Бесплатный фрагмент - Черно-белое

«Бог шел по земле. Но на это

никто не обращал внимания» —

kraft-cola.

Черный альбом

Ненависть

Лысый и усатый майор стоял перед своими летчиками,

— Не буду долго вам объяснять, все знаете, что сегодня ночью произошло. Эти долбанные ублюдки опять запустили свою ср..ую ракету. Она упала и взорвалась во дворе детского дома. Погибло двенадцать детей и три воспитательницы. В ваших бортовых компьютерах уже заложена вся информация, там же координаты точки, откуда вылетела ракета и данные полученные нашей разведкой. Сотрите их всех в порошок. И чтобы ни один ублюдок не ушел из-под удара.

Через пару часов, где то в пустыне. Учебно-тренировочная база, детский взвод. Глядя на лица юных бойцов, наставник испытывал гордость.

— Солдаты, вы пока еще юны. Но вы уже можете держать в своих руках оружие. Вы уже можете дать отпор врагу. Как мне только что сообщили, враг опять нанес подлый удар. Погибли лучшие представители нашей нации, настоящие сыны и герои своей Родины. И вы дети мои, вы должны помнить: «Кто наш враг, и всегда быть готовыми нанести удар…»

Вечер, шумная дискотека, много молодёжи. Малик стоял в углу, ему было страшно. Надо было сделать всего лишь пару шагов, забраться в толпу, где много людей и нажать на кнопку, зажатую в кулаке. Перед глазами стояло лицо наставника,

— Нет страха в том, что бы умереть за свою Родину. Не смотри на них, они не люди. Это их отцы послали самолеты, которые разбомбили твой дом. Когда будешь нажимать на кнопку, вспомни тела своих родителей и сестёр, под развалинами своего дома…

Танковое подразделение, скрытно подобралось к учебно-тренировочной базе террористов.

Приказ, полученный из командирской машины, был лаконичен: «Уничтожить». Глядя в прицельное устройство и набирая нехитрую программу в наводящем комплексе, наводчик спросил у своего механика,

— Говорят, террористы используют и детей, не знаешь?

— Мне как-то наплевать, кто там и что там, мы получили приказ. Зато я знаю совершенно одно, на той дискотеке, где погибла моя дочь, не было ни одного человека старше шестнадцати лет, там был контроль и проверка, все были только свои, ученики старших классов.

Снайпер сидела, уютно пристроившись на ветках могучей лиственницы. Все выверено с точностью до микрона, рассчитан сектор стрельбы, введены поправки на погодные условия: ветер, влажность воздуха, угол падения лучей солнца. Оставалось только ждать.

«Эти поганые захватчики получат сегодня сполна», — вчера ей передали информацию, что именно по этой трассе проедет очень высокое начальство, — «ну что ж значит, я смогу отомстить за своего мужа и многих других мужчин, которые погибли в этой войне за свою независимость». Она не была профессиональным снайпером. Стрелять её научил отец, ещё в детстве. И когда пришла война, к ним в дом, в виде изуродованного трупа, её главного мужчины: мужа, она молча взяла снайперскую винтовку и ушла в лес. Потом было специальное обучение, в одном из затерянных в горах тренировочном лагере, а потом… только зарубки на ложе приклада…

— Слышь, что вчера на соседнем блокпосте случилось?

— Да нет, не слышал,

— Говорят, там вчера пацанов всех положили,

— Да ну на х..й,

— Да точно, я говорю. Подошла какая-то п..да, то да сё, — говорит «Мальчики хотите девочку, типа», а эти бараны сопли и распустили.

— И чё?

— П… ец с маслом пришел всем, у этой с..ки шесть кило взрывчатки было, от пацанов ничё не осталось.

— Вот же с-с..ка, я этих чурок давил и давить всегда буду…

Адель стояла в огромном холле, одной из центральных станций метро. В мусульманском «хеджабе» сейчас не походишь», — думала она, — «Эти бараны стали пугаными». «Но все-таки, какие же они дураки», — она опять усмехнулась своим мыслям. «Мусульманок стали преследовать, они стали настоящим пугалом», — она оглядела себя, — « а беременных любят, кретины».

Со стороны и вправду, если посмотреть на девушку, никто бы и не подумал ничего. Приветливая, совершенно по-европейски одетая, с легкой косметикой на лице, беременная девушка не вызывала никаких подозрений. Даже молоденький милиционер с автоматом на плече помог пройти через турникет симпатичной смуглой девице в интересном положении.

«Бар-р-раны, нелюди, животные, и ты ментяра, и твои ментовские ублюдки провели зачистку в моем родном селение полгода назад», — Адель вспомнила. Когда она выпускница престижного европейского института, приехала домой, а там от всей её большой семьи не осталось ничего. После опознания трупов своих родителей и многочисленных братьев, с неё слетела вся европейская шелуха, и осталось только одно…

И глядя на молоденького милиционера, который неуклюже краснел и бледнел перед красивой и беременной девушкой, она успела подумать только одно: «НЕНАВИЖУ-У!!!»

Последние минуты счастья

Обычный средний город, Типичный микрорайон. Стандартный панельный дом, восемь этажей. Стоит в ряду таких же домов близнецов. Поздний вечер.

Квартира номер семь.

— Бабуля, а правда, что завтра будет самый лучший день?

— Да моя лапочка. У тебя завтра день рождения. И приедет твой папа из рейса

— А подарок он мне привезет?

— Ну конечно, такой сладкой моей внучке Натусе, как не привезти?

— Как хочу увидеть папочку. И подарок хочу. И гостей на день рождения хочу, хочу, хочу.

— Не шуми, маму разбудишь, она со смены пришла и устала. А завтра наша мама отдохнет, и все вместе будем готовить твой праздник…

Квартира номер двадцать девять.

— Скотина, опять пьяный приперся. Сволочь, сил моих нет. Когда же ты сдохнешь от своей водки?

— Ма-алчать женщина, щас как дам. Я тебе, что денег мало приношу? А она меня еще и обзывает, — пьяный муж уселся на пол и, роняя слюни, продолжил, — я тружусь как последняя скотина. Деньгу домой приношу. А мне, что тут устроили? Человеку даже и отдохнуть нельзя.

— Какие деньги, ты удод несчастный. Ты же скотина все пропил. И с кем интересно ты так набухался сволочь, а? Твой дружок еще вчера уехал на дачу. Сама видела, они вещи в машину грузили. — Тут жена принюхалась к своему пьяному супругу, — ах ты го..юк, су..ий потрох, бл..дь в штанах. От тебя бабой пахнет, ну не казёл же. Ты это, у той су..ки крашеной был, да? Я же видела, как она тебе глазки строила, скотина. Ну, все козлище пи… ец тебе пришел реальный, — тут женщина, схватив скалку, начала дубасить своего пьяного муженька.

— Ты чё баба, ты на кого руку поднимаешь? Да ты ваще дура и злая как собака, притом. А Ленка мне и покушать дала, приласкала и еще кое-чего дала. Не бей меня, а то, как вмажу…

Квартира номер тридцать три.

— Милый, ой поддержи меня.

— Анютка, что случилось.

— Ой, ножкой толкнул, ворочается.

— Кто тебя толкнул, кто ворочается?

— Ванька, какой же ты у меня дурачок. Наш малыш ворочается. Вот положи сюда руку, тут, слева.

— И вправду толкается, — Иван, положив руку жене на живот, не верил своему счастью. Под его крепкой ладонью, явственно чувствовалось толкание маленькой ножки. — Ого, как толкает, силен мужик.

— Почему сразу мужик, может девочка будет. Девочки они знаешь, какие прыткие бывают?

— А чего он, она толкается, может уже наружу хочет.

— Ну, Вань ну ты совсем тупишь что ли, мне еще пару месяцев доходить надо, а уже потом и рожать будем.

— Может тебе Анюта прилечь?

— Еще чего, пошли чай пить…

Квартира номер шестьдесят пять.

Пожилая семейная пара, поужинав, легли в кровать.

— Антоша, ты телевизор смотреть будешь?

— Да нет Марьяша, устал я чего-то сегодня. Спать хочу.

— Антоша, а ты меня любишь?

— Марьяна Петровна, вы меня, что в инфаркт решили загнать. Это с какой такой стати, я с тобой, разлюбезная Марьяша, столько лет живу?

— Не знаю, может так просто, — Марьяна Петровна хихикнула.

— И я вот не знаю, а может и в самом деле, люблю тебя столько лет.

— И я тебя люблю Антоша.

— А ты что спрашиваешь, не понял я что-то? Али засомневалась во мне а? — Антон Романович сделал грозное лицо и попытался стянуть одеяло со своей жены.

— Сама не знаю Антоша, что — то сердце защемило. Сама не поняла почему, вроде недавно кардиологию проверяли. Все нормально было.

— Может таблетку дать?

Да ладно спи, я сейчас полежу и пройдет…

Подвальное помещение.

Время три часа, двадцать минут по Московскому времени. Сотовый телефон фирмы Nokia. От него идут провода к немудреному взрывному устройству. Заряд расположен в мешке с гексагеном. Еще точно такие же мешки, двадцать четыре штуки, расположены рядом с основным. Мешки уложены заботливой рукою, в строго очерченном и точно рассчитанном месте. Прозвучал звонок. Немудреная мелодия: «Ах, мой милый Августин, Августин» на доли секунды опередила взрыв. Панельный дом, советских времен застройки, сложился как карточный домик.

Солдат. Война. Начало

Рядовому второй стрелковой роты, двадцать четвертого пехотного батальона, солдату Степану Семга было очень страшно. Так страшно ему не было ещё никогда в жизни. Ему не было страшно, когда его, еще двенадцатилетнего мальчишку, поймали хулиганы из соседней деревни и крепко надавали по шее. Не было страшно и когда он, студент техникума, год назад, заступился за какую-то девчонку, в драке на танцплощадке. И когда пьяный дурак, размахивая ножом, грозился его убить, Степан выбил нож из его рук, а потом помог его доставить в милицию. Но сегодня двадцать второго июня 1941 года, в семнадцать часов ноль — ноль минут, ему стало страшно. По настоящему, до дрожи в коленках, до судорог в животе.

Все началось внезапно, под утро. Не было ни тревоги, ни воя сирен. Было обычное летнее утро. А потом начали падать бомбы. Военный городок был разбомблен сразу. От 24-го пехотного батальона не осталось почти ничего. Через час после бомбёжки, командир батальона майор Евдокимов, смог собрать около сотни человек. И это от батальона, в котором, согласно штатного расписания, было триста шестьдесят два человека. Кроме солдат в живых осталось несколько офицеров. После недолгого совещания, было решено выставить заслон на западном направлении и стоять до тех пор, пока не подойдут основные силы или наладится связь с вышестоящим командованием.

Это было утром, а сейчас в пять часов вечера, после нескольких бомбежек и трех отраженных атак фрицев, солдат Степан Семга сидел в своем окопчике за невысоким бруствером и смотрел в прицел своей винтовки, и ему стало, наконец, страшно. От той сотни солдат, что встали заслоном на пути фашистов с утра, сейчас в живых оставалось всего ничего, человек пятнадцать, двадцать, и то, если еще считать раненых. Из офицеров, после попадания бомбы, прямо в штабную землянку, не осталось никого, кроме командира третьего взвода, лейтенанта Иванова. И сейчас, когда все уцелевшие сидели, заняв свои места, в наспех отрытых окопчиках и траншеях, лейтенант ползком, прикрываясь, пробрался по траншее и занял место возле Степана.

— Что солдат, жив ещё?

— Товарищ лейтенант, когда наши подойдут? — рядовой отвел слезящиеся глаза от прицела винтовки и посмотрел на своего командира,

— Честно сказать, не знаю. Связи нет, и когда помощь подойдет, не скажу солдат. Кстати, как звать тебя?

— Степан я, товарищ лейтенант,

— Держись Стёпа, нас мало осталось.

— Ну что же это делается, а? Товарищ лейтенант. Фриц этот, прёт и прёт. Ну как кобели на сучку. Шальные какие-то. Я в прицел смотрю, попал в одного, а рядом идут, даже не дергаются, они что психические?

— Может и психические, может пьяные, леший их разберет. Но я знаю одно: — их там было около батальона, как пить дать. И они шли на нас. Да нас почти всех поубивали, но и мы их тоже. Сам сказал, попал в одного — другого. Главное они там, а мы еще здесь стоим и живы ещё. А пока живы, значит, мы их не пустим. Туда, — тут лейтенант, забывшись, махнул своей раненой рукою назад на Восток. От боли в руке, он невольно скривился,

— Боишься? Скажи честно.

— Утром, товарищ лейтенант не боялся, как-то не до этого было. Бомбежка, потом беготня, туда-сюда, времени не было. А потом окопы рыли, опять бомбы, потом фрицы попёрли. Только пули свистят, суки, над ухом и злость в глазах. А сейчас посмотрел на наших и страшно стало. Мало нас.

— Страшно это хорошо, так и должно быть, значит, жив еще солдат. Думаешь, мне не страшно, страшно мне, еще как. Но потому, что нас мало осталось и, что мы не сдюжим и пропустим этих сволочей на нашу землю.

— Спасибо товарищ лейтенант. Разрешите вопрос?

— Валяй,

— Как вас зовут, товарищ лейтенант, вы ведь не из нашего взвода?

— Сергей я, Серёга Иванов. Представляешь Степан, месяц назад женился, а меня направили сюда, на Запад, служить. Я поначалу хотел и жену сюда взять, да тёща не позволила. У них там, под Курском, хозяйство свое небольшое, огородик есть, парочка коз, коровка. Благодать.

— Да — а, красиво, как представлю, товарищ лейтенант. А сейчас, как все будет, а?

— Да нормально будет, вот продержимся еще немного. Не пустим фашистов. А там и наши основные силы соберутся, танки наши подойдут, авиация. Вломим этим козлам на х..р, дадим им про… ться. Мало не покажется. Глядишь, через недельку по Берлину пройдемся, а после войны в отпуск. Тебя к себе в гости приглашу, в баньке посидим, попаримся, пива попьем…

Небольшая горстка солдат, сидела, окопавшись, в наспех отрытых окопах. В траншеях позади, лежали, тела погибших. Под ногами валялись пустые патронные коробки, какие-то тряпки и бумаги, обрывки бинтов. Тяжелораненых оттащили в сторонку, в небольшое укрытие. А легкораненые, перебинтовавшись, наряду с остальными, заняли свои места в оборонительном рубеже. Грязные, — в земле, песке и пыли. Потные, — перемазанные чужой и своей кровью. В копоти. Солдаты, собрав патроны и гранаты, готовились к отражению очередной атаки врага.

А на них шла ВОЙНА…

Война. Последний солдат

Старик сидел на скамейке, возле своего старенького домика. Вечерело. Приятно было так сидеть, смотреть на закат и курить свою растрескавшуюся и неоднократно им чиненую трубку. Солнце садилось медленно и долго, словно бы раздумывало: — «А может еще немного постоять тут, посветить или сразу на другую сторонку укатить». Так же, не торопясь, текли немудреные стариковские думки.

О чем он думал? О своем нелегком житье-бытье. О том, как проработал почти сорок пять лет, на родном машиностроительном. И как потом его оттуда спровадили на пенсию. Так это у них называлось: «пенсия». О том, как его дети выросли, а потом разъехались кто куда.

Старший, сейчас — капитан дальнего плавания. Тут старик горделиво расправил плечи, — «старшой-то мой молодец». Да и остальные дети не подкачали. Дочери: средняя и младшая, тоже хорошо устроились. Одна вышла замуж за сокурсника и уехала потом с ним в далекую Австралию. Звали к себе в гости и остаться просили. «Да какое там, остаться», — Старик так и не смог привыкнуть к другой стране и вернулся к себе на родину. А младшенькая родила троих детей, с мужем-балбесом развелась, занялась бизнесом. Такая важная стала, на какой-то громоздкой машине разъезжает. «Прям как танк, ну точно Т-34, а еще джип — „Хаммер“ называется, страшила этакая», — с неодобрением думал старик.

Вспоминал еще он и о своей жене, она умерла пять лет назад. О своей ненаглядной, он часто вспоминал. Первые годы без неё, без слез и не мог. Сейчас как-то пообвык. Но все равно скупая слеза нет-нет, да и пробьет себе дорожку на старческой щеке. Друзей почти не осталось, кто умер давно, кого нерадивые детки спровадили в дом престарелых. Старик был еще полон сил и крепок, как хорошо просмоленное бревно, и поэтому, напрочь отказался от дома престарелых. Жил сам по себе на отдаленном хуторке, регулярно получал пенсию, да и дети помогали. Раз в неделю заезжал в небольшой поселок за продуктами. Дома у него имелось: немудреное хозяйство, современный телевизор и спутниковая тарелка, подарок сына. Так, что все мировые новости мимо нашего старика не проходили. И в поселке, когда он заезжал за продуктами, он всегда был курсе всех мировых и политических новостей.

Об одном он не любил вспоминать точно, о войне. «Да ну её в пень, проклятую», — опять разволновался старик. Да и что вспоминать: как гибли люди под бомбами фашистов, как умирали молодые солдатики. В первые же часы и минуты сражений. Не любил вспоминать старый солдат то, как их еще совсем мальчишек, просто кинули закрывать собою прорыв танковых колон фрицев. И они встали против танков, против этих стальных монстров, с их «крупповской» броней, с их крупнокалиберными пушками, со своими «трехлинейками», с редкими противотанковыми ружьями, с самодельными гранатами по типу: «коктейль Молотова». Что самое странное, они смогли устоять и даже выстоять, но какой ценой. Из тех, кто встал на защиту Родины, в те первые часы и дни войны, практически не осталось никого. А наш герой, тогда еще безусый, но рослый мальчишка, прибавивший себе два года на призыве, с тяжелыми ранениями попал в госпиталь, а через полгода снова на передовую.

Все было, и слезы и радость и любовь. И друзья были, и враги. А потом пришла Победа, и огромное желание жить, любить, создать семью, работать, заиметь детей.

Первые года после войны, как-то просто все было. Надо было работать, откапывать, отстраивать, поднимать страну. Потом нашел свою единственную и ненаглядную, поженились, родились дети. Не сразу конечно, но постепенно, жизнь катилась своим чередом. Раз в году, на 9 мая, надевал свою старенькую гимнастерку с немногочисленными медалями и парочкой орденов, и шел на площадь на Парад.

Одно время общался с однополчанами и сослуживцами, даже в каких-то там обществах и заседаниях принимал участие, общественная жизнь обязывала.

А годы все шли. Собираясь на очередные «9 мая и парад» старик с болью замечал, что солдат «Той Войны», становилось все меньше и меньше, с каждым годом.

И наконец, после очередного Парада, он внезапно понял, что остался один. Один из тех, кто воевал и защищал свою страну. Один из тех, кто противостоял врагу в самом страшном сорок первом году. Один из тех, кто прошел все круги ада. Один из тех, кто был на здании Рейхстага в сорок пятом году. Он был «Последний солдат» той войны и так ему стало больно, как не было никогда…

Надо сказать, что о ветеранах Великой Отечественной Войны, за последние десять лет стали заботиться все кому не лень. Бизнесмены и государство, различные партии и общественные движения, стали так заботиться, ну так стали любить своих ветеранов, что старик просто уехав из города, не стал ни кому сообщать о своем местонахождении. Достали все, своей «заботой» и «любовью»…

Вот и сейчас, сидя на своей любимой скамеечке, Последний солдат той страшной войны, курил свою любимую трубку, смотрел на заходящее солнце и думал:

«Лишь бы не было войны…»

18-ти летние. Война. Послесловие

1941 год. Август. Где-то на передовой линии фронта.

Восемнадцатилетний Антон Свиридов, рядовой пятнадцатого стрелкового полка, лежал на позиции. В своей ячейке, отрытой по всем правилам военного искусства. Соединенной, в свою очередь, с окопом, объединяющем другие ячейки и штабной блиндаж. И все это, вырытое руками и саперными лопатками простых солдат, представляло собою рубеж советской обороны на Н-ском направлении. Только что закончился воздушный авианалет. После грохота разрывов авиационных бомб стояла нереальная тишина. Антон отряхнул землю с каски, поднял свою винтовку, подсумок с патронами. «Неужели еще жив?», — отряхиваясь и осматривая самого себя, не верилось солдату, — «Раз жив, значит, ещё повоюем».

Уцелевшие в авианалете солдаты, отряхивались и приводили себя в порядок. Раненым оказывали первую помощь, а тех, кому уже не могла помочь никакая медпомощь, уносили в тыл, в отдельный блиндаж для последующего захоронения. Офицеры и политруки, после недолгого совещания, быстренько побежали по своим подразделениям, проверять и готовить свой личный состав к грядущей атаке противника. Ведь даже самому молодому и необстрелянному солдату было известно, что после авианалета, фрицы обязательно попрут в атаку. Среди солдат послышался шумок и говор:

— Что братки, поели каши земляной?

— Да сладка землица.

— А щас фрица кушать будем,

— Ха –ха –ха,

Рядовой Свиридов, привел свое место в полный порядок. Поправил саперной лопаткой свой бруствер, еще раз почистил ветошью винтовку. Переложил обоймы с патронами и подсумок с гранатами.

В прицел винтовки он видел небо, землю и точно такую же грязь и глину. Та сторона ничем не отличалась от этой. По «тому небу» летали такие же вороны, как и здесь. Но там был враг, и он готов был все уничтожить и здесь, и там, и все вокруг. А этого допустить было просто нельзя. Как сказал политрук роты, час назад, перед авианалетом: «Братцы, а отступать-то нам нельзя. Позади Родина. Будем стоять насмерть». Правда сейчас сам политрук, с грудью пробитой осколком авиабомбы, был забинтован и унесен санитарами в тыл. А простой солдат Антон Свиридов, зарядив винтовку, приник к прицелу в ожидании атаки…

2010 год. Май. Обычный город в средней полосе.

Восемнадцатилетний Иван Приходько маялся бездельем. Со вчерашней пьянки болела голова и не было денег, чтобы опохмелиться.

«Да славно погудели», — в гудящей голове тупо ворочались мысли, — «Вот еще бы денег „надыбать“, где-нибудь. Совсем бы жизнь медом показалась». Дружки собутыльники, что — то вроде бы говорили насчет денег: «Мол, ветераны богатые стали, им по случаю шестидесяти пятилетия Победы стали премии выдавать, вроде. А тут как раз сосед старый. Да еще, вроде ветеран».

И сейчас отоспавшись до вечера, Иван, молодой и здоровый балбес, разрабатывал стратегический план по добыванию денег: «Сосед ветеран. Старый хрыч еле ползает. Медали, ордена какие-то есть. Если продать барыгам местным, то можно кое-что и заработать».

Побродив с гудящей головою по вечернему поселку, наш герой — «алконавт» смог немного опохмелиться у своих дружков. Головная боль прошла, мысли обрели четкость. Пройдя несколько раз возле домика старого человека, Приходько внимательно оглядел будущее место операции: «Так окошко приоткрыто, легче залезть будет. Собаки нет у старого. Сам один живет, спит крепко, они стариканы не живут уже, а только коптят жизнь». Криво усмехнувшись, Иван пошел восвояси…

Через двое суток. Строки из милицейского протокола:

«Задержанный, Иван Приходько, 1992 года рождения, показал, что ему нужны были деньги. С целью их получения, он, Приходько, ночью залез в дом к своему соседу, ветерану войны, старшине запаса, Свиридову Антону Ивановичу, 1923 года рождения. Там, в доме, Приходько похитил ордена и медали, принадлежащие ветерану. При этом Свиридов попытался помешать краже, за что и был избит Приходько. Избитого ветерана утром обнаружила социальный работник Петрова А. Н.. Которая и вызвала скорую помощь. Сам Приходько признался, что ордена и медали он продал в тот же день цыганам за 500 рублей. Потерпевший Свиридов А. И. находится в больнице в состоянии средней тяжести».

А по телевизору в этот день, все каналы транслировали празднование шестидесяти пятилетия, со дня Великой Победы!

Елена

Сентябрь 1943 года, Минск.

Елена шла по улицам родного города. Не доходя и квартала до резиденции, она стала свидетелем чудовищной сцены: «Нацисткой офицер, выйдя из дома, оказался недовольный тем, что маленький мальчик, встретившийся ему на пути, не снял перед ним шапку. Офицер одним ударом сбил мальчика, после чего наступил на одну ногу мальчика, схватился за другую и рванул со всей силы…»

Елена, зажмурившись, прошла мимо. Крики умирающего мальчика еще долго преследовали ее. Останавливаться было нельзя, бежать нельзя, нужно было просто идти на работу и выполнить свою цель.

У входа в резиденцию стоял Генрих. Изо всех немецких солдат, стоящих на посту при входе в резиденцию, Генрих как вариант был самым удачным. К приходящей прислуге он относился несколько благосклонно. Елену он даже и не обыскивал. Отделался лишь дежурным:

— Guten morgen.

— Guten tag, Genrich.

С замеревшим сердцем Елена вошла в дом, еще бы: содержимое сумки сегодня было такое, что не приведи господь! Под красивым платком и еще кое-какими вещичками лежала портативная мина компактного действия. Изготовленная по спецзаказу и привезенная из Москвы. Сброшенная с десантом в один из партизанских отрядов, действующих в ту пору в Белоруссии. И вот теперь, Елена придя на работу в дом гауляйтера (руководителя оккупационной администрации Генерального комиссариата Белоруссия в 1943 году) Вильгельма Кубе, переоделась в рабочее платье и спрятав под грудью мину, поверх платья надела фартук прислуги, не завязывая слишком туго поясок. Таким образом мина была совершенно не заметна…

В девять часов утра вся семья гауляйтера, его беременная жена Анита и три сына, проснулась. Сам Вильгельм обратил внимание на бледность прислуги:

— Dass es mit Ihnen vorkam?* — Елена сослалась на больной зуб, на что гуаляйтер ей порекомендовал немецкого врача в военном госпитале и пообещал дать рекомендацию к нему. После завтрака он уехал на службу, Жена и младший сын пошли по магазинам, а двое старших мальчиков были оправлены с сопровождением в школу. Выбрав момент во время уборки помещений, Елена зашла в спальню и положила мину под матрац гауляйтера. Поправив постель и присев на нее, дабы проверить, не чувствуется ли лежавший под матрацем предмет, Елена продолжила работу по дому.

Часовой механизм был настроен так, чтобы мина взорвалась в два часа ночи.

В семнадцать часов, выполнив всю работы по дому, Елена покинула резиденцию гауляйтера на Theatreschtrasse (бывш. ул. Энгельса). А еще чуть позже она вместе со своей коллегой и напарницей покинула город…

Пятидесяти шестилетний господин Вильгельм Рихард Пауль Кубе, видный член НСДАП, с 17 июля 1941 года по 23 сентября 1943 года, был генеральным комиссаром Белоруссии, — гауляйтером.

Приход Кубе на эту должность ознаменовался казнью 2278 заключенных Минского гетто — саботажников и активистов. Находясь в должности генерального комиссара, проводил жестокую оккупационную политику, сопровождавшуюся убийствами сотен тысяч мирных жителей. Один из непосредственных виновников уничтожения мирного населения в деревне Хатынь… За убийства и геноцид русских, евреев и белорусов гауляйтер был приговорен к смерти. За дело брались и НКВД и ГРУ и многочисленные партизанские отряды. Было совершенно множество попыток убрать его. Но все они проваливались. И вот, в результате многоходовой комбинации, разыгранной как по нотам, приговор был приведен в исполнение…

В ночь с 21 на 22 сентября 1943 года, чуть после двенадцати, гауляйтер вернулся домой и сразу лег спать. В ноль часов сорок минут мина взорвалась, Кубе разворотило всю грудь и оторвало левую руку. Лежащая рядом, на соседней кровати, жена Анита практически не пострадала. Сыновья гауляйтера спавшие в том момент в соседней комнате, также остались совершенно целыми…

Через пару дней после казни гауляйтера по городу прокатились облавы, хватали людей в домах и на улицах, мужчин женщин и детей. Было расстреляно в общей массе около двух тысяч человек…

Через пятьдесят лет после войны, к Елене Мазаник в гости напросился корреспондент одной западногерманской газеты. Он привез для Елены письмо от госпожи Аниты Кубе, вдовы гауляйтера.

Елена разорвала письмо на мелкие кусочки, не читая…

Примечание автора: «Dass es mit Ihnen vorkam», — в переводе с нем. яз. — Что с вами случилось.

NU_SHA

Струйка крови медленно стекает по правой руке, до локтя. А потом падает в воду. Плюх.

Кап, кап. Капает моя кровь.

— Кап, кап, капает и моя жизнь, вместе с ней. Кто сказал, что умирать страшно? Наверное, тот никогда не умирал. Мне, например, вовсе и не страшно. Даже и не больно, ни капельки. Так, запястье щиплет немного и все. И в сон клонить стало…

А вообще умирать надо красиво, как в том фильме: где героиня лежит в ванной, наполненной теплой водой и обязательно голая. Но так, слегка эротично, не более. Еще чтобы были свечи зажжённые вокруг и бокал вина выпить обязательно. Вчера всю ночь сидела в форуме Черного паука, обсуждали способы самоубийства. Пипл, кто про что базарил. Кто, что мол с крыши прыгнуть легче всего. Кто-то сказал, что лучше таблеток наесться. Не знаю им виднее. Вообще форум крутой, без соплей всяких и морализаторов, там админы клевые, сразу тему просекают, как кто вонять начинает, сразу его банят навечно, по «айпишнику». Черный паук, только для своих, для тех, кто не «квадрат». И кто в теме. Я тоже в теме…

Никому я не нужна и никто меня не любит!

Мамулечка, бизнес типа леди, блин. Вчера в мой ноут влезла, форум открытый прочла, как начала вопить, будто ее в модном салоне на лысо подстригли. Мол, я дура, не эмо, а чмо болотное, и что из меня вырастет она прекрасно понимает. А вырастет из меня, словами даже и не описать. Что она посадит Паука и всю его гоп-компанию, а меня подстригут, и отмоет начисто мочалкой. Я на нее тоже на орала, потом мамулечка мне пощечину залепила. Я с ней драться не стала, вытолкала ее из комнаты и заперла дверь. Мамулечка еще долго орала там что-то, била посудой об стенку, потом все смолкло. Мамулечка уехала в свой ненаглядный офис. Да и плевать…

Блин, рука стала совсем белая и такая тяжелая. И все сильнее хочется заснуть и ни о чем не думать…

В школе девчонки, ну такие твари, ну такие твари…

Моему Сереже, наболтали невесть что. Иду я к нему на перемене, а он мне говорит: «Нюша, никогда не подходи ко мне больше». Я, блин, заклинила реально, — в чем, мол, дело говорю. А он мне, — я с эмо не вожусь, вы там все чиканутые, секта мол, и спите со всеми подряд…

Упс, приехали. Конечно, девки наши ему наболтали, Светка и Ленка, суки местные, они на него давно глаз положили. Что с ними делать? Ну заловила я Светку в туалете, отпинала ее, мордой в унитаз сунула. Меня потом к директору, — «мол, позорит моральный облик нашей школы, несовместима со званием учащегося, документы на отчисление»…

Боже-ш ты мой, какая радость, буду дома сидеть и ничего не делать…

А достали все! Надоело!

Хоронить меня будут в крутом гробу, как в американских фильмах, весь такой темно-шоколадный, ручки в золоте, крышка открывается половинками, внутри все обито в кремовом тоне. Я буду вся в белом, все-таки девица еще. Ручки сложу, челка набок, губы накрашены. Мамулечка конечно будет в том черном платье, испанской коллекции, оно ей так идет. И шляпку оденет от «Шанель», черную с сеточкой. Будет идти позади гроба и платочком глаза вытирать, чуть-чуть, так чтобы тушь не размазать. А девчонки наши будут идти всем скопом позади и реветь во все концы, и тушь по их щекам будет вся размазываться некрасиво, и с носа у них будет капать…

А Сережка мой, через пару дней, после похорон сделает видео ролик с нашими фотографиями. Первой он поставит ту, где мы вместе с ним катаемся на карусели. Потом мою: челка набок, один глаз прикрыт, второй накрашен, в черное и розовое, как в японском мультике. Мне она больше всех нравится…

А потом надо будет поставить фотку в ролик, ту на которой я вместе с мамулечкой по полю бегаем, по полю с васильками. Так было хорошо тогда…

Мамулечка, где она сейчас?

Все сильнее хочется заснуть. Мамуля, мама…

МАМА!!! Мамочка!!! Мамочка, я не хочу умирать!!!

Прости меня МА-МА, маму… ле… чка…

Через сорок пять дней в форуме Черного паука появилась надпись:

«Неактивный пользователь форума NU_SHA, удален из пользовательской базы».

Боль

Нет, я не про физическую боль. Эта боль так себе, поболит и перестанет. Ну, на крайний случай сходите к врачу, он пропишет вам пилюлю. Съешьте её и боль пройдет. Нет, разговор пойдет совсем о другом…

Это когда ты сидишь и смотришь на часы: восемь часов вечера. Жена уже давно пришла с работы. Сейчас должен подойти старший сын со школы. На часах 21—00, ты начинаешь немного беспокоиться. Но еще надеешься, что сын мог задержаться в школе или зайти к кому-нибудь из одноклассников домой. На часах уже 21—45, жена тоже начала проявлять беспокойство,

— Чего сидишь, иди, сходи в школу, — может их задержали?

Ты и сам начинаешь понимать, что что-то происходит, но все пытаешься отогнать от себя дурные мысли. И тут раздается звонок, и жена каким-то странным голосом говорит тебе, что наш сын попал под машину…

И вот тогда ты испытываешь такую боль, что лучше её вовек не испытывать…

И даже, когда выясняется где он лежит, в какой больнице. Вы едете к нему в больницу, и там выясняется, что самое страшное вас миновало. Что просто сотрясение, и ушибы, и страх за своего ребенка куда-то уходит, не до этого, начинается суматоха, каких то дел.

А боль остается, где-то там внутри, в вас….

Или когда ваша несравненная и любимая жена «на сносях» неожиданно под утро пихает вас в кровати и заявляет, что уже все, — отошли воды, и типа рожать собралась…

И вы еще не вполне осознаете, что происходит. Вызываете скорую. Приезжает какая-то сердитая тетка, громко заявляет, — что рожать собрались, ну поехали. И вот вы сидите один, ничего еще не понимаете, сообщаете всем родственникам что типа момент настал, а ваша несравненная и любимая где-то там, в страшном роддоме и что там происходит такое, что называется ЧУДОМ…

Чуток «попозжа», вместе с тещей, вы идете в роддом, вам заявляют, что типа «ваша», уже рожает вроде. Вы еще не вполне осознаете реальность того факта, что происходит.

И вот когда вы стоите возле закрашенного окна операционной, и вы слышите рев роженицы, и понимаете кто это. И вот тогда вам становится так больно, за нее и за вашего ребенка, что слезы выступают на ваших глазах. Ты с тревогой следишь за всем, что происходит, за суетой врачей за их редкими возгласами. А боль так стиснула твое сердце и душу, что не можешь ни вдохнуть, ни выдохнуть, ты ждешь того самого. Того самого момента…

Наконец после часа боли и тревоги ты слышишь тот долгожданный звук-крик твоего малыша. И твои ноги подкашиваются, и ты стоишь и сам себе не веришь, что родился твой сын…

Боль, это когда твоя собака долго болеет, и ты понимаешь, что все. Но еще на что-то надеясь, ты идешь к ветеринару. Но эти ребята абсолютные реалисты и практики и после некоторого обследования заявляют, что шансов ноль. Возможна операция, но толку не будет, а будет лишний месяц боли и мучений твоей собаки, а дома дети маленькие и…

Ветеринары тебе предлагают усыпить собаку, безболезненно и быстро…

И ты смотришь ей в глаза, она прекрасно понимает что происходит. Смотрит в твои глаза, и ты понимаешь, что этот взгляд твоей любимой собаки останется в душе навечно. И что нужно сказать «Да» ветеринарам. Но это так больно сделать…

Эта боль никогда не пройдет и никуда не уходит…

Она где-то там внутри, в вашей душе остается маленькими зарубками, а может оно так и надо, может это и есть жизнь…

Dog hunter

«У-у, гад лохматый. Вон как глазищами зыркает. Хвост напряжен, ясен пень, добровольно сдаваться не собирается. Но ничего, не таких обламывали» — Василий держал в руках металлическую трубку, 2-х метров длиной, с удавкой на конце. Удавка была изготовлена из тонкого стального тросика. И могла затягиваться, если Василий нажимал крохотный рычажок, расположенный у основания трубки. «Главное смотреть в глаза», — помнил Василий наставления опытного инструктора, — «Твари эти, при всей их опытности и отваге, все-таки туповаты в некоторых аспектах».

Вот и сейчас, большой и рыжий пес с ненавистью смотрел на загонщиков. У него был выбор кинуться на человека или увернуться от палки. Но в некоторое смущение его вводила проволочная петля на конце металлической палки. И загнанный пес не мог сделать выбор, а петля тем временем приближалась к его носу. Пес все-таки ринулся на загонщика, но не успел. Неказистая с виду петля из тонкого тросика, надежно перехватила горло, а железная палка придавила его к земле…

Сами эти современные удавки, у загонщиков появились недавно, а до этого было невесть что. В каждой бригаде по отлову, мужики сами мастерили, кто что сможет. И самодельные удавки, и просто дубинки. А кое-кто притащил и просто самодельные обрезы. Но потом разразился ряд скандалов, связанных с тем безобразием, что творилось на улицах. Загонщики отстреливали всех собак подряд, глушили дубинками прямо на глазах у жителей: взрослых и детей. Не разбираясь при этом какие собаки попадают в руки охотников «Вульгарис- пофигистус».

Наконец, правительство немного раскошелилось, был издан ряд указов. Загонщиков вооружили современными петлями, даже некоторым выдали усыпляющие ружья, для особо трудных случаев. И был установлен порядок, при котором собак сразу убивать было нельзя. А сперва, требовалось определить бродячая ли это собака, потом после ёё отлова, привезти её в отстойник-распределитель для бездомных собак. А вот там, по прошествии некоторого времени, если у данной собаки не найдется хозяев, её совершенно безболезненным способом усыпят.

Ничего этого Василий не знал. Нет, ну знал, конечно, там о программе по утилизации бродячих собак, ну так, в общих чертах. А вот то, что отстойник для бездомных собак был переполнен и собак там попросту не принимали, вот это Василий знал хорошо. И о том, что уколов со снотворным катастрофически не хватает, был прекрасно осведомлен.

Зато зарплату платили по количеству тушек, и бригада горе-охотников готова была, кому угодно глотку перегрызть. А куда потом девать забитых собак, всем как-то было «до лампочки».

Вот и сейчас держа визжащего пса на удавке и прижимая его голову к земле, Василий кивнул напарнику. Андро немногословный и не улыбающийся, невысокий парнишка, половчее перехватил самодельную дубинку. Коротко примерившись, почти без размаха: хрясь, по собачьей башке.

«Готов», — как всегда немногословный напарник, сплюнул.

Забитых собак складывали в тележку, и когда тележка наполнялась собачьими трупиками, то бригада выезжала на городскую свалку, где их встречал представитель от «комитета по утилизации». Деловито подсчитывал количество забитых собачьих душ и производил расчет на месте. А бригада разъезжалась по своим делам, кто куда.

Из-за некоторой нелегитимности и неопрятности процесса «охоты», загонщики собирались на свой промысел рано по утрам. Заранее намечались места сбора собак, места их лежек. А уже с утречка, часиков с шести и начиналась работа.

Но это уже будет завтра, а сейчас Василий спешил домой, с заработанными деньгами.

Ведь дома его ждала жена и маленький сын. Сын Ванечка, шести лет от роду. В прошлом году его укусила собака. Шел вместе с мамой по улице. Навстречу шла собака-овчарка, сзади шел её хозяин. Подойдя к ребенку, собака взяла и просто укусила его за лицо. Как говорят врачи, шрамы останутся на всю жизнь…

Прим. автора: Dog hunter, — в пер. с англ. яз: Охотник на собак.

Дети в кубики играли

Город Нью-Йорк, маленький островок Эллис, вид: на реку Гудзон, Манхэттен и деловой центр.

Дети: Кевин и Грэйси приехали вместе с отцом на Остров, чтобы провести свой выходной день на природе. Отец был служащим небольшой компании, занимавшейся безопасностью. И был постоянно занят. Так что идея: встретить свой выходной на острове и провести его вместе с отцом, детей очень порадовала.

Как и в прошлый свой приезд, с собой они взяли несколько упаковок обычных пластиковых кубиков. Прошлогодняя забава строить из кубиков деловой центр большого города, им очень понравилась. И на этот раз захватив с собой побольше кубиков, весёлая семейка решила продолжить свое интересное действо.

Грэйси, с редким для её возраста усердием, выстраивала на большом деревянном столе контуры архитектуры делового центра. А Кевин-непоседа не мог долго усидеть на одном месте. И поэтому не прошло и часа, как несносный мальчишка оказался на ветке дерева нависающей над столом. Сидя сверху, он решил взять бразды большой стройки на себя.

— Эй, там прорабы, кто есть? Здание исторического музея должно быть левее и выше на два этажа. Мне отсюда виднее.

— Ага, начальник какой нашелся. Сидит там наверху и командует. Слазь Кевин, тебе еще башни близнецы ставить надо, а то город без них какой-то неудачный будет. Там нашего папу не видно а?

— Да нет, что-то не видать. Пошел к менеджеру, сказал позвонить на фирму и хот-догов купить. И уже целый час идет.

— Все равно слазь, Торговые башенки кто строить хотел? Вот и давай потрудись, а как папа придет, так у нас все готово будет.

— О, Грейс, смотри, там что-то дымит?

— Где?

— Да те самые башенки близнецы, из одной дым пошел. Пожар, наверное. Как в кино, смотри: — самолётик летит. Теперь пропал, не видно совсем. Ух ты, еще дым пошел…

Дети перестали играть, просто стояли и смотрели, как их любимые башни близнецы — здания международного торгового центра, на растоянии трех километров, горели окутанные дымом.

— Кевин, мне страшно, — девочка боязливо поежилась.- и папочка не идет, до сих пор.

— Вон он бежит к нам, — тут Кевин от усердия чуть не свалился с дерева, — папа-а-а.

— Дети милые мои, там творится что-то стращное, в городе! Ни один телефон не работает, все линии заняты, никто ничего не знает. Я хотел дозвониться до кого нибудь. Увы!

В этот день на острове оказалось совсем немного отдыхающих, человек пятнадцать. В основном все семейные пары, кто с детьми, кто в одиночку, просто так, вырвался на кусочек природы. И сейчас они все стояли молча и смотрели как горит их родной город. Людям было страшно и они не знали что делать. Надо было куда-то звонить куда-то бежать, но телефоны не работали, а обратный катер на материк должен был подойти через пару часов. После часа горения, небоскребы торгового центра стали складываться как карточные домики. Сперва сложилась, этажа на этаж, одна башня, за нею вслед стала складываться её сестра-близнец. При этом, хороня заживо, всех своих обитателей.

Отдыхающие на острове закричали, женщины плакали и молились. Грэйси сквозь слезы спросила у отца:

— Папочка, помнишь как мы в прошлом году были на экскурсии в Восточной башне.

— Да, моя милая, Кевин еще не хотел стоять на крыше, сказал, что там делать нечего и ветер сильный дует.

— А там в бащнях много людей было, ты помнишь?

— Да моя девочка, там людей около тысячи наверное будет.

— А они все умерли?

— Ты что моя маленькая? Разве не знаешь, что у нас в Нью-Йорке самые лучшие пожарные и спасатели. Как только загорелось, так они сразу всех людей вывели. А там одни только кирпичи остались и все. Просто куча мусора. А где наш парень? Ты его не видела?

— Вон он к кубикам ушел.

Отец с дочерью тихо подошли к Кевину, мальчик молча, стиснув зубы, что-то строил из кубиков…

Охваченные страхом и тревогой люди метались по берегу маленького острова, а кто просто молча стоял и молился. В большом городе, на месте красавиц-башен торгового центра висела гигантская куча дыма, пыли и мусора. Весь город был охвачен паникой, до острова еле-еле доносилсиь отголоски воя сирен…

А в руках маленького мальчика, вырастали из небытия, башни-близнецы всемирного торгового центра…

P.S. По картине Роба Гонзальвеса: «Дети».

День Учителя

Посвящается, светлой памяти Януша Корчака

— Господин учитель, вы же понимаете, что эти дети неполноценны. Они не соответствуют стандартам генетического контроля. И они не проходят тест на расовую чистоту. Все эти дети подлежат утилизации, — высокий и статный офицер службы генетического контроля, держа в руках компьютерный планшет, снисходительно смотрел на Учителя. Учитель, плотный и невысокий человек, с большой головой и смешно растопыренными ушами, стоял навытяжку перед офицером службы ГК.

— Это же просто дети. Они просто дети и я их учу.

— Вы прекрасно понимаете, что вы не правы. У вас была работа в университете системного образования. Можно даже сказать — очень прекрасная и уважаемая работа. А вы? Что сделали вы? Вы все бросили, — тут указательный палец офицера, затянутый в черную перчатку, обличающее уставился в грудь Учителя.- И даже мало этого, вы еще и с отбросами связались, ушли в подполье.

— Я просто учил детей.

— Ой, да не надо. Вы же понимаете, у этих детей нет будущего. И в нашем «техно и поликратическом» обществе они просто мусор. У них дорога одна, «в трубу».

— Я хотел, я думал, если мои дети получат нормальное образование, я смогу пробить стену вашей преступной практичности и организованности. И доказать, что эти дети смогут стать нормальными членами общества.

— Увы, ваша теория не сработала. Вы и так нарушили невесть сколько наших законов и положений, и прекрасно понимаете, что теперь у вас одна дорога. Но, — тут офицерский палец, укоризненно покачался перед лицом Учителя, — но! Мы прекрасно понимаем ваше участие в системе образования, господин Учитель, и мы готовы закрыть глаза на ваши шалости с законом. Мы дадим вам все самое-самое, у вас будут лучшие классы, первоклассное оборудование. Любая вилла на выбор, хоть на Мальдивах, хоть на Гренаде, любые автомобили. Можете завести себе, хоть гарем. Сто, двести наложниц — запатентованных девственниц, с сертификатом расовой чистоты. Вы нам нужны. Ваш труд: «Воспитание личности в условиях социума», это сильная штука. И для наших стандартных и полноценных детей, будущих граждан Сообщества, вы важный фактор обучения. А эти, — тут офицер брезгливо дернул плечиком в сторону группы детей, в возрасте от 5 до 10 лет, боязливо стоящих встрепанной кучкой за спиной своего учителя. — А эти, отработанный материал и им путь один.

— Нет, господин офицер, это мои дети и я их бросить не могу. Я учил их пониманию жизни, добру и свету. Я пойду с ними до конца. Я прекрасно все понимаю, но по-другому, поступить не могу.

— Дело ваше, господин Учитель. В нашем развитом сообществе, личностный выбор индивидуума — дело святое. Хотя, по-моему, вы просто дурак…

Небольшая группа детей стояла в тесном и холодном помещении. Возраст их разнился от пяти до десяти лет. Рядом с ними стоял их Учитель, невысокий человек с большой головой и смешно растопыренными ушами. Камера для утилизации была облицована кафелем, и залита беспощадным и холодным светом люминесцентных ламп. В углу была подвешена камера системы видеонаблюдения. Под потолком по всему помещению виднелись форсунки системы распыления газа. Самые маленькие из детей начали плакать.

— Мы все умрем, Учитель, да?

— Да мы умрем, и простите меня, дети. Я не смог вас защитить. Я виноват перед вами.

— А, правда, что наши души попадут в рай?

— Да, все дети попадают в рай. И я пойду вместе с вами. Будем сидеть под цветущей вишней, и учить уроки. Не плачьте мои милые, не надо бояться. Я с вами.

— А умирать страшно?

— Я не знаю. Я сам не боюсь. И вы не бойтесь. Лучше вспомните, как мы сидели на уроках, как вы учили задания. Как я вам рассказывал, что весь мир большой и прекрасный.

— Вы нам сказали неправду, Учитель.

— Нет, мои милые. Мир и в самом деле большой и прекрасный. Просто не все это понимают. А некоторые люди считают, что одни люди лучше других. И те, « другие», не имеют права на жизнь. Но они ошибаются…

Тут в специальном помещении, с табличкой «Recycling. For non-standard biological objects»* на бронированной двери, погас свет и пошел газ, названный неведомыми шутниками: «Практичная Мэри». Газ был разработан в одной из лабораторий Центра генетического контроля. Одним из достоинств газа, было быстрое и практически безболезненное умерщвление биологических объектов…

Примечание:

**«Recycling. For non-standard biological objects», в переводе на русский язык: «Утилизация. Для нестандартных био- объектов».

Сто сантиметров земли

— Ничего не происходит! Совершенно ничего.

Даже странно как-то, вот на соседних метрах, двадцать девять метров, слева от меня, насекомые бегают туда-сюда. А на сорок втором метре от меня, вправо, зверь прошел, не большой, правда, но все-таки.

Странная штука эта политика, вот раньше было большое государство, я тогда считался частью административной границы. Вроде статус ниже, зато и оживление было, какое-никакое. Машины ездили, люди вокруг бродили. Места у нас знаменитые, охотничьи угодья, природа, воздух, есть даже водоемы, правда ехать надо пару часов, но это уже кому как.

А потом началось!!!

То ли конец света, то ли революции, то ли просто война. Первым делом, я стал частью настоящей государственной границы.

«Вооруженные до зубов люди стояли, нахмуренны», — с той стороны и с этой, смотрели друг на друга как на врагов. Еще вчера они ходили здесь просто так, друг к другу в гости, а сейчас готовы убить друг друга. Да в принципе и убивали. Жуткое время было.

То с той стороны орут: «реванш», — автоматы в зубы и на эту сторону. То здесь кричат: «отомстим страшно», — «шашки наголо, кинжалы в руки» и сюда шасть. Крови пролилось море…

Как вчера помню: в наших местах пастушонок жил один. В те прошлые и «благословенные» времена он часто здесь овец пас. А как началось все это «светопреставление», пошел он со «своими» в дозор. Ну, а с той стороны, как раз шел караван с оружием. Завязалась перестрелка, местные смогли отбиться от «караванщиков», а пастушка моего подстрелили. Упал он бедненький прямо на меня. Да вот, с левой стороны моей, видите, трава растет густая, так вот знайте, это пастушонок наш кровь здесь свою пролил.

Ранили, значит его, а он знай себе, постреливает, врагов своих не подпускает. Его товарищи тоже в бою, на помощь не могут подойти, больно уж враги попались озлобленные, может травки «укушались». Есть тут у нас травка одна, правда растет в недоступных местах, так вот, когда человек покушает эту траву, то он становится, абсолютно неустрашим. И если он идет в бой, то его только можно убить. А по-другому, его никак не остановишь.

Ну и наши «герои обороны Севастополя», пока всех ворогов не перестреляли, не могли оказать помощь своему товарищу, моему славному пастушку…

Когда к нему подошли, он так и лежал весь в крови, а рядом куча гильз автоматных…

— Ну а потом, что потом? Затихло как–то все само собой. Может эти политики смогли договориться, кто их знает. Хотя думается мне, в этом виноваты «миротворцы». В смысле, в перемирии. Два батальона поставили недалеко отсюда, — русские десантники. Километров пять от меня левее, городок построили. Они стоят как бы между: и «теми», и «этими». И боятся их и «те», и «эти» уважают. Знают, были уже претенденты, попробовали разок «те» сунуться, так им так вломили.

Потом дипломаты забегали. Туда-сюда, так и бегают, так и бегают. Помирились вроде, «те» и «эти».

Пастушку моему и товарищам его, памятник поставили в городе. Километров пятнадцать от меня, если назад поехать…

Говорят, там дети гуляют возле него, голубей кормят.

А я, как был куском границы, так и остался

С утра солнышко пригревать начало. Я ж, как-никак, госграница. Меня вчера вспахали, а вечером дождик прошел. А сейчас земля парить начинает. Кр-расота!

Дождевые черви выползли, один из них, — вот паразит, — «на ту сторону» полез. И невдомек червю, Lumbricina * эдакий, что он нарушитель. Нарушил, бог весть, сколько международных соглашений и законов. А еще червь и земли наелся, так что получается, он еще и контрабандист. — «Незаконная транспортировка различных грузов и веществ», называется. — Чисто злодей.

Ага, сойка прилетела, «на страже» значит. Сейчас «нарушителя» поймает.

Вот, опочки и все. Крындец нарушителю государственной границы.

Ибо сказано: «не фиг» и «не фик»…

Примечание автора:

** От лат. «Lumbricina» — Земляные или дождевые черви.

На смерть поэта

«Я не люблю печального цинизма,

от жизни никогда не устаю…»

В. Высоцкий.

— Первый, простите меня. Но ситуация накалена до предела. Если наш Соловей споет о событиях в одной маленькой и южной стране, события могут пойти совершенно непредсказуемо.

— Что вы имеет в виду Третий.