Бесплатный фрагмент - Горький вкус карри под тенью Тадж-Махала

Предисловие

Почему я рассказываю историю моей жизни? Сам не знаю. Может быть потому, что та жизнь была святым мне временем.

Людям нравятся истории о героях, приключениях, подвигах, любви. Ничего этого здесь не будет. Почти…

И тем не менее могу сказать:

— Да, удивительное было время! Чудеса просто валялись под ногами, но нагибаться за ними не хотелось. Потом, когда все кончилось, ты понял, что зря не поднимал. Зря. Зря наивно надеялся, что чудо продлится вечно и поэтому не берег крохи и не обращал внимание на возможности.

Воспоминания обволакивают меня, как тяжелые тучи небо перед дождем. Воспоминания о том, как я прожил это время, не оставляют меня ни ночью, ни днем. Они становятся, вернее, моим мучением, чем наслаждением.

Скажите, напрасно человек так убивается по прошлому? Да. И будете правы. Но это все субьективно.

Иной раз я думаю, что другие, узнав мою историю, остерегутся от повторения моих ошибок, остановятся, пока не поздно. Хотя наивно так полагать. Каждый обязательно вляпается по уши в свое дерьмо. НО. Но главное в жизни ни то, чтоб не делать ошибки, как наивно полагают многие, а делать выводы, извлекать полезный урок из ошибок. Вот о чем книга.

Я пытаюсь научить людей как жить, показав как я учусь этому сам. Вот и вся поставленная задача.

Никогда не пренебрегайте возможностями, которые дарят путешествия.

Сколько раз начинал я этот самый дневник…

Мне почему-то казалось всегда, что должна же наконец судьба и в мою будничную жизнь вплести какое-нибудь событие, которое навеки оставит в моей душе неизгладимые следы. Может быть это будет любовь?

Я часто мечтал о незнакомой мне таинственной и прекрасной женщине, с которой я должен встретиться когда-нибудь, и которая теперь, так же как и я, томится от тоски.

Как же живо встают в моей голове незатейливые картинки… и какую скромную прелесть приобретают они в воспоминании.

Мне надо понять что происходит со мной: отстранение, — взглянуть на свою жизнь как на текст, записанный, а значит уже немного как на чужую историю, и понять, где я свернул ни туда.

1

Итак, читатели, нас троих русских отправили учиться в Индию. Меня, мою сестру Нату и Юлю из Владивостокского университета. Она с иняза: переводчик английского и хинди. Мы обрадовались: значит не пропадем в чужой стране. Но перед отлетом, встретившись у Курского вокзала, выяснилось, что хинди она не больше нашего знает, и английский по топикам заученный. Ладно, будь, что будет. Втроем не так страшно, как в одиночку.

Банальная, казалось бы, история: ну поехали учиться, ну заграницу. Россия богатая демократичная страна. У нас все уже много лет открыто. Не мы первые, не мы последние, кто погрызет иностранную альма-матер. Но… оставим это «но» на потом. Все по порядку. Все вылилось в то, что и не предположишь в реальной жизни.

Приехала прощаться с нами наша единственная подружка Анька, существо несчастное, аутичное, ненужное даже своим отцу и бабке, сектантам разных конфессий. Вся Анькина радость — это отплясывать катхак при посольстве, где мы и познакомились.

Юлька с Анькой, напару блондинистые худышки, убежали за сладостями. Нашли-таки общий язык. А мы втроем остались у метро. Втроем? Ах, мы не сказали про него. Это главный персонаж нашей сказки. Без него наша история действительно была бы банальной. Это Ариджит. Я проклинаю тот глупый вечер, когда от скуки, отчаянья написали с сестрой, смеха ради, в надежде найти богатую шею, «Привет.» А он и уцепился… Человек-клещ. Как клещ он уцепился в сестру…

…Как джентельмен я вышел с новой знакомой в Шереметьево-1, где она оставила свой багаж, чтобы тащить, как оказалось, ее огромный чемодан.

Я присматривался к ее тощеватой фигурке, в которой не за что было зацепиться взгляду, кроме голубого вельветового спортивного костюма с капюшоном и крикливой надписью на спине «Серийный киссер!» Редкие волосенки, доходящие до плеч, мало возбудили бы другого, менее голодного баловня судьбы, нежели меня, который бросил первую и единственную свою блондинку много месяцев назад, не обретя ничего взамен. Да и стоило ли обретать, зная, что улетишь на год. А тут новая девчонка. Вроде веселая по характеру. Бледненькая, конечно, но что ж не приударить?

Заболтался я.

Но дотащил ее чемодан до вокзальной кафешки. Ариджит осклабился от моей выходки, хотя и сам тащил Наташину сумку. Присели за столик.

Наш индус изволил показаться щедрым и угостить нас напоследок. Фрикадельки, рис, солянка. Но на Юльку не взял. Она сделала вид, что и не ждала, сама купила себе тоже самое. Мы сделали вид, что ничего этого не заметили.

Насытились быстро. Юлька взяла одну фрикадельку, остальные смолотил я.

На некоторое время мы с сестрой оставили их вдвоем и пошли искать уборную. Из-за очередей вернулись позже расчитанного. Ариджит улучил момент шикнуть на нас: «Зачем вы меня оставили с ней? Мне не о чем было с ней говорить,» — мы отмахнулись. У нас было слишком легкое праздничное настроение. От счастья я по-детски катался на багажных тележках и постоянно слышал за спиной недовольное бормотанье:

— Наташ, мне штыдно за Шаша. Ведет себя как бэби.

Я только в душе посмеивался. Прощай, Орбит! Каби альвида кехна. Мы покидаем тебя навсегда. Даст бог, не свидимся. Орбит — его кликуха.

О, люди! Хотя по паспорту у меня день рождения значится десятого июня, душой я родился 21 сентября. Тогда началась моя новая жизнь. Меня просто переполняют эмоции!

Вопрос по телефону был в этом сравнении, как первые предродовые схватки: «Александр, вас еще интересует поездка в Индию?»

— Да! — заорал я на все метро, не помня себя от радости. Я даже не заметил, оглянулись ли люди.

Но рождение было преждевременным и мне пришлось лежать в инкубаторе. Месяц в неизвестности. Потому что следующее, что я помню, это Шереметьево, отлет, Москва, уменьшающаяся на глазах, леса подо мной, реки…

Мы стартовали еще засветло. Первый раз в моей жизни этот волнительный, и даже страшный момент взлета. Я смотрел в илюминатор и не верил, что такая махина поднимется в воздух. Столько железа, народу. С чего это мы полетим, спрашивается? И не смотря на мой упертый скепсис новичка-очевидца: «вряд ли взлетит, не верю» — боинг оторвался от асфальта. Как кенгуру, прыгая и скача вверх. Резко горизонт с аэропортом сделались кривыми. И ты испытываешь — кайф! Кайф какой-то невесомости и головокружения. Замирает душа. Словно ты принял сто грамм водки. Да что там — лучше в сто крат. Чудо! Настоящее чудо лететь на такой высоте над Москвой. Не важно над чем. Хоть над Зеленоградом. Домишки такие малюсенькие. И их словно можешь взять в руку. Но это иллюзия. Реки искристой змейкой. Расчерченные города. Леса. Все становится какой-то топографической картой… Неуверенная бледноватая зелень. Все слилось воедино. Незаметно ты понимаешь, что ничего уже не видно. Ты настолько высоко летишь, что и представить трудно. И не можешь вспомнить, когда этот момент внезапности произошел.

Вскоре энтузиазм кончается с такой пылкой любознательностью протирать стекло щекой, даже если под тобой малознакомая девица кутается в плед. Но это даже возбуждает. Тем более, что ты сидишь в середине.

И ты еще долго-долго поглядываешь через иллюминатор, видишь, пока не потемнеет, облака, похожие на рай, где устроились, как на турецких подушках, ангелы с халвой и щербетом. Облака, где сбываются мечты и желания. Где тебе кажется, что ты спишь. Это не похоже на жизнь прошлую…

И вот ночь. Приближается 21 сентября. В Индии. Уснуть в России и проснуться в Индии. Или все равно спать? И видеть сон длиною в восемь месяцев. А может это был только пренатальный уровень — жизнь в утробе. Родился ли я 25 мая? Или проснулся от прекрасного сна. Или умер? И теперь жду нового перерождения? Именно тогда я и жил. Тогда я впервые открыл глаза и начал познавать окружающий мир. Удивительное было время. Чудеса просто валялись под ногами. Но нагибаться не хотелось. Думали, продлиться вечно. Зачем гнуть спину…

Теперь, когда я вспоминаю свою жизнь от рождения, я вспоминаю только этот год… Мы идем с сумками по аэропорту Индиры Ганди наружу в Индию. Это первые мои шаги.

Только сейчас неслышные крики с Карибов по интернету дают мне веру, что это еще не конец моей красивой полноценной жизни.

Внутри здание аэропорта показалось мне обшарпанным, каким-то странным. Мы, иностранные студенты из России, обменяли немного долларов (Юля в туалете украдкой извлекла из чулков свои драгоценные две тысячи, хотя поменяла лишь пятисотку, мы с сестрой только двести зеленых, но когда нам взамен сунули девять тысяч — целую охапку желтых местных пятисоток, мы восторгнулись: вот так богачи!), потом пошли выуживать багаж. Выжидали долго. Переминались с ноги на ногу.

— А вдруг мой багаж пропадет? — пищала жалобно Юля, — такое иногда бывает.

Мы двое совсем об этом не беспокоились: ну что там такого ценного? Российские тряпки недоношенные и пара обуви? Если возьмут, значит им нужней. И наши сумки выплыли первыми. Юлин же в самом хвосте, заставив ее немало перемучиться за этот срок.

Но еще больше богажа всех нас волновала одна мысль: а что, если нас никто не встретит и нам придется самостоятельно! (слово-то какое страшное) добираться из аэропорта. Сначала до дешевого отельчика где-то у Нью-Дели стэйшан, как нам перед отлетом порекомендовала одна знакомая женщина — частая туристка в Индии, а потом утром ехать в Агру и там спрашивать дорогу до Центрального института хинди.

От одной этой мысли нас бросало то в жар, то в холод. Никто из нас троих не умел быть самостоятельным в Индии, никто из нас троих толком не знал языка, никто из нас троих не обладал достаточной смелостью и мужеством противостоять страхам перед новым диким миром.

Встречающая сторона. Все сплош индийцы. Мы медленно проходим по подиуму, волоча свои битком набитые сумки и чемоданы, с учащенным тюканьем в висках и пересохшим горлом. Некоторые держали плакаты. Некоторые махали кому-то руками. Мы присматривались, ожидая увидеть свои имена.

— Смотрите! — воскликнул я: — Написано «Кендрия хинди санстхан. Агра», по-английски.

И втроем двинулись к высокому мужику с залысиной, на вид лет сорок с лишком. Без лишних слов он повернул к выходу, давая понять, что надо следовать за ним. Я еще переспросил для уверенности на хинди, за нами ли он. Он молча кивнул. И мы, боясь отстать, поспешили следом. Ни здрасте, ни как долетели. Мрачный типчик.

И тут, выйдя на улицу, мы очумели. Хотя сестра, скорее всего не очень: была же уже два раза. Давящая духота ударила в лицо. Сколько же тут градусов ночью? Сорок? Пятьдесят? Грязный нищий подросток спал прямо на земле. Я видел в Москве тоже самое, но здесь это поразило в десять раз больше.

Чуть поодаль мы увидели черные такси с зелеными полосами: что они, из музея сбежали? Все казалось поразительным. И то еще поражало, что везде одни черные люди! Сразу захотелось выть, как на необитаемом острове. А ведь это только начало.

Через грязный туннель мы с багажом проследовали к выходу. Встречающий дал понять, чтобы подождали. И ушел. Охватила опять легкая паника. Куда?

Групка людей тут же подошла к нам и начала что-то тараторить, предлагая на трех словах по-английски свои услуги. Мы слегка струхнули и сжались.

Подъехал джип с лысым дядькой от института. Надо запихивать багаж в машину. Групка помошников охотно запихала наши вещи, хотя их никто не просил.

— Странно, у института столько помошников для нас? — недоумевал я, потому что решил, что они тоже от института.

Вдруг людишки начали что-то просить:

— Типс! Типс! — различили наши уши явственно.

— А, понял! Это не от института, — оповестил я девчонок. — От института все оплачено.

Но помошники не давали сесть в машину и требовали денег: «Долларс, файф долларс!»

Посланный от института уже сидел рядом с шофером, крайне пассивный, с равнодушным к нам видом: пусть сами решают проблемы.

Юля больше всех вела себя как простофиля, даже полезла в сумочку за деньгами, тараща бессмысленно глаза. Мне пришлось оторвать ее от просящего и засунуть в салон.

Наконец удалось отвязаться и сесть удобно. Те еще с наивностью не отставали и ждали зарплаты. Рука одного еще придерживала дверь, а потом просовывалась в окно к той же Юле, чувствуя слабое звено. Она опять уже тянулась в кошелек, но загудел мотор.

Джип тронулся. Видно, нас сейчас снаружи будут крыть местным матом.

Мы оглядывались в заднее окно и наблюдали за удаляющейся озлобленной прыгающей групкой. Территория аэропорта осталась позади.

Мы, перепуганные: неужели на каждом шагу придется сражаться за свои деньги и отказывать — пялились в окно. На дорогах спали носильщики. Новая группа мужчин зловещего вида собралась под навесом и играла перед костром в карты.

Затем мы ехали через Дели. Но что это? Дели — это вонючая помойка??? Строения стояли словно после бомбежки. Не дай Бог пройтись здесь пешком! Может быть даже и днем. И что самое главное — все везде воняло навозом и спрелым животным потом!

Проехали город. Выехали на шоссе. А вонь словно бежала за нами и не собиралась отставать. Неужели вся страна воняет? Неужели нам весь год придется терпеть этот тяжелый запах? Неужели мы сможем к этому всему привыкнуть? Я принялся молиться неистово, что со мной редко бывает.

Мы понадеялись, что нас отвезут в гостиницу отдохнуть ночь, но лысый сказал, что прямиком сейчас до Агры. Но Господи, водитель, видно, в эту ночь решил расстаться с жизнью. Он так бешено водил, обгоняя и лавируя по встречке, что мы в испуге визжали и просили быть осторожным.

— Мамочки, — думал я. — Куда же нас занесло!?, — а вслух сказал: — Слушайте, я домой хочу.

Юлька согласилась со мной. Только Наташа улыбалась нам, неопытным новичкам:

— Это только по-первой, потом привыкнете и понравится.

Мы ей не поверили, но притихли.

Казалось, всю ночь мы ехали в джипе. В крайнем неудобстве. Я все смотрел в окно и пытался увидеть нечто необычное. Но природа не была экзотична. Словно и не покидали Россию. Ровный ландшафт и деревья вдоль дороги. Мы поминутно повизгивали от действий лихача-водилы. Уставали от его бесконечных сигналов встречным и поперечным, чтоб дали ходу ему. Устали позже и от собственных повизгиваний. Не от того ли он бибикал, что чувствовал себя особенно важным, раз вез нас — международных, а значит крутых.

Я постоянно крутился и не мог заснуть, в отличии от моих соседок: сестры и Юльки. Развлечением мне служило изучение странного положения руля справа и горящий маленький храмик-божничку для удачи в дороге над приборной панелью.

Через бесконечный период джип притормозил. Перекусить.

— Вы будете? — спросил нас сопровождающий.

Мы отказались. Сослались на то, что хотим спать. Это тоже, конечно, но больше страшило вообще вылазить наружу. Из салона я рассмотрел эту придорожную забегаловку. Грязная лавка с навесом, с висячим печеньем в пакетах, с грубо сколоченными лавочками и нечто вроде кухоньки с жаровней и кастрюлями для чая и чего-то пожевать. Человек из института с водителем присели и минут двадцать пили чай из маленьких глиняных чашечек.

— Неужели они не устали сидеть в машине? Как будто так по их членам кровь лучше побежит, — подумал я. Но сам не воспользовался возможностью поразмяться.

Мы двинулись снова в путь. По-моему, проехали чуть меньше. Видно, назревало утро, хотя все еще оставалось черным-черно. Я увидел двух бегунов на шоссе. Странные: в такое время и спорт? Через некоторое время я увидел еще парочку. Они отжимались от асфальта, поставив ноги на ограждение обочины. Неужели это привычка индийцев?

Вскоре, к нашему удивлению: все уже не могли спать, — мы увидели шикарное религиозное строение с куполами, похожее на Тадж Махал, освещенное яркими лучами. Мы еще не знали, что это называется сикский храм гурудвара. Приняли за дворец.

Вскоре, в каком-то темном барачном городке мы свернули влево с дороги. Поняли, что въезжаем в свою будущую обитель, предназначенную нам на долгих восемь месяцев оторванности от Родины. Я даже немного расстроился, что жить будем на окраине города.

Показались ворота. Закутанный в платок охранник, держа кончик оного в зубах, чтоб не размотался, открыл ворота. Джип въехал. Сопровождающий, вылезая, сказал мне — только мне! — выгребаться с вещами вслед за ним. Я чуть не заныл как маленький. А Наташа? Сестра? Нас разлучают?! Это просто привело меня в ужас, но я постарался не подавать виду и бодрился.

— Завтра мы тебя найдем, Саш, не бойся, — пообещали мне сестра и наша новая знакомая.

Я безнадежно угукнул. Страшило то, что им еще куда-то ехать. Может быть мы даже будем жить очень, очень далеко друг от друга. Без связи, без телефонов, которые уже начали мигать местными операторами. Все. Сбились.

С охранником, молодым низкорослым парнем, который мне кого-то напоминал, я поплелся внутрь, волочась как теленок за коровой. Обшарпанные белые стены, захарканные красным углы, под лестницей хаос. На четвертый этаж я тащил свой тяжелый скарб сам — никакого лифта. Подивился, что подобострастный охранник, однако, даже не стал помогать мне.

Я все еще дрожал от страха. Хотя, думаю, это не было заметно. Заместо этого, оболочка моя была хмурая и сонная. Я опасался, что утром, а может быть и сейчас, повылезут жильцы — сплошь местные, черные, любопытные люди, каких я узнал в аэропорту — и окружат меня как диковинку, миллион вопросов и глазищ. Жить постоянно на чьей-то ладони, если так можно выразиться, меня крайне не прельщало. И опять приходили подлые мысли бежать. Бежать обратно в Россию, к маме и пирожкам бабушки, как маленький сосунок.

На четвертом этаже было так же неопрятно. По-общажному. В углу охранник отпер мне дверь и ввел. Включил свет. Жуткие белые стены, как в дурдоме, огромная двухместная кровать, занявшая почти все помещение. Меня опять кинуло в пот: неужели мне придется делить ее с кем-то чужим?! Спать раздетым с каким-то неизвестным мужланом?! По крайней мере такого опыта у меня еще не было.

Над головами вертелся вентилятор с названием Уша. Потом я узнаю, что Уша по-хинди — это рассвет. Потом долгими вечерами я буду часто лежать и думать, ломать голову, и это не будет давать мне покоя: почему на этом вентиляторе написано Уша, и что это значит. Просто так втемяшится, бывает, что-то без видимой причины и нет-нет да и возвращает снова к себе. А это было название фирмы, весьма популярной. А сам вентилятор называется панкха, как потом мы будем называть многое на хинди, даже в разговоре на русском. А сам русский будет выветриваться как пыль с ладони.

Обстановку комнаты дополняли в углу каменный шкаф, столик-тумбочка с одного края кровати и стол письменный с другого, около окна, выходящего на балкон с шатающимися перилами, но которым потом начнешь потихоньку доверять и висеть, плюясь вниз, проверяя какой траекторией теперь полетит слюна. Но это потом.

Пока стояла ночь, на мой взгляд. Охранник, любопытно разглядывавший меня — и это мне крайне не нравилось — сидел на краю кровати, опершись рукой. Я кинул сумку и рюкзак на кровать.

— Где здесь туалет? — спросил я его. А сам подумал беспокойно: — Не залезет ли в сумки, пока по нужде отлучусь? — но стиснул зубы, надеясь если и не на его честность, то на Божье заступничество. Он указал куда идти и остался в комнате. Я выдохнул и поспешил сделать свое дело.

Я вошел. Кафельные плитки, в углу умывальник, еще одна дверь, к счастью, вела к одной отдельной кабинке. Ужас! Я старался не касаться рукой ничего. Туалет индийский — то есть дырка в полу.

Впереди носа открывался вид из окна — каменное, резное, начинающееся от половины, что наверняка днем ты будешь всегда на обозрении. Меня передернуло. Я услышал крики как в джунглях. Дьявольский хохот, крики диких зверей.

— Господи, куда я попал?! Дай мне выжить! — взмолился я. Верно вокруг кишат змеи и прочие гады.

Над умывальником что-то пробежало, махнув хвостом. Я вздрогнул. Вернулся в свою комнату, надеясь на сохранность сумок. Тот сидел в одинаковом положении. Может даже и ничего не трогал. Я устало присел.

Охранник допытывал у меня номер моего телефона. Дружить хотел. Позже дружить будет просить вся Индия. Каждый день. Я объяснил как мог, что оператор у меня другой и давать номер бесполезно. Я не менял симку. Он еще что-то пытался меня спросить. Но мое знание языка равнялось единицам целых от нуля. Не больше.

Вдруг я заметил на стене кошмар.

— Что это?! — это была белая огромная противная ящерица с черными глазками. Если б я этим промышлял, то упал бы в обморок. У нее, верно, и зубы ядовитые имеются…

Охранник засмеялся, махнув рукой.

— А! Чупкили. Ничего страшного.

Я попытался успокоится. Надеюсь, она не набросится, когда усну и не выпьет кровь, не искусает ядом. Боже храни!

Я делал вид смертельно уставшего. Охранник понял и вскоре исчез. Оставил мне малюсенький замочек, объяснив, чтобы я купил себе новый, а этот вернул ему. Я вздохнул облегченно: значит потом хотя бы лазить в комнате не сможет.

Как только он прикрыл за собой дверь, я ее запер на шпингалет, разделся до трусов от нестерпимой жары — какой же кошмар будет днем!!! — выключил свет и завалился спать. Без одеяла, без подушек, на зеленом подозрительном матрасе, видавшем виды.

Не надеясь уснуть, к своему удивлению я тут же провалился в беспокойный сон с бесчисленными тревожными образами…

Панкха шумно гоняла душный плотный воздух из угла в угол… Балконная дверь настеж… Авось никто не залетит, не заползет, не укусит и не выпьет кровь…

2

Настойчивый стук в дверь разбудил меня. Оказывается, яркие лучи солнца уже осветили комнату. Шумел город. Машинами, людьми, пением муэдзинов-призывами к молитве — неужели тут еще и минареты есть? — музыкой. Еще пару секунд я осознавал, что это первое утро, первый день моей жизни в Индии. Все будет иным, чем раньше. Не смотря на стук я еще секунду держал глаза закрытыми, как маленький ребенок, с волнением ожидая, вот я открою глаза и что там? Я осознавал, что нахожусь в чужом доме, на чужой постели и ко мне ломятся совершенно неизвестные мне люди.

Я быстро встал, натянул штаны и отпер дверь. На пороге стоял худой бородатый молодой мужик. Не индиец. Кожа светлая. Но все же азиат. Он по-хинди спрашивал меня, когда я приехал. Как только я ответил, что ночью, ломая язык, он выпучил глаза:

— Русский?

— Да, — говорю.

Видно учуял по моему выговору. Радость начинала закипать внутри, что мне не придется как немая рыба мычать с местными и что со мной будет жить частица Родины. Я не один!

Мы пожали руки.

— Я Зафар. Из Узбекистана.

— Ага, а я Саша.

Этаж уже просыпался, ходили сонные мужчины. От Зафара я узнал, что видешные студенты (иностранные), те, что мужского пола, живут только на этом четвертом этаже. Я опять несказанно обрадовался этой вести. Значит ужасного противопоставления их, индийцев, и меня одного не будет. Узнал я так же, что женское общежитие совсем рядом и его я могу увидеть прямо с балкона. Что я и сделал. То здание было куда современней, свежей, чем мое.

Пока мы стояли разговаривали, прошел бородатый худющий сутулый мужик в холщовой одежде. Мне он сразу напомнил Христа. Он говорил на хинди. И только на нем. Тут я и осознал, что здесь все говорят на этом языке. Это как местная фишка. Отметил это с удовольствием, потому что совсем не знал английского. Или все чего знал, жутко стеснялся. А этот завернутый в холст сам венгр, с родины вампиров. Мне это показалось чрезвычайно интригующим. Он сухо поздоровался со мной и прошел куда-то, не дав мне сейчас же шанса пристать к нему и попытаться выведать, видел ли он этих кровососущих исчадий ада.

Потом еще один лохматый и веселый в неопрятной майке одарил меня взмахом руки в знак приветствия. Но вид его напрягал. Бывает ни с того, ни с сего сразу человека страшишься.

Позже меня атаковало любопытсво моих сокурсников. Сначала завалился толстый припухший кореец. Познакомились. Я удивился его странному имени — Сурадж. На индийском — солнце.

— Может кликуха? -подумал я.

Позже оказалось, что и впрямь второе имя, данное ему кем-то в Индии в прошлые приезды, а от рождения он просто Ким.

После него явился какой-то вороватый, придурковато стриженный малый в белом костюме с коротким рукавом. Оказался таджиком. Звали его Абу Муслим. Спрашивал опять же меня на жуткой смеси кусков русского и опять же хинди. Я почему-то опасался не выкрадет ли что, ибо он, не спросясь, залез на другую часть кровати и почти лег. Я повел глазами. Может здесь такие обычаи? Вести себя как на своем.

Пока я приходил в себя ото сна, пришел какой то низенький парнишка из местных и притащил мне двадцатилитровую пластмассовую бутыль воды. Радж Кумар, как себя величал, обеспечивал водой студней. Пустые бутыли нужно было ставить у порога. Он их заново сдавал. Просил за нее двадцать рупий. После аэропорта при обмене у меня естественно мелочи не нашлось. Одни пятисотки. Я предложил было их, но он, округлив глаза, сказал, что разменять не сможет. В Индии это огромные деньги. На выручку пришел Зафар. Одолжил. Этот же Радж Кумар выдал мне подушку, одеяло и простынь.

Не знаю сколько я спал, но принесли всем обед в жестяных тарках, называемых здесь типины. Меня обошли. Я обидно скуксился. Я не хотел есть, просто справедливости ради…

— Саш, пошли в мою комнату. Я поделюсь с тобой, — великодушно предложил Зафар разделить трапезу. Это меня тронуло.

Вопрос еды всегда для меня стоял важно и остро. Друзей всегда зачислял по еде. Как сами к ней относятся, предлагают ли мне. Вот и теперь думал, уже считать ли Зафара другом и братом, или чуть позже? И хотя я после сна есть не хотел, от еды как всегда не отказался, тем более этикет, ради дружбы, знакомства. Обидешь.

Чтоб отойти на несколько шагов, покидая свою будущую квартиру, отведенную мне великодушно индийским правительством, я не мог решиться закрывать ли ее на замок или нет. Я людям доверял как мышь кошке.

Прозорливый Зафар опять это увидел:

— Да ладно, тут все свои, никто не залезет! Просто задвижку засунь. Все поймут, что тебя там нет.

Выдохнув тяжко, я сделал как Зафар говорил. Наверно, ему известней меня местные нравы и обычаи.

Свою комнату Зафар содержал в поразительной чистоте или даже точнее в пустынной чистоте. Голо как-то. Пол как вылизан. На столе только чайник, стакан, типин. На стене висят стиранные зеленые штаны. Ах да — около каменного шкафа стул. Кровать у него одинарная. И над ней плакат с индийской мисс мира Ашварьей Рай.

— Я один живу, — пояснил он. — И никого не пущу. Вон вардан хотел было, я его как начал!

Чувствуется, Зафар был большой задира.

— А кто такой вардан? — спросил я.

— Ну чувак, который за общежитиями следит. Если света нет, воды.

— Ну-ну, понял. Комендант по-русски.

Я понял, что Зафар тут уже порядочно прижился и поэтому объяснит мне кто здесь кто.

— Среди нас мужиков: двое из Вьемтнама — Сон и Хуй.

Я засмеялся.

— Правда это его имя?

— Да, Хуй. Я все хочу рассказать, что значит его имя, — пошутил Зафар.

— Равив-Израиль. Ну тот лохматый, что тебе рукой махал. Он, мне кажется, русский знает. Я как-то сказал при нем «Козел» к нему. Ну не для оскорбления, а так, а он мне «Что? Что ты сказал?» Я наврал что-то. Динеш — румын или венгр, я запутался.

— Он странный какой-то, — заметил я. — Под Иисуса Христа косит, а имя себе индийское взял.

— Да, чуть- чуть долбанутый, — согласился рассказчик.

— Потом Ракеш и другой Динеш-Суринам. Это где-то в Америке. Два Шри-Ланка: Ракита и Чатуран. Ракита еще нормальный, посмеяться с ним можно, вроде так открытый. А Чатуран какой-то мне не нравится. Вроде улыбается, а что-то на уме не договаривает. Такие… как там по-русски? А, во — предатели.

Тем временем мне не терпелось узнать, что дают на обед. Мой новый друг раскупорил тарочки. В одной сухие лепешки роти, в другой- простой белый рис, в третьей — гороховая подлива, в последней намечались кусочки огурца и помидоры. Салат! С него нужно начинать день. Это стало нашим законом. Но почему так мало дают?

Я скромничал.

— Ты бери, Саш, не стесняйся, — увидел это Зафар. — Хочешь салата? А то я его выкину. Не ем.

— Конечно! Я люблю салат! — воскликнул я и осекся: не слишком ли голодно это прозвучало?

… — А среди девчонок — их и куда больше, чем нас пацанов: и японки есть, и тоже шриланок дохрена…

Пока мы ели и разговаривали, зашел какой-то черный улыбчивый парень. Возможно, индиец.

Мне предстояло узнать по очередно полно народу. Мне это страсть как доставляло удовольствие.

Они поговорили про меня. Я понял исключительно интуитивно. Я плюнул в сердцах, что ни капли не знаю хинди. Да что там — ни одного языка, кроме русского, да и то с натяжкой.

— Это кто? — спросил я, как только тот ушел.

— Ракита. Из Шри-Ланки.

— Хм. А я думал индиец.

— Не, просто они похожи на них.

Ели дальше. Я посмотрел на стену над столом и внимание мое привлек клочок бумаги с какими-то краткими пометками. Гадость мелкая, а стало интересно, что же это такое. Спросить постеснялся. Хм, и так никогда и не узнал, что это…

Когда мы кончили обед, пришел сикоди-охранник. Уже другой. Я вздохнул облегченно, что ночной не пристанет ко мне обниматься, предлагать вечную дружбу, спрашивать как спалось и прочую чепуху. Новый что-то доложил нам. Я уловил только «Ларкийо» и из этого построил целую цепь ассоциаций: девушки плюс сикоди равно: пришли девушки, сказали что-то ему, он пришел к нам, значит зовут нас.

— Саш, девчонки пришли за нами. Пошли, — подтвердил Зафар мою догадку.

Я вернулся к себе, накинул на себя рубашку и стал спускаться на улицу вместе с ним. Как же меня распирало любопытство наконец-то увидеть улицу, природу, дома, то есть Индию в ясном свете дня.

Меня встретила жара. Яркость как будто переборщили. Глаза слепило. И новая атмосфера надавилась в полную силу.

3

У ворот я с радостью встретился с сестрой и Юлькой. Еще я встретился со злыми черными угольками. Это была толстая таджичка Мадина.

— И почему это она меня ненавидит? — подумал я и выбросил ее тут же из головы.

Еще нас ждали две грузинки, Ия и Ирина — по старой памяти, по интернетовской древней влюбленности в одну грузинку с сайта знакомств я долго к ним приглядывался, намечая себе в жены. Привычка такая: взгляну на девушку и думаю — жениться на ней или нет? Проживу ли я с ней или нет всю жизнь? И, наконец, — половинка ли? Но грузинки к счастью были не супер. Последнюю в группе звали Таня. Я думал тоже русская, но оказалась хохлушка с водянистыми глазами, русой косой и симпатичной попой.

— И это будет моя компания на весь год, — заключил я.

Всей гурьбой мы направились в институт, стоявший от общаги через дорогу, по которой ездили арбы с лошадями, телеги с быками, рикши велосипедные, моторные, грузовики, или плелись одинокие или груженные кирпичом, песком, щебнем несчастные ослики.

Перед институтом фонтан-бассейн. Сейчас он не работал. Много разных студентов стояли то тут, то там — вот, собственно, и первое впечатление.

Прошли в фойе. На диванчике я увидел троих белых девчонок. Они замахали мне руками и подозвали. Я присел. Подумал, что институт вмещал в себя различных иностранных студентов. Я еще не подозревал, что суть состоит в том, что ежегодно сюда приезжает видешей человек семьдесят, распределяются по группам в соответствии со знаниями, и представлют собой одно единое целое, связанное тем, что они здесь одни, белые, даже если черные (в смысле Шри-Ланка, Таиланд), далекие от дома и надолго.

Я почувствовал по очаровывающим улыбкам трех европеек, что им понравился безумно.

Но они мне не очень: все как одна милые, улыбчивые, носатенькие и страшненькие. Одна Бернадет (и ее имя сразу вылетело прочь) из Австрии (тут же и это забыл), другая –Беатрис из Румынии (все тоже самое) — их двух я долго еще буду путать, как зовут, откуда;

третью звали Сара — итальянка.

— Я думал, в Италии девки посимпатичнее, — в душе скривился.

— Саша. Россия, — улыбался я.

— О, мафия, — пошутила Сара.

— О, ес, — ответил и больше не хотел тратить с ними время. Они меня сексуально не привлекали. Ведь я за индийской женой сюда приехал. Или хотя бы временной женой. Направился за остальными в другое крыло института в секретариат за формальностями. Радовало, что из-за сутолоки приезда нам еще дня два не учиться.

Начало чего то масштабного — это всегда как праздник. Одни знакомства. Всеобщая, или это так казалось, радость и непонимание где ты и что ты. Правда, словно заново родиться. Ушло все, что было до вчера.

По временам я одергивал Наташу и кричал ей в ухо:

— Представь, мы в Индии! Только вчера было что-то другое! Поверить не могу.

Она улыбалась и жмурилась, полностью меня понимая. Мы жали друг другу руки.

Зашли в кабинет Хариша — секретаря, мужика лет сорока с чем-то. Он дал нам троим бумаги заполнить. Сегодня или завтра едем в полицию регистрироваться.

Я обернулся, держа в руках листки и не знал куда сесть. Мелькнули искры между мной и ней. Красивая индианка. Черные глаза, явная благосклонная мне улыбка. Пару секунд мы не двигались с места и словно приковали друг друга. Я оценил ее. Не высока. Волосы приятной волной. В джинсах видны симпатичные ноги и бедра. Я не знал языка и молчал. Мой язык онемел от неожиданного изобилия. Еще вчера я был одинок и даже на горизонте никто не намечался. А сейчас на любой цвет и вкус. Во мне просыпался кобель и уже хотелось возгордиться и швыряться претендентками на мое естество направо и налево. Ах, я олух…

Она опустила глаза и ушла, о чем-то спросив Хариша.

Погруженный в приятное впечатление, я опять надоедал сестре заполнить за меня скучные формуляры.

Закончив с этим, мы как только узнали, что нам сразу дают степендию, стремглав помчались вниз в кассу. Быстрая роспись в журнале. Пересчет купюр. Приятный шелест. Ты сам себе кажешься удачником, каких свет не видывал. Миллионер.

4

Мы всей компанией договорились отправиться на базар. Всем нужно было что-то купить: замки, шнуры для белья, что-то из посуды. Кому-то требовалась обувь и шмотки.

И вот, опять встретившись у ворот, где сидели смешные менты-охранники с ружьями, как в блокадном Ленинграде, мы двинулись в первое, считай, путешествие.

Мы шли неопытной гурьбой, как дурацкое трусливое стадо. На нас постоянно оглядывались, слали воздушные поцелуи, «Хаи!», «Хело!», улыбались и показывали пальцами. Я лично чувствовал себя затравленным зверем, ступая по пыльной обочине, по бокам которой росли кактусы, валялся мусор и кто-то обязательно если не стоял спиной и не мочился на стену, то сидел на корточках, кряхтя и с любопытством бесстыдно глазея на тебя.

Мы шли мимо лавок, мимо шикарного дома, мимо помойки с какими-то разноцветными обрезками, в которых всегда лежала какая-нибудь корова и жевала их. Мимо автослесарни, где чинили рядом с мотороллерами — второй по популярности транспорт — с прошлого столетия черные долбанные велосипеды, на которых ездиит вся Индия. Мимо храма с увешанными красными материями, с алтарем, в котором воткнута какая-нибудь грубо сляпанная фигура божества (в Агре любят носатого Ганеша), и с выложенным плиткой полом, на котором постоянно сидят, свесив ноги, и ничего не делают люди.

Наконец мы дошли до перекрестка. Несколько авторикш праздно прели под палящими лучами. Все было в диковинку и я потянулся было за фотиком, но оцепенение и стеснительность помешали.

Завидев нас, водилы ринулись в драку: кто обслужит. Среди нас послышались призывы: «Зафар!» Тот, дельно переговариваясь то с одним, то с другим, говорил свою цену, спорил, ему завышали, он сбавлял.

Все-таки мы сели. В две рикши. Я впереди у руля, с ужасом, не представляя, за что же мне держаться. Еще больше страшась, как бы во время езды какая-нибудь драндулетина не зацепила мне колено и не оторвала ногу.

— Тихо, Саша, — успокаивал сам себя. — Тут люди как-то ездят и ты сможешь, ничто тебе не помешает, не навредит.

Я с ужасом понимал, что теперь я с компанией обречен ездить так всегда, в неудобстве. Ну что ж, в любом деле приходится, наверное, терпеть издержки.

Водила врубил крутые местные песни с басами и погнал, ловко и рискованно лавируя, бибикая, чуть не врезаясь и не сталкиваясь. Мы все визжали как безумные. Я молился Богу оставить мне мою жизнь. Я знал, что здесь любят ужасное движение без правил, и надо к этому привыкать. Ведь они здесь давно. И до сих пор живы. Нужно доверять. Я еще в эту пору не мог правильно объяснить себе это.

Но зато, мчась, что волосы развевались и захватывало дух, я увидел Индию при свете дня, я увидел основную картину Агры. Толпы людей. Жуткая перенаселенность, о которой я читал в географии еще в школе и тогда не мог и помыслить, что иллюстрации оживут. И все оглядываются на нас.

Подъезжая к некоему мосту, я увидел разных торговцев. Здесь мне скопище людей, машин, рикш напомнило настоящий змеевник. Одни торгуют рыбой. Мухи летают, садятся и откладывают личинки. Другие торговцы стоят с горами бананов, на лотках третьих высятся пирамиды апельсинов. Следующие крутят через мясорубку сок и разливают его в одни и те же стаканы тысячам желающих, лишь слегка ополаскивая водой…

Конечно, я не сразу это все заметил. Все пестрело и кишело перед глазами. В ушах звук мотора и гул людей. Иногда мы, казалось, вот-вот столкнемся с телегой, которую тащат два белых буйвола с огромными рогами. От удивления и страха я только рот успел раскрывать и вжиматься к водиле, оставляя только любопытную голову снаружи.

Я постоянно пытался запомнить дорогу. Но обилие информации затрудняло. Лишь смутно уловил, что мы ехали по прямой большой дороге. Возможно, главная. Миновали огромный отель «Холидей инн» и я взял его за смутный ориентир. И после него все перемешалось в голове.

Наконец остановились около маленького храмика с фотографиями деда в платке, который сидел, положив одну ногу на колено другой. Люди подходили и молились.

— Саш, быстрей глянь, — Наташа наклонилась сзади к моему уху, чтобы нас никто не слышал. — Глянь туда, какая красивая девушка!

Я напрасно вытягивал шею. Поздно. Она уже смешалась в толпе верующих. Я расстроился. Как всегда обвинил сестру, что неправильно зовет смотреть. Мол, надо кричать не гляди, а гляди направо в пятый забор седьмого ряда. А она: «Гляди!» куда? Назад? На небо? В землю? Вперед? Всегда так.

Мы слезли всей гурьбой и расплатились.

Теперь нужно переходить дорогу. Я ужаснулся: как это возможно? Тысячи единиц транспорта, никаких светофоров. Мы стали лавировать, пока не перешли. И это наполнило меня адреналином на неделю вперед.

Впереди базар. Раджа ки Манди. Длинная улица, сплошь состоящая из разновсячинных лавок. Я с восхищением ожидал этой минуты увидеть настоящий восточный рынок. Торговцы кричат нам, зовут. Нахваливают товар и кажут большой палец из кулака. С непривычки крайне трудно всем отказывать. Когда идешь, особо без цели, тогда-то и труднее избежать ненужных трат. Но все, что нужно купить, купить надо сейчас, ведь с нами Зафар, знающий цены.

Вдруг наши окружили кого-то. Я заглянул за плечи. Какая-то приятная улыбчивая индианка здоровалась со всеми.

— И откуда-то познакомиться успели? — недоумевал я. Хотя она так уж, приятная, но не блестяще.

— Это кто такая? — спросил в толпу.

— Тануджа. С нами учится.

— Хм, — заключил я. — Очень информативно.

Продвигались дальше по рядам. Сурадж, мощный кореец, тоже в нашей компании. Хотя над ним смеются и называют хрюшкой. Ну правда, слегка похож. Но издеваться-то не хорошо. Возможно, он что-то почуял и поэтому скоро пойдет в одинокое плаванье.

Мы гурьбой заходили к торговцам тканями, восседающими на подушечках, как персидские вельможи. Просили пить. Воду нам подавали в железном стаканчике. На вкус она жестяная и какая-то густая. Отделались хлебком. Углубились в какой-то проулок. Там Таня заказывала себе шальвар камиз — широчайшие штаны на веревке, а сверху бесзрукавная рубаха по колено, а на горло полагался еще газовый шарф, одеваемый при случаях на голову — могольская древняя мода.

Пока портной, как из сказки, с метром и мелком стоял с ней и оговаривал размеры, фасон, мы сидели вдоль стенки на мягкой лавочке. Нам предлагали чай. Мы вежливо отказались. Мне опять пришла мысль, что как-то все ощущалось странно, по-иному. И одновременно, словно я здесь живу уже давно и не удивляюсь. Или это привычка снобиста вид делать, что меня ничем не удивишь, а потом в это и верить. А ведь так ты и не замечаешь восторга.

Юлька, поддавшись конформизму, тут же заказала шальвар и себе. Я посмотрел на Наташу, мол будешь? Она мотнула головой. Ей все равно больше нравилось ходить в европейской одежде.

Вышли из магазина. Я решил тоже присмотреть себе покупку. Подумал, почему бы не остановить выбор на сандальках. Поперебирал там, поспрашивал цены. От 150 до 300 рупий мне называли. Потихоньку я начал подозревать, что больше 200 давать неправильно. Посоветовался с Зафаром.

Он сначала сводил меня в одну лавку- со стелажами и скамеечками для примерки: ну как у нас. Ничего не подошло. Потащил в другую, сквозь узкую прореху в стене, где открывался свой тесный волшебный мирок с пробегающими крысами, восседающими на подушках и пьющими чай хитрыми торговцами. Все они уже здоровались с нашим узбеком, называли по имени. Я все больше проникался уважением к Зафару.

Теперь вся компания пришла и села на стульчики, ожидая, когда я напримериваюсь. Я выбрал себе одни симпатичные, желтые, замшевые. Трудность выбора сандалей заключалась в том, что в Индии поголовно все носят сандалии с держалкой между большим и средним пальцем ног. Не знаю как они, но я представлял, что эта маленькая финтиклюшка обязательно натрет кожу. Примеряя, я сразу ощущал дискомфорт. Может у индийцев кожа там дубленая? И вот эти последние, хоть и с держалкой, были с виду надежны, прошиты крепко. А главное — сама держалка была деликатна к моей ноге.

Но теперь начали спорить о цене. Долго препирались. Торговец, почуяв тугие видешные кошельки, особенно после стипендии, не хотел сбавлять. Я порывался уходить десять раз. Возвращался на место. Договорились на 250 рупий. Сунул коробку с сандалями под мышку и с непонятным беспокойным чувством убрался отсюда вместе с остальными. Мы еще полазили по рынку. Мадина искала себе бартан — посуду.

Пока все помогали ей советами, я заметил торговца мороженым. Местное. На ниточке висят интригующие пустые морковного цвета вафельные рожки, куда айскримвала половничком черпанет тебе два-три кругляша. Я предложил Наташе. Тем более не дорого- 5 рупий. И ценник висит. Без обмана. На вкус оно оказалось приятным. Кремовым. Тут же наши увидели нас, лижущих, и тоже захотели мороженного. Что тут сказать? Толпа.

Покидали Раджа ки Манди мы так же. Ловили рикш, Зафар торговался, усаживались с великим дискомфортом чуть не на колени друг друга, я неизменно на одной ягодице, пальцами за воздух, водила врубал музыку и мы катили с ветерком. Я опять отметил Холидей Инн.

Около змеевника, где мост, мы притормозили. Там еще один рынок. Как всегда куча народу, фруктовые лотки на колесах, велосипеды, мотоциклы, обгаженные одиночки коровы. Береги ноги, чтоб не отдавили, и смотри, чтоб не провалиться в вонючую канаву, тянущуюся вдоль рынка, или в навоз, или просто в кучу очисток. И опять непонятные незапоминающиеся закутки лавок.

Как ни старался, ориентация вылетала из головы.

— О, Господи, как же тут одному-то? — взмолился я.

— Никак! — приходил безнадежный ответ.

Теперь Мадина искала себе касетный магнитофончик. Песни индийские слушать. Я в душе скривил лицо: неужели кто-то еще пользуется этим? Наверное, Таджикистан недалек от Индии. Хотя Мадина постоянно давала понять всем, что она — цивилизация.

— Ой, ну что они смотрят? Как будто белую женщину не видели.

Мы с Наташей неизменно переглядывались: у нас-то они чурками называются.

— Ой, у нас такого нет, у нас чисто… — Мадину в шок приводили писающие нахально в стену люди, а мне постоянно хотелось спросить: — Неужели у вас не так? А мне рассказывали наоборот.

Но я не хотел ссориться и оставлял ей лицо. К тому же, может, она и правду говорит.

Мы с сестрой купили по замку. Она себе еще веревку для белья…

5

В общежитие вернулись полные эмоций и впечатлений. Меня шокировала грязь и нищета, попрошайки, всеобщее стремление обобрать и обмануть тебя, завысить до небес цену. Голова распухала. Сразу такое вынести тепличному юноше было крайне нелегко. Меня этот день почти уже вымотал, хотя еще не было и шести вечера.

Вернувшись в общежитие, я поменял замок и отдал охраннику казенный. Теперь я точно знал — лазить никто не посмеет.

Ужин в типинах мужикам принесли ровно в семь. Двое: один толстый с усами — Маниш, второй — маленький, лысенький, лупоглазый, с вечной улыбкой, так и остался у меня под прозвищем Хело Сэр!!! за то, что, входя, неизменно так здоровался, вносили на плечах складские пластиковые ящики с жестяными банками.

Зафар в момент, когда лупоглазый ХелоСэр производил эти слова, неизменно хихикал, до слез, хватаясь за живот. И этим доставлял удовольствие маленькому: белый сахаб радуется — Бог тебе удачу несет.

— Всегда, когда его вижу, моя душа вся прыгает, — показывая им вслед, объяснял мне Зафар. — В нем столько… как это по-русски?

— Позитива.

— Да, позитива, что прямо не могу, смешно становится. Душа поет.

Мне начинали нравится его восточные выражения. И вообще этот новый для меня человек весьма симпатизировал мне. Я неясно для себя решил держаться Зафара. Почему- то мужское общежитие ассоциировалось у меня с армией, где я никогда не был и незачем. С разборками, ночным разбужением новичков и мутузеньем их, с оскорблениями, насмешками, тайной враждой.

Меня напрягал лохматый еврей Равив. Ему где-то тридцать с лишним.

Меня беспокоили темно-бронзовые, с китаечностью в чертах, низкорослые мужички. Подозрительные, какие-то враждебные, я часто замечал на себе их взгляды.

— Уж не голубые ли они слегка? — ужасался я и заставлял себя вести еще больше по- мужски. До сего возраста мне везде все еще мерещились насильники и маньяки, вдолбленные мне с детства мамочкой.

Их где-то штуки четыре было, этих низкорослых, коренастых, бронзовых. Я голову ломал кто они, студенты ли, работники ли. От них веяло чем-то даже тюремным и бандитским. Я старался не смотреть им в глаза, как это нужно делать с собаками. Смотреть в глаза: акт вражды и вызова.

Нам принесли еду. Отбросив, как всегда, прочь все страхи и тревоги в подобных случаях, я с азартом раскрывал типин, пытаясь угадать что лежит в следующем. Я быстро начал работать ложкой. Казалось, это халява, хотя мне сказали, что изымают из степендии. А Зафар завыл:

— Фу б..! Опять эту х… дали! — это его обычный стиль разговора, что и доделывало впечатление, что я в армии. — Что за еб… на!

— Да вроде ничего, — встал я робко на защиту ужина.

— Са-аш! Ну как ты это можешь есть? — махнул рукой. — Ничего, вот проживешь с мое, вообще блевать будешь от этого!

Я усмехнулся. Не знал я, насколько он сильно предсказал большую главу книги моей жизни.

5

Наступил вечер. После ужина снова собрались у фонтана. С Наташей пришли две монгольские девчонки. И снова их все, кроме нас двоих, активно не принимали в группу.

Зафар снова предлагал поехать на выходные в какое-то Фатехпурсикри. Странно, но почему-то я был равнодушен к путешествиям. Уж слишком далеко от дома, чтоб желать чего-то большего.

— Help us, please! — услышали мы за спиной и обернулись. — We have big problem!

Из-за гаражей выбежала сырая высокая европейка. Вся мокрая до нитки, вид крайне встревоженный. Длинные волосы змеями по спине.

Мы поднялись ей навстречу.

— Что случилось? В чем дело?

Выяснилось, что у нее в комнате прорвало трубу. Ее подруга сейчас зажимает дыру пальцами.

Сикоди, охранники то бишь, безразлично в нескольких метрах сидели на стульях около ворот и играли палками и ружьями.

— У девушек трубу прорвало. Идите! — кинулся Зафар к ним.

— Нет, нет, — отнекивались они. — Завтра вардан придет, все будет хорошо. Саб тхик хо джаега. Возвращайтесь к себе.

— Какой саб тхик? Какой хо джаега? — орал Зафар и махал руками (я думал он их бить начнет). — Каль е бечаре (завтра бедняжки) мар джаеги! (утонут)

А те только посмеивались и в ус не дули.

— Плиз! — настаивала девушка. — Помогите же нам!

Динарка, туркменка, зная, что нравится смазливому пухляку, решила воспользоваться этим, но тоже бесполезно.

— Ладно, Зафар, — обявил я. — Пошли мы тогда. Скажи сикодям, что мы посмотрим.

Зафар хлопнул себя по голове: как эта мысль сама не пришла к нему в голову.

— Нет! Нет! — запротестовали те, насупившись, и замахали ружьями: — Мана! Мана апко!

Из споров я услышал, что несчастные были болгарками. Я видел, как у этой, что звали Алиной, навернулись слезы и началась истерика.

Мы согласованно рванулись с Зафаром к тропинке.

— Веди нас, куда надо.

Алина окинула нас благодарным взглядом и поспешила впереди.

Мы наплевали на запрет под страхом изгнания из института, ринулись спасать девушек. Заодно я весь ликовал при мысли, что увижу изнутри женскую общагу. И когда мы забежали во внутрь здания, оказалось, что это вроде пансионата с внутренним двориком. Девушки указывали путь по лестнице. На одном из этажей нам встретилась Динара. Выпучила глаза.

— Что это вы здесь, ребята? — спросила она своим приятным тонким голоском.

— А мы теперь здесь жить будем. Нам разрешили, — пошутил я. Разговаривать долго времени не было.

Мокрая сокурсница завела нас к себе в комнату, в ванную, где сидела еще одна, почти плавающая в воде. Пальцем затыкая бьющуюся струю, которая все равно не слушалась. Но вода была уже и под кроватями по щиколотку. Кругом плавали пакеты, сумки, тапки, как на тонущем «Титанике».

— О, да тут без сварки не обойтись! — сообщил Зафару свое открытие, добавив кучку русского мата.

Державшая струю мокрая девушка посмотрела на меня с улыбкой:

— Спасибо, что вы пришли. Нас заливает уже час, — сказала она с ломаным акцентом как -то по-западнославянски.

Я обомлел.

— Так вы знаете русский? — нецензурщина все-таки, при девушках незнакомых.

— Да, мы же из Болгарии. Понимаем.

Отбросив смущение, я сообразил, что нужно бежать наверх к танкам — огромным бочкам, куда по утрам шлангом заливают воду. Оттуда должны идти простейшие трубы с кранами. Все это осозналось в голове моментально. Я уже как-то менял сливной бачок дома. И тем более здесь в Индии система подачи воды не должна быть сложнее, чем у нас на дачах в простейших душевых из сарайчика с пленочной дверью и старой цисцерной от топливного автомобильного бачка наверху.

Как подумал, так и случилось.

Я выбежал на крышу и на секунду остановился полюбоваться. Наташа рядом, тоже замерла. Какой вид открывался! Ночной восточный город. Сказка. Вдалеке копошились светлячки живых огней. Город мерно гудел и дышал. Яркими маяками горели главные водонапорные танки за домами. Где-то играла музыка. Жаль, обстоятельства не дали подольше понаслаждаться живописностью.

— Красиво живем, скажи? — сестра угукнула и мы вздохнули полной грудью. — Чтоб я всегда так жил!

Снизу послышались мужские вопли и хриплый визг Зафара. Мы склонились через перила посмотреть. Крашеный мужичишка, нискорослый, неопрятный, с двумя конвоирами пытались вытолкать узбека из комнаты. Тот, как полагается ему, упирался и отмахивался, вытаращивая глазищи. Тут же к нам на крышу поднялся еще один молодой несмышленый сикоди с длинной винтовкой и нерешительно встал в ступор.

Моментально я перекрыл воду в полобщежитии. Благодарно мне полетело снизу:

— Все, спасибо, не течет.

Молодой сикоди тупо стоял рядом, смотрел как иностранный преступник колдует над трубами. Я взглянул вниз снова. Ха, и почему вардан не дождался утра. Спал бы себе дома, было бы все хорошо, саб тхик хо джаега.

Крашеные хной волосы в желтый цвет меня раздражали издали, усатый, очень неприятный тип, лет пятидесяти — оттаскать бы его за чуб за его глупость. Приземистый и маленький. И на вид — вредина отменная. Он мне не понравился еще больше с первой минуты нашего знакомства.

Замахали мне руками спускаться, причем не удостоверившись, сделал ли я свое гнусно-благородное дело.

— Ну тупые! — подумал я в бешенстве и сжал кулаки.

Они считают нас двоих преступниками за то, что пришли к женщинам, как в гарем, против правил, но упускают из виду явную причину. Авария. Если бы замкнуло проводку, а они там по уши в воде плавают. Два, три, пять обгорелых иностранных трупика. Тоже бы саб тхик хо джаега?

Когда я спустился, внизу Зафар с пеной у рта продолжал лаяться на хинди с пришедшими, пытаясь вдолбить очевидность геройского нашего поступка. Они лишь махали руками и говорили о правилах. Галат бат, галат бат, неположено. Правила. Кровь то приливала, то отливала во мне от раздражения.

Зная уже о тупости индийских чиновников, я начал волноваться: вдруг выгонят обратно на родину после второго дня. Да меня все засмеют. И все из-за них. Им ведь принципы важны.

— Ну ничего! — решил я, а ноги все несли прочь по ступенькам. — Докажу, в посольство, в министерство пойду.

Узбека моего гнали вслед за мной. Я заметил, как этот крашеный вардан на лестнице мотнул охраннику в мою сторону, спрашивая, а это кто, кого еще накажем?

— Дело шьет, паскуда! — испуганно я припустил ногами.

Мы вышли на крыльцо общежития. Вардан отправился осматривать девичью келью. С нами кое какие девушки тоже оставались из солидарности и, если понадобиться, давать свидетельские показания.

Зафар же пошел страмиться с молодым сикоди, которому потом вероятно дадут по шеям за то, что пропустил мужчин в женское отделение, дурак. Да и вообще крайний всегда нужен. Его, кстати, и наказали. Понизили в должности и посадили в другое место дежурить. Больше всего по нему сокрушались Таня с Ией:

— Беднейнький, такой хорошенький, как бы не выгнали. Он сам из деревни. Его вся деревня деньги собирала, чтоб он в Агру на работу приехал. Он один там всю семью кормит…

— Мери бат то суно! — пытался заставить бедненький сикоди выслушать себя. Тут я и усвоил как невежливо эта фраза звучит: «Выслушай меня!»

— Если бы твоя сестра там оказалась? — орал узбек.

— Правила запрещают, — не понимал мент.

— Правила! Знаешь, где видал я такие правила? — хлопнул себя по паху.

Из компанейства я не уходил. Но хотел. Хотел взять под узцы своего горячего азиатского приятеля и утащить прочь.

Наконец после долгих пререканий Зафар внял моим мыслям — говорить ему что-то было бестолку — и мы ушли, гордые за себя, и злые на их тупость, не видящих истины.

Тут ужас начал обуревать меня: я здесь на долгие месяцы, а они уже меня выводят, эти индийцы. Как же смогу я вытерпеть их?!

Мы вернулись к себе в чатравас — общагу. Или хостел по-английски, что более распространено. От чатраваса же санскритом прет за версту, как от аки паки древнерусским. Ну да ладно…

Мы все еще громко обсуждаем. К нам выходят остальные. Спрашивают. Мы рассказываем. Через некоторое время делать становится совсем нечего. Зафар предложил выйти во двор посидеть на перевернутых холодных горшках трепаться со студнями из соседней… соседнего чатраваса. Кажется, инцидент исчерпан и все забыто. Меня расспрашивают, откуда я. Где это моя страна. Я коверкал хинди, с трудом подыскивал слова.

Все шло довольно мирно. Один ходит из стороны в сторону и побренькивает на гитарке. Я спросил ее поиграть. Поперебирал два-три аккорда и вернул.

Но разве Зафар мог жить мирно? Пока я бренчал, он уже из-за чего-то поспорил. Кто-то ему успел насолить.

Он стал как ерш. В общей болтовне усмотрел что-то неприемлемое и обидное.

— Что ты? — кинул он одному нагалендцу, сытому парню с бородкой, повышая угрожающе голос.

— Мазак.

— Мазак?! — ощетинился узбек. — Я тебе дам мазак! Саш, он, бля, знаешь что сказал, что насмехается надо мной!

Я еще плохо знал хинди. Их склока для меня была чужда. Но я видел, что товарищ мой, похоже, сам зарывается на пустом месте. Китаевидные студенты казались мне вполне дружелюбными и вежливыми.

— Ты смотри, — он показал на ушастого гитариста, у которого я брал инструмент. — Он мне своей херней машет, мол, стукну! Саш, да я ему пизды сейчас дам!

И добавил ругательства на хинди.

— Пошли начистим ему! — скомандовал Зафар, указывая теперь на другого, толстого с бородкой.

Шумиху я не любил, ни с того ни с сего драться тоже. Но из компанейскости просто составить угрожающую фигуру это можно. Я вытащил из недр себя суровость и мы двинулись на толстого нагалендца.

Выдвинув подбородок, узбек ему что-то говорил. В переводе не нуждалось:

— Уши надеру, узлом свяжу, мама не узнает… — что-то в этом духе.

На этом новый инцидент тоже исчерпал себя. Кто-то встал между спорящими, сикоди примирительно похлопал Зафара по плечу:

— Прости его.

Вернулись в чатравас. Фырчащему Зафару нужно было чем-то занять чещущиеся руки и он решил сделать добро. Взял стальной поднос с накладенным рисом, лепешками пури и далем. Снести беднякам, что живут неподалеку. Семья кузнеца. Я прямо гордился этим поступком. Значит, Зафар был очень хорошим человеком, только малость вспыльчивым. Выглядело как в старой доброй сказке про Хаджу Насреддина.

Во дворе охранник и нагалендцы продолжали кучковаться у перевернутых цветочных горшков. Видимо, обсуждали ссору.

Мы шли мимо. Толстый исподлобья уставился на узбека.

— Что надо? — опять набычился Зафар.

Я хотел было его остановить. Мне надоедали его неоправданные нападки. Он в два прискока приблизился к сопернику. На это нагалендец тоже привстал. И Зафар, подумав, что тот собирается драться, тыльной стороной ладони первым пихнул его снизу вверх в подбородок. Я не ожидал, что тот тяжеловес так легко улетит в кусты. И отметил как это делается. В мозгу как-то записалось, чтобы пригодиться.

Тут началась свалка. Я уже видел как Зафара сдерживают трое и колотят. А он все еще старается удержать шаткий поднос. Я весь испугался — за поднос с рисом и далем. Неужели просыпят. И не сколько за своего друга, сколько за еду я побежал заступаться. Мы же беднякам ее дать собираемся. Что они вечером есть будут без нас?

Первым делом вообще хотел только изъять поднос у Зафара, и позволить ему героически сражаться одному. Еда всегда была для меня превыше всего: людей, дружбы, чести… Но стукнул мысленно себя:

— Что это я? Неверное решение.

Я отшвырнул одного, схватив его поперек туловища. Им и оказался самый зачинщик — толстый. Хотя, наверно, зачинщик — мой приятель. Двух оставил на попечение Зафара. Вместе с толстым нагалендцем я упал на каменный пол дорожки. Я на нем, сдерживая, придавливая животом к земле. А он вырывался и нюхал пол лицом. Толстый нагалендец не успокоился, а наоборот пытался до смешного достать меня неудобно кулачком. Угодил по кончику носа. Я вскипел. Враг был в моей власти и я занес кулак над его черепом. Весь сжался, сдерживая свой порыв ярости. Я знал, что такие удары могут заканчиваться летальным исходом. Надо было просто ткнуть ладонью ему в затылок, чтобы отметить его лицом печать на асфальте.

Уже и не помню. По-моему меня оттащили. Нагалендец вскочил на ноги и пихнул меня разок слабо в лицо кулаком. Я снова пропустил удар, но руки мои не ответили. Я ведь теквондист. Только ногами. Я попытался наброситься на него, но это было выше моих сил. Оказалось, что меня держит могучий кореец Сурадж. Не знаю за кого он был. Мне показалось, он защищал своих узкоглазых соплеменников. Потом он сдерживал нагалендца и я, улучив момент, все-таки пнул того в живот.

Дальше шла ругань. Без драки. Расцепили. Вардан трусливо стоял рядом, вжав плечи, и через спины остальных нагалендцев пытался утихомирить свалку, однако не встревая активно.

Я огляделся. Оказывается, фактически мы с Зафаром стояли против человек пятнадцати.

В мозгу приятно пришли две мысли. Первая: я наконец-то подрался, вторая: тем, что заступился за Зафара, заслужив его уважение до конца года.

Но больше всего мне жалко было смотреть на рассыпанный рис. Он теперь никому не достанется. Я еле сдержался, чтобы не подобрать пару упавших лепешек пури — все-таки накормить бедняков.

Разделенные толпой, мы продолжали переругиваться с толстым нагалендцем. Я крыл его русским матом, ибо не научился индийскому. Думаю, он все равно понял. Что-то выкрикивал мне в ответ.

— Саш, он говорит, что с тобой у него нет вражды, — перевел Зафар.

Мне это совсем не нравилось. Он попал мне два раза в лицо, хотя я просто разнимал их. — — Нет, вражде не конец. Будет второй шанс, я отомщу, — пообещал самому себе. — Потом, когда-нибудь.

Абу стоял в сторонке с взволнованным лицом.

— Ой, что будет с нами, если директору расскажут?

— Ой, что будет с нами! Ты-то что переживаешь? — огрызнулся Зафар. — Ты вообще стоял далеко и ничего не делал.

Я понял, что попал в точку: он оценил мое заступничество. Ну а с мягкотелого трусоватого таджика Абу что было взять? Молящийся по пять раз на день мусульманин пытался умилостивить Аллаха благочестием.

Пришлось возвращаться в общагу, не сделав больше добрых дел.

6

А на утро ко мне ворвался перепуганный Сурадж и забасил.

— Александр, ао, проблем хе! Пошли! — позвал за собой.

Я, представляя невесть что, сам испугался не на шутку. Почуял, что угроза идет от администрации.

Мы с ним поспешили к Зафаровской комнате. Там стоял сикоди с ружьем. Вот так дела!

Вслед за нами пришли несколько важных людей. Из Санстхана. Официально строго одетые мужики с суровыми лицами. Один из них директор.

Они ругались, тарабанили на хинди. Я не понял ни слова. Лишь интуитивно: за вчерашние два поступка. Кивали злобно и на меня, урчали как старые мотоциклы.

После этого своего визита делегация удалилась. В глазах у меня потемнело. Только вчера- позавчера приехали, и уже прогонят. Представил как возвращаюсь в Россию. Как дурак. Растрезвонил всем, нахвалился. Взял в аспирантуре отпуск на год и напрасно. Как меня встретят дома? Мама в ругань, что сын бестолоч. Папашка… А что он мне?! Я постарался сдержаться, чтобы не выдавать своего холодного ужаса и бледности лица.

Зафар, сам на себя не похожий, с волнением перевел мне:

— Саш, они говорили, что, если повторится, выгонят.

Я не поверил в то, что слышу. Счастье-то какое!

— Значит, не выгонят, — облегченно вздохнул. — Что точно повториться? — доспросил я, придя в себя.

— И драки, и вход в женское общежитие.

Успокоенный, что остаюсь, теперь я мог безнаказанно горячиться от негодования, что хотели наказать за помощь девушкам.

— Твари глупые! — вскричал я. — Мы помогали девчонкам! А они… Дебилы!

Мы стояли и возмущались.

— Да я от этого нагалендского козла получил больше, чем сам дал, а они меня отослать… -не успокаивался я, ибо волнами находил ужас вероятности того, что меня могли прогнать за мои благородные поступки. А значит — ни за что. А я ведь такой хороший.

Мне стыдно было перед сестрой за драку. Раз меня могли выкинуть, значит я полный дурак. Я как в детстве боялся признаться и не знал, как рассказать. Тем более я вроде как пошел на поводу у Зафара и встрял в дурацкую ссору.

Опять толпой мы собрались куда-то в Агре. Зафар обещал сводить в интернет, а потом пойти в кино. Встречались как всегда у ворот в женское общежитие.

Когда все собрались и оставалось подождать еще кого-то, я объявил:

— А мы вчера с Зафаром подрались.

Со страхом перед выговором от сестры и с долей бравадства, что я сильный и склочный мужик, говорил. Девушки вылупили глаза.

— Когда вчера? Где? Кто? С кем? Ты с Зафаром?! За что?

Я вкратце поведал о случившемся и об утреннем визите. Наташино лицо посерьезнело, но было подозрительно спокойно, каменно. Она молчала, затаив гнев, который обрушит на мою нерадивую голову чуть только мы останемся наедине.

Точно, думает, как я и предполагал. Будет страмить, когда никого рядом не станет.

Когда подоспел Зафар, все набросились с расспросами и на него. Он с неохотой отвечал, слал матерные проклятия в адрес всех этих админитративных, гадких нагаландцев…

— Зафар, так нельзя, тебя могут выгнать, — гнусявила Мадина.

Юлька тоже взвизгнула:

— И Сашку ни за что выгонят! Вы уж больше не деритесь, не лезте никуда!

Пока все перекинулись на Зафара, сестра шепнула сквозь зубы:

— Ну и на фиг ты полез? Только на курорт приехали, ты все мог испортить.

— И что? Уехал бы, ты бы одна развлекалась, — тем не менее я походил на мокрого съежившегося кота.

— Как будто мне весело будет после такого здесь. Вроде да, заступился за Зафара. Но он же нервный. Постарайся больше не учавствовать в таком дерьме.

На этот распекательство и закончилось. Оказались ее укоры менее страшными, чем ожидал. И все же, хотя я знал, что она права, я не мог найти ответа на вопрос: как бы я поступил вновь, если б все повторилось. Стоять поодаль и знать, что человек, который разделил с тобой свой обед, в беде, если даже и по своей вине. Оставь я его, как бы он относился ко мне потом. Не как брат и товарищ.

И снова воцарила беспечная веселость.

7

После обеда, забрав только одну коробку у Викаса в интернет кафе (вторая лежала высоко на шкафу, Викас был занят и пообещал отдать потом), мы с жадностью ее разодрали и нашли слезливые письма наших соотечественниц.

«…слава Богу мы здесь выжили! И чтобы вы выжили в этом аду, оставляем вам в помощь эти вещи. Кстати, Хариш отменный козел, директор порядочная сука. Единственный честный человек, которому можно верить в Агре — Викас. Пишите нам, если что…»

У меня чуть слезы не брызнули из глаз. Одна из девчонок Оля была из Электроуглей. Мы эту остановку постоянно минуем. Это ж почти соседка. Как тесен мир.

Из вещей оставили себе с Зафаром вилки, тарелки, паловник, несколько вешалок, сломанный кипятильник. А все медикаменты, дамскую сумочку, остальные вешалки — штук пятьдесят — и еще всякой всячины вечером отдали девчонкам.

— Делитесь.

Конечно, я не был в восторге от идеи направиться в киношку в Багван Тогиче, там где мост, где мы делаем пересадки. И по телеку посмотреть можно. Что зря деньги переводить. Но компашка же. Да и какой смысл смотреть индийские фильмы, если ты и так уже в Индии. Словно бы и кино вокруг тебя.

По дороге в рикше жарко спорили на какой фильм едем. Зафар выступал в одиночку за приключенческий «Накша» (карта), девчонки ратовали за любовную мелодраму. Большинством так и пошли на «Диль дию» (Влюбленный). Я молчал, ибо не хотел смотреть ни то, ни другое. Наташе тоже было все равно, наверняка, ее как всегда вообще душила жаба.

Когда наша группа протолкалась к кинотеатру, у билетной кассы выстроилась солидная очередь.

— Ну вот, ждать придется, — послышалось унылое среди нас.

Но окошечко неожиданно ожило: оттуда высунулась рука и поманила нас к себе.

Нам без очереди продали билеты и мы все загикали, радуясь своему особому положению иностранца-господина всея Индия.

Я сел с Таней хохлушкой. Вблизи от ее полных грудей и колен в светлых джинсах я ощутил волнение. Уж не закадрить ли мне ее сейчас в темноте, пока так интимно близко. Пока не видать отчетливо ее высокого лысого лба, как у Шалтай-болтая, который ее совсем не красил. Она вроде девчонка неплохая и задница мне у нее безумно нравилась. Хоть на ней бы не женился.

Взади по-волчьи горели зрачки оголожалых дикарей и я передумал.

Пока шел фильм, мы трое русских постоянно вопили через головы друг друга: «Зафар, что он сказал? Мадин, что она ответила?» Они то ухмылялись нашему незнанию, то на ползала выкрикивали перевод, стараясь перекричать голоса с экрана.

Динарка то и дело восторженно охала и попискивала:

— Какой милашка, какой джанечка! — про главного героя, бесшейного небритого кубарика, который делает вид, что накачался.

Всякий раз мое лицо от ее возгласов перекашивалось, потому что эти восторги должны были идти исключительно в мой адрес. Но эта Динарка бесстыдно кричала на все стороны, что обожает этих индийских мальчиков:

— Вот бы целый самолет их в мой город выгрузить!

Что они все только нашли в них?

С тех пор я сильно невзлюбил этого актера. Эмрана Хашми. Словно он был мой личный соперник. И я в воображении представлял, как он идет в обнимку с Динаркой, небрежно держит ее за талию. А она, дурында, тает, думает, что он искренне ее любит. Любить искренне мог только я. И почему Динарка этого не замечает? Каждый раз я пытаюсь привлечь ее внимание и не устаю делать ей комплименты. Пока результата ноль.

Фильм был глуповат, примитивен, даже с обеденным театральным перерывом, в котором наша компашка накупила приторных бесвкусных пирожных с колой. Мы с сестрой только понадкусали по-дружески предложенные сласти и этим обошлись.

Титры вместе с задорным клипом еще шли, а освещенный зал почти опустел. Зафар и Динарка встали и начали под музыку артистично кривляться. Я позавидовал их непосредственности и живости. Я не такой смелый. Я приревновал ее к Зафару. Мне показалось так гармонично они смотрятся, вместе танцуя, но я все еще надеялся на Динарку. Когда-то она должна образумиться. Я замечал, что не на шутку могу увлечься ею.

Одичалые худосочные парни из трущоб, а их был полный зал, остановились и стали глазеть на них, образовав затор в проходе.

— Смотрите, смотрите! — и я залился смехом. — Эти мартышки не на экран смотрят, а на вас! Вот где увидели представление.

Мне хватило нескольких дней, чтобы проникнуться малодушным ницшеанским презрением к дикой толпе и признать их примитивными туземцами, животными о двух ногах без мозгов и души.

Мы сгрудились боязливым стадцем у полицейской будки. Вокруг столпились худые полунагие, некрасивые мужчины, парни, дети. Все грязные, потные, с тупым любопытством. Мне было жутко неловко под их пристальными взглядами.

Я задумался над происходящим. Мы с сестрой оказались в далекой стране, одни, в незнакомой компании, все эти Мадины, Тани, Зафары, в сущности, нам чужие люди; знаем из хинди жалких три слова, из традиции крохи, из географии беспомощные остатки. Как далеко представлялась мне Россия, дом, родные. Нас упекли непонятно куда за заборы в дикое общество на целых восемь месяцев. Меня приводили в тихую панику волчьи глаза бронзовых накаченных мужичков с этажа. И сейчас эти, стаей окружившей нас… Я чуть не грыз локти. В моем маленьком мирке не могла разместиться целая страна. Поэтому нам хватало и Агры для освоения. Я бы даже сказал одного Кандари, чтобы переполнится эмоциями. Возможно, мы — мелкие трусливые людишки. А тут еще, не зная толком ничего, намылиться в какой-то Фатхехкри.

— Ну что они все смотрят? — психовала Мадина. — Как будто белых не видели.

Мне стало смешно. Ведь таджики в России считаются за средний сорт. И за черных.

Чтобы победить смятение и отогнать туземную стаю, я направил на них объектив камеры. Сделал снимки со вспышкой, но показалось, они еще любопытнее уплотнились. А тут еще попрошайки прицепились.

Не выдержав атаки этих трех нищих детей с матерью, Зафар, стиснув зубы, порылся в заднем кармане брюк и сунул им две рупии.

— Все, давайте! — махнул рукой. — Идите.

Те, взглянув на столь малую сумму, алчно зажглись сыграть на великодушии или брезгливости белых. И опять ринулись теребить грузинок, Юлю, Таню. Делали щенячьи глаза, показывали рукой на рот, другой на пустой живот. Те взвизгивали и отпрыгивали в сторону.

— Мамочки! — это от Юли. — Она меня тронула!

— Уходи! — царственно отстраняла Ия нищенку.

Той наоборот их реакция казалась забавной.

Я боялся как бы ко мне не пристали. Отказывать не люблю. Никто не любит. И не умею. А это прямо-таки высасывает все силы. Опять нашла черная тень. Как же выжить здесь? Хоть носа не высовывай из хостела.

Появился служащий из санстхана.

— Джи, скажите как добраться до Фатехпур сикри? — спрашивали студенты.

Он задумчиво пожевал бетель. И, оттягивая губу, пряча за ней коричневую гадость, он начал объяснять. Вид, правда, был такой, словно он и не знает точно.

Мы сели в две рикши и покатили до Багвана. Пересели там на другие и ехали весьма долго. По автобусам, постоянно отъезжающим и прибывающим, я понял, что мы на автостанции.

Мы выгреблись и расплатились. Походили по лавчонкам, покупали съестное. На пробу взяли зеленые апельсины, которые тут называются мосамби.

Автобус до Фатехпура был грязный, старый. Попарно расселись. Я запрыгнул сзади с Динарой.

Зафар все-таки не удержался и надавал пинков несмышленым детям. Потом схватился за ушибленную ногу и застонал:

— Ай, Саш, я себе всю ногу отшиб.

— А, это тебе, чтоб не злился, Зафарчик, — засмеялась Юлька.

Гид радостно ощерился. Правильно, мол, если пристали, надо наказать проказников. А затем вывел нас из стен мечети и указал вдаль.

— Смотрите, там стоит башня, — он разжевывал слова, чтобы мы понимали его хинди. — В ее стены пристроены настоящие бивни слонов. Башня выглядит как колючка. Многие уже вышибали, чтоб продать. И там еще есть заброшенные руины. Хотите посмотреть?

Я подскочил на месте.

— Конечно! Пошли, а? — обратился я ко всем.

Юля захныкала:

— Нет, я не хочу. Я на каблуках. У меня уже ноги болят. Я по камням не дойду. Все туфли испорчу.

Мадина тоже захныкала:

— Ой, от жары дышать тяжело. Ее и так отсюда видно. Туда и идти очень далеко.

Сошлись на половине. До башни не пойдем. Только до руин. На их фоне щелкнемся и обратно.

И мы лезли через колючки, скакали по камням. Навстречу нам толкались нерадивые бычки, и снова Юля визжала:

— Ой, как бы не забодали.

На мгновение привстали и желтый гид начал что-то рассказывать, показывая руками.

Я сел на корточки, располагаясь с Динаркой.

— О, у байсаба такое же красивое тело, как у Шакрукх Кхана! — громко восхитился коричнезубый гид, становясь на изготовку с фотоаппаратом.

Я довольно улыбнулся. Покосился на Динару. Надеюсь, она слышала. Компания на это вся отреагировала многозвучно. Кто поморщился, кто хихикнул.

После сессии мы двинулись дальше.

Я, оправдывая похвалу, хотел выглядеть героем, посему бежал независимо поодаль, скоча рискованно по огромным булыжникам. С одного на другой. Навстречу попался еще один мальчишка-пастух с коровами. Девчонки с визгами разбежались, ибо казалось, что животные изволят пободаться. Но это показалось.

Спустились к крепостным руинам. Зашли внутрь. Человеческие фекалии, бутылки, непристойные надписи. Побродили по мрачным коридорам. Встали в проемах окон до пола. Одолела жуть, потому что сразу начинался обрыв. Сорвись и тебе не жить. У меня всегда была боязнь высоты. В ладонях колит.

Пока все фоткались у обрыва, мы с сестрой отлучились.

— Наташ, — прошептал я. — Отлить хочу.

— Я тоже. Но не буду. А ты, что тебе, прислонился, отвернулся и все.

— Ага, а если кто увидит? Динарка там.

— Да пока ты болтаешь, уже успел бы.

Терпеть больше не хотелось.

Я быстренько встал к стене. Зажурчал. Послышались приближающиеся голоса.

— Ай, блин! — я волновался, а во мне влаги еще оставалось.

Наконец финиш. Я поспешил и забрызгал штаны (а они светлые) и сандалии.

— Смотри, — показал Наташе себя.

— Может не заметят. Ты пояс-сумку надвинь и держись в тени.

Так я и сделал. Тут же появился народ. Все обошлось. Без подозрений. Вышли из руин к тропе, ведущей к башне с бивнями.

— Ой, я не хочу туда идти, — снова запищала Юля. — Я на каблуках. Сказала же!

Я нахмурился в ее сторону. Быстрым голосованием было решено башню все же не смотреть, хотя теперь уже было очевидно, что она близко от нас. Я повторно поглядел на Юльку хмуро. Она виновата. В пиццерии тоже была инициатива пива попить под музыку. Она и здесь умудрилась купить ерунды. Ей все-таки впарили резную каменную фигурку слона — одна в другой. Она только тратиться и умеет. А как нормально погулять, всех баламутит.

Тем же путем мы побрели назад. Я шел с Танькой. Ее симпатичные бедра меня постоянно прельщали. Была бы возможность, я бы загулял с ней. А открытый на спине топик прельщал не только меня.

— Ужас, — сказала она. — Тут везде говняшки валяются.

Это было правдой.

— Повтори, как ты сказала? — я начал хохотать.

— Говняшки.

Я хохотал пуще прежнего. Такого названия я еще не слыхивал. Видать, украинское.

Вскоре мы очутились на возвышении у крепостной стены. Открывался прекрасный вид на саванну, залитую солнцем. Мы привстали на мгновение перевести дух.

— А сейчас, — гид попросил внимание. — Может кто хочет в туалет, воды попить?

О, буря восторга.

— Тогда я свожу вас, хорошо?

— Давай, давай! — раздалось одобрительное.

Мы с сестрой переглянулись. Пахло детским разводом на деньги.

Вскоре он ввел нас в двери маленького отельчика. Узкий проход, а по бокам двери номеров с занавешенными оконцами с выходом в коридор. Заведеньице маленькое, но чистое и новое. Даже верхний этаж еще недостроен.

Нас усадили в столовой комнате. Вроде терассы. Еще не хватало, чтобы окна были обвиты плющом или виноградником. Мы сидели за прямоугольным столом на пластиковых сиденьях. Южная и западная стена сплошь широкие окна. Светло. А вид… Словно ты на вершине мира. Неописуемо. Вдалеке должна была начаться пустыня. Трудно описать словами, как было красиво.

Мы поочередно сходили в туалетную комнату с раковиной. Весь шик был в том, что как такового туалета не было. Так, дырка в полу для стока. Так что, последнему не повезло. Вся подошва погружена в мочу.

Принесли меню. Мы с Наташей экономно зажались.

— Нет. Мы ничего заказывать не будем.

Остальным стало неловко перед картонными списками блюд и они начали тыкать пальцами в супчики, самосы, чай.

Всем дали по бутылке воды.

Пока все ели, мы вдоем сидели и стремились показать миру довольство. Смотрели в окна.

Таня заказала томатный суп и теперь язык ее стал неестественно красным.

— Ну вкус ничего, — объясняла она.

Три дешевых самосины заказал и вечно нищий Зафар.

Вдруг раздался грохот. Стул под центнеровой Мадиной сломался и она шлепнулась на пол. Непонятно было то ли хохотать, то ли бросаться на выручку.

Но ей ничего не сделалось. Только начались пересуды.

— Ой, сейчас платить заставят за стул.

Во мне заговорил юрист:

— Какое платить? Это же их вина. Стул низкого качества.

Меня словно никто не слышал. Неприятно замечать, что тебя почему-то не слышут постоянно. Чудиться в этом умысел.

Вбежал человек.

— Ой, что такое?! Ничего страшного, — поспешил заменить стул. Даже извинился.

Правильно, я же был прав.

Когда последние крошки оказались в желудке, неловко попросили счет.

— Ой, что вы, что вы! — толстый хозяин отельчика сложил молитвенно руки. — Это угощение бесплатно.

Все непонятливо поморщились.

— Как это?

Все, кроме нас с сестрой. Мы с видом знатоков улыбнулись. В Москве и во всяком цивилизованном месте это называется промоакция. Мероприятие расчитанное на рекламу отельчика.

Такое-то не знать.

А наши сокурсники попытались было воспротивиться, но нас вывели из-за стола и хозяин повел наверх показывать недостроеный этаж. Между кладок топырщились мотки проволоки и щетина арматуры.

— Вот здесь будет еще несколько номеров, — показывал рукой. — А вот пройдемте к балкончику.

Его человек тут же притащил наверх стулья. Пришел еще один усатый с черной квадратной сумкой наперевес.

Ветер трепал волосы. Подмышки освежались. С таких мест, на котором стояли, хорошо бы взмыть птицей и полететь. Вдалеке полз верблюд. Мне захотелось оказаться там вдалеке, погулять. Неужели так и не удастся? А ведь там постройки, древние стены.

— Вы садитесь, — вежливо заставил хозяин. — А теперь наше любимое лакомство.

Человек принес на всех тарелочки с двумя кругляшками расгулы. Мы такое в посольстве на презентациях книг ели.

— Ой, нет, — отказалась Наташа. — Я знаю что это. Я не люблю.

Человек пытался вручить ей сладость.

— Правда вкусно. Сладко. Митаи.

— Знаю, что митаи.

Он растерянно не знал что делать.

Я выручил его, протянув руку:

— Чало, байсаб, давай мне.

Он обрадовался и всучил тарелочку.

Тем временем усатый с сумкой вытащил профессиональный фотоаппарат.

— Уважаемые, — сказал хозяин. — Пожалуйста, одно фото. Сядьте вот так, так. Ага. Это для рекламы. В газете.

Элементарно просто, Ватсон — изобразили мы вдвоем с Наташей на лицах. А вы все не слушали, пытались заплатить.

— Спасибо вам всем огромное! — хозяин пожимал нам руки. — Приезжайте еще. В ноябре начнуться кэмэл-сафари. Не дорого.

Девчонки воодушевились.

— Да, конечно, приедем.

Только мы втроем с Зафаром подсчитывали во сколько это может влететь.

Позже, спускаясь вниз, я испытал кровати, осмотрел номера, спросил цену. Хозяин пригласил всех на свадьбу через два месяца. Все божились, что обязательно приедут. В самых теплых чувствах мы расстались.

На обратном пути в автобусе я опять сел с Динарой. Я делал ей скрытые комплименты, говоря, что сколько видел туркменок, все красивые. Она рассказывала, как сильно нехватает в Туркмении парней.

— Вот бы нагрузить индийскими парнями самолет и завести к нам, — добродушно и наивно она заявила как вчера в кинотеатре.

Я едва не подавился огорчением. И в масджите она кокетничала с какими ни есть загорелыми молодчиками. Но я не терял надежды. Просто стесняется…

В салон набилось народу битком. Стояли, слушали нашу иноземную речь. Показался кондуктор.

— Динара, давай покажем наши утренние билетики и скажем, что уже покупали. Я так в Москве часто делал, — предложил я шуткой соседке, хотя искренне надеялся, что она согласится составить мне в обмане компанию.

Ну, конечно, кондуктор обязательно бы забыл, что не продавал нам. Нас же так легко в толпе не заметить. Пришлось платить сорок рупий.

Обратная дорога была заметно короче.

Агра по приезде уже полностью погрузилась во тьму. Нас никак не хотели сажать рикши и пришлось долго идти пешком. Гурьбой. В одном придорожном храмчике, увешанном, как елочными, гирляндами, проходила служба с ударами колокола и завываниями брахмина.

Где-то все же удалось поймать рикшу. Две. Высадившись в Кандари, мы все направились в общежития.

— Вы идите? — спросила Динара. — А то я схожу в магазины.

— Иди с ней, — шепнула Наташа, подталкивая меня.

Я и тоже уже смекнул, что это хорошая возможность. Хотя мне было страшновато. Но когда берешь на себя роль защитника, страх уходит и ты грудь колесом, идешь как ни в чем ни бывало. Тем более даже такая хрупкая Динарка не побоялась…

Все удивились: как это можно одной в таком змеевнике!? И ночью.

Немного волновался, что не найдется тем для разговора. Но девушка оказалась чем-то похожей на меня. С ней было просто и легко, не надо было выжимать что-то из себя. И все больше в голову приходили мысли жениться на ней.

Она показала мне как пройти по кипучей транспортом дороге на другую сторону. Она собиралась купить бананов. В свете ночников торговцы скалили зубы, набавляя цену.

Поторговавшись, купила связку. Все мы здесь были студентами, у всех деньги ограничены. Поэтому я даже не расчитывал на бананчик, и не огорчился, что она не предложила. Вернулись назад. Походили по подвальным магазинчикам тканей. Динара все искала тряпку для мытья полов. Ей впаривали втридорога какую-то замухрышку. Мы десять раз отходили, возвращались. Наконец все ж таки и не без моей помощи уломали продавцов отдать по разумной цене.

И постоянно мы о чем-то разговаривали. Мило. Спокойно. И за это время я почти успел влюбиться.

Расставшись с Динарой, я загарцевал к себе в комнату, расчитывая, что она оценит мой геройский поступок и заметит мои старания сблизиться.

Но не тут то было. На следующий день перед скучным уроком риторики шепелявого полуслепого Капура я стоял у его стола и ждал студентов, а вернее Динару с лицом мартовского кота, появилась моя туркменочка. В очках, серьезная. Без единого намека на то, что между нами вчера было. Дай бог ответила на мое приветствие и уселась подальше.

В сердце все упало. И я долго на нее дулся, ревновал и к Зафару, когда она на перемене игриво стукнула ему рукой по животу. Я подумал: и меня бы так любить. И ко всем самолетам, набитым индусами. Я ненавидел актера Эмрана, которого она звала джанечкой, душкой. Я напыщенно не смотрел в ее сторону, не здоровался. Я знал, это подействует хоть как-то.

В понедельник я стоял у класса на перемене. Завидев ее, отвернул демонстративно лицо в сторону.

— Привет, Серега, — исподлобья, боясь моего хмурого вида, произнесла тонко Динара.

А, чувствует вину.

Я человек добрый. Разом весь лед души растаял.

— Привет, Динара. Хотя меня и Сашкой звать.

Мне захотелось всплакнуть от мелодрамности ситуации. Надо же — она меня не любит! Но мы все же можем остаться друзьями. Хлип, шмыг. Домохозяйки ревут ревмя.

Ладно, мне еще предстоит искать свой идеал. Ту единственную, самую лучшую. А Динарке достанутся Эмраны.

Огорченный, но и воодушевленный, я решил искать себе новую девушку. И с этими мыслями отправился на обед как и все. Но не успел я распаковать типин, как в дверь вошло оранжевое солнце монашеской тоги тайца. Его звали Свами джи, или по паспорту Баджра. Высокий, лысый, с детским лицом. Наивный добрый малый.

— Хай, Саса, — он встал скромно в двери. — Мэ андал…

По вещам в его руках я понял, что он собирался переселиться ко мне.

— Вардан… — пояснил он, хихикнул и снова засмущался.

Я подавил маленькое сожаление, что отныне кровать буду делить с кем-то еще, и пригласительно повел рукой:

— Входи.

Так он и остался. Теперь его красные монастырские тоги были раскиданы на его стороне. Мои спортивные на моей. От каменного шкафа он вежливо отказался (и так слишком воспользовался моей добротой). При вселении угостил меня парой рулонов туалетной бумаги (засунул под кровать их целый мешок, привезя из Тайланда). Я подивился: не я один был привратного мнения об Индии.

Когда Зафар узнал об этом, лицо его перекосилось и он сказал:

— Не, я никого не пущу. Вардан хотел, но я ему… Не, зря ты пустил его. Одному в комнате лучше. Как своя квартира.

Что ж. Общежитие на то и общежитие. Я не мог распоряжаться. Тем более скромный монах был такой, что грех на душу возьмешь, если нагрубишь ему.

8

25 сентября, как только вошли в здание института, нам с Зафаром прилизанный мужичок, помошник Хариша, вручил по конвертику с письмецом от администрации санстхана.

От легкой паники, пока я вскрывал конверт, струйка пота потекла у меня по виску: неужели депортируют?! Обещали же, что в этот раз простят. Неужели передумали? Я взглянул на официальное извещение, но разобрать ничего не смог. Девнагари расплывалось перед глазами. Так плох был мой хинди. Так помутнело в глазах.

— Что там, Зафар? — спросил приятеля.

— Ну что, если в следующий раз повторится, нас выгонят.

Я был ошеломлен, поэтому не поверил зафаровому уровню владения языком и показал девчонкам.

— Что там? — мне не терпелось.

— Если дословно, — сказала грамотная Таня, — то «Узбекский студент шри Саидахмедов Зафар, так же как русский студент шри Долбенко Александр уведомляются, что ими 22 сентября 2006 года ночью в мужском общежитии устроена драка с нагалендскими студентами. Шри Зафар 22 сентября той же ночью вопреки требованиям охраны и правилам института пробрался в женское общежитие в комнату номер 211.

Эти студенты предупреждаются, что если они не прекратят хулиганства, они будут возвращены назад к себе домой. Об их поведении доведено до сведения их посольств.»

Когда я понял, что нам, а особенно мне, повезло несказанно, теперь расхрабрился и мое нутро взбунтовалось:

— А почему же не указали причину, почему мы ходили к девчонкам?! Почему не написали, что нагалендцы сами тоже дрались?!

Меня оскорбило так же, что они не отметили, что именно я чинил трубу, а значит был героичнее Зафара.

Вобщем, жизнь налаживалась. И тревожиться было не о чем.

Решили как-нибудь пойти на природу. Ямуна.

9

После драки, как не осуждали Зафара девчонки за склочность, их гнев поугас, когда узнали о его благородном поступке, вернее даже деятельности по поддержке бедноты: он каждый вечер относил свой ужин. Благородство загорелось и в сердцах остальных. Наша компания специально отправилась на Раджа ки Манди базар. Таня и грузинки напокупали трусиков и маечек для детишек из семьи кузнеца. Вечером я присутствовал при вручении подарков или подаяний. В душе теплилась благодарность отзывчивым девчонкам, я убеждался, что правильно разобрался в новых друзьях.

А эта семья жила позади санстхана, под навесом у дороги. Все время у наковаленки копошится черный голозадый карапуз. Наверно и он примется за ремесло отца, если к тому времени еще кому-нибудь понадобятся подобные услуги. Плетеная кровать прямо на пути машин. Спокойно спит иссушенная старуха. Калачиком. Двое старших детишек в чем-то помогают матери и никто из них никогда не попрошайничает. Наверно поэтому студенты выбрали эту семью для опеки.

В глубине шалаша обычно сидит на корточках, раздувая хилое белое пламя, старик, стукая и плюща раскаленный кусок железа. Иногда его семья спит за неимением горсти пустого риса в желудке. Иногда спит и он, уморенный полуденной жарой.

Я тоже проникся уважением к кузнецу. В нем чувствовалось достоинство. Вид старика говорил: у меня есть ремесло, честный тяжелый труд. Путь, длиной в жизнь, который скорее всего ему достался от отца и деда и так далее. Ремесло, которое он собирается передавать этому карапузу, когда умрет здесь же в пыли и шуме дороги, оставив семье от силы рупий сто-двести, которые мы, все иностранные студенты, в своих тратах даже не замечаем.

Когда старуха принимала иссушенными руками одежду и еду, в ее глазах я не заметил голодной алчности. В ее взгляде было что-то фатальное, безропотное.

На следующий раз уже Наташа собрала весь свой ужин в пакетик, где все смешалось в кучу: и рис, и подлива, и лепешки. Хотела как лучше, получилось как свиньям. Сикоди девчонок не пустили из ворот. Поздно. Мне пришлось, сгорая от стыда, тащить этот кулек с едой и вручать старухе — жене кузнеца.

Утром на первом уроке у смешного Питамбора с волосатыми ушами, Наташа расхвалила мне Тануджу, ее мягкие касания. Да и Зафар неоднократно с горящими глазищами говорил об этой девушке, что я проникся страстным любопытством разузнать о ней больше и познакомиться ближе.

— Кто такая Тануджа? — спросил я у Зафара.

— О, это такая одна хорошая девушка. Только она замужем.

Я понял, что она нравится моему узбекскому другу, что уже служило для нее рекламой в моих глазах, как женщины, которая привлекает мужчин.

— Только она замужем, — повторил он со вздохом глубочайшего сожаления.

— Ну не велика потеря, — подумалось мне. Ведь я видел ее и как-то не очень она впечатлила.

Но Наташины слова меня жутко заинтриговали. Девушка не может быть плохой и некрасивой, если даже Наташа от нее безума. Так что сразу после этого сообщения я пересмотрел свои взгляды. И хотя по-прежнему не находил ее привлекательной, как я помнил, но все вокруг бросали о ней такие восторженные речи, что мне захотелось узнать, в чем же дело.

Но я не знал, что тоже подпаду под ее чары.

Я просто хотел улучить удобный случай поговорить с ней. И улучил.

В перерыве я шел к Капуру в класс, что на втором этаже. Оттуда я увидел Тануджу внизу. Она направлялась в читальный зал. Во всем темном.

— Привет, Тануджа! — окликнул я ее познакомиться.

Она искренне обрадовалась мне.

— Привет.

— Как поживает твой муж? — спросил я ее.

Она совсем оживилась.

— О, хорошо…

И мы начали странный диалог. Она, задрав голову. Я, сев на корточки и смотря на нее через железные решетки перил. Он служит акаунтером в банке. Готовит китайкую еду, как любит она, ну и вообще замечательный человек… Я постарался показать, что я тоже не лыком шит — почти торгую на бирже. Громкое название брокер, трейдер. Форекс, ценовая волна.

Не знаю сколько мы так разговаривали. Не ведаю на каком языке — я только что приехал из России. С нулевым знанием языков. Думаю, все наши встречи и складное наше общение проистекало от того, что я на нее не расчитывал как на любовницу. Хотя с первого мгновения разговора мне почудилось, что между нами что-то есть…

— Ладно. Я пойду, — сказала она. Видно, затекла шея смотреть вверх.

Мы в приятном состоянии духа распрощались. И так с этих пор я в нее чуть-чуть влюбился.

В сотой группе учились все монголки. С ними четверыми я познакомился через Наташу. Они достаточно дружелюбные, правда немногословные и стеснительные. Даже веселая разговорчивая Цельмех (чтобы нам легче было выговаривать, она попросила называть себя Марьям), высокая, полненькая, миловидная, — я не видел, чтоб она слишком с кем-то общалась, кроме нас.

Как-то мохноухий Питамбар спросил в шутку кто зачем приехал в Индию. Я со смехом ответил: «Жениться». Цельмех обернулась:

— О, правда? Поздравляю, — по-русски.

Так я вошел в их маленькую монгольскую компанию. Одна из них ходила плавным белым призраком.

И вот, проводив взглядом Тануджу, увидел ее. Заинтересовался. Джага, высокая сухопарая, появилась, возвышаясь над головами других студентов. Ее бледно-белое лицо маской сидело на голове. Чуть прищуренные и без того узкие глаза, казалось, насмехаются над миром, но ехидства в них не чувствовалось. Рот едва уловимыми волнами играет в усмешке. В ней есть очарование. Даже язвительная Ия не выдерживает и признается, что считает эту монголку своеобразно красивой.

Джага плывет в толпе по направлению к классу. Ее гладкая кожа, как комбинезон водолаза, надета на каркас и тонкий силуэт напоминает тень. Она словно оживший призрак, созданный для того, чтобы проходить сквозь стены или влезать в дверные щели. От нее трудно отвести глаза. И ты еще долгое время думаешь, понравилась она тебе или нет. А вообще обе, Баярма и Джага — застывшие маски смерти.

10

В этот же день в двери появился низенький прилизанный работник секретариата, что сразу через стенку. Позвал нас троих. А еще желтого смешного буддиста Баджру. Я все удивлялся: молодой широкоплечий парень в тоге. Его бы фотомоделью, а он держится словно урод или увечный.

— Аб Пулис джана хога. Сейчас едем в полицейский участок.

Мы вышли во двор института. Солнце уже палило нещадно. Настоящее пекло. Придется купить очки. Совершенно невозможно не щуриться. А это утомляет.

Прилизанный позвал шофера. Сразу перед санстханом стояли в ряд гаражи. В одном помещался Вестерн Юнион, во втором платный телефон, в остальных институтский транспорт.

Человек в синем старом костюме зашумел заржавленной дверью гаража, запрокинув ее

вверх. Показалась морда недовыкинутого в помойку автобуса. Вскочил в кабину и вывел это древнее чудовище наружу.

Салон был еще хуже, чем наружность. Общарпанные стены и потолок, гаженые стекла, драные сиденья. Некоторые из них провалены. Но мы с шутками и весельем повскакивали в пустую махину. Только лишь для нас царей будут они жечь бензин. К тому ж можно сидеть как хочешь. Места много. А нас мало: мы трое, тайландец и Нюта, только вчера прилетевшая из Онтарио — полупенджабка, полуканадка.

Агрегат затарахтел. Зашумели болты, затрепыхалась обшивка. Надеемся, что доедем и вернемся без приключений.

И вот мы гудим и проносимся по пыльным улицам. Мимо нас город, толпы. На нас глазеют во все глаза. а ты сидишь, высунувши руку, голову и оттуда персоной нон гратой улыбаешься, словно благословляешь, как Папа римский, темному народу. Ты ведь огорожен и в безопасности.

— Да, — подумал я. — Мы здесь важные. Не как там.

И я опять любовался нечистотами города, крикливостью и живостью. Мне он напоминал бурный ток крови в артериях и от того мне становилось необычайно хорошо.

Снова мимо могольского дворца. Кто-то сказал уже, что это Сент-Джон колледж. И почему мы не в нем учимся.

Автобус остановился на неприглядной обочине. Мы вышли. Неужели все?

— Переходим дорогу! — скомандовал прилизанный.

Мы послушались. Опять казалось, что мы идем на страх и риск. Светофоров нет, правил уличного движения нет.

Мы попали в фотосалон. Заняло это довольно долго. Пришлось сидеть вдоль стены на мягком длинном пуфике, рассматривать рекламные фото на стенах. На одном из них -общее фото иностранных студентов санстхана за 2004 год — узнал Катьку и Наташку, наших знакомых. Обрадовался, грудь колесом. Ткнул Юльке на них, а она принялась искать на снимке своих знакомых: нет, значит они в другой год ездили.

Я заметил двух местных парней. Они с обезьяньим любопытством глазели на нас. С одним я долго задержался взглядом. Меня это страшно вывело из себя.

— Кья? (Что тебе?) — рявкнул я.

— Куч нахи, — затрес он головой и отвернулся.

— Неужели я превращаюсь в злобную собаку? — подумал я. — С одной стороны неприятно, а с другой — как-то должен я их урезонивать, — я сидел и размышлял, пока меня не позвали.

Я немного смутился, ибо для документарных фото у меня немного был неприличествующий вид: полосатая черно-серая маечка на брительках, служащая больше для того, чтобы казать волосатую грудь и плечи. Ну и ладно. Махнул рукой. Я все равно тут белый иностранец. Мне все можно.

Вскоре мы покинули салон и еще довольно долго, как мне показалось, куролесили и петляли. Я полностью запутался. И решил, что полицейский участок на краю земли.

Автобус снова остановился у каких-то грязных желтых двухэтажных зданий, ляпанных под одно. Рядом казармы, военная конюшня. У обочины стоял огромный жирный бык, равнодушно жевавший мусор. Мы с гиканьем восторга обошли его. Кто нас сопровождал, лишь снисходительно улыбнулись над нашими европейскими дикими выходками.

Во дворе участка стояло полно конфискованных трехколесных моторикш и мотоциклов. От стоянки некоторые даже погнили. Я подумал, хоть бы продали что ли — вот и деньги госслужащим.

Отделение по делам иностранцев — это длинный одноэтажный барак. Прочие отделения — уголовные, административные, транспортные — были такие же. Сумрачные, с низкими, узкими, закопчеными окошками. Внутри, как в коровнике, только вместо стойлов длинные столы и перед ними старые провалившиеся диваны. Снаружи тоже сарай сараем.

Нас завели как преступников. Усадили в низкий проваленный диван, что искусственно заставляло нас смотреть на трех столоначальников снизу вверх. И это должно было наполнять наши сердца страхом и уважением. А они — молодая тонкая строгая женщина, толстый усатый барбос и какой-то русскообразный наглый насмешливый мент. Все в гражданской одежде. На столе к стопочкам бумаг, прижатых от ветра красивыми разноцветными тяжелыми шариками из стекла, наш прилизанный подложил им и наши дела в папках. По очереди они разбирали каждого, требовали загран, тщательно любовались изображениями. Когда дошла очередь до моего паспорта, наглый русскообразный усмехнулся и передал всем остальным тоже посмеяться.

— Ты что, раньше девочкой был? — спросил он меня, заглядывая глубоко в глаза и прощупывая насквозь.

Для заграна я в то время фоткался длинноволосый по плечи.

Кровь брызнула мне в лицо от гнева. Я сдержался выводиться и натянуто-презрительно улыбнулся врагу.

— Смейся, козел, мне по барабану, — сказал я ему вслух, улыбаясь, по-русски.

Смешки сошли с его лица и он напрягся. Мне, конечно, стало не по себе. Я ведь в ментовке, в чужой стране. Мат и собака понимает.

Казалось, мент затаил злобу.

Досталось под орех и Свами джи. Он скромно уселся в угол и, ни капли не понимая, пробовал улыбаться, когда они оглядывались на него и с издевками говорили о нем:

— Вон бог сидит, да бог? Хе-хе.

Мне стало обидно и за него.

— Менты есть менты, — подумал я. — Везде они одинаковые.

Почудилось, что они и правда русские. Только слегка темней. Я подловил себя на мысли, что уже отношусь ко всем, как просто «гады и нормальные». Цвет кожи людей стал для меня принимать как бы нейтральный оттенок.

Уладив все формальности, мы покинули барбосов оставаться в этом темном затхлом бараке. А Ия обещала, что нас тут чаем угостят… их, наверно, угощали…

До санстхана мы доехали довольно быстро и без поломок.

После обеда снова отправились гулять на Ямуну, желая добраться вдоль берега до Тадж Махала. Увы, нам это не удалось. Мы забрели в такую глухомань, что уже далекие окраинные крестьяне нам кричали:

— Сап, сап! Джанвар! Не ходите, тут кобры и дикие звери!

Внемля голосам и разума и людей, мы повернули назад и полезли вверх по берегу, зарывая ногами змеиные норы. Бродили вдоль огородов, полей, набрели на кинологический центр, граничащий с забором с очаровательными дачками, где на грядках орошались аппетитные огурчики, перчики. Через забор свисал маленький, еще неспелый гранатик. Клумбочки с тюльпанчиками, кустики розочек. Лавочка у калитки. Типичная среднерусская картина. Только степенная матрона в сари и с лейкой говорила об обратном.

Солнце предупредительно тускнело, чтобы внезапно закатиться за горизонт. Мы спохватились. Далековато загулялись и повернули назад. Мимо столбов, где электрики чинили провода. Мимо перекрестка с дремавшими велорикшами. Давайте домчим. Нет, мы гуляем пешком. Дама с болонкой на поводке церемонно кивнула «Хелоу».

Стемнело. Немного страшно.

11

Когда я вошел в стеклянный кабинет, сел, поздоровавшись, перед двумя тетками в сари, разволновался страшно: даже пот выступил, голос осип и сердце бухало по горлу. С одной стороны нужно постараться не упасть в грязь лицом, с другой, как учила Катька, что ездила сюда до нас за несколько лет, нужно не лезть из кожи, ибо если наврешь, тебя отправят учиться в старшую группу, а ты к ней не готов. К тому же нас запугивали еще в России, что если ты не справишься, тебя выгонят, будешь обязан платить штрафы и за обучение и за перелеты! Это ж такие деньги, что нам и не снились.

— Ну что ж, расскажи нам что-нибудь. Историю какую-нибудь, — попросили меня.

Я понял женщин. Но, ей Богу, как они это сказали? Как я понял? Это осталось для меня секретом.

— Эк коа тха, — начал я рассказ про умирающую от жажды ворону, как-то втемяшущуюся кусками в голову издревле. — Йе коа пьяса тха… Вах… — я запнулся и растерялся. Я больше не знал что говорить.

Меня определили в первую группу. Врать все равно не получилось. Ну и ладно. Зато легко учиться будет. И экзамены сдам. Штрафов платить не придется.

Так что, воспользовавшись сумятицей приезда, мы долго не учились и били баклуши. Хаживали то в одну, то в другую группу.

Больше всех мне нравился из преподов Питамбор. Непонятно, что вел, но веселил народ постоянно. Лет пятьдесят, рослый, с полагающимся брюшком. Похож на старого барбоса или даже гоблина, потому что уши оттопыренные и волосатые прямо на хрящах.

Нас с сестрой сразу окрестил: «Александр и Александр систер.» Несколько уроков подряд он спрашивал у меня сколько времени. Я не кумекал, и отвечал, что у меня нет часов. Он снял с руки свои и надел мне:

— На, носи и будешь теперь каждый урок говорить сколько времени.

Группа хохотала до слез. Я посмеялся, но не посмел принять подарок. назавтра я их вернул и показал, что у меня есть время в телефоне.

Юльку же почему-то звал только по фамилии. Кузьмина.

И в мужском общежитии Свами не давал покоя Зафар. Ему доставляло удовольствие измываться над монахом. Он задавал сальные вопросы, была ли у него девчонка, спал ли он с ней. Если спал, сколько раз, как.

Я видел, что бедный монах уже начинает нервничать, но все еще сдерживался. Но Зафар не отставал. Поняв, что Баджра не знал девичьего тела, он, узнав, что на тайском дрочить будет как матудао, постоянно спрашивал и ржал как безумный:

— Свами джи, ты сколько раз матудао?

И это матудао преследовало Баджру по десять раз на день, каждый день. Наверно даже во сне. И если Свами джи настолько святой (он словно пришел из легенд о раннем буддизме), что все для него были хорошие, то насколько же Зафар оказался шайтаном, что единственный сумел вывести Баджру из равновесия. Случился даже инцидент.

Зафар, не считая Свами за мужика, да и за человека тоже, не дал ему смотреть телевизор, вырвал пульт. Тот и огрел его, ухнув кулачищем по спине. Узбек взбеленился, схватился за нож:

— Я тебя сейчас на куски порежу!

Монах перепугался, но худшее не произошло.

Потом Зафар снова не дал смотреть Баджре футбол и с тех пор они сделались злейшими врагами.

Позже узбек решил пойти на мировую, но таец его так и не простил, за что заслужил наконец-то от Зафара уважение за твердость.

Может узбек вообще считал тайцев за их добродушие (буддисты же) поголовно голубыми. Он и к Тампатре приставал так же. Тампатра — маленький, коренастый, с нисходящей улыбкой во все лицо, бывший сосед Свами джи. То ли Зафар распустил слухи, то ли правда, но поговаривали, что этот Тампатра гей.

Зафар посекретничал:

— Я как-то этому Тампатре говорю: хочешь я тебя трахну? Тот, ага, давай. А я сразу: вообще-то нет, не хочется. И ушел. Он, представляешь, расстроился. Обиделся.

Не знаю причины, но весельчак этот Тампатра через месяц неожиданно покинул санстхан и Индию, уехав домой, никому так и не объяснив почему.

Мне казалось, что виной этому был несправедливый Зафар.

Но в личном плане, казалось, я преуспевал. У меня было столько претенденток, что глаза просто разбегались.

Мы с Зафаром бежали по коридору учебного корпуса на обед после занятий. Вдруг у перил я заметил группу черных девчонок. Я еще не понимал, кто они. Все сливались воедино. Одна только девушка, с которой я переглядывался у секретаря Хариша выделялась для меня. Я решился.

Как только мы с ними поравнялись, я приодернул Зафара.

— Как тебя зовут? — спросил я девушку, гарцуя собой.

— Ману, — ответила она, скромно улыбаясь.

— Ты очень красивая. Бахут сундар, — сделал ей комплимент.

— Ха, бахут сундар, — подтвердил Зафар.

Вся группа девчонок заулюлюкала, поздравляя Ману, что она приглянулась парням.

Мы довольные поскакали дальше. Я размышлял, что может ожидать меня с ней, с Ману. Какое развитие последует за знакомством?

В тивируме нас уже ждали полные горячие ланч боксы. Маниш и Хело Сэр приносили всегда вовремя. Сэмат, третий таец, эдакий тайский Иванушко; временами вылитый Пушкин: кудрявый, губастый, пошленький любитель женщин; он же местный скоморох — поедал третий типин.

— Что у нас на обед, Сэмат? — спросил я, хлопнув его по плечу.

— Бахат свадист, бахат. Кхаво, кхаво, — по обыкновению коверкал он язык. По- русски это выглядело бы: «Кусай, кусай, кусна осень.»

По телевизору казали клипы и я остался обедать здесь, вполуха слушая песни и раздумывая о Ману.

Вообще сердцем хостела — я уже понял — оказался тивирум. Здесь мы встречались, обедали, болтали. Место для тесной компании взрослых парней. Разношерстных и разнокультурных.

— Пойдемте смотреть кино, — сзывал обычно Сэймат по-вечерам, купив в Кандари некачественную старинную индийскую порнушку с толстыми старушками в купальниках и пузатыми усатыми дядьками, которые только елозили друг на дружке и разочаровывали зрителей.

Сгруживался в комнате весь наш этаж. Рассаживались на кровате и стульях. Почти друг на дружке.

На этот раз Сэймат купил дивидюшку с тайским боевиком на хинди. О таинственном муай тае — боевом искусстве родины Сэймата. И уже вечером тивирум забился до отказа.

На первом же фрагменте мы все вскрикивали и морщились одним общим стадом, когда бойцы падали высоко с дерева, ударялись спинами о ветки, и бились за кусок материи. Кто схватит и спустится вниз — тот победитель. Поражал реализм. Это-то и шокировало.

Помню, долго еще ходила шутка после этого фильма: Чаку, чаку (Ножик, ножик). Это когда герой угрожал ножичком безоружным бандитам, а мимо проходила бабуся-божий одуванчик с тележкой мачете на продажу.

В такой теплой обстановке, вжившись, я уже не цеплялся за прошлое. Здесь так много новых лиц каждый день, много пространства. И ты вполне доволен своим существованием, тебя несколько приводят в ужас мысли о возвращении домой через несколько месяцев. Разгульная для меня жизнь пришлась по вкусу. Я чувствовал себя обожаемым многочисленными поклонницами, потому что везде ловил на себе девичьи взгляды. Оставалось только выбрать. Денег непонятно откуда вполне хватало роскошествовать (баловать себя фруктами, свежими соками). Кажется, меня считали даже зажиточным человеком. Так что мне постоянно было лень даже написать строчку другую нашей подружке Таньке из Москвы, моему бывшему сокурснику Нико, единственному с кем я поддерживал связь, памятуя юрфак. Да, я начал обходиться без того мира и мне не было стыдно. Разве что мама и бабушка. Вот если б мы могли отправить им денег. Как только приобретем симкарты, сразу позвоним.

12

Под нами вселились новые индийские студенты. Я еще не знал, что они были из Гуджарата. Проходя мимо соседей, я не решался поздороваться, хотя мне приглянулась парочка девушек. Была там одна чудо-девица-красавица, стройная и… два метра росту. Я не думал, что индианки бывают такими высокими. Она тоже на меня взглянула пару раз, но я не отваживался подойти. Куда мне, шпингалету, с ней.

Первый раз гуджаратцы вошли к нам вечером. Я сидел, переводил примитивную сказку, а Зафар умничал о чем-то на моей кровати. Свами куда-то запропастился. Скрипнула дверь и в нее просунулись две хитрые коричневые мордочки.

— Можно зайти?

Мы напряглись, но зайти позволили.

Началось знакомство. Узбек решил всю инициативу разговора перевести на себя, но мне жутко захотелось повыпендриваться, изображая знающего хинди. К тому же у меня начали пробиваться ростки устной речи.

Зафар ревностно нахмурился.

— Саш, ну чего ты, если не знаешь, лучше не говори.

Я не обратил внимание и продолжил.

— О, как ты знаешь язык! — восхищались мной парни. Одного звали Хасмукх, другого Дешмукх. Малорослые, с живыми лицами. Хасмукх выглядел как маленький пройдоха, а Дешмукх носил очки и походил на батаника.

Откуда мы, откуда они — вот и вся суть разговора. Они будут учителями хинди, сдав здесь заключительные экзамены на получение степени. На другой вечер они снова поскреблись в гости. Зафару вдруг вздумалось наехать на них на пустом месте, а они, съежившись, все искали заступника в моем лице.

— Алишан бай, Зафар бай правда на нас сердится?

— Да нет, это он так шутит. Не берите в голову.

Я высказал ему, зачем, мол, набросился на бедных пареньков.

— Ой, да ладно, — растягивая слова, махнул рукой узбек. — Завтра снова прибегут, ластиться

будут.

На следующий день я встретил одну из гуджараток на лестнице. Решился.

— Намаскар, — поздоровался, с интересом ожидая как воспримет индийская девушка приветствие европейского парня.

— Намасте, — ответила.

Роюсь в голове. Нужно еще что-то сказать.

— А вы, студенты из Гуджарата, внизу готовите, да?

— Да.

— Надо же. И там же обедаете.

— Да.

Снизу поднялся какой-то индус. Заметил наши толки.

— Он очень хорошо хинди знает, — подивилась на меня гуджаратка ему. Наверно оправдывалась. И они принялись обсуждать меня.

Мне не понравилось, что они говорят обо мне в третьем лице, словно меня не было рядом. Я постарался не сконфузиться. И поднялся на свой этаж.

Как приступиться к чужой культуре я не знал.

— Ты знаешь, — сказал с улыбкой Зафар. — Тут девчонку одну видел. Красивая, только чуть пухленькая.

Я оживился.

— Где?

— Она в какой-то группе, тоже приезжая. Я ее как вчера остановил и говорю: «У тебя глаза красивые». А она знаешь чего? «И что ты, говорит, в них видишь?» и так, ох, на меня зырк-зырк. Я отвечаю: «Любовь вижу в твоих глазах. Они у тебя как океан. Попадешь в них — утонешь.» Ой, бля, как ей это понравилось.

Я проглотил завистливую слюну. Хинди я продолжал не знать, девчонку не подцепил и не ведаю как. А он уже охмуряет. Я загорелся увидеть незнакомку и отбить у Зафара.

13

Я сидел как оплеванный. Этот недоносок уводил из-под моего носа такую классную девчонку. В наглую! Росказнями о каких-то своих кастовых отличиях. Видишь ли он брахмин чертов, в десятом колении. Дьявол его побери. Я был крайне зол и кипел от негодования. Наташа тоже недовольно дрыгала коленом, а потом как бы невзначай вытянула ногу и пихнула его по ноге.

Брахмин на секунду обернулся сказать «Извините» и, поглощенный соблазнением девушки, даже не понял, что не он виноват.

Я злобно углубился в чтение бизнес новостей. Буквы плясали перед глазами. Я не мог сосредоточиться. Переглянулся с сестрой. Пошли? Пошли.

Мы встали.

— Пока, Ниша, мы пошли, — попрощались с ней.

Тропиканка повернула на миг довольное лицо и благосклонно кивнула. И снова все внимание на брахминчика.

— Да черт с ней! — я выругался сестре только когда вышли. — Очень-то нужна.

— Ну да. Зазнайка и сразу нас предала, — согласилась Наташа.

— Зафар хочет, пусть бегает за ней…

Нас слегка выбило фиаско, ибо сроки поджимали, а жену мне еще не нашли. Ведь нужно брать быка за рога — пользуйся временем, когда еще идет процесс узнавания и прочных группировок еще не сложилось. Чуть зазевался и все друг по дружке разобраны. Мальчишки и девчонки, а также их родители.

Вечером я стоял у Вестерн Юнион на тропинке в женскую общагу. Со стороны санстхана шла Ниша. Я хотел было отвернуться, но она обольстительно улыбнулась мне и снова как впервые за день поприветсвовала:

— Хай. Кеси хо? Как ты?

— Все нормально. Саб тхик.

Я простил ее и мое сердце наполнилось нежностью. А может она избрала все же меня, ведь я в сто раз краше того типа с брахмином в коленях.

Позже я нашел сестру и похвалился случившимся. Она тоже простила девушку и почти полюбила ее как невестку.

— Fuck your proud! Как читал в одной книге по соблазнению, — произнес я торжественно и поднял палец. — Плюй на гордость, если девчонка нравится.

Но оставался еще Зафар.

14

Как и намеревался, я начал ходить в GYM. Всего за двести пятьдесят рупий занимайся в любое время, каждый день без выходных, хоть вообще не вылазь оттуда. Штанги, гантели, тренажеры — все было в достатке.

Ездил я с Сураджем и Сэматом, чтобы сэкономить на поездке. Сэмат, хоть и был простоват, щупловат, но мечтал накачаться, даже спортивный порошок купил, чтобы заполучить себе самую звездную шоколадную девушку. Чем черней, тем лучше.

— Нет, — говорил он. — Не хочу тайскую. Они белые и глаза некрасивые. Мне нравятся чолные, хе-хе. На Шри Ланке девуски класивые, чолные, на индианок похожи. Только еще луцсе, потому сто с пальнем идут, а тебе улыбаются. Афликанские тоже класивые. Чолные!

Меня смешило: сам темный азиат и хочет еще темней азиатку.

А те девчонки, среди которых была Ману, как раз и были шриланками. Ману Сэмату тоже нравилась. Он постоянно возле них крутился, раздражая шриланца Ракиту, который считал, что это его курятник и он — главный петух.

Да, качалка…

Мы все трое пыхтели до вздувшихся вен, а потом перед зеркалом напрягали бицепсы. Сурадж любил поздно ездить в GYM. Ужин отстывал, хотелось спать — и все это мне не нравилось. Утром трудно встать, опухаешь как пропойца.

Я и убежал на своих двоих пораньше один. А там быстро устал смотреть в одиночестве на себя красного и потного в зеркале, пихающего железо. Силы и задор быстро меня покинули и решил пораньше закончить.

Тьма облекла улицы в мягкое свое одеяло. Я не чувствовал страха перед дальней дорогой. Я уже одолевал это препятствие, хоть и не в одиночестве. Все стало своим. Пусть и не до конца.

Из приземистой хижины с горящим светом, открытой настеж дверью и надписью «Пулис» меня окликнули. Будь на их месте другие охотники до поболтать с иностранцем, я бы фыркнул, но это были представители власти, с которыми я не хотел ссориться. Я вошел. Меня усадили на неудобную табуретку, на которой и сидели остальные. Угостили густой водой, а потом сладким чаем. Стали расспрашивать откуда я, как мне эта дикая страна. Я кивал, хвалил Индию и ее народ, коверкал фразы, но они за это хвалили мой хинди.

Напоследок полицейские посоветовали быть осторожным и не ходить в одиночестве такими дурными дорогами в такое позднее время. А я ведь всегда носил с собой всю наличность, паспорт и авиабилет, утеряв который мне было бы весьма несладко.

Нет, со мной ничего не может случится, я не боюсь здесь ходить. Считаю места безопасными. Как хочешь. Наш совет.

Из подозрительности мне показалась искорка в глазах одного. Не предупредит ли ночных грабителей? Три ангела, что летали позади моих плеч сказали, что нет. И я успокоился.

— Все, спасибо за воду. Мне пора, — я киваю, встаю и покидаю добродушных ментов, которые, как я непреклонно верил, в любую минуту во всех странах готовы — нет, не придти тебе на помощь, а стать тебе врагом.

И вот такое ощущение, что ты идешь ночью. Глубокой ночью. Хотя от силы семь. Темнота такая, если выйти из-под света уличных фонарей, словно тебя сунули в чернильницу и закрутили крышку.

Так вот и я. Правда, сравнительно много еще народу сновало туда-сюда. Как муравьи. Таскают что-то, перетаскивают, возводят, ломают, тащут в дом еду, опорожняются по пути. Велорикши отдыхают на углу дороги. Лежат на раме, под позвоночник сиденье. Поражаюсь их умению. Все-таки надо родиться и вырасти в такой стране, чтоб ты не сдох от отчаянья. Каждый день выносить неудобства, драться за клиента, лгать туристам. Лишь бы выжить.

И вот я шел. Один. Белый. Место, ну совершенно не туристическое. В сознании: за твоими плечами стоит уверенность сильного человека, хотя ты относительно тщедушен и вряд ли сможешь оказать достаточный отпор. Но ты б этом не думаешь. Ты был здесь уже несколько раз. Как и теперь ходил в GYM. Только что мышцы твои знавали вес железа. Что тебе кто-то. Я еще в начале жизни в Индии. Ей богу, я не считал дни, не обращал внимание на календарь. Пусть живется как живется. И за это время я проложил здесь свой ментальный путь. Надеюсь, это понятно звучит. Скажем, навонял. Или обоссал, как собака помечает район. От того другая нанюхается и не станет здесь бегать. В моем случае — обижать. То есть, никто не пристанет с дурными намереньями, потому что ты успел почувствовать себя как дома.

Вдруг на меня мчатся два велосипеда, трехколески с пассажирами. В них едут Сэмат, Сурадж и… нагалендец. Я сверкнул глазами в темноте. Неужели это шанс? Матч реванш. Драться на пустыре. Хотя вдалеке вполне людно и мы между жилыми черными домами. Наверно опять по району свет вырубило.

Нет, благоразумие противилось.

— Лександер! — махнул рукой корейский богатырь. — Один ходил? Зачем?

— Да. Решил пораньше! — крикнул в догонку удалявшейся коляске.

Они уехали.

В миг в голову пришло: а ведь я интуитивно пошел раньше. Один. Встреться с нагалендцем там, волей неволей пришлось бы нарываться на драку. Отстаивать свои должки.

Интересно, о чем они там говорят с Сураджем? Верно. Кореец в тот вечер драки был с ними… заодно что ли? Нейтрален, но больше за них, короче говоря. Как ни крути — антропологическое сходство говорит само за себя.

Так, размышляя, я пересек большую дорогу. Машин здесь в такой час почти не бывает. У меня встал выбор: идти ли по черному пути. Там нет ни людей, ни жилых домов. Строится одна высотка в пять этажей. Считай пустошь. Или идти по гулиям. Где полно народу. Есть свет. Крики. Внимание к тебе. Внимание-то больше всего и пугает.

Решил не чураться народной толпы. И направил ноги туда. Хотя волновался. Но вспомнил правило: встречай все лицом к лицу и оно окажется не таким уж страшным. Так и сделал.

В гулее под балконами, на которых мамашки стряхивали белье, суетились дети. Не надоели мне. Не поднялись выше хело, хаваю.

Пройдя этот отрезок, вышел на перпендикулярную, более оживленную улицу. Торговая. С продавцами пани пури. Значит, считай, центральная. Свернул вправо. Должна довести до перекрестка, откуда недалеко до санстхана.

Люди не сильно оборачивались. Самую малость. Я осознал, что без сестры не представляю сверх мега супер зрелища. Просто мега. Значит, это Наташа суперзвезда, международная супер стар. В душе заворочалась легонькая зависть. Тут же и исчезла. Все равно она больше меня любит славу. Пусть и получает. А я прямиком к себе, потрепаться с узбеком.

Я подсел на кровать к Зафару — мы каждый день ходили друг к другу в гости. Самая любимая неиссякающая тема — это о своем прошлом.

В его комнате как всегда гольняком стоит чистота. Такая, что хоть с пола ешь. Даже эхо отдается.

Он лежит у стены, поставив одну ногу и ничего не делает.

Разговор залетел в далекие улочки узбекского кишлака.

— Я сходил с ума очень сильно, — признался Зафар.

Я посмотрел на него, распахнув глаза.

— Надо же, я тоже.

У нас нашлась еще одна сходная черта. Никогда не перестану удивлятся над подобными совпадениями.

— Бывало я и слюной брызжал, бесился так, что не узнавал родных. Помню, я чуть не убил собственного брата.

— Ты? Как это?

— Доску отодрал от забора и так его бил, так бил, — у Зафара побелели губы и он ухмыльнулся, мотнув. — Если бы меня не оттащили, крындец бы ему пришел. Сам удивляюсь, там были вот такие гвозди… и он жив остался. За мной приехала скорая, одели в смирительные рубашки.

Я осмелился спросить, ибо он вызывал во мне робость.

— А за что ты бил его?

— Да ни за что. Может он что не так мне сказал. Я ведь мутный был. Сам себя не помнил. А он, видать, и подошел. Ну. Вот.

— И что потом?

— Потом. Потом больница. Ну меня не долго держали. Родители опять забрали домой. Сказали, что мне лучше выздоровиться дома. Врач прописывал там уколы какие-то, лекарства глотать. На время утихомиривалось, а потом опять, — он приподнял висевший на шее кулончик. — Ты думаешь, что это такое?

Я пожал голыми плечами.

— Меня повезли как-то к знахарю. Святой человек. Он был известен по всему Узбекистану. За бесплатно лечил, предсказания делал.

— Ну понятно, как Ванга.

— Кто? Не, не знаю ее… Он такой старичок седой, с бородой… — при этих словах я представил индийского Саи Бабу в косынке на манер пиратов, чья фотография в придорожных храмчиках и на приборной доске некоторых рикш мозолит глаза. Сам он давно умер. Еще в прошлом веке. Недавно в Индии появился другой. Назвался воплощением Саи Бабы, хотя внешне совсем непохож: черные кудрявые шаром волосы, как у негров Америки восьмидесятых, широкий нос с огромными ноздрями… Мне это кого-то напоминает… К нему стекаются со всего мира в поисках чуда… Да и сам он, говорят, творит чудеса, летает, исцеляет.

— Он посмотрел эдак по доброму на меня. По голове погладил. Мы с ним оставались так в его доме с час. Он читал какие-то молитвы. Сказал мне, что я буду известным и богатым человеком. А под конец дал вот этот кулончик. Внутри бумажка с молитвой Аллаху против шайтанов и колдунов. Если я его сниму или где забуду, потеряю, снова в меня вселится бес и я стану бешеным.

Я еле удержался от шутки: «Зафар, а давай попробуем ее снять.» Но промолчал. Только внутри меня все вспыхнуло любопытством: «А что будет?»

Воцарилось секундное молчание и мы опять услышали, как шумит ночная Агра.

— Зафар, а я тоже чокался, — мне до жути захотелось похвастать, что и у меня есть жизненный необычный багаж.

— Ты, и чокался? — он приподнялся на локте. — Не верю. В натуре?

Я, улыбаясь, кивнул.

— Но не как ты, не до больницы. Это случалось от гнева, от злости. Сознание (я задумался, поймет ли он это слово) отслаивалось. Пугало слово «нет». Скажут нет или глагол со словом не, а меня охватывал ужас. Не могу точно объяснить… — я вдруг остановился, потому что пришлось бы рассказывать, что я чуть не избил собственную мать. Что это от ненависти к ней и к сестре я сошел с ума. Я продолжил с другого бока.

— Помню, и в детстве я просыпался, ревел от какого-то сна и не мог объяснить, что увидел. Меня успокаивали. Бесполезно. Такие заскоки происходили в детстве часто. Потом прекратились. Через много лет чок-чок вновь случился. И еще потом через год. Типа один день. На несколько часов я невменяемый. Чтобы такое не случилось, я тогда зарекся не злиться.

— У нас в Узбекистане все ебанашки, — с улыбкой отметил Зафар. — Не, правда. У нас могут и башку просто так отрубить из-за соры. Все ебанутые.

Он гордился этим.

— Верю, — я задумался, как бы не нанести национальную обиду. — Как-то у бабушки в деревне одни узбеки поселились. Шифер, цемент продавали. Тогда шумиха по этому случаю произошла. Они там друг с другом поссорились. И один другому топором голову отсек.

— А! — Зафар оскалился хищно, — похоже на наших. А у меня брательник есть. Не тот, кого бил. Двоюродный. Он еще хуже меня, психанутый. Так расшумится, вообще не остановишь. Он, кстати, в Пуне около Бомбея учится. Письмо пишет, обещается меня навестить здесь. Тоже как и ты, Саш, теквондо занимался.

Я оживился.

— О, здорово. ВТФ?

— Нет. ИТФ. У него и медали есть. Ему как-то по башке дали, я думаю он из за этого крышу потерял.

— Ты хотел сказать, крыша съехала?

— Да, так.

Обычно я уходил от Зафара довольно поздно к себе после таких разговоров. Иногда мы беседовали днем, за обедом.

Однажды мы находились в моей комнате. И опять ночь. Он оперся на балконные перила и повис телом на них. Они зашатались, что привело меня в ужас.

— Эй, Зафар, кончай! — схватил я его за руку, оттаскивая. — Видишь, на соплях.

Кажется, ему нравилось играть со смертью.

Он в другой раз так же во тьме перелез с балкона на балкон. Я чуть в обморок не упал. У меня от высоты всегда колит в ладонях.

Зафар послушался меня и перестал, угрожая свалиться вниз, перегибаться над пропастью в несколько этажей.

И опять он разоткровенничался.

— Я почти самый первый приехал в Агру из студентов. Прикинь, страшно, ты один в огромном общежитии. Пусто. И то собаки придут, то обезьяны. Сожрать могут. Я дико боялся. В один день мне стало совсем нечего делать. Подошел к первому попавшемуся рикше, говорю: девушка нужна. Он согласился, повез меня по каким-то трущебам. Думаю, куда везет? А он такой, крупней меня. Я сжался, Аллаху даже стал молиться. Уж на что я никогда не молюсь. А вдруг он меня трахнет в зад? Нет, этого я никак не хотел.

Мои глаза во тьме сверкнули, наверно, потому что и в страхах мы были похожи. Вспомнил себя с ранних пор и рассказал ему.

Мы ездили в Москву раз в полгода, как на праздник. Мама никогда не отпускала меня в мужские туалеты. Не скрывала опасений. Мне приходилось стыдится и изображать из себя девочку в женских тубзиках Курского вокзала. Потом Наташа поступала на журфак в МГУ и я ездил с ней подавать документы. После мама ужасалась, что я один ходил в мужской туалет в университете.

— Ведь тебя могли пацаны затащить…, — и мама заламывала руки.

Потом были курсы английского, русского, литературы в МГУ, в Журфаке на Моховой. Прежде чем до них добраться, я гулял по центру. По нужде приходилось переступать страхи и ходить в подземные бесплатные туалеты. Особенно страшный был на углу у Политеха. Стоишь, пытаешься сделать свое дело, а рядом стоит извращенная верзила выше тебя, даже если есть места свободные, и, вытащив свой шланг, смотрит на тебя, сравнивает, улыбается. А ты как назло не можешь расслабиться. Не идет.

Часто я ходил именно в этот туалет. Вскоре заключил, что это негласное местечко московских гомиков. Все стены исписаны телефонами, приглашениями встретиться в четверг, 25-го… «Ищу молодого раба», «Беру в рот»… Целая куча.

Парк рядом не лучше. Один раз меня даже хотели снять. Подсаживается дядечка:

— Хочешь прогуляться? — как время спрашивает.

Другой, такой по виду и не скажешь: такие на заводах работают начальниками, — просто так подошел, а я еще бабушкин пирог пытался прожевать:

— Слышь, малой, где тут педики есть? Я знаю, они здесь обитают, — а сам на меня намекал.

Пока я рассказывал, обдумывал зафаровы слова: «И не стыдно ему, в тридцать с лишком лет, и страдает мальчишескими страхами?» Но дальше и не спросил, но понял все заранее, избежал ли он изнасилования, отымел ли дешевую проститутку или ринди.

С той простотой, с какой он рассказал, стало ясно: все обошлось благополучно и без приключений. А судя по его карману, еще и дешево. Хотя, может, он и поэтому теперь сидит без гроша.

Опять зашла речь о сумасшествиях.

— От больной головы лекарств, считай, нет. Я когда брызжал слюной, доктор советовал знаешь чего? Через ослика вылечиться.

— Как это? — я начал подозревать неладное. Не думал я, что люди сбрендили по всему миру. Колдуны, нечистая сила. До чего противно. Вся суть — это подбрасывать на перекрестках, подливать гадости к порогу, чтобы отдать болезнь. Но большей гадостью было — это пользоваться для этого животными.

Чтоб волос на теле не было, в мякиш хлебный намни своих волос и скорми псу. Простудился, высморкайся на хлеб и отдай собаке или свиньям. Лучше собаке. Свиней есть будешь.

И прочее прочее, что так отравляло мое детство. Сборник крестьянского колдовства я даже у своей тетки брал читать. Тетка, кстати, тоже в нашей семье ведьмой считалась…

— У нас даже доктора рекомендуют ослов трахать, — ответил Зафар. — Через член в него все уходит.

Я подозрительно покосился.

— И ты ослика оттыкал?

— Нет, Саш, что ты. Я только рассказываю, как врачи советовали. Что бы я осла…

Но я не поверил. Впрочем, от этого мое дружеское чувство к узбеку не ушло. Я учился воспринимать людей не согласно своим требованиям и ожиданиям, а согласно их хорошим чертам. Недостатки приходится игнорировать.

Основной нашей же темой с узбеком была забота, что будем делать по возвращении домой. Он планировал обратиться в индийское посольство в Ташкенте за содействием в организации концертов по стране. Танцы индийские, музыкальные спектакли. Даже с собой привез кассету с записью. Мы ее в санстхане посмотрели на видике. Ярко одетые дилетанты выкаблучивали, что могли. Солистом был Зафар. Он очень гордился своим выступлением, часто тыкал пальцем, показывал: «Вот, вот я! Смотрите, это я! Во как мы можем!»

Но через несколько минут, Зафар не обманул моих ожиданий и разругался с индийцами, которые технику предоставили, по поводу культур-санскар.

— Да вы все лгуны! — доказывал он. — Вы все врете!

— Нет, ты думаешь, если три человека тебя обманули, так вся страна такая? -оправдывались те.

— Эээ! — он в презрительной гримасе махал рукой.

И снова ругань, ругань, ругань. Таков был Зафар. С этим ничего нельзя было поделать. Я не старался никогда его сдержать. У каждого своя дорога. Я еще не знал к чему это приведет.

Зафар рассказывал, что претендентов на его место — послать учиться в Индию — было около двухсот человек. Они проходили строгие письменные экзамены. Потом устные. Он в первом был не столь силен, зато языком на хинди молоть умел. Не как я.

— Я думаю, это чудо, что я здесь, — говорил он. — Я с детства смотрел фильмы и мечтал сюда попасть. И вот мечта сбылась.

Я улыбнулся. Ведь это была и моя история. Разве что мне, если что-то и достается, то за так. Ни я, ни Наташа не сдавали никаких экзаменов. Я приехал с нулевым хинди. Наташа попала еще чудесней. Поначалу она вообще не вошла в список. А потом некая Оксана взяла и отказалась. Тоже годами ходила-ходила в культурный центр: хинди от зубов отскакивал, а как посылать стали, объяснила, что ей институт дороже. Зато мы снова с сестрой вместе оказались. Разве это не назовешь чудом?

Несомненно, тут была закономерность. В культурный центр мы как верноподанные ходили аж лет пять. Индия, дух этой страны, оценила. В любом деле так. Будешь долго верен чему-то, и оно когда-нибудь тебе отплатит добром. Наверное.

Еще Зафар рассказывал, что Джизак его — маленький кишлачный городишко — сильно ему не нравился. А ведь и я сам из тухлых захудалых Петушков. Он переехал в Ташкент. Образования нет. Работал долго в ресторане, где делал торты. Там его русскому и научила бабенка из Саратова. Бойкая алкоголичка. «Я охуеваю, Маня!» — было ее самым ходовым выражением. Он рассказывал о ней с чувством. Видимо, ему доставляли удовольствия воспоминания о том времени. Торты он научился делать на высшем уровне. Было много заказов. Но это ему надоело. Бросил. Женщины всегда его любили и не только за торты.

— Одна даже была очень богатая. Молодая, но замужняя, — рассказывал он. — Предлагала мне стать ее любовников. Ну чтоб содержать меня. Но я отказался. Мне это противно. Мужик я или кто? Не-ет, я отказался. И не жалею.

— Она, говоришь, молодая была? — спросил я, возмущаясь. — Зачем отказался? От содержания это ладно, но от молодой бабенки?!

— Да.

— И отчего же не стал ее любовником? — я закусил губу.

Я никогда не отличался везучестью с женским полом. Поэтому меня всегда раздражало, когда парни рассказывают о таких золотых моментах, а не пользуются ими.

— Она была немножко страшная, — пояснил Зафар. — Чего уж скрывать, если бы была хоть красивая, я бы согласился. Но зачем красивая так будет делать, платить мужику, чтобы он ее ебал. Хм.

Подошел такой момент, когда мне нужно было что-то рассказать о своих успехах с девушками. Хвастать было нечем. Поэтому я сделал масляное лицо и увернулся вопросом. Я часто так делал и раньше.

— У тебя полно девок было, смотрю. Ты, Зафар, кобелина. А как тебе с ними нравилось? В какой позе?

Обычно, все мужики на это клюют.

— Вот так.

Он повернулся спиной, уперся руками в колени и чуть прогнул поясницу. Мне стало забавно подумать, что если бы кто-то вошел сейчас в комнату, то застал бы двух полуголых парней, один из которых стоял в полураковом положении, будто предлагая, а другой пялится на его ягодицы, словно решая принять ли предложение.

— Это больше всего мне нравится.

— Понятно. А почему не в более ровном положении?

— Дак это какой член надо длинный иметь, чтоб до дырки дотянуться?

— А у тебя, что маленький? — и я расхохотался.

Зафар побелел.

— Да у меня в стоячем хоть простыни вешай!

Меня всегда смешило, что он как-то по-подростковому реагирует на такие шутки. И отговорки у него наивные.

— Вот за тобой Ниша бегает. Так же ее будешь? — спросил я, скрывая зависть.

Забыл сказать: Ниша из нас двоих уже выбрала Зафара. Пару раз она сидела с нами у фонтана и кокетничала с узбеком. Мне же бестактно заявила, что у меня ужасный хинди и она меня не понимает. Даже, когда она спросила Зафара, поедет ли он к ней в Суринам, он ответил: «Нет, я даже не знаю где это», я подхватил и выпалил, что поеду за ней хоть на край света — и даже после этого она предпочла его.

— Да какой там? — махнул он рукой. — Где? В общаге что ли? Я давно ни на что здесь не расчитываю. И потом мне у нее жопа не нравится. Какая-то большая. Я чуть поменьше люблю. Не тощую, а нормальную. У Ниши жопа ну уж огромная!

— Да нет, мне кажется в самый раз, — замотал я головой с видом знатока.

— А ты видал какие у Ии сиськи? — спросил он. -Мне сиськи очень нравятся.

— И что ты с ними будешь делать?

— Ну как? Сосать, лизать, мять. Что еще? Она, Ия-то, предлагала мне потрахаться.

— Да ты что?! — удивился я. — Не может быть! Правда?

— Да. Было такое. Но я отказался.

— Не понимаю, почему, — пожал я плечами. — По-моему, ты часто от всего отказываешься.

— Может быть, может быть.

— А тебе кто здесь нравится из девок?

— Ну Динарка. Правда, сучка она, отказала мне. Потом Юля ничего. Ниша. Одна-две шриланки. Вот еще Тануджа, — он вздохнул. — Правда, замужем.

Я тоже вздохнул и ушел спать к себе.

15

Русскоязычные девчонки предложили на выходные поехать в Дели на дискотеку. С нами поехал друг Ирины, смазливый Викрам.

Мы въехали в Дели на конечную совсем затемно. Абу попытался уйти своей дорогой, но девчонки в него вцепились:

— Ты что? Поздно, оставайся с нами. Опасно одному. Викрам узнал, что сейчас этот же автобус пойдет до Газиабада. Там и остановимся. А утром все вместе в Дели вернемся.

Абу зажался, смешивая русский с хинди:

— Э… не, ничего не хога со мной… кья опасно? Я, не, мне брат нада.

Но те силой втащили его в автобус. Вместе приехали, все друг за друга и отвечают.

Я тоже вздохнул с облегчением. Пока есть Абу рядом, я не пустое место по сравнению с Викрамом. Просто большая компания.

Ладно. Газиабад, в сущности, — делийский отросток, каким-то чудесным стечением обстоятельств стал высокореспектабельным местом. И если по одну сторону дороги высился семизвездочный отель с лакеями, то сразу напротив ютились жуткие трущобы, помоечные нагромождения.

— Что это за Газибад такой, Викрам? — спросила Ия. — Я слышала, что на гастроли именно сюда приезжают такие завезды, как Рики Мартин, Шакира.

Тот закивал и начал хвалится, что тут живет его друг, миллионер. Здесь самые лучшие в Дели дискотеки.

Все то время, пока мы искали себе прибежище и ходили мимо лакеев и накаченых до невозможного секьюрити, велорикши неотступно преследовали нас. Они жужжали что-то про темноту, позднее время и очень хорошие отели.

Мы с сестрой с замиранием сердца слушали, как каждый раз Таня спрашивала у очередного метродотеля почем самая дешевая комната: семь-десять тысяч рупий.

А у нас всего-то с собой столько и было. На обратную дорогу до Агры будешь милостыню просить. Неужели мы потратим все деньги на какой-то отель? Или будем спать на ходу на улице? Меня охватила тихая истерика. И какого черта поперлись с этой мотовой компанией? Да еще и усталость: поздно, на спине рюкзак, глаза начинают приятно слипаться

— Знаете ребята, — Таня манерничала, как щедрая опекунша. — Если вам всем дорого, я могу одна за всех оплатить комнату, мне это ничего не стоит. У меня мама в банке работает, занимается международными переводами.

Нет, все были против влезать в такие долги. Поэтому Викрам, пыжа из себя стреленого воробья, хотя ясно было видно, что только что вылез из гнезда и знает не больше нашего, поймал двух авторикш и попросил отвезти нас всех в самый дешевый и приличный отель или гест хаус.

— Я виноват, сори, завез вас сюда, я все оплачу.

Мы с сестрой злобно и лихорадочно понадеялись, что остальные позволят ему выполнить обещание. Так или иначе, у нас обоих был зуб на него: ее он проигнорировал, меня выставил в нелучшем свете перед девками, да вдобавок он затащил нас якобы на дискотеку, а сам ничего не знает, нет ни диско, ни комнатки передохнуть.

— Нет, Викрамчик, что ты?! Нет и нет! — запричитали разные акценты. — Мы друзья.

Расселись по кабинкам. Не успели отъехать, как Ирина попросилась к нам: ей рядом с водителем не уютно ездить, мол, пусть Саша, то бишь я, пересяду. Но сестра быстро ухватилась за случай отомстить им через меня за все свои прежние поездки:

— Ничего, не смертельно. Я так много раз ездила. Пусть теперь Саша тоже отдохнет, — в ее голосе я услышал злорадство.

Мне стало неудобно: давление с двух сторон. Да еще и Таня тут же осудила. Но против семьи я не пошел. Сестра надавила мне на плечо: сидеть. Ирина обиделась, но смирилась. Мне стало чуть жалко эту овечку, пострадала опять же слабое звено, а не какие-нибудь Юльки, Ийки, Мадины.

И так, обиженные на всех и на все, остановились возле двухэтажного строения. Пока регистрировались, Викрам заплатил за дорогу. Мы вдвоем сделали вид, что забыли о долге.

Абу окликнул меня:

— Эта, Александер, пойдем есть купим? Бхукх чуть чуть, — хлопнул себя по животу.

Я не хотел объедаться ночью, но ради друга согласился его проводить.

Сонные рикши вяло просились отвезти, но Абу махнул им отрицательно рукой. Они тут же вернулись к распаренным сиденьям. Мы перепрыгнули в два счета проезжую дорогу с бетонным разделителем посередине. На другой стороне сбились в кучу навесы с очагами. После нескольких минут осмотра мы не обнаружили ничего стоящего и вернулись в отель. Спать.

Наступило утро.

Сели в пустой старый городской автобус до Дели. Абу снова тащил, как ишак, свой и Юлин багаж. Ирина волокла чемодан на колесиках. Викрам, не соизволя ей помочь, сам шел налегке.

Вылезли мы у Нью Дели стейшан и сразу увидели ряды до смешного дешевых на вид гостиниц. Абу быстро попрощался и исчез в неизвестном направлении.

Мы радостно махнули:

— Ой, смотрите, дешевые отельчики. Нам про них знакомая рассказывала.

Идущие впереди пренебрежительно оглянулись. Таня нравоучительно бросила:

— Тануджа с Кавитой и Прией ездили в Дели и нашли агентство, через которое сняли дешевую хорошую комнату со всеми удобствами и телевизором за шестьсот рупий. Мы пойдем туда. У меня есть точный адрес.

Кампашка уверенно зашагала. Мы сразу сникли, но подчинились. Вдруг в этот раз они будут правы. Да и куда мы одни…

— Эй, эй! Куда? Отель? Найс отель! Вери чип, вери гуд! — нас похватали за руки и уже куда-то тащили. Таня, как предводитель, заулыбалась и крикнула нам всем: это то самое агентство. Отступать показалось поздно.

Нас усадили в ряд в квадратном малюсеньком помещеньице, предложили чай, воды. Викрам, обеспокоенный и потерянный, с извинением смотрел на всех, и куда-то отлучился на некоторое время. А когда вернулся, с нас всех содрали по шестьсот рупий за две комнаты и усатый мужик с насмешливым лицом покатил тихо на мотороллере, указывая нам дорогу. Мы все дальше уходили от дешевых отельчиков и заходили в какие-то дебри, плутая по узким закоулкам гулей.

Отель, как я и боялся, нам обошелся дороговато. Ни о какой сотне рупий в сутки речи не было, разве что заведение оказалось почти на высшем уровне. Но это не прибавляло ему ценности в моих жадных и скаредных глазах.

Два наших номера находились на верхнем этаже. Дверь перед дверью. Девчонки в одном номере, я с Викрамом в другом.

Вселившись рано утром, решили немного вздремнуть. Мы по очереди приняли душ и теперь, пытаясь забыться дремотным сном, лежали и вели вялый разговор. Я допытывался о его семье, заработке его отца-инженера и всякую всячину, что обычно лезет в голову, когда тело устало, но все еще борется с нездоровой нервной бодростью. По лицу этого красавчика я читал, что ему надоела моя бубниловка, и вообще он себя вел по-зазнайски.

Уснуть так мне и не удалось. Я лежал и размышлял над тем, как странно иногда может повернуться жизнь и ты валяешься полуголый на одной кровати с каким-то малознакомым кренделем. И не где-нибудь, а в затерянном в гулиях с претензиями на первоклассный отеле в настоящем змеевнике — в Дели. Я боялся этот город. Я боялся быть самостоятельным и предпринимать одиночные шаги, и поэтому цеплялся за компанию. Хотя деньги уж слишком быстро и незаслуженно по-пусту тают и покидают мои и сестры кошельки. И все по вине их…

Я повернулся. Викрам валялся, закрыв глаза. Не спит.

Какое-то время спустя в дверь постучались. Я пошел открывать. Наташа.

— Может оденешься и сходим прогуляемся? Мне не спится, мы вроде бы спали. А они дрыхнут.

— Да, сейчас, — я быстренько напялил рейтузы, футболку и шлепанцы.

Закрыл дверь и был таков.

Солнце уже распалилось отменно. Народ сновал туда-сюда. Шла бойкая уличная торговля. За углом прикупили зеленоватых бананов с тачки и двинулись вдоль разнообразных лавок. На нас глазели и приветствовали…

Углубившись по самые городские топи, мы побоялись заплутать, да и народ пялился в полном изумленьи — здесь белые, видно, совсем не бывают; повернули обратно, поедая на ходу купленные дешевые самосины. Наташа решила найти интернет кафе и написать делийским друзьям по переписке, что она тут.

Поспрашивали. Никто не знает. Перешли вместе с пешими широкую загазованную дорогу, битком набитую гудяшим транспортом.

В новом районе заприметили европейку. Поравнявшись, я сказал хай и спросил, не знает ли она где тут поблизости инет кафе. Она тоже не знала. Повела неопределенно рукой. Где-то тут вроде был.

Наконец нашли. На втором этаже четыре старых компьютера, пластиковые стулья. Один из получателей сообщения был некий Ашутош. Чернявый даже для Индии парень, студент ли, аспирант.

— Может нас кто встретит, прикольно вживую познакомиться, — сказала Наташа.

— Мужа ищешь? — я оскалился. — А с Орбитом чего?

Она задумалась.

— Да хер с ним и с его договором. Нет его. Надо пока жить.

Вскоре мы вернулись в отель. И тут же нарвались на разъяренных фурий — своих подруг.

— Вы что, убить его хотите?

— Что он вам сделал?

— Эй, эй, полегче. Что случилось? Чего набросились? — оборонялись мы.

Я уже открывал дверь.

— Ты ушел и ключ не оставил! — взвизгнула Юлька.

Я уже стал замечать, что она превратилась в маленькую сухую стерву, которой я набил бы лицо.

— И что?

— А то, что электричество выключилось и панкха перестала работать. Он нам звонил. Просил о помощи. Задыхается там. И на ресепшене запасного ключа нету. Почему там не оставили? Боитесь обворуют вас, хе?!

— А я при чем? Задохнется он. Под душем бы постоял, — отпирался я.

— Разве ты не знаешь, что когда уходишь из номера и закрываешь дверь на ключ, все выключается?

— Да откуда мне знать про такую глупость? Это не я виноват, а отель дурацкий. Вы его выбрали.

Таня стояла нахмуренная.

— Если вам вздумалось погулять, могли бы не брать ключи.

Я всплеснул руками.

— Ха, у меня может там золотые вещи остались.

— И ты что думаешь, он украсть их бы захотел?

Из открытой двери показался по пояс раздетый их красавчик. Потный и насупившийся.

— А откуда я его знаю? — съязвил я и вошел в номер.

Новая ругань. Необоснованные обвинения. И неоднократно инициатива исходит с их стороны. Ох, не нравится мне это.

Через час-полтора все собрались и решили идти в центр — на Конот плейс и Палика базар.

— Сначала мы поедем по магазинам, — наставительно заявили Юля и Таня.

Только мы оба нахмурились.

— А город смотреть?

— А завтра уже и по достопримечательностям.

Это никак не входило в наши планы. Тратить драгоценный целый день на их никому ненужные шмотки. Тем более меня все больше бесило, как они сюсюкаются с этим Викрамчиком. Он же бестактная скотина, с которой они сами себя не уважают. Ох, и беспринципные, непоследовательные эти… дуры и телки. И вид делают, специально показывают, что я тут не мужик.

Я занят был этими мыслями, когда мы шли гуськом в поисках транспорта. На магистрале была пробка. Викрам снова пыжил из себя дельного малого и пытался найти рикшу ли, автобус. Но пробка заставила нас стоять и ждать под палящими лучами. От нечего делать я решил подтрунить над Юлькой.

— Какие странные у тебя духи. Воняют дешево. Да еще с потом смешаны. Фи.

— Пошел в жопу, мальчик! — рявкнула она с тональностью магистральной шалавы.

Я опешил и стиснул зубы. Ну конечно, у них же Викрамчик такой супер стар, вот меня и чмырят. Стервы.

Я ничего не ответил и, чтобы умерить пыл, сходил купил бутылку Лимки. Модная лимонная газировка для разбавления виски. Мне еще нравилась реклама: на столике танцует красотка и брызжет повсюду этим лимонадом.

Дал хлебнуть сестре тоже. Напиток оказался гадостным и мы рисковали умереть с него от жажды. Не жалко было и этой сухощавой потаскушке Юльке предложить.

Явился Викрам… О, хоть он и смазливый, но один вид его вызывал во мне спазм раздражения… Он нашел две рикши и мы снова расселись.

Я оказался в одной повозке с сестрой, Кузьминой и хохлушкой. Места не было сзади и пришлось сесть с водилой. Но это не Агра. На ближайшем повороте за это рикшу оштрафовал постовой.

Высаживая нас на Конот плейсе, стал требовать компенсировать ему штраф.

— Да, сейчас, — отказался я. — Не моя вина.

Девки взъелись. Таня демонстративно выхватила десятки из сумочки.

— Я могу и за всех заплатить. Хм. Я не такая жадная, как вы.

— Ой, а мы не такие моты! — рявкнула Наташа.

Встряла Кузьмина.

— Да с вами никто общаться-то не захочет.

Хохлушка Рабачук процедила сквозь зубы ругательства в адрес Наташи и рванулась переходить дорогу.

— Что? Что ты сказала, повтори? — сестра набычилась и схватила ее за руку. — Подожди.

Рабачук развернулась и визглявым голосом, какого я от нее не ожидал, заорала на всю улицу:

— Не прикасайся ко мне! Не трогай меня!

Наташа сразу отдернула руку:

— Бабы базарные. Спектакль тут устроили. Неприкасаемые.

Танька схватила стоявшую у края товарку и потянула за собой:

— Все, пошли отсюда!

Кузьмина в припрыжку поспешила за ней, оглядываясь. Чуть поодаль сбавили шаги. Остальные еще не приехали. Девки осмотрелись, ища друзей и тихонечко поплелись. Мы привычно за ними. И тут до меня дошла вся нелепость происходящего.

— А какого хрена мы за ними идем, Наташ? Пошли они… что мы, маленькие? Сами погуляем. Все найдем и посмотрим.

Наташа, удивленная моим свежим мыслям, покачала головой и мы хлопнули по рукам. Тут же у развала приглядели дешевую карту Дели. И с развернутой стояли, пока к нам не подошел невысокий парнишка и не предложил пройтись в гософис турфирмы, где можно получить беслатные консультации, карты и буклеты.

— Вот так и надо было сразу, — взбодрился я. — Как только мразь всякую скидываешь с себя, сразу жизнь налаживается.

На втором этаже уютного светлого офиса нас встретил длинноволосый, чуть хрипловатый парень, модно одетый. Он важно раскачивался в кресле и бросал жадные взоры на Наташу.

— Идемте сегодня со мной на дискотеку, — предложил этот Ману.

— Почему же и нет?!

Как только мы с шумихой злобы расстались со своими сокурсниками, мне жутко захотелось принять душ, словно ошметки чужой ненависти повисли на мне черной густой грязью.

Когда я встал под струи горячей от солнца воды, потому что бачок на крыше накалился уже к десяти часам, я продолжал слышать за стенкой пересуды хохлушки, Кузьминой, таджички, грузинок. Они специально теперь шумно обсуждали разрыв. Я нервно усмехнулся всем телом. Что теперь делать? Как сможем мы без них? В эту минуту я ненавидел их. Одновременно я клял себя, что всегда не умел заводить друзей. И мне было страшно в этом огромном, шумном, запеченном, как на жаровне, Дели. Я замурлыкал какую-то крутившуюся на уме мелодию. Да погромче.

И долгожданная дискотека…

Всю дорогу Ману, сидя между нами в авторикше, а не в машине, убеждал меня:

— На входе, если скажут, что тебе нельзя без пары, тебе придется уйти. Одному. А мы с Наташей пойдем. Договорились?

— Нет. Мне такая идея не нравится, — неуверенно я стоял на своем. — Оставить ее одну… ночью…

— Я же с ней, Алекс! — раздраженно он всплеснул руками (насколько позволяла узкая кабинка).

— Нет, Ману, если меня не пропустят, мы с сестрой возвращаемся! — я старался играть роль крутого брата-охранника сестриной чести. Хотя любой Ману сразу понимал мою мягкотелость.

Ману фыркнул, мстил мне, дразня:

— О, Алекс, говори на английском. Что ты как… смотри какой у меня йоркширский акцент, — а сам уже распускал руки.

— Саш, во урод, уже лапать лезет, — жаловалась Наташа и я, как мог, пытался внушить ему придерживаться рамок приличий.

— Алекс, ты просто пойми, — усмехался он, — Наташа тебя стесняется, и все. Ты нам мешаешь.

— Нет, она стесняется тебя… — я чувствовал себя жалким хмырем, который не может дать в морду.

Рикша остановилась у неприметного здания, проехав мост. Как я ни глядел во все глаза, страшась подвоха и стараясь запомнить куда мы приехали, ничего не получилось.

Мы благополучно выкарабкались наружу. Ману великодушно расплатился за троих моими деньгами и не вернул нам сдачу. А я постеснялся потребовать свое.

На входе в клуб стояли два качка в черных обтянутых футболках. Они же и обменивали пятисотки на флаеры-билетики. С ними можно получать по пиву, как пояснил Ману.

С трепыханием сердца я следил за этими двумя амбалами: пропустят ли они меня. Но они даже слова не сказали, а лишь вытянули мои деньги.

Дальше мы поднялись по крутой винтовой лестнице и вошли в темный зал со столиками. Я ожидал, что внутри будет куда вместительней. Потому что мы шли на дискотеку, а это оказался обыкновенный бар с танцполом. Заняли столик в углу. Я огляделся. На верх вела еще одна винтовая лестница, как бы на второй этаж. Светомузыка играла сама для себя. Никто не решался выйти побултыхать конечностями. Закрадывались подозрения, что нас обманули и танцев мы не дождемся. В обратном случае — хоть прям сейчас, беги валяй дурака в одиночестве, а все на тебя посмотрят.

Принесли по бутылке пива, поставили тарелочку соленого жареного арахиса.

А Ману уже не терпелось. Он все ник к сестре и, нетерпеливо косясь на меня, то следил за происходящим, то пытался расшевелить меня, подстрекая:

— Ну, Алекс, иди снимай девочку.

Я поднял брови.

— Интересно как?

— Как, как. Вон смотри, сидят две скучают.

Я оглянулся и поморщился.

— Да они же нагалендки. Это как китаянки. А я не поклонник китаянок.

Ману опять фыркнул.

— Да какая разница?! (чуть не сказал, видно, — мне какая разница, то есть ему)? Просто подойди. Хай, хай. Как дела. Скажи пару комплиментов. Закажи что-нибудь выпить. Пригласи потанцевать. А потом уже можешь вести ее в отель…

Мне почему-то стало противно от его слов. Или я жуткий моралист и приперся на свою голову в содом и гоморру. Либо он жуткий пошляк.

— Нет, я так не могу.

Он указал на пиво.

— Ну попей сначала. Смелость придет.

Я послушался. Мы сидели неловко втроем и потягивали из своих бутылок. Ману весь излиховался, пытаясь соблазнить Наташу. То просит скушать орешек с его руки, то прильнет к уху, что-то нашептывая. Мое присутствие ему портило настроение. Я посасывал горьковатый напиток и то смотрел впереди себя на нашего нового знакомого и он мне все больше напоминал беса, то оглядывался на тех двух невзрачных девушек-нагалендок.

Однажды в России я пытался что-то предпринять с одной кореянкой, но потом, оглядев ее хорошенько, понял, что не стоит у меня на монголоидных азиаток.

— Ну, Алекс (я подумал, и почему меня все здесь зовут Алешей?), давай решайся. Для чего же ты пришел? Снять девочку. Схватить момент удовольствия, — наклонился ко мне, потому что по ушам нещадно били басы. — Fuck her! Оттрахай ее! — почти рявкнул он, брызнув слюной.

Если бы не некоторая порция алкоголя, который делает меня более равнодушным, я бы может сказал сестре, что это плохой человек, нам нечего здесь делать. Но обстоятельство усложнялось еще и тем, что мы отвалили кучу денег за вход. Назад не вернут, как за испорченную вещь.

Пришлось сидеть дальше. Бережливость, знаете ли.

На его вызов я лишь смутно хмыкнул. Легко сказать — трахни ее! Это он может такой кот и кобель с пеленок, а я всегда в семье числился кандидатом в ангелы, о чем мне прямо и заявляли мамы и бабушки.

— Ману, я же сказал, мне китаянки не нравятся. А индианки. Почему их не предлагаешь? Где они? — зашептал я в полголоса через стол.

Истинные индианки как раз и терлись по углам со своими бой-френдами.

Он на это забарабанил пальцами по столу. Он и не собирался наниматься в сваты.

Тем временем события не разворачивались. Индийская молодежь (иной здесь не было, кроме нас и еще одной европейки с индийским парнем, знакомым Ману) пантовалась по столикам, я бы сказал ежилась, но никто не следовал звучащему из динамиков призыву: Rock your body! Yes, yes!

Опять внутри заволновалось, что зазря заплатили. А пью я пиво быстро. Оно уже бултыхалось на донышке. Взмахом докончил. Голова слегка идет кругом, однако не нарушая нравственно-моральных качеств, например, стыдливости. Подходить к нагалендкам не хочется.

Видя мою перманентную статичность, Ману подозвал официанта и заказал еще выпивки. Я позволил, полагаясь полностью на его щедрость.

— Алекс, послушай, сколько ты еще будешь сидеть бездеятельно? — Ману опять перегнулся через столик. — Ты сначала покажи свою заинтересованность. Видишь, она сама уже смотрит. Она готовенькая. Встань, пройди в туалет, посмотри на нее. На обратном пути подсядь. Вот и все.

Нет, он определенно не хотел слушать моих слов.

В скуке съедена вторая порция орешек. На танцпол как всегда никто не спешил. Я отпил новый глоток от новой бутылки и, устав от наставлений этого беса с писклявым голосом, решительно встал, покачиваясь и направился к индийским китаянкам. Но тут же повернулся на носках и двинулся к туалету, что за барной стойкой.

Открывая дверь, я выпустил сноп света в темноту бара, внутренне сжавшись — теперь все знают, что белый пошел отлить. Икона маслом.

Туалет оказался на редкость гадостным, даже сказал бы засратым, маленьким. Две неуютные кабинки со створками в пол роста. Только было привстал, но передумал. Ибо входная дверь, если открыть, покажет всем в зале мое стоячее положение. Ну что за придурок распланировал так?!

Покидая этот закутот, столкнулся с атлетичным пареньком с модной прической и в желтой футболке. Пришлось совать руки в раковину, показывая что мою руки, как все благовоспитанные. Хотя никогда так не делаю после туалетов.

На обратном пути, не осмелившись подойти ко все так же скучающим, немного большеголовым девушкам, плюхнулся на свой стул.

— Ну вот ты… — цыкнул Ману и безнадежно тряхнул головой.

Что у него за навязчивая идея такая растлить меня с некрасивыми девчонками? Он что, дурак?

Я отхлебнул еще немного пива. А Ману, то тискался к Наташе, то вновь поучал меня.

И теперь, как всегда это бывает, со второго раза я стал храбрее и подошел наконец к нага ларкия.

— Хай, могу я присесть? — вытащил из недр мозга жалкие крохи английского. Клеить на нем мне еще не приходилось. Дай бог поговорить-то о погоде…

Они кивнули. Садись.

Поерзгал на стуле.

— Вы бы хотели потанцевать? — спросил одну, что ближе.

Она смущенно кивнула и встала.

Играла все также оглушительно музыка, подбадривая молодежь, но добилась лишь того, чтоб какой-то неизвестно откуда выплюнувшийся европеец пригласил китаянку. И надо же этому типу быть мной?!

Мы неловко подвигались телами, отойдя чуть от ее столика. Старались не смотреть в глаза. Как женщина она делала это чаще.

Чтоб побороть казус положения, попытался разговорить.

— Откуда ты?

Она что-то назвала, и это вылетело, не влетев. Не переспросил. С тоской я заметил, что все кадрильные слова приклеились к гортани и не собираются отклеиваться. Я переспросил ее два раза нравиться ли ей Индия. Какие глупости — она же здесь живет. Спросив, краснел в темноте. Поперхнулся. И мы оба, чтобы дальше не мучать друг друга, расстались.

— Можно я сяду? — спросила она тихо.

Я почти радостно кивнул и убежал к своему столику, затуманивая взор, чтобы не видеть, как все пялются на мой ляпус.

— Ну и чего? — спросил Ману. — В чем дело? Почему не довел до конца?

Мне хотелось сказать: «Что ты пристал ко мне? Отвяжись!», но я не смог перевести это в голове.

— Не смог, потому что мне не нравятся китаянки, — просто ответил.

Музыка продолжала дубасить. Настроение давно увяло. Не спасло пиво. Не выручала третья порция орешков.

Народ наотрез отказывался танцевать. А мы так просидели наверно часа полтора. Меня это раздражало. Пятьсот рупий! А на двоих — тысяча. Сидел и распалял себя, представлял как вскочу и побегу под разноцветные лучи кивать торсом в такт. Так всегда помогало. Я уже не обращал внимание на откровенные приставанья Ману к сестре. Ей двадцать девять лет. Из них она ни с кем не гуляла. Поэтому не время печься о том, чтоб к ней не приставали парни. Сколько тирад я выслушал об одиночестве, сколько слез видел от нее по этому поводу… Пусть развлекается хотя бы с этим чертом Ману.

Я опрокинул в себя остатки пива. И, как представлялось в мозгу, ринулся на танцпол. Один. Наедине с музыкой. Бывает со мной: как найдет смелость, так удержу нет. И начал выделывать то, что творил дома перед магнитофоном. Выходило стильно, по крайней мере на мой вкус. На душе параллельно к чужому мнению.

В небывалом порыве смелости подошел к компании молодых парней и девушек, наглея от того, что иностранец (мне все можно) и от пива, спросил красотку (в баре она была всех лучше) в черном платье и ее друзей, не станцует ли со мной. Она счастливо улыбалась, но наотрез отказалась. По глазам я видел, что она не собирается менять партнера на вечер.

Быстро совладав с отказом, подкатил к следущей барышне, не по-индийски в короткой юбке. Красивые ноги, интересная попа. Такая аппетитная, в теле. Но она вдруг как завизжит на весь бар:

— Go away from me!

Я слегка остолбенел от внезапной ее вспышки.

Но быстро — и как удалось? — выкинул произошедшее из головы, лишь подбодрив себя: Она либо сумасшедшая, либо наркоты объелась, либо некогда подверглась сексуальному насилию. А теперь одевается вызывающе, чтобы вновь к ней кто-то пристал. А она бы дала достойный отпор.

Странно, что это так быстро пронеслось в голове. И я, филосовски пожав плечами, теперь действительно один принялся иллюстрировать музыку телом.

И это послужило толчком. Сначала я заметил, как в тени танцпола задрыгались парочки. Потом начались телодвиждения в тени барной стойки. Задвигали шеями и плечами за столиками. Постепенно ко мне начали стягиваться смельчаки и смельчашки.

И вот я уже вижу, как вокруг меня сгущаются молодые пьяные тела. Копируют меня, заражают меня своими движениями.

В пьяном восторге я осознал, что лидерской выходкой оживил начавшийся было скукотной вечер. Надо же — я лидер! — хвалил себя. На меня уже, как в начале, не обращались десятки чуть осуждающих и завистливых глаз. Со мной отплясывал весь бар. И незаметно для себя я вижу себя танцующим с мамашкой и двумя дочками. Все нагалендки. Другие, не те две. Потом я перехожу к другим. Индианкам. Невысоким симпатичным смуглянкам. Им доставляет удовольствие плясать с белым. Затем я их теряю. Обретаю вновь. Отплясываю еще с кем-то. Меняюсь вновь.

Второй раз в жизни мне довелось танцевать так легко и с таким наслаждением. Вторая моя в жизни дискотека.

Первая случилась два года назад. Около деревенского пруда. В России. Я пошел туда, потому что бесплатная. Никого не подцепил. Но зато натанцевался всласть, до болей в коленях.

Вот и сейчас, как тогда, я не чувствовал ни усталости, ни веса тела. Движения всей толпы сливаются в одно движение волны. Так, наверно, чувствуют себя океанские волны во время бури. Буря чувств, измененное состояние. Шаманский транс и общение с духами, с миром иного. Общий танец сливается с музыкой, доходит до общей согласованности. Как общее тело. Тело толпы. Молодой и буйной. Как делали раньше предки во время вакханалий. Одна воля, одно дыхание, одно биение сердца. Одно общее желание — соитие, читаемое в танце мужчины и женщины. Быстрые ноги стучат о паркет. Легкий толчок соседа, мимолетное извинение. Подымались и опускались, вздрагивали разноцветные лучи. Музыка бьет по ушам. Ты все теснишься туда, где поплотней, чтобы сильнее раствориться и отдаться общему движению. Диджей выкрикивает:

— Еще? нравиться?

Толпа отвечает диким гикаеньем:

— Да!

И вижу танцующие пары, откровенные движения и объятия. Мне становится завидно. Думаю: вот бы найти сейчас ее, ту самую… или хотя бы не ту самую, но ее…

Я опять нахожу моих индианочек. Я решил конретизировать и избрал одну, попытался тронуть ее до руки, но она, улыбаясь, погрозила мне пальчиком. Я быстро расстроился, быстро и остудился. Позже я увидел надсмотрщика — их парня. Общего, что ли?

Как-то я заметил ту самую. Ну почти красавица, с висящими серьгами. В черном облегающем платье. Но теперь она млела в объятиях своего бойфренда. Какое там смотреть на меня.

Я поглядывал в нишу около танцпола. Там терлась моя сестра с этим придурком. Неприятно увидел, как он весьма собственнически и как-то извращенно хлопает ее пахом по ягодицам, словно спариваясь. При этом его возбужденные, горящие неким безумием глаза, с вызовом смотрели на меня: любуйся, я что хочу, то и делаю с твоей сестричкой. Ты не мужик! Мне стало противно, но я прикрылся пьяной улыбкой, что не сползала с лица и отвернулся.

Вспомнился некий Юра, с которым ходил на теквондо. Он рассказывал, как на дискотеку тоже пришел с сестрой. К ней приставал один. Он предупредил его, что она, мол, с ним. После чего дал в глаз. Я его еще спросил за что же. Все равно же ей выходить замуж, иметь парней. Зачем отпугивать? Не для того же, чтобы она осталась старой девой.

— Дак то одно, говорит, а что он будет тут писей ей попу тереть? Я и дал ему за неуважение.

Да, я понял за что он боднул того. Тот, прежде всего, бросал ему вызов. Ты не мужик.

Но теперь я оставил все как есть. Надо еще решить, нужно ли мне играть блюстителя чести и к чему это приведет. Затворницей я сестру оставлять не собирался.

Слегка омраченное настроение мыслями постарался скрыться из глаз. Алкоголь улетучился. И начал замечать признаки усталости. Да и разочарования. Я потерял всякую надежду с кем-нибудь познакомиться.

Тем не менее, какие-то незримые, сладко опьяняющие голоса продолжали петь о том, что веселью не будет конца. От виска и из под мышек потекли прохладные ручейки. Интересно, если кто-нибудь с улицы свежий вошел бы, почуял бы горячий запах тел?

Никто внутри толпы этого не замечал.

Танцевал весь бар. Не хватало места. Танцевали около столов, за столами. Не хватало еще на столах. Я притомился. Присел за один столик. Колени, как два года назад, ныли. Моя страстность прошла вместе с остатками слабого пива. Я осунулся, горя всем телом.

Сквозь черные силуэты проскользнула ко мне сестра.

— Ну ты как, еще не натанцевался? А то я устала. И надоело.

Я искренне согласился.

— Да, Наташ, мне скучно стало. Никого не подцепил. Нечего тут и делать больше.

— Уже не выношу этого хмыря. То за столиком лизаться лез, то потом откровенно звал к нему. Я тебя хочу, я тебя люблю. Гандон. И до того ведет себя пошло, что мне даже стыдно стало: будто я, представь, Орбиту изменяю. Смешно, да? — я усмехнулся, с горечью. — Я еще Орбита чудовищем считала… жаль, мне нормальные парни не попадаются. Этому пришлось даже оплеуху отвесить — никогда так не делала. Да еще мне, пока ты танцевал, пришлось самой шестьсот рупий за пиво заплатить. Как же я себя за слабость презираю.

Подошел запыхавшийся Ману. Мы сказали ему о своем решении. И втроем протиснулись к выходу. Спустились по лестнице. Думаю, не долго уже веселиться толпе, раз ее зачинщик испарился.

На улице между нами двоими и Ману явственно обозначилась брешь. Мы не разговаривали. А молча подозвали дежуривших рикш.

Ману ему что-то напел. И мы сухо попрощались, точно зная, что по своей воле мы его больше не увидим.

На этом гадостный день не закончился. Подвезя нас к району Садар, водила, полагаясь на позднее время, начал нагло задирать цену. На наш спор подпорхнули его помошнички, сумрачные типы, и закивали лбами, мол он прав: двести рупий, ночью — это только друзьям.

— Сто пятьдесят. И так много.

— Нет, двести…

Я вцепился в раму. Неужели всегда все будет сложно в жизни? Неужели всегда нужно драться за свои копейки? Господи!

— Нет уж, не согласен на наши условия, тогда мы будем сидеть здесь, — Наташа сложила руки на груди и надулась. — Прям в кабине. Всю ночь!

Видя ее упертость, мужик сдался и мы ушли восвояси. Видно, Господь услышал мой стон.

Ресепшионист был сонный, но тоже почему-то насмешливый. Как сговорились…

16

Утро. Вставать не хотелось. Я включил ящик. Остановил выбор на глупом реслинге.

— И охота тебе это смотреть? — пробурчала сестра.

Вдруг за окном что-то постучало в стекло. Мы разом оглянулись, лежа на кровати. Острое око птицы заглядывало, рассматривая нас.

— Ястреб прилетел! — изумились мы в один голос. Не решились привстать, дабы не вспугнуть хищника.

Пернатая продолжала сидеть на карнизе и глядеть в комнату.

— Что бы это значило? — прошептала Наташа.

— Знак какой-то, — я пожал плечами. Поднялся на ноги. Птица не шелохнулась.

— Ее Бог послал о чем-то нам рассказать.

Я решился и приблизился к окну. Ястреб походил туда-сюда, помялся. Распрямил широкие крылья.

— Киу! — крикнул он свое небесное послание и вспорхнул.

Мы прильнули щеками к стеклу, плюща носы. Небесное создание кружило над плоскими крышами. А казалось, он продолжает следить краем глаза за нами.

Удивлению не было предела.

— Хм. Разгадка появится скоро, — задумчиво предположила сестра.

Я поверил. Иногда в ней просыпаются тайные силы и она пророчествует. Наследие от предков-знахарей.

Прошло некоторое время. Планов на день не было.

Я облачился в свежую рубашку и холщовые серые брюки. Постучали теперь уже в дверь. Наташа поднялась с постели и зашлепала босыми ногами по кафельному полу открыть.

— Привет, — услышал я стеснительный мягкий мужской голос.

Я посмотрел. Сестра вся зарделась, пропуская высокого молодого индийца в номер. Черные штаны, голубая рубашка с коротким рукавом. Стройное, как молодое деревце, тело. Кожа у него доходила аж до черного. А лицо — просто маковый бутончик.

— Это Ашутош, — объяснила сестра.

Ашутош протянул мне руку. Пожатие было тоже нежным и мягким.

«Сколько ему лет? — подумал я. — Вид неоперившегося цыпленка-подростка.»

— А, да, Наташ, — гость говорил на русском с милейшим оттенком акцента. — Это тебе.

Он вытащил из-подмышки подарочный сверток.

— Спасибо! — глаза ее горели благодарным огнем.

Поспешила развернуть. Это был новый томик Библии с серебрянным тиснением на черном переплете.

— Она на хинди, — Наташа подняла брови.

— Я обещал, — произнес Ашутош.

— Да ты присядь, — предложил я краешек кровати.

Он мило улыбнулся и послушно сел.

— Что вы видели в Дели? — спросил он. — Я могу показать.

И он повел нас кратким путем до автобусной станции вблизи Нью Дели Рэлвей стэйшан. Сразу купили с его помощью билеты до Агры на вечер в департаменте по туризму. Человечек в очках и застиранной рубашке хотел было заартачиться: люди по бизнес визе и по студенческой здесь не обслуживаются, идите в общую очередь. Но смягчился, потому что увидел наши слабые английский и хинди, да и в Индии две недели — зеленые и несмышленые.

— Тике, — махнул рукой и выписал два билета вторым классом.

Ашутош, оказалось, и вправду не знает Дели толком. Из-за страха купил себе билетик за три рупии, чтобы пройти через вокзал на другую сторону. «Вам не надо, вы иностранцы. Если остановят, делайте вид, что ничего не понимаете». А нам и вида делать не надо было. Мы и так ничего не понимали.

Оказавшись возле знакомого уже входа в метро, думали поедем подземкой. Но Ашутош повел нас к автобусной остановке.

— Хочу показать вам самый главный университет в Индии, Джавахарлала Неру, где я учусь.

Кондуктор в автобусе подошел было к нам, но Ашутош подал за нас несколько рупий.

— Ашутош, не надо, мы сами, — неловко попросила Наташа.

Он предупредил ее отказ

— Нет, Наташ, вы мои гости.

Я прекрасно видел, что наш знакомый беден, и, казалось, даже благороден. И от того еще больше не хотелось, чтобы он платил за нас…

Университет Неру был пуст в воскресенье. Все либо отсыпались, либо куда-то выехали. Лишь редкая горстка студентов бродила по обочинам дороги в лесопарке, в котором кое-где возвышались учебные кампусы и общаги.

Побродили. Показал нам возвышенность, с которой просматривалось пол Дели. А затем предложил пообедать в студенческой столовой. Разумеется, мы не удержались от любопытства узнать чем питаются в лучшем вузе страны.

Внутри никто на нас особого внимания не обращал — что значит высшее образование. Да и по словам Ашутоша, здесь немало иностранцев училось. В том числе и из России. Мы сели за столик и через пару минут перед нами оказались подносы с рисом, тушеными овощами, кефиром. Сам он ограничился сухими роти и щепоткой алу гоби. И чтобы совсем унять голод, изрядно увлажнял желудок порциями воды из кувшина общего пользования. Мы так обрадовались кефиру, что попросили еще и вслух помечтали для полного счастья о рыбке. Ашутош и это для нас исполнил. Помимо чашечек с белым дахи оказались и по два кусочка жареной рыбы.

— А ты будешь? — предложила я.

Ашу деликатно отказался, хоть и уверял, что не вегетарианец.

Мы враз слопали по две порции овощей и прочего и, потирая сытый рот, вылезли из-за стола расплачиваться.

— Сколько?

Ашутош снова замотал головой:

— Нисколько. Я пригласил вас сюда, я и за все заплатил. Если бы я к вам приехал в Россию, вы бы меня тоже угощали.

Мы кивнули, но смутились: как-то выглядело, будто он напрашивается уехать из Индии, как нам уже за эти недели успели надоесть многие с улицы: «Помогите нам уехать хоть куда. Мы любим Россию. Лишь бы из этой страны зарубеж». Промолчали. А бедный Ашутош жалобно шуршал в кармане остатками рупий. По глазам его было видно, что после сторупиевого обеда ему придется на несколько дней стать последователем Махатмы Ганди и поститься.

Чтобы скрасить огорчение, решил показать нам свой факультет.

— Правда сегодня классы закрыты и кафедры. Но так посмотрите.

У самого подъезда столкунулись с его преподавателем русского, который при виде нас очень обрадовался.

— Здравствуйте, — заговорил без акцента и запинки. — Я очень рад, что Ашутош — мой самый лучший и способный студент — нашел себе друзей из России. Я сам на днях вернулся с конференции из Москвы. А знаете, нашему университету не хватает книг на русском. Было бы здорово, если бы вы смогли как-то наладить связь с нами и высылать нам книги. Все затраты берет на себя вуз.

Мы пообещали попытаться что-нибудь сделать, хоть и не представляли себе как и что.

Попрощавшись, вошли в мрачное пустое здание с рефлеными окнами без стекол.

— Зимой у вас, наверное, холодно учиться? — поинтересовался я.

— Бывает, но мы привыкли. И одеваемся теплее.

Полазили на веранде, поднялись на крышу. Вдохнули свободный воздух Дели. Охнули красоте. И вернулись вниз, где у самого входа обратили внимание на низкорослые широколистные пальмы.

— Это банановые, — пояснил Ашутош, — но плоды уже студенты оборвали, еще зелеными. Вообще тут почва плохая и студенческие отряды сажают тут и заботятся о растениях особо. Иначе ничего не вырастет. Я тоже вхожу в студенческий совет. Наш профсоюз часто выступает с митингами. Проводим конференции…

И так, слово за слово, он перешел к тому, что он коммунист. Восхищается бывшим СССР: «жаль только, вы не дождались, не дотерпели». И вся его жизнь — это борьба за чьи-то права. Он отказывался от пиццы, кока-колы, от всего буржуазно-разлагающего, а мы наивно полагали, что он следует здоровому образу жизни.

И в таких разговорах дошли до автобусной остановки, где ознакомились еще с парочкой Ашутошевых друзей-однокурсников, таких же, как и он, зажатых, скромных активистов-коммунистов в дешевых штанах и с умными взглядами будущих профессоров лингвистики, как и сам Ашутош –двадцатишестилетний аспирант.

Поехали дальше.

Автобус быстро домчал нас до храма Лотоса. От остановки мы прошли вдоль ограждения. Людей вокруг было много. Я увидел торговца солнечными очками, что разложил свой товар на коробке у дороги. Очки были модные на вид и прямо-таки тянули к себе. Возможно, мне нужно было самоутвердиться, да и глаза слезились от солнца, поэтому я решил купить одни себе.

— Сколько?

— Десять рупий.

Я удивился цене. Торговец — редкий из тысяч, кто не врал иностранцу.

Когда я померял их, сестра пришла в восторг.

— Да, они классно на тебе сидят. Бери.

И я взял.

Народу тьма. Толпы желающих попасть в храм вереницами текли в него. Ашутош купил воды, напоил нас. Мы в какие-то мешки запихали свою обувь и отдали на сохранение. И так и шли босиком по длинным жестким половикам. Я поразился и зауважал Ашутоша, когда он совершенно не по-индийски взял Наташин рюкзак и понес его сам. Она же просто таяла от восторга. Я уже понял, что у нее на уме.

Внутри храма оказался огромный зал, похожий на оперный. Да и внешне он мне напомнил Сиднейский оперный театр. Впереди даже сцена с микрофоном, но никто не выступал. Нас попросили не шуметь и показали на ряды сидений, что подтверждало мысли — это не храм, а концертный зал.

Мы сели на жесткие сиденья и замолкли. Я устремил взор вверх. Купол храма Лотоса увенчивался расходящейся лучами звездой высоко над головами. Хотелось смотреть и смотреть, и не отрываться. Я попытался прислушаться к звуку сердца, послушать что оно пытается нашептать мне, пробиваясь сквозь толстую кожу бушевавших мыслей, чувств, обид, надежд, беспокойств, воспоминаний. Я попытался сделать это, но не смог. Я напомнил сам себе маленького ребенка, дернувшего бессильно веревки, пытаясь сдвинуть привязанный валун с места. Валун не шелохнулся.

Медитация оказалась мне не по силам. Шепот сердца заглох. Лишь слышались еле уловимые постукиванья. Это меня раздражило и чувства обернулись легкой скукой. Почувствовал как спина, шея от откинутой к куполу головы затекли. Да и пятая точка захныкала.

— Ну что, может пойдем? — шепнул сестре.

— Да, — легко и быстро согласилась.

Мы втроем встали и боком, как крабы, покарабкались через пустые сиденья.

Ну а дальше очень скоро мы расстались и Ашутош проводил нас снова на вокзал. Усадил в купе. Когда поезд тронулся, он с тоскливой улыбкой помахал нам и мне это напомнило преданного пса, которого бросают хозяева, навсегда покидающие дом.

Доехали.

Чтобы не прощаться с попутчиками, угостившими нас конфетами, спросили: «Агра ли это?», хотя сами знали ответ.

Агра Кант — самая далекая железнодорожная станция от Кандари.

Сойдя на платформу, нас уже атаковали:

— Хело, сэр! Такси? Йес?

И начали уговаривать на страшные цены. Мы сказали, что нам нужно до Кандари.

— Хандред рупий. Очень далеко! — перекрикивали друг друга.

Мы, еще такие неопытные и неотесанные, и то почуяли обман. Вышли на улицу. Там их кучи этих рикш.

Что нам делать? Ночь. Мы одни. И не хотим ехать за сотню. И настоящих цен не знаем. А если откажемся, не здесь же ночевать. Пешком не дойдешь. Это явно напоминало шантаж. Снова отчаяние овладело нами, но тут мы увидели Тануджу с ее подругами.

Ринулись к ним.

— Тануджа, привет, за сколько вы едите до Кандари? Можно с вами?

— За 50 рупий. Но у нас тесно. Чемоданы.

— Эх, вы! — я устыдил лжецов. — Врать.

Но они стали наглеть и отказываться везти нас. Мы пошли по рядам, оповещая всех заранее: за 50. Насмешки. Театральные взмахи рукой. Один из последних не выдержал и молча поманил следовать за ним к его повозке.

Я помог ему вытащить его драндулетину из ряда остальных, потянув рукой за решетку над колесом. Раздались недовольные возгласы других. Но напрасно. Мы уже мчались по черной Агре, потому что уличные фонари не работали и путь нам освещал только образ очаровательной Тануджи, которую мы, похоже, стали обожать еще больше.

17

Не заходя в общагу, я увидел через дорогу Зафара и направился к нему. Тот развалился на табурете у ворот и трепался как обычно с сикодями, поигрывая их дубинкой.

— Приехали, наконец? — спросил он.

Я не знал как начать.

— Суки они оказались. Мы с ними поругались, — выпалил я без предисловий.

Он привстал в изумленьи, округлив глаза.

— С кем?

Неужели они не доклали ему, какими сволочами мы оказались.

— С телками этими. Юли, Тани, Мадины. Проститутки они. Бабы базарные.

Зафар начал успокаивать.

— Нет, Саш, не надо. Не смотря ни на что нам надо держаться вместе.

— Какой вместе?! — я вскричал. — Ты бы видел как они нас. Ты же вон не стал с нагаленцем дружить.

С этим он согласился. Только качал головой и охал. Тема себя исчерпала. Он не стал вдаваться в подробности. А я повернул к себе.

К моему приходу, оказывается, на нашем этаже прибыло пополнения. Два сухих черных парня. Зафар доложил, что с ними еще две девчонки. Парни немного стеснялись и я не стал приставать к ним с расспросами. Их поселили напротив вьетнамцев. Один был длиннющий и худющий. Похож на джина. А другой маленький, тщедушный, с красивыми живыми глазенками и религиозными наколками на руках. Запястья обмотаны нитками, увешаны браслетиками. Позже узнаю, что он вроде религиозного песнопевца на родине, или брахмин. У него свои последователи, паства ли. Приехали они из какого-то Тринидада. Где это, бог его знает.

День кончился.

Мне хотелось выспаться и я соизволил придти только к нудному Шриваставу. Наташа сообщила мне новость, которую я и так уже знал. А поскольку тринидадка уже ушла, я ее не видел. Да и зачем? Когда я вот-вот заполучу пухленькую суринамку с лицом, как с обложки «Вок».

Наступил обед. И прежде чем бежать к типинам, я предложил прогулятья в Кандари попить соку, отовариться фруктами.

На оживленном перекрестке стояла простенькая тележка, а за ней простодушного вида худой высокий парень с красивым лицом. На таких тележках обычно все дешево.

— Китна? — указали на пожухлые сантры.

Тот засиял.

— Атарах, восемнадцать. Для вас подешевле.

Он сказал, что его зовут Сунил и быстренько пригласил нас в гости. Мы не отказались. Это был лучший вариант, чем идти на скучную грамматику. Тут же он свернул коробки с фруктами, пристроил на тачку и покатил по улице, гордый, что мы идем рядом в его хибару.

— Я знаю Рапип (так он звал Равива) и Кришну, — я не понял про какого Кришну он говорит, но не переспросил. — Я познакомлю вас со своими. Покажу, как я живу. Жаль, что вы не прихватили своих друзей. Рапип уже был у меня в гостях…

Миновали обувную фабрику, не сильно углубляясь в трущобы, и он провел в ворота двухэтажного здания, в котором располагались тесные квартирки-норки бесчисленных семейств.

— Сита, Раму, идите сюда! — звал он своих, верно, родственников.

Событие мирового масштаба. Нас усадили на высокую кровать в утлой комнатушке со старым телевизором и не отстающим от него холодильником. Окружили вниманием и почетом. Неотъемлемо в руки дали по жестяному стакану густой уттарпрадешской воды. Снова мой язык воспротивился. Но жара и добродушие пригласивших заставляли глотать противные глотки. Управившись с водой, стали посипывать принесенный горячий молочный чай с пряностями. Сунил сидел рядышком и все пытался настроить на оживленный разговор.

— Ваша страна она какая? Жаль, я нигде не был. Ничего не видел. Я хочу уехать из Индии.

Каким бизнесом в вашей стране я мог бы заняться? У вас там фрукты продаются? Я мог бы и соком торговать…

Мы сидели жали плечами. Фруктами торговать у нас и азербайджанцев хватает. А соки не пойдут. Выжимать не из чего. Наивный он. Даже жалко.

Улыбка не сползала с его лица. Мешали только полчища комаров, словно Сунил жил в болотине. Чтобы как-то отвлечь нас от страшных насекомых, порезал два яблока, отделив от загнивающих боков. Мы ели эти ароматные, но не сочные дольки. В Агре все яблоки рассыпчатые, мучнистые.

А он продолжал увещевать нас про родню, знакомых и прочее: сестра живет возле Таджа, ее муж — там гид. Сам Сунил в мае будет жениться и мы — почетные гости. Дома в Агре стоят хорошие по сто лакхов. Он живет с младшим братом, который помогает ему торговать. С санстханскими он очень дружит и они все у него покупают фрукты. На днях были выборы. Дуканщик из Кандари победил и стал депутатом. Цены на рис подорожали…

Мы сочувственно кивали и поглядывали на часы. Нас приходили по очереди смотреть его родственники от мала до велика и мы все же решили сходить на грамматику, хоть и без обеда.

Фруктовый торговец проводил нас до дороги и взял с нас клятву не раз еще заглянуть к нему. Я не знал, нравится мне это или порядком надоедает. Когда все хотят с тобой дружить и зовут к себе. Хватит ли времени на себя любимого? И прочее.

День прошел.

Зафар снова засел в одиночку смотреть телевизор и никому не позволял переключать каналы. Повернул ко мне голову, когда заплясала реклама.

— О, Саш, забыл сказать. Зря вы поругались. Мы такой фильмушку в Багване сегодня смотрели. Блин, такие сцены эротические. И чо вы не пошли?

— И чего там интересного было?

Я снова проигнорировал призыв к перемирию.

— Э, такая артистка красивая… Хе-хе, смешно, я с Юлей сел на рикшу. А она ему: Чало, чало. Ой, чуть животик не лопнул… Чало, чало… А Таня, она это…

— Ну а девушка? — я его перебил. — Как там героиня, красивая, говоришь?

Он тут же забыл про Таню. Мне о врагах даже слышать было неприятно.

— О, Саш, она в десять раз класснее, чем мы тогда смотрели, — он и голосом не изменил, что наша компания распалась.

— Да ну, — не поверил я. — Она ведь офигенная была.

— Не, если посмотришь, сам убедишься. И фильм такой — в напряжении держит. И думаешь: чо, чо там дальше? Куда этой Гите Басре до ней…

Зафар, как и я, был помешан на индианках, индийских актрисах. Он был безума от Айшварьи Рай, которая уже стала сниматься в западных фильмах, и уже висела плакатом в его комнате. Он почитал стареющую Джухи Чавлу, не ахти какую Урмилу. Даже преклонялся перед древней стервозной Рекхой. И зачастую мы спорили, чьи красотки красивей. Потому что я предпочитал Табу, Рани Мухерджи, Бхумику Чавлу. Он фыркал как кот, угодивший мордой в таз с мыльной водой.

— Э-э, отстой. Саш, не ужели не видишь какие глаза у Ашваечки?

Как-то мы сидели в его комнате. Ничего не делали. Смотрели в потолок и толковали о жизни.

— О, Саш, хочу индианку увезти с собой, — сказал Зафар. — В Узбекистан.

В душе закопошилось.

— А ты не думаешь, что люди будут шушукаться?

— Да, конечно, будут судачить. На то они и люди — болтать. Ну посплетничают неделю, не

хватит- месяц, месяца мало — три, и этого мало станет — полгода будут говорить. Мало полгода — год, два, три будут говорить. Но перестанут, Саш. Надоест. Люди же, — филосовски пожал плечами.

И мне захотелось обнять товарища как спасибо, что нашел мне такой простой ответ на мое малодушие.

Мне наскучил дурацкий старый фильм с Шаши Капуром и я отправился к себе.

Баджра лежал на животе, листая на хинди Льва Толстого, и по-детски улыбнулся.

— Очень трудно?

— Бахут. Но интересно. Дильтясп.

Я улегся на его манер и принялся проглядывать «Войну и мир». Это даже на русском скучно и непонятно. Я с неохотой пересмотрел стопку книг. Мне тут же надоели дурацкие учебники, что нам продали для занятий, и я попросил на пальцах монаха научить меня тайскому.

Баджара обрадовался как ребенок, чуть не захлопал в ладоши. Я подал ему первый попавшийся лист со стола. Им оказалось письмо предупреждение о наших с Зафаром похождениях на второй день моего приезда. Я улыбнулся недавним воспоминаниям.

Свами тем временем старательно выковыривал — иначе и не назовешь их буквы — тайский алфавит.

Однажды Орбит рассказывал Наташе, что знает тайский, потому что часто ездит в Бангкок за своими делишками. Почему бы и мне не овладеть им.

Я посмотрел на буквы.

— Нет, это очень трудно, — засмеялся я Баджаре.

— Нахи, нахи, — тряс он головой. — Изи, изи, легко.

Ночью мы опять занимались муайтаем на крыше. Так лучше. Без свидетелей.

Когда Зафар видит как мы забавляемся в коридоре, имитируя поединок, он злится и снова ревнует. Поражает его собственничество по отношению ко мне. Как в детском садике: «С ним только я длузу!»

Я обучал тайца теквондо. Он меня тайскому боксу. Зашло далеко за полночь, когда мы вернулись в комнату, оба разгоряченные и облитые потом. Кровь бурлила, а пора было спать. Лежа рядом, Свами показал буддийскую монастырскую медитацию после тренировок. Левая рука на животе, правая на груди. Левая рука на грудь, правая вдоль тела на кровать. Левая вдоль тела, правая на животе. И так, пока глаза не сомкнутся. Замечательное успокоительное средство сердечно-сосудистой.

Я уже видел сны. Витали мандиры и ситары. Черные улыбчивые девчонки. Сунил. То один, то другой…

18

Во вторник приехали армянки. Мне было жутко интересно увидеть их, ибо я, учась на юрфаке, просто умирал по этим заносчивым красоткам с картавым акцентом и черными глазами, модной до вычурности одежой.

И вот они, новенькие, пришли на первый урок. Мы с Зафаром горели от любопытства по новым девчонкам. Одна была здоровенной девкой, но, как мне показалось, красивой. Вторая страшненькая, старенькая и похожа на продавщицу из магазина сельпо. Анна и Гохар, или просто Гоха.

Есть расхожее мнение — толстухи покровительствуют худышкам. И хотя Гоху не назовешь худышкой, ей была уготована роль второго плана. Видно, потому что Анна хоть и была откровенной толстухой, но, повторюсь, с довольно привлекательной мордашкой и волевым высокомерием. Настоящая женщина-амазонка.

— Да она ничего.

— Ну да, та что повыше, — так мы шушукались при Наташе с Зафаром.

— Да вы что!? — возразила она. Питабмор отвернулся к доске писать закорючки девнагари. -Нет же, приглядитесь, у нее бошка большая.

Женское мнение всегда намного строже мужского. Но и правоты нельзя было не признать.

Зафар кивнул.

— Нда, Наташа права. Если приглядеться, то эта армянка страшновата. И башка в натуре большеватая. Ну Наташ, — он артистично умаслил голос. — Все-таки ж чуть-чуть же в ней есть что-то.

В общем, до некоторых пор та нам обоим нравилась. А Наташа волновалась, как бы я от отчаяния не набросился на первую попавшуюся армянку по старой памяти и за неимением чего-то лучшего.

Мы все сразу же познакомились, так как русскоязычность сближала за дальними далями, хотя мы оставались чужими мирами по прежнему там — Россия, Армения…

Дни шли…

Не зная как ездить на рикшах без огромной компании, нам теперь только и оставалось, что пешком бродить по Агре на удивление местных. Солнце палило в глаза. Асфальт раскалился и сделался мягким. Мои сандали приклеивались.

— Куда двинемся? — спросил я сестру.

Она вылезла из-под очков.

— Ну так, как крысы, карту города осваивать наугад. А хочешь, вон видишь вывеска «До Таджа 11 км»? — пойдем туда.

Я присвистнул от такого смелого решения, но идея мне понравилась. Пешком из Кандари. На такое не каждый бы решился.

Вот уже часа два город все ползет и ползет, воздух расползается сизой дымкой. А до цели еще немеренно.

Вот прошли Санджай плейс и Холидей инн. Миновали Сен-Джон колледж и буйный шумный Раджа ки Манди. С каждым новым километром узнавали какие-то здания, вывески, мимо которых некогда проезжали. Знали, что эта дорога ведет прямиком к Садар базару. И если не до Таджа, то до него обязательно нужно добраться.

На пересадочном пункте Сайка Такия, откуда дороги расходятся звездой, ноги начали отваливаться и скрябать дорогу. А на вывеске гласило, что до Таджа осталось шесть километров. Упасть бы на обочину и валятся. На предложения рикш подвезти мы наотрез отказывались. «Нахи чахие. Кхуд — сами».

На широкой проезжей части, рядом с перекрестком, мы с восторгом евреев в пустыне, что плелись за Моисеем, заметили лавочку. Такие обычно стоят на автобусных станциях. Но в Агре нет внутренних автобусов. Мы не преминули плюхнуться. Ноги гудели и в ступнях, и в икрах, и в ляшках. Отдыхали минут двадцать. К нам подсел подозрительный тип с полным пана ртом. Долго присматривался, подсел ближе уже с распросами. Говорил невнятно, со свистом в прорехах между зубами. Как могли отвечали и в итоге решили свалить, сославшись на то, что хинди не понимаем и торопимся.

Вставать не хотелось, но и сидеть дольше было глупо. Пошлепали дальше. По бокам кончился тротуар и дома сменили густые заросли типичных уттарпрадешских кустов.

Вскоре около нас притормозила рикша.

— Садитесь. Куда вам?

Руки в брюки идем дальше.

— Не, мы пешком, гуляем, — даже не поворачивая лица.

— Тадж?

— Да, Тадж, далеко еще? — тут мы сделали непростительную ошибку, спросив рикшу помощи.

— Очень далеко. Вы пешком не дойдете.

Мы и без него начали этого боятся, а тут его предостережения.

— Так садитесь. Я ваз довезу.

— Сколько?

— Договоримся.

— Так сколько?

— Бесплатно.

Что за праздник, или розыгрыш? Решили поймать на слове.

— Неужели правда? — запрыгивая в кабину.

Ломая английский с хинди мы так общались. Он уверенно куда-то гнал, предположительно в Тадж.

— Я могу так сделать, что вы пойдете в Тадж Махал бесплатно. Но при одном условии, договорились?

Мы внимательно слушали.

— Нужно посетить два-три магазина. Покупать не обязательно. Просто походите, посмотрите. Если что понравится, покупайте. Но не обязательно. У меня сын гид в Тадже и знает лазейку.

— Все понятно, — пошептались мы. — Надо сыграть клиентов. А ему дадут комиссию.

Через некоторое время он остановился и сбегал в ближайшую лавку. Принес две холодные с ручейками на боках бутылки с водой. Это нас подкупило. Приятная влага освежила глотку и сподвигло помочь этому человеку. В конце концов, мы проветрится пошли, не так ли. Все же разнообразие. А тем более в Тадж бесплатно.

Первый магазин был ювелирный. Салончик небольшой. С витриной, в коей нашпиговано серег и колец, и просто камней немерено. Мы сели на табуреты как в барах. Продавцы подобострастно выложили товар. Мы долго примеривались и все не знали как уйти.

Торговец, бородатый плотный мужик, объяснял, что это вот аметист, это рубин, малахит.

— А вот этот камень продается только в Агре и нигде больше в мире, — говорил он. -Звездный. Видите, если направить свет, то появляется посередине как бы звезда. А есть еще лучше. Есть камни, где сразу несколько звезд. Это настоящий. Видите, звезды переливаются. А на фальшивом камне дельцы просто выпиливают крестик и покрывают лаком.

Я шепнул Наташе.

— Похоже, скоро мы начнем разбираться в камнях, как заправские ювелиры.

Я сидел рассматривал кольца. Золотые, серебрянные печатки. Как вдруг вошли иностранцы в шортах и с видеокамерами на шее. Мы тут же рванулись, попрощались и вернулись к своей рикше. Али встретил нас сложа руки.

— Что нибудь купили? — спросил он с надеждой и немного строго.

Мы мотнули головами.

Следующий магазин был куда как шикарнее и больше. Располагался на возвышении со своим подъездом.

— Тут пробудьте минут пятнадцать, — попросил Али.

Внутри работали кондиционеры. Настоящий хэндикрафт бутик. Тут продавались всевозможные побрякушки, камни, платки, мраморные слоники, чашки, вазы. Кроме нас тут были еще иностранцы. Атмосфера не такая приставучая. Здесь мы впервые потрогали кашмирские шали. Даже я, чуждый болезни по тряпкам, не удержался от восторженного возгласа. Так ткань была нежна и мягка. Удивительное ощущение. Словно гладишь не совокупность тонких ниток, а щеку томной красавицы.

— Посмотри сколько стоит, — спросила сестра.

Я повернул этикетку.

— Двести пятьдесят рупий.

— Дорого. Когда поедем в Кашмир — там подешевке купим.

— В Кашмире дороже, — буркнул продавец, положив руки за спину.

Мы не поверили.

Отсчитав по часам на телефоне пятнадцать минут, мы благополучно вышли вон.

И опять рикша спросил, не купили ли мы что себе. Он явно не ожидал встретить таких жадных и упорных иностранцев.

— Тут не говорите, что вы из санстхана и хинди знаете.

Третий хэндикрафт дукан находился в подвале. Мы спустились вниз. Улыбчивый мужик с внушительным животом провел нас внутрь, распрашивая откуда мы, как нам Индия.

— А вот это станок, — он показал рукой. — На нем делают лучшие в Индии ковры.

По его команде человек уселся за станок и начал нанизать твердые нитки, прихлопывая их какой-то чуркой.

— Вот так трудятся ремесленники. Пройдемте дальше. Вы что-нибудь хотите? Чай, воду, колдринкс, может бир?

Мы пожали плечами и решились:

— Воду. Вотер.

— Водку? — послышалось ему наше английское, он аж подпрыгнул.

— Нет, не водку, а воду.

Мужик успокоился и послал мальчишку на побегушках за питьем.

Он был подозрительно щедр. Мы согласились на воду, получив новые две бутылки. Он долго водил нас по залам, показывая разные ковры, и все следил за выражениями наших лиц, на каком предмете обнаружится интерес.

— Ну какой ковер вам нравится? — настойчиво спрашивал он. В нем уже сквозило нетерпение.

Я же уже вошел в роль богатенького и привередливого иностранца. Кривил лицо, склонял голову набок, как если бы приценивался. Тыкал пальцем показать то или это, а потом снова мотал головой. Мол, все хорошо, а вот того самого что-то не вижу.

— Хорошо, пройдемте в другой зал.

И мы вновь попали в ювелирный. Я снова смотрел печатки. Он показывал Наташе бусы, серьги. Я спрашивал показать огромный алмаз с голубиное яйцо. Он недоверчиво сказал, что это дорого стоит и для любителей коллекционировать. Снова расписывал звездный камень. Казал рубины, аметисты, жемчуга. Все это начало уже рябить перед глазами. Мы начали подумывать как бы убраться. Решение как всегда не приходило и мы надеялись на некое проявление свыше. Когда и его не последовало, пришлось честно сказать, что выставка произвела неизгладимое впечатление. Но нам пора идти. Если что, подумаем. Он отчаянно удерживал чуть не за руку, и под конец снизошел до «купите хоть платок шелковый, утираться». Мы оценили его шутку улыбками и поднялись наверх.

Али ничего нас не спросил, увидев ответ на наших лицах. Таким образом, мы побывали еще в нескольких магазинах. В глазах калейдоскопами прыгали блики драгоценных камней. На языке вертелись всевозможные названия, и, казалось, я сейчас начну сам всем рассказывать про караты и всякие черты каждого камня.

В одном магазине нас спросили из Кендрия ли Санстхана мы и умеем ли говорить на хинди. Мы отчаянно замотали головами, боясь как бы нас вместе с Али не раскусили и не уличили в заговоре.

Уже темнело. Мы давно поняли, что в Тадж нам сегодня не попасть. И все это были байки Али. Он завез нас в какие-то лабиринты. Остановился перед крыльцом опрятного домика.

— А здесь к нам приставят ножик и скажут: Пока не купите, не выпустим.

Сестра нервно и устало хмыкнула. Как и мне, ей это уж порядком осточертело, но сказать Али простое слово «Хватит» сил не было еще больше.

Здесь жила семья, она же торговала ювелирными украшениями.

Я с дельным видом нанизывал на пальцы уродливо огромные перстни и кольца. Наташа отказывалась, говорила, что ей кольца мешают. Ей приносили серьги, браслеты. Она все это мерила. Отказывать за целый день мы научились. Если даже и не комфортно, но, сказав пятьдесят раз «нет», скажешь и пятьдесят первый.

Мы опять попили чаю, не опасаясь яда или снотворного, так как они нас считают потенциальными клиентами. А после вежливо откланялись. Их лица помрачнели, прощальные слова говорились сквозь зубы. А на наших устах сквозила лишь добродушная улыбка мучеников.

— Ну может в следующий раз? — с надеждой спросил молодой парень и протянул свою визитку.

— Да, возможно, — отвечал я, рассматривая и вертя крохотный прямоугольник с изображением громоздких висячий серег.

Мы сели в кабину.

— Давай отвози нас домой, Али. Поздно.

Он кивнул и завел двигатель. День был потерян безвозвратно.

19

Покупка симкарт оказалось делом волокитным. Сначала час торчали в кабинете усатого Хариша, ожидая справку разрешение. Потом в Кандари в лавке у неприятного молодого скользкого мужика, где в перемешку продавались и диски, и печенье, и телефоны, и тетрадки. Заполняли анкеты в окружении толпы любопытных, дышавших в шею, распрашивали какой оператор лучше и дешевле связь. Затем ему не понравилась моя фотка и он отослал нас куда угодно фотографироваться. Потом у прохожих спрашивали ближайший фотоателье. Затем очередь в фотоателье и снова я придрался к глазеющим парням: «Чего надо?» -«Ничего». Ждали час, когда мгновенные фото будут готовы. И уже наконец-то добрались до салона связи, в котором любопытствующие так и не разошлись, поджидая нас, чтобы начать учить. как пользоваться новой симкартой.

Решив заново испытать судьбу и найти себе интересную компанию, мы сошлись с утра у фонтана с суринамцами: Ниша с сестрой, Динеш Рамдин, толстый грушеобразный брахмин с косичкой, тощий меланхоличный Ракеш; с тринидадкой Сенди — прямо-таки девушка кинконг из племени людоедов, с которой мы не обмолвились ни словом; и предложили им всем показать берег Ямуны. К нам прицепилась и Гоха.

Обрадованные покупкой симкарты, послали Нише сообщение выходить во двор, где собираемся идти на прогулку.

Страсть как хотелось понравиться Нише в этой маленькой прогулке к Ямуне. Нам же с сестрой понравилось. Может и этой красивой иноземке понравится моя любимая речка.

Так я произведу на нее впечатление и отобью у Зафара.

Но когда мы вышли на берег, уже слышались стоны недовольства, оханья. Тут и мусорно, и дурно воняет. Всю дорогу от санстхана я шел с ней рядом, с этой пышечкой, и старался ее разговорить. Да только не на чем. К языкам я был до сих пор туг. Когда говорила она, я ни черта не понимал. Она повторяла — тот же результат. Комбинация из пяти слов не самый удачный способ обворожить красотку. Как же мне не хотелось проигрывать узбеку, но мной овладевало тихое отчаяние. Она станет его подружкой. А то и женой…

И вот мы шли по влажному грязному песку. Солнце припекало в спину и я смотрел на наши тени. Уродливые и смешные. Я снял сандалии и понес в руке. Подбежали пацанята, заплясали вокруг нас.

— О, вы откуда? Куда? Гулять? Тут?

За всех отвечали Ниша с Рамдином. У этого Рамдина голосок тоненький и мягонький, непропорционально весу. Как у евнуха. По виду и не скажешь, что полицейским работает.

Лодочник очень обрадовался, что я сдержал обещание привести своих друзей и помочь ему подзаработать. На борт я помогал Нише залезть. Я ухаживал за ней. Уже на борту я не отпустил ее руки. Она не глядя освободилась. И это резко ударило меня по самолюбию. Но я выкинул это быстро насколько мог, главное заполучить ее.

«Что ты видишь в моих глазах?» спросила она Зафара. Даже тут она постоянно вспоминала его. Неужели он лучше меня? Меня бесило, что все же она его предпочитает. И он наплел ей про море и звезды вместе с бездной, после чего она уже ни на кого, кроме него, и не смотрела. Ну разве лишь на меня, как на бонус к Зафару.

Наташа смотрела на нас сзади.

Ей казалось, что я шел с Нишей как с инвалидкой: она постоянно оступалась и шаталась, а я ее подхватывал. Гоха похихикивала и казала на нас пальцем: че, она ему нравится?

— Они с Зафаром соперничают из-за нее. Ну что ж — она красивая.

Гоха кивнула.

— Да, очень. Лицо такое. Глаза большие. Только как они будут общатся? У нее такой непонятный хинди. Я ни слова не разберу.

Моя очередь кивать, но я лишь слушал краем уха.

— Ну мы только приехали. Еще освоим язык…

— А мне он нафиг вообще не нужен. Я сюда приехала путешествовать и английский изучать.

Я промолчал. У меня были свои взгляды на хинди.

Посудина мягко скользила по водной глади. Кажется, я бы несколько дней вот так полз по реке и задумчиво, не шелохнясь, сидел бы и смотрел в воду и на кромку берега.

— Сколько там глубина? — спросил кто-то из наших.

Лодочник хехекнул и воткнул шест на середине реки. Он держал палку за остаток.

— Ну как? Нормально?

Уйдешь с головой и не заметят.

А вода черная. Волны неторопливые и еле заметные. Солнце приобретало оранжевый оттенок.

Посудина боднула песок. Мы на том берегу. Крутой, песчано-сыпучий. Я снова помогаю Нише выбраться. Это все поводы трогать ее. «Чем чаще и чем быстрее ты начнешь ее трогать, тем быстрее ты доберешься до ее трусиков,» — учили умные книги соблазнителей.

Потом мы взбирались на берег. Ноги зарывались в песок. Ползли чуть не на карачках. Я изо всех сил пытался втащить красавицу-кубышку, испачкал ей джинсы. Она хохотала. Ниша оказалась тяжелее, чем рассчитывали мои бицепсы. Даже с помощью Минакши втянуть ее оказалось делом нелегким.

Резко от края начинались широкие поля. Вдалеке виднелась деревушка. Мне хотелось сходить туда. Я предложил всем:

— Сходим?

— Алекс, это далеко. Да и змеи.

Я и забыл про них. Может и опасно.

Подошли к согбенной крестьянке.

— Что вы сажаете, уважаемая?

Лучисто улыбается морщинистое лицо.

— Сезам. Чтоб класть его в булки. Знаете?

— Конечно.

Мы начали щелкать и кидать в рот чуть горьковатый дорогой продукт. Чудо, если когда-нибудь им наешься вдоволь. Соскрябываешь с магазинной булки зубом семечку. И мало. А тут целое поле. Я еле удержался, чтобы не насыпать себе в карманы. Не подумают ли, что ворую или наглею.

Недолго побродили по краю поля и вернулись к лодочнику.

Снова переплыли берег. Прошли вверх по Ямуне с сотню метров и вылезли в город у вонючей, обгаженной свежими фекалиями помойки. Сквозь нее вилась тропа.

— Фу, — суринамцы зажимали носы, жеманясь, словно в Латинской Америке им никогда такое не встречалось.

Тут же у дороги делал свое бесстыдное дело грязно одетый парень, сидя на корточках. Ниша повернулась к нам прокомментировать. Наташа с Гохар переглянулись и только с пятой попытки поняли, о чем речь. Ниша фыркнула:

— Вы совсем хинди не понимаете, хм, — и перестала вообще обращать на них внимание. Даже когда они пытались о чем-то с ней заговорить, она небрежно, как от мух, отмахивалась. Гоха ничего, а сестру заело и уважение к Нише разом снизошло на нет. Ну мало ли кто чего в жизни не знает?! Задавака и только.

— Пусть Саша и заполучит ее в подружки, но лучше б не женился: с такой намаешься, — читал ее мысли.

Я сделал суровый непроницаемый вид, хотя ее пренебрежение ко мне выходило за всякие рамки. Ну ладно, сведу их в GYM. Пусть посмотрит какой я супергерой, не как этот тщедушный тонкорукий Зафар. А там займусь железяками, а они, ступайте-ка до санстхана назад, мните ноги. Я и хинди не знаю, и в гадкое место завел, и жарко ей, и далеко, и скучно. Фыфа! Месть, конечно, детская, но приятно сосало под ложечкой.

Я сел под штангу и начал качаться. Передо мной в зеркале отражается потный малый с раздраженным видом, пихающий железные блины.

— Алекс, сюда Зафар ходит? — спрашивает Ниша. Чтобы позлить меня — я знаю. Чтобы показать, что она предпочитает его — я знаю. Ходит ли сюда Зафар? А то по нему не видно…

— Нет, — сухо ответил и добавил ко всем: — Вы все можете идти. Назад в санстхан. Я здесь до вечера.

Они ушли, а мне стало горько. И чем горше было, тем больше блинов я взваливал на себя. Тем сильнее вздымалась грудь от сбившегося дыхания. Я не раз проверял, что обливание потом проветривает мозги.

И так я со злости насадил блинов, что в пустой качалке тяжеленная штанга надавила мне на грудь, и я еще больше вспотел от страха: спасите, освободите меня кто-нибудь, дайте вылезти… Как солдат в окопе.

Да, не сухонький же администратор-старичок мне в помощь, который к тому же наверняка где-нибудь в углу уснул.

Еле-еле перекатил железяку по всему телу до паха, а потом, кряхтя, приподнялся и чудом вылез из-под нее.

Ниша прокляла, не иначе!

Придя в общагу в полном одиночестве скинул мокрую футболку. В коридоре слышал голос Рамдина, который рассказывал шриланцам, как плохо они сегодня погуляли на грязной речке, куда их затащил Алекс…

Зафар, злобный, обхватил самого себя скукоженного, сидел в тивируме и экспансировал старый телек, манипулируя спичкой вместо переключателя. Решил составить ему компанию.

— О, бля, телек ебучий, не могли нормальный поставить! Козлы! Чуваки! Ой, Саш, бля, идите кто-нибудь спрашивайте новый, а? Я уже задолбался с ними ругаться… — замахнулся в телескоп. — У, я его… А ты где был, Саш? С Нишечкой ходил, да? — голос резко елейный. — И чего там было? Ну давай, колись, рассказывай, — спичка-пульт в зубах.

Я махнул рукой:

— Да дурында какая-то. Все ей плохо: скучно, жарко, грязно. Говорить не о чем.

— Ну ты просто не умеешь с девушками разговаривать. Они любят всякую хуйню слушать. Помнишь, как я ей втирал, что ее глаза бездна и я в них утону. Повелась. А чего там особенного. Баба как баба. Толстоватая. Я раньше думал, индианочки как она, они какие-то особенные. К ним нужно по особому. Ни хуя. Обычные телки. Также глазами стреляют. Так же ведутся. Ее в кровать затащить три минуты. Скажи только некуда. Что я ее в общагу притащу? Прикинь, сразу все прибегут, и вардан этот крашеный, и сикоди с винтовками. Ой, я как вспомню, как в тот раз после драки за нами приходили… Козлы ебаные!.. Нишечка, епты…

Я завидуще кивал. Мне бы столько уверенности, что я какую-нибудь Нишу затощу за три минуты. А Зафар уж забыл о ней и расхваливал некую красотку, которую встретил в обед на Садаре в магазине, куда ездил с нашими врагами.

— Ой! Она лучше Ниши в сто раз. И стройная такая. Она с матерью была. Я не выдержал и говорю: «У вас дочка очень красивая!» они «спасибо» и стали меня расспрашивать откуда я хинди хорошо знаю. Ой, Саш, знаешь, еще немного и они бы меня к себе домой пригласили. Но мы ушли и им пора было. Телефон мне свой дали, а откуда я им позвоню, у меня ж нет телефона.

Мы вздохнули.

Я, что Зафар такой дурак, упускает то, что легко дается в руки, а у меня нет таких золотых возможностей.

Он, что стыдится у родителей спросить выслать ему немножечко денег. Они богатые, а он гордый тридцатилений бездельник.

Снова вздох. Перемена настроения и темы.

Он тянется в холодильник украдкой.

— Ой, Саш, что-то я хавать захотел… как это по-русски? О — с горя.

Вытягивает шею в коридор.

— Следи, не идет никто, а то нехорошо это. Как крысы, блин. Они нам доверяют…

— Да ладно, — во мне заиграло озорство. — Если чуток чужое взять, никто не заметит.

И мы, как два преступника, шарим по полкам.

— Ой, Саш. Чье-то маслице. Ну-ка ну-ка…

Вилкой, им же спрятанной в тивируме на всякий случай, нам обоим мажет чье-то сливочное масло — в Индии оно всегда соленое, но нахаляву можно: мажет его на чей-то белый хлеб.

Чавкаем и украдкой поглядываем в коридор.

— Ой, Саш, а что это за консервочка? Ой, бля, они бля, богатенькие, пусть делятся, да? Ее бы еще с маслицем, да жалко заметят.

— Это рыба в томатном соусе. Где, интересно, купили?

— Ой, нет. Ее мало. Будет заметно. Ой, жалко.

Слышны чьи-то шлепанцы. В панике хлопаем холодильной дверцей и напряженно уставляемся в телевизионные страсти из-за великой любви и ненавистных предателей и негодяев в обрамлении пожелтевшей кинопленки семидесятых.

Появляется Ракита. Как всегда с белоснежной кудрявой улыбкой достает из морозильника бутыль воды. Делает глоток и уходит.

Мы смеемся до упаду. Хватаемся за животы и катаемся по кровати, дрыгая ножками.

А вот и уже несут типины с ужином…

У фонтана мы с сестрой позвонили наконец-то маме с бабушкой и чуть не расплакались. Разлука, тоска… Зафар стоял рядом и сочувственно шмыгал носом. У самого глаза блестели. В расчувствованьи решили звякнуть и папашке. А в ответ оглушительное: «Чего звоните? Чего надо?»

Мы знали, что Орбит сейчас гостит у него, что они без нас взяли в банке кредит на шестнадцать тысяч долларов. Денег у них сейчас немеренно. Конечно, зачем дети позвонят? Только выцыганить у папочки денежки. Плохо ж он о нас думает. Хотя у нас с ним и семьи-то никогда не было, и до развода, и после. Самое последнее напутствие от отца перед отлетом было: « Не дам вам ни копейки. Вот у Ари просите, пусть он дает. И вообще у него учитесь, как жить надо. Нет денег своих — голодуйте.»

И мы просто по телефону сухо рассказали, что у нас все хорошо, все нравится. Если хочет, пусть звонит по этому номеру.

Девять часов. Удар в медный таз. Всем по постелям. А эти прошмандовки после ругани перестали тусить у фонтана. А то я переживал, что Зафар заставит с ними стоять.

По дороге с балды спросил узбека:

— Зафар, а ты служил в армии?

Ответ его был спокойным.

— Нет. Мне повезло. Когда меня и еще пацанов привезли, вот только-только и ее отменили.

Странно — отменили? Никогда не слышал, чтоб в Узбекистане отменяли армии. Кто же границы охранять будет?

Закралось подозрение, что он что-то скрывает. Мне, конечно, так и не удалось узнать правду. Хотя, может, это и была правда. Просто Зафар мне напоминал иной раз персонажа Мураками — Хосе Фернандеса, гея, умирающего и сходящего с ума в последней стадии СПИДа, несчастного из-за службы в американской армии. Ведь Зафар тоже открылся, что сходил с ума. Его держали в лечебнице. Но я так и не понял от чего это случилось с ним. Не укладывалось в голове, что в Узбекистане взяли вот так просто и отменили службу в армии. И вообще там армии нет. Хосе Мураками пришлось отслужить и эти годы стали самыми несчатсными в его жизни. Понятно, что произошло с ним. И он отказался от этих воспоминаний, вычеркнул их, рассказывая небылицы про свои работы с Нуриевым и Плесецкой в балете на протяжении всех лет. Так и Зафар. В свои тридцать лет он признавался в страхах насилия. Был сумасшедшим и словно бы вычеркивал кусок жизни. И при том тоже танцор.

Но я больше не стал вдаваться в расспросы, не стал допекать узбека. Может он говорил правду.

20

Итак, я снова стал свободным и холостым патроном. У меня не было подружки. Я сидел на уроке словесности и в молчании раскачивался на стуле позади всех. Разглядывал гаитянскую прическу паклей словака Ондрея, что приехал с подружкой Миркой пару дней назад.

Я ткнул его карандашом в спину. Он понимал русский, но отвечал на английском, потому что я не понимал словацкий.

— Ондрей, ты как волосы моешь?

Они с Миркой обернулись, смеясь.

— А я их на ночь в ведро замачиваю, а потом до занятий утром высыхают.

Мы залились смехом. Хихикнула и крохотная загорелая девчушка сбоку. Когда она хихикнула, я только тогда ее заметил. Откуда она…