Бесплатный фрагмент - «Горовиц был мне, как брат…»

Юрий Зильберман

«Горовиц был мне, как брат…»

(Письма Натана Мильштейна Владимиру Горовицу. от повседневной жизни к творчеству)

Киев, 2016

От автора

Сочетание в одном человеке

земной природы и неземной

силы таланта — само по себе

создает интригу, конфликт, напряжение.

И. Лукьянова

Общение двух великих людей протяженностью в жизнь. Удачи и кризисы, восхождения и падения, творческий поиск и повседневность — все интересно, особенно, если это колоссы ушедшего века — Натан Мильштейн и Владимир Горовиц.

Из давних времен приходят к нам примеры вдохновенной и многолетней дружбы Давида и Ионафана, Руфи и Ноеминь, Иисуса и Лазаря, Марии и Марфы. Многократно описано товарищество Герцена и Огарева, Шаляпина и Рахманинова, Куинджи и Менделеева, Листа и Вагнера, Чайковского и Рубинштейна, Прокофьева и Мясковского.

Великие музыканты ХХ столетия Натан Мильштейн и Владимир Горовиц с юности и в течение всей жизни сохраняли дружеские отношения. Но их шестидесятивосьмилетняя дружба не имела такого «весомого» материального подтверждения в виде сотен писем, как, например, у Прокофьева и Мясковского. Весьма вероятно потому, что до 1925 г. они разъезжали по Советскому Союзу и играли в концертах чаще всего вдвоем, а в Европе и Америке — это было два или три раза (поэтому, наверное, из совместных записей в наличии только одна Соната Й. Брамса),

а может быть и потому, что уже в довоенной Европе и, тем более, после переезда в Америку в 1939 г., каждый из них уже имел собственный концертный график и, хотя они поддерживали дружеские отношения, и время от времени проводили летние каникулы вместе (особенно в Европе, т.е. до отъезда в Америку), но почти не переписывались. У Натана Мироновича есть такое утверждение: «Но, в конце концов, мы решили, что заработаем больше, если будем выступать отдельно [11, р. 44]. Однако даже те немногие 10 писем, 1 открытка и 8 телеграмм, написанные Натаном Мильштейном и адресованные Владимиру Горовицу, сохранившиеся в архиве Йельского университета, представляют значительный интерес, так как проливают свет на характер взаимоотношений между двумя крупнейшими музыкальными фигурами ушедшего столетия и, в определенной степени, помогают дополнить те личностные качества, без которых невозможно создать полное представление о гениальных интерпретаторах, коими они оба остались в нашей памяти и записях.

Много лет назад подобную мысль высказал Владислав Ходасевич в своих лекциях о А. С. Пушкине: «Чтобы понять и оценить деяния поэта [музыканта. — Ю. З.], должно понять и изучить его личность. Для этого опять-таки — должно знать о нем все или хотя бы максимум возможного: происхождение, традиции, наследственность, воспитание, образование, среда, случайности личной жизни, литературные влияния, общественные и политические обстоятельства, среди которых жил. И вот все, что останется необъяснимым, неповторимым даже при условии, что все прочее будет повторено, и есть личность. То необъяснимое и чудесное, что рознит человека от человека, поэта от поэта [добавим: музыканта от музыканта. — Ю. З.]» [Цит. по:  [80]].

И еще. Когда в руки мне попали письма Натана Мироновича к Владимиру Горовицу, появилось три «повода» комментировать их. Первое — это то, что два исполнителя, родившиеся почти в одно время, одинаковой социальной среды, первые годы даже концертирующие совместно, представляют собой как бы разные типы исполнительства: безусловно, романтический — Горовица и более широко романтический — Мильштейна. Второй, не менее сложный вопрос, относящийся больше к области социальной психологии, возникает, когда знакомишься с биографиями музыкантов — это взрывчатое, истерическое порой, почти маниакальное отношение Горовица к своей карьере (бесконечные «антракты», жалобы на публику и свою артистическую тяжелую жизнь) и спокойное (внешне), уверенное концертирование всю жизнь Мильштейна. Наконец, то, что привлекает внимание всех, кто сталкивался с проблемой профессионального становления концертирующего исполнителя: «раннее» становление и сложившийся концертный объем репертуара у Мильштейна и стремительное (за три года) становление Горовица.

С 1921 по 1925 гг., почти четыре года, молодые музыканты Н. Мильштейн и В. Горовиц гастролировали по стране. Бывало, что аккомпанировал скрипачу Владимир Горовиц, чаще — его сестра Регина. Первые годы в эмиграции — тоже вместе: во-первых, общий импресарио Александр (Саша) Мерович, во-вторых, то многое, что связало этих двух таких разных молодых людей — единая социальная среда, из которой вышли оба, сходное воспитание, фанатическая любовь к музыке, стремление удержаться и сделать карьеру на Западе.

И даже то, что в тридцатых годах они стремились проводить лето близ виллы Сенар, тянувшись к С. В. Рахманинову, посещая его, играя ему, беседуя с ним — тоже было естественным проявлением их «русскости», их взращенности на одних и тех же идеалах, как музыкальных, так и личностных.

Литература о двух великих музыкантах — это, прежде всего, тысячи рецензий, интервью, культурологических эссе. О пианисте написаны книги Гленна Пласкина (1983), Гарольда Шонберга (1992) и Дэвида Дюбаля (1994). Натан Мильштейн, несмотря на восторженные рецензии, не удостоился развернутой биографии, но успел надиктовать свои воспоминания, увидевшие свет еще при жизни скрипача, известному своими книгами о музыкантах Соломону Волкову.

Сводя все, что написано об этих двух выдающихся музыкантах ХХ столетия, можно ограничиться двумя выдержками из обширного славильного потока.

«Человеческий и творческий облик Натана Мильштейна — благороднейший из существующих, невероятно тонкой лепки. Рядом с ним такие выдающиеся мастера, как Менухин, Коган, Кремер, даже Хейфец кажутся недостаточно гибкими, толстозвучными, приблизительными, какими-то «широкими» и, в целом, достаточно грубыми для того, чтобы иметь прецедент не пройти сквозь игольное ушко в музыкальный скрипичный рай…

˂…˃ Наверное, таким и должен быть подлинный аристократ пушкинского толка, каковым представляется мне Натан Мильштейн: всеотзывчивым, легким, всепрощающим, влюбленным и — без дряни психологизма на кончике волоса»

«Я не колеблюсь, называя его одним из величайших пианистов, которые когда-либо существовали. Будь я юношей или даже человеком средних лет, я не ставил бы себя на позиции судьи, но, имея возможность услышать Листа и Рубинштейна в своей молодости, я могу совершенно свободно утверждать о гении — Горовице — как о Короле Королей среди пианистов, которые существуют и когда-либо существовали» — ….

В подготовке этой книги приняли участие многие профессиональные музыканты, историки, библиографы и просто сочуствующие. Конечно, в первую очередь, следует поблагодарить сотрудников музыкальной библиотеки Йельского университета (Irving S. Gilmore Music Library, Yale University).

Особые слова благодарности приношу доценту Санкт-Петербургской консерватории им. Н. А. Римского-Корсакова Александру Пироженко, заместителю директора Государственного архива Одесской области Людмиле Белоусовой, а также сотрудникам Киевского института музыки им. Р. М. Глиэра Лилии Мудрецкой, Виктории Нечепуренко, Людмиле Федоровой, Ирине Полстянкиной, Виктории Павловой, Ирине Ярощук за помощь, оказанную в работе над книгой.

ГЛАВА I

ГОД РОЖДЕНИЯ

Натан Мильштейн и Владимир Горовиц родились, якобы, в один год — 1903. Добавим, что во многих справочных изданиях их год рождения по-прежнему 1904. Например, в газете Нью-Йорк Таймс имеются, так называемые, анкеты известных в Мире людей. Данные о Н. Мильштейне содержат год рождения, пол и др. сведения. По-прежнему год рождения музыканта проставлен — 1904! Даже несмотря на то, что сам скрипач в своей книге указывает — 1903.

Здесь придется объясниться: дело в том, что последние данные опровергли этот устойчивый, да и подтвержденный самими музыкантами факт.

Подробности чудесного «омоложения» Владимира Горовица на один год рассмотрены нами в наших статьях и книгах. Горовиц появился на свет ровно на год раньше, чем считалось доныне. Об этом свидетельствует запись о его рождении в синагогальной книге — по-русски и на иврите, где ясно читается 1903-й год.

Однако в паспорте, выданном в 1925 году, видим уже год 1904-й

Вот именно на эту неверную дату до самого последнего времени и ориентировались все научные издания. Откуда такая путаница? Причина банальна — Горовиц уклонялся от военной службы. В год, когда он намерился покинуть СССР, всех юношей 1903 года рождения забирали в армию, и о заграничной поездке в таком случае можно было бы забыть. Мы даже разыскали объявление в газете «Пролетарская правда» от 17 июля 1925 года «О призыве на военную службу юношей, родившихся в 1903 году». Вот Горовиц и «скостил» себе год!

Что же касается Натана Мироновича Мильштейна, то основным источником сведений о великом скрипаче является книга его воспоминаний, над которой он вместе с Соломоном Волковым трудился около семи лет, так как статьи, рецензии, интервью, которых достаточно много, обходят эту страницу жизни скрипача, либо ссылаются на официальные справочники. Можно считать, что появление статьи Анны Висенес с указанием на 1903 год рождения, которую перепечатал ВВС, большим успехом, так как изменение официально зафиксированной словарями и энциклопедиями даты рождения, как-бы табуировано исторической практикой и случается крайне редко. Между тем, нам, как исследователям творчества великих исполнителей, крайне важно знать все о жизни такой личности, поэтому фактам путаницы в годах рождения уделяется такое пристальное внимание.

Итак, в книге Н. Мильштейна и С. Волкова «From Russia to the West» на четвертой странице Н. М. Мильштейн заявляет: «Я родился в последний день 1903 года». Столь четкое и однозначное заявление, естественно, не вызывало бы сомнений, но некоторые факты настораживали и заставляли все-таки проверить метрические книги Одессы. В частности, странными были противоречивые сведения, указанные в книге о налогах для отъезжающих музыкантов. Если читатель хорошо знает биографии исполнителей, то, естественно, вспомнит, что отъезд В. Горовица состоялся сразу после триумфального прощального концерта 23 сентября 1925 г., в котором пианист исполнил Концерт для фортепиано си-бемоль минор П. И. Чайковского. Печать в паспорте, который чудесным образом сохранился в архиве Ванды и Владимира Горовицев в Йельском университете, свидетельствует о том, что пианист пересек границу Германии 27 сентября 1925 г. Н. Мильштейн появился в Берлине позднее.

В монографии Г. Пласкина посвященной В. Горовицу о приезде в Германию Натана Мироновича читаем: «В декабре 1925 года Натан Мильштейн присоединился в Берлине к Меровичу и Горовицу [, р. 74]. Сам скрипач в своих мемуарах уточняет дату: «Горовиц первым уехал в Германию. Мне необходимо было получить подтверждение, что я не должен государству никаких денег. После этого я отправился в Берлин из Москвы через Ригу [которая в то время была столицей независимой Латвии. — Ю. З.]. Я запомнил этот день на всю оставшуюся жизнь: двадцать пятое декабря 1925 года» [11, р. 71]. Но на той же странице, всего абзацем ранее написано, что Н. Мильштейн не должен был платить никакие налоги: «Оставались налоги, но даже здесь судьба была к нам благосклонна. Когда я пошел в соответствующую организацию в Одессе, а Горовиц в Киеве, они порылись в своих архивах и объявили, что наших фамилий нет в списках. Это означало, что мы не должны платить никакие налоги! Мы могли ехать!» [11, р. 71]. Конечно, такая оговорка могла быть свидетельством усталости, да и просто забывчивости, ведь прошло более 60 лет с тех дней. Тем не менее, это настораживало и заставляло более придирчиво относиться к изложенным в книге фактам.

Кроме этого, странным казалось и признание Н. Мильштейна, что перед отъездом он не видел маму: «К моему сожалению, когда я покидал Россию в 1925 году, я сделал это, не повидавшись с мамой. Я не могу этого забыть. У меня не было времени съездить в Одессу, где в то время жила мама, так как я не мог отказаться от определенных артистических обязательств». Таким образом, получалось, что Н. Мильштейн, судя по его высказываниям, был в Одессе, посещал какие-то налоговые организации, но не виделся с семьей, так как не смог приехать в Одессу, в связи с «артистическими обязательствами»…

Такие противоречия заставляли отнестись к тексту мемуаров с известной долей скепсиса и перепроверить некоторые факты, особенно касающиеся семьи музыканта и его рождения. Первое несоответствие, легко объясняющееся и не очень существенное, касается имен семьи. В своих воспоминаниях Н. Мильштейн пишет: «Моего отца звали Мирон, а маму — Мария…» [11, р. 3]. Естественно, в раввинских книгах XIX — начала ХХ веков имена Мирон и Мария встречаются крайне редко. Поэтому пришлось выписать все фамилии Мильштейн в книгах о рождении (семей с фамилией Мильштейн в Одессе в конце XIX — начала ХХ веков оказалось 14), а затем устанавливать: как же писались имена отца и матери скрипача, то есть, собственно, кто же из 14 семей Мильштейн был отцом и матерью скрипача? Помог диалог Натана Мильштейна со своим кузеном, приведенный в книге «From Russia to the West»: «Когда я впервые приехал в Америку в конце 1929 года, я посетил Голливуд. Ко мне пришел секретарь Майлстоуна [известный голливудский режиссер Льюис Майлстоун. — Ю. З.] и спросил:

«Откуда вы приехали?»

«Из Одессы», — ответил я.

«А откуда твой отец?», — продолжил спрашивать он.

«Из Кишинева».

«Как его зовут?»

«Мирон», — сказал я.

Этот человек рассказал мне, что в Голливуде есть кинорежиссер по фамилии Майлстоун, который приехал из Кишинева и вспоминает, что когда он уезжал из России, ему рассказывали о маленьком двоюродном брате, который играл на скрипке» [11, p. 247]. Поиск в раввинских книгах Кишинева оказался удачным: было найдено свидетельство о рождении отца Льюиса Майлстоуна, кишиневского мещанина Менахема Менделя Мильштейна.

Стало ясно, что отцом Натана Мильштейна может быть не Бердичевский, не Каневский, не Бродский, не Киевский, а исключительно Кишиневский мещанин — Меер Мильштейн (Мирон). Соответственно, жену его звали (вернее писали в книгах раввината) Марьям Рухля (урожденная Блюштейн, Мария). После этого были установлены братья и сестры Натана Мильштейна: Давид (1899), Лазарь (1901), Наум (Акива Нахум, 1904), Мирон (Манус, 1907) и сестра Доротея (Дора, 1911), о которых он пишет в мемуарах: «У нас была большая семья, в которой было семеро детей — две сестры и пять братьев. Первые шестеро появлялись с интервалом в два года: Сара, Давид, Лазарь, Натан, Наум и Мирон. Потом появилась Доротея, вторая сестра, через пять лет после Мирона» [, р. 3.]. Стало известно еще и то, что в 1907 г. у Меера и Марьям Рухли родились близнецы Манус (Мирон в воспоминаниях Н. Мильштейна) и Бася, которая через год (в 1908) умерла.

Пока, к сожалению, не найдена метрика дважды упоминаемой в воспоминаниях скрипача старшей сестры Сары, хотя активный поиск идет и в Одесском, и в Кишиневском архивах (не исключено, что семья могла переехать в Одессу уже после рождения первого ребенка). Когда в наших руках оказались метрические записи о рождении детей Меера и Марьям Рухли, оказалось, что в своих воспоминаниях скрипач был не совсем точен: во-первых, Доротея (Дора) родилась не через пять лет после младшего брата Мирона (Мануса), а через четыре; во-вторых, между Наумом (Акива Нахум) и Мироном (Манусом) перерыв не два, а три года. Оставался сам Натан, который, если верить его версии должен был появиться 31 декабря 1903 года.

Некоторые сомнения, конечно, были: ну как мог появиться Наум (Акива Нахум) 10 сентября 1904 г., после рождения Натана (по его словам) 31 декабря 1903 г., ведь прошло-то всего 8 месяцев и десять дней? Известно, что кормящая мать, как правило, не может зачать ребенка. Тогда как же мог родиться Наум?

Сомнения рассеялись, когда мы сделали запрос в Дирекцию Санкт-Петербургской консерватории (ведь Н. Мильштейн был студентом класса профессора Л. Ауэра). Ответ архива консерватории гласил: «Студент Н. Мильштейн 1902 года рождения действительно учился…».

Такая запись была в «Личном деле» студента Н. Мильштейна.

Естественно, возникла необходимость еще раз пересмотреть «Книги рожденных евреев Одессы», хранящиеся в архиве. На этот раз поиск увенчался успехом: запись №2692 в «Книге рожденных евреев Одессы за 1902 год», которая подтвердила, что «11 декабря 1902 года у Кишиневского мещанина Меера Мильштейна и его жены Марьям Рухля родился сын Нусин» (см. илл. №16, 16-а). Как мы помним по мемуарам скрипача, он пишет, что родился в последний день года. Странным образом, Натан Миронович трактовал цифру своего не рождения, а обрезания, которое действительно состоялась 18 декабря, что по-новому исчислению равнялось 31 декабря. Да и год-то не 1903, а 1902! Понятно, что стать на год-два моложе приятно, особенно человеку после 40–50 лет. Н. Мильштейн, в отличие от свого друга В. Горовица, не скрывал, что они вынуждены были изменить свой год рождения на 1904 г. Более того, в своих мемуарах он об этом пишет! Однако умалчивает о том, что в 1925 г. ему исполнялось уже 23 (!) года. Причину этой странной «забывчивости» мы вряд ли узнаем, но то, что Натан Мильштейн перед отъездом за границу в Одессе не был — это факт, который он сам подтверждает в своей книге. Тогда возникает вопрос: как он получил заграничный паспорт со столь значительным «пониженим» возраста?

Подведем итог: один из величайших скрипачей ХХ века, уроженец Одессы, Натан (Нусин) Миронович (Меерович) Мильштейн родился 11 декабря (24 декабря по-новому стилю) 1902 года, а не, как утверждают все источники, 1904 года.

ГЛАВА II

СЕМЬИ

Итак, оба юных гения «подправили» свои паспорта на 1904 г. р. и стали моложе.

Владимир Горовиц в старости утверждал, что исправления в паспортах сделал его брат Григорий. Кто и как сделал моложе на 2 года Натана Мильштейна — пока неизвестно. Оба в детстве не знали недостатка: семьи были обеспеченными, если не сказать богатыми (например, телефон, по которому в квартиру Мильштейнов звонил П. Столярский — много ли людей в Одессе 1915 года могли позволить себе иметь дома телефон?).

Отец Натана, по его утверждению, был представителем фирмы Gourland & Co, Владимира — компании Westinghouse. «Мой отец был ограблен революцией, также как и семья моего друга Владимира Горовица. Правда, мы с Горовицем жили сравнительно хорошо», — пишет Мильштейн в своих мемуарах [11, р. 208]. Оба с малых лет начали заниматься музыкой: В. Горовиц — с пяти, Н. Мильштейн — с восьми лет.

Можно добавить к этому и еще одно общее, свойственное той и другой семье — это светский, европейский характер воспитания детей. В самом деле: ни один, ни другой музыкант не были религиозными — во-первых. Н. Мильштейн прямо указывает на это в своих воспоминаниях: «Папа не посещал синагогу и мне тоже не разрешал туда ходить ˂…˃ Папа также не посещал и русскую православную церковь» [11, р. 4]. В. Горовиц не оставил воспоминаний, но его биографы Г. Пласкин и Г. Шонберг указывают на то, что в семье ни еврейский, ни христианский обряды не осуществлялись. Так у Г. Пласкина читаем: « (Религиозный обряд не соблюдался в семье Горовицев)» [16, р. 22]. Г. Шонберг упоминает об отсутствии религиозности в семье Ванды Тосканини-Горовиц и Владимира Горовица в главе, в которой рассказывает об их дочери: «Соня росла в тени двух религий, хотя ни один из родителей не был верующим» [17, р. 233]. Это же подтверждается словами самого пианиста, сказанными им своему настройщику Францу Мору: «…Потом он обратился ко мне и сказал: «Моя жена — католичка. Но Ванда, она ни во что не верит. Она не ходит в церковь». — Он продолжал: «Меня считают иудеем, однако я никоим образом не связан с верой» [87, c. 44]. Во-вторых, родным был для них русский язык (оба ко времни отъезда на Запад владели французским и немецким) и оба, конечно, были воспитаны на русской культуре.

В. Горовиц после пятилетнего обучения у матери в десятилетнем возрасте поступил в Киевское музыкальное училище, а затем — в Киевскую консерваторию в класс В. Пухальского.

Н. Мильштейн в 1916 г. после шестилетнего обучения у знаменитого одесского педагога П. Столярскогоприехал в Петербург и занимался в классе легендарного Леопольда Ауэра.

К моменту знакомства, т.е. к 1921 г., молодой скрипач был уже гораздо более опытным концертантом: на его счету были концерты в Петербурге, Одессе, Харькове, Киеве и других городах Империи. Так, он вспоминает, что совместно с пианистом Симоном Барером (соученик В. Горовица по классу Феликса Блуменфельда), басом Платоном Цесевичем и сопрано Ольгой Карасуловой объездил с концертами всю Украину, что только в одном Харькове играл 12 концертов [11, р. 38]. Его репертуар уже тогда был значителен: концерты А. Вивальди, И. С. Баха, К. Стамица, В. А. Моцарта, Л. Бетховена, Ф. Мендельсона, Г. Венявского, М. Бруха, Г. В. Эрнста, П. Чайковского, К. Сен-Санса, А. Дворжака, Й. Брамса, А. Глазунова, С. Прокофьева (№1), К. Шимановского (№1), К. Гольдмарка, Э. Элгара, «Испанская симфония» Э. Лало, сольные сонаты и партиты И. С. Баха, сонаты Э. Изаи, множество популярных концертных пьес Г. Венявского, П. Сарасате, К. Сен-Санса, П. И. Чайковского. Тогда как В. Горовиц, кроме «публичных», т.е. открытых концертов в зале Киевской консерватории, концертного опыта не имел и только мечтал о карьере гастролирующего пианиста. Его репертуар был достаточно скромным и ограничивался фортепианными концертами Ф. Листа, А. Аренского, Третьим и Пятым Л. Бетховена, Вторым концертом С. Рахманинова (сведения об исполнении В. Горовицем 2-го концерта документально не подтверждены), несколькими сонатами Л. Бетховена, Ф. Шопена (1-я и 2-я), С. Рахманинова, Э. Грига; двумя-тремя циклами Р. Шумана; миниатюрами Ф. Шопена, А. Скрябина и Ф. Листа. Так было в год их знакомства. Через три года, когда «музыканты революции», как назвал молодых музыкантов А. Луначарский, прощались с ленинградской публикой перед отъездом за границу, Владимир Горовиц сыграл серию из 20 концертов, в которых прозвучали более 150 сочинений. Следовательно, можно говорить о невероятно быстром освоении репертуара в процессе трехлетних гастрольных турне.

ГЛАВА III

КОНЦЕРТЫ НА РОДИНЕ

Как известно, Владимир Горовиц и Натан Мильштейн познакомились зимой 1921 г., когда после концерта в Киеве, в котором скрипачу аккомпанировал Сергей Тарновский, сестра В. Горовица Регина пригласила Н. Мильштейна на ужин к ним домой. Со свойственным ему юмором, уже на склоне лет Н. Мильштейн вспоминал об этом: «После ужина меня оставили ночевать, хотя квартира Горовицев и не была просторной. Когда-то у них была большая квартира, но после революции им пришлось переехать в жилье значительно меньшее, находившееся на улице Большая Житомирская. После моего второго концерта в Киеве было решено, что я буду жить в семье Горовицев. Можно сказать, что я зашел на чай и остался на три года» [11, p. 41].

Тогда, зимой 1921 года, Натана Мильштейна поразила широкая музыкальная эрудиция Горовица и его увлеченность музыкой. В своих мемуарах он так описывает эту первую встречу: «Ученица профессора Пухальского, Регина Горовиц [отметим, что сама Регина Самойловна всегда называла себе ученицей К. Михайлова, хотя окончила консерваторию по классу С. Тарновского. — Ю. З.] в то время была, наверное, более успешной пианисткой, чем Володя, но она играла традиционный репертуар: баллады Шопена и мазурки.

Когда за рояль садился Володя, он играл что-то совершенно необычное: свою собственную версию сцены ковки мечей из Вагнерского «Зигфрида», или импровизировал на темы оперы «Тристан и Изольда», или исполнял большой фрагмент из оперы Римского-Корсакова «Золотой Петушок». Пианисты никогда не исполняют подобные вещи на концертах! Я был ошеломлен, удивлен. Это был музыкальный ураган. Я тоже играл. Между мной и Володей произошла мгновенная химическая реакция» [11, р. 41].

С этого времени начинается дружба и совместная концертная жизнь двух великих музыкантов. Натан Мильштейн в своей книге мемуаров, естественно, не мог припомнить всю географию и хронологию концертов, продолжавшихся более трех лет, которые скрипач и пианист сыграли в СССР. Но основные города, где они были, он называет: «Сначала мы с Володей дали совместный концерт в Киеве, а потом стали ездить по Украине, понемногу расширяя географию наших выступлений. Мы ездили в Полтаву, Гомель, Харьков, Екатеринодар, Симферополь и Севастополь. Выступали в Таганроге, Новороссийске и Нахичевани, а также на Кавказе, в Батуми, Тифлисе и Баку. Интересными были поездки в Саратов и Татарскую республику» [11, р. 42].

Можно в целом представить эти три с половиной года концертирования музыкантов по книге воспоминаний первого импресарио молодых музыкантов Павла Когана, биографии В. Горовица, написанной Гленном Пласкиным и мемуарам Мильштейна. Установлено примерно около 80 концертов в период с декабря 1922 г. по сентябрь 1925 г. (см. приложение №4). Как можно судить из мемуаров скрипача и известных нам биографий пианиста (а они вспоминают, что иногда давали по два концерта за день), их было как минимум в три раза больше.

Начинали они, как правило, втроем: Натан Мильштейн, Регина и Владимир Горовиц. Регина аккомпанировала скрипачу, немного играла соло, затем выступал Владимир. Имея маленькую дочь (Елена родилась в лето 1919 г.), Регина не всегда могла выезжать на длительные гастроли, поэтому двух-трехмесячные поездки, скажем в Москву или Петроград обходились без нее. Тогда Владимир Горовиц аккомпанировал своему другу.

Когда в газете «Известия» появилась статья некоего Антона Углова, под псевдонимом которого выступил влиятельный Народный комиссар просвещения А. В. Луначарский, интерес к двум молодым музыкантам был уже как бы освящен государством. И тогда предложения концертов стали буквально «сыпаться» на них. Мильштейн так вспоминал об этом: «Особенно популярными мы стали, когда Народный комиссар образования (в действительности, царь страны по культуре), Анатолий Луначарский, в правительственной газете „Известия“ написал о нас хвалебную статью. Она была озаглавлена „Дети Советской революции“, хотя, мы, конечно, совершенно не были воспитаны Советской революцией [конечно, не „Дети Советской революции“, а „Музыканты революции“, но отдадим должное возрасту интервьюируемого. — Ю. З.]. Однако эта статья произвела большое впечатление. Ее перепечатали местные газеты всей страны. Мы были сенсацией. Мы ездили по всей России, не заботясь ни о чем. Наши совместные концерты проходили так: сначала играл я, потом Горовиц, потом мы играли вместе сонату. Сейчас я могу блестнуть тем, что моим аккомпаниатором был Горовиц». [11, р. 44].

Он с восторгом описывает их совместные приключения, отмечая, что в любом городе их ждали и тепло встречали: «Кульминацией наших с Горовицем гастролей по России стало выступление в 1923 году в Петербурге. Оно прошло чрезвычайно успешно… Мы могли выступать так часто, как мы того хотели и где хотели — мы всегда собирали полные залы. Мы могли исполнять самую серьезную музыку — от музыки барокко до современных композиторов, таких как Метнер, Прокофьев и Шимановский — и это никак не влияло на кассовые сборы. К нам относились так, как сегодня относятся к рок звездам» [11, р. 55].

Скорее всего, Н. Мильштейн упоминает С. Прокофьева и К. Шимановского не потому, что они были такими уж «новыми» композиторами. Просто одно из таких выступлений очень запомнилось скрипачу, так как это было премьерное исполнение первых скрипичных концертов С. Прокофьева и К. Шимановского, прошедшее едва ли не сразу после мирового дебюта концерта для скрипки С. Прокофьева в Париже. Этот дебют состоялся в Москве: «Одним из наших наиболее важных выступлений в Москве — пишет Н. Мильштейн, — был концерт, состоявшийся в 1923 году. На концерте мы с Горовицем представляли в России премьеры Первого скрипичного концерта Кароля Шимановского и Первого скрипичного концерта Сергея Прокофьева. В обоих концертах Горовиц исполнял фортепьянную версию оркестровых партий. (Я считал, что, если играет такой великий пианист, как Владимир Горовиц, то оркестр уже не нужен!)» [11, р. 34].

Г. Шонберг вторит: «Среди их выступлений особенно выделялось одно — они исполнили Концерт №1 для скрипки Кароля Шимановского и Концерт №1 для скрипки Сергея Прокофьева впервые в России. Горовиц исполнял оркестровое переложение для рояля» [17, р. 60].

Действительно, концерт, в котором исполнялись указанные Н. Мильштейном сочинения, состоялся в Москве 21 ноября 1923 г. (мировая премьера скрипичного концерта №1 С. Прокофьева осуществлена в Париже 18 октября того же года, солировал Марсель Дарье, за дирижерским пультом был Сергей Кусевицкий). Об этом можно прочитать у В. Юзефовича, который опубликовал и прокоментировал письма С. С. Прокофьева к С. Кусевицкому. Мы же ограничимся письмом, в котором С. Прокофьев пишет о своем Первом скрипичном концерте:

С. С. Прокофьев — С. А. Кусевицкому 27 апр [еля] 1923, Этталь

«Дорогой Сергей Александрович, рад был узнать из газет, что ты поставил в программу мой Скрипичный концерт. Надеюсь, что это будет 10-го, т [ак] к [ак] 8-го или 9-го я приезжаю в Париж. В очень крайнем случае я б [ыть] м [ожет] смогу досидеть в Париже до 17 мая, но если ты поставишь в другие дни, то это будет весьма зло по отношению к автору. Обнимаю тебя. Целую ручки Н [аталии] К [онстантиновны].

С. П.» [Цит. по: 127].

Н. Мильштейн подтверждает, что Концерт С. Прокофьева исполнялся после премьеры в Париже и отмечает невероятный успех композитора: «Наше исполнение концерта Прокофьева состоялось лишь несколько дней спустя после его мировой премьеры в Париже. На наш концерт, который проходил под покровительством объединения „Международная книга“, Международной расчетной палаты, пришла вся артистическая элита Москвы. Среди знаменитых гостей был композитор Николай Мясковский, который, как я узнал позже, подробно описал это событие в своем письме к Прокофьеву, живущему тогда в Париже. Мясковский сообщил своему коллеге-композитору, что в результате московской премьеры, популярность Прокофьева стала „почти неприличной. Вы превзошли даже таких московских кумиров, как Рахманинов и Метнер!“» [Цит. По: 11, P. 52].

После того, как «сам» Анатолий Луначарский превознес юных музыкантов, критики, в основном, пели славильные гимны. Не обращая внимание на интерпретацию, они восторгались техникой, виртуозностью и эмоциональностью молодых музыкантов. Один из примеров подобной рецензии мы разыскали в газете «Известия» за 1922 год:

«Оба еще спешат наслаждаться музыкальной жизнью. Оба еще в периоде расточительности золота своих рук. Поставьте их рядом: они братья хотя и не по крови, но по артистическому ордену, роднящих художников по темпераменту. Впрочем, один — поскромнее, другой уже начинает исподтишка кое-что подкладывать к своему артистическому весу. Один — вдумчивее, другой — поверхнестнее. Один — более интерпретатор музыкальной мысли, другой — пока только виртуоз музыкальной формы.

Мильштейн берет легкостью смычка и глубиной басового регистра своей скрипки. Горовиц — силой кисти и стремительностью темпов. Если в свое время юный виртуоз читал Майн-Рида, то с полным правом он мог вообразить себя неким Горовицем-Стальная Рука или по какой-либо итальянской новелле — «мастером-Крещендо» по взлету светотеней: от еле мерцающего пиано до огнедыщащего фортиссимо.

Стремительный каскад звуковой арлекинады, всех этих гамм, фиоритур, гаммок и флажолетов, — ослепительно брызжущие искры прибоя голубого солнечного моря — таковы пока Мильштейн — Горовиц, две первоклассных звезды, загоревшиеся на музыкальном небосклоне. Станут ли они солнцами? С. Р.» [59].

Более трех лет скрипач и пианист гастролировали в городах Советской России. Их импресарио тех лет, Павел Коган, вспоминал о них с большой теплотой. В своей книге «Вместе с музыкантами» он отмечал: «В одном из последних писем ко мне [П. Когану. — Ю.З.] он [В. Горовиц. — Ю.З.] говорит: «Мне хочется, чтобы ты никогда со мной не расставался и всюду и везде был возле меня» [57, с. 24]. И еще: «Мы были почти всегда неразлучны: и в концерте, и на репетиции, и номере в гостиницы, и в купе вагона. Это были трудные годы для мальчиков, и прекрасные» [57, с. 24]. Он же отмечал и разительные отличия между ними: «Один [Горовиц. — Ю.З.] высокий блонидин, часто молчаливый и серьезный, уходящий в себя, другой [Мильштейн. — Ю.З.] — черноволосый, ниже ростом и шире в плечах — был живого склада темперамента, не склонный к пессимизму. Мильштейн любил поговорить, еще больше — посмеяться, выставляя при этом напоказ свои белые зубы. Он был любопытным и любознательным, многим интересовался, много читал, мечтая путем самообразования восполнить пробелы в своем воспитании» [101, с. 27].

Примерно так же описывает друзей и Григорий Пятигорский: «Натан и Володя вошли в мою жизнь одновременно, но они были такими разными, словно их разделяли столетия. Натан раскрывался людям всегда сразу, а Володю надо было еще „найти“. Мне нравилось наблюдать за одним и заниматься „поисками“ другого. Володя был сложной и изменчивой натурой, и успех зависел от того освещения, в каком он хотел предстать или в каком видел себя сам. И он не облегчал этих „поисков“» [100].

В своих воспоминаниях Натан Мильштейн очень подробно описывает первые концерты в Германии, затем в Париже, где они обосновались с 1926 г., останавливаясь на характеристиках известных музыкантов, композиторах, дирижерах. Необыкновенно яркие и глубокие, порой ироничные и спорные, они привлекают внимание своим изысканным вкусом и меткими обобщениями. Встречи с И. Стравинским, С. Прокофьевым, С. Рахманиновым, Э. Изаи, Дж. Баланчиным, Ф. Пуленком, А. Бергом, С. Кусевицким и многими другими «властителями дум» столетия… И, конечно, на первом месте, среди всех — Александр Константинович Глазунов. И, пожалуй, не только потому, что композитор и ректор Ленинградской консерватории был непререкаемым авторитетом в музыкальном мире, но и потому, что с этим именем связано, в первую очередь, становление Натана Мироновича Мильштейна и в большой степени — поощрение обоих молодых музыкантов.

ГЛАВА IV

А. К. ГЛАЗУНОВ

Александр Константинович Глазунов (1865–1936]. Композитор, дирижер, педагог, музыкально-общественный деятель. Как Почетный член ИРМО (Императорского Русского Музыкального Общества), он был причастным к открытию Киевской, Одесской, Харьковской консерваториям. Несколько раз бывал в этих городах, и, естественно, не мог не сталкиваться с юными, яркими дарованиями — Натаном Мильштейном и Владимиром Горовицем.

Первая встреча Натана Мильштейна и А. К. Глазунова произошла, если верить мемуарам скрипача, в 1915 г., когда всей Империей праздновалось 50-летие композитора. Одесса не могла остаться вне этого события, тем более что в 1908 году А. К. Глазунов рекомендовал своего ученика талантливого польского композитора Витольда Малишевского на пост директора Императорских музыкальных классов в Одессе, а в 1913 году В. Малишевский стал основателем и первым ректором Одесской консерватории.

Далее предоставим слово Натану Мильштейну: «Как-то в 1915 году профессор Столярский позвонил нам домой. Я взял трубку (для того, чтобы достать этот старомодный телефон, мне нужно было встать на стул; я упал и чуть не сломал снова ногу). Сквозь треск и шипение я услышал голос моего учителя: «Ты играешь концерт Глазунова?»

Я, солгав, ответил: «Нет».

В действительности, я таки играл концерт Глазунова; мне он нравился — он был трудный и интересный, и как я уже сказал, я тогда быстро обучался; раз, два, и произведение было уже у меня в пальцах! Однако я не говорил об этом Столярскому, потому что он всегда ворчал: «Почему ты играешь то, что нравится тебе, а не то, что тебе полезно?» Поэтому я и солгал о концерте Глазунова. Я боялся, что Столярский будет на меня кричать. Но он все равно мне не поверил и сказал: «Хорошо, позови мне твою маму».

Столярский объяснил маме, что в Одессе состоится юбилейный концерт в честь пятидесятилетия Глазунова. Из Петербурга приедет сам Александр Константинович Глазунов, чтобы дирижировать, а известная пианистка Гешелин-Чернецкая (жена доктора Ауслендера, который зашил рану в моем виске)

должна играть его концерт для фортепиано. Это был ее боевой конек. Но она почувствовала недомогание, и организаторы концерта искали ей замену.

Скрипичный концерт Глазунова — оригинальное, красивое произведение, блестяще оркестрованное (хотя Рондо немного печальное). На репетиции я сыграл что-то из начала концерта по-своему. Очевидно, я был дерзким мальчиком — присутствие композитора меня не пугало. Глазунов свысока посмотрел на меня сквозь пенсне и проворчал: «Тебе не нравится, как я это написал?» Тогда я сыграл так, как было у него, но когда репетиция подошла к концу, Глазунов повернулся ко мне и сказал: «Играй так, как хочешь!» Потому что он увидел, что мой вариант лучше» [, р. 10–11]. Таким образом, упоминание в литературе о Н. Мильштейне о том, что впервые он выступал в Одессе с концертом А. К. Глазунова в 1920 году нуждается в подтверждении. «В 1920 г. дебютировал в Петрограде в труднейшем концерте А. Глазунова для скрипки с оркестром под управлением автора». Если следовать авторам, описывающим «блистательный» дебют Н. Мильштейна с концертом А. Глазунова, то через четыре года (1920) состоялся концерт, в котором «впервые» Натан Мильштейн исполнил Концерт для скрипки с оркестром А. К. Глазунова под управлением автора. Следовательно, мы можем утверждать, что один из концертов (в 1915 г. или в 1920 г.) состоялся и скрипач, действительно играл в нем Концерт А. Глазунова.

Еще одна встреча с Александром Константиновичем произойдет у юного одесского скрипача в 1916 г., когда Натан вместе с матерью приехал поступать в Петеребургскую консерваторию. Естественно, целью Мильштейнов было не просто стать студентом консерватории, а, главное — попасть в класс великого Леопольда Ауэра, о котором знала не только Россия, но и весь мир. «Все мальчики в школе Столярского практически молились, произнося «Ауэр, Ауэр!». Он был нашим кумиром. И Ауэр должен был выступать в Одессе! Ему аккомпанировала греческая пианистка Ирина Энери. Я помню, что она играла чудесно… …В один день — это было в 1916 году — Столярский объявил, что хотел бы показать меня Леопольду Семеновичу Ауэру, известному профессору Петербургской консерватории…

…Мы с мамой пошли в гостиницу «Лондон», величественное здание, где остановился Ауэр… …Но я все равно понравился Ауэру, потому что когда я закончил, он дал мне две золотых пятирублевых монеты. Тогда это были большие деньги! (Позже, в Петербурге, я узнал, что получить деньги от Ауэра, было невероятной наградой: о скупости профессора ходили легенды)» [, р. 11–12].

С августа по декабрь 1916 года концерта Л. Ауэра с И. Энери в газетах «Южная мысль», «Южный музыкальный вестник», «Театральный вестник» обнаружить не удалось!

Анонсов концертов Л. Ауэра и И. Энери в одесских газетах 1915 г. тоже нет. В 5—6 номере журнала «Южный музыкальный вестник» за 1916 год напечатана маленькая заметка о концерте учеников «скрипичных курсов П. С. Столярского», но без упоминания в ней о Н. Мильштейне. Возможно, в течение 1915 г. в Одессу действительно приезжал Леопольд Ауэр и П. С. Столярский договорился о прослушивании им своего способного ученика… Но, скорее всего, это было уже осенью, т.к. в личном деле студента Петербургской (Петроградской) консерватории Нусина Мильштейна указано время начала учебы «январь 1916 года». В таком варианте: осень 1915 г. — прослушивание, январь 1916 г. — начало учебы — больше логики. Еще раз вспомним, что книга мемуаров Н. Мильштейна «From Russia to the West» опубликована в 1991 г. и, учитывая восемь лет на подготовку к изданию, «надиктовывалась» человеком, которому уже далеко за восемьдесят.

Со дня дебюта юного скрипача (по его версии) в Одессе проходит всего один год. Учитывая документальное подтверждение студенчества Н. Мильштейна в Петербургской консерватории, с января 1916 года, четырнадцатилетний юный скрипач с мамой приехал в столицу к Новому году, или сразу после него. Отсылаем читателя к книге Н. Мильштейна и С. Волкова «From Russia to the West», в которой чрезвычайно ярко и полно описано пребывание скрипача с мамой в Петербурге. Натан Миронович разворачивает картину ЗИМНЕГО Петербурга. «Моим любимым развлечением в Петербурге было катание на санях по Невскому проспекту… …Иногда в Петербурге было настолько холодно, что я не мог заснуть» [11, р. 19]. Видимо, этому есть объяснение — Натан Миронович с мамой был в тот год с января по начало апреля, естественно, что воспоминания о студенческом времени связано с зимним городом. Мы пытались найти что-нибудь, свидетельствующее о продолжении учебы Мильштейна и в 1916–1917 уч. г., но безуспешно. Может быть именно потому, что обучение у Ауэра было столь коротким, всего три месяца, Леопольд Семенович никогда не упоминал Н. Мильштейна, перечисляя своих векликих учеников, о чем упомянул Гарольд Шонберг в рецензии на прощальный концерт скрипача в Карнеги-Холле.

Как известно, пребывание евреев в столице было строго ограничено, поэтому Мария Мильштейн обращается к директору консерватории А. К. Глазунову с просьбой дать такое разрешение. Думается, что это было сделано устно, т.к. письменного свидетельства, да еще написанного рукой матери, нет, что, впрочем, естественно, т. к. Мария-Рухля была не грамотна. В мемуарах Натана Мироновича есть описание этого визита: «Он предложил мне конфету из красивой коробки и сразу же попросил секретаря позвонить князю Волконскому, заместителю министра внутренних дел. „Послушайте, у меня тут талантливый мальчик, ученик Ауэра. Помните, я говорил вам — да, да, Мильштейн, с матерью. Поэтому, пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы их не беспокоили. И все было сделано незамедлительно!“ Когда мы в экипаже приехали домой (мы всегда брали экипаж), нас ждали управляющий и полицейский! Мама испугалась, увидев их, но полицейский не собирался нас арестовывать. Наоборот, он торжественно поприветствовал маму. Звонок Глазунова князю Волконскому сделал свое дело» [11, р. 17–18].

Таким образом, Александр Константинович, судя по описаниям Н. Мильштейна, знал юного скрипача и более того, относился к нему с определенной долей симпатии и заинтересованности.

Еще одна встреча скрипача и А. К. Глазунова произошла в Москве, когда отец Владимира, Самуил Горовиц, договорился со своим знакомым Львом Цейтлиным,

учеником Л. Ауэра и профессором Московской консерватории, о концерте молодых музыкантов с симфоническим ансамблем Персимфанс. В своих мемуарах Натан Миронович описывает этот концерт так: «Вот программа нашего выступления с Персимфансом: я исполнял концерт Глазунова, Володя — Третий концерт Рахманинова. Мы репетировали дважды, этого было достаточно. Мне было легче играть концерт Глазунова с Персимфансом, чем в Одессе, когда дирижировал сам композитор. Среди публики в тот вечер были Отто Клемперер и сам Глазунов. Концерт прошел с большим успехом. Глазунов вышел поклониться и спросил меня: «Играешь ли ты что-нибудь из Раймонды?» Он хотел, чтобы я сыграл что-нибудь из его произведений на бис. Я напомнил ему, что я играю его «Размышление», прекрасное произведение, которое он мне как-то аккомпанировал.

На сцену выкатили рояль. Глазунов спросил меня: «Какая тональность?» Я не мог поверить своим ушам: композитор не мог вспомнить тональность своего собственного произведения! Я проворчал: «ре мажор», осознавая, что Глазунов совершенно пьян!

Он едва мог стоять. Он с трудом сел, и мы начали играть и… остановились. В таком состоянии он не мог продолжать. Глазунов ушел со сцены в замешательстве, но публика по-прежнему продолжала восторгаться старым композитором. О нём были очень высокого мнения» [11, р. 49]. Интересно, что дата этого концерта у всех авторов (имеется в виду: Натан Мильштейн, Гарольд Шонберг, Гленн Пласкин, Дэвид Дюбаль) различна. Так, Натан Миронович утверждал, что концерт происходил примерно во время пребывания музыкантов в Москве в течение нескольких месяцев. Он подробно описывает в своей книге их совместные походы в театры и приемы в домах столичных художников и функционеров (Л. Пастернак, Е. Малиновская, М. Тухачевский, И. Уборевич). Гарольд Шонберг в своей книге о В. Горовице тоже описывает долгое пребывание музыкантов в Москве.

Скорее всего, описываемые Мильштейном события происходили от второй половины сентября до конца декабря 1922 г. (последний концерт в Киеве 5.09.1922; следующий — в Киеве 19.01.1923 (газета «Пролетарская правда» от 4.09.1922 и от 3.01.1923). Все последующие гастроли в Москве (29.04.1923; 21.11.1923; 07.05.1924 гг.) были обрамлены концертами в других городах и пребывание артистов не могло быть долгим. Таким образом, все, что с таким восторгом описывает Н. Мильштейн в своих мемуарах: театры, концерты, приемы — все это могло состояться только осенью 1922 г.

Г. Пласкин, описывая этот концерт, отмечает: «Возможно, самое необычное исполнение концерта [автор имел в виду 3-й фортепианный концерт С. Рахманинова. — Ю.З.] произошло осенью того года [Пласкин пишет о 1924 г. — Ю.З.] в Москве в сопровождении Первого симфонического ансамбля (Персимфанс)» [16, р. 59]. Г. Шонберг относит это к 1923 г. [17, р. 59–60].

На самом деле, как мы уже знаем, концерт в Москве состоялся в 1922 году и об этом свидетельствуют документы: анонс газеты «Известия» за 26 ноября 1922 г.

Новая встреча музыкантов с Александром Константиновичем Глазуновым происходит 12 декабря 1923 г. в Петрограде (анонс в газете Петроградская правда, 11 декабря 1923 г.) в Большом зале филармонии. В программе значилось:

А. Глазунов Торжественная увертюра,

Концерт для скрипки с оркестром;

С. Рахманинов Концерт для фортепиано с оркестром №3,

Ф. Лист Концерт для фортепиано с оркестром [имеется в виду №1 Es dur. — Ю. З.].

Исполнители: Натан Мильштейн (скрипка), Владимир Горовиц (фортепиано).

Оркестр Петроградской филармонии. Дирижер А. Глазунов.