Бесплатный фрагмент - Год дракона

Трое

Мы все трое — Сергеевичи, хотя у Вовки фамилия Ермоленко, а у нас с Максиком — Тартановы, но из-за отчеств нас с детства считали стопроцентно родными братьями. А мы родные только наполовину: по маме. Отец Вовки был гаишником и погиб при исполнении, когда его сыну было два года. Мама получала немаленькую пенсию по потере кормильца, и потому очень долго не выходила замуж за нашего отца. Свадьбу они сыграли уже после рождения Максика. Мне тогда было четыре, и я помню, как на свадьбе бабушка Аля, мать Сергея Ермоленко, сказала новому маминому мужу:

— Вовку-то не обижай. Он за твоими парнями присмотрит.

Не знаю, предвидела ли бабушка то, что произошло несколькими годами позже, или просто пыталась обратить внимание нашего отца на домовитость пасынка. Вовка был словно создан для семейного быта: серьёзный, ответственный, трудолюбивый, с золотыми руками. Всё, за что бы ни брался мой старший брат, спорилось в его руках. Помню, отец говорил про него:

— Торжество грубой силы над интеллектом.

Правда, из его уст это звучало комплиментом, потому что сам ни одного гвоздя в квартире не забил. Он работал юристом в страховой компании и считал, что работники умственного труда имеют право не уметь менять лампочки. И часто от него можно было услышать:

— Вовка, что-то кран в ванной течёт. Ты бы посмотрел…

И это он говорил двенадцатилетнему парню, благодаря которому у нас в доме не протекали краны, не искрили розетки, работали утюги и видеомагнитофоны.

Отца я помню как-то смутно. В силу своей профессии он проводил много времени в разъездах, а если и бывал дома, то запирался в спальне, где стоял его компьютер, и работал там, готовился к судам и всевозможным аттестациям. Он запомнился мне немногословным и каким-то строгим человеком. Он редко играл с нами, почти не читал нам сказок, правда, для поддержания семейных ценностей мы чуть ли не каждые выходные ездили на пикники. Там Вовка тоже затмевал отчима. Развести костёр или соорудить шалаш у него получалось так быстро, что все только диву давались. И потому я страстно мечтал походить на старшего брата. Я копировал всё, что он делал. Если мама отправляла его гулять с Максиком, я не отставал ни на шаг, умоляя позволить мне везти коляску. Если Вовка готовил завтрак, я не мог лежать в постели, я летел на кухню и там крутился у него под ногами, стараясь помочь. Если Вовка садился чинить велосипед, я устраивался рядом в надежде, что он доверит мне какое-нибудь дельце, например, посветить фонариком на деталь или подать ключ. Брат всегда относился ко мне серьёзно, по крайней мере, я не помню, чтобы он когда-нибудь прогонял меня или говорил, что я слишком мал, чтобы помогать.

Что же касается Максика, то к нему у меня были смешанные чувства. Если рядом был Вовка, младший брат меня раздражал, потому что перетягивал на себя слишком много внимания. Если же мы с Максиком оставались вдвоём, то мне было приятно возиться с ним. Я часто играл с ним в меня и Вовку. Сам я был, конечно же, Вовкой, а ничего не подозревающий Максик играл меня. Он возился с игрушками, а я делал вид, что чиню, например, настольную лампу.

— Эй, мелкий! Ну-ка не лезь туда! — строго произносил я, хотя братишка никуда и не думал лезть. — Сейчас я закончу и почитаю тебе сказку.

Мне думается, что мы были счастливой семьёй. Отец хорошо зарабатывал, мы ни в чём не нуждались. Я готовился пойти в первый класс гимназии с углублённым изучением английского языка. Вовка мечтал поступить в технический университет, чтобы потом открыть свою автомастерскую. Ему ужасно нравилось возиться с машинами.

Ничему этому не суждено было сбыться. Всё круто изменилось двадцать второго июня, в одиннадцать часов тридцать минут, когда наши родители погибли в автокатастрофе. Они возвращались из деревни, от бабушки. Машина, которую вёл отец, на большой скорости пробила ограждение моста и упала в реку. Экспертиза не обнаружила никаких технических дефектов: ни отказавших тормозов, ни повреждений рулевой колодки — ничего, что могло бы стать причиной такого странного манёвра. Вскрытие тоже не выявило у отца ни алкоголя в крови, ни инфаркта, ни инсульта. Он был совершенно здоров, когда крутанул баранку и протаранил ограждение. Официальной версией произошедшего стал луч, ослепивший водителя. Считать, что Сергей Тартанов намеренно хотел оставить сиротами троих детей, было глупо. Он пару месяцев как стал руководителем филиала, собирался на стажировку в Финляндию, он был на подъёме — и вдруг такая нелепая смерть.

Бабушка забрала нас жить к себе. Вовка не пошёл в десятый класс, а поступил в автомобильный техникум Холмогорска — небольшого городка в пятидесяти километрах от нашей деревни. Я же пошёл в первый класс не языковой гимназии, а обычной сельской школы.

Мне очень не хватало мамы и папы, но я не мог плакать, как Максик. Я хотел быть сильным, как Вовка, который все удары судьбы встречал с поднятой головой. Я не показывал вида, что мне больно и страшно, потому что мне казалось, что на нашу семью обрушился гнев какого-то незримого, но могучего и жестокого божества. И если его разозлить ещё сильней, то он изничтожит всю нашу родню. Поэтому на разговоры о смерти мамы и папы я наложил негласное табу, в отличие от моего четырёхлетнего брата, который приставал к бабушке и Вовке с расспросами, когда вернутся папа и мама. Вовка всегда брал его на руки или сажал к себе на колени и терпеливо объяснял, что богу на небесах понадобились помощники, и он позвал наших родителей. Сейчас они сильно заняты поручениями бога, но когда освободятся, то обязательно приедут нас навестить. Максик дотошно выяснял, что это за поручения и как можно упросить бога дать папе и маме выходные. А я ужасно боялся, что у бога найдется дело и для Вовки, чего лично я пережить не смог бы никогда.

Тем не менее сбылось то, о чём говорила бабушка: место наших родителей занял старший брат. Он считал своим долгом заботиться о нас, и иногда мне казалось, что он не доверяет нас никому.

— Не лезьте к бабушке, она устала! — говорил он и сам купал горластого Максика, делал со мной уроки, читал нам книги перед сном. Он учил нас всему. Максика — завязывать шнурки и чистить зубы, меня — колоть дрова и варить борщ. Вовка стал для нас с братом островком безопасности в агрессивном и страшном мире, куда нас выкинуло после смерти родителей. А для меня он был богом — рослым и мускулистым, с ломающимся баском и пушком над верхней губой. Я по-прежнему во всём подражал ему. Я бежал вместе с ним поливать огород, не обращая внимания на путающегося под ногами Максика. Я хвостом следовал за ним в сарай, где Вовка доводил до ума купленный по дешёвке убитый мотоцикл. Я не отставал, когда брат лез латать дыры на крыше. Один раз я свалился со стремянки и сильно порезал руку. Мне было очень больно, но я не плакал — боялся, что Вовка больше не возьмёт меня с собой. И пока мне накладывали швы в нашем здравпункте, я улыбался и говорил, что мне щекотно.

Три счастливых года мы прожили в деревне. Вовка окончил техникум с отличием, устроился на работу в совхоз. Я тоже окончил начальную школу на одни пятёрки. Максик готовился стать первоклассником, и я готовился с достоинством принять на себя бремя присматривать за этим энерджайзером в стенах школы. Но восьмого августа, когда мы с Максиком и с другими пацанами купались на речке, туда прибежал рыжий Андрюха и с вытаращенными глазами прокричал:

— Женька! Твою бабушку сараем убило!

С этого момента я помню всё как в тумане. Я бежал домой, но ноги меня не слушались. Я падал, вскакивал, снова бежал. Мне казалось, я ещё могу успеть всё исправить, но зарёванный Максик хватал меня за руку и за шорты. Он не мог бежать так же быстро, как я, а я никак не мог сбросить с себя этот балласт.

Когда я влетел во двор, оттуда выезжала скорая. Мы с братом чуть не угодили под колёса.

— Где бабушка? — дурным голосом заорал я, задыхаясь от страха и бега.

— Жень, она умерла. Несчастный случай, — из толпы возник Вовка, положил ладонь мне на плечо, взял на руки рыдающего Максика. — Ничего, парни, мы справимся. Всё будет хорошо.

Эти слова успокоили не только меня, но и младшего. Рядом с Вовкой мы не боялись ничего. Рядом с ним любая трагедия воспринималась притуплённо, как заглушённая лекарствами боль. И даже верилось в то, что всё может наладиться — пусть без бабушки и родителей. У нас с Максиком была непоколебимая уверенность в то, что оплот нашей семьи — старший брат, а не взрослые.

Целый месяц мы жили втроём — словно бабушки и не было никогда. Соседи нам помогали, но по сути ничего и не изменилось: Вовка всё так же был главой семьи, а мы — всё так же оставались его младшими братьями. Я думал, что самое страшное позади, что мы справились, но ошибся: что десятилетний пацан вообще понимает в жизни? Оформить над нами опеку Вовка так и не смог: работа у него хоть и была, но платили мало. Комиссия посчитала, что этого недостаточно, чтобы прокормить двух иждивенцев. А то, что в то время на мизерные зарплаты жила практически вся деревня, чиновники в расчёт не брали. К тому же восемнадцать лет Вовке исполнялось лишь в октябре, а до этого времени ему категорически нельзя было заботиться о младших братьях. Поэтому нас с Максиком отправили в детский дом №12, что находился в шестнадцати километрах от райцентра. Два месяца Вовка приезжал к нам каждые выходные, рассказывал, как продвигаются дела с нашей опекой, делился планами, в какие ещё инстанции он намерен обратиться.

Пока в детдоме был Максик, это придавало мне сил. Я ощущал себя старшим братом, который должен нести ответственность за младшего. Мне хотелось, чтобы Вовка гордился мной, чтобы он, когда ему всё-таки разрешат взять опеку над нами, сказал бы мне: «Молодец, Женька! Ты отлично справился!» Я слышал в голове его голос и старался вовсю.

Впрочем, заботиться о Максике было несложно: мы держались вместе, чтобы нас не обижали. Правда, вовсе избежать покушений нам так и не удалось: у мелкого украли игрушки. Такие же младшеклассники, как и он, которые выросли в детдоме и не видели ничего лучше поломанных игрушек, уцелевших от старших товарищей. Максик же был обладателем шикарного водяного пистолета, набора солдатиков, у которых двигались руки и поворачивались головы, и двух гоночных машинок на пружинной тяге. Поначалу сироты попытались пойти проторённым путём и попросту отнять игрушки, но отобрать что-то у Максика было сложной задачей. Несмотря на небольшой рост и тщедушное телосложение, он дрался с такой отчаянностью, что одним этим повергал врагов в ужас. Он не стеснялся пускать в ход зубы и ногти, он умело превращал в оружие любой предмет — от карандаша до дверной ручки. Он интуитивно находил болевые точки противника и бил туда, попадая точно в незажившие раны и свежие синяки. По вёрткости он напоминал дикого хорька и мог выскользнуть из любой хватки. Поэтому после пары неудачных попыток отобрать у Максика игрушки сироты сменили тактику и просто их украли. Против такого приёма брат оказался бессилен и пришёл за помощью ко мне.

Я, собственно, тоже никогда не был гением сыска. Я даже не знал, с какой стороны подступиться к решению этой проблемы, поэтому просто поймал самого задиристого младшеклассника и пообещал ему мучительную смерть, если воры не вернут вещи моему брату. Я лишь хотел напугать его и пытался выглядеть грозным, но в глубине души понимал, что Максику придётся проститься и с водяным пистолетом, и с солдатиками, и с машинками.

Однако случилось чудо: задира после уроков в школе распил с местными дружками какую-то бормотуху. То ли его друзья оказались более выносливыми, то ли здоровье парня уже было чем-то подточено, только через час его увезли на скорой в реанимацию. По детдому поползли слухи, что его отравил я. Меня стали обходить стороной, а в тумбочке Максика чудесным образом объявились все его исчезнувшие игрушки.

И как раз в тот момент, когда нам с братом только-только удалось добиться перемирия и некоторой стабильности, из Тихвина приехала тётя Оля — папина сестра. Она была ласкова с нами, даже чересчур ласкова: обещала нас усыновить и увезти в Ленинградскую область. Я не очень обрадовался этому факту. Не то чтобы я не хотел покидать детдом — очень хотел! Но закон о тайне усыновления не давал мне покоя. Я боялся, что Вовке не скажут, где мы. Страх потерять брата был сильнее желания вырваться из детдома. Впрочем, пока я боялся потерять старшего брата, я потерял младшего. Тётя Оля, которая с таким жаром рассказывала нам про разводные мосты и Неву и обещала показать Финский залив и Петергоф, усыновила только Максика. Может, я был чрезмерно молчалив или показался тёте Оле слишком грубым, но я не мог быть общительным и милым, когда в моей жизни произошло ещё одно грустное событие: в конце ноября Вовку призвали в армию. И хоть он писал письма каждую неделю или две, эти послания лишь подчёркивали то расстояние, которое пролегло между нами.

В марте судьба разделила нас с Максиком, и я понял, что это если не навсегда, то очень надолго. Наступило самое тяжёлое время для меня. Я лишился единственной родной души в этом мире, который с каждым днём становился всё враждебнее. Только рядом с младшим братом моё внутреннее напряжение ослабевало и наступало нечто вроде временного и зыбкого душевного комфорта. Только с ним я мог делиться самым сокровенным — фантазиями о том, как Вовка заберёт нас из детдома. Чем ярче я рисовал брату картину нашего будущего, тем сильнее верил в него и тем ближе мне становился Максик.

Но в марте я остался один. Младший брат укатил в далёкий и неизвестный Тихвин, а старший отправился в не менее далёкую и пугающую Чечню. И только его короткие, на пол-листа, письма, коих у меня набралась целая обувная коробка, тянули ко мне непрочные нити, напоминающие подвесные мосты туземцев Полинезии.

Вовка писал, что я должен быть стойким. Он уверял, что у меня достаточно сил, чтобы выдержать испытание. Я писал ему в ответ, что у меня всё хорошо, а сам плакал украдкой, боясь, что мне не хватит терпения дожить хотя бы до лета.

Именно тогда я понял, что силы надо экономить. Надо распределить их так, чтобы продержаться два с половиной года — с запасом, ведь оформление документов требует времени. Чтобы как-то скоротать этот срок, я пытался наладить контакт с Максиком. Я хотел позвонить или написать ему, но директор детдома так и не дал мне ни адреса, ни телефона тёти Оли. Я надеялся, что брат сообразит написать мне, но голова у него была бестолковая. К тому же он был увлекающейся натурой: смена обстановки, новая школа, новые друзья, новая семья могли вытеснить из его мыслей и меня, и тем более Вовку. Мне было обидно, что мелкий бросил меня, едва его жизнь наладилась. Но глубоко в душе я понимал, что он всего лишь маленький мальчик, который, даже захоти он этого, не смог бы преломить ход событий.

Мне оставалось только стиснуть зубы и терпеть. Слава отравителя быстро померкла, и я стал обыкновенным сиротой, у которого сильные отбирали всё вкусное и новое. Я не был готов драться за каждый кусок шоколада, как непременно делал бы Максик. Вместо этого я избрал другую тактику — затаиться. Она нужна была мне, чтобы выжить среди жестоких детей, обозлённых и обиженных на свою долю. Она нужна была мне, чтобы осуществить мой запасной план — побег. Дело в том, что я, наученный горьким опытом, опасался, что Вовке снова не разрешат взять надо мной опеку, поэтому я готовился сбежать из приюта.

Желание это усилилось по прошествии двух лет, когда после окончания срочной службы в воздушно-десантных войсках Вовка остался ещё на два года служить по контракту. Он сам написал мне об этом, мотивируя своё решение тем, что ему надо заработать денег на наше проживание. Когда я узнал об этом, я чуть не заболел. Да, эта новость меня сильно подкосила, но я убедил себя, что смогу выдержать и этот срок. И я держался. Я, как мог, сливался с этой ужасной средой, притворялся и хитрил, чтобы не выдать себя раньше времени. Я ждал брата из армии так, как ни одна девчонка никогда не ждала своего парня. Я считал дни и распределял силы, чтобы дотерпеть до того момента, когда Вовка приедет и заберёт меня из детдома.

Среди сирот не было принято хорошо учиться. Скажем прямо, большинству воспитанников это было просто не по силам, поэтому умников здесь не любили и всячески над ними издевались. Я не хотел тратить силы на противостояние старшим товарищам, я прикидывался тихим троечником, чтобы меня не трогали. Это прикрытие помогало мне разрабатывать план побега. Я с жадностью прочитывал учебники по географии и биологии, но у доски мямлил что-то невразумительное. Я быстрее всех решал задачи по алгебре и физике, но на контрольной сдавал листок самым последним. Чтобы мне не ставили пятёрок, я намеренно допускал ошибку в решении, а черновик сжигал, чтобы никто не вычислил мой хитрый манёвр. Если ошибку допустить было нельзя, то я сдавал листок с одним невыполненным заданием. Учителя жалели меня: парень вроде бы соображает, но какой-то невнимательный и медлительный. Тройка стала моей основной оценкой, изредка дневник разбавляли четвёрки. От единственной пятёрки по геометрии меня чуть удар не хватил, но бить меня не стали, посчитав такую оценку недоразумением.

Я раздобыл карту нашей области и, когда приходила моя очередь мыть туалет (а только в этом случае я мог остаться наедине, зная, что никто меня не потревожит), изучал её подробнейшим образом: дороги, населённые пункты, леса и поля. Идти домой мне было нельзя: когда меня хватятся, то будут искать в первую очередь в деревне. Я намеревался податься в областной центр: там проще затеряться и больше шансов выжить. Я уже разработал себе маршрут, продумал, где буду ночевать и чем питаться. Я с особой тщательностью изучал местные ядовитые и съедобные ягоды и грибы, поскольку они должны были стать моей основной пищей.

Свой подход к городу я проложил через садовый кооператив «Энергетик». Во-первых, там можно было раздобыть еду и укрыться от непогоды. Даже отсидеться пару дней перед финальным марш-броском. Во-вторых, там проще было спрятаться или уйти от погони. В-третьих, оттуда до города ходил автобус. Смешаться с толпой садоводов было проще, чем ждать автобус на какой-нибудь остановке на трассе, где одинокий и грязный мальчик привлечёт гораздо больше внимания.

Я намеревался дать о себе знать Вовке, отведя от него все подозрения в причастности к моему побегу. Мне оставалось только придумать, как отправить ему зашифрованное сообщение об условленном месте и времени. Я решил, что буду каждый понедельник ждать его на перроне железнодорожного вокзала, а Вовка, как только сможет, придёт туда, и мы встретимся. Что будет после этого, я пока не придумал, но был уверен, что война покажет план и, оказавшись в городе, я доработаю заключительную часть побега.

Однако, когда вышел срок контрактной службы, Вовка вообще пропал — ни писем, ни звонков. Я боялся, что его убили или что он стал инвалидом и боится показаться мне на глаза. К тому же инвалиду не позволят взять опеку над несовершеннолетним.

Мой побег стал бессмысленным мероприятием. Мне некуда было податься, я не знал, где искать брата: в госпитале для ветеранов войн? В реанимации? На кладбище? Мои радужные мечты поблёкли. Мне не оставалось ничего, кроме как смириться с тем, что я проведу в этом чёртовом детдоме ещё четыре года до своего совершеннолетия. Однако я дал себе зарок, что как только шагну за порог этого заведения, тут же отправлюсь разыскивать братьев. Сначала старшего, потом младшего.

Новая жизнь

Я раскрашивал свои унылые будни, как мог. Я хотел поступить в автомобильный техникум, как мой брат, но директор детдома рассмеялся мне в лицо: с моей успеваемостью о таком даже мечтать было нельзя. Никто не дал мне ни единого шанса — мои документы отправили в кулинарное училище, куда я и был зачислен на льготной основе после двух экзаменов. Мне не нравилось учиться на повара, и первую же сессию я провалил. Директор детдома популярно объяснил мне, почему он не любит дармоедов и что меня ждёт во взрослой жизни, когда я выйду за ворота этой богадельни. Мои возражения насчет того, что в жизни надо заниматься любимым делом, он даже слушать не стал. На следующий год его стараниями я предпринял вторую попытку поступить в кулинарное училище. Я кое-как убедил себя, что быть поваром — не так уж и плохо. Я смогу поехать в город, найду работу в какой-нибудь столовке, и тогда мне позволят заботиться о Вовке, если он стал инвалидом после Чечни. Мысль, что я смогу отплатить старшему брату за всё, что он дал нам с Максиком, грела меня, и я терпеливо постигал мудрёную профессию.

Шёл восьмой год ожиданий. Я жил мелкими радостями и привилегиями старшего воспитанника детдома. Всю учебную неделю проводил в городе (меня там поселили в общежитии), на выходные возвращался в родные пенаты. В городе я был белой вороной, потому что не пил вместе с одногруппниками водку, а на дискотеках быстро уставал от громкой музыки. В училище у меня не было друзей: парни и девушки меня сторонились. Впрочем, я тоже сторонился их, потому что мои сверстники казались мне примитивными созданиями. Все их желания сводились к тому, чтобы достать выпивки и заняться сексом.

Иногда я завидовал одногруппникам, но больше частью — жалел их. Не имея важной цели, какую имел я, они неслись по течению жизни, ослеплённые физиологией, и этим ничем не отличались от тараканов, вольготно проживавших вместе с нами в общежитии.

В детдоме я тоже выделялся из общей массы, потому что занимался несвойственной для старшего воспитанника работой: помогал повару тёте Маше, возился с младшими, не воровал, не пил, не дрался с деревенскими. Сироты на меня смотрели косо, но мои ровесницы, преодолевая страх перед моей странностью, пытались со мной заигрывать. Я не отвечал им взаимностью, но и не отталкивал — держал на нейтральном расстоянии детдомовской дружбы. Я жил в ожидании своего совершеннолетия, когда можно будет стать свободным человеком и начать поиски брата, и не хотел, чтобы любовные отношения помешали моим планам.

И вот в каникулы, 31 января, когда я пилил дрова за сараем, а Лерка Владимирова тёрлась рядом, всячески строя мне глазки, во двор въехал тёмно-синий, почти чёрный «Чероки». Он был не первой молодости, где-то середины девяностых, его заднее левое крыло недавно заменили, и оно выделялось более светлым цветом. Впрочем, пара дней по нашему бездорожью и слякоти — и от разницы в цвете не останется и следа. Я не видел номера машины, но точно знал, что приехал кто-то чужой: таких джипов я не помнил ни у местных чиновников, ни у здешних бизнесменов, которые частенько наведывались к нам с показушной благотворительностью.

Из джипа долго никто не выходил, и моё любопытство росло с каждой секундой. К тому же сквозь тонированные стёкла не было видно, сколько человек сидит в салоне.

— Как думаешь кто? — Лерка тоже наблюдала за машиной гостя.

— Не знаю, — почему-то шёпотом ответил я, и когда дверь водителя открылась, мне вдруг стало нехорошо. Я на секунду представил, как из джипа сейчас выйдут несколько бандитов и откроют стрельбу по сиротам. Я хотел предотвратить это, но не знал как, поэтому бросил Лерке: «Жди тут!» и шагнул навстречу неизбежности.

В следующую секунду я изумлённо замер: из джипа вышел Вовка. Он стал ещё плечистее и выше, и его мощную фигуру удачно подчёркивала короткая тёплая куртка и чёрные штаны, заправленные в армейские сапоги, какие носят десантники. Довершала портрет трёхдневная щетина, которая придавала лицу брата мужественности. Я не мог ни пошевелиться, ни произнести хоть слово. А Вовка, словно виделся со мной только вчера, привычным движением захлопнул дверцу, поставил машину на сигнализацию и только после этого улыбнулся.

Он всё так же чуть сильнее оттягивал правый уголок рта, из-за чего улыбка получалась немного скошенной вправо, как будто он по-доброму усмехался над неумелыми младшими братьями. Но эта улыбка стоила дороже всех сокровищ мира. Я задохнулся от сердцебиения и, наконец, смог сойти с места — бросился брату на шею, как будто мне всё ещё было десять лет. Вовка обнял меня, и я ощутил, какая сила появилась в его руках. Возможно, в детстве он просто не сжимал нас так крепко, как теперь.

— Я же сказал, что вернусь за тобой, — голос у него был бархатистый и такой родной.

— Почему ты раньше не приезжал? — я разжал руки и отступил на шаг. — Я думал, ты погиб.

— Мне надо было подготовиться, — Вовка виновато пожал плечами.

— К чему?

— Чтобы защи… — он запнулся и смущённо кашлянул. — Чтобы позаботиться о тебе и Максике. Проводи меня к директору.

У меня ноги подкашивались от радости, мне хотелось кричать, но я лишь сдержанно улыбался.

— Это твой брат? — спрашивали меня все, кто попадался нам на пути к кабинету директора.

— Да, — небрежно отвечал я. — Он приехал за мной.

— Что-то вы долго думали, Владимир Сергеевич, — мрачно вздохнул директор, перебирая документы, которые привёз брат. — А где представитель отдела опеки?

— Вы с ним уже встречались, не ломайте комедию, — сурово ответил брат. — Вы просили привезти документы. Я собрал их и привёз.

У меня неприятно ёкнуло сердце: значит, директор уже знал, что мой брат жив и что он хочет забрать меня, но не сказал мне ни слова. В который раз за эти восемь лет мне захотелось сломать о его голову стул.

— Здесь не все документы.

Вовка в одно мгновение помрачнел, и мне показалось, что сейчас он воплотит мою мечту в реальность.

— Все, которые были в списке.

— Вы служили в горячей точке, Владимир Сергеевич. Служили четыре года, поэтому мне мало стандартной справки от психиатра. Нужна справка из военкомата, что вас демобилизовали по собственному желанию, а не по медицинским показаниям.

— Как вы думаете, психиатр, выдавший мне эту справку, не поинтересовался моим военным прошлым? — Вовка подался вперёд, как будто собирался боднуть директора. — Я беседовал с двумя профессорами, прежде чем мне дали добро на опекунство.

— Когда комитет по защите прав детей спросит с меня эту справку, что я ему отвечу? — повысил голос директор. — Если положен набор документов, то должен быть набор документов.

— Почему же вы не уточнили это при нашей встрече в отделе опеки?

— Я думал, что эта справка у вас на руках, раз вы проходили психиатрическую экспертизу. Странно, что её не затребовали врачи.

Вовка встал, с шумом отодвинув стул:

— Завтра я буду здесь со справкой. Только попробуйте придумать ещё какую-нибудь причину, по которой я не смогу забрать Женьку!

— Завтра пятница, в отделе опеки неприёмный день, — ехидно заметил директор, но Вовка смерил его тяжёлым взглядом:

— Завтра я привезу справку!

Кивнув мне, он быстро вышел, и я сорвался следом за ним.

— Ничего, Жень, ничего, — брат ободрительно хлопнул меня по плечу. — Я вернусь за тобой, подождёшь?

— Я восемь лет ждал, подожду ещё один день, — улыбнулся я, стараясь как-то успокоить его.

— Каждый час на счету, Женька, — Вовка вдруг остановился и впервые за всё это время посмотрел мне в глаза. — Я так соскучился по тебе, что не могу ждать ещё один день.

Мы вышли во двор.

— Я завтра с утра возьму эту чёртову бумагу и сразу обратно.

— Вов, не торопись. Дороги плохие.

— Если завтра этого козла не будет на месте, я тебя выкраду, Женька. Собери вещи на всякий случай.

У меня опять участился пульс от этих слов: Вовка готов на похищение, лишь бы мы снова были вместе!

Я провожал его как в тумане. Я сам не ожидал, что появление брата так растрогает меня, и все мои силы уходили на то, чтобы не броситься за его машиной и не заплакать.

Весь следующий день я прождал Вовку. Если бы мне было десять лет, я бы прилип к окну и не отходил от него до вечера. Но мне было семнадцать с лишним, и я старался вести себя достойно: не показывал, как я волнуюсь и чутко прислушиваюсь к любому шуму, доносящемуся со двора. Я тайком, чтобы никто не заметил и не настучал директору, собрал свои вещи. Я ждал условного сигнала, готовый сорваться в любую минуту в бега. Но в тот день Вовка не приехал. Я надеялся, что он появится в субботу, но и она прошла без брата.

Что случилось? Почему он не приехал? Ладно, если ему просто не удалось взять справку. А если он гнал по трассе и не справился с управлением? Вечером я заглянул на кухню к тёте Маше (у неё всегда работало радио) и поинтересовался последними местными новостями: не было ли каких аварий на дорогах. Она сказала, что ничего такого не слышала. Впрочем, журналисты сообщают только о крупных автокатастрофах с большим количеством жертв. А если на трассе просто перевернулся какой-то джип, — кому это интересно?

От волнения я не мог уснуть той ночью. В голову лезли дурные мысли, перед глазами стоял перевёрнутый и раскуроченный «Чероки» на обочине. Впервые моё сердце переполняла такая обида и злость на судьбу, что я задыхался.

Видимо, эти эмоции утомили меня, потому что я всё-таки заснул, а проснулся через пару часов от шума и ужасной суеты. Я подскочил на кровати и увидел дым. Разбудив своих соседей по комнате, я вытолкал их в коридор и велел бежать на улицу, а сам бросился в другое крыло, где находилась младшая спальня. Мне было ужасно страшно, но именно огонь и дым придавали мне сил. Очаг возгорания находился в том же крыле, поэтому выйти через двери мы уже не успели. Я стулом выбил стекло и стал передавать шестилеток через окно подоспевшему дворнику. Убедившись, что спальня пуста, я вылез в окно сам. Детей отвели в амбар, а я остался стоять посреди двора, наблюдая, как разгорается наш двухэтажный корпус. Огонь вырывался из окон, словно сам хотел спастись от страшной участи, и столько ужасного величия было в этих алых крыльях, что дух захватывало.

Когда приехали пожарные, крыло, в котором жили младшие ребята, почти полностью сгорело. Как огнеборцы разматывают рукава брандспойта и начинают сражение со стихией, я наблюдал уже из амбара. Младшие плакали, а я думал: вот он, идеальный шанс для побега. Пока меня хватятся, пока сообщат в розыск, пройдут сутки, а то и больше. За это время я мог бы уже добраться до областного центра, но я, как назло, в самый подходящий момент оказался не готовым бежать. Одет я был лишь в то, что успел натянуть в спальне: в джинсы, кроссовки и фланелевую рубашку. В таком виде февральской ночью далеко не уйдёшь.

Когда в борьбе с огнём наступил переломный момент, за нами из города пришёл автобус, чтобы отвезти в больницу и оказать помощь, если понадобится. Я помог усадить в него детей. Всех удивляло моё спокойствие, но я не был спокоен, я был равнодушен. Странная смесь событий лишила меня всяческих переживаний. Я ехал на заднем сидении автобуса, уткнувшись лбом в стекло, и думал, что теперь моя очередь отыскивать брата. Когда автобус свернул на шоссе, ведущее в город, мне показалось, что я увидел тёмный силуэт джипа, следующего за нами с выключенными фарами. Всего секунда и неясное видение — но в душе зажглась надежда.

На больничной стоянке мои ожидания оправдались: помогая выгружать младших, я заметил, как «Чероки» припарковался на противоположной стороне улицы. Никто не выходил из машины, как будто Вовка выжидал. Я понял, чего он ждёт: когда я замечу его. Вот он — сигнал к побегу!

— Это все? — спросила меня медсестра, встречающая детей в дверях приёмного покоя.

— Сейчас гляну в автобусе, — ответил я и вернулся на парковку. Убедившись, что взрослые заняты во всеобщей суматохе, я подбежал к джипу, открыл дверцу с пассажирской стороны и юркнул внутрь. Тепло салона обхватило меня уютным покрывалом.

— Молодца! — коротко бросил Вовка и бесшумно тронулся. Джип медленно проехал мимо больницы и свернул на первую же улицу. Там брат прибавил скорости, и моё сердце радостно застучало. Через пять минут мы уже мчались по трассе к границе с соседней областью. Я молчал, боясь нарушить такую прекрасную атмосферу побега.

— Согрелся? — наконец, спросил Вовка.

— Ага.

— Пожар — это ужас. Я боялся, что ты… Хотя… огонь нам не страшен, верно?

Его слова показались мне странными, но я всё равно кивнул.

— Голодный? Завтракать будем только через пять часов, не раньше. Надо оторваться от преследования.

Я снова кивнул и решился задать вопрос:

— Ты был там, когда дом загорелся?

— Да, я ночевал в машине, хотел выкрасть тебя рано утром, когда самый крепкий сон. А потом увидел всполохи и понял: не успел.

— Значит, справку ты так и не взял, раз решился на похищение?

— Директор же сказал: в пятницу приёма нет, — Вовка бросил на меня быстрый взгляд и улыбнулся: — Мне не хотелось затягивать с твоим вызволением.

Я не стал больше задавать вопросов. Мне было хорошо от одной мысли, что мы с братом снова вместе. Я положил голову на валик кресла и зачем-то произнёс:

— А Максика усыновила тётя Оля.

— Да, знаю. Его мы тоже заберём. Но сначала займёмся твоей личностью.

— Моей — чем?

— Документы сгорели вместе с детдомом, и ты теперь никто, — пояснил Вовка. — Это к лучшему, потому что так проще начать новую жизнь. А со старой нам стоит иметь как можно меньше общего.

— Почему?

— Потому что нас ищут нехорошие люди.

— Бандиты?

— Можно и так сказать.

— Зачем?

— Это я тебе расскажу чуть позже. Пока же у меня одна цель — забрать тебя и Максика. Со мной вы в безопасности.

— Его ты тоже выкрадешь?

— Это не так просто сделать: Петровы переехали в Болгарию, так что придётся действовать хитрее.

У меня дух захватывало от предстоящих приключений. Я вытянулся в кресле и зажмурился: начиналась новая жизнь.

Чужой брат

Пригревшись, я заснул. Никогда ещё до этого я не ощущал такого уюта. Словно весь мир, что окружал меня в беспорядке, наконец, гармонично сложился, как мозаика — деталь к детали.

Не знаю, сколько я проспал, но когда открыл глаза, было ещё темно. Причём как-то особенно темно, по-тревожному. Я не сразу понял, откуда это ощущение: Вовка гнал по шоссе с выключенными фарами. От страха у меня похолодела спина: дорога покрыта колючей позёмкой, один неверный поворот руля — и нас занесёт. Но только я открыл рот, чтобы попросить брата включить фары, как джип притормозил и аккуратно свернул на просёлочную дорогу. Всё так же в кромешной тьме, переваливаясь на ледяных накатах, мы двигались к чернеющему в лунном свете лесу.

— Вов, с фарами безопаснее, — робко заговорил я.

— Безопасней без них. Не хочу, чтобы какой-нибудь ранний молоковоз заметил нас.

— Но… ты разве видишь в темноте?

— Так же хорошо, как днём. В армии меня многому научили.

Я промолчал, не зная, как реагировать на такое заявление.

— Ты тоже многому научишься со временем.

Я не видел его лица, но чувствовал, что он улыбается.

Достигнув леса, мы съехали с дороги и встали между деревьев: Вовка каким-то непостижимым образом умудрился выбрать такое место, чтобы его огромная машина не провалилась в рыхлый снег. Заглушив мотор, он достал с заднего сиденья спортивную сумку:

— Переоденься. Только быстро.

И вышел из машины. Я заглянул в сумку: джинсы, футболка, свитер, тёплая куртка, сапоги. Я начал стягивать свою детдомовскую одежду, которая в один момент опротивела мне. Не знаю, сколько времени у меня ушло на переоблачение в темноте, но мне казалось, что я справился в рекордно короткие сроки. Когда я вышел из машины, Вовка стоял лицом к дороге, замерев в странной позе — как будто напряжённо вслушивался во что-то. Я окликнул его. Брат вздрогнул, словно только что вспомнил о моём присутствии.

— Я готов, — пояснил я.

Он коротко кивнул, сгрёб мою старую одежду и свалил в кучу за джипом, потом полил всё это жидкостью из пластикового флакона и поджёг.

— Зачем это? — удивился я.

— Тебя объявят в розыск. Лучше избавиться от всех возможных примет. Переодевание, конечно, нас не спасёт, но уменьшит шанс выследить тебя.

Я смотрел, как живенько горят мои вещи, и мне казалось, что я на пороге какого-то удивительного и волнующего мира погонь, тайн и приключений. Дождавшись, когда этот погребальный костёр догорит, Вовка забросал золу и непрогоревшие подошвы кроссовок снегом, а я сел в машину. После огня тьма снова сомкнулась вокруг нас плотным кольцом. И единственным укрытием в этом новом и неизвестном для меня мире был джип «Чероки», а проводником — мой старший брат, умеющий видеть в темноте.

Когда мы выбрались на шоссе, Вовка включил ближний свет, и мы стрелой помчались дальше. Я прижался лбом к боковому стеклу, наблюдая, как бесформенные силуэты, отделяющиеся от кромешной тьмы в свете фар, стремительно приближались, превращаясь в дорожные знаки, сугробы, кусты и автобусные остановки. Я не знал, куда мы едем, да меня это и не интересовало: за братом я готов был идти хоть на край света. Именно так я себе и представлял тот день, когда он заберёт меня из детдома: мы будем ехать и молчать — каждый о своём. В этом молчании было наше единение. Как будто наши души после многолетней разлуки искали точки соприкосновения, чтобы снова прорасти друг в друга.

Когда начало светать, мы въехали в довольно крупный город в соседней области. Вовка уверенно вёл машину, сворачивая с улицы на улицу, а через пятнадцать минут мы остановились возле кафе быстрого питания.

— Один разок придётся поесть эту дрянь, — с сожалением сообщил брат. — Просто в кафе, где обслуживают официанты, мы можем запомниться, а для нашей безопасности лучше оставаться незаметными.

Я жадно ловил каждое слово, потому что понимал: чем быстрее я усвою правила новой жизни, тем быстрее она перестанет меня пугать.

Мы купили сэндвичи, кока-колу, картошку-фри и два куриных бедра.

— Куда мы едем? — спросил я, когда мы, наконец, сели за стол и начали завтракать.

— Домой. Надо залечь на дно и посвятить тебя в план. Потом сделаем тебе новые документы и двинем за Максиком.

У меня тревожно забилось сердце: Максик! Каким он стал? Узнает ли меня? Узнает ли Вовку? Примет ли нас?

— Ты ешь и слушай, — продолжал брат. — Если нас остановят менты, ты молчи. Разговаривать с ними буду я. Но если вдруг спросят тебя, откуда мы едем, скажи, что ты студент, учишься в Москве. Мы с тобой путешествуем и собираем фольклор для твоей курсовой работы. Можешь сказать, что я твой брат, только не называй свою фамилию. Представляйся моей.

— От кого мы скрываемся?

— Тебя вот-вот объявят в розыск, если уже не объявили. Нам надо добраться до дома и залечь на дно. Через неделю-другую менты успокоятся, и тогда я посвящу тебя в дальнейший план.

— Почему не сейчас?

— Потому что сейчас рано.

— Думаешь, я сдам тебя? — догадка так возмутила меня, что я даже есть расхотел.

Брат промолчал, опустив глаза в тарелку.

— Вов, я доверился тебе с первого момента, хотя мог бы и предъявить некоторые претензии. Ты вернулся из армии и четыре года пропадал невесть где, хотя обещал забрать меня из детдома. Или ты думал, что там средиземноморский курорт? Согласись, я имел право обидеться и вообще не разговаривать с тобой, но я не скандалю. Единственное, что меня волнует — это наше будущее. Я хочу… я должен знать, что нас ждёт и как вести себя, если вдруг нас остановят и арестуют.

— Жень, расслабься. С ментами я разберусь — плёвое дело.

— Если дело такое плёвое, почему мы должны залечь на дно? Мы что… скрываемся ещё от кого-то?

— Об этом поговорим в более безопасном месте, — буркнул Вовка.

— Я не знаю, что ты натворил, но я всегда буду на твоей стороне. Просто скажи мне правду, — мой голос звучал, пожалуй, чересчур умоляюще.

— Ты не готов её воспринять.

— Я ждал тебя восемь лет. Думаешь, я её не заслужил?

Вовка отложил гамбургер и испытующе уставился на меня. Его взгляд было непросто выносить, но я выдержал.

— Это касается наших родителей, — наконец, выдал Вовка. — Точнее, их смерти. Она была неслучайной.

— В каком смысле?

— И твой, и мой отец погибли из-за нашей мамы. Люди, на которых она… работала, ищут нас.

— Чтобы отомстить?

— Женька, я тебе всё расскажу со временем. А сейчас я хочу, чтобы ты просто доверился мне и не задавал вопросов.

— Я верю, но задавать их буду.

Вовка смерил меня недовольным взглядом и продолжил завтрак. Я чувствовал, что с расспросами лезть к нему опасно, и не решался сказать хоть что-то. Так, в молчании, мы и доели свои сэндвичи и картошку.

В машине тоже какое-то время ехали в тишине. Вовка сосредоточенно глядел на дорогу, а я думал о том, как же сильно он был одинок. Даже музыку в машине не слушает — настолько привык быть наедине с собой. Но раз в его жизни теперь появился я, брату придётся мириться с моим обществом. И поскольку меня просто распирало от любопытства, а на сытый желудок я осмелел, то я начал разговор:

— Ты сказал, что наши отцы погибли неслучайно. Их убили?

— Можно и так сказать, — Вовка пожал плечами. — Они просто не выдержали. Никто из людей не может долго жить в гнезде дракона.

— Где?

Вовка поморщился, как будто ему сделали больно, а во мне вдруг стала разгораться непонятная злость.

— Гнездо дракона? Ты серьёзно? Это что, метафора какая-то?

— Жень, я хочу рассказать тебе правду, но не знаю, как это сделать, — на лице брата отразилось страдание.

— Просто скажи и всё!

— Это не метафора, это… Ну ладно, пусть будет метафора. Наша мама была… в общем, их… отряд называли драконами.

— И чем она занималась?

— Устраняла неприятности, — уклончиво ответил брат. — О деталях меня не спрашивай: я их не знаю. Но, видимо, они были не очень лицеприятные, потому что мама сбежала и долго скрывалась. Вышла замуж, родила троих детей — чтобы походить на обычного человека и замести следы. Она и нас пыталась защитить, но у неё не получилось. Поэтому она попросила меня…

— Мама?! — я аж на месте подскочил. — Хочешь сказать, что она не умерла?

Вовка ответил не сразу. Молчание тянулось долго, и я уже хотел повторить вопрос, как брат буркнул:

— Ладно, не бери в голову.

— Что значит «не бери в голову»?! — взвился я. — Ты только что сказал, что мама говорила с тобой. Что это значит? Почему она не приехала ни за мной, ни за Максиком? Она инвалид? Она в психушке?

Брат не отвечал.

— Скажи мне правду! — я вцепился в его куртку, не в силах больше сдерживать эмоции. — Я готов ко всему, даже к самому страшному. Вов, пожалуйста!

— Она умерла, — отрезал он. — Просто оставила мне послание.

— Его можно прочитать или прослушать?

— Я уничтожил его. Такова была её воля.

Я откинулся на спинку сиденья и скрестил руки на груди:

— И о чём было это послание?

— Она просила позаботиться о вас с Максиком и защитить от тех, кто преследовал её.

— И кто же они?

— Я толком не знаю…

— Тогда как ты защитишь нас? — усмехнулся я.

— У меня есть чёткие инструкции, не дрейфь! Доберёмся до места, и я передам их тебе, чтобы и ты смог уйти от преследования или постоять за себя в случае чего.

Впервые в жизни мне стало обидно. Мне казалось, Вовка таким образом самоутверждается: раздул из обычной истории какую-то великую тайну и мучает меня. Более того, я был уверен, что в итоге окажется, что мама не выплатила какой-то кредит или насолила какому-нибудь олигарху. Всего-то ничего, но Вовка сделал из этой истории шпионский детектив, чтобы манипулировать мной. Поразмыслив немного, я пришёл к выводу, что лучше мне стать равнодушным, чтобы брат потерял рычаги воздействия на меня.

Я умолк и уставился в окно, вспоминая события прошлой ночи. Мне казалось, что всё это произошло несколько лет назад — настолько далека уже была от меня моя прошлая жизнь.

Внезапно я осознал, что в пожаре сгорел мой mp3-плеер. Это была моя последняя покупка на сэкономленную стипендию и деньги за подработку. Плеер мне было намного жальче, чем телефон и кожаную «косуху». Телефон был старый, «косуха» жала в плечах, а плееру не исполнилось и двух месяцев.

— Слух на охоте — незаменимый инструмент. И он тебе ещё пригодится, — вдруг произнёс Вовка, а я вздрогнул: откуда он узнал, о чём я думаю?

Он же лишь слабо улыбался, как будто показал простенький фокус трёхлетнему ребёнку. Я назло ему промолчал. Пусть думает, что мне не любопытно.

Через час мы въехали в областной центр. Я никогда не выезжал за пределы родного края. Я и больших городов-то почти не помнил. Да что там — я боялся их. Привыкнув к деревенской жизни, а потом и к изолированному существованию в детдоме, я испытал настоящий стресс, очутившись в районном центре, где учился на повара. А тут — промышленный миллионник. Тьма машин. Суета, светофоры, толпы, высотные дома. Я вжался в спинку сиденья, стараясь не показывать, как мне не по себе, но, видимо, скрыть это было трудно. Вовка бросил на меня взгляд и улыбнулся. Он-то чувствовал себя уверенно, лавируя в потоке машин. Иногда его джип проходил в опасной близости от капотов и бортов наших соседей по дороге, и всякий раз у меня внутри всё замирало. К счастью, ехали мы недолго: машина свернула с широкой улицы на узкую, а потом въехала во двор, окружённый десятиэтажками. Вовка нашёл место для парковки и заглушил мотор. Я вышел из машины вслед за ним и, пока брат забирал из багажника увесистую спортивную сумку, я осматривался, гадая, в каком из этих домов-муравейников он живет.

— За мной! — коротко скомандовал Вовка, закинул на плечо сумку и зашагал через двор. Я шёл за ним. К моему удивлению, брат миновал этот двор и через арку в доме вышел во двор соседний. Мы миновали детскую площадку и оставили позади ещё одну десятиэтажку.

— Долго ещё? — не выдержал я.

Вовка не ответил, но я понял, куда он направляется. Торцом к нам стол ещё один панельный дом. Брат поднялся на крыльцо крайнего подъезда, набрал комбинацию на кодовом замке.

— Код я тебе позже скажу, — бросил он и открыл дверь, впуская меня.

Мы поднялись на десятый этаж. На площадке единственная дверь не имела номера, и вела она в Вовкину квартиру. Я с некоторым трепетом переступил порог. Мне вдруг вспомнилась наша квартира, в которой мы жили с родителями: светлый линолеум, обои с геометрическими узорами, нашу с Максиком комнату в сине-белых тонах.

Квартира Вовки была типичным примером холостяцкой берлоги. Минимум мебели, а имеющаяся — не самая новая, скорее всего, купленная с рук по объявлению. Комнат было две. Одна располагалась прямо напротив входной двери, а другая — правее по коридору. С левой стороны коридор заканчивался дверями в ванную и туалет и проходом в кухню.

— Твоя — там, — Вовка махнул рукой вправо, но я и сам догадался, какую комнату он мне определил — подальше от двери, чтобы я не смог сбежать незамеченным. Вовка снял куртку, разулся, прошёл на кухню. И хотя жилище брата мне понравилось, я чувствовал себя скованно в нём, даже в свою комнату вошёл с осторожностью, как в кабинет директора.

Из мебели здесь был только диван, шкаф и стол у балкона. Даже стульев не было. Я прошёлся до окна.

— На балконе есть лестница. Она достаёт до крыши: на её конце есть крюки. Так что в случае опасности можно сбежать, — продолжал брат. — В подъезде тоже есть выход на крышу. Это на случай, если побег через окно будет невозможен.

Я не произносил ни слова, хотя моё сердце билось учащённо, как будто нам сейчас предстояло лезть на крышу и скрываться от погони.

— Машину я всё время ставлю в разных местах и подальше от дома. Во-первых, так она не указывает на место, где я живу. Во-вторых, пока идёшь от машины до подъезда или обратно, успеваешь понять: следят за тобой или нет.

— И что делать, если следят?

— Продолжать движение. Но не заходить в подъезд и не садиться в машину. Пока ты двигаешься, они не нападут, зато ты сможешь выяснить, кто тебя ведёт, и оторваться от хвоста.

— Ты параноик. Хочешь и меня таким сделать?

— Очень надеюсь, что с опасностью ты столкнёшься, когда хоть немного будешь уметь сопротивляться ей.

Я закатил глаза.

— Сегодня из дома не выходи. Я вечером схожу в магазин и заодно разведаю обстановку. А завтра у нас будет насыщенный день.

— Будем подбирать мне парик и усы? — не сдержался я.

— Примерно так, — кивнул Вовка. — Пойдём на кухню. Я приготовлю что-нибудь на обед и заодно посвящу тебя в планы.

Мне очень хотелось предложить свою помощь, ведь я всё-таки на повара учился, но я сдержался. Лезть в привычную жизнь человека, хоть он и твой брат, было неловко. И я молча сидел на табуретке в углу, наблюдая, как неуклюже Вовка разделывает курицу.

— Я не собираюсь устраивать казарму, но будет лучше, если ты первое время не станешь мне перечить. Всё, что я буду говорить, продиктовано вопросом твоей, да и нашей безопасности.

Я скептически качнул головой, и Вовка, словно уловил этот жест, хоть и стоял ко мне спиной, начал подробно пояснять свои слова:

— Во-первых, тебя уже объявили в розыск. И пока мы не добудем тебе новые документы, на улице лишний раз в одиночку лучше не мелькать. Во-вторых, надо сделать тебе защиту. Она, конечно, не скроет твои следы, но зато поможет, если вдруг дойдёт до нападения. В-третьих, как следует из предыдущего пункта, я должен научить тебя обороняться. В этом я вижу трудность, потому что большого доверия ты ко мне не испытываешь. Пока его нет, я не смогу разбудить твою сущность.

— Ты говоришь загадками. Какое тут может быть доверие?

— Скоро ты получишь ответы на все вопросы.

— Например, где ты встретился с мамой?

— И на этот тоже.

Пока у меня не было оснований не верить Вовке: он всегда сдерживал обещания. Вряд ли эта черта его характера изменилась с годами.

— Я понимаю, что ты взрослый парень и что у тебя может быть своё мнение на происходящее, но я прошу тебя об одном: беспрекословно выполняй мои приказы. Вернее, он будет всего один, и я хочу, чтобы ты пообещал, что выполнишь его во что бы то ни стало.

— Я не могу этого пообещать, пока не узнаю, что за приказ.

— Оставлю за тобой право поступать, как ты хочешь, во всех ситуациях, кроме тех, где твоей жизни будет угрожать реальная опасность. В такие моменты надо действовать быстро и по определённому алгоритму, который неопытному бойцу ещё предстоит усвоить. Я не уверен, что тебе хватит опыта и знаний поступить правильно, поэтому ты должен следовать моим приказам.

Я ухмыльнулся, и это задело Вовку.

— Я обещал маме защищать вас с Максиком. И я буду делать это, даже если ты пошлёшь меня к чёрту и сбежишь сегодня ночью.

В его голосе было столько отчаяния, что мне стало жалко брата.

— Хорошо, я буду выполнять твои приказы, — пообещал я. — Только не думай, что сможешь командовать мной в ситуациях, когда не будет идти речи о жизни и смерти. Я сам буду решать, когда мне ложиться спать и покупать или нет плеер.

И хоть я не видел лица брата, я почувствовал, как он улыбнулся.

Обед он приготовил довольно сносный. Я бы, конечно, сделал это намного быстрее и вкуснее, но всё равно с удовольствием стрескал свою порцию. Пока мы ели, разговаривать было некогда, но когда стали пить чай, повисла неловкая пауза, которую мне хотелось хоть чем-нибудь заполнить. Я мучительно подбирал тему, чтобы не возвращаться к тем тайнам, которыми меня заинтриговал брат, но ничего не получалось. Спас ситуацию Вовка.

— Чем ты занимался в детдоме?

— Ничем. Жил, учился, — я пожал плечами. — Последние три года — в кулинарном училище.

— То есть ты почти дипломированный повар?

— Почти.

— Это хорошо, потому что готовить я не люблю, — признался брат. — С радостью доверю тебе эту сферу.

— Ладно, — мне было приятно слышать это. Вообще, я привык, что мне доверяют важные вещи, и потому неожиданное перераспределение обязанностей мне польстило: ведь брат не знает, как я готовлю, но уже всецело полагается на меня.

— А ты чем занимался после армии? — в ответ поинтересовался я.

— Расследовал смерть родителей, тренировался, искал способы, как защитить вас с Максиком.

— И как расследование? — я старался унять нетерпение в голосе.

— Прокуратура, как всегда, нашла удобную для всех версию и закрыла дело. Мой отец погиб при исполнении, а твой — в результате несчастного случая. Но я нашёл доказательства, что и в том, и в другом случае это было самоубийство. Мой отец во время перестрелки вышел из укрытия на линию огня, твой крутанул руль и пробил заграждение моста.

— Очень оригинальный способ свести счёты с жизнью…

— Он не оригинальный, он спонтанный. Знаешь, как короткое замыкание.

— И как же ты пришёл к такому выводу?

— Для начала отмёл версию следствия, — охотно стал пояснять Вовка. — Там говорилось, что отчима ослепило встречное солнце, он неадекватно оценил ситуацию на дороге, начал уходить от мнимого столкновения, а поскольку скорость была большой, то не справился с управлением и вылетел с моста. Эта версия нежизнеспособна по двум причинам. Первая — двадцать второго июня в одиннадцать тридцать солнце стояло высоко над горизонтом и светило с пассажирской стороны, поскольку машина ехала на северо-восток. Вторая причина — одна фотография, которую я случайно нашёл в подшивке старых газет, — Вовка вышел из кухни и через пару минут вернулся с толстой пластиковой папкой. — Собственно, этот снимок и подвиг меня начать собственное расследование. Я даже нашёл фотографа и сделал оригинальный отпечаток с плёнки.

Брат протянул мне фотографию 20 на 30. На ней на асфальтовой площадке дети в костюмах из листьев и травы, с разукрашенными краской лицами танцевали некое подобие ритуального танца.

— День Нептуна в детском оздоровительном лагере «Росинка». Концерт начался в половине одиннадцатого утра, выступление этого отряда пришлось примерно на время гибели родителей. Лагерь находится в трёх километрах от моста.

— И что? — я напряжённо вглядывался в фигурки детей.

— Ничего не замечаешь? Я вот сразу обратил внимание. Посмотри на асфальт и на небо.

Я взглянул в верхнюю часть снимка: всё небо было затянуто тучами.

— Видишь лужи на асфальте? — Вовка ткнул пальцем в фотографию. — Ночью шёл дождь и он продолжался и днём. Мне об этом фотограф рассказывал, и крапинки на одежде вожатой подтверждают его слова. Поэтому никакое встречное солнце не могло ослепить твоего отца.

Я продолжал с усердием разглядывать детали снимка, словно мог увидеть в них ответ на вопрос, что же заставило успешного медицинского юриста Сергея Тартанова угробить себя и свою жену и оставить сиротами троих детей.

— Я тоже долго ломал голову над тем, почему твой и мой отцы так бездумно распорядились своими жизнями. Всего один момент, но стопроцентный. Приняли ли они такое решение мгновенно, или вынашивали план самоубийства несколько месяцев, ожидая удобного случая? — Вовка провёл рукой по лицу. — Меня это ужасно мучило. Я буквально места себе не находил. Но когда познакомился с Горынычем, он мне раскрыл глаза на многие вещи. В том числе и на смерть родителей.

— Он убедил тебя, что это было самоубийство?

— Нет, он помог сплести в единую картину всю ту информацию, которую я собрал в ходе расследования. Если хочешь, я познакомлю тебя с деталями.

— Будь добр.

— Я старался подробно описать это в дневнике, и будет лучше, если ты прочтёшь его, — Вовка взял у меня фотографию и убрал обратно в папку. — Мне самому неловко рассказывать об этом.

Я покачал головой, как будто понимал природу этой неловкости. На самом деле ничего я не понял. В моей душе лишь зародились неприятные догадки: что такого могло произойти с нашими отцами, если брату неловко об этом говорить?

— Ты не показывал своё расследование прокурору? — спросил я, чтобы отделаться от мыслей.

— А смысл? — Вовка слабо улыбнулся. — Дело закрыто, состава преступления нет ни в официальной версии, ни в моей. Я просто должен был выяснить правду, должен был понять природу своей сущности, её сильные и слабые…

— О какой сущности ты всё время говоришь? — нахмурился я.

Вовка взял паузу, смотрел на меня из-под бровей, наклонив голову вперёд. Я видел, что ему очень хочется чем-то поделиться со мной, но он не доверяет мне. Боится, что я сбегу или сдам его властям. Возможно, у него есть какая-то проблема типа алкоголизма, справиться с которой в одиночку он не в силах. Правда, ни на алкоголика, ни на наркомана Вовка не походил. Возможно, у него имелась не такая приметная, но не менее пагубная зависимость — клептомания, например, или тяга к азартным играм. Может быть, даже какое-то сексуальное расстройство или маниакальная страсть к извращённым убийствам.

Мне стало страшно. Так страшно, как будто я увлёкся погоней за бабочкой и вдруг оказался в глухом лесу, окружённый людоедами. Я проворонил момент, когда безопасное место стало опасным. Я так сильно ждал возвращения брата, что даже мысли не допускал, что за восемь лет он может измениться до неузнаваемости. Мне вдруг вспомнились слова директора детдома, который требовал с Вовки справку, что из армии он ушёл по причине окончания срока контракта, а не по причине психического или иного расстройства.

Однако и за этот страх мне было стыдно. Неужели братские узы уже ничего не значат для меня? Неужели я готов бросить Вовку только потому, что он мучается нестерпимым желанием что-нибудь украсть?

Я моментально поменял нас местами и представил, как бы повёл себя брат, обнаружься у меня такая мания. Он бы не отступил. Он возил бы меня по врачам. Был бы рядом в моменты приступов. И даже если бы я кинулся на него с ножом или в припадке оскорблял его, он ни за что бы не оставил меня. А я-то вот трусливо поджал хвост и малодушно подумывал о побеге.

Мне стало противно от своей трусости. Настолько противно, что я мог бы ударить себя, будь я один в комнате. Брат пожертвовал бы всем, чтобы излечить меня, а я не был готов даже выслушать его, не позволяя поделиться с близким человеком своей «страшной тайной». И ведь вполне допустимо, что именно эта возможность поделиться, это доверие и были основным лечением. Теперь я был почти уверен, где Вовка пропадал четыре года после окончания службы: лечился от своей мании, боролся с негативной стороной той сущности, о которой пытается мне сказать. Он избавлялся от своих демонов в одиночку, чтобы предстать передо мной нормальным человеком, но в какой-то момент понял, что без помощи брата ему не обойтись, и потому приехал за мной.

Все эти мысли огромной волной нахлынули на меня, а потом, как водится, отступили, оставив на полосе прибоя неприглядные останки моего малодушия. Думаю, Вовка заметил те чувства, которые я испытал во время этого странного прилива. Потому что глаза его сначала смотрели испытующе, а потом потеплели.

— Я говорю о сущности нашей мамы, которая передалась и нам — мне, тебе, Максику. Это… странное свойство… убило наших отцов. Люди не могут долго находиться рядом с его носителем: они просто сходят с ума. Мы трое — были маленькими, и наши сущности ещё не окрепли в то время. Можно сказать, мы были почти безобидными. А вот мама была сильной, потому что она стопроцентный… — брат споткнулся и произнёс едва слышно: — …дракон. Мы же с тобой и Максик — помесь, поэтому наши способности начинают проявляться не с рождения, а на исходе второго десятка лет.

— Погоди-погоди, — я чувствовал, что сейчас утрачу нить разговора. — Ты опять сказал это слово — «дракон».

Вовка смерил меня взглядом, словно оценивал, какую дозу бредовой информации я смогу переварить.

— Ты не ослышался, она дракон. А мы — дракоиды.

Я прыснул со смеху:

— Ты ведь говорил, что это какой-то отряд. Разве такое передаётся по наследству?

— Тогда я назвал это отрядом, чтобы немного смягчить правду. Иначе ты бы мне не поверил.

— Хочешь сказать: драконы существуют? — я уже хохотал, не сдерживаясь.

— Я понимаю, что тебе трудно осмыслить всё это, поэтому постараюсь как-нибудь попроще рассказать, — Вовка отложил папку и уставился на меня. — Скажем так, один из экспериментов генных инженеров позволил скрестить ДНК дракона с ДНК человека…

— В каком НИИ это было?

— Не здесь.

— Ну где «не здесь»? В России, в США, в Японии — где?

— Это было сделано не в этом мире и не людьми.

— Но из людей, — мне было до слёз обидно. Я столько лет ждал возвращения брата, я был готов принять его любого: безногого, парализованного, оглохшего — с любым физическим недугом, но только не сошедшего с ума. Я не знал, что делать в такой ситуации. Интуитивно я чувствовал одно: не надо убеждать брата в том, что драконов не существует. Пока он псих тихий, не стоит выводить его из этого равновесия. Но что мне делать дальше, я не представлял. Уж точно не бежать. Побег и в моей, и в жизни брата всё изменит в худшую сторону: меня вернут в детдом, где я буду дожидаться совершеннолетия, чтобы потом пойти в армию, вернуться к разбитому корыту и начать потихоньку обустраивать свою жизнь. Вовку, скорее всего, арестуют и упекут в тюрьму или в психушку, где я его буду навещать, отслужив в армии. К тому же я чувствовал, что не смогу бросить брата сейчас, в таком состоянии. Ведь он не виноват, что война покалечила его мозги, а если ещё и родной человек от него отвернётся…

— Ты можешь уйти в любую минуту, я не буду препятствовать, — после недолгого молчания заговорил Вовка. — Но я тебе советую остаться и во всём разобраться, потому что от меня сбежать ты сможешь, но убежишь ли ты от себя? Твоя сущность будет крепнуть год от года, и в один прекрасный момент ты поймёшь, что больше не можешь её контролировать. Она будет управлять тобой. Я знаю, о чём говорю, потому что сам столкнулся с этим в армии. Изнурительные марш-броски и множество ненужной работы, которую мы делали, не спасали меня от приступов, а те становились всё сильнее. Я боялся, что в мирной жизни не смогу заглушить это и сойду с ума, поэтому остался на контрактную службу. Но она не только не спасла меня, но и всё усугубила. Я не хочу, чтобы ты повторил этот путь. Поэтому я готов помочь тебе прожить этот период с наименьшими потерями.

— Вов, не обижайся, но всё это звучит…

— У тебя уже начались головные боли?

— Н-нет, — я пожал плечами, хотя в последние два месяца у меня трижды случались сильнейшие, до темноты в глазах, мигрени. Я списывал это на свои хождения без шапки в мороз.

— Значит, это не за горами, — продолжал Вовка. — Ужасные боли, но, слава богу, кратковременные. Самая продолжительная у меня была семь минут. Это случилось как раз во время построения на плацу. Я чуть в обморок не упал — настолько сильно меня скрутило. Такое ощущение, что у меня из головы росло дерево и ветвями ломало череп. Хорошо, что друзья меня подхватили, а то бы я точно грохнулся. Поэтому, когда у тебя начнётся что-то подобное, скажи мне, я помогу.

— Хорошо, — согласился я. В то, что головные боли могут указывать на какую-то особенность происхождения, я, конечно, не поверил.

— Второй симптом — мелкие пророчества, как я их называю. Когда ты сначала за несколько секунд, потом за несколько минут, а потом и часов знаешь, что именно случится. Поначалу меня это забавляло, но потом умение крепло, и я начал использовать это в своих целях. Играл в карты на деньги. Я в точности знал, какая карта кому придёт, поэтому повышал ставки или вовремя выходил из игры.

Со мной такого точно не случалось. Разве что я пару раз угадывал, какой билет мне достанется на экзаменах.

— Это так ты научился читать мысли? — спросил я, и мне показалось, что брови брата дрогнули. Он явно не ожидал такого вопроса.

— Нет, это умение я освоил недавно, — смущённо признался он. — И не всегда ещё получается.

— То есть ты можешь влезть в голову к любому человеку?

— Теоретически — да, но делаю это очень редко. То, о чём думают люди, между нами говоря, или скучно, или довольно мерзко.

— А ко мне зачем влез?

— Хотел знать, не обидел ли тебя. Больше не буду так делать, обещаю.

— Ладно.

Разговор расклеился. Эти неловкости в общении меня тяготили. Я боялся, что за восемь лет мы стали настолько чужими, что нам уже никогда не избавиться от долгих пауз и мучительного подбора темы для разговора.

— Если хочешь, можешь принять душ, — Вовка взялся мыть посуду.

Душ был прекрасным способом избежать неловкости, поэтому я воспользовался этим спасением.

Дневник

Я ворочался уже больше часа. Мне не спалось на новом месте. Не хватало привычной возни в комнате, а звуки, доносящиеся из соседних квартир, будоражили. Где-то плакал младенец, на улице то и дело срабатывала сигнализация у чьей-то машины, а в промежутках между её воем лаяла собака. Я ворочался с боку на бок, отбиваясь от мыслей про детдом. Я ненавидел его восемь лет, и вот сейчас, отдалившись на несколько сотен километров, я ощущал тоску по нему. Хватились ли меня? Если да, то кто первым заметил моё отсутствие? Какие версии возникли у директора? Думает ли он, что меня похитили, или уверен, что я сам дал дёру?

Время перевалило за час ночи, а у меня сна не было ни в одном глазу. В детдоме от бессонницы помогал кусочек хлеба, припрятанный с ужина. В первый год сиротства я вообще плохо спал, но сжевав хлеб, я ощущал во рту его кисловато-мучной привкус, напоминавший мне деревню и бабушку, чувствовал, как на меня нисходит покой, и только после этого погружался в сон. Сейчас я тоже решил немного перекусить, чтобы снять состояние тревожности. Например, выпить кофе. Этот напиток действовал на меня не так, как на остальных людей. Даже после маленькой чашечки меня клонило в такой сон, с которым я едва мог бороться. Правда, я не знал, есть ли у Вовки кофе.

Проходя мимо комнаты брата, я заглянул в неё через приоткрытую дверь. Я не знал, спит ли он, но мне очень хотелось, чтобы не спал: я отчаянно нуждался в компании в свою первую ночь в незнакомой обстановке.

Вовка стоял, глядя в окно, в той же напряжённой позе, как тогда, у леса, когда я переодевался в джипе. Только сейчас от лица Вовки на стекло падал розоватый свет, будто брат держал в зубах фонарик. Я замер, вглядываясь в его силуэт, пытаясь понять, что с ним происходит.

— Мне надо отлучиться, но я боюсь оставлять тебя, — тихо произнёс Вовка, и голос его показался мне необычно глубоким и низким.

— Мне не пять лет.

— Именно поэтому ты можешь сбежать.

Отсвет на окне погас, и Вовка медленно обернулся.

— Не могу уснуть на новом месте, — признался я.

— Это моя вина, прости. Я разведывал обстановку, и это взбудоражило тебя.

— У тебя есть кофе?

— Есть. Но если тебе не спится, можешь пойти со мной на охоту…

От этого предложения внутри меня что-то дрогнуло, и я ощутил явный раскол. Одна часть меня затрепетала в радостном предвкушении, другая замерла от страха.

— На кого ты будешь охотиться? — поинтересовался я.

— Увидишь.

Я колебался. Конечно, охота, как и любое другое общее дело, могла помочь нам с братом сблизиться, но в этот раз страх победил любопытство.

— Нет, Вов, я не пойду.

— Как скажешь, — он пожал плечами. — Я вернусь быстро.

— Мне придётся освежевать тушку и приготовить её завтра на обед? — пошутил я, и брат, к моему удовольствию, рассмеялся.

— Хоть это и прозвучит глупо, но ты лучше не выходи из квартиры, — он хлопнул меня по плечу, быстро обулся, накинул куртку и стремительно вышел за дверь.

Я прижался к ней ухом, слушая, как удаляются шаги по лестнице. Я для верности подождал ещё минут пять, а потом бросился в комнату брата: меня распирало от любопытства, даже руки подрагивали. Я включил свет и огляделся. Моё внимание сразу привлёк пластиковый книжный шкаф — с обшарпанными углами и отошедшей кое-где обивкой. Верхние две трети занимали прогнувшиеся под тяжестью книг полки. Я бегло прошёлся взглядом по корешкам книг.

Складывалось впечатление, что библиотеку собирали несколько разных человек. Здесь была и классика (я заметил Жюля Верна, Бальзака, Гофмана, Купера), их разбавляли представители мистической литературы — По и Лавкрафт. Кроме того, я насчитал штук десять романов в стиле фэнтези, столько же детективов Чейза, учебник по физике Фейнмана, самоучитель по кунг-фу, энциклопедию огнестрельного оружия, эзотерические книги, несколько потрёпанных журналов «Юный техник» восьмидесятых годов и, что меня привело в искреннее недоумение, три толстых сборника сказок народов мира.

Исследовав полки, я присел на корточки и распахнул дверцы шкафа, занимающего нижнюю треть. От увиденного у меня быстрее забилось сердце: тут располагалась целая кладовая настоящих сокровищ, о которых мечтает каждый мальчишка.

Первое, что я заприметил, — меч в ножнах. Пока я не взял его в руки, я был уверен, что это муляж или игрушка. Но стоило мне приподнять его над коробками, на которых он лежал, я сразу понял, что имею дело с настоящим боевым оружием. Я аккуратно достал его, вынул из ножен. Сталь отразила свет лампы, и я буквально всем своим существом ощутил опасность данного предмета. Затаив дыхание я рассматривал его несколько минут.

Меч был скромный и изысканный одновременно: обычная чёрная рукоять с простым навершием, украшенным витиеватой буквой В. Позже я узнал, что брат ставит этот вензель на все свои изделия — как клеймо мастера. Перекрестье оружия было прямым, но имело на концах мыски, направленные в сторону лезвия. В центре гарды красовался узор — сплетение металлических нитей, напоминавшее морду дракона. Такие же нити, переплетённые в форме гибких тел с массивными головами, расходились от середины перекрестья к мыскам. Гарду с клинком скрепляла выпуклая и продолговатая капля, словно бы стекающая с лезвия к рукояти.

Сам клинок заслуживал отдельного описания. В верхней части его полотна с каждой стороны имелось по выступу. Мне почему-то представилось, что они выполняют роль стопперов и не дают клинку проникнуть глубоко в тело. От этих мысков начинался дол, а сталь вокруг него была украшена узорами из тёмного серебра. Приглядевшись, я понял, что это не просто узор, а какие-то письмена, может, даже заклинания, написанные на не известном мне языке.

Я осторожно прикоснулся к острию, и на коже тут же выступила кровь: заточен меч был, как хирургический скальпель. Сунув порезанный палец в рот, я убрал оружие и продолжил поиски.

На этот раз мой взгляд упал на не менее притягательный, но столь же опасный предмет — пистолет. Это был девятимиллиметровый «Стечкин». В оружии я разбирался слабо, но когда мне было двенадцать, в наш детдом привезли гуманитарную помощь, собранную по всему району, — одежду, игрушки, книги, предметы гигиены. В этих книгах помимо сказок, замшелых советских романов и букварей я отыскал энциклопедию Александра Жука «Револьверы и пистолеты ХХ века» и проглотил её за три вечера. К сожалению, больше возможности пополнить свои знания у меня не было, но те, что имелись, позволяли мне по достоинству оценить оружие брата. Помня, как наказал меня за любопытство меч, я с ещё большей осторожностью вынул «Стечкин» и сжал его рукоятку. Увесистый и холодный, он рождал страшное чувство неотвратимости смерти. Мне ужасно хотелось выстрелить. И не просто в пустоту ради звука и отдачи, а по мишени — по движущейся мишени. Хотелось увидеть, как поразит её пуля. Хотелось насладиться своей властью над чужой жизнью. Эти ощущения испугали меня, и я поспешил убрать оружие на место, чтобы перейти к менее воинственным вещам.

Возвращая «Стечкина» в шкаф, я заприметил рядом с ним пухлый блокнот, у которого вместо переплёта были три толстых кольца. Я открыл его и понял, что нашёл то, что искал.

Первые страницы были посвящены расследованию смерти Вовкиного отца. Сюда брат записывал вопросы, возникающие в ходе расследования, ответы на них фигурантов дела, различные собственные версии и факты. Одна из страниц сверху донизу была исписана фамилиями и телефонами сослуживцев Сергея Ермоленко, напротив которых стояли различные пометки. Например, «уволен», «на пенсии», «бизнесмен». Меня больше всего заинтересовала пометка «жесть!!!» возле фамилии старшего лейтенанта Здоряги. Расследование смерти инспектора ГАИ плавно перетекло в дело об автокатастрофе, в которой погибли мой отец и мама. Я запоем читал эту запись, надеясь отыскать в ней указания на то, что мама жива. Однако Вовка писал про какие-то знаки, про ухудшение психического состояния Сергея Тартанова, про несостыковки в версии следствия.

Стоит отдать брату должное: он проделал трудоёмкую и кропотливую работу. Он не только не ленился встречаться и разговаривать с каждым, кто мог пролить хоть какой-то свет на произошедшее, но и подробно всё описывал. Такое ощущение, что он носил с собой диктофон, а потом расшифровывал запись, делая пометки о том, как говорил человек, с какой интонацией и как себя вёл во время разговора. Я всё ждал, когда же он сведёт воедино все возникшие у него и его собеседников версии и, как в детективе, напишет, кто убийца, но Вовку что-то отвлекло от развязки. Среди записей о расследовании стали появляться заметки, явно выделяющиеся из общей канвы. «Встретиться с Горынычем» — было написано чёрной пастой, а рядом синей и печатными буквами приписано: «5 т.р. втор.» Видимо, Горыныч обещал оказать какую-то услугу за пять тысяч рублей, которые надо было принести во вторник. На следующей странице я опять увидел такую же запись: «Горыныч воскр. за будкой». Ещё через лист — «Шу тел. у Горыныча» и приписано зелёной пастой: «Одеться!!!»

Теперь я уже читал о расследовании вполглаза: меня больше волновали эти хаотичные пометки. Только из них одних можно было составить вполне себе детективную историю.

«Шу. Ключи, деньги, брасл. Суб. 22:40»

«Двуглавый в городе»

«Заточка для охоты. От Горыныча пятн.»

«Двуглавый свил гнездо»

«Срочно найти Шу!!!»

«Элебет. Два дня»

«Камни на лечение Кота»

«Охота с Шу сред. Заклинание!»

«Убить бона, кот. ранил Кота»

«Двуглавый на месте»

Я понимал, что Шу, Горыныч и Кот — это друзья Вовки. Было так же очевидно, что двуглавый (кстати, это слово брат всегда писал со строчной буквы) — это какой-то авторитетный и уважаемый парень. Правда, ни о ком, кроме него, брат не сообщал личных подробностей. Все перемещения этого авторитета удостаивались отдельной записи, а вот о том, что какой-то бон ранил Кота и тому требуется лечение, я узнал между прочим, мимоходом. Ну и соответственно, камни, которые надо было достать брату — это драгоценности для взятки врачу. Наверное, чтобы тот не сообщал о раненом в полицию.

К слову сказать, когда на страницах дневника стала закручиваться история с Шу, Котом и двуглавым, брат перестал писать о расследовании, так и не вынеся заключительный вердикт. Теперь дневник состоял из схем с описанием странных существ, целые абзацы текста были написаны какими-то иероглифами. Я бегло просматривал их, отыскивая заметки про таинственных друзей брата, пока не наткнулся на три слова. Они были написаны крупными печатными буквами, каждый элемент из которых был несколько раз обведён ручкой, поэтому не заметить данное послание было невозможно. К сожалению, никакой смысловой нагрузки эта фраза не несла, просто набор букв.

Знаки на теле

Проснулся я от того, что кто-то тронул меня за ногу. Я открыл глаза и увидел Вовку, который укрывал меня пледом. Сам я лежал на полу, рядом валялся открытый дневник. Я не помнил, как это случилось, но сейчас осознал, что отрубился во время чтения, и брат застал меня за моим шпионским занятием. Мне стало ужасно стыдно. Я сел, лихорадочно придумывая оправдание.

— Извини, я старался не разбудить тебя, — вздохнул Вовка.

— Слушай, я… мне ужасно неудобно, что я…

— Не оправдывайся. Все моё — твоё. Конечно, кроме этого, — брат задрал левый рукав и продемонстрировал свой браслет. — Можешь читать и смотреть всё, до чего сумеешь добраться. Тем более этот дневник я писал для тебя.

Я не знал, что сказать. Брат протянул мне руку, помог встать, а потом поднял с пола блокнот.

— Я сам виноват. Надо было сразу отдать его тебе. Только предупредить о ловушках.

— Каких ловушках?

— Заклинаниях. Дневник мог попасть в чужие руки, поэтому я расположил на его страницах заклинания-ловушки. Они написаны крупным шрифтом и бросаются в глаза, как только перевернёшь страницу. Человеческий глаз так устроен: невольно улавливает то, что выделяется из общей массы. Ты и уснул потому, что прочитал заклинание сна. Люди от этого заклинания спят до тех пор, пока их не разбудят. Хороший способ ловить воров.

Я смутился ещё больше, и Вовка понял, что его слова вызвали не тот эффект, на который он рассчитывал, и поспешил исправиться:

— У меня раньше оно на стене было написано напротив двери. И ещё одна скрытая ловушка была в этой комнате. Растяжка, как на минном поле. Вор заходит, задевает её ногой, но ничего не взрывается, конечно. Просто сзади него с шорохом разворачивается плакат, на котором написано то же заклинание. Вор невольно оборачивается на звук, читает слова и засыпает на месте. Но я убрал всё перед твоим приездом.

— Хитро придумано, — я кивнул на блокнот.

— Там есть ещё заклинание забывчивости: человек забывает всё, что было с момента точки отсчёта. Есть и заклинание гипноза. Прочитав его, человек начинает выполнять всё, что написано далее.

— Смотрю, ты неплохо подстраховался.

— Если бы ещё эти страховки работали на сто процентов, — Вовка подбросил тетрадь на руке и положил её на стол. — Человек может пролистнуть страницу с заклинанием, может защититься от него тайным знаком. Дневник может попасть в руки существа, на которого не действует заклятье. Поэтому я важные вещи писал на других языках. Есть надежда, что читающий ими не владеет.

— Я точно не владею.

— Я тебе расскажу, что там написано. Если ты захочешь это знать.

— Для начала расскажи, кто такие Горыныч, Шу и двуглавый.

— О! — Вовка расплылся в улыбке. — К Горынычу мы с тобой поедем на следующей неделе. С Шу ты познакомишься в апреле: раньше просто нет смысла везти тебя. Насчёт двуглавого не знаю. Пока он не изъявил желания встречаться с тобой, и поэтому я вряд ли имею право рассказывать тебе о нём.

— Понятно. Ты поохотился?

— По мне не видно?

Я окинул брата взглядом. Выглядел он посвежевшим.

— Если у тебя есть какие-то вопросы по записям — задавай, — Вовка сел на свою кровать.

— Ты не закончил расследование.

— Закончил, просто не стал писать его результаты. Во-первых, потому, что сам долго не мог принять это. Во-вторых, глаза на произошедшее мне раскрыл Горыныч, и я много времени потратил на то, чтобы опровергнуть его теорию. Но получилось, что я её доказал. В-третьих, результаты показались мне очень личными, и если бы дневник попал в чужие руки, это могло бы сыграть против меня. Ну и в-четвёртых, к тому времени я набрал столько новой и порой противоречивой информации, что она требовала немедленной систематизации. Это показалось мне наиболее важным, и я бросил описывать расследование.

— Так чем всё закончилось в итоге?

— Самоубийством. Во время перестрелки у моего отца случился выброс адреналина, и внутренние барьеры не выдержали. Сослуживцы рассказывали, что он просто взял и вышел из укрытия, как ребёнок, которому надоела игра. Думаю, он в этот момент просто отчаянно хотел, чтобы всё закончилось. И всё закончилось.

Я молчал, опустив глаза. Какие-то реплики вертелись у меня в голове — возражение и сочувствие, но я не произнёс ни звука. Я вдруг отчётливо представил, что именно чувствовал Сергей Ермоленко в тот момент, когда шагнул под пули. Это чувство показалось мне знакомым, хотя я никогда не ощущал явного желания покончить с собой. Но именно это внезапное понимание поступков незнакомого мне человека и удержало меня от дальнейших расспросов. Просто я почувствовал: Вовка прав.

Его, наверное, удивила моя покладистость, потому что он прервал молчание:

— С твоим отцом было так же. Я не знаю, что сыграло роль капли, переполнившей чашу, но он…

— Слушай, разве можно легковой машиной пробить ограждение моста? — перебил я брата.

— В том месте — да. Мост был старый, железо проржавело. И если бы удар пришёлся по касательной, то есть если бы твой отец врезался в заграждение по ходу движения, возможно, они с мамой остались бы живы. Но он вырулил на встречку и протаранил ограду почти влобовую.

От сказанного мне стало дурно. Конечно, я в общих чертах знал причину гибели родителей, но новые детали добавили ей некоторой фатальности.

Видя, какое тяжёлое впечатление на меня произвёл рассказ, Вовка погладил меня по плечу и бодро произнёс:

— Ты так и не выпил кофе. Хочешь, я сделаю?

— Тогда уж полноценный завтрак! — слабо улыбнулся я.

— Будет исполнено! — Вовка двинулся на кухню, но я удержал его за руку:

— Доверь это профессионалу.

Скажу честно, к приготовлению завтрака я приступал с тяжёлым сердцем. Меня не покидало давящее чувство, рождённое паникой и неясным страхом. Что же такого ужасного происходило в нашей семье, что свело с ума наших отцов? Ведь и Сергей Ермоленко, и Сергей Тартанов были парнями с крепкой психикой. Тем не менее не выдержали оба. Может быть, им угрожали? Может, их планомерно сводили с ума? Но кто? Мама? Или сторонники той организации, от которой она скрывалась? И если эти люди добрались до самой беглянки, то зачем тогда было убивать её мужей первыми? Может, всё не так, как пытается показать Вовка? Может, мама не сбегала ниоткуда, а продолжала работу. Просто мужья — первый быстро, а второй через длительное время — раскрывали её. И тогда она их просто устраняла. Например, давала какой-нибудь яд или наркотик, который расшатывал психику человека. И у того не оставалось выхода — только покончить с собой, чтобы прекратить это мучение.

Такие мысли одолевали меня, когда я начал готовить завтрак. Но постепенно тревога испарилась, словно работа вытеснила всё то, что не имело никакого отношения к кулинарному искусству. И скоро я уже забыл о своих страшных домыслах, полностью погрузившись в процесс.

Вовка несколько минут сидел тихо, наблюдая за мной, а потом с гордостью заявил:

— У тебя так ловко это получается! Как на кулинарном шоу.

Комплимент был приятен. Я словно в детство вернулся, когда брат хвалил меня за всякую мелочь, например, за то, что я самостоятельно сделал уроки или полил огород без напоминания. Я почувствовал себя хозяином ситуации, поэтому по-хозяйски бросил:

— Ты бы руки помыл…

— Точно! Надо помыть, — согласился брат и ушёл в ванную.

Вернулся он голый по пояс, с чистой футболкой в руках, которую никак не мог вывернуть на правую сторону. Я, накрывая на стол, невольно восхитился братом: его бицепсы, кубики пресса, грудные мышцы вызывали невольную зависть. Но больше всего внимание привлекла татуировка, которая находилась посередине груди на уровне сердца. Она представляла собой многослойный узел наподобие морского.

— Нравится? — перехватив мой взгляд, поинтересовался Вовка. — Это элебет, прародитель пентаграммы. Проще говоря — замок, который запирает душу в теле.

— Я думал, что десантники набивают себе парашюты и тигров в беретах, — поддел я брата, но тот проигнорировал мою издёвку и продолжил:

— Благодаря элебету никто не сможет пробраться внутрь твоей души или, скажем, похитить её. Элебет делает тебя сейфом.

— Ты веришь в эту хрень? — удивился я.

— У нас свободная страна: каждый может выбрать для веры любую понравившуюся хрень, — усмехнулся брат.

— У каждого сейфа есть ключ, — я поставил на стол тарелки с запеканкой.

— Верно. У этого замка он тоже есть, но знаю его только я. И открыть свою душу тоже смогу только я. Хочешь, я и тебе элебет сделаю? — Вовка, наконец, натянул футболку и принялся за еду.

— Зачем?

— Мне спокойней, если ты будешь бронированным ящиком, потому что вытряхивать из тебя паразитов или выдирать тебя из когтей хищников — не самое приятное занятие.

— Мы собираемся в Африку на сафари? — съязвил я.

— Жень, ты прекрасно понимаешь, что я говорю не о глистах и тиграх, а о тварях, которые охотятся за душами. Одни живут внутри человека, обгладывая его душу, вторые съедают её, убив хозяина. Разве ты не видел в дневнике записи о них?

— Не вчитывался.

— Ничего, ещё будет время. Так вот, с замком ты будешь непреступным для паразитов, и хищники, увидев его, возможно, тоже не позарятся на тебя.

Колкость уже созрела у меня на языке, но я сдержался: я ведь сам вчера выбрал тактику усыпления бдительности. Не перечить, не вызывать раздражения. Потакать всем дурацким замыслам брата, чтобы лучше понять природу его недуга. Поэтому я взял себя в руки и пробурчал:

— Я не люблю татуировки. Можно я сделаю её где-нибудь на ноге или в другом неприметном месте?

— Теоретически — можно, но если враг будет видеть её, то задумается, стоит ли нападать. Туловище как раз самая приметная часть тела. К тому же, не дай бог, конечно, но руку или ногу ты можешь потерять, и тогда твоя душа лишится защиты.

— Хорошо, убедил. Но я могу сделать наколку не на груди, а, скажем, на спине? Не хочу каждый день видеть её в зеркале.

— Можно и на спине, — пожал плечами Вовка и отправил в рот большой кусок запеканки.

Минуту или чуть больше мы ели в тишине, но брата она, видимо, тяготила, потому что он вытянул вперёд руку, чтобы я мог лучше разглядеть рисунок на его правом предплечье:

— Такую тебе тоже придётся сделать. Это магический символ. Поскольку одного оружия в борьбе с тварями мало, время от времени необходимо прибегать к услугам магии. Заклинания, которые ты выучишь, будут храниться под этим знаком, а он, соответственно, будет усиливать их действие.

До сего момента мне казалось, что у брата на руке вытатуировано что-то из армейского фольклора. Мужчины в армии любят украшать свои тела изображением оружия, каких-нибудь животных и техники. Вот и на Вовкиной татуировке был обоюдоострый клинок, рукоять которого раздваивалась кверху и переходила в морду неведомого монстра с витиеватыми рогами. Правда, картинку можно было истолковать двояко. Например, что на предплечье изображено чудовище с высунутым языком-кинжалом.

— Это древний знак Воина. Он усиливает боевые качества, — с неподдельной гордостью пояснил Вовка.

— А я думал, что боевые качества десантуры усиливает водка и мат, — не сдержался я.

— Мне нравится твой подход!

— Я вообще-то иронизирую над тобой.

— Мне нравится твоя ирония. По крайней мере, ты не сбежал, — Вовка развёл руками. — Ты готовишь завтрак и говоришь со мной. Чёрт возьми, мне нравится твой сарказм, твой нигилизм и любопытство. Но когда мы поедем за Максиком — вот там будут вилы!

Его слова резанули меня по сердцу: Максик! Чужая семья, чужая страна. И если я смог пережить разлуку с братьями, потому что помнил их, думал о них каждый день и мечтал о встрече, то семилетний ребёнок вряд ли будет жить воспоминаниями. Новые друзья, новые родители наверняка быстро вытеснили из его памяти и меня, и Вовку, и даже маму с папой.

Визит капитана

Наверняка в дирекцию казино можно было попасть через залы, но охранник повёл гостя иным путём. По расположению двери, которая выходила на небольшую, в пять машин, парковку, по извилистому коридору с пятнами одинаковых дверей без табличек Миронов понял, что это путь предназначался исключительно для экстренного отхода владельцев в случае опасной ситуации. Парковка у чёрного выхода охранялась и имела выезд на улицу, а оттуда вариантов бегства было как минимум три.

Сопровождающий молчал, тяжело ступая по керамогранитным плитам коридора. Его блестящие остроносые ботинки цокали, видимо, каблуки уже изрядно поизносились, раз начали выступать гвозди. Левой ногой охранник цокал сильнее, чем правой, что явно указывало на какие-то проблемы с тазобедренными суставами.

Миронов мотнул головой, отгоняя эти мысли: опять эта ненужная информация забивает голову! Впрочем, работа научила, что любая информация оказывается нужной в тот или иной момент.

Наконец, цокающий охранник достиг небольшого квадратного холла, в одном углу которого имелось окно, а по диагонали от него располагалась массивная двухстворчатая и наверняка пуленепробиваемая дверь. Сопровождающий с неожиданным изяществом английского дворецкого открыл одну створку, приглашая гостя внутрь. Миронов вошёл и сразу почувствовал себя неловко. Не стеснительно, не смущённо, а именно неловко, словно его позвали на чай, а он пришёл положить конец чьей-то империи. У него всегда возникало такое чувство, когда он посещал места, где нарушали закон, но прекратить это пока не было возможности. Миронов решил, что так, наверное, чувствуют себя начинающие диверсанты, которых засылают на чужую территорию. Враг ничего не подозревает и, возможно, даже радушно принимает посланца, а тот высматривает слабые стороны противника, чтобы по ним ударить.

За дверью находился ещё не сам кабинет директора, а странная смесь комнаты отдыха с приёмной. За стильным столом, обросшим эргономичными полочками, на которых покоились принтеры, сканеры и прочая офисная техника, сидела миловидная девчушка лет двадцати. Наверняка по совместительству любовница директора. Вокруг девчушки и её стола буйными зарослями громоздились фикусы, пальмы, лианы и прочая экзотическая для московских широт растительность. В огромной, подвешенной к потолку клетке чирикал разноцветный попугай, а в углу возле окна мерно гудел кислородным фильтром массивный аквариум. Королева этих офисных джунглей бросила на гостя беглый взгляд и снова погрузилась в работу на компьютере.

Проследовав мимо диковинных растений к ещё одной двери, Миронов хотел было взяться за ручку, но цокающий охранник ловко опередил его, впустил в святая святых и тут же деликатно закрыл дверь. Миронов остался один на один с известным криминальным авторитетом Сергеем Кулагиным, которого ещё десять лет назад вся Москва знала как Скулу. Скула был невысок ростом и скроен на манер питбуля: тонкие ноги через широкие бедра крепились к мускулистому торсу с могучей шеей, на которой сидела большая, коротко стриженная и при этом удивительно круглая голова, похожая на шар для боулинга.

— Капитан Миронов, старший оперуполномоченный уголовного розыска, — машинально представился гость, но хозяин казино перебил его, поднимаясь из-за стола:

— Да я в курсе! Ты же… то есть вы же звонили. Присаживайтесь. Может, чаю?

— Нет, спасибо, — Миронов опустился в кресло с невысокой спинкой, видимо, предназначенное для не очень желанных гостей.

— Может, чего покрепче? — по-дружески подмигнул Скула, но, перехватив взгляд капитана, осёкся и снова сел. — Чем обязаны, капитан?

— Вам знакома Соловьёва Галина Викторовна?

— Что-то не припомню, — Скула для верности поднял глаза к потолку, как будто это могло освежить ему память.

— Она была у вас в казино позавчера. А вчера пришла к нам и написала заявление, что в вашем заведении у неё украли перстень.

— Точно! Перстень с топазом. Сейчас я вспомнил эту тётку! — почти по-детски обрадовался директор, но тут же взял себя в руки и напустил суровости. — Она и к нам обращалась, только вот это… в общем, никто у неё не крал перстень. Она сама его потеряла.

— Вы можете доказать это?

— Ну да! У нас везде камеры. Я даже попросил Славяна… то есть начальника службы безопасности, чтобы он нашёл все записи, на которых есть Соловьёва. Хотите посмотреть?

— Хочу.

Скула с деловым видом нажал кнопку на телефоне и произнёс голосом, каким обычно разговаривают в голливудских фильмах сволочные владельцы больших корпораций с нерадивыми подчинёнными:

— Кариночка, сообщи Вячеславу Юрьевичу, что мы сейчас навестим его.

Не дослушав, что ответит Кариночка, Скула поднялся, одёрнул пиджак и указал рукой на дверь:

— Мы щас сходим к нашему пульту, вам всё покажут.

— Я думал, что изображение с камер выводится к вам на ноутбук, — бросил Миронов, тоже поднимаясь.

Кулагин обернулся на свой стол, словно только что заметил на нём ноутбук. На мгновение в его глазах мелькнула растерянность и даже беспомощность, но он быстро справился с собой:

— У меня демонстрация в режиме рил-тайм, а вам-то запись нужна. Она на жёстком диске.

Миронов кивнул, хотя в отмазку Скулы не поверил ни на секунду. Скорее всего, у него там открыт документ, который оперу видеть нежелательно, и он не успел свернуть страницу — просто захлопнул крышку ноутбука.

Они вышли из кабинета. После дивных джунглей в коридоре было как-то совсем уныло. Миронов брёл позади маленького Скулы, размышляя о том, призван ли этот офисный оазис создать некий ореол рая в глазах посетителей Кулагина, или же его задача более прозаичная: например, быть тайником для сейфа.

Служба безопасности находилась ближе к выходу в зал, видимо, чтобы можно было оперативно задерживать мошенников или нарушителей порядка. Её начальником был парень с открытым, честным лицом, как у героев ранних советских фильмов. Говорил он так же, будто снимался в «Трактористах».

— Сергей Владимирович, я уже на пять раз всё пересмотрел! Никто не брал пиджак. Никто к нему даже не подходил, — сходу объявил он, едва директор переступил порог комнаты, уставленной всевозможной аппаратурой.

— Какой пиджак? — Миронов слегка прищурился, пытаясь уловить ход мысли «тракториста» Славы.

— Ну, мужа её. В котором кольцо было.

— Кольцо в муже? — не удержался Миронов.

— Да в пиджаке этом треклятом!

— Слава! — мягко осадил «тракториста» Скула. — Объясни с самого начала.

— В общем, Соловьёва эта сняла кольцо…

— Перстень, — поправил Миронов.

— Ну да, перстень… В общем, сняла она его и мужу отдала. На записи это хорошо видно. Муж в пиджак положил, во внутренний карман. Потом они ещё немного поиграли в рулетку и пошли к карточным столам. Там-то мужик и снял пиджак, повесил его на подлокотник кресла.

— А дальше? — вступил Миронов, по паузе Славы чувствуя, что тот закончил рассказ.

— Дальше ничего. Повисел этот пиджак, а потом мужик его надел и ушёл. Совсем.

— И к стулу никто не подходил?

— Никто. Даже на расстояние вытянутой руки не приближался.

— Да ты покажи! — Скула кивнул на батарею мониторов над широким столом. — Лучше, как грица, один раз увидеть…

Слава тут же плюхнулся в крутящееся кресло, которое заскрипело и застонало под ним, оттолкнулся ногами от пола, как конькобежец, и с неожиданной скоростью переместился к мониторам. Его пальцы застучали по клавишам, и на одном экране погасло изображение пустого коридора, зато вместо него появилось изображение стола с рулеткой. Слава подцепил бегунок ленты и перемотал видео до нужного момента. За это время капитан и директор успели подойти к столу.

Галину Соловьёву Миронов узнал сразу, хотя камера запечатлевала в основном её макушку, плечи и грудь: Галина Викторовна была женщиной в теле.

— Вот они, с мужем, — Слава ткнул пальцем в монитор. — Сидят себе, никого не трогают.

Несколько секунд капитан наблюдал за четой Соловьёвых, не находя ничего подозрительного.

— Вот сейчас она кольцо снимет, — прокомментировал «тракторист», который, видимо, и вправду несколько раз пересмотрел запись.

— Перстень, — снова поправил Миронов.

— Ну, пусть будет перстень, — со вздохом согласился Слава.

Галина Соловьёва, повинуясь его комментарию, принялась стягивать перстень с руки.

— Как вы думаете, зачем она его сняла? — Миронов повернулся к Скуле.

— Откуда ж я знаю?! — искренне удивился тот. — Может, на удачу. Тут люди, чтобы выиграть, такие фортеля выкидывают…

— Может, у вас есть человек, который следит за игроками?

— У нас камера следит, — усмехнулся Скула.

— Но в Лас-Вегасе во всех казино есть люди, которые просматривают записи, чтобы вычислить мошенников ещё до того, как те сорвут банк, — поддел его Миронов. — У вас ведь в тот вечер тоже был инцидент, да?

— Да какой это инцидент? Два парня напились, подрались с охраной, — фыркнул директор. — Мои парни выкинули их за дверь — вот и вся разборка.

— Выходит, ваши парни вместе с теми драчунами невзначай и полмиллиона выкинули, — пожал плечами капитан и, хоть и не видел лица Скулы, был готов поклясться, что лицо это вытянулось. Не ожидал преступный божок, что менты осведомлены о его делишках!

— Не понимаю, о чём вы, — директор мотнул головой.

— Можно взглянуть на тех дебоширов?

Слава бросил тревожно-вопросительный взгляд на хозяина и тот, подумав пару секунд, утвердительно кивнул. «Тракторист» снова застучал по клавишам, и через пару мгновений изображение в зале сменилось изображением крыльца заведения. Люди, перемещаясь рывками, как в футуристических плёнках, входили и выходили в двери, курили на крыльце, говорили по телефону, садились в такси. Слава перематывал, отыскивая нужный момент. Фон на записи темнел — и вот уже парковку и крыльцо озарили неоновым светом десятки ламп. Наконец, на видео что-то произошло, что-то быстрое, стремительное, не похожее на происходившее ранее.

— Вот! — победно провозгласил Слава и, сдав бегунок чуть-чуть назад, явил оперуполномоченному картину, как из дверей казино вышел паренёк лет восемнадцати в кожаной куртке и быстрым шагом направился куда-то в глубь стоянки. Через минуту после исчезновения его из поля видимости камеры на крыльце возник второй — спортивного вида, в джинсах и чёрной толстовке, с непрозрачным пакетом в руке, сквозь стенки которого топорщились уголки купюр. Парень явно торопился уйти от погони: как только он достиг конца лестницы, на крыльце нарисовались два охранника. Перепрыгивая через две ступени, один первым догнал беглеца и схватил за плечо, но спортсмен развернулся и сильным ударом в лицо уложил громилу. Это произошло так стремительно, что второй боец не успел сориентироваться и получил такой же сокрушительный удар в живот. Атлет припустил бежать, и ему хватило двух шагов, чтобы выйти из зоны видимости. Охранники, кое-как поднявшись, бросились в погоню. На подмогу им спешили ещё двое.

— Хороший у него удар! — похвалил Миронов и поднял глаза на Скулу. — В пакете деньги, как я понимаю?

Кулагин помолчал, выдерживая взгляд опера, а потом спросил холодным тоном:

— Вы думаете, это они украли перстень?

— Мы привыкли отрабатывать все возможные версии, — слабо улыбнулся Миронов. — Даже маловероятные. Что если эти парни провели отвлекающий манёвр?

Скула молчал, играя желваками.

— Тот, что помоложе, он ведь был за столом, где сидела Соловьёва?

— Да, точно! Был же! — оживился Слава.

— Можно посмотреть это ещё раз? — Миронов, минуя директора, обратился напрямую к «трактористу», а тот уже шуровал в своей сложной технике, возвращаясь к изображению за столом.

Камера плохо захватывала подозрительного парня, но, даже наблюдая половину его затылка и плечо, Миронов мог с уверенностью сказать, что пацан смотрит на Соловьёву. Он буквально сверлил её взглядом, особенно в тот момент, когда женщина принялась снимать перстень. По приподнятым плечам и замершим в недожатом кулаке пальцам парня Миронов определил, что тот чего-то ждёт — напряжённо, настороженно. Возможно, он ждал не того, что должно было наступить, а того, что должно было отпустить его. Скажем, приступ клептомании.

— Можно скопировать мне эту запись? — капитан слегка откинул голову в сторону директора.

— Конечно.

— И ещё ту, с внешней камеры. А есть записи с парковки?

Слава открыл, было, рот, но Скула опередил его:

— Нет, к сожалению. На той камере был повреждён кабель.

Миронов перевёл взгляд на «тракториста», и тот активно закивал.

— Слава, запиши товарищу капитану видео на диск, — чтобы сгладить неловкость, попросил Скула.

Миронов ушёл не сразу. Ещё задал несколько вопросов относительно расследования пропажи охранниками казино.

— У нас тут редко такие вещи случаются. Обычно если крадут, то телефоны или фишки, — с неохотой заговорил Кулагин. — Деньги вот ещё бывает — у тех, кто в баре на коньяк налегает. Но уже полгода не было ни одного инцидента.

— И какова ваша версия случившегося?

— Я думаю, мужик этот выпил и потерял перстень. Выронил, когда пиджак снимал. Вещь-то ведь круглая, могла укатиться под другой столик, а там его кто-нибудь подобрал.

— А возможен вариант, что он передал кому-то украшение или обменял на фишки? — уточнил Миронов.

— Фишки у нас выдаются только в обмен на наличку, а что касается того, передавал ли Соловьёв перстень посторонним, то мы этого не видели. Может, вы заметите, — Скула кивнул на компакт-диск, который капитан держал в руке.

Миронов попрощался и направился к выходу.

Кровь и огонь

Татуировку мне сделали между лопаток. Если честно, я был уверен, что мне придётся несколько часов терпеть адскую боль, поэтому ещё на пороге салона спросил татуировщика, будет ли он мне делать анестезию. Парень посмотрел на меня так, будто я потребовал присутствие Киры Найтли.

— Потерпишь! — Вовка хлопнул меня по плечу, и после этих слов мне стало как-то неудобно настаивать на уколе.

К великому моему облегчению, процесс оказался не таким уж болезненным. Было не столько больно, сколько неприятно: по одному и тому же месту татуировщик водил своей иглой, и это раздражало с каждой минутой всё сильнее. Но я держался.

На нанесение рисунка ушло почти три часа, хотя татуировщик обещал уложиться в два. Однако Вовка, когда взглянул на то, что получилось, похвалил мастера, сказал, что вышло намного лучше, чем он ожидал. Мне даже стало немного досадно, что тату на спине и я не вижу, как она выглядит.

После этого выезда мы на неделю залегли на дно. Не сказать, что брат запер меня в четырёх стенах, нет. Мы выходили с ним в город, он показывал мне окрестности. И в основном это происходило на пробежке. Да-да, мы стали бегать по утрам, хоть дни и выдались морозные. Брат вплотную занялся моей физической формой. Вообще, я любил физкультуру, хлюпиком никогда не был, однако на перекладине я смог подтянуться только пять раз, в то время как Вовка с лёгкостью проделывал это раз сто. А бегать мы начали потому, что, как сказал мой брат, сильные лёгкие и сердце — залог хорошей охоты.

На кого мы собирались охотиться, он пока не говорил. Только хитро подмигивал: скоро узнаешь. Я со страхом ждал этого дня. Я помнил свою первую ночь в его доме. Тогда Вовка ушёл на охоту во втором часу ночи, а вернулся под утро. Вряд ли он за это время успел съездить в лес. Я понимал, что охотился он в черте города — но на кого и как? Ответ на этот вопрос я и боялся узнать. Если брат убивает бездомных собак или бомжей, я не стану это терпеть. Но раз уж мне придётся вступить с ним в конфронтацию, я должен быть в форме. И я усиленно тренировался: если я не смогу дать в морду десантнику, то я должен суметь хотя бы убежать от него.

А ещё Вовка учил меня рукопашному бою. К сожалению, мы делали это не в тёплом спортзале на матах, а на пустыре за каким-то заводом. Там был рыхлый снег, в котором брат каждодневно от души валял меня, награждая новыми синяками. Уроки я усваивал быстро, и за неделю уже овладел десятком приёмов и одной комбинацией броска.

Параллельно с этим каждый день Вовка час посвящал теоретическим занятиям: рассказывал, какое бывает огнестрельное оружие, как классифицируется, как рассчитывается калибр. Он учил меня разбирать и собирать свой «Стечкин», рассказывал, как правильно прицеливаться с поправкой на ветер, как гасить отдачу, как ухаживать за оружием.

Если не считать этих занятий по военной подготовке, наша жизнь походила на ту, что мы вели в деревне до смерти бабушки. Да и занятия, поначалу казавшиеся мне подозрительными, постепенно увлекли меня. Я стал видеть в них больше пользы, чем вреда.

Единственное, что меня волновало — сам Вовка. Он не был странным, не заговаривал больше про знаки, спасающие души. Он был такой же, каким я его запомнил с детства: весёлым, заботливым, добродушным. Но что-то в нём меня настораживало. Я анализировал все его слова и поступки, но формально не находил в них ничего подозрительного, однако моё чутьё не давало мне покоя. Борьба между разумом и интуицией совсем вымотала меня, и я решился на хитрый и в чём-то даже подлый ход — спровоцировать Вовку.

Как-то вечером, сидя на кухне за чашкой чая, я как бы между делом спросил его:

— Ты встречался с теми людьми, на которых работала мама?

На мгновение взгляд брата наполнился тревогой, но он быстро справился с собой:

— Скажем так: лично с ними не знаком. Но я их видел. Издалека.

— И кто они? Какая-то секта? Спецслужбы?

— И то, и другое одновременно.

— Вов, не юли!

— Я не уверен, что ты готов услышать правду, — улыбнулся брат, отпивая чай.

— Значит, из пистолета стрелять я готов, а узнать правду — нет?! — в тон ему ответил я.

Вовка глянул на меня поверх кружки и снова глотнул чая.

— Это просто нечестно! — выпалил я, но тут же понял, что сдаю позиции, и взял себя в руки. — Я уже не мальчик, Вов. Я готов ко всему.

Брат скептически усмехнулся, и я подумал, что какая-нибудь клятва или другое доказательство преданности смогли бы поколебать его. Но у меня в голове, как назло, не было ни одной мало-мальски стоящей идеи, и поэтому я выдал первое, что показалось мне хорошим заменителем клятвы.

— Ты боишься, что я кому-то это разболтаю? Да у меня даже друзей нет…

Брат со стуком опустил чашку на стол — словно точку в своём решении поставил. Я замер весь во внимании.

— Пообещай, что дашь мне договорить, даже если мои слова покажутся тебе бредом, — серьёзно произнёс Вовка, и я с жаром поклялся в этом.

— Я начну издалека, с урока истории. Поначалу будет скучновато, но эту информацию знать необходимо.

Я кивнул в знак готовности. Вовка немного помолчал, собираясь с мыслями, потом шмыгнул носом и начал рассказ.

— Очень давно, несколько тысяч лет назад, на Земле жили драконы.

У меня аж челюсть отпала. Я ожидал услышать что угодно — про заговор правительства, про масонов или экстрасенсов, про суперсекретных агентов суперсекретных спецслужб, про инопланетян и прочие небылицы, которые так любят перемалывать жёлтые газетёнки, — но только не это.

— И хоть драконы никогда не трогали людей, люди их боялись и стремились уничтожить. Драконы же…

— Вов, серьёзно? — не выдержал я. — Драконы? Хочешь посмеяться надо мной?

— Ещё раз перебьёшь — и я больше никогда не вернусь к разговорам про маму, — неожиданно строго оборвал меня брат, и в голосе его послышались нотки обиды. Я невольно умолк, потому что Вовка всегда держал слово. Если он сейчас обидится, то потом раскрутить его на откровенности будет практически невозможно.

— Хорошо, больше не буду, — поспешил повиниться я.

Брат выдержал паузу и заговорил, передвигая по столу чашку из руки в руку:

— Люди убивали драконов, сочиняя в своё оправданье страшные легенды и кровавые сказки. В результате драконы покинули этот мир.

— Умерли? — уточнил я.

— Нет, переселились в другой. Если тебе будет интересно, я об этом расскажу позже. Так вот, драконы переселились, но оставили тут двух разведчиков — на случай если люди вдруг вымрут от чумы или всемирного потопа. Тогда разведчики дадут сигнал своим, что можно возвращаться.

К сожалению, лиги — могущественные существа, контролирующие людскую расу, — пленили одного из них и подвергли чудовищным экспериментам. Они хотели скрестить ДНК человека с ДНК дракона, чтобы вывести новый вид — дракона в человеческом теле.

— Зачем? — недоумевал я. Не то чтобы я верил в реальность описываемых братом событий, просто сия задача казалась мне лишённой смысла.

— Видишь ли, в нашем мире помимо людей, животных, птиц, рыб и прочей живности живут ещё и другие существа — твари, которые питаются душами. Люди и животные не могут противостоять им, а вот для драконов они — любимое лакомство. Поэтому лиги и стали создавать человекодраконов, чтобы те охраняли людей от тварей. Печальный опыт прошлых веков показал, что исполинские размеры и грозный вид летающих существ внушал человечеству страх. Люди убивали драконов, не понимая, что те спасают их. Поэтому лиги задумали сделать спасителей более неприметными — поместить их в человеческое тело.

Долго ничего не получалось, поскольку людская оболочка слишком слаба, чтобы выдержать сущность огромной зверюги, но в итоге лиги добились своего, создав человекообразных драконов. Одним из них и была наша мама.

Я ждал подобного поворота, поэтому никак не отреагировал на услышанное.

— Конечно, создав столь сложный гибрид, лиги не могли просто взять и выпустить его на свободу. Подобно людям, которые на фермах разводят коров и свиней, лиги контролировали плоды своего эксперимента. Требовали полного подчинения и секретности: драконам нельзя было рассказывать людям о своей расе, или применять к человеку свои магические умения. Тех, кто нарушал запрет, лиги лишали права охотиться на тварей, а иногда даже сажали в тюрьмы. Кроме того, созданные драконы могли вступать в брак не только друг с другом, но и с человеком. Результатом таких союзов были дракоиды — люди, наделённые способностями драконов, а значит, теперь они могли сами противостоять паразитам и хищникам.

Казалось бы, наступила идиллия: человеческие души теперь могли спокойно развиваться под защитой драконов и дракоидов, и защита эта была тем хороша, что не привлекала к себе внимания. Вот уже почти два столетия миллионы людей живут бок о бок с теми, о ком они читали лишь в сказках, и даже понятия не имеют о том, что кто-то ежедневно спасает их души.

Но воплощённые мечты лиг принесли им новые проблемы. Создавая такой сложный гибрид, лиги не учли один нюанс: драконы — очень свободолюбивые существа. Они не могут жить в неволе, не терпят, когда ими управляют или в чём-то ограничивают. Поэтому время от времени некоторые драконы выходят из подчинения и, так сказать, убегают с фермы. Если лигам удаётся изловить такого беглеца, его жестоко наказывают, но чаще всего создатели оказываются в проигрыше, потому что свойство, позволяющее драконам успешно вписываться в общество людей, затрудняет их поиски. К тому же за два столетия драконы успели распространиться по всей планете, а потому беглецы могут рассчитывать на помощь соплеменников в любом уголке земного шара.

— Современные технологии позволяют находить людей, где бы они ни находились, — напомнил я.

— Всё верно. Но этим способом удаётся найти только тех беглецов, которые продолжают активную деятельность. Чаще всего она носит криминальный характер, поэтому отыскать след такого дракона просто. Большинство же беглецов избегает контактов с правоохранительными органами и мест, где их легко выследить — аэропортов, банков, больниц.

— Сейчас техника порождает всё больше способов контроля, — не сдавался я. — Беглецам же нужно что-то есть, каким-то образом зарабатывать на жизнь. Или они все уходят в леса и живут натуральным хозяйством?

— Драконы не так сильно, как люди зависимы от биологической пищи, потому что могут заменить её пищей энергетической, то есть питаться тварями, — пояснил Вовка. — Для поддержания жизнедеятельности организма они могут употреблять биологическую пищу раз в неделю или того реже. К несчастью, жить им всё равно приходится в городах, потому что большое скопление людских душ приманивает тварей, которые обеспечивают драконам пропитание. Жизнь в городе требует денег: надо платить за квартиру, покупать одежду и лекарства, водить детей (да, многие беглецы заводят семьи) в школу и так далее. Деньги драконы, как правило, зарабатывают теневым способом.

— Воруют?

— Некоторые и воруют, но чаще всего беглецы не совершают преступлений, чтобы не привлекать к себе внимания. Видишь ли, каждый дракон наделён каким-либо талантом. У кого-то золотые руки, и он может за деньги оказывать людям услуги, например, ремонтировать машины или шить одежду. Другие прекрасно ладят с детьми и работают нянями и сиделками. Третьи наделены физической силой и могут работать грузчиками или даже участвовать в подпольных боях. В общем, они ищут такой вид деятельности, который приносил бы доход, но не требовал оформления документов. По крайней мере, в нашей стране найти такую работу легко.

Вовка замолчал, ожидая моей реакции. Я понимал, что эту паузу брат сделал нарочно, чтобы я задал вопросы, но я не мог произнести ни слова. Мне хотелось плакать, потому что то сумасшествие, которое охватило моего брата, было сродни психозу. Я видел, что он искренне верит во всю эту чушь с драконами, и все мои попытки эту веру разрушить будут тщетными. Более того — брат хотел, чтобы я верил так же сильно, как и он, и в этом была главная проблема. Верить в эту бредятину я не собирался, а значит, мне придётся притворяться. Я боялся, что брат быстро раскусит меня, и тогда события могут принять непредсказуемый поворот.

Чтобы отсрочить сей неприятный момент, я сменил опасную тему:

— Ты обещал рассказать про маму. Что за послание она тебе оставила?

Вовка закрыл глаза и потёр двумя пальцами лоб над переносицей.

— Понимаешь, — с трудом заговорил он, — мама не оставляла мне посланий. Она…

Я ждал с замиранием сердца. Эта информация была важна для меня, даже если брат подаст её в ключе своей сказочной истории. Сумасшедшие часто вплетают реальные факты в вымышленные ситуации, и я надеялся, что мне удастся разобраться, что в сказанном правда, а что плод больного воображения. Вовка поморщился и мотнул головой.

— Когда я служил в Чечне, случилось нечто, — Вовка говорил с паузами, мучительно подбирая слова. — Мы двигались автоколонной по горной дороге, и первая машина наскочила на мину. Боевики, которые ждали в засаде, подбили последнюю машину, и мы оказались запертыми в смертельном кольце. Это был ад. Сколько ни готовься к боевым действиям, сколько инструктажей ни проходи, всё равно, когда это случается, ты ведёшь себя так, как подсказывает тебе инстинкт, а не пункты инструкции. Только опыт помогает выжить, но в тот день даже он оказался бессильным. Нас расстреливали из автоматов и миномётов, поливали огнём, превращая людей в бесформенные окровавленные куски. Из сорока с лишним человек выжило только трое — и все с тяжёлыми ранениями. Меня в той перестрелке сильно контузило, кусок железной обшивки грузовика вонзился мне в спину, и я не мог пошевелить ногами. Думал, что мне перебило позвоночник. Это фактически означало смерть: я не мог добежать до укрытия, не мог даже отстреливаться. Я лежал беспомощный рядом с пылающими останками грузовика, и молился, чтобы смерть наступила быстро.

Тогда-то я и увидел их — летающих жутких тварей. Они появлялись из ниоткуда, из дыма и огня, пикировали на раненых или убитых, вырывали из их тел души и тут же поглощали. Я на руках пополз к обочине, надеясь скрыться от этой новой бойни, и одна из тварей бросилась ко мне. Я увидел, как сверкнули её глаза, увидел острые зубы… Ещё пара секунд, и она бы вонзила их в меня, но что-то отбросило монстра в сторону. Алая молния прошила пространство, и твари забеспокоились, кинулись врассыпную. Потом был ещё один взрыв, от которого меня отшвырнуло метра на четыре. Я упал на камни, совсем не чувствуя боли. Я думал, что мне оторвало и руки и ноги, я боялся открыть глаза. Мне казалось, что легче умереть зажмурившись, чем глядя на этот кошмар…

Пальцы брата принялись крутить чашку, и чем дальше заходил рассказ, тем сильнее набирала обороты чашка.

— Но кое-что заставило меня открыть глаза. Это был мамин голос.

Вовка бросил быстрый взгляд на меня, а я боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть рассказчика.

— Понимаешь, от контузии я оглох и не слышал ни взрывов, ни стрельбы, ни криков, но её голос был отчётливым и явным. Он звучал так, как для тебя сейчас звучит мой. Я открыл глаза, но не увидел ничего, кроме ярко-розового облака. Оно окутывало меня, как туман, и внутри него было очень уютно и безопасно. Я сразу понял, что это облако и есть мама. Она рассказала мне всё — про драконов, про лиг, про вас с Максиком.

У меня защипало в носу, и я испугался, что сейчас расплачусь, а потому кашлянул. Вовка воспринял это, как знак недоверия. Его голос дрогнул, после чего интонации стали суше.

— Она сказала, что драконы никогда не бросают свою семью, поэтому я должен забрать тебя и Максика и защитить вас от лиг. Ещё она сказала, что рассекретила своё местонахождение, и потому велика вероятность, что её скоро отыщут и заберут туда, откуда она сбежала. «Я буду хранить тебя столько, сколько смогу, — сказала она. — Но если меня поймают, главным в семье станешь ты, и на тебя ляжет ответственность за младших братьев». И ещё она велела никогда, во что бы то ни стало не сдаваться лигам. После этого она коснулась моего лба — и наступила тишина и темнота.

Брат посмотрел на меня в упор. Его взгляд лучился смятением, нежностью, решительностью и даже отчаянием. Я вдруг понял, что его так же, как и меня, обуревают противоречивые чувства. Он так же, как я, боялся показаться слабым или чересчур чувствительным, но воспоминания о маме делали его именно таким — ранимым и беспомощным. В ту секунду я ощутил неожиданную близость с Вовкой, как тогда, в детстве, когда я понимал его с полувзгляда. Я понял, что именно эти воспоминания могут сблизить нас, а не сказки о драконах.

Мне сложно вспомнить, выражало ли моё лицо то, что я чувствовал, но в душе у меня творился настоящий кавардак. Я вдруг увидел маму — такой, какой она осталась в моей памяти: улыбающейся, ласковой. Я вспомнил, как она напевала, когда готовила. Как она брала меня на руки — просто так, без всякого повода.

Я уже не мог сдерживать слёзы. Они застили мне глаза толстой, дрожащей пеленой, и мне пришлось моргнуть, чтобы согнать её. На стол упали две тяжёлые капли. Казалось, звук от их удара о поверхность стола заполнил всё пространство, поэтому я, стыдясь своей слабости, боялся поднять глаза на брата. А он молчал, давая мне время справиться с эмоциями, чтобы я мог дослушать его рассказ.

— И что было потом? — спросил я, как только почувствовал, что более-менее контролирую своё тело.

— Я очнулся в госпитале, — тут же ответил Вовка, словно ждал этого вопроса. — Я вспомнил разговор с мамой, много думал об этом и пришёл к мысли, что это была лишь игра воображения. Я запретил себе вспоминать об этом, чтобы грёзы не вышли за рамки дозволенного. Я все силы бросил на восстановление после ранения, а когда уже готовился к выписке, мне приснилась мама. Она велела мне уволиться из армии и разыскать таких же, как я. С тех пор я стал видеть её во снах, где она давала мне какие-то указания и даже информацию. Кстати, это она дала мне адрес Горыныча. Она торопила меня, боялась, что лиги до вас доберутся раньше, чем я, — Вовка заглянул в кружку, махом, как водку, допил остатки чая. — А я очень долго не мог поверить в происходящее. Я занимался расследованием смерти своего отца, вместо того чтобы рвануть за тобой. Я пытался вернуться в нормальную жизнь, хотя она выплюнула меня и не хотела принимать обратно. Я долго сопротивлялся течению, пока не понял: оно несёт меня к моему предназначению. И когда я это осознал, всё встало на свои места. Я принял свою драконью сущность, научился жить с ней. Это не так уж трудно, потому что она даёт множество бонусов.

— Вов, скажи, что ты шутишь, — мне с каждой минутой становилось всё больнее слышать это.

— Не скажу. Ты ведь тоже чувствуешь, что ты не такой, как все.

— Нет, не чувствую. Я не знаю, какими должны быть эти безликие «все». Нет такого показателя, чтобы измерить похожесть или непохожесть людей. Все мы чем-то отличаемся друг от друга, и это не повод выдумывать себе какое-то сказочное происхождение.

— Ты сопротивляешься, и это правильно. Твой мозг, твоя биологическая оболочка привыкли осознавать себя человеком. Разум без боя не сдастся. Я сам прошёл через это, поэтому и не хотел вываливать на тебя правду в первый день. Я думал понаблюдать за тобой, подготовить к разговору. Теперь понимаю: к такому не подготовишь.

— У тебя была тяжёлая травма головы. Мне очень жаль, Вов, но это почти никогда не проходит бесследно. У меня ощущение, что кто-то воспользовался твоим состоянием и хорошенько промыл мозги — Горыныч или ещё кто-то. И теперь ты даже не понимаешь, как звучат твои слова, потому что искренне уверовал в каких-то драконов.

— Думаешь, я сумасшедший? — Вовка горько усмехнулся. — Моё умение видеть в темноте тебя, помнится, напугало.

Я пренебрежительно фыркнул.

— Рацио внутри тебя требует доказательств. А лучше — чуда, как это было испокон веков с людьми, — не унимался брат. — Если хочешь, я могу тебе устроить целый парад чудес.

— Было бы неплохо, — моя едкость граничила с хамством.

— Хорошо, — брат вышел из кухни, а через полминуты вернулся с толстой книгой трудов Фромма.

На самом деле это оказалась никакая не книга, а шкатулка. Три боковые её стенки были раскрашены под страницы, а четвёртая имитировала кожаный переплёт. Вовка открыл шкатулку, и я обомлел: она до краёв была наполнена золотыми украшениями — браслетами, часами, цепочками, серьгами.

— Что это? — у меня от вида такого богатства даже дух перехватило.

— Мой инвестиционный фонд, — неожиданно весело ответил брат.

— Ты всё это украл?

— Не совсем. В сказках часто можно встретить упоминание, что драконы любят золото. Это не совсем так: золото любит драконов. И всегда откликается на наш зов. Держи! — он сунул шкатулку мне и отошёл на три шага. — Сейчас я тебе это докажу.

Брат вытянул вперёд руку, и браслеты с цепочками зашевелились. Я не придал этому значения, решив, что сам тряхнул шкатулку. Вовка слегка прищурился, и вдруг из гущи украшений выпрыгнул золотой кулон и перелетел к нему в руку. Это произошло так стремительно, что я даже вздрогнул. Брат загадочно улыбался, наслаждаясь моей реакцией.

— Это простой фокус, — не сдавался я, но моё неверие было вызвано лишь тем, что я получил чудо, о котором просил. — У тебя в рукаве магнит.

— Магниты действуют на золото? Интересная теория, — теперь пришёл Вовкин черёд издеваться надо мной. — Тогда объясни вот это.

Он разжал пальцы, и кулон поднялся в воздух и медленно поплыл обратно в коробку. Мой разум категорически отказывался верить в происходящее. Я не удержался и схватил летящее украшение. К моему удивлению, я не ощутил ни натяжения нити, ни сопротивления магнитного поля, ни рвущейся резинки. Я взял кулон так же легко, как если бы он лежал на столе.

— Этого достаточно для чуда? — довольный произведённым эффектом, поинтересовался Вовка.

— Это невозможно! — только и смог произнести я.

— Для людей — да, а для драконов — обычное дело. Видишь ли, золото происходит из нашей крови. Какой-нибудь лихой рыцарь, захотевший славы или власти, убивал дракона. Кровь просачивалась в землю, взаимодействовала с различными элементами — водой, углеродом, горными породами — и получалось золото. Таков вкратце историко-химический аспект вопроса.

— Вов, ты воруешь то, что тебе не принадлежит.

— Это как посмотреть. Я не нападаю, не граблю, не взламываю сейфы, не совершаю налёты на ювелирные магазины. Я просто зову золото, и оно приходит ко мне.

— Домой?

— В руки. Сейчас покажу. Надень! — брат протянул мне широкую цепь-браслет.

Я уже не мог сопротивляться своему любопытству и принялся надевать украшение. От волнения у меня дрожали пальцы, и я долго не мог справиться с застёжкой. Вовка хотел, было, помочь, но я отстранился. Все фокусники так делают: вроде подходят с безобидными намерениями, а сами прицепляют какую-нибудь нитку или другое приспособление. Закончив с застёжкой, я вышел из-за стола и отошёл от брата на шаг:

— Ну давай, показывай свои номера, заслуженный артист!

Вовка хитро улыбнулся и тоже отошёл на несколько шагов, значительно увеличив между нами расстояние:

— Следи за браслетом. Это будет интересно.

Я уставился на цепь. Брат щёлкнул пальцами, и застёжка, на которую я потратил полторы минуты, с лёгкостью расстегнулась. Браслет соскользнул с руки. Я попытался поймать его, но он, словно живой, обогнул мои пальцы и упал на пол. Произошедшее дальше заставило меня раскрыть рот: браслет пополз по полу. Вернее, он не полз, как змея, — он струился, как ручей. Достигнув ноги Вовки, он, обвивая её по спирали, начал подниматься всё выше и выше, а когда добрался до кармана, то юркнул в него, как в нору.

— Офигеть! Как ты это делаешь?

— Я уже сказал: это не фокус. Золото меня слышит и само идёт ко мне, — Вовка вынул браслет из кармана и вернул его в шкатулку.

— Цели ты достиг: я в шоке, — выдохнул я. — Но это не значит, что я теперь буду поклоняться тебе до конца жизни. Будь уверен, я докопаюсь до истины.

— Ты себе не представляешь, как я хочу, чтобы ты докопался!

— Всему этому есть какое-то научное объяснение. Мне не пять лет, чтобы верить в сказки про летающее золото.

— Тогда скажи мне, что ты думаешь про огонь? — брат отставил шкатулку, порылся в ящике стола и достал зажигалку.

— В каком смысле? Боюсь ли я его?

— Нет. Что это такое? — над фитилём зажигалки вспыхнул язычок пламени.

— Не знаю. Стихия, — вопрос поставил меня в тупик, но я предчувствовал, что сейчас последует псевдофилософская цитата и держание руки над огнём.

— Да, люди его так называют, но я бы поспорил, — Вовка двумя пальцами осторожно взял пламя и… снял его с зажигалки. Огонь продолжал гореть в его руках так же, как секунду назад горел на фитиле.

— Есть разные стихии, и обо всех можно сказать, из чего они состоят, куда уходят и откуда появляются. Вода, например, превращается в пар или в лёд, любым газом можно наполнить баллон, металл можно расплавить, — Вовка убрал зажигалку в карман, поднёс к освободившейся руке пламя, аккуратно поставил его на ладонь, словно цветок пересадил, и убрал пальцы. Огонь всё также горел, только теперь посреди его ладони. — Но никто ничего не может сказать про эту стихию, — брат слегка подул на пламя, и оно немного выросло. — Огнём нельзя наполнить сосуд, огонь не переходит ни в какое другое агрегатное состояние. Никто до сих пор не знает, ни откуда эта стихия приходит, ни куда уходит, когда огонь потушат. Ты знаешь?

— Что? Куда уходит огонь? Нет.

— А откуда приходит? — Вовка снова подул на пламя, и оно ещё увеличилось.

— Ну-у… появляется искра, — предположил я.

— Всегда ли огонь возникает из искры? — брат в третий раз раздул пламя, которое теперь выросло до размеров яблока.

— Сам-то ты как думаешь? Откуда берётся огонь?

— Не из этого мира точно. Он здесь гость, — Вовка смотрел на языки пламени с такой любовью, словно это был его домашний питомец. — Он живёт вне этого мира, но когда мы вызываем его, он приходит. Иногда уничтожая, иногда даруя спасение. Тысячи лет люди используют огонь, но до сих пор не знают, из чего он состоит, почему горит именно языками, а не облаком, например.

Меня всё сильнее завораживало это зрелище. Особенно когда Вовка поднёс к огню палец, а огонь дёрнулся в сторону от него.

— Ну-ну, я не обижу тебя.

Языки пламени выпрямились, и брат провёл по ним пальцем, словно погладил. А потом обратился ко мне:

— Хочешь подержать?

— Н-нет, не очень, — я на всякий случай отстранился.

— Зря боишься. Огонь тебя не тронет. Ты ещё не осознал этого, но пожар в детдоме начался из-за тебя.

— Что?! — меня до глубины души возмутило это заявление. — Думаешь, я способен на поджог? Там были маленькие дети, которые могли…

— Разве я говорил про поджог? Я сказал, что пожар начался из-за тебя. Наши чувства, эмоции — это огонь. Я не приехал, и ты был расстроен — настолько, что твои чувства приобрели материальное выражение.

Я молчал, поражённый словами брата. Да, вечером перед пожаром я был ужасно зол на весь мир, я очень хотел, чтобы этого детдома не было на свете. Видимо, пока я бодрствовал, я как-то контролировал эмоции, но стоило мне уснуть — и они вырвались наружу. Пожар очень точно иллюстрировал моё тогдашнее состояние.

Правда, следующая догадка поразила меня ещё сильнее.

— Ты нарочно не приехал, чтобы я разозлился и спалил детдом? — выдал я, и огонь в руке брата заплясал и забился. — Ты не подумал о том, что я мог погибнуть?

— Во-первых, я не приехал в пятницу по другой причине, — Вовка не отрывал взгляд от пламени. — Во-вторых, я никогда бы не поставил под угрозу жизни других людей, хотя, не скрою, всё сложилось довольно удачно. Ну и в-третьих, огонь никогда не причинит тебе вреда. Запомни это.

— Всё это очень подозрительно, — мне приходилось говорить сквозь зубы, чтобы сдержать злость и обиду.

— Согласен, — Вовка вытянул губы трубочкой и вдохнул в себя пламя. — Если бы ты видел, как я реагировал поначалу! Я настолько сильно не хотел принимать правду, что чуть не пустил себе пулю в лоб. Представляешь, что осталось бы от моей головы, если бы я выстрелил в неё из «Стечкина»? Ничего! — Вовка рассмеялся и хлопнул меня по плечу. — Я совсем выбил тебя из колеи. Надо отвлечься.

Но отвлечься я так и не смог. Остаток вечера я просидел над шкатулкой, изучая золотые украшения. Мне хотелось найти хоть малюсенькую зацепку и разгадать секрет фокуса брата. Золото было настоящее: на всех изделиях стояла проба. Весило оно так, как и должно было весить. Никаких следов от ниток или проволок. Застёжку того браслета, что так неожиданно покинул мою руку, я тоже проверил раз на двадцать: чтобы расстегнуть её, необходимо было прикладывать механическое усилие.

Спать я лег в совершенном смятении. Мне все хотелось поймать Вовку на противоречии, ухватиться за какую-нибудь ниточку. Не знаю почему, но мне отчаянно хотелось доказать, что мама жива. Поверить в то, что она бесплотное говорящее облако, я, понятное дело, не мог. Но брат пока уверенно гнул свою линию, и мне нужно было затаиться и ждать момента, когда он потеряет бдительность. Чтобы это произошло быстрее, я решил делать вид, что поверил в историю с драконами.

Охота

С момента моего побега из детдома прошло уже больше двух недель. Странно, но чтобы привыкнуть к жизни в нём, мне потребовалось больше года, а вот чтобы отвыкнуть от детдомовских реалий — всего несколько дней. Сейчас, на исходе третьей недели, мне казалось, что я последние восемь лет прожил с братом. Детдом же превратился в смутное воспоминание, которое, как сон, забывается уже к обеду.

Единственное, что мне не нравилось в моей нынешней жизни, это моё враньё. Я разыгрывал перед братом дозревающего скептика — так для себя я определил этот образ. То есть я как бы принял его теорию, но до конца в неё не верил и спорил с ним на каждом шагу. Вовка воспринимал это спокойно и терпеливо отвечал на мои вопросы, порой откровенно дурацкие. Это помогало мне усыплять бдительность брата и заодно разведывать обстановку. Правда, меня ужасно раздражало, что взрослый парень, десантник, прошедший войну, богатырь и умница — одним словом, практически эталон настоящего русского мужика верит в чушь, в которую не поверил бы даже ребёнок. И я боялся, что однажды не смогу сдержать этого раздражения и брат поймёт, что я всё это время пудрил ему мозги.

Слава богу, пока что Вовка был увлечён своим сказочным миром. Он рассказывал мне о чудовищах и, надо отдать должное, рассказывал интересно. Если забыть, что он выдавал эти истории за реальные, меня они захватывали. Мир, созданный воображением Вовки, выглядел пугающим и мрачным, но в то же время необъяснимо притягательным. Так в детстве читаешь страшную сказку и не можешь оторваться, не хочешь даже на секунду покинуть героев, вынужденных идти к своей цели сквозь страх и преодоление.

Вовка рассказывал, что чудовища бывают трёх типов: паразиты, хищники и пришельцы. Первые проникают в душу человека и год за годом пожирают её. Хищники тоже не прочь были полакомиться жизненной энергией, но они, как и положено хищникам, убивали её носителя. Пришельцы же — существа, приходящие из других миров, — охотились за душами с разными целями. Кому-то она нужна была для перехода на новый этап развития, кто-то крал души и уносил в свой мир, где они считались самым сильным источником энергии.

С первыми двумя категориями, по словам Вовки, драконы расправлялись без труда. Точнее, с паразитами без труда, а хищники могли оказать сопротивление или сбежать, но драконы, как правило, всё-таки одолевали их. Пришельцы были сильны и хитры, и не всегда в схватке с ними дракон выходил победителем.

Ещё брат рассказывал про лиг, которые контролировали людей вот уже много столетий и несли ответственность за их души. Для этого у лиг существовала целая инфраструктура: планировщики, которые следили за численностью людской расы и эффективностью её развития; охотники, которые отыскивали и убивали тварей; ловцы, которые собирали души умерших и внедряли их в новые тела согласно предписаниям планировщиков; ангелы, которые охраняли души, принадлежащие их клану, от посягательств лиг-соседей. Однако все вместе они занимались единым делом — выращивали людские сущности, чтобы создавать из них себе подобных. Драконы в этом процессе нужны были для охраны. Подобно собакам, отгоняющим от отары овец волков, драконы пожирали хищников и отпугивали пришельцев. Правда, те тоже не терялись и изобретали всё новые способы нападения, сбивались в стаи, становились более агрессивными и отчаянными.

В принципе мир, о котором рассказывал мне Вовка, был довольно стройный, видимо, тот, кто его придумал, не один год провёл в проработке деталей. Да я и не горел желанием пошатнуть веру брата. Я думал, как мне вести себя, когда у него начнётся обострение, а оно должно было вот-вот начаться, ведь наступала весна. Я тайком разрабатывал план действий на случай, если Вовка станет метаться по квартире, гоняясь за невидимыми демонами или как их там.

Про вызов психиатрической бригады можно было забыть. Во-первых, я боялся, что брата закроют в больнице на несколько месяцев. Тогда я останусь один в незнакомом городе, да ещё и в статусе беглого детдомовца. Прожив восемь лет в мире, который был замкнут сам на себе, я не знал многих нюансов мира настоящего, и потому боялся его. Пока рядом был Вовка, самостоятельная жизнь не пугала меня, но что я буду делать, если его заберут в психушку?

Во-вторых, сдав брата врачам, я до конца своих дней буду чувствовать себя предателем. Я точно знал, что Вовка никогда бы так не поступил со мной, но при этом я знал и ещё одно: он во много раз сильнее меня. Не только физически, хотя и это немаловажный фактор, когда живёшь в одном доме с буйнопомешанным. Вовка был силён духом, чего нельзя было сказать обо мне. Например, мне сейчас было столько же лет, сколько было брату, когда умерла бабушка, и я не представлял, как бы я сейчас остался один с двумя младшими братьями. Одна только мысль об этом вызывала у меня панику, а Вовка оказался один на один с жестокой реальностью — и не дрогнул.

Нет, определённо я не годился на роль главы семьи. Я способен лишь быть подмастерьем: приготовить еду, постирать, сделать уборку, купить продукты, вовремя оплачивать счета. Поэтому я и мучился этой двойственностью: мне нравился сказочный мир драконов и тварей, но стоило мне вспомнить, какой недуг породил эту необычную вселенную, у меня сжималось сердце.

Чтобы чувствовать себя уверенней, я упрашивал Вовку поскорее приступить к занятиям практической стрельбой. Умение стрелять нужно было мне вовсе не для того, чтобы пальнуть в брата, когда у него начнётся буйный припадок. Мне просто хотелось чувствовать себя защищённым, и оружие, а главное — умение им пользоваться — давало такое ощущение. А пока же на все мои намёки про поход в тир Вовка отвечал:

— Сначала к Горынычу съездим.

Он жил на Волге — в сутках езды от нас. Вовка собирался гнать днём и ночью, чтобы сократить время по максимуму. Но для этого ему необходимо было подготовиться.

— Пойдёшь сегодня со мной на охоту? — спросил он.

Я вспомнил, как он предложил мне это в первый день. Тогда моё любопытство вступило в жесточайшую схватку с робостью и проиграло. Сейчас оно двумя ударами вырубило страх — я даже глазом моргнуть не успел. Я просто обязан был узнать, на кого и как охотится Вовка, даже если увиденное шокирует меня. Мне нужно было понять, как далеко зашёл брат в своих забавах, и оценить степень их опасности для меня.

Мы вышли из дома в первом часу ночи. Меня удивляло, что Вовка не взял ничего, что обычно берут с собой охотники — оружие, патроны, компас, карты. Возможно, всё снаряжение уже лежало в машине, но меня стала мучить смутная догадка, что брат называет охотой процесс, далёкий от выслеживания дичи.

— Сегодня ты будешь стажёром, — серьёзно говорил Вовка, пока мы пересекали двор. — Просто смотри, запоминай и учись. У меня будет мало времени на теоретическую часть, поэтому все вопросы задашь позже.

— А сейчас можно? На кого мы будем охотиться?

— Ещё не знаю. Кто первый подвернётся, — бесхитростно ответил Вовка. — Вообще, лучше тренироваться на ком-нибудь попроще, скажем, на паразите. Но я не уверен, что ты его увидишь.

Я ничего не сказал. Мне нужно было морально подготовиться к охоте на сказочных существ. Не каждый день с таким сталкиваешься.

Мы ехали на машине в рабочий район.

— Нет какого-то конкретного места, где ловить тварей, — делился со мной брат. — Люди слабые везде — и в заводских районах, и в фешенебельных, но на окраинах их проще провоцировать. Для тренировки самое то. Люди, одержимые паразитами, как правило, выпивают или принимают наркотики, чтобы заглушить душевную боль. Но со старыми алкоголиками я не связываюсь. Из них, конечно, очень просто вытряхнуть тварь, но душа таких людей слаба и больна, а значит, через день-два-три они снова станут жертвой другого паразита. Спасти таких людей нельзя, или я просто не знаю, как это сделать, поэтому нацеливаюсь на молодых — у них есть шанс. При этом выбираю такого, чтобы был не сильно пьян. Во-первых, чтобы разозлить и разбудить в нём паразита. Когда тварь чувствует опасность, она побуждает человека к агрессии. Во-вторых, мне хочется, чтобы человек помнил процесс избавления, чтобы задумался об этом и сделал какие-то выводы.

— И многие делают выводы?

— Я не слежу за судьбами тех, кого спасаю от тварей, — признался Вовка. — У меня нет на это времени. Но с некоторыми я случайно пересекался какое-то время спустя после охоты. Все эти люди были чисты. Это внушает мне оптимизм.

Мы кружили по району, пока, наконец, не заметили двух подвыпивших парней. Оба были в спортивных штанах, кроссовках и спортивных утеплённых куртках. На головах — неизменные вязаные шапки. Вовка резко притормозил у круглосуточного магазинчика, что стоял в десятке метров от парней.

— Сиди в машине, чтобы ни случилось! — бросил брат и вышел.

Я смотрел, как он, изображая пьяного, обогнул джип, опираясь на багажник, нетвёрдой походкой подошёл к дверям магазинчика, с минуту возился, вытаскивая якобы застрявший в кармане куртки бумажник, а когда выдернул его, то на землю упали и золотые часы. Парни, с интересом наблюдавшие за Вовкой, тут же активизировались. Но когда они прошли половину расстояния, брат заметил пропажу, сматерился и, придерживаясь за стену, наклонился и подобрал часы.

— Эй, положи-ка на место, братан! — крикнул тот, что был пониже ростом.

— Я те не братан! — в тон ему огрызнулся Вовка и сунул часы в карман.

— Это я потерял. Вот Дися докажет, — низкорослый пихнул локтем друга.

— Ага, — закивал Дися. — Гони часики сюда!

Вовка выдохнул, взглянул на обоих исподлобья и разразился таким отборным матом, что некоторые обороты удивили даже меня. Парни тем временем приблизились на опасное расстояние. Я боялся, что они достанут ножи, но нападавшие пока вели себя выжидающе.

— Чё, ментовку вызывать бум? — продолжал наскакивать низкий. — Вождение в нетрезвом виде заодно вкатают.

Вовка бросил на джип удивлённый взгляд, словно только что вспомнил, что у него есть машина, а потом неожиданно двинул парню в морду. Тот отшатнулся.

— Ты чё, сука?! — взвился его друг и попытался ударить Вовку, но брат увернулся от его кулака и вторым ударом сбил Дисю с ног.

— Ах ты сука! — первый неожиданно выхватил из кармана куртки пистолет, и я не успел ужаснуться такому повороту событий, как раздался выстрел. Вовку отбросило назад, и он упал лицом вниз.

Всё произошло так мгновенно, что я вздрогнул от хлопка. Дися, похоже, тоже не ожидал такой развязки.

— Лёх, ты чё? Ты чё наделал? — залепетал он, поднимаясь. — Ты чё, замочил его? Лёх, ты его грохнул!

От этого слова у меня всё похолодело внутри. Я смотрел на неподвижное тело брата и сам не мог пошевелиться. Ещё минуту назад всё было хорошо, и вдруг — такой конец. В голову сразу полезли слова Вовки, что он писал дневник для меня, что у нас мало времени. Как будто он предчувствовал свою смерть и старался быстрее передать мне свои знания, а я так отчаянно сопротивлялся.

— Лёх… валим… валим! — Дися дёрнул за рукав друга, который тоже неотрывно смотрел на убитого парня.

— Погоди… Часы забери, — Лёха, наконец, пришёл в себя.

— Щас менты приедут…

— Забери часы — и валим, — Лёха толкнул друга к телу. — И бумажник.

Дися тяжело дышал, боясь приблизиться, а я, пригнувшись, чтобы меня не увидели через лобовое стекло, судорожно шарил в бардачке и под сидением в поисках какого-нибудь оружия. Кто знает, что на уме у этих парней? Вдруг они захотят угнать джип, откроют дверцу, а тут я. Тогда парни убьют и меня, чтобы не оставлять свидетелей.

— Не тупи! Быро! — Лёха сильнее толкнул друга, и тот осторожно подобрался к Вовке, наклонился, чтобы сунуть руку в карман его куртки. И тут мой мёртвый брат со всей силы двинул локтем парню в лицо, да так сильно, что тот упал без сознания. Опешивший Лёха не сразу вспомнил, что у него в руках пистолет, и направил его на Вовку, лишь когда тот поднялся. Однако выстрелить второй раз парень не успел. Брат махнул рукой, словно что-то кинул в противника, и тот с криком схватился за левое бедро. Я заметил, как сквозь пальцы у него засочилась кровь. Вовка молниеносно вскочил, в один прыжок оказался возле Лёхи и точным ударом отправил его в нокаут. Тут уже я не выдержал и выскочил из машины:

— Вовка!

— Стой там! — он вскинул руку, потом схватил стрелка за грудки, поднял над землёй и приложил руку к его лицу.

Я видел, как брат сжал зубы от напряжения, но никак не мог понять, что он делает. Он как будто пытался содрать кожу с лица противника. Через несколько секунд мне показалось, будто пальцы брата ухватили что-то, и он с усилием начал отрывать их от головы Лёхи. Я стоял словно громом поражённый: Вовка вытягивал из парня какие-то нитки, которые светились красным и мерцали. Вся процедура длилась не более минуты, а когда брат отпустил несчастного и выпрямился, я увидел, что он держит красную узорчатую сетку, похожую на паутину.

— Ты видишь это? — Вовка поднял вверх руку, чтобы я мог лучше рассмотреть его добычу.

Я растерянно закивал.

— Это лярва, — с гордостью сообщил брат. — Молодая и упитанная, но в парня забралась недавно, поэтому ещё не успела его поработить.

— И что ты с ней будешь делать? — тихо спросил я, глядя, как извивается в руках брата мерцающая паутина.

Вовка открыл рот, как будто собирался зевнуть, но внутри, где-то в его гортани, вспыхнул розовый свет. Такой я видел в отражении на окне в первую ночь. Чем сильнее разгорался свет, тем сильнее билась в руках брата лярва, а когда свечение по силе сравнялось с ксеноновой фарой, Вовка поднёс тварь к лицу, и её, словно воронкой, засосало внутрь. Свечение стало угасать, и брат закрыл рот.

— Вот я и подкрепился, — улыбнулся Вовка. — Могу не спать пару-тройку ночей, так что до Горыныча доберёмся быстро.

Мне казалось, что я сейчас проснусь. Я не мог поверить, что всё мной увиденное — реальность, а не сон. Я даже подумал, что Вовка что-то подмешал мне в еду, но вовремя вспомнил, что готовил ужин сам. Моё рацио отчаянно искало, за что ухватиться, чтобы остаться в реальности.

— Вов, он выстрелил в тебя… — я указал на лежащего без сознания Лёху.

— Я заметил. Но я давно уже быстрее пули.

— А эти? — я кивнул на лежащих горе-налётчиков.

— Эти скоро придут в себя и решат, что Лёха выстрелил, и пуля рикошетом угодила в него, — брат сел в машину.

— Но рикошета не было! — я тоже юркнул на сидение.

— Это был я, ты прав, — Вовка завёл мотор и вырулил на дорогу. — Я поймал пулю и вернул владельцу. В следующий раз будет думать, прежде чем палить.

Я вернулся домой в растрёпанных чувствах. Если парни, которые не видели и половины фантастического спектакля, решат, что у них крыша поехала на почве пьянства, то что думать мне? На моих глазах брат поймал пулю, потом метнул её в ногу противника, потом вынул из его головы невесть что и всосал в себя. Я очень хотел проснуться, но всё происходящее упорно доказывало мне, что я не сплю.

— Я понимаю: тебе сейчас не по себе. Поговорим об этом позже, хорошо? — предложил Вовка. — Кстати, завтра вечером выдвигаемся к Горынычу.

Дракон Иисус

Я не мог уснуть той ночью. Сон и покой оставили меня, казалось, навсегда. Я свернулся на диване калачиком и пялился в серо-жёлтый квадрат окна, пытаясь осознать то, что я сегодня увидел. Разум искал достоверные версии произошедшего. Единственное логичное объяснение, которое я нашёл, — постановочный трюк. Каскадёры тоже весьма убедительно падают, а рестлеры весьма убедительно ломают друг об друга стулья. Но всё это, казалось бы, кровавое и травматичное действо — результат многодневных тренировок. Правда, кровь у парня текла самая настоящая. Мне казалось, что я даже видел, как она выходила толчками из разорванной кожи.

Мне не верилось в то, что Вовка мог поставить такой зрелищный спектакль. Он вообще никогда не был склонен к театрализации и мистификации.

С другой стороны, всё выглядело настолько естественным, что в отрепетированность действа не верилось. Даже самые хорошие актёры не смогли бы сыграть так искренно, как вели себя парни у киоска.

И что мне оставалось думать? Что мой брат — супермен, который может поймать руками пулю, вынуть из человека нечто… и проглотить это?

Я вспомнил свет, который лился у Вовки изо рта, и моё сердце застучало сильнее. Вокруг меня творилась какая-то чертовщина, и я ощущал, как я беспомощен перед ней. Обречённость испепеляла меня: что бы я ни делал, мне никуда не деться от монстра, которым стал брат. Даже если я, допустим, сбегу, то куда мне податься в феврале? Я не знаю этого города, я не знаю этого мира, потому что всю сознательную жизнь прожил в изолированных местах — сначала в деревне, потом в детдоме. Я не знаю, где брать деньги и как искать пропитание, где заночевать, чтобы не замёрзнуть. И даже если я, например, украду золото, как мне его сбыть без паспорта? Да, я мог бы сдаться в полицию, но тогда они вернут меня в детдом, где меня быстро отыщет Вовка. С его умениями видеть в темноте, уворачиваться от пуль и бог ещё знает какими ни полиция, ни стены не помешают ему добраться до меня. Мне же после этого не поздоровится. Поэтому, чтобы не будить чудовище, я должен быть паинькой, пока не придумаю стопроцентно верный план побега. Но долго ли я смогу продержаться, усыпляя бдительность Вовки, который горит желанием обратить меня в свою веру?

Мне хотелось кричать от бессилия и несправедливости. Я так сильно и так долго ждал возращения брата, а теперь жалею, что этот момент наступил. Кроме того, я никак не мог отделаться от мысли о том монстре, который захватил разум Вовки. Голливудские фильмы очень часто рисуют этих чудовищ в самых безобидных образах — в виде маленьких девочек или улыбчивых старушек. Эту тактику понять можно: мнимая слабость физической оболочки притупляет чувство опасности, внушая жертве уверенность в том, что она сможет одолеть маленького или престарелого человека.

Но что побудило тварь вселиться в здорового парня? Может, она сама страдает от комплекса неполноценности и не уверена в своих силах, и потому выбрала физически сильного мужчину?

Такой вариант меня немного успокоил. Если чудовище внутри Вовки боится быть побеждённым, значит, шанс справиться с ним у меня есть.

Но что если никакого злодея нет? Что если этим монстром стал сам Вовка? Травма ли головы, а может, смерть родителей и бабушки лишила его рассудка? Видимо, поначалу он держался, мобилизовал все внутренние ресурсы, но разлука с нами подточила его, а служба в горячей точке подлила масла в огонь.

Этот вариант был самым страшным для меня, потому что я не знал, что делать при таком раскладе. Никогда я ещё не чувствовал себя таким одиноким, как сейчас. Я бы не отказался от любой помощи, но ждать подмогу было неоткуда.

В коридоре послышались шаги, и я привстал на локте, гадая, куда идёт брат: на кухню или в мою комнату. Когда его фигура появилась в дверном проёме, у меня внутри всё сжалось. Я поспешно сел, хотя мне хотелось вскочить на ноги и схватить пистолет. Никогда в жизни я так не боялся своего брата.

— Раз уж ты всё равно не спишь, может, поговорим? — Вовка навалился плечом на косяк. — Я готов доказать тебе, что я не монстр.

Меня обдало внутренним жаром: он ведь говорил, что умеет читать мысли, а я не верил!

— Это один из недавно приобретённых навыков, поэтому получается через раз, — смущённо признался брат. — Но то, что ты тут перемалывал в голове, я не мог не услышать.

У меня руки опустились: теперь я для этого чудовища как открытая книга. Теперь он будет знать обо всех моих планах, и, похоже, петля на моей шее затягивается.

— Ты не бойся, я тебя не трону, — добродушно улыбнулся Вовка. — Мы, монстры, своих не обижаем.

Теперь мне стало стыдно. Возможно, брат и не был чудовищем, а сегодняшняя охота — хорошо отрепетированный трюк, который так меня впечатлил, что я был готов поверить во что угодно — даже в то, что мой брат сошёл с ума.

— Я не осуждаю тебя, Жень, — Вовка прошёл в комнату и сел на стул напротив меня, сцепив руки в замок и положив локти на колени. — Ты немного напуган, и я бы дал тебе время привыкнуть к ситуации, но этого времени у меня как раз и нет.

— Почему?

— Потому что дракон в тебе просыпается.

— Никто во мне не просыпается, Вов. Я злюсь на тебя, да, но это не значит, что…

— Ты не можешь этого не чувствовать! Ты видел то, что людям видеть не дано, — тварь. Ты ведь видел лярву?

Я промолчал. Эту светящуюся паутину я действительно видел.

— Лишь драконы могут видеть этих тварей. Не только видеть, но и чувствовать, потому что это наша еда.

— Прости, но это откровенный бред! Я не знаю, что ты задумал, но я в этом участвовать не буду. Обратить меня в свою сказочную веру у тебя не получится. Лучше сразу убей.

— Зачем мне мёртвый брат? — горько усмехнулся Вовка. — Я пережил уже достаточно смертей.

— Если ты не собираешься меня убивать, то тогда отпусти. Я не выдам тебя, я просто уйду. Я хочу быть обычным человеком. Это не так уж плохо, понимаешь? Жить, работать, создать семью…

— У тебя ничего этого не будет, Женя. Ни работы, ни тем более семьи. Ещё пара лет — и твой дракон наберёт такую силу, что ты станешь опасен и для окружающих, и для себя.

Я устало закатил глаза. Разговор пошёл по кругу. Вовка это понял и сразу сменил тактику:

— Вот ты с детства такой упёртый! Ведь хочешь поверить, но не можешь унять своё эго. Я тут, как Иисус, и по воде хожу, и воду в вино превращаю, и прокажённых исцеляю, а ты всё упорствуешь. Ждёшь моего воскрешения, чтобы уверовать? Не боишься, что будет поздно?

От этих слов мне стало страшно, но я не знал, что ответить брату. Одна часть меня с ним соглашалась, потому что всё, что Вовка делал, выходило за рамки обычных фокусов. Другая же моя часть отчаянно сопротивлялась, понимая, что стоит хоть на шаг сдать позиции, как Вовка тут же перейдёт в наступление и подомнёт меня.

Я свесил ноги и уставился на него в упор. Это, конечно, нельзя было назвать психологической атакой, потому что в темноте очертания Вовкиного лица едва угадывались, но я всё равно вложил в свой взгляд всю решимость и жёсткость, какие только смог найти в себе.

— Давай по-честному, Вова. Скажи, чего ты хочешь. Ограбить банк? Кого-то убить? Тебе нужен подельник? Кто-то, кто мог бы постоять на стрёме или отвлечь внимание? Может быть, тебе нужен парень, который внедрится в нужную организацию и добудет секретную информацию? Выкладывай всё!

Вовка рассмеялся, хлопнув себя по коленям. Я не отметал такую реакцию, но всё же ждал другой. Надеялся, что он серьёзно отнесётся к моим словам.

— Вот, значит, о чём ты мечтаешь! — просмеявшись, сказал брат. — Куда-то внедриться и украсть ценную информацию. Если ты этого сильно хочешь, мы можем это устроить. Надо только придумать, куда внедряться и что красть. Да, и кому продавать.

— Хватит ёрничать! — я настолько разозлился, что вскочил на ноги. — Я устал от тайн!

— А я устал от твоего упрямства. Разуй глаза, Женя: правда перед тобой! Я говорил об этом уже десять раз. Сколько ещё нужно сказать, чтобы ты меня услышал?

— Твоя сказка про драконов, не спорю, очень интересная, но меня можно было купить этим лет пять назад. Я уже не мальчик, ты заметил?

Вовка вдруг резко встал и схватил меня за плечи. Всё произошло так быстро, что я не успел увернуться, а когда пальцы брата вцепились в меня, дёргаться было уже поздно.

— Если в тебе живёт дракон, то он откликнется на мой зов, — негромко, но как-то зловеще произнёс он. — Если дракона в тебе нет, то ничего не произойдёт. Ты даже ничего не почувствуешь.

Сказав это, Вовка приоткрыл рот, и у него внутри, где-то в гортани, стал разгораться розовый свет. Я с ужасом смотрел на нависшего надо мной брата, боясь, что сейчас и из меня он вынет что-нибудь странное, как из того парня.

Свет между тем становился всё ярче, и я даже стал ощущать его, как тепло костра. Только в отличие от огня свечение не грело, а слегка покалывало кожу. И от этого покалывания внутри зарождалась тупая боль. Сначала я не придал ей значения, но с каждой секундой она становилась всё сильнее, как будто что-то давило изнутри на грудную клетку, мешая дышать. Я жадно хватал ртом воздух, но его всё равно не хватало. Я хотел попросить брата прекратить это, но не мог произнести ни слова. Язык не слушался меня, и изо рта вырывалось только какое-то мычание.

Но, к моему ужасу, это была не единственная проблема. Внезапно у меня началась сильнейшая головная боль. Она вспыхнула где-то в макушке, а потом ударила мощными лучами в виски. Это была невыносимая боль, которая в одно мгновение поглотила весь мир вокруг меня. Я не видел и не слышал ничего. Да что там! Я даже своего собственного тела не чувствовал.

Не знаю, сколько длилась эта пытка, но постепенно мигрень отступила, и я обнаружил себя лежащим на диване. Видимо, Вовка переместил меня туда, когда я отключился. Всё тело ныло, больно было шевелиться.

— Ты как? — тихо спросил брат, и в его голосе я услышал тревогу.

— Нор… мально… — прохрипел я.

— Прости, я немного перестарался, — виновато признался брат. — Я не думал, что так получится.

Я слабо кивнул и закрыл глаза. Даже дыхание причиняло дискомфорт.

Вовка не уходил: я ощущал его присутствие, и это тяготило меня. Я знал, что он способен просидеть рядом всю ночь, а я больше всего сейчас хотел побыть в покое, наедине с собой. Но не мог сказать это брату: речь всё ещё плохо давалась мне. Однако я зря переживал. Боль так опустошила меня, что я мгновенно уснул.

Той ночью я увидел сон, который потом стал преследовать меня. Он не походил ни на одно сновидение, что были у меня ранее, потому что в нём сохранялось ощущение реальности происходящего. Я как будто снова и снова переживал какое-то событие.

Я видел незнакомых людей, похожих на каких-то учёных или врачей. Они смешивали всякие вещества, пропускали через полученные смеси электричество и облучали их рентгеном, исследовали с помощью разных приборов и записывали результаты в толстые тетради — словом, ничего ужасного они не делали, но всякий раз после таких снов я просыпался в холодном поту, с учащённым пульсом и долго не мог успокоиться. Я не понимал, что именно меня пугает в действиях учёных, и это непонимание тревожило меня.

Вот и сейчас я проснулся от страха. Он исходил из сна, но я несколько минут перебирал в голове детали сновидения, пытаясь понять, в чём именно кроется опасность. И этот поиск, а может, особенность снов с каждой минутой терять очертания — успокоили меня. Я услышал птичий гомон за окном, увидел кусочек праздничной лазури зимнего неба — и в душе у меня установился тот мягкий, словно замшевый, мир, который заставляет людей блаженно улыбаться своим мыслям.

Правда, в следующую минуту эта улыбка сошла с моего лица, потому что кроме умиротворения я ощутил внутри ещё кое-что — нечто такое, что заставило меня резко сесть. Я с ужасом прислушивался к себе и с каждой секундой всё отчётливей понимал: меня наполняла вера.

Да, ещё вчера вечером я был напуганным скептиком, которого ужасало то, что творилось вокруг, а проснулся я в полной уверенности, что сказки про драконов — никакой не вымысел, а самая обыденная реальность. Весь ужас ситуации был в том, что к этой вере я пришёл не сам. Не веские доводы склонили меня на сторону Вовки и не летающие золотые украшения. Моя вера просто проросла внутри меня, захватив власть. А разум — этот холодный островок реализма и логики — он просто сдался. Последний оплот здравого смысла не пал под натиском врага, не превратился в руины и пепелище — он просто открыл центральные ворота и впустил врага. И это была не сделка, в ходе которой проигравшая сторона обычно меняет трофеи на жизни своих солдат. Это был какой-то совершенно глупый поступок, не оправданный ни страхом смерти, ни фактом многочисленных потерь. И как бы я ни пытался воскресить утраченный стержень, у меня не получалось. Мой рассудок был ледяным, словно мёртвым. Моё Я, моё Эго предало меня, обменяв жёсткое, но всё же дающее шанс на победу противостояние на елейный мир.

Это так потрясло меня, что я заплакал от обиды, хотя не делал этого уже несколько лет.

Голубая Смерть

Дверь открыл опрятно одетый пожилой мужчина с аккуратной чеховской бородкой, в идеально выглаженной рубашке и лёгких домашних брюках. Казалось, он сошёл с экрана кинолент тридцатых годов, рассказывающих о советской интеллигенции. Миронов вздохнул: что-то сегодня ему везде мерещатся советские фильмы.

— Здравствуйте, Павел Антонович, — он улыбнулся мужчине. — Гостей принимаете?

— В моём возрасте, Мишенька, чаще лекарства приходится принимать, чем гостей, — улыбнулся в ответ Павел Антонович и впустил капитана. — Старики мало кого интересуют, поэтому любое внимание для нас — на вес золота.

На самом деле старичок лукавил: уж к нему-то народная тропа не зарастала.

Павел Антонович Измайловский был известной личностью не только в столице, но и далеко за пределами МКАДа. Всю жизнь он проработал на Московском ювелирном заводе, пройдя путь от простого мастера до главного инженера. Сейчас он вышел на пенсию, но не канул в реку забвения, как сам выражался. Павел Измайловский до сих пор являлся ведущим экспертом в области ювелирных украшений. К его услугам прибегали как частные коллекционеры, так и музеи, и даже суды. Если нужно было выявить подлинность того или иного украшения или доказать обратное, то лучше Измайловского никто бы не смог этого сделать. При этом Павел Антонович имел небольшой, но постоянный приработок: ремонтировал украшения, подгонял под размер обручальные кольца, доставшиеся кому-то по наследству, оценивал драгоценные камни.

Капитану Михаилу Миронову Павел Антонович приходился бывшим соседом по даче. Бывшим — потому, что бабушка Миронова, владевшая их участком, умерла почти десять лет назад, и родители продали дом. Измайловский, насколько Михаил знал, схоронив жену, тоже перестал появляться на своей даче, оставив её дочери. И несмотря на то, что вот уже несколько лет Миронов и Измайловский не являлись соседями, они до сих пор хранили тёплую дружбу, проистекавшую из доброго прошлого.

Павел Антонович пригласил гостя на кухню — знак особого расположения. Нежеланных гостей старый ювелир принимал в гостиной и никогда не угощал — ни чаем, ни чем-то покрепче. Визитёров по деловым вопросам он приглашал в мастерскую, собственно, для того она и служила. Но если же Измайловский вёл гостя на кухню, то таким приглашением надо было дорожить. Миронов давно знал о гостевой градации старика и всякий раз, когда Павел Антонович приглашал его на кухню выпить чаю, с облегчением выдыхал. Почему-то потерять доверие старика капитан боялся. И вовсе не потому, что время от времени Измайловский, его знания и опыт были полезны следствию. Миронов дорожил самой дружбой, словно она помогала удерживать в его памяти прошлое.

Павел Антонович поставил чайник — не современный электрический, а старомодный, со свистком, достал печенье и вазочку с вареньем, изготовленным уже снохой, а не женой. Миронов протянул ему пакет с сухофруктами, к которым старик в последнее время пристрастился.

— Что за дело у тебя, Миша? — поинтересовался Измайловский, присаживаясь на табурет.

Пока вскипает чайник, можно поговорить и о цели визита.

— Дело, как всегда, запутанное, Павел Антонович, — крякнув в кулак, начал Миронов. — Вы не знаете, кто в городе сейчас занимается скупкой краденого?

Большой опыт Измайловского и не менее обширные связи делали его хранителем самой разнообразной информации. В том числе и о происходящем в криминальных кругах. Многие ювелиры единоразово или на постоянной основе оказывали услуги преступникам разного пошиба: помогали сбывать краденое, переплавляли украшения, заменяли в них камни и прочее.

Измайловский положил одну руку на стол и, постукивая пальцами, задумался. Миронов терпеливо ждал, понимая, что ювелиру требуется какое-то время, чтобы систематизировать и проанализировать имеющуюся информацию. Через минуту Павел Антонович подал голос:

— Пошли слухи, что Вартанян снова в деле, хотя он месяц как инфаркт перенёс. Зачем ему такие треволнения?

Миронов пожал плечами. Павел Антонович любил, когда во время его речи собеседник невербально участвует в разговоре, например, поддакивает, или кивает, или каким-то другим способом выражает свои чувства и мысли.

— А вот Косуха, наоборот, залёг на дно, — продолжал Измайловский. — Затаился. Не слышно и не видно его. Не к добру это.

Миронов кивнул и нахмурился.

— В принципе на манеже всё те же: Дурманов, Тройский, Пахченко, Москвин, Габидуллин…

У Миронова было такое лицо, что Измайловский умолк, не назвав ещё несколько фамилий, и спросил:

— Но ты ведь не это хочешь услышать, верно? Что тебя на самом деле интересует, Миша? Какой-то особый случай?

Миронов ответил с той же неспешностью, с которой говорил его собеседник:

— Не то чтобы особый… Я полагаю, что украденная вещица… В общем, это дело рук дилетанта. Или даже спонтанная кража, не спланированная. Полагаю, он поддался импульсу и теперь понимает, что украденное надо сбыть, но не знает как.

— Тогда тебе нужны ломбарды.

— Боюсь, вор не так глуп. Мне кажется, он понимает, что у него в руках не просто какой-то перстень с топазом.

— Перстень с топазом? — оживился Павел Антонович: его глаза заблестели азартом, хотя лицо оставалось по-прежнему спокойным, по-чеховски благородным. — О каком перстне речь? О «Голубом озере»?

— Сейчас покажу, — Миронов взял папку, поставленную к стенке возле табуретки, и, немного пошуровав в ней, извлёк фотографию десять на пятнадцать.

Павел Антонович аккуратно взял её, достал из нагрудного кармана очки в тонкой металлической оправе и, приладив их примерно в середине расстояния между лицом и фотографией, принялся рассматривать изображение.

На фото была полная ухоженная женщина, обнимавшая девочку лет десяти, возможно, внучку. Левую руку дама положила на плечо девочки, и на среднем пальце отчётливо виднелся прямоугольный перстень с камнем насыщенного голубого цвета.

— Гляди-ка, не «Озеро»! — как будто разочаровался Измайловский. — «Слеза дракона»!

— Что? — Миронов слегка подался вперёд, как будто не расслышал слова собеседника.

— Этот перстень называют «Слезой дракона», но у него есть и второе название — «Голубая Смерть». Под ним он более известен.

— У драгоценностей всегда такие глупые названия?

— Названия не даются просто так. Каждое имеет свою историю. Например, вот этот перстень легко меняет хозяев, — Павел Антонович отложил фотографию и провёл рукой по бородке. — Заполучить эту вещицу довольно просто, а вот расстаться с ней означает расстаться с жизнью. В прямом смысле.

Миронов попытался стереть с лица скептицизм и заменить его хотя бы подобием любопытства, но попытка эта потерпела фиаско. В ответ на такую неблагодарность Измайловский возвёл глаза в район кухонной вытяжки и глубокомысленно умолк.

— Как понимать ваши слова? — не дождавшись продолжения, подал голос Миронов.

— Буквально, Миша.

Капитан досадовал на себя за несдержанность, которая оскорбила старика. Но что Миронов мог поделать, если все эти байки про проклятые вещицы, заговорённых бандитов и прочие магические штучки, которыми люди подменяли любое везение или хитрость преступников, вызывали в нём раздражение?! Правда, в данном разговоре Михаил Миронов повёл себя неразумно, едва не упустив возможность получить ценную информацию и даже помощь в розыске украденного перстня.

— Павел Антонович, вы не обижайтесь. Я так редко сталкиваюсь с чудесами в своей работе, что перестал в них верить.

— Дело не столько в чудесах, Миша, сколько в людских пороках, — вздохнул Измайловский и снова побарабанил пальцами по столу. — Они и есть самые страшные убийцы на свете, потому что убивают не тело, но душу.

Миронов опустил глаза: Павел Антонович любил философско-назидательные вкрапления в беседу. Иногда они были туманны и невыносимо скучны, иногда — интересны и мудры. К какому разряду отнести только что услышанное, Миронов ещё не решил.

Дав слушателю обдумать изречение, Измайловский снова заговорил:

— Этот камень — порождение человеческого зла. Оно постоянно требует подпитки: притягивает пороки, черпая в них силу. Ты спрашивал, почему этот перстень имеет такое странное название — «Голубая Смерть»? Потому что все, абсолютно все владельцы украшения покинули наш мир скоропостижно и ужасно.

Последнее слово ювелира заглушил свисток чайника. Павел Антонович приступил к завариванию чая — именно так можно было обозначить его действия. Он как будто совершал древний ритуал: ополаскивал заварочный чайник кипятком, засыпал в него три ложечки заварки, лёгким движением стряхивая с каждой лишнее. Он особым способом складывал полотенце, которым после накрывал чайник. Он убрал его на специальную подставку.

Миронов с удовольствием наблюдал за этими действиями. Они переносили его в детство, когда они всей семьёй вечеровали на веранде Измайловских. Павел Антонович тогда так же без суеты заваривал чай из самовара, а его супруга Тамара Леонидовна накрывала на стол. Однако сейчас капитану не терпелось перейти от фольклорной составляющей к фактической истории украшения, узнать, кто был его прежними владельцами, потому что эта информация могла помочь в расследовании. К сожалению, перемотать мифологическую часть было никак нельзя. Её надо было просто перетерпеть, как лирическую сцену в любимом боевике, который ты смотришь в кинотеатре.

Заворожённый действиями старого знакомого, Миронов, возможно, впервые в жизни неожиданно решился форсировать повествование:

— И много ли было владельцев у перстня?

— Предостаточно, — словно не замечая, что его вынуждают продолжить рассказ, откликнулся Павел Антонович. — Достоверно известно лишь о девяти из них. Восемь уже мертвы, а твоя эта женщина… Как, бишь, её фамилия?

— Соловьёва, — отозвался Михаил.

— Да, она — в большой опасности. Я думаю, что перстень перешёл к ней от любовницы Крутовского. Дело в том, что он был по этой части большой конспиратор, и кем была его возлюбленная, не знал никто — ни друзья, ни жена, ни соседи.

— Кто такой Крутовский?

— Это прежний владелец «Голубой Смерти». Последний, о ком мне было хоть что-то известно. После его смерти украшение так и не нашли, решили, что оно было украдено, но я думаю, что Станислав Петрович подарил его любовнице. С большой вероятностью можно сказать, что и она уже оставила наш мир.

Миронов открыл блокнот и быстро написал: «Любовница Станислава Крутовского».

— А кем он был? Ну, этот Крутовский…

Измайловский понял, что зацепил слушателя, поэтому оттягивал минуту раскрытия тайны всеми способами. Он собирал на стол, дотошно выясняя, с чем гость предпочитает пить чай, добавлять ли ему молока, льда или чего покрепче. Миронов терпеливо отвечал, но внутри у него всё кипело от того, что он попался на удочку рассказчика. А рассказчиком Павел Антонович был отличным: умел держать внимание слушателей, интонациями и паузами создавая нужную атмосферу. Для этого иногда даже приукрашивал повествование, наделяя его героев качествами, которыми они в реальной жизни не обладали. В детстве Михаил ждал рассказов Измайловского ради их сюжета, сейчас же убеждал себя, что привлекает его вовсе не сюжет, а информация, которая может помочь следствию пролить свет на личность грабителя.

Наконец, чай был разлит по чашкам, варенье, сгущёнка и другие вкусности расставлены по столу, а желания гостя выяснены до последней детали. Ничто больше не сдерживало Павла Антоновича, и он начал рассказ…

Горыныч

Вечером, как и обещал Вовка, мы отправились к таинственному человеку, носившему сказочное имя Горыныч. Мы выехали в пять часов вечера, и Вовка гнал всю ночь. Мы почти не разговаривали в дороге. Брат, видимо, чувствовал свою вину за то, что довёл меня до обморока, а я не хотел говорить на тему мифологии, потому что чувствовал, что всё сказанное Вовкой больше не вызовет во мне протеста. Выглядеть сдавшимся бойцом мне не хотелось.

Тем не менее было в этой капитуляции какое-то странное, почти мазохистское удовольствие: замок на дверях открыт, но враг не знает этого и потому не заходит. Я наслаждался этим, пусть и временным, превосходством, ведь скоро неприятель обо всём догадается.

Это была моя первая дальняя поездка, если не считать побега из детдома. Одна и та же машина, один и тот же зимний пейзаж за окном, но дорога воспринималась мной иначе. Когда мы ехали из детдома, джип увозил меня прочь от старой жизни. Сейчас же он вёз меня к новой. Я смотрел в окно на расплывающиеся в зимних сумерках деревья, столбы и серые машины, которые мы легко обходили на трассе, и мне казалось, что не я еду куда-то навстречу новым событиям и приключениям, а это дорога уносит всю обыденность прочь, за спину, открывая мне горизонт для новых свершений.

Да и сам «Чероки» за это время стал для меня не просто машиной. Он олицетворял семью, дом, который объединял меня с братом. Печка обогревателя заменяла мне тепло очага, кожаное кресло — кровать, урчание двигателя — болтовню телевизора, а лобовое стекло — окно комнаты. Мой дом теперь не стоял на небольшой деревенской улочке, которая превращалась в пылевую пустошь летом и грязевое болото весной и осенью; мой дом теперь не торчал на отшибе в степи, окружённый бетонным забором из старых шлакоблоков и покосившимися хозяйственными постройками. Мой дом теперь двигался в любом направлении по освещённым автострадам, залатанным асфальтовым дорогам, похожим на стиральные доски, и разбитым грунтовым колеям. Мой дом теперь мог остановиться в любом месте, чтобы я мог насладиться пейзажем, сходить в туалет или пообедать. Мой дом теперь был сосредоточен в салоне старого джипа и одновременно располагался где угодно. Это чувство и волновало, и успокаивало меня.

Живя в детдоме, я часто мечтал о собственной квартирке — небольшой и уютной, моей берлоге, где я буду чувствовать себя в безопасности и покое. Я мечтал украсить её безделушками вроде плакатов и забавных статуэток, я мечтал затаиться в ней так, чтобы без потрясений прожить жизнь и спокойно встретить старость.

Но теперь, ощутив на губах вкус путешествий, уловив запах дороги — смесь бензина, грязи и свежего ветра, — я уже не мог помышлять о той жизни, о которой мечтал. Меня опьяняла свобода, новизна и сладкое волнение от предвкушения. И я был счастлив разделить это с братом.

В дороге мы остановились всего два раза: в одиннадцать вечера — заправиться и поужинать, и в восемь утра — заправиться и позавтракать. В полдень мы были уже на Волге.

Машину Вовка припарковал возле супермаркета, а до дома Горыныча, как водится, мы какое-то время шли пешком.

— Горыныч, Женька, это моё всё, — говорил брат по пути. — Он мне не только жизнь спас, но и помог на ноги встать. Я тоже ему кое-какую услугу однажды оказал, выручил его в трудную минуту, поэтому с тех пор у нас с ним уговор: просьбы друг друга выполнять во что бы то ни стало. Жень, если со мной когда-нибудь что-нибудь случится — иди к Горынычу, он поможет. И сам никогда не отказывай ему в помощи. Обещаешь?

Мне пришлось пообещать, потому что брат всё равно бы не отстал.

Горыныч жил на пятом этаже хрущёвской пятиэтажки. Я уже понял, что друзья брата, как и он сам, предпочитают верхние этажи, чтобы можно было слинять через крышу. Когда мы позвонили в дверь, у меня вдруг от волнения забилось сердце. Всю дорогу я гадал, как выглядит Горыныч. Мне он представлялся то растолстевшим от сидячего образа жизни писателем, который курит трубку и дважды в день гуляет с ирландским сеттером; то всклокоченным неформалом в заношенных джинсах и мятой толстовке; то отставным коммандосом, как Вовка, — крепким, немногословным, живущим в аскетических условиях. Однако я был сильно разочарован: дверь нам открыл низенький дядечка за пятьдесят, с большими залысинами на лбу и длинным хвостом седеющих волос на затылке, небритый несколько дней, в трениках с вытянутыми коленками и полинялой майке с Фредди Меркьюри на груди.

— Привет, Спецназ! — радостно воскликнул дядечка.

— Привет, Горыныч! — ответил брат, и они обнялись. Смотрелось это довольно комично, потому что голова Горыныча была на уровне подмышек Вовки.

— А это… брат твой? — выпуская гостя из объятий, поинтересовался Горыныч.

— Да, Женька.

— Младшой? — он произнёс это с ударением на последний слог, что меня покоробило.

— Нет, младшему пятнадцать сейчас. Это средний.

— Здравствуйте, — я протянул руку.

Горыныч пожал её своей маленькой ладошкой и кивнул за спину:

— Проходите, чего на пороге стоять?

Мы сняли куртки и разулись. И без того маленькая и тесная двухкомнатная «хрущёвка» была заставлена всяким барахлом: книжными шкафами, комодами, тумбочками, коробками, столами. Мой громоздкий брат каким-то чудом проходил между этими завалами, не сшибая углы и ни обо что не ударяясь. Он напоминал мне пожарную машину, разворачивающуюся на парковке малолитражек. Я же, хоть и был на полголовы ниже брата и гораздо уже в плечах, дважды врезался — сначала в косяк, потом в торчавшую из-под стола коробку.

— Чайку с дороги? — Горыныч, не дожидаясь ответа, отправился на кухню.

— Мне без сахара! — крикнул ему вслед Вовка и уселся на диван. Между полкой, которая над ним висела, и его головой остался зазор сантиметра в три. Я с замиранием сердца представил, что случится, когда брат резко встанет.

— Падай! — он похлопал рукой рядом с собой, и я осторожно сел.

— Я его себе не таким представлял, — шёпотом произнёс я.

— Осторожней, у него хороший слух, — предупредил Вовка.

— Слух хороший, но я не обидчивый, — отозвался с кухни Горыныч, и у меня непроизвольно рот открылся: мало того, что я сказал фразу шёпотом, так в комнате ещё работало радио. Чтобы не ляпнуть случайно чего-нибудь лишнего, я решил помолчать. Вовка закрыл глаза и откинулся на спинку дивана, видимо, отдыхая после дороги.

Горыныч нарезал бутербродов, достал маринованных огурчиков, полпирога с курицей и несколько подсохших кусочков сыра. Чай же он заварил ароматный, с чабрецом. Мне после сладких и еле тёплых детдомовских помоев любой запашистый чай казался верхом вкусовой пирамиды.

— Как добрались? — составив еду на доску, которая лежала поверх коробки из-под телевизора, Горыныч придвинул импровизированный стол к нам.

— Нормально, — Вовка взял чашку и отпил. — Давай сначала с делами разберёмся, а потом душевные беседы.

— Обожаю Ермоленко! — Горыныч хлопнул в ладоши. — Хватка что надо! Не зря его все Спецназом зовут: своего не упустит.

Вовка никак не отреагировал на комплимент. Горыныч кряхтя встал и скрылся в соседней комнате.

— Ешь давай, ужинать будем чёрт знает когда, — брат пихнул меня локтем.

— А ты? — я несмело взял пирог.

— Я поохотился, могу не только не спать, но и не есть.

— Хорошо поохотился? — Горыныч нарисовался в комнате с серым конвертом в руках.

— Так себе, — поморщился брат. — Лярва. Хоть и жирная, но…

— Такому богатырю, как ты, надо валькирий и демонов жрать, а ты себя диетами моришь.

— А что Кот? Ничего не слышно от него? — сменил тему Вовка.

— Что от него должно быть слышно? — удивился Горыныч.

— Он там что-то про радиацию говорил. Не проявлялся больше?

— После ранения я о нём вообще ничего не слышал. И про Бешу тоже.

Вовка понимающе кивнул и задержал взгляд на конверте.

— Да, конечно, — спохватился Горыныч и передал конверт ему. — Вот, как просил.

Вовка вынул оттуда паспорт и, раскрыв, прочитал вслух:

— Борчиков Евгений Сергеевич. Нормально.

Далее он вынул загранпаспорт и водительские права. Все были на имя Евгения Борчикова и имели мою фотографию. Где Вовка умудрился её достать — одному богу известно.

— Дурацкая фамилия, — вздохнул я.

— Зато искать не будут. Проверил всех двойников — в базах не значатся, — с гордостью заявил Горыныч.

— Вот и славно! — Вовка передал конверт мне, чтобы я изучил свои новые документы, а сам достал из заднего кармана джинсов узкий почтовый конверт, свернутый пополам, и протянул мужчине: — Пересчитай.

Горыныч вынул стопку пятитысячных купюр и молниеносно пробежался по ним пальцами.

— Тридцать два косаря! Это больше, чем надо, — подытожил он.

— На горючее тебе, — отмахнулся Вовка. — Ты меня очень выручил.

Горыныч хитро прищурился и унёс деньги в комнату, откуда приносил документы. Вернулся он с толстой и потёртой книгой. Я, грешным делом, решил, что это какая-нибудь Большая медицинская энциклопедия.

— Это тебе, Женя, — он протянул книгу мне с таким видом, словно это был торт, а я — именинник.

— Спасибо, — я принял подарок.

Он был довольно тяжёлый. На кожаной обложке золотым тиснением был выдавлен какой-то символ, который потемнел от времени и грязи.

— Что это такое?

— Кулинарная книга. Ты ведь мастер по этой части, — Горыныч сделал жест рукой, как будто что-то помешивая.

Я бросил вопросительный взгляд на Вовку, но тот с невозмутимым видом потягивал чай.

— Ты не сказал ему? — то ли удивился, то ли расстроился Горыныч.

— Что я должен ему сказать? Я сам ничего не знаю, — пожал плечами брат.

— Знаешь!

— Я не уверен.

— Это ясно как день!

— Пусть Шу скажет, — отрезал Вовка.

— Когда ты будешь жить своим умом?! — всплеснул руками Горыныч. — Ничего сделать не можешь без чьего-то одобрения. То Шу ему, видите ли, скажет, то Кот про радиацию сообщит! Ты сам себе хозяин, а не Шу и не Кот!

— Я не мастер в таких делах, ты знаешь, — Вовка помрачнел. — Я ещё многого не знаю, а Шу и Кот — знают. И поэтому я хочу быть уверенным, что не ошибаюсь. В нашем деле ошибаться нельзя.

— Ты Спецназ, а не сапер.

— Это одно и то же. Война везде одинакова.

Горыныч вздохнул и махнул рукой на Вовку. Чтобы не смущать двух ссорящихся своим пристальным вниманием, я открыл книгу и оторопел: она была написана какими-то витиеватыми каракулями.

— Ой… тут ничего не понятно, — я продемонстрировал открытую страницу Горынычу.

— Тебе так кажется. Просто вглядись повнимательней.

Я прищурился, отодвинул книгу от себя, попытался расфокусировать зрение, но ничего не менялось: каракули оставались каракулями и не складывались в понятные слова. Решив, что это какой-то шифр, я закрыл книгу: вдвоём с Вовкой разберёмся.

Закончив чаепитие, мы попрощались с Горынычем и вышли на улицу.

— Безопасней было бы сменить не только фамилию, но и имя с отчеством, но я попросил оставить хоть какую-то связь с прошлым, — вдруг произнёс Вовка. — А что фамилия дурацкая — забудь. Ты ей будешь пользоваться раз или два в год, так что…

— Да я не переживаю, — я видел, что брат был чем-то расстроен, и мне хотелось его подбодрить. — Ты мне поможешь разобраться с этой книгой?

— Не знаю, получится ли у меня, — Вовка потёр переносицу. — Эта книга только для тебя, ты сам должен с ней сладить.

— Что значит «сладить»?

— Увидишь, — брат сунул руки в карманы и ускорил шаг. Я поспешал за ним, как средневековый ученик, опаздывающий в школу, — с огромной книгой под мышкой.

Оставив меня в машине, Вовка зашёл в супермаркет, возле которого стоял «Черик», — купить в дорогу воды и еды. Обратно он хотел ехать без длительных остановок.

— Я думал, что вы с Горынычем помогаете друг другу безвозмездно, — сказал я, когда брат вернулся с большим пакетом с продуктами. — Тридцать с лишним штук за документы — это, мягко говоря…

— Это вторая часть. Первую я внёс, перед тем как поехать за тобой, — хмыкнул Вовка. — Пятьдесят процентов предоплата.

— Шестьдесят штук! — обомлел я. — Дорогая у вас дружба…

— Эти деньги я платил не ему. Я возмещал расходы, — Вовка включил зажигание, и машина тронулась.

Первые шаги

С новым паспортом я мог свободно разгуливать по улицам. Я записался в тренажёрный зал, чтобы заиметь такие же рельефы, как у брата, однако очень быстро понял, что добиться поставленной цели будет непросто. Сергей Ермоленко был настоящим русским богатырём, и Вовка пошёл в него — могучий и высокий. Такое тело только немного подправить — и вот тебе готовый воин. Сергей же Тартанов был сухопарый и к тому же невысокий — всего сто семьдесят сантиметров. И хоть я в росте обогнал отца на десять сантиметров, всё равно понимал, что бицепсов, как у брата, мне не видать. Я потел со штангами и гантелями, но только терял вес, не наращивая мышечную массу.

— Что ты переживаешь? Главное — не объёмы, а сила, — успокаивал меня Вовка. — Ты видел Горыныча? Он в спаррингах меня забивает на раз.

Мне было плевать на Горыныча: я словно в детство вернулся и хотел быть таким, как старший брат. Я тренировался каждый день: бегал по утрам, качал железо, отрабатывал приёмы и удары ближнего боя, но добился лишь того, что рубашки и футболки стали на мне болтаться. А мне хотелось, чтобы они обтягивали мои крепкие мускулы.

В начале марта Вовка принёс домой заготовку для меча: замерить по длине моей руки и весу, а ещё через неделю пришёл с мечом настоящим. Оказалось, он сам довёл его до ума: заточил, выковал перекрестье и украсил рукоять. Я слушал его рассказ, раскрыв рот. Я просто не мог поверить в то, что мой брат способен не только починить машину, но и выковать меч.

А меч, надо признаться, с лёгкостью мог бы считаться произведением искусства. Больше всего меня, конечно, потрясла гарда. На ней в разные стороны смотрели два дракона, и на первый взгляд они были совершенно одинаковы. Но лишь присмотревшись, я заметил, что у одного из открытой пасти свисает раздвоенный, как у змеи, язык, а у другого — вырывается пламя. Смысл этой композиции я понял лишь месяц спустя, а пока посчитал это причудой брата, который решил нестандартно подойти к украшению оружия. Эти два дракона передними лапами упирались в боковину меча, как горгульи на стенах готических соборов, а их тела, переплетаясь, создавали рукоять. Лишь кончики их хвостов расходились в стороны, но неведомая сила снова сближала их, образовывая в навершии рукояти нечто схожее с сердцем.

Впрочем, клинок тоже заслуживал отдельного внимания. Примерно половину его, начиная от гарды, занимали крупные зазубрины с обоих концов. Как пояснил Вовка, у зазубренных клинков больше режущая поверхность и меньше масса, что идеально подходит для начинающих фехтовальщиков. Меня смущало это оружие.

— Не обижайся, Вов, но на дворе третье тысячелетие, и мечи… — я не мог подобрать слова, чтобы не обидеть брата. — Тебе не кажется, что пистолет более функциональное оружие?

Брат в недоумении выпрямился, словно я сморозил чушь.

— Во-первых, против большинства тварей огнестрельное оружие бесполезно: одним оно не причинит никакого вреда, а в других очень сложно попасть, — терпеливо, как маленькому ребёнку, стал объяснять он. — И меч в данных обстоятельствах — единственное оружие, которое позволит сокрушить любого врага.

— Но если тварям пули нипочём, то и холодное оружие не достанет их.

— Холодное — да, но не наши мечи. Дело в том, что при их ковке драконы добавляют в расплавленную сталь свою кровь и используют магические заклинания. Всё это улучшает боевые качества оружия. Даже небольшая рана, нанесённая драконьим клинком, для любой твари в этом мире может быть смертельна. К тому же меч — это продолжение воина. Это его рука, его боевой друг, его история. Он не просто абстрактный предмет — он личность, имеющая человеческие и даже сверхчеловеческие качества. Он будет помогать тебе, будет спорить с тобой. Его можно обидеть и задобрить. Меч олицетворяет твою силу перед врагом. Это не «Макаров», из которого ты можешь отстреливаться, трусливо прячась за выступ в стене. Меч сводит тебя лицом к лицу с врагом, и в этом бою ты должен доказать, что сильнее, что ты имеешь право зваться воином и даже драконом. Кроме того, твой меч будет наполняться силой после каждого сражения, чего не скажешь о пистолете, который ты будешь перезаряжать новой обоймой. Кстати, в этом ещё один плюс холодного оружия: оно никогда не даст осечки, в нём не кончатся патроны и если кому-то удастся, например, отобрать твой меч, то умело использовать его дано не многим. Это не пистолет, где ты просто жмёшь на спусковой крючок.

Речь брата впечатлила меня, но я всё же не смог удержаться от едкого замечания:

— Если меч такой полезный, тогда зачем тебе «Стечкин»?

Сказав это, я испугался, что могу обидеть Вовку. Он пытается донести до меня какие-то знания, а я ерепенюсь. Но брат не обиделся, а лишь небрежно отмахнулся:

— Пистолет нужен для людей. Они будут доставлять тебе массу неприятностей, и, к сожалению, они редко вооружены мечами — в основном пистолетами. Так что тебе придётся говорить с ними на их языке.

Конечно, фехтовать я учился на деревянном мече, потому что стальной тушку курицы разрезал, как бумагу. По неопытности я бы в первую неделю остался без пальцев, ушей и, возможно, устроил бы себе харакири.

Итак, с середины марта моё расписание уплотнилось уроками фехтования. Мне вообще стало казаться, что меня призвали в армию: тренировки, режим, дисциплина, рукопашный бой, вождение, собирание оружия на время, трижды в неделю фехтование, дважды — стрельба в тире. Да, Вовка отдал мне свой первый пистолет — «Макаров» калибром 9 на 18 миллиметров.

— Пока учись на этом, а потом подберёшь себе оружие по характеру, — сказал брат, и я учился на «Макарове».

Штанги и гантели укрепили мускулы, моя рука стала твердой — и для того, чтобы гасить отдачу, и чтобы наносить опасные удары мечом. Мне нравилось, как изменилось моё тело. Пусть я не выглядел мощным, как Вовка, я стал сильнее и мобильнее. Я оттачивал остроту реакции, а мой мышечный корсет помогал достигнуть манёвренности. Вовка уже не мог ударить меня столько раз, сколько ему удавалось в феврале: я уворачивался и бил его в ответ. Этот бешенный ритм придал моей жизни неожиданно приятный вкус, и я уже не так сильно переживал из-за своей внезапной капитуляции. Временами мне казалось, что мой скептицизм вернётся ко мне, как после травмы людям, потерявшим зрение, возвращается способность видеть. Но то были кратковременные вспышки надежды. В остальное время я с любопытством и без тени сомнения внимал рассказам брата про различных тварей. Интерес подогревали и практические занятия: я несколько раз побывал с Вовкой на охоте. Пока что он охотился на паразитов, но обещал мне сафари.

— Ты пока больше человек, нежели дракон, а потому являешься хорошей приманкой для хищников, — гасил моё нетерпение брат. — Боюсь, для меня твоя охота превратится в операцию по спасению рядового Райана.

— И когда я стану больше драконом, чем человеком?

— Когда твоя сущность окончательно проснётся.

Кстати, о моей сущности. Я стал ощущать в себе нечто такое, чего раньше не чувствовал. Поначалу я был уверен, что это сила самовнушения, но с каждым днём мои ощущения становились всё ярче и глубже, и я стал подозревать, что пробуждение во мне дракона не за горами. Этот факт пугал меня и одновременно волновал, как пугало и волновало героев прочитанных мною книг первое свидание.

Первым сигналом, что со мной что-то не так, стали головные боли. Они были такие же сильные, как та, которую вызвал Вовка в ночь после первой охоты. Наверное, поэтому они и случались со мной ночью. Иногда до того, как я усну, иногда я просыпался от невыносимой мигрени и лежал, свернувшись в клубок и дожидаясь, пока меня отпустит. Звать на помощь брата мне было неловко, поэтому я терпел, сжав зубы. Но однажды приступ накрыл меня во время спарринга. Мигрень была настолько сильной, что сбила меня с ног. Я упал на колени, и у меня потемнело в глазах. Боль разрывала голову, словно в неё воткнули топор. Я лишь почувствовал, как брат подхватил меня под руки и уложил на спину. Не знаю, что он сделал, но боль из головы плавно перетекла в грудь, а потом растворилась в теле.

— Давно это с тобой? — строго поинтересовался Вовка, когда я пришёл в себя и сел.

— Второй раз, — соврал я.

— Я же просил сообщить мне!

— Вов, это случилось, когда тебя не было дома. Я хотел рассказать, но забыл.

Брат вздохнул и помог мне подняться.

— Как только я договорюсь, поедем к Шу. Затягивать с твоими болями не стоит.

Впрочем, я чувствовал, что не только они являются предвестниками моего необычного будущего. Ещё одним звоночком, что со мной происходит нечто необычное, стала неожиданная всеобъемлющая любовь ко мне представителей животного мира. На улице мне не давали прохода собаки. Они бросались ко мне, радостно виляя хвостами и повизгивая, они лизали мне руки и преданно заглядывали в глаза, вызывая у своих хозяев всю гамму чувств от недоумения до ревности. Воробьи, голуби, синицы и даже вороны ели у меня с рук. Коты терлись о ноги и урчали, как двигатель «Газели». Вовка подтрунивал надо мной:

— Смотри, чтобы голуби тебя за памятник не приняли, а то нагадят.

А ещё я стал видеть то, чего не мог видеть раньше в силу своей человеческой сущности. Например, тварей. Когда Вовка вынимал их из людей, я поражался, какими разными создала их природа. У каждого паразита был свой способ поедать человеческие души. Одни вгрызались в тонкую материю подобно гусеницам и объедали всё вокруг себя; другие двигались, как змейка в компьютерной игре, выедая тоннели и вырастая в длину; третьи сжимали душу в кольцо, поглощая выделяющуюся энергию; четвёртые прорастали в ней разветвлённой сетью корней, вытягивая живительные соки; пятые подобно коросте покрывали всю оболочку души, не давая ей развиваться.

Кроме того, я стал чувствовать этих маленьких монстров. Я не был уверен, что у Вовки происходит так же — все-таки он более опытный охотник, — но зато я был совершенно уверен, что этим особым чутьём я обязан тому, что пробуждалось во мне. Я ощущал, что от людей, в которых живёт тварь, исходит едва уловимый запах, напоминающий запах нагретого утюга. Чтобы проверить свою теорию, я спрашивал у брата, есть ли в человеке, пахнущем утюгом, тварь, и Вовка всегда отвечал утвердительно, рассказывал, какая именно и где засела.

На охоте я учился выслеживать тварей и смотрел, как брат вытаскивает их из людей. Поначалу он делал это руками, но потом признался, что ему так не совсем удобно, и стал… даже не знаю, как объяснить это… высасывать паразитов из людей. Брат просто открывал рот, вызывал внутренний розовый свет, и тот словно бы вытягивал тварь. Попадая в поток этого света, она уже не могла вырваться и плыла прямо Вовке в рот.

Наблюдая за этим поглощением, я заметил странную особенность: всякий раз паразиты появлялись из разных частей человеческого тела. Чаще всего — из головы, но были и такие, которых Вовка вытаскивал из груди или живота жертвы. Я спросил, почему так происходит.

— Долгое время человечество вело религиозные споры относительно того, где находится душа, — охотно ответил Вовка. — Версии были разные, но в итоге все сошлись на том, что она в груди, где-то в области сердца. На самом деле душа проникает во все уголки нашего тела, а у некоторых людей даже выходит за его оболочку. Какую именно часть души поразит тварь, предсказать невозможно. Они селятся там, где им удобно, поэтому и вынимать их приходится через те места, что ближе всего к их укрытию.

— То есть тварь может жить, например, в пятке? — улыбнулся я.

— Может, — в ответ улыбнулся брат, — но из пятки её вынимать слишком трудно: маленькая площадь тела затрудняет выход. Поэтому приходится тянуть из более широких мест. Паразиты это понимают, и многие научились перемещаться в случае опасности. Кстати, поговорка про душу, которая ушла в пятки от страха, возникла именно из-за того, что в случае опасности твари прячутся именно туда — в самое труднодоступное место.

— Но ты ведь всё равно их достаёшь!

— Да, но инстинкт самосохранения есть у всех, и он велит бороться за свою жизнь.

Такие премудрости, которыми щедро делился Вовка, создавали некий ореол избранности вокруг моей новой жизни, и я стал находить в ней всё больше прелести. Например, мне очень нравилось, что я мог — и не просто мог, а был обязан — ходить с оружием. Конечно, ничто не запрещало мне носить пистолет, будь я простым человеком, но сейчас для этого у меня были веские основания. Я ощущал себя не то рыцарем средневековья, не то шерифом с дикого запада, не то охотником на монстров из фантастических книжек.

Кроме тварей, я ещё научился видеть лиг. Внешне они ничем не отличались от людей, но я замечал свечение, исходившее от них — едва заметный матово-белый свет, какой бывает, когда белая одежда отражает солнце. Брат старался избегать встречи с лигами, хотя они и не проявляли к нему никакого интереса.

Одним словом, после унылой жизни в детдоме я погрузился в мир захватывающий и ошеломительный, и за одно это я должен был благодарить Вовку. Собственно, я и был благодарен. И мне даже было несколько неловко от того недоверия, которое я испытывал к нему в первые недели.

В середине апреля, когда я вернулся из тренажёрного зала, Вовка сказал, что послезавтра мы едем к Шу. После знакомства с Горынычем я почему-то побаивался остальных героев дневника брата, но своего страха не показывал. Я не знал, как Шу намерен избавлять меня от головных болей, но что-то мне подсказывало, что это будет процедура, далекая от массажа ступней.

А ещё меня удивило, что Вовка стал собираться в дорогу основательно: сложил в сумку всё оружие, дневник, выгреб из шкатулки золото, велел мне забрать с собой подаренную Горынычем книгу и все документы, перекрыл на кухне газ, на два раза проверил, все ли окна закрыты.

— Вернёмся не скоро, — пояснил он, прочитав вопрос в моём взгляде.

— А где Шу живёт?

— В Москве.

— И долго мы там пробудем?

— Если всё пройдет ровно, то неделю. Если будут загвоздки, то придётся задержаться.

Я не стал спорить. Если брат считает, что к отъезду на две недели надо так основательно готовиться, значит, так тому и быть.

Шу

Москва меня поразила своими размерами, высотой домов и загруженностью дорог. К ней мы подъехали в восьмом часу утра, и наша скорость резко упала: на Каширском шоссе образовалась «тянучка», и все пять полос еле ползли в сторону столицы. После суток, которые мы промчались под двести километров, мне казалось, что мы стоим на месте.

— Почему такой затор? Что-то случилось? — спросил я.

— Рабочий день тут случился, — выдохнул брат. — По утрам и вечерам на всех шоссе так. Зря мы остановились в Николаевском. Надо было ехать дальше.

Медленно продвигаясь в толпе других машин, мы кое-как добрались до Москвы. Там остановились в гостинице «Милан». Она была почти на окраине, в районе станции метро Домодедовская, но выглядела фешенебельно. Публика тут тоже была соответствующая: бизнесмены и иностранцы.

— Будет чем поживиться, — подмигнул мне брат.

Я едва справился с эмоциями, когда вошёл в холл отеля: бордовое ковровое покрытие, огромные хрустальные люстры, портье в униформах, плазменные телевизоры, кожаные диваны. Я отродясь не видел такой красоты, я вертел головой и, по-моему, даже раскрыл рот. Приятная девушка на рецепции улыбнулась нам, как родным. Думаю, она сразу высмотрела в нас провинциалов, которые решили шикануть раз в жизни.

— Если можно, дайте нам номер на последнем этаже, — попросил брат.

— Сожалею, но этот этаж выкуплен для участников конференции, — извинилась девушка. — Могу предложить восемнадцатый.

— Хорошо, — улыбнулся в ответ Вовка. Я заметил, что он понравился девушке, потому что она несколько смущённо опустила глаза в компьютер, чтобы занести в него наши паспортные данные.

На свой этаж мы поднимались в лифте с прозрачными стенками, который курсировал по шахте, выведенной на внешнюю сторону здания. Я, как ребёнок, прильнул к стеклу, обозревая окрестности. Я думал, что сильнее удивиться уже не смогу, но войдя в номер, потерял дар речи.

— Сколько ты заплатил за это? — выдохнул я, разглядывая высокие кровати с золотистыми покрывалами.

— Это не шикарный отель. Средний, — отмахнулся Вовка. — Я третий раз тут останавливаюсь, потому что хорошо знаю окрестности и могу спокойно охотиться.

Приняв душ, мы спустились позавтракать, а потом отправились в ближайший торговый комплекс покупать себе одежду.

— Не будем выглядеть лохами перед Шу, — пояснил Вовка. — К тому же после Москвы нам предстоит совершить ещё одну поездку, в которой мы должны иметь презентабельный вид.

— Куда поедем? — поинтересовался я, разглядывая джинсы на манекене.

— За Максиком.

Я чуть не поперхнулся.

— Уже?

— Больше тянуть нельзя: и без того много времени потеряли, — Вовка снял с вешалки джемпер, приложил его ко мне, отрицательно покачал головой и вернул на место. — Перед Максиком мы должны предстать во всей красе, чтобы он захотел с нами поехать.

— А родители? Они согласятся, чтобы мы забрали его?

— У меня есть план на их счёт, — Вовка приложил ко мне другой джемпер. — Не думай пока об этом.

Мы убили на шопинг почти три часа. Я кошмарно устал, но мои обновки меня радовали: две пары джинсов, бежевая рубашка, несколько толстовок с модными узорами и новая кожанка, стильная и очень мягкая на ощупь. Себе Вовка купил свитер с кожаной вставкой на правом плече. Она шла до локтя, и поэтому казалось, что у него накинут плащ, как у рыцаря. Его короткое чёрное пальто с воротником-стойкой мне тоже очень понравилось. А ещё он купил себе умопомрачительный костюм — тёмно-синий, почти чёрный. И брюки, и пиджак сидели на Вовке как влитые, и в этом облике брат выглядел потрясающе.

— Тебе мы тоже такой купим, но чуть позже, — пообещал брат, убирая свой костюм в шкаф.

После обеда мы надели новые вещи (я — джинсы и рубашку, а брат — свитер с кожаной вставкой и чёрные брюки, которые привёз с собой) и поехали к Шу — в красивый многоэтажный дом в центре Москвы. Этаж последний, как я и предполагал, — двадцать пятый. От этой цифры у меня перехватило дух. И удивило, что на этаже было всего две квартиры. Я представил себе площади помещений и присвистнул.

Дверь нам открыла красивая девушка — настолько красивая, что я стушевался. Она была высокая и стройная, как фотомодель, у неё были иссиня-чёрные волосы, спадающие на плечи плотной блестящей завесой. Из-под прямой и густой чёлки смотрели большие голубые глаза. Прямой аккуратный носик и красивые, чуть выпяченные губы завершали портрет незнакомки. И, безусловно, обтягивающее бордовое платье до колен придавало девушке сексуальности. Я невольно отметил, что Шу не дурак по части девок.

— Добрый день, — мягко произнёс Вовка, в одну секунду преобразившись из немногословного воина в галантного джентльмена. Он поймал изящную ладонь незнакомки и поднёс к губам, слегка наклонившись, как будто в почтении.

Девушка повела бровью и улыбнулась.

— Ты вовремя, — она даже не удостоила меня взглядом, развернулась, качнув бедрами, и поманила Вовку пальцем: — Проходи.

Вслед за братом я с волнением шагнул через порог, ожидая встречи с Шу. Он мне представлялся очень влиятельным и богатым парнем, наркобароном или даже депутатом. С такими я ещё ни разу не общался, поэтому трусил, что каким-нибудь своим действием или словом опозорю Вовку. Брат же чувствовал себя вполне свободно. Он повесил пальто в прихожей, разулся и прошёл в комнату. Я боялся оставаться один в такой большой квартире, поэтому спешил за ним.

Мы оказались в просторной и светлой комнате, которая была размером, наверное, с квартиру Горыныча. Вся мебель была светло-бежевых и кремовых тонов, но больше всего меня поразил огромный диван из белой кожи. На нём могли одновременно поместиться и при этом не мешать друг другу человек пять или шесть. Девушка села в уютное кресло возле окна. Вовка коротко кивнул на диван, приказывая мне сесть, и я с опаской опустился на белую кожу, боясь посмотреть в сторону принимающей нас красавицы. Брат подошёл к ней и ловко вынул из кармана коробочку для колец.

— Что это? — удивилась девушка, но было понятно, что это удивление — пункт этикета, который эти двое строго соблюдают.

— Безделушка для тебя, — Вовка открыл коробочку.

Я было вытянул шею, чтобы разглядеть, что в ней лежит, но тут же одёрнул себя и опустил глаза. Почему-то мне было тревожно за брата: заигрывать с любовницей депутата чревато неприятностями.

— Как мило! — она взяла коробочку из рук гостя, повернула её к окну, чтобы лучше разглядеть подарок. — Оно великолепно! Вольдемар, я… Ты один умеешь меня порадовать.

Вовка улыбнулся уголком рта. Девушка закрыла коробочку, положила её на стеклянный столик неподалёку и закурила длинную сигарету, вставленную в мундштук:

— Это твой брат?

— Да, Женя, — Вовка вернулся ко мне и сел на диван.

— Евгений… Благородный — кажется, так переводится? — девушка уставилась на меня своими глазищами, которые издалека казались драгоценными камнями.

— Я не знаю… — в её присутствии я становился деревянным и не мог справиться с голосом.

— Ну да бог с ним! А я Шу. Приятно познакомиться.

Я вскинул на неё глаза. Шу — женщина?!

— Как ты себя чувствуешь, Евгений? — она не давала мне прийти в себя.

— Нормально, — я пожал плечами.

— У него уже начались боли. Пока ещё редкие, но сильные, — ответил за меня брат, и я почувствовал себя, словно на приёме у врача.

— Да, он уже готов. Удивительно, что ты так долго ждал, — Шу затянулась и подозвала меня жестом.

Я на ватных ногах приблизился.

— Где твой элебет? — строго поинтересовалась хозяйка.

— На спине.

— Показывай!

Я бросил на Вовку вопросительный взгляд, и брат едва заметно кивнул. Я непослушными пальцами расстегнул пуговицы и снял рубашку. Шу встала, обошла меня, скользнув кончиками пальцев по груди и плечу, и несколько секунд рассматривала татуировку.

— Интересный эскиз, — заключила она и развернула меня к себе лицом. — Ты уже охотился?

Я не знал, что ответить. Считать ли наши с братом вылазки полноценной охотой?

— Он ассистировал, — ответил за меня Вовка.

— И как всё прошло?

— Великолепно. Женька прирождённый воин.

— Колдун! — отрезала Шу. — Стопроцентный и истинный. И ты это видишь.

— Я сомневаюсь…

— Не верю, чтобы такой парень, как ты, когда-либо в чём-то сомневался, — усмехнулась девушка.

— Просто мне нужен был предлог, чтобы передать подарок, — улыбнулся Вовка, и я почувствовал, как рука Шу на моём плече дрогнула. Ага! Она запала на моего брата!

— Я же просила обращаться ко мне, когда тест по глазам даёт спорные результаты. Ты проверял его по глазам?

Вовка промолчал.

— Ты не проверял?! — рассердилась Шу.

— Не хотел подвергать брата…

— Вольдемар! — хозяйка взмахнула рукой, от чего пепел с сигареты упал на ковёр. — Глаза не врут!

— Я знаю, но…

— Иди сюда, — она схватила со столика бумажную салфетку и потащила меня к окну. — Сейчас мы покажем твоему брату, Женя, как проводится тест по глазам, чтобы он в следующий раз не беспокоил занятых драконов по пустякам.

Шу развернула салфетку, лихо поплевала на её углы и приклеила к стеклу. Пока она проделывала эту процедуру, я оглянулся на брата. Поймав мой взгляд, Вовка отвёл глаза. Я видел, что ему неловко и, может быть, даже стыдно.

— Смотри вперёд, вот сюда, — одной рукой хозяйка квартиры повернула мою голову к окну, а мундштуком во второй ткнула в сторону салфетки.

Не успел я перевести взгляд на бумажный квадрат, как Шу со всей силы вцепилась ногтями мне в руку выше локтя. От неожиданной боли я вскрикнул и попытался вырваться из хватки, но, к моему изумлению, оказался совершенно бессильным против девушки. Её, словно каменную колонну, невозможно было сдвинуть с места. Я попытался разжать её пальцы, но по мощи они не уступали каким-нибудь тискам на заводских станках. На большее сопротивление я не решился, поэтому сжал зубы и зажмурился.

— Открой глаза! — приказала Шу, и я не смог ослушаться.

Я чувствовал, как по руке стекают струйки крови, но пялился на чёртову салфетку, не отводя глаз. Через минуту пальцы девушки разжались. Я судорожно вдохнул, схватившись за место ранения.

— Смотри! — Шу отодрала со стекла салфетку и повернулась к Вовке. — Что и требовалось доказать!

— Там есть серый, — ухмылка не сходила с лица брата. — Я не зря сомневался.

Тут мне стало интересно, о чём они толкуют. Примерно на уровне моих глаз на окне обозначились два пятна размером со сливу. Они были полупрозрачные, как разводы от грязной воды, но при этом нежно-зелёного цвета, как первая весенняя зелень, правда, пятна окаймляла серая полоса.

— Колдун и лекарь — пограничные ипостаси. Некоторые драконы их вообще в одну объединяют, — фыркнула Шу. — Я с этим не согласна, потому что колдун может стать лекарем, но лекарь колдуном — вряд ли.

— Я видел двойственность, думал, ты тоже заметишь, без теста, — подколол знакомую брат, и та обиженно повела плечами.

Тем временем кровь, стекавшая к моему локтю, всё-таки капнула на ковер. Я испуганно поднял глаза на хозяйку дома.

— Не беспокойся, это всего лишь капля крови, — Шу потрепала меня по волосам и вышла из комнаты.

Я подошёл к брату в надежде, что он подскажет, что делать, или поможет справиться с кровотечением, но Вовка только произнёс:

— Прости, я не хотел доводить до этого.

— Где там твои раны? — в комнате появилась Шу, держа в руке какую-то палочку, похожую на сладкую соломку. Взяв зажигалку, хозяйка подожгла край палочки и направилась ко мне. Я невольно попятился: ещё одна порция боли была лишней в сегодняшней программе.

— Не верю, что он твой брат, — пожаловалась Вовке девушка и ухватила меня за плечо. Я понял, что теперь сопротивляться бесполезно, и приготовился вынести новую мучительную процедуру. Но когда Шу прикоснулась дымящимся концом палочки к ране, я не ощутил боли — только приятную прохладу и лёгкое пощипывание. После прижигания кровотечение остановилось. Закончив обрабатывать раны, Шу потушила странную палочку, сунув её в рот, а потом снова вернулась в кресло.

— Можешь одеваться, — на ходу бросила она.

— Когда он сможет выбрать себе знак? — деловым тоном спросил Вовка.

— Можете прямо сейчас заехать. Я позвоню и предупрежу, — Шу закинула ногу на ногу, с вызовом глядя на моего брата. Всё-таки её сильно задевало, что он с ней вежливо-прохладен.

— А ритуал?

— Я позвоню.

— Мы ограничены во времени. Через неделю нам надо уехать.

— Я не принадлежу себе настолько, чтобы исполнять каждую прихоть приезжих, — отрезала Шу.

— Это не прихоть, это пожелание, — сдал назад брат. — Я понимаю, что ты очень занята, но вдруг у тебя получится устроить всё завтра или послезавтра…

— Мне нравятся напористые парни, но ты же прёшь как танк, — Шу повела бровью.

— Меня не зря зовут Спецназом.

— Дурацкое прозвище. Оно совершенно не для тебя, и ты знаешь, по какой причине.

— Тогда я жду звонка? — Вовка поднялся.

— Жди, — Шу одарила его выразительным взглядом. — Дверь найдёте?

— Приятного вечера, — улыбнулся брат.

— До свидания, — промямлил я.

Мы вышли в коридор, молча оделись и покинули квартиру, захлопнув за собой дверь.

— Она та ещё стерва! — сказал я, когда мы ехали в лифте.

Вовка усмехнулся уголком рта.

— И она на тебя запала.

Брат закатил глаза и помотал головой:

— Где она — и где я! Ты не понял разницу, я вижу.

Знак

Перемещаться по центру Москвы днём было чрезвычайно затруднительно, мы то и дело останавливались на светофорах и по два часа пропускали пешеходов, а когда Вовка решил срезать дорогу дворами, то мы упёрлись в тупик из-за ремонта большого участка улицы. Ругаясь сквозь зубы, брат вернулся на прежний путь.

— Куда мы сейчас?

— Тебе нужен знак. У каждого дракона он должен быть, чтобы другие драконы видели своего. Это что-то вроде армейского жетона, — говорил брат, лавируя между другими машинами. — Это может быть любое украшение, ты сам выберешь то, что тебе по душе. Я браслет себе взял, — Вовка поднял вверх левую руку, напоминая, про что он говорит. — Но ты не должен снимать свой знак ни при каких обстоятельствах, поэтому отнесись к выбору серьёзно.

Я кивнул, но в душе решил, что тоже выберу себе браслет. Вовкин мне нравился. Он напоминал наручные часы: толстый кожаный ремешок с металлической застёжкой, только вместо корпуса часов — два узких продолговатых камня. Они были серого цвета, полупрозрачные и в то же время матовые, и если вглядеться, то можно было увидеть внутри них пузырьки воздуха — почти как в янтаре.

— Мы совершим обряд посвящения — разбудим твою сущность, чтобы ты стал больше драконом, нежели человеком, — продолжал тем временем брат. — Но во время ритуала на тебе должен быть знак. Он впитает информацию о тебе, и другие драконы смогут её увидеть, а ты сможешь читать знаки других драконов.

Мне не очень хотелось, чтобы кто-то получал обо мне хоть какую-то информацию. С тех пор как у меня появились фальшивые документы, я с опаской относился ко всякого рода рассекречиваниям.

— Шу сказала, что я колдун и лекарь. Что это значит?

— У каждого дракона есть своё предназначение — область, в которой он может достигнуть небывалых высот. Это предназначение даётся с рождения, но иногда не проявляется до тех пор, пока не проснется сущность. К счастью, в тебе твоё предназначение уже проявилось, но у меня были некоторые сомнения, одно ли оно у тебя. То, что ты дракон-колдун, я понял сразу, но к колдунам животные не липнут, только к нянькам или лекарям. Поэтому я и хотел убедиться на сто процентов.

— Что я колдун-лекарь? — я рассмеялся. — Вов, ты шутишь? Какой из меня колдун? Я не верю в магию.

— В магию пусть верят маги, а ты колдун, — хмыкнул брат. — Это примерно то же, что учёный. Ты знаешь свойства веществ и на их основе создаёшь новые вещества с новыми свойствами.

Я невольно вспомнил свои сны.

— Когда я увидел, как ты готовишь, я сразу понял, что ты дракон-колдун. И Горыныч это понял, потому и подарил тебе колдовскую книгу. Там рецепты на все случаи жизни, но, пока ты не готов воспринять информацию, книга её от тебя скрывает.

Я присвистнул.

— Задатки лекаря в тебе говорят о том, что ты сможешь придумывать и лечебные смеси. Что-то типа химика-фармацевта. Поэтому Шу и сказала, что колдун может стать лекарем, ведь химик может создать порох, а может и аспирин. Зато лекарь никогда не научится создавать порох. Его назначение — врачевать любыми методами: физиотерапевтическими, хирургическими, реанимационными, акушерскими…

— Я в шоке, — усмехнулся я. Мне хотелось сказать многое, но я не мог облечь свои мысли в стройную форму. — А ты кто по ипостаси?

— Дракон-кузнец. Чинить, ковать, собирать-разбирать — это моё.

Вот уж точно! Я вспомнил жизнь в деревне, когда на Вовке держалось всё хозяйство. Видимо, в стрессовой ситуации его сущность стала проявляться с самого детства.

— Я думал, что ты воин.

— Воин поневоле. Мне надо заботиться о вас с Максиком. Всему, что я сейчас умею, я научился с большим трудом, и поэтому воин я посредственный.

Мне не верилось, что мой могучий и спортивный брат может быть посредственным воином. Кто тогда не посредственный?

— Я и знак воина себе сделал, чтобы усилить свои боевые качества, иначе не смог бы справиться с крупными хищниками. И этот знак иногда сильно мешает моему прямому предназначению. Дракон-кузнец призван созидать, а дракон-воин — разрушать. И когда я что-то делаю, то, бывает, ломаю это — из-за татуировки, — Вовка хлопнул себя по предплечью.

Я вздохнул: брат пожертвовал своим предназначением, чтобы защитить меня и Максика. Теперь я в двойном долгу перед ним.

— А есть усиление для колдуна? — спросил я.

— Конечно, есть. И для лекаря тоже. Поэтому ты должен определиться, какую свою сторону будешь усиливать.

— А какая во мне больше выражена?

— Они примерно равны: одна создает форму, другая наполняет её содержанием. Прости, что тебе пришлось проходить через этот тест, — Вовка виновато посмотрел на меня. — Шу сделала это, чтобы уязвить меня.

— Не переживай! — я хлопнул брата по плечу. — Хотя тест странный.

— Изобретение лиг. Дракону причиняют боль, и его взгляд оставляет на гладкой поверхности — стекле или зеркале — следы разных цветов. Голубой или серый цвет означает предрасположенность к лечению, изумрудно-зелёный — к наукам, светло-зелёный — к созиданию, красный — к войне и так далее. Бумага или лёгкая ткань выполняет при этом функцию воронки, чтобы сконцентрировать следы в одном месте в виде пятна. Я мог бы выяснить твоё предназначение ещё дома, но не хотел лишний раз причинять боль.

— Я же сказал, что не сержусь, — отмахнулся я. — А Шу кто по предназначению?

— Королева.

— В смысле? У драконов есть и такая ипостась?!

— Кто-то же должен руководить нашим племенем. Король или королева решает внутренние или внешние конфликты, создаёт порядок внутри своего племени, а если на его кто-то покушается, то встаёт во главе армии. В общем, Шу — наш предводитель, которому подчиняются не только драконы в законе, но и незаконнорождённые. Хотя беглецы часто этим пренебрегают.

— Почему?

— Боятся, что королева сдаст их лигам.

— А нам не опасно общаться с ней?

— Шу хоть и занимает высокий пост, но не лишена авантюризма и ищет острых ощущений. Видел её кольцо?

Я вспомнил на её левом среднем пальце перстень с красным камнем, по которому расходились чёрные круги.

— С его помощью она делается недосягаемой для взора лиг и может в это время заниматься чем угодно. Это дань уважения с их стороны. Таким образом лиги признают её независимость и свободу, а она с помощью перстня показывает им, в какие моменты её нельзя беспокоить. Моменты тоже, знаешь, разные бывают.

— Значит, Шу общается с незаконнорождёнными драконами для острых ощущений? А если ей надоест? Или кто-нибудь оскорбит её, и она сдаст его лигам? — эта история с королевой драконов мне нравилась всё меньше.

— Ей невыгодно это, потому что тогда лиги узнают, что она общалась с беглыми. Это, как ты понимаешь, не поощряется. Мы для них — изгои и предатели, — лицо Вовки помрачнело. — Даже когда лиги возвращают беглецов и заставляют служить им, те всё равно не обретают доверия среди собратьев. Мы становимся чем-то вроде рабов — для грязной и опасной работы, а в случае войны или другого конфликта нами прикрываются, как живым щитом. Поэтому мама и хотела защитить нас.

Мне тоже стало грустно. Быть изгоем неприятно — я испытал это на своей шкуре.

Скоро мы подъехали к большому ювелирному магазину. Вовка долго парковался, втискиваясь между двумя «Нексиями». Выходить нам пришлось тоже боком, потому что нельзя было широко открыть двери, чтобы не поцарапать машины.

— Москва… — ругнулся брат, отряхивая рукав, которым задел грязный борт «Черика».

Мы вошли в ювелирный магазин, и я замер от такого количества сверкающих бриллиантов. Вовка же прямиком направился к продавцу и что-то сказал ему. Тот удивлённо отпрянул, потом кивнул и дал знак охраннику. Охранник подвёл нас к двери служебного входа, сообщил по рации своему напарнику, что пришли от Маргариты Эдуардовны. Через минуту дверь открылась, и нас принял другой охранник — в штатском. Мы прошли по коридору, спустились по лестнице вниз и остановились перед дверью с надписью «Бухгалтерия». Охранник постучал, потом заглянул и робко поинтересовался, можно ли войти посланникам Маргариты Эдуардовны. Ему что-то ответили, и он впустил нас внутрь, закрыв за нами дверь.

Мы оказались в небольшом, но уютном кабинете. Один из столов был свободен, а за вторым сидела полная женщина лет сорока. Мы поздоровались, при этом Вовка задрал рукав пальто, демонстрируя браслет.

— Слушаю, — она уставилась на нас поверх очков.

— Нам нужен знак. Ему, — брат кивнул на меня.

Женщина с минуту рассматривала меня так, будто я собирался жениться на её дочери. Я улыбался ей, полагая, что этим смогу произвести благоприятное впечатление. Видимо, мне это удалось, потому что бухгалтерша со вздохом встала, вынула из ящика соседнего стола толстую книгу и протянула нам:

— Выбирайте!

Вовка толкнул меня в спину, призывая открыть книгу. Это оказался каталог с изображениями различных украшений. Я сразу перешёл к разделу «Браслеты», пробегая глазами фотографии. Среди них было много красивых и необычных, но никакой мне не нравился так же сильно, как Вовкин. Я перелистывал страницу за страницей, чувствуя нарастающее разочарование.

— Чего зациклился на браслетах? — брат перекинул несколько страниц, демонстрируя мне кулоны. — Это может быть всё что угодно.

Я пробегал глазами по снимкам, мысленно представляя эти вещи на себе, но понимал, что никакую из них не хотел бы видеть бесконечно долго. Каталог подходил к концу, а я всё ещё не сделал выбор. На предпоследней странице надежда оставила меня, и я машинально перевернул лист. И увидел его — кольцо, от которого перехватило дух. Полоска белого золота с шестью перекрестиями на равном расстоянии друг от друга, сквозь которые продеты два тонких обруча из жёлтого золота. В центр каждого из перекрестий был вставлен маленький бриллиант. В одном месте центральная полоска имитировала язычок ремня, продетого через пряжку.

— Вот! — я ткнул пальцем в изображение. — Можно мне такое?

— Можно, — женщина пожала плечами. — Платить когда будете?

— Сейчас, — ответил Вовка.

— А размер мой есть? — уточнил я, потому что кольцо — это всё же не браслет и не кулон.

— Есть, — бухгалтерша захлопнула книгу и убрала её в стол. Потом вынула откуда-то связку ключей, подошла к шкафу и распахнула его дверцу, отгородившись ею от нас. Внутри, видимо, находился сейф, потому что женщина бренчала связкой, занырнув по пояс в шкаф. Она возилась там минут пять, а мы с братом переминались с ноги на ногу у порога. Наконец, женщина появилась из шкафа с железной коробкой в руках.

— У нас стопроцентная предоплата, — заявила она, глядя на Вовку.

Тот молча вынул из внутреннего кармана маленький мешочек из плотной чёрной ткани и протянул его бухгалтерше. Она распустила завязки и, заглянув вовнутрь, довольно улыбнулась. Отложив мешочек, она ключом открыла коробку, в которой лежало десятка два прозрачных пакетиков с кольцами. Ухватив один пакетик, она протянула его мне:

— Примерь!

Я достал своё кольцо и надел на левый безымянный палец. Оно село так, словно было изготовлено под заказ. Поняв, что я доволен, женщина бросила в коробку Вовкин мешочек и снова убрала всё это в сейф.

— Спасибо. До свидания, — Вовка потянул меня к двери.

— Счастливо! — отозвалась женщина, даже не взглянув на нас.

Охранник вывел нас в общий зал, и мы покинули магазин. Я был доволен как слон и всё любовался приобретением. У меня было ощущение, что я всегда мечтал иметь именно это кольцо, хотя к украшениям до сегодняшнего дня был равнодушен. Особенно к кольцам. Мне всегда казалось, что это женские побрякушки. Мужчине же украшательства ни к чему, разве что какой-нибудь кулон.

— Драконы редко выбирают золотые вещицы, — вдруг сказал Вовка. — Это всё равно что ходить с постоянно кровоточащей раной. Но раз тебе оно приглянулось, я не стал возражать.

— Мне с ним спокойней, — пояснил я.

— Верю, — кивнул брат и тут же чертыхнулся: вместо «Нексии» с водительской стороны стояла малолитражка, прижавшись к джипу так, словно просила у него защиты.

— Твою ж мать! — Вовка плюнул себе под ноги. — Купят права и думают, что они одни на дороге!

Я промолчал, потому что у меня-то как раз права были купленные, а водить меня научил брат.

Боевое крещение

— Хочешь развлечься? — неожиданно спросил брат, когда мы вошли в наш номер.

— Даже не знаю. А что ты предлагаешь?

— Можем съездить в какой-нибудь клуб, оттянуться. Или в казино.

— У нас есть деньги на казино? — удивился я.

— Нам надо заработать денег на поездку, и казино неплохой для этого вариант.

— Значит, поехали в казино.

Приезд в столицу всколыхнул в моей душе всевозможные чувства от страха до восторга, но я был рад этой гамме, потому что давно уже не испытывал такого разнообразия. Я был за любой поход, который предложит брат.

В десятом часу вечера мы отправились в казино. Я думал, что Вовка наденет свой тёмно-синий костюм и будет изображать Джеймса Бонда, но он вырядился в джинсы и чёрную толстовку. Я же был в том, в чём ездил к Шу. Вовка пояснил, что провинциалы в обычной одежде не привлекут внимания, что было нам на руку.

Ночная Москва потрясла меня подсветкой зданий и обилием транспорта, несмотря на поздний час. В городе, где я учился в училище, фонари стояли только на нескольких центральных улицах, а остальные освещались окнами домов, витринами магазинов да редкими светильниками, установленными местными бизнесменами. Поэтому с наступлением темноты мало кто разгуливал по тем улицам — только молодежь, ищущая развлечений, да владельцы собак, выгуливающие своих питомцев.

В Москве всё было иначе. С наступлением вечера и даже ночи толпы людей и потоки машин не уменьшались.

— Москва никогда не спит, — пояснил брат. — Здесь даже книжные магазины и спортзалы работают круглосуточно.

Мы подъехали к сверкающему огнями казино «Алмаз». Охранник на входе строго поинтересовался, совершеннолетний ли я. У меня по привычке похолодела спина, потому что восемнадцати мне ещё не исполнилось, но в новых документах я был на год старше реального возраста.

Раздевшись в гардеробе и обменяв деньги на фишки, мы прошли в большой и накуренный зал без окон. Здесь было много народу, штук десять игровых столов, на стенах висели плазменные телевизоры, по которым транслировались спортивные матчи. Между игровыми столиками сновали официанты с подносами.

— Зря не надел костюм, — оглядев публику, резюмировал я. — Ты бы выглядел шикарно.

— В костюме неудобно драться.

— С кем?!

— Когда мы поднимем большую сумму за игровым столом, к нам подойдут специально обученные люди, чтобы решить этот вопрос, — Вовка непринуждённо осматривал столы. — Поэтому нам, чтобы выйти отсюда, придётся драться.

— А если мы не сможем…

— Сможем!

— А если мы не поднимем большую сумму?

— Мне везёт, ты забыл? — брат подмигнул и быстро направился к столу, где играли в покер. Я следовал за ним, но на полпути Вовка остановился, дал мне треть фишек и велел пойти в соседний зал:

— Не надо, чтобы нас видели вместе.

— А если я проиграю деньги?

— Делай с ними, что хочешь.

Я отправился бродить по казино. Оно имело ещё два зала кроме основного, в одном из них стояли игровые автоматы. Я кинул фишку в прорезь и дернул рычаг «однорукого бандита». Первые две игры я проиграл, а вот на третьей мне повезло, и в лоток для денег насыпалась небольшая горка монет. Я кое-как сгрёб их в кучу и отправился менять на жетоны. Проходя через основной зал, я бросил быстрый взгляд на Вовку. Перед ним на столике стояли две стопки фишек, каждая из которых была в три раза выше той, с которой он пришёл. Когда я возвращался обратно, брата за покерным столом уже не было. Я пошарил взглядом по залу и обнаружил Вовку за рулеткой. Мне тоже захотелось попытать счастья с красным и чёрным. Первую ставку я сделал небольшую и проиграл, как проиграл вторую и третью. На четвёртой я выиграл немногим больше той суммы, с которой пришёл. Играть только ради того, чтобы выйти в ноль, мне было неинтересно, и я уже хотел закончить игру, как вдруг со мной произошла одна странная вещь.

Рядом сидела женщина, увешанная золотом, как новогодняя ёлка — шарами. Однако не золото, не перстни, серьги и цепочка томили меня. Я ёрзал на месте, пропуская ставки, и чувствовал себя всё хуже и хуже, не понимая причину такого состояния. И в тот момент, когда я уже решил встать и уйти, женщина вдруг чертыхнулась и принялась стягивать перстень с голубым камнем. И едва мой взгляд коснулся этого камня, как изнутри меня обожгло холодным огнём, будто я целиком проглотил шарик мороженого. Я понял, что вызывало во мне эту неведомую доселе тревогу, и с интересом смотрел, как женщина избавляет руку от перстня. Это давалось ей непросто, потому что палец отёк, а я за это время успел разглядеть мучивший меня предмет.

Перстень был серебряный, хотя остальные украшения на женщине были из чистого золота. Сам камень был тёмно-голубым, прямоугольной формы. Я не знал, какие драгоценные камни имеют такой цвет. Я вообще очень плохо в этом разбирался, потому просто рассматривал огранку голубого минерала. Первая ассоциация, которую он у меня вызвал, была с футбольным стадионом. Серебряное гнездо не огибало его по периметру: инкрустированные бриллиантовой крошкой планки на пару миллиметров не доходили до угла, и этим напоминали трибуны. Боковые же грани камня уходили под углом вверх, напоминая конус с усечённой вершиной. Из-за этого свет причудливо играл внутри минерала, отбрасывая отражение под разными углами и в разных направлениях. И мне то казалось, что внутри перстня жидкость, в которой плещутся мелкие блестящие звёздочки, то вдруг я видел камень не выпуклым, а вогнутым, а ещё через несколько мгновений мне почудилось, что он меняет свой размер, расширяясь в оправе, хотя такое вряд ли было возможным.

Я неотрывно смотрел на этот перстень, и у меня в горле начинались спазмы. Женщина, видимо, тоже стала чувствовать нарастающий дискомфорт.

— Что случилось? — обратился к ней сидящий рядом мужчина.

— Не могу больше… Сильно давит.

— Надо тебе сходить к врачу. Отёки — это нехорошо.

— Знаю, — огрызнулась женщина, наконец, избавилась от перстня и протянула его спутнику. — Спрячь подальше.

Мужчина сунул украшение во внутренний карман пиджака. В этот момент во мне и проснулась жажда охоты — настолько сильное и необычное чувство, что я уже не мог ему сопротивляться. Я ощущал это кольцо — так, словно держал его в руках, только не пальцы передавали сигнал моему разуму. Иной орган осязания гладил шероховатую поверхность металла, усыпанного бриллиантами, и прохладную гладь минерала. От этих ощущений мне было трудно дышать, и я мысленно повторял:

— Иди ко мне… Иди ко мне…

Я не знал, как это произойдёт и произойдёт ли вообще, но я страстно желал заполучить этот перстень. Охотничий азарт лишал меня здравого смысла, и мне с трудом удавалось скрывать своё возбуждение.

Сам процесс выскальзывания перстня из кармана я не видел. Я только услышал звук его падения. Откинувшись на спинку кресла, как будто я решил переждать несколько туров, я опустил глаза и заметил кольцо на полу. Продолжая его звать, я смотрел, как оно катилось ко мне, преодолевая шероховатости коврового покрытия и огибая ножки стульев. Когда оно оказалось рядом, я поставил на него ногу и сделал последнюю ставку. Деньги я проиграл подчистую, поэтому мне оставалось только встать и уйти. Напоследок я уронил свой сотовый, нагнулся поднять его и заодно прибрал перстень.

Я медленно отходил от места преступления, осматриваясь со скучающим видом. Совершённое воровство будоражило меня, но при этом я не чувствовал стыда. Я ощущал, что чужая вещь сама пришла ко мне, как если бы нашёл на улице чью-то собаку, и она пошла за мной. Трогая в кармане перстень, я наблюдал за Вовкой, дела которого, судя по количеству фишек, шли в гору. Но мне было немного не по себе: вдруг мужчина обнаружит пропажу, начнётся обыск. Как тогда мне избавиться от кольца? Я направился к брату.

Очередной выигрыш принёс ему новую порцию фишек. Крупье придвинул их к Вовке специальной лопаточкой и окинул взглядом других игроков:

— Делайте ставки!

— Вов, поговорить надо, — шепнул я брату на ухо.

— Последний тур. Пан или пропал, — Вовка собрался передвинуть один столбик на игровое поле, но я схватил его за рукав:

— Срочно!

— Ладно, ты прав. Пора остановиться, — брат встал и обратился к крупье: — У вас есть пакет?

— Ставок больше нет, — объявил тот играющим и вынул откуда-то из-под стола прозрачную «маечку».

— Спасибо, — кивнул Вовка и протянул пакет мне: — Держи.

Я подождал, пока он сложит в него фишки, а потом мы направились к выходу.

— Надо сматываться срочно, — сквозь зубы сказал я.

— Я, по-твоему, что делаю? — Вовка вёл себя непринуждённо, хотя я видел, как он стреляет глазами по залу. — Сейчас обменяем фишки и свалим.

Но сделать этого нам не дали: с разных сторон наперерез к нам двинулись два парня в чёрных костюмах.

— Когда я скажу «енот», зажми уши, понял? — приказал Вовка и остановился, ожидая, когда парни приблизятся к нам.

— Добрый вечер, — заговорил один. — Вы не могли бы пройти с нами?

— С какой стати? Я что-то натворил? — наигранно удивился брат.

— Нет-нет, просто наш босс — ваш одноклассник, — второй парень взял Вовку под локоть. — Он приглашает вас выпить.

— Я не ходил в школу, — Вовка освободился от хватки, но тут же второй вышибала подхватил его под другую руку:

— Это займет пять минут.

— У вас не босс, а какой-то бешеный енот! — вспылил Вовка, и я тут же приложил ладони к ушам. Я не разобрал ни слова, но слышал, что брат произнёс что-то быстро и отрывисто, а потом громче добавил:

— Пошли вон! Оба!

Вышибалы несколько секунд непонимающе смотрели на него, а потом развернулись и отправились прочь.

— Быстро! — Вовка схватил меня за рукав и потянул к выходу. — Возьми вещи, заводи «Черик» и выруливай со стоянки.

Я бросился с бирками в гардероб, а брат свернул в кассу — обменивать фишки. По парковке я шёл быстро, но старался не выдавать своего волнения, чтобы не вызвать подозрения у тех, кто следил за мониторами видеокамер наружного наблюдения. Быстро сел за руль, включил зажигание, дал задний ход. В зеркало заднего вида я наблюдал, как Вовка вышел на крыльцо казино и направился ко мне, но через пару секунд вслед за ним выскочили два охранника. Вовка двумя ударами разделался с ними и побежал к машине, но на крыльцо выскочила вторая партия охраны и рванула за братом, на бегу выхватывая пистолеты. Я чувствовал, что мне пора вмешаться, но не знал, как это сделать: покидать водительское место нельзя, потому что придётся рвать когти, и надо, чтобы машина была на старте.

Тем временем Вовка поднял руки и что-то выкрикнул. Я видел, как двигались его губы и как замер вооружённый громила, словно сказанное поставило его в тупик. Брат точным ударом выбил у него пистолет и апперкотом отправил противника на землю. Выиграв ещё несколько секунд, он заскочил в джип и захлопнул дверцу. Я втопил педаль, но наперерез мне выскочил ещё один вышибала с пистолетом. Я ударил по тормозам и дал задний ход. В тыл «Черику» никто не решился заходить, потому что дорогу я видел плохо, а скорость была большая. Развернувшись на полном ходу и ударив чью-то машину, я переключил скорость и рванул чуть ли не под сто километров. Послышались выстрелы, но, слава богу, ни один не достиг цели.

— Если они поцарапали «Черик», я их удавлю ногами! — выплеснул эмоции Вовка, а потом потряс перед собой пакетом. — Пол-лимона, Женька! Теперь наши!

— Нас будут искать.

— Счастливых поисков!

— У меня тоже улов, — скромно признался я и вынул кольцо. — Вот.

— Ух ты! «Слеза дракона»! — неподдельно восхитился Вовка. — Поздравляю, Жень, оно тысяч сто стоит, не меньше.

— Серьёзно?

— Ну… может, восемьдесят. Перекупщики возьмут за шестьдесят.

— Понимаешь, оно само ко мне пришло. Как будто звало меня, а потом раз — и пришло!

— У тебя уже пограничное состояние. Надо быстрее ритуал проводить, — Вовка вздохнул. — Зря Шу медлит. Упустим время…

Богем

Оставив меня в номере, Вовка ушёл, как он выразился, заметать следы.

— Никому не открывай, из номера не выходи, — сказал он, перед тем как выйти. — Если кто-то сунется — стреляй. Мне проще разобраться с чужим трупом, чем с твоим.

Я понимал, чем продиктовано волнение брата: когда мы улепетывали из казино, мне казалось, что за нами погоня. Не такая, как в боевиках, когда приходится шнырять между машинами и выскакивать на тротуар, а тихая и неприметная, как слежка. Я пытался вычислить этот автомобиль, но слепящие фары и отражающиеся в кузовах огни делали все машины в Москве одинаковыми. И когда я парковался, то всматривался в темноту: не притаился ли где-нибудь шпион. Поэтому и выходить из номера у меня большого желания не было: разбираться со столичными вышибалами — это тебе не деревенскому парню наподдать.

После ухода Вовки я пытался уснуть, но не мог: волновался за брата. Он, конечно, сильный и ловкий и наверняка контролирует ситуацию, но после того, как он мне рассказал о предназначении драконов, я стал беспокоиться, что брату не хватит сил одолеть противника. Я зажёг свет и включил телевизор. Машинально переключая каналы, я думал о том, что произошло сегодня — и про визит к Шу, и про покупку кольца-знака, и про кражу перстня. Ещё в январе я не мог представить вокруг себя такую жизнь, и если бы кто-то сказал мне, что я буду ходить по казино и обкрадывать его посетителей, а потом вместе с братом спасаться бегством от охранников, — я бы от души посмеялся.

Остановившись на музыкальном канале, я разглядывал украденный перстень. Внутри него отражённый свет перекатывал тёмные волны, словно топаз дышал — мерно, как спящий человек. И чем больше я смотрел на камень, тем сильнее становилась моя тревога. Смутные страхи поднимались с глубин души, и эта неизвестность пугала ещё сильнее. Напряжение стало таким сильным, что, когда в коридоре кто-то громко рассмеялся, я вздрогнул, словно от выстрела. Я убрал кольцо во внутренний карман куртки и снова лёг. Мне удалось заснуть на полчаса, но я проснулся от страха. Мне не снилось ничего ужасного, даже тех учёных с пробирками и приборами я не видел, но я открыл глаза в совершенной панике. Она не ушла ни во время просмотра кино, ни после принятия душа. Впервые замкнутое пространство давило на меня, хотя раньше мне было уютно в тесных помещениях. В них я чувствовал себя защищённым. Сейчас же всё было с точностью до наоборот. Я открыл окно, но это не помогло. Звонить брату я не стал: мало ли в какой момент застанет его мой звонок. Я ходил из угла в угол, не в силах справиться с эмоциями. В конце концов, сунув за пояс джинсов пистолет, я надел свой старый свитер грубой вязки, чтобы он скрывал оружие, и спустился в бар.

Как учил меня брат, прежде чем сесть за стойку, я продумал как минимум два пути к отступлению. Бармен посмотрел на меня с неприкрытым подозрением, и я пожалел, что оставил в номере свой паспорт.

— Колу со льдом, — попросил я. Бармен кивнул и отправился к холодильнику за бутылкой.

По телевизору шёл матч между «Вашингтоном» и «Питтсбургом», и на какое-то время я увлёкся хоккеем, но потом тревога снова пробралась в мои мысли. Я заказал ещё кока-колы и пил её маленькими глотками, чтобы унять беспокойство.

— Болеешь за кого-то? — раздался над ухом женский голос, и я чуть не подпрыгнул — так напряжены были мои нервы.

— Нет, так… — я повернулся к своей собеседнице, но рассматривать её больше трёх секунд мне стало неловко. Я отметил только, что она блондинка с короткой стрижкой и на ней надета блестящая зелёная блузка с глубоким декольте.

— Ночной рейс? — не унималась блондинка.

— В смысле?

— Почему так поздно в баре? Улетаешь утром или прилетел недавно?

Я поймал удивлённый взгляд бармена, который явно недоумевал, что ночная бабочка нашла в посетителе, одетом так, словно он только что вернулся с копки картошки. Впрочем, этому парню я сразу не понравился.

— Нет, просто… бессонница, — её допрос меня сильно смущал, потому что я понимал, с какой целью она подсела ко мне. Собственно, чего я ожидал в пятом часу утра в баре отеля?

— Такой молодой — и уже бессонница? — она положила свою ладонь поверх моей. — Тебе надо расслабиться.

Это прикосновение сыграло роль катализатора, словно в нём слилось всё то тревожное и паническое, что мучило меня весь вечер. Стрелка на шкале моего беспокойства скакнула к критической цифре.

— Спасибо, но нет. У меня нет денег.

— Это будет стоить, как три бутылки кока-колы, — её пальцы поглаживали мои. — На три бутылки у тебя есть деньги?

Я взглядом послал бармену призыв о помощи, но тот, видимо, был в доле, потому что сделал вид, что не замечает происходящего.

— Я не выпью три бутылки, поэтому у меня денег только на две, — я поднялся, но девушка держала меня за руку, не желая отпускать клиента.

Я чувствовал себя препогано: угодил в сети путаны, которая, видимо, за ночь не подцепила ни одного клиента и теперь готова вытрясти деньги с любого. Провинциальный паренёк, попивающий в баре кока-колу, конечно, был лёгкой добычей. Я не знал, как мне выбираться из всего этого на глазах у редких посетителей бара. Я бросил на стойку деньги за кока-колу и выдернул руку из пальцев женщины. Она тут же сорвалась за мной. «Ладно, — думал я, — выйдем отсюда, я дойду до рецепции и попрошу их принять меры относительно навязчивой девушки». Но как только я поднялся по ступеням в холл, путана испарилась. Я не удивился, а скорее, обрадовался этому обстоятельству и с облегчением выдохнул: пусть цепляет пьяных иностранцев!

В это время в двери отеля вошёл Вовка. Был он какой-то напряжённый и мрачный, но я не придал этому значения. Я так обрадовался его появлению, что забыл: я ведь нарушил его приказ.

— Вов! — я чуть не бросился к нему в объятия. Всё-таки рядом с братом я чувствовал себя в безопасности.

— Ты меня тут всю ночь встречаешь? — слабо улыбнулся он.

— Нет, в окно тебя увидел, — я был рад, что он не накинулся на меня с выговором за покинутый номер.

— Я приметная фигура, — согласился Вовка, неожиданно обнял меня за плечи и повёл к лифту. — Устал я.

— Завтра спим до обеда? — осторожно поинтересовался я.

— Точно!

Это тоже не походило на Вовку. Даже проведя ночь за рулём, он всё равно утром выходил на пробежку. И обещал, что в Москве поблажек не будет. Видимо, заметание следов после похищения полумиллиона вымотали его окончательно. Это означало, что завтра ночью он пойдет на охоту и, возможно, возьмёт меня с собой. Охотиться в Москве! Это действо обещало много интересного. Будет что вспомнить на старости лет.

Мы вошли в лифт, но за нами успел заскочить портье.

— Какой вам? — он вежливо повернулся к Вовке.

Брат промолчал, и пришлось ответить мне. Портье вышел на пятнадцатом.

— Почему ты не сказал ему этаж? — спросил я, когда двери за служащим закрылись.

— Не хочу, чтобы каждая собака знала, где мы живём, — буркнул Вовка.

Эта излишняя подозрительность мне не понравилась. Любой работник отеля, если захочет, может получить доступ к информации о номере проживания гостя, поэтому скрытность ничего не даст. Я не стал делиться своей теорией с братом, но когда мы вышли из лифта, произошла ещё одна странность. Край ковровой дорожки на площадке возле лифта загнулся, наверное, кто-то из гостей так усердно тащил свой чемодан. Я запнулся об этот край и остановился, чтобы поправить его. Вовка тоже встал, ожидая, когда я закончу. Я намеренно долго расправлял ковёр и притаптывал его ногой, чтобы он больше не задирался. Вовка всё ещё стоял в нескольких шагах от меня. И тут я понял, что он не знает, куда идти. Моё сердце буквально взорвалось бешеным ритмом: мой брат не был моим братом, потому что уж слишком много странностей в последние пять минут произошло с его подачи. Я не знал, что случилось: вселилась ли в Вовку какая-нибудь тварь или он находится под действием каких-то препаратов, — но я не мог разработать план действий. В голове крутился только наказ брата относительно слежки. «Продолжай движение. В дом не заходи, в машину не садись — не показывай врагу место твоей дислокации», — говорил он. И я намеренно свернул в другое крыло, на ходу вынимая карточку-ключ. Вовка шёл за мной, что убедительно доказывало мою теорию. Я остановился у первой попавшейся двери и всунул карточку в прорезь. Красная лампочка продолжала гореть. Я повторил попытку.

— В чём дело? Почему не срабатывает? — нахмурился Вовка.

— Ну-у… наверное, потому, что это не наш номер, — улыбнулся я, быстро выхватил пистолет и наставил его на брата. — Кто ты, чёрт возьми?!

— Ты чего? — он отшатнулся. — Опусти пистолет!

— Назови меня по имени!

— Что?

— Скажи, как меня зовут!

Вовка выдохнул, повёл бровью и выдал:

— Евгений.

— Мимо! Два шага назад, тварь! — я снял пистолет с предохранителя. — Или ты говоришь, кто ты, или я снесу тебе голову.