Бесплатный фрагмент - Гости полуночные

Глава 1

Был поздний вечер, скорее — ночь, когда в дверь доктора Веретенникова постучали. Иван Демидович, отставной военный врач, официально не практиковал, но иной раз к нему обращались занедужившие знакомые или соседи, и старый доктор по доброте душевной никому не отказывал в помощи. Как медик, он и раньше не удивлялся поздним визитам, не удивился и на этот раз.

— Петюнька! — окликнул Веретенников подростка, заменившего недавно помершего старика-лакея Игнатьича. — Отвори же, чертенок!

Мальчишка не отозвался. Доктор крикнул громче. Ответа не последовало.

«Спит, паршивец! Обожрался за ужином и спит, как убитый!»

В дверь продолжали стучать. Доктор со вздохом оторвался от пасьянса и, беззлобно ворча, направился в переднюю. Мальчишки, ночевавшего обычно там, на месте не оказалось. Иван Демидович удивленно хмыкнул, вышел в сени, откинул длинный железный крюк, приоткрыл дверь и выглянул на крыльцо. Там было темно, сыро и пусто. Только народившаяся луна еле светила, пахло дымом и мокрой травой, где-то далеко взлаивали собаки. Фонарь на другой стороне улицы, у дома купца Муромцева, не горел. «Видно, дворник опять пьет горькую,» — подумал доктор и крикнул в темноту:

— Кто стучал? Что вам угодно?

Он подождал немного. Никто не ответил, но что-то явственно прошуршало поблизости…

— Ну, что ж вы? Не робейте! Уж заходите, коль пришли!

Не дождавшись ответа, удивленный Иван Демидович распахнул дверь и шагнул на крыльцо. В следующий момент что-то тяжелое с силой опустилось ему на голову, и старый доктор свалился замертво. Какие-то еле различимые в темноте тени подняли его, затащили в дом и закрыли за собой дверь…

Утром Варвара, приходящая прислуга, обнаружила доктора на полу с разбитой головой, окровавленного и без сознания. Перепуганная до полусмерти, баба побежала по соседям и подняла тревогу. Люди сбежались, явился вызванный околоточный, приехали следователь городской управы и молодой врач Александр Михайлович, недавний выпускник медицинского факультета. Доктора осмотрели, уложили на диван в кабинете и попытались привести в чувство. Это не сразу, но удалось. Однако Веретенников ничего не мог сказать о напавших на него злоумышленниках, которых не разглядел в темноте. Оставив его на руках Александра Михайловича, следователь и прибывшие с ним полицейские чины занялись осмотром дома. К их удивлению, все деньги и немногие ценные вещи доктора оказались на месте. Но, судя по всему, неизвестными был произведен тщательный обыск. Все в доме было сдвинуто и перевернуто. Книги докторской библиотеки, которой Веретенников гордился и которую собирался после смерти завещать городу, валялись на полу в полном беспорядке. Создавалось впечатление, что злоумышленники что-то искали среди них. Но что? И нашли ли? Что это могло быть? Веретенников не мог сказать ничего определенного. Он сам терялся в догадках и недоумевал. По его словам, никаких таких уж раритетов у него не было.

Когда доктор через пару дней поднялся на ноги и прошелся по дому, он убедился, что все его любимые и наиболее ценные книги и вещи на месте. Это его успокоило. Он, беспечный по натуре, глядишь, и вовсе перестал бы вспоминать о ночном нападении, если бы не бесследное исчезновение «Петюньки». Парня после случившегося никто не видел. Следственный отдел городской управы какое-то время пытался обнаружить хоть какие-то следы пропавшего, но вскоре насущные требования дня заслонили все, что можно было отнести к второстепенным событиям. Время было неспокойное, шел 1906 год.

***

Несколько месяцев спустя у Веретенникова собралось небольшое общество. Отмечали именины хозяина. После веселого застолья гости помоложе развлекались танцами и пением под аккомпанемент фортепиано. Те, что посолиднее, удобно устроились в кабинете хозяина. Пробовали играть в покер, однако игра не пошла, и старики разговорились о том, о сем… Вспомнили и о досадном ночном происшествии.

— Так и канул в Лету ваш мальчишка, Иван Демидович? — спросил доктора старый полковой фельдшер, с которым доктор служил когда-то вместе. — Ничего о нем не слышно? Полиция-то что же?

— До того ли им, Николай Петрович? Они теперь все социалистов, революционеров ловят! Времена-то какие!

— Да уж! То ли еще будет? Народ сильно разобижен!

Старики вздохнули…

— Вот если б постоялец ваш бывший, черногорец-то, колдун… Помните? Он бы парнишку нашел. Наверняка нашел! Где он теперь, не знаете? В столицах, поди? Там сейчас такие в моде!

— Погиб он, Николай Петрович! В позапрошлом году еще. Странно как-то погиб. Разное люди болтали… Жалко! Необычный, но хороший, честный был человек!

— Ну, это уж вы, Иван Демидович, бросьте! — заговорил громким шепотом, страшно тараща глаза, подрядчик из купцов, Сидорин, ближний сосед доктора. — Погибнуть-то он погиб, но и сам людей погубил! Тамошний урядник летось такие страсти рассказывал, что волосья дыбом! Колдун он и оборотень, а то и вурдалак! Прости, Господи! Не к ночи будь помянут!

Все засмеялись. Засмеялся и Веретенников, замахал руками, протестуя. Молодой коллега, Александр Михайлович, поддержал старика. Уж он-то, выпускник столичного университета, был убежденным материалистом и безбожником…

Александр Михайлович, направляясь на работу в недавно открывшуюся больницу уездного города, не ожидал, что здешнее население, даже те, кто принадлежит, кажется, к образованному сословию, так подвержено влиянию вздорной мистики и суеверий. Часто вместо того, чтобы обращаться в больницу, многие из местных по старинке предпочитали лечиться у «знающих» бабок, лекарей и даже колдунов. По работе молодому доктору приходилось нередко выезжать в села и деревни. Столкнувшись в очередной раз с запущенным, по милости безграмотного «целителя», заболеванием, он начинал горячо убеждать крестьян в преимуществе научной медицины, но наталкивался на такое молчаливое недоверие, что у него опускались руки. Коллега Александра, опытный земский врач, посмеивался и уверял, что со временем все переменится:

«Работайте, доктор, работайте! Делом надо доказывать действенность знаний! Больница у нас неплохая, земство в средствах не отказывает, — со временем все наладится!»

Александр Михайлович согласно кивал, вежливо улыбался, но в душе испытывал разочарование. Он-то надеялся, что в уезде оценят его умения и навыки. А там чуть ли не с благоговением вспоминали то бабку Матрену, лечащую заговорами от всех болезней, то некоего колдуна Марко. О последнем рассказывали чуть ли не легенды. Вот даже сейчас: современные, грамотные люди, а несусветное болтают!

— Уверяю вас, господа, — заговорил Веретенников, — я ведь знал Марко Георгиевича. Он квартировал в моем доме. Уж кем-кем, а вурдалаком он не был! Кровь не пил, а аппетит имел умеренный. Умный, талантливый человек! Из народа и современного образования не получил, но кругозор имел широкий, читал много. Пока жил здесь, поначалу моей библиотекой пользовался, потом и своей обзавелся, интереснейшей, скажу вам! По части истории, религии удивительными знаниями обладал! Я с ним беседовал — изумлялся!

— Обладал знаниями! Скажете тоже! Чернокнижник он был, с духами общался. Рассказывали мне, как у генеральской вдовы Стаховой он призраков из дома изгонял, — а это богопротивные дела! — одышливо, отдуваясь на каждом слове, проговорил батюшка Николай, городской священник.

— Вы еще вспомните, отец Николай, как он в доме Гуриных спиритов спасал! Вот ведь еще греховодники! Столоверченьем занимались, прости господи!

— Ну, теперь они одумались, бросили это дело! Ребеночка, девочку, удочерили, не до глупостей! Вчера в городском саду видел — прогуливались! Девчоночка прехорошенькая!

— А скажите, Иван Демидович, книги-то евонные у вас остались, когда он съехал? — спросил Сидорин, подозрительно прищурившись.

— Так, беллетристика кое-какая. Почти все он увез. У него ведь даже запрещенное кое-что было, теософское, от заграничного общества. Но насчет гримуаров — этого, думаю, не было. Хотя на 100 процентов не уверен! Я спросил как-то его насчет магических руководств, а он только усмехнулся.

— Мне, — говорит, — они без надобности! Я без них отлично обхожусь.

— А не мог ли кто, Иван Демидович, у вас его книги искать? — спросил отец Николай. — Что-то ведь искали же злоумышленники! Сейчас время неспокойное. Кроме спиритов, еще и теософские кружки то там, то тут собираются! И кто в них? Все господа, просвещенные люди! Туда же, прости господи! Наша православная церковь это не одобряет!

— Да уж пусть лучше эти дурью маются, чем революционеры! — сердито буркнул Сидорин. — От них беспокойства меньше.

Александру Михайловичу вскоре надоело слушать эту провинциальную чепуху. Поэтому, когда его срочно потребовали к больному, он с облегчением поднялся, распрощался с присутствующими и поспешил в больницу.

В приемном покое доктора встретила дежурная сестра. На топчане лежал молодой русоволосый парень, бледный, без сознания. Пульс едва прощупывался. По словам привезшего его отца, высокого мрачного мужика, таким его обнаружили утром возле родной избы. С вечера парень был здоров и собирался в соседнюю деревню к недавно сосватанной невесте. Доктор приказал сестре ввести камфару и стал быстро осматривать больного.

— Почему так поздно привезли?

— Так думали, всяко помрет… Бабка приходила, сказала, что бесполезно везти…

— Дура ваша бабка! — сказала сестра.

Мужик заплакал. Доктор сердито шикнул на сестру и продолжил осмотр. Видимых повреждений он не нашел, если не считать нескольких еле заметных царапин на шее и плечах. Симптомы повреждения органов брюшной полости и легких отсутствовали.

Пришел второй врач, Игнат Петрович, живший в квартире при больнице, стал помогать. Проколов палец больного, чтобы взять кровь на исследование, он выругался. Кровь еле шла. С трудом набрав ее, он проделал анализы. Результаты их были как после массивной кровопотери. Парень умирал. Его сердце еле билось, по телу пробегали судороги. Врачи быстро использовали весь арсенал доступных им средств, но все было бесполезно.

— Надо попробовать кровь перелить, — сказал Александр Михайлович. — Все равно терять нечего. У меня возьмите!

Игнат Петрович кивнул. Начали спешно готовиться к переливанию, но не успели, — больной скончался.

Игнат Петрович накрыл умершего простыней и приказал санитару перевезти тело в мертвецкую.

Глава 2

Утром следующего дня доктора сидели в ординаторской, мрачно куря. Ненастная погода осени не способствовала поднятию настроения. За окном медленно начинало светать.

— Не расстраивайтесь так, коллега, — говорил Игнат Петрович. — Сами знаете, насколько рискованны переливания. Не знаем мы еще там чего-то. А помри он после переливания, нас бы с вами родня обвинила, что, дескать, уморили парня. На вскрытии сегодня точно узнаем, что стало причиной смерти.

В дверь постучали. Вошел санитар и замялся на пороге:

— Так, это… Забрали покойничка-то! Отец его, видать, ночью уташшил. Я хотел в мертвецкую везти, а его и нетути…

Доктора удивленно переглянулись и встали…

— Что значит «забрали покойничка»? А вы куда глядели? Сторож где? Он что, не видел, как тело на телегу грузили?

— Так он бает, что уснул с устатку и не слышал ничего…

— Знаю я его устаток! Признавайся, вместе пили?!

— Да ни-ни, господин доктор! Ей богу! Как можно? — заканючил санитар, глядя на начальство чистыми, как у младенца, глазами.

— Позвать дежурную сестру немедленно! — с досадой прервал его Игнат Петрович.

— Так ее нет. Верно, она уж сменилась, домой ушла. Вместо нее сама Клавдия Ивановна сегодня дежурить будет.

— Ее позови!

Старшая сестра Клавдия Ивановна, пожилая чопорная особа в белой, до твердости жести накрахмаленной шапочке и белоснежном халате, смуглая, носатая, с черными усиками над губой, спустя минуту предстала перед докторами. Неодобрительно поджимая губы, она покосилась на Александра Михайловича.

— И вы туда же, доктор! Молоды вы табаком дымить! Разрешите, я форточку открою? Накурено, хоть топор вешай, прости господи! Никакого порядка! А все вы, Игнат Петрович! Распустился персонал! Вот и Марья Григорьевна сегодня раньше времени домой убежала. Я за тридцать минут до начала смены пришла, а ее уж след простыл! От горшка два вершка, только работать начала, а туда же! Гнать таких работничков надо, я вам давно говорю! — она бросила убийственный взгляд на мнущегося у двери санитара. — У нас в госпитале, в Иркутске, сроду никто себе такого не позволял!

— Ну-ну, успокойтесь, я ее приструню, — заговорил Игнат Петрович, поспешно гася папиросу и вставая. Старый доктор явно побаивался эту грозную особу. О строгих порядках в иркутском госпитале, где работала когда-то Клавдия Ивановна, он был давно и хорошо наслышан.

— Этой ночью умер неясный больной, — продолжил он более твердым голосом. — Выясните, пожалуйста, как вышло, что тело увезли без разрешения, без оформления документов. Пошлите за Марьей Григорьевной. Пусть она объяснит.

Клавдия Ивановна выжидательно уставилась на него…

— Рапорт, рапорт пусть напишет! — поспешил добавить доктор и повернулся к Александру Михайловичу:

— Придется, коллега, вам в эту, как бишь ее, Черногузовку, съездить.

Александр Михайлович кивнул, встал и приказал санитару распорядиться, чтоб заложили больничную пролетку. Обрадованный санитар поклонился и выскользнул из кабинета.

Посланный за дежурившей ночью сестрой дворник вернулся через двадцать минут в сопровождении ее матери, встревоженной старой женщины. По ее словам, дочь дома не появлялась, а заходить к кому-то или куда-то после смены было не в ее правилах.

— Не так я мою доченьку воспитала, господин доктор, чтоб она где-то гулевонила, — крикливо говорила старуха. — Здесь, в больнице у вас, она должна быть! Ведь не видел никто, как она отсюда уходила! Это ваши злыдни дели ее куда-то! Говорите, где теперь моя доченька дорогая?

Услышав про «ваших злыдней», Игнат Петрович рассвирепел и приказал обыскать все помещения больницы. Обыскали всё. Обшарили палаты, процедурные, чуланы, погреб и прочие хозяйственные постройки. Поиски были напрасны. Старуха принялась плакать в голос и причитать. Женщину напоили бромом и под конвоем санитара насильно отправили домой. Оставалось обратиться в полицию, что Игнат Петрович и сделал, позвонив в полицейский участок.

***

Заехав в уездное управление полиции и объяснив, что произошло, Александр Михайлович в сопровождении урядника отправился дальше. До упомянутой Черногузовки было около 18 верст. Чтобы вернуться засветло, стоило поторопиться.

Когда они добрались до Черногузовки, маленькой деревушки у склона невысокой, заросшей густым ельником горы, солнце уже перевалило за полдень. Избу искомого крестьянина им показали ребятишки, сидевшие на бревнах у старого амбара. Перед избой стояли несколько мужиков и старух. При виде приезжих они стали поспешно расходиться. Заплаканная миловидная женщина встретила доктора и урядника у порога и без слов провела в дом.

В переднем углу, под иконами, на широкой лавке с закрытыми глазами и руками, сложенными на груди, лежал отец умершего парня. Голова его тонула в подушке так, что бледное лицо терялось на фоне белой наволочки. Рядом сидела старуха в черном платке, очевидно, мать и седой как лунь старик. Александр Михайлович подошел к лежавшему, наклонился и коснулся его руки… Мужик медленно раскрыл мутные глаза. Лицо его дрогнуло, губы зашевелились… Похоже, он узнал доктора и силился что-то сказать. Доктор хотел заговорить с ним, но сидевшая рядом старуха вдруг резким движением выдернула подушку из-под головы раненого. Мужик судорожно вздрогнул, глубоко вздохнул и вытянулся. Глаза его разом потухли…

— Что ты наделала, ведьма! — воскликнул доктор. — Зачем?

Он попытался нащупать пульс, но пульса не было. Мужик был мертв.

Женщина помоложе завыла в голос. Вошедший со двора мальчик лет десяти подошел и молча обнял ее. Старик, сидевший рядом, плакал, трясясь всем телом, закрыв лицо руками… Старуха повернулась к доктору. По ее сморщенному лицу тоже катились слезы.

— Сколько ж ему еще мучиться-то было? Гляди! — прошептала она и откинула овчинное одеяло, которым был укрыт умерший.

Александр Михайлович посмотрел и обмер: белая рубаха мужика на груди и животе была черна от запекшейся крови.

Старуха приподняла рубаху. Под ней была насквозь пропитавшаяся кровью повязка, идущая поперек живота и нижней части груди.

Доктор приказал снять ее и склонился над телом: оно выглядело так, словно его терзал обезумевший дикий зверь. Урядник, стоявший за спиной доктора, тронул его за плечо:

— Теперь я буду с ними беседовать, господин доктор! Пойдите на воздух. Тут дышать нечем.

Действительно, воздух в избе был спертый и душный. Доктор вышел на крыльцо, присел на ступеньку и закурил. Подошел пожилой мужчина в поддевке, назвавшийся старостой. Они разговорились. По словам старосты, рано утром крестьянин Матвей Семичев, направлявшийся с сыном-подростком в город, отъехав с версту от деревни, увидал на дороге подводу своего соседа и однофамильца Михаила Семичева. Лошадь была вся в мыле, дышала, словно ее черти гнали, и не могла уже идти. Сам Михаил, изодранный, окровавленный, без памяти лежал на телеге.

— А еще что было в телеге? — спросил доктор. — Он помершего сына ночью из больницы увез, без разрешения, без заключения о смерти. Там тело сына должно было находиться.

Староста взглянул на него и отвел глаза.

— Так боле никого и ничего не было! Матвей сказал бы, если б еще кто был. Я подходил, смотрел, как они к дому-то подъехали…

По словам старосты, выходило, что Матвей Семичев, впрягши своего коня, довез Михаила до дома и передал на руки жене и старикам. Прибежавшие соседи занесли беднягу в избу. Был вызван фельдшер, проживающий в соседнем селе. Тот приехал, посмотрел, сказал, что дело безнадежное, и уехал восвояси.

— Значит, помер? Как не помереть! С такими ранами не живут. Теперь хоронить надо скореича, до темноты чтобы успеть.

— Я вам дам «хоронить»! — раздался над головой доктора сердитый голос вышедшего из избы урядника. — За уездным следователем в управу послать надо! Он осмотреть должен тело. Может, это вы сами мужика порешили?

— Как можно подумать такое? Что вы, господин урядник!

— Поговори мне еще! Делай, что сказано!

— Сейчас пошлю, не извольте беспокоиться, — сказал староста.

Поклонившись, он пошел в избу.

— Что делать? Ждать придется! Дело странное, неясное. Пусть сыскари разбираются, — сказал урядник доктору. Тот молча кивнул.

— Пообедать бы нам не мешало, — продолжал урядник. Пойдемте к старосте. Мужик он справный, я его знаю. Жена у него хорошо готовит.

Староста между тем снова появился и сам пригласил их отобедать у него в доме. В большой, опрятно убранной избе жена старосты уже накрыла на стол. Перекрестившись на иконы, урядник уселся. Доктор замялся было, хозяйка вопросительно взглянула на него… Он смутился, перекрестил лоб, сел и тоже приступил к трапезе.

***

В то время, как Александр Михайлович и урядник тряслись по лесным дорогам, в больнице старший врач, его персонал и прибывшие из полицейского отделения чины продолжали разбираться с исчезновением медицинской сестры. Стражи порядка опросили больных, но все, кроме двоих, утверждали, что спали, ничего не видели и не слышали. Женщина, лежавшая с больным ребенком, сказала, что ночью подходила к сестре, так как у дитяти был сильный жар. Та сидела на своем месте, выглядела уставшей, но ничего странного в ней не было.

— Милая сестричка, ласковая. Митяшку моего по головке погладила, лекарство дала. Он уснул, и я следом.

Второй больной, одноногий инвалид, плохо спавший по причине зубной боли, рассказал, что уснув уж под утро, он был разбужен, как ему показалось, женским криком. Доковыляв до двери, он выглянул в коридор, но там было уже все пусто и тихо. Решив, что ему поблазнилось, он лег и снова уснул.

— Где же кричали? В какой стороне?

— Так по коридору… Там, где перевязки делают…

— Вы там смотрели? — спросил у доктора околоточный. Тот утвердительно кивнул.

— Ну, пойдемте, еще посмотрим!

Пошли в перевязочную. В ней никого не было. Недовольная Клавдия Ивановна с негодованием посмотрела на околоточного:

— Как видите, никого! Здесь полный порядок!

— Ну-ну! А что это у вас шкаф не закрыт? Так положено? Инвентарь проветривается?

Клавдия Ивановна взглянула: действительно, дверка высокого углового шкафа была приоткрыта и подозрительно подрагивала. Она подошла и распахнула ее. В следующее мгновение все онемели: скорчившись в три погибели, в шкафу сидела пропавшая Марья Гавриловна и глядела на них безумными, вылезающими из орбит, белыми глазами. Клавдия Ивановна нагнулась к ней. Девушка дико закричала и скорчилась еще больше, пытаясь забиться подальше. Общими усилиями ее извлекли из шкафа и постарались привести в чувство. Это долго не удавалось. Только к вечеру она немного пришла в себя и рассказала страшное…

***

Пока полиция и больничный персонал расспрашивают сестру, вернемся в Черногузовку, где мы оставили Александра Михайловича и урядника.

За время, что они обедали в доме старосты, на деревенской площади собралось, похоже, все население деревни. Мужики и бабы молчали, но их мрачные лица не предвещали ничего хорошего. Староста разговаривал со стариками. Парень, которого он собирался послать в город, стоял тут же, держа в поводу оседланную лошадь. Самый старый дед тихо, но очень настойчиво толковал что-то старосте. Сгорбленная дугой старуха рядом кивала головой в подтверждение его слов. Староста слушал, морщился и поджимал губы.

— Поди, поговори с начальством, Митрий Петрович! — говорил старик. — Вот деньги, что всем миром собрали. Передай имя. Скажи, сколь уж смогли, больше нету. Пусть пишут скоряе свою бумагу! Ведь не простой зверь Михайлу порвал! Если не сделаем во время, как надо, покойничек в такого же упыря обернется, тоже кровушку пить будет. Дни-то ноне короткие, надо до темна успевать! Некогда дожидаться, когда там их дознаватель приедет. Вишь, все обчество волнуется. Помирать задарма никому не охота!

— А ну как не согласятся? Начальство — оно ведь ндравное! — возражал староста.

По всему было видно, что он опасается гнева односельчан и в то же время до смерти боится урядника и доктора.

— Ежели не согласятся, по-другому изладим, — угрожающе сказал подошедший рослый крестьянин с обветренным лицом. — Пусть не доводят до греха… Тебе первому красного петуха под крышу пустим!

Староста сердито сплюнул, хмуро помолчал, подумал, потом обернулся к терпеливо ожидавшему парню:

— Ты, Алеша, домой иди! Ехать никуда не надо!

Тот кивнул, передал повод старосте и исчез в толпе. Староста привязал лошадь к коновязи и пошел в дом. Пробыл он там долго, но когда вышел, по его лицу было видно, что переговоры не удались.

Сойдя с крыльца, он протянул старику деньги.

— Их благородия не берут, — с недоброй усмешкой сказал он. — Смеются. Говорят, что темный мы народ, дикий… Раздай, дед, это людям обратно!

Крестьянин с обветренным лицом подошел и молча уставился на старосту.

— А ты на меня не пялься! — зло сказал тот. — Петуха он красного пустит… Господа отдохнуть пожелали, так я их в чулан проводил и дверь припер. До утра не выпущу, а там видно будет. Начинайте, делайте все, как положено! За попом послали?

— Здесь он давно, батюшко, — прошамкала старуха, — в соседях дожидается.

Люди зашевелились. Староста вернулся в избу и остановился в сенях, прислушиваясь: из-за двери чулана доносилось дружное похрапывание приезжих. Он вошел в горницу. Жена вопросительно взглянула на него…

— Спят господа! Ты, мать, не переборщила ли со снадобьем?

Жена усмехнулась, отрицательно качнула головой и, накинув на плечи шаль, пошла из избы. За ней последовал староста.

Глава 3

Александр Михайлович проснулся среди ночи. Было тихо, прохладно, пахло пылью и сеном, которым был наполнен тюфяк, служащий ему постелью. Доктор сел и огляделся, не понимая, где он. Голова была тяжелой, как после угара, мысли путались… Почему так темно? Лишь в какое-то маленькое окошечко льется слабый свет, похожий на свет месяца… Он напряг память и с большим трудом вспомнил, где он. Обед у старосты, радушная хозяйка, все подливавшая и подливавшая медовуху… Глаза постепенно адаптировались к темноте. Он стал различать низенькую дверь, бревенчатую стену, лавку вдоль нее со стоящими на ней круглыми деревянными бадьями или туесами, какие-то лари и сундуки… На одном из них сонно посапывал на расстеленном одеяле урядник.

«Ничего себе! — подумал доктор. — Намедовушились!»

Ему приходилось слышать о коварном нраве этого напитка, но чтобы вот так?

Он встал, пошатываясь, направился к двери и толкнул ее. Дверь не подалась. Он толкнул сильнее…

«Заперли, — вяло шевельнулась мысль. — Но зачем?»

Он постучал, сначала тихо, потом сильнее. За дверью раздались шаги, и она отворилась. Староста с керосиновой лампой в руке стоял перед ним.

— Сильнее толкать надо! Тугая! — шепотом сказал он, отводя глаза. Было заметно, что он тоже хмелен. — Если вам до ветру, господин доктор, то вон ведро в углу. Ночью лучше не выходите из избы, неспокойно у нас!

— Что, мужички разбойничают? — спросил Александр Михайлович машинально.

— Какое! Толковал же вам: упыри завелись, спасу от них нет. Михайлу-соседа заели, и сына его, видно, тоже они сгубили, больше некому.

— Чушь! — сказал доктор, но все-таки воспользовался предложением хозяина.

Тот терпеливо ждал.

— До утра еще далеко? — спросил доктор.

— Самый дурной час — заполночь!

— Так я еще посплю…

— Поспите, поспите… Утром разбужу…

Староста ушел. Доктор притворил дверь чулана и улегся. Урядник по соседству захрапел, потом повернулся и притих. Доктор не спал.

«Насколько темен народ! — думал он. — Просвещение и просвещение — вот что необходимо! Тогда лет через сто, может, что-то изменится».

Стало очень тихо… Глаза Александра Михайловича закрывались, мысли понемногу начинали путаться.

«А что ж следователь? — думал он. — Приехал или нет? Неудобно как-то получилось! Как там в больнице? Больных принимать завтра надо, а я…»

Перед ним замелькали деревья, мелькнула какая-то трава, лицо умершего крестьянина, дорога… Он засыпал…

Резкий звон бьющегося стекла внезапно разогнал его сон. Доктор кразом проснулся, и неожиданное чувство тоски и тревоги охватило его со страшной силой… Рядом застонал и заворочался урядник. Александр Михайлович с трудом открыл глаза и увидел, как нечто темное, страшное, похожее на чудовищную руку, тянется к ним от узкого окошка, заслоняя свет месяца. Необъяснимый ужас охватил его. Он хотел вскочить, но тело не слушалось, и тогда он дико завопил на весь дом…

Разбуженный воплем доктора, урядник бросился к нему. В тот же момент то темное, гибкое, обвилось вокруг его плеч, как щупальца спрута, и потащило к окошку. Урядник не успел даже закричать. Голова его оказалась прижатой к отверстию в стене. В лунном свете перед ним мелькнуло чудовищное, словно порождение бреда, лицо, и будто какая-то ледяная рука сдавила сердце. Урядник дернулся раз, другой и потерял сознание. Александр Михайлович подбежал и попытался оттащить его от оконца, однако тело несчастного, безжизненно повиснув, не двигалось, удерживаемое какой-то непонятной силой. Доктор, молодой, крепкий человек, ничего не мог с этим поделать.

— Да помогите же! Хозяин! Кто-нибудь! — в отчаянии закричал он громко, как только мог. В сенях послышались поспешные шаги босых ног, — его наконец-то услыхали. Дверь распахнулась: в дверном проеме показался староста, встрепанный, с горящей свечой в одной руке и топором в другой. За ним белела рубахой жена, перепуганная, с распущенными косами.

— Чегой-то тут у вас, господа? — начал староста растерянно…

— Чего-чего! — завопила его более догадливая жена. — Упыри припожаловали! Гости полуночные! Не видишь, что-ли?

Она кинулась обратно в горницу и мигом вернулась с большим серебряным распятием и склянкой воды в руках. Оттолкнув мужа, она плеснула из склянки в окошко, там что-то ухнуло, застонало… Тело урядника скользнуло на пол, словно некая доселе державшая рука выпустила его… Женщина прижала распятие к окошку. Губы ее шевелились, она быстро читала молитву…

Доктор наклонился над урядником. Тот был жив и медленно приходил в себя. На его шее чернели пятна, из порезов на лице и небольшой ранки под ухом сочилась кровь.

— Что это было, черт побери? — начал он, озираясь. — Где я?

Он приподнялся. Доктор и хозяин помогли ему встать, но он был слаб, как ребенок, его шатало.

— Тащите его в горницу, — сказала жена старосты. — На бабкину постелю положи, — приказала она мужу, — там белье чистое, я сегодня стелила. Старая у соседки ночует, та рожать собралась, — пояснила она доктору, который еще днем показался ей более располагающим к себе.

Урядника уложили, доктор занялся им, а староста вернулся в чулан и стал доской забивать окошко. Женщина к тому времени закончила читать молитву и собрала с пола разбитое стекло. На осколках густо чернела запекшаяся кровь…

***

Только за полдень следующего дня урядник немного пришел в себя и подозвал к себе старосту:

— В город посылали?

— А как же! Парень вчера еще уехал и доселе не вернулся. Боюсь, сгинул в лесу, так же, как Михайла и Серега, его сынок. Сами ведь видели, что у нас деется! — промолвил староста, снова отводя глаза.

— Покойник где?

— Так похоронили уже! Доктор вот бумагу написал, — староста протянул уряднику лист. — Не можно ждать было, уж дух пошел…

Урядник пробежал бумагу глазами и взглянул на Александра Михайловича:

— Что это за «действие непреодолимой силы», послужившее причиной смерти?

Тот сердито вздернул подбородок:

— А что же я должен был написать, по-вашему? Нападение оборотня? Смертельный укус вампира? Я осматривал тело, — ни зверь, ни человек не могли такое сотворить. Не понятно, как он смог прожить еще несколько часов с такими травмами…

— А тело парня искали? — помолчав, спросил исправник у старосты.

— Искали! Лес весь кругом облазили, — отвечал тот. — Нашли место, где с Михайлой беда случилась, — это верстах в девяти от деревни. Он мужик был могутный, не сразу дался. Тамо все кусты у дороги изломаны, трава кровью забрызгана. На пути в город можете посмотреть, господин урядник. Только я уж никого из мужиков с вами посылать не буду. Хватит с нас троих!

— Мне в город надо возвращаться, — сказал доктор. — Если вы в состоянии ехать, Иван Иванович, нам, пожалуй, стоит поторопиться.

— Лошадка ваша отдохнула, овса ей с утра задали. Да если надо, я и свою могу дать в пристяжные, быстрее довезут. Отправите назад с оказией, — поспешно сказал староста. — Вот только мою родственницу не подвезете ли до города?

Александр Михайлович быстро взглянул на него. Он понимал, что хитрый мужик торопится спровадить их поскорее, пока урядник не узнал, что похоронили беднягу Михаила вовсе без разрешения, еще накануне, пока городские гости спали в чулане, одурманенные медовухой. Что касается заключения о смерти, то оно было написано по слезному прошению старосты и других мужиков ранним утречком, после сытного, вкусного завтрака, которым радушно угощала его милая и красивая девушка Анюта, молоденькая родственница хозяев, та самая, о которой шел теперь разговор.

Доктор вспомнил о ней, и его строгие глаза потеплели. Просьба старосты несказанно обрадовала его. Эта девушка произвела на него необычайно сильное впечатление. Он никак не ожидал встретить в деревне такую. Мало того, что она была удивительно красива, — в ней чувствовался незаурядный ум, держалась она свободно и в то же время с достоинством. Не было в ней ни кокетства и жеманности провинциальных барышень, ни развязности или чрезмерной скромности деревенских красавиц. А взгляд ее светлых, русалочьих глаз… Короче, молодой доктор влюбился, хотя до конца еще не сознавал это. Ах, если бы он только знал, что его ждет!

Глава 4

Солнце было еще высоко, когда доктор и урядник выехали восвояси. Родственница старосты должна была присоединиться к ним по дороге, у отворота к старой лесной заимке, куда она отправилась еще поутру. День распогодился, по-осеннему ярко синело небо. Лес, сверкающий остатками недавнего великолепия, замелькал по сторонам дороги. Отдохнувшие лошади бежали спорой рысью. Вороная лошадка старосты, молодая и, по всей видимости, плохо выезженная, доставляла беспокойство уряднику, он время от времени стегал ее плетью. Александр Михайлович неодобрительно косился на него, но ничего не говорил. Он волновался, как бы не проехать мимо отворота, и то и дело оглядывался по сторонам. Но его беспокойство оказалось напрасным. На третьей версте лошади неожиданно сами остановились, как вкопанные, — у обочины стояла красавица. Доктор не сразу узнал в ней Анюту, — одета она была по-городскому и выглядела настоящей дамой. В руках у нее был небольшой саквояж. Урядник, не видевший девушку утром, в изумлении уставился на нее: вовсе не такой представлял он себе родственницу хозяев. Доктор опомнился первым, выскочил из пролетки, взял саквояж и, подав девушке руку, помог ей усесться. Он хотел перебраться на козлы, но урядник запротестовал и сам перебрался туда, утверждая, что так ему будет удобнее управляться с лошадьми. Доктор не стал возражать.

После обычных приветствий Анна замолчала и стала смотреть на мелькающие деревья. Она казалась чем-то опечаленной. Густые темные ресница затеняли ее глаза, уголки губ время от времени подрагивали, словно она пыталась сдержать слезы. Прядка волнистых волос, выбившись из-под шляпы, вилась по ветру, и она не поправляла ее. Черты ее лица были тонки и нежны. Маленький, с легкой горбинкой нос и большие, широко поставленные глаза под красивыми темными бровями придавали ей удивительную прелесть. Она была выше среднего роста, тоненькая, гибкая и стройная. Доктор еще утром обратил внимание, как легко, с каким изяществом она держится и двигается.

«Вряд ли кто-то обучал ее, — думал он теперь, украдкой любуясь ею. — Скорее, это врожденное. Но что такая красавица могла делать в Черногузовке?»

Наконец, он решился прервать молчание:

— Вы, наверное, едете к родственникам, Анна?

Не решаясь назвать ее уменьшительным именем, он спросил первое, что пришло ему в голову, смешался и покраснел. Девушка вздрогнула, словно очнувшись от своих мыслей, повернулась и взглянула на Алексея Михайловича. Темные ресницы поднялись, и доктор увидел ее глаза, таинственные, похожие на лесные озера… На миг ему показалось, что сердце его останавливается…

Видя смущение молодого человека, Анна улыбнулась:

— Нет, я еду к приятельнице, — просто сказала она. — Вернее, к хозяйке. Я у нее в компаньонках, но она велит мне называть ее приятельницей. Она очень милая и добрая женщина. Да вы, верно, знакомы с ней. Это госпожа Стахова, Нина Сергеевна.

— Увы! Я с недавних пор в городе и еще со многими не знаком.

— Она в городе нечасто бывает. Почти безвыездно живет в своем имении, в Семеринках.

— На днях я слышал что-то об имении некоей Стаховой, нечто странное, связанное с мистикой. Это имеет отношение к вашей приятельнице?

— Да самое прямое, Александр Михайлович! — повернулся с козел урядник, неожиданно вмешиваясь в разговор. — Как раз там призрак покойного хозяина, Загорского, чуть не угробил немца-управляющего! Мне Петр Васильевич, тамошний урядник, рассказывал, как все было. Он тогда еще выезжал туда… Жуткие дела, скажу я вам, творились в этом имении в старые времена! Не страшно вам там, барышня?

— Я не из пугливых! — улыбнулась Анна. Улыбка у нее была легкая и капризная, схожая со всем ее обликом, но в глазах девушки мелькнуло что-то странное, насмешливое и недоброе… Казалось, урядник почувствовал это. Он отвернулся и замолчал, сделав вид, что всецело занят лошадьми.

Анна заговорила с доктором. Узнав, что он учился в Петербурге, она принялась расспрашивать о городе. По ее словам, госпожа Стахова собиралась ехать туда и хотела взять ее с собой.

Доктор оживился, заулыбался и принялся рассказывать о столичных красотах и развлечениях. Впрочем, о последних он был, скорее, только наслышан. За разговором время пролетело быстро, и они не заметили, как доехали до той самой десятой версты, где неизвестные напали на беднягу Михаила. Урядник остановил лошадей и спрыгнул на дорогу, за ним последовали доктор и девушка.

Место на первый взгляд ничем не отличалось от обычных лесных зарослей, вдоль которых они ехали сегодня, но доктору, не успел он пройти и нескольких шагов, почему-то стало там неуютно и жутко. Похоже, урядник, шедший впереди, тоже что-то такое почувствовал, потому что остановился и стал поджидать спутников. Анна обогнала Александра Михайловича и быстро подошла к нему.

— У вас есть какое-нибудь оружие, кроме вашей шашки? — шепотом спросила она, касаясь его руки.

Урядник вздрогнул, словно сквозь его пальцы пропустили электрический ток, и повернулся к ней всем корпусом.

— Револьвер всегда при мне, барышня! — ответил он, почему-то тоже шепотом. — Он заряжен. Не бойтесь!

— Я не боюсь! А вы не боитесь? — спросила Анна. Глаза ее сверкнули, яркие губы искривились в насмешливой улыбке.

Урядник возмущенно фыркнул.

— В коляске оставайтесь, барышня, а мы с доктором посмотрим, что тут и как, — решительным тоном произнес он. — Вы идете, Александр Михайлович?

— Конечно! Вы, Анна, в пролетке подождите, пожалуйста, мы скоро, — доктор нагнал урядника, и они медленно двинулся вперед, поминутно останавливаясь и осматривая почву.

— Вот ведь чертовы бабы! Туда же — оружие! Вечно выделываются! Каждой хочется, чтобы мы, мужской пол, кровь за них проливали. Так уж они устроены,.. — бурчал на ходу урядник. — О! Глядите-ка! Вот тут все и случилось! Ох ты, Боже ты мой!

Они вышли на небольшой пятачок среди сосен и невысокого подлеска. Молодые деревца и кусты на нем были поломаны и измяты, мох, покрывающий землю, местами содран до белесого песка, словно его терзали когти какого-то чудовища. Жухлую траву, мох и листву густо пятнили темные потеки и капли. В одном месте их было особенно много.

Урядник, склонившись, принялся разглядывать их, коснулся пальцем и понюхал.

— Кровь, человеческая! Уж я-то не ошибусь, приходилось мне ее много видеть. А следы вроде медвежьих, вон когтищи-то на песке! Медведь, поди? А вы что скажете, Александр Михайлович?

Доктор пожал плечами:

— Я не следователь и не охотник. Что ж я могу сказать?

— А в деревне-то ночью, доктор? Что это было? Нешто взаправду? Иль почудилось? Вдруг в самом деле упырь? — зашептал урядник. — Ить он меня вроде как ранил!

— Ну, что вы, Иван Иванович! Вурдалаки, упыри, вампиры, прочие живые покойники, — ­ это все сказки, легенды! Нет их в природе и быть не может, уж вы поверьте мне, я в анатомическом театре на мертвых предостаточно нагляделся. Ничего в них страшного нет. Перепили мы с вами вчера, не иначе, вот и почудилось всякое! Может, хозяйка для крепости травку какую-то не ту в настоечку добавила… О, смотрите-ка: следы! Может, и впрямь медведь? Больной, возможно, бешеный, потому и осмелился на человека напасть!..

Они нагнулись над следами и рассматривали их со вниманием, когда справа внезапно раздался оглушительный треск ветвей, словно кто-то большой, грузный и тяжелый ломился через заросли напрямик. Доктор и урядник настороженно замерли… Шум приближался. Урядник схватился за кобуру револьвера, пальцы его дрожали — расстегнул не сразу… За стволами деревьев мелькнуло что-то… На дороге испуганно ржанула, взвизгнула лошадь, донесся громкий крик Анны, затем перестук копыт, мгновенно перешедший в галоп, сумасшедший стук и скрип колес…

— Стой, стрелять буду! — закричал урядник, поднимая револьвер и прицеливаясь в приближавшееся нечто, огромное, лохматое, темное… Оно не остановилось. Щелкнул выстрел, другой… Очевидно, вторая пуля попала в цель, послышался рев и рычание зверя, продолжающего, тем не менее, идти на людей…

— Стреляйте, стреляйте же, ради Бога! — кричал доктор, подпрыгивая на месте от возбуждения…

Урядник быстро расстрелял всю обойму и полез за новой.

— Ну, что вы копаетесь! Быстрее, быстрее! Дайте мне шашку!

Шашка словно сама собой очутилась в руках у Александра Михайловича. Он встал в воинственную позу и принялся размахивать ею…

***

— Да ладно вам, доктор! Остановитесь, а то вы меня прибьете! Ушел зверь! — урядник опустил дымящийся револьвер. В самом деле, вдали уже затихал треск веток и шелест сухой травы. — Надо будет отрядом сюда наведаться. Стражники наши рады будут проветриться. Засиделись на государевых харчах! Пойдемте к дороге.

Они вышли на дорогу. Повозки и лошадей не было.

— Перепугались, понесли! Как бы барышню-то нашу не убили! Что ж, пешочком пойдем… Не так уж далеко до города — всего верст восемь…

Но им не пришлось долго идти. Вскоре из-за поворота показалась возвращающаяся пролетка. Взмыленные лошади шли, тяжело поводя боками. Анна, раскрасневшаяся и очень красивая, заулыбалась при виде своих спутников. На козлах, крепко сжимая вожжи, сидел молодой русоволосый парень. Доктор взглянул на него и обомлел: как две капли воды он был похож на того, что умер в больничном приемном покое позапрошлой ночью…

Доктор словно онемел. Молча, с остановившимся взглядом, забрался он в пролетку и так же молча сел рядом с Анной. Его трясло… Подошел урядник и заговорил с парнем:

— Ты кто такой? Откуда? Паспорт есть?

Парень взглянул на него, усмехнулся и ничего не ответил.

— Ну что вы, господин урядник? Да кто ж в лесу с паспортом ходит? Не беспокойтесь, я его знаю. Он из лесорубов, что на Горелой горке лес валят, — быстро заговорила Анна. — Если б не он, меня бы уж в живых не было! Не останови он коней, те пролетку вдребезги бы разбили! А паспорт его, верно, у старшего артельщика. Так я говорю? — обратилась она к парню. Тот чуть улыбнулся и кивнул головой.

— Слезай с козел! — скомандовал урядник. — Сам править буду! Старшому вашему передай, что наведаюсь на днях, все бумаги проверю. За то, что барышню спас, спасибо! Вот, держи! — и он протянул парню целковый.

— Мне это без надобностей! — сказал тот неожиданно низким голосом и спрыгнул на дорогу. — Благодарствуйте!

Он подошёл к сидящей справа Анне и улыбнулся ей, показав ровные, белые зубы:

— Будьте здоровы, барышня!

— Прощай! Спасибо тебе! — ласково и чуть смущенно улыбнулась она.

— Отчего ж «прощай»? Может, еще свидимся когда?

И он посмотрел на нее пристальным, долгим взглядом…

Лицо Анны посуровело, она нахмурилась и отодвинулась вглубь пролетки.

— Пошел, пошел! Я тебе поговорю — «свидимся!» — закричал урядник. — Не по Сеньке шапка!

— Так и не по вам, господин урядник! — дерзко засмеялся парень, повернулся и мигом исчез в лесных зарослях.

— Поехали! — сдавленным голосом проговорил доктор.

Ему невыносимо было оставаться здесь, где все происходящее казалось одним кошмарным сном.

— Что с вами, Александр Михайлович? Здоровы ли вы? — спросила с ласковым беспокойством Анна и взяла его руку в свои. — Посмотрите же на меня! Вы просто переволновались. Сейчас все пройдет. Все будет хорошо!

От тепла ее рук, от милого голоса, от взгляда светлых, таинственных глаз ему действительно стало лучше. Напряжение, в котором пребывал доктор, неожиданно спало. Он откинулся на спинку сидения и глубоко вздохнул.

Урядник забрался на козлы и принялся понукать лошадей…

Спустя пару часов они уже подъезжали к первым городским улочкам.

***

— Где вас высадить, барышня? — спросил урядник у Анны.

— Где господина доктора высадите, там и я сойду! — просто ответила она. — Нам с ним по пути!

«Вот ведьма! — ревниво и неприязненно подумал урядник, отворачиваясь. — Кто бы сомневался! Окрутит беднягу доктора, тот и опомниться не успеет!»

Только успело это мелькнуть в его уме, как острая боль в затылке, отдающая куда-то в нижнюю челюсть, во все зубы сразу, заставила его застонать.

— О, вот ведь больно-то как! Что это? Нешто застудил? — простонал урядник и обернулся к доктору. Но слова тотчас застыли на его губах: доктор сидел, не отрывая от девушки взгляда, и даже не взглянул на него. Зато Анна улыбнулась с явным злорадством в колдовских, русалочьих глазах…

«Ведьма! Ей-богу, ведьма!» — только и успело мелькнуть в голове урядника, как новый приступ острой боли перекривил его лицо.

Минут через двадцать они подъехали к дому, где квартировал доктор. Пролетка остановилась, спутники распрощалась с урядником. Доктор подхватил саквояж Анны, бережно, даже робко взял девушку под руку и повел в дом.

Но уряднику было уже не до них. Приехав к себе и отослав лошадей с хозяйским мальчишкой на больничный двор, он до рассвета маялся с зубами, пробуя снять невыносимую боль водкой с перцем и другими подобными снадобьями…

Глава 5

Утром Игнатий Петрович напрасно ждал своего молодого коллегу. Тот явился на работу только после полудня, бледный, осунувшийся, но до неприличия счастливый.

Игнатий Петрович, с профессиональным интересом ожидавший от него патанатомическое заключение о смерти больного Семичева, с удивлением убедился, что Александру Михайловичу не только глубоко безразлично, что послужило ее причиной, — нет, он даже не уверен, имела ли она место! Из его отчета о поездке в Черногузовку можно было понять, что вышеназванный парень вообще жив и занят на лесоповале, а вот его отец точно погиб под действием некоей «непреодолимой силы», и тут уж ничего поделать нельзя. Впрочем, это не шло в противоречие с рассказом бедной Марьи Григорьевны, еще не полностью пришедшей в себя после того, как вышеупомянутый Семичев явился на сестринский пост среди ночи в одной простыне, с биркой на ноге и потребовал у нее свою одежду…

По словам Марьи Гавриловны, она сначала вовсе не испугалась, когда увидела Семичева. Во время учебы ей приходилось слышать о людях, впавших в состояние летаргического сна, о том, что иногда летаргия почти неотличима от смерти. Первой ее мыслью было, что как раз такое у них здесь и произошло. Хорошо еще, что больного не успели отвезти в мертвецкую! Сейчас ей нужно успокоить его, уложить в постель и послать за Игнатом Петровичем. Марья Гавриловна была доброй девушкой и то, что парень жив, ее искренне обрадовало.

Спокойно заговорив с Семичевым, она попыталась усадить его на топчан. Он повиновался, хотя и медленно, сел… Марья Гавриловна взяла его за запястье, желая проверить пульс. Рука больного была холодна как лед и тверда, как дерево, пульс не прощупывался. Семичев не шевелился и молчал. Глаза его были полузакрыты. Марья Григорьевна приложила пальцы к его сонной артерии — пульсации там не было. Она удивилась, и ей вдруг стало страшно… Она машинально потянулась к лампе, желая добавить света, но Семичев быстрым движением перехватил ее руку и сжал, словно тисками. Девушка взглянула ему в лицо и обмерла: оно было мертвенно-бледным, и на этом белом, как простыня, лице чудовищными пятнами выделялись красные, обведенные темными кругами глаза.

Это было так необычно и жутко, что девушка с несвойственной ей силой вырвала руку из ледяных пальцев «покойничка» и, не помня себя, выскочила в коридор. Он был пуст, больные и дежурный персонал спали. Марья Гавриловна захлопнула дверь сестринской, быстро закрыла ее на ключ и принялась звать на помощь. Несмотря на ее отчаянные крики, из палат никто не вышел. Между тем Семичев начал толкать дверь изнутри. Толчки следовали один за другим со все нарастающей силой. Еще один, другой — и заскрипели, ломаясь, дверные петли, дверь качнулась и упала. Семичев вышел в коридор. Он улыбался, длинные нечеловеческие зубы сверкали между его красных, как кровь, губ. Марья Гавриловна в ужасе закричала и бросилась бежать вглубь темного больничного коридора… Что было дальше, она не помнила.

— Ерунда какая, — рассеяно сказал Александр Михайлович, выслушав все это в пересказе Игната Петровича. — Никакой он не вампир и не вурдалак. Просто интересный случай глубокой комы. Или летаргии… Наша ошибка, одним словом. А сестра перепугалась, вот ей и померещилось бог весть что. Видел я этого Семичева, вот как вас сейчас вижу, Игнат Петрович. Ну, бледный он был, не спорю! Но никаких красных глаз, никаких «нечеловеческих» зубов. Человек как человек. Лошадей на скаку остановил, спас девушку от верной смерти…

— Какую такую девушку?

— Попутчицу нашу. Староста из Черногузовки попросил подвезти ее до города, — на лице Александра Михайловича заиграла какая-то детская, счастливая улыбка. — Ах, Игнат Петрович! Как я вам благодарен, дорогой, что вы послали меня в эту деревню!

— Уж не влюбились ли вы в нее, коллега? — почему-то шепотом спросил изумленный доктор. — Возможно ли это?

— Возможно, милый вы мой Игнат Петрович! Еще как возможно! Анечка согласилась выйти за меня! Будете моим посаженным отцом?

— Извольте! Но как же так, скоропалительно-то? Кто она, эта Анечка? Откуда?

— Она изумительная! Красавица! Вы полюбите ее, я уверен! Ее невозможно не полюбить!

— Хм! Это так не похоже на вас, мой друг! Но если вы решили, то я что ж… Я рад буду за вас! А скоро ли свадьба?

— Мы планируем на следующей неделе. Надо бы скорее, но необходимо купить платье, кольца… Квартиру найти получше… Но давайте теперь работать, Игнат Петрович! Вы ведь отпустите меня сегодня пораньше?

— Ну, если ничего экстренного не будет, конечно же отпущу. А что, кстати, наш урядник?..

Но Александр Михайлович не слышал своего коллегу. Напевая что-то под нос, он уже спешил к своим больным.

***

Через пару дней окончательно пришедший в себя урядник, уездный следователь и отряд хорошо вооруженных стражников в числе пятнадцати человек выехали в Черногузовку…

Глава 6

К сожалению, жизнь внесла коррективы в намерения Александра Михайловича. В уезде неожиданно началась вспышка тифа, и в последующие недели у медиков было столько работы, что об устройстве личной жизни не могло быть и речи. Доктор приходил домой очень уставшим. Анна чуть не насильно кормила его, и он проваливался в сон. Ночью он просыпался, и они до утра любили друг друга…

Утром ни свет ни заря Саша, как звала она его с первого дня, убегал в больницу или уезжал в очередную деревню, где люди метались в тифозном бреду. Иногда он уезжал на несколько дней, и Анна оставалась в доме одна. Она переносила такую жизнь с терпением, необычным для молодой и красивой женщины, чему в душе удивлялась сама. Что за нежданная любовь к человеку, которого она и знает-то всего ничего, поразила ее? Чем он смог так привязать ее к себе? Было в этом нечто, ускользающее от ее сознания. Да, он молод, хорош собой, умен, порядочен — ну и что? Разве мало она встречала таких? Он искренне любит ее, — это Анна определила безошибочным внутренним чутьем, свойственным ей с детства. Но еще чуяла она: есть нечто, занимающее в его душе почти такое же место, как и любовь к ней, и это не работа.

Доктор успел снять новую квартиру и в помощницы прислуге и стряпухе Матрене нанял горничную из обедневших мещан, Феню. Квартира была большой и удобной. Она занимала половину двухэтажного кирпичного дома, принадлежащего разбогатевшему на военных поставках купцу Егорову. Вторая половина стояла запертой, так как хозяин с семьей в настоящее время жил в Москве. Матрена вечером рано укладывалась спать, Феня коротала вечер в своей небольшой комнате по соседству с комнатой Анны.

Днем Анна с ними вместе занималась обустройством квартиры, вникая в разные мелочи хозяйства, чем несказанно удивляла прислугу. Иногда она ездила к портнихе и по магазинам или, оставаясь дома одна, много читала. Читать она пристрастилась в доме у генеральши Стаховой, которая любила книги, требовала, чтобы Анна то и дело читала ей вслух и даже нанимала бывшую учительницу из пансиона благородных девиц, пожилую даму-петербурженку, чтобы придать своей компаньонке необходимый лоск и знание французского языка.

Свадебное платье было уже готово. Мадам Витольди, портниха, примеряя его на Анну, восхищенно говорила, что среди ее заказчиц еще не было девушки прелестнее. Анна смотрела на себя в зеркало и в душе соглашалась с нею. Госпоже Стаховой она отправила письмо, в котором сообщала о скором замужестве. Ответа еще не было, да Анна не особенно и ждала его. Вся прошлая жизнь вдруг словно отодвинулась от нее куда-то. Она даже о дочке почти не вспоминала, хотя девочка жила с ней в одном городе. Но однажды, выходя из модной лавки, она увидела подъехавшую коляску, из которой вышли красивая, нарядная барыня и девушка-горничная. Горничная, шедшая впереди, несла на руках хорошенькую, разряженную в кружева и шелк девочку лет четырех-пяти, в которой Анна узнала дочь. От неожиданности она остановилась и выронила из рук сумочку. Горничная нагнулась, с улыбкой подняла ее и подала Анне. Девочка засмеялась и, обняв девушку за шею, спрятала личико у нее на плече.

— Ну, что ты, Любочка, лучше поздоровайся с тетей! — произнесла ласково дама, подходя к ним и гладя ребенка по голове.

Девочка, не оборачиваясь, замотала кудрявой черноволосой головкой.

— Простите ее, она у меня еще такая дикарка! — обратилась дама к Анне.

Та только молча поклонилась, не в силах выдавить из себя ни слова. Она до полусмерти испугалась, что дочка узнает ее. Но ребенок, обернувшись наконец-то, только скользнул по ней взглядом и отвернулся.

«Не узнала — и слава Богу!» — думала Анна, быстро шагая прочь. Но в душе ей было так обидно и горько, что, вернувшись домой, она заперлась в своей комнате и почти до вечера проплакала.

«Вот поженимся с Сашей, и я заберу мою Танюшку, — мечтала она. — Он меня любит и сделает все, что я ни попрошу». Каким образом сможет доктор забрать у Гуриных ребенка, она решила пока не думать.

***

В тот вечер она не ждала Александра Михайловича домой, — он днем раньше уехал в отдаленную деревню и должен был вернуться в воскресенье. После обеда Феня отпросилась у нее на несколько дней, чтобы съездить к родственникам. Что-то у них случилось, — то ли брат помер, то ли другой кто. Анна ее отпустила, и та, быстро собравшись, уехала со случайными попутчиками. Матрена, только стемнело, отправилась спать в свою комнатушку рядом с кухней. Анна осталась наверху одна. Думы ее были невеселы. Она вспоминала прошлое и опять плакала. Незаметно наступила ночь…

Не зажигая огня, Анна долго сидела в комнате, которую они с Сашей именовали гостиной. За окнами плыла лунная ночь. Снег еще не выпал, но листья с деревьев давно облетели, и тени от обнажившихся ветвей печально ложились на ковер. На душе у Анны было тоскливо, и она не могла понять причин этого. К отлучкам Саши она относилась с чисто крестьянским фатализмом. Ее любовь к нему была простой и спокойной. Мысли о дочке она гнала, твердо решив со временем вернуть девочку себе. Как воспримет это госпожа Гурина, ей дела не было. Воспоминания о прошлой жизни, о сестре, о Марко она не допускала в свое сердце, — они были слишком тяжелы.

В какой-то момент ей пришла на ум мысль о госпоже Стаховой и людях из ее окружения, именующих себя спиритами. Общаясь с ними на протяжении почти двух лет, Анна восприняла от некоторых из них кое-какие знания и навыки, которые смогла удачно совместить с тем тайным, что узнала в юности из колдовских книг деда и бесед с умиравшим Петром, еретником и оборотнем. Она помнила, как были поражены спириты, когда господину Кроули, другу и любовнику госпожи Стаховой, по какому-то наитию вдруг вздумалось использовать ее, молоденькую горничную, в качестве медиума на одном из своих сеансов. Анна вспомнила их изумленные лица и усмехнулась. Открывать этим господам все, что умела, она конечно же не собиралась, хватило и того немногого. Нина Сергеевна ее сразу зауважала, полюбила и произвела из горничных в компаньонки, почти подруги. Да, вероятно, Стахова будет сильно раздосадована, узнав о предстоящем замужестве Анны. Где еще они найдут себе такого медиума? Но проблемы Стаховой и ее друзей теперь не особенно волновали девушку.

Тягостно, томно было ей отчего-то. Что это? Почему не сидится, не лежится, не спится, не читается? Словно какая-то тайная сила зовет ее, но куда, зачем?

Она встала, потянувшись всем своим стройным, гибким телом, прошлась по комнате легкими шагами… Мадам Штиль, бывшая преподавательница института благородных девиц, учила ее держаться, двигаться и говорить, как подобает настоящей даме. Старуха была весьма довольна ученицей. Однажды Анна случайно слышала, как эта особа уверяла Стахову, будто ее компаньонка является, вероятно, внебрачной дочерью какого-нибудь аристократа. Иначе откуда, дескать, в простой девушке такие достоинства? На лету все схватывает, обаятельно, красива, к тому же умна, — все при ней, большего не надо и желать!

Анна недобро усмехнулась: ну и понятия у господ! Они не допускают мысли, что простые люди могут быть не хуже них!

Мелодичный металлический звон разорвал тишину, — это часы в гостиной пробили полночь. За окном внезапно прошумел ветер, вскрикнула какая-то ночная птица, где-то стукнуло, прошелестело… Что это? Может, ветка бьется о стекло?

Девушка быстро подошла к окну и глянула вниз: перед домом копошились какие-то тени… Вернулся Саша? Но отчего нет радости в ее душе? Уж об его-то возвращении она всегда узнавала заранее по охватывающему ее теплому чувству. Сейчас же томит душу тягостное, властное что-то, пугающее, как бездна, когда стоишь над нею, а она манит, манит… в покой и смерть… Голова Анны коснулась холодного стекла, девушка вздрогнула, отшатнулась от окна и тряхнула головой, прогоняя морок…

— Матрена! — крикнула она, выглянув на лестницу. — Узнай, пожалуйста, кто пришел?

За время их совместной жизни с Александром Михайловичем она привыкла не удивляться поздним визитам. Доктора часто звали к больным, и он по доброте душевной никому не отказывал.

В ответ не раздалось ни звука.

— Уснула старая — не добудишься! — мелькнуло в голове девушки. — Сама пойду, узнаю!

Опять что-то стукнуло. Теперь Анна отчетливо слышала, что стучат внизу. Засветив лампу, она сбежала по лестнице и распахнула дверь.

Две мужские фигуры выступили из темноты. Первый, молодой, почти мальчишка, искательно улыбался. Стоящий за ним, высокий, статный, кутался в башлык, лицо его терялось в тени крыльца. Оба молчали, передний переминался с ноги на ногу, как норовистый конь.

— Если вы к доктору, господа, то он в отъезде, — сказала Анна.

Полуночные гости продолжали молчать.

«Робкие какие! Наверное, из какой-нибудь глухой деревни приехали», — подумала девушка.

— Ну, что же вы молчите? Говорите, коль пришли! — улыбнулась Анна.

— Нам бы войти, барышня! Обогреться! — наконец выдавил из себя стоявший впереди, продолжая улыбаться. — Продрогли мы — страсть!

— Так войдите! — посторонившись, она пропустила их в дом.

Мальчишка скользнул мимо нее и исчез, словно растворился в темноте дома. Второй вошел следом, откинул башлык, и Анна узнала в нем русоволосого парня, спасшего ее в лесу.

— Говорил ведь — свидимся! — произнес он глубоким, низким голосом и с силой вдруг притянул девушку к себе. Она почувствовала на губах его жадный, жгучий поцелуй, попробовала вырваться из крепко держащих ее рук, но голова закружилась, все поплыло, и она потеряла сознание…

***

— Барышня, барышня! Да живы ли вы, миленькая моя?

К голосу Матрены, долетавшему словно через слой ваты, примешивался то ли шум волн, то ли гул многолюдной толпы. Перед закрытыми глазами мерцал желтый туман. Анна застонала, попыталась шевельнуть рукой, открыть глаза — и в следующее мгновение очнулась. Она сидела на маленьком диванчике в прихожей. Перед ней на коленях стояла Матрена, смертельно бледная, с провалившимися глазами, в одной рубахе, на груди и у ворота густо испачканной красным.

— Как вы, барышня? — тормошила ее взволнованная Матрена.

— Все нормально, жива я… А с тобой-то что такое? Ты как смерть бледна! — хотела сказать Анна, но губы словно одеревенели и с трудом повиновались ей.

— Ох, видать, это мы угорели! — продолжала Матрена. — Говорила ведь я намедни этому идолищу, печнику, что тяга в печи плохая! Иной раз как ветер задует, так угар в дом идет. Вы, видать, барышня, угар-то раньше меня почуяли, раз открыли дверь. Настежь ведь она была!

— Смотри, Матрена, что это? — слабым голосом проговорила Анна. — Никак, кровь у тебя на рубахе?..

— Да какая ж это кровь, барышня? Морс клюквенный! Видать, вырвало меня… Уж так плохо мне было, так плохо! Но, слава Богу, живы мы с вами остались! Пойдемте-ка, я вас в спальню провожу.

Матрена помогла Анне встать и, тяжело ступая, охая, жалуясь на головную боль, повела ее наверх. В спальне она уложила Анну, уселась напротив кровати и долго сидела так, не в силах подняться. Язык у нее порой заплетался, глаза были мутные, красные, с набрякшими веками. Анне с трудом удалось отправить ее вниз, чтобы отлежаться и прийти в себя…

***

Оставшись, наконец, одна, Анна попыталась вспомнить, что произошло. В памяти сохранились только какие-то смутные образы, ощущения, не дающие полной картины случившегося. Вот она спускается по лестнице… Стук в дверь, улыбающееся лицо мальчишки, темная фигура за его спиной, и тягостное, томящее чувство какой-то неотвратимой жути, а потом внезапная темнота, провал в памяти…

Анна встала, подошла к зеркалу и посмотрела на себя: бледное лицо с горящими глазами, запекшиеся, синеватые губы, растрепавшиеся пряди волнистых волос… «Краше в гроб кладут! — мелькнула мысль. — Саша расстроится, если увидит меня такой». Она взяла с туалетного столика умывальный кувшин, плеснула воды в ладони и стала умываться. Провела рукой по лицу, шее, снова по лицу… И, холодея, выронила кувшин: за пальцами тянулась темно-красная, почти черная полоса… Она взглянула на ладонь: кровь! Откуда она взялась? Медленно поворачиваясь перед зеркалом, Анна оглядела себя и увидела два маленьких багровых пятнышка на боковой поверхности шеи…

Глава 7

— Упырь! Да неужели возможно такое? — в ужасе шептала Анна. — Батюшка, миленький, сестрица родная, за что это мне?

Лицо второго ночного гостя с поразительной четкостью всплыло в ее памяти: русые густые волосы, высокий лоб, брови, резко выделяющиеся на бледном лице, темные глаза, притягивающий, внимательный взгляд… И поцелуй, страстный, обжигающий, от которого сердце замирает, ноги подкашиваются, тонет все в сладкой истоме… Только один человек мог так целовать ее когда-то, но его нет и никогда не будет. И кто же вместо него? Упырь! Кровосос! Получи, моя красавица!

«Боже, вот оно, наказание за мои грехи! — шептала Анна, сидя на кровати и раскачиваясь из стороны в сторону. — Что теперь будет? Он ведь еще придет! Повадится ходить — не остановится, пока я такой же, как он, не стану. Вместе будем ночами людей подкарауливать да кровь пить! И так целую вечность, без конца…»

Внизу что-то тяжело ударило, прокатилось гулом по всему дому…

«Матрена что-то уронила или сама упала? Вот упрямая! Надо пойти посмотреть, как она там»

Анна хотела встать, но силы вновь покинули ее, потому что красные пятна на Матрениной рубахе сами собой всплыли вдруг перед ее мысленным взором.

«Это ж они, упыри, в полночь к нам явились, а я-то, дура, в дом их пригласила! И Матрену, и себя погубила! Ну, себя-то — понятно за что, а ее за что же? — сокрушалась Анна. — Что я скажу теперь Саше? А если он еще пару дней не приедет? Все это время, два дня полнолуния, мы будем с Матреной вдвоем… Что делать?»

С улицы донесся скрип колес, конский топот, затем по крыльцу, простучали знакомые шаги, тяжело хлопнула дверь.

— Аннушка, я вернулся! — раздался в прихожей голос Саши. — Ты дома? Я тебе кое-что привез!

Анна едва успела встать, как он уже взбежал по лестнице и крепко обнял ее, целуя и смеясь. Он был осунувшийся, усталый, но глаза его лучились такой радостью и любовью, что Анна, улыбаясь, залюбовалась им…

У нее язык не повернулся рассказать о том, что на самом деле произошло ночью. Версия с угаром казалась наиболее приемлемой, тем более, что Матрену они обнаружили в кухне без чувств. Бедная баба пыталась, видно, поставить самовар, но ей стало плохо, она уронила его и сама упала рядом.

Александр Михайлович не на шутку встревожился. Приведя стряпуху в чувство с помощью нашатыря и уложив ее и Анну в постели, он послал дворника за печником. Тот вскорости явился, осмотрел печь, разжег в топке огонь и начал божиться, что с печью все в полном порядке, тяга отличная.

— Ума не приложу, господин доктор, отчего бабам поплохеть могло, — басил он недоумевающе. — Трубу я намедни еще прочистил, щели все замазал. Изволите видеть, как славно дрова горят!

Доктор заглянул в топящуюся печь и не нашел, к чему придраться. Заплатив старику за беспокойство, он отпустил его и поднялся к Анне. К его приходу она уже встала с постели и успела привести себя в порядок. Саше она показалась только чуть бледнее обычного. В дамских ухищрениях по части косметики он плохо разбирался.

Долго побыть вместе им не пришлось. Они даже не успели толком поговорить, потому что явился санитар, привезший записку от Игната Петровича с просьбой незамедлительно явиться в больницу.

— Отчего спешность такая? Что стряслось? — поинтересовался Александр Михайлович, быстро собираясь. — Признаться, устал я, отдохнуть хотелось…

«Известно, что вам хотелось! С любушкой помиловаться!» — беззлобно усмехаясь в душе, подумал санитар, но вслух сказал только:

— Стряслось! Уж такое стряслось, господин доктор! Четверых уездных стражников, что с урядником и следователем в Черногузовку ездили, в больницу доставили… Игнат Петрович сказал, что оперировать их срочно надо. Израненные все, в кровище — страсть! Следователь обещается всех мужиков в Черногузовке пострелять. Говорит, что это их рук дело. Воинскую команду вызывать думает…

— А что ж урядник? — спросил Александр Михайлович.

— Так Ивана Ивановича, урядника-то, живым не довезли, сразу в мертвецкую поместили! — сказал санитар. — Ой, барышня! Простите вы меня, дурака, не хотел я вас пугать, голубушка!

Девушка была бледна как полотно. Александр Михайлович кинулся к ней, — ему показалось, что она сейчас упадет. Но Анна с улыбкой отстранила его:

— Ты иди, Саша. Тебя ждут. Не беспокойся за меня, — я в полном порядке.

— Я постараюсь пораньше вернуться, милая, — шепнул Саша, целуя ее. — Ничего не поделаешь, уж работа у нас такая…

Он еще раз поцеловал ее и вышел.

Анна подошла к окну и долго смотрела вслед отъехавшей пролетке.

***

Но вернуться пораньше не получилось. Александр Михайлович задержался в больнице надолго, так что Анна напрасно ждала его к обеду. Уже смеркалось, когда явился давешний санитар с коротенькой запиской, в которой доктор сообщал, что вернется только утром, так как прооперированные в очень тяжелом состоянии. Еще он спрашивал о ее самочувствии и просил не беспокоиться.

Анна велела на словах передать ему, что дома все хорошо.

Когда санитар ушел, она сказала Матрене, что ужинать не будет и велела ей идти отдыхать. Та весь день была бледна, слаба, как осенняя муха, из рук у нее все валилось. Выслушав хозяйку, она только молча кивнула, ушла в свою комнатку и вскоре захрапела.

Анна спать не могла. Какое-то странное беспокойство все более овладевало ею. Она ходила по комнатам, пробовала читать, потом бросила книгу, быстро оделась и вышла из дома. Осенний вечер охватил ее холодом. Уже начинало подмораживать, под ногами кое-где похрустывал первый ледок. Дул северный ветер. Редкие фонари светили тускло, черные тени деревьев размытыми пятнами лежали под ногами. Прохожих было немного. Анна медленно шла не зная куда, не отдавая себе в этом отчета, и не заметила, как очутилась у входа в старый городской парк. Ворота его были уже закрыты. Она повернула направо, прошла несколько десятков метров, снова повернула и очутилась в нешироком переулке, идущем вдоль мрачных кирпичных домов. Там было темно и безлюдно.

«Зачем я здесь? — мелькнуло в ее сознании, — что я делаю, почему?»

Ей стало страшно на мгновение. Она хотела повернуть обратно, но словно чья-то чужая воля завладела ею и повлекла дальше, в пугающий мрак пустой улицы…

По мере того, как она шла, страстное нетерпение, похожее на радостное предчувствие чего-то несбывшегося, неведомого, но долгожданного, все более овладевало Анной. Она убыстряла и убыстряла шаги, казалось, немного — и побежит, помчится со всех ног… к нему, единственному, любимому… Тьма между тем сгущалась, становясь вовсе уж непроглядной, несмотря на то, что была вторая ночь полнолуния. Плотные облака надежно закрывали холодный свет луны, — мистического, воровского солнца. Переулок был безлюден и страшен.

Неожиданно где-то сбоку раздался крик какой-то ночной птицы, ему ответил другой, и навстречу Анне пахнуло настолько ледяным дыханием, что это на миг словно отрезвило ее. Она испуганно остановилась, всматриваясь в темноту широко открытыми глазами, пытаясь понять, где она и что с ней происходит. Мысли о Саше, о том, что надо возвращаться, на миг всплыли в ее сознании, но эта жалкая попытка сопротивления была последней. Через мгновение она уже бежала, каким-то звериным чутьем ориентируясь в темноте. Переулок, казавшийся вначале коротким, странным образом удлинялся и удлинялся, тянулся, поворачивал то вправо, то влево. Она следовала за его изгибами, пока, наконец, он внезапно не закончился и она не очутилась в глухом тупике, образованном заиндевевшими каменными стенами, между которыми холодным облаком лежала странная опалесцирующая мгла.

Высокая мужская фигура шагнула ей навстречу. Анна почувствовала на своих плечах сильные руки, крепко прижавшие ее к своей груди. Бледное лицо с черными провалами глаз склонилось над ней. Чужие губы, осторожно коснувшись ее щеки, скользнули ниже, и Анна сама нашла их горячими, жадными губами… Они слились в долгом поцелуе… Чувство непередаваемого, удивительного блаженства и счастья наполнило душу Анны, заставив ее забыть все и вся…

Глава 8

Александр Михайлович сидел в ординаторской, машинально заполняя протоколы операций. Минут пятнадцать назад он вышел из послеоперационной, оставив с больными Клавдию Ивановну. На нее можно было положиться. Эта ворчливая, вздорная особа была незаменимой сиделкой, до невозможности пунктуальной, но удивительно ласковой и добросовестной по отношению к больным. Игната Петровича они чуть не силой отправили отдохнуть. Старый доктор плохо себя чувствовал, выглядел донельзя измученным и уставшим, но долго отказывался уходить, опасаясь оставлять тяжелых больных на неопытного молодого коллегу.

Александр Михайлович понимал это, и ему было неприятно. Без того у него на душе было неспокойно, тревожно. Он не боялся, что не справится со своими профессиональными обязанностями, напротив, был уверен в себе, хотя ранее не имел дела с такими ранениями. Главная причина беспокойства крылась в чем-то другом, и сколько он не пытался проанализировать, в чем конкретно, ему это не удавалось.

Из головы все не шли слова покойного Ивана Ивановича, урядника: «Надо будет отрядом наведаться. Стражники рады проветриться, засиделись на государевых харчах!»

«Наведались», что называется! Прошло около двух недель, и вот — нет человека! Урядник теперь мертв, четверо из отряда на грани жизни и смерти, пять человек пропали в лесу бесследно. Уездный следователь, ездивший с ними, рвет и мечет, уверяя, что со стражниками разделались бунтовщики. Надо полагать, большое начальство пойдет у него на поводу, и воинская команда, попросту каратели, будет незамедлительно послана.

Александру Михайловичу были памятны передававшиеся из уст в уста слухи о карательной экспедиции под командованием Римана в декабре 1905 года. Во время нее без суда и следствия было расстреляно множество людей, среди которых оказались даже вовсе не имевшие отношения к революционным выступлениям. Господам, подобным Риману, ничего не стоит сотворить такое же со здешними крестьянами. Эта мысль, безусловно, страшила, но было еще нечто свое, глубоко личное, сокровенное. Доктор задумался…

В дверь тихо, но настойчиво постучали, и робкий голос новенькой медсестры окликнул доктора по имени. Настасья Ильинична, попросту Настенька, заменившая все еще болевшую Марью Гавриловну, заглянула в ординаторскую.

— Что вам, милочка? — раздраженно начал Александр Михайлович и осекся, едва взглянув на нее. Глаза Настеньки смотрели на него с такой жалостью, что ему стало не по себе.

— Там, эта… Барышню привезли… Вы не пугайтесь только, господин доктор! Жива она, жива, только без сознания…

— Кого привезли? — закричал Александр Михайлович, уже догадываясь и холодея от ужаса, и не дожидаясь ответа, бросился бегом в приемное отделение…

***

Анна, недвижная, бледная как полотно, казалась неживой. Дыхание ее было неровным и неглубоким, пульс едва прощупывался. Ночной сторож, обходя свой участок, обнаружил ее почти без чувств на скамейке перед каким-то домом и на извозчике доставил в больницу. В приемном покое она успела только назвать имя Александра Михайловича и потеряла сознание. Доктору пришлось приложить немало усилий, прежде чем ее сердцебиение в какой-то степени нормализовалось. Говорят, для врача нет ничего сложнее, чем лечить близкого человека. Александр Михайлович смог на собственном опыте убедиться в правдивости этого утверждения. К счастью, на помощь ему поспешил Игнат Петрович, извещенный о случившемся Клавдией Ивановной. Вдвоем они сумели привести Анну в сознание. Она приоткрыла глаза, узнала Александра Михайловича и заговорила. Как она очутилась на той скамейке, девушка не могла объяснить. По ее словам, она вышла прогуляться, у нее закружилась голова, а больше она ничего не помнила.

Анна не лукавила, говоря так. Все случившееся почти полностью стерлось из ее памяти, оставив только смутное воспоминание какого-то неописуемого восторга, мешающегося почему-то со смертельным ужасом. Она хотела сказать что-то еще, но смешалась, посмотрела на всех расширенными, лихорадочно блестевшими глазами, попыталась улыбнуться и вдруг заплакала. Александр Михайлович, весь вне себя от жалости к ней, сел рядом, обнял ее и попробовал успокоить, но ему это не удалось. Игнат Петрович поглядел на них, покачал головой и велел сестре ввести больной морфин. Через некоторое время Анна погрузилась в глубокий сон.

— Не волнуйтесь так, дорогой, — Игнат Петрович сочувственно посмотрел на коллегу, — объективно ведь ничего страшного нет. Вот только уж очень она бледная! Надо, обязательно надо кровь проверить. Увы, малокровие у молодых женщин бывает нередко, как и обморочные состояния. Кстати, ваша невеста — очень красивая девушка, от такой красоты действительно можно голову потерять!

— А что вы скажете насчет этого? — Александр Михайлович показал на шею Анны, где виднелись две небольшие, покрывшиеся корочкой ранки, и рядом еще две, свежие. — Вспомните, у Семичева было нечто похожее! Что это может быть? Вы знаете, мне очень страшно за нее!

Игнат Петрович нагнулся над Анной, посмотрел, потрогал шею, нажал сильнее… Ранки не кровили, кожа вокруг них была белой и чистой.

— Мы можем только догадываться. Надеюсь, утром ваша Аннушка придет в себя окончательно, и мы узнаем, откуда у нее эти царапины. А сейчас позвольте, я должен взять кровь для анализа.

***

Прошло минут сорок. Александр Михайлович терпеливо ждал. Игнат Петрович закончил свои исследования и поднял глаза от микроскопа:

— Представьте: анемия! По всем признакам — острая постгеморрагическая. Как после о-о-очень хорошей кровопотери! Не такая, конечно, тяжелая, как у Семичева, но тоже весьма, я вам скажу, выраженная! Травмы, кровотечения, — не замечали ничего такого за девушкой в последнее время?

— Нет. О вчерашнем случае с угаром я вам рассказывал. Более ничего, кажется, не было.

— Надо прислугу расспросить, может, она что-то знает? И пошлите за нашей акушеркой. Вдруг по ее части что-то? Ведь женщины иной раз, ой-ой, как скрытничают! Ей будет легче добиться откровенности…

За акушеркой послали. Та явилась только под утро, побеседовала с проснувшейся Анной наедине и не нашла ничего, чем можно было бы объяснить кровопотерю.

***

Прооперированным к утру стало немного лучше. Оставив их на сиделку, Игнат Петрович занялся амбулаторным приемом, оставив молодого коллегу в стационаре. Тот сделал обход, назначения и около полудня вернулся в палату к Анне. Она сидела на постели уже одетая, бледная, красивая, и ждала его, чтобы ехать домой. Ей невмоготу было более оставаться в больнице.

— Аннушка, тебе придется подождать еще немного, — сказал Александр Михайлович. — У нас с Игнатом Петровичем остается одно неотложное дело.

— Оно касается Ивана Ивановича, урядника? — спросила Анна. — Если речь о нем, то не беспокойся напрасно, милый. Он уж далече, я думаю… Наверное, по лесу где-нибудь бегает! — она сухо рассмеялась.

Александр Михайлович с удивлением и даже некоторым страхом посмотрел на нее: «Заговаривается? Бредит?»

— Что ты говоришь, Анюта? Тебе плохо?

Он коснулся ее лба — лоб был холодный, чуть влажный. Жара не было.

— Нет, не плохо, милый. Все нормально. Просто я вспомнила, что видела урядника ночью. Я и еще кое-что вспомнила: если бы не он, я уже была бы мертва!

— Тебе все это приснилось, дорогая. В реальности видеть его невозможно!

— А ты пошли санитара, пусть посмотрит в морге, на месте ли тело урядника.

— Лучше я сам схожу! Санитар может подумать, что я тронулся умом…

Доктор встал. Но не успел он дойти до двери, как она распахнулась, и появившийся Игнат Петрович, бледный, с вытаращенными глазами, молча поманил его к себе…

Александр Михайлович вышел в коридор и плотно притворил за собою дверь. Было слышно, как оставшаяся в палате Анна негромко засмеялась. Игнат Петрович хотел что-то сказать, но только мучительно раздувал щеки и беззвучно шевелил губами.

— Что случилось, Игнат Петрович? Вам нехорошо? — с беспокойством спросил Александр Михайлович. — Сердце?

Игнат Петрович отрицательно затряс головой, схватил за руку молодого коллегу и потащил за собой. Они вышли на крыльцо, пересекли двор и вошли в приземистое строение, служившее моргом. Запах формалина мешался там с характерным запахом тления. В тусклом свете, проникающем через до половины закрашенные окна, небольшое помещение с несколькими анатомическими столами посередине производило мрачное впечатление. Все столы, кроме одного, были пусты.

Игнат Петрович подошел к тому, на который вчера положили тело урядника, и откинул простыню. Александр Михайлович застыл в изумлении: вместо тела урядника, крепкого, высокого мужчины, перед ними был труп совсем молодого человека, почти мальчишки. В груди под левым соском торчала грубо обработанная деревяшка, вероятно, самодельная рукоятка ножа.

— А где же урядник? — с недоумением спросил Александр Михайлович? — Кто этот мальчик? Когда его привезли? Сторож-то что говорит?

Игнат Петрович промычал что-то нечленораздельное и в отчаянии затряс головой, разводя руками. Александр Михайлович еще раз оглядел помещение, схватил коллегу под руку и повлек обратно, в больницу. Там он уложил его на диван в ординаторской и позвал незаменимую Клавдию Ивановну. Только минут через тридцать, после инъекций сердечных и успокоительных, к Игнату Петровичу вернулся дар речи, и он рассказал, что сторож валяется в подсобке пьяный до потери сознания, по коей причине говорить с ним бесполезно.

— Гнать надо этого пьяницу, — слабым голосом, задыхаясь, говорил Игнат Петрович. — Придется снова в полицию обращаться. Что подумают о порядках в нашей больнице? Два необъяснимых случая пропажи умерших, один за другим! Мыслимо ли это? Еще теперь этот, неизвестно откуда взявшийся, труп!

Александр Михайлович постарался, как мог, успокоить старика и распорядился, чтобы его не тревожили. Потом он послал сообщить о случившемся в отделение полиции, сделал кое-какие распоряжения и поспешил к Анне.

К его изумлению, ее в палате не оказалось. По словам санитарки, девушка уехала с какой-то важной, нарядной дамой, явившейся за ней на богатой коляске с откидным верхом, запряженной прекрасной вороной парой. С дамой был мужчина, немолодой, длинноволосый, с недобрым взглядом. На санитарку он, похоже, произвел крайне неприятное впечатление, она все морщилась, рассказывая о нем. Анне не хотелось уезжать, несмотря на уговоры дамы, но мужчина прошептал ей что-то на ухо, и она поднялась и пошла за ними, покорная, как овечка.

— Куда они направились? — в волнении воскликнул Александр Михайлович. — Мадемуазель Анна велела мне что-нибудь передать?

Санитарка отрицательно покачала головой, глядя на него с жалостью и сочувствием. В какую сторону поехала коляска, она не заметила, так как ее послали выносить утки за лежачими больными и ей стало не до загадочных посетителей.

Александр Михайлович кинулся к старшей сестре, но та заявила, что вовсе не в курсе случившегося. У нее полно своей работы, следить за чужими невестами не входит в ее обязанности. А если господин доктор думает, что она подслушивает и подглядывает, то сильно ошибается. У них в госпитале, в Иркутске, никто не позволял себе оскорблять ее подобными подозрениями!

Александр Михайлович замахал руками и пробкой выскочил от этой невозможной особы, лихорадочно соображая, в праве ли он оставить занемогшего коллегу, пациентов и отправиться разыскивать Анну. Он почти решил, что вправе, но тут его срочно потребовали в послеоперационную, где у одного из больных началось сильное кровотечение. Около двух часов доктор провозился с ним, а едва только кровотечение остановили, явились следователь и прочие полицейские чины… Короче, Александр Михайлович смог освободиться только к позднему вечеру.

Он приехал домой, когда было уже совсем темно. Окна квартиры не были освещены, только на втором этаже в одном чуть мелькнул огонек. С тревожно колотящимся сердцем доктор отворил дверь своим ключом и вошел. В прихожей было темно, не горела даже лампадка.

— Есть ли кто дома? — крикнул Александр Михайлович.

Послышались легкие шаги, и Анна со свечой в руке, бледная, но красивая, как всегда, сбежала по лестнице и обняла его.

— Слава Богу, ты дома! — заговорил он, целуя ее. — Я чуть с ума не сошел, узнав, что ты уехала неизвестно куда с некоей дамой! Почему ты ничего не сказала мне, Анечка? Разве можно так?

— Ты был занят, я не хотела тебе мешать, — сказала Анна, приникнув к его груди. Она говорила и держалась вроде бы как обычно, однако в ее голосе он уловил какую-то неискренность.

Из своей комнатки вышла заспанная Матрена, молча поклонилась хозяину, поставила на подзеркальник зажженную лампу, задула свечу и пошла к себе. Александр Михайлович еще раз поцеловал Анну. Лампа горела ярко, вокруг был привычный скромный уют, однако его не оставляло ощущение, будто что-то не так. Он огляделся. Недавно купленное трюмо отражало обстановку прихожей, ладную фигуру доктора и спину уходящей стряпухи. Других отражений не было. Александр Михайлович вздрогнул, ему стало не по себе…

— Что ты, Саша? — все так же пряча лицо на его груди, тихо спросила Анна.

— Ничего, Анечка, все в порядке. Пойдем, я отнесу тебя наверх! — он легко подхватил ее на руки…

Когда они вошли в уютную, хорошо натопленную комнату, он осторожно усадил девушку в кресло, зажег лампу, стоявшую на столе, и сел напротив. Мысли его были в полном разброде. Анна ласково и внимательно смотрела на него. Она чувствовала, что он не просто чем-то взволнован, нет, он буквально выбит из колеи. Ей хотелось утешить его, приласкать, но она боялась себя, своих желаний…