то серьезно увлекался спортом или творчеством, и на каждодневное посещение занятий у этих юношей и девушек просто не оставалось времени. Другие с удовольствием мотались с родителями по разным городам и странам. У кого-то имелись проблемы со здоровьем. Но эта причина была далеко не на первом месте.

Глава 3

Каждый день мы с Таней проводили вместе. В первый же вечер обменялись телефонами и полночи обсуждали разную книжную ерунду в чате. Мы много гуляли, и в какой-то момент я неожиданно для себя обнаружил, что крепко сжимаю ее слегка влажную ладошку. Испугавшись, я расцепил пальцы. Таня в этот момент что-то увлеченно рассказывала. Не прерываясь, она настойчиво всунула свою кисть обратно мне в руку. На нас двигалась молодая мама с трехмесячным ребенком на руках. И за несколько метров она похожим движением всунула малышу в слюнявый рот соску, которая болталась у того на майке на прищепке. Мне это показалось забавным, и я рассмеялся, что, в свою очередь, развеселило карапуза, который с громким звуком «бпф-ф-ф» опять выплюнул соску. Таня сделала страшные глаза и потянула меня по направлению к кустам. Там, повалившись на влажную траву, я был вынужден выслушать от нее первое шутливое нравоучение о подобающем поведении в обществе. В тот миг я подумал, что готов слушать ее лозунги, какие бы они ни были, всю оставшуюся жизнь.

Несколько раз в неделю Таня пропадала. Я просто не мог до нее дозвониться: бесконечно набирал номер и слушал в трубке гудки, пока не подключался виртуальный ассистент, которого моя подруга нарекла Джоном. Он предлагал оставить сообщение. В такие моменты мне казалось, что у Тани появились новые друзья или новые сумасбродные развлечения, и она забыла о своем скучном книжном черве, то есть обо мне. Хотя опасные поступки девушка больше не совершала и ничего такого мне не предлагала, «Еще не вечер», — думал я.

На следующий день Таня никогда не оправдывалась и ничего не объясняла.

— Не было настроения, — просто говорила она.

Я же, воспитанный в интеллигентной семье, допросы ей не устраивал. «Мало ли что у девчонок в голове», — успокаивал я себя. Те дни, когда она все-таки отвечала на звонки, мы проводили очень весело: ездили по окрестностям, купались в море, много ходили и ели. В Анапе на каждом углу продавались шашлыки, завернутые в тонкий теплый лаваш. Отдельно к мясу можно было получить выложенный на бумажную тарелку маринованный лук, а также помидор и огурец, нарезанные тонкими дольками. Таня любила шашлыки, но аппетита обычно у нее не было. Я был уверен, что она специально так говорит, потому что бережет фигуру. Это была привычная отговорка моей не отличающейся хорошим аппетитом мамы, и она произносила ее и к месту, и не очень. Таня же, в отличие от моей родительницы, с горящими глазами смотрела на покрытое коричневой корочкой мясо, но клевала его, как птичка. Все остальное доедал я, чувствуя себя весьма прожорливым существом.

Таня была стройной и, на мой вкус, очень привлекательной девушкой. Невысокая, с острыми коленками и почти прозрачной, слегка тронутой солнцем кожей, она чем-то напоминала крошечную экзотическую птичку. На серьезном личике с вздернутым носом сверкали отчего-то лихорадочным блеском чайно-зеленые глаза. Ее длинные волосы теперь мало чем напоминали болотную тину, как в детстве, и были обычного светло-русого цвета с неравномерно выгоревшими прядями. Одевалась Таня ярко, я бы даже сказал, вызывающе: блестящие открытые маечки, короткие рваные шорты, сандалии на высокой подошве, иногда гольфы, бывало, из разных пар. Самыми приличными вещами в ее гардеробе были легкие шифоновые платья. Они делали мою подругу похожей на мультяшную принцессу или фею из сказки, но носила она их редко. Как я позже выяснил: по особым случаям.

На рынке в центре города продавалась разнообразная рыба: копченая ставридка, барабулька, морской окунь и еще с десяток наименований. Я был намерен, отдыхая на курорте, объедаться этими деликатесами. Но Таня про рыбу и слышать не хотела. Она фукала, нукала и всячески пыталась показать, что это не то, что она согласна употреблять во время прогулки. Один раз мне все-таки удалось затащить ее на рынок. Набив огромный пакет рыбой и такой же пакет фруктами, мы уселись в тенистом дворике неподалеку, и я великодушно положил на ее загорелую ладошку очищенные от чешуи самые сочные и ароматные кусочки барабульки.

— Фу, — сказала Таня. Лизнув один, она повторила: — Фу, — а затем с аппетитом сгрызла внушительное количество кусочков, каждый из которых был размером с мой палец.

Я, привычно чувствуя себя обжорой, съел раз в 20 больше ее, запивая соленое лакомство сладкой газировкой из пластиковой бутылки с трубочкой.

— Фу, — моя подруга снова сморщилась и закрыла глаза.

Мы еще немного посидели на лавке, и она вдруг неожиданно загрустила.

— Хочу домой. Устала, — промямлила девушка.

Она и вправду казалась уставшей. Ее глаза блестели, а лицо отчего-то немного порозовело. В тени было совсем нежарко, поэтому я подумал, что у нее температура. В Анапе случались сильные ветра, и после купания легко можно было простудиться.

— У тебя температура? — спросил я, приложив ладонь к ее лбу. Он был прохладный. — Или аллергия на рыбу? — задав вопрос, я ужаснулся своей тупости.

— Нет аллергии. Кажется, небольшая температура, — тщательно проговаривая слова, ответила она. — Мне нужно немного полежать.

— Я вызову такси. Тебе необходимо обильное питье и постельный режим.

Она как-то странно посмотрела на меня. Ее лихорадочный взгляд еще долгое время стоял у меня перед глазами.

— Хочешь, я побуду с тобой дома? Могу почитать. Ты знаешь, мне говорили, что я отличный чтец.

— Я тебе верю. Но мне надо просто поспать. Одной.

Мы сели в такси, и Таня откинула затылок на подголовник сиденья. Через семь минут она все такая же красная вышла около подъезда. Я остался в машине.

— Пока, — сказала Таня

— Пока, — ответил я.

Глава 4

Я волновался. Очень. Ответить себе на вопрос «почему?» я не мог. Таня была особенная и вместе с тем самая обычная. И это сочетание лишало других девушек практически всех шансов, а меня превращало в глупого и истеричного шизофреника. В оставшийся вечер я не мог найти себе места. Метался по комнате, как раненый зверь. «Это простуда, — говорил я себе. — Это всего лишь обычная простуда». Я успокаивался на несколько минут, открывал планшет, и тяжелые мысли снова без спроса забирались в мою голову.

Ночь прошла неспокойно. Я метался в агонии, словно загнанное в угол животное. Тревожное чувство меня никак не оставляло, и я все больше и больше удивлялся своей реакции. Если бы в тот момент кто-то мне задал вопрос, люблю ли Таню, я бы удивился глупости этого человека. «Конечно! — крикнул бы я ему в лицо. — Конечно!» А потом поразился бы собственному ответу.

Утром я поднялся разбитый и первым делом потянулся к телефону. Увидев на экране гаджета «7:07», моментально принял вертикальное положение. Мама с Лизой уехали на какую-то экскурсию, а меня оставили дома присматривать за двумя котами. Барсик и Василий презрительно таращили глаза в настежь распахнутую дверь спальни. Я подозревал, что это они ее и открыли.

— Мяу, — вежливо пискнул пикси-боб Барсик. Он больше походил на мужчину, проснувшегося после корпоратива, чем на заявленную в описании этой породы лесную рысь.

— Мр-р-р-мяу, — вторил ему горластый беспородный Василий. Это был рыжий скуластый кот, готовый в любой момент обоссать мой рюкзак. Чем он ему приглянулся — для всех оставалось огромной загадкой.

Еще 13 минут ушло на то, чтобы удовлетворить аппетит питомцев. Барсик ел только куриный фарш, Василий же отдавал предпочтение сухому корму. С завистью наблюдая за тем, как они набивают свои крупные тушки завтраком, я подумал, что им, наверное, очень хочется молока. Но два кастрированных товарища брезгливо отвернулись от суповой тарелки, в которую я налил целых пол-литра, и покинули кухню.

Пять минут ушло на то, чтобы сварить кофе. У Лизы была кофемашина, больше похожая на ракету или космический корабль, потому я выудил из верхнего шкафа обычную турку. Мамина подруга называла эту посудину джезва, и накануне мы с ней даже поссорились из-за того, что она никак не хотела соглашаться с тем, что джезва — арабское название, а турка — русское.

— Много ты понимаешь, — шутливо сердилась рыжеволосая пышка, и ее огромный бюст колыхался, чем-то напоминая восточные суда, набитые золотом, из какой-нибудь сказки.

Еще пять минут помогли скоротать умывание и чистка зубов. Электрической зубной щеткой рекомендовалось жужжать две минуты, я же елозил по зубам целых четыре, пока пена не заполнила рот и не потекла по моему трясущемуся подбородку.

Экран телефона уже показывал «7:30», через плотные занавески пробивался кремово-рыжий луч, и я решительно набрал Танин номер. Ничего. Позвонил еще раз. Молчок. И еще. Джон меланхолично настаивал на том, чтобы я оставил абоненту сообщение. Меня покрыла липкая испарина, и я со всей силы швырнул телефон о стену. «Наверное, так должны выглядеть ревнивые мужья, а не волнующиеся 17-летние подростки», — подумал я, натягивая шорты». Споткнувшись об каждого из котов по очереди, я выслушал их вполне обоснованные претензии, засунул ноги в летние кроссовки и захлопнул дверь со стороны подъезда.

Идти было недалеко. Так же как и Лиза, Таня жила в Новой Алексеевке — на самой окраине Анапы. Здесь дорогие коттеджи с просторными участками мирно соседствовали с пяти- и девятиэтажными домами, построенными несколько лет назад. Наша квартира находилась в девятиэтажке, а Танина — в пятиэтажном доме на втором этаже.

Я не заметил, как оказался у ее подъезда, и очень удивился, услышав собственный истерический крик.

— Таня-я-я! — проголосил на весь двор псих внутри моего спортивного подтянутого тела. Рядом сработала сигнализация на чьей-то машине.

— Таня-я-я!!! — заорал я еще громче.

Из окон начали выглядывать соседи. Они почему-то не грозились полицией или чем-то похуже, а всего лишь со странными улыбками смотрели на меня из своих квартир.

— Таня-я-я! Выходи-и-и! — не узнавая собственный голос, я сорвался на хриплый бас.

Беспокойство, которое овладело мной, как только я впервые за это лето увидел ее красивое, но одутловатое лицо, теперь приобретало отчетливые формы. Вдруг кто-то тронул меня за плечо.

— Парень, — мужчина с огромным поджарым догом на поводке сухой теплой ладонью сжал мое плечо, — не кричи.

— Вы не знаете, в какой квартире живет Таня?

— В больнице она, наверное. Ты зря тут голосишь. И мать, и она в больнице.

— В больнице? Вот черт. Это я виноват!

— Ты тут при чем? — наморщил лоб мужчина, похожий на своего питомца. — Уже несколько лет так.

— Лет? — не понимая, что он имеет в виду, переспросил я.

— Ну да. Недостаточность у нее, — потупил глаза громила. — Почечная.

Большой черный зверь звонким лаем подтвердил слова хозяина.

— В какой больнице? — стиснув зубы, проговорил я.

— Да здесь, недалеко, — махнул он рукой.

В больничном дворике было на удивление уютно, спокойно и совсем нестрашно. Я очутился в нем так же неожиданно, как и у Таниного дома. Это была городская больница — то место, которое в любом городе и каждый год выглядит примерно одинаково.

Мужчина что-то говорил про почки. Я полез в интернет.

— Как называется отделение? Из головы совсем вылетело, — бубнил я себе под нос, пытаясь набрать дрожащими пальцами слово «почки» в телефоне.

— Нефрологическое, — зазвенели тысячи колокольчиков и, ударившись о мраморный фонтан, по очереди стихли. — Отделение нефрологии, если быть точнее. Но я хожу в центр диализа, — грустно проговорила Таня.

Она подошла так близко, что я уловил носом еле заметный больничный запах.

— Привет, — промямлил я и неожиданно для себя обнял ее что было силы.

— Ай, — хрюкнула Таня.

— Ой, ты что! — бросилась к нам какая-то светловолосая женщина в легкомысленном белом сарафане. — Ты что! Аккуратно…

И обе они захохотали, как ненормальные, наблюдая за моим наливающимся краской лицом.

— Это моя мама, Вера Ивановна. А это мой очень чувствительный друг.

— Здравствуйте, — я уставился на привлекательную молодую даму, которая совершенно не была похожа на чью-то маму. Ее кожа была бледной, без каких-либо признаков загара. — Извините, это я виноват. То есть не я, а рыба. То есть я хочу сказать, что виноват я, потому что…

— Ну, здравствуй, — спокойно прервала мои оправдания Вера Ивановна, промокнув салфеткой высокий лоб. На ее лице красовался вздернутый, как у Тани, носик и чуть более зеленые, чем у дочери, глаза.

— Мамочка, ты беги, не волнуйся. Мы погуляем немного.

Вера Ивановна внимательно посмотрела на меня, улыбнулась одними уголками тонких розовых губ и, нежно тронув за плечо, еле слышно проговорила:

— Ты береги ее.

— Обещаю, — ответил я.

Мы неторопливо шагали по больничному дворику.

— Жду почку, — буднично вымолвила моя Таня, словно речь шла о чем-то привычном и не слишком ей необходимом.

— У меня есть, — ни секунды не колеблясь, сморозил я.

— Это не поможет, — она взяла меня под руку.

— Почему? Я здоров! Ты даже не представляешь насколько.

— Я в курсе, — захохотала Таня. И первый раз за последние сутки я тоже улыбнулся, вспомнив о наших приключениях пять лет назад.

— У меня уже была донорская почка, мамина. Организм ее отверг. Твоя вряд ли подойдет. А еще в 17 лет ты не можешь быть донором.

— Отверг?

— Ну да, — равнодушно бросила она.

— Таня, у нас уже лечат рак, выращивают искусственные ткани и даже части тела. А тебе всего лишь нужна какая-то почка. Почему отверг? — до меня только начала доходить сказанная ей фраза.

Она одернула свою коротенькую джинсовую юбку, разгладила невидимые складки на летнем трикотажном топе на тоненьких лямках и звенящим голосом проговорила:

— Знаешь, даже если у нас научатся лечить рак в ста процентах случаев и будут выращивать органы и части тела для всех желающих, то все равно найдется человек, кому это не поможет, — и, ухмыльнувшись, добавила: — И этим человеком буду я.

Что-то тяжелое и холодное начало расти в моей груди, уши вдруг заложило, и в них во всю мощь зазвучал колокол, набатом разливаясь в моей голове.

— Ты же сказала, что ждешь почку!

— Верно.

— Тогда я ничего не понимаю, — я резко остановился.

— Я так сказала на тот случай, если бы ты оказался не таким дотошным, — Таня поднялась на цыпочки и чмокнула меня в щеку. — Пойдем, ты обещал меня беречь.

К нам подбежала юркая медсестра и, протянув Тане забытую легкую джинсовую куртку, расшитую блестящими пайетками и бусинами, тронула меня за плечо. С этого момента все стали делать так постоянно. Это был какой-то особенный жест вместо бессмысленных слов и никому ненужных одобрений. Жест, который с появлением интернета забылся, исчез, растворился. Но только не здесь и не там, где проблемы существовали не онлайн, а в реальности.

«Обнимаю», — написала одноклассница в сообщении, когда я, не в силах больше держать беспокойство в себе, поделился с ней Таниной историей. «Жму руку», — ответил лучший друг, когда я сказал, что возвращаться в Магнитку не планирую, потому что бросить любимую девушку не могу. Но, если совсем честно, мне бы очень хотелось, чтобы они обняли и пожали мне руку на самом деле, а не виртуально. Именно поэтому я решил не оставлять Таню наедине с болезнью, как бы легкомысленно она сама к этому ни относилась. И чем бы это ни грозило моей собственной жизни.

Глава 5

У Тани была почечная недостаточность, и она три раза в неделю посещала процедуру гемодиализа. Это помогало, не задействуя почки, очищать кровь от вредных веществ, которые постоянно образуются в любом организме, а также токсинов, попадающих в него извне. При положительной динамике между сеансами допускались небольшие перерывы, что не исключало необходимости посещать диализ пожизненно. Из информации, полученной, конечно же, в интернете, я понял, что каждый конкретный случай уникальный и стандартной схемы лечения не существует. Одному подходит одно, другому — другое. И скажи вы пациенту с подобным диагнозом, что, дескать, вашему знакомому помогло то, то и то, он просто рассмеялся бы вам в лицо. Универсального способа не было. Организм человека совершенно непредсказуем.

— Это же медицина, детка, — паясничала моя любимая девушка. — А еще мой организм.

Три раза в неделю Таня после общего осмотра ложилась на удобную кушетку в медицинском зале на несколько человек, и к ее руке с помощью специального сосудистого доступа подключали аппарат искусственной почки. Сам сеанс гемодиализа длился несколько часов, и я решил, что буду ездить с ней на каждый. Вера Ивановна много работала и потому приняла мое предложение с чувством огромного облегчения. Для 17-летнего совершенно здорового подростка стало кошмарным открытием, что некоторых тяжелых пациентов на диализ привозит машина скорой помощи или специальный автобус, а также что каждый больной имеет определенный номер, который следует называть, заказывая транспорт по телефону. Конечно, это было скорее исключение, а не правило. Многие приезжали самостоятельно, подстраивая график под учебу и работу. Видел я и тех, кто добирался на собственной машине, а через несколько часов как ни в чем не бывало запрыгивал в нее обратно. Таня же не каждый раз чувствовала себя нормально. Часто у нее понижалось давление, кружилась голова или ее тошнило. Хотя некоторые пациенты с почечной недостаточностью вовсе не посещали больницу, а проводили процедуру диализа дома. Такая альтернатива называлась перитонеальный диализ. Его делали ежедневно, причем несколько раз в день, в домашних условиях посредством специального катетера в брюшной полости. Однако Тане такой вариант не подходил. Объяснять, почему она не хотела, а я старался не лезть ей под кожу. Достаточно было того, что ей через день лезут в фистулу — особое место на предплечье, в котором между собой соединялись артерия и вена. Такое уплотнение значительно облегчало процедуру и увеличивало скорость забора крови.

На одном из сеансов Таня попросила:

— Расскажи мне сказку.

— Сказку? — я заерзал на стуле рядом с ее кушеткой.

— Да. Теперь ты у меня вместо книг. Тем более все, какие были, я уже прочитала. Хочется чего-то свежего. Например, послушать молодого автора.

— Но я никогда ничего не придумывал художественного. За школьные сочинения мне ставили четверки, и только потому, что я неплохо формулирую мысли.

— Вот и сформулируй сказку. А потом расскажи ее мне, — Таня прикрыла почти прозрачные веки.

Казалось, еще несколько сеансов, и они станут совсем тонкие. «Как бумага для выпечки», — пришло мне в голову дурацкое сравнение.

И я рассказал. А потом еще и еще. Сначала пересказывал сказки, которые слышал от мамы и бабушки, потом начал менять в них сюжеты и героев. Позже переделывал их на современный лад. Это очень веселило мою подругу, и теперь она ждала сеанс гемодиализа, чтобы услышать, чем же закончится очередная история. Сперва я придумывал сказки на ходу, а затем стал готовиться заранее. Каждый вечер закрывался в своей 15-метровой комнате, открывал макбук и создавал миры. Это были новые миры. Совершенные, страшные, милые, безумные. Разные. Иногда я так увлекался, что не замечал, как в комнату заглядывали две уже изрядно поджаренные и подсохшие на южном солнце женщины.

— Что ты там делаешь? — поднимала подкрашенные брови мама. — Играешь во что-то?

— Я пишу.

— Пишешь? Что пишешь? — округляла она свои синие, как садовые васильки, глаза.

— Для Тани, — мама с Лизой переглядывались, понимающе хихикали и, тихонько затворив двери, на цыпочках удалялись колдовать над очередным кулинарным шедевром. Они пока не знали, что моя любимая девушка неизлечимо больна.

Этим мне и нравилась мама. Она никогда не обесценивала. Что бы я ни делал, чем бы ни увлекался, для нее это было, пожалуй, важнее собственных дел. Таня была такой же. Неизлечимо больная она сочувствовала совершенно здоровым и счастливым людям. Она жалела свою маму за то, что та не спит ночами и плохо ест. Жалела медсестер и врачей в отделении, ведь им каждый день приходилось видеть чужую боль и страдания. Жалела меня, которого «в 17 лет угораздило влюбиться в инвалида». Это были ее слова. Я так никогда не думал. Девочка со смертельным заболеванием была более полноценна, чем любой пышущий здоровьем подросток, которого я встречал в своей жизни. Именно Таня научила меня мужеству и доброте.

Глава 6

— Я хочу тебе кое-что показать, — как-то сказала Таня, когда я как обычно зашел за ней утром.

— Хорошо, — отчего-то чувствуя недоброе, согласился я.

За это время из жизнерадостного хамоватого подростка я превратился в чувствительную барышню. Стал ловить оттенки не только ее настроения, но и всех подряд, включая маму, Лизу и двух котов. Таня же уже две недели ходила грустная, загадочная, погруженная в собственные мысли. «Наверное, опять придумала какое-нибудь приключение», — с сомнением подумал я и взял ее за слегка влажную крошечную ладошку. Мы вышли из подъезда, и она, глянув на экран телефона, вдруг скомандовала:

— Бежим!

Мы бросились что есть мочи. Точнее, бросилась она, а я делал вид, что едва за ней поспеваю. Такая у нас была игра. В ней у меня была роль взрослого, который ест пирожки из пластилина или понарошку пьет чай из игрушечной посуды и восхищается: «М-м-м, вкусно!». Таня как будто не замечала, что я ей подыгрываю. Я же старался создать у нее ощущение, что она самая сильная, самая быстрая и самая здоровая девушка на свете. Быстрым шагом мы «сломя голову» добрались до маршрутки и с наслаждением плюхнулись на велюровые сиденья.

— Куда мы едем? — обмахиваясь ладонью и усердно пыхтя, спросил я.

— Секрет, — ответила русоволосая девочка Таня, подтягивая на этот раз белоснежные гольфы.

— Красивые… высокие носки, — восхитился я.

— Ты прекрасно знаешь, что это гольфы.

— Нет, я не знаю. Честно, — я пытался держать лицо.

Она прыснула:

— Да ну тебя.

Люди в маршрутке заулыбались, глядя на наши детские, но такие уже взрослые шалости.

Она обняла мою руку и опустила пахнущую молоком голову мне на плечо.

— Устала? — тяжёлое чувство беспокойства царапнуло в желудке.

— Все в порядке. Просто мне хорошо.

Я чмокнул ее в лоб.

— Ой-ой! Ты совсем как моя мама, — не без удовольствия заулыбалась Таня.

— Я официально ее правая рука.

— Ой уж, — зевнула она.

Анапа удивляла количеством галечных и песчаных пляжей. В каждом населенном пункте была собственная оборудованная зона отдыха. Пляжи начинались с Бугазской косы, а заканчивались на землях Малого Утриша. Территория вдоль кромки моря раскинулась на целых 70 километров. Развитая транспортная инфраструктура позволяла без труда добраться до любого живописного уголка на побережье. Славилась Анапа и дикими зонами отдыха, до которых в 2028 году добраться можно было уже практически без труда.

Выйдя из маршрутки, Таня вызвала такси через приложение, и очень скоро мы увидели маяк. Он возвышался на склоне, а под ним шла полоса каменистого берега, к которой вел удобный крытый спуск, оборудованный совсем недавно. Это с печалью в голосе мне поведала 16-летняя девочка в гольфах.

— Почему тебя это расстраивает? — спросил я.

— Потому что на земле скоро не останется мест для уединения, — раздраженно буркнула она.

Мы спустились вниз и очень долго шли вдоль линии пляжа по небольшим острым камешкам и мелкой гальке, которая забивалась в открытую летнюю обувь. Таня предусмотрительно обула сандалии на огромной рельефной подошве, я же утром опрометчиво нарядился в матерчатые перфорированные кроссовки.

— Мы ищем что-то конкретное? — я начал терять терпение. Ее загадочность и немногословность будоражили мое и без того изрядно истерзанное сердце.

— Увидишь, — виновато улыбнулась Таня, и я в очередной раз мысленно отругал себя за несдержанность.

Наконец мы дошагали до совершенно пустынного места, где я понял, что означает книжное выражение «только я и море». Таня села на тряпичный рюкзак, а я плюхнулся рядом прямо на гальку. Перед нами все так же простиралось чарующее Черное море. Каменистая полоска суши уходила вправо и влево. А где-то за нами на горе возвышался черно-белый маяк. Это имело некий сакральный смысл. Устремленная ввысь башня служила путеводной звездой для моряков. И, как оказалось, маяк был «башней надежды» и для Тани.

— Хочешь, я расскажу тебе сказку? — сделав небольшой глоток воды из бутылки, спросила Таня. С собранными в высокий хвост волосами в белом шифоновом платье в мелкий горошек она была удивительно похожа на принцессу из диснеевских мультиков.

С трудом оторвав взгляд от ее хорошенького носика, который мне особенно нравился в профиль, я мужественно ответил:

— Давай.

— Это волшебное место, — начала она шепотом, переходя на торжественный тон. — Легенда гласит, что один раз в год в Троицкую неделю любой, кто заходит в эти воды, превращается в русалку. Они живут в этой части моря на самой глубине, потому что любят темноту. По осени русалки залегают в подводные норы и спят там до мая. Когда же становится совсем тепло, они переселяются ближе к берегу в свои хрустальные замки. А еще русалки живут 300 лет и никогда не болеют.

— Таня…

— Не перебивай, — одернула она меня. — Русалки обладают чарующими голосами и помогают морякам, терпящим бедствие. И они умеют исполнять желания.

— Я не понимаю, к чему ты клонишь? — несмотря на жару, меня знобило.

— Скоро та самая неделя, и я превращусь в русалку.

В первую минуту я подумал, что ослышался или просто схожу с ума. Но она смотрела на меня своими, отчего-то вдруг ставшими янтарными глазами, и я понял, что она говорит серьезно.

— Таня, я прочитал огромное количество книг и знаю, что есть много разновидностей нимф. У каждого народа своя легенда. Например, в восточнославянской мифологии считается, что русалками становятся утонувшие девушки, которые не успели выйти замужем. В русалочью неделю они бегают по полям, качаются на деревьях, воруют мелкий скот и могут защекотать первого встречного до смерти. Но это все из области мифов и легенд, — я вскочил на ноги.

— Знаешь, — вдруг сиплым голосом произнесла Таня, — в книгах также сказано, что с пересаженной почкой можно жить. А еще, — она внезапно сорвалась на истерический плач, — что после трансплантации человек может вернуться к полноценной жизни.

— Прости, — в носу у меня защипало. — Прости, пожалуйста. Я идиот.

Она вдруг резко выпрямилась, бросилась ко мне и обхватила тоненькими ручками за талию, сжав со всей силы. Выбившиеся из хвоста русые пряди развевались на ветру и щекотали мое лицо. Сквозь тонкий трикотаж футболки поло я почувствовал тепло ее слабого дыхания.

— Ты есть то, во что веришь. Я верю в русалок, — она отняла мокрое лицо от моей груди. — А ты верь, во что хочешь.

— Я верю. Я верю в русалок, — по-дурацки оптимистично заявил я. — И даже видел одну.

— Правда? — улыбнулась Таня.

— Конечно, — что-то внутри у меня разбилось, и тысячи мелких осколков рассыпались по моему нутру. Они попали в сердце, проткнули легкие, оцарапали печень, а некоторые прошли через горло по пищеводу и осели в желудке. И если со временем раны, хотя и саднили, уже не кровоточили, то из желудка осколки не исчезли уже никогда.

— Значит, ты со мной? — она посмотрела в мои мутные от боли глаза.

— Я с тобой — ответил я. — Но дай мне еще немного времени.

— Я не понимаю…

— В следующем году мне исполнится 18, и я подпишу согласие на пересадку тебе своей почки. Ты же знаешь, что пару лет назад стало возможным не только кровное и посмертное донорство.

— Да, я читала. Но это бесполезно. Как ты не понимаешь?! Мой выход — диализ пожизненно. Организм все равно отвергнет орган. Хроническое отторжение.

— Ты есть то, во что веришь. Сама же говорила. Пожалуйста.

— Год — это очень долго, — с сомнением произнесла будущая русалка.

— Год — это ничего, по сравнению со всей жизнью. Подумай о маме. Подумай о нас, в конце концов, — мое скуластое лицо горело, и я знал, что выгляжу в этот момент очень грозно. И совсем не похожу на книжного червя.

Она задумчиво взглянула на меня, поджала розовые крошечные губки и зачем-то потерла пальцами абсолютно гладкий лоб. Теперь она смотрела испытующе, будто хотела понять: я говорю серьезно или просто тяну время? Мои глаза стали черными. Страшными. Так случалось, когда я злился или о чем-то переживал. Тяжелый взгляд напугал ее. Он пугал всех, кто попадался мне под горячую руку или пытался со мной спорить. Таня даже слегка отпрянула назад, словно под воздействием невидимой силы. Я погрузил пальцы в волосы и откинул назад уже значительно отросшую челку. Посмотрел на нее исподлобья.

— Мне нравится эта прическа. Она добавляет тебе серьезности, — Таня вдруг улыбнулась.

Мне же в тот момент было не до смеха. Если честно, о смехе я забыл, как только встретил Таню в это лето.

— Хорошо, — вдруг сказала она. — Только твоя почка вряд ли подойдет. Шанс на нашу совместимость крошечный. А на то, что орган приживется, еще меньше.

— Почка подойдет. Давай просто попробуем.

— Только ради тебя, — согласилась она и тут же добавила: — и мамы.

Я сглотнул. Во рту стоял металлический привкус крови.

— Ты… — Таня неожиданно расплакалась. — Господи! Хорошо, что я не покалечила тебя в 12 лет.

Мы расхохотались. Она истерически. Я сквозь слезы.

Часть вторая. Моя любимая — русалка

Глава 1

В своей беде мы с Таней были не одиноки. В Анапе функционировало много центров, где проводился гостевой диализ. По предварительной записи и после предоставления необходимых документов можно было пройти спасительную процедуру в одном из них всем приезжим. Это было очень удобно для тех больных, кто путешествовал, гостил у родственников, друзей или приехал в Анапу на отдых. В городской больнице тоже было отделение диализа, где его делали не только взрослым, но и детям всех возрастов.

Там мы познакомились с Пашкой и Диной. Павлу было 20 лет, и он сопровождал на гемодиализ свою 11-летнюю сестру. Раньше я слышал, что дети с почечной недостаточностью прекрасно живут, вовремя получая лечение. Однако со временем стало ясно, что наш мир отвратительно неидеальный. Дине диагноз поставили в год, и следующие шесть лет жизни она провела в больнице. Из них 137 дней — в реанимации. От смерти ее спас перитонеальный диализ. Но шесть перитонитов и больничный сепсис все осложнили. О возможности пересадки почки родители девочки узнали только спустя два года, а еще через два получили направление на операцию. Они приехали в Анапу, чтобы подготовиться к трансплантации в недавно построенном Центре трансплантологии и искусственных органов.

Дина была костлявым, болезненного вида ребенком, который мало улыбался. Ее грустные оливкового цвета глаза каждый раз напоминали мне, что мир жесток и в нем слишком много больных детей. Девочка носила красивые летние платья, и ее белокурые волосы всегда были собраны в аккуратную прическу, состоящую из какого-то немыслимого количества косичек. Казалось, что таким образом родители пытаются оградить дочь хотя бы от сочувственных взглядов. Но, если честно, наряженной в модное платье Дине я сопереживал еще больше. Пашка же относился к ситуации философски и все время что-то нажимал в тоненьком серебряном планшете.

— Пишу приложение. Уже нашел инвестора, — загадочно сообщил он, когда я подсел к нему в больничном дворике.

Мне, практически отвыкшему от общения со здоровыми подростками, было очень интересно, что за приложение он разрабатывает. В любое другое время я не обратил бы на Пашку никакого внимания, но в той ситуации он для меня был как поезд в счастливое беспроблемное прошлое.

— Хочу создать медицинскую базу данных.

— Расскажи подробнее, — попросил я.

— Ну-у-у, — белобрысый Паша пухлыми пальцами ловко подцепил язычок жестянки с пивом. — Понимаешь, ведь некоторые люди совершенно ничего не знают о своих возможностях. Вот взять хотя бы нас. Взять Дину. Трансплантацию изначально нам никто не предлагал.

— Серьезно?

— Абсолютно, — делая внушительный глоток, Пашка по-взрослому поджал мясистые губы.

А дальше я услышал подробности, которые еще больше утвердили меня во мнении, что мир далек от совершенства. Диализ младенцам у нас стали проводить еще в 1980-х. В начале нулевых в России была создана сеть детских диализных центров. Они были щедро раскиданы по всей стране, но вместо того, чтобы поддерживать детей в ожидании трансплантации, губили их. Ведь в этих лечебных учреждениях пересадку не делали. А в единственном в то время трансплантационном центре, наоборот, не было возможности для диализа. Дети жили благодаря процедуре два-три года, а потом умирали.

— Но лично я считаю, что до недавнего времени больницам было выгодно диализировать малышей. Во всем виноват хваленый полис ОМС, который, я уверен, не только покрывал расходы, а еще и приносил отделениям приличную прибыль. Направлять ребенка на трансплантацию было невыгодно, — допивая напиток, с горечью произнес Павел.

Я стоял, не в силах вымолвить ни слова. Они подступали к моим губам, но южный ветер засовывал их обратно в глотку. В этот момент в голову пришла мысль, что если бы я оказался на Танином месте, то, наверное, стал бы русалкой уже давно. Сразу.

— Вот такие пироги, — помолчав, добавил друг. — Спорим, ты об этом даже не думал?

— Не думал, — честно признался я. — Но ведь в России до недавнего времени существовала только родственная и посмертная трансплантация. А сейчас…

Я обвел рукой больничный дворик, как бы говоря, что все меняется, медицина шагает вперед. Я бы мог воспроизвести еще с десяток общепринятых фраз, которых за свою жизнь слышал немало.

— Верно. Мы продвинулись вперед. Только у Дины все равно будет бабушкина почка. Ждать более подходящую времени нет. — Как думаешь, на сколько ее хватит?

— Может, вам повезет больше, чем нам с Таней, — от души пожелал я.

— Может. В любом случае, если бы мы не потеряли столько времени, то ситуация сейчас могла быть совершенно иной. Для таких, как мы, я и создаю приложение. Это будет электронный справочник и руководство к действию в одной программе. Также в ней будут актуальные адреса, телефоны, свободные места и даже чат всех действующих в России медицинских учреждений.

— Пашка! Это очень круто. Ты молодец, что такое придумал, — восхитился я.

Несмотря на то, что в последние годы качество медицинских услуг в России стало лучше, были такие «но», которые от технологий не сильно зависели. Донорские почки не всегда являлись спасением — органы часто отторгались. Иногда у пациента имелись аномалии, при которых трансплантация была невозможна. Тем более если где-то прибывало, то где-то и убывало. Посмертной пересадки на всех не хватало, а пожертвование почки часто оборачивалось осложнениями для самого донора. Ведь оставшуюся приходилось щадить. Я ждал того времени, когда страна начнет выращивать искусственные органы для всех нуждающихся.

— Этого не случится никогда, — смеялась Таня. — А если и произойдет, то меня уже не будет. Возможно, кому-то повезет больше.

Я подружился с Павлом, и пару раз в неделю мы устраивали пешие прогулки по городу, дышали морским воздухом, ели вредную еду, до одури плескались в море и жарились на пляже. Иными словами, делали все то, что могут позволить себе два относительно здоровых парня. И каждый раз мой упитанный товарищ брал с собой пару жестянок пива, а иногда по пути докупал еще несколько.

— Может, не стоит так налегать на спиртное? Я слышал, что пиво снижает уровень половых гормонов, — как-то я решил поумничать.

— Ха, — оживился Паша. — Вот и славненько. Детей я точно не хочу. Догадываешься почему?

Я, конечно, догадывался.

С Таней мы тоже разговаривали о детях.

— Странно делать вид, что в мире все прекрасно, — рассуждала она. — Ребенок — это как игра в русскую рулетку.

— Но ведь счастье материнства ни с чем не сравнимо. Наверное, — робко предположил я.

— Серьезно? Скажи это моей маме. И их, — она махнула рукой, имея в виду, вероятно, Пашу и Дину.

Я не знал, что на это ответить.

— А если бы у тебя были здоровые почки, а у меня… пусть даже одна почка?

— Я не знаю, что бы я думала, окажись в такой ситуации. Но тебе точно нужны дети.

— Мне? — я поднял брови. — Я не хочу детей ни от кого, кроме тебя.

— Это ты сейчас так думаешь. А потом они у тебя обязательно появятся. Подумай хотя бы о маме. Она и так места себе не находит из-за этой твоей почечной авантюры.

— Вообще-то, я тоже пострадал. Скоро пострадаю, — я шутливо приобнял ее за талию.

Конечно, я заметил, что Таня всегда сбрасывала себя со счетов. Мы ждали моего совершеннолетия, чтобы произвести трансплантацию, но она все равно говорила о себе так, будто скоро умрет. И в какой-то момент я перестал ее переубеждать. Еще более странным казалось то, что мы с ней научились смеяться и шутить, стоя на пороге чего-то очень плохого. Я удивлялся этому и не находил ответа, как такое возможно. Почему? Зачем? Для кого? А потом я неожиданно понял.

Чтобы жить, нужно иметь мужество. Оно появляется даже против нашей воли и желания. В каждой маме больного ребенка, в каждом больном ребенке мужество постепенно вырастает. Такие дети встают, улыбаются бескровными сухими губами, берут прозрачными пальчиками цветные карандаши и подставляют вены для катетеров. Родители ходят в магазины, покупают одежду и игрушки тем, кого, возможно, завтра не станет. Они готовят завтраки, обеды и ужины, смотрят телевизор, читают книги, придумывают немыслимые истории о том, как все вместе куда-то поедут. Бабушки и дедушки стараются не плакать, коротая время за сериалами и играя со здоровыми внуками. Братья и сестры не просят новые игрушки, не капризничают. А врачи… Врачи лечат и стараются не перестать чувствовать хоть что-то. Мужество растет и крепнет каждый день. Это трудно, несправедливо и чертовски больно. Но ведь никто не обещал, что будет легко. Никто не говорил, что будет просто.

«Все мы приносим жертвы, — думал я. — Кто-то жертвует орган, кто-то — душу, а кто-то — жизнь. И здесь не определить, чья жертва важнее».

***

Анапа была, кроме всего прочего, детским морским курортом. Мелководное море здесь омывало 40 километров песчаных и 10 километров галечных пляжей. В городе располагалось огромное количество реабилитационных центров, и с недавнего времени попасть в них могли все желающие, причем не только летом. Среди обычных отдыхающих и обычных здоровых детей каждый день, гуляя с Таней по городу, я видел малышей с ДЦП, задержкой развития, после черепно-мозговых травм, аварий, с различными отклонениями и патологиями. Их неспешно вели за руку или толкали коляску с ними улыбающиеся загорелые мамы, которые уже настолько смирились со своей участью, что научились радоваться просто солнцу и просто морю. Таня всегда очень дергалась, как-то скукоживалась, когда нам попадались такие семьи. Я не понимал, кого она жалеет больше: детей или их родителей.

— Многим детям, мне кажется, совершенно без разницы. Их любят, о них заботятся. А некоторые даже не понимают, что с ними что-то не так. Теперь представь, насколько тяжело родителям. Был здоров, а потом … — она картинно развела руками, — получите. А инвалиды с рождения.… Это страшно! Я никому не пожелаю такой судьбы.

— Таня, но ведь детям тоже плохо. Смеяться над инвалидами перестали не так давно. А боль. Им же больно.

— К боли привыкаешь. А вот душевная боль — — это другое.

В этот момент я осознал, что людям, находящимся по разные стороны одной и той же стены, не дано понять друг друга. Больным детям кажется, что их родители несчастны, что они сожалеют о том, что у них такой ребенок, что они мучаются, плачут ночами и корят себя. А матерям и отцам жалко самих детей, и каждый новый прожитый ребенком день — огромное счастье для них. Насколько проще было бы в таких ситуациях, если бы люди могли объяснить, что они на самом деле чувствуют. Ведь Танина мама, наверное, тоже по-своему была счастлива. Когда она смотрела на нашу пару, ее лицо озаряла надежда, которую она чувствовала острее, чем любой другой родитель. Таня же, как мне казалось, больше притворялась несчастной. Она много читала, училась дома. У нее был я. Мы гуляли, смеялись, дурачились. Наши отношения можно было назвать, пожалуй, даже более полноценными, чем у некоторых обычных юношей и девушек. Только иногда Таня затихала. На ее лице вдруг появлялась маска отчаяния, и я понимал, что посреди всего этого подросткового веселья она вспоминала о маме. И со стороны за этим было очень тяжело наблюдать.

Глава 2

Как отнеслась моя мама к решению пожертвовать почку? Если я скажу, что она отреагировала спокойно и не пыталась меня переубедить, то это будет наглой ложью. Начну с того, что мама нервно восприняла даже то, что я так и не уехал из Анапы после каникул.

Мне нравилось на юге. В сентябре я приступил к учебе в университете онлайн. Слушать лекции можно было, даже сидя на берегу моря. Или в кафе. Эта возможность доступного и бесплатного высшего образования открыла для многих подростков еще несколько лет назад буквально заколоченные двери. Многие мои школьные друзья разъехались по российским городам и благодаря такому формату обучения могли работать и реализовывать самые разные проекты. Я же жил в Анапе, и моим проектом была Таня. Здесь не было никаких крупных промышленных предприятий, а значит, и вредных выбросов, к чему я привык в Магнитогорске. Не было утреннего смога и не пахло горящим мусором.

В какой-то момент мама перестала противиться тому, что я остался с Таней. Наверное, она надеялась, что я передумаю или что мы поссоримся, и ее сын вернется домой. Имея в наличии две здоровые почки.

Почти за год я узнал про русалок все. Пожалуй, я мог бы стать русалковедом или даже культурологом, фольклористом, этнографом, а возможно, и ученым-биологом. Но я решил стать писателем. Литература была тем, что помогало мне сохранять здоровый рассудок. Ведь не у каждого 17-летнего парня любимая девушка хочет превратиться в русалку. Мне было не с кем этим поделиться. Пожалуй, единственным, кто был способен это понять, являлся дед. Но он умер, когда мне исполнилось 15. Будь он жив, почесал бы свой гладко выбритый подбородок и произнес:

— Сказал, что любишь? Расшибить в лепешку, но слово сдержи. А нет? Тогда держи свой рот на замке.

А «люблю» я сказал за этот год не раз и не сто раз, а, наверное, тысячу. Это слово для меня означало поддержку. Я был готов поддержать Таню в любой ситуации, что бы она ни придумала и ни собиралась совершить. Но это абсолютно не означало, что я бы отреагировал нормально на увлечение наркотиками или подобными глупостями. Это была чернь. Та, в которую я заходить был не готов даже во имя любви. Таня же просто хотела стать русалкой. Какая малость. Подумаешь, моя девушка — русалка. И я ее в этом поддерживаю. «Простите, а в вашей городской больнице есть психиатр?!» — хотелось крикнуть мне, но я зажимал себе рот.

В марте 2029 года мне исполнилось 18 лет. Но подготовкой к трансплантации мы с Таней всерьез занялись еще в то злополучное лето, когда она сообщила о своей затее с превращением в русалку. Нельзя было просто прийти, подписать документы и через пару недель уже щеголять без почки. Подготовка к процессу в последние несколько лет упростилась, но все равно занимала минимум три месяца. Нам же ничего не оставалось, как жить этими мыслями почти год. Операцию по избавлению меня от органа должны были проводить лапароскопически, поэтому за свое здоровье я практически не беспокоился. Больше меня волновало Танино самочувствие. Но она исправно посещала онлайн-занятия в школе и процедуру гемодиализа, на которой три раза в неделю я рассказывал ей заранее написанные истории. Спустя несколько месяцев моими слушателями были все пациенты центра, находившиеся там в одно время с Таней. В определенный час я садился на стульчик перед несколькими медицинскими кушетками, на которых лежали больные, открывал макбук и читал. Так им было легче переносить неприятную многочасовую процедуру.

Моя группа крови оказалась совместима с Таниной. В чем я никогда и не сомневался. Кроме того, у меня не было никаких заболеваний, проблем со здоровьем и травм. Еще в 2023 году в России донорские почки можно было взять у родственников, умерших людей или человекообразных обезьян. К 2026 году у каждого совершеннолетнего гражданина появилась возможность пожертвовать свой орган кому угодно — разумеется, добровольно и только бесплатно.

Для человека, утратившего функцию почек, подготовка к трансплантации заключалась только в одном — подойти к ней как можно более сохранным. Тане необходимо было следовать рекомендациям врача и неукоснительно выполнять план лечения. Пропускать гемодиализ запрещалось, препараты принимать требовалось неуклонно. Наша жизнь стала похожа на санаторно-курортное лечение. Мы с Таней соблюдали режим сна и бодрствования, оба питались исключительно диетически, и я даже вернулся к занятиям спортом.

Лиза настолько прониклась нашей ситуацией, что разрешила мне остаться у нее на такой срок, который потребуется. Мне даже казалось, что если бы не мама, наша гостеприимная хозяйка предложила бы мне остаться в Анапе навсегда. А то и вовсе переехать к ней с Таней. Одной в трехкомнатной квартире ей было скучно, а жить с кем-то в паре Лиза не хотела. И наша история лишний раз подтверждала ее слова: «От любви одни неприятности».