Бесплатный фрагмент - Гражданская война Демократов и Консерваторов. Кто убил Кеннеди?
Введение
Распад СССР не оставил Холодную войну в прошлом. Страны Советов больше нет, коммунистическая партия как государственная партия сверхдержавы прекратила свое существование, страна перешла на рельсы демократических реформ, а Холодная война все не заканчивается и не заканчивается. Иногда кажется она становится еще интенсивнее, еще агрессивнее. В чем же причины Холодной войны?
Как выясняется, капитализм и коммунизм только части одной и той же материалистической культуры эпохи Просвещения, которую Александр Солженицын винил в духовной деградации западной цивилизации. Россия плоть от плоти западной цивилизации, а коммунизм большевиков только разновидность культурной деградации этой цивилизации, связанной с философией материализма, субъективизма, агностицизма.
Философия рационализма, успешно развивавшаяся со времен Древней Греции в трудах Платона, Цицерона, позже Рене Декарта, Спинозы и Лейбница, Локка, Руссо и Френсиса Бэкона, потерпела сокрушительное поражение в философии Нового времени. Эмпиризм Гоббса и Юма с одной стороны, философия Канта (которая стала ответом Юму, как известно) и его последователей, Фихте и Гегеля, с другой стороны. На базисе эмпиризма и немецкого идеализма, разрушивших философию рационализма, и утвердились «безумные философии власти» 19-20-х веков.
Не вся немецкая философия встала на путь разрушения философии рационализма Платона и Декарта. Г. Лессинг и Ф. Шеллинг остались верны Декарту и Спинозе, Карл Ясперс писал позже, что «недоверие, которое стала вызывать во всем мире немецкая философия в целом, имеет достаточные основания». Ф. Шеллинг первым объявил войну немецкому идеализму: своим учителям Канту и Фихте, и своему однокурснику Гегелю.
Так, А. Гулыга цитирует Ф. Шеллинга в книге «Шеллинг»:
«Природа, мир вещей самих по себе пребывает у Канта в «почетной отставке», как выразился Якоби, люди с помощью продуктивного воображения сооружают свой самостоятельный мир. Шеллинг увидел в этой мысли слабое место кантианства. Еще в молодости он призывал исходить из природы. Теперь он добавил: и приноравливаться к ней, привести кантовский мир «беспредельного, ничем нерегулируемого человеческого произвола» в соответствие с природой. Эта программа куда более разумна, чем гегелевское представление об абсолютной истине. Гегель объявляет свою логику наукой о том, как развертывается божественная идея в чистом мышлении, до всякой природы, до времени. Как же затем идеальное превращается в реальное, как мысль создает мир, логика природу? По Гегелю получается, что природа — всего лишь «агония понятия». Шеллинг нащупал самую уязвимую точку гегелевской философии…
Эта часть курса произвела сильное впечатление на Серена Кьеркегора. Создатель философии экзистенциализма почерпнет отсюда многие свои идеи. «Я помню почти каждое слово из тех, что он произнес. Отсюда придет ясность… Вся моя надежда на Шеллинга»».
Профессор Оксфорда, Патрик Гардинер пишет в книге «Кьеркегор» о том, что сам Кьеркегор в своих последующих работах также критиковал Гегеля и немецкий идеализм вообще за мистическое понятие «чистого мышления», которое в реальности стало концом рационализма:
«Такие заключения были совершенно неприемлемы и приписывались влиянию „безумного постулата“, лежащего в основе гегельянской доктрины об абсолютном духе. В то время как источником абстрактного мышления была реальная действительность, „чистому мышлению“ по видимому удалось обходиться без таких банальных связей. В буквальном смысле слова фантастическое. Это „чистое мышление“ „находится в мистическом взвешенном состоянии между небом и землей, освобожденное от любых отношений с существующим индивидом, объясняет все своим собственным языком и не может объяснить себя“. Конкретный живой человек из повседневной жизни поглощен „игрой теней чистого мышления“, его место занято химерическим универсальным субъектом, придуманным метафизическими идеалистами».
Альберт Швейцер тоже пишет в «Упадке и возрождении культуры», что философию постигло крушение в середине 19 века, так что рационализм был погребен под ее останками, а сама философия окончательно вышла на пенсию, потеряв все связи с действительностью:
«Философия после своего крушения в середине 19 века превратилась в пенсионера, вдали от мира, перебирающего то, что удалось спасти. Сочувственно оглядывалась она на оставленный позади рационализм. Горделиво хвасталась тем, что „Кант прошел ее насквозь“, что Гегель „привил ей исторический подход“ и что „ныне она развивается в тесном контакте с естественными науками“. Однако при этом философия была беспомощнее самого жалкого рационализма. Рационализм при всей своей наивности был подлинной, действенной философией. Она же стала лишь эпигонской философией, облачившейся в тогу учености. В школах она еще играла какую-то роль, миру сказать ей было нечего. Итак, при всей своей учености философия стала чуждой реальной действительности»
Бертран Рассел, знаменитый рационалист, характеризует философию Фихте, как «безумную», а философию Гегеля как «целиком ложную» в «Истории западной философии». О Канте он говорит, как о предтече этих двух безумных философий. Его собственное определение материи, как «того, что соответствует уравнениям физики» — это определение метафизика интеллекта. Карл Ясперс пишет о философии Фихте и Гегеля, как о хмельном напитке, который пьянит, и ведет к потере контакта с действительностью.
Ж. Бенда и А. Камю отмечали в своих книгах, что немецкий идеализм, разрушив философию рационализма, стал тем идеологическим базисом иррационализма и мистики, на котором был построен диалектический материализм Маркса.
Ж. Бенда «Предательство интеллектуалов»:
«Диалектический материализм отрекается от разума и тогда, когда стремится представить изменение не как последовательность неподвижных состояний, даже бесконечно близких, а как ≪непрерывную изменчивость≫, не ведающую никакого постоянства; или когда использует такие свои вывески, как чистый ≪динамизм≫, не затронутый никакой ≪статикой≫. Здесь мы опять сталкиваемся с тезисом Бергсона, который проповедует движение само по себе, противополагаемое последовательности состояний покоя, действительно совершенно отличной от него, как бы ни были близки эти состояния друг к другу. Однако такая позиция выражает недвусмысленное отречение от разума, поскольку разуму свойственно останавливать вещи, которые он рассматривает, по крайней мере пока он их рассматривает, в то время как чистое становление, по сути своей исключающее всякую самотождественность, может быть предметом мистического единения, но не рациональной деятельности».
А. Камю: «Бунтующий человек»:
«Как бы то ни было, именно у Гегеля революционеры XX века обнаружили целый арсенал, с помощью которого были окончательно уничтожены формальные принципы добродетели. Революционеры унаследовали видение истории без трансценденции, истории, сводящейся к вечному спору и к борьбе воль за власть… Сведение всех ценностей к единственной — исторической не могло не повлечь за собой самых крайних последствий… Вот почему исторический разум иррационален и романтичен, вот почему он напоминает то систематизированный бред сумасшедшего, то мистическое утверждение слова божия. Неудивительно поэтому, что, для того чтобы сделать марксизм научным и подкрепить эту фикцию, столь выгодную в наш научный век, пришлось сначала сделать науку марксистской, пустив для этого в ход террор. Научный прогресс со времен Маркса состоял, грубо говоря, в замене детерминизма и механистического материализма тогдашней эпохи пробабилизмом. Маркс писал Энгельсу, что учение Дарвина составляет основу их собственного учения. Стало быть, для того чтобы марксизм сохранил ореол непогрешимости, следовало отрицать биологические открытия, сделанные после Дарвина»
Философия рационализма, как она есть в мире идей Платона, в дуализме мышления и физики Декарта, в интеллектуальной любви к Богу Спинозы — это философия двух полюсов интеллекта: активного мышления и пассивных законов природы. Эти две стороны интеллекта составляют существо научного познания, где мышление и законы природы части единого целого, созданные друг для друга.
Немецкий идеализм и материализм Маркса разрушают эту философию рационализма, разрывая органическую связь между мышлением и законами природы, как двух сторон единого интеллекта. Кант, Фихте, Гегель оставляют только мышление, разрывая его связь с природой вещей; Маркс, Энгельс, Ленин оставляют только материю. Так, эти философии субъективизма и материализма, разрушив философию рационализма, разрушили научное мышление.
Кризис научного мышления Нового времени и стал причиной глобальных социальных катастроф 20-го века. Социальный дарвинизм, как синтез и апогей этих идеологий, разрушивших научное мышление, лег в основу марксизма, гитлеризма, а также теорий рыночной конкуренции.
Незрелый интеллект формальной логики, голых абстракций, оторванных от действительности, преобладания дедукции над индукцией — кто же не знает этой болезни античности? И субъективизм скептиков и материализм эмпириков, и рационализм научного мышления — все родилось в Античной философии одновременно, вместе с бурным рождением интеллекта. И здоровье и болезнь интеллекта родились вместе, и по сей день идут рука в руку.
Новое время сделало много и для развития научного мышления, и, как мы видели, для усложнения младенческой болезни интеллекта, формальной логики, оторванной от действительности. Такой интеллект в психологии и психиатрии называют шизоидным, манипулятивным, мистическим, эгоцентрическим интеллектом.
С одной стороны, бурно развивалось научное мышление: естественные науки позволили открыть ряд природных энергий, впервые была сформулирована энергетическая теория познания в работах Вильгельма Оствальда. Психология, антропология, социология все больше подтверждали наличие единой природы человека, закономерностей духовной энергии человека. Теория естественного права в социальных науках развивалась после Платона и Цицерона в трудах Спинозы, Гроция, Руссо, Тома Пейна, Локка, Прудона, Кондорсе, Спенсера, Конта, Милля, Рассела, Герцена, Кропоткина, Толстого и др.
С другой стороны, не менее бурно заявило о себе шизоидное мышление в писаниях эмпириков, немецких идеалистов, дарвинистов и материалистов: всех тех направлений философии, которые разрушили философию рационализма, а вместе с ней научное мышление.
Шизоидное мышление философы стали выделять как стадию незрелого интеллекта, которая ведет к социальным катастрофам: именно со стадией шизоидного мышления такие историки связывают падение античности и великий кризис двадцатого века, породивший войну марксизма и гитлеризма.
Ф. Шеллинг именовал эту стадию — стадией негативного сознания. С. Кьеркегор — мистическим и фантастическим интеллектом. Огюст Конт вслед за Шеллингом выделяет мифологическую, метафизическую (шизоидную, негативную) и научную (позитивную) стадии сознания.
Заслуга известного гуманистического психолога Эриха ФРомма состоит в том, что он показал в своих книгах («Иметь или быть», «Искусство любить», «Человек для себя», «Здоровое общество»), как шизоидный (манипулятивный) интеллект проявляет себя в характере «рыночного человека» в капиталистической действительности материалистической культуры.
Если внимательно анализировать труды этих авторов становится очевидным, как прав был Александр Солженицын в своей Гарвардской речи, когда отказался обвинять только коммунистическую реальность страны Советов в Холодной войне, и вообще в кризисе 20-го века. Вместо этого он подчеркнул, что культура материализма и субъективизма, которая стала провалом эпохи Просвещения одинаково негативно сказалась и на капиталистической, и на коммунистической действительности. И именно этот культурный кризис есть истинная причина Холодной войны.
И как бы не менялись экономические отношения, враждебность будет оставаться, пока не будет преодолен этот этап ущербного шизоидного мышления. Есть только один способ его преодолеть. Перейти на стадию научного мышления. Книга как раз рассказывает о том, как совершить этот скачок из стадии негативного шизоидного интеллекта к стадии позитивного научного мышления.
Победа философии рационализма, развенчание немецкого идеализма и материализма, и выход к энергетической теории познания — вот пути становления научного интеллекта.
Научное мышление всегда в поисках закономерностей общественной жизни. Материализм видел эти закономерности в экономических отношениях и биологических законах, субъективизм отрицал закономерности, разрушая основы основ научного мышления. Энергетическая теория познания новой научной парадигмы ищет закономерности духовной энергии человека.
Закономерности духовной энергии человека — общая природы человечества, о которой давно пишут теоретики естественного права. Так, только научное мышление, а вовсе не экономические и политические системы, может положить конец Холодной войне и стать фундаментом пацифизма во всем мире.
Бертран Рассел, известный математик, философ, логик, общественный и политический деятель 20-го века, автор популярного учебника по истории западной философии, сформулировал в ряде своих книг революционную с его точки зрения политическую теории, основанную на теории психологии. Он занимает, таким образом, позицию прямо противоположную Карлу Попперу в «Открытом обществе и его врагах», где Поппер доказывает правоту «экономизма» Маркса, и отказывается от естественного права, и признания законов психики как движущей силы общества. К. Поппер за Маркса, отрицавшего психологию, и против Дж. Милля, отстаивавшего естественное право законов психологии. Бертран Рассел за психологию, за естественное право, и против экономизма Маркса.
На этом и мы строим нашу теорию психической энергии как теорию естественного права, и продолжение революции Бертрана Рассела в политических науках.
«Немногие мыслители, занятые в сфере политических теорий, решились бы применить достижения современной теории психологии к объяснению социальных процессов в исторической перспективе. Это именно то, что я дерзну предпринять, не побоявшись бросить перчатку всем ортодоксальным теориям»
Бертран Рассел «Воздействие науки на общество»
«В этой книге я ставлю своей целью доказать, что фундаментальной концепцией социальных наук является Власть, в том же смысле, в каком Энергия является фундаментальной концепцией физики. Подобно энергии, власть имеет много форм, таких как богатство, вооруженные силы, гражданская власть, влияние на мнение. Законы социальной динамики это законы, которые возможно сформулировать только в терминах власти в целом, но не в терминах отдельных форм власти»
Бертран Рассел «Власть»
«Из четырех страстей, которые мы перечислили, только одна, а именно стяжательство, напрямую связана с материальным положением человека. Три остальные — тщеславие, соперничество, и любовь к власти — происходят из социальных отношений. Мне кажется это источник ошибочности марксисткой интерпретации истории, которая молчаливо подразумевает, что стяжательство есть источник всей политической активности»
Бертран Рассел «Практика и теория большевизма»
«Марксистское мировоззрение ведет к неправильному акценту. Работа Ньютона например, могла иметь всевозможные виды экономических причин, но эта работа сама по себе значительно более интересна и важна, чем причины ее породившие. Экономика в конечном итоге имеет дело только с поддержание жизни; если бы эта проблема была удовлетворительно решена, как например с помощью коммунизма, нам бы потребовался новый объект для мышления, и некий новый принцип, чтобы положить в основу интерпретации будущей истории. Простота хороша в рекламе, но не в философии»
Бертран Рассел «Образование и здоровое общество»
С позиций этой новой политической теории Демократы и Консерваторы — это носители качественно различного сознания, двух качественно различных энергий психики, о которых пишут со времен первого осевого времени Карла Ясперса: энергия эгозащиты мистического сознания и энергия разума и совести научного мышления. До тех пор пока философия и лженаука консервируют садомазохизм поля эгозащиты, побеждать будет консервативное направление. А это направление всеобщего противостояния, как бы его не называли: борьбой классов, борьбой биологических видов, рыночной конкуренцией или национализмом. Демократия свободного и мирного общества возможна только со становлением зрелого научного мышления, естественного права общей природы человека.
Глава 1
Угодило зернышко промеж двух жерновов
Случилось так, что теория психической энергии одного малоизвестного ученого потеснила опостылевшую всем парадигму Дарвина о происхождении человека. И вдруг выяснилось, что все порядочные мыслители всегда оставались метафизиками, со времен Платона и Декарта. Что материализм вульгарен и примитивен, и никто кроме, может быть, Дарвина, Зигмунда Фрейда, Маркса, Энгельса и Ленина, и совсем уже безумного Гитлера, им не соблазнился всерьез. Конечно, можно было вспомнить французских энциклопедистов во главе с Дидро, хитрые намеки Вольтера на животную природу человека и сумасшествие маркиза Сада, утверждавшего, что природа есть убийство, и даже сатанинскую библию дарвиниста Ла Вея, но только кто станет о них вспоминать в приличном обществе?
Оказалось тут же, что все цивилизации, которые раньше считались гуманными и приличными, на самом деле агрессивны, лживы и во всем своем моральном облике не так уж сильно отличаются от Гитлера, которого они так показательно проклинали. Что совок плоть от плоти того же самого материализма, который породил Гитлера в свое время, знали все. А вот что либеральная цивилизация тех же материалистических корней признать не хотел никто.
Разве дело в материализме? Разве материализм роднит Гитлера и Ленина (или Сталина с Троцким)? Нет и нет, клялись либералы. Ф. Хайек всем наглядно доказал в книге «Дорога к рабству», что единая дорога к потере человеческого лица вовсе не в материализме, а в плановой экономике и коллективизме. Не вздумайте иметь общую истину, общую этику, и уж, боже сохрани, общую собственность — и вы гарантированы от рабства и безнравственности на вечные веки!
А спросишь его, какая же общая собственность у Гитлера, который хвастал «крестовым походом» против коммунизма, так он и здесь не растеряется. Общий у него — конформизм, тоталитаризм, общее обязательное мировоззрение. Так и соединили коммунизм и гитлеризм словом «коллективизм». Мы, сторонники новой парадигмы, не против этого объединения понятий марксизм и гитлеризм. Мы против слова которым их объединяют — коллективизм. Потому что общего у них вовсе не коллективизм, а материализм. И — это важная и принципиальная разница!
А так, австрийская школа Ф. Хайека и Л. Мизеса подмочила репутацию «коллективизму» ни за что ни про что, как мы еще убедимся, а материализм выгородила, тоже совсем незаслуженно. В самом деле, что еще кроме коллективизма могло породить это страшное зло гулагов и концлагерей? Это только для приманки всякие там Пифагоры и Христы говорят, что у друзей все общее (даже чашки такие находили с пифагорейскими надписями в раскопках), и что сними и отдай рубаху ближнему. На самом деле, общие чашки, общие рубашки, и хлоп, ты уже в ГУЛАГе в общем бараке рельсы ворочаешь. И ведь успешно доказали, что все зло на свете от коллективизма!
А тут новая теория утверждает, что вовсе не коллективизм повинен в потере нравственности у Гитлера и Ленина, а именно материализм, а именно дарвинизм! И еще доказывает, что все выдающиеся мыслители на его стороне стоят и все тоже самое утверждают: что материализм их душит, и что дух един у всего человечества. Как будто есть на свете какой то духовный коллективизм, а если и есть, как будто он чем то лучше материального коллективизма!
А значит, либеральная цивилизация тоже к этому самому безнравственному злу принадлежит, ведь дарвинизм тоже ее наука, как не крути!
Что тут началось, господа, мне трудно выразить все это пером. Началась война. Самая настоящая война не на жизнь, а на смерть. Весь старый мир материализма набросился на юную еще и неокрепшую теорию психической энергии, претендующей занять трон новой научной парадигмы. Взбесились бывшие коммунисты, которые хоть и стали православными к тому времени, а все же от коммунистического прошлого своего не отказались. Модный у дарвинистов национализм подсказал им превосходную идею: объединить всю национальную историю в одну, в которой нет ошибок и изъянов, и гордиться всей историей, какой бы она ни была! Все ведь так делают. Вот Черчиль например, называл Ганди голым факиром? Называл. И колонии жадно хранил до последнего. И что же, плохой Черчиль? Король бельгийский Леопольд сократил население своей африканской колонии вдвое, на 15 млн, и что же? Разве плохие европейские монархии?
Известен ведь девиз национализма: г-но, но свое г-но! От Гитлера правда все отказались, не только Германия, но и дарвинисты и материалисты, говорят, он не наш, сам свою философию придумал, а с нашими благородными идеями его не смешивайте. Дьяволом нарекают, а настоящих причин увидеть не хотят. Не потому ли фашизм, как и коммунизм живет и здравствует?
Так и коммунисты решили не отставать, они ведь теперь тоже национальное государство: получились православные коммунисты. Не выкидывать же такой славный кусок истории на свалку: столько грандиозных военных и политических побед, силища необъятная! Вот, хрен вам, западные либералы, не дождетесь. И коммунисты наши, и святая Русь с нами. А тут кто-то смеет утверждать, что дарвинизм и материализм — корень всех зол человеческих. Мобилизовать все силы национальных разведок, весь боевой опыт КГБ на уничтожение идеологического врага!
Либералы тем временем, обозлились еще пуще коммунистов. Кто это такую гнусность им в нос сует, что зло мировое теперь не в коллективизме заключается, а в материализме? Хуже того, в самом сердце дарвинизма! Налажена уже была вся пропаганда против коммунизма, весь арсенал разведки наточен против проклятых коллективизаторов, а тут дуло международной нравственности поворачивается против них самих! Оказывается, они такие же злодеи, как какие-нибудь жители коммунистического общака! Хрен вам, заявили в ответ и либералы. Нас, индивидуалистов, чистых как стеклышко, вам нечем крыть!
Были подключены все оперативные силы ЦРУ и других ведущих разведок Свободного Мира, чтобы пресечь зло на корню. Враг разработал новую научную теорию, и хочет протащить ее на трон научной парадигмы вместо дарвинизма под видом самостоятельного ученого! Знаем мы эти штуки идеологического врага! Приготовиться к войне по всем фронтам! Честь международного индивидуализма на карте! Коллективизм наступаем в новом обличье духовного социализма!
Генералы ЦРУ клялись, что никакой опасности нет и быть не может, что и в самом деле какая то выскочка что-то там пишет на пенсию от инвалидности, и что об ее инвалидности уже позаботились коммунисты. Что их собственные разработки о контроле разума стоят миллиарды, а тут нищенская пенсия инвалида! Разве можно сравнивать такие боевые позиции! Эти заявления не успокоили бдительность либеральной идеологии.
Так вот и угодило наше зернышко промеж двух жерновов, как выразился Александр Солженицын, когда попал между коммунистами и либералами, между КГБ и ЦРУ.
Между тем, сторонники теории психической энергии тоже время даром не теряли. Решились они на принципиальный шаг. Они объявили, что миром правят не разведки национальных государств, а Духовная энергия всего передового интеллектуального человечества. Они решились заявить, что великие мыслители, которыми гордиться каждое национальное государство — все сплошь были сторонниками Интернационала и духовного социализма. И что отныне все эти великие люди конфискуются Теорией ПЭ у национальных государств, которые не уважают их взгляды и при жизни их часто преследовали. Они воздвигли громадный храм невиданной красоты, и все дивились этому храму, словно ожил сам Микеланджело и создал новую свою Сикстину. Много лучше!
И посвятили этот храм великим светилам мысли и духа всех времен и народов. Не забыли и Христа, и Лютера, Оригена и Августина, Ренана и Штрауса. Что тут началось, читатель, ведь в борьбу с юной, хрупкой еще Теорией ПЭ вступили теперь христиане всего мира! Словно мало было им двух злобных партий дарвинистов, коммунистов и либералов, так нате вам пожалуйста, еще и христиане, католики и православные, лютеране и баптисты, все разновидности папистов и протестантов ощерились в защиту своего божества — Христа! Как так, кричали они, единый храм, для смертных ничтожных, и для нашего сына божьего, кровью своей искупившего грехи всего человечества? Стыда на вас нет! Кощунствуете и святотатствуете!
Так вокруг Храма Великих Святых Мыслителей, или коротко, вокруг Храма Духа Человеческого, началась вселенская война материалистов и мистиков, которые хотели уничтожить его во чтобы то ни стало. Материалисты натравили Разведки своих национальных государств. И не сладко пришлось юной и хрупкой теории ПЭ против всесильных ЦРУ и КГБ. А мистики собрали воинство своих церквей и громили с кафедр язычников и еретиков, да какими бранными словами они только не сыпали, посмевших смешать Христа с учеными смертными, а ведь кто как не Христос, плакали они от возмущения, говорил, что дитя неразумное и птичка беззаботная ближе всех к царству небесному.
Что ж, не в первой было отцам церкви с Разведками мировыми в военное время объединится. Не то ли, если вдуматься была и святая инквизиция? Теперь ты можешь представить, читатель, как туго приходилось в то время нашему брату в Храме Духа Человеческого, осажденного со всех сторон материалистами и мистиками всех видов и направлений.
Но велика Сила Духа Человеческого! Мировой интеллект питает его. Души великих умов, собранные там, помогали новой парадигме пробить себе дорогу к научному трону, и сбросить с него рассыпавшийся в прах и тлен дарвинизм.
Ибо вместе с Дарвином покидала трон мировой мысли и мистика всех видов и направлений, держали они друг друга своей взаимной нелепостью. Дарвинизм настолько нелепо отвергает духовную энергию человека, что люди интуитивно кидаются за поисками духа в мистику. А мистика настолько нелепо основывает все на магии, волшебстве и чуде, что люди интуитивно ищут спасения в дарвинизме, который прикидывается наукой. Так они и держат один другого, так они и пришли вместе на смертный бой в свои последние часы, рука в руку, защищаться от новой парадигмы, захватившей уже самовольно всех самых блистательных мыслителей и художников у национальных государств. И ведь не отвертишься: хлоп и цитата доказывает, что не был и этот и тот материалистом и дарвинистом, что и этот и тот не был мистиком, и что все они за духовный социализм выступали.
Поклялись Разведки национальных государств вернуть во чтобы то ни стало своих великих мыслителей в стены родного отечества, к опустевшему без них очагу, и сравнять с землей Храм Духа Человеческого, оскорбляющий их завистливый глаз своей невероятной красотой и силой. Откуда силы берут эти несчастные, посмевшие тягаться с князьями мира этого? На что надеяться?
Эх, угодило зернышко промеж двух жерновов!
Глава 2
Радость в Храме Духа
А пока снаружи Храма Духа шли бои рационалистов с разведками, внутри Храма шло грандиозное празднество, недоступное глазам смертных. Открытие Храма Духа, в котором была собрана память обо всех самых выдающихся мыслителях рода человеческого, позволило, наконец, неприкаянному духу этих великих людей обрести друг друга, и встретиться всем вместе, после веков и тысячелетий скитаний. Радовались друг другу титаны духа так, что нет у автора сил никаких описать вам восторг встречи той, читатель. Представьте себе только, что сама истина и сама дружба были разорваны много веков, и вдруг со слезами соединились счастливо в великом Храме том.
Микеланджело обнимал Гойу, Ван Гог плакал на плече Гогена, Леонардо да Винчи крепко жал руку Джордано Бруно, Сократ и Цицерон слезами счастья увлажнили бороду Платона, Бетховен громко смеялся о чем-то с Гете и Шиллером, Спиноза, Лейбниц окружили Декарта, Христос хохотал, слушая горячие споры Августина и Лютера, Ренана, Штрауса и Паскаля. Бертран Рассел плакал слезами счастья с Альбертом Швейцером, Арнольдом Тойнби, Карлом Ясперсом, рядом горячо спорили Эйнштейн, Планк, Н. Бор, Вильгельм Оствальд, Лауэ, Максвелл и Герц, Мах и Больцман. Солженицын и Булгаков восторженно взирали на Христа. Андрей Сахаров и Лихачев шумно радовались друг другу. Восторги счастья в соседней компании Герцена, Кропоткина, Чернышевского, Белинского, Огарева, Прудона мешали им сосредоточиться. Толстой, Достоевский и Чехов стояли поодаль, Руссо, Вольтер, Дидро и Лессинг, занятые выяснением отношений, никого пока не замечали. Свифт, Сервантес, Оруэлл, Гоголь толковали с Горацием и Лукианом. Флобер, Золя, Мопассан, Тургенев, Жорж Санд, Гонкуры не верили, что они опять вместе. Шеллинг и Кьеркегор смеялись рядом над философией Гегеля, Альбер Камю и Жюльен Бенда высмеивали Ницше и Сартра. Кант и Фихте смеялись над своей ненавистью друг к другу, Генрих и Томас Манн стояли в плотном кольце своих товарищей, Л. Фейхтвангера, Стефана Цвейга, Генриха Белля, Ремарка, Андре Жида, Ибсена, Анатоля Франса, Гюго, Герберта Уеллса, Бернарда Шоу, Эмиля Людвига. Байрон и Шекспир выясняли отношения. Ромен Роллан, Ганди, Рма Мохан Рой и Вивекананда почтительно увлеченно обсуждаи что-то с Буддой. Данте втолковывал что-то Карлейлю, Гельдерлин обнимал Марка Аврелия, Заратустра болтал о своем с Пифагором. Маслоу, Фромм, Адлер, Франкл, Хорни, Милграм окружили старика Фрейда, Лев Клейн смеялся над Леви-Строссом. Дарвин, Фейербах, Маркс и Ленин говорили о своем, Конт, Спенсер, Милль и Поппер ожесточенно спорили, Марк Твен и Сэлинджер смеялись в сторонке с Артуром Шлезингером.
Когда, наконец, все первые восторги были исчерпаны, всеобщее ликование этих великих умов залило мощными лучами света Храм Духа, поразив толпы народа вокруг Храма своей слепящей яркостью. Счастье встречи, счастье быть частью друг друга и быть частью разума и красоты, юмора и доброты, переполнило Храм Духа. Наконец, Христос решил взять на себя ответственность за беспорядки вокруг Храма и обратился к своим сотоварищам с кафедры:
— Дорогие товарищи по духу! Друзья и соратники! Братья и сестры! Прошу меня простить, что взял на себя смелость напомнить вам в вашей волнующей радости, которая потрясла всех нас до глубины души, о том, что наше единение еще не утверждено. Посмотрите на толпы митингующих людей вокруг Храма! И на горстку людей, которая пришла его защищать! То есть защищать нас с вами! Наше единство! Нас не хотят здесь оставлять. Нас хотят опять растащить по глупым национальным святилищам, где из нас снова сделают идолов наций, не понимая ни слова в той проповеди духа, которую мы им читали. Мы должны защищаться, друзья! Отстоять свое единство и истину! За истину, за интеллект, за божественный свет, который готов пролиться на нас с новой научной парадигмой, которая открыла закономерности духовной энергии человека!
Даже самым скептичным и эмпирически настроенным умам мыслителей было трудно созерцать Христа в роли своего товарища по духу. Для одних его вообще не существовало. Для других, которые привыкли считать его божеством, было еще труднее, потому что дух духом, а божество все же божеством. Нет, здесь собрались умнейшие из умных, понимавшие что бог есть интеллект, и что он часть этого интеллекта, и что Христос не бог, а такая же часть космического интеллекта. И все же, были здесь Булгаков и Солженицын, Августин и Лютер, Швейцер и Гегель, для которых Христос был чем-то большим чем просто товарищем по духу. Августин и Лютер не вынесли такого испытания, на время лишившись сознания. Гегель не растерялся и предложил Христу услуги диалектической логики. Булгаков скептически улыбался, ни на минуту не веря своим глазам и ушам. Материалисты хохотали, держась за животы. Громче всех смеялись Маркс и Ленин, однако, Юм и Гоббс, Конт и Поппер, Дарвин и Вольтер совсем от них не отставали.
— Товарищ Христос — это, пожалуй, уже слишком! — прослезился от смеха Ленин. — Что это вы нам вкручиваете тут? Диалектическая логика Гегеля давно доказала, что абсолютной истины нет и быть не может! Нет никакой духовной энергии и никакого открытия психической энергии быть не может! Закономерности психики как абсолютная истина об обществе! Вы только послушайте эту апологию буржуазной философии! Товарищи, не верьте провокаторам идеализма! Наука есть одна и это научный материализм! А этот товарищ, кто угодно только не Иисус Христос! — и Ленин снова закатился смехом, уткнувшись в плечо Марксу.
— Я поддерживаю предыдущего оратора! — волнуясь, вскочил с места Михаил Булгаков. — Уж не думал, что когда-нибудь скажу это… меньше всего у нас общего с марксизмом-ленинизмом, как небезызвестно в литературном мире! Но это! Это уже слишком! Называть господа нашего Иисуса Христа нашим товарищем! Очнитесь друзья! Здесь нет никакого Храма и никакого научного открытия! Это подлая иллюзия! Галлюцинация! — взвизгнул разволновавшийся писатель, которому совсем уже было не до смеха.
Тогда слово взял Эрнст Ренан. Он степенно вышел на трибуну и поднял руку, прося тишины и внимания:
— Уважаемые братья, родные, дорогие друзья и товарищи! Счастье мое безмерно! Видеть вас, видеть нас всех вместе! Если есть и мог бы быть рай, то наше единство несомненно единственный рай который мы могли бы себе вообразить. Что касается нашего собрата Христа, вы знаете, мы, я, Штраус, Швейцер, Лессинг, Спиноза, давно писали что Христос — один из нас, мыслитель, философов, одним словом человек духа, как все мы. Дорогой Иисус, не обижайся на тех, кто еще не может адекватно видеть ситуацию. И помни мы всегда с тобой! Спасибо за прекрасную речь! Мы поддерживаем тебя! Мы будем бороться за наше единство! Мы отстоим новую парадигму и открытие психической энергии. Мы отстоим единую истину и дух человеческий!
Вот на этом закончилось единство и в Храме духа, и ясно стало рационалистам, что не окончена еще борьба за новую научную парадигму, за открытие закономерностей духа и доказательство единой истины, единой природы рода человеческого. Разделились великие мыслители на множество групп и подрупп, но в общем и целом образовалось два течения, или две партии, если вам так угодно: партия рационалистов, признававших единую истину и духовную энергию человечества, и партия агностиков (скептиков), которая отказывалась от единой истины и от единой природы духовной энергии человечества. Эта вторая делилась еще внутри себя на материалистов и субъективистов, материалисты делились еще на эмпириков и диалектиков, но все вместе выступали оппозицией рационалистам, которые окрестили их одним словом «скептики».
Так началась борьба между рационалистами и скептиками в Храме Духа человеческого, борьба скрытая от глаз смертных, которые воевали за воротами Храма на той же самой линии фронта.
Рационалисты утверждали, что бог есть интеллект, и что его не дано видеть духу человеческому, кроме как в истине законов природы, установленных этим интеллектом. И что поиск этой истины, знание этой истины, контроль законов этой истины, сотрудничество и любовь в поиске и контроле этой истины и есть цель и суть существования духа человеческого. Что зло на земле — всего лишь следствие отсутствия знаний о законах духа, и что теперь с открытием психической энергии, зло прекратит существовать. Что единство людей станет стабильным, что человечество придет к своей всемирности, как говорил Достоевский, что подлость и тщеславие станут забытой психической аномалией, а люди смогут наслаждаться глубинами творчества, доброты, юмора, благородства, великодушия. Взаимное уважение и восхищение, отвага и тонкость, искренность и юмор, и главное, много квалифицированного труда — все это отныне составит и наполнит жизнь человека. А злом, то есть полем эгозащиты психики, будут заниматься система образования, целью которой станет объяснение механизмов этого поля, и навыки контроля этой патологической энергии, с целью ее нейтрализации. Оставался один шаг до этого общества единой истины и единого духа — утверждение открытия психической энергии, которое уже было сделано, описано, опубликовано, и представлено на суд народа.
И все многочисленные участники в разработке этой теории, на которых ссылается автор открытия, некая Тесла, выступили единым фронтом на ее стороне, на стороне рационализма. А правильнее сказать, Тесла выступала на стороне этих великих рационалистов, задолго до нее начавших разработку теории психической энергии, получившую только окончательное оформление в ее трудах. И не знала несчастный ученый, тревожно задремавший на заре после бессонной ночи, какая борьба началась в Храме Духа, и какая мощная армия спешит на помощь их общему детищу — открытию психической энергии.
Однако, и скептики не дремали. Они ни за что не хотели признавать, что есть какая то общая истина, которая позволит уничтожить зло, и утвердить торжество добра. Материалисты вообще отказывались верить, что существует какая-то духовная энергия, и призывали громить эти антинаучные измышления идеализма. Ленин возглавил партию материалистов, помирившись по такому случаю со своими давними врагами — эмпириками. В принципе, сказал Ленин, критика эмпириокритицизма хоть и утверждала наличие объективной реальности, но никогда не утверждала абсолютной истины! Это уже происки мелкобуржуазных идеалистов, а мы с вами товарищи, за научный материализм, и знаем что абсолютной истины нет и быть не может! Тем более, если говорить о какой-то духовной энергии! Товарищ Дарвин давно и прочно доказал, что человек есть неотделимая часть царства животных. На том и будем стоять!
Материалисты и эмпирики разделили единый вначале фронт скептиков, то есть тех, кто отказался искать единую истину, единую природу человека, и кто не верил в возможность устранения зла. Увы, однако, партия Ленина даже с эмпириками, к которыми присоединились Гоббс, Юм, Мах, Поппер и Огюст Конт не оказалась на этот раз в большинстве. Как обидно было Ленину прослыть в Храме Духа меньшевиками!
Большевиками скептиков стала партия субъективистов, возглавленная признанным лидером школы немецкой философии, Иммануилом Кантом. Субъективисты признавали духовную энергию, но наотрез отказывались признавать, что эта энергия имеет какие-то закономерности, потому что, считали они, дух человеческий абсолютно свободен. И по этой причине они также отказывались верить, что возможно изжить зло из жизни человеческой: зло есть свобода выбора, говорили они, без зла человек лишается своей свободы, и дух прекращает свое существование. Под предводительство партии Канта в едином фронте скептиков, отрицавших истину и победу добра, встали все известные субъективисты: Гегель, Фихте, Булгаков, Солженицын, А. Тойнби, Шпенглер, Ницше, Сартр, Бовуар, Гуссерль, Хайдеггер, А. Бергсон, М. Фуко, Томас Кун, Лев Шестов, Макс Вебер, Клод Леви-Стросс, Э. Дюркгейм и др
Весь фронт скептиков, и материалисты и субъективисты отказывались ожидать кардинальных перемен в обществе, отказывались верить в устранение зла, утверждали что все порядки установлены на веки вечные, что дух либо абсолютно свободен, либо вообще не существует, что зло либо животная природа человека, либо свободный выбор. Они отказывались посему и признавать какое то естественное право, основанное на законах духовной энергии, и признавали только юридическое право. А мистики, которых было много среди большевиков Канта, наотрез отказались признавать Христа равным себе духом человеческим, и неизменно падали на колени и целовали полы его платья. Как не сопротивлялся Иисус, как не смеялся и не плакал, невозможно было их отговорить от этой привычки.
Зато партия рационалистов решила перейти к решительным действиям. Не сидеть сложа руки, не оставлять судьбу открытия на произвол судьбы, а сделать все что было в ее силах, чтобы помочь утверждению новой научной парадигмы. Рационалисты и скептики разделились примерно на равные группы, но рационалисты не сомневались, что теперь, после открытия ПЭ, они легко сумеют переубедить большую часть скептиков, и субъективистов, и материалистов, и что это только вопрос времени.
Не о собратьях по Храму Духа переживали они. Надо было идти в мир и действовать среди живых людей.
Очевидно было, что против новой научной парадигмы единым фронтом выступил извечный враг разума и совести, поле эгозащиты, которое ни за что не хотело уступать власть духовной энергии человека. Испокон веку власть держалась на господстве и подчинении, садомазохизме и хитрости, подлости и тщеславии поля эгозащиты, и испокон веку власть представляли национальные разведки.
Вот и теперь все разведки мира трудились в поту, чтобы помешать становлению новой научной парадигмы, которая должна была раз и навсегда сместить власть поля эгозащиты, власть насилия и подлости. Единым фронтом встали все разведки национализма, помирившись перед лицом такого страшного врага. А страшным врагом была беззащитная девочка из бедной семьи в трущобах кавказской провинции России, которой выпал чудесным образом жребий закончить работу ученых многих веков. Много удивлялась и недоумевала она почему бог избрал ее, бедную девочку, столь далекую от авансцены мировой науки, и географически и социально. Не хотел ли бог сказать этим своим выбором всем строптивым, что ни пол, ни нация, ни класс, ни родовитость не решают ничего в делах духа человеческого.
Звали эту девочку Тесла. Никто не уполномочивал ее, провинциальную девочку, надевать на себя кандалы каторжной научной работы. Бог дает талант, а наказание это или благо не знает никто. Б. Шоу говорил, гений делает что должен, талант что может, остальные повторяют. Правильнее сказать, остальные учатся, интеллектуальной работы хватит на всех, но тяжелее всего тому, кто несет на себе ответственность. Гении — шахтеры человеческой энергии, потому Эйнштейн говорил, что теоретическая работа первооткрывателей настолько тяжела и настолько абстрагирована от физической жизни, что может быть движима только религиозной интуицией. И эта интуиция заставляет работать, пока не будет результат, заказанный творцом.
В 38 лет покалечили Теслу за эту ее работу. Но бог берег свою работу и свое дитя. И Тесла чудом продолжала работать еще семь лет. Она уже не девочка. Ей 44 года, глубокая седина покрыла красивые когда то каштановые волосы, четыре перелома в позвоночнике скривили тело, изуродовали ноги. Но ей некогда об этом думать. Закончить работу, успеть доказать, рассказать и передать эстафету другим людям, тем, кто тоже чувствует ответственность за дух человеческий.
— Решено, — сказал Бертран Рассел после длительного совещания с товарищами. — Сначала посетим Теслу. Потом нам надо отправляться к лидерам национальных разведок. Русскую разведку возглавляет сам президент, это общеизвестно. Где-то я читал, что Генри Киссинджер при встрече с Владимиром Путиным сказал, что «все порядочные люди вышли из разведки», и он сам тоже. Американская разведка насколько я могу помнить по делу Кеннеди, в расследовании которого лично участвовал, тоже не далеко ушла от русской разведки. Мы должны поговорить со всеми сторонами, и устранить противодействие, доказав, что всякое сопротивление науке не только бесполезно, но делает их смешными.
— Смешными? — расхохотался своим заразительным смехом Эйнштейн. — Что они знают о том, как они смешны! Вы читали расследование Джона Маркса о контроле над разумом ЦРУ? А чем лучше карательная психиатрия в советах? И все эти люди считают что бихевиоризм, то есть собаки Павлова и крысы Скиннера — это управление человеческим разумом!
Тут уже смеялись все рационалисты. План работы был выработан, им предстоял тяжелый и неравный бой с коварными и жестокими национальными разведками. Но этим великим людям, с большими как солнце отважными сердцами, не в первой было вступать в войну. И это был их решающий бой: бой духа со злом насилия.
Сказано — сделано.
— Мы здесь, — сказал Бертран Рассел изумленной Тесле, печатавшей новую книгу в своем инвалидном кресле, — чтобы пригласить тебя на Большой Суд в Храме Духа. Твоя теория психической энергии собрала нас и сплотила против национальных разведок, старой научной парадигмы дарвинизма и против Холодной войны. Сможешь ли ты принять участие в Большом Суде?
— О, великие! Прекрасные из прекрасных! — взмолилась Тесла, не веря своим глазам. — Сон вижу я, не может это быть правдой. Вы в моем скромном жилище, вы признаете Теорию ПЭ и боретесь за нее! И я догадывалась, что вы, великие ученые мужи, оценили бы по достоинству теорию, основанную на ваших мыслях и достижениях, и что только коварные интриги национальных разведок мешают смене научной парадигмы. Мешают поставить Теорию психической энергии на место обезьян Дарвина и собак Павлова!
— Идем скорее с нами! — сказал Альберт Эйнштейн, улыбнувшись своей доброй лучистой улыбкой.
— Увы, великие из великих! — вздохнула Тесла. — Разве я посмею предстать в таком изувеченном виде пред глазами высокого Собрания Духоборцев! Дни мои сочтены, и только счастлива я, что могу передать вам заботы о Теории ПЭ. Я написала эти стихи два дня назад, словно знала, что встречу вас вскоре.
Ты умираешь дева
Дни твои сочтены
Зачем персидского дива
Спокойствием дышат черты
Зачем глаза закрывать легко
В самом расцвете лет
Зачем нестрашно терять тепло
Так рано обледенеть
Затем что я родилась давно
С тех пор в моей голове полно
Музыки, света, идей его
Давно? Да, тысячи лет уже прошло
Была я тёплой жизнью полна
Когда я только пришла сюда
Той бешеной жизни родник
Только-только ещё возник
Громкий мой смех постоянно звучал
«Заратустра родился!» — никто не кричал
Смеётся родившись только пророк
А у меня было очень много хлопот
Искрящего света лучи озарили
Живую душу мою ослепили
Синайскую гору мной окропили
Жертвой жизнь на ней закровила
Арфы Орфея стальная мелодия
Будет звучать в тебе вечной рапсодией
Жизни журчанье уйдёт на полвека
Память твою поглотит река-Лета
Ты станешь словно экран для истории
Через душу твою пройдут все рапсодии
Которые пел когда-либо народ
Ты будешь двигать науку вперёд
А как же жизни журчащий поток
Все ещё слышу я детский восторг
Неугомонного смеха рулады
Пенистой влаги моря каскады
Смех на кресте никто не слыхал
Морской волны там никто не искал
И персиков жизни там сроду не ели
Лама сабахтани, эли, эли
Истины пламень похитил с Олимпа
Огонь Прометея лучистого лика
С печальной скалы человеку сиял
Бессмертную печень орел не склевал
Пронзён Заратустра рукой злого мага
В Кавказских горах в цепях Прометей
Стекает с Иисуса кровавая влага
Вакханками Диониса растерзан Орфей
Затем мне не страшно глаза закрывать
Затем мне не страшно тепло потерять
Затем что я полюбила давно
Божьих людей, на крестах их полно
Нету им жизни на этой земле
Нет радости им в земной красоте
Каждый — рапсодия арфы Орфея
Голос Синайский горы Моисея
Факел с Олимпа горы Прометея
— Это прекрасные стихи, — сказал Эйнштейн и его лучистая улыбка поникла, — но слишком грустные. Мы сами отвезем твою коляску в Храм Духа и позаботимся о тебе. Приготовься увидеть сияние высокого Собрания самых прекрасных душ человечества, Тесла!
Глава 3
Большой Суд над Холодной войной
После долгих совещаний, после горячих дискуссий и дебатов, в которых великие мыслители всех времен и народов вновь разделились на две противостоящие стороны, — на тех, кто сочувствовал Левому политическому движению демократов и социалистов, и тех, кто сочувствовал Правому политическому движению консерваторов, — решено было учредить Большой Суд в Храме Духа.
— Справедливый суд, верховенство права, единый закон для всех — это то, чему люди до сих пор так и не научились! — голосом, выдавшем глубокую тревогу провозгласил Альбер Камю с кафедры Центрального Зала Храма. — Сегодня нам рано уходить на отдых, нам совестливым духом, чья активная работа на земле до сих пор является фундаментов всей духовной деятельности человечества. Мы должны показать пример справедливого суда! Судить Холодную Войну, которая никак не закончится, найти виновных и громогласно осудить их! Всем известно, мы были друзьями с Жан-Полем Сартром, но и нас рассорила эта беда, разделившая мир на две враждебные группы. Сегодня, я протягиваю тебе руку Сартр, я бросаю перчатку, как вызов на Вселенский Суд над Холодной войной, чтобы мы, наконец, нашли виноватых, и вновь смогли жить единым человечеством, в дружбе и согласии!
Бурные аплодисменты поддержали выступление Альбера Камю.
— Я принимаю твою перчатку, Камю! — крикнул ему полным гнева голосом Сартр. — Я знаю, что такое справедливый суд! Я был президентом Международного Трибунала по военным преступлениям Бертрана Рассела в 1967 году. Наш суд так и назывался Трибунал Рассела-Сартра! И это наш Трибунал остановил ту страшную войну во Вьетнаме. Конечно, не только мы, американский народ восстал и остановил свое правительство! Но ведь это мы рассказали американскому народу, что на самом деле происходит во Вьетнаме!
— Дорогие друзья! — вмешался в спор старых друзей Лион Фейхтвангер. — Как же я счастлив, что увижу в вашем лице настоящий справедливый суд! Вы помните, какого рода суд описан в моем известном романе «Успех». И всегда мне хотелось увидеть настоящую судебную систему, настоящую справедливость. Да, друзья, Трибунал Рассела-Сартра покажет нам такую справедливость! В 1937 году я написал книгу о коммунистической Москве, после ее посещения. КНига называлась: «Москва, 1937». Это был мой ответ тебе, Андре Жид, на твои воспоминания о Москве тех же лет «Возвращение из СССР». Мы с тобой тогда никак не могли сойтись в своем отношении к коммунистической молодой стране. На твоей стороне был Троцкий и правые консерваторы, на моей стороне был Сталин и Ромен Роллан и социал-демократы запада. Я помню, как ты сказал тогда о Роллане: «Я не ожидал такого резкого осуждения от автора „Над схваткой“. Я разочарован». Я был на процессе 37 года, и я признал тот суд справедливым. Конечно, и я сомневался, Андре, но как я мог говорить об этом публично, когда над миром нависла гитлеровская угроза? Кто защитил бы нас, если бы мы разрушили советы?
— От всей души поддерживаю вас, дамы и господа! — зазвенел полный энтузиазма голос Бертрана Рассела. — Считаю предложение о Трибунале над преступлениями Холодной войны правильным и уместным! Я тоже был в России в 20-е годы, Лион. Я застал еще Ленина и Троцкого в Москве, и говорил с обоими. Ты, Андре застал только похороны Горького, а я его видел и говорил с ним. Он тоже поддержал советское правительство, хоть и был далеко не всем доволен. Правда, мне не разрешили повидать Кропоткина, который вскоре после моего отъезда умер. Моя вторая жена Дора была в Москве примерно в то же время, но не со мной. И мы также разошлись с ней в мнениях, как вы, Андре и Лион. Мы чуть не поссорились из-за этого. Я стоял на твоей позиции Андре, а Дора на позиции Лиона. Я написал обо всем в своих мемуарах, и в книге «Практике и теория большевизма». Что ж, пришло время выяснить, кто был прав, а кто ошибался! Суд над Холодной войной, друзья!
Сказано — сделано. Стороны Холодной войны были обозначены странами-супердержавами: Америка и Россия.
Суд присяжных с американской стороны составили отцы-основатели Америки: Джефферсон, Вашингтон, Франклин, Томас Пейн, Авраам Линкольн и др.
Великие политические мыслители: Джон Локк и Алджернон Сидней, Ж-Ж Руссо и Джон Милль, Джон Мильтон и Монтескье, Алексис де Токвиль и Герберт Спенсер, Дильтей и Макс Вебер, Фихте и Леви-Стросс, Ф. Шеллинг и Ж. Прудон, Томас Карлейль. Художники и философы: Джонатан Свифт, Джордж Байрон и Уильям Шекспир, Вольтер и Дидро, Лессинг и Гете, Кант и Гегель, Огюст Конт также выразили желание быть членами суда присяжных. Писатели-социалисты: Лион Фейхтвангер, Генрих Манн и Томас Манн, Прудон, Ромен Роллан, Герберт Уеллс, Генрих Белль, Бернард Шоу, Эрих Ремарк, Альберт Эйнштейн, Чарли Чаплин, Эрнест Хамингуэй, Стефан Цвейг и Арнольд Цвейг, Бертольд Брехт, Анатоль Франс, Эмиль Людвиг, Гюстав Флобер, Эмиль Золя, Жорж Санд и Гюго. Религиозные деятели, Заратустра, Будда, Ганди, Христос спешили занять свои места.
С российской стороны суд присяжных представляли все корифеи классической русской литературы: Антон Чехов и Лев Толстой, Достоевский, Николай Чернышевский, Некрасов, Белинский, Иван Тургенев, Куприн, Тютчев, Чаадаев, Лермонтов, Одоевский, Гончаров, Грибоедов, Крылов, Салтыков-Щедрин, Огарев, Горький, Гайто Газданов и др. Пришли Булат Окуджава, Галич и Эльдар Рязанов. Ленин пригласил Маркса и Энгельса представлять российскую сторону в этом Большом историческом суде, и те приняли предложение с благодарностью.
Обвинителями американской стороны выступили Джордж Оруэлл и Артур Шлезингер, Бертран Рассел, Сартр и Камю, Жюльен Бенда и Карл Поппер.
Обвинителями российской стороны вызвались быть Александр Герцен и Петр Кропоткин, Александр Солженицын и Михаил Булгаков, Пол Хлебников и Самюэль Хантингтон, Владимир Высоцкий и Андре Жид.
Обеим сторонам было предложено выступить со вступительными речами, и идти готовиться к судебному процессу.
Начали традиционно с обвинений российской стороны: и царизм варварский, и коммунизм лагерный, и путинизм гремит убийствами. Солженицын очень просил избавить его от вступительной речи, честь которую сначала все условились предоставить автору «Архипелага». «Вы же помните, я писал в своей автобиографии, «Угодило зернышко промеж двух жерновов», что мне трудно говорить на публике против России. Я скажу, но за вами. Тут все обратили внимание на удивительное сходство этих двух великих русских людей: Петра Кропоткина и Александра Солженицына. И книги их, и роль их в истории, и одухотворенное, доброе лицо с высоченным могучим лбом — все поражало своим сходством.
— Будь по-твоему, — сказал Герцен, уверенно поднимаясь на кафедру. — Друзья! Дамы и господа! Я позволю себе это более официальное обращение пока идет суд и пока мы не объедимся окончательно. Вы знаете, я всегда был предельно объективен в своих воспоминания, излагая факты во всей их обнаженной правдивости. Никогда не старался я ни смягчить, ни приукрасить действительность. Я показал вам царскую Россию такой, какой она была. Таков долг каждого честного человека, каждого совестливого духом, каждого мыслителя. Однако, вы также помните, как болезненно я среагировал, когда Жюль Мишле, мой хороший товарищ на тот момент, выступил в печати против всего русского народа. Да, друзья, мне было очень больно. И я защитил русских мужиков от критики Жюля Мишле также, как я защищал их от царского правительства: этих безмолвных страдальцев, мучеников, не умевших сказать слова в свою защиту. Это не поссорило нас с Жюлем Мишле, этот великий философ и историк извинился. По моей смерти он назвал меня русским Вольтером, сравнив меня с самым любимым во Франции писателем.
Однако, положение, которое создалось в современной России, удручает меня еще больше. Вы знаете, я был против марксизма, я был против насильственного переворота, я говорил «людей надо не бунтовать, а образовывать». Я говорил, что сажать простой народ на трон, и обожествлять его вместо царей — такая же глупость. Но революция свершилась. Оглядываясь теперь на ее результаты, мы не можем не видеть что при всем зле, которое всегда имеет место при насильственных переворотах, где гибнет много невинных людей, Россия вышла из Революции обновленной. Все-таки это было дело великой освободительной Американской и Французской революций! Все-таки большинство народа получили образование. Школы, о которых так мечтал Чехов, доступные школы для каждого ребенка стали реальностью. Не могло быть прыжка от крепостной России прямо к свободному демократическому государству. Авторитарный коммунизм не был идеальным государством, он породил сеть лагерей принудительного труда, о которых написал Солженицын, он породил беззакония и сотни тысяч политических заключенных. Не об этом мечтали мы, социалисты России, когда боролись с царизмом. Но оценивая сегодня результат революции в целом, была ли она благом или злом для всего народа, как мы можем осудить все то великое и доброе что сделала революция для простого народа? Разве запретили читать революционную литературу? Разве не было музеев революции? Разве книги великой русской классики не выходили миллионными тиражами? Я читал об этом у тебя Лион Фейхтвангер и позволь пожать твою честную руку. Разве все передовое и прогрессивное не было доступно в образовании широких масс? Разве физика и космос не поднялись на плечах этих бывших крепостных на вершины мирового лидерства? Разве не было вычеркнуто слово крепостной, и на его место не поставлено слово человек? Вы говорите, они лгали, продолжая унижать народ. Да, лгали, но лгут все несовершенные политические системы: разве не лжет современный демократический мир, что несет всем свободу? Важно, что хотя бы номинально людей, народ перестали унижать. Хотя бы номинально признали человеческое достоинство, общий закон для всех, верховенство права, конституцию и гражданские свободы. Все то, чего русские цари под дулом пистолетов не хотели давать людям, прикрываясь своим варварским самодержавием. Как бы не был велик вред сталинских лагерей, эти лагеря составляли до 10 процентов населения страны по самым смелым подсчетам. Русское крепостничество царских времен — это массовый ГУЛАГ всего русского народа. Поэтому мы, социалисты России, называем русскую революцию благом. Как французская революция, английская и американская революция всегда останутся благом, перевернувшими страницу феодальной истории, таким же благом всегда будет революция русского народа. Увы, человек устроен не просто, два шага вперед не получаются без шага назад, по крайней мере пока человечество так невежественно. Об этом мы будем говорить, обвиняя русский царизм.
О стране советов я скажу больше. Когда Сталин победил Троцкого, когда Хрущев победил Берию, когда Хрущев затем поддержал Солженицына, которого бы иначе никогда не было, когда благодаря Хрущеву и Солженицыну пришел Горбачев и добровольно демонтировал авторитарный коммунизм в демократическое общество — вот тогда русская революция пошла по проторенной дороге европейских революций, и американской революции. А компартия сдержала свое слово самостоятельно отказаться от власти. Ведь Горбачев — выходец из номенклатуры КПСС, марксист и коммунист, и всегда им оставался.
Из лагеря социалистов раздались громкие аплодисменты. Солженицын поблагодарил Герцена и отважно отправился к кафедре. Теперь, после такого вступления, его разоблачения сталинских лагерей не прозвучат как злобный пасквиль над не самым плохим народом планеты. Он был так откровенен, как только мог. Он говорил обо всем что пережил, и что знал. Обо всем, о чем с такой скрупулезностью и таким редким литературным талантом написал в своих книгах. Он помнил о своей роли обвинителя, и как не щемило сердце говорить правду о людях, которых он никогда не переставал любить, он оставался объективен, удивляя друзей холодностью нейтрального тона. Он рассказал прежде всего о ложности судебной системы, которая арестовывала массы невинных людей, часто по абсурдным обвинениям, и выколачивала признания психологическими пытками, в основном лишением сна и унижениями человеческого достоинства. Он рассказал о нелепой юридической теории Вышинского, базирующейся на философии диалектического материализма об отсутствии абсолютной истины: а если истина относительная, то зачем ее доказывать, говорит Вышинский? Только чистосердечное признание — вот единственный юридический факт, утверждающий вину человека. Эта нелепая теория применялась и к суду над троцкистами 37 года, когда мир был поражен единогласным признанием всех обвиняемых. А Фейхтвангер поверил в раскаяние всех обвиняемых, он присутствовал на процессе, туда была допущена вся мировая общественность. Нет, даже если троцкисты и были повинны в подрыве сталинской системы, они не стали бы так массово сознаваться и оговаривать себя без тех специальных психологических пыток, о которых рассказывал Солженицын.
— Однако! — возвысил голос Солженицын в конце своей речи. — Сталин называл Троцкого Иудой, об этом рассказывает Фейхтвангер. Он сказал ему приличной встрече: «Ваш народ изобрел замечательную легенду об Иуде», когда говорил о Троцком. Возможно, так и было. Фейхтвангер пишет, что Троцкий в самом деле сотрудничал с гитлеровской Германией. Как бы то ни было, Троцкий был убит. И все мы знаем, что его убил Сталин и тайная полиция СССР. Они заочно приговорили Троцкого к расстрелу, и провели два открытых всему миру судебных процессов по обвинению троцкистов. Но это не отменяет того факта, что убийство Троцкого за рубежом остается все еще убийством, а не привидением в исполнение приговора суда.
На этот раз аплодировали все. Право-консервативный лагерь был доволен резкостью, с которой Солженицын рассказал о событиях, имевших место в период становления молодого коммунистического государства.
Вступительную речь обвинения американской стороны взял Бертран Рассел. Он сказал, обращаясь к отцам-основателям Америки:
— Америка — великая страна! Прежде всего, она велика своей демократической Революцией, которая повлекла за собой Великую Французскую революцию, а еще век спустя — и Русскую революцию! Она дала миру множество ученых! Она спасала ученых, писателей, думающих людей всего мира во времена нацистской агрессии, когда Америка оставалась единственной безопасной зоной, цитаделью для всего мира. Она вступила в эту войну и помогла одержать победу добру! Да здравствует американский народ!
Речь Бертрана Рассела приветствовали громкими аплодисментами.
— Однако, — продолжал Рассел, когда шум стих, — в Америке как во всем мире борются две силы. Одна сила — злая, а другая добрая. То что я говорил сейчас относилось не ко всей Америке, а к ее доброму гению, к ее демократическому духу, который и заложил основы этой стране и дает ей силы жить и бороться со злом до сих пор. В России тоже борются две силы: ее великая литература и великодушный народ представляют одну силу, а жестокие угнетатели, как бы они себя не называли, царями или коммунистами — другую силу.
Но есть и другая сила в Америке, и эта сила совсем не добрая. Это сила рабовладельческого Юга, дух которого до сих пор жив и пропитывает право-консервативное крыло американской политики. Неслучайно, трудности которые Аврааму Линкольну пришлось преодолеть для того чтобы создать ту демократическую Америку с верховенством закона и равными правами для всех, были столь велики. Они были из ряда вон выходящими на самом деле, потому что этот плантаторский дух, привыкший к господству белых хозяев над черными рабами, оказывал отчаянное сопротивление и в Северной Америке тоже. Вспомните, даже у великого Джефферсона жена была рабыней, у автора Декларации независимости, что же говорить о других? Да, он прекрасно с ней обращался и освободил своих детей, когда они достигли 20 лет, но ведь дело не в этом. А в том, что она и ее дети носили статус рабов. Вдумайтесь в эти слова.
В это же время российское крестьянство было раздавлено крепостничеством, — рабством ничуть не более легким, чем черные плантации южной Америки. И как революция в России не сразу отменила крепостное рабство, которое сохранилось еще в политических лагерях, так и американская революция не сразу отменила рабство, которое еще долго сохранялось в Южных штатах. Отменила ли Америка рабство вообще, или оно осталось теперь уже в виде колоний ее огромной империи?
Америка сумела освободить себя от господства Англии в гражданской войне, но не хотела давать такой же свободы своим рабам. По крайней мере этого не хотели южные штаты.
Сегодня консерваторы остаются «дремучими расистами» по выражению Оливера Стоуна и Питера Кузника, отказывающимися признавать другие расы равными себе. Мартин Лютер Кинг был убит почти одновременно с Робертом Кеннеди, братом убитого несколькими годами ранее 35-го президента Америки Джона Кеннеди.
Вы говорите об убийстве Троцкого в коммунистической России. И все таки два суда над троцкистами при открытых всему миру судебных процессах — не пустая формальность. Кто учинил суд над Джоном Кеннеди? Над его братом Робертом Кеннеди? Над Мартином Лютером Кингом? Кто убил этих выдающихся демократов Америки, боровшихся за этнические меньшинства и беднейшую прослойку общества? За мир во всем мире? Сейчас принято вешать на Кеннеди всех собак, чтобы убийство не казалось таким чудовищным. Особенно, тот факт, что война во Вьетнаме началась в его президентство. Это правда, но правда и то, что если бы он остался жив, она бы закончилась на 10 лет раньше. Десять лет таких зверств были бы отменены! Кровь стынет в жилах, когда думаешь об этом. И по неволе связываешь людей, которые продолжали эту зверскую войну и тех кто убил его, желавшего остановить это безумие. Кто учинил над ними суд, и по какому приговору суда они были убиты, мы не знаем. И тем не менее также очевидно, как в случае с убийством Троцкого, что это был внутренний суд, и убили его свои же коллеги по правительству. Мы тогда организовали комиссию по расследованию убийства Кеннеди, которого я знал лично, так как мы переписывались, особенно в годы кризиса на Кубе, и мне было не все равно, кто стоит за его убийством.
Вот что я писал по этому поводу в своем дневнике спустя несколько лет.
Бертран Рассел «Автобиография», «16 вопросов убийства Кеннеди»:
«Меньше чем через два месяца после учреждения Фонда Бертрана Рассела за Мир», вместе со всем остальным миром, я был шокирован новостями об убийстве президента Кеннеди. Я был меньше удивлен этой подлой атакой чем большинство людей, потому что уже несколько лет я писал о возрастающей толерантности к необузданному насилию во всем мире и особенно в США. Некоторые мои статьи на эту тему были опубликованы, но некоторые показались редакторам слишком прямолинейными. По мере того как я читал отчеты прессы относительно убийства президента и позже, так называемые доказательства против Оствальда, застреленного Руби, мне становилось ясно, что там должно быть имело место какое-то ужасное извращение справедливости, и что скорее всего, что-то очень мерзкое было скрыто. Когда в июне, 1963, я встретил Марка Лейна, ньюйоркского адвоката, который с самого начала занимался делом матери Оствальда, мои подозрения были подтверждены фактами, которые он успел собрать. Все члены нашего Фонда согласились с моей точкой зрения, и мы делали все что мы могли, лично и все вместе, чтобы помочь Марку Лейну и распространить те факты, которые он нашел. Было совершенно очевидно из методов которыми пытались умиротворить общественное мнение, и фактов, которые отрицались или пропускались, что очень важные вопросы были на кону. Я был глубоко впечатлен не только не только энергией и проницательностью с которыми Марк Лейн находил относящиеся к делу факты, но и скрупулезной объективностью, с которой он представлял эти факты, никогда не выходя за рамки этих фактов в своих интерпретациях. Мы решили что Фонд не должен участвовать в поддержке тех, кто выискивал факты и пропагандировал их толкование в нужном направлении. Поэтому мы учредили собственную комиссию с неудовлетворительным названием «Британская Кто убил Кеннеди? Комиссия». Мы нашли несколько спонсоров, и даже секретаря, но с трудом, потому что многие считали что это не нашего британского ума дело. Немногие понимали, что может мошенничество американских властей означать не только для жителей Америки, но и для всего остального мира также. И те кто понимал это попали в очень трудное положение. На нас обрушили грязные помои клеветы. Один из членов нашей комиссии получил угрожающий звонок из Американского посольства. Комиссии похожие на нашу были учреждены в других странах, и некоторых из них получили похожие предупреждения. В конечном итоге, наш Фонд был вынужден взять под свое крыло Комиссию, и ее члены днем и ночью тянули эту дополнительную работу. К августу, когда я опубликовал статью «Вопросы относительно убийства Кеннеди», начались митинги, и другие статьи были опубликованы. Марк Лейн путешествовал на нашей стране и по другим странам, включая свою Америку, рассказывая факты которые он раскопал, которые опровергали официальную и принятую большинством версию в отношении дела об убийстве. Мне прислали Отчет Комиссии Уоррена прежде чем он был опубликован в 1965 году, и сразу сказал, к очевидному неудовольствию многих, что я думаю об этом отчете. Распустили слухи, что я говорю, ничего не зная о деле, потому что я не видел отчет и не мог видеть его. На самом деле, Лейн прислал мне копию до ее публикации, так что у меня было время его прочитать и обдумать. Теперь когда Отчет Комиссии Уорена все тщательно исследовали и теперь стало почетно его критиковать, многие люди согласны со мной, и совершенно забыли и свою и мою позицию вначале. А на то время они были слишком робкими, чтобы следовать за фактами, и слепо принимая официальную трактовку. Они делали все в их силах, чтобы помешать нам помочь им узнать правду.
Официальная версия убийства президента Кеннеди была настолько испещрена противоречиями, что от нее отказывались и переписывали по меньшей мере три раза. Вопиющие фабрикации широко освещались прессой, но опровержения на эту ложь не были допущены к печати. Фотографии, доказательства и письменные показания вымарали из истории дела и не признали. Наиболее важные аспекты дела против Lee Harvey Oswald полностью умолчали. В то же время ФБР, полиция и секретные службы старались закрыть рот ключевым свидетелям или научить их, какие показания давать. Другие участники странным образом пропали или умерли в экстраординарных обстоятельствах. Такие факты требуют к себе пристального внимания, и комиссия Уорена должна была признать их существенными для расследования дела. В силу того, что комиссия была организована президентом Джонсоном и состояла из высокопоставленных чиновников, ее рассматривали как сакральный институт, правдивость которого самоочевидна и не нуждается в доказательствах. Однако, бесстрастное исследование состава и деятельности комиссии приводит к другим выводам»
Мою речь целиком «Вопросы убийства Кеннеди» я приведу позже, когда наш Суд начнется. Сейчас для вступительной речи этого отрывка вполне достаточно.
Вы уже смогли заметить линию, по которой мы будем строить обвинение. Мы утверждаем, что в Америке противоборствуют две силы. Консервативная мораль рабовладельческих времен, которая стремится к господству и власти любыми путями, пусть уже не такими радикальными как рабство южных штатов, прикрываясь новой риторикой господства Свободного Мира, и обращая эту свободу в Троянского коня для обманутых, униженных и оскорбленных. С одной стороны. С другой стороны, Америка в самом деле страна демократии, которую с таким пылом и рвением, с таким порывом великодушной отваги и любви к человечеству устанавливали отцы-основатели Америки, — это левое крыло социал-демократов.
Мы будем доказывать, что Америки как однородной нации не существует. Что это не просто различные партии и различные взгляды, но две антагонистичные силы. И что мир и благоденствие в Америке и во всем мире никогда не наступят, пока эта война прошлого и будущего не прекратится в стране. Когда-нибудь, демократы Америки победят консерваторов также, как они однажды победили южные штаты рабовладельцев. Конечно, я не говорю конкретно о членах конкретных партий. Я говорю о Духе правого консерватизма, который выражается в невежестве, в расизме и классовом господском сознании: этот дух вы можете найти в любой партии и в любом штате Америки. Равно как Дух левых социал-демократов, которые смотрят вперед и видят общество гуманизма и просвещения, общество свободы и благоденствия, дружбы и сотрудничества также можно найти в любой партии и в любом штате Америки. Но скорее всего, консерваторы будут в консервативной партии, а демократы в демократической.
Война во Вьетнаме, которой занимался наш с Сартром Международный Трибунал по военным преступлениям, тогда со всей четкостью и ясностью показала разделение общества в Америке: одни готовы были положить жизнь, чтобы остановить войну, другие с готовностью убивали невинных людей и гордились своим империализмом. Движение «Захвати Уолл-стрит» — стало другим показателем того же глубинного разделения в обществе. Каждый раз, когда очередное преступление правительства достигает слуха публики эти два разных народа внутри государства реагируют противоположным образом: одни поддерживают правительство, другие требуют наказания виновных и импичмента правительства.
Так было с делом Сноудена, с делом Меннинга; так было с публикацией Джоном Маркса отчета ЦРУ об экспериментах на контроль разума; так было с публикацией Джоном Перкинсом своей исповеди «Исповедь экономического убийцы», где он рассказывает о «тайных операциях» ЦРУ по секретной колониальной политике; так было после Уотергейта и Большой войны с терроризмом Дж. Буша младшего. Так было со множеством других преступных войн, которые Америка вела по всему миру. И теперь, когда Россия давно сложила с себя полномочия распространять и поддерживать коммунизм во всем мире, Америка больше не может объяснять свое поведение противодействием коммунизму. Риторика стала проще: противодействие терроризму. Но войны продолжаются.
Однажды, когда социал-демократы Америки победят дух архаичного консерватизма, Америка станет прекрасной светлой страной, как ее видят авторы известного исследования ученых Стендфордского университета, Джерри Порас и Джим Коллинз. Эти ученые рассказали в книгах «Построенные навечно» и «От хорошего к великому», что лучшие компании мира, те, что оказали влияние на мировую культуру, и продержались в лидерах рынка около и свыше столетия — это компании демократов и гуманистов, просто «хороших людей», заботящихся о своем персонале не меньше, а может больше чем о себе, придерживающихся философии, а не коммерческих ценностей, с большими инвестициями в научно-исследовательские разработки. Настоящие самоактуалы Маслоу и идеал левых социал-демократов, они отказываются от иерархии власти в своих компаниях, и строят дружные ответственные коллективы с тесным сотрудничеством. Интересно другое. Они противопоставили этих левых социал-демократов другим лидерам американских (и не только) компаний, тоже успешных, но не настолько. «Это серебряные медалисты отрасли, — говорят авторы, — они добиваются успеха, но как правило ненадолго, и не такого прочного, как лидеры-компании, о которых мы говорим». Оказалось, что эти компании на вторых местах носители того самого правого духа консервативного толка, о котором мы говорили. Это схемы «гения с тысячью помощниками», «генерала и солдат», резких вертикалей власти, где менеджмент строго отделен от нанятого персонала и формально и финансово. Это маленькие монархии, которые прямо противоположны республиками компаний-лидеров.
Мы видим эту линию, пересекающую американское общество во всем.
Есть прекрасная книга Артура Шлезингера «Циклы американской истории», где он подробно анализирует противостояние консерваторов и демократов Америки. Артур Шлезингер выражает уверенность в победе демократов. Мы вместе с Артуром Шлезингером постараемся на этом Суде Холодной войны, чтобы эта победа стала явью.
Артур Шлезингер «Циклы американской истории»:
«В Америке капитализм включает в себя демократию, а демократия — капитализм. Тем не менее эти две системы взглядов указывают в разные стороны. Обзорное исследование „недвусмысленно“, по определению Макклоски и Заллера, показывает, что, хотя ни одна из этих сторон не стремится к ликвидации другой, те, кто наиболее привержен демократическим ценностям, оказывают минимальную поддержку капитализму, а те, кто наиболее привержен капиталистическим ценностям, оказывают минимальную поддержку демократии».
Джон Перкинс «Исповедь экономического убийцы»:
«Осознать различие между старой американской республикой и новой глобальной империей. Республика давала надежду миру. Ее основания были скорее моральными и философскими, нежели материалистическими. Она была построена на принципе равенства и справедливости для всех. Она была не просто утопической мечтой, но живым, дышащим, благородным организмом, протягивала руку помощи обездоленным. Она давала надежду и в то же время была силой, с которой нельзя было не считаться; при необходимости она была способна на решительные действия, как это случилось во Второй мировой войне, чтобы защитить свои принципы. Те самые институты — крупные корпорации, банки, бюрократические системы, которые представляли угрозу для республики, могли быть использованы во благо — для проведения глубочайших изменений в мире. Эти институты имеют системы коммуникаций и транспорта, необходимые для того, чтобы покончить с голодом и болезнями, даже войнами — если, конечно, убедить их взять этот курс. Глобальная империя, напротив, это возмездие республике. Она эгоцентрична, служит во благо самой себе, алчна и материалистична; это система, основанная на меркантилизме. Как и ранее существовавшие империи, она готова протянуть руки только для того, чтобы присвоить ресурсы, схватить все, что на виду, и набить свою ненасытную утробу. Она использует любые средства, чтобы ее правители обрели еще большую власть и богатство».
На этом Суд Холодной войны был объявлен открытым, а коллегиям обвинителей обеих сторон было позволено приступить к подготовке к процессу.
Глава 4
Солженицын. Зло диалектического материализма
Следующую сессию Большого Суда над Холодной войной открыла речь Александра Исаевича Солженицына:
— Дорогие друзья, дамы и господа! Уважаемый Бертран Рассел! Нет слов моих описать, как сердце мое ликовало, слушая вас в прошлую сессию Большого Суда! Как точно и правдиво вы выразили все то, что я пытался сказать американцам и всему прочему капиталистическому миру в своей Гарвардской речи, но не смог найти подходящих слов. Какой шквал негодования обрушили на меня тогда! Уважаемый Артур Шлезингер был очень добр назвать меня в своей известной книге ветхозаветным пророком, но и он не понял мысль, которую я хотел донести. Зато он понял главное: Дух истины и гуманности, который мною двигал, а значит, мы движимы одним и тем же духом! У себя на родине, которую я тоже критиковал как вам известно, с пониманием ко мне отнесся только интеллигенция, Никита Хрущев и Михаил Горбачев: остальные под предводительством КГБ объявили меня злостным предателем.
Дорогой друг, Бертран Рассел! Когда ты воевал со злом капиталистического мира, я воевал со злом коммунистического мира! Я знаю, что эпоху сталинизма ты тоже порицал, всем умным людям была видна его диктаторская суть. Однако, я никогда не сводил всей беды того лагерного коммунизма, о котором я рассказал только к Сталину. Я всегда понимал, что дело много глубже, чем конкретные люди, которые никогда не смогли бы двигать такой махиной в одиночку, без идеологии, без партии, без философии. Всегда я понимал и тот факт, что дело е в экономике, которая тоже только поверхность.
В Гарвардской речи я в равной степени осудил «политический базар» в СССР и «коммерческий базар» в США, давая этим понять, что главное, что составляет нашу жизнь — духовная энергия разума и сердце, нас, «совестливых духом», трагически утеряно в обеих системах. Запад распродал свою душу в рыночном капитализме, союз растерял ее в идеологии диалектического материализма. Я сказал тогда в своей Гарвардской речи о материалистических корнях обеих культур, и о том, что материализм стал провалом эпохи Просвещения. И я настаиваю на этом.
Я не встал на сторону рыночной экономики, и не обвинил коммунизм в коллективной собственности и плохой экономике. Я сказал, что материализм Запада также плох, как материализм коммунистов. Вот что я сказал. И вот почему я попал между двух жерновов.
Гарвардская речь 1978, Александр Солженицын:
«Мерою всех вещей на Земле оно поставило человека — несовершенного человека, никогда не свободного от самолюбия, корыстолюбия, зависти, тщеславия и десятков других пороков. И вот ошибки, не оцененные в начале пути, теперь мстят за себя. Путь, пройденный от Возрождения, обогатил нас опытом, но мы утеряли то Целое, Высшее, когда-то полагавшее предел нашим страстям и безответственности. Слишком много надежд мы отдали политико-социальным преобразованиям, — а оказалось, что у нас отбирают самое драгоценное, что у нас есть: нашу внутреннюю жизнь. На Востоке её вытаптывает партийный базар, на Западе коммерческий. Вот каков кризис: не то даже страшно, что мир расколот, но что у главных расколотых частей его — сходная болезнь. Чем более гуманизм в своём развитии материализовался, тем больше давал он оснований спекулировать собою — социализму, а затем и коммунизму. Так что Карл Маркс мог выразиться (1844): „коммунизм есть натурализованный гуманизм“. Не случайно все словесные клятвы коммунизма — вокруг человека с большой буквы и его земного счастья. Как будто уродливое сопоставление — общие черты в миросознании и строе жизни нынешнего Запада и нынешнего Востока! — но такова логика развития материализма. Но и мы отринулись из Духа в Материю — несоразмерно, непомерно. Гуманистическое сознание, заявившее себя нашим руководителем, не признало в человеке внутреннего зла, не признало за человеком иных задач выше земного счастья и положило в основу современной западной цивилизации опасный уклон преклонения перед человеком и его материальными потребностями. За пределами физического благополучия и накопления материальных благ все другие, более тонкие и высокие, особенности и потребности человека остались вне внимания государственных устройств и социальных систем, как если бы человек не имел более высокого смысла жизни. Так и оставлены были сквозняки для зла, которые сегодня и продувают свободно. Сама по себе обнажённая свобода никак не решает всех проблем человеческого существования, а во множестве ставит новые. Ещё 200 лет назад в Америке, да даже и 50 лет назад, казалось невозможным, чтобы человек получил необузданную свободу — просто так, для своих страстей. Однако с тех пор во всех западных странах это ограничение выветрилось, произошло окончательное освобождение от морального наследства христианских веков с их большими запасами то милости, то жертвы, и государственные системы принимали всё более законченный материалистический вид. Запад наконец отстоял права человека, и даже с избытком, — но совсем поблекло сознание ответственности человека перед Богом и обществом. В самые последние десятилетия этот юридический эгоизм западного мироощущения окончательно достигнут — и мир оказался в жестоком духовном кризисе и политическом тупике. И все технические достижения прославленного Прогресса, вместе и с Космосом, не искупили той моральной нищеты, в которую впал XX век и которую нельзя было предположить, глядя даже из XIX-го».
— Это мое выступление 1978 года в Гарварде потом стоило мне моей славы просвещенного человека на Западе. Единицы, такие как Артур Шлезингер, поняли, о чем я говорил. Русские эмигранты обозвали меня агентом КГБ, а в КГБ называли меня агентом ЦРУ (яркий образ злокачественного шпиона запечатлел Н. Яковлев). Рядовые американцы были возмущены моей «неблагодарностью». Чего же они ждали от меня? Что я ругал свою страну только для того, чтобы приехать к ним набивать себе пузо на удобной свободе? Кто же я после этого? Я ругал свою страну с болью в сердце для торжества истины и человечества. Если бы я не отказался от себя самого еще в ГУЛАГе я никогда не смог бы его пережить. И оказавшись здесь, на Западе, не по своей воле, я ставил себе ту же задачу: искать истину и совесть духовной экзистенции человека. И если я не нашел этой истины и этой совести, я чувствую такой же долг перед обществом, перед человечеством громогласно заявить об этом. Если бы я приехал сюда только для своего личного блага, так кто был бы довольнее и счастливее меня. Культ славы в Америке так развит, а меня только раздражал свет рампы и я не смог этого скрыть. О том я и говорю, что материального достатка недостаточно, чтобы быть человеком.
Сегодняшнюю речь я хочу посвятить доказательству той центральной мысли, которую я положил в основу Гарвардской речи в 1974 году. Я хочу говорить о том, что ваша западная система и наша коммунистическая система — имеют общие корни и общее зло, которое произрастает из материализма. Я не буду вас хвалить сейчас, как не хвалил вас тогда, я буду утверждать, что материалистическая философия погубила мир.
Я постараюсь доказать, что все сказанное мной в Архипелаге есть приговор не социализму, а материализму в целом, и особенно диалектическому материализму.
Прежде всего, я много раз подчеркивал там, что именно духовно-нравственная сила общества была разбита и разрушена марксизмом (диалектическим материализмом). Я не уставал подчеркивать, что война классов, которая лежит в основе марксизма — это не только бездумное уничтожение невинных людей, но это прежде всего война интеллигенции, которую диалектический материализм объявил всему думающему и нравственному.
Я никогда не говорил, что Зло породил марксизм или какая то другая философия. Зло заложено в человеке вместе с добром и об этом я тоже писал в Архипелаге. Но есть философии, подобные христианству, которые помогают поддерживать в нас доброе, и борются со злым внутри нас. А есть наоборот такие, которые провоцируют все зло в человеке и убивают то врожденное доброе, что у него есть. Такой философией и стал дарвинизм, материализм, диалектическая логика, которая разрушила все что было в человеке логичного и разумного, превратив истину и ценность суждения в фарс.
Солженицын «Архипелаг», Т1:
«Если б это было так просто! — что где-то есть чёрные люди, злокозненно творящие чёрные дела, и надо только отличить их от остальных и уничтожить. Но линия, разделяющая добро и зло, пересекает сердце каждого человека. И кто уничтожит кусок своего сердца?…В течение жизни одного сердца линия эта перемещается на нём, то теснимая радостным злом, то освобождая пространство рассветающему добру. Один и тот же человек бывает в свои разные возрасты, в разных жизненных положениях — совсем разным человеком. То к дьяволу близко. То и к святому. А имя — не меняется, и ему мы приписываем всё. Завещал нам Сократ: познай самого себя!»
Диалектику Гегеля превосходно высмеял в своем гениальном романе Джордж Оруэлл, «1984»: мне лучше не сделать. «Война — это мир», «Свобода — это тюрьма», «Любовь это ненависть» — это гегелевское единство противоположностей, которое на самом деле уничтожило и логику и всякое мышление, Маркс назвал единственно правильной наукой! То были последние дни и науки!
Солженицын «Архипелаг», Т1:
«Объединить ли всё теперь и объяснить, что сажали безвинных? Но мы упустили сказать, что само понятие вины отменено ещё пролетарской революцией, а в начале 30-х годов объявлено правым оппортунизмом! Так что мы уже не можем спекулировать на этих отсталых понятиях: вина и невиновность. И ещё было бы неверно приписывать 37-му году то „открытие“, что личное признание обвиняемого важнее всяких доказательств и фактов. Это уже в 20-х годах сложилось. А к 1937 лишь приспело блистательное учение Вышинского. Оказывается, в тот грознопамятный год в своём докладе, ставшем в специальных кругах знаменитым, Андрей Януарьевич (так и хочется обмолвиться Ягуарьевич) Вышинский в духе гибчайшей диалектики (которой мы не разрешаем ни государственным подданным, ни теперь электронным машинам, ибо для них да есть да, а нет есть нет), напомнил, что для человечества никогда не возможно установить абсолютную истину, а лишь относительную. И отсюда он сделал шаг, на который юристы не решались две тысячи лет: что, стало быть, и истина, устанавливаемая следствием и судом, не может быть абсолютной, а лишь относительной. Поэтому, подписывая приговор о расстреле, мы всё равно никогда не можем быть абсолютно уверены, что казним виновного, а лишь с некоторой степенью приближения, в некоторых предположениях, в известном смысле. (Может быть, сам Вышинский не меньше своих слушателей нуждался тогда в этом диалектическом утешении. Крича с прокурорской трибуны „всех расстрелять как бешеных собак!“, он-то, злой и умный, понимал, что подсудимые невиновны. С тем большей страстью, вероятно, он и такой кит марксистской диалектики, как Бухарин, предавались диалектическим украшениям вокруг судебной лжи: Бухарину слишком глупо и беспомощно было погибать совсем невиновному — он даже нуждался найти свою вину! — а Вышинскому приятнее было ощущать себя логистом, чем неприкрытым подлецом.) Отсюда — самый деловой вывод: что напрасной тратой времени были бы поиски абсолютных улик (улики все относительны), несомненных свидетелей (они могут и разноречить)»
Другой источник диалектического материализма — борьба за выживание организмов Дарвина. Известно, что Маркс хотел посвятить «Капитал» Дарвину, но тот отказался от этой сомнительной чести. На место борьбы организмов Маркс поставил борьбу классов, и в итоге официальной целью коммунистов стало уничтожение целых классов людей! И это уничтожение было полностью оправданно идеологией. Вот так философия диалектического материализма запустила машину ГУЛАГа, в которой планомерно уничтожались целые потоки людей. О том моя книга: об идеологии, которая запустила массовое уничтожение людей, абсолютно обосновав и оправдав его с теоретической стороны. Диалектический материализм — это дарвинизм плюс немецкий идеализм (Кант, Гегель, Фихте). Скажите, дарвинизм и немецкий идеализм не составлял ли сущность гитлеризма? Дарвинизм плюс немецкий идеализм не составляет ли все еще базисную основу научной парадигмы западной цивилизации? Составляет! И значит, я был прав, когда говорил, что ваше общество поражено той же болезнью!
Солженицын «Архипелаг», Т1:
«Это так открыто и объяснялось (Лацис, газета «Красный террор», 1 ноября 1918): «Мы не ведём войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию, как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советов. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом — смысл и сущность красного террора».
Солженицын «Архипелаг», Т1:
«В 19-м же году с широким замётом вокруг истинных и псевдо-заговоров («Национальный Центр», Военный Заговор) в Москве, в Петрограде и в других городах расстреливали по спискам (то есть брали вольных сразу для расстрела) и просто гребли в тюрьму интеллигенцию, так называемую околокадетскую. А что значит «околокадетская»? Не монархическая и не социалистическая, то есть: все научные круги, все университетские, все художественные, литературные да и вся инженерия. Кроме крайних писателей, кроме богословов и теоретиков социализма, вся остальная интеллигенция, 80% её, и была «околокадетской». Сюда по мнению Ленина относился например Короленко — «жалкий мещанин, пленённый буржуазными предрассудками», «таким «талантам» не грех посидеть недельки в тюрьме». [12] Об отдельных арестованных группах мы узнаём из протестов Горького. 15.9.19 Ильич отвечает ему: «…для нас ясно, что и тут ошибки были», [13] но — «Какое бедствие, подумаешь! Какая несправедливость!», и советует Горькому не «тратить себя на хныканье сгнивших интеллигентов»
Солженицын «Архипелаг», Т1:
«Одно остаётся у нас общее и верное воспоминание: гниловища — пространства, сплошь поражённого гнилью. Уже десятилетия спустя, безо всяких приступов злости или обиды, мы отстоявшимся сердцем сохраняем это уверенное впечатление: низкие, злорадные, злочестивые и — может быть, запутавшиеся люди. Они по службе не имеют потребности быть людьми образованными, широкой культуры и взглядов — и они не таковы. Они по службе не имеют потребности мыслить логически — и они не таковы. Им по службе нужно только чёткое исполнение директив и бессердечность к страданиям — и вот это их, это есть. Мы, прошедшие через их руки, душно ощущаем их корпус, донага лишённый общечеловеческих представлений. Но, помнится, и нацисты аргументировали так же?
Духовно-нравственных преград, которые могли бы удержать Органы от пыток, не было никогда. В первые послереволюционные годы в «Еженедельнике ВЧК», «Красном мече» и «Красном терроре» открыто дискутировалась применимость пыток с точки зрения марксизма. И, судя по последствиям, ответ был извлечён положительный, хотя и не всеобщий. Вернее сказать о 1938 годе так: если до этого года для применения пыток требовалось какое-то оформление, разрешение для каждого следственного дела (пусть и получалось оно легко), — то в 1937—38 ввиду чрезвычайной ситуации (заданные миллионные поступления на Архипелаг требовалось в заданный сжатый срок прокрутить через аппарат индивидуального следствия, чего не знали массовые потоки «кулаческий» и национальные) насилия и пытки были разрешены следователям неограниченно, на их усмотрение, как требовала их работа и заданный срок. Не регламентировались при этом и виды пыток, допускалась любая изобретательность».
— Что мне хотелось бы сказать этим? Что философия, которая разрушает разум и совесть человека, его духовную энергию и нравственные силы, стимулирует в нем противоположную энергию: жестокость, властолюбие, тщеславие, жадность. Именно об этом моя книга «Архипелаг», а вовсе не о вреде плановой экономики и социализма, как ее хотят представить у вас на западе, чтобы сделать мои свидетельства веским аргументов в борьбе против левого движения. Я против той энергии зла, которую высвобождает материализм, особенно безумный диалектический материализм, где дарвинизм помножен на немецкий идеализм, разрушающий основы логики и мышления. Вот против чего я протестовал в «Архипелаге». И именно это я пытался донести до вас в Гарвардской речи, а вы назвали меня неблагодарным за то, что я не мог не защищать истину в Гарварде также, как я защищал ее в ГУЛАГе.
На протяжение всей моей книги тянется рефлексия о проблемах добра и зла, а вовсе не о проблемах плановой и рыночной экономики, которые для меня вообще не важны. И на протяжении всей книги я не устаю повторять, что материализм высвобождает энергию зла в человеке, устраняя угрызения совести удобной для садомазохизма философией «целесообразности». Разве не целесообразностью оправдывали свое зло в отчете ЦРУ, опубликованным Джоном Марксом в 70-годы в США? И разве они не называли также как марксисты, человеколюбие устаревшей моралью? Разве эти агенты ЦРУ не упивались также своей властью над человеческими существами, над которыми они ставили эксперименты, чтобы научится контролировать их разум? И разве они не проштудировали все архивы подобных экспериментов гитлеровских концлагерей? Разве не взяли на вооружение все, что узнали о методах пыточного следствия в советских тюрьмах? Разве офицер КГБ Юрий Носенко не попробовал на себе в железобетонной камере ЦРУ с вечным электрическим светом все то, что его коллеги по КГБ десятилетиями пробовали на гражданах советов?
Солженицын «Архипелаг», Т1:
«Рассказывает очевидец (из окружения Горького, в то время близкого к Ягоде): в поместьи Ягоды под Москвой в предбаннике стояли иконы — специально для того, что Ягода со товарищами, раздевшись, стреляли в них из револьверов, а потом шли мыться… Как это понять: злодей? Что это такое? Есть ли это на свете? Нам бы ближе сказать, что не может их быть, что нет их. Допустимо сказке рисовать злодеев — для детей, для простоты картины. А когда великая мировая литература прошлых веков выдувает и выдувает нам образы густо-чёрных злодеев — и Шекспир, и Шиллер, и Диккенс — нам это кажется отчасти уже балаганным, неловким для современного восприятия. И главное: как нарисованы эти злодеи? Нет, так не бывает! Чтобы делать зло, человек должен прежде осознать его как добро или как осмысленное закономерное действие. Такова, к счастью, природа человека, что он должен искать оправдание своим действиям. У Макбета слабы были оправдания — и загрызла его совесть. Да и Яго — ягнёнок. Десятком трупов обрывалась фантазия и душевные силы шекспировских злодеев. Потому что у них не было идеологии. Идеология! — это она даёт искомое оправдание злодейству и нужную долгую твёрдость злодею. Та общественная теория, которая помогает ему перед собой и перед другими обелять свои поступки, и слышать не укоры, не проклятья, а хвалы и почёт. Так инквизиторы укрепляли себя христианством, завоеватели — возвеличением родины, колонизаторы — цивилизацией, нацисты — расой, якобинцы и большевики — равенством, братством, счастьем будущих поколений. Благодаря Идеологии досталось XX веку испытать злодейство миллионное. Его не опровергнуть, не обойти, не замолчать — и как же при этом осмелимся мы настаивать, что злодеев — не бывает? А кто ж эти миллионы уничтожал? А без злодеев — Архипелага бы не было. Прошёл слух в 1918—20 годах, будто петроградская ЧК и одесская своих осуждённых не всех расстреливали, а некоторыми кормили (живьём) зверей городских зверинцев. Я не знаю, правда это или навет, и если были случаи, то сколько. Но я и не стал бы изыскивать доказательств: по обычаю голубых кантов я предложил бы им доказать нам, что это невозможно. А где же в условиях голода тех лет доставать пищу для зверинца? Отрывать у рабочего класса? Этим врагам всё равно умирать — отчего ж бы смертью своей им не поддержать зверохозяйство Республики и так способствовать нашему шагу в будущее? Разве это — не целесообразно?»
Так проявляется высвобождение этой злой энергии человека. Отмирает мораль человеколюбия и сострадания, на ее место становится тщеславие, которое стремится к противоположному: к садомазохизму, к унижению других, к причинению им боли для своего возвеличивания. Им кажется это властью, им кажется это управлением разумом других людей, им кажется, что жадностью приобретать вещи они смогут заменить утерянное нравственное здоровье. Но помните вечную истину Христа: «Что тебе, если весь мир приобретешь, а душу свою потеряешь?». Они теряют свои души, и в конце теряют и вещи и власть, палачи всегда становятся жертвами. Их участь хуже участи их жертв, даже когда, или особенно когда им удается избежать наказания: их жертвы страдают и теряют тело, они же теряют душу и становятся живыми мертвецами при жизни. Мы в тюрьме научились совершенно безошибочно отличать «стукачей», которых сажали нам в камеры палачи: так срабатывает интуиция духовной энергии, которая сразу отличает своего антипода — энергию тщеславия и садомазохизма. Я написал об этом удивительном природном механизме в Архипелаге. О том же писал в своих воспоминаниях Петр Кропоткин, который сиживал до нас в царских тюрьмах.
Солженицын «Архипелаг», Т1:
«И, видимо, злодейство есть тоже величина пороговая. Да, колеблется, мечется человек всю жизнь между злом и добром, оскользается, срывается, карабкается, раскаивается, снова затемняется, но пока не переступлен порог злодейства — в его возможностях возврат, и сам он — ещё в объёме нашей надежды. Когда же густотою злых поступков или какой-то степенью их или абсолютностью власти он вдруг переходит через порог — он ушёл из человечества. И может быть — без возврата»
Власть — это яд, известно тысячелетия. Да не приобрёл бы никто и никогда материальной власти над другими! Но для человека с верою в нечто высшее надо всеми нами, и потому с сознанием своей ограниченности, власть ещё не смертельна. Для людей без верхней сферы власть — это трупный яд. Им от этого заражения — нет спасенья. Помните, что пишет о власти Толстой? Иван Ильич занял такое служебное положение, при котором имел возможность погубить всякого человека, которого хотел погубить! Все без исключения люди были у него в руках, любого самого важного можно было привести к нему в качестве обвиняемого. (Да ведь это про наших голубых! Тут и добавлять нечего!) Сознание этой власти («и возможность её смягчить» — оговаривает Толстой, но к нашим парням это уж никак не относится) составляли для него главный интерес и привлекательность службы. Чту там привлекательность! — упоительность! Ведь один ты знаешь спецсоображения, больше никто. И поэтому ты всегда прав. В одном только никогда не забывайся: и ты был бы такой же чуркой, если б не посчастливилось тебе стать звёнышком Органов — но только будь верен Органам! Нет, это надо пережить — чту значит быть голубою фуражкой! Любая вещь, какую увидел — твоя! Любая квартира, какую высмотрел — твоя! Любая баба — твоя! Любого врага — с дороги! Земля под ногою — твоя! Небо над тобой — твоё, голубое! А уж страсть нажиться — их всеобщая страсть. Как же не использовать такую власть и такую бесконтрольность для обогащения? Да это святым надо быть!..Если бы дано нам было узнавать скрытую движущую силу отдельных арестов — мы бы с удивлением увидели, что при общей закономерности сажать, частный выбор, кого сажать, личный жребий, в трёх четвертях случаев зависел от людской корысти и мстительности, и половина тех случаев — от корыстных расчётов местного НКВД (и прокурора, конечно, не будем их отделять)».
— Меня поняли превратно, — продолжал свою речь Солженицын, зачитав очередную выдержку из своей известной книги. — Говорили, что я против демократии и против прогресса. Андрей Сахаров прочитал мне отповедь, как если бы я призывал к авторитарному обществу и мистическому мышлению. Я говорю о религии как о духовной энергии человека, а духовной энергии человека нет и не может быть без разума, без совести и сердца. Христианство — это философия духовной энергии, которая много важнее материального выживания, и прямо противоположна энергии тщеславия и садомазохизма. Это я хотел сказать. Берегите духовную энергию! Созидайте, ищите, не бойтесь идти за правдой, не продавайте душу ни власти ни жадности ненасытной! Не говорите что правды нет, и не теряйте свой разум, ибо разумом живет сердце и душа человека. Может быть, как говорил Артур Шлезингер, это кажется «позой пророка». Нет, друзья, я просто стараюсь сказать своими словами то, чего у меня нет средств высказать на научном языке. Иначе бы вы поняли, что я не ретроград, и что духовная энергия единственное, что есть важного для прогресса и будущего человечества.
Речь Александра Солженицына приветствовали долгими аплодисментами. Андре Жид прослезился, а Лион Фейхтвангер подошел обнять сердечного друга. Бертран Рассел присоединился к восторженным поздравлениям писателей:
— Дорогой Александр Исаевич! Я материалист, но я никогда не был ни марксистом, ни поклонником немецкого идеализма. Я поддерживаю теорию эволюции Дарвина, но я всегда был против социального дарвинизма — все мои книги о демократическом социализме, в где люди должны жить в дружбе и сотрудничестве. В своей истории философии я писал, что философия Фихте безумна, а философия Канта и Гегеля — ложная в своей основе. Я писал в своих книгах, как вредна философия конкуренции для общества, и каким ядом разливается социальный дарвинизм, когда западный капитализм превращает коммерческую жизнь в состязание на выживание сильнейшего. Я называл их динозаврами, которые поклоняются силе, и которые как динозавры вымрут, а интеллектуалы унаследуют их королевство. И я тоже часто отмечал, что наш мир безумен и движим патологической энергией, что добро пассивно, а зло активно. Как материалист, я не мог осудить марксизм за материализм, но я всегда чувствовал, что в нем пропущен уровень человечности, и я говорил об игнорировании психологии и этики, всегда ставил это в вину марксизму.
Мы с тобой согласны в главном, ни рыночная экономика, ни плановое хозяйство не решат проблем человечества. Проблема эта на уровне этики и психологии. Я искал решения в системе образования, ты ищешь ее в христианстве, как мой друг Альберт Швейцер, и мы оба отвергаем безумие социального дарвинизма и немецкого идеализма.
Глава 5
Суд над Дарвином в Храме Духа. Священник дьявола
Следующее слушание Большого Суда над Холодной войной рассматривали «дело Дарвина», который со всей суровостью обвинялся в распространении ложной теории социального дарвинизма. Утверждалось, что социальный дарвинизм стал основой той идеологии, которая укрепила в людях злое начало, и привела к полному поражению доброго начала — духовной энергии разума и совести. Социальный дарвинизм объявлялся основой всего теоретического инструментария Холодной, которым в равной степени пользовались обе стороны. Наравне с социальным дарвинизмом обвинение было выдвинуто философии немецкого идеализма, которую представляли Кант, Фихте, Гегель и Ницше. Ницше сумел соединить в своей теории дарвинизм и немецкий идеализм, когда определили человека как мост между обезьяной и сверхчеловеком. Обвинение философии немецкого идеализма было выделено в отдельное слушание. А в тот день в Центральной Зале Храма Духа слушалось дело социального дарвинизма.
Бертран Рассел выступил со вступительной статьей:
«Вопросы обвинения Социального Дарвинизма», которая имела большой успех.
— Уважаемые дамы и господа! Друзья и товарищи!
Сегодня мы слушаем дело об обвинении Социального дарвинизма. Я бы хотел сразу заострить ваше внимание на том факте, что речь идет не о теории эволюции животного мира, которую мы все признаем, а о социальном дарвинизме. Экстраполяция теории развития животного мира на мир человеческий не только не правильна, она имела самые пагубные последствия для человеческого рода.
Мы все знаем, что теорию эволюции одновременно разработали два английских ученых, которых мы сегодня рады приветствовать в Храме Духа среди нас: это Альфред Рассел Уоллес и Чарльз Дарвин, имя которого значительно лучше известно широкой публике. Они внесли одинаковый вклад в становление теории эволюции.
Однако, их вклад в становление социального дарвинизма прямо противоположен: Альфред Рассел Уоллес противился попыткам распространить теорию эволюции биологического мира на теорию происхождения человека. Дарвин напротив, сделал все в его силах, чтобы добиться этого и тем самым утвердить в гуманитарных науках социальный дарвинизм. Известно письмо Чарльза Дарвина Альфреду Уоллесу, где Дарвин ругает Уоллеса за то, что тот раскритиковал все попытки распространить теорию эволюции на происхождение человека. «Одумайтесь, пока вы окончательно не убили своих и моих детей», — говорит ему Дарвин. Альфред Уоллес настаивал на том, что человек имеет разум, сознание и что развитие разума и развитие биологического мира никак не могут быть одним и тем же природным процессом.
Давайте, друзья, поаплодируем сегодня гению и проницательности Альфреда Уоллеса, такого же автора теории эволюции, который сделал все, что было в его силах, что остановить социальный дарвинизм. Увы! Он не преуспел в этом. Преуспел Чарльз Дарвин, и еще сегодня социальный дарвинизм является основой научной парадигмы!
— Позвольте мне вмешаться, — перебил Бертрана Рассела Ромен Роллан. — Мне хотелось бы сказать о том, как мы, интеллигенция 20-века, которой пришлось жить в мире дарвиновской парадигмы, задыхались в этом зловонии материализма, предчувствуя великие катастрофы на который он, материализм, обрек все двадцатое столетие. Холодная война была только третьим актом в этой трагедии. Нам пришлось пережить и Первую Мировую войну и Вторую мировую войну. Вот что я писал накануне этих потрясений в своем дневнике о пустых небесах, где умер бог, и об удушье буздуховности.
Ромен Роллан «Воспоминания»:
«С пятнадцатилетнего возраста, когда я приехал из провинции в Париж, меня отравляло зловонное дыхание современного материализма. Мне казалось что я должно быть живу в один из трагических — в один из самых трагических — периодов истории. Это ощущение каким-то странным образом зародилось во мне со времен отрочества. Через 14 лет после Коммуны и 15 лет после Седана до меня временами доходил трупный запах от могил расстрелянных, подавленная ярость, клокочущая в темных массах, повсеместное недоверие и классовая вражда, а на пороге дома — тень Бисмарка в каске… Но это еще не все! … Небо было пустым, бог умер, и умер, не оставив наследника! Наступила ночь… нигде — ни огонька, чтобы согреться… Мне казалось, что весь Запад — пороховая бочка, что внутренний и внешний враг ведут подкоп под цивилизацию, а над Европой реют черные крылья разрушения: война и революция. Где же собираться силам для обороны? Вокруг кого? Вокруг чего? Казалось, что я видел один, что грядет… то, что нагрянуло. Мне пришлось покинуть родину, чтобы получить мужественную и братскую помощь Толстого и Ибсена».
Пришли две страшные мировые войны, а потом Холодная война, и я все еще думаю, что мы должны винить за это научный эгоизм эпохи Просвещения и утвердившуюся позже дарвиновскую парадигму! — закончил свою речь Ромен Роллан под громкие аплодисменты.
Тогда встал Чарльз Дарвин и обратился к мыслителям в Храме Духа:
— Вы не имеете права судить меня, — сказал обиженный старик, — потому что моей целью была только истина. Разве не истина — цель и смысл существования каждого из нас? Разве ты, Бертран Рассел, не писал в своих философский книгах, что куда бы не завела нас истина, она лучше самообмана? Ты уже наложил в штаны и испугался бесстрашно идти за истиной? А если это и есть истина? Что тогда?
Альфред Уоллес струсил и отступил, но я не такой слабак. Ламарк говорил глупости и я уже тогда прямо сказал ему об этом: «Да сохранит меня небо от глупого ламарковского «стремления к прогрессу», «приспособления вследствие хотения животных». А Герберт Спенсер извратил мое учение в сторону Ламарка, словно бы естественный отбор уже прекратился и дальше идет социальная адаптация. У вас кишка тонка чтобы видеть истину. А истина в том, что естественный отбор не может прекратиться, и он также движет животным миром, как миром социальным.
Меня упрекали из-за Гитлера! Дескать, это я первым сказал, что нельзя поддерживать выживание больных и слабых в обществе. Что это я обосновывал, что добродетельные люди имеют меньше шансов выжить, чем подлецы и люди жестокие, и что война — главный закон жизни. Да, это все так, я говорил об этом в «Происхождении человека»!
Ч. Дарвин: «Происхождение человека»:
«Весьма сомнительно, чтобы потомки людей добрых и самоотверженных или особенно преданных своим товарищам были многочисленнее потомков себялюбивых или предательских членов того же племени. Тот, кто готов скорее пожертвовать жизнью, чем выдать товарищей, часто не оставляет потомков, которые могли бы наследовать его благородную натуру». «У дикарей слабые телом или умом скоро уничтожаются и переживающие обыкновенно одарены крепким здоровьем. Мы, цивилизованные народы, стараемся по возможности задержать этот процесс уничтожения; мы строим приюты для слабоумных, калек и больных; мы издаем законы о бедных, и наши врачи употребляют все усилия, чтобы продлить жизнь каждого до последней возможности. Есть основание думать, что оспопрививание сохранило тысячи людей, которые при своем слабом сложении в прежнее время погибли бы от оспы. Таким образом, слабые члены цивилизованного общества распространяют свой род. Ни один человек, знакомый с законами разведения домашних животных, не будет иметь ни малейшего сомнения в том, что это обстоятельство — крайне неблагоприятно для человеческой расы». «Хирург может заглушать в себе сострадание во время операции, сознавая, что действует для пользы больного; но если бы мы намеренно оставляли без внимания слабых и беспомощных, то делали бы это лишь ввиду могущего произойти отсюда добра в будущем, купленного ценой большого и верного зла в настоящем. Стало быть мы должны переносить безропотно несомненно-вредные последствия переживания и размножения слабых. Существует, по-видимому, только одно средство задерживать их размножение, именно, чтобы браки между слабыми и мало одаренными членами общества были реже, чем между здоровыми и способными. Эта задержка могла бы быть усилена до бесконечности, если бы слабые умом или телом совсем воздерживались от брака» «Не будь он подвержен естественному отбору, он наверное не достиг бы никогда высокого звания человека. Встречая в различных частях света огромные протяжения плодороднейшей земли, которые населены лишь несколькими бродячими дикарями, тогда как они могли кормить бы множество счастливых семейств, можно было бы подумать, что борьба за существование не была еще достаточно жестокой, чтобы поднять человека на высшую степень развития».
Но это истина, а долг ученого идти за истиной! Сначала докажите, что я неправ, и тогда судите! Лицемер тот, кто прикрывается расхожей моралью, даже если наука доказывает ему, что нравственная добродетель есть глупость! Ты, Ромен Роллан, разве не писал в своих «Воспоминаниях», что ненавидишь лицемерие прописной морали? Что же и ты струсил перед фактами и истиной?
— Да, будет тебе Дарвин, хвост павлином распускать, — раздался голос Федора Достоевского. — Этой твоей теории «научного эгоизма», которая добродетели и ответственность духовной энергии превращает в предрассудки и бредни я давно ответил в «Записках из подполья». Против истины никто не возражает, потому что Дух и есть одна истина человечества. Против лженауки у нас много возражений.
Ф. Достоевский «Записки из подполья»: «Уж как докажут тебе например что от обезьяны произошел, так уж и нечего морщиться, принимай как есть. Уж как докажут тебе что в сущности одна капелька твоего жиру тебе должна быть дороже ста тысяч тебе подобных, и что в этом результате разрешаться наконец все так называемые добродетели и обязанности и прочие бредни и предрассудки, так уж так и принимай, нечего делать то, потому что дважды два математика. Попробуй-ка, возрази».
— Позвольте, уважаемый Чарльз Дарвин! — оскорбился такому выпаду Бертран Рассел. — Никогда я за всю жизнь не отступил и не струсил перед истиной, и конечно теперь этого не сделаю. Мы для того и собрались, чтобы доказать вам всю глубину вашего заблуждения!
Сначала, мы докажем, что то падение нравов, которое имело место после утверждения социального дарвинизма в качестве официальной научной парадигмы, напрямую связано с дарвинизмом. А потом докажем, что теория внутренне противоречива, и что она совершенно неспособна объяснить факты социальной жизни и во всем им противоречит.
Итак, вы правильно сказали, что расовая теория Гитлера, прославляющая войну и естественный отбор, право сильного есть прямой вывод из теории социального дарвинизма, развиваемого в вашей книге «происхождение человека». Однако, не только ужасы Второй мировой войны повлек за собой социальный дарвинизм. Извольте видеть, что в современной Америке учреждена Церковь сатанизма, основанная на дарвинизме.
Вот справка из Википедии, статья «Современные сторонники социального дарвинизма»:
«Так, американский сатанист Ла Вей, насчитывающий несколько миллионов последователей, глава официальной Церкви Сатаны, пишет, что его Книга Сатаны основана на теории Происхождения человека» Дарвина, что это бунт против немощного распятого Христа и гимн материализму и гедонизму. Сторонники современного сатанизма описывают себя как сторонников социального дарвинизма и евгеники. Сатанинская Библия создана Антоном Ла-Вей, основателем Церкви сатанизма в XX веке. Социал-дарвинистские идеи представлены всюду в этой Библии, Антон Шандор Ла-Вей описывает сатанизм как «религию, основанную на универсальных чертах человека», и люди описаны в его Библии как всецело плотские и как животные. Каждый из семи смертельных грехов описан им как естественный инстинкт человека и таким образом оправдан. Идеи социального дарвинизма имеют особое значение в «Книге сатаны», где Ла-Вей использует идею Рагнара Редбёрда: «Сила есть право», хотя эту идею можно найти повсюду в ссылках на врожденную силу человека и инстинкт самосохранения. Сатанизм Ла-Вея есть «обобщение Маккиавелевского личного интереса».
Так что, не зря вы иронизировали, уважаемый Чарльз, когда называли себя «священником дьявола». В прямом смысле, так и есть, в церкви Ла Вея.
— Вы намеренно подчеркиваете, что Церковь Сатанизма Ла Вея в Америке, чтобы склонить Суд Храма Духа на сторону Левой партии, к которой вы сами принадлежите! В этом ваш трюк, — сказал выпрямившись Дарвин, — я вас разгадал. Много бездельников говорят о моего имени, это вовсе не значит, что они имеют какое-то отношение к дарвинизму в самом деле. Что же до социального дарвинизма, так Карл Маркс просил меня позволить посвятить мне «Капитал», и я отказал. Вы можете спросить у него самого, если не верите мне. Марксизм в гораздо большей степени социальный дарвинизм. Американская культура — наследница Римской империи.
— То есть, научный эгоизм, который оправдывает все грехи как естественную природу человека, это не ваш социальный дарвинизм?
Что касается марксизма и американской культуры, вы неправы. Борьба классов у Маркса, и конкуренция рыночной экономики — в одинаковой степени социальный дарвинизм. Мы легко докажем вам, что американской культура больше, чем какая-либо другая культура буквально пропитана социальным дарвинизмом.
Для этого я прошу уважаемых наших друзей из Храма Духа подняться на кафедру с докладами: Артур Шлезингер, Эрих Фромм, Эллиот Аронсон, Лев Клейн.
Первым поднялся Лев Клейн, известный советский и российский ученый антрополог и археолог, автор многих монографий, в том числе «Истории антропологической мысли», который стажировался и преподавал, в том числе, и в США. Лев Клейн пострадал в свое время от советской системы, заточившей его в тюрьму за твердые взгляды и независимую позицию настоящего ученого, как многих интеллигентов. «Интеллигенция» с легкой руки Ленина, считалась «самой заразной частью населения» как писал в воспоминаниях бывший генерал КГБ. Стоит только вспомнить какое-нибудь яркое имя в научном или в литературном мире, и там скорее всего всплывет темная история с преследованиями и злоупотреблениями со стороны советских властей. Никто не сомневался в его объективности.
— Как историк антропологической мысли я полностью подтверждаю слова Бертрана Рассела, — сказал Лев Клейн. — Дарвинизм не только прочно утвердился в Америке, он стал основой большого количества различных направлений селекционизма. Причем, не только в Америке, но и в Англии, и вообще в современной европейской культуре. Так называемая, дарвиновская археология, четко разделила направление Ламарка и Спенсера, определив его как «адапционизм», и направление собственно Дарвина, то есть «селекционизм». Однако, я сам придерживаюсь теорию эволюции ламарковского толка.
Лев Клейн «История антропологической мысли»:
«Эти оценки сформулировал в 1980 г американский археолог Роберт Даннел. Он и его соратники предложили вернуться к принципам Дарвина и восстановить значение естественного отбора. Противопоставили адаптационизму Спенсера селекционизм Дарвина. Они, полагая, что естественный отбор не остановился в человеческом обществе, а только приобрел другие формы, ратуют за селекционизм»
В первой половине 20-века начала развиваться этология — наука о поведении животных. Основоположниками ее явились О. Хейнрот, Ч. О. Уитмен, Б. Дж. Крегг, Н. Тинберген, и всемирно известный Конрад Лоренц. Ставится вопрос о том, что не только у человека есть элементы культуры. Отсюда только шаг к изучению биологических основ социального поведения человека. Этот шаг был сделан Э. О. Уилсон в книге «Социобиология: новый синтез». В 1978 вышла его же книга «О природе человека», получившая Пулитцеровскую премию, настолько она удивила литературный мир США. А в 1979 рядом с ней легла книга Александера «Дарвинизм и человеческие дела». В 1981 году Ч. Ламсден и Уилсон выпустили книгу «Гены, разум и культура», в которой социобиология окончательно заявила притязания на занятия культурой. Э. Уилсон, энтомолог из Гарвардского университета специализировался на изучении эффекта естественного отбора на биологические сообщества и подобно Лоренцу, распространил полученные выводы на человеческое общество. Это и была основа для нового взлета эволюционистских учений в антропологии и для поворота антропологов к Дарвину. Книги: Л. Бетциг «Деспотизм и дифференциальное воспроизведение. Дарвиновский взгляд на историю» (1989), Б. С. Лоу «Почему секс имеет значение: Дарвиновский взгляд на человеческое поведение» (2000) и сборник Ч. Майкла Бартона и Джоффри Кларка «Открывая Дарвина заново: эволюционная теория и археологическое объяснение». Первой ласточкой этого взлета была книга Ричарда Докинса «Эгоистичный ген», вышедшая на следующий год после книги Уилсона — в 1976 году. Как Хаксли называли бульдогом Дарвина, так пламенный пропагандист атеизма и дарвинизма Докинз носит прозвище дарвиновского ротвейлера. В названной книге дарвиновский естественный отбор был поставлен во главу угла эволюции. Ген о себе позаботится. Это очень эгоистичный ген. Отсюда и название книги. Даже человеческий альтруизм диктуется эгоистичными интересами генов.
Хотя все выступления с позиций воскрешения значимости Дарвина (эволюционная археология, дарвиновская археология) могут быть обозначены и как селекционизм, многие ограничивают его деятельностью школы Роберта Даннела. Эта школа отличается своим подходом к естественному отбору (М. ОБрайан, Р. Лаймен, Т. Холлэнд, Ф. Наймен и др): он направлен не на индивида, а на группы, человеческие сообщества. Выигрывают те сообщества, в которых действуют выгодные для выживания культурные признаки, обычаи, традиции.
Социобиология вызвала шквал критики со стороны демократически настроенных ученых. Социобиологию критиковали за биологический детерминизм, за одиозные выводы, близкие к социальному детерминизм. Человек выглядит пассивным орудием мемов и генов, проходящих свои собственные перипетии».
— А какое развитие дарвинизм нашел в советской науке? — спросил у Льва Клейна Дарвин.
— Лев Клейн «История антропологической мысли»:
«Сам я склонен высоко оценивать социобиологию. В советской науке социобиология вызывала сильнейшее отторжение. С природой человека марксизм не считался, полагая политические и экономические интересы неизмеримо выше, а советские педагоги почитали человека от природы не злым и не добрым, а пластичным и податливым перевоспитанию в руках идеологов»
— Значит, мистер Клейн, вы не демонизируете меня, как другие господа на этом суде, — воскликнул Дарвин. — Вы поддерживаете социальный дарвинизм?
— Позиция марксизма, которая считала, что человек не имеет природы, ничуть не лучше одиозного социального дарвинизма. Собаки Павлова и крысы Скиннера — это все тот же подход биологического детерминизма. Материализм все равно оказывается на позициях биологического детерминизма. Бихевиоризм получил одинокого широкое признание и в СССР и в Америке.
Артур Шлезингер уже поднимался на кафедру.
— Я писал в своей книге «Циклы американской истории» о том раздвоении американской нации между духом демократии и общественности с одной стороны, и духом консерватизма и узкого индивидуализма с другой стороны, — начал он с воодушевлением. Отцы-основатели Америки — привет вам! Я говорил, что вы есть и будете олицетворением демократического духа Америки и его сохранностью. Я писал о «Новом курсе» Ф. Рузвельта, об энергии, проявленной после второй мировой войны Элеонорой Рузвельт для становления Международного института Прав Человека, завещанных нам Томасом Пейном. О демократическом правительстве Джона Кеннеди, к которому я имел честь принадлежать.
Но я также писал и о консервативных правительствах Эйзенхауэра и Никсона, Гувера и Рейгана. И я согласен в конечном итоге с А. Токвилем, которого много цитировал в своей книге, что там где вверх берет дух консерватизма — Америка погружается в порок, а там, где побеждает дух демократизма — Америка всегда на высоте своей добродетели.
Артур Шлезингер «Циклы американской истории»:
«В 1835 г. Токвиль, оценивая американское общество, отмечал энергию, участливость, гражданскую активность, приверженность общественным интересам и даже тиранию большинства. „Американец бывает так поглощен частными заботами, как если бы он был абсолютно одинок в этом мире, а в следующую минуту, как будто забыв о них, он отдается общему делу. Иногда кажется, что им движет крайнее корыстолюбие, а иногда — беззаветный патриотизм“ Индивидуализм изолирует людей друг от друга, „ослабляет добродетельность общественной жизни“ и приводит к тому, что становится „трудно вытащить человека из его собственного узкого круга, чтобы заинтересовать его судьбой государства“ как подчеркивал Токвиль, уход в частную жизнь тоже приводит к отрицательным, характерным именно для этого процесса явлениям, в особенности к тому, что человек стремится исключительно к сиюминутным материальным благам. „Любовь к богатству“, по его» мнению, лежит «в основе всего, чем занимаются американцы»
Что беспокоило Токвиля больше всего, так это долгосрочные последствия слишком узкого понимания американцами «принципа личной заинтересованности». Граждане, отгораживающиеся от «этих великих и могучих общественных чувств, которые беспокоят нации, но которые и развивают их», по словам Токвиля, могут вскоре оказаться в положении, при котором они будут каждую новую теорию считать угрозой, каждое нововведение — прологом революции. «Признаюсь, меня страшит, — писал он, неожиданно проявляя собственное, глубоко личное отношение, — как бы они в конце концов не замкнулись в этой мелкой и трусливой любви к сиюминутным удовольствиям, как бы они не потеряли из виду долгосрочные свои интересы… когда потребуется мощное и резкое усилие ради более высокой цели». Если в интеллектуальной сфере следствием индивидуализма является стагнация, то в политике им может быть деспотизм. Люди начинают рассматривать обязательства перед обществом как досадное отвлечение от погони за деньгами; и «для того, чтобы лучше приглядывать за тем, что они называют собственным делом, они пренебрегают главным делом своей жизни — быть хозяевами самим себе». Уход в частную жизнь, поощряя гражданскую апатию, провоцирует наступление тирании».
Артур Шлезингер «Циклы американской истории»:
«Кредо манчестерской группы подкреплялось теорией Дарвина. Теоретики неограниченного экономического либерализма, ссылаясь на эволюционное учение Дарвина, приходили к выводу о том, что выживание наиболее приспособленных в процессе свободной конкуренции на рынке является гарантией прогресса цивилизации. „Если вообще возможно говорить о какой-то теории в стране, обходящейся без всяких теорий, — писал Брайс в 1888 г. в своей работе „Американская республика“, — то ортодоксальная теория экономического либерализма составляет ныне основу как федерального законодательства, так и законодательства штатов“. Верховный суд, ядовито заметил в свою очередь судья Холмс, повел себя так, будто 14-я поправка возвела в закон „Социальную статику“ Спенсера. Судьи, подобные Дэвиду Брюэру, нанесли тяжелый удар по социальному законодательству во имя святого принципа laissez-faire»
Эллиот Аоронсон, известный американский психолог, который много писал о вреде конкурентного сознания, провоцируемого философией рынка, вызвался быть следующим свидетелем:
— У меня нет никакого сомнения в том, — начал этот прекрасный человек, — что теория научного эгоизма учит праву сильного, и тому что цель оправдывает средства. Победа любой ценой — вот девиз дарвиновской философии, для которой соображения этики перестают иметь значение. Кто же будет сомневаться в том, что идеология конкурентного мира, выживания сильнейшего и победы любой ценой составляет существо американской культуры. Я писал об этом еще в своей книге «Общественное животное»:
Эллиот Аронсон «Общественное животное»:
«А теперь взглянем на наше собственное общество. Создается впечатление, что мы, американцы, представляем собой культуру, процветающую благодаря соревнованию, конкуренции: мы вознаграждаем победителей и отворачиваемся от побежденных. На протяжении двух столетий наша система образования была основана на соревно-вательности и законах выживания. За редким исключением, мы не обучаем детей любить учебу — мы учим их бороться за высшие оценки. Когда Грантленд Раис — журналист, пишущий о спорте, заявлял, что важно не то, проиграл ты или выиграл, а то, как ты играешь, он не описывал доминирующее начало американской спортивной жизни, а прописывал лекарство для лечения нашей зацикленности на выигрыше и ни на чем ином! Проявления этой невероятной культурной одержимости победой видны повсюду. Диапазон простирается от футболиста, рыдающего после поражения своей команды, до студентов-зрителей на стадионе, скандирующих: <Мы — номер один!>, от президентов типа Линдона Джонсона, чьи суждения во время вьетнамского конфликта были явно искажены неоднократно высказываемым им желанием не оказаться первым хозяином Белого дома, проигравшим войну, или Джорджа Буша, который в бытность свою президентом <мужественно> сражался со своим имиджем <слабака>, и до простого школьника третьего класса, презирающего одноклассника только за то, что тот не столь успешен в математике. Вине Ломбарди, очень успешный тренер профессиональных футболистов, подытожил все вышесказанное одной простой фразой: <Победа — это не самое важное; это — единственное, что важно>. То, что особенно пугает в подобной философии, — это ее приверженность идее: цель — победа — оправдывает любые средства, использованные вами, чтобы победить. Однако в любом случае, оглядываясь по сторонам и видя вокруг мир, полный раздоров, международной и межрасовой ненависти и недоверия, бессмысленной бойни и политических убийств, мы чувствуем, насколько оправданно наше недоверие к сегодняшней <ценности> такого поведения для выживания человечества. Вспоминая о том, что ядерных боеголовок, находящихся в арсеналах ведущих держав, хватит на то, чтобы полностью уничтожить все население планеты двадцать пять раз, я задаю себе вопрос: а не заходим ли мы слишком далеко, изготавливая все новые и новые боеголовки?»
— То же самое можно сказать и о нашем телевидении? Кто не смеялся над образами Рэмбо и Киборга, как все смеются на сентиментальным индийским кино? Голливудское кино такое же наивное, но по другому: здесь герой одиночка, сломав сопротивление всего мира, в конечном итоге через горы трупов приходит к победе. Кинозвезды — святые современных людей, на которых они ориентируются, и которым хотят подражать. Не потому ли единственную мировую звезду в образе бродяги, Чарли Чаплина, выслали из Америки по обвинению в коммунизме? Им нужны другие образцы для подражания — все эти Рэмбо и Кобры, образы насилия. И не потому ли Джером Селинджер так ненавидел кинематограф своего времени? Кино — это современный римский Колизей, с боями гладиаторов и дикими зверями, терзающими невинные жертвы. Если уже проводить параллели с Римской империей, то и Колизей — жив, он только перешел на экраны в виде боевиков и фильмов ужасов, которыми пропитана вся голливудская киноиндустрия. 58% всех телепрограмм содержат насилие — вдумайтесь в эти цифры. причем в 78% этих содержащих насилие программах отсутствуют какие бы то ни было угрызения совести, критика или наказание за совершение насилия. Фактически, около 40% инцидентов с насилием, показанных по телевизору, изображались героями, или другими образами, привлекательными для детей.
Эллиот Аронсон «Общественное животное»:
«А несколько лет назад некий мужчина въехал на своем грузовике прямо в окно переполненного кафе в городе Киллине (штат Техас), выскочил из кабины и начал вести беспорядочную стрельбу по находившимся там посетителям, К тому времени, когда прибыла полиция, он убил двадцать два человека, поставив, таким образом, ужасный рекорд, небывалый за всю историю Соединенных Штатов Америки. После этого он покончил с собой. В его кармане полицейские обнаружили корешок от использованного билета в кино, где показывали <Короля рыбаков> — фильм, в котором есть аналогичная сцена: некий безумец открывает огонь в переполненном баре, убивая несколько человек. И это не отдельные, никак не связанные между собой инциденты, вовсе нет. Много лет назад в одном общенациональном журнале были приведены описания следующих событий: В Сан-Франциско три девочки-подростка затащили двух других девочек помоложе на пустынную аллею и там подвергли их сексуальным домогательствам. В Чикаго двое мальчишек, угрожая взрывом самодельной бомбы, попытались выудить 500 долларов у одной из фирм. А в Бостоне молодежная банда живьем сожгла женщину, облив ее бензином. Во всех трех случаях представители полиции пришли к общему заключению: совершенные преступления были прямо инспирированы сюжетами, которые эти подростки могли видеть незадолго до того в телевизионном „прайм-тайме“> Подобные события придают кошмарный поворот язвительному высказыванию известного режиссера фильмов ужасов Альфреда Хичкока: <Один из величайших вкладов телевидения заключается в том, что оно вернуло убийство в дома зрителей, где ему и место>. Похоже, прав был и Оскар Уайльд, заметивший, что жизнь часто лишь имитирует искусство… было бы наивно отрицать, что насилие, представленное в средствах массовой коммуникации является одним из важных факторов, способствующих появлению насилия на улицах городов и в стенах наших домов. В конце концов это именно то общество, в котором ведущие телекомпании дрались между собой, не гнушаясь <подножками>, за право первыми выпустить в эфир экранизированную версию <Истории Эми Фишер>. Кто такая Эми Фишер? Девочка-подросток с нарушенной психикой, которая в самый разгар своей любовной связи с механиком, бывшим вдвое старше ее, постучала в дверь его дома и, когда ей открыли, застрелила его жену. И это именно то общество, где школьники младших классов говорят: <Hasta la vista, baby!> (<До скорого, крошка!>) — имитируя Арнольда Шварценеггера, когда он с каменным лицом прощается с жертвой, которую он случайно <замочил>. Само слово <замочил> — выразительный пример обыденности, с какой средства массовой коммуникации преподносят нашим подросткам убийство»
Эрих Фромм начал свое со знаменитой цитаты Дж. М. Кейнса о капитализме.
— «Капитализм — это поразительная вера в то, что наиболее порочные из людей, погрязшие в коррупции, чудесным образом приведут к самому светлому будущему человечества». Вы помните, как возразила на эти слова Маргарет Тетчер? — обратился он к Залу. — Она сказала:
Маргарет Тетчер «Мемуары»:
«Лично я не считаю, что капитализм, просто из-за того, что он отражает порочную человеческую природу, не может породить добропорядочное общество и цельную культур. Позитивный вывод, вытекающий из допущения, что эгоизм в целом преобладает в реальном мире, значит не меньше, а может быть даже и больше. Его смысл в том, что свободный рынок обладает колоссальными преимуществами, которые можно получить, не прибегая к нереальным домыслам о человеческой природе и попыткам насильственно придать ей форму или трансформировать»
Итак, теория научного эгоизма в основе философии свободного рынка, господа!
Эрих Фромм «Иметь или быть»:
«Вторая психологическая посылки индустриального века, а именно что индивидуальные эгоистические устремления ведут к миру и гармонии, а также росту благосостояния каждого, столь же ошибочна с теоретической точки зрения, и ее несостоятельность опять-таки подтверждают наблюдаемые факты. Почему этот принцип, который отрицал только один из великих представителей классической политэкономии — Давид Рикардо — следует считать справедливым? Если я эгоист, то это проявляется не только в моем поведении, но и в моем характере. Быть эгоистом — значит, что я хочу всего для себя; что мне доставляет удовольствие владеть самому, а не делиться с другими; что я должен стать жадным, потому что если моей целью является обладание, то я тем больше значу, чем больше имею; что я должен испытывать антагонизм по отношению ко всем другим людям: к своим покупателям, которых хочу обмануть, к своим конкурентам, которых хочу разорить, к своим рабочим, которых хочу эксплуатировать. Я никогда не могу быть удовлетворенным, так как моим желаниям нет конца; я должен завидовать тем, кто имеет больше, и бояться тех, кто имеет меньше. Но я вынужден подавлять эти чувства, чтобы изображать из себя (перед другими, как и перед самим собой) улыбающееся, разумное, искреннее и доброе человеческое существо, каким старается казаться каждый»
— Спасибо, друзья, — опять поднялся Бертран Рассел. — Будет небезынтересно обратится еще раз к статье из Википедии. Итак, что есть сегодня социальный дарвинизм:
Википедия:
«Элементы социал-дарвинистской теории используются различными консервативными движениями, сторонниками лессеферизма и милитаризма. В своих крайних проявлениях социал-дарвинизм служит основанием евгеники и расизма. В Соединенных Штатах писатели и мыслители золотого века, такие как Эдвард Л. Юмэнс, Уильям Грэем Самнер, Джон Фиск, Джон В. Бёрджесс и другие развивали собственные теории социальной эволюции в результате воздействия на них работ Дарвина и Спенсера. В 1883 Самнер издал очень авторитетную брошюру, названную, „Что социальные классы должны друг другу?“, в которой Самнер настаивал на том, что социальные классы ничего не должны друг другу. Самнер синтезируя идеи Дарвина с идеями капитализма свободного предпринимательства для оправдания этого капитализма. Согласно Самнеру, те, кто чувствует потребность помочь людям, не способным конкурировать за ресурсы, приведет свою страну к положению, где слабые и худшие люди будут размножаться быстрее сильных и лучших людей. В конечном счете, это ослабляет страну. Значительное большинство американских бизнесменов отвергло заявления Самнера, направленные против филантропии. Вместо этого эти бизнесмены давали миллионы долларов, чтобы построить школы, колледжи, больницы, художественные галереи, парки и т. д.. Социальный дарвинизм использовался, главным образом, в либеральных обществах, где индивидуализм оказался преобладающей точкой зрения. Сторонники социального дарвинизма считали, что прогресс общества будет способствовать индивидуалистической конкуренции. Другая форма социального дарвинизма была частью идеологических основ нацизма и других фашистских движений. Эта форма не предлагала выживание сильнейшего как социальный заказ для общества, а скорее оправдывала тип расовой и национальной борьбы, где государство направляло человеческое размножение через евгенику. Например, представители такого теоретического направления, как „дарвинистский коллективизм“ отделяли свои взгляды от индивидуалистического типа социального дарвинизма. Критики часто утверждали, что последствия применения политики „искусственного отбора“ с помощью концентрационных лагерей и газовых камер в нацистской Германии, в конечном счете, настроили людей против теории социал-дарвинизма. Как упомянуто выше, социальный дарвинизм часто был связан с национализмом и империализмом. Во время эпохи нового Империализма, концепция эволюции оправдывала эксплуатацию „низших рас высшими расами без всякого закона“. Элиты и сильные страны были составлены из белых людей, которые были успешными при расширении их империй и таким образом, эти сильные страны должны были выжить в борьбе за господство».
— Нечего там и обсуждать, — сказал Джон Милль, — Эгоизм плох и наши институты его стимулируют и консервируют. Но, увы, пока рыночных хаос единственная доступная модель общества. Для социализма надо созреть. Я писал об этом в своей биографии.
Дж. С. Милль, «История моей жизни и убеждений»:
«Если вкоренившийся эгоизм, образующий характер существующего общественного порядка, так глубоко вкоренился в нас, то это единственно потому, что все существующие учреждения благоприятствуют его развитию, и современные учреждения в известных отношениях более стремятся к этому, чем древние, так как случаи когда индивидуум призывается сделать что-либо для общества бескорыстно, гораздо менее часты в современной жизни, чем в мелких республики древности. Эти соображения не мешали нам считать безумием преждевременные попытки удалить частный интерес из общественных дел, когда еще не нашли или нельзя найти чем его заменить. Мы смотрели на все существующие учреждения и общественные порядки нашего времени, как „на чисто временное состояние“, и мы с удовольствием и интересом встречали всякую благородную попытку мыслящих людей (например кооперативные общества), попытку, предпринимавшуюся для развития в людях способности действовать под влиянием бескорыстных побуждений, ради общего блага»
— Поддерживаю тебя, Милль, — пожал ему руку Рассел. — Однако, мы сегодня обсуждаем не оптимальное устройство общества, а теорию дарвинизма и ее влияние на советскую и американскую культуру — основные стороны холодной войны.
Мы можем заключить, что и советская культура и американская культура в равной степени пропитаны дарвинизмом. Разница только в том, что в Америке преобладает индивидуальный дарвинизм, а в советской культуре –дарвинизм групп, наподобие фашистских обществ. Здесь друг друга выживают со свету индивиды, там друг друга уничтожают группы и классы. Разница небольшая. Ибо основной принцип дарвинизма об элиминации этики и победы любой ценой остается сохранен в обеих системах. Сила есть право там, где уровень сознания игнорируется.
— Однако, вы так и не доказали мне в чем моя теоретическая ошибка! Это только игра словами. Вы много говорили об американской культуре, но ничего не сказали о моей теории «Происхождения человека»! Итак, вы согласны что в теории я прав, и что вам просто не хватает смелости признать все последствия, которые проистекают из истинного положения вещей?
— Отнюдь. Это вторая часть нашего слушания. И мы теперь к ней переходим.
— Твоя теория, Чарльз, совершает роковую ошибку, когда устраняет качественное различие между человеком и животным, — сказал ему Ромен Роллан. — Мы все, интеллектуальная элита человечества, запечатлели в стихах и прозе, в литературной и автобиографической форме в бесчисленном множестве книг специфику духовной энергии, которая не имеет ничего общего с поведением животных. И когда ты пишешь, что медведь, который двигает палкой хлеб — это уже абстрактное мышление, которое через пару шагов приведет его на уровень ньютоновского мышления, ты говоришь не просто чепуху. Ты — безумен, Чарльз. Животные НЕ ИМЕЮТ НИ МЫШЛЕНИЯ, НИ ЧЛЕНОРАЗДЕЛЬНОЙ РЕЧИ. Об этом говорил еще Декарт, задолго до твоего появления на свет. Ты ведь не думаешь, что ты первый стал сравнивать человека с животными. И Декарт уже тогда сказал то, что есть главный аргумент против попыток устранить качественное различие между человеком и животным: разум человека делает его носителем духовной энергии, — энергии, которой нет, и не может быть у животных.
— Более развернутое опровержение твоей теории тебе даст Тесла, Черльз. — снова обратился к нему Бертран Рассел. — Это автор открытия психической энергии, который утверждает, что животное и человек отличаются именно психической энергией: у животного наличествует только биологическая энергия, а у человека и та и другая. И как видишь, это не отрицает происхождения человека от обезьяны. Просто в тот момент, когда у человека появилось мышление и разум, он перестал быть животным, он стал носителем психической энергии.
Автор теории говорит, что в сознании человека две энергии, и что их уже описали и религиозные пророки и ведущие психологи, но до сих пор не соединили в единую теорию психической энергии. Это те энергии добра и зла, о которых говорил на прошлом слушании Солженицын. Те, которые Э. Фромм обозначил как «гуманистическую совесть и авторитарную совесть (тщеславие)», и те, которые С. Милграм обнаружил в своих знаменитых экспериментах на «подчинение авторитету». Я тоже писал об этих двух энергиях в книге «Власть»: я говорил, что человеком движет любовь к энергии (закон сохранения силы), и что эта любовь может принять две формы: насилия или любви к науке. Тесле оставалось только обобщить все наши наблюдения. Теперь у нас есть теория психической энергии, Дарвин!
Глава 6
Английский эмпиризм и Немецкий Идеализм. Суд над разрушенным мышлением
Бурный всплеск эмоций вокруг Храма Духа Человеческого становился все интенсивнее, и все неуправляемее. Толпы разъяренных людей ежедневно выходили на митинги, ратуя за снос этого памятника мировому интернационалу, воплотившемуся в гениях всего рода человеческого. «Это наши гении!», — настаивали несчастные люди, отравленные глупостью национализма. «Мы не позволим отнимать наши национальные святыни!» — вопили они.
Рационалисты всех стран плотным кольцом окружили Храм Духа, решившись лечь вокруг него замертво, но не уступить святыни, воплотившей в себе единую природу человека, и божественный свет в высоком разуме и добродетели самых выдающихся людей всех времен и народов.
При таких обстоятельствах настроение обитателей Храма Духа становилось все тревожнее. Если они не сумеют договориться между собой, как же тем простым людям что борются вокруг Храма, найти общий язык. Решено было вынести на слушания Большого Суда осевую проблему, разделившую интеллектуалов всех времен: Рационализм против Эмпиризма, Объективизм против Субъективизма.
Ромен Роллан сказал вступительное слово:
— Р. Роллан «Воспоминания»:
«Бог — необходимость, необходимость для нашей природы, порожденная теми закономерностями, которые управляют нашим духом. Зачем же нам уклоняться от законов своей собственной природы. Благо всякого существа не в том, чтобы бороться против этих закономерностей, а в том, чтобы слиться с ними, уподобиться им по примеру стоиков, для которых необходимость совпадает с духовной свободой».
Никто другой как Рене Декарт взялся открывать слушания по этому, столь дорогого его сердцу вопросу.
— Уважаемые Духоборцы! Друзья и товарищи! Настал тот торжественный день, когда ни нам ни вам уже не удастся отделаться спекулятивной болтовней, а придется доказать правоту своих суждений. Долгие века, со времен рождения Философии в Греции, шел этот диспут о рационализме и эмпиризме. Настало время, настал день и час, когда мы должны разрешить его раз и навсегда!
Ты, дорогой друг, Бертран Рассел, пишешь в своей знаменитой Истории западной философии, что современная философия началась с моей рационалистической философии. Я благодарен тебе друг за высокую оценку! Но позволь с тобой не согласиться! Моя философия — продолжение философии рационализма Платона и Стоиков. Конечно, Новое время внесло свои коррективы, мы говорили уже не просто об Идеях, не просто о Мире Идей, независимом от нашего материального мира, — мы говорили о проверке теории опытом, и не только говорили, но много работали в этом направлении. Но в остальном Рационализм Платона — это тот классический рационализм, который и сегодня лежит в основе всей философии рационализма. Разве Царство Духа, которое проповедовал Христос, не есть этот прекрасный Мир Идей, мир интеллекта, законов природы, установленных богом? Таким его видите вы, Ньютон и Лейбниц, таким его видишь ты, дорогой Эйнштейн, таким он предстает у вас, Шеллинг и Кьеркегор, таков он и в философии объективного рационализма у тебя, Айн Ренд, и у тебя Альбер Камю! И в твоей философии деизма, Томас Пейн! Я читал твою прекрасную книгу «Век разума» и был очарован твоей глубиной и проницательностью, твоим видением философии рационализма. И ты, Бертран Рассел, известный всему миру рационалист. Позволю себе процитировать твое определение материи: ««Мое собственное определение «материи» может показаться неудачным; я определил бы ее как то, что удовлетворяет уравнениям физики». Это очень удачное определение материи! Нет у рационалистов другого определения! Спроси вот хотя бы у своего друга Эйнштейна! А твоя критика философии Юма и философии немецкого идеализма оказала неоценимую услугу философии рационализма.
В чем же состоит существо философии рационализма? И почему эта философия есть основа мышления и основа науки, и вне этой философии мышление и наука разрушаются? Как прав ты был Шеллинг, когда обрушился со всей яростью на школу немецкого идеализма, на своих вчерашних преподавателей и одноклассников с критикой их субъективизма! Увы, и вся твоя страстная энергия не защитила Рационализм от агрессивной атаки Эмпиризма и Немецкого Идеализма. Да, друзья, здесь я вижу начало современной философии Нового времени. Такого извращения мысли не знала античность!
Уже в античность мнения разделились: античность вообще характерна своей двойственностью. С одной стороны школа Платона и стоиков, с другой стороны — Аристотель, скептики и софисты. Первые — рационалистическое направление философии, — вторые — материалисты и субъективисты. Ленин был прав, когда говорил, что Аристотель критиковал Платона с позиций материализма. Мы помним, что Аристотель на две тысячи лет победил Платона. И как прав ты в Истории западной философии, Бертран Рассел, когда пишешь, что Аристотель на две тысячи лет затормозил развитие науки.
Сегодня у скептиков и софистов античности есть широкая сеть различных направлений последователей. Английский эмпиризм в лице Давида Юма и Гоббса (я отказываюсь относить к эмпирикам Локка и особенно Бэкона, которые были рационалистами), немецкий идеализм Канта, Фихте и Гегеля, который стал реакцией на философию Юма, и философия Ницше и Сартра, Гуссерля и Хайдеггера, философия А. Бергсона, философия М. Фуко и Т. Куна, К. Леви-Стросса и А. Бретона, диалектический материализм Маркса, Энгельса и Ленина, позитивизм О. Конта и Э. Маха. Как можно видеть, последователей действительно много.
Что же стало с философией рационализма, которой все эти люди с таким остервенением себя противопоставили? Кто последовал за нами? У нас тоже есть великие имена, и я о них уже говорил! Прежде всего, это великие физики: не только Ньютон, Лейбниц, Эйнштейн, но и Никола Тесла, Лауэ, Планк, Максвелл, Фарадей, Больцман. Это Томас Пейн и Вольтер, это Альбер Камю и Айн Ренд, это Шеллинг и Кьеркегор! Это Ромен Роллан и Махатма Ганди, Эрнст Ренан и Карл Ясперс, Альберт Швейцер и Жюльен Бенда, Джон Милль и Томас Карлейль, Генрих Манн и Готфрид Лессинг! И есть совсем свежее имя современного ученого, открывшего психическую энергию, который всецело стоит на позициях философии рационализма! Мы знаем ее, это Тесла! В нашем лагере тоже прибыло! Конечно, эти имена не так известны как имена Канта и Гегеля, Ницше и Сартра, но однажды они займут место, которого заслуживают, потому что истину еще никто не смог остановить!
Вы все помните, безусловно, мою переписку с Гоббсом, где рационалист борется с предрассудками эмпирика, — сказал Рене Декарт, отирая пот со лба. — Наша дискуссия не дала никакого результата. Зато книга Давида Юма «пробудила от догматического сна» Канта, и он написал свою «критическую философию» ему в ответ. Так, английский эмпиризм Гоббса и Юма и немецкий идеализм в лице Канта, Фихте и Гегеля зачали современную философию агностицизма и субъективизма. Их первым совместным ребенком стала философия Ницше, потом Сартра. А потом этот поток уже было не остановить. Философия, которая разрушила мышление! Философия, которая стала базисом шизоидной мысли, оторванной от реальности и науки. Французские философы, которые родились из этого симбиоза эмпиризма и субъективного идеализма, считали своим долгом сначала отмежеваться от меня, от рационализма Рене Декарта: над «картезианством» только немой не посмеялся. Сартр, Фуко, Леви-Стросс — все считали себя обязанными сказать что Декарт — дурак. Зато какие герои для них Кант и Гегель, Ницше и Маркс! Редкие люди выступили в защиту рационализма. Фридрих Шеллинг был в первых рядах на этой войне, за что заслужил нашу общую благодарность и бессмертную славу. Сегодня славны его противники, но придет его час! Альбер Камю выступил против философии Ницше и Сартра, чем навлек на себя гнев Сартра. Айн Ренд выступила против философии Канта и Ницше. Книга Бертрана Рассела об Истории западной философии, безусловно, поддержала позиции рационализма, поскольку эмпиризм Гоббса и Юма в ней критикуется, а философия Канта, Гегеля и Ницше названа ложной. Наконец, Ленин предпринял попытку выступить против субъективного идеализма и эмпиризма в книге «Материализма и эмпириокритицизм». Однако, критиковать эмпириков с позиций материализма нелепость, ему правильно возражали эмпирики что «объективная действительность» в устах материалиста — сущая мистика. Он и был мистиком как все последователи немецкого идеализма. Серен Кьеркегор отважно выступил против гегельянства. Эти славные борцы за рационализм потерпели сокрушительное поражение: эмпиризм и немецкий идеализм праздновали свою победу.
Рационалист утверждает, что Интеллект первичен. Интеллект как форма космоса, выложенная законами природы. Как хорошо ты сказал, Бертран Рассел: материя, которая удовлетворяет уравнениям физики! Уравнения физики, уравнения химии и биологии, математики и геометрии — все это интеллектуальная первооснова космоса. Это творение, создание космоса, выраженное в интеллектуальных формулах энергий природы. Материя — всего лишь вещественное содержание этого интеллектуального «скелета», этих «уравнений физики», которые наполняются существованием различных природных энергий: электрической, биологической, атомной, химической, механической, тепловой и тд тп
Что есть тогда человек? Человек также детерминирован законами природы как весь прочий мир. Также имеет в основе своей «общую природу» законов интеллекта, и также материален. Но он больше обычной материи, потому что способен понимать эти законы природы! Видеть интеллектуальную форму заложенную богом в основу космоса! И это видение законов природы — есть сущность человека. «Я мыслю, следовательно, я существую», именно это хотел я сказать этой, теперь уже знаменитой фразой. Мы мыслим, следовательно, мы существуем! Наше мышление и законы природы — два полюса единого космического интеллекта: активный и пассивный его полюса. Когда ты Рассел рассказываешь о моей философии рационализма, ты хорошо объясняешь, что я понимаю под теорией познания: проникновение в интеллектуальную сущность вещей, видение их закономерности. То, что ты Платон называешь, «коснуться умом в вещах того, что родственно уму», то есть законов природы, пассивного интеллекта. То, что ты Спиноза, называешь интеллектуальной любовью к Богу: стремление мышления к познанию необходимости, то есть детерминированного законами космоса.
Как красиво сказал об этом Ф. Бэкон в «Новом органоне»:
«Когда же все это будет развито и когда наконец станет ясным, что приносила с собой природа вещей и что — природа ума, тогда будем считать, что при покровительстве божественной благости мы завершили убранство свадебного терема Духа и Вселенной».
И наше определение свободы известно еще со времен стоиков: свобода как осознанная необходимость. Свобода познать себя, и быть самими собой. Не выйти за пределы необходимости данной богом, но найти свою природу, узнать ее, и контролировать ее через контроль законов природы. Вот что значит быть свободным и одновременно подчиняться необходимости природы.
Какую свободу принесли нам вы, эмпирики и субъективисты? Вы, разрушившие наш интеллектуальный космос законов природы? Вы, доказывавшие, что законов природы нет и быть не может. С этого утверждения начинается знаменитая философия Давида Юма. Он утверждает, что человек может наблюдать последовательность событий, но не может наблюдать причинные связи. А значит, он самовольно связывает последовательность событий в законы, тогда как его утверждения голословны.
Здесь Кант «проснулся от догматического сна», и ответил Давиду Юму. Он сказал ему в «критической философии», что других законов природы не бывает, только те, которые человек придумывает сам. Потому что, говорит ему Кант, Пространство и Время — это только иллюзия, которую создает наше сознание, и эта иллюзия сознания связывает все вещи в законы. А сами вещи мы не можем ни знать, ни видеть. Таким образом, Кант разрушил интеллектуальный космос из заложенных творцом законов природы — он также его отрицает, как и Юм. Сознание человека у Канта больше не является частью божественного интеллекта, мышлением, которое имеет ключ к интеллектуальной форме космоса. Для Канта сознание всего лишь субъективный способ восприятия человеком мира. Это уже не интеллект, который входит в объективный мир и открывает его законы и контролирует эти законы. Это уже просто субъективное свойство материи все связывать в законы. Практика опровергает Канта лучше любой критики: ведь если бы человек фантазировал мир, он не смог бы его контролировать. А посмотрите на современную технику. «Материя — это то, что удовлетворяет уравнениям физики!»
Так, эмпирик Юм и идеалист Кант разрушили все здание философии рационализма: и пассивный интеллект законов природы и активный интеллект мышления, имеющий доступ к этим законам природы. Разрушили представление об «Общей природе» человека, выраженной в законах природы и подчиняющихся общей необходимости, с относительной свободой контроля законов природы, с доступом к силе энергий природы! Что они дали нам взамен? Мистическую теорию абсолютной свободы сознания, раздутое «эго» «законодательствующего разума», а значит войну всех против всех.
Действительно, Фихте в своей философии, которую он называл продолжением и завершением философии Канта, отказался от «вещей в себе», от объективного мира, недоступно субъективному восприятию человека, и уже установил абсолютный субъективизм «абсолютного Я». Сознание у Канта абсолютно свободно устанавливать себе какие угодно законы, но все же оно существует в мире, ему неподвластном. У Фихте весь мир лежит у ног абсолютной воля Я человека. Гегель пошел еще дальше. Он превратил это «Я» человека в мировой дух, который сам себе устанавливает законы, меняет их, когда ему вздумается, а потом просыпается в человеке. Он сделал попытку уйти от субъективизма Канта, но только усугубил ситуацию, поскольку его мировой дух — не установленные законы природы, которые можно познавать, а постоянно меняющиеся «становление» субъекта, за которым человеческому разуму не угнаться. Так, сказочники немецкого идеализма создали мистику абсолютной свободы сознания человека, разрушив вместе с рационализмом само понятие интеллекта, понятие мышления и научную методологию.
Если для рационалиста наука определяет границы его относительной свободы, то для субъективиста свобода рисует границы науке. Рационалист ищет не свободы, а единства с природой, где он мог бы быть самим собой. Он свободен, когда реализованы потенции его природы, когда ему доступно научное знание, контроль природных энергий и доступ к этим энергиям, доступ к своей психической энергии в дружбе, доверии и сотрудничестве с людьми. Субъективист ищет абсолютной свободы своего «Я», настолько, что готов и интеллекту приписать границы и правила, вместо того чтобы подчиняться необходимости интеллекта: и в законах мышлениях, и в открытых законах природы. Вместо этого он отрицает, законы природы и отрицает законы мышления, и объявляется себя абсолютным монархом с абсолютной свободой воли. Таков «художник-творец» у Ницше и у Сартра, таков Абсолют Гегеля и «Законодательствующий разум» Канта, самовольно издающий законы для себя и для природы, вместо того, чтобы подчиняться им.
Это отличие в понимание духовной энергии человека (отличие между свободой осознанной необходимости и между свободой абсолютной свободы воли) — есть отличие между здоровым научным сознанием человека, и нездоровой шизоидной мистификацией сознания. Неслучайно, все кто приближался к немецкому идеализму слишком близко, тяжело заболевали. И в первую очередь сами немцы. Разумеется, мистическая интоксикация была у людей и до философии немецкого идеализма, однако эта философия стала некоей кульминацией ее развития.
На этом месте посчитал нужным вмешаться Томас Манн.
— Да, Декарт прав, — сказал он трагическим голосом. — Мы немцы, потерпели сокрушительное поражение с тех пор, как основой нашей культуры стала философия субъективного идеализма. Как высок и благороден гений, раскрывающийся в даровании наших философов! Да, я настаиваю на том, что гений Канта, гений Фихте, гений Гегеля и Шопенгауэра, гений Ницше, бедного безумного Ницше — велик и благороден! Может быть самое великое, что есть у немцев! Кто-то из них писал, что философия Канта вознесла человеческое «Я» на невиданную до тех пор головокружительную высоту! Разве это не прекрасно само по себе, разве это не высокое искусство само по себе?
Об этом я писал в «Докторе Фаустусе». Уже названием книги я хотел сказать о гении немцев, свыше всякой меры одаренных духовно. Я хотел напомнить о твоем «Фаусте», ты, гордость нашего великого народа. Я писал та о Бетховене, чей героический дух воспет тобой, благородный Ромен Роллан. Я дал рассказчику твое имя, Серен Кьеркегор, чтобы отмежеваться от гегелевского духа. Кто жестче меня понимает безумие и провал всего священного духовного энтузиазма немцев? Разве не отразил я его в этой книге? Вы только послушайте!
Томас Манн «Доктор Фаустус»:
«Да, мы пропали. То есть я хочу сказать: мы проиграли войну, — но ведь это означает нечто большее, чем просто проигранная компания, это ведь на самом деле значит, что пропали мы, пропало наше дело и наша душа, наша вера и наша история. С Германией покончено, с ней будет покончено, близится невиданная катастрофа — экономическая, политическая, моральная и духовная, словом всеобъемлющая; не скажу чтобы я этого желал, ибо это –отчаяние, это — безумие. Не скажу чтобы я этого желал ибо слишком глубоко мое горькое сострадание, мое сочувствие моему несчастному народу, о его подъеме, порыве, прорыве, о народном возрождении, об этом чуть ли не священном экстазе, к которому правда в знак его ложности примешивалось многое от хамства, от гнуснейшей мерзопакостности, от грязной страсти растлевать, мучить, унижать, и который как ясно каждому посвященному уже нес с собой всю эту войну, всю эту войну — у меня сжимается сердце от сознания, что огромный капитал веры, воодушевления, исторической экзальтации оборачивается ныне беспримерным банкротством. Я знаю чего желал, я буду это приветствовать: из ненависти к преступному пренебрежению разумом, к греховному бунту против правды, к разнузданно-пошлому культу дрянного мифа, к порочной путанице подменяющей ценное бесценным, к глубокому злоупотреблению, к жалкой спекуляции старинным, заветным, исконно немецким — всем, из чего глупцы и лжецы гнали для нас свое ядовитое зелье. За хмель которым мы упивались долгие годы обманчивого кутежа и в котором напропалую бесчинствовали, надо платить. Чем? Я уже написал это слово, я назвал его в связи словом „отчаяние“ Не стану его повторять. Нельзя дважды преодолеть тот ужас, с каким выше, досадно расплывшимися буквами, я его написал».
Да, друзья, это слово «безумие». И мне известно, что гитлеровская Германия обезумила! И мне также известно, что один этот проходимец никогда бы ничего не сделал, если бы гений немцев не стал их слабостью! Они искали «подъема и прорыва» в «священном экстазе» и за это их покарал демон! За самый высокий ум он сделал их безумными! За самое честное сердце он сделал их подлецами! За самую христианскую правду он сделал их лжецами и дураками! Вот о чем моя книга!
Не вините наших гениев, вините злые силы, которые вмешались, чтобы отомстить немцам за их гениальность!
Тут встал Серен Кьеркегор со своей ироничной улыбкой на устах.
— Уважаемые Духоборцы! Уважаемый Томас Манн! Я очень польщен, что ты дал мое имя своему герою в «Докторе Фаустусе». Однако, позволь не согласится с твоими выводами. Гений твоих соотечественников наказал сам себя, зачем суесловить о вмешательстве демона? Конечно, мы все с тобой согласны что немцы очень одаренны духовно, что они расположены к абстрактной мысли. Для науки такие способности необходимы. Но, увы, пока настоящей науки нет, очень велика опасность слишком далеко улететь от реальности с такими головокружительными высотами абстракции мысли. Я в «Болезни к смерти» называю это уйти от необходимого, и потеряться в кривом зеркале возможного. Если ты не видишь, что Кант, Фихте, Гегель, и Ницше, этот остов немецкого идеализма, потерялись в фантазиях воздушных замков, если ты не видишь, что высота, на которую их Эго занесла эта философия, неизбежно должна была сбросить их и разбить, просто потому что она была высотой воздушного замка на песке, то ты сам остаешься мистиком. И ты так и не понял причин этого безумия, и неизбежного поражения этого безумия. Это философия абсолютной свободы Я, которое свободно от своей природы, от необходимости, установленной в законах творца, — вот где великий грех немецкого идеализма, грех, который я назвал «болезнью к смерти». Ибо, этот грех не только ведет к потере всякой свободы, но и к тому безумию и поражению, о котором ты говоришь.
Вот что я писал об этом
Кьеркегор «Болезни к смерти»:
«Это Я, которым стремится стать этот отчаявшийся, по сути есть Я, которое таковым не является (ибо стремиться быть таким Я, каким он на самом деле есть, — это сама противоположность отчаянию), то, к чему он стремится на деле, — это отделить свое Я от его творца. Однако это ему не удается, несмотря на то, что он отчаивается, — и, несмотря на все усилия, которые он прилагает для того, чтобы отчаиваться, этот творец остается самым сильным, и принуждает его быть тем Я, которым он не желает быть. Таково отчаяние, эта болезнь Я, „смертельная болезнь“. Отчаявшийся — это больной к смерти. Более чем какая-либо иная болезнь, эта болезнь направлена против самой благородной части существа. Все равно вечность заставит раскрыть отчаяние его состояния и пригвоздит его к собственному Я… Ведь, в конце концов, все здесь зависит он произвола Я. Стало быть, отчаявшийся человек только и делает, что строит замки в Испании и воюет с мельницами. Сколько шума всегда о добродетелях такого постановщика опытов! Эти добродетели на мгновение очаровывают, подобно восточному стиху: такое владение собою, каменная твердость, вся эта атараксия и так далее, они как из сказки. И они действительно выходят прямо из сказки, ибо за ними ничего не стоит. Это Я в своем отчаянии хочет вкусить наслаждение самому создавать себя, облекать себя в одежды, существовать благодаря самому себе, надеясь стяжать лавры поэмой со столь искусным сюжетом, короче, так прекрасно умея себя понять. Но что он подразумевает под этим, остается загадкой: ибо в то самое мгновение, когда он думает завершить все сооружение, все это может, по произволу, кануть в ничто. Это Я, отрицающее конкретные, непосредственные данности Я, возможно, начнет с того, что попытается выбросить зло за борт, притвориться. что его не существует, не пожелает ничего о нем знать. Но это ему не удастся, его гибкость и искусность в опытах не доходит до такой степени, как, впрочем, и его искусность строителя абстракций; подобно Прометею, бесконечно негативное Я чувствует себя пригвожденным к такому внутреннему рабству».
— Я поддерживаю Кьеркегора, — сказал, поднимаясь на кафедру, Альбер Камю. —
А. Камю «Бунтующий человек»:
«Те, что все отрицают и дозволяют себе убийство, — Сад, денди-убийца, безжалостный Единственный, Карамазов, последыши разнузданного разбойника, стреляющий в толпу сюрреалист — все они добиваются, в сущности, абсолютной свободы, безграничного возвеличивания человеческой гордыни. Обуянный бешенством нигилизм смешивает воедино творца и тварь. Устраняя любое основание для надежды, он вбрасывает все ограничения и в слепом возмущении, затмевающем даже его собственные цели, приходит к бесчеловечному выводу: отчего бы не убить то, что уже обречено смерти».
Да, я тоже писал о том, что есть две духовные энергии: одна демоническая упертость против творца, а другая здоровая, свобода осознанной необходимости. Первое есть поиски абсолютной свободы, отрицающая науку, добродетель и общую природу человека. Вторая есть относительная свобода, подчинение законам мышления и законам природы, единение с человеческим духом рационализма и добродетели.
В свое время мы поссорились по этой причине с Сартром. Мне стала противна его философия этого раздутого Эго немецкого идеализма, этой демонической свободы, которая отказывается признавать законы природы и общую природу человечества! И я написал книгу «Бунтующий человек», где со всей ясностью выступил против философии Ницше, Гегеля, Маркса, против сюрреализма Андре Бретона, против всякой субъективности, о которой так хорошо сказал Кьеркегор в «Болезни к смерти».
А. Камю «Бунтующий человек»:
«Анализ бунта приводит по меньшей мере к догадке, что человеческая природа действительно существует, соответственно представлениям древних греков и вопреки постулатам современной философии. Точно так же в XIX в. все научные дисциплины преодолели неподвижность и отошли от идеи классификации, что было характерно для научной мысли XVIII в. Подобно тому как Дарвин сменил Линнея, философы непрерывной диалектики сменили гармоничных и бесплодных конструкторов разума. С этого момента возникает идея (враждебная всей античной мысли, которая частично обнаруживала себя в революционном французском духе), что человек не обладает данной ему раз и навсегда природой, что он не завершенное создание, а становление, творец которого отчасти он сам. С Наполеоном и Гегелем, этим Наполеоном от философии, начинаются времена действенности. Но в то же время разум у Гегеля охвачен дрожью безумия, в него внесена безмерность, и результат — налицо. Разум, находящийся во власти подобного романтизма, — это уже не что иное, как неукротимая страсть.»
У Сартра, который понимает человека как художественный проект, реализующий самого себя, где сам человек и бог и творец, так что ни прошлое «ничто под небесами» не может помешать ему реализовать свою абсолютную волю, моя книга вызвала отвращение. Потому что я вернулся к тебе Декарт, потому что мне противен иррационализм и отрицание законов природы, еще противнее мне нигилизм и отрицание общей природы и общей этики человечества. Да, я предстал там рационалистом и гуманистом, и это вызвало отвращение у ницшеанца Сартра. И я тоже разделил две духовные энергии человека, когда говорил о демоническом бунте (люцефирианском) романтиков с одной стороны, и о античном бунте рационалистов — с другой стороны. Первое есть та шизоидная экзальтация абсолютной свободы, которая высвобождает безумию и агрессию в человеке; второе — те высоты здорового духа, которые дают человеку его великую силу в научном мышлении, и в единении сотрудничества и дружбы.
А. Камю «Бунтующий человек»:
«Ненависть к формальной добродетели, этой ущербной свидетельнице и защитнице божества, лжесвидетельнице на службе у несправедливости, остается одной из пружин сегодняшней истории. «Нет ничего чистого» — от этого крика судорогой сводит наше столетие. Нечистое, то есть история, вскоре станет законом, и пустынная земля будет предана голой силе, которая установит или отринет божественность человека. Тогда насилию и лжи предаются так, как отдают себя религии, — в том же самом патетическом порыве. Но первой основательной критикой чистой совести, разоблачением прекрасной души и выявлением недейственности этих Добродетелей мы обязаны Гегелю, для которого идеология истины, красоты и добра есть религия людей, которые ими не обладают.
Действительно, романтизм с его люциферианским бунтом выльется только в авантюры воображения. Так же как у Сада, его отличие от античного бунта выразится в том, что он сделает ставку на индивида и зло. Акцентируя силу вызова и отказа, бунт на этой стадии забывает о своей позитивной стороне. Поскольку Бог взывает ко всему доброму в человеческой душе, нужно превратить все доброе в посмешище и выбрать зло. Таким образом, ненависть к несправедливости и смерти приведет если не к осуществлению, то, по крайней мере, к апологии зла и убийства. Это обусловливает нигилизм и снимает запрет с убийства. Убийство вскоре станет привлекательным. Достаточно сравнить Люцифера в средневековых изображениях с романтическим Сатаной. «Печальный очаровательный юноша» (Виньи) занимает место рогатой твари. «Красой блистая неземной» (Лермонтов), могучий и одинокий, страдающий и презирающий, он убивает, не задумываясь. Но его оправдывают страдания. Поэтому понятно замечание Андре Бретона о Саде: «Конечно, ныне человек может слиться с природой только через преступление; остается разгадать, не является ли это одним из самых безумных и неоспоримых способов любить». Вот почему наследие романтизма усвоил не Гюго, пэр Франции, а Бодлер и Ласенер*, поэты преступления. По словам Бодлера, «все в этом мире источает злодеяние — и газета, и стена, и человеческое лицо».
В противоположность этой абсолютной свободе демонизма, которую проповедует немецкий идеализм, романтизм и дендизм, мы проповедует общую природу человека, относительную свободу осознанной необходимости рационалистов, добродетель взаимного уважения и дружбы.
А. Камю «Бунтующий человек»:
«Хотя бы на мгновение. Но пока достаточно и этого, чтобы сказать, что предельная свобода — свобода убивать — несовместима с целями бунта. Бунт ни в коей мере не является требованием тотальной свободы. Напротив, он призывает к суду над ней. Он по всей справедливости бросает вызов неограниченной власти, позволяющей ее представителям попирать запретные границы. Отнюдь не выступая за всеобщее своеволие, бунтарь хочет, чтобы свободе был положен предел всюду, где она сталкивается с человеком… В этом глубочайший смысл бунтарской непримиримости. Чем более бунт осознает необходимость соблюдения справедливых границ, тем неукротимей он становится. Бунтарь, разумеется, требует известной свободы для себя самого, но, оставаясь последовательным, он никогда не посягает на жизнь и свободу другого. Он никого не унижает. Свобода, которую он требует, должна принадлежать всем; а та, которую он отрицает, не должна быть доступна никому. Бунт — это не только протест раба против господина, но и протест человека против мира рабов и господ. Стало быть, благодаря бунту в истории появляется нечто большее, чем отношение господства и рабства. Неограниченная власть уже не является в нем единственным законом. Во имя совсем иной ценности бунтарь утверждает невозможность тотальной свободы, в то же время требуя для себя свободы относительной, необходимой для того, чтобы осознать эту невозможность. Каждая человеческая свобода в глубочайшем своем корне столь же относительна. Абсолютная свобода — свобода убивать единственная из всех, не требующая для себя никаких границ и преград. Тем самым она обрубает свои корни и блуждает наугад абстрактной и зловещей тенью, пока не воплотится в теле какой-нибудь идеологии. Стало быть, можно сказать, что бунт, ведущий к разрушений алогичен. Будучи поборником единства человеческого удела бунт является силой жизни, а не смерти. Его глубочайшая логика — логика не разрушения, а созидания».
Жюльен Бенда встретил выступление друзей громкими аплодисментами.
— Ты, Альбер Камю, написал великую книгу! — сказал он. — Дай я пожму твою честную руку! Как мужественно ты выступил против иррационализма и нигилизма немецкой философии, и романтического экзистенциализма! Однако, позволь тебе сказать, ты очнулся только после Второй мировой войны, когда немцы уже проявили все безумие своего «обманчивого куража», как сказал Томас Манн. Я же написал свою книгу «Предательство интеллектуалов» накануне Второй мировой! И все мои опасения вскоре полностью подтвердились! И тогда мою книгу издали второй раз. Ты думаешь, даже эта страшная война смогла придать моим словам силу? О них тут же забыли. А немецкий идеализм живее всех живых. Вот что я тогда писал.
Ж. Бенда «Предательство интеллектуалов»:
«Напомним, что в истории философии почитание единичного, индивидуального — это вклад немецких философов (Шлегеля, Ницше, Лотце), тогда как метафизическое преклонение перед всеобщим (соединенное даже с некоторым пренебрежением к экспериментальному) — преимущественно греческое наследие человеческого разума; так что и в этом отношении учение современных интеллектуалов в его глубинных особенностях означает торжество германских ценностей и поражение греческой культуры. …Сегодняшняя действительность дает еще больше оснований для такого утверждения. Признанные учители наших поэтов (сюрреалистов) — Новалис и Гёльдерлин; наши философы (экзистенциалисты) объявляют себя приверженцами Гуссерля и Хайдеггера; триумф ницшеанства стал подлинно мировым».
Другим предательством интеллектуалов является, на протяжении двадцати лет, позиция многих из них в отношении последовательных изменений мира, особенно его экономических изменений. Она состоит в отказе от рассмотрения этих изменений с помощью разума (т.е. с точки зрения, внешней по отношению к ним) и от поиска их закономерностей, согласных с рациональными принципами; Это тезис диалектического материализма. Эта позиция, вопреки притязаниям тех, кто ее разделяет, никоим образом не является новой формой мышления, ≪новейшим рационализмом≫; она есть отрицание разума, если полагать, что разум состоит как раз не в том, чтобы сливаться с вещами, а в том, чтобы создавать в рациональных понятиях представления о них. Это позиция мистическая».
Я говорил о нашем сообществе Людей Духа, когда писал, что интеллектуалы хранили цивилизацию от агрессии бессмысленного насилия и от распространения права силы. Я говорил о том, что немецкая философия разрушила рационализм, который олицетворяли античные греки, Декарт, Спиноза, Ренан, Эйнштейн. Я говорил, что интеллектуалы предали нас, когда отказались от рационализма, когда современная философия стала выдавать за рационализм — мистику субъективизма, когда отказались от общей истины и от этики, разрушив само понятие истины и добродетели.
Ж. Бенда «Предательство интеллектуалов»:
«Позиция интеллектуала выражена в следующих словах корифея: ≪…Мы… разумеем жизнь человеческую, которая определяется не только кровообращением и другими функциями, свойственными всем животным, но преимущественно разумом, истинной добродетелью и жизнью духа≫.
«Я имею в виду тот класс людей, который я буду здесь называть интеллектуалами, обозначая этим именем всех тех, кто в своей деятельности, по существу, не преследует практических целей и, находя отраду в занятиях искусством, или наукой, или метафизическими изысканиями — словом, в обладании благом не временным, как бы говорит: ≪Царство мое не от мира сего≫. Когда Жерсон взошел на кафедру собора Нотр-Дам, чтобы заклеймить убийц Людовика Орлеанского; когда Спиноза, рискуя жизнью, написал на дверях подстрекателей к убийству де Виттов: ≪Ultimi barbarorum≫; когда Вольтер боролся за Каласа; когда Золя и Дюкло принимали участие в знаменитом процессе Дрейфуса, — эти интеллектуалы в самом высоком смысле исполняли миссию интеллектуалов; они служили отвлеченной справедливости и не пятнали себя страстью к чему-либо мирскому. Они не воспрепятствовали мирской части человечества наполнить историю распрями и кровопролитиями, но и не позволили ей сделать из ненависти религию и вменить себе в великую заслугу совершенствование разрушительных страстей. Только благодаря таким людям можно сказать, что на протяжении двух тысячелетий человечество творило зло, но поклонялось добру. Это противоречие было гордостью человеческого рода и создавало разлом, сквозь который могла проникнуть цивилизация. Однако в конце XIX века происходит радикальная перемена: интеллектуалы начинают потворствовать политическим страстям; накидывавшие узду на реализм народов теперь становятся его поощрителями».
Карл Поппер поддержал своих коллег в этом месте.
— Моя ненависть к Гегелю общеизвестна, — заявил старый философ. — И я уже однажды сформулировал «парадокс свободы»: абсолютная свобода сама себя отменяет, превращается в тиранию сильного над слабым, об этом вроде бы все уже сказали. Я в свое время говорил об этом применительно к свободе рыночной конкуренции и обосновывал необходимость вмешательства государства, чтобы защитить слабых от сильных. Меня тогда обозвали социалистом, хотя я сам всегда считал себя крайне правым. Маргарет Тетчер писала в своих мемуарах, что такое вмешательство в экономику, «социальная инженерия» только помешают. Я предлагал интервенцию государства. И сейчас считаю, что неконтролируемый рынок — это дикие джунгли.
Карл Поппер «Открытое общество и его враги»:
«Парадокс свободы в том, что свобода сама себя упраздняет, если она не ограничена. Неограниченная свобода означает, что сильный человек свободен запугать того, кто слабее, и лишить его свободы. Именно поэтому мы требуем такого ограничения свободы государством, при котором свобода каждого человека защищена законом. Никто не должен жить за счет милосердия других, все должны иметь право на защиту со стороны государства»
Долгими и продолжительными овациями духоборцы Храма Духа пригласили Альберта Эйнштейна сказать свое слово о победе рационализма над эмпиризмом.
— Вы помните, друзья, наш спор с великим физиком Нильсом Бором. Это был спор рационалиста и эмпирика. Я никак не мог примириться с тем, простите, глупостями, которыми Нильс Бор и др эмпирики объясняли чудеса, которые нам всем довелось наблюдать в экспериментах с квантами. Сказать глупость — не значит дать объяснение. Я до сих пор настаиваю, что вся так называемая «копенгагенская интерпретация» — только глупость и ничего больше. Она ничего не объясняет, только нагромождение слов.
Мои прогнозы тоже не оправдались, и они решили, что рационализм побежден. Нет, друзья, я уже тогда сказал, что такие проблемы решаются на другом уровне мышления, и что решение придет с открытием какой-то новой важной истины. Как прав я оказался! Моя интуиция меня никогда не подводила. Я хотел найти доказательство детерминизма причинных связей в том пространстве-времени, которое мы сформулировали для физики. Там не оказалось места квантам! Но ведь то, что вы называете открытием психической энергии, утверждает существование пространства-времени Духа, то есть пространства Интеллекта, наряду с пространством-временем физики. И тогда все чудеса квантов, которые не вписывались в «уравнения физики», только подтверждают теорию пространства-времени Духа. И значит, рационализм ставит жирную точку в этом вековом споре.
Что касается свободы, друзья, я уже писал, что не понимаю этого слова иначе, чем Спиноза. Мы, рационалисты, твердо убежденны в существовании законов природы. Я говорил, что даже полет насекомого заранее детерминирован. Свобода человека относительна, ее дает мышление, которого нет у другой материи. Но и мышление подчиняется законам природы, и мышление, не может больше чем контроль законов природы. Победа рационализма над эмпиризмом, над иррациональностью субъективизма — это прежде всего правильное понимание свободы человека. Для рационалиста основа существования — наука, стремление к истине, а свобода ограничивается научным мышлением. Для субъективиста основа существования — свободная воля, а мышление превращается в фантазии воздушных замков на песке. Это гибель науки.
На этом мудром заключении о разграничении абсолютной свободы мистического мышления, и свободы как осознанной необходимости философии рационалистов слушание по делу английского эмпиризма и немецкого идеализма было закончено.
Глава 7
Спенсер против Хайека, Мизеса и Поппера. Суд над коллективизмом
Главы австрийской школы экономистов, известные своим пристрастием к либерализму и ненавистью к социализму, потребовали Суда над Коллективизмом, уверяя духоборцев Храма Духа, что они уже много раз доказали порочность социализма, и им не составит никакого труда сделать это еще раз здесь, среды своих коллег ученых. Заявка была тотчас же удовлетворена и слушания Большого Суда на следующий день открыли Фридрих фон Хайек, Людвиг фон Мизес и Карл Поппер. Поддержать друзей пришла и Айн Ренд.
— Что происходит на этом Большом Суде величайших умов человечества? — не мог сдержать своего возмущения Хайек. — Все выглядит так, словно мы присутствуем не на интеллектуальном Олимпе всех времен и народов, а на каком-то жалком сборище политиканов, подтасовывающих результаты заранее! Я смело бросаю вам вызов в лицо! Тот факт, что подавляющее большинство здесь собравшихся — рационалисты и социалисты, вовсе не значит, что рационализм и социализм — победили! И что это есть истина, которой мы все должны подчиниться. Это всего лишь ваши предпочтения, господа, а нас, убежденных индивидуалистов и либералов, ничего не заставит переменить своего мнения. Даже большинство Большого Суда в Храме Духа!
— Уважаемый Фридрих фон Хайек! Приветствую тебя, друг! — сказал Бертран Рассел, пожимая руку коллеге. — Я помню интересную книгу, которую ты написал. «Дорога к Рабству». Мне было легко запомнить, потому что у меня есть книга с похожим названием «Дороги к Свободе». Да, ты убедительно доказываешь там, что коммунизм и фашизм — только разновидности социализма, тоталитарные системы плановой экономики, которые лишают людей физической и моральной свободы. Однако, ты сам себе противоречишь. Ты утверждаешь там, что понятия «либерал» и «социалист» — несовместимы, но в то же время, упомянув мое имя, характеризуешь меня как «либерального социалиста». Далее, ты утверждаешь, что всякий социализм — есть в основе своей коллективизм плановой экономики. Это твое утверждение далеко не самоочевидно. Ты иронизируешь над социалистическими взглядами Герберта Уеллса, одна и я, и Герберт Уеллс писали о другом социализме, суть которого в единстве интеллектуальном, духовном, психологическом. Моя критика Маркса сосредоточена на его «Экономизме», и на том что он презирал психологический подход, совершенно напрасно, на мой взгляд. Уеллс в книге «Боги как люди», где он рисует свою утопию социализма, так же подчеркивает, что людей объединяет не плановая экономика, и вообще не экономика, а естественное право законов психологии.
Ты знаешь мое кредо: истина прежде всего. Истина подправленная экономическими, политическими и даже моральными соображениями — уже не истина. Если бы гуманистическая этика совести и сочувствия противоречила природе человека, я первым бы отказался от этой этики. Но пока не доказано обратное, мы считаем гуманизм природой человека. Прошу тебя, расскажи нам свою истину, и если ты сможешь ее доказать, кто в Храме Истины посмеет тебе противоречить?
— Приветствую тебя, Рассел. Что ж, я действительно назвал тебя социалистом, работающим в либеральной традиции, но это не то же самое, что «либеральный социалист»!
Наши аргументы известны:
1.Всякий тоталитаризм — это коллективизм, основанный на плановой экономике. И в этом смысле коммунизм и фашизм только две стороны одной медали, только разные формы социализма
2. Либерализм — это свобода конкурентной экономики, но регулируемого рынка. Задача свободного государства только создавать людям условия для конкурентного производства и торговли, и устанавливать общий закон для всех. Государство не морально и не ответственно за индивидов. Мораль каждый выбирает себе сам. Нас обвиняли в Эгоизме! Неправда, индивидуалист — не значит эгоист! Индивидуалист — значит сам выбирает быть ему эгоистом или альтруистом! Если вам хочется использовать свою свободу для служения другим, никто вам в этом не препятствует в свободной экономике. Если вам хочется сосредоточится на своем благе — это тоже законный выбор каждого индивида.
3. В тоталитарных обществах все наоборот. Они укоряют нас в эгоизме, а себя называют моральными! Их мораль якобы — альтруизм, якобы служение обществу, общему благу. А в итоге получается, что у них не остается никакой морали, потому что для них это общее оправдывает все средства, индивиды становятся не самоцелью, а средствами для государственной машины.
Наверх в этих условиях всегда выбиваются худшие: такие кому не претит конформизм, такие кто может использовать насилие для подавления массового инакомыслия. Такие которым нравится чувствовать себя частью большой машины, у кого нет своей воли, своего я, своей ответственности, взглядов, словом, — личности. Разве немецкий, итальянский фашизм, советский коммунизм не доказали этого в равной степени? И не о том ли пишет и Айн Ренд?
Социалисты полагают, что если их стремление к коллективизму продиктовано высокими моральными побуждениями, то и само общество, будет добродетельным. Возможно, они на самом деле не хотели применять методов, к которому неминуемо ведет коллективизм, и все еще надеялись убедить большинство и прийти к согласию. Но мы понимаем, что в плановом обществе, речь не о согласии большинства, а о согласованных действиях группы олигархов, управляющих обществом. И такую группу будут представлять не лучшие, а худшие представители. Почему? Есть три причины. Во-первых, « чем более образованны и интеллигентны люди, тем более разнообразны их взгляды и вкусы и тем труднее ждать от них единодушия по поводу любой конкретной системы ценностей. Следовательно, если мы хотим достичь единообразия взглядов, мы должны вести поиск в тех слоях общества, для которых характерны низкий моральный и интеллектуальный уровень, примитивные, грубые вкусы и инстинкты». Во-вторых, «ведь проще всего обрести поддержку людей легковерных и послушных, не имеющих собственных убеждений и согласных принять любую готовую систему ценностей, если только ее как следует вколотить им в голову, повторяя одно и то же достаточно часто и достаточно громко». И в третьих, «человеческая природа такова, что люди гораздо легче приходят к согласию на основе негативной программы: образ врага — внутреннего, такого, как «евреи» или «кулаки», или внешнего — является непременным средством в арсенале всякого диктатора».
Ф. фон Хайек «Дорога к рабству»:
«Слово «индивидуализм» приобрело сегодня негативный оттенок и ассоциируется с эгоизмом и самовлюбленностью. Но противопоставляя индивидуализм социализму и иным формам коллективизма,
мы говорим совсем о другом качестве. Индивидуализм, уходящий корнями в христианство
и античную философию, впервые получил полное выражение в период Ренессанса и положил начало той целостности, которую мы называем теперь западной цивилизацией. Его основной чертой является уважение к личности как таковой, т.е.признание абсолютного суверенитета взглядов и наклонностей человека в сфере его жизнедеятельности, какой бы специфической она ни была, и убеждение в том, что каждый человек должен развивать присущие ему дарования.
Различные виды коллективизма, коммунизма, фашизма и пр. расходятся в определении природы той единой цели, к которой должны направляться все усилия общества. Но все они расходятся с либерализмом и индивидуализмом в том, что стремятся организовать общество в целом и все его ресурсы в подчинении одной конечной цели и отказываются признавать какие бы то ни было сферы автономии, в которых индивид и его воля являются конечной ценностью.
Благоденствие народа, так же как и счастье одного человека, зависит от множества причин, которые слагаются в бесчисленное множество комбинаций. Его нельзя адекватно представить как единую цель: разве что как иерархию целей, всеобъемлющую шкалу ценностей, в которой всякий человек сможет найти место каждой своей потребности. Выстраивая всю нашу деятельность по единому плану, мы приходим к необходимости ранжировать все наши потребности и свести их в систему ценностей настолько полную, чтобы она одна давала основание для выбора. Это предполагало бы существование полного этического кодекса, в котором были бы представлены и должным образом упорядочены все человеческие ценности.
Нас здесь не интересует вопрос, желательно ли существование такого полного этического кодекса. Можно ограничиться указанием на то, что до сегодняшнего дня развитие цивилизации сопровождалось последовательным сокращением областей деятельности, в которых действия индивида ограничивались бы фиксированными правилами. Количество же правил, из которых состоит наш моральный кодекс, последовательно сокращалось, а содержание их принимало все более обобщенный характер. От сложнейших ритуалов и бесчисленных табу, которые связывали и ограничивали повседневное поведение первобытного человека, от невозможности самой мысли, что можно делать что-то не так, как
твои сородичи, мы пришли к морали, в рамках которой индивид может действовать по своему усмотрению. Приняв общий этический кодекс, соответствующий по масштабу единому экономическому плану, мы изменили бы этой тенденции.
«Либеральный социализм», как его представляют себе многие на Западе, — плод чистой теории, тогда как в реальности социализм всегда сопряжен с тоталитаризмом. Коллективизм не оставляет места ни гуманистическому, ни либеральному подходу, но только открывает дорогу тоталитарному партикуляризму».
Ромен Роллан казался глубоко возмущенным выступлением Фридриха Хайека. Он гневно взошел на кафедру вслед за ним:
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.