Бесплатный фрагмент - Hannibal ad Portas — 7 — Какими и вы будете

24.07.19

Ганнибал у ворот — 7 — Какими и вы будете

Эпиграф

Здесь, чтобы всё было правильно,

надо с каждым забитым голом

отрубать голову,

тогда и будем считать по футболистам,

павшим в этой неравной битве

с мячом.

Глава 1

Вышел за ворота — Солнце, — но:

— Никто не встречает.

Прошел уже много — метров пятьдесят:

— Такси, — пролетает мимо, но метров через двадцать останавливается.

Таксист, видимо, решил обратиться с вопросом:

— Как здесь найти тюрьму особого назначения, — имея в виду, что видит, да, что-то, но тюрьма ли это — точно ему неизвестно.

— Ты, Блаженный, иди сюда!

Отвернулся и пошел дальше. К только вышедшему из тюрьмы так обращаться нельзя:

— Или задушит или убьет.

Тем не менее — сел.

— Что там делал? — весело спросил он.

— Честно?

— Лучше, честно.

— Не знаю.

И:

— Сразу отвез меня в баню.

— Я вчера мылся.

— Я — нет. — И купил выпить — как знал — только сухого и пива с почти раками.

Я вышел с идеей и книгой Альберто Моравия — заодно. Так что ожидал сюрпризов, но только не такого абсолютного незнания жизни за рубежом:

— Это была женщина и — по-моему — даже не похожая на мужика.

Как я мог обознаться? — спрашивается.

— Ты думаешь, я человек тебя достойный? — спросил. — Или тебя кто-то попросил меня встретить?

Скорее всего, никто не берет в жены — посоветовали взять первого, но вот не обязательно попавшего, а первого зека, выходящего из тюрьмы. Таких мыслей, как раньше в кино:

— Мы с вами где-то встречались — уже не было.

Попробовал поднять ее и вынести из парной в прохладительную комнату — не вышло. Она вынесла меня.

— Что это значит? — хотел спросить, но вовремя понял:

— Значит так надо.

Всё было, как надо: вино, пиво, баня, девочки — вот именно, что во множественном числе — она поселила меня в лесу, среди высоких деревьев и кустарников, туманов и комаров.

— Летучими мышами?

— В изобилии.

Наверно, думает, что я колдун, — решил.

Притвориться — хочу — но не могу, ничего не получается, ибо:

— Или не верю в чудеса абсолютно, — или:

— Только в капитальные.

Что-то должно быть, конечно, но уж теперь не знаю — вспомню ли.

И:

— Выходит, что вспомнил хоть это, — как, однако, Фиесту.

Сразу не мог настроить инструменты мозга на то, чтобы понять:

— Знаю или нет, что это такое?

Быки?

— Были.

— Вино красное, для здоровья очень полезное — тоже.

— Рыба красная? — да, была, но, что свежая, пойманная — сомневаюсь.

Слишком больше недопонимание бывает ли до сих пор, как раньше, или как с вином и рыбой, — только засушенные. Вино — еще туда-сюда, — рыба:

— Мало пригодна для осуществления человеческого питания.

Кошки — тоже не согласны. Собака Джеки — обожраться всегда готова, так как и является натуральным с родословной:

— Нет, уже не немецким Тигровым Догом, не таким же полосатым Стаффордширским терьером, а маленьким, хотя и очень умным — даже более, чем:

— Цвергшнауцер-иком.

На восьмом месте в мире, а спать очень лезет:

— Только со мной.

Что ей от меня надо — так и не понял пока. Неужели вот так сразу поняла и решила, что, да, страдаю, но только в присутствии своего же личного:

— Сексуального гигантизма.

— Не могла знать. Уже потому, что я и сам, хотя и уверен, но не до конца.

Чаше всего даже наоборот:

— Чтобы вышло — надо обязательно войти в другое время — так, в этом, никого для меня не приготовлено.

Сомневаться?

— Приходится, — но это ничего не меняет.

Придет, сразу скажу:

— Зови меня Тарзан, — или по четным, если дням, то:

— Приглашенный даже Екатериной Второй во временные — правда — любовники, ибо ее выдержать долго — не только ему — никому не под силу, даже коню.

И вот уже нет даже смысла мечтать, что это только сказка, сочиненная для своего только любопытного одиночества. Коней — тоже была:

— Целая конюшня.

И даже испугался, когда она пришла, что слышала мои мысли, — ибо:

— Может продать в рабство — за дорого.

Иначе пока так и не пойму, какой у нее во мне смысл — делать:

— Ничего не умею.

Если только, как Альберто Моравия:

— Превращать в реальность злободневности свои открытия дверей сей — почти одушевленной — реальности.

И ничего нового, так спросила даже до трахтенберга:

— Что ты еще умеешь делать? — извинилась и повторила:

— Ты хоть что-нибудь умеешь делать?

Но и я ответил, как для себя умозаключил достойно:

— Не знаю.

— Что значит:

— Не знаю, — это не ответ.

— Тогда, да, пожалуй, только это и умею.

— А именно, — не умею врать.

— Это плохо, а то я думала устроить тебя барменом.

— В пивную?

— В ресторан.

— Не знал, что здесь есть рестораны. Для белых?

— Ну-у, не знаю точно, я сама тоже не местная, но ходят многие.

— Я не пойду.

— Тогда подумай до вечера, а утром, как уходить буду положишь мне на стол записку, когда ночью пойдешь в туалет.

— Согласен! — чему обрадовался — тоже — не совсем ясно пока.

Она взяла записку, не прочитала сразу, чтобы разбудить меня, а просто ушла, а ее подруга по таксопарку — если правильно это у них так называется:

— Взяла ее и сообщила примерное содержание, когда они были на разных концах города, поэтому и не могли встретиться, чтобы поговорить, как следует, по-человечески, — что значит:

— Понять друг друга.

Разумеется, там было написано не про балет, не про бокс даже — понаслышке мне знакомый.

Думал, не поймет, потому что я и сам сомневался:

— Хватит ли моего интеллектуала для игры в этом городе, ибо желание есть, как играл всегда в высшей лиге, — но вот не помню точно:

— Не дай боже только зрителя.

И главное, что:

— Форварды никогда не покидают поля, — даже при взятии Берлина, — ибо:

— Пойду-ка я в последней шеренге из этих пятисот тысяч, — остаться в живых?

Должен так-то. Возьму кого-нибудь в плен, авось и самого Хи, али Шелленберга, шпионскими замыслами богатого, может быть, Хеб-Бельса. Жаль, что не летчик:

— Мог и Геринга за хвост перетянуть на нашу сторона, а здесь уже приклеить к стенке — заместо обоев с Ником Сером и его Ниной Петровной на встрече в Америке, в ее президентском дворце, — но, разумеется не:

— В качестве уже и их президента, — и знаете почему?

— Почему?

— У нас президентов не бывает! — тока эти, как их?

— Простые просто-напросто слуги народа, только охотой на диких кабанов и уток, а также почтенных лососей мистера Хемингуэя, могущих надеяться, так как:

— Сёную, — вспоминать можно, но лучше не стараться, ибо есть, но — плохо то, что нам на пиво, — и то:

— Денег далеко не всегда хватает.

Намедни хотели голубей ловить, чтобы не только было, чем закусывать, но и не только хорошо покушать — пожрать:

— От души!

Что там есть, как было не раз сказано, если не считать Фоки Михаила Булгакова:

— Ему почему-то хватало.

Поставили за сборную — она рукой махнула:

— Я сама найду тебе хорошую работу банщика, когда здесь сауну построят.

— Я тогда еще не умру.

— Надейся — к примеру — не очень состариться.

— Спасибо, — попытался пошутить, — не вышло: она обиделась и до такой степени, что уехала одна — мне пришлось до стадиона пешком направляться, — и знаете почему?

Именно потому, что направился, а не пошел, так как в сторону церкви оказалось, как раз есть пляж, а в футбол на нем:

— Пляжный еще никто не додумался играть, — ибо играли только на деньги — к тому же в очко или в трынку.

Но и оправданье есть:

— Люди ищут веселья — значит его здесь немного.

Футбол — первое.

Логика у меня работает — в одном сомневаюсь:

— Смогу ли принять на грудь, — ибо всегда берет сомнение, чем лучше:

— Головой, — авось?

Ей думать надо — значит будет правильно принять на грудь.

Она ничего не сказала, но по ней понял — нельзя сказать, что не верит, — но вижу:

— Надеется.

Значит и мы:

— Постараюсь забить сегодня же гол.

— Как играть, ты знаешь?

— Если в принципе?

— Например.

— Интересовался, — и:

— Вижу побоялась спросить, — не сегодня, надеюсь?

Сыграл хорошо, но ничего не забил, а только думал об этом чаще, чем надо.

Успокоили:

— Первый раз, как в первый класс — часто забывается дорога до дома.

Даже не спросили, есть ли у меня, чем закусить.

— Что?

— С кем спать сегодня будешь? — один, кажется, играющий тренер.

— Я не буду, — ответил, — так как надо обсудить кое с кем итоги моей неудачной игры сегодня.

И да, цех теперь не получит премию?

— Премия — это наши оплачиваемые выходные, один день игра, плюс второй день.

— Чаепитие после него, как после сдачи крови безвозмездно.

— В следующий раз — уверен — тебя поставят играть за завод, — сказал играющий по правому флангу капитан.

— Почему?

— Мы подскажем, что сможешь забить гол.

— Спасибо, я так-то — в уме, разумеется — умею.

— Тут нужна не только тактика, но и стратегия, — сказал уже в подвальчике пивной — чуть не передумал:

— Пивного бара, — говорят, скоро будет один, но я пока его не видел.

А то некоторые говорят о Сэлинджере, как о молодняке крупного рогатого скота.

— Действительно, поддержал меня играющий тренер, — сначала забить надо, чтобы после игры так точно напиться.

Продолжил капитан цеховой команды:

— Чтобы не было мучительно больно — всегда забивай.

— Как?

— Есть способ, мы его разработали вместе, — сказал тренер.

— Ты будешь играть по левому краю за сборную завода.

— Да вы что, я слышал за сборную всем нападающим во всех местных Кольчугиных сразу в начале первого тайма так перебивают ноги, что они, — нет, не обязательно болят долго, но голова просто забывает.

— Точно, — продолжил капитан команды, — память в финтах, разученных во время размышлений в пивной, и отработанных более-менее на запасном поле — пропадает.

Я:

— Совсем?

— Нет, что была — вспомнить иногда удается, — играющий тренер. Пока не мог запомнить имени ни того, ни другого, что и логично, ибо еще и не решил, что футбол — это именно та игра, которая, как проходная завода может:

— В люди вывести меня.

— Ты умеешь играть левой ногой? — капитан.

— Нет, только правой, левой не могу даже мышей ловить.

— Это и лучше, — сказал тренер, — никто не заподозрит тебя не в только в этот, но и в следующий раз, ибо будут смотреть завороженно:

— Не притворялся ли ты в прошлый раз.

— Притворяться нельзя?

— Лучше не надо — в следующий раз будут верить, но намного меньше, — тренер.

— Ты будешь бить правой.

— Вести мяч, — не договорил один из них.

— Левой, — сказал я.

— Нет, вот в том-то всё и дело, что тоже правой.

— Как и бить.

— Только правой?

— Ты можешь левой?

— Нет.

— Не надо и приучаться, ибо хватит и того, что вести мяч к одиннадцатиметровой отметке будешь по левому краю.

— Они скоро всё поймут, — сказал я.

— В этом весь фокус, что не поймут никогда, — почти обрадовался капитан, что:

— Я не понимаю — и они не поймуn, — закончил логику сразу нескольких предложений капитан.

Я:

— Человек уже с древних времен привык идти на лосося с бутылкой коньяка и пачкой кофе, ибо наоборот:

— Да, — тренер, — никогда не получится, после ловли форелей ни коньяк, ни кофе сами по себя никогда не появятся.

— Поэтому — тренер — если делать наоборот, иди хоть днем и ночью по левому краю, а бить правой ногой — так никто никогда не сможет поверить, что это завтра наступит вчера.

Тренер:

— Только сам себя не обмани.

Капитан:

— Можешь перестараться и.

— Что и? — я не понял.

Тренер:

— Страшно подумать, но можешь повести какое-то время левой, как правой.

Капитан:

— По крайней мере, не хуже.

— Почему это так плохо?

— Можешь в решающий момент не понять, какой из них надо бить.

— Как по Высоцкому, думал ведущая левая, а передумал и спел — правая.

Я:

— Результат — мимо?

На игре был равнодушен, как пулеметчик ЭМ-ЖЁ –42 — только надо запасти заранее пулеметные ленты:

— Подносить под огнем противника не удастся.

Забил, хотя и не, как по заказу — оба в правый от себя угол, чтобы вратарь меньше надеялся:

— И так уже зашел слишком далеко с левого края до самой середины, а чтобы и еще дальше — что значит — ближе к правому краю — это уже невыполнимо.

Поэтому немного придержал коней.

Неувязка вышла на предпоследней игре — перед выходом на решающий матч за первое место. В пивной тренер Коля принес чемоданчик — как в баню сходить, если иметь в виду чинно и благородно. И предложили мне cвою долю получить сейчас.

— Вы тоже будете брать?

— Нет, — Коля.

Вася сказал тоже самое. Он улыбнулся:

— Мы уже взяли.

— Я не буду, — рассказал, как заранее разученную историю, но даже ни разу не вспоминал о деньгах, ибо уже доказано:

— Их бывает всегда очень мало именно потому, что деньги меняли чаше, чем их можно успеть сколотить в приличный кораблик для отчаливания в другие дали.

Утром объявили, что деньги теперь будут другие, а эти менять поздно, так как на этот раз обмен и не состоится.

— Почему? — спросил я еще спросонья у Элен, как она просила себя называть в первой четверти. Узнавать, как будет дальше — не решился.

Но она сама ласково пояснила:

— На эти, сданные в аренду государству деньги, уже купили заброшенные земли где-то в Америке.

— Где? — ничего не понял я.

— То ли на Аляске, то ли еще где, — я там жить не собираюсь, запоминать не стала.

И добавила, что вышло уже вчера вечером пояснение, что кто не захочет получать свои дивиденды никогда — может когда-нибудь уехать жить на эту самую Аляску, может быть, даже в Канаду, я точно не запомнила.

Бью с двадцати метров — не попадаю! Мяч непонятно почему идет чуть выше ворот.

Бью с двадцати пяти — правее девятки.

С пятнадцати — пробить не дали. Бить левой — не стал и пытаться. Ибо портить можно всё, но не до последней же копейки. Ибо так и запомнил для себя:

— За удар правой могут выписать штраф, — а какой:

— Лучше сразу — даже не навязываться.

И думал, что так и буду играть — ибо обвел в этом финальном матче многих — но без призовых. С другой стороны, ходить в пивной подвал мне понравилось, поэтому:

— Лучше и не привыкать.

По привычке — видимо — закопал старые деньги, как акции, не имеющие срока давности так, чтобы в случае чего:

— И сам не мог найти сразу, — а потом?

— Потом поверят, что ничего про это не знаю.

Я знал, что прятать так, чтобы в случае чего и сам мог забыть:

— Где? — на время, а вспомнить всё равно когда-нибудь удастся.

За сборную завода не взяли. Точнее, взять-то взяли — только запасным, но на хороших условиях:

— Деньги можешь не возвращать — считай их своим выходным пособием из элитного состава, который в отличие от всех остальных, — которые:

— Бьют по воротам всегда мимо, — так как только за:

— Отгулы, — часть сразу, часть к очередному отпуску приписывается.

А?

— Мы? — получаем дома, садовые участки вне очереди, и прочие ладаны и кадильи жизни местной, так-то не очень бедной — рыбу живую на говенке ловим, грибы и ягоды:

— Практически круглый год, если не маринованные еще, то и в свежем виде можно скушать, ибо ждать можно только под водку, так как:

— Денатурат мы не пьём!

— Не обязательно и я буду, — ответил, нет, не грубо пока еще, но тоже:

— Как бык, еще не знающий будущего, на своих дальних родственников на небе.

— Надеющийся?

— Не отрекающийся, несмотря на запрет здесь не только веры в бога, но и его религии.

— Даже?!

— Неуместный вопрос. — Хотя и не запомнил с кем говорил, если не мечтать, что с Меди-Умом.

Над которым здесь смеются, как над:

— Не для средних ум-офф.

Эль-Ка пристала:

— Сколько получаешь?

— Ничего.

— Это пока что, а дальше?

— Дальше? Если я всё утро над тобой работал, а ты: дальше?

— А что?

— Так куда дальше-то, если я уже больше не могу!

— Ладно, иди, а то на тренировку опоздаешь.

— Не думаю, что обо мне вспомнят.

— Если платят — вспомнят.

— Хорошо, объясню: сто двадцать оклад, премия от тридцати до пятидесяти рублей месяц, плюс квартальные от ста до ста пятидесяти.

Но премию платят только тем, кто играет.

— А квартальные тем, кто забивает.

— Да.

— Дело не в том, что ты получаешь мало, а я много.

— В чем?

— Дело в том, что живем мы в разных временах, не имеешь ты — как некоторые избранные — связи с другим временем.

— Так бывает?

— Не часто.

— Сколько надо получать, чтобы заинтересоваться: я тоже — авось — из другого времени?

На вид умная девушка — только странная, а ведет себя, как крахобористая дура. А с другой стороны, можно думать, что и встретила меня не случайно на выходе из Зоны, а как-то узнала заранее расписание моего оттуда вылета, как пробка, — ибо:

— Надо пить, или не надо, — а всё равно выходи, как перебродившая брага, ибо так без спросу пробку выбьет, что потом и пить будет:

— Вообще нечего?

— Естественно, — хотя это только к слову, ибо не пью уже с заповеданных пор.

Можно сказать, что и стараюсь только догадаться:

— Как можно не пить? — ибо и заложено это питие — похоже — не только от рождения, — а:

— Намного раньше.

Так-то лучше ничего никому не говорить, ибо и так не только не до смеху, что даже в заводской футбол не взяли — хотя и мечтал я об этом настолько никогда, что даже очень редко. Но прием игры на левом фланге всегда не только понравился, но и:

— Получаться стал!

И выпустили — как объяснил тренер — специально во втором тайме на пару-тройку, максимум на десять минут для отвлечения внимания, как решающую козырную карту:

— Туз-а, — что уже два ноль в их пользу, хоть как-то пошатнуть.

Иначе?

— Ничего не выходило!

Действительно, поставили уже двоих подставных — хороших футболистов то ли из Москау, авось и из Питер-Бурха, — мастеров, но выгнанных пару лет назад за систематическую пьянку, — а толку не только мало, но становилось по мере их сил:

— Уже всё меньше и меньше.

С другой стороны, этот сине-розовый туман, окруживший Россию — если это она, конечно — меня взять не может:

— Пьянею уже с полстакана, если больше — рвет беспощадно.

Только сухим и спасаюсь, но и оно возбуждает только одну мечту:

— Заменить его лимонадом, хотя и со льдом тоже.

Примерно происходит то же самое, что и с одним из почти бессмертных спутников, нет пока что, не Одиссея Благородного, но и даже раньше:

— Сына Зевса — Геракла.

Она на него смотрит — как алкоголюя на меня — а:

— Там ничего нет?

— Точно! — нет места для него в моем сердце.

— А всё равно пытается?

— Коне-ш-но!

Ибо изгаляться любит, что и не понимает, да, но над людьми только, а все они здесь обычные:

— Даже не догадывается.

Происходит такая же магия, из которой еще предстоит разругаться с моей любимой первой встречной — Элен:

— Кастрюлю почти новую, хорошую трехлитровую, которую сам искал долго, чтобы была без единого, даже слабо видимого скола, с цветами розовыми по обеим бортам, авось и по одному:

— Положил на стул после мытья почти ровный, ибо тряпки для протирки этой посуды на нем, да, были, но составляли высоту, позволяющую этой кастрюле возвыситься — тоже — да, но на высоту не более, чем тридцать градусов к ее наклону относительно горизонта стула:

— Упала! — но с какой стати — вопрос?

Можно еще упасть с шестидесяти, но с тридцати — никогда.

Главное, что знал — может, даже хотел протянуть руку помощи, но нарочно разозлился:

— Сколько можно мучиться чудесами этой нелогичности?! — пусть разобьет себе башку.

Разбила, а теперь жалко, ибо:

— Сколько можно проверять одно и тоже?

Но в данном случае я и не проверял, а только недоразумевал:

— Почему я могу предчувствовать нелогичную правду?! — где геометрия, где тригонометрия, и так далее, и тому подобное, — но вот именно, что только:

— Учебное мероприятие.

Магия — видите ли — добро любит.

Ну, и не стал особенно заморачиваться, а обвел первого на противоходе, что улетел даже дальше боковой линии поля — не поняв именно:

— Почему я так к нему дружелюбен?

Второй пропустил между ног, удивившись, что я не побоялся применить этот прием в самый разгар уже проигранного боя.

И вот он, еще один защитник, а дальше только вратарь и вряд ли Лев Яшин. Но и он не возьмет, если надо. Правой в правую девятку — та-ма-а!

Второй заход тоже проигнорировали. Прошел по левому флангу, и когда до штрафной оставалось еще метров пять-семь пробил в левый от вратаря угол, — как учили у заводского друга.

— Гол, — но почти никто не захлопал: и те, и другие обалдели от неожиданности, что не только я:

— Могу, — но и они сделать ничего не собираются.

Доказательство простое — если кто спросит:

— Хорошие отношения с окружающими сильнее закона, — что значит, можно вообще ничего не доказывать, а только:

— Попросить.

Фантастика совершенно немыслимая, — но! Только в теории, а реально все только этим и занимаются, — кроме:

— Кроме, вот как раз — выходит — существующей здесь порабощенной части населения не только поселков, деревень, но и некоторой части городов, которым, как накладная и выписана эта априорная:

— Справедливость.

И Библию как раз за это критикуют, что она слишком отстала от:

— Нашей жизни, — что там и на-те вам:

— Справедливости нет!

Бывает — вишь ты — и наоборот:

— Скажи-те человеку, чтобы дал забить, по-хорошему, и пожалуйста:

— Да, конечно, если можешь.

Против третьего раза двинулись против меня уже полу командой, как немцы против Покрышкина:

Глава 2

— В воздухе пахнет грозой!

Черные дни миновали, враг отступил за кормой-й!

Меня так и не заменили до окончания основного времени. В дополнительное, представительные члены посоветовали оставить меня в запасе, с добрым, впрочем, напутствием:

— Всё равно ему не дадут забить.

Счет так и остался равным, и меня попросили с вежливой улыбкой:

— Забей им, пожалуйста, парень, — даже без обещания, что тогда уж у тебя точно:

— Всё будет.

И:

— Спросила Эль-Ка за приготовленным в честь моего праздника ужином с хачапури, пивом, и последующим неординарным сексом:

— Ты не забил.

— Да.

— Этого следовало ожидать. Почему, кстати?

— Их бин не понимайт, но чувствовал уже заранее.

— Что именно?

— Именно, именно?

— Да?

— Не дадут, суки!

— Кто это, Су-Ки?

— Я не знаю, но видимо, живущая где-то неподалеку Прохиндиада.

— Ты что, такой умный?

— Вас не понял — прошу пане повторить.

Она дала мне пощечину, но промахнулась — реакция еще была, ибо пороха нет, — но запасы Бабы Яги где-то зарыты.

Взяли в областную команду запасным.

— Будешь играть, когда встреча будет.

— Да?

— Назначена в вашем городе, ибо.

— Ибо, понимаю, квартиру надо давать в областном центре, а себе, жене и дочери — еще на насытились?

— Ась? Ты что, пьяный, — без знака вопроса, — а:

— Без нас пьющих мы в нашу коммандос не берем-с-с! — так обхохотался он над моим равнодушием к тщательному поиску истины, что пришлось согласиться:

— Вы правы, скорее всего, не только не заслужил, но и не заслужу никогда, так и буду в своем городе гонять мышей в запасной цеховой команде.

— Что это значит?

— Буду работать не бей лежачего в лекальном цехе! Потолки — высокие. Настольный теннис — всегда почти первый на очереди, газировка:

— Всегда уже подсоленная, чтобы слишком жарко не было?

— Вы в курсе? Тогда почему не там, а здесь?

— Знаешь ли. друг, хочу бежать на Запад, но без незаконного пересечения его границы.

— В составе Сборной?

— Ты правильно пишешь, друг, с самой большой буквы.

И вечером пригласил его к Эльке.

— Чтобы? — успела она спросить заранее.

— Как и мне попасть в Сборную.

— Тоже бежать хочешь?

— Куда? Впрочем, конечно, нет — только съездить, чтобы обыграть.

И поняли мы с ней только одно:

— Просто так попасть за границу нельзя.

Я:

— Так и не понял, чего ему здесь надо было?

— Ты его сам пригласил.

— Интересно, зачем?

И поинтересовался:

— Ты или я, — но кто-то один из нас точно — знает, как туда попасть.

Выбор только один:

— Или сначала в Сборную, потом отвалим, или наоборот.

— Сначала отвалим, потом с Сборную? — она.

И я даже не осознал:

— Неужели это правда, что так можно?

Граница, что далеко, что на небе — почти одинаково.

— Но шанс — значит — у тебя есть сыграть за Сборную, — сказала Элен и почему-то загадочно.

Может показалось, что загадочно, а так-то обычно, хотя что в этом есть обычного?

— И на одни процент пока не понимаю.

— Иди и попросись в Сборную, — она.

— Как? Я даже не знаю, где она находится.

— Надо организовать матч местной команды с областной, чтобы осветили в газете.

— Что именно?

— Сколько ты забил.

— Сколько надо, — пошутил, а она и отверзни:

— Пять — сможешь?

— Да ты что!

— А что? Больше надо.

И сама же настояла:

— Тут только договариваться надо.

— Думаю, точнее будет, звезды немного переставить. Да и легче даже.

Меня вызвали в милицию, и до такой степени испугался, что решил подумать:

— Сидел я хоть когда-либо, или нет, даже по ошибке?

— Спросить свою Белку не удосужился, утром полез и зачем-то перевыполнил план по этому делу:

— Есть наслаждение в бою, — ибо, как в бой и шел, и лез на нее, как — нет, не Коска в польско-литовско-венгерском фильме про взятие крепости в дыму, и даже не на буфет вокзальный — только, как на мумию, настоятельно советуя проснуться от сна векового.

И довел до того, что уже перед самым уходом на каталки в своём такси, запела:

— Вези меня извозчик по пыльной мостовой, — что значит: — Ехать сегодня уже больше не могу — ты:

— Попробуй!

— У меня прав нет, да и были раньше только на мопед, пока, наконец, сержант, припершийся неизвестно зачем в почти темный переулок — не проколол их, а вспомнить за что:

— Не могу! — ибо и было только по тогдашним правилам: переехал лужу, а она возьми да всплесни лапами, — а:

— Сержант и испугался такого чуда, как нарушения правил местного бездорожного движения.

— Сегодня смеяться будут?

— Хорошо, если не обосрутся от ужаса.

— А именно?

— Проехал по луже, а додуматься на ходу, что ее можно объехать — не удалось сообразить.

— Скорее всего, ты и проехал по ней нарочно.

— Тем более: права есть — почему нельзя?

— Скорее всего этот сержант был рыжий.

— Да, белобрысый.

— Значит, сделал нарочно, не по правилам прокола прав первому встречному.

Дала мне свои права — оказалось, что похожи:

— Стрижка одинаковая, длинная, — подтвердила и она.

— У меня короткая.

— Где ты видел?

Взглянул в зеркало — ужаснулся. Отлегло от сердца только тогда, когда она пообещала:

— Больше никогда так не делать, — а.

— Надела на меня свой парик, — как — правда не в этот раз — сообщила:

— Из козы черно-белого покрова.

Что можно перевести, как:

— Русско-немецкого производства.

Что значит, не черно-белого, а черно-бурого, ибо и до сих пор помню немца, который приехал на русскую — нет, на этот раз не зону, а таксомоторную стоянку за русоволосой, хотя и только русской женой:

— Немцев наделает именно она только настоящих!

А то, что ее трахали до этих пор больше, чем все, ибо сами таксисты уже не могли, — искала среди людей прохожих, но желающих гаркнуть во все горло:

— Эх, прокачу!

И выпал мне заказ вести — нет, не футболиста, конечно, побывавшего здесь на побывке, а его невесту, грибами-ягодами перегруженную, ибо совет да любовь, да, живут на свете, но выигрывают только с витаминами лесными:

— Совместно.

И.

По дороге удалось ее трахнуть, хотя и стремился, если только:

— Мысленно, — что никогда не сбывается — в этот раз почему-то получилось.

С другой стороны, буду теперь, как все:

— Обманывать других, а никому об этом не говорить.

Она тоже так и предупредила:

— Ты ему ничего не говори.

— Встречать будет?

— Ну думаю, у него режим, в классе Б играет.

— А бывает?

— Слышала, и А — есть, но кто там играет: понять не могу.

— Почему?

— Мой играет лучше всех, а до сих пор в Б.

— Может ли так быть, чтобы эти А и Б отличались только, как в школе: двери в класс разные, а преподают.

— Да?

— Всё тот же: один обман, один обман.

— Почему?

— Китов древних критикуют за слишком большую задержку на Земле, а я.

— А вы?

— Я это не люблю.

— Неужели вы верите, что Киты со Слонами на пересменку, держат Землю на весу?

— Да.

— Почему?

— Иначе я не смогла тебя трахнуть.

— К-как-как?

— Ты думал, что ты меня?

— Ну-у, не без этого, конечно.

— Нет, нет, я не люблю насилие, если только редко.

Похожа на Аллу Два, которая приезжала ко мне на Зону, — если не иметь в виду:

— Только во сне, наверно.

Да какая Алла Два — никого я не знаю!

Честно, даже вспоминать не хочу, чтобы это будущее — в прошлом было — невероятно.

В Москве запутался в адресах из-за большого движения — пришлось:

— Опять трахаться в машине? — удивилась она, но вынуждена была согласиться, что лучше так, чем кому-то одному спать на улице среди кустов, ибо комаров! — уже были.

Утром ЧП — как специально для меня подстроено:

— Ее мужа не допускают до матча в его классе Б.

— За что? — взмолилась она, уже готовая и с главным тренером расплатиться. Как со мной

И он:

— Настолько забыл обо всем на свете, что согласился, но вовремя опомнился, как человек честный:

— Бесплатно могу, но и договор не нарушу.

Но симпатичная до такой степени, что можно волне думать:

— Очень красивая, маленького роста, а работает простым продавцом штучного товара — значит, обмануть никого не удастся, а он — этот обман — обладает одним, но очень, очень замечательным качеством.

— А именно?

— Копится.

И попросила она меня:

— Выручи моего мужа раз ты любишь играть в футбол.

— А именно?

— Сыграй за моего мужа, чтобы доказать не только вина не пьешь и курить никогда не будешь, а гол:

— Забью обязательно, — так обустроил главного тренера этого класса Б, — что он согласился, но и пообещал:

— Гола не будет — выгоню твоего мужа! — ибо она этой ночью ему ничего не дала, а со мной так и спала-не мучилась долго — в машине.

— В случае нашей победы? — на всякий случай спросил я.

— Будешь у меня играть, как центральный нападающий.

— Я больше люблю слева.

— Хорошо, левый крайний, как Гарринча, Эйсебио и почти Пеле даже! Действуй, парень!

Они на меня ноль внимания, но и я слабости в ногах не чувствую, после длительного таксования, ибо ночь с миледи не усугубляла ее. а наоборот:

— Восстанавливала.

Хуже всего, согласился-таки поутру на роль центрфорварда — лавры Пеле, видимо снилась — хотя и спал, как почти убитый после всего.

Мяч мне то и дело то дают, то вообще кидают прямо на голову, а что с ним делать понять не могу.

— Ты или природный игрок по левому краю, — сказал тренер, — или ничего из тебя не получится, — отальтернативил капитан команды, чье место я занимал весь первый тайм.

Так только, по деревне с колотушкой и будешь бегать. Да и то вряд ли. Но он же и заступился:

— Пусть попробует по правому.

— Зачем?! — даже закричал я.

— У тебя правая нога бьющая — ставить на левый фланг — не только тебя, но и меня выгонял за несоответствие специальности.

Вышел на правый, как от безвыходности, которую так и не смог от волнения вычислить до начала игры:

— Зачем так волноваться — не пойму.

И мяч это почувствовал до такой степени, что тоже растерялся: отскакивал от ног, как резиновый.

— Ты мяч, когда видел в первый раз?! — кричали с трибуны.

— Вчера! — со смехом отвечали с другой.

И не врали — вот что изумительно — как и вообще никогда не видел его, а только знал, что бывает. Однако, как комета Галлея — сюда иногда залетая, да и то только затем, чтобы попугать людишек, — я — выходит:

— Посмешить.

Получив мяч, решил — неожиданно для самого себя — передвигаться поперек поля, как по левому краю, потом, наоборот, от левой бровки до правой, но тоже, как:

— По левому краю, — только ворота противника и были на этот раз левым краем — в прошлый раз:

— Наоборот, — свои.

Мало кто что понял, но таким образом обвел и вратаря, автоматически, однако, вспомнил, и пяткой откинул мяч назад, в ворота.

Многие — да все почти — не сразу поняли, куда он и делся.

Говорят, посчитали, что мяч в воротах — это запасной, а не тот, который я забил. Пока не разобрались:

— Лежит внутри ворот, а не снаружи.

Предложили:

— Оставайся.

Отморозил:

— Надо с прежней работы сначала рассчитаться.

— Зачем? — никто не спросил, ибо я и сам не понял.

Далее, сразу в А, или пока еще раз в Б?

Три дня и три ночи так и жил с этой Малышкой без миллиона, — я так думал, а на четвертый решил:

— Оставайся!

— С тобой?

Пошутил:

— Да.

— Я лучше пешком назад триста километров пройду.

— За что такая неблагодарность за бесплатное путешествие в Москву и сон, совместный неоднократный?! — спросил без возмущения, но с недоумением:

— Неужели этого мало?! — на вид пуда три не больше.

Если думать:

— Ей нужен больше всего Мабуто — принц, — так:

— Ни разу не намекала.

Скорей всего, думала о муже, который здесь, в Москве, на заработках привлекается. Какие тут могут быть праздники — только такие же, как заработки. Взяли с хозяина за ремонт квартиры три с половиной долларов — ему семьсот, — а говорит:

— Горбатился один целый месяц, как леший из леса безвылазно.

Не понимают, следовательно, рабочие и крестьяне, что начальник, добывший этот ремонт, — берет всё себе, а ему, рабочему или крестьянину:

— Только отстегивает за его мудрость ровнять, красить и клеить обои на эти стены прошлой дремучести.

Понять, что это и называется:

— Всё по-честному, — не может, ибо и привык откочегаривать свои мысли только из видимого спектра наличности, однако, жизни, — а:

— Ее прошлое — тем более, будущее — не может взять в толк, как тоже:

— Имеющие место быть, — как те два Слона, которых чуть не загнал Александр Македонск-ав на наши поля.

Не получилось пока что.

А с другой стороны:

— В футбол играть, как-то удается.

Достаточно написать на майке:

— Спартак — Динамо, — через забор и та-ма. — Все так и лезут, так и карабкаются посмотреть, — как:

— Игра еще продолжается?

Ничего не сказал, но и подходить близко больше не захотел:

— Отдал мужу — пусть делает с ней, что хочет.

Вообще — надо сказать — для моего ума непостижимо, какие сигналы получают некоторые дамы из — вот даже мне неизвестно — какого потустороннего пространства.

Хотя не исключено, что и я не такой уж большой контакт с ним имею, как мне когда-то снилось.

С другой стороны, вся сложность в том:

— Кому на самом деле дан этот приусадебный участок, — ибо точно, что на двоих, а не мне одному.

Не надо думать, что второй за меня играет в футбол, как Гарринча — с правой ногой по левому краю — а именно:

— Мы вместе, — нет контакта, или я забыл про него, и вот такая Цыпленок — похоже — уже давно жареный, как эта Спица — ясно, что не только была в моем колесе, — а уже называет меня — хотя и в уме пока — дураком, не могущим хорошенько прокормить то, что — тем не менее:

— Трахать хочется.

— Дак симпатичная, мил херц, может быть даже, красивая, но с другой стороны:

— Кто будет работать продавщицей штучных товаров в магазине, где редко кто бывает, если только не для того, чтобы от кого-то прятаться, так как знают, где живет, — а:

— Что им от нее может быть надо, кроме Этого. — Без знака вопроса, но зато с большой буквы.

Дошло до того, что забыл не только, как зовут — или может быть — уже звали, мою таксистку, но и забыл вгорячах:

— Ко скольки мне завтра на игру, или даже:

— Неужели пока так никуда и не взяли.

Она, нарочно, или действительно пошутила:

— В класс А тебе сегодня идти.

— В футбол играть?! — ахнув, принял на время ее за моего секретаря, здесь под липами, недалеко от магазина Спорттовары, какая улица забыл, но недалеко от знаменитого Волгоградского Проспекта.

— Говорю те, что по теории хотел узнать у тебя кое-что.

— А именно?

— Почему только из тюрьмы, а в футбол иногда получается.

— Да брось ты, я ни с кем на эту тему не разговаривал.

— Там разговорят.

— Ты, что ли, сдала мои экстравагантные возможности?

— Нет, ты просто вчера напился с трех рюмок до полной, как обычно, забывчивости.

— Ну, хорошо, поедем, в какой клуб?

— Я не запоминала.

Сыграли три раза в крестики-нолики на земле — выпало из трех задуманных команд — одна:

— Торпедо.

— Я — говорит — про такую даже не слышала.

— Я знаю, у них есть завод.

— Там квартиры дают?

— Квартиры, может быть, и дают — только дело в том, что их пока никому не дают.

— Устроимся на завод хоть, — она.

— Да, я пойду на сборку Ка-Мазов — или что у них есть еще там — ты:

— Табельщицей не пойду.

— Почему?

— Там мало платят.

— Может быть, хочешь красить игрушечные автомобили, как запасную продукцию этого завода, если не пойдет основная?

— Мне кажется, ты имеешь в виду другой завод, а не этот.

— А разница?

— Только одна — ты прав — есть или нет у них футбольная команда.

И поехали — недалеко, а плутали всё равно долго.

Наконец, постучали в ворота.

— У нас все дома! — был довольно-таки неясный ответ.

— Я так и знала, что мы опоздали, — сказала она, — а:

— Как зовут?

— Ты забыл?

— Да.

— Я не говорила.

— Так бывает?

— Когда ты мне я тебе — только так друг другом и пользуются.

— Не верю.

— Хорошо, зови меня Мартышка.

— Да уж была одна — зачем мне путаться.

— Ну, хорошо, зови Малышка.

— Тоже капитально намылено.

— Ну, ладно, как что-нибудь подходящее у тебя с языка само сорвется, — я.

— Что?

— Подтвержу.

Вышли для переговоров прямо на улицу.

— У вас такая секретность? — спросила она.

Я немного ожесточился:

— Думаю, предстоит встреча за колючей проволокой.

— Угадал парень! — хлопнула меня по плечу тренерша.

Не успел ответить — моя Ленка-Пенка отреагировала раньше:

— Можно подумать, там не трахаются, а только думают о об.

— О чем, простите, — тренер сборной Торпедо.

— Об этом, — разве я не возразила.

И они, кажется, поняли друг друга.

К счастью, отлегло от сердца из-за таких слишком быстрых перемен, когда футболистов стало настолько много, что их уже тренируют женщины, а возможно даже и:

— Девушки. — Ибо теперь представилась:

— По связям с общественностью.

— И набору новых игроков, — продолжила моя Ксерокопия.

Подумать успел:

— Лучше эти два имени применить к разным прохиндиадам, чем пугаться одной не только, как ее самой, но и ее шороха, змею предполагающего.

И так и обратился к вышедшей на рандеву мужеподобной — но без бордовой шляпы, как у Хемингуэя — тем не менее, явно:

— Леди, — графиня, вы взяли с собой мяч, чтобы я тоже мог представиться?

— Мне жонглеры не нужны, а только их истина.

— Я, как его бренд-шеф должна ознакомиться более подробно с условиями, чем предложу ему подписаться кровью.

— Кровь будем после пить — сейчас.

— Я вина хочу, — даже почему-то жалобно тявкнула моя — уже, пожалуй, прошлая ночная подушка, но на подавальщицу мячей из-за ворот — еще тянула.

— Хорошо, я сейчас выпишу вам пропуск в столовую, пожрете там, что профсоюз моторного цеха послал — подпишем договор после матча, который состоится вечером.

Добавила:

— Да и про тебя именно, сегодня сыграешь в защите правого крайнего.

Хотел возразить:

— За моторный цех? — но язык даже не повернулся от ужаса происходящего на пути, как и я, и моя Пенка — уже были уверены — к солнцу.

— Я согласен — хотя и задним умом только — сыграть и за второй состав, но за цех!

— Не думал, что до такого начала докатишься? — Пенка за тефтелями в рабочей столовой.

Хотя меньше месяца назад еще играл именно за цех в городе, который намного меньше этого, — а:

— Разницы, оказывается, никакой.

Со злости так ударил с центра поля — дальше Ксерокопия запретила даже заглядывать.

Гол не засчитали — хотя и после некоторого обсуждения председателем профкома, наблюдающего этот поединок из-под козырька крыша почти, как с неба.

— Почему? — на всякий случай спросила Ксера, чтобы хоть как-то меня обнадежить, что пока не выгнали.

— Верхняя скалка переломилась раньше, чем мяч успел юркнуть за ее пределы.

— У есть фото-копия?

— Ась? — председатель, и добавил уже мягче: — Ты ксерокопируй, а я подпишу.

— Значит, я могу записать в свой блокнот сегодняшнего числа, что.

— Что?

— Дело пошло!

— Хрен с тобой, я согласна, пиши, — отплясала своё веское слово и Ксера.

Верхней штанги такой длины не нашли и для второго тайма — первый доиграли со сломанной перевязанной ветеринарными бинтами, так как для второго состава настоящие, человеческие были не положены по табели о рангах местного комитета взаимопомощи — нет уже не только бывшим заключенным, обитающим и здесь на конвейерной обточке картеров, как тоже деталей машин, но только:

— Грузовых.

Во втором — не знаю, как другие — ужаснулся еще больше:

— Два гимнаста, взявшись за руки и за ноги представили эту штангу в человеческом виде.

И только через пятнадцать минут игры в этом заключительном тайме — смог измерить свою подозрительность:

— Они меньше почти на метр! — то-то я всё смотрю на них, а сам не понимаю, зачем?!

Ксериха вместо благодарности даже дала мне подзатыльник, дотянувшись из-за разделявшего нас заборчика.

— Ты что, дура? — не постеснялся расставить уже возникшие, видимо, между нами точки над некоторыми причандалами.

— Мог сказать: интегралами, — она.

— Почему? — и до сих пор еще не понял, что маленькие сломанные ворота в этом тайме, — мама мия — остригусь на-лысо, чтобы Солнце не запаздывало ко мне с приветами всего хорошего, нового, для меня — и не только — возможно — и этой Ксерокопии — небесполезного.

Хотя с другой стороны, я не люблю несимпатичных, если они, конечно, не графини, как у Хемингуэя.

Эти маленькие ворота — в результате — и я, и все остальные уже поняли:

— Теперь наши!

Но было поздно, вот именно, что и они поняли это вовремя — пока еще им не набили голов, как можно больше, а нам — ничего. Пришлось играть, как и первый тайм с теми же воротами.

Наш вратарь хотел со злости их сломать, но его удалили за нецензурное поведение и, одновременно, за неумение играть в создавшихся условиях исключительности.

— Будем играть без вратаря, — сказал своим, как капитан, ибо бывший вратарь им и был.

Но тут же Ксерокопия прислала записку нарочным в виде моей Пенки, и тоже:

— Без кофе-я.

— Да вы что!

Тем не менее, никто уже не смотрел в мою сторону, ибо ихний то ли Гарринча, то ли Эйсебио, а, скорее всего, по очереди — то правым, то левым краем:

— Уже пёрли мяч ко мне поближе.

Ближе. Ближе, еще ближе — удар, и я ничего не поймал.

— Полная чушь, — чуть не плюнул в землю, куда падаю, — играть в одни ворота, — ибо:

— Вторых уже вообще не было!

Караул гимнасток так устал, что растянулись на земле, но, разумеется, с условием:

— Бейте в течении пятнадцати минут только понизу.

Сказать:

— Оборзели, — уже больше никто не решился, ибо ясно:

— Друзья! нас, похоже, и испытывают на беспредел.

Глава 3

— Нужна помощь, — сказал подбежавшей на мой отчаянный зов Пенке-Ленке.

— Давай, читай мораль, я попробую выполнить!

Может быть, сломать и эти ворота?

— Слишком очевидна будет нарочитость проделанного.

— Ты считала, знаешь, какой сейчас счет?

— Два ноль в их пользу.

— На обратный никак нельзя заменить?

— Здесь председатель месткома.

— Открыто врать может только он?

— Думаю, да, как везде.

— На-придумают какой-то чуши, что у меня уже ума не хватает их не только переиграть, но и:

— Да, май диэ, диэ чайльд, передумать и то непросто.

— С ним эта Ксерокопия должна была раньше мосты вместе смотреть.

— Округа Меди-Сон.

— Похоже, но как-то не так.

— Надо было заняться боксом с Клинтом Иствудом, как Малышка на Миллион.

— Передай Ксероксу, надо придумать, как забить.

— Она уже сказала, как, — Пэй Мэй, — как автоматом отрегулировал я имя той мартышки, с которой уже хотел со вчера-позавчера расстаться.

— А именно?

— Сказала — придумаешь — завтра за основной состав выйдешь запасным.

— Нет, передай, выйду, но по левому краю, и не первой заводской сборной, — а.

— А?

— За Торпедо.

— Она не согласится.

— Почему?

— Вряд ли имеет право на такое решение.

— Скажи: только на один матч.

— Но как объяснить?!

— Пусть поставит на меня те деньги, которые копила на кооперативную квартиру.

— Если ты и угадал, что они у нее есть в таком количестве — не пойдет на этот неоправданный риск.

— Пойдет.

— Почему?

— Сейчас у нее есть шанс попасть в кооператив, который сдается в эксплуатацию жильцам уже через несколько месяцев — есть одна еще неразобранная квартира, — а.

— А ее деньги удвоятся, даже утроятся на мебель из Германии хватит.

— Хватит?

— Да, даже устроить банкет в честь меня.

— Так-к, это, я кем тогда буду, если она заставит тебя еще и трахаться?

— Ее буду во время официального турнира — вплоть до Заграниц — тебя, когда буду давать Чёс по местным городам и весям.

— Как артист?

— Да.

— Что петь будешь?

— Фору будем давать местным командам, договорные матчи устраивать в официальных встречах, чтобы.

— Чтобы их не-выполнять, а, наоборот, играть только по-честному.

— Хорошо, возможно, она и согласится, ибо я — абсолютно ничего не поняла!

Ксерокопия сама прибежала, чтобы сообщить:

— Надо забить достоверно, а без верхней штанги — невозможно!

И да, если не сможешь, лучше и даже больше — на глаза мне не показывайся! Даже в роли мастера съемщика тридцати двухкилограммовых фрез с его ускорителя.

— Ставить?

— Тоже, тоже придется.

Я согласился.

Иду, мяч где-то сзади, но иногда и впереди, чтобы не засудили:

— Нёс подмышкой!

Вратарь — ихний, разумеется — во роли Лёвы Ляш-Кина: фуражечку надвинул на нос, ручку положил на затылок, ножки — сделал крестиком. Имеет в виду:

— Могу забить, если только мяч влетит в ворота вместе с ним. — В нём весу, далеко не кило до сорок, как было в Папанове на пересылке, перед тем, как отправиться в это Холодное Лето 53-го.

— Во время.

— Скорее всего, да, одновременно.

Я ударил в левую штангу — она упала, а мяч ушел вправо, выбив из рук фотоаппарат кино обозревателя.

Думали три минуты — гол, ибо больше вариантов не нашли, как отчитаться за разбитый фотоаппарат.

Зам председателя месткома даже пошутила:

— Надо посмотреть, хватит ли у нас на счету денег на второй гол этого, как меня уже полюбила:

— Красавчика.

Следовательно, прения, а всё равно будут, даже если мнения в этом местном горисполкоме разделятся пополам. Ибо ясно:

— Сам председатель всегда должен быть злым, чтобы не казаться покладистым, — если только:

— Они ми-не не друг и не родственник, он ми-не заклятый враг, — так как всегда очкастый частный собственник на:

— Немецких мебелях разлагающийся.

Мы?

— Да, сэр, спим всегда в двух местах.

— А именно?

— С печи на полати.

И вот как, милок, счастливо мы жили! Всё было!

Нам — как распорядился Остап Бендер — наоборот — нужна только:

— Часть, — но вот именно, что очень, очень большая. Рук не хватит растянуть.

И получил эту часть, забив второй гол за пару минут до окончания матча. На этот раз штанга устояла, но нагнулась в сторону:

— От ворот так сильно, что вынуждены были — нет, конечно, не признать сразу и этот гол, но ответ на вопрос — таки:

— Поставили на голосование.

И даже председатель местком проголосовал за, — боясь уже прямо здесь остаться без портфеля.

Вспомнили о тренере во время небольшого перерыва на пенальти.

— Мне ясно, — предложил он подумать, — предложат бить эти одиннадцатиметровые.

— В их ворота?! — да вы что.

Но он настоял на своём, конечно, не многовековом, но всё равно огромном опыте:

— Пойдут по уже проторенному пути.

— Да, возможно, они придумали план, который нам не может быть известен, — сказала Ксерокопия, — добавив:

— Ибо все мысли по этому поводу уже истратили в предыдущем интервале времени.

— Да, — согласился и я, — еще больше думать:

— Уже, действительно, не получится, — поручилась за нас всех и Пенка. — Сил больше нет никаких.

— Вам только потрахаться поскорее, — прервал нашу разлюли-малину зам председателя месткома, посланный сюда с белым флагом, но — как сам пояснил:

— Только для виду.

— Это ультиматум? — крякнула Махинация, как я обознался про Ксерокопию, ибо, да, морально устал уже в предыдущем периоде, что даже сознался:

— Рассчитывайте на меня только в ординарном варианте.

— Никто и не собирался ставить, как в погоне за лошадьми на длинного в этой ситуации.

— Да, только на победу, — чуть-чуть обнаглела и моя Перчатка, или как ее там, Ленка-Пенка.

— Нет, если кто хочет, мы не будем препятствовать, — сказал Зам по Тылу местного комитета самообразования, но это будет — разумеется, не 5:3 в чью-то пользу, не два — один, а только 2 — 0 в вашу пользу — остальные варианты:

— Безденежны, — почти угадала Ксера.

— Не совсем так, а именно: без квартирны, — проблеял зам председателя месткома.

Наметилась еще одна свободная квартира, но только на первом этаже, как намедни дали Крючкову за Трактористов и его личную пляску, а еще точнее:

— Только приз-сказку к ней — вот именно не самого танца, а только этих знаменитых слов:

— Вот как надо!

— Мы не сог-лазны, — брякнул я.

— Чё те надо? — центропендаль, — так и обратился ко мне этот зам-зав.

— Ему мало однушки на первом этаже.

— Отдай ему свою двушку на седьмом.

— Мне на седьмом? — ахнула Ксерокопия. — Моя квартира уже с 53-го висит на четвертом!

— Люди внесли, кроме кооператива, деньги на развитие — им отписали, — мяукнул за-мик.

— Я сейчас вот что придумаю, — рванула почти брошь на груди Ксерокопия, — здесь представители двух цехов завода, а так это уже финал нашего мирового первенства среди далеко не только подсобников этого автомобилестроения, — то и:

— Да, — заорали и многие, — сейчас имеем право заменить не только главного, но и вообще весь генералитет нашего местного комитета.

И обе команды почему-то пошли на:

— Вы.

— Мы перейдем эту границу у реки враз, хотя — не исключено — и не навсегда.

И вырвали эту квартиру именно мне вместе, как их всем показалось, с моей Плешкой — от волнения и сам забыл, как ее раньше звали, но не Мартышка — это точно, ибо на нее больше похожа как раз Ксерокопия, которой тоже удалось повысить свой жизненный уровень снижением этажа на этот же самый:

— То ли третий, то ли четвертый, но обязательно в смежности с моей — как на-мечтали:

— Трешкой, — а мебель с коврами этой Кешке-Плешке-Пенке:

— Записать! — все решили, что она тут много побегала с порученьями от меня к Комиссаржевской, — или, как ее там, чуть не забыл от волнения:

— Черной, но уже почти до полного просветления отработанной Копировке.

Решил отдохнуть, пока новый комитет отрабатывал детали, — иначе, — пришлось пояснить:

— Уже некогда отдохнуть перед пробитием самих пенальти.

И даже попросил записать мне нужный счет не просто так, на руке.

— Как тебе удобней, дорогой? — одна из них.

— Пиши на обеих.

— Ясно, что на обеих, но на руках или на ногах тебе лучше видно?

— И сам уж не знаю, устал.

Все ахнули:

— Нужен перерыв до завтра.

— Нельзя, — максимум баня, душ с девочками или без них и.

— И?

— И только полчаса останется на сон перед пробитием тех часов, которые — ни больше-ни меньше, — но именно:

— Отсчитывают будущее.

Не поверите, заходили по жребию, ибо я всё равно мало кого узнавал, но и Ксерокопия, или Плешка, и еще какие-то:

— Тревожили так, что не забью — честно вам говорю — всё равно простят.

И только напомнил, выйдя на старт:

— Считайте мои голы — их я сам буду держать в уме.

Добились до того, что и вторые ворота сломали, положили два больших портфеля — черный местного производства, как у учителя физики, весь потертый от переноски в нем свежих огурцов с грядки — хорошо, что картофель не таскал, — сказал кто-то, ибо голоса, да, слышу — слов не разберу.

И хороший новый немецкий с желтыми, как шикарный крем для шикарных пирожных, — нет, не коричневый, — желтый, настоящий, для уже поступивших в очень престижные вузы.

Что с желтыми? Пряжками, скорее всего, ибо сам-то и так, естественно, был

— Желтым.

Для музыки я всё равно пробурчал:

— Я умею бить только в девятки, — их, разумеется, сегодня не было.

И вранье уже дошло до того, что мяч, не катящийся по земле, могут засчитать — несмотря на то, что судит комиссия из шести человек — два с их стороны, два с нашей — два вольнонаемника, пойманных за небольшие деньги среди именно:

— Не зрителей, — а так только: проигрались недалечко в бильярд, и теперь побирались на пиво.

Зато независимые делегаты, как пояснили. С прениями тоже, но согласились все.

Я хорошо, что правильно понял:

— Главное, не забить, а не забыть, какой счет нам больше всего нужен, а какой так себе, — о проигрыше — даже не задумывайся! — так хлопнула меня по спине за всё, сделанное для нее хорошего на всю оставшуюся жизнь Ксерокопия, — что даже в этом состоянии понял:

— И сейчас не против отойти за Те Деревья, которые сажал еще Эрнест Хемингуэй, — и, да, — нет, начинать ничего не надо, — а продолжить не только можно, не только надо, но и:

— Очень уж хочется.

Как на плакате и написано:

— Счастье в труде всю жизнь, — даже если она продолжается только в футболе, больше уже похожем на американский.

— Чем, милый?

— Футбол — это такой же трахтенберг, как секс.

Наконец крикнули:

— Последний удар — решающий-й!

И понял, что есть сложность только в одном — забью:

— Счет будет в нашу пользу, но квартир и даже премий — не дадут.

Надо промазать, а привык попадать. Как отказаться, если уже и так работаю на автомате?

Они уже собрали такую клоаку, чтобы орать:

— Попал, попал, попал, — что логика даже простоты будет ей подвластна.

Первый раз попал в этого самого председателя сан-комиссии, — или что у них есть еще где-то, — разбил даже очки, — орут нагло:

— Он как раз перебегал мне дорогу в створе ворот! — а это значит, я забил. — Ибо вратарь, как нарочно, кинулся в обратную сторону.

Второй раз почти тоже самое:

— Попал во вратаря, — а он ответил, что еще не был готов к удару, так как именно я, а не он, не слышал свистка.

Куда бить, чтобы мяч кто-то поймал для верности, ибо не додумались же ж они до того, что уже и держат мой забитый мяч за воротами?!

Гляжу и глазам не верю:

— За Ленкой-Пенкой приехал ее муж — сама, наверное, вызвала, дура, чтобы посмотрел, какое и ей счастье привалило, — можно сказать:

— Судить футбол! — но, скорее всего, сама и вызвала, и не для того, думаю, чтобы бежать с ним от меня, а наоборот:

— Теперь уже вдвоем — сопровождать.

Ибо:

— Если есть такой футбол — нужны и клакеры.

Ибо, да:

— Футбол идет, но и события пара-нормально, но всё равно развиваются.

И выдал этого последнего пендаля прямо в него. Хотят подтасовать результат, но не выходит, вцепился последней судорогой воли ее муж в мяч так, что теперь уже точно поверить можно:

— Очень не хочет ремонтировать московские квартиры почти за бесплатно, а себе:

— Берут почти все деньги в их долларовом эквиваленте.

Последнюю трудность — вытащить легендарный мяч у него из лап, чтобы мог участвовать, как символ победы, при раздаче призов — преодолела, хотя и с некоторым смущением, сама Мурка, — как и просила называть себя:

— После всего, — Ленка-Пенка, — дала ему, — точнее, — взяла его прямо тут, при всех и до того, что таки:

— Расслабился.

Как оказалось, потому и ездил в Москву расслаблять себя работой тяжкою почти за бесплатно, что:

— Не удовлетворяла, — ибо думал, как игрушка, неживая.

Поверил, как все, теперь:

— Ой, может, может!

Думал:

— Проявил себя хорошо, даже отлично, нестандартно — возьмут пусть и запасным, и с испытательным сроком в первую сборную, ибо всегда и думал, что она потому сборная, что набирают людей способных к футболу в разных цехах:

— На обработке картеров на поточной линии и других деталей машин, — почти там же.

Так и ответил на собеседовании:

— Я немного знаком с этим производством.

— Сколько? — председатель комиссии по набору — думал в футболисты — оказалось:

— Все футболисты здесь работа-ют-т-т!

— Ничего не понял, извините.

— Почему? — он.

— Тугодум, — нет, не согласилась его помощница-заместитель, толстожопая улитка, так как голова, как специально, была причесана почти под бокс-бритый бобрик, а волосы сзади еще были, и даже:

— Были, были.

— Если так делать, — ответил, то только ради отсутствующей сексуальности, — почти спел.

— Он про тебя? — председатель.

— Если ты сам не заметил — почему, да и зачем считать, что он умнее паровоза, — ответила Улитка.

— Хорошо, запиши его на большие фрезы.

— По тридцать два кило каждая?

— Да, пусть качает мускулы пока в этом качестве еще более предварительного запаса.

Я возразил:

— Сэр, если вы сэр, ибо не знаю, какие сейчас ходят замутнения среди распространителей сомнительного качества идеологий, — обращаюсь по самой для вас уважительной.

— Ладно, продолжай, если уже до того докатился, что и не понимаешь в каком счастливом обществе мы живем, — и даже пояснил еще больше, но с помощью своей вагоновожатой — Улитки:

— У нас все равны.

Очень хотелось уточнить:

— Чему, — не к нулю стремящемуся, — ась?

— Понимаешь, чемпион, у нас стратегия: всем работать.

— Зачем?

— Потому что такая тактика.

— А именно? Противник будет больше бояться, если узнает, что эти варвары из Тор-П-Едо вышли на этой бой, как последние спартанцы — чтобы.

— Да, — сообразила она, — победить или умерить, сражаясь.

— Ибо в случае поражения, придется идти на работу, как обычно, к 7-ми утра, а после победы к девяти? — спросил.

— К одиннадцати, в случае ничьей к девяти.

— Вот я и предлагаю взять меня.

— А именно? — очухался, просветлев председатель.

— Рационализатором.

И — не могу представить — даже У-Лидка:

— Согласилась.

Назначили капитаном, ибо по-другому никто не будет меня слушать.

— Почему? — Председатель.

— Люди — если их брать самих по себе — склонны к перемене мест.

— Например? — Пред.

— Ник Сер, и его сатрапы — как ни хороша курортно-специальная Ялта — все равно прутся в лес пострелять простых лесных уток, или половить семгу на Сахалине.

— Про Сахалин ничего не слышал, но а так вроде правда? — спросил он — и свою ли на самом деле — Улитку.

Можно сказать, взял на понт — хотя и почти правдивый — так как сам не знаю точно, какая у сёмги игра:

— Черная или красная, — более того:

— Какая из них лучше? — даже не разбираетесь, мистер, — ужа настолько — почти широко — улыбнулась Ули, что ясно:

— Сёдня ночью будет испытывать и на остальную мою прочность.

Но и достоинство проявил:

— Купи записную книжку.

— Зачем? — я запомню.

— Я — могу забыть.

Будешь-те вести реестр всех моих любовниц-поклонниц.

— За сколько?

— Уикенд всегда твой.

— На первое время хватит.

Команда после этих замечательных открытий встала передо мной, как бамбуковые джунгли Вьетнама перед Форрестом Гампом.

Но были и любопытные:

— Вы в футбол тоже будете играть?

— Ась?

— Я имею в виду, — бывший капитан команды, но так пока и не выгнанный еще в запасные, — два раза входить в одну и ту же реку.

— Не рекомендуется?

— Не получается, сэр.

— Если я для вас сэр, то и вы будете чемпионами, что значит.

— Получим звание тоже сэров, — правильно.

Вратарь, первый из них, — для Сэ-Ра надо выиграть еще и Кубок в этом же году.

— И да, в этом году уже не получится, — сказал центральный защитник, — завтра встречаемся с чемпионом прошлого года Спартаком, — а там-м!

— Что?

— У них блат, — ответил бывший капитан команды, — запретят выигрывать.

— Мы — показал на себя и на некоторых, потом всех — присутствующих — имеем эм-бар-го.

— Что это значит?

— Проигрывать не обязаны.

— Это ненамного облегчается ваше задание, — вратарь, — ибо уже отвык ловить на все сто.

— Почему?

— Потому, что таких заданий никогда не бывает.

— Обычно?

— Обычно просят два пропустить, а хоть один только взять.

Объяснил всем, чтобы не слишком обижались:

— Я ваших не могу запомнить не потому, что вы такие упрямые ослы-козлы и косолапые мишки.

— А? — вратарь Федя.

— Ты, Федя, можешь высказаться в прениях — сейчас не надо.

— Но вы запомнили моё имя, — на этом только и настаиваю.

— Ты не торопись, не торопись, поросенок, с выводами.

— Ибо?

— Ибо ты только что сказал, а я сразу тебе ответил, — так бывает, но только, как исключение из правил, — их.

— Да, сэр?

— Принимать во внимание будем очень.

— Редко? — бывший капитан команды Вася с Трех Вокзалов.

— У тебя, Вася, не голова.

— У него Дом Советов, — нападающий Орешкин.

— С Каланчевки, что ли? — улыбнулся и я. И добавил:

— Кстати, если не доволен, или не совсем понимает, будем калымить.

— На покраске Лебединского ГОКа? — опять влез кто-то.

Оказалось, почти не парадоксальное:

— Ксерокопия, — и с мандатом, отпечатанным по-быстренькому ей самой.

— Врач команды! — начали гадать, как сейчас Орешкин из центра нападения. Потом Вася — еще точно не определился, куда его ткнуть: в центр — или самому там встать, чтобы никогда не быть без мяча — а с другой стороны:

— Во-первых, разрешено играть только по левому краю — по правому трудно бегать через всё поле, поперек его передвигаясь, в-третьих: ответил вратарь команды Федя:

— Маловероятно, что она будет хоть кого-то лечить.

— Это почему? — спросили сразу некоторые, но не больше двух с половиной, ибо третий тут же заткнулся, как Ксерокопия глянула на него более пристально.

Сердце кольнуло. Отчего, ну, не от ревности же! Ибо и вообще не верю, что девушками — даже если:

— Рождаются, — т.к. главное не частность, а как это дело происходит в уме:

— Никто не хочет планировать себе даже двух-трех абармотов.

— Больше?

— Намного.

И простой ответ:

— Футбольная команда — это как раз и есть то место жительства, которое определила для себя Ксерокопия, — как, нет, не обязательно лучшее, или достаточное вполне, но:

— Как удовлетворительное, — подходит?

— Это, кто спросил?

— Я — Федя.

И тут же:

— Вот, что я скажу тренер, поставь его не вторым вратарем.

Федя:

— Ты будешь первым.

Я:

— В запасные его поставить? — и добавил: — Ваши тугаменты, леди!

— В кузнице.

— Ась?

— Еще куются! — рассмешил Орешкин всю команду.

— Нет, не куются, я сама уже подписала.

— Дело за малым, но подпишет ли начальство.

— Подпишет, — она.

— Почему?

— Я в кабинетах уже дышать не могу.

— Затрахали?

— Больше.

— Намного.

— Да.

— Что, да?

— Да, не меня.

И все поняли, что да, ушла по собственному желанию, но и сама давно хотела сменить обстановку на облегченно-более доступную.

И уже один на один подготовил ей на подпись бумагу. Она и подписала ее — нет, читала, читала, — но!

Не думала, что это касается хоть как-то ее. Ибо на этот раз за ней стояли не те силы, — которые, — а на самом деле хотела выйти в люди там, где еще мало кто ожидает, — в:

— Футболе!

И, можно сказать, даже обозвался:

— В футбол ты играть не будешь!

— П-почему? — еще не поняла она.

— Ты подписала бумагу, которая.

— Именно об этом?

— Точно!

— Так я и не в своей координации собираюсь.

— Что это значит, сменишь пол? Дак это дорого!

— Ты узнавал?

— Шутки — не уместны.

— Я буду играть заместо Орешкина по центру нападения.

— Да ты что!

— Никто не узнает.

— Почему?

— Я буду отдавать им свою зарплату.

— Всем? Как, если будешь даже, как центр нападения получать только одну из них.

— Заплат?

— Ну, а чего еще-то?

— Ну, так, как обычно, теперь я понял, как в кино про Спартака:

— Они шли за солдатами?

— Больше я объяснений не вижу.

— Ты разуй, зеньки-то, ибо там, у них за рубежом, — что?

— Что?

— Им платят, а здесь я собираюсь.

— Ты одна не справишься.

— Возьму Пенку, — тебе уже знакомую.

— У нее муж нашелся. Тем более, все равно мало, спортсмены — тем более, футболисты — очень часто настолько сильно нервничают, что сброс кани-фо-ли из башки-то требует не только времени, но и.

— Да, верю, и свободных мест — тоже. Я соберу группу поддержки.

Ужас!

Сообщил:

— Всё равно не больше.

Она перебила:

— Конечно, не больше самой футбольной команды.

Как было у певца про:

— Не надо грустить, господа офицеры, за нами осталась полоска земли.

— Может быть, так и назвать нашу команду, не Тор-пе-До, — как почти до-ре-ми-фасоль, — а.

— А?

— Господа юнкера.

— Да ты что?!

— А что, не хуже, думаю, будут болеть, чем за простую просто-напросто фа-со-ль.

Тут совершенно ясно, что и по одному слову не пропустят:

— Что Юнкера, — а и:

— Господа, — разрешены, да, но только под:

— Прикрыти-ем-м.

Тогда, может:

— Мы — Ра-Бы!

Нет, нет, нет, и это очень, очень сомнительно.

— Почему?

— Тавтология, — зачем просвещать то, до чего можно догадаться и по пьянке.

Глава 4

И, наконец, спросил:

— Ты в футбол играла? — и с замиранием сердца, ибо — нет, а разбираться с ней — уже ясно — придется тогда одному.

— Не беспокойся, да, но только в детстве.

— С мальчишками?

— Естественно, — вздохнула она, как о мечте по дискриминации мужчин, и именно по праву игры в футбол.

— А там — глядишь — и до равенства останется недалеко.

— Так ты за равенство?

— Наоборот, — ибо равенство — вы играете, а я только пою.

— Думаю, теперь вместе запоем вместе.

След-но:

— Ох, тяжела твою ноша, — но не решился сказать:

— Господи, — ибо искать легкий — заповеданный — выход надо.

Стоит только самому заиграться, как другие:

— Так и лезут, так и пруцца, — и даже вот в таком Ксеро-копированном обличье.

Сыграли первый матч, выпустил Ксерокопию из запасных на поле. И пошла — нет, не как сеятель новых кукурузных початков — а именно, как:

— Сенокосилка, — обвести никого не может, но всё равно боятся — в разные стороны разбегаются.

— Почему? — спросил я кого-то.

Все молчат, ибо:

— Мы не знаем.

— Она не нас обводит, а только их.

— Тренировалась, — вратарь Федя.

И я удивился:

— Ты где?

— В воротах.

— Никого нет, что ли?

— Я, как ты, мистер, не могу играть, если на поле нет капитана.

— Как играющего тренера?

И даже задумался:

— Почему я и не на поле?

Неужели согласился быть и совсем на поле не казаться?

Оказалось — сообщила, — нет, пока еще не Жена Лотта, а всего лишь Ленка-Пенка — жена этого, как его? Мастера по отделке домов за дешево.

— Я дал согласие быть тренером заместо кого его.

И значит, теперь капитаном Ксерокопия.

Подошел к вратарю Феде, он — пока по нему не били — задумался:

— Могли задумать про нас, и особенно про тебя, сэр, комбинацию.

— Какую?

В это время пробили и Федя поймал чуть ли не девятку.

— Не выйдем не только в финал следующего первенства, но и в этом не займем даже третьего призового места.

— К сожалению, я пока еще путаю их: это и следующее, ибо в этом разве мы еще ничего не взяли?

— Только утешительный приз.

— А именно?

— Потом расскажу. — Он поймал еще один непростой удар, так как про сам мяч делать сообщения довольно-таки бесполезно: с трудом подчиняется умозрительному наблюдению.

— Поэтому тебя и назначили тренером.

— Чтобы?

— Еще разик, еще раз, но уж проиграли это первенство точно.

И предался размышленияv, как нам сыграть в свои игры, если у них — вместе с профкомом, завкомом и облокот-комом:

— Идут свои, — неужели?!

Вот так потихоньку, а всё равно идет индустриализация. Да, всем интересно-заинтересованно, но и все в этом кулаке уже умещаются, как:

— Обыкновенные нарушители закона. — Зато:

— Как жить хорошо! — почти, как:

— По-честному.

Ксерокопия в очередной раз не забила — повод:

— Заменил ее на себя, — хотела чё-то брякнуть — попросил, — нет, пока не стал до конца портить все отношения, ибо и не помнил уже — или: пока еще — трахал ее хоть как-то или вообще:

— Ничего еще не было, — вспоминать не буду, так как дела ждут нас впереди.

Как обычно пошел по левому краю, но там уже стола бетонная стена в виде Каланчевской Башни:

— Не только трудно ее украсть, но и страшно ее высоты большой, не колеблющейся, чтобы одному покрасить.

Пошел на правый, но и там услышал с трибун только ободряющее:

— Не забьёшь, не забьёшь!

Попросил Орешкина отойти назад, но показал это в виде двух пальцев — символа победы, и он, интуитивно передумав:

— Побежал вперед, где его тут же сбили с ног, но передачу по левому флангу он успел сделать головой.

Не давая мячу опуститься, я достал его правой ногой:

— Пришлось бить, как в кино, которое еще не сняли: задом, через спину.

Девятка не вышла, но вратаря устроили и эти восемь с половиной — он прыгнул, но всё равно не достал.

Можно ставить на спор: коснулся или нет кончиками пальцев — доказать не получится уже, если, конечно, в будущем не изобретут видео повторы прошлого еще.

Тем не менее, еще немножко ужаснулся, счет стал три один, и далеко не в нашу пользу.

Очень хотелось поспорить, и я поспорил, что этого пока еще не может быть!

К моему ужасу, они согласились, счет на табло переделали на два — один. Почему тогда до сих пор молчали зрители — я не понимаю.

Шепнула, пробегая мимо Комиссаржевская, — или что у нас есть еще там, — Ксера, как сам Ксеркс и даже Арта-Ксеркс блеснувшая узенькими, как у лисы глазками:

— Против нас уже поставили очень большие деньги.

— Сколько? — только спросить успел — ответа не услышал, да и она, скорее всего, еще до такой быстроты не запела.

Мы выиграли три — два, и я воздохнул облегченно, — оказалось:

— Рано ты запел победную песню, сынок, — Ксера, да и нападающий Орешкин предупредил:

— Они могут придумать фокус после окончания игры, надо забивать еще один.

— Например?

— Скажут счет уже был на число три в их пользу, — а, значит.

— Да, а значит?

— Поддались на превышающие их силу рукоплескания в нашу пользу, но это еще не значит, что.

— Что?

— Что нас посещала правда.

— Хорошо, — ответил, и пробил почти в последний момент перед финальным свистком: почти с углового в ближнюю девятку.

Вратарь ждал, но — как обычно — в дальнюю.

Начали спорить, что судья — слепой болван, что у них — именно, у них — была рука, и, следовательно:

— Надо бить пенальти! — даже наши заорали, как ненормальные, но уже наученные опытом игроки:

— Всегда отвечать на вранье — тоже враньем, и даже не очень важно, каким — главное:

— Сбить их огромненький оркестрик с уже запланированного мероприятия.

— Наврать опять? Не успеют, ибо свисток, да когда-нибудь — пусть и позже — нет, конечно, не минут на сорок, — но на пять может:

— Может, может разрядиться нашей победной трелью.

Я никак не мог понять, зачем нужен пенальти, если счет три — два в нашу пользу, и он, следовательно, останется, если я промажу, а нет — четыре два.

— Это высшая математика? — спросил подошедшего тоже сюда вратаря Федю.

— Они могут добавить минуту, если мы не забьем, и в ответ, как Карасик из Вратаря, выйти уже с нашими воротами один на один — без вратаря.

— Встань, пока не поздно на своё место.

— Наоборот, так мы может доказать, что они забили после финального свистка.

— Да?

— Уже проверено.

— Не знал, что мне надо еще до сих пор учиться в школе, однако, такого, как здесь фундаментального вранья.

И даже хотел добавить:

— То ли это место, где я жил до сих пор, или просто раньше многого не видел?

Сказал:

— Я бить не буду — давай ты.

— Я? — Орешкин.

— Федя.

— Почему он? — Ксерокопия.

— Я тоже могу, — подошел и бывший до меня штатный пенальтист Вася.

Судья дал свисток, первым подбежал к одиннадцатиметровой отметке Федя и ихний вратарь взял этот мяч, как знал — подумал я — куда он летит, даже, не обращая внимания на его видимую траекторию.

Даже померещилось, что сейчас скажут:

— Счет три — три, — и так и объявили.

Мы еще не дошли до раздевалки, как добавили:

— В пользу красных — мы были синими.

— Нарочно, наверно, — сказал центральный нападающий Вася, — чтобы позлить нас.

Я только ответил устало:

— Здесь надо, как в древнем Риме, с каждым голом отрубать кому-нибудь голову.

— Кому?

— Ну-у, тому, например, кто план по производству не выполнил за будущий месяц.

— Шутишь?

— Хорошо, пусть будет, за сегодняшний.

— За прошлый?

— За прошлый — ясно — никто не выполнил.

Тем не менее, Ленка со своим новообращенным мужем успели подставить подножку, дежуря в коридорах власти профкома, завкома и директора по мероприятиям, как раз тому главному судье, который нес результаты матча на утверждение в последнюю инстанцию:

— Уже не местного руководства, а кого его — представительства из министерства спорта.

— На предмет?

— Кто поедет в Англию, — ответила, как всё еще всё знающая Ксерокопия.

— Так это был финал? — удивился даже я.

— Где-то близко, но сути не меняет.

— Почему?

— Запишут, как финал.

— Так можно?

— Только когда очень почему-то хочется.

Телетайп, который нес высокопоставленный чиновник подменили на настоящий, наш выигрышный — хотя мы и думали, что это только начало, или, максимум приближение еще только к концу, но всё равно не самому, — а теперь:

— Согласны?

— Да, сэр, а если у них там в Англии главная, мэм, то и она:

— Не только тоже, но и обязательно в первую очередь после нас.

Для поездки выдали — где-то — три автобуса похожие на настоящих мерседесов.

— Один вам, а два вашим болельщикам.

— Это хорошо, — ответил скромно. И добавил: — Дайте мне тугаменты, ибо сам хочу огласить весь список абитуриентам, так как с детства мечтал им стал, чтобы доказать — пусть и еще раз — Великую теорему Ферма.

— Вам и в автобусе нужен небольшой кабинетик?

— Великолепно придумано!

— Прямо за рулем его и будете писать мемуары?

— Ноу, ноу, сэр, — а если леди, — то и вас с собой посажу неподалеку.

Объяснили популярно, как для невежд, что в двух автобусах поедут представители администрации — в одном:

— Завода шариков.

— В другом подшипников? — спросил.

— Шутить изволите?

— Ибо?

— Ибо в одном, да, завода, и тех и других, а в третьем.

— Министерства?

— Вот! Можешь, значит, думать, когда хочешь!

Пришлось пока согласиться, что наших болельщиков будет меньше, чем английских, ибо из министерства, да и наши хлебосолы тоже — уверен:

— Уже сделали ставки, но не на наших буйволов, а на ихних, да, тоже коров, но уже не простых, а:

— Абердинов Ангусов, — очень мясом своих частей славящихся, что некоторое из них даже не уменьшается при варке, — а наоборот?

— Да, — увеличивается.

И все же, уходя добавил:

— Я не пишу мемуары, — а.

— А?

— Будущее предсказываю, — особенно, когда пишу, а не просто попусту болтаю.

Хотя и это неправильно.

— Создаете, сэр, само — так сказать — настоящее.

— Вы даже знак вопроса не поставили.

— Я такая.

— Ты не похожа ни на Ксерокопию, ни на Ленку-Пенку, мужа уже опять имеющую.

— Я — У-Лидка.

— Улитка — это Ксерокопия, — я.

— Мы двойняшки.

— Я не справлюсь один с двумя такими коровами.

— Спасибо за комплимент, мистер, но у меня английская прописка.

— Уже война началась — там тоже ввели ее.

— Кого его?

Ладно, решил, про прописку говорить в Англии не будем, ибо:

— И подъезжаем уже к ней совсем близко.

Еще больше перестал понимать, кто со мной едет, если не кондуктором, то персональной пассажиркой:

— Ты Улитка или Ксерокопия, — ибо только что запросила ответ — не только у меня, но и просветила весь автобус:

— Все здесь знают, что предсказанный Нострадамусом конец света уже произошел?

Федя — вратарь тут же нашелся:

— Произошел, или прошел?

И даже я почему-то поверил:

— Потому и не заметили, что, что уже не только было, но и:

— Было, было, — еще как, минимум, пару рас, — даже букву не ту поставил от заикания перед проскочившим мимо уже — к счастью на этот раз — страхом.

Уже почти подъели к самому Лан-Дону, — если правильно его записать, — прориторичил Федя, то и конец света можем успеть:

— Встретить, — догадался и я.

— Правильно, — только и похвалил он, как вратарь, единственно в команде умеющий предвидеть.

И вот, пожалуйста, не только, куда летят мячи, но и сама времечко.

Тем не менее, всё шло допустимо вплоть до нормальности, пока не появилась ми-леди — так как сразу мне чем-то понравившаяся.

— Вас из дас? — Федя.

На этот раз я его предупредил:

— Ты не на кофейной гуще гадаешь.

— Я всегда ориентируюсь только по звездам.

И девушка тут же завела разговор:

— По каким?

Но и ее предупредил, что общаться можете, но только на русском языке.

— Вы понимаете по-русски? — удивилась она и тут же представилась: — Будущая королева, сестра нынешней.

— Марга-Рита-а! — ахнул Федор таким громовым голосом, что можно подумать:

— И ждал ее — не поверите почти — всю прошлую жизнь с малолетства. — И:

— Хотел даже поспорить с этим ушлым управляющим поместьями Кирилы Петровича Троекурова, — но понял уже:

— Марга она в прошлом, а в настоящем всё еще трахается — и не только с фотографами, но и с футболистами, как — вот именно:

— Рита-Рита, — что значит, в одно и тоже время, но на разном расстоянии может быть и с обеими.

— Хотя, как знать, — сказал поближе подсевший парень в кепке, но пока еще не зуб золотой, — как просил называть себя в Англии:

— Мистер Орешкин, по псевдониму Эй.

— Себя и то могущий обвести, если так и буду всегда играть по самому центру.

Какой, — спрашивается центр, если там мельтешит чаще всего Пелей, или его сын, Одиссей благородный, — а:

— Это я.

— Ты спутал, батя, — хотя и ласково, но всё же пропела эта Афродита красоты далеко не простонародной, — Ахилл — это:

— Он, — и показала на меня уже благодарная, однако, что чуть-чуть даже испугался:

— Смогу ли, миледи, — но знак вопроса благоразумно не поставил, так как, — а и на всякий случай может пригодится.

— Бабы так и лезут в футбол, — почти взмахнула руками одна из эстраординаций, — то ли У-Лидка, а может и Ксеро-Копи-нация, — различаю уже — по крайней мере — что они — есть:

— Обе.

А с другой стороны, кому, как не и подделывать документы на лиц слабо-существующих, — если они сами и теми, и другими являются.

Ей дали должность почетную, но без оклада, ибо она и сама, как клад:

— Притащу — хоть на аркане — но именно вам миллиардера, как спонсора.

— Мы должны тоже ему давать? — Улитка и Ксера.

— Это трудно?

— Почему трудно, я тоже могу иногда, когда моего Валеры не будет, — мяукнула Традисканция в виде Ленки-Пенки, — а:

— Ее муж в это время почти сидел у нее на коленях.

— Что ты сказала? — даже обомлел он, что сейчас начнет делаться уже абсолютно не гадаясь.

И заорал, хотя и в стоящем автобусе, но натурально почти без мата:

— Ох, где был я вчера, не пойму днем с огнем, только помню, что был я с обеими-и! — и нагло потащил Традисканцию — Пенку-Ленку, как уже не свою, а прямо за волосы:

— Ко мне, сволочь, поближе.

— На, обожрись, затрахай ее до смерти, как Одиссей, после возвращения свою Пенелопу Ленд Крузер.

— Померла, сердешная? — это не я спросил.

— Нет, милок не померла, ибо все двадцать лет кого его, а именно Одиссея, была послушная голосу своего разума в виде постельничей Ольги — служанки своей, красоты обалденной.

— Это Сиэтэ? — сунулся в переднюю открытую дверь один киндер, похожий на делягу.

— На нашего посла в Англии похож, — прокомментировал тут же Орешкин, людей этого дела. Но не того, кого-его, а просто по голосу узнал радиовещательному.

В автобусе оказалась дверь, блокирующая кабину пилот-офф от всего остального чисто футбольного контингента. И покатили по сверкающему сквозь туман Лан-Дону.

— Эй, ты! — крикнул один из нас, — не забудь у Тайм-Сквера остановиться, на Биг Бенд глядя хочется причесаться, — уже совсем обнаглела Традисканция, положив ноги на своего мужа в ногах ее всё еще без чувств:

— Так и валяющегося.

Началась гонка преследования, буквально на выживание.

— Кто-то замаскировался под посла почти самого передового в мире государства, угнал автобус с футболистами, собиравшимися сделать тоже самое:

— Доказать, что если и не самые первые в мире, то глубже англичан уже залезших в это — если не сказать:

— Говно, — то дерьмо, — обязательно?

— Я даю интервью, — высказался — не мешай пока, ибо известным могу быть пока только я один — вас:

— Да?

— Потом за забой приволоку.

Нападающий Вася предположил:

— Может быть, угон автобуса с нами — в том числе — это только, как у них принято?

— Ась?

— Рекламная акция предстоящего матча континентов — в лице нашего авто-мото, — или что еще мы там выпускаем, и их:

— Роллс Ройса! — опередила меня звонким голоском, уж очень распевшимся — авось из-за своего прозвища Традисканция.

Все повеселели — я:

— Нет, — чувствую, что это, как минимум одно из двух, или Биг Бенд будет сбивать, или Арию Антуанетту компрометировать, — пристальней взглянул на Маргариту, как на Марго уже какого бывшего давным-давно Фридриха Великаго.

— Именно тем, что криво пишет? — она.

И — представляете — разозлила так, дура, что пошел на вы:

— Залез на крышу автобуса, но спуститься к нему в кабину — как высоты Лебединского ГОКа, — да:

— Пока боюсь.

Вернулся назад?

— Ты чё, испугался? — спросила Ксерокопия.

— Хочу спросить — сократил некоторые слова от предстоящего еще раз волнения, что придется опять подниматься на эту высоту — не Останкинской Башни, конечно, но всё равно можно посчитать, что и ненамного меньше она будет, если состояние покоя ея:

— Пересчитать в нашу искомую скорость не меньше двух ста километров в час, а в их тугрикам, — да, сэр:

— Всё равно обосраться можно, — покачала головой совсем распустившаяся от потери своего ремонтно-способного мужа Традисканция:

— Думала, — можно трахаться с кем хочу, не разводясь с ним — оказалось — ошиблась.

Как разрядить ситуацию, пока не понимала.

Чтобы еще больше успокоиться, посоветовал:

— Давай вместо меня на крышу, а там.

— К нему залезть, — пока что только почти обрадовалась она, но всё равно уже не спросила, а, практически, согласилась и полезла.

Я не ожидал, поэтому согласился. Хотя уже был не против, не против.

Ей оказалось на этой высоте не так страшно, как мне.

— Скорее всего, она меньше весит, — слогичил Федя, еще не додумавшися, что сказать:

— Раньше.

Начали искать деньги по всему автобусу, ибо выигрышная ставка должна быть очень высокой независимо от того уже:

— Выиграем мы или проиграем этот — как уже он начался сейчас — легендарный матч.

Оказалось, как — если в уме — то не ожидалось:

— Ничего.

— Нет? — всё же спросил зачем-то.

— Я не понимаю, зачем сюда ехали, — до такой степени обиделся на всех этих безработных, ибо потому — значит — и никаких накоплений не имеющих.

— Да ты, что, мил херц, с Луны али с Марса сбежал, что не знаешь.

— Чего, ми-лай? — ибо не распознал, кто решился обращаться ко мне, и просто на Ты.

— Нам ничего не платят.

— Что значит, не платят?

Ответила Маргарита, сестра королевы Англии, которая — я уже мечтал — ушла-перелезла в кабину пилотов, но это был, значит, кто-то другой, кто полез туда раньше Ленки-Пенки Традисканции, скорее всего или Ксерокопия, или ее систэ Улитка.

— Теперь мы точно должны поставить на себя в местный — надеюсь, честный тотализатор — ибо премию, большую премию за наш выигрыш у их Биг Бенда уже получили раньше.

— Правильно! — сразу поддержали меня многие, если не все, — обманут опять, как липку на рад-ном заводе:

— Нич-чего-о не заплатят!

Денег всё равно не появилось.

— Я могу заложить свой замок, — сказала Маргарита.

— Его уже отремонтировали? — спросил я автоматически, ибо знал: если ни о чем не думать — можно попасть прямо в яблочко истины.

— Нет, мой дорогой, но и так, без парового отопления, он стоит двести тысяч фунтов стерлингов.

— Это сколько будет? — спросил вратарь — если кто не забыл, все еще играть собирающийся — остальные — уверен — уже думали, что теперь будем только деньги считать, а играть?

— Пусть члены профсоюзного бюро сами играют на те деньги, что поставили — все уверены:

— Не на нас, конечно.

Смотрю — случайно — кто-то залез в окно.

— Ты кто и откуда?

— Он не хочет меня трахать, — чуть не плача — и даже более того — заливаясь слезами сообщила Традисканция Ленка.

— Почему? — неуместно на первый взгляд спросила и Маргарита.

— Говорит все силы ушли на преображение в преступника-злодея.

— Скорее всего, сделал ставку на невозможность матча состояться, — сказала Ксера.

— Выход?

— Думаю, пообещал выигранные на такой ставке фунты оставить кому-то, — Маргарита, да и сестра Ксеры У-Лидка тоже подтвердила:

— И более того, кто-то из сидящих сейчас в этом салоне их получит.

— Логика противоречивая, — ответил я, — но, может быть, — добавил, — тем и практичная.

— Что это значит? — Орешкин.

— Не все погибнем во время крушения.

— Нужно сразу разделиться на тех, кто останется в живых, и на тех, кто будет играть в футбол мертвыми, — сказал опять проснувшийся Орешкин.

— Нет, нет, — успокоил я возмутившихся здравомыслием в ситуации, когда — хоть — оно, хоть — она:

— Конечно невозможны.

— Тем не менее, — поддержала меня Маргарита, — среди нас есть мертвые души.

Многие задумались:

— Не я ли, — господи?

Ибо в такой ситуации не лучше ли согласиться на это.

Привел всех к порядку:

— Без мистики, пожалуйста.

Маргарита, наконец, просветила насчет своего замысла:

— Я могу делать ставку и отсюда.

И.

Все согласились, что в случае выигрыша она тратит весь тотализатор на ремонт, меблировку, и даже на некоторые картины Ван Гога, Сезанна и Тулуз Лотрека — Моне и Мане — в эпизоде, Берта Моризо — в периоде.

— Я возьму себе После Обеда!

— Я — После Победы.

— После чьей? — кто-то неуместно.

— Что мы там будем делать? — спросила У-Лидка.

И все задумались. Но ее систэ тут же и ответила-просветила:

— Работать в замке.

— Кем? — даже я опешил настолько, что и мог только проблеять: — Там места играть в футбол хватит?

— Дак, естественно, — ответила она. И добавила: — Как у Агаты Кристи в персиковой теплице.

— Дак это уж, чай, будет на том свете, что ли? — спросил проснувшийся полузащитник — как его — Иванов, Петров, Сидоров?

— Ноу, — ответил уже почти, как на родном английском, — Виктор Эра-Феев.

— Я буду, — хотел добавить: — Охранять твои картины, дорогая Фея.

Но вовремя спохватился:

— Загипнотизировала, — сознаваться, что не-попался — нельзя!

Другие молча согласились работать официантами, таксистами, камердинерами — я:

— Буду твоей кроватью, — ахнул благоразумием.

Она:

— Без прений согласилась.

Успел записать в свою табель о рангах:

— Попали на почти необитаемый остров к Цирцее — врать зело гораздой.

Вот также, среди бела дня, не ожидали кого его, и воины Одиссея:

— Думали только жрать будем и трахаться, а то, что их самих уже насадили на эти вертела мечты несбыточной:

— Нет, может и подумали, но — вот не поверите — всё равно плюнули и согласились.

И не только от усталости, что сон этот кошмарный автобусом с параноидальными наклонностями гонимый, никогда не кончится, — но и вообще:

— Назад-то всё равно уже не вернуться, чтобы так и крутить до конца жизни шарики и подшипники, как лошадям и козам хвосты:

— За бесплатно, — но уже — зато — и не так страшно.

Она подергала меня за ухо:

— Ты не притворяешься?

— Ась? Да ты что, я люблю играть в футбол.

— Будэшь, и даже более того, на своем личном приусадебном участке.

Ахнул — по страсти к правде — ее осколком:

— Как Кимушка Филби у себя после возвращения от развлечения в Пай-Ке Кой-Кого?

К счастью, не совсем расшифровала:

— Иди к кормушке.

И от радости, что почти не заподозрила в этом заговоре с самым собой, полез на крышу, всё еще рысачащего автобуса, а там — если дальше:

— Надо уже прыгать как с моста в воду, — а я боюсь и с крестов, сам не знаю, почему так страшно.

Через полчаса уже начал продвигаться, однако, назад, — а:

— Все окна были уже задраены, как в подводной лодке перед ее полным погружением.

Сел, держусь за рога от проводов, но так не понимаю, что это троль — троллейбус — надеюсь еще не атомной энергией ведомый.

Глава 5

У гостиницы Балчуг Кемпински догнали полицейские:

— Кто крайний? — сразу.

— Я вел троллейбус, — зачем влез — не совсем понятно.

— Штраф пятьсот, сразу платить будете?

— За что?

— Объехали светофор не по той улице.

— В йенах — могу.

— Только фунты — впрочем — можно и стерлингами.

Швейцар, бывший, как всегда, на своем месте, просветил:

— Это победители турнира всей Тугряши-Тугряндии.

— Чё здесь?

— Получать медали приехали.

— Какие? — полиция, футбол здесь, как все очень-очень любящая.

— Бронза, но — прошел слух — не согласны они.

— Будут, значит, биться за второе.

— Да, согласны, но отступные их предводительница-покровительница Марго — нашего, местного, королевского почти, разлива:

— Заплатит?

— Требует.

— В половинном размере, надеюсь?

— В тройном.

— А так?

— Играть будут за первое место!

— В Англии?

— Ну-у, если мы в Англии, то и в Англии — тоже.

Таймс, приехавшая из Нью-Йорка, и местная Дэйли-Телеграф обозначили, как надуманную:

— Возможность нашей победы.

Об-сер-вер, — пока никто не смог выговорить.

Тимез — говорят — тоже штампуют — хотя и подпольно где-то под Лан-Доном, — но мы пока не можем в это поверить.

Решили сами послать извещение — и, чтобы было пострашней — сразу в Трибуну Чикаго:

— Ставьте на нас 4:3 — и без подпольного бандитизма разбогатеете, как Роберт Де Ниро в кино про Крестного Отца, — или, что у них есть еще там.

Тут же пришел ответ:

— Заплатим вам сами Кое-Что — из-за чего разгорелся спор:

— Это сколько в тугриках? — если согласимся забить в финале столько, сколько вы инкогнито закажете.

И многие газеты мира нам поверили и решили устроить аукцион между собой:

— Кто закажет правильне-е-е!

Пришлось назначить человека, который каждый раз будет пересчитывать, сколько, кому, лично:

— Достанется! — в случае той, или иной, еще более высокой оценки наших экстраординарных возможностей.

Марго предложила ковать бриллианты и картины старых мастеров таких, как Рембранд, Тулуз Лотрек, Леонардо да Винчи и Ахиллес, к рисованию, оказывается, тоже был очень способный, что уже сразу и внес за себя некоторую сумму, но:

— Почему-то в наших тугриках.

Ксера заверила:

— Это наш председатель профкома настолько уже влез в долги со своими поездками то в Ялту, то в Крым, — при условии, что он не там же и находится, что дотянул свои загребущие лапы и сюда.

— Обманет? — я.

— Конечно! — поставит тугриками, а получать потребует в местных много-имущественных стерлингах, а заодно и фунтах — однозначно.

— Получать у него ничего не получится, — кто-то, а скорее всего, один из наших, ибо народу уже сидело в предбальнике моего кабинета в этом Балчуге Кемпински:

— Почти пятнадцать на пятнадцать — как футбольная команда в квадрате, если считать с запасными.

— Ты хоть когда-нибудь тренироваться будешь? — спросила — так сказать — одна из моих обе:

— Зьян, — чтобы не догадались: хочу из них сделать людей, да, вот именно так:

— Как во всем мире верящих в деньги, — что что-то в этом мире значат.

Плохо только то, что мельтешат — как так кажется — каждый раз:

— Не одни и те же.

Худшее, что может произойти — их будет больше, но думаю, ненамного, чем предполагалось.

На всякий случай заранее изготовил золотыми буквами объявление:

— Требуется помощник в обслуживании — но только старым способом — га-ре-ма.

Ибо — хотел приписать — машину этого дела я и так купить, а если их еще нет:

— Закажу в Дейли-Мейли — изобре-тут.

Зашла одна нормального роста — сто восемьдесят — если больше, сам просил:

— Только по предварительной записи, что может достать руками пола, не сгибая не только колени, но и обязательно, глядя вперед, пока не досчитает, ну-у, пусть:

— До пяти-семи.

Никто из тех, кто пока что приходил, не мог вразумительно ответить на вопрос:

— Что надо делать, ибо половина ошибались, а половина думали, да, трахаться, но не старым же способом на самом деле!

Вообще же, но втайне ото всех, хотел собрать женскую футбольную команду, но:

— Чтобы только без каратэ, без дзю-до и прочих радостей, облегчающих жизнь футболистам на поле и при даче очередного интервью.

Всё равно думали, набираю телохранителей, чтобы без личных хлопот защищать предполагаемые далеко не одни только тугрики. И каждый поход в ресторан при отеле:

— Били двух-трех, а то и четырех-пятерых заклиненных только на сексе поросят — в обычной жизни:

— Запрещенными приемами, что — нет, конечно, нет, не умирали на месте — но без вина уходили из кабака, как уже и то:

— И трахтенберг, — уже откушавшие, — пьяные и очень усталые, как бывало я сам возвращался с Каланчевки с наволочной персиков и слив, — но и счастливый тем, что десять-пятнадцать рупей с собой и без этого разрешенного воровства — дали.

Окружившие меня революционерки, ибо не согласились выпускать меня одного не только вообще, но и в частности, что и туалет, да, можешь, иметь самостоятельный, но только после.

— После чего? — не понял.

— Если сможешь сбежать, — одна.

Вторая:

— Это дополнительная тренировка, милый, чтобы научился уходить от перелома ног не только их защитников, но и полузащитников.

Обстановку настолько перекалили, что пошел договариваться с первой, неудачно вышедшей на нас командой:

— Запросили.

— Пощады? — моя то ли первая, то ли последняя.

— Да.

— За сколько? — Ксера.

— Половина.

— Всего?

— Да, от всего.

— Это много! — Пенка.

— Остальные тоже — уверен — заготовили чеки не менее крупные, — ее муж, ибо еще пока не мог допиться-достукаться до того, чтобы наняться и здесь чё-нить шпаклевать, красить, или даже только:

— Углы отбивать у хрущевок, делая их прямыми, как стрела, хотя и ведущая, — нет, не в никуда, а опять туда же, в царство: вечного проигрыша.

Поэтому:

— Выиграть надо любой ценой! — так заорал я, что последний договорной матч не в нашу пользу — был сорван.

Начался настоящий.

Они, к сожалению:

— Играть умели.

— Но и это не так страшно, — сказала моя следующая тренерша по променажу во время между двумя таймами.

— Да, — кто-то, — главное не проиграть второй.

Я так устал в этом первом тайме бороться с собой. Что теперь толком и не понимаю, что они такого сделали, чтобы я — нет, не никогда не получал мяч, а наоборот:

— Получал часто и даже мог делать с ним почти всё, что хотел, но забить не мог ни разу.

— Ты передачи почему не отдаешь, мил херц?

— Ответ простой — я никого не вижу рядом с собой.

— Смотри дальше.

— Смотрел уже — никого.

— Так бывает? — переглянулись между собой две мои пешки Ксера и ее, скорее всего, подставное тело, У-Лидка.

— Кстати, где деньги, Зин?

— Кто Зин?

— Назначу сейчас кого-нибудь, кто будет сразу — без дополнительных размышлений, а вопросов:

— Тем более, — отвечать.

— Что?

— Да, всё равно: главное ответ должен быть готов.

— Да, правильно, заранее. И кстати: ты кто?

Что-то мяукнули, но я уже сосредоточился, и слышал только тот звон, который свистит третью судейского свистка:

— Мы еще не победили, но дали дополнительное время, так как счет за минуту до окончания матча удалось сравнять до — уже почти сакрального 2:2, когда мы смогли дотянуть до берега и победить, сражаясь, как под Прохоровкой:

— На одном экспериментальном танке против десяти, ведомых самим Гудерианом, ибо и сказал ему Хи:

— Прощай, и если навсегда, то больше и не подъезжай сюда на танке с надписью:

— Непобедимый?

— Уже нет.

Прошел по левому краю — не бить! Ворота вижу, вратаря:

— Тоже на месте, — забыл, как забивать!

Чё-то такое было, вышел на палубу — её нет, но и в глазах всё равно еще ничего не помутилось.

Надо быстрее вспомнить ту секретную музыку, которую знал только я, как — нет, не гимн победы, — а наоборот:

— Как надо побеждать! — ибо даже Гудериан и то:

— У нас же, сукин сын, мучился над практическим применением своих конспектов.

Вспомнил:

— Я так и не научился по-настоящему бить левой ногой, — ибо в решающий момент всё равно путаю ее с правой.

И на будущее, — как говорится в практических советах при исследовании противоречий в магических текстах, — нет, не Герберта Аврилакского, мудростью средних веков питающегося, а Асса Пэ, их испускающего, как некоторые атомы радиа-цию.

И:

— Ударил левой я тогда — так уже — пожалуй — надо.

Мяч пошел по такой — даже не кривой, а натюрлих — загогулине, что всем стало ясно:

— Не попадет в левую от вратаря девятку.

И даже, еще точнее:

— Уйдет на три метра левее.

Логичный, как всегда вопрос:

— От кого, если считать? — был отогнан в задний угол, как на этот раз даже пугающий своей абсолютной несвоевременностью.

И даже успел дать распоряжение:

— Иди-те все вперед, — выбью прямо в штрафную.

Поверили, хотя и немногие — остальные? Раскрыли, кто рты, кто — даже раздвинул по шире лапы, а некоторые, наоборот, сомкнули их ряды, как:

— Да надоели вы, и не поверите: с одним и тем же, с одним и тем же: дай, да дай!

— Полай! — ибо предупреждать надо, чё те надо сёдня: выпить и даже без закуски согласен, или я те заменю — наконец-то — и то, и другое. — Без знака вопроса, как испытательного срока для уже надоевших хуже горькой редьки.

— Дура-к-офф?

Не ответила, ибо как многие оставшиеся заверещала:

— Гол! — так как вот тебе Хэ — хоть и не товарищ, но всё равно:

— Штанга!

Мяч попал в штангу, потом во вратаря, а он уж смог смело записать этот гол в собственные ворота на себя, — но:

— Вот почему-то отказался, — и даже побежал к центру поля, а не к судье, так как — подумал — хочет сначала продемонстрировать правду:

— Это гол, — нет, сволочь, наоборот, не дам поставить мяч на центр!

— А судью? — поинтересовались некоторые?

— На мыло? — так рявкнула субретка Ленка-Пенка, что и остатки своего мужа смела к низу трибуны, а сидела она не на седьмом ряду.

— Выше?

— Намного.

Провокаторы из газет, еще нами не купленных за, однако, за одну только чистую валюту правды, — согласились:

— На этот раз переспорить ее не только не удастся, но и не получится.

Судью тоже пришлось вразумлять:

— Вы видели?

— Да. — И тут же: — Теперь буду думать, можно ли верить всему виденному.

И со злости, что видит такое первый раз в жизни, поставил мяч на центр с усилием, но не простым — значит — но и воли, чтобы он:

— Лопнул.

— Чё-то не то, — начали думать уже не только немногие, но половина будет, да, по крайней мере, не меньше ее.

После этого вспомнил, что моя-то ведущая всё-таки правая. Начал перемещаться с левого края на правый — мяч:

— Тут, между ног, почти, как в кармане.

Двое — один выбил — другой оттолкнул, — хотя и в обратном порядке.

Еще раз попробовал этот прием заводского друга — по-моему, даже не из этого города. Да и не из того — тоже.

Следовательно:

— Не Мокау ли за нами! — а что? — вот в чем вопрос.

Попробовал еще раз ударить левой: мяч прошел на три метра выше ворот. Отдал его — хотя и другой — естественно — Орешкину, — он:

— Тоже на забил.

В пас играть с этими оглоедами, как и в силовой футбол — нам не по силам, — понял еще раз, так как все это поняли уже намного раньше:

— Еще когда ехали в автобусе было ясно, что мы должны надеяться только на счастье и личное умение, — сказал Орешкин.

Его поддержал центральный нападающий Вася.

Полузащитник Эра Феев — тогда пока согласился, но предупредил:

— Я об игре без паса еще не слышал.

Ксера ему:

— Тебе и не надо думать, ты — ибо — всегда и должен только его отдавать.

— Кого-его? — решил за лучшее запутаться и Эра Феев.

Тем не менее, я объявил, что заканчиваем этот перекур, и начинаем действовать от:

— Противного? — Улитка.

— Да, — ответил, — как твое имя: то ли Лидка, то ли наоборот, — закончил за меня центральный Вася, но передавший половину своих слов запасному вратарю Феде, — кто тогда стоял на воротах, — даже пока не задумался.

Оказалось, Федю без моего ведома поставили в защиту, а на его место в ворота второго вратаря Колю Магницкого. И Федя забил за пару минут до финального свистка. Три — два, — стало, но всё еще пользу Англии.

Очень хотелось узнать, кто без меня так раскомандовался, что вратарям поручено забивать, а мне:

— Только думать, — однако, уже после всего случившегося.

Но всё равно, не выдержал:

— Спросил.

— Ты, — был краткий, но вразумительный ответ.

Улитка объяснила:

— Идет на автомате, как ты, милый, и запрограммировал.

— Ась?

Она не ответила, так как боковой судья призвал ее к порядку, шлепнув флажком по отменной заднице, что на ней танцевать и то:

— Хочется?

— Дак полюбите и козла, чтобы одержать победу, — рявкнула негромко ее то ли систэ, а может и нет, так только, по знакомству с кем-то другим в футбольный клуб смогла устроиться, но вот, о чем не догадывался:

— Чтобы услаждать только победителя.

— Я не ее сестра, — успела ответить Улитка.

Скорей всего, из борделя, выписали сюда, как премию за более, чем достойное ранее поведение.

Решил:

— Ксерокопия — пока я на поле — раскомандовалась, — а:

— Я-то — абсолютно не в курсе, — так — можно?

— Надо забивать решающий гол! — подбежала к краю поля Ленка-Пенка, поменьше ростом, чем Улитка, видимо, чтобы не сразу поняли:

— И она тоже может что-то подсказывать, как надо лучше играть в футбол.

И удивительно, я это понял не как приказ-указ, а — почти наоборот:

— Могу-у, господи!

Поставил впереди Федю вратаря и подал мяч на его высокую голову, — он:

— Обманул всех, с том числе и меня, не стал бить головой, ибо было еще далековато, а сразу обвел финтом, убрав мяч правой за левую ногу, а дальше оставил позади двух центральных защитников, пройдя между ними, как двумя, но именно в этом время решившими прикурить друг у друга — третьего:

— Даже не проморгали, — сам ушел, без как, а именно, как человек играющий — между двух столб-офф.

По склонности к увлеченности провел финт однозначный, но опять начали спорить:

— Не для всех!

Ибо накатил мяч одной ногой на пятку другой, которая и перебросила его через свою — как собственную — голову. И даже не пошел на добивание, а только смотрел, как он катится — почти:

— Не бей лежачего, — в ворота — нет, не растерявшегося полностью, а наоборот, продолжающего бороться с Федей их вратаря великана.

Судья — или мне это только показалось — так рванул на эти пятнадцать-двадцать метров, как даже не на пятьсот, а семьсот, и, да, спекся, но только не догнав его — мяч — всего на один метр от линии, уже пересеченной им:

— Ворот.

И всё равно, даже в этой ситуэйшэн были да — может и не люди — но всё равно, чем-то на них похожие, и не думаю, что именно рожей, — которые пытались, а были и такие, кто смог это выговорить во всеуслышание:

— Мяч остановился на линии ворот!

Не считаецца-а!

— Пойдем, как на Прохоровку, в штыковую!

— На танки? — спросили.

— Нет, мил херц, — кто-то распорядился:

— Как танки.

Думали, теперь будут бить пенальти, но решили не мельтешить, и даже на дополнительный тайм:

— До гола.

— Так бывает? — но все согласились.

Кто мне кто-то подбежал и вякнул:

— Зря ты крякнул, что гол забил в левый от вратаря угол.

— Это был решающий гол.

— Их считают с обратной стороны ворот?

— Так уже напечатали во всей мировой пьесе?

— Прессе, — нет еще, ибо думаю.

— О чем?

— Если это дэза — мы за нее не платим.

— Я и не прошу.

— Мы просим, с вас — так сказать — причитается.

— Вы директор Сити Глобус?

— Его дочь.

— Проходите у меня практику?

— Да, но не по вашему, сэр, заданию.

— Хорошо, получи от меня премию.

— Да, ждус-с.

— Вымой ноги и жди меня в опочивальне.

— У меня папа на очереди в премьер министры стоит.

— Далеко не последним?

— Вот именно, сэр, скоро мы будем запускать к вам в Дурашку белых лебедей.

Нич-чего не понял, но платить — нет, не отказался, но и согласился только своей натурой.

Она тут же убежала на замену. Зачем приходила в ответственный момент?

— Только с одной целью, — посоветовал Федя.

— А именно?

— Ты уже не забьешь в этом матче ничего!

— Это кто сказал?

— Я?

— Тебя тоже купили?

— Как всех.

— Ась?

— Давно надо забить, ты о чем мечтаешь? — позвала меня к боковой линии Ксера, как представитель главного тренера, которым сама пока назначила свою Улитку.

— Так не получается, дура! — сгоряча распорядился, что оторвала меня от игры, которая и так-то — без ее липового вмешательства — уже заканчивается.

— Закончилась! — постучала она меня по голове почти кулаком, хотя он и был небольшой в противоречии с ее литым, как у статуи Медузы Горгоны телом-мелом, — ибо и была бела, как лебедь.

— Спасибо на добром слове, конечно, — проблеяла она, но ты иди и забей сейчас.

— Так мачт-то уже к этому времени кончился-я!

— Всё равно, скажешь, не знал.

— Так бывает-т?

И побежал куда подальше, а оттуда уже пробил, как с полулета, что мяч так близко познакомился с верхней штангой — она сломалась? — сам хотел спросить свою, так долго поддерживающую меня клоакальную поддержку. Ибо глазам своим:

— Верю ли? — прости, щас не то, что не задумывался — не помню.

Так-то, да, штанга сломалась — но это бывает так редко, что нужна чья-то поддержка, а не просто вопрос:

— Сдал?

— Не знаю, — а надо:

— Сдал!

— Спасибо, буду.

И так и ответил подбежавшему судье:

— Спасибо, что записали его на меня.

— Я ничего не записывал и записывать не буду!

— Почему?

— Матч еще не закончился! — Подумал я, что он оговорился.

Судья тут же и поправился:

— Я лучше дам дополнительное время, чем скажу, что был гол! — прокукарекав это — убежал.

— Тут сразу даже нельзя сказать, что лучше, продолжить или засчитать, — подбежал Федя.

— Да?

— Уверен.

— Почему?

— Эта — как ее, твоя дура подсказала.

— Какая из них?

— Щас, на пару минут — говорит — подменила судью.

— Да ты что?!

— Чем плохо?

— Большую премию запросит, как минимум.

— Максимум?

— Уже переписала контрольный пакет акций на себя и свою Улитку.

— Это и была Улитка.

— А как талантливо прикидывалась дура дурой.

— Тут вообще, такая контрабанда вокруг тебя вертится, мил херц, а ты за игрой ничего не замечаешь.

— Теперь понимаю.

— Уже поздно.

— Почему?

— Иди бей, твоя очередь исполнять.

— Пенальти?

— Штрафной удар.

— Назначили? Нет, я всё равно не смогу.

— Это и не обязательно, всё сделают за тебя, а ты скажешь только, что было:

— Бил?

— Да.

— Сюда надо приглашать не меня, милок, а Брайана де Пальма, как.

— Уже пригласили, вот как именно твое Подставное Тело.

Сел на землю и заплакал.

— Ты чё, не сейчас твоё время.

— Что это значит, можно пробить после обеда?

Оказалось, докатились до того, что в финале будут играть не две, а:

— Четыре команды, — усмехнулся я.

— Ни-правильна, — был ласковый ответ.

Вышли:

— Три!

Комбинаций много, как лучше определить, кто лучше, но выбрали для меня непостижимую:

— Две играют, — приз на троих.

Традисканция разъяснила на организованной специально для меня пресс-конференции:

— Команды будут меняться по жребию, каждые пятнадцать минут.

— Третья? — спросил, — будет судить.

— Правильно, хотя и с судьей заодно.

— Здесь главное, — начал я, но пока не смог закончить предложения.

— Да, главное, не запутаться, — сказала, явившись, как Глас Народу Маргарита. Великолепно исполненная своего собственного достоинства.

Потому что вы забьете этой команде, а вторая может нарочно не забить вам.

— Потом, наоборот, что ли? — все еще не совсем всё понял я.

— Не обязательно, тут могут возникнуть варианты, но у меня уже есть штат бывших чемпионом мира по шахматам за последние двадцать лет, — они.

— Что? — разберутся, да, но — уверен — не в нашу пользу! — так рявкнул, что и спросил заодно:

— Сколько всего денег собрали на это мероприятие.

— Я тебе потом расскажу.

На этот раз — не стал соглашаться.

— Деньги на стол прямо сейчас! — так рявкнул, что, если не все, то многие распознали:

— Как был капитаном команды — таким он и остался.

— Для таких денег нужна фура — на обычный — для трахтенберга стол — не уместится.

Я разозлился и передразнил ее:

— Это и я так-то могу: я вам потом сделаю этот, э-э, миньеториум.

— Не верю! — хотя и не Чернышевский.

Она по запальчивости:

— Давай, давай прямо сейчас!

— При всех — не могу представить.

— Вот и видно, мил человек, что жив ты пока что одними только своими глупыми представлениями.

Очень хотелось спросить, кем на самом деле — на бумагах — записана Маргарита, и представляется ли:

— Иначе? — чем имеет эти полномочия.

На второй тайм не думали:

— Пройдет.

— Раньше, чем мы кончим? — Марго.

Думали, не вышел, так как и потому, на что-то обиделся, а разобраться лучше потом, ибо:

— И так, и так, а первого места всё равно нам не дадут, ибо платить надо, а Маргарита уже так присвоила себе все деньги, что остальным обещала, да, но только зарплату, хотя и:

— Высокую, высокую, даже высоченную, — но, не дай боже, еще и в ру-блях?!

— Ей кто-то руководит, — голос прополз к слышимости почти что из-под кровати.

— Ты, что здесь делаешь, Мартышка?

— Дак, дать те хотела че-то, а теперь и не знаю, возьмешь ли?

— Только в валюте! — так рявкнул, что она согласилась:

— Ладно, ладно, сама возьму.

— Не надо.

— Почему?

— Мне во уже где этот обман!

— Я умею разгадывать кроссворды.

— Докажи.

Глава 6

И она вынула ноутбук — почти новый — японец подарил, — небось:

— Не китаец, — ибо и доказательство тут же представила:

— Я украла со счета Марго всю валюту.

— Рубли были — оставила.

— Зачем?

— Расплатится и на дорогу.

— С игроками надо расплачиваться тоже валютой, чтобы и их дети стали настоящими футболистами.

— Рубли для профкома, завкома и уборщицы тети Тони, которая с нами не смогла поехать.

— Ей почему не в валюте?

— Не поверит — и до такой степени, что может.

— Выбросить.

— Так далеко спрятать, что никогда и воспользуется — забудет всё на свете, кроме этого счастья:

— Имею валютный счет, хотя и где-то в лесу спрятавшемся.

Раньше трудней было.

— Сейчас легче?

— Да, всё уже не только точно знают, как выглядят их тугрики, а нет, дак вспомнить можно по телевизору.

— Раньше?

— Да, забывали, что и спрятали, а некоторые, вообще.

— Додумывались со временем, что там, где оно было спрятано.

— Ясно, бабушкино золото зарыто.

Оставил ее, но привязывать не стал к ножке кровати, ибо решил:

— Куда ей бежать, если и так мне уже всё рассказала?

— Не ходи, — посоветовала она на прощание.

— Что так, Ми Лая?

— Тебя не допустят к игре.

— Ась?

— Да, тебя нет даже в заявке на этот трехуровневый матч. Я сама ее.

— Проверяла?

— Составляла.

Тем более пошел, ибо озверел окончательно — вплоть до особых сам для себя или тех, кого люблю:

— Распоряжений.

Началось что-то не то, и даже больше непонятное, чем ясное, как божий день:

— Не пустили даже на стадион.

— Предъявите ваши тугаменты с контрамаркой заодно-го.

— Кого его! — пошел на вы. Но всё равно:

— Пришлось смотаться, но в одном месте перелез через забор.

— Вам как сие могло удастся? — спросил полицейский на ломаном русском — а каком еще, если я всё понял, почти до буквальности:

— Играть хочешь — я дам тебе свою форму, украли намедни для коллекции, которую собираю, как память о родине, которая вывела меня в люди здесь в Велико-Британии.

— Я дам тебе тугрики, — прошу прощенья, я поставлю на тебя все мои накопленные уже валютные изменения, — а ты только скажи.

— А именно, сэр?

— Куда и во сколько забьешь решающий матч.

— Мяч, — поправил я.

— Естественно, — признался он почти чистым рашэн помелом без костей.

— Мне нужна форма.

— Только во втором тайме смогу достать.

— Он уже идет.

— Не заметил. Придется позвать кого-нибудь, как жена просила передачу передать, чтобы не похудел от переедания.

И пошел к бровке.

Вернулся назад, спел печально:

— Дальше не пройти.

— Оцепление?

— Есс.

— Тогда — сначала подумал — обойди кругом, и попроси вратаря.

— Притвориться пьяным?

— Больным, пива там перепил намедни, или наоборот.

— Закусил не воблой, как привык раньше дома, а здесь японой мамы креветками?

— Тунцом своей опасностью для непривычного желудка опасным, скорее всего, — тоже.

И я заменил Федю, который сначала не узнал, меня:

— Говорят, он уехал домой, на деревню к дедушке, ибо перед чемпионатом мира в Англии.

— Что, забыл жениться?

— Точно!

Но после бокового с переворотом вниз головой — опомнился:

— Давай, добей их, — мне дай пять фунтов на бутылку пива, чтобы похмелился.

И ушел к манящему его рукой полицейскому, как маяку на дороге по направлению к Сцилле и Харибде, но воблой на веревочке всё же помахивающего. Заманил, а мог и остановиться, передумать:

— Бабло не только за победу в финале, но и за второе место, получать предстоит:

— Великое?

— Естественно, даже за третьим гоняться будут, как подводные мегеры за Одиссеем многоумным, хотя на этом раз и к:

— Мачте привязанным.

И меня приняли, как само собой разумеющегося рад-нова, специально подстроившего ударить в решающий момент неожиданным появлением.

Попробовал — не получается.

— Почему? — спросил пробегающего, но мне незнакомого — похоже — совсем из другой команды — нападающего.

И даже не понял:

— Он за нас или за них.

Объяснил Колыванов из центра нападения, на Ореш-Кина совсем не похожий, как — можно подумать — за другую команду получать ордена и медали вписался.

Поинтересовался подробнее:

— Точно! — это не та, и даже наоборот, первая и вторая играют, а моя, третья — еще только дожидается своей очереди.

Федю — значит — во время выходного дня по пьянке проиграли в карты, — что ли? Но могло быть, по обмену опытом взяли на тренировку, чтобы лучше понять, когда:

— Брать — надо, а когда, наоборот:

— Лучше не пропускать?

— Да, если так, то всё сходится.

И пока играли на той стороне, добежал, упросил полицейского, не дать Феде напиться еще до победы, нашей победы, а пусть выйдет потихоньку на поле и выяснит:

— Что?

— По какой системе будет играть третья команда.

— Ниппель, или? — спросил английский полицейский с предыдущей русской родословной.

— Да, это всё равно — главное, чтобы триппера не было заблаговременно.

***

О., едва я вновь поступил на четвертый курс, предложил мне свою лабораторию в Пэ. На собеседовании, буквально через месяц после восстановления, я предложил его заинтересованному вниманию, свою почти теорию решающего взаимодействия органических соединений. Сначала он не понял:

— Почему решающего? — сначала не совсем понял он.

— Думаю, это реакция именно, которую все ищут с сотворения мира!

— Уверен?

— Так-то, да, конечно, но при столкновении с подробностями.

— Еще есть неясности?

— Да.

И предложил, — нет, не отдельный кабинет, а отдельную комнату в Пэ, не очень далеко от Москау.

— Она еще не совсем готова, вам завезешь туда.

— Центрифугу?

— Центрифуга, небось, есть уже личная, но анализатор последовательностей дезоксирибонуклеиновый кислот.

— Вот-вот будет?

— Точно. Остальное тоже приложится. А чего нет, можешь пользовать услугами кафедрального оборудования и здесь, в институте БОХ — можно будет поискать возможности.

— За небольшое вознаграждение?

— Ни в коем случае, ничего, никому не рассказывай, это будет наш с тобой проект.

Почему такое доверие? Нужен был энтузиаст, не принадлежащий ни к одной негласной группировке. Тем более, возможность в Пэ иметь свои пол-этажа нового здания только что появились, а все только и были заняты своими старыми проектами.

Я объяснил свою теорию проще, чем сам он ней думал. А именно, надо рассматривать не две двухцилиндровки, а.

— Четыре? — в первый раз удивился О.

— Да, она они рвутся еще до начала реакции.

— Скорее всего?

— Именно, именно, сэр.

— И участвуют уже четыре, понятненько.

Он сам думал, что происходит что-то необычное, но это, мое направление, понравилось больше, так как было немного конкретнее его доходчивости.

И реально получил всё новое, а комната была раза в три-четыре больше, чем на факультете.

Обрадовался так, что зашел в местный магазин — первый раз, ибо всё покупал или в Москау, или вообще в столовой только для разогрева.

И на-те ваша не пляшет — моя взяла: встретил Людку, раньше еще ни разу почти не трахнутую — только в уме. Даже меньше — где-то рядом. Имеется в виду, был всегда третий, далеко не лишний, но вот, как в моей реакции:

— Как нарочно присутствующий. — Или даже наоборот можно думать:

— Задним умом. — Но без него: и не туды — и не сюды.

Публичный дом почти, но — значит — и у них там, на органическом уровне — не только предположил, но и уверен:

— Происходит. — Ибо, как это надо стараться там, чтобы здесь, а всё равно кое-что осталось даже в фигуральном присутствии!

Узнал, нехотя, что всё равно не замужем. Была? — не стал этим вопросом себя самого разочаровывать. Ибо и так видно — сообщил ей:

— Ты подряхлела.

Чуть не ушла — успокоил:

— Я не шутил, но и на это тоже, ой как падок.

— Падок и всё? — она.

— Можешь повторить два раза, — ответил.

И из двух ставок, которые уже точно дал мне О. — не считая моей, что я сам почти ничего не получаю — как еще и не окончивший Кого Его, а только по левому сто двадцать плюс сорок стипендия.

Вторая была сто восемьдесят, но она пока не догадалась. Ибо столько здесь платили только кандидатам наук без преподавательского стажа. Мы еще не были. Но:

— Пока деньги есть — получать их можно.

Примерно, как солнце светит, а нам большего и не требуется.

Он боялась о чем-либо для нее интересном спрашивать более подробно, ибо двадцать пять, даже почти уже двадцать шесть — это не возраст, а всё увеличивающееся и увеличивающееся:

— Старение? — попробовала догадаться она самостоятельно.

— Не совсем так, — ответил, но движение идет в неправильном направлении.

Ото дня к ночи — стали исправляться.

— Получается? — она.

— По-моему чё-то выходит более-менее путное.

И взял еще Кра-ва — хотелось, чтобы все были счастливы, а он работал простым инженером, только что — как и все остальные здесь — в белом халате.

Хотел даже сделать предложение, внести, имеется в виду, чтобы, как в дзюдо:

— Половина белые — половина синие? — О. понадеялся, что я скажу что-то новое, хорошее, путное.

И неожиданно для самого себя придумал:

— Как в элитных американских Итонах и других престижных институтах.

Ввели уже почти, даже материал закупили: белый, синий и малиновый. Драка образовалась:

— Белый носить никто не хочет, — а.

— А?

— Его уже купили.

По логике беззатратной идеологии: выбрасывать ничего нельзя — все пока что остались — в результате этой логики, — опять:

— В белом.

Но я — для своей нигде не числящейся лаборатории — мог выбрать любой цвет из двух красот оставшихся:

— Малина или черника? — так и спросил их обо-обе-их.

Выбрали, как назло — оба — самое главное — разные цвета. И так и заказал:

— Им по одному синему, а ей малину — себе и то, и другое.

— Почему на наших нет эмблемы серпа и молота? — спросил Кр-ов.

— Это не они, если вы имеете в виду мою персональную одежду.

— Чего, дорогой? — она.

— Символы жизни из Кода Войнича.

— Похоже на детский рисунки, — Кр-в.

— Я и говорю: вам не надо смешить людей.

Людка:

— Мы — можешь?

— Я не боюсь уже.

***

Думать долго — бесполезно. Решил, как обычно, прямо:

— Надо забивать! — по-другому?

— Мы всё равно играть не умеем.

— Да, дорого, в администрациях не сиживали.

Один забил красным с черной полосой, другой забили нам фиолетовым с зеленой. Точнее, не забили, а сам дал забить, не бросившись имнему дуболому, прямо под колеса его джипа в таких белых бутсах, — что:

— Так и объяснился с товарищами по команде:

— В глазах зарябило? — говоришь — один, но не вратарь, который только подзуживал:

— Я мог этот мяч взять.

Но я его срезал:

— Ты, Вася, прыгнул в другой угол так и так.

— Ты, Педро, закрыл мне обзор.

Мельницу — так и не забыл еще с университета. Даже без слов:

— Сделал? — спросила Марго уже за воротами.

— Ты, что здесь делаешь?

— Всегда делаю.

— И ихним, и вашим?

— Зря обижаешься, это.

— Была комбинация?

— Идет, да, небольшой махи-нация.

— Я твоим словам не верю, больше, дорогая Марго.

— Хорошо, пойдем в раздевалку — проверишь!

— У меня к тебе аллергия.

— Долго продолжаться будет?

— На короля Англии намекаешь? Так зря.

— Почему?

— У меня.

— Сон был в руку?

— Да, очень печальный, здесь всегда будет кукарекать королева.

— Это неплохо, ибо ты мне веришь?

— В том-то и печаль, что уже нет.

— Знаешь, какие хочешь увидеть доказательства обратного?

— Нет, да и, думаю, вряд ли уже можно додуматься до чего-то — не то, что хорошего, но даже на тройку.

— Смогу, смогу, — так заверещала она, что можно подумать, здесь не заворотное пространство, а кровать нового образца поставлена:

— Как ни разворачивай, а всё равно вдвоем можно уместиться.

— И вдоль, и поперек хочешь?

— Да, — мяукнул.

Вратарю, правда, она приказала, чтобы бегал, как маятник:

— Если кто увидит, то всё равно решит — только во сне привиделось.

Да и действительно: не многие так могут. Хотя:

— Как еще можно, чтобы получить большое наслаждение?

— Как во время игры в футбол?

— Точно-о!

— Пенальти будем назначать?

— Через раз, а то неинтересно будет.

Дошло до того, что она летала надо мной, как коршун Асса Пушкина, а я всё равно:

— Даже не старался скрыться в бочке, дном своим очень крепкой.

Выбил его, вылез, да сразу на берег, чтобы удобнее было с твердью иметь дело, этому делу очень способствующей.

— А так?

— Провалился, как в пропасть, долготою своей славящейся.

— Широтой?

— У меня у самого, как ступа с Бабою Ягой.

И:

— Даже забыл, зачем вышел на это поле с чужими абсолютно мне командами.

Спросил ее на прощанье:

— Когда мы играем?

— Так играли уже, милый.

— Когда? Ибо, если намедни, то не считается.

— Матч еще не был, — прокуковала, — а тем не менее, уже состоялся.

— Деньги получили за проигрыш?

— Наоборот, за выигрыш простой, чинный и благородный.

— Два — один.

— Не забыл еще, — как играл когда-то по-честному.

— Ты так говоришь, что не видела меня минимум три года.

— Да, именно так, без нескольких дней.

— Да ты, что! Я просто проспал на матч, наверное.

— Ты не помнишь?

— Пытаюсь пока только, да и то только потому, что по моим сведениям.

— Мы уже чемпионы, — констатировала она, как заранее к этому готовая.

Рассталась со мной по делам, а какие у нее дела без меня? — надо додуматься.

Нашел свою команду уже с чемоданами, обклеенными росписями, нет, не древних мастеров, а местных раритетов газет Таймс, Вашингтон Пост и Чарльз Диккенс. Где мы — и я в том числе на нескольких картинках:

— Уже победили.

— Я не пойму, — подошел к одному.

— Ась?

— Вы выиграли чемпионат мира, — почему так рано уезжаете?

— Рано?! — да ты, что, парень, неделю с лишним уже здесь обмываем победу — пора деньги домой везти, — сказал — присмотревшись определил:

— Ореш-Кин?!

— Да-с, разве мы знакомы по одной из игр, нами здесь продемонстрированных Англии и не только.

— Всему миру? — спросил.

— Не всему, к сожалению, кое-кто не смог приехать.

— А именно? — уже почти ужаснулся я. — России не было?!

— Ну-у, ты смотрел, значит, сам всё видел, что приехали, а потом — под покровом тусклой бледности местного тумана.

— Неужели скрылись?

— Да.

Очень хотелось спросить:

— Кто вы? — побоялся.

— У тебя только один выход.

— В медпункт сбегать?

— Я не больна настолько.

— Я — как ты думаешь?

— Да, тебе надо лечиться. Чуть-чуть, подлечишься, и вернешься.

— Сюда, а Англию, за суперкубок шпилиться?

— Об Англии пока забудь.

— Почему?

— Ты поставил на бабки.

— Думаешь, пока мы здесь фуйсбайль-шпиль изображали — Там.

— Да, нет, революция пока идет всё та же, 17-го года, но вместо отдельно взятого олигарха, в капкан валютно-денежный отношений попал целый завод.

— Наш?

— Ваш.

— Ты?

— У меня прописка почти во дворце королевы.

— Пока временная?

— Да, так вышло, что ее подставила чуть-чуть с одним прохиндеем фотографом — теперь.

— Дуецца?

— Не особо, но не положено королеве общаться с тем, кто может пролететь, как пилотный проект нового автомобиля над хотя и не очень еще старым автозаводом.

— Понятненько.

— Повтори, пожалуйста, для верности, что понял.

— Сдали мой матч на переигровку за право производить в Мос-Кау новый мотоцикл Харлей Дэвидсон.

— Голова у тебя работает, но с недовертом — Роллс-Ройс будем выпускать.

— Гонишь-ь!

— Ты — блатной или всё еще голодный, если до сих пор не научился чинно и благородно.

— По-английски?

— Понял, наконец.

— Джипы?

— Как догадался?

— Ну-у, имеется в виду, как априори всем известное: на машины денег еще может хватить — на дороги.

— Поняла — никогда. Ибо.

— Да, — Пушкин еще предсказал.

— Так-то, конечно, что такое футбол, а что — резина для автопрома.

— Думаете, роллс-ройс нам не дадут?

— Понятненько, вы, мэм, не только со мной — со всеми — похоже — в доле.

— Приходицца, — вздохнула она так тяжело, что решил: если и врет, но не всё, не всё.

Разложил — получилось:

— Неплохо, — ответила она, поправляя не только волосы, но и кровать пришлось разобрать, чтобы собрать, как следует, заново.

— Как в первый раз, — только и похвалила она.

Пока готовила торт-пирог тире:

— С пармезаном, — осознал:

— Пространство так изменилось, что путь можно найти только, как Илья Муромец:

— Через пень-колода: направо пойдешь — бесполезно, на лево:

— Не лучче, — а прямо:

— Она уже уставилась на меня, как, однако, царевна-лебедь.

— Директором завода? — вы имеете в виду мэм, в том же самом Омоне Ра.

— Пойдешь?

Вздохнул тяжело. И она ответила:

— По совместительству.

— И капитаном футбольной команды?

— Справишься?

— Пока думаю.

— Ну? — после всего еще раз повторила свой вопрос.

— Согласен.

— Ну, и хорошо, документы на тебя, как директора этого пивзавода.

— Уже готовы! — понятненько. — Лучше будет, если я поеду с почестями, как чемпион мира по футболу.

— Ты ничего не понял — я смотрю — вообще, ибо, наоборот, только при условии, что вы, сэр-мэр, уже проиграли — ты директор пивзавода.

— Ты говорила Кого Его?

— Для меня это одно и то же.

— Может мне — эта?

— Кого его?

— Её.

— Зря ты лезешь в это дело.

И решил:

— Ее мне не переговорить, — и, как Владимир Высоцкий, потопал, как будто, что пошел, а сам бежать — когда вышел из ее приемной:

— На стадион, где уже было, было, было.

— Кого его? — сразу спросил на проходной, к трибунам поближе.

— У вас все слова в одном предложении? — контролерша билетов в красивой форме.

— Дак этот, как его, разберется.

— Кого его?

— Он человека имеет в виду, — второй проверяющий.

— Хорошо, кто тебе нужен?

— Вы можете показать?

— Для того здесь и стоим.

И так и почти выплюнули из себя с некоторым остервенением:

— Раздевалка там, — почти неслышно.

Разбираться, агенты ЭфБиАй, — или просто так шпионят здесь за английской разведкой Ми-6, — забыл и думать.

Ибо послали точно в нужном направлении, только не понял еще за какую команду играю, когда вышел на поле, а один как раз захромал:

— Как будто, так и надо, — чтобы больше одиннадцати игроков на поле никогда не помещалось.

Доигрался до того, что капитан подошел ко мне и ляпнул намеренно ласково, что, да, хорошо, но — в этом матче — больше не надо.

— Я так думаю, — ответил, — за время игры — пока на идет — уже придумали новые правила выхода из нее.

Он задумался. И махнул лапой:

— А! ладно, давай еще один, — ибо мы хотя и ходим на поводу, но не на всяком — согласен.

Забил два — он в крик:

— Ты нас зарезал без денег.

— А?

— Без денег — говорят тебе — оставил всю команду, — подошел и вратарь.

— Матч был договорной, — капитан.

— Ми не знали, — Я.

Они в драку прямо в раздевалке. Предупредил:

— По совместительству.

— Самбист?

— Обхсс.

— Каратэ, что ли?

— Дзюдо мастер.

— Да, врет он! — обнажил грудь один полузащитник.

Узнал полузащитника моей команды. И до такой степени, что и остальных — по ошибке, конечно — заподозрил:

— Только притворяются этими — на самом деле:

— Да вы те же, кто играл со мной за сборную Торп-Едо!

— Заговаривается.

— Не поможет.

Но тут Эра Феев узнал меня:

— Да — нет, это он, кажется, — спел-прокукарекал.

— Он или кажется? — капитан Этой команды — как звать-называть пока не спросил.

Решили:

— Чё-то надо делать.

— Больше никого не узнаю, — только и ответил.

Чего-то добился:

— Счет менять не стали, но на переигровку ума хватило:

— Согласиться, — ибо так прямо и посоветовали:

— Иначе вообще — даже здесь, в Англии — будете, да, играть, но только мячи подавать за воротами.

Удивился, что меня тоже выпустили, и даже, как в кино, левым крайним нападения, несмотря на мою ногу, что бьет только:

— Загогулиной, — с левого края правой.

Тем не менее, на поле так и не выпустили, денег не дали — только на память мотоцикл Харлей Дэвидсон и право играть во второй команде завода запасным.

Маргарита — чтобы оправдаться — даже не пришла проститься. Тоже — думаю — заставили принять решение:

— Пусть додумается — если так любит думать:

— Во сне привиделось?

— Нет, просто шел в магазин за хлебом, далеко, полчаса и больше, тем более, зашел в клуб по пути — там:

— Кино, — засмотрелся, — и:

— Раскачал себя так, что на самом деле произошло?

— Скорее всего, — но не его ума это дело.

Поняв, что существует непреодолимое противоречие:

— Запасной второй команды на Харлее Дэвидсоне, — сделал вывод — значит:

— Человек с перспективами? — спросила она — пока еще не решил:

— Марионетка? — или так только влюбиться в меня решила, — а:

— Был уверен: ничего нового уже не будет, а только один повтор тех же событий.

Решил:

— Скоро с Хер-Манией будем играть — позовут, наверное, если нужна победа не только договорная, так как немцы — по привычке: сразу не сдаваться — могут упереться каким-нибудь своим девизом в виде:

— Зова Предк-офф.

— Ви есть Заг? — спросили.

— Два Гэ не забыли поставить?

— Второе на жопе, что ли?

— Без этого нельзя?

— Без ума, что ли?

— А! Ви ест Заг, — русский пошты башка — ни — слово на букву х — не понимайт, так как глупить изволите?

— Да, — ответил, — руз-ский махонькай звинья глупить, как норма повседневного поведения.

— Только в пивном баре становится человеком нормальным.

Предложили на самом деле в пивном баре отеля, если и не Хилтон, но всё равно какой-то Националь:

— Играть за Баварию? — в принципе можно, я немецкий учил в школе.

— Попробуйте.

— Айн, цвай, драй, фир.

— Дальше.

— Ин ди шуле геен вир.

Больше не надо.

— Да, — хватит, — ясно, что в пас играть не будете, а нам это и надо.

— Чтобы кто-то отвлекал, как будут забивать другие?

— Наоборот, забивать будет вы, но — именно, как отвлекающий маневр.

— От этого, как его?

— Да, считай, что от спорт лото.

— А-а! Вы работаете над местной резидентурой.

— Нет.

— Вместе?

— Правильно.

Пока не понял, зачем это надо, но обещали дать квартиру — думал:

— В Германии?

— В Германии? — переспросил он, — то тут же и сам ответил: — В Германии пока не дают. Если только в землянке согласен пока.

— Пока, что — пиликать на гармошке, как в нашем фильме кого его — Олег Борисов — мало, мало видящий:

— Я был батальонный разведчик, а ён писаришка штабной.

— Их бин за Хер-Маний ответчик, а ён был влюблен в май — либэ дих — зён-н!

Глава 7

— У вас больше? — спросил.

— Кого его?

— Получишь, как артист Крючков в Москве, а ты в Хер-Мании.

— Прямо в Берлин-ский Стена — можно?

— Чтобы?

— Бегать туда-сюда за переигровками было легче.

— Так-к-а?

— Зачем бегать, если и здесь, и там, как здесь — все наши?

— Чтобы сразу не узнать.

— Да, это правильно, а то будет уже совсем неинтересно.

— Я только не понимаю, кого, собственно, мы обманываем?

— Себя, — ответил он, а я вынужден был только пожать плечами: неужели так — лучше?

Но было ясно, что кто-то есть, — нам, впрочем, известный, как мало известный.

Подумал:

— Надо соглашаться, так как не знал, сколько мне лет еще разрешат играть, как человеку, — э-э, — вечному молодому?

Оглянулся. Так-то никто не следит, вышел в вагон-ресторан, чтобы проверить:

— У вас есть немецкий рулет со сливками, как не пробовала, а только смотрела одна девица.

— Уже свой слопавшая? — улыбнулась, уже сидевшая за этим столом манекенша, — что?

— Подпрыгнул от радости! — Незнакомая.

— Не узнал?

— Вы добавил, — Что Ли?

— Ась? — и процедил сквозь зубы: — Нет, это не я, ибо вы не меня и искали.

Тем не менее, эта ни под одну из моих хороших знакомых не лезла, так как и легла, хотя и в одном купе, но на нижней полке другого ряда, — я:

— Хотел протянуть как можно дольше, но заснул раньше.

Понял, что боюсь встретить Маргариту, а — значит — что-то хорошее уже забыл. Ее:

— Почему-то нет.

Кажется, ничего не было, но на той стороне стены эта робототехника жалобно попросила взять ее с собой.

— Как чемодан?

— Да! — обрадовался, что согласился.

— Хорошо, подумай, кем ты будешь сегодня — и более того, даже перед ночью, — ибо я тоже должен настроиться.

— И надела — не родилась же на самом деле — форму футболиста, но уже — разумеется — не:

— Спартак-Динамо-Тор-Пед-О, — а:

— Что там написано?

— Ба-Вари-Я.

— На моей?

— Иди надень — посмотришь.

— В зеркало?

— В мои глаза.

— У тебя на лбу, что ли, написано?

— Не всё.

По мне, так, конечно, почти всё равно, если она позы принимает даже в виде абажура, — и пусть, робот, конечно, но — ясно — со встроенным чипом:

— За мной подглядывания.

Если не те — так эти всё равно будут.

Далее, меня не берут в Бундес Лигу, — так как зарегистрирован в Англии, как ее резидент.

— Пре?

— Ноу, ноу.

Но высказался про себя:

— Хочу жить в Америке.

Там нет футбола.

— Не будь так самоуверенна.

И ясно — это не Маргарита.

— Ты кто? — попросил узнать.

— Золотая Рыпка, — ответили.

Но границе встретили, как обычно:

— Вы бежать хотели?

— Да, ладно, забудьте, а если нет, то отсижу пятнадцать суток.

И сидел, как с подсадной уткой именно той, которая не далась в поезде отдельного купе вагона, — начал уже постепенно, но нарочно забывать русский, но не урчать, как:

— Подвиг Разведчика: мур-мур, мур-мур-ки, — а понял:

— Вообще забываю, как был — решил внушают:

— Наоборот, немецким резидентом.

По глупости, или так было надо, меня назначили капитаном — потребовал:

— Вернуть мою клоаку.

Послали. Но менять было уже поздно. Сообщили радостно:

— Сами их и опознаете.

Думал до утра — решил:

— Едем играть в Раш-Ку.

Но, как? — спросил:

— Если Эта граница закрыта?

В Мос-Кау дело дошло до скандала.

Я говорю:

— Это мои люди режиссируют какому-то Стрель-Цову.

После первого из трех запланированных матчей, в котором мы чуть-чуть проиграли:

— 2—0, — их привели, а мы сели, — пока что в КПЗ за драку между ихними и нашими игроками прямо на поле.

И — как печально сообщили:

— Пока что не нашли различий, — даже не разводя руки в стороны.

Так-то можно и других найти, но пошел на принцип:

— Не хочет — видите ли — расставаться с прошлым, — сказала какой-то профорг.

Честно:

— Не узнал! — ибо — тайно — но всё равно ждал даже хоть Ленку-Пенку, а уж Ксерокопию с ее почти двоюродной сестрой:

— Улиткой, — ох как надеялся.

Так обиделся, что напророчили:

— Иму Кого Его — приснились! — что согласился заменить этого Стреля на Олимпиаде в Мель Бур-не, в обмен на это же самое время, чтобы за них прыгал Брумель.

Уже на отходящий туда пароход удалось устроить в зав столовой — нет, не здесь на корабле, а там, на Мели:

— Одну, две, три? — не испугался на вид главный тренер, которого я тормознул перед последним трапом.

Подумал:

— Хотел одну, но если разрешают — тем более — просят, можно сказать, создать свою клоаку — буду! — так рявкнул, что он махнул рукой, чтобы брали всех, кого я попрошу на этот элитный борт, — добавив, может быть, зло:

— Хоть обезьян хвостатых!

— Зачем? — не совсем понял то ли капитан, то ли боцман, — если намеревался сам прикупить там, в Австралии, это человеко-образие и для своего по приезду чемпионом — хотя, может быть, и только бронзовым — уже совсем по-человечески:

— Обслуживания.

И по запарке и недоразумению пропустили не то четыре, не то пять таких отборных прохиндиад, что из каждой можно строгать хоть:

— Мэрилин Монро, — а постараться и Барбару Стрейзанд.

Еще про одну: пока забыл фамилию, наверно специально, ибо пела, сука, когда-то не только Хэби, но и самому Хи не боялась в глаза заглядывать.

А!

— Зара Леандер, — без знака вопроса процедила одна из тех, кого я определил поварихами на кухню и в кондитерский цех, как свою в нужный момент клоаку.

Так-то мне несколько раз намекали, что букву О применяю немного чаще, чем она лезет туда, куда не надо, — нет, привыкнуть, авось, и можно, — нет времени:

— Научиться говорить правильно, мил херц?

— Дак естественно, милая ты моя хорошая. — И она тут же побежала на кухню, — нет, не про сына свово от меня докладывать, который пока еще в бочке засмолен, — а просто по-простому:

— Он назвал меня любимой женой, — но, чтобы без плагиата, — прямым текстом:

— Я первой выйду играть вместо него на поле.

Решил:

— Авось только послышалось.

В первом тайме — как назло с Англией, которую я считал страной моей родины:

— Мы нам забили три штуки, — как и пели англичане на всей своей личной трибуне:

— Мы играть умеем со времени своего исторического детства — они, более натюрлих:

— Как в детстве.

Очень хотелось сказать правду:

— За них не англичане, а и немцы играют, — дали, но только свисток на перерыв от нашего безделья.

Тренеру на этом перепутье намекнули:

— Лучше молчи, и считай за счастье — некому тренировать их — посмотрел на всех нас.

Еще более внимательно. И намекнул, как в последний раз перед расстрелом:

— Сможешь — героем будешь, — на меня так и зыркнул полной подозрительностью, что:

— Ох, могу, могу, очень даже.

— Мне лучше отдельный дом, — ответил просто.

— Где? — даже вынул он записную книжечку, ибо боялся назову деревню, которую он перепутает обязательно с неместной. — Вышло:

— Наоборот. — Записал и поперхнулся.

— Вы думали попрошу рядом замков английской королевы?

— Нет.

— На меня наговаривают, что прошу чуть больше, обычного.

— А так?

— Дом, как у Агаты Кристи на берегу залива Сан-Франциско.

— Мебель, простыни?

— Ась?

— Какого цвета — грю — накрыть простыни над кроватью?

— Я простой человек — достаточно на.

— Авось и без простыней обойдешься? — влез бывший капитан — то ли Трошкин, то ли Мошкин.

Попросил заодно и это условие:

— Как?

— Пусть подается в следующем и всех последующих тайнам нашей здесь победы мячи из-за ворот.

— Принято, — ибо, действительно, два капитана бывают только в кино.

И так и пояснил:

— Один — во! как наорусь.

Играл плохо и все перестали надеяться, пока сам не понял, почему:

— Не могу руководить и одновременно закручивать гайки у почти дореволюционного мотороллера.

Написал в пятиминутном тайм-ауте прямо на лбу:

— Играю сам, но не думая.

Имеется в виду, написал:

— Каждому.

Первый гол забил, как:

— Спасибо заводскому другу,

Научил, как ходют, как сдают, — а именно:

— Пошел по левому краю, бить не стал, переместился на правы, а уж оттуда дал отмашку такой, далеко не прямой наводкой, что мяч пошел, как по Листу Мёбиуса — думали:

— Сухому, — мой даже не все глазами смогли проводить.

Сначала он навел свой плексиглас чуть ли на угловой c нашего левого фланга, потом начал чуть ли не назад подавать, но влетел, — как все уже потом поняли:

— Правильно, — в левый верхний угол — от вратаря:

— В правый? — уточнил корреспондент, к сожалению, никогда не решавший ни дифференциалов, ни интегралов, ибо, да, тоже учился в университете, но потом много лет большей частью убирал снег у больших и высоких домов, как и я бывало мел осенние листья во дворе Зоны Д.

Потом просто по-простому — когда уже противник осознал целиком и полностью:

— Моя ведущая правая, — с левого фланга ударил правой так, что мяч намылился на угловой, с правой от вратаря стороны, но зашел, как в свой дом, в левую девятку.

На верху самой высокой трибуны репортеры даже начали спорить:

— Было два мяча! — один.

Другой:

— Я не видел второго.

Достукались до того, что отдал мяч своему вратарю, который оставил свои ворота пустыми, чтобы только доказать мне:

— Не только я, но другие игроки — пусть и вратарь только — могут забивать даже на последней минуте.

И забил! Не засчитали.

— Почему? — Я.

— Вратарям нельзя, — судья.

Пока удалось раскрыть, а потом опять закрыть рот от удивления — время, действительно, успело сделать своё почти святое дело:

— Закончилось.

Тут уже доказать ничего нельзя, — решили все остервенело, но с поля не уходили.

И начали по моей команде скандировать:

— Фотофиниш!

Дошло до пресс-секретаря вице-канцлера. А уже ночь — если доигрывать, а тем более:

— Переигрывать, — только под прожекторами.

— Ибо, — ответила пресс-секретарша, — завтра с утра здесь уже начинается, другой четвертьфинал, — отличающийся от предыдущего, моего сейчас-т-ного:

— Еще большей закономерностью? — Я.

Она:

— Законностью.

Сначала дали десять минут на доигрывание при счете хорошем, справедливом:

— 3:3, — но противоположный то ли Ереван, то ли Дрезден, — так разнервничался, что уже всё равно: произошел развал всей Раши на разные каши, или, наоборот:

— Никогда ничего общего и не было.

Потом пришло решение с прямого провода канцлера, пошедшего с американским Белым Домом на мировую в лице ее секретаря.

— Имя? — лучше было не спрашивать, ибо так и просудачили:

— То ли Клара Цеткин, то ли Роза Люксембург.

Отказался.

— Что?

— Выходить на поле.

Ну, как вы не понимаете, друзья мои хорошие, что эти Анки Пулеметчицы уже и даже не намедни, — а все равно.

— Что?

— Похоронены на Новодевичьем кладбище.

— Рядом с Ником Сэром?

— Да, не, он жив еще.

— Значит, так и пишете: Дженнифер Псаки.

Май диэ чайльд, Дженни, — даже провел для верности. Сработало:

— Вместо предложенных пяти минут для доигровки матча со счета 3:2 в их пользу — дали двадцать, — а!

— За забитый мной в конце предыдущего времени третий гол в ворота этой Фран-Шизы, — обещали премию в рублях.

— Сколько?

— Триста.

Не хотелось возражать, что мало, поэтому согласился. А почему — сам всё равно не понял.

Хотелось иметь в этом экстра-ординаре кого-то из своих, знающих уже по наитию только внутреннего голоса, где надо стоять в нужное время, чтобы не было перехвата на внешнем радиусе. И увидел в мелькнувшем свете прожектора Колю Магницкого — с одной стороны, а уже в фиолетовом отражении:

— Первого вратаря, Федю.

Их и пригласил в последний момент переодеться.

Дженнифер — тут, как тут, за меня, видимо, беспокоится:

— Вы тренировались в последнее время?

Кивнул им головой, что значит, о правде думать можно, но только потом — сейчас:

— Скажите просто:

— Да, — согласились они.

На пятнадцатой минуте — раньше Коля Магницкий и Федя, кажется, Приволжский — поменялись местами, сбив на время алгоритм игры противника, — и:

— Один из них забил.

Другой — тоже, но уже на добавленной сверх добавленной минуте. Они:

— Спорить! — Дженнифер мрачно констатировала:

— Раз вам простили умышленное нарушение правил — второго не будет.

Сказал про себя:

— Не знаю, женюсь ли, но это продолжение ночи — отдам только ей.

И:

— Так и было, — несмотря на то, что тощая, рыжая, а не мешала мне работать, как вол до следующего полудня.

Она:

— Не смогла уползти не только до понедельника, но и осталась — за свой счет в Белом Доме:

— До победы? — спросил.

Она согласилась.

***

О. обещал диплом прямо сейчас, а не через два года после защиты, если будут хоть какие-то плюсовые показатели. Перешел жить к Лариске, ибо она меня любила. Разрешили признать своей кандидатскую, в которой всю техническую работу, я даже не запомнил, кто делал.

О. дал докторскую, потому что я могу уйти, а ты езжай в Америку.

— Что-то случилось? Есть мнение, что я предсказал эволюцию в обратную сторону?

— Это не очень смешно, потому что именно так и советуются уже признать твою эволюционную теорию.

Пришел к Лариске, сказал:

— Давай, как последний раз.

— Я сегодня чё-то устала — может не получиться.

— Ты не хочешь в Америку?

— Ты мне уже предлагал?

— Да.

— Ты чувствуешь правду?

— Да.

— Ладно, поехали.

— Ты не рада?

— Боюсь.

— Чего?

— Нам не дадут уехать, подумают, что так хорошо не бывает даже в эволюции.

Но мы уехали.

***

Попросил только Колю Магницкого, — он:

— Уравнение только больше, чем из двух квадратов не задавай.

— Окей, — первое, узнай в самое ближайшее время, какой сейчас счет.

— На второе? Сколько нам надо забить для победы?

Ответил:

— Молодец, а вот я не могу до сих пор додуматься.

Сердце чуть не упало: они накатили сверх положенного еще один мяч, и обидно:

— Опять в наши ворота.

Ни сколько надо забить, ни сколько по факту имеется — ни Федя, ни Коля не доложили.

Вообще многое забыл, не только с кем играем, ибо — пока и нет большой разницы, кого бояться, так как не бояться еще не приходилось, — значит что-то одно, самое важное, сейчас мне и будет сказано. Только не:

— Играй, а там само собой всё, как надо получится, ибо сейчас такой момент, что экстраординарную ситуацию надо создать самому — у этих немцев природа не та, что отдать забесплатно даже ту Иерихонскую Стену, которая делит наши марки на их рубли, — должно быть?

— Наоборот!

И опять чуть не сбился:

— Или наоборот — наоборот?

Сыграл первый раз фантастически:

— Они не подпускали нас близко к воротам, и даже по краю штрафной пройтись, как по Брайтому — давали очень редко.

Ударил я тогда в голову ихнего немецкого штрейкбрехера, когда она повернулась ко мне затылком, чтобы только чувствовал:

— Бить надо, а куда — раздвоился.

И мяч отскочил в левую от вратаря девятку. Это надо запомнить, ибо враг силен и коварен — значит — не поверит, что буду бить сюда же. А с другой стороны, скорее всего, ему будет не до сложноподчиненных предложений, а это значит, уже абсолютно точно:

— Бросится в правый.

Так и вышло, тем более мяч пошел по такой загогулине моей привычной еще со времен заводского друга и ихней Ленки-Пенки, как моего за хорошую игру, приданого, — что:

— Вспомнили все: правая от вратаря девятка будет! — и даже ставки кое-кто успел сделать, пока мяч не влетел в правую от меня.

Резал по-другому — нет, тоже внутренней стороной адидас-овской, скорее всего, бутсы, но с заходом чуть ли не в аут правой боковой.

***

О. сказал мне на первом собеседовании, что я могу попробовать рассказать свою теорию взаимодействия двух двойных бензольных колец, на следующем собеседовании — месяца через два — он опять будет встречаться со всей группой. И добавил:

— Что тогда переведет меня сразу на пятый курс.

— В этом году или в следующем? — хотел спросить, ибо в следующем я и сам там буду.

Я не особо мечтал — думал не получится, но идея появилась так быстро, что можно подумать, не я ее ждал, а она меня стерегла.

И рассказал ему ее через два месяца.

— Не пройдет лабораторного вмешательства, — сказал он.

— Если пройдет? — неожиданно для самого себя спросил я.

— Закончишь пятый курс уже в этом — разумеется — учебном году.

Согласился.

Но через два месяца был уже почти Новый Год, а я — будучи еще более уверен, что говорю правду и только ее — не мог понять:

— Как это можно объяснить доходчиво, чтобы взялись проверить экспериментально.

Проверять просто так студентов на дорогостоящем оборудовании никто не собирался.

Непонятен был, собственно говоря, один момент, с одним всего радикалом, что:

— Лучше его убрать совсем? — спросил О. случайно встретив меня коридоре его института.

— Да, что-то не так.

Он ответил, что с этой проблемой уже помучались две лаборатории, Свердлова и еще одна.

В самый разгар Нового Года мне пришлось догадаться, что молекулы признают поворот на девяносто градусов влево — как было в этом случае — за то, как его и не было, — но почему? — пока было два варианта.

Один мне неизвестен, а второй — поэтому — слишком нелеп для того, чтобы быть правильным, а именно:

— Он принимался второй Двойкой, как отсутствующий, а второй реагировал.

Довольно-таки невразумительно, но на проекции, действительно, этот второй радикал превращался в точку. Оставалось только ответить на вопрос:

— Зачем он вообще нужен?

Я думал, что он и не нужен, а был нужен только исходной молекуле, еще до начала реакции. А с другой стороны, как говорит Высоцкий:

— А может быть и нужен! — тогда был, а сейчас его повернули на девяносто градусов, как закрытый кран.

— Мне понравилось, — просто сказал О., когда мы встретились почти сразу после восьмого марта, как дня для некоторых — а это передается и остальным — праздничного.

— Так же и здесь, по-твоему, его закрытый кран передает второму реагенту информацию, кем он был до его теперешнего закрытия?

Признался честно:

— Я думал только почти так, но до конца этот настолько абстрактный, что даже и мало очевидный путь пока не прошел.

Он поблагодарил меня за передачу половины прав на смысл этого разворота ему, и сообщил, что уже решил подумать, как проверить этот мой — а теперь уже и наш с ним вместе аргумент, — ибо:

— Всё было, но всё было занято на полгода вперед.

— Слишком дорого оборудование? — спросил я на всякий случай.

— Да и работать на нем некому.

— Не посылают за границу обучаться?

— Да, валюта, а она на особом отчете.

— А именно?

— Мы должны гарантировать успех, что обойдем в этом эксперименте лабораторию Полинга.

— Иначе будут считать, что мы всё заимствовали, — я.

— Им это всё равно, заимствовали, или даже изобрели первыми, — главное, кто будет считаться пришедшим к финишу первым.

— Так-то мне кажется сомнительным, что кто-то повернутый на девяносто градусов радикал примет за закрытый кран, а без этого объяснение финиша реакции не получится.

Решили проверить реакцию людей, завлабов, на это — наше с О. — придуманное решение, ибо:

— Я придумал — он утвердил — это то же самое, что и происходит на молекулярном уровне:

— Связь радикала поворачивается, и будет ошибкой сказать, что его не видят по этой причине, — а:

— Не видят только по содержанию — по форме — он — в том-то и дело — должен присутствовать.

Заморочка приличная, почему до нее больше никто и не догадался.

Никто со мной не согласился из двух прибывших на заседание завлабов, но никто из них не мог его и опровергнуть. Один из них сказал:

— Ваше объяснение идет на уровне того, что молекулы — пусть и более-менее сложные — обладают — пусть не разумом, но какой-то соображалкой:

— Пользуются? — спросил для уточнения моей-нашей правды О.

Им пришлось согласиться, но в реальность продолжения этого эксперимента не верил уже никто.

Ибо:

— Так-то логично, но — опять по Высоцкому:

— Как проверить? — вдруг получишь по мордам.

Тем не менее, иностранцы согласились, что наша агитбригада выиграла этот поединок. Мне переход на пятый курс засчитали за кандидатскую, а окончание университета за докторскую, когда я должен был доказать и доказал местным передовикам лабораторного анализа, что — хотя, может быть, они только вынуждены были притвориться, что тоже:

— Всё поняли.

***

Решил:

— Одно из двух, — или в камеру отправят для предварительного заключения, или всё-таки засчитают нам победу, но с каким-нибудь невыполнимым условием.

Выдали такую грамоту, до которой и Сократ мог додуматься только после примирения с женой не меньше, чем на неделю.

— Опять играть?! — ахнули Коля Магницкий и Федя Приволжский, — авось и Селивановский.

Время:

— Четыре утра.

Пошли, как на войну, а они — рожи похожие, а доказать, что нет, — возможным не представляется.

Подставляют другую команду, — решили все однозначно, и до такой степени, что пришлось голосовать, кого больше — тому все и подчиняются. Их:

— Оказалось меньше! — ибо я или интуитивно, или от первобытного страха проголосовал автоматически за сдачу этого Берлина, который мы только что взяли, положив пятьсот тысяч, — а:

— Нам предлагают прямо сейчас:

— Повторить? — очень тихо ахнули очень, очень многие.

Глава 8

И точно, играем, а забить не можем — времени остается всё меньше и меньше.

— Для чего, мил херц?

— Для того, дорогой, чтобы дождаться правды.

И почти уже проиграли, когда я понял, что играем мы не с немцами, или другими баварцами — пусть и англичанами на подмене, — а со второй командой русских, которые уже вылетели — считалось — из этого турнира, как именно мы сами, — такую комбинацию нельзя разработать, а можно только создать с помощью потустороннего разума. Который — значит — и снует здесь под Берлин-ской стеной.

Решил назло всему ударить с цента поля, чтобы уж точно не спорили:

— Не мимо, не штанга, — а только:

— Гол!

И попал так в верхний правый угол, что — не поверить нельзя — даже в свете еще только Восходящего Солнца Эрнеста Хемингуэя:

— Это был гол! — штанга, да, упала, но только потом.

Они спорить, но судья — не только к моему:

— К всеобщему удивлению, — принял нашу сторону.

Решили — перекинувшись между собой парой-тройкой слов:

— Забить еще?

— Почти все согласились, кроме одного. — Подозрительно.

Что и подтвердилось через пару минут. Тварь забил в свои ворота, оговорившись в оправдание:

— Я думал, мы еще не менялись воротами, — так может быть?!

— Мы уже второй тайм чуть ли не семь лет, как заповедал Ник Сэр, доигрываем третий — не меньше раз — а ты?

— Я просто считал сегодня с обратной стороны, — проговорился он, и от ужаса в этом:

— Даже не спохватился.

Чтобы не произошло полной дезорганизации команды, объявил подлетевшему, как на крыльях уже полученной не за нашу победу взятки:

— Этой ихний игрок, по ошибке надевший нашу форму.

Судья начал считать — я:

— Попросил засечь время на это отсутствие.

— Что?

— Я имею в виду, герр, — мы должны еще забить им.

— Сколько? — только и спросил он.

И обычный ответ:

— Как можно больше. — Хотя и на самом деле мечтал забить два — тогда спорить даже по заказу своего министра, — а может и нашего?!

— Не согласятся?

— Да, думаю, уже так устали врать, что на этот раз забуксует.

Меня подозвала к краю поля наша Касабланка — ибо точнее ее имя специально забыл, чтобы лишний раз не просила трахнуть между таймами. Объяснила в трех словах на мой вопрос:

— Забей один больше.

— Не надо? — уже не расслышал.

Вижу — действительно — все рожи русские, деревенские, — как?!

— Не видел раньше? — спросил Коля Магницкий.

— Думаю, видел.

— А это?

— Не они.

Федя резюмировал:

— Против нашей роты идут батальоны огня.

Принял решение:

— Цена — право на запуск искусственного Спутника Земли — это и цена победы в этом матче.

Будут и другие, но там — значит — всё уже закрыто дешевой нефтью и небольшим снижением напряжения в:

— Гонке вооружений? — Федя.

Я:

— Мы давно безоружны, как электрон большой тягой к ядру приласканный.

На меня:

— Только покосились.

Такой шпионаж вокруг нас развернули, что решил:

— На зло всей этой международной напряженности забью гол даже с обратной стороны ворот.

— Как? — пока еще не понял.

Но вышло:

— Мяч попал в кинокамеру фотокорреспондента, ослепил всех последний раз своей вспышкой и от головы Коли Магницкого, руки к ней приставившего, как свои уши:

— Неужели залетел в ворота вратаря, просившего его засчитать, так как грит:

— Видел свет — голоса, что это, действительно, гол не мог расслышать, ибо сам его и:

— Орал.

Судья — засчитал. Может понял, что надо, а вдруг и авось:

— Устал — правды хачу-у!

Действительно, все хотели спать, как убитые — я:

— Нет, — ибо не только верил, но и знал — авось и наоборот:

— Видел воочию Комету Галлея, — хвостом мне махнувшую приветливо.

В двенадцать утра проснулся. Все собираются. Куда — только хотел спросить — язык не повернулся, как молчанием всем своим словам и обязанный. И все были удивлены также, ибо под дверь, как лесным зверям, а скорее всего, бамбуковым тиграм, была подсунута записка с толстый конверт толщиной:

— Большая премия, но только за второе место.

— Голосовать не предлагаю, — ибо тут же соврал:

— Неужели, мил херц, отказался от этой премии?! — Коля Магницкий.

Федя:

— Я уже во сне заказал жене джинсовый костюм, ее сыну и дочке по машине на дешевой у нас солярке работающих.

Коля:

— Почему жене не заказал тачку?

— Сэкономил, на двоих попросил пригнать из Англии Роллс-Ройс натюрлих, ихнего родного не только производства, но и сборки.

— Зачем, — я, — на финал мы сами поедем в Англию, там и проверишь точно, какой оттенок твоего любимого фиолетово-сиреневого цвета.

— Подходит к глазам жены? — правильно! — так гаркнул один из них, что все тут и опомнились, что валюту-то, уже у дверей лежащую:

— Теперь сдавать, что ли, надо?

— Опять?! — остальные.

Мы остались только втроем — ибо остальных не мог вспомнить даже по имени, а фамилии — говорят — заграницей — уже отменили. Оно и правильно:

— Во-первых, зачем оставлять свои следы, а во-вторых:

— Нет смысла и двоиться.

И сказал:

— Вижу вы не понимаете, как можно победить в финале, — ни знака вопроса, ни восклицания не применил.

Но и без них все — кроме нас троих: меня, Коли Магницкого, уже мечтавшего стать из вратарей нападающим, как он и забил этот решающий гол, — хотя помню точно:

— Бил я, — он?

Если только добивал, но скорее всего, было некого уже. Федя молча не претендовал, ибо слава, да, но деньги-то:

— Те же! — пока что.

И только мы трое поехали в Англию на финал — смотреть, разумеется. Остальные — покупать дома и машины, за уже доставшееся, которого даже в случае победы в финале, ожидалось раз в пять-семь меньше. В этом финале, имеется в виду, а — даже не знаю всю иерархию намечаемых побед — в английском:

— Неужели еще больше? — Федя.

Коля Магницкий:

— В чем проблема, вратарь?

— Не знаю, куда девать деньги? — Федя.

— Надо письменно думать, — посоветовал я.

Мы поплыли на пароходе, и чувствовал — даже не нутром, а где-то рядом — не туда чешет этот очень большого водоизмещения парусник, как был у Тома Круза и его госпожи — приспешницы, — не помню точно, но не Мария Антуанетта, — кажется.

— Избавились от нас, сволочи! — Федя

Коля Магницкий:

— Послали, как Сальери подальше от Моцарта — в сторону иную!

Оказалось — когда отбирали серебряные ложки в ихнем порту — как мы сначала думали:

— Всё равно, что Слоновой Кости, — у нас в том самом портфеле договор с их Атлантик-Сити, как тройки центра нападения, которая — скорее всего — будет играть за сборную одной из Америк — пока так поняли, а не обеих ли? — хотя нам пока хватит и одной, если подойти культурно, с хорошим годовым окладом в натюрлих — долларах.

Федя так именно и предисловился:

— Только ради бога не опять крашеные рубли в Березку!

Ему сразу пообещали уже за то, что упомянул бога, — что:

— Авось, дальше и имя Кого Его — знает даже более достоверно, чем они разводят на долларах — с входящим сюда же в большой дозе — спиртом.

И действительно:

— Если что — пропьем!

— Нет, — как сам себе посоветовал Владимир Высоцкий — мы пьем только на угощаемые — свои?

— Нет, не прячем, конечно, далеко, а:

— Куплю-ка я на них Зинке что-нибудь очень хорошее!

Мне?

— Достаточно вот этого Жёлтого?

— Подать в тарелке?

— Вы имеете в виду?

— Да, предлагаем взять картинами:

— Пабло Пикассо?

— Нет, нет, этого, как Кого Его?!

— Ван Гога?

— Уже разобрали.

— А! понял, понял, понял, пока что никто не берет Жана Поля Сезанна — мы, — или даже, просто по-простому:

— Заверните.

— Все?!

— Мы мелочиться не будем. Если не хватит — сложимся на все сто — э-э — с чем-то.

Успели подписаться под ихним с нами протоколом, а то цены на бирже уже начали свой танец — нет, не с саблями пока что — но то, что некоторые растерялись, не успев влиться к нам в долю:

— Было, было, было.

— Да, хватит одного раза — было просто.

— Нет, друг ты мой Колька, вот именно, что не все еще кончено.

— Неужели на таможне могут облапошить?!

— Так-то обязательно, но при условии.

— Честно вам, сообщаю, сэр, что отсюда больше уже никуда не поезду.

— Играть в Англии когда-никогда, а всё придется.

— Предлагаешь сдать картины в камеру хранения?

— Женись, пусть жена стережет их у себя дома.

— Дом могут ограбить даже с сигнализацией.

— Ты сделай, как я, а я сделал, как советовал бывалый тренер по боксу девушек далеко не легкомысленного поведения.

— Слышал: на стенах дома, в котором были лестничные марши.

— И там и висят до сих пор, — я.

— Пока никто не знает.

— Догадаться трудно, что на них изображено.

— А именно?

— Тебе скажу.

— Да.

— Не сегодня. Хотя начало этого шифра запомни на всякий случай.

— Мосты Подмосковья, — спел он без знака вопроса.

— Откуда знаешь?

— Честно? Вы во сне, капитан, болтали, что это ваш проходной.

— Подожди — сам догадаюсь — балл в высшее учебное заведение?

— Нет, как-то не так.

— Как?

— Теперь уже и сам забыл из-за тебя.

— Да, ладно, не заморачивайтесь особо, проходной бал в сборную Америки — я думаю — чтобы дать Англии такой Снукер — Ронни и то:

— Конечно, проиграет теперь уж точно: по-честному.

Предложили:

— Играть будете только вы трое, Коля Магницкий, Федя Ставропольский.

— И я.

— Естественно, — сказала — пригляделся — Камеристка, но не короля Людовика 15, а очень похожа на — забыл, как звать! — но всё равно предательница.

Что-то — помню — было похожее на пишущую машинку, но не компьютер — это точно. Тем не менее, если она здесь — выиграть не удастся. Как только будет понятно, что мы побеждаем — продадут победу и даже за:

— Дорого.

Скорей всего, только за этим нас сюда и позвали! И так разволновался, что забыл:

— Америка — это, или уже Англия?

Предупредили:

— Если буду так неограниченно в своих возможностях себя вести — вообще не допустят до игры.

— Вот прямо так, нагло и представились? — ахнул, но не сильно Федя.

Коля Магницкий:

— Может быть, разводят?

— В каком смысле?

— В обратном. Всё будет по-честному, а она тебя предупреждает, наоборот.

Я расстроился.

— Она этого и добивалась, — Коля.

Федя:

— У них, скорее всего, уже есть на нас замена.

Я:

— Кошмар! — плюнуть некуда без обмана, а я честный человек, как назло.

— Что делать будем, капитан? — Коля.

— Играть не будем, — я.

— Придется отдавать деньги, которые мы уже потратили, — Федя.

— Можно договориться.

— Как?

— Пусть потраченные деньги нам засчитают за то, что мы знаем правду.

— Этого мало, — сказал я. — Приедем домой без денег, узнаем почти сразу, что нас забыли, как футболистов.

— Останется, да, только на завод разбирать бракованные моторы.

— А они бракованные всё!

— Как правило.

— Всё известно наперед.

— Есть выход, — сказал я.

И нанялись за недорого, но всё равно прилично, — куда?

— Какой смысл спрашивать, если платят нормально, гостиница почти интурист.

Иду по своему, по левому краю, спокойно делаю вид, что отступаю, проходя в центр поля, а не туда, где для меня специально построена Иерихонская Стена, а только вдоль нее, никто не трогает. Делаю такой неожиданный — даже для меня самого — пас на голову их центрального — одного из них — полузащитника, — он:

— Как поет Владимир Высоцкий, — посылает его обратно.

У Высоцкого, правда, посылает он не мяч, а меня самого:

— А нас посылают обрат-т-н-но-о!

Я пользуюсь этим же обманом.

Полузащитник от неожиданности, что так легко обмишурился, бросил своё насиженное по приказу место, ближе, еще ближе подлетает, практически на крыльях таких денег, которых простым людям не платят, — или, да, бывает, но:

— Редко, редко.

Уже обойдя его — вспомнил — это Эра Феев, — остальные, скорее всего, не русские, но за поднявшимся тут — или был и раньше, а я не обратил внимания:

— Туманом, — всех сразу не рассмотрел на предмет их умения играть в футбол, ибо англичане, немцы и бразильцы, — от остальных:

— Принципиально чем-то отличаются? — спросил знакомый голос справа.

— Ты тут? — только и спросил, ибо, да, один из них: или Коля Магницкий или Федя Гамбургский, — ибо другой фамилии сегодня не знаю, — потому и: