Бесплатный фрагмент - Горизонталь

Посвящается всем своим на районе.

В данной книге содержатся сцены употребления наркотических средств.

Помните, что наркотические средства вредят вашему здоровью, а также приобретение, хранение, перевозка, изготовление, переработка наркотических средств грозит уголовной ответственностью согласно законодательства Российской Федерации.

Пролог

Этот город — страшная сила. Этот город перемалывает людей. Одни бегут, другие выживают. Именно выживают, ибо жизни здесь не было, нет и не будет. Унылые люди, словно призраки, болтающиеся по пустынным улицам. Хтонь. Нищета. Пьянство. Наркомания. И вера в небожителей, что сделают их жизнь лучше. Не сделают, но они верят, словно наивные бедные дети, мечтающие о чем-то недостижимом. О торте за витриной кондитерского магазина. С кремом и безе внутри. Никогда не попробовав, чадо выдумывает себе этот иллюзорный вкус от выделяющейся густой слюны. Зачем? Почему? Кто ж его знает? Этот город умирал давно. С падением плановой экономики сгинули заводы и комбинаты, оставив в памяти людей лишь былое величие. Цеха разворовывались. Тащили все. Абсолютно. Голодным надо ж было что-то есть. Преступность росла. Чиновники лишь отбывали номер, докладывая вышестоящим то, что те хотели услышать. Так и жили в сказке про толстого боярина и Иванушку-дурачка. Все, кто мог, уже сбежали, а оставшиеся были вынуждены влачить свое жалкое существование. День за днем, неделя за неделей и так далее. Мизерные зарплаты в постоянно открывающихся и закрывающихся магазинчиках. Одним они продавали, у других покупали. А если не можешь купить, бери кредит и покупай. А как отдавать? Да никак. Нечего ж взять с голытьбы. Так и жили всю жизнь в долг. Всю жизнь в мечтах. Всю жизнь на гроши. Не нравится? Вали отсюда, предатель! Остался? Не ной! Надо еще немного потерпеть — и вот-вот все будет!

Носил сей населенный пункт романтичное название Белосветск или Белск на местный манер. Белый свет жил тут только в метафорах местных творцов. Были они там. А как не быть-то, когда такая благодать для творчества. Прям мечта для писателя. Что ни история, то драма! У кого криминальная, у кого семейная, а особо удачливые ловят джекпот.

История эта о зрячих слепцах, что так и бросили жить, только покинув роддом.

Глава 1

За Санёчком Кольцовым громыхнули облезлые ворота исправительного учреждения, где он отбывал последние два года своей жизни. Попал он туда, как в классическом советском фильме, по схеме «украл, выпил — в тюрьму!».

Похмельная ломка требовала исцеления, вот и ломанул с корешем холодильник у ларька на остановке. Пивка попили знатно тогда, но к вечеру за ним пришли. Так, мол, и так, тебя видели! Все дела! Санёчек в отказ! Но торгашка признала! Лярва! Кореша он не сдал, ибо не по-пацански сие, отчего, как бравое жулье, отправился за решетку. Не далече! Тут в Белосветске! Здесь тюрьма — явление обыденное, ибо одни уже сидели, другие сидят, третьи готовятся, а все остальные их охраняют. Такой вот круговорот белосветчан в природе. У них даже мэр сидит, правда, уже бывший. Да и новый если заедет, никто особо не удивится. Когда пред ликом босоты, хоть и наряженного в костюмчик с красным галстуком, ларчик с сокровищами открывается, то удержаться сложно. Хочется ж и икорки столовой ложкой поесть, коньяк подороже попить, да девиц фигуристых потискать. Гуляй, рванина, от рубля и выше… Жизненная линия остальных местных мужиков шла примерно по маршруту: школа — ПТУ — возможно, техникум или даже институт — армия — тюрьма (у кого-то не раз) — воля — выживание — и смерть. Никто не жаловался, ибо так принято. Здесь было всего три занятия: пить, торчать и умирать.

Санёчек играл падающими на костяшки пальцев каплями дождя, что добавляли насыщенности выбитым синеватыми чернилами буквам «С», «А», «Н», «Я».

— Ха! — вдруг заржал Санёчек, ибо понял, что стоит по эту сторону забора и волен делать все, что ему заблагорассудится, главное, снова не попасться, отчего исполнил танцевально-блатной пируэт со взмахами рук, ударом по пятке и хлопаньем в ладоши. — Ну, пока, одичалые!

Кольцов сделал пару шагов, но затормозил свое тело, обратив внимание на отражение в луже. В грязной воде он увидел сухого крепкого пацана. Делать на зоне особо было нечего, отчего он постоянно таскал железо. Массы, конечно, на казенных харчах не наберешь, зато рельеф получишь запросто. Козырнув пред самим собой бицухой, которая натянула рукав ветровки, Санёчек смачно цыкнул, взволновав водную гладь.

Раздался сигнал подкатывающего старого корыта, именуемого «жигулями» пятой модели, сотворенного еще при Брежневе и допиленного при Путине, кругом катанного, на пузо уложенного и калашом во все заднее стекло венчаного. Из колонок во всю ивановскую орал некий сеньор, испытывающий острую необходимость в блатном телефоне, часах на руку и перемещении своей пятой точки с «Лады» на «Cruiser Prado». Веяние времени, так сказать. Губа ж не дура. Из окошка вылезла фиксатая морда Кузьмы Гусева.

— Передай Майклу, что это был только бизнес. Я всегда любил его, — он частенько цитировал «Крестного отца» к месту и не к месту.

— Здорова, братишка! — Санёчек упал на переднее сиденье, по-братски пожав руку и приобняв своего лепшего кореша.

— Здорова, братишка! Ну че, арестант Кольцов, вольному — воля?

— Спасенному рай! — недовольно ответил только что освобожденный. — Ты где там шлялся? Загодя приехать не мог? Жду тебя тут! А я, между прочим, срок за тебя мотал, понял?

— Да ладно ты, братишка, не пыли. Приготовлениями занимался. Банька, самогоночка, телочки! Все по высшему разряду для дорогого друга.

— А че стоим? Погнали.

— Ну кто стоит, а кто и сидит.

— Сплюнь.

— Точняк. Помчали!

— Гони коней! Страх бабу как хочу. Точно бабы будут?

Кузьма лишь ухмылисто кивнул, а затем газанул так, что земля, вырвавшаяся из-под колес, перелетела через ворота колонии. Оттуда аж выбежал страж и помахал рукой. Санёчек ответил ему уважительной комбинацией из среднего пальца и кулака, высунутой из окна.

— Есть там одна! Вика-Вика-Виктория! Шик вообще! Сам пробовал, — тараторил Кузьма.

— Ты че, охренел? Поматросил и бросил, а теперь мне второй сорт скинул?

— А тебе чего, девственницу подавай?

— А че бы и нет?

— Где ж ее в Белске-то найти? — захохотал Кузьма. — Молодежь нынче пошла такая. Это в наши годы девки целку берегли…

— Не у всех вышло! — заржал и Кольцов.

— Ну многие старались по крайней мере. А сейчас чего? Только сиськи расти начали, и все — начался поиск, куда бы заскочить да повертеться. Блядство процветает, никакой морали! — на серьезных щах вещал Гусёк, а потом снова заржал, не выдержав.

Кузьма восторгался своей способностью охмурять женщин. Типичный ловелас с понтами. Периодически он знатно привирал как о количестве побежденных сердец, так и о лишних сантиметрах, что прибавлял к своему детородному органу. Все свои знали об этой особенности его личности, и уже никто не обращал внимания.

— Не понравится если Вика, новую найдем! Проблема, че ль? Пединститут рулит! Малый мой обещался кого-то привести.

— Микулай уж по бабам ходок?

— А то! Мы, Гусевы, ого-го! Ни одна педовская девка перед нами не устоит.

— Так же хорошеньких набирают?

— Есте-е-е-ественно. Со всей округи нагнали первокурсниц. Уф! Кровь с молоком.

— Мож, сразу в пед?

— На Вику посмотришь — уходить не захочешь. Бойкая знаешь какая?

— А сам чего ушел?

— Умная больно. Поначиталась там книжек. Принцессой себя возомнила. И так же хочет. А со мной не забалуешь! Оно мне надо?

— А мне надо?

— Усмиришь кобылку, а там видно будет. Чемодан. Такси. Вокзал. Никогда не поздно.

— Да легко. Мчи меня уже к этой ретивой. Дам я ей принца, ага. Ишь, чего придумала. Откуда ж им тут взяться-то? Графьев-то уж лет как сто нет. Еще после революции всех на вилы посадили. Мне дед рассказывал, когда живой был.

— И правильно! Нечего этим буржуям на простом люде наживаться. Мэра посадили, слыхал?

— Я не на Луне вообще-то был.

— Ну мало ли. Так вот, сейчас до хрена таких развелось.

— Как мэр?

— Да баб этих, которым принц нужен. Чем смазливее мордашка, тем туже кошелек просит.

— Я бы вообще все эти институты позакрывал, чтобы не было этих умниц. Дело бабы — рожать и вести хозяйство. На кой ей эти умные книжки? Мужик в доме должен быть главным. Как сказал, так и будет.

— Ну ты не пыли. Пед закроют если, то и студенточки все разъедутся. Чутка-то оставить надо. Пока молодые, их и потараканить можно несмышленых. Симпотные ж потом в Москву уезжают за своими олигархами. Одни страшилища остаются.

— Вика тоже страшилище? — насупил брови Санёчек.

— Да ж разве я своему лепшему корешу страшную бабу подгоню? Норм она.

— А чего не уехала?

— Так батя у нее из буржуев, со шмотками магазин в центре, она там, кстати, и работает торгашкой.

— А на кой училась в педе, если торгашкой стала?

— Да я почем знаю, чего пристал как банный лист к жопе? Приедем, сам у нее и просишь.

— Тоже надо рвать отседа! — почесал свою лысую голову Санёчек. — В Москву! В Москве сейчас все бабки. Общался с одним. Такие вещи рассказывал. Москва — сила! Там жизнь! А тут… Э-э-э-эх! — он цыкнул через щербинку в зубах в окно. — Что это за жизнь такая: если у тебя магаз со шмотками, то ты уже буржуй? Жалкий коммерс и все! В Москву надо рвать, я тебе говорю, чтоб мимо Кремля на «гелике» рассекать да с телками дойными по кабакам шарахаться.

— Не люблю Москву! Сраный человейник! Все бегут куда-то. Опаздывают, че ль? И цены там, как по курсу золота. Вот у нас другое дело. Конь мой верный подо мной, — Кузьма погладил руль, — сэм дешевый, а баба всегда найдется. Да и работенка по наши светлые головы: хочешь — в охрану иди, хочешь — грузчиком, выбор есть всегда.

— Дурка, — захохотал Санёчек, — а ты в Москве-то был хоть раз?

— По телику видел, не понравилось!

— Не знаешь, а уже не любишь.

— Слы-ы-ы-ышь, я-то хоть по телику видел, а тебе вообще какой-то хлыщ пурги намел. У кого еще правда, а?

— Ты че, епт, — Санёчек замахнулся на Кузьму, — попутал, шоль? Я за тебя срок мотал, а ты тут тявкать на меня вздумал?

— Да все-все, не пыли! Чего ты по серьезке-то? Я ж по приколу!

«Жигуль» с ручником зашел в поворот частного сектора, распугав всех гусей, и тормознул у обшарпанных зеленых ворот с советской звездой. Рядом стоял красный «Иж» с люлькой.

— Малой уж тут.

— Это ему сколько уже?

— Девятнадцать.

— Вырос, шоль, шкет?

— Ага, зазнается только иногда, воспитывать надо, но я воспитываю. Батя ж у нас редкий гость.

— У тебя он хотя бы есть, а мой-то сквозанул давненько. Я его толком и не помню.

— Ну, тут уж как кому повезет. У кого-то вон вообще лет на двадцать заехал. Он как бы в теории есть, а на практике кукиш с маслом, а не папенька. Еще и передачки ему таскай. Или по дурке замесил пятерых, а теперь слюни пускает под препаратами. На кой он вот такой вообще нужен? Так что, считай, свезло тебе!

— Тебя послушать, я прям в лотерею выиграл.

— Не нагнетай, кутить приехали. Слышишь, девки визжат, сейчас так жиранем, как никогда не жировали.

— А чего за хата? Кто хозяин? — поинтересовался Санёчек.

— В любой дачной тусовке, знаешь, что главное?

— Че?

— Чтоб она была не твоя! — заржал Кузьма.

— А если по серьезке?

— Невесты твоей.

— Батя ее в натуре буржуй?

— Это деда! На прицепном заводе работал, тогда и дали. Еще в Союзе. Сейчас-то хоромы такие хрен укупишь, а тут два этажа, банька, милорд, одним мешочком золота не отделаешься. — Кузьма немного задумался и продолжил. — Вагонами воровать надо, Санёчек, чтоб такое сейчас осилить. У нас же как: кому за таз трешку дают, а кому-то за золота вагоны — место в Госдуме.

— Так вот и надо было вагонами воровать, тогда бы, глядишь, меня и не закрыли. Дали бы, кому надо, на лапу, и все — расход, а то за пять полторашек — два года. Это куда вообще? Я ж половину даже не успел допить, зато отмотать до звонка — как здрасти!

— А чего по УДО не вариант было выползти?

— Щелкнул там одному, а он жалиться, падла… Ты че, епт, где я и где хорошее поведение?

Пацаны дружно расхохотались.

Ворота отворила девица годов двадцати с небольшим. Не худая, но и не толстая, пропорционально фигуристая. Из нее бы вышла крепкая доярка при родословной похуже. На мордашку вроде ничего. Главное — зубы ровные. Зубы вообще всю картину делают. Бывает вот, девица хороша собой, а рот откроет — там конь ретивый аль заяц. Виктория широко и ехидно улыбалась. Какая-то фуфайка закрывала все ее одеяние, оставив для взора лишь синяки на ногах. Галоши дополняли сельскую красоту.

— Это, шоль, твоя Вика? — явно с вызовом отметил Санёчек.

— Ну да. Зачетная?

— Чего это вид у моего подарка не презентабельный. Я хочу посмотреть всех. Покажите мне всех баб!

— Ленточку на голое тело повязать, че ль?

— Было бы неплохо! Всем!

— Ее еще и прибалтывать замучаешься.

— Вот те нате! Встретил друга, называется, который за тебя срок мотал.

— Че, не потянешь? Так и скажи!

— Еще как потяну!

— Может, поспорим?

— А че нет-то?

— На что?

— На «парлик».

— На пачку? — возмутился Кузьма.

— Мы школота подзаборная, шоль? На блок!

— По рукам!

— Разбить некому!

— И так сойдет! — Кузьма второй своей клешней разбил скрепленное рукопожатие.

— Только потом не съезжать, чур, с темы, что не так разбили.

— Ты первый и начнешь, потому что задолжаешь мне.

— Ты че, опух?

— Да все-все, не пыли! Будем молочными братьями.

— Ды-ы-ы-ы.

«Жигули» заехали в ворота. Виктория, прикрывая голову от моросящего дождя, ускоренным шагом перемещалась по двору. На одном из шагов одна калоша застряла в грязи, а тело дамы продолжило движение, шагая босой ногой по слякоти. Пацаны от сего громко заржали.

— Золушка, ты че, епт, туфельку потеряла? — загорланил Санёчек.

Вика, демонстративно выдернув калошу из грязи, сняла вторую и отправилась, дефилируя, до бани.

— В натуре бо-о-о-ойкая какая! Мне нравится!

— А я тебе че говорил?

Кузьма вытащил из багажника две белых пятилитровых канистры.

— Это, — поднял он левую, — смородиновый коньяк, а это, — поднял и правую, — вишневый.

— Вот это по-нашему!

— Батя из Питера привез. Триста рублей за одну. Считай, даром.

— Он все дальнобоит?

— Ну да, а чего ему еще делать? Платят-то норм. У нас тут таких бабок не заработать.

— Это да.

— Ну? С чего начнем?

— С баньки! Надо грязь зоновскую из себя вывести. Я ж теперь вольный человек.

— Да я про коньяк.

— Плевать, лишь бы штырило.

Дед Виктории любил попариться, потому и отгрохал немаленькую баню из кругляка. Это не какое-то там недостроение, а высший пилотаж деревянного зодчества. Бассейна, конечно, не хватало, но у кого он нынче есть? У мэра? И то не факт. А комната отдыха какая. Длинный дубовый стол, массивные лавки, которые втроем не поднимешь. Можно хоть свадьбу сыграть. Человек двадцать влезет, если потесниться, а гостей-то всего пять: Санёчек, Кузьма, брат его младший Микулай и две студенточки из педа, жаждущие приключений на свою пятую точку. Ну и, конечно же, хозяйка Виктория. О такой компании еще вчера бывший арестант мог только мечтать.

Девицы дорезали яства. А Кузьма бахнул обе канистры об стол.

— Малой, че расселся? Ну-ка суетни нам всем выпить!

— Ты че разорался, хозяин, шоль, тут?

— Ты че, Микола, леща отцовского захотел?

— А ты мне не отец, понял?

— Ну-ка сюда иди! — Кузьма схватил младшего брата за шиворот и вытащил на улицу, на входе чуть не сбив Санёчка.

— Э-э-э-э, вы куда?

— Семейный разговор! — рявкнул Кузьма.

— Гуськи! Ничего не меняется! — подумал Кольцов. Всех остальных он задорно поприветствовал.

— Привет! Привет! — звонко пропели студенточки.

— Ба-а-а-а! Да я в малине! — заржал гость. — А ты, хозяйка, что такая хмурная, обидел кто?

Виктория насаживала замаринованный шашлык на шампур с такой силой, будто эта свинья лично сделала ей что-то неприятное. Санечёк сблизился с хозяйкой и приобнял ее за талию.

— Мушкетеров читал?

— Чего-о-о-о? А-а-а-а, нет! Фильм смотрел.

— Сейчас вот шпагу в тебя воткну, если пакши свои не уберешь.

— Дикая какая, — он отстранился от потенциальной невесты.

— Может, выпьем? — звонко пропела одна из студенточек. В таком предложении всегда играла какая-то легкая и располагающая на приключения песня. За компаньонами оставалось лишь поймать ритм и предаться веселью.

— Вот это я понимаю, по-нашенски! Тебя как звать-то, малая?

— Лена, а ее Алена.

— Вы так похожи, и звать почти одинаково.

— Вообще-то Лена и Алена — это одно и то же, — игриво пропела вторая.

— Не знал! Коньячку?

— Да-а-а-а! — девочки захлопали в ладоши.

— А снежная королева будет?

— Будет! — грубо, но уже видно, что отходчиво, ответила Виктория.

— Ну-у-у-у, понеслась!

К возвращению Гуськов с семейных разборок Санёчек уже сидел, приобняв за талии обеих студенточек, но словом охмурял Викторию. Своему кенту проигрывать он не хотел. Выиграть спор — дело чести.

— Ты посмотри-ка на него! — захохотал Кузьма. — Герой-любовник прям!

Микулай, побитый братом, был недоволен не столько полученным уроном, сколько тем, что приведенные им же дамы попали под амурные чары Санёчка. Педовские девочки жаждали плохих мальчиков, а Кольцов в этом рейтинге был повыше Гуська-младшего. Он же только откинулся, а в Белосветске сей факт считался весомым аргументом во многих вопросах. И не важно, за что ты чалился, главное, чтоб не по сто тридцать первой, ну и не опущен там был, тогда все — считай, человек, достойный внимания в определенных кругах. Потому Микулай и помалкивал, ибо знал, что на старших лучше не ерепениться, можно снова выхватить, а оно ему надо? Бабы, что ль, все закончились? Нет, конечно!

Санёчек, словно царь, восседал на лавке, наминая упругие части молодых и горячих тел своих наложниц. Не скрывал! На показ! Мол, хочу и могу. Но как-то все это слишком просто! Конечно, вышедшему арестанту скинуть накопившийся балласт мужского семени плевать с кем, но тут такая кровь с молоком. Кто ж не желает отведать задорных девиц? Все подтянутое и игривое. Ух! А может, и двоих сразу. Поставив галочку в графе «тройничок», позиция в рейтинге альфа-самцов возвышается до небес, ибо счастье сие случается крайне редко, чудо прям какое-то. Многие пали в боях за познание любви от двух сладостных дев, а тут Санёчку сами в руки заплыли эти русалки, ничего не делал-то толком, языком лишь чесал по их прелестным ушкам. Но легкие пути были не для него. Он, будто американский рейнджер, по жизни создавал себе трудности, чтобы их героически преодолеть, потому сегодня он намеревался завалить в горизонтальное положение строптивую хозяйку, чтобы братишку сделать беднее на блок сигарет, отчего подливал Виктории до краев на каждый придуманный им тост.

— Так, встали, — неожиданно гаркнул Кольцов девицам, прижавшимся к нему, как к родному, — и пошли!

— Куда-а-а-а-а? Александр, ты чего? — в голос кудахтали студенточки.

— Пошли-пошли! Маститому вору — маститых дам! — он подсел к Виктории, предварительно хлопнув молодухам ладонью по задницам.

— Ты ларек на пиво высадил, маститый вор! — осуждающим тоном сообщила хозяйка дома.

— Зато как дерзко было! Да, Кузьма?

— Ды-ы-ы! — сверкнув своими золотыми зубами, он наполнил всем чаши.

— Кто ж руку меняет? — решил поумничать Микулай. — Раз Санёчек начал, то ему и продолжать.

— А ты, щегол, не умничай! — осадил его старший брат.

— Кузь, а тебя че не посадили? — поинтересовалась Виктория.

— Любопытной Варваре на базаре нос оторвали! — ответил за друга Санёчек и приобнял даму.

— Руки убрал!

Кольцов ощутил острие ножа у своего живота, а судя по наливающимся кровью глазам, ни разу девушка не блефовала.

— Какая! — улыбнулся он и вскинул демонстративно руки вверх, — все, сдаюсь-сдаюсь! — но отсаживаться не стал, сдаваться не в его правилах.

Амбиции Санёчка по жизни были грандиозными, частенько он представлял себя на яхте в океане, чтоб вода такая голубая-голубая, а девки — голые-голые, но реализация его планов хромала, все авантюры загонялись в такую задницу, куда и свет-то с трудом доходил. А мог бы студенточек парить! Кто его за язык тянул? Рисануться решил перед кентами, а теперь жопу рви! Зато Микулай оживился падали, словно заправский шакал, набросившийся на оставленных львом ланей.

— Ну и черт с ним! — подумал Кольцов, когда Гуськи отправились в баню со студенточками, — тут вон какая краля! — и продолжил вкручивать свой детородный орган в уши Виктории.

Спустя несколько сот грамм уже и разговоры шли другие. По душам. О любви. Нашлись и ключи от закрытых врат. После длительных переговоров на самом высоком уровне Санёчек все же выиграл блок «парлика».

Ночь во славу Диониса, утро под знаменами Морфея, а к обеду мертвецы начали воскресать. В бане будто шабаш прошел. Дабы не участвовать в прояснении обстоятельств вчерашнего вечера, наш герой, прихватив свои скромные пожитки, двинул на выход.

— Братишка, ты куда? — окликнул Кузьма друга у калитки.

— Как это куда? Домой. Мать повидать.

— А-а-а-а, ну давай. Мать — это святое. Клавдии Петровне привет мочи.

— Обязательно.

— Ну ты как настолуешься, возвращайся. Праздник должен продолжаться.

— Ты ж знаешь, я за любой кипиш, кроме голодовки. Иди, кстати, должок суети, приболтал я ее.

— Да я слыха-а-а-ал, — заулыбался Гусёк, — ну че, как тебе?

— Недурно.

— А я говорил.

— Ты зубы мне не заговаривай. Блок «парлика» с тебя.

— Металл сдам — и все будет.

— Оп-оп, че за темка? Я с тобой.

— Если долг спишешь.

— Ты теплое с мягким не путай, ага? Я за тебя срок мотал, ты мне по жизни теперь должен.

— Ага-ага, — Кузьма скривил рожу. — Вернешься — расскажу!

— Может, и не вернусь сегодня.

— Ты-ы-ы-ы? Верне-е-е-ешься! От этого предложения ты не сможешь отказаться.

— Ладно, бывай, крестный отец!

— Бывай.

— И это! — Кольцов развернулся, вспомнив о напутствии другу, — Вику не трогай, она теперь моя женщина!

— О, как заговорил! А она-то об этом знает?

— Я все сказал! Как это… ща… Из-за твоих амурных дел ты скоро совсем без головы останешься. Никогда не говори чужим, что ты думаешь.

— Ха, подучил матчасть?

— Диск у нас DVD там был со всеми «Крестными отцами».

— Третий — говно.

— Не говори-ка. Зато первые два шикарны.

— Да иди уже. Не ссы, не претендую на бабу твою. Сам же отдал, да и мы ж теперь молочные братья.

Санёчек показал жестом, что следит за Кузьмой, и вышел со двора. За ним с грохотом захлопнулась металлическая калитка, и побрел он в сторону отчего дома. Вернее, материнского. Батя-то давно сквозанул из их жизни, козлина, живет теперь с новой семьей где-то под Самарой. Кольцов ненавидел его больше всего на свете, отчего даже фамилию матери взял, чтоб не иметь с ним ничего общего. Имя отца в доме было под страшным запретом, да не больно-то и хотелось, честно говоря.

Два года Санёчек наблюдал за небольшой частью своего города лишь из решетчатого окна камеры, а теперь вот он, родной Белосветск, под ногами. Шел он по пустынным улицам Прицепного района, закинув сумку с пожитками себе на плечо. Раньше за такую прогулку здесь можно было огрести неместному. Битвы район на район шли, конечно, ожесточенные. Босота держала территорию как могла. Стенка на стенку ходили на этих улицах. Зачем? За что? Было неясно, но принято, отчего глубины смысла никто не искал. Пубертатные подростки вышибали дурь из друг друга. Затем, конечно, философия эта устарела, лишь изредка напоминая о себе. Больше ничего и не изменилось. Некоторые магазины закрылись, а на их месте появились новые. Дороги по-прежнему как голландский сыр, хотя мэр обещал сделать. Тот, что сидит сейчас, да и новый тоже. И этому место в соседней камере, но он ворует вагонами, таких не сажают, ибо делятся, с кем надо, наверху — и все ровно, а его бедолагу, Санёчка, на два года. За что? Да там и пива-то даже на тысячу рублей не было. «Чтоб другим неповадно было!» — грозно молвил судья и стукнул своим молотком. Чтоб его!

У бывшего прицепного завода было людно. Здесь же теперь торговый центр, а когда-то его дед тут технику клепал. Буржуи все разворовали! Все никак карманы себе не набьют. Сволочи! Ну ничего, у него тоже грандиозные планы. Будет еще в море Средиземном плавать на яхте, полной прелестных дам, и не таких, как в Белосветске, а чтоб как в телевизоре или журналах — стройные, длинноволосые, ноги от ушей, вкусно пахнущие. Санёчек вспомнил, что от его Виктории пахло костром и перегаром. Аж передернуло! А хотя и он же не Ален Делон, чего харчами перебирать? Студенточки, конечно, получше были, но это ненадолго, скоро и эти обабеют. Срочно нужно запрыгнуть в социальный лифт и гнать на самые верхние этажи, где не жизнь, а сказка.

В центре положили новую плитку. На фонарях поменяли плафоны, некоторые уже снова из рогаток побили. Старая забава. Санёчек и сам так в бурной молодости развлекался. Бывало, правда, приходилось скрываться с места преступления бегством от жирных ППС-ников, благо надолго их не хватало, но адреналину все равно прибавляло. Как-то тут краше стало. Губернатор, что ль, приезжал? Он вообще редкий гость в Белосветске. Действительно, а что тут вообще делать? Будто он не знает, какая задница царит в его вотчине, но пыль в глаза, конечно, ему пускают знатно. Провели, поди, по центру и в кабак, а может, вообще в баню элитную. С соответствующими женщинами. Не как Вика или те студенточки, а журнальными. Где их, правда, тут находят? Вопрос! Наверно, куда-то за ними ездят, ну да ладно. А вот и родной Бомбей. Вот где точно ничего не меняется. Старые покосившиеся деревянные хибары. Грунтовка. Бродячая живность. Синеморы. Все как и раньше. Санёчек улыбнулся. Дом, милый дом. Улица Научная. Дом девяносто. Из-за выгоревшего на солнце забора раздавался звук рубки дров. Тихонечко приоткрыв калитку, которая предательски скрипнула, Кольцов увидел мать. Женщина, брошенная мужиками, рубила дрова. А кому ж еще-то? Действительно!

— Ну, здравствуй, мама! — Санёчек вложил в эту фразу всю любовь, которую только мог, но вышло все равно суховато.

Клавдия Петровна уставшим взглядом посмотрела на сына, вытерла пот со лба рукой и, как заправский индеец, метнула топором в его сторону. Тот пролетел в метре от Санёчка. Старый черный пес бросился защищать хозяйку и наградил грозным лаем пришлого.

— Вернулся, баламошка? — женщина схватила полено и бросилась на сына.

— Мам-мам, ты чего-о-о-о? — Санёчек наворачивал круги по двору, за ним — мать, за ними — собака.

— Зойка вчера тебя в городе видела с Гуськом. Вышел он, значит, и пить сразу к тартыгам своим. Я ему передачки два года таскала, а он с этими… сволочь, ненави-и-и-и-ижу.

— Мам, ну я же пришел, — полено, метко пущенное еще крепкой рукой хозяйственной одинокой женщины, угодило прям меж лопаток, — ма-а-а-а-ма, ты меня прибить решила? Ну сколько можно-то? Хватит!

Беговая процессия остановилась.

— Борщ будешь? — буднично спросила она, выплеснув весь накопившийся яд.

— Со сметаной?

— Да. Зойка с утра принесла.

— Буду.

— В холодильнике стоит.

— Спасибо, мам.

Пес покорно подошел к сыну хозяйки, виляя хвостом, подставил голову, чтобы его погладили. Санёчек потеребил собаку по загривку.

— Чего, не узнал хозяина, Зефир? — рассмеялся Кольцов. — Старый ты дурка!

— Хозяин — это тот, кто кормит, а ты сам себя-то прокормить не можешь.

— Я ж тебя кутьком в детстве еще на руках таскал, — не обращая внимания на выпад матери, он продолжал начесывать пса, который завалился на бок, — а ты вот рычишь на меня. Забыл старого друга, шоль? Ну что ты виновато теперь смотришь? Да прекрати, Зефир! Пойдем, я тебе колбаски дам.

— Я тебе дам! Ой, ща как дам! Так дам, что давалка отвалится. Ты на колбаску-то заработал? Ни копейки в дом, зато распоряжается! Хозяин! Вернулся только, а уже командует.

— Ну, прости, друг! Вот разбогатею, куплю тебе целую каталку колбасы. Краковской! Как ты любишь.

Зефир заинтересованно смотрел на своего бывалого товарища, подняв голову с земли.

— На-ка, на-ка! — Санёчек поднял палку с земли и метнул ее в другую сторону двора. Зефир посмотрел на него недоуменно. — Эх, старый стал? А раньше как бегал. Ладно, жди, пожру и вернусь к нашему разговору.

Кольцов отправился отведать мамкиного борща. Ох, любил он ее яства. Скучал. На баланде далеко-то не уедешь.

— Куда по помытому пошел? Хоть раз бы матери помог! Я тут дрова сама колю, мужика ж в доме нет, а этот вышел — и сразу пороть со своими дружками, — доносилось вслед Санечку. — Весь в отца. О, Боже, дай мне сил. Вот за что мне все это, за что?

— Бу-бу-бу! Сынка родненький домой вернулся, а она бухтит. Бухтит и бухтит. Ну сколько можно? — по-хозяйски Санёчек вытащил из холодильника борщ и сметанку. — А в тюрьме сейчас макароны! — вспомнил он фразу из «Джентльменов удачи». Посмотрел в кастрюлю и улыбнулся. — Хорошо на свободе. Ой, как хорошо!

Кастрюля предалась огню, а Кольцов отправился в свою комнату. Будто и не уезжал он на два года. Все на своих местах. Даже плакат полуголой Бритни Спирс, который дико не нравился матери, и то висел на своем месте. Ни пылинки. Клавдия Петровна подготовилась к приезду своего сына. Санечек открыл ящик, где стояла стопка болванок.

— Так-так-так! Чего у нас тут? — начал перебирать он их, читая надписи фломастером. — Scooter, Prodigy, а наши-то где все? — попался сборник «Брат», а затем и «Брат-2». — Во-о-о-от, но не то, Витя, Витя, ну где же ты? Сейчас нужен Витя!

Диск с заветной надписью «Кино-45» все же нашелся в недрах сокровищницы звука и рифм. Кольцов вытер о пузо блестящую часть диска и зарядил музыкальный центр. Заиграла заразительная мелодия песни «Время есть, а денег нет», но прервалась, ибо палец Санёчка отщелкал до пятого трека и под задорный гитарный мотив отправился на кухню, а уже там его догнали слова Цоя: «Гуля-я-я-я-ю, я один гуля-я-я-я-ю, что да-а-а-альше делать, я не знаю…»

— Вот и я не знаю, Вить! — наливая себе борщ, вел Кольцов беседу с погибшей рок-звездой. — Я снова человек без цели, — подпел он удачно подошедшей строчке. — Борщ, конечно, зачетный. Умеет же маман.

Тарелка сменилась чашкой чая. Санёчек, наслаждаясь моментом, огляделся. В доме почти ничего не изменилось. Икон только прибавилось.

— Окна, шоль, пластиковые поставить? Или телевизор новый купить? Вот мать бы отстала от меня на какое-то время. Надо деньжат поднять. Но где? У Кузьмы там темка какая-то была. Надо бы узнать. Не работать же. А то у нас в стране честным трудом только в могилу можно попасть. Чтобы стать богачом, нужно воровать, причем вагонами. Риски есть, но игра стоит свеч.

Санечек достал кнопочный телефон и набрал Кузьме.

— Ну че ты, все? Нагостевался? — засмеялся тот.

— Типа того. Че делаете?

— Че-че, похмеляемся! Тут твоя принцесса интересуется, куда ее ночной кавалер исчез.

— Скоро буду.

— Ты давай ускорься, а то я тебя заменю.

— Я те заменю.

— Да я шучу, братишка.

— Дошутишься, по мордасам своим наглым получишь.

— Че это наглым?

— А то и наглым! На чужое добро тут хавло свое раззявил.

— Так мое ж раньше было.

— Было ваше, стало наше. Сам отдал, теперь отвали.

— Все-все! Не пыли! Зацепи лучше пивка холодненького.

— Откуда бы филкам взяться? Я ж гол как сокол.

— Зайди в «Парус» по дороге, там Жанка под запись дает.

— А ничего она больше не дает?

— Ну ты спроси, может, и дает, только в ней килограмм сто двадцать — сто тридцать. Потянешь?

— Тогда только пивка.

— Ну и сухарей каких-нибудь вцепи, чипсонов. Девки вот Lay’s с малосольными огурцами просят.

— А по губам им не поводить малосольным?

— Ну пиваса хотя бы пару полторашечек зацепи.

— А че с коньяком?

— Кончился.

— Как кончился?

— Так вот и кончился. Хорошо идет.

— Хорошо-то хорошо. Дальше че?

— Все норм. Малого заслал домой, чтоб из батиных запасов дернул. В долг!

— Мне блок «парлика» торчишь. Бате — коньяк. По кривой дорожке идете, товарищ.

— Говорю ж, темка есть, всем хватит.

— Ладно, хорош. Не телефонный разговор!

Грязная тарелка вместе с кружкой ушли в раковину. Санёчек направился к выходу, но вернулся, решив замочить остатки борща и сметаны. Надо ж помогать матери.

Кольцов отыскал в шкафу свой парадный спортивный костюм.

«Вот уж что не убивается никогда! Классика!» — подумал он и напялил на себя синий «адик» с белыми полосками.

Конечно, сие одеяние было точной копией немецкого концерна, сотворенной рукастыми вьетнамцами. Интересно, догадывался ли вообще Ади Дасслер, что его продукция спустя долгие годы после его смерти станет святыней для российской голытьбы? Три полосы — это солидная марка, не то что Puma его братца Руди, кошки которого не прижились ни в Белосветске, ни в каком другом городе. Встречались, конечно же, но «Адидас» был воистину русским народным.

— Куда снова намылился? — негодовала Клавдия Петровна, завидев сынку, крадущегося к калитке. — Дрова в поленницу сложь!

— Завтра, мам!

— Никуда не пойдешь, пока не сложишь.

— Мам, мне ж не десять! — Санечек в несколько быстрых шагов оказался у выхода из родительской усадьбы.

— Сво-о-о-олочь! В могилу мать сведешь! — доносилось ему в спину.

— Ага-ага, сведешь тебя, ну конечно! Вот телек тебе куплю здоровенный, плазму, будешь мной гордиться, — вел свой внутренний монолог Кольцов. Он сунул руки в карманы и, присвистывая, направился навстречу новым перспективам. — Эх, бабье лето! Красота-а-а-а! Лето еще не сдается. Тепло. Вокруг желтым-желто. Душа прям-таки и поет. Еще бы пивка для рывка, стало бы совсем недурно.

Путь Санёчка лежал в «Парус», небольшой продуктовый ларек, одиноко стоящий вдоль дороги. Со всей округи сюда вылезали вурдалаки, чтобы поживиться. В ночи так особенно. Тут и с наступлением тьмы наливали. Пара пластиковых столов и стульев, стоящих на улице, уверяли законников, что сие заведение — бар, отчего запрет торговли горячительными напитками после заката не распространялся. Правда, для поддержания легенды забулдыгам приходилось тратиться еще и на пластмассовый стаканчик и закуску в виде повидавших виды пирожков. Содержимое бутылки частично выливалось в стакан, а пробка оставалась у властительницы заведения. Никто в принципе не жаловался, ибо тару опустошали недалече.

За прилавком суетилась тучная дама с бейджиком, сообщающим, что она Жанна. Взор покупателя остановился на пивасе.

— Какой ассортимент! Просто превосходно!

Санёчек дождался, когда парочка пенсионерок покинет магазин и оставит их тет-а-тет с хранительницей праздника души.

— Белеет парус одинокий, — выдал что-то из литературы Кольцов.

— А дальше?

— Здравствуйте, Жанна.

— И все?

— Да.

— Мы знакомы?

— Заочно.

— Точно! — продавщица засмеялась так, что стекла звякнули. — Меня тут все знают. Я местная звезда.

— Мне бы «Жигуля» пару полторашечек.

— Из холодильника или теплого?

— Хотелось бы упороться, взял бы тепленького, но увы — дела-дела, надо быть в тонусе.

— Хозяин-барин! — Жанна поставила пиво на прилавок. — Пакет надо?

— Ага.

— С вас…

— Тут такое дело, — перебил ее Санёчек, — мой лепший кореш, испытывающий к вам теплые чувства, рассказал, что великодушные люди дают здесь в долг.

— Начало-о-о-о-ось! — закатила глаза хозяйка «Паруса». — Как вы меня уже, алконавты, достали!

— Жанна-Жанночка, это ж не пьянки ради, а во имя любви. Говорю ж, друг мой Кузьма души в вас не чает.

— Гусёк, шоль?

— Да-да, именно он.

Кузьму Кузьмой называли лишь близкие друзья, для всех остальных он был просто Гусёк. Не тот, конечно, обидный «гусь», коим кличут ушлого пройдоху или ловкача, а просто Гусёк без подтекста. И Микола, брат его — тоже Гусёк, только младший; батя их — Гусёк, и дед, и прадед, когда живы были. Это как Васёк, только Гусёк. Наследственный титул старого пролетарского рода передавался не только по наследству, но и путем династических браков, отчего бывшую жену Кузьмы до сих пор кличут Гусиха, хоть она с ним уже и не живет давным-давно.

— Чего ты мне лепишь, чахлый? Пива не дам. Вали отседа, пока охрану не вызвала. Видал? — она указала своим толстым пальцем на камеру, висящую под потолком. — Вчера только поставили! Все видит! Это против вас, у которых руки чешутся. Чтоб даже не думалось!

— Мать! — терпение Санёчка лопнуло. — Ты че тут комедию устроила? Я к тебе и так и эдак, за друга своего хлопочу, сам-то он стеснительный, не знает, как о чувствах своих рассказать, а ты мне: «Пива не дам!» Как вообще можно отказать свату? Я ж не просто так прошу. В долг. Верну. Я честный человек, а ты мне такие грубости в лицо. Не стыдно?

— Какому свату? Ты че, накатил уже с утра? — хохотала Жанка.

— Кузьма мне говорит: «Помоги, братишка, влюбился в Жанку из „Паруса“! Не могу прям без нее!» А я че? Не друг, шоль? Дру-у-у-уг! Вот пришел.

— А пиво тут при чем?

— Так выпью за здоровье молодых, так сказать.

— Каких еще молодых.

— Гусёк сказал, что на свадьбе у него я буду свидетелем. Мы с тобой, считай, родня уже почти.

— Что, правда любит? — зерно сомнения закралось в разум продавщицы.

— Да, конечно, только о тебе и говорит. Как в «Парус» ни придет, аж в жар бросает.

— Эта сволочь мне денег должна, — Жанка полистала долговую книгу в виде засаленной тетрадки, периодически слюнявя палец для перелистывания страниц, — шестьсот сорок четыре рубля.

— Непорядочно, конечно. Я поговорю с ним. Обязательно поговорю. А то свата заслал, а сам денег должен. Не поря-я-я-я-я-до-о-о-о-ок! Крайне возмутительно!

— Вот пока он не отдаст мне денег, пусть возле «Паруса» не появляется, так ему и передай.

— Сейчас я ему позвоню и все выскажу. Это неправильно — так относиться к женщине, которую любишь.

Санёчек вышел из «Паруса» и закурил.

— Вот же заноза, — гонял он мысли, — дай ты мне пивка — и все, я уйду. Нет, блять, концерты еще надо устраивать. Стелиться. Кузьма — козлина, раззадорил этим пивком. Вот не думаешь о чем-то, то и не хочется, а теперь хочется. Камеру еще поставили. Так бы стекляшечку можно было бы дернуть. О безопасности теперь все думают. А ты, Александр Алексеевич, живи теперь без пива холодненького. Что за несправедливость?

Никакому Кузьме Кольцов звонить и не собирался. Еще чуть-чуть осталось — и он возьмет эту неприступную крепость. Переговоры, конечно, затянулись. А что, если… Лампочка загорелась в голове его. Уверенным шагом псевдосват зашел в магазин.

— Дверь держать не учили? — буднично пробухтела владычица провианта, но, завидев Санёчка, заинтересовалась. — Ну, чего там с твоим кавалером?

— Позвонил. Кузьма очень волнуется. Говорит, что готовится и ждет невесту.

— Какую еще невесту? — хохотала продавщица.

— Дак ясно ж какую! Тебя! Я ж сват. Ты долго еще работать будешь?

— До восьми, но могу пораньше смениться, — заволновалась Жанка, — а что, идти куда-то надо?

— Вот закончишь, приходи на Ленина, тридцать пятый дом, будем отмечать рождение новой семьи.

— Правда-а-а-а?

— Конечно, правда. Кто ж с таким шутит-то? На чувствах играть нельзя, мы ж все живые люди.

— Как неожиданна все-таки жизнь, — хранительница колбасы и сыра разрумянилась, затем закатила глаза, облокотившись о прилавок и мечтательно вздыхая. — Живешь тут себе, ничего не происходит, а потом бац — и о тебе кто-то мечтает, замуж зовет.

— Ладно, я пойду помогать жениху.

— Давай-давай.

— А кстати, пива-то дашь пару полторашечек «Жигулей»? Кузьма сказал на него записать, вечером тебе и отдаст.

— А шестьсот сорок четыре рубля?

— И шестьсот сорок четыре рубля. У него приданое ж теперь есть.

— Приданное — это когда дочь замуж выходит.

— А у мужиков как называется?

— Я не знаю!

— Ну, я пойду? — Кольцов ухватился за ручку холодильника и жалостливо посмотрел на Жанку.

— Ладно, так и быть, как же отказать настойчивому свату. Но только две! А то мне Петрович выговаривать будет.

— Ты просто лучшая!

Он схватил добычу и, как хитрый лис, нырнул в свою нору. Холодненькое пиво пошло по горлу, словно магический эликсир. Санёчек никогда не чувствовал себя так хорошо.

— А че одна-то? — негодовал Кузьма, потягивая сигареточку, сидя на лавке у крыльца.

— Вторая внутри, — Кольцов погладил свой живот.

— Жанка долго ломалась?

— Да ладно, я бабу, шоль, приболтать не могу? Эту вон вчера приболтал, — он указал на суетящуюся в окне Вику, — а уж жирную Жанку твою проще пареной репы. Я ей в уши пару слов ласковых кинул — и все, посыпалась баба.

— Хорошо-то как! — пена лилась по бороде Гуська, но счастья это не убавляло на его лице. — Малой еще должен канистру притаранить шоколадного.

— Коньяка?

— Ага. Не пробовал?

— Ну да, на киче-то каждый день только коньяками и поили на ужин, да фазана с пармезаном на серебристом блюде.

— Ладно ты, не пыли. Нервный какой стал.

— Всегда такой был, — буркнул под нос Санёчек.

— Батюшки, кто это у нас тут вернулся? Суженый-ряженый! — в дверях оказалась Виктория в фартуке и с длинной сигареткой в зубах. — А я уж думала, что сбежал. Ночью-то жениться обещал, — хозяйка засмеялась, — а утром сбежал. Мужики любят так делать. Поматросил и бросил. А девкам потом рыдай в подушку да по психиатрам ходи.

— Э-э-э-э, че началось-то? — запротестовал Кольцов, — какие психиатры?

— Прикури! — командным голосом сообщила леди и наклонилась с крыльца вперед через резные деревянные перила.

Санёчек, будто Прометей, добыл огня для нуждающейся, но, резко убрав зажигалку, дернул возлюбленную на себя, чтоб поцеловать.

— А-а-а-а, сигарета! — улыбчиво верещала Вика в попытках отстраниться.

— Эй, голубки, пиво все пролили! — ворчал Гусёк.

Кольцов выдернул изо рта своей пассии дымящую папиру и смачно жахнул ее в десны, дама была не против и ответила страстной взаимностью.

— Пивом как вкусно пахнет от тебя! — улыбнулась Виктория, а затем вернула потухшую сигарету на штатное место. — Твоя Клеопатра требует огня, мой Цезарь!

— Ты понял? — заржал Кольцов, слегонца пнув Кузьму в бок. — Я, нах, Цезарь.

Огонь ударил по табаку. Запахло клубникой.

— Клубничные! — пояснила Вика.

— Да я понял, не тупой чай. А лярвы эти где ваши?

— Не лярвы, а приличные девочки! Мась, ты чего буянишь?

— Какой я тебе мася?

— Такой и мася.

— Не называй меня так. Ровный пацан не мася, уяснила?

— Уяснила-уяснила.

— Лярвы, говорю, где эти?

— Спят, мы ж канистру с утра початую добили, — отозвался Гусёк, — соседи еще заходили. Джаз вообще был. Лехан чуть гармонь не порвал. Они, кстати, свинью забили, вечером шашлы будем жарить.

— Кольцов, я чего-то не поняла? Ты на глазах своей женщины другими бабами интересуешься? — негодовала Клеопатра.

— Ты че, малая, — Санёчек обнял даму сердца, — так просто спросил, интереса ради, ты у меня номер один.

— Ночью отработаешь, мась, понял? — Вика развернулась и пошла в дом. Ускорения ее заднице придала ладонь Цезаря.

— Не называй меня масей.

— Да, да, да! — уже из дома ответила она.

— М-м-м, какая! Сучка!

— А я говорил, тебе понравится.

— Сам-то не жалеешь?

— Пиво вот разлилось, это жалею, а то — нет.

— Слушай, а че за темка с металлом?

— О-о-о-о, малый мой, на прицепном заводе нашел, где кабель дернуть телефонный. Чистая медь.

— А его ж разбанковали весь, не?

— Зады еще не разбанковали. Там есть чем поживиться. Правда, охрана, но ты не переживай. Дедки одни. Они в кашу каждый вечер. Храпят, знаешь как? Как «Боинг», епт! — Кузьма заржал. — Да и угонятся они за нами, че ль? Тема ровная. Пришли, забрали, ушли. Я не люблю насилие, Санёчек. Я бизнесмен. Кровь — непозволительная роскошь.

— Ты заебал своим «Крестным отцом».

— А ты заебал своим Цоем, я ж молчу.

— Не молчишь вот.

— Ладно, не пыли.

— Кабеля много?

— Да кто ж его знает, Микола раскопал уже, надо только зацепить и дернуть. А там как повезет.

— Цепь есть?

— Есть.

— А трактор?

— Да хули, «Т-500» подгоним и дернем. Че ж нам-то?

— Че-е-е-е?

— В очо, епт.

— Ты че так базаришь?

— А че ты тупишь? «Жигулем» цепляем и дергаем. Какой трактор? Всю охрану побудишь.

— Не потянет.

— Пря-я-я-ям. Все потянет. Че ты думаешь, мы первый раз, че ль?

— Я больше за тебя сидеть не буду. Твоя очередь!

— Да не ссы ты. Они спят как убитые. Даже если и проснутся, не полезут. Им на кой? Там зарплата копье, особо не разгуляешься. Хер ж знает, кто на делягу пришел, могут и пером в бок наградить. Надо оно кому? Не-е-е-ет. Все ровно, ровнее некуда. Завтра пойдем в ночь.

— Не вопрос.

Скрипнула калитка, и во двор, будто Красная Шапочка, вприпрыжку, размахивая корзинкой с бабушкиными пирожками, влетел Микулай, только размахивал он белой канистрой с шоколадным коньяком, игриво бултыхающимся внутри.

— Празднику быть! — Кузьма во все золотые зубы заулыбался, а затем свистнул в два пальца.

Через пару минут из-за забора показалась голова соседа, седая и с жиденькой бородкой. На вид ему было лет сорок-пятьдесят, а лик его молчаливо пояснял, что за воротник тот закладывал с необычайным постоянством.

— Ну шо? — заинтересовался мужичок.

— Лехан, тащи мясо! — скомандовал Гусёк. — Контрабанда на базе.

— Это хорошо! Это я ща! — сосед скрылся за забором и заорал: «Ва-а-а-алька, манатки собирай, в люди идем!»

Долго ждать соседи себя не заставили. Лехан облачился в парадное, в синюю летную военную форму с выцветшими пятнами от капитанских звезд, за спиной его висела повидавшая виды гармонь, жена выглядела попрезентабельнее: платье в горох и алюминиевый таз, полный замоченной в чем-то свинины.

— На чем замачивали? — поинтересовался Санёчек.

— Мы, Румянцевы, своих кулинарных тайн не раскрываем, — грозно пояснила Валька.

— Жена, епт, ну ты че? Видно ж, что люди хорошие, скажи уж.

— Нет, я сказала!

— Вредная до ужаса, так бы и придушил.

— Чего сказал? На-ка, подержи! — женщина сунула таз Санёчку и начала лупить Лехана по хребтине. Тот пытался убежать, но какой там, от разъяренной медведицы не сбежишь. Пацаны от действа ржали как не в себя, пока не вышла на порог хозяйка дома.

— Так, че ржете, как кони, костер разводить я, шоль, должна?

— Рюмки тащи! Под готовку надо вмазать, — противился Кольцов.

— Я вам сейчас вмажу! Пока шашлыка не будет, хрен вам, а не коньяк.

— Ну, любовь моя, ну ты чего? — запел соловьем жених.

— Цыц, я сказала! В погреб убрала, пусть стынет, — Вика ушла.

— Ну ты и каблучелло, конечно! — засмеялся Кузьма. — Ни разу не Корлеоне.

— Че это, не Корлеоне? Еще как Корлеоне. Втащить тебе, шоль?

— Пошли уж костер разводить.

— Этот пусть жарит! — толкнула Валька Лехана в сторону пацанов, он не сопротивлялся. — И не дай бог мне не понравится — прибью! Пойду Викушке пока помогу, а вы тут не отлынивайте! — погрозив пальцем, скрылась и она.

— Сейчас бы на троих сообразить! — изрек Лехан, в словах его чувствовалась вся боль человечества.

— Арестован коньяк до особых указаний, не слышал, шоль?

— Вот вы два каблука, конечно! — снова заржал Гусёк. — Мотать ту Люсю! Ладно Лехан. А ты-то, Санёчек, куда?

— Ну иди забери тогда, раз такой умный. Это вообще-то твой братец его бабам отдал.

— Я ж не дурак! А где, кстати, Микулай? Ты где, собака сутулая? Как работать надо, так испарился сразу.

— Потому и испарился, что робить надо! — Лехан выдал очередную житейскую мудрость, взмахивая топором над головой. Щелк! Разрубленные поленья разлетелись в стороны.

— Сука! Придушу гада! Вырос родственничек бестолковый, ей-богу!

— Да поди, пошел этих спящих красавиц матросить!

— Я ему сейчас поматрошу! — Кузьма ринулся в дом, но у двери чуть не столкнулся с братом. — Ты где ходишь, лободырный?

— Где-где! В Караганде! — Микола из-за пазухи достал нольпяточку, полную коньяком. Все претензии в его адрес сразу же были сняты, и, как великий добытчик, он был освобожден от каких-либо работ. В Белосветске чтут заслуги пред обществом.

Коньяк казнили в два прихода под разгорающийся костер.

— Лехан, — Кузьма ударил по-свойски новоиспеченного соседа, — заводи свою гармонику!

— Это я с радостью! — мужик потянулся до музыкального инструмента.

— Давай эту, утром че играл, душевную такую.

— «Ты — сосед, я — сосед»?

— Не-е-е, че-то там про гулянку.

— А-а-а-а-а… — из гармошки раздался веселый мотив, а из уст Лехана полилась песня. — С гуля-я-янки я шла, торопила-а-а-ася, а дожжик мне брызгал в лицо…

— Сейчас бы еще вмазать, — опечалился Санёчек, — душевно так, а вмазать нечего.

Из дома вышли студенточки.

— Привет спящим красавицам! — повеселел Кузьма, — скоро пить будем.

Ленка неожиданно стартанула к грядкам с помидорами и удобрила их органикой.

— Подружка моя дорога-а-а-а-а-я, я вчера на сва-а-а-адьбе была-а-а-а-а, — орал во все горло Лехан.

— Кузьма, — заржал Кольцов, — иди свою даму сердца в чувство приведи, чего она расклеилась.

— Мы в общагу, а то и так пары сегодня прогуляли, — Алена имела способность разговаривать, в отличие от подруги.

— Чего-о-о-о? — прекратил музыку гармонист, — хорошо ж сидим, оставайтесь! — Лехан снова затянул: «С гуля-я-янки я шла, торопила-а-а-ася…»

— Лехан, погоди! Тут важно! — осадил мужичка Кольцов.

— Да на кой вам эти пары? Ученье — свет, че ль? — протестовал Кузьма.

— Типа того.

— Да какой же это свет. Кому сейчас нужно высшее образование? Вон Викосик — учительница, а шмотками торгует.

— Ну конечно, у нее у бати магазин здесь в центре, а мы из Тутуновки с Ленкой. Нам без образования куда? Доярками?

— А с вашим образованием в школе за три копейки уроки вести? Кто вообще в здравом уме и памяти идет в учителя.

— Учитель — это вообще-то престижно.

— Санёчек, слыхал? Престижно, мля! Помнишь нашу классуху? Царствие ей небесное!

— Ды-ы-ы-ы! — улыбнулся Кольцов.

— Лена, пойдем! Нагулялись!

— А как же мяско? — забеспокоился Лехан.

— Спасибо, не надо!

— Ален, ты иди! — у Ленки прорезался голос после душевных извержений, — я останусь!

— А как же пары?

— Я у тебя потом перепишу.

— Пойдем, говорю!

— Еще полежу немного и завтра вернусь как огурчик.

— Я пошла! Смотри сама, потом не жалуйся.

Алена, попрощавшись, ушла, а Ленка отправилась на боковую.

— Интересное вот дело, — Санёчек, картинно пуская кольца дыма изо рта, начал свою мысль, — какими хорошими люди становятся, когда вмажут. Вот девоньки эти. Вика тоже. Вчера такие все веселые были. Смеялись. Танцевали. Пели. Ноги опять же раздвигали. Всем же досталось? — Кузьма и Микулай, ехидно улыбаясь, закивали. — А сегодня что? Эта хозяйку врубила! Что-то строит из себя! Сикухи вообще вспомнили, что надо учиться.

— Ну не все! — вступился за свою временную даму сердца Кузьма.

— Да эта просто идти не может, так бы тоже сквозанула. Вчера, когда без трусов бабоньки по дому бегали, чего об этом не думалось? Все-таки алкашка делает из раба общества человека, который поддается зову предков.

— Какому еще зову предков? — поинтересовался Микулай.

— Такому! — Санёчек кинул в него подобранной палкой. — От обезьян нам, знаешь, сколько всего досталось?

— Хорош заливать, тебе-то откуда знать, профессор херов? — подключился старший Гусёк.

— Книжка у меня на зоне была. «Эволюция человека. Наследие обезьян». Я ее раза три прочитал.

— Нахера?

— Больше нечего было!

— Выпить бы за мудрость!

— Так, мясо готово! — жуя, констатировал Лехан, — Ви-и-и-ика, отдай коньяк!

— Ты посмотри на него, жрет уже! — забухтел Кузьма. — Ну-ка, дай попробую!

— Все не сожрите! — переживал Микола.

— Готово! Ба-а-а-а-а-абы! — завопил Гусёк на всю округу, — гото-о-о-о-ово! Тащите канистру.

— Не слышат, по ходу. Николаус, иди поторопи их.

— А ты-то че тут раскомандовался, Санёчек? — пробухтел под нос Микола.

— Кузьма, если я ему втащу, ты серчать не будешь?

— Микола, иди уже! Не доводи до греха человека!

— Иду я, иду! — повесив нос, он отправился в дом.

— С гуля-я-янки я шла, торопила-а-а-ася… — снова завел свою песнь веселый гармонист.

Спустя полчаса все повешенные носы были подняты и отдавали приятным розоватым оттенком, знаменуя, что битва с пьянством началась. Официально. Даже Ленка отживела. А что еще простому люду надо? Один натурпродукт: зелень с огорода, мясцо соседское, собственными руками выращенное, коньяк, конечно, привозной, но кто привез-то, на минуточку, батя Гуськов — так что все, считай, свое, даже музыка русская народная.

Стемнело. На улице включили фонари. Для сентябрьской ночи было относительно тепло, потому со двора никто уходить не собирался. Да и комаров поменьше у костра. Кузьма и Санёчек тискали своих женщин, Лехан с Валькой нашвыривались, Гусёк-младший грустил, несмотря на льющиеся разговоры по душам.

— Да-а-а-а, жалко, конечно, что Алёнка ушла, — негодовал Микулай.

— Будешь сегодня лысого гонять, — засмеялся обнимающий свою пассию старший брат, — надо было двумя руками хватать то, что по праву твое, да? — Кузьма влюбленно-синими глазами посмотрел на девчушку.

— Твоя? — таяла в объятьях Ленка.

— А чья ж!

— Жениться вам надо! — выдала свой вердикт Валька. — Какая хорошая пара! Кузька вон крепкий какой, да и у Ленки стан хороший, рожать не перерожать.

Гусёк чуть не поперхнулся.

— Да какой мне еще рожать-то? Мне ж девятнадцать только.

— Самое то. Я в девятнадцать уже второго родила. И тебе Вика тоже надо. Сколько тебе?

— Двадцать два весной будет.

— Во-о-о-о-от! Еще чуть-чуть — и старородящей станешь. Потом ни один мужик на тебя не посмотрит.

— Чего к девкам пристала, ты ж… — пытался осадить жену Лехан, но осуждающий взгляд оборвал его на полуслове.

— Так что, ребята, надо жениться!

— Хороший тост! — отметил Санёчек и разлил всем коньяка.

— А ты женишься на мне? — спросила у него Вика.

— Я ж тебя толком и не знаю.

— Вот значит как, да? Дома сегодня ночевать будешь.

— Да женюсь-женюсь!

— Горько! — заорал Лехан, и все выпили под страстный поцелуй молодых.

Затем женили и Кузьму с Ленкой. Снова прозвучало «Горько!», только теперь еще и считали, насколько долгим будет поцелуй.

Санёчек уж и забыл совсем про свою роль свата и договоренности с владычицей «Паруса», которая объявилась как раз в тот момент, когда Гусёк пытался проглотить студенточку. Калитку надо, конечно, закрывать! Такого прикола не ожидал даже сам Кольцов. Как сложилось-то все удачно. Завидев, как названный жених предпочел другую, в душе Жанки произошел взрыв. Слыхали, как ревут бегемоты? Это вот еще цветочки, а ягодки были уже на подходе.

— Ах ты курощуп! — Жанка бросилась на Кузьму и буквально отодрала от него Ленку, — ко мне свата заслал, женюсь, люблю, а сам вот с этой?

— Чего, блять? — недоумевал суженый-ряженый.

— Того-о-о-о, блять! — тяжелая рука легла прям как надо — по мордасам Гуська. — А ты чего? — Жанка переключилась на Санёчка, когда взоры их пересеклись, — обманул, да?

— Жанна, ты чего? Нет, конечно! Сам стал жертвой страшного круговорота событий.

— Какие сваты, какие «люблю»? — завопил Кузьма, но очередной удар погасил свет в его квартире, плашмя он рухнул оземь.

Со спины на Жанку запрыгнула Ленка и укусила ее за ухо. Ринувшаяся из раны кровь еще больше разозлила несостоявшуюся невесту.

— Он мой, поняла, корова? — губы девчушки были окровавлены, отчего действо казалось еще ужаснее.

— Ты вообще пошла вон! — легким движением руки Ленка полетела в помидоры, — а ты, негодяй, за все ответишь! — Жанка ринулась на Санёчка, но любовь спасла его, вернее, полено, которым Виктория наградила голову нарушительницы спокойствия, — та рухнула рядом с возлюбленным. В Белосветске произошло землетрясение балла на четыре.

— Что здесь происходит? — заорал вошедший во двор крепкий мужик.

Калитку, конечно, стоит закрывать.

— Виктор Иванович? — опешил Лехан. Следом удивилась Валька, затем пацаны, и наконец Вика — это был ее отец.

— П-п-папа? — еле смогла выдавить из себя девушка.

— Дочь, что за притон ты здесь устроила? Деду твоему, Ивану Ивановичу Новикову, великому человеку, эту дачу дали за достижения перед социалистическим обществом, а ты!.. Э-э-э-эх! Видел бы он тебя сейчас, помер бы еще раз от разрыва сердца!

— П-п-п-п-ап!..

— Все вон! — заорал Виктор Иванович.

Лехану он уделил больше внимания, схватив за грудки.

— Я тебе сколько раз говорил, чтоб дом мой стороной обходил, сволочуга!

— Так… так это… меня зять твой позвал!

— Кто, блять?

— Зять! — Лехан указал пальцем на Санёчка. Санёчек хотел провалиться под землю.

— Вика-а-а-а-а-а! Гони всех к чертовой бабушке.

Санёчек растолкал Кузьму, а Валька — Жанку. Все начали бочком-бочком покидать резиденцию Новиковых.

— До свидания! — скромно сказал только вышедший из комы Кузьма.

— До свидания! — продублировал Санёчек.

— Зять, блять! — Виктор Иванович ткнул ему пальцем прямо в грудь. — Еще раз рядом с дочерью своей увижу — пристрелю, понял?

Вопрос его остался без ответа. Пацаны вместе с Ленкой прибавили ходу, чтобы не приступить ко второму акту спектакля «Жених».

— Ты на кой сюда Жанку позвал, придурок? И что ты ей там наплел? — Кузьма потер свое лицо. — Харя как болит!

— Ты ж просил пива! Я принес тебе пива!

— Так, а ее зачем притащил сюда?

— Развод пошел не по плану.

— Сука!

— Как по мне, круто вышло! — захохотал Санёчек.

— Вы такие придурки! — заверещала Ленка. — Пошли вы!

— Любовь моя, ты чего?

— Ничего, иди вон кабаниху свою шпиль, придурок, — обиженная девчуха свернула в переулок и ускорила шаг.

— Ну вот, и эта сбежала! Ты теперь снова холостой, Гусёк.

— Проблема прям. В педе много дам.

— И не дам тоже.

— Те, которые не дам, нам не нужны, только дам и точка.

— Ты тоже, по ходу, теперь без Вики. Ну хоть шпильнул, и то хорошо.

— Прям! Че ты думаешь, мне этот коммерс страшен? Пф-ф-ф! А он, кстати, точно просто коммерс? Или бандюган?

— Да я уже че-то хер его знает. Рожа бандитская.

— И плевать. Волков бояться — в лес не ходить. А где, кстати, Микулай? Куда он испарился?

— Точняк! Снова как заваруха — его нет. Телепортатор херов. Дома ему пропиздон вставлю.

— Надо выспаться.

— Ага, завтра на дело.

Наутро голова гудела у Санёчка, как Царь-колокол после выстрела в него из Царь-пушки Царь-ядром. Столько горячки, полученной за два последних дня, в его теле не было два года. Естественно, отвыкший организм сопротивлялся. Хотелось умереть, но у любимой матушки были другие планы. Сначала она молилась слишком громко и долго за его грешную душу, пока не вспомнила о деле, не терпящем отлагательств.

— Ты мне дрова в поленницу обещал сложить! Сегодня!

— Мам, что так громко? Сейчас мозг взорвется.

— Пить надо меньше со своими этими. Только вышел, а уже все сердце матери истерзал.

— Есть таблетка от головы?

— На водку у тебя деньги есть, а за таблеткой к матери?

— Будут и деньги на таблетки, — Санёчек повернулся к стене, — и дрова сложу, только позже.

Клавдия Петровна вышла. Через пару минут вернувшись, она бросила в сына таблеткой, которая скатилась по одеялу на пол и нырнула куда-то под кровать.

— И как я ее достану? — Санёчек смотрел куда-то в темень подкроватья.

— И водички! — ледяная вода из колодца вылилась на голову страдальца. — Скажи спасибо, что из стакана, в тазу белье замачивается.

— Ма-а-а-ам, ну чего ты творишь? Совсем, шоль, с ума сошла?

— Будешь так с матерью разговаривать — схожу за скалкой.

— Да иду я, иду!

Кольцов героически сполз на пол и начал шерудить под кроватью. Пыль мерзко липла к мокрой руке, однако целительное колесо он все же нашел. Подув на него, произошло обеззараживание. «Все, что упало у солдата, — упало на газетку!» — вспомнилось Санёчку. Без воды таблетка встала в горле.

— Мам, где мои штаны? — крикнул он.

— Заблевал ты все свои штаны! — раздалось из соседней комнаты. — Замочила! Стирать сам будешь! Я твою блевотню трогать не собираюсь. Ишь чего!

— Куплю тебе стиральную машинку, как разбогатею. Новую!

— Дрова иди укладывай, буржуй.

Санёчек осушил половину графина воды под аккомпанемент осуждающих вздохов матери и вышел во двор. На улице было прекрасно. Не жарко и не холодно. Зефир подбежал к хозяину и весело вилял хвостом, за что получил небольшую порцию ласки.

— Жениться тебе надо, дурке!

— Зачем?

— Как это зачем?

— Ну я и спрашиваю, зачем?

— Штаны свои надень старые, королобый! — загорланила мать, — ходит он тут с голой жопой! Перед соседями-то стыдоба кака-а-а-ая…

— Вот скажи мне, Зефир, утро, а она уже на меня орет. Чего я сделал? — Санёчек повернул голову и ответил не менее тихо: «Я у себя во дворе. Делаю, чего хочу, хоть голым могу ходить».

— Ты у меня во дворе! — Клавдия Петровна вышла в коридор и бросила в сына штанами. — Бестолочь! Сил на тебя нет. В могилу сведешь, буду к тебе во сне приходить.

— Ага, и долдонить, какой я никчемный и что жениться мне надо. Ты чего с утра завелась-то? Я ж еще ничего сделать не успел, а ты…

— Поговори еще тут.

— Мам! Ты…

— Не мамкай тут мне.

Санёчек с горем пополам натянул штаны и отправился выполнять семейный долг. В детстве за это хоть мороженое давали. А сейчас что? Да ничего! Пивка бы нольпяточку. Еще и дрова эти по всему двору валяются. Неспешно он поднял несколько рубленых поленьев и уложил на штатное место хранения. Увидел пачку сигарет на лавочке. Сел. Закурил. Рядом улегся Зефир.

— Хорошо вот тебе! Спишь, жрешь, иногда гавкаешь! Не жизнь, а сказка! Хотя какая сказка? К бабам-то тебя не пускают! А какая жизнь без баб? Никакой. Да тебе уже и не надо, старый ты!

Зефир в ответ лишь звонко гавкнул и ломанул к забору, где вылил весь накопившийся негатив на подъехавшую машину. Судя по наваливающему ВИА «АК-47», исполнявшему песню про далекий-предалекий Пакистан, это был Кузьма, что по-хозяйски вошел в усадьбу Кольцовых. Пес радостно прыгал, пытаясь игриво цапнуть гостя.

— Так, Зефир, фу, фу, я сказал! Санёчек, убери своего придурошного пса.

— Он играется.

— Ага. Сейчас откусит мне чего-нибудь, доиграется!

— Зефи-и-и-ир! — Санёчек похлопал по ноге, отчего пес стремглав рванул к нему. — Видал, какой дрессированный?

— Посади на цепь, че ль, его?

— Тебя бы на цепь! Слыхал, Зефир? На цепь тебя посадить хочет. Ты же послушный пес? Послушный, да? Сидеть! Лежать! — собака поочередно выполнила команды. — Видал, шоль?

— Ага, ты отжил, че ль?

— А не видно?

— Видно, что не видно.

— Пивка бы.

— Не то слово. Организуем?

— С этой гарпией организуешь. Дрова надо разложить, а то не отвалит.

— Печалище, братишка.

— Помог бы.

— У-у-у-у, не-е-е-ет. Это без меня.

— Козлина.

— Опух, че ль? Я тебя домой сегодня ночью тараканил вообще-то.

— Я блевал вчера?

— Ага. Еще долго так, я аж покурить успел.

— Мать говорит, все штаны заблевал.

— Не без этого.

— Явился — не запылился! — мама Санёчка стояла в дверях дома, подперев бока кулаками.

— И вам здрасти, Клавдия Петровна, — Кузьма изобразил великосветский поклон.

— Чего приперся?

— Как это че? Повидать старого друга!

— Повидал?

— Ага.

— Вот и проваливай отседа, а то собаку на тебя натравлю.

— Ухожу-ухожу! — Кузьма подмигнул товарищу и вышел. — До свидания, Клавдия Петровна.

— Иди уже, чертяга! А ты че расселся? — гнев матери вернулся к сыну. — Ничегошеньки еще не сделал. Дрова сами себя не уложат.

— Как это не сделал? Вон чего-то уже сложил.

— Не вижу.

— Сейчас оденусь и все доделаю.

— Пока не доделаешь, никуда не пойдешь.

— Да понял я, мам, понял.

Санёчек нацепил на себя парадную адидасовскую черную олимпийку с тремя золотыми полосками на рукавах. Раньше это был прям писк моды, да и сейчас нестареющая классика, хоть в ЗАГС. На кроссовках застыл вчерашний фарш, но обуть больше было нечего, потому и так сойдет. Он вышел во двор, матери рядом не было, за забором из лайбы Гуська доносился музон.

— Это шанс! — подумал Санёчек и рванул до калитки. Дернул ее. Закрыто. — Подготовилась старая! Ну ничего!

— Я так и знала, я так и знала! — Клавдия Петровна выбежала из дома со скалкой, в боевой позиции, что придало нерадивому еще больше сил для прыжка через забор.

— Гони-гони! — заорал Санёчек, запрыгнув на заднее сиденье машины.

— Да не вопрос! — «жигуль» оставил лишь пыль на былом месте и мать, проклинающую сына, Зефир еще пол-улицы гнался за ними, но отстал.

— Хорошо, что ты приехал! — Кольцов перелез в салоне на переднее сиденье, — а то думал, не спастись от старой ведьмы.

— Как же я брошу золушку в беде?

— Э-э-э-э, — Санёчек ударил Гуська в плечо, — кто золушка, епт?

— Когда у человека нет чувства юмора — это беда.

— Смотри у меня.

— Да-да, я помню: ты сидел за меня и я теперь по жизни должен.

— Не подъебывай, а то еще получишь.

— Да все-все, завалил уже.

— Ты вообще как живой-то? Еще и рулить можешь.

— Александр, в стране, где придумали водку, невозможно ездить трезвым за рулем.

— Агась. Ну че, по пивку?

— Категорически за!

— В «Парус» к любимой?

— Да иди ты! — заржал Кузьма и свернул к первому попавшемуся продуктовому магазину.

Пенное смочило ржавые трубы.

— Хорошо, что никуда не надо, — наслаждаясь холодненьким, выдал Санёчек.

— Как это не надо? Опух, че ль? Дел у нас выше крыши. В ночь на делюгу попрем. Прицеп сейчас поедем из гаража забирать.

— На кой нам прицеп?

— А кабель ты как повезешь? В багажнике?

— Не подумал. Вдвоем попрем?

— Нет. Еще Микола. Вчера ж все обсуждали.

— Все, что было вчера, осталось вчера. На кой он нам?

— Ты, че ль, копать будешь?

— А-а-а-а, нет конечно! — заржал Санёчек. Таблетка, кажется, начала действовать. — Дедовщину в армии никто не отменял.

Когда город засыпает, просыпается мафия. Ржавый «жигуль» с прицепом мчал по ночным улицам Белосветска.

— Кузьма, убавь ты, шоль, музон, — пытался переорать звук из динамиков Кольцов.

— Э-э-э-э, пакши убери! Моя тачка — мой звук! — водитель сам крутанул громкость вниз. — Сам!

— Когда у меня будет тачка, я тоже буду тебя дрессировать этой херней.

— Вот как будет, так и поговорим.

— Будет.

— Пацаны, приколите, сериал такой нашел, — оживился с заднего сиденья Микулай.

— Какие сериалы, я тебя умоляю. Еще ничего не сняли лучше «Крестного отца».

— А «Крестный отец — 2»?

— Он не лучше.

— На уровне.

— Ну да, и все.

— Да хорош, — запротестовал Санёчек, — еще «Лицо со шрамом», «Славные парни».

— Ну лады, неплохо, но до «Крестного отца» все равно не тянет… чутка. Классика, хули.

— А че «Лицо со шрамом» не классика? А «Славные парни»?

— Ну классика, но не такая классическая классика.

— «Бешеные псы!» — встрял Микулай.

— Сам ты пёс! — осадил его брат. — Если Тарантино, то «Криминальное чтиво».

— А мне «Бешеные псы» больше зашли.

— Слыхал, че ль, историю, братишка? Кароч, у него, у Тарантино, в смысле, журналюга спрашивает: «Квентин, вы ничего не сняли лучше «Криминального чтива»! А он ему, знаете че: «А кто снял?» — Кузьма громко заржал. — Дерзкий малый.

— Да это херня все, я читал! Это придумали.

— Санёчек, ниче не херня! Я видел!

— Ты кого пиздаболом сейчас назвал?

— Да не пыли!

— Базар фильтруй свой, пока по зубам не получил.

— Слово ему уже не скажи. Какие мы ранимые стали, я хуею.

— Ранимые не ранимые, а по зубам получишь.

— Кто еще получит?

— Проверим?

— Посмотрите «Во все тяжкие»! — решил сбавить градус Микола. — Сериал!

— Чего-о-о-о-о? — заржал Кузьма. — Еще я «Санта-Барбару» не смотрел.

— Да ты че-е-е, братишка, там вообще норм.

— Про че?

— Ну там учитель химии узнал, что у него рак, и стал Тони Монтаной.

Кузьма с Санёчком внимательно посмотрели друг на друга, забыв о своих распрях, а потом разорвались от смеха.

— Да я серьезно, че вы ржете? Не смотрели даже, а уже ржете.

— Сериалы — херня! — выдал свой вердикт Кольцов.

— А «Бригада»? — никак не мог угомониться малый.

— Ну «Бригада» да! Только Белый скурвился, мента сыграл.

— Это да-а-а-а, не по-пацански! Безрукова перестал поэтому уважать. Времена сейчас, конечно, другие, но кто вообще от него такого ожидал? Я постер с ним после этого сжег даже. Прям удар в сердце, — негодовал Кузьма. — Раньше конечно да-а-а-а, дела делали. Каждый день в Белске стреляли. Тут такую «Бригаду» снять можно было, закачаешься. Сезонов на десять. У нас же не город, а джунгли, епт. Кто зубастее, тот и выживает! Вон в девяностые люди, кто свое взял, что сейчас? Живут как короли! Все коммерсы да депутаты. Вон на папашку Виктории твоей глянь! Рожа бандитская! Кожанку на пиджачок сменил, че, думает, не видно? Ви-и-и-и-дно все, епт. А мы хуже, че ль?

— Сам сказал, времена уж не те! — ответил ему Санёчек.

— А чего не те? Сейчас не коммунизм. Светлое завтра никто уже не строит. Надо самим о себе беспокоиться. Сейчас нарубим там меди, ох гульнем.

— Там дохрена кабеля?

— Метров сто, не меньше! — оживился Микулай. — Всем хватит.

— В кило эт сколько?

— Да я ж почем знаю? Толстый он. Я не шарю.

— Малый, стыдно не знать элементарщины. В метре где-то полкило чистой меди! — с умным видом сообщил Кузьма.

— Это че ж, двадцатка на троих?

— Это если бы Маратик металл тасканый принимал по рынку, а этот барыга вечно торгуется. Еще и язык подвешен, знаешь как? Объебывает, только щурься.

— Так весь металл тасканый!

— Вот-вот! А уж кабель-то сто пудов. Эта сволочь постоянно орет, что за риски надо платить. Метров сто если за пятнаху пульнуть — уже хорошо! Буржуев этих всех к стенке бы. И как в семнадцатом году. Без суда и следствия. А то наживаются на простом люде. Сам-то недавно Маратик уже второй пункт приема открыл и на «кабане» ездит, а дисочки там — у-у-у-у-ух, просто секс.

— Ты меня из-за пятерки на нос во все это вписал?

— Санёчек, ты че кобенишься? Люди вон за месяц в охране пятнахи не получают, а ты за день — пять. Дело прибыльное. Микулай, скажи ж!

— Ага.

— Игра свеч не стоит!

— Могу тебя высадить!

— Ага, ща! Приехали уж.

— Ну а че тогда тебе не нравится?

— Гаси свет! — завопил Микулай.

— А, точно! Конспирация! — Кузьма выключил свет своего «жигуля» и сбавил скорость почти до минимума. — А ты не ори, щегол, понял? Ишь, чего удумал! Командовать школьниками своими будешь, с которыми солому долбишь.

— Да понял-понял, че орать-то?

К остаткам прицепного завода вела безлюдная улица. Темень и тишь. Да и откуда бы взяться оживленности в ночи на промзоне. Местная голытьба еще и все лампочки на столбах побила. Хоть глаз выколи…

С завода тащили все, что плохо лежало, а что хорошо — в два раза быстрее. В заборе кто-то вырезал несколько прутов. Дырку, конечно, замотали колючей проволокой, сверху штыри, но разве это преграда для вора? Микола достал из кармана кусачки и несколькими ловкими движениями освободил путь к изведанному. Можно было и через верх, но вероятность повеситься на своем хозяйстве не нравилась юноше. Из багажника «жигуля» появилась малая саперная лопата, судя по всему, недурно заточенная. Гусёк-младший вероломно вторгся на территорию прицепного. Шагов через десять он нырнул в яму радиусом с метр и глубиной примерно по грудь пацана. На дне засветил карманный фонарик, Микулай начал работать лопатой.

— Санёчек, подсоби, надо прицеп откатить вон туда! — Кузьма указал пальцем в сторону.

— Лучше под иву! Там не видно.

— Точняк!

— Цепи-то хватит?

— Должно! Лучше б, конечно, трактором, так хоть километр дергай, ну и так пойдет.

— А я тебе говорил! Я говорил?

— Ты прям как моя бывшая!

— Че сказал?

— Да ниче-ниче. Не пыли! Потом разберемся! Нервный ты какой-то стал.

— Такая жизнь.

Прицеп отправился в засаду. Санёчек и Кузьма начали распутывать цепь.

— Ты где такую цепь нарезал?

— Да тут и нарезал, когда мехцех закрывали. Всякого добра понатаскали.

— Красава!

— Хорошие были времена.

— А сейчас?

— Уж не те!

На территории прицепного появились признаки местной жизни. Видать, охранник вышел справить нужду на улицу и завидел свет, заигрывающий в яме с темнотой. Стражник пару раз потрещал шокером и врубил мощный фонарь, коим светил в разные стороны. Микулай погасил свет и нырнул на дно ямы, затаился. Пацаны спрятались за «жигуль».

— Кто здесь? — потряхивающим голосом вещал охранник. — Кто здесь? Я последний раз спрашиваю, кто здесь? Я полицию вызову! Я не шучу. Валите на хер отседа подобру-поздорову.

Судя по голосу, сам он боялся не меньше. Кто ж знает, кого встретишь в ночи в Белосветске, тут и урка какой-нибудь прожженный пику под ребро пихнуть может. Ему сие как два пальца обоссать, шокером не спасешься. Миколе бы, конечно, сидеть в своей яме тихо, но малый знатно перетрухал и вылетел пулей из укрытия, когда стражник проходил мимо. Все бы ничего, но Гусёк споткнулся обо что-то и плашкой навернулся о землю. Он резко вскочил, чтобы продолжить свой побег, но тут-то его настиг ток возмездия. Охранник оказался не робкого десятка. Микола снова рухнул оземь.

— Вот ослина-то! — прошептал Санёчек, выглянувший из-за колеса.

— Пизданул, да? Пизданул? — нервозно, но шепотом орал Кузьма.

— Ага!

— Лёня, прием! — мужичок под шипение рации нервозно пытался достучаться до своего напарника. — Лёня, прием! Слышишь? Вызывай ГБР! У нас проникновение. Я вора поймал. Премию нам дадут теперь. Лёня, Лёня, прием! — он стал стучать рацией о свое тело. — Сломалась, шоль? Лёня, прием!

Под крик «русские своих не бросают!» Кузьма ринулся спасать брата, спустя секунду недоумения в атаку побежал и Санёчек. Вспомнил он сразу преодоление окна в стене армейской полосы препятствий. Нырок руками и одной ногой вперед. Цель пройдена. Это как на велосипеде кататься, один раз научился — и теперь на всю жизнь. Туловище помнит.

— Вы че, суки, охренели, шоль? — охранник нервозно жал на кнопку шокера, отчего тот трещал, не смолкая. — Лёня, прием! Лёня, прием! — орал он в рацию, поднесенную ко рту другой рукой. — Нападение на охрану! Нападение на охрану! ГБР! Лёня, мля, вызывай ГБР, нападение на охрану! Нападе-е-е-ение-е-е-е!

Луна вышла из-за туч, стало светлее. Оказалось, что блюститель сохранности завода был нескладным мужичком годов пятидесяти, несмотря на резвость, которая помогла ему уложить нарушителя.

Санёчек и Кузьма зашли с разных сторон, выжидая момент, чтобы втащить ему, отчего стражник махал шокером, играющим из стороны в сторону током.

— Ломай! Ломай его полностью! — орал Кузьма.

— Ща-ща! — Кольцов перескакивал с ноги на ногу, выглядело сие очень смешно, ибо ему до Брюса Ли — как до Китая задом на самокате, однако ж охраннику было далеко не до смеха. И правильно! Китай Китаем, а в торец прилететь с ноги могло вполне по-белосветски.

— Бля-я-я-я! — закряхтел очнувшийся Микулай. — Больно-то как, ёкарный леший!

Охранник на секунду отвлекся на Гуська-младшего, что дало шанс Санёчку смачно записать ему в ухо, как полагается, вложившись с плеча, и отскочить на былую позицию. Искры от шокера летели во все стороны. Рация упала на землю. Второй рукой теперь мужичок держался за больное.

— Вы че, бляди, попутали вообще?

— Ты кого блядью назвал? — хором завопили пацаны.

— На госимущество позарились, да? Я вам сейчас покажу! — охранник начал размахивать своим орудием еще активнее, но в атаку уже не шел, выжидал.

— Матвей Иваныч, че разорался, спать не даешь? — раздалось из валяющейся на земле рации.

— Лё-ё-ё-ёня, мля-я-я-я, спаса-а-а-а-ай, — заорал что было мочи он.

Этого мгновения хватило, чтобы очнувшийся Микулай совершил героический проход в ноги. Как бравый боец смешанных единоборств, он уронил своего оппонента. Подлетевший Кузьма наступил ногой на руку охранника, которая не выпускала трещавший шокер. Самого его как током еще не долбануло, было неизвестно.

В здании загорелся свет.

— Лё-ё-ё-ёня! Выручай, родненький, ну ты где, Лё-ё-ё-ёня! — неистово орал Матвей Иваныч.

Кроссовок Санёчка отправил стражника в мир Морфея.

— Спать! Я сказал! — зловеще хохотал Кольцов.

— Вы че, говнари? — раздался выстрел из ружья в воздух. — Попутали, черти?

— Валим-валим! — завопил Кузьма.

Налетчики, будто цирковые кролики, один за одним ныряли в дырку в заборе. Правда, в спешке забыли прицеп под ивой. Пришлось возвращаться. Батин гнев за просранное семейное достояние пугал Гуськов больше, чем правосудие. К великому счастью, Лёня с ружьем не стал покидать свой пост, а группа быстрого реагирования только носит сие название, на практике все было наоборот.

Отсидевшись часок в мрачном переулке, пацаны двинули по домам.

— Мда-а-а! Наварились так наварились! — негодовал Санёчек.

— Да че? Бывает! Что сделано, то сделано. Главное — не теряй головы.

— Чтоб я еще раз с тобой в делюгу вписался? Да ни за что!

— Один раз не получилось, ты все — слился?

— Ты на кого, фраерок, базлаешь? Напомнить тебе, за кого я сидел?

На заднем сиденье раздался треск шокера, пацаны аж подпрыгнули от неожиданности и забыли о распрях.

— Микола, блять! — хором завопили они.

— Кто не наварился, а кто и наварился! — хохотал малый.

— Ты шокер дернул?

— Ну хотя бы так. Себе оставлю.

— Ты че, епт? — Санёчек замахнулся на младшего Гуська. — Вместе ходили, значит, на общак!

— Да-да, малый, ты не охренел?

— Ну я…

— Че ты? Пульнешь завтра рубля за три и раздербаним.

— А че за три-то? Такой в магазине пять стоит.

— А ты че, магазин?

— Ну нет.

— Ломбард в девять открывается.

— Лады!

— Бывайте, пацаны! — Санёчек пожал друзьям руки и вышел у дома.

— Братишка, — окрикнул его Кузьма, — я доверяю Майклу так же, как и тебе. Но есть причины, по которым ты не должен принимать участие в грядущих событиях.

— Ой, иди на хер! — заржал Кольцов.

Гремя по колдобинам прицепом, «жигуль» покинул Научную.

Калитка оказалась закрыта, потому он по-хозяйски перепрыгнул через забор. Зефир только поднял голову, а потом снова лег спать.

— И ты на меня обиделся, да? Ну и ладно! Ну вас всех. Вот разбогатею, все ко мне прибежите, нахлебнички. Санёчек-Санёчек, дай денег! И я еще подумаю, давать вам или нет. Сразу тогда на цырлах все запрыгаете!

Взор его зацепился за поленницу. Все дрова были уложены.

«Мда-а, мать завтра снова будет говниться. Прямо с утра».

Глава 2

Санёчек красовался перед зеркалом. Выпускной костюм сел на него как надо.

— Мам, ну как тебе? Жоних?

Клавдия Петровна вышла из кухни, вытирая руки полотенцем, и оценивающе посмотрела на сына.

— Это хорошо, что ты дрищ дрищом, а то б просить пришлось Верку, чтоб расшила.

— Мам, у тебя на каждый случай жизни есть подруга?

— Поговори мне еще тут, баламошка. Девку обрюхатил, а теперь разговорился он. Лучше бы средства контрацепции с таким рвением покупал, как матери дерзишь.

— Ничего и не держу! И вообще, чего это я ее обрюхатил? У нас вообще-то любовь!

— Ей рожать уж через месяц, любовь, а ты только жениться собрался, — Клавдия Петровна тяжело вздохнула, затем что-то посчитала на пальцах. — Не мог потерпеть месяцок?

— В смысле?

— В коромысле! Кто ж близнецов рожает?

— Каки-и-и-их близнецо-о-о-ов, мама, ты чего? Девка у нас будет. На УЗИ сказали. Алисой назовем. Все ж решили.

— Девка-близнец — это трагедия. Семейная трагедия. Бог ты мой, говорила мне мама, не выходи замуж за этого дроволома. От дурки ученого не получится. Во-о-о-от! Посмотрите на него! Александо-о-о-ор Алексеи-и-и-ич! Собственной персоной.

Санёчек тупо улыбался, слушая мать.

— Ты про знак зодиака, шоль? — его осенило.

— Браво, дубина! Совсем газет не читаешь и жизни не знаешь. А в газете писали, что у близнецов семь пятниц на неделе, — Клавдия Петровна начала загибать пальцы, — много болтают, все преувеличивают и любят посплетничать.

— Мам, прекрати ты эти газеты читать. Какой там жизни не знаешь?

— Не перебивай женщину, которая тебя родила! Я не закончила.

— Ну мам!

— Не мамкай мне тут. Вот подождал бы месяцок, а лучше два,    и льва родили бы.

— Львицу.

— Ты что мне нервы тут мотаешь, бестолочь?

— Молчу-молчу.

— Алиса бы наша тогда была благородная, энергичная, еще… еще… так, где эта газета? — Клавдия Петровна начала искать в стопке газет, лежавших на подоконнике, нужную. — Нашла! Очки мои с кухни принеси.

Сынка в темпе вальса метнулся на помощь маменьке.

— Львы готовы взять на себя ответственность, — продолжала она культпросветзанятие, только теперь читая газету, — и повести людей за собой. Приятный и легкий характер. Преданность. И готовность прийти на помощь близким. А у тебя близнецы, тьфу ты! — Санёчку прилетело по голове скрученной газетой. Совсем о будущем не думаешь.

— Так говоришь, будто все от звезд твоих зависит.

— Звезды не врут. И карты тоже. Пойду вечером к Анне Антоновне. И ты со мной. Будущее раскидает тебе…

— Я к этой ведьме не пойду, бздит она все.

— Карты не врут, сын!

— Еще как врут!

— Поговори мне тут.

— Ага-ага, и не очко обычно губит, а к одиннадцати — туз.

— Чего-о-о?

— Да ничего-ничего. Это я так.

— Смотри не нажрись сегодня, свадьба у тебя завтра. Не позорь меня перед приличными людьми. Новиковы — не последние люди в городе так-то.

— Одно другому не мешает. Еще я перед этими буржуями не стелился.

— Я тебе помешаю. Я тебе так помешаю, сволочь! — Клавдия Петровна начала хлестать сына кухонным полотенцем, что ждало своего часа на плече женщины. — Женись хоть по-человечески! Тебя, дурку, в приличную семью приняли, а ты…! Тьфу ты!

Концерт по заявкам был окончен. Кольцовы разошлись по своим делам. Клавдия Петровна отправилась к гадалке, а Санёчек — курить на лавочку во дворе.

— Зефир, ну как тебе? Жоних?

Собака задорно гавкнула один раз и начала игриво метаться из стороны в сторону, то застывая в моменте, то резко перемещаясь в другую точку.

— Так… так… так… не скачи на меня, а то мать из дома выгонит, если костюм избуздыкаю. Пойду лучше сниму! Жди меня здесь! — он ткнул пальцем в нос собаке. — Я еще не закончил!

Пока Санёчек переодевался в домашне-выходной спортивный костюм, старая Nokia своей вибрацией пыталась вызвать землетрясение в Белосветске. На экране высвечивалась надпись «Дон Гусито».

— А ты че не позвал, Зефир? Тут вон уважаемый человек аж пять раз названивал, а ты ни слуху ни духу, — собака смотрела на своего хозяина непонимающе, Кольцов набрал обратно другу. — Алле-малле!

— Ты че там дома сидишь, женишок? У тебя ж последний день холостяцкой жизни. Сейчас будет предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

— Ну-ка!

— Нам нужен мальчишник.

— А че? Я за!

— Выезжаю!

— Давай ускорься, а то мать вернется и на замок меня посадит.

— Свободного духом человека не удержать в клетке.

— Слышь, философ, заводи свою «жигу» и тащись сюда.

Из всех подруг матери Санёчек уважал только Елену Максимовну, чьи дары он разыскивал сейчас по всему дому. Тетка гнала знатное зелье, чистейший, как слеза, самогон, а мягкий-то какой, у-у-у-ух! Квест был не из простых, ибо маман знала, что лучше сей артефакт припрятать понадежнее, ибо добравшийся до него сынка не будет церемониться. Кольцов тщательно исследовал все известные ему нычки — и вуаля, целый литр оказался в руках. За забором обозначил свое присутствие Кузькин «жигуль», который извергал какие-то жесткие мотивы на ломаном французском, отчего Зефир снова негодовал. Санёчек в спешке собирался, ибо решил дать пьянству знатный бой. Сегодня он вольный человек, а завтра окольцован. Жизнь уже прежней не станет. Отметившись звонком возлюбленной и ездой по ее ушам на тему вселенской любви и важности семьи (тут, конечно, пригодились постоянные напоминания цитат из «Крестного отца» его полоумным дружком), он смело выключил телефон. Путь его лежал в педовскую общагу. Гусёк нашел новых жертв, которые сами заплыли в расставленные им амурные сети. Главное теперь — залить в них побольше «батюшки сэма», а дальше уж дело техники.

«Прощай, холостяцкая жизнь! Я вас любил, возможно, это были лучшие деньки!»

Впереди Кольцова ждало кольцо, а понесет он уничтожать его в Мордор или нет — будет зависеть от поведения Саурона. Зачем вообще люди женятся? Дань традициям, обязывающим горящие глаза и часто бьющиеся сердца скреплять свои намерения печатью на бумажке, которая с годами покроется не одним слоем пыли в далеком шкафу? Если, конечно, повезет! Какие-то мазохистские природные черты, основанные на собственности одной живности над другой? Приспособленчество? Человеку нужен человек? Зачем? Несмышленые мужички, оторвавшиеся от сиськи матери, ищут новую? Очарованные гедонистки ищут золотую тропиночку, что обеспечит их жизнь наслаждением до конца дней? Продолжение рода? Допустим, для фамильного древа графьев и бояр положение в обществе требует, но плодится же чернь. Чем ниже пали те ангелы, тем больше в мир попадает чертей. Детишки, не видя иной жизни, попадают на протоптанную дорожку по дну. У них почти нет шанса выбраться из этой ямы, зато чтоб остаться — причин более чем достаточно. Так зачем люди женятся? Именно над этим вопросом размышлял в ночи Кольцов, когда покинул притон любви и, пошатываясь, побрел домой. Еще двадцать минут назад он прелюбодействовал с одной, а утром ему предстоит поход в ЗАГС с другой. Первую Санёчек и не знал-то толком, хотя хороша чертовка, от нее шел свет, озаряющий все вокруг. Он никогда не встречал таких женщин да и вряд ли видывал ноги прекраснее тех. А вторая просто в залете. Любил ли он ее? Нет! Поначалу спортивный интерес да животный инстинкт, надо ж было почувствовать себя мужиком, завалив непокорную. На этом все закончилось для него, но не закончилось для нее. Песня огня и любви разыгралась новыми мотивами, еще и с припевами. Мол, аборт делать не буду. Это не по-христиански. Что скажут люди? Как я лишу человека жизни? Люблю, и все тут. Как так он вляпался? Непонятно! Теперь вот Санёчек через месяц папкой станет. А что он даст этой маленькой девочке? Он же гол как сокол! В башке ветер свистит. Чему он научит свое дитя? Пиво из холодильника воровать? Сам не мастер! Был бы мастер — не попался! Родители еще. Ее. Его. Никто не хочет свадьбы этой. Ни Кольцовы, ни Новиковы. Вика одна уперлась рогом. Овца. Глупая овца.

Санёчку вспомнился визит в гости к будущей родне, когда его дама сердца наотрез решилась рожать. Софья Федоровна, будущая теща его, стол накрыла. Картошечка. Мясцо. Оливье. Скатерть. Прям Новый год, ей-богу. Настроение было нерадостное, хоть топор в воздухе вешай. Бабы-то светились. Счастье ж какое! Пополнение. Мужики сверлили друг друга глазами. А Новиков-то — крепкий дядька, с ним стоило считаться.

— Покурим? — предложил тесть.

— Покурим! — согласился Санёчек.

Молча встали и вышли на балкон. Дверь прикрыли на магнит. Конспирация.

— Чего девке голову морочишь?

— Я морочу?

— Тут еще кого-то видишь?

— Не морочу.

— Ты, шоль, чадо растить будешь?

— Если надо, то буду.

— Ты где работаешь, сынок?

— Работаю.

— Где?

— Грузчиком работал, сейчас сторожем в детском саду, так что с детьми умею обращаться, если что.

— Ты вообще представляешь, сколько стоит ребенка вырастить, тем более девочку?

— Вырастим как-нибудь.

— Все у тебя как-нибудь.

— И чего?

А— Ничего. Вся эта ваша любовь мне в копеечку встанет. Тысячерублевую.

— Не встанет. Я за свои действия в ответе, понятно?

— Ну посмотрим-посмотрим.

— Мальчики! — постучала в стекло на двери Софья Федоровна, — хватит травиться. Все готово. Пойдемте за стол.

Мужики сели за стол в дружелюбных масках, изображая мирные семейные посиделки. После первой бутылки коньяка истинная личина поперла наружу.

— А жить где будете? — с вызовом поинтересовался Виктор Иванович.

— Пап, что за вопросы-то? У нас, конечно же! Ты что, дочь из дома спровадить хочешь? Вместе с внучкой?

— Замужем — это значит за мужем, а не у отца под боком! Учите матчасть, детишки!

— Вить, ты чего это, правда? — заступилась за дочь маман.

— А ты чего скажешь, зятек? — Новиков не сбавлял обороты.

— А че сказать-то? Я не живу, где мне не рады. У нас поживем. Дом небольшой, но места всем хватит.

— Са-а-а-а-аша! — надула щеки Вика.

— А че Саша? Чего не так-то? Я там вырос, и Алиска наша вырастет. Район у нас хороший. Свежий воздух. До карьеров рукой подать. Лес опять же.

— Вы внученьку Алисой назовете? — несказанно обрадовалась Софья Федоровна, пропустив половину высказываний зятя мимо ушей.

— Так, с темы-то не съезжайте! — буравил взглядом будущего мужа своей дочери Новиков.

— Какой ты черствый, Вить!

— Решено, после свадьбы к мужу, дочь!

— Па-а-а-а-апа! — заревела Вика, а затем в нее вселился дьявол, разгоняющий такую истерику, вылившуюся в вопли, гормональные рыдания и закончившуюся сжиганием мостов кровных уз. — Если так, то я тебе больше не дочь! Сегодня же съезжаю. Да, Саш?

— Ну да! — равнодушно ответил Кольцов. — Не на улице ж тебе ночевать с нашей Алиской.

Вика показушно встала и пошла собирать вещи.

— Витя! Нам надо поговорить! — настрой дочери передался и матери.

— Потом, Софа, потом!

— Так, Новиков, на кухню! Прямо сейчас! — Софья Федоровна резким движением пальца отправила свои маленькие круглые очечки с края носа к его основанию.

— А баба-то с яйцами! — подумал Санёчек и еле удержался от того, чтоб не рассмеяться.

На кухне разразились гром и молния. На стороне хрупкой и утонченной женщины в тот миг были Зевс, Юпитер, Тор, Индра, Перун, Таранис и прочие божественные повелители небесного электричества. Гремели ложки и вилки, падающие на пол, следом летела посуда, звонко бьющаяся о стену. Санёчек остался совершенно один за праздничным столом. Налил себе коньячку. Огляделся.

— А ничего хоромы-то! Но этот… папаня… Лучше уж у нас! А там мать пилит, — гонял в себе мысли он, налил еще и выпил. — Уж лучше мать, чем этот. Мать как-то попривычнее, да и полномочия у нее есть. Она ж рожала. А этот кто? Чужой человек. Да и теща ни разу не ангелок, как казалось! Как там в умных книжках пишут: «Хочешь посмотреть на жену в старости — посмотри на тещу!» А надо оно мне? Вопро-о-о-о-ос!

Санёчек осушил полбутылки, прежде чем люди стали возвращаться в зал, но ему уже было так плевать на это реалити-шоу. А происходило следующее: сначала с сумкой вошла Виктория, объявив, что готова к переезду, затем и старшее поколение Новиковых, которое единогласно сообщило о провозглашении независимости комнаты их дочери и переходе под знамена Кольцовых. Главенствующему лорду этого дома пришлось приложить немало усилий, чтобы выдавить сие из себя.

— Бежать надо было еще тогда! — будущий женишок вернулся из воспоминаний в настоящее. — Или вообще не слушать Гуська с его дурацкими советами, которые вечно ничего хорошего не сулят. То отсидишь из-за него, то вот семейством обзаведешься. А он чего? Ничего! Бабы да бабки! Все! Разорви пес моих кошек, что это за жизнь?

У Санёчка были другие планы на жизнь — неприлично разбогатеть, чтоб с элитными женщинами по морям на яхте кататься. Резко хлынул дождь, что вывел его из раздумий. Под кроссовками резко образовалась грязища с лужами. Научная улица — не Средиземноморье. Он рванул до дома. С ходу махнул через забор. Зефир вытащил морду из будки, но сразу же вернулся на исходную. Дурак, что ль, мочиться? Кольцов пошарил по карманам, а ключей-то и нет, видать, посеял где-то. Мать будить он не стал. Еще вот ее нотаций средь ночи не хватало. Лег на лавку и вытянул руку. На нее с крыши падали капли майского дождя.

— На днях, получается, заезжаю к Вике? — подумал он. — Два года на общем режиме, остальная жизнь на строгом? Ага-ага! Бегу и падаю. Вольному — воля, спасенному — рай.

В своих размышлениях Санёчек и уснул. Морфей перенес его в лучший мир, где он жил в огромном особняке у океана. Большие витражные окна, массивные белые конструкции из балок, много стекла и мрамора. У длинного причала стояла небольшая яхта. Вокруг дома аккуратно стриг газон садовник, а на веранде накрывала завтрак сексуальная латиноамериканка.

— Вот это жизнь! — Кольцов стоял на балконе и наблюдал, как волны разбиваются о берег. — Какой притягивающий вид!

Утреннее солнце играло в пучине.

— Александр Алексеевич, ваш кофе! — заискивающе сообщила его домработница. — И омлет!

— Сколько сахара?

— Два кусочка. Как вы любите!

— Молодец! Иди.

Санёчек засмотрелся на уходящий стан своей служанки. Вид оказался не менее завораживающий. Ее задница так играла в движении, словно зазывала на более располагающую беседу в горизонтальном положении. Природа умела удивлять.

— Спасибо создателю за такое прекрасное творение! Это ж надо было еще придумать! Ух! Возьму ее с собой в круиз! Такой десерт стоит попробовать! — подумал Кольцов. — Где мой капитан? Или я сам капитан? Ла-а-а-а-дно, разберемся.

Неожиданно небо затянулось мраком. Еще несколько секунд назад ничего не предвещало непогоды, как уже ветер огромной силы пытался отправить посуду со стола в полет. Кофе повезло больше, нежели омлету, ибо чашку Кольцов успел выдернуть из лап стихии. Парой больших глотков он уничтожил напиток и отправился в сторону дома, ветер усиливался, невозможно было уж устоять, лупанул ледяной ливень, грянул гром, молнии сверкали совсем рядом. Санёчек побежал, но здание отдалялось. Воздушный поток нес его к океану. Электрические разряды с треском разрезали небеса, опускаясь на землю. Удар! Еще удар! Небесный ток бил по всему, что было дорого властелину этой земли. Загорелся дом. Вспыхнул будто спичка. В окне полная ужаса, но все еще сексапильная домработница пыталась открыть фрамугу, но увы, огонь вцепился в ее кожу, отчего та начала растекаться карамельной нугой. Загорелась и яхта, но на дно не пошла. Пламя превращало сказочное богатство в некую жижу, что плавилась, оставляя темное пятно на поверхности воды. Разъяренный Зевс продолжал метать молнию за молнией. Удар! Еще удар! Прилетело и Санёчку. У него задрожали руки, пальцы сжались так, что не разжать, голова пошла кругом, содержимое желудка пыталось выйти наружу, но встало где-то в горле. Он начал задыхаться. Воздуха не хватало катастрофически. Молния пробила землю и отправила в полет бездыханное тело Кольцова. Целая вечность прошла, а дна сего пространства он не достиг, как и смерти. Породы сменялись породами. Где-то вдалеке наверху еще мелькали молнии, внизу была кромешная тьма, пролетев чрез которую, Санёчку стало ясно, что очутился он в подземном царстве. Царстве мертвых! Под ним оказались врата, а в них — река, по которой курсировали лодки, отправляющие заблудшие души на ту сторону, где властелин смерти уже потирал свои руки. Чем дольше падал Кольцов, тем уже становились врата. Казалось, что раздавят. Содержимое его горла вырвалось изо рта Санёчка. Тщетно. Местные были привыкшие к крикам и страданиям. Кто придет к нему на помощь? Кто спасет? Никого здесь не было из тех, кто был ему дорог, да и всем им он наплевал в душу. В последний момент преодолел он закрывающийся вход в царство мертвых. Лодочники разом посмотрели на летящего сверху. Аид поднял свой посох вверх, и жертва небес застыла в воздухе. Санёчек попытался заглянуть в глаза своей смерти, но их не было, там полыхал самый настоящий огонь. Хозяин царства сего что-то гаркнул на древнегреческом и стукнул посохом оземь — Кольцов рухнул в Стикс. Вода стала невыносимо жечь его кожу. Он снова заорал и в последний раз взглянул на своего мучителя, тот сделал шаг к краю реки и зловещим голосом произнес: «Вставай, баламошка! Свадьбу свою проспишь!»

Свет ударил в закрытые глаза. Санёчек резко открыл их, огляделся. Оказалось, что лежал он под лавкой в луже воды, рядом стояла мать с пустым ведром.

— Ма-а-а-а-ма! Ты чего творишь? У меня ж чуть сердце не остановилось. Я Аида сейчас видел, реку смерти и всякое такое.

— Нажрался опять, тартыга? Спишь тут под лавкой!

— Не без этого!

— Когда ты уже перестанешь терзать сердце матери? И жены? Жена у тебя, дубина, теперь есть, чадо твое таскает, ты головой-то думай, когда к шаболдам своим бегаешь. Господи, прости мою душу грешную за сына юродивого.

— Ничего не юродивого. И не бегаю. Чего ты начинаешь? — Санёчек поднялся и начал зачем-то отряхиваться. — Посидели с Гуськами, выпили чуток. Мальчишник перед свадьбой — дело святое.

— Че ты мне ваньку тут валяешь? Мне Алка рассказывала, как он к ней бегает периодически.

— Ну если она красивая, то все может быть.

— Она венеролог в нашей поликлинике.

— Ма-а-а-а-ма, это личное дело каждого, кому и отчего лечиться. А Алка твоя про врачебную тайну слыхала?

— Какую еще тайну? Иди давай мыться, свадьба у тебя уж на носу, а ты тут грязный, как свинота.

— С вашей помощью, маменька! — Санёчек укорительно посмотрел на ведро.

— Чего-о-о-о? — металлический снаряд полетел со страшной силой в спину сына.

— Ма-а-а-а-ма, хватит! Убьешь жениха!

— Я тебя породила, я и убью. Мне можно, я ж мать!

— По сто пятой статье за убийство ведром до двадцати лет дают. Это отягчающее.

— Мойся иди, прокурор! Выходить уж через час. Нас приличные люди вообще-то ждут.

— Ага-ага, приличные. Новиков твой этот приличный, поди, людей в бетон закатывал в девяностые. Ты рожу его бандитскую видела?

— Ты свою видел? Иди уже, правдоруб хренов.

К резиденции Кольцовых под свадебный аккомпанемент, извергающийся из хрипящих колонок в виде «Зятя» от Ноггано, подъехал «жигуль» Кузьмы. Естественно, в свадебных ленточках. На заднем стекле чуть выше наклеенного АК-47 красовалась надпись «Жених».

Свадьбу решили отметить лишь узким кругом в ресторане. Виктор Иванович наотрез отказался на обильную спонсорскую помощь, но благодаря уговорам Виктории и Софьи Федоровны пирушке все же суждено было случиться. Со стороны жениха на праздник допустили лишь мать и Гуська, выступающего в роли свидетеля.

Санёчек наблюдал себя разодетого в зеркале. В голове были мысли о побеге.

— Зачем я во все это вписался? Чего не предохранялся? Сейчас бы и проблемы такой не было.

— Хватит красоваться! Пошли уж, жоних! — торопила сына Клавдия Петровна. — Чего мрачный такой? Чай не на похороны!

— На похороны своей холостяцкой жизни, — вздохнул Санёчек.

— Ну, епть, красава, братишка! — с порога загорланил вошедший Кузьма.

— А ты чего как к себе домой уже заходишь? — негодовала хозяйка.

— И вам здрасти, Клавдия Петровна! — Гусёк исполнил низкий боярский поклон. — Я вообще-то вашего сынки свидетель. На минуточку прошу заметить. Вот, видали? — он потеребил повязанную верхом красную ленточку, оповещающую золотыми буквами, что он свидетель.

— В цирк тебе надо! Клоуном!

— Как скажете, Клавдия Петровна! В цирк так в цирк!

— Ты мне тут не клавдиепетровничай! Иди колымагу свою заводи! Опаздываем уже!

— Слушаюсь и повинуюсь! — Кузьма развернулся и пошел, затем запел: «Я зять, нехуй взять».

— И шарманку свою выключи, я под этот ужас не поеду!

— Жестко! — Гусёк повернулся и подмигнул Санёчку. — Не спорю, но по-другому не сказать.

— Я сейчас тебя шваброй охерачу, — Клавдия Петровна была настроена решительно.

— Семейная агрессия, месиво, весело… — женщина потянулась за стоявшей в углу деревянной шваброй. — Все-все! — заискивающе заулыбался Кузьма. — «Дорожное радио» так «Дорожное»!

Весь путь до Дворца бракосочетания Санёчек молчал! На фоне продолжался срач между кучером и пассажиркой. Дело обыденное, потому он не вникал, да и зачем? Есть вопросы посерьезнее. На парковке у ЗАГСа уже ожидала чета Новиковых. Виктор Иванович нервно курил. Вика, Софья Федоровна и свидетельница о чем-то трепались.

— Смотри, какая свидетельница! Ауф! — восторгался Кузьма. — Я ее того! — под соответствующий присвист он показал композицию рук, обозначающую соитие. — Чтобы брак был крепким.

— Что жених придурок, что свидетель! — выдала свой вердикт Клавдия Петровна.

До назначенного времени велись светские бессмысленные беседы. Кузьма бегал с камерой, которую у кого-то одолжил, чтоб увековечить рождение семьи Кольцовых. Далее все по традиции. Украшенный зал. Натянутые улыбки. Тетка, вещающая заученный текст под марш Мендельсона. Местный видеограф. Дежурная подпись. Овации. Горько! Поцелуй. Расход.

— Ну что, в ресторан? — Софья Федоровна светилась, словно проглотила килограмм урана.

— А почему бы и нет? — потирал руки Кузьма. — Сейчас бы накатить за здоровье молодых! — он подмигнул свидетельнице, та шарахнулась от него.

— Тебя вообще кто спрашивал, обморок? — Виктор Иванович был не в духе, что было вполне очевидно, ибо отдал свою единственную доченьку в не самые надежные руки.

— Я вообще-то свидетель.

— Ты хоть копейку потратил, свидетель? Накатить ему! В печенках уже сидят эти нахлебники. Дай-дай! Этому дай, тому дай! Одного отвадишь, трое новых появятся. И всем дай! Дай-дай! Как вы мне все дороги, тунеядцы!

— Папа! Хватит! Праздник же! — осадила отца Виктория.

— Вы идите, пойду сигарет куплю, а то закончились, — вышел из ступора Санёчек.

— И мне купи! — тесть достал пятьсот рублей и сунул их во внешний карман пиджака Кольцова. — «Парламент» легкий! Сдачи не надо! Я сегодня великодушен к зятьку! — Виктор Иванович похлопал несколько раз его по плечу, причем с каждым разом все сильнее и сильнее, но, не подавая вида, показательно улыбался.

— Братишка, давай я сгоняю! — решил помочь Гусёк.

— Да ладно, я сам.

— Ну сам, так сам.

— Мась, давай только не долго!

— Я сколько раз говорил не называть меня масей.

— Ма-а-а-а-ась! — образовавшийся острый угол в бровях Виктории обозначил максимальный уровень агрессии, зарождающийся в этой женщине.

— Как скажешь, жена!

— Ой, так необычно… — расплылась она сразу в улыбке.

— Пойдем уже! — под локоть ее зацепил отец.

— Па-а-а-а-па!

— Пап-пап! — негромко начал распевать знакомый мотив Санёчек и двинулся в сторону магазина. — Папара-пара-пап-пап…

Свадебная процессия двинулась весело в ресторан. Улыбчивый армянин по-хозяйски радушно приветствовал гостей, Виктора Ивановича обнял, как родного, затем выдал порцию дежурных свадебных шуток в адрес Новиковых и Кузьмы, коего принял за жениха. Нелепицу прояснили, и все посмеялись. Интерьер был с аляпистым закосом под дворянское убранство — лепнина, огромные люстры, куча зеркал, картины в винтажных рамках, бархат и все такое. Лучшего в городе было просто не найти. На столе уже стояли салаты, закуски, вино и водочка.

— Может, для аперитивчика? — Кузьма протянул руки к бутылке водки.

— Руки убрал! — грозно осадил Гуська Новиков. — Женишок сейчас придет и начнем.

— Молчу-молчу! Традиции так традиции! — натянул улыбку свидетель, но под нос себе пробормотал: «Козлина ебуча!»

— Че сказал?

— Совет да любовь, че ль, говорю!

— Что-то не похоже было!

— Вам показалось.

— Когда кажется, креститься надо.

— Чай не в церкви.

— Па-а-а-па, у меня свадьба вообще-то!

— Ладно, все-все. Где твой женишок, кстати? Хоть за смертью его посылай!

Прошло пять минут. Десять. Санёчка все не было и не было. Кузьма напрягся. Через двадцать минут напрягаться начали и все остальные. Клавдия Петровна что-то бурчала себе под нос. Виктор Иванович негодовал пуще прежнего. Вика начала звонить новоиспеченному мужу.

— У него выключен! — завелась сирена невесты.

— Да может, сел телефон, — попытался разрядить ситуацию Гусёк.

— Да сбежал он! — повеселел Новиков. — Вот же сыкло! Только тупое. Бежать надо было до, а не после.

— Па-а-а-а-а-па!

— Витя, что ты начинаешь? Все будет хорошо. Может, случилось с мальчиком что? — над Софьей Федоровной в тот миг образовался нимб.

— Слышь, рожа буржуйская! — не выдержала Клавдия Петровна. — Ты на кого бочку катишь? Ты думаешь, что тебе отпору никто не даст? Я еще как дам!

Кузьма присел поудобнее. Начиналось интересное реалити-шоу в прямом эфире, причем с полным погружением.

— Вот Санёчек, вот жучара-то! — размышлял он. — Но Новиков тут чертовски прав, бежать надо было до свадьбы. Тут, конечно, промахнулся, но оно того стоило.

Сватьи схлестнулись в жесточайшей словесной дуэли. Вика плакала навзрыд. Картинно. По-театральному. Гусёк открыл водочку и плеснул себе. Уже никто не обращал на него внимания. Бутербродик с икорочкой. Прям буржуйское застолье.

«Ты где, долбоебушка?» — Кузьма написал смс-ку беглецу, а затем добавил: «Тут родственнички скоро передерутся».

Там, где одна рюмашка, там и вторая с третьей. Прибежал хозяин заведения. Попытка урегулировать конфликт провалилась после того, как оливье полетел в Новикова. Ответа ждать долго не пришлось. Подключилась и Софья Федоровна. Метание едой напомнило Гуську задорные молодежные американские комедии, но тут все было в разы веселее. В битве участвовали мастодонты.

— Вот это сва-а-а-а-дьба! — заржал Кузьма и лупанул еще водочки, и подмигнул свидетельнице, которая с ужасом отодвинулась в сторону.

Как оказалось, зря, ибо ее новомодное платье от китайского Prada попало под обстрел селедки под шубой. Растекающаяся по ткани цвета ванильного льда свекла с майонезом вонзила металлический кол в нервную систему девицы, отчего из нее стало выходить драматическое колоратурное сопрано.

— Я так больше не могу, — невеста вскочила, ударив обеими кулаками о стол, и убежала прочь, за ней последовала свидетельница, мать, отец еще немного поугрожал, но тоже ретировался.

— Ну и где он? — гневный взор Клавдии Петровны был направлен на Гуська.

— Так я ж почем знаю?

— Иди ищи его!

— Я сыщик, че ль? Да и надо остаться, за все ж уплочено. Не гоже ж бросать-то?

— Пошел вон отсюда! — Кольцова взяла десертный нож в руки, в тот момент она могла и убить им.

— Ладно-ладно! — Кузьма не стал спорить с разъяренной женщиной и поспешил на выход, прихватив с собой две бутылки водки и пару бутербродов с икорочкой, которые доедал уже на ходу.

— Како-о-о-о-ой позор! Како-о-о-о-ой позор! — Клавдия Петровна села и, опершись на стол, схватилась за голову.

Кузьма переместил свое хмельное тело в машину и набрал женишку. Автоматическая леди сообщила, что Кольцов вне зоны доступа. Пальцы его начали гонять список контактов, ожидая найти ответ. Гусёк периодически позванивал их общим друзьям-товарищам, но все было тщетно, беглец будто сквозь землю провалился.

— Где же ты, долбоебушка? Где-е-е-е? — размышлял он вслух.

Телефон зазвонил. На экране высветилось «Марго Общага». Кузьма улыбнулся.

— Бинго, епт! Вот ты где! У студенток, значит, вчерашних! Как-то я сразу и не догадался.

— Алло, Кузёчек, Кузёчек! — запела в трубку девчушка. — Тут дружок твой приехал, а ты не приедешь? Уж очень хочет тебя видеть одна барышня!

— Которая?

— Красивая така-а-а-ая! А у-у-у-умная! В ожидании своего рыцаря. Тебе точно понравится!

— Я подумаю!

— Что значит подумаешь? Ты шо ж, обалдел, шоль? Я тут его и так и эдак, а он… э-э-э-эх!

— Не пыли, богиня моего сердца. Уже мчу! Со мной только ветер и водка!

— А пивко?

— А пивка нет.

— Така-а-а-ая боль!

— Коктейльчики попьешь.

— У-и-и-и! Ждем!

— Ну Санёчек, ну чертяга! Всем просраться дал! — хохотал Гусёк.

Кузьма завел свою колымагу и помчал сдаваться на волю прекрасных дам по примеру его только что женившегося дружка.

Пробравшись тихими улочками, чтоб не попасться на глаза шерифу дорог, он оказался у общежития. Ни для кого не секрет, что башню охраняли злые драконы, что обороняют врата от посягательств залетных рыцарьков, но, когда человек полон любви и решительности, разве это сможет его остановить? Конечно же нет! Троекратным коротким свистом он обозначил свое пришествие. Огляделся. Никого. На четвертом этаже заскрипела старая деревянная фрамуга, из окна вылезла светлая женская голова.

— Мой рыцарь приехал! У-и-и-и! Спаси свою принцессу из высокой башни.

— А кто же еще-то? Открывай балкон!

Во имя любви отважный рыцарь ловко вспарил над землями белосветскими, преодолевая один этаж за другим. Бремя тяжкое повисло в воздухе. Пакет с бутылками предательски звенел, но поднимался со своим попутчиком все выше и выше. На балконе уже ждала принцесса, отворившая потаенную дверь в темницу. За спасение рыцарь был награжден жарким поцелуем юной девы и влюбчивым озорным взглядом, чарующим и манящим, затем она игриво убежала в темноту, предлагая сыграть с ним в эту игру. Рыцарь шагнул внутрь башни. В нос его уже привычно ударил запах носков, травы и месячных, но откинул он все невзгоды и бросился за возлюбленной. Бравый охотник быстро нагнал свою жертву, скрывающуюся в грязном закутке со швабрами и ведрами. Награда была сладостной, отчего из девицы прекрасной лились восторженно-ликующие песни, знаменующие ее наслаждение от спасения благоверным и храбрейшим из мужчин.

Не забыл рыцарь и о своей главной миссии. Друг его пропал в этих зачарованных стенах. Одна из чародеек охмурила его сердце. Только пальцем поманила — и все, пропал Санёчек. И не важно совсем, есть у него дама сердца или нет, дело в черной магии. Сопротивлялся он? Это вряд ли! Мужик простой, он же влюбчивый, пеленой глаза закрываются и ничегошеньки больше не видят. Эх, слабоволие! Как дитя малое, не оторвать от сиськи, только причмокивает и причмокивает. Для того и взял наш рыцарь зелья горячего, чтоб опоить ведьм да ослабить их чары. Чья силушка верх возьмет, туда и качнется маятник. Кузьма застал Санёчка под светом дешевых ароматических свечек в объятьях будущего учителя иностранного языка. Французского. Любви они предавались прям под висящим на ржавом гвозде свадебным костюмом.

«Добрый вечерочек! — размышлял Гусёк, наблюдая картину маслом „Прикаблучили“. — Оче-е-е-е-ень добрый вечерочек!»

Беглый жених прильнул ухом к солидной груди прекрасной ведьмы, именуемой Юлианой, а та шептала заклинания ему на ухо: «Ce qu’on aime est toujours beau… L’amour fait perdre le repas et la repos… Il faut aimer pour être aimé».

«Моя любовь где-то там, за спиной, летом и зимой, она давно забыла, а я помню…» — раздавалось из динамика телефона.

Конечно, не лучший выбор из «Честного», но для момента чарования блудного мужа подходила идеально.

— Что еще за черная магия? — в голосину заржал Кузьма. — Только не говори, что не виноват. Это оскорбляет мой разум!

— О-о-о-о-о, Гусёк! Здоров.

— Давно не виделись, че ль? Ты че тут разлегся? Тебя как бы в другом месте ждут… ждали.

— Не твое дело! Не видишь, у нас любовь?

— Девчата, распаковывайте подарки! — Кузьма поставил на стол пакет с водкой. — А нам надо перекурить с товарищем.

— Он никуда не пойдет! Я его не отпущу, — протестовала Юлиана, еще крепче сжав своего ненаглядного.

— Тебя спрашивают, че ль?

— Саша, не бросай меня! Как он вообще со мной разговаривает? Ты дашь ему так со мной разговаривать? Дай ему в морду!

— Не на-а-а-а-до, ты чего, подруга? — вмешалась Марго.

— Кузь, ну отстань! Не видишь, шоль, хорошо ж лежу, какие беседы. Давай потом.

— Слышь, зачарованный, а ну-ка встал и пошел! — не сдавался Гусёк.

— Ты кого, епт, зачарованным назвал?

— Тебя, епт. Тут, че ль, еще кто есть?

— А ну-ка пойдем выйдем!

— Да-да, пошли.

Кольцов подорвался, ибо его честь и достоинство пошатнулись при даме его сердца. Пацаны вышли из комнаты и молча отправились на балкон в конце длинного коридора. Папира. Пламя. Закурили.

— Санёчек! — Кузьма медленно затянулся и пустил кольцо дыма. — Ты че исполняешь?

— Я исполняю? Это ты че исполняешь?

— Ты че охуел?

— Это ты охуел! Кто зачарованный, епт?

— Ты, епт! У тебя все норм?

— А то, влюбился, не видишь, шоль, хочу быть с ней. У меня таких никогда не было. Королева дискотеки, епт. Мечта. Ты понял?

— Это я понял. А со свадьбой че исполняешь?

— А че с ней?

— Че с ней? Че за цирк?

— Ниче не цирк. Я подумал, что надо валить, и свалил. В пизду эту Вику. Тут меня любят и ждут.

— Тут?

— Ага.

— Ну ты ебантя-я-я-я-яй, конечно, — захохотал Кузьма. — Надо было до свадьбы текать, а не опосля!

— Да че-т не подумал, — повеселел и Кольцов.

— Там такое было, у-у-у-ух, шоу, самое настоящее шоу, как в телике. Помнишь «Окна»?

— Че, прям так?

— Хлеще.

Гусёк во всех красках рассказал другу, что тот пропустил. Санёчек ржал как не в себя.

— Водка, кстати, с ресторана. За счастье молодых!

— Ну вот, считай и отметим!

— Развод?

— Агась.

— А ты как с Викой все разруливать будешь?

— Да как-нибудь потом.

— Ей ж рожать.

— А я там на кой? Пусть рожает.

— Ты конченый, че ль?

— Я тебе сейчас втащу. Ниче я не конченый. На кой жить с бабой, на которую пох?