Бесплатный фрагмент - Глубина неба

Всё, что необходимо для смерти

Но шрамы останутся

86-й год эпохи три́дия, 18-й год гражданской войны в Досма́не между Бре́сией и Ра́спадом

Нас тряхнуло от близкого взрыва и осыпало осколками: ударная волна вынесла стёкла в капитанской рубке.

— Лейтенант, вы как? — окликнула я Юманса, который был ближе всех к окнам и остался стоять, не отпуская штурвал, лишь попытался защитить лицо сгибом локтя.

— Порядок, ваше высокоблагородие! Глаза на месте!

Цеппелин ощутимо кренился на правый борт — нападавший дредноут уже подцепил нас «когтями» и тащил к себе.

— Что делают, черти! — ахнул лейтенант.

Я бы разделила его восхищение лихой и наглой атакой вражеского цеппелина, если бы атаковали не нас. И если бы атакующий не носил имя «Крысиное гнездо».

Вот мы и встретились, Винтерсблад! В тех обстоятельствах, в которых я меньше всего хотела с тобой встретиться…

Слева стремительно приближался ещё один цеппелин. Это плохо. Это очень плохо — от двух вражеских дредноутов нам не уйти. Если только… Я прильнула к подзорной трубе в попытке увидеть хотя бы несколько букв на его баллоне: в душу закралась надежда, что второй цеппелин шёл нам на помощь. Он открыл огонь, но «Звёздного пастуха» не задел, лишь сбил всех нас взрывной волной с ног.

— Они стреляют по нам, сэр! Открыть ответный огонь? — что есть мочи заорал второй пилот, оглушённый взрывом.

Я медлила, не отнимая трубу от глаз. Он не мог промахнуться с такого расстояния. Не мог, если действительно стрелял по нам.

— Это «Слепой кочевник», отставить огонь! — Мне, наконец, открылся его бортовой номер, и я с облегчением опустила подзорную трубу.

О, Джеймс, ты опять нас выручил!

«Кочевник» завершил манёвр, обогнул «Звёздного пастуха» и почти в упор отстрелялся по вражескому цеппелину. С «Крысиного гнезда» раздался сигнал отступления для воздушной пехоты. Цеппелин кричал, словно раненое животное, звал своих солдат обратно на борт. Пол под ногами принял горизонтальное положение — наш дирижабль избавился от вражеских «когтей» и выровнялся.

— Ваше высокоблагородие, прикажете открыть огонь? — Второй пилот включил внутреннюю связь и ждал лишь моего приказа.

Несмотря на хлещущий сквозь выбитые окна холодный воздух, дышалось тяжело, словно в прокуренной комнате, и я потеряла несколько секунд, прежде чем совладала с севшим голосом.

«Крысиное гнездо» в одиночку не устоит против нас со «Слепым кочевником». Каким бы гениальным ни был их капитан, молодой подполковник Медина. И каким бы непобедимым ни был их командир воздушной пехоты — полковник Винтерсблад. Сегодня им придёт конец. И это, возможно, сможет переломить ход войны.

Я стояла, вцепившись затянутой в белую перчатку ладонью в спинку кресла пилота. Стояла, смотрела сквозь выбитые окна на обстрел вражеского цеппелина, не в силах ни пошевелиться, ни отвести взгляд. Я ничего не могла изменить. И не отдать приказ не имела права. Грохот боя слился в тонкий звон, доносящийся до меня, словно сквозь толщу воды. Тело налилось свинцом, и лишь ледяной воздух обжигал лёгкие при каждом вдохе. Я с усилием опустила непослушные, будто заржавевшие веки, пытаясь сложить задушенный в глубине крик — в молитву? — и ответом на неё услышала радостный вопль Юманса:

— Да! Крысы бегут прочь!

«Крысиное гнездо» не принял бой. Получив несколько пробоин, он дал дёру. Мы не станем преследовать его — вражеская граница с её воздушными патрулями слишком близко. Я отмираю. Спина затекла. На спинке кресла пилота от моих пальцев остались глубокие вмятины.

— Платок, ваше высокоблагородие? — подал голос штурман, и я не сразу поняла, в чём дело.

Прикоснулась к скуле, на белой перчатке осталась кровь.

— Может, в медотсек? Порез глубокий.

— Нет, не нужно.

Отдав необходимые приказы, я поднялась из рубки в свой кабинет. Не успела разобраться с порезом, как в дверь постучали. На пороге стоял командир воздушной пехоты.

— Подполковник Грин, разрешите доложить, сэр!

— Разрешаю, докладывайте.

— В бою нами взят в плен вражеский офицер. — Он кивнул головой кому-то в коридоре, и двое солдат подтащили к порогу пленника с мешком на голове. — Я обыскал его, изъял оружие. Что прикажете с ним делать, сэр?

Солдаты держали под руки высокого широкоплечего мужчину со связанными запястьями. Не знаю, сколько я стояла и смотрела на его руки: в тот момент весь мир для меня уменьшился до размера наградного перстня на безымянном пальце пленника. Я уже видела этот перстень. И я знала, кому он принадлежит. Мне даже почудилось, что я услышала знакомый запах дорогих сигарет и крепкого алкоголя, уловила на своих губах этот вкус… Но от пленного пахло недавним боем: порохом, оружейной смазкой и холодным ветром на высоте шестнадцати тысяч футов… и дорогими сигаретами.

Не чувствуя под ногами пола, я нетвёрдо отступила в кабинет, освобождая проход. Кивнула солдатам на стул у письменного стола.

— Я допрошу его. Пусть конвой подождёт за дверью. Благодарю за службу.

Несколько секунд я стояла против пленника, не снимая с его головы мешок, будто мои надежды могли что-то изменить, подменить того, чьё лицо скрывала грязная рогожа. Но всё уже свершилось, и я точно знала, кто передо мной. И что с ним сделают агенты тайной полиции, когда я выполню свой долг, передав его им.

84-й год эпохи тридия, 16-й год гражданской войны в Досмане между Бресией и Распадом

— Заканчиваем и уходим! Штурман, как у нас дела?

— Всё отлично, капитан, как по маслу!

Капитан Грин удовлетворённо кивнула. Сквозь просвет в облаках над дирижаблем прорвался солнечный луч. Он скользнул по её коротким, гладко зачёсанным назад золотистым волосам, отразился в каждой из трёх звёзд на погоне, спустился по рукаву шинели до ладоней в белых перчатках, сжимавших штурвал, спрыгнул на приборную панель и замер на окошке с нервно подрагивающей стрелкой высотомера.

— Лейтенант, что с высотой? Стрелка гуляет, — обратилась она ко второму пилоту.

— Всё нормально, ваше благородие, мы недалеко от гряды Сву́ер, рядом с ней случаются аномалии.

Маленькую «Литу», дирижабль-разведчик класса А, ощутимо тряхнуло.

— Это тоже из-за Свуер? Отойдём чуть дальше, мне это не нравится. — Капитан Грин забрала вправо.

— Твою ж дивизию! — несвойственным для него фальцетом сказал лейтенант: сверху, из облачной массы на «Литу», словно зловещий призрак, выплыл вражеский дредноут. — Откуда он взялся, чёрт проклятый?!

— Уходим. Расстояние большое.

— Капитан, ещё один! Опускается на нашу высоту. Нам конец, капитан!

— Держитесь крепче! — Скади заложила головокружительный крен, разворачивая «Литу» в сторону Бресии, и дала максимальный ход: маленькая рыбёшка, заметавшаяся перед носом двух акул, выплывших на неё из глубины неба. — Если бы они хотели нас уничтожить — не стали бы спускаться. Им нужны пленные, они попробуют взять нас живыми. Есть шанс уйти.

Один из цеппелинов пошёл наперерез, перекрывая им путь отступления, второй продолжил движение прямо на «Литу».

— Мы не успеем, капитан, он отрежет нас раньше!

Скади на мгновение задумалась, а потом вновь резко вывернула штурвал, направляя дирижабль в воздушное пространство нейтральной зоны — Трао́лии. Там напасть на них не рискнут — власти Траолии запрещают любые конфликты на своей территории и имеют весомое влияние на обе стороны, подкреплённое существенным компроматом.

— Ваше благородие, Свуер слишком близко, надо бы обойти!

Но обойти не получилось: цеппелин, что отрезал путь отступления, угадал манёвр «Литы» и пошёл на перехват, загоняя её всё ближе к туманному пространству над грядой Свуер.

— Штурман, если мы попробуем проскочить гряду на полной скорости, каковы шансы, что у нас ничего не откажет и мы не рухнем? — крикнула Скади, не отрывая глаз от преследователей.

— Не знаю, капитан, это аномальная зона, непредсказуемая. Там многие упали, но кто-то ведь и пролетал, кто особо не мешкал. У нас нет выбора, они всё равно нас зажмут.

— Рискнём?

— Рискнём, капитан!

— Тогда держитесь. Мешкать не будем.

«Лита» с разгона влетела в плотный слой сизого тумана, словно в перьевую подушку. Всё вокруг моментально стихло; стрелки на приборной панели упали на нулевую отметку как по команде.

— Что за чертовщина? — Второй пилот безуспешно пытался привести в чувства отключившиеся приборы. — Мы летим? Падаем? Висим? Ни бельмеса ж не видно вокру… Вот дерьмо, и этот здесь!

Плотный туман перед «Литой» сгустился, обретая форму движущегося на них дредноута.

— Открыть огонь, капитан?

Не успела Скади отдать приказ, как вражеский цеппелин быстро и бесшумно рухнул вниз, будто в его баллоне разом закончился весь тридий. В гондоле управления «Литы» повисло молчание.

— Ну хоть теперь понятно, что мы не падаем. Пока, — заметил штурман.

— Но и не движемся, — ответила Грин, — а где-то здесь ещё второй дредноут, который, возможно, тоже сунулся за нами. Что там компас?

— Ничего, сэр, стрелку как приклеили. И часы остановились.

Скади вытащила из кармана золотые наградные часы — отцовские, с благодарственной гравировкой от имени самого императора, безотказно работавшие двадцать семь лет — всю её жизнь, поглядела на замершую секундную стрелку.

— Остался на борту хоть один работающий прибор? Связь?

— Связи нет, сэр! Все стрелки на нуле, сэр, даже высота и уровень тридия, чего быть никак не может, сэр! — отрапортовал второй пилот.

***

Туман, больше похожий на клочья чёрного дыма, сгущался. Вокруг маленькой «Литы» не было ни неба, ни земли, ни времени — ничего, кроме плотных клубов темноты. Внутри дирижабля двое — капитан и штурман, — перебрав все возможные варианты спасения, почти отчаялись. Надежда оставалась лишь на чудо. Второй пилот некоторое время назад (по ощущениям прошло часов десять, но точно сказать не мог никто) покинул борт на их единственном планере, канув в тёмную пустоту. Удалось ли ему выбраться — неизвестно. Но маловероятно. Дирижабль-разведчик вместе с оставшимися на его борту военными стискивала душная тишина.

— Мне кажется, сэр, будто у нас заканчивается воздух, — прохрипел штурман, ослабляя воротник, — но ведь этого не может быть — воздух вокруг нас, иначе что же это тогда такое? Так жарко! Невозможно жарко, капитан, позвольте снять китель?

Скади кивнула и завозилась, попыталась освободиться от своих перчаток, прилипших к вспотевшим ладоням. Штурман стянул с себя китель, расстегнул ворот рубахи и вытер взмокший лоб.

— А, может, мы упали ещё вчера, сэр, и это лимб? Потому и воздуха тут нет. И жара такая — от ада тянет. Вы верите в ад, сэр? Я вот не верил, а вдруг он совсем рядом? Что, если прямо под нами? — Он вновь утёр пот со лба и как-то странно захихикал, мелкими кашляющими смешками, словно был пьян. — Болтаться нам теперь в этой тьме, как…

— Селби! — одёрнула его Скади, не дожидаясь явно неприличного конца фразы.

— Млчу, млчу, — прочмокал штурман, прижимая к губам палец, и жест этот вышел тоже пьяным. — Позвольте, я помогу вам, капитан, высов… высбож… выс-во-бо-жу из этих перчаткок… А, может, и ещё чего снять?

Скади отклонилась от потянувшейся к ней руки и непонимающе уставилась на Селби: всегда серьёзный, немногословный парень, искренне её уважавший, сейчас вёл себя по меньшей мере странно.

— Что с вами, Селби? Отдохните, вы не в порядке.

— О-о-о! Вы бесп-ктес-сь за меня, кап-тан? Это так мило-о-о! — Он послал ей воздушный поцелуй.

— Селби! — уже серьёзно нахмурилась Скади.

— Есть отдохнуть, капитан! — Штурман нетвёрдой походкой вышел из гондолы управления.

Скади потёрла глаза, пытаясь прогнать мутную пелену и утихомирить головокружение, сделала глоток воды — её осталось совсем мало. Но если в воздухе присутствует какой-то яд — иначе как объяснить помешательсво Селби? — вода может и не понадобиться, они все умрут раньше, чем она закончится. Скади помассировала пульсирующие виски. Даже если воздух отравлен, нельзя просто сидеть и ждать конца. Должен же быть какой-то выход! И она в который раз вскрыла приборную панель, пытаясь реанимировать хоть что-то из механики.

Всё было тщетно. Голова раскалывалась, мысли в ней ворочались всё заторможенней, дышать становилось всё труднее, пустой желудок отзывался тошнотой, рубашка противно липла ко взмокшей спине. Скади в раздумьях откинулась на спинку кресла пилота и на какое-то время провалилась в тревожный сон. Её разбудил звон бьющегося стекла. Она вскочила на ноги и ухватила за ремень лезущего из окна штурмана раньше, чем успела сообразить, что происходит.

— Селби! Отставить! Вы разобьётесь! Селби!!!

Грин изо всех сил тянула его назад, в кабину управления, сапоги скользили по полу, но пальцы крепко вцепились в штурманский ремень. Селби сопротивлялся, хватаясь за оконный проём, осколки стекла резали его ладони, и кровь текла ручьями, но он словно не замечал этого.

— Селби, очнитесь! — в отчаянии крикнула Скади, рванув его назад из оставшихся сил и — получилось! Получилось втянуть его обратно, они вдвоём рухнули на пол, но Селби сразу же вскочил на ноги и повернулся к капитану. С его лица на Скади уставилась чернота, будто глаза Селби поглотили всю бездонную тьму, окружавшую «Литу», и теперь эта тьма жила не только снаружи, но и в штурмане.

— Ты не в порядке, Селби, — дрогнувшим голосом сказала Скади, поднимаясь на ноги. — Воздух, возможно, отравлен и…

— Вы не понимаете, сэр! — горячим шёпотом перебил её штурман. — Не понимаете — они зовут меня! — и мощным ударом в челюсть вновь сбил Скади с ног.

Падая, она ударилась головой и уже не увидела, как Селби торжественно шагнул в окно.

***

— Жива? — спросил совсем юный обеспокоенный голос.

— Жива. Дай сюда флягу, сержант. — В голосе зазвенело раздражение: его обладатель явно не привык, чтобы ему перечили.

В лицо Скади плеснули виски, и его терпкий запах мгновенно выдрал её из полузабытья. Рядом с ней присел мужчина без кителя, в расстёгнутой до середины груди рубашке. Отросшие волосы падали на его серые глаза, на тонких губах играла самоуверенная, но не лишённая обаяния полуулыбка. Скади его, конечно же, узнала сразу: с фотографий в газетах этот ублюдок улыбался точно так же. Имел право, ведь в газетах он появлялся часто и неизменно в сопровождении плохих для бресийской армии новостей. Винтерсблад, герой Распада, непобедимый командир воздушной пехоты! Скади выхватила из кобуры револьвер и приставила его к шее Винтерсблада, но тот лишь ухмыльнулся.

— Конечно, давай перестреляем друг друга, Скади Грин, это определённо поможет нам в сложившейся ситуации! Может быть, за мою голову император пожалует тебе орден. Жаль, что посмертно. Знаешь, ведь и меня за голову лучшего бресийского разведчика господин председатель вниманием бы не обошёл, но ты пока жива, как видишь. Пока жив и я, предлагаю заключить временное перемирие и разобраться с дерьмом, в котором мы завязли, а уж если выберемся, будем решать, кто кого убивает первым, идёт? — Винтерсблад протянул ей руку, не обращая внимания на упирающийся в его сонную артерию револьвер.

Скади медлила.

— Да брось эти танцы с фланцами, у тебя ещё будет время меня пристрелить. Сейчас всё равно ничего не выйдет. — Он разжал вторую ладонь, и на живот Грин высыпались патроны из её же оружия. — Ну? — он всё ещё протягивал руку, и Скади ничего не оставалось, как пожать её, принимая временное перемирие.

— Как я здесь оказалась? — Грин огляделась: они находились в грузовом ангаре, её маленькая «Лита» была взята на борт дредноута.

— Твоя разведболонка скреблась и скулила под люком нашего грузового отсека, разве мы могли не впустить её?

— Ваши приборы работают?

— Нет, — равнодушно ответил Винтерсблад, — как и твои. Мы дрейфуем. Ты была одна на борту. Где твои люди? — Он подошёл к «Лите», окинул взглядом выбитое стекло. — Разбито изнутри… Их работа?

Скади несколько секунд молчала, соображая, как лучше охарактеризовать то, что произошло на борту её дирижабля, но, встретившись глазами с Винтерсбладом, вдруг поняла: он и так всё знает.

— Штурмана, — наконец ответила она. — Второго пилота я отправила на планере. Не знаю, смог ли он выбраться…

— Он сказал что-нибудь перед тем, как прыгнуть? Штурман? — В голосе Винтерсблада послышались нервные нотки, глаза настороженно заблестели. — Ты пыталась его удержать, и он тебя вырубил?

— Откуда знаешь?

Он долго молчал, пристально глядя на Скади, будто оценивая, стоит ей сообщать то, что он хотел сказать, или нет.

— Наш капитан, полковник Фрипп, сделал то же самое, — бросил Винтерсблад и направился к выходу из грузового отсека.

Скади и сержант последовали за ним.

— В тот момент с ним был только я. И я не смог с ним справиться, — Он обернулся к Грин и, мрачно усмехнувшись, указал на висок: под волосами виднелась наскоро залатанная рана. — Бормотал что-то бессвязное, словно был в дребезги пьян. И силён, как пятеро солдат. А глаза — безумные, чёрные — сплошной зрачок.

Скади невольно поёжилась: два столь похожих случая не могли быть простым совпадением. Значит, действительно какой-то яд в воздухе? Открыв дверь в коридор, что вёл на палубы и в помещения команды, Винтерсблад остановился.

— А самое во всём этом неприятное то, — невозмутимо продолжил он, — что некоторые уверены: капитана за борт выбросил я.

Из-за его плеча Скади увидела толпившихся в узком коридоре солдат, которые смотрели на них поверх вскинутых в боевой готовности карабинов.

— Видимо, после обеда у нас по расписанию бунт, — флегматично заметил Винтерсблад. — Медина, и ты с ними? Вот уж не ожидал, что в твоём тихом омуте найдутся столь решительные черти!

Второй пилот Кирк Медина, совсем ещё молоденький, стоял в гуще вооружённых солдат. Не будь он таким смуглым, Скади заметила бы обжигающий румянец, заливший его гладко выбритые щёки. Он один из немногих не держал Винтерсблада на прицеле, и даже не достал револьвера из кобуры. Медина едва заметно переступил с ноги на ногу, из последних сил стараясь не опустить взгляд, и его смущение не укрылось от Винтерсблада.

— Или ты ещё не выбрал сторону? М-м, Кирк? Ты же не совсем идиот, чтобы идти против меня?

— Майор Медина возьмёт на себя командование цеппелином, — вмешался один из впередистоящих солдат, — мы больше не доверяем тебе, подполковник! Сначала ты убеждаешь нас, что капитан покончил с собой, потом берёшь на борт бресийского разведчика. Сдай оружие, командир! Давай-ка по-хорошему и без лишней крови.

Винтерсблад криво усмехнулся.

— Говорите, Медина теперь командует? Так пусть он и прикажет. Что мне твой старческий бубнёж, Хайнд.

Винтерсблад воздушной пехоты неспешно двинулся сквозь толпу к майору. Солдаты напряглись, ружья повернулись за ним, словно флюгеры, не упуская русоволосой головы с прицела. К виску Скади прижалось дуло чьего-то револьвера. Винтерсблад остановился так близко к Медине, что соприкоснулись мыски их сапог.

— Ну что, майор, рискнёшь взять всё это дерьмо на себя?

Медина долго молчал, глядя из-под длинных ресниц куда-то мимо Винтерсблада. Его лоб покрыла испарина, руки в белых перчатках едва заметно подрагивали. Наконец он протянул ладонь и произнёс, по-прежнему глядя сквозь собеседника:

— Подполковник Винтерсблад, вы обвиняетесь в измене Распаду и убийстве полковника Фриппа, прошу вас сдать оружие!

Винтерсблад устало усмехнулся.

— Да вы все сдохнете здесь, под командованием этого нежного мальчика с оленьими глазами! — Он окинул взглядом вооружённую толпу.

Никто не шелохнулся: пальцы замерли на спусковых крючках, глаза не отрывались от командира пехоты, плечи и челюсти напряглись, словно люди не ждали от спокойного на вид подполковника ничего хорошего. Собравшиеся явно его боялись: его реакции и возможных действий. Но он лишь достал свой револьвер и положил его на протянутую ладонь в белой перчатке, а потом сомкнул пальцы в замок за головой.

— И ты, дамочка! — Хайнд легонько подпихнул Скади дулом. — Разберёмся с тобой, когда выберемся из этой срани.

— Не выберетесь.

— Заткнись, Винтерсблад! — огрызнулся Хайнд, подталкивая разоружённую Скади в его сторону. — Шевелитесь!

— Посмотри на их зрачки, Кирк! — едва слышно произнёс Винтерсблад, обходя второго пилота. — Не реагируют на свет, как и у Фриппа.

Скади была уже достаточно близко, чтобы тоже это услышать, и поняла, почему Винтерсблад так пристально смотрел ей в глаза во время разговора.

Их заперли в двух соседних камерах, служивших для перевозки пленных. По сути, это были обычные клетки, накрепко приваренные к стене.

— Почему они думают, что капитана убил ты?

— Мы не ладили.

Подполковник сидел на полу спиной к Скади, привалившись к разделявшей их клетки решётке, и даже не удосужился обернуться.

— Я смотрю, с остальной командой ты тоже не очень ладил, раз никто из них не принял твою сторону.

— Они глупцы. И все погибнут, как Фрипп. — Винтерсблад глотнул из фляги. — Хочешь? — предложил он Скади, но та проигнорировала.

— С чего такая уверенность?

— Их зрачки. Неестественно расширены и не реагируют на свет. Языки заплетаются, как у пьяных. Я догадывался, что произойдёт нечто подобное.

— Перед тем, как спрыгнуть, мой штурман тоже вёл себя очень странно. Думаешь, это какой-то газ? Под нами могут быть действующие вулканы.

— Не знаю, — Винтерсблад сделал ещё глоток виски, — может быть. Газ, ультра- или инфразвук. Что угодно.

— И ты даже не попытаешься спасти свою команду?

Он лишь криво усмехнулся.

— Надеюсь, у Медины хватит ума выпустить нас, когда остальные начнут прыгать. — Винтерсблад поднялся на ноги. — Он, конечно, нежный мальчик, но не такой дурак, как остальные. Его, пожалуй, жаль будет потерять. Что? — Он повернулся к Скади.

— А остальных — нет?

— Они сами сделали выбор.

— Но они твоя команда!

— И что? Это у вас там честь, братство, благородство и «Слава императору!» Жизнь за страну и его императорское величество. Романтика! Но ты не найдёшь ни одного солдата в ОНАР, кто бы воевал за Распад, председателя государственного совета или Совет. Тут каждый сам за себя. И за то, что им пообещал Совет или сам председатель. — Винтерсблад усмехнулся, цинично и горько. — Если в ком и осталось что-то светлое, так это в Медине, он тоже «в белых перчатках», как и ты. Да и то потому, что он не помнит Досману без войны. Для него существует только Распад, Бресия и Траолия между ними, его угораздило вырасти в первом, и он не выбирал свою сторону.

— А ты?

Он пронзительно глянул на Скади сквозь решётку.

— Как видишь.

— Вижу, что тебя боятся и ненавидят собственные солдаты. Но не думаю, что это было твоей целью, — холодно произнесла Скади, не отводя взгляда от сверлящих её серых глаз.

— Офицера успешнее и известнее меня, — совершенно спокойно начал Винтерсблад, но Грин кожей ощутила, как воздух между ними вибрирует от его гнева, — не найдёшь не только в Распаде, но и во всей Досмане. На моём счету множество побед и ни одного проигранного сражения. Я могу позволить себе практически всё, что пожелаю, потому что сам председатель совета считает меня незаменимым бойцом своей армии. Всего этого я добился сам, с нуля, начав с добровольной службы в рабочих бригадах. И никого не интересовало, кем был мой отец! В то время как у вас всё определяет титул, происхождение и нужные связи. Одного взгляда на твой породистый профиль и орлиный нос достаточно, чтобы понять, какое место в обществе тебе уготовано. И если нелюбовь кучки идиотов — цена за шанс выбраться из выгребной ямы его императорского величества, что ж! Цена невысока.

— Раз уж у тебя есть всё необходимое для счастья, — строгая линия губ Скади презрительно изогнулась, — можешь пожелать не сдохнуть от голода и жажды, запертым в грязной клетке на своём же цеппелине!

На миг Грин показалось, что фляга, которую сжимал в руке Винтерсблад, полетит ей в голову. Но он не потерял самообладания. Лишь желваки заходили под двухдневной щетиной. А потом он вновь пригубил виски и как ни в чём не бывало улыбнулся своей самоуверенной, не лишённой обаяния улыбкой.

— На первый взгляд, мы слишком разные, Скади Грин. И я бы мог сказать, что тебе никогда меня не понять. Но ведь и ты тоже — лучшая. Пусть не во всей Досмане, но в бресийской разведке — точно. О тебе пишут в газетах. И я ни за что не поверю, что ты никогда к этому не стремилась. И ничем ради этого не жертвовала. Так что пропасть между нами не столь глубока, как тебе кажется. Но мне хотя бы хватает смелости быть честным с собой и не прятаться за фальшивые лозунги.

Несколько часов они провели в молчании. Скади сидела на краешке истёртого кожаного топчана, прислонившись плечом к решётке, скрестив на груди руки. Время от времени она задрёмывала, роняя отяжелевшую голову на грудь, но, вздрогнув, просыпалась. Винтерсблад неподвижно сидел прямо на полу, привалившись спиной к разделяющей их клетки решётке. Сложно было понять, спит он или бодрствует.

Стояла невыносимая духота. Мучительно хотелось пить. Им принесли по железной кружке, наполненных водой меньше половины, и свою Скади уже давно выпила. Винтерсблад сделал лишь глоток, и теперь его кружка, ещё с водой, стояла на полу рядом с решёткой, гипнотизируя Скади. Из-за этой жестянки, из-за того, что она не была пуста (и Скади это знала) пить хотелось ещё сильнее. Грин развернулась так, чтобы чёртова посудина скрылась с её глаз, но жажда никуда не исчезла.

Раздался характерный звук — кружку подняли, а потом вновь поставили на пол. «Наконец-то!» — подумала Скади и обернулась, чтобы убедиться, что Винтерсблад допил свою воду. Он сидел в прежней позе, но посудина перекочевала через решётку и теперь стояла на её половине, и Скади могла поклясться, что уловила запах потревоженной воды — прохладный и свежий.

— Пей, если хочешь, — небрежно бросил Винтерсблад, не оборачиваясь.

Скади не ответила. Ещё немного поборовшись с жестокой жаждой, наконец сдалась и сделала пару мелких глотков. Кружку с остатками воды вернула на сторону Винтерсблада, но он не шелохнулся.

— Что обо мне пишут? — спросил, заставив её замереть в полушаге от решётки.

— Что?

— В ваших газетах. Что обо мне пишут?

Он по-прежнему сидел к скади спиной, и ей приходилось отвечать его затылку — отвернуться от собеседника подобным же образом не позволяло воспитание.

— Как воздушная пехота ОНАР под твоим командованием разбивает наши войска, — неохотно ответила она.

— Обо мне. Не о воздушной пехоте, войсках или боях. Обо мне ваши газеты пишут?

Скади возмущённо вскинула брови. Это уже слишком! Что ж, ответит, как есть — сам напросился.

— Пишут. О том, что ты бесстрашный, хитрый и беспринципный. Отчаянно рисковый, чрезмерно везучий. Что тебе чуждо сострадание как к противнику, так и к своим солдатам. А ещё пишут, что у тебя проблемы с дисциплиной, полное отсутствие субординации. Пишут, что ты заносчивый и самовлюблённый говнюк, если честно. Но непобедимый. Пока.

Винтерсблад устало усмехнулся, наконец-то соизволив повернуться к ней лицом.

— Как я вижу, наши репортёры недалеки от истины? — с лёгким раздражением в голосе спросила Скади.

— Нет. Всё гораздо хуже, Скади Грин.

Винтерсблад поднялся на ноги, вплотную подошёл к разделявшей их решётке, оставив расстояние между собой и Скади меньше шага. От его пристального, внимательного взгляда ей стало не по себе, и он это заметил.

— О тебе тоже пишут. Да так хорошо, что тошно становится. И, видимо, не так уж и неправы — на своём игрушечном дирижаблике ты умудрилась загубить два наших дредноута.

— Думаю, вы справились с этим без меня, — пренебрежительно усмехнулась Скади.

— Боюсь, что ни твоё командование, ни император с этим не согласятся, — тихо сказал он, — особенно, если никто из нас не выживет. — Уголок его губ дрогнул в едва заметной полуулыбке, и Винтерсблад вновь развернулся спиной к Скади, усевшись в прежнюю позу.

Сложно сказать, сколько прошло времени, прежде чем звук открывающейся решётки выдернул Скади из полудрёмы. Перед открытой клеткой Винтерсблада стоял прямой, как струна, Медина. С бесстрастным лицом и взмокшим лбом он отдал честь, протянул на раскрытой ладони револьвер и отрапортовал:

— Подполковник Винтерсблад, с вас сняты все обвинения. Прошу принять на себя командование цеппелином!

Подполковник долго молчал, склонив голову на бок, глядя на Медину из-под отросшей чёлки холодным, непроницаемым взглядом.

— Сколько? — наконец спросил он.

— Мы недосчитались семерых, сэр. Их нигде нет. Всё обыскали.

Винтерсблад кивнул и забрал свой пистолет.

— Освободите капитана Грин, майор, у нас с ней временное перемирие. И постройте всех на главной палубе.

Положение вещей ужасало: большинство команды было не в себе. Почти у всех, кто ещё сохранил трезвость рассудка, зрачки не реагировали на свет. Из пятисот человек на цеппелине симптомы непонятного недуга не проявились лишь у пары десятков. Винтерсблад велел запереть тех, что были совсем плохи. Они отказывались идти, оседали на пол, глупо хихикали и отталкивали руки товарищей, пытавшихся поднять их обмякшие тела. Некоторых приходилось тащить волоком. Один из таких, обвисший на сопровождавших его солдатах, резко вскинул голову и встал на ноги, выпрямился как по стойке смирно, а потом одним движением освободился из рук товарищей.

— Держите его! — крикнул заметивший это Винтерсблад, но было поздно.

Солдат с какой-то нечеловеческой силой расшвырял всех вокруг себя и метнулся к окнам. Несколько человек бросились ему наперерез, но разлетелись в стороны, словно пустые консервные банки, стоило им только попытаться перехватить его. Винтерсблад сбил безумца с ног у самых окон, налетев на него всем своим весом. Наотмашь ударил прикладом в висок, но это не причинило сумасшедшему никакого вреда. Попытался прижать его к полу, но тот лишь отмахнулся, сбросив с себя подполковника, будто тот был не высоким плечистым мужчиной, а субтильным подростком. Ещё трое солдат подоспели на подмогу, навалившись на взбесившегося товарища, но и они не смогли удержать его.

— Пустите! — заорал он, выскальзывая из кителя, в который мёртвой хваткой вцепился один из упавших солдат. — Они зовут меня! — и, выбив стёкла, рыбкой прыгнул в окно.

— Вот дерьмо! — Винтерсблад поднялся с пола. — Свяжите остальных прежде, чем запереть. Иначе они вынесут двери. Гастмана и Брэбиша заприте в клетки и привяжите к прутьям. Эти и со связанными руками стены пробьют. — Тыльной стороной ладони он вытер кровь на разбитой губе. — И все сдайте оружие. Даже те, кто пока в порядке. Запрём его в свободной каюте.

Кто-то попытался возмутиться, но подполковник не дал ему договорить, повысив голос почти до крика:

— А если кому-то удастся вырваться из кают, не препятствуйте ему! Это приказ. Нас и так слишком мало. Выполняйте!

Здоровые солдаты принялись растаскивать пока ещё не буйных товарищей по каютам, Винтерсблад подошёл к Скади и жестом подозвал Медину.

— Майор, ты смотрел дирижабль капитана Грин?

— Да, сэр! Мельком, сэр. Я не смог его запустить. Причина неисправности мне неизвестна.

— А наш?

— Я попытаюсь ещё, сэр. Но боюсь, это будет бесполезно.

— Попытайся, майор. И посмотри попристальней, что там с «Литой». Может быть, удастся запустить хотя бы её.

— Но, сэр, даже если получится, «Лита» не возьмёт на борт больше четырёх-пяти человек…

— Выполняй, майор. И возьми с собой капитана Грин, она может оказаться полезной.

Медина отдал честь и удалился.

— Может быть, нас тут скоро останется как раз не больше четырёх-пяти… — пробормотал Винтерсблад себе под нос.

***

Безумие одновременно накрыло почти всю команду, превратив дредноут в подобие живодёрни: из каждой каюты доносились чудовищные крики, почти звериные завывания, жуткий грохот и треск ломаемой скудной мебели. Семнадцать человек команды патрулировали коридоры. Несколько дверей не выдержали под натиском озверевших солдат, которые целеустремлённо следовали за лишь им слышным зовом. И звал он их неизменно за борт.

— Господин подполковник, сэр! — Лицо лейтенанта было бледным в прозелень, словно он страдал от морской болезни, руки дрожали. — Там Гастман и Брэбиш…

— Сбежали? Штепсель в дроссель, эти геркулесы, что, вывернули железные прутья, к которым были привязаны?!

— Никак нет, сэр! Они… — лейтенант заметно скис, не в силах подобрать подходящее слово, — вам лучше самому посмотреть, сэр, — закончил он, трагично изломив брови.

Винтерсблад бросил на него быстрый, но внимательный взгляд. Ни внешний вид лейтенанта, ни тем более исходивший от него тонкий запах рвоты не предвещали ничего хорошего: произошло что-то такое, от чего бывалого офицера вывернуло наизнанку. Подполковник размашистым шагом пошёл к клеткам в малый грузовой отсек. То, что он увидел за прутьями, заставило бы неприятно колыхнуться и его желудок, будь он помоложе.

— Кто это сделал? — тихо спросил Винтерсблад у лейтенанта, старавшегося не смотреть в сторону Гастмана и Брэбиша. Точнее, того, что от них осталось.

Разбитые в кровавое месиво лица и головы. Переломанные, вывернутые из суставов связанные руки. У одного из них, за щиколотку прикованного цепью к решётке, была почти оторвана ступня, а у второго — которого приковали поперёк груди — раздавлены рёбра.

— Кто, чёрт возьми, это сделал?! — гаркнул подполковник, и лейтенант вздрогнул всем телом.

— Они сами, сэр… Они пытались освободиться…

Винтерсблад отвёл взгляд от изуродованных тел.

— Остальные?

— Я не знаю, сэр. Многие затихли у себя в каютах. Мы думали, они успокоились. Пока… пока я не нашёл Гастмана и Брэбиша.

Винтерсблад быстро прошёлся по каютам, отпирая замки, распахивая двери, за которыми стояла подозрительная тишина. В горячем и неподвижном воздухе висела тёплая солоноватая вонь. Отчаяние было почти так же близко, как и безумие: плескалось у самого горла.

— Отпустите тех, кто ещё жив. Никого больше не запирайте. И не связывайте.

За его плечом появилась Грин. Краем глаза выхватила картину в одной из кают и прижала к губам ладонь в белой перчатке, подавляя рвотный позыв.

— Но они же будут прыгать! — удивился лейтенант.

— А так, думаешь, лучше? — Винтерсблад кивнул в открытую каюту. — Пусть прыгают. Меньше боли.

— Думаете, они чувствуют боль? Разве можно сделать с собой такое, если чувствуешь боль?

«Скоро узнаем», — подумал Винтерсблад, но вслух ничего не сказал.

***

Невозможно было определить, сколько прошло времени. Не меньше недели — это точно. Запасы питьевой воды на дредноуте почти иссякли.

Винтерсблад ввалился в гондолу управления. Всё это время он практически не спал и не ел. Скади иногда казалось, что подполковник выживает исключительно за счёт виски и сигарет. Его осунувшиеся щёки совсем заросли щетиной, под глазами чернели следы бессонницы, рубашка была застёгнута всего на пару пуговиц, и те попали не в свои петли.

— Ещё четверо. На цеппелине остались только мы, — глухо уронил он.

Медина оторвался от разобранной панели управления, поднял глаза на подполковника. Сидевшая рядом Скади никак не отреагировала. Она была настолько измотана, что даже обычные слова давались ей с трудом: язык отяжелел и не слушался, в ушах звенело, а в голову словно набили отсыревшей ваты.

— Господин подполковник, сэр! — голос Кирка дрогнул. — Я нашёл причину неисправности в «Лите»…

Помутневшие глаза Винтерсблада лихорадочно заблестели.

— …и я могу устранить её.

— Тогда чего ты сидишь?

— Одна деталь требует замены. Я мог бы взять её отсюда, — Медина показал на приборную панель дредноута, — но тогда нам пришлось бы оставить наш цеппелин…

— К чертям цеппелин, майор! Постой… пришлось бы оставить? Так ты… Как давно ты понял, что можешь запустить «Литу»? — тихий голос Винтерсблада задрожал от сдерживаемого гнева.

— …и бросить здесь всех, кто не поместился бы в дирижабль капитана Грин, — Медина закончил свою фразу едва слышно, но твёрдо. Он стоял прямой и несгибаемый, упрямо вскинув подбородок.

«И этот сучёныш молчал, пока здоровых было больше, чем мест на разведчике! Надеялся справиться с дредноутом, когда мы могли бы давно уже выбраться из этого дерьма!»

Винтерсблад стиснул кулак, словно хотел врезать майору в гладко выбритую челюсть, но вдруг его взгляд неуловимо изменился, словно гнев в один момент покинул его, оставив лишь безнадёгу. Он смотрел в черноту неестественно расширенных зрачков Медины и понимал: они уже не успеют.

— Делай быстрей, что ты там придумал, майор. — сипло сказал он.

— Есть, господин подполковник! — Медина с облегчением ринулся к грузовому отсеку, но окрик Винтерсблада остановил его. — Да, господин подполковник?

— Вытащите нас отсюда, майор… Вы молодец.

Кирк улыбнулся и отдал честь.

— Ну что за м-лый мльчк! — хмельно промямлила Скади, развалившаяся в кресле пилота.

Винтерсблад медленно повернулся к ней, уже зная, что увидит. Собирая остатки воли, чтобы не опустить рук, даже заглянув в зрачки Грин, полностью закрывшие аквамариновую радужку. Неразборчиво выругавшись, он за шиворот поднял её с кресла и, перекинув её руку себе через плечо, поволок к выходу.

— Майор, — крикнул, втаскивая Скади в грузовой отсек, — неси верёвки!

Медина выскочил из «Литы», окинул взглядом безвольно болтающуюся на Винтерсбладе Грин и, не проронив ни звука, метнулся за верёвками.

— Что вы хотите делать, сэр? Если её связать… мы же знаем, к чему это приведёт. — Кирк, бледный, как смерть, разматывал канат.

Винтерсблад прижимал Скади, спиной к своей груди, не давая ей осесть на пол.

— Свяжи нас, майор.

— Что? — не понял Медина.

— Свяжи нас. Крепко. Нога к ноге, запястье к запястью. Выполняй! Я попытаюсь удержать её. Она женщина, и не такая сильная, как наши парни, должно получиться. Быстрее, Медина!

Медина крест-накрест привязал Грин к Винтерсбладу, затянул узлы на их лодыжках, замешкался, собравшись связать их руки.

— Сэр, где ваш китель? Вас порежет верёвками, когда она начнёт…

— Быстрее, Медина, быстрее! К чертям китель, времени нет!

Медина едва успел затянуть последний узел, как Скади напряглась и замерла, запрокинув голову. Он медленно сделал шаг назад.

— Она уже слышит, да?

— Чини «Литу», майор! — рявкнул Винтерсблад.

Он обхватил торс и руки Скади, обнимая-стискивая её, как смирительной рубашкой, положил подбородок на её плечо — не хватало ещё, чтобы, начав биться, она сломала ему затылком нос или выбила зубы. Все мышцы Скади неестественно напряглись, завибрировали, словно через её тело пропустили разряд тока, и она выгнулась, рванулась с такой силой, что у Винтерсблада захрустели кости.

— Сучий хвост! — прошипел он сквозь зубы, пытаясь удержать выкручивающуюся Грин.

Она не проронила ни звука, но сопротивлялась настолько яростно, что Винтерсблад понял, как связанные солдаты умудрялись ломать себе рёбра и отрывать конечности. Он навалился на неё всем телом, удерживая руки, сгибая Скади пополам. Послышался треск рвущейся ткани — не выдержала его рубаха. Спину и запястья обожгли врезавшиеся в кожу верёвки.

Скади продолжала неистово рваться, пыталась освободиться от пут и от подполковника, кромсая его впивавшимся в тело тонким канатом. По его спине и рукам потекли горячие липкие ручейки.

— Господин подполковник, сэр, вы как? — крикнул из «Литы» Медина.

Его язык уже заплетался.

— В порядке. Давай быстрее, майор!

Скади не успокаивалась ни на миг, всё глубже врезавшиеся верёвки резали плоть Винтерсблада. Спина и запястья горели, стекающая по телу кровь насквозь пропитала брюки.

«Так вот оно, оказывается, как — когда с тебя живьём сдирают кожу! Нет уж, Скади Грин, я всё равно не дам тебе искалечить саму себя. Это теперь дело принципа!»

— Медина, ты там уснул?!

— Н-как нет, гспдин пдполк-вник, осталсь с-всем чть-чть!

Винтерсблад заорал от боли: Скади вывихнула ему плечо. Спина превратилась в кровавый кисель. Мышцы занемели от чрезмерного напряжения, пот заливал глаза, силы иссякали. Грин продолжала демонически сопротивляться. Ещё чуть-чуть, и она переломает себе руки. И ему заодно.

— Медина!!!

— Гт-во, ср! — Майор нетвёрдой походкой выплыл из «Литы», хватаясь за всё подряд, чтобы удержать равновесие: ноги его не слушались. — А чо пол ткой гр-чий, ср?

По дредноуту прокатилась волна крупной дрожи, словно цеппелин был живым существом. Медина резко выпрямился, выгнулся, устремив безумные глаза куда-то в пустоту.

— Майор, отставить!!! — хрипло заорал Винтерсблад, понимая, что это бесполезно.

Мышцы звенели, готовые полопаться от нечеловеческого напряжения. «Всё, это всё», — мелькнуло в голове подполковника, прежде чем Скади сломила его сопротивление, а Медина направился к рычагу ручного открытия люка. И тут дредноут резко взбрыкнул, задрав нос, словно под ним выстрелил сокрушительный фонтан. Винтерсблада швырнуло на пол, и он отключился от сильного удара затылком. Майора Медину, который ещё не успел открыть люк, с размаху приложило о стену, и он стёк по ней, оставляя за собой красный размазанный след. Цеппелин содрогнулся всем корпусом ещё раз и затих, беспомощно болтаясь в клочьях пегого тумана.

***

Скади очнулась от того, что кто-то легонько похлопывал её по щекам.

— Капитан Грин! Капитан Грин! Капитан, вы меня слышите?

Она с трудом разлепила опухшие веки, сфокусировала взгляд на склонившемся над ней окровавленном лице.

— Майор Медина? — она попыталась пошевелиться, но не смогла двинуть ни рукой, ни ногой.

— Подождите, я отвяжу вас, — заулыбался Медина, — вы живы, это просто отлично! — второй пилот завозился, распутывая узлы.

— Что случилось?

— Я починил «Литу», капитан. Господин подполковник сдерживал вас, когда вы услышали зов… А дальше — я ничего не помню.

Скади только сейчас поняла, что она лежит на распластанном на полу Винтерсбладе, связанная с ним по рукам и ногам.

— И я ничего не помню, — она сползла с подполковника и замерла перед ним на коленях, прижав пальцы к губам, — откуда столько крови? Помогите мне перевернуть его, майор! Проклятье!!! Майор, где у вас бинты? Несите, много!

Винтерсблад начал приходить в себя, попытался перевернуться обратно на спину.

— Не шевелись, подполковник, — остановила его Грин.

Он с трудом развернул к ней лицо, сквозь сизую пелену перед глазами вгляделся в её зрачки и едва заметно ухмыльнулся.

— А Медина? — беззвучно спросил Винтерсблад.

— Пошёл за бинтами. Он в порядке. Он починил «Литу».

— Я знаю. — Хриплый выдох.

Серые воспалённые глаза устало закрылись, но едва заметная улыбка облегчения осталась.

— Зачем ты это сделал? — Голос Скади дрогнул, потеряв на половине фразы официальный тон.

— Что?

— Спас меня.

Один глаз с видимым усилием открылся, остановился на лице Грин, и тень улыбки стала чуть заметнее.

— Прекрати реветь.

— Что?! Я и не… — она осеклась, проведя белой перчаткой по мокрым щекам.

— Ты насквозь меня прожжёшь… слезами… — Каждая фраза давалась ему всё сложнее. — Паскудно всё, да?

Скади бросила взгляд на изуродованную спину.

— Ну… шрамы останутся. Но возможность умереть ты, кажется, упустил, так что теперь уж будь добр, выживи.

— Ты собиралась пристрелить меня, Скади Грин, помнишь? Ради этого стоит выжить.

***

— Зачем пришла? — Винтерсблад поднялся с койки траольского госпиталя, завидев в дверях своей палаты Скади.

— Сама не знаю, — усмехнулась она, — думала — попрощаться, но тебе это вряд ли нужно. Я уезжаю.

Уголок его губ приподнялся в игривой полуулыбке. В госпитале подполковника заметно подлатали, но нахальство в самоуверенном взгляде, видимо, не лечится. Как и напускное равнодушие на лице, и вот эти усмешечки с налётом похабщины. А на что она рассчитывала? На дружеские объятия? Смешно! Скади молча развернулась, собравшись уйти.

— Раз уж пришла…

— Да?

— Скажи мне, Скади Грин, на кой чёрт вы сели в Траолии?

— Мы выбирались из непроглядного тумана на ощупь. Компас не работал. Откуда нам было знать, где мы окажемся?

— А если бы знали?

— Тогда, конечно, я посадила бы «Литу» в Бресии и взяла вас с Кирком в плен. — Она вернула ему насмешливую ухмылку. — Ведь вы, господин подполковник, изволили отключиться, а с майором Мединой я бы уж как-нибудь справилась.

— Ну да, ну да, — понимающе покивал головой Винтерсблад. — Такая версия устроит твоё командование. Но у меня для газетчиков Распада будет совсем другая история.

— Даже не сомневаюсь, что ты придумаешь нечто впечатляющее.

— Ошибаешься, Грин. Всё придумают за нас. Они тебя ещё удивят.

— Я расскажу правду… — Скади на мгновение замялась, — быть может, с опущением некоторых деталей, но правду.

Винтерсблад подошёл ближе, глядя ей в глаза. И что-то было в этом взгляде, что заставило её сердце тоскливо сжаться.

— Мы с тобой похожи, Грин. Просто винтики в механизме. На нас всё держится. Но от нас ничего не зависит. И мы будем крутиться так, как задумает мастер.

— Посмотрим. Прощай, Винтерсблад! — и она вышла из палаты.

— Посмотрим, — тихо произнёс подполковник, провожая Скади взглядом.

***

Стоял тёмный и промозглый осенний день. Из окна кабинета полковника Барратта, находившегося на третьем этаже штаба, открывался вид на центр серого Сотлистона с его невысокими домами, похожими друг на дружку, словно близнецы. Вдалеке дымили фабрики братьев Звенских, и высокие металлические конструкции цеппелинных пристаней тянулись к небу, теряясь в сизом мареве.

— Уверены, что не желаете выпить, капитан?

Скади оторвала взгляд от пейзажа за окном.

— Благодарю вас, полковник, воздержусь.

После того, как Барратт внимательно выслушал её рапорт о событиях над грядой Свуер, он позвонил генералу Маскелайну, и тот захотел поговорить со Скади лично. В неуютной тишине кабинета, пропахшего сигарным дымом и старыми бумагами, они уже третий час ждали приезда генерала. Полковник перебирал какие-то записи, Скади сидела в кресле напротив его стола, изучая унылый пейзаж за окном. Где-то в глубине её правого колена зародилось нервное жужжание, как случалось перед выпускными экзаменами в Академии Воздухоплавательных Сил. Как было в день похорон отца, когда она сидела в огромной комнате наедине с пустым гробом, покрытым бресийским флагом, и ждала опаздывавший катафалк с процессией. Только сейчас рядом не было Джеймса Аддерли, лучшего друга ещё с академии и самого близкого человека после смерти отца, и ей так не хватало его руки на своём плече и уверенного, ободряющего взгляда.

Генерал, пообещав «немедленно быть», приехал лишь спустя несколько часов. Он выслушал Скади с великим вниманием, делая какие-то пометки в своём блокноте, обменялся многозначительными взглядами с Барраттом.

— Благодарю за службу, капитан Грин! — Он пожал ей руку. — Я буду ходатайствовать пред лицом его императорского величества, чтобы вы были представлены к награде. А пока — идите домой, отдыхайте. Сразу домой и отдыхать! Поняли меня? У вас два выходных, это приказ. — Маскелайн по-отечески похлопал Скади по руке, продолжая трясти её ладонь в крепком пожатии.

После ухода Грин в кабинете повисла долгая пауза. Полковник Барратт выжидательно смотрел на генерала, будто ждал, что тот объявит выигрышные цифры лотерейного билета. Он продолжал стоять по стойке смирно, пока Маскелайн, погрузившись в задумчивость, неспешно ходил туда-сюда по тёмному ковру, неуклюжими пальцами почёсывая седой ёжик жёстких волос.

— Хе! — довольно усмехнулся он своим мыслям. — Ну, что скажете, полковник? — Он обернул к Барратту блёклое, невыспавшееся лицо.

— Я подумал, ваше высокопревосходительство, что, возможно, капитан Грин — как раз та, о ком говорил господин император. Она сможет вдохновить наши войска не меньше, чем подполковник Крайдан. Мы терпим поражение за поражением, и подвига мёртвого героя для поддержания боевого духа уже недостаточно.

— Она же дочь генерал-лейтенанта Грина, верно? И уже успела зарекомендовать себя в разведке. И женщина! А кто может вдохновить бойцов лучше, чем красивая женщина! — Маскелайн расплылся в довольной улыбке.

Полковник Барратт заулыбался в ответ.

— Я доложу о ней императору. Думаю, вы правы, господин полковник, она нам подходит, — заключил Маскелайн.

***

Скади проснулась непривычно поздно, приняла ванну, сварила себе кофе, но не успела его выпить — в дверь постучали. На пороге стоял виновник романтических мечтаний большинства девушек Бресии, майор Джеймс Аддерли. Фотографии этого статного синеглазого брюнета с аристократическим лицом вырезались из газетных статей и вклеивались в девичьи альбомы. Его высокие скулы, мужественный подбородок, лучистая улыбка, бархатистый голос лишили покоя многие сердца, побудив их тосковать о несбыточном: за майором закрепилась слава одинокого благородного героя, пренебрегающего мимолётными романами. Тем не менее, эта же слава давала иллюзорную надежду каждой влюблённой в него девушке на то, что именно она может стать той самой, особенной, единственной. Его избранницей.

— Поздравляю, почти подполковник Скади Грин, ты становишься большой птицей! — Аддерли хлопнул Скади по плечу свежей газетой.

— Чего-о? — не поняла она.

— А ты ещё не читала? — Он вошёл в прихожую и развернул перед ней газетный номер.

«Капитан Скади Грин — новый герой Бресии» — гласил жирный заголовок.

— Ты заслужила, Скади, — Аддерли тепло улыбнулся, — но ты чертовски меня напугала!

Скади взяла газету и уставилась на посвящённую ей статью. Буквы пустились перед глазами в нервный пляс.

«Капитан разведывательного дирижабля класса А… взят в тиски двумя вражескими дредноутами… с командой из двух человек сбила один дредноут, но была взята в плен подполковником Винтерсбладом… дерзкий побег… диверсия на вражеском цеппелине, приведшая к крушению корабля… трагически погибшие штурман и второй пилот… захватила в плен доселе непобедимого Шентэла Винтерсблада и второго пилота дредноута… из-за неполадок дирижабля пришлось совершить аварийную посадку на территории Траолии, что вынудило освободить пленных… награду из рук Его Императорского Величества… звание подполковника… назначена капитаном транспортного цеппелина… награждение состоится послезавтра…»

— Что это за бред?!

Улыбка исчезла с лица Аддерли, во взгляде отразилось замешательство.

— Полковник Барратт решил, что Бресия должна знать о твоём подвиге. А что не так, Скади? Скади?! Куда ты?

— Переоденусь, — бросила Грин, скрывшись за дверью комнаты, — и еду к полковнику!

— Зачем?

В комнате что-то грохнуло: так падает стул, если с его спинки слишком резко сорвать китель.

— Затем, что не было никакого подвига, — Скади стремительно вернулась в коридор, попутно натягивая перчатки, — и полковник прекрасно это знает!

— Что значит — не было? Скади, подожди, объясни всё толком! — Аддерли поймал её за локоть, развернул лицом к себе, но Скади ловко вывернулась из его рук.

— Потом! — бросила она, убегая.

***

Полковник Барратт принял Грин сразу, но, судя по выражению лица, был не очень-то доволен её визитом. А после того, как он её выслушал, его косматые брови почти сомкнулись на переносице, сделав и без того жёсткое лицо ещё суровее.

— Я не понимаю, чем вы, Грин, недовольны? Вы перескакиваете через майора сразу в подполковники, получаете награду, будете командовать транспортным цеппелином. И это ещё не предел, дальнейшее продвижение по службе зависит только от вас! Вон, статьи про вас хорошие пишут. В чём дело? — резко спросил он.

— Ваше высокоблагородие, в этой статье нет ни слова правды, — со всей твёрдостью сказала Скади, но ладони под перчатками вспотели, а правое колено завибрировало.

— То есть вы хотите сказать, что генерал Маскелайн всё это выдумал? — возмущённо повысил голос Барратт.

— Нет, сэр, ни в коем случае! Но репортёры могли…

— Без его распоряжения репортёры ничего не могли! — отрезал полковник. — Без приказа генерала Маскелайна вообще никто ничего не может! И все его распоряжения, безусловно, согласованы с его императорским величеством! — Барратт чеканил слова, будто забивал ими гвозди.

Скади стиснула челюсти, но глаз под тяжёлым взглядом полковника не опустила.

— Я не заслужила ни этой награды, ни повышения. Я не совершила ничего из того, за что меня хотят наградить, — упрямо сказала она.

— Чем вы занимаетесь в королевской армии Бресии, сэр? — Тон Барратта стал на толику мягче.

— Служу своей стране.

— Всё верно, капитан Грин. И вашей — нашей — стране сейчас необходимо, чтобы вы послужили ей именно таким образом. Всё ясно?

Скади стояла, вытянувшись до хруста в позвоночнике, и молчала, не в силах согласиться на эту чудовищную ложь.

— Не заслужила она! — проворчал полковник. — Его императорскому величеству виднее, кто, что и главное — когда — заслужил. А если вам кажется, что мундирчик не по размеру, так что же мешает дорасти до нужного уровня? Считайте это авансом от господина императора. Всё понятно?

Грин продолжала молчать.

— Не слышу! — гаркнул Барратт, оросив её лицо капельками слюны.

— Да, господин полковник.

— Громче!

— Слушаюсь, господин полковник! — Фраза обожгла её горло словно кислота, связки зазвенели, готовые сорваться.

— Исполнять, капитан!

— Есть, господин полковник, сэр!

***

Зал награждений покидала почти бегом. Слепили фотовспышки, скалились улыбки, чьи-то руки хлопали меня по плечам… Я миновала лестничные пролёты, перепрыгивая через несколько ступенек, и, наконец, оказалась на улице. Отойдя за угол, глубоко и жадно вдохнула чуть подгнивающую осень. В этом городе так сыро, что пора отращивать жабры! Свершившаяся только что ложь жгла моё горло и липким тяжёлым комом распирала желудок.

Орден, пришпиленный к моему кителю самим императором, никак не отстёгивался: замёрзшие пальцы дрожали и не могли нащупать булавку сквозь белую ткань перчаток. Потеряв терпение, я дёрнула его, едва не выдрав клок из кителя. Нужно выпить. Впервые мне просто необходимо выпить!

— Скади, Скади! — Догнавший меня Джеймс перехватил мои руки, сжал их в своих ладонях, пытаясь меня успокоить. — Я помогу.

Он аккуратно отстегнул проклятую награду, протянул её мне на раскрытой ладони, и я застыла, борясь с искушением зашвырнуть орден куда подальше. Аддерли всё понял и убрал его к себе в карман.

Мне не только приказали лгать. Мне приказали быть кем-то другим, тем, кем я не являюсь и вряд ли смогу стать. Я не та подполковник Грин, которая им нужна. Но мне не оставили выбора. Прав был Винтерсблад — я всего лишь винтик в механизме, и мне придётся крутиться, как задумал мастер. Больнее всего то, что я всю свою сознательную жизнь безгранично восхищалась этими людьми и верила им. Маскелайну и императору. Чести и доблести Бресии.

— Но о какой чести речь, когда они так легко идут на заведомый подлог? — этот вопрос задаю уже вслух Джеймсу, сидящему рядом со мной за стойкой в «Сломанной птице».

— Я бы не судил столь однозначно, — откликнулся он, — всё-таки Маскелайн, не говоря об императоре, стоит выше нас и видит дальше. Всю картину целиком, так сказать. И раз они считают, что для Бресии эта ложь необходима, значит, надо солгать. — Он жестом отказался от добавки, предложенной барменом, и тот наполнил только мой стакан.

— А у тебя не возникает вопросов, Джеймс, о чём они ещё нам лгут?

— Нет, — отрезал Аддерли, — эти игры мне не по рангу, и я в них не лезу. Предоставь каждому заниматься своим делом, Скади. Наше — служить Бресии и подчиняться приказам вышестоящих офицеров и императора.

Я киваю. Не потому, что я согласна с ним. Просто мои возражения ничего не значат. Бармен вновь обновил мой напиток.

— Может, хватит? Ты же почти не пьёшь, Скади, тебе подурнеет.

Я бросила на Джеймса злобный взгляд — куда уж дурней? И тут мне пришла в голову мысль, которую я почему-то раньше упустила.

— Аддерли, а меня ведь не вызывали на допрос в тайную полицию! После того, как я неизвестно где пропадала десять дней, а потом обнаружилась в компании вражеских офицеров на нейтральной территории без соответствующего на то разрешения! И потеряла двоих людей.

Джеймс изменился в лице, и его синие глаза потемнели до черноты.

— Вот только не вздумай сама туда соваться, — даже не прошептал — шпрошипел он, — своей правдой только хуже сделаешь! Ты вообще кому служишь — сотрудникам ТП или императору?

— Императору, конечно, — удивилась я такой его реакции.

— Вот и исполняй, что он от тебя ждёт! Ему и Бресии нужно, чтобы ты была героем? Стань им!

Мы надолго замолкаем. Аддерли заметно разнервничался, хоть виду и не показал. Но я его знаю. Возможно, в чём-то он прав. Я погрузилась в невесёлые размышления, потягивая виски.

— Я бы на твоём месте видел в этом плюсы, — майор нарушил наше затянувшееся молчание, — вот обо мне пишут только в светской хронике, что бы я ни делал на линии фронта. Я неплохой офицер, Скади, и, знаешь ли, мне обидно! Обидно, что я посвящаю жизнь своей стране, а ей интересно лишь то, что творится в моей постели. Хотя как раз там ничего занятного и не происходит. Ты единственная женщина среди нас, и тебя заметили, как офицера, зауважали за твои профессиональные качества, а не за причёску!

Я горько вздохнула.

— Какие могут быть качества, если все эти разговоры, вся эта статья — чьи-то выдумки, Джеймс? Разве только причёска на фотопортрете настоящая, да.

Мы просидели в «Сломанной птице» до позднего вечера. С виски я и правда переборщила, и Джеймс повёз меня домой. Мы долго не могли справиться с заклинившим замком и повернуть ключ, а когда наконец ввалились в узкую прихожую, на нас обрушилась колченогая вешалка, попутно сбив подставку с зонтами. Джеймс инстинктивно загородил меня собой, выхватывая револьвер, я расхохоталась, зажатая между стенкой и его спиной.

— Чёрт, Скади, что у тебя тут за бардак! Я думал, в дом забрались воры! — Он изо всех сил старался сохранить остатки серьёзности. — И где переключатель?!

Переключатель был как раз за мной, Аддерли потянулся к нему, его дыхание обожгло мои губы. После щелчка лампочка над нашими головами вспыхнула и погасла.

— Да чтоб тебя! — ругнулся Джеймс. — Грин, есть в этом доме хоть что-то, что не требует починки?

Мы стояли вплотную друг к другу, и в темноте прихожей я видела лишь мягкое, постепенно разгорающееся мерцание его глаз. В последний момент я отвернулась, и его губы замерли, коснувшись моей щеки. Даже в этой темноте я почувствовала его неловкость и досаду.

— Джеймс…

— Скади?

Я вновь обидела его, хоть он и не подал виду.

— Я пьяна, Джеймс. Ты тоже.

Он молча кивнул и дружески сжал мои пальцы, отстраняясь.

— Доброй ночи, Скади.

Я закрыла за ним дверь и опустилась на лестницу, прижалась лбом к балясине. Прости меня, Джеймс! Я, правда, очень хотела бы ответить на твои чувства. Но не могу. Пока нет.

***

— Видите ли, майор, ваше самочувствие напрямую зависит от длительности нашей с вами беседы, — ладони агента госбезопасности, сухого, словно прошлогодняя ржаная галета, уперлись в стол, — а продолжительность беседы, в свою очередь, заависит от вашей разговорчивости.

По ту сторону стола, покачиваясь на неустойчивом табурете, словно камыш на ветру, сидел Кирк Медина. Его смуглое лицо приобрело зеленоватый оттенок в тех местах, где ещё не было иссиня-чёрным. С начала допроса шли вторые сутки. За это время Медине не позволяли спать, не давали есть и пить. Запирали в глухой душной камере, больше похожей на вертикальный гроб — в ней невозможно было даже сесть — и раз в несколько часов приводили в подвал на «разговор». В подвале было так душно и жарко, что на серых стенах поблёскивал конденсат. Прозрачные, прохладные капельки благословенной влаги мерцали в тусклом свете жёлтой лампы, и они, несомненно, стоили того, чтобы облизать грязные, шершавые стены. Но Медина сидел посреди подвала, далеко от них, не дотянуться. Перед ним был лишь металлический стол, прикрученный к полу. Совершенно сухой.

— Я вам всё уже рассказал, — просипел майор. Пересохшее горло саднило, на разбитых губах коркой запеклась кровь. — Мне нечего добавить.

— Вы уверены, майор? — Агент уже надел кожаную перчатку и теперь демонстративно взвешивал на ладони небольшой свинцовый цилиндрик — не человек, а чёрный скорпион, чей хвост с жалом всегда в боевой готовности.

— Уверен. — Медина поднял голову и попытался посмотреть на своего мучителя как можно твёрже. Из-за резкого движения пустой желудок скрутило спазмом, а перед глазами поплыли бордовые пятна.

— То есть вы ничего не знаете? Ни об исчезновении второго дредноута, ни о причинах гибели экипажа первого, ни о том, кто отдал приказ лезть в зону над Свуер. Ни даже об обстоятельствах, побудивших подполковника Винтерсблада взять на борт вражеского разведчика в тот момент, когда он утратил доверие команды. Мало того, часть событий вы просто не помните?

Медина слабо кивнул.

— Тогда скажите мне, майор, какого хрена вы посадили вражеский разведывательный дирижабль на нейтральной полосе, упустив столь ценного для нас офицера?

— Дирижабль едва тянул. — Медина старался смотреть в глаза допросному. Это было несложно: тёмный, колючий взгляд агента вцепился в него репьём, не позволяя опустить ресницы. — Приборы не работали. Я летел вслепую. Когда понял, что нахожусь в воздушном пространстве Траолии, было уже поздно. Пришлось срочно садиться, иначе мы бы разбились.

Повисла пауза. Агент, словно о чём-то размышляя, сделал круг по подвалу, всё так же поигрывая свинцовой гирькой.

— Почти тысяча человек, майор. — Рука с зажатым в ней тяжёлым бруском врезалась под дых офицеру, согнув его пополам. — Вы потеряли почти тысячу человек и два дредноута! — Ещё один удар в живот заставил Медину захлебнуться кашлем. — И продолжаете защищать Винтерсблада? — Вновь удар, прилепивший живот майора к хребту. — Хотите разделить с ним последствия? — Кулак в перчатке врезался Медине в челюсть, сбив его с табуретки.

— Я никого не защищаю, — ответил Кирк, скрючившись на полу, — я рассказал вам всё, что знаю.

— И не убедили нас своими сказками про какой-то вулкан и всеобщее помешательство! Если спастись было невозможно, каким образом вы трое выжили? — Допросный присел на корточки над Кирком, широко разведя острые колени, и положил на них локти. — Знаете, что мы думаем? — Медина лежал на полу, обняв руками живот, будто пытался защитить его от новых ударов, и тяжело, с хрипом, дышал. — Мы думаем, что у Винтерсблада какие-то шашни с Бресией, в которые оказались втянуты и вы. Вы приняли его сторону в тот момент, когда остальная команда подняла бунт. И была убита. В ваших интересах рассказать нам, какую информацию он передал разведке Бресии.

— Я не предатель, — едва слышно отозвался Медина, — и Винтерсблад тоже. Всё было так, как я рассказал. Спросите у него сами.

— О, мы уже спросили! — Ледяная улыбка скользнула по тонкому лицу агента. — Он помнит гораздо больше вашего. Но врёт столь же складно. Давайте-ка попробуем иначе. Доктор!

Дверь отворилась, и в подвал вошёл пожилой мужчина в очках и докторском халате. Раскрыв на столе свой маленький чемоданчик, он извлёк из него ампулу с голубоватой жидкостью и шприц.

— Что там Винтерсблад, доктор?

— Препарат на него так и не подействовал, господин полковник. Дозу больше вводить нельзя — может не выдержать сердце.

— Так ничего и не сказал?

— Ничего нового, сэр. Ваши ребята чуть перестарались.

— В смысле?

— Он отключился. Но отлежится и будет в порядке, серьёзных травм нет.

— Что за народ! — с досадой хлопнул себя по бедру агент. — Ничего нельзя поручить этим изуверам, вечно всё испохабят!

Доктор наклонился над Мединой, вколол ему препарат.

— Три минуты, — дежурно сообщил он. — Мне остаться?

— Благодарю! Подождите за дверью, я позову, если возникнет необходимость.

Доктор собрал чемоданчик и вышел в коридор. Отойдя на пару шагов, прислонился к стене и закурил. Но не успел он докурить сигарету, как его позвали. Вернувшись в допросный подвал, он застал Медину стоящим посреди комнаты. Тот пошатывался, неуклюже раскинув руки. Его глаза остекленели, взгляд застыл на чём-то невидимом прямо перед ним, зрачки неестественно расширились. Майор что-то неразборчиво бормотал себе под нос.

— Он отвечал на мои вопросы, а потом вдруг стал нести какую-то околесицу! Что с ним?

Доктор осмотрел не обращавшего на него никакого внимания Медину, заглянул ему в глаза, проверил рефлексы.

— Когда это началось? На каком моменте его рассказа? Он вообще рассказал вам что-нибудь, господин полковник?

— Ровно до момента, на котором без препарата его воспоминания обрывались. А потом началась эта ерунда про какой-то огненный зов. Что за чушь!

— А его рассказы совпадают?

— Да.

— Что ж, — доктор вздохнул, — майор сказал правду — он действительно был какое-то время в забытьи там, над Свуер. И ничего не помнил. А сейчас препарат вызвал у него галлюцинации, аналогичные тем, что возникли на цеппелине. И теперь я готов подтвердить слова подполковника Винтерсблада: это действительно могло быть какое-то газа или звука. Вполне возможно — природного происхождения. Офицеры вряд ли причастны к тому, что там произошло, сэр. Чем бы оно ни было. А теперь позвольте мне купировать действие препарата, пока майор не навредил себе, сэр?

***

— Все обвинения с вас сняты, подполковник. Пока, — агент госбезопасности многозначительно посмотрел на Винтерсблада через стол. — Мы отпускаем вас, но имейте в виду: наши люди за вами присматривают.

Винтерсблад скептически усмехнулся, насколько это позволили разбитые губы.

— Зря вы так легкомысленны, подполковник. Несмотря на всю вашу популярность и влияние на некоторых представителей Совета, вы теперь зависите от нас.

Винтерсблад облокотился о стол.

— Единственным человеком, от которого я когда-то зависел, — процедил он, — был мой ублюдочный отец. И никогда больше я не буду ни от кого зависеть. Поверьте, вам меня и в половину не напугать так, как когда-то пугал он.

Сухой темноглазый агент снисходительно улыбнулся:

— Только мёртвые не зависят от нас.

— Я не боюсь смерти. У меня есть всё, что для неё необходимо: молодость, слава, непобедимость. Умри я сейчас — обо мне сложат легенды. Не самый плохой вариант, правда?

— Умри вы сейчас, вы никогда об этом не узнаете! Невозможно не зависеть от нас. Но можно создать иллюзию независимости. Для этого нужно сотрудничать с нами. В таком случае нам не будет смысла чрезмерно осложнять вашу жизнь.

***

— Красавец! — благоговейно выдохнул Кирк Медина, уже подполковник, окидывая взглядом огромный новенький цеппелин класса дредноут. — Красавец же? — обернулся он на второго пилота.

— Так точно, сэр! Красавец! — с готовностью отчеканил майор Гест, маленький, невзрачный человечек с комично большими ушами, с которых, как и со щек майора, никогда не сходил ядрёный румянец.

— «КГ-44-72», — зачитал подполковник Медина бортовой номер цеппелина, — и как же тебя назвать, «КГ-44-72»? — Капитан цеппелина мог выбрать ему имя по первым буквам серийного номера. — Ты будешь… дай-ка подумать… будешь… «Крыло грифона»! Как тебе, Гест?

— «Крысиное гнездо», господин подполковник! — старательно выкрикнул майор.

— Что?! Какое ещё гнездо, Гест, ты с ума сошёл? И нечего так кричать, я рядом стою.

— Никак нет, господин подполковник, не сошёл, сэр! — Гест был всё так же громок. — На другом борту цеппелина уже есть имя — «Крысиное гнездо», сэр!

— И откуда же оно взялось, когда его капитан — я? И я его так не называл.

— Так точно, сэр! Его назвал полковник Винтерсблад, сэр!

— Что-о-о? — Медины вмиг побледнел, а потом пошёл красными пятнами.

— К вашему дредноуту прикреплён сто сорок восьмой полк воздушной пехоты под командованием полковника Винтерсблада, сэр! — отрапортовал Гест.

— Винтерсблад?! — просипел Медина, и только что сошедшие с его лица и тела синяки от допроса в госбезопасности вновь заболели. — Я категорически отказываюсь летать с этим офицером! И немедленно напишу прошение о переводе!

Он резко развернулся, рассчитывая стремительно удалиться в штаб и столь же стремительно решить возникшую проблему, но упёрся в стоящего позади Винтерсблада. На нём была грязная рабочая куртка на голое тело, наполовину расстёгнутая вопреки холодной погоде. В измазанных краской руках он держал небольшое жестяное ведёрко, из которого торчала кисть.

— Насколько мне известно, подполковник Медина, этот офицер, с которым вы так категорически отказываетесь летать, сам попросил командование назначить вас капи… простите, назначить его на ваш цеппелин, — с ленивой ухмылкой произнёс он. — Так что кончайте эти танцы с фланцами, командование вашу просьбу о переназначении отклонит — не захочет связываться с тем офицером.

Медина, потемнев и лицом, и взглядом, уже открыл рот, чтобы сказать что-то особенно дерзкое, но закрыл обратно, так ничего и не придумав. Полковник выдержал издевательскую паузу, сверля Медину взглядом пристальным и насмешливым, кивнул.

— Мы будем летать вместе, подполковник, довольны вы этим или нет. Изменить положение вещей может разве что смерть одного из нас. И цеппелин уже назван «Крысиное гнездо». Можете обронить по этому поводу свою скупую слезу. Или взять и переделать, что не нравится. — Он всучил Кирку ведёрко с краской, и оно сразу прилипло к белым перчаткам Медины, оставив на них зелёные пятна. — Ещё вопросы есть? Вот и отлично. Добро пожаловать на борт, подполковник! Вольно, майор, дышите, — сказал уже Гесту.

Медина только сейчас заметил, что его верный товарищ стоит, вытянувшись и взяв под козырёк, с самого начала их с полковником разговора. Его и без того яркий румянец приобрёл свекольный оттенок, а глаза готовы были выскочить из орбит.

— Кар-р-рамба, Гест, на чьей ты стороне?!

— Но это же Винтерсблад! — Гест восторженно таращился в спину удаляющегося полковника. — Легенда!

На столе в новой каюте капитана Медину ждало письмо, а под ним — свёрток из серой бумаги, перевязанный бечёвкой. Бабуля! Из-за приключений с госбезопасностью Кирку так и не удалось съездить домой навестить бабушку — единственного родного человека. Но бабуля Роза не из тех, кто пропустит повышение любимого внука! Бабуля Роза рвалась сама приехать и поздравить, но была задержана на подступах к военному городку и возвращена домой. До Медины уже дошли рассказы, какой скандал учинила сухонькая смуглая старушка в круглых очках с толстыми стёклами, которая при необходимости могла своими ручками-веточками передвинуть трёхстворчатый шкаф, — не то, что оттрепать за лацканы какого-то майора. Её трижды ловили на охраняемой территории, трижды оттуда выдворяли. Она каким-то образом умудрялась миновать охрану и проходить мимо сторожевых псов, чего не удавалось даже специально обученным людям. На четвёртый раз к ней приставили двоих солдат, обязав их отвезти её домой. Если бы не приходилось скрывать факт допроса Медины в госбезопасности, руководство сдалось бы под столь неутомимым натиском и пустило старушку к внуку. Но пришлось лишь пообещать, что ему передадут письмо, которое она напишет, и свёрток, что она привезла с собой.

Кирк развернул листок, исписанный прыгающим почерком. В одном месте страница была почти прожжена, а вокруг размазаны следы пепла, и Медина представил, как бабуля сидит в кабинете начальника части. Перед ней — покрытый зелёным сукном стол, сверху светит жёлтая лампа, и Роза, аккуратно скрестив под стулом маленькие ступни, выводит эти строки, по привычке зажав в зубах свою курительную трубку. Пепел сыпется из трубки на письмо, на начальственный стол, марая зелёное сукно, но сидящий напротив офицер не смеет сказать ни слова: бабуля и так недовольна. Бабуля уже всех отругала, как умеет отругать взрослых мужчин лишь она, — так, что они сразу чувствуют себя провинившимися шалопаями. Царящий в кабинете хрупкий мир был достигнут слишком большим трудом, чтобы рисковать им из-за какого-то пепла.

«Здравствуй, мой милый Кирк! Поздравляю тебя, мой мальчик, мой самый доблестный воин, теперь ты — подполковник, капитан дредноута! Я так тобой горжусь, что слов не найти, чтобы рассказать! Уверена, отец сверху всё видит и очень счастлив — мы с ним всегда знали, что ты далеко пойдёшь. Надеюсь, ты не печалишься из-за Авроры? Дура она, как есть — дура, так что ну её, профурсетку! Ты себе и лучше найдёшь, а она — уж навряд ли. Ишь чего выдумала — слишком ты для неё правильный, без огонька! Дура, как есть — дура! Представляешь, я ж к тебе приехала, а эти окаянные не пустили. Сказали, ты на секретном задании. Надеюсь, передадут тебе всё, а то знаю я таких! Давай, Кирк, покажи там всем, кто здесь настоящий герой Распада!

Всегда с тобой мыслями и сердцем,

твоя бабуля Роза.

P.S.: одевайся теплее, ночи совсем холодные стали!»

Обуреваемый тревожным предчувствием, Кирк развязал свёрток. Из-под серой бумаги на него глянули разноцветные полоски шерстяного шарфа, связанного бабулей Розой. Разумеется, шарф украшали не только полоски — по обоим его концам был вывязан придуманный бабулей текст, который, по её мнению, должен подбадривать внука в кровопролитных боях: «Бресия — параша, победа будет наша!». Медина быстро смотал шарф и стыдливо запихнул его в чемодан, на дне которого томились ещё несколько подобных. Девиз на каждом был разный, сочетание цветных полосок — тоже. Их роднила лишь общая чудовищность расцветок и бабулиных поэтических изысканий.

Год спустя

— По данным нашей разведки, у них там не меньше шести танков, — полковник Барратт расхаживал по тёмному ковру в своём кабинете перед пятью вытянувшимися в струнку капитанами транспортных цеппелинов, среди которых была и Грин, — а ещё расположение артиллерийской бригады и двух полков. Поэтому ваша задача — нанести максимальный урон расположению врага и его орудиям. И постараться вернуться назад с минимальными потерями. Вопросы есть? Хорошо. Выполняйте!

***

Дозорный на одной из вышек гарнизона Распада поднёс к губам заледеневшие пальцы, пытаясь отогреть их дыханием. Вокруг стояла непроглядная ноябрьская тьма, лишь где-то внизу белели островки неглубокого снега. По правую руку, в лесочке, снег лежал сплошным ковром, но и там, даже в самых глубоких местах, он не доходил и до щиколотки. Небо было беззвёздным и бездонным. Дозорный грел руки, мечтал о конце караула и горячем чае. Он чувствовал себя подвешенным в черноте небытия, словно выброшенным в параллельную вселенную. Сложно было представить, что в этой пустоте есть кто-то ещё. Возможно, именно поэтому он не сразу поверил своим ушам, когда они уловили гул приближающихся дирижаблей. Пять транспортников шли с погашенными огнями, и это позволило им незаметно подобраться очень близко к гарнизону. Непозволительно близко! Замёрзшие руки дозорного вцепились в деревянную рукоятку, приводя в действие сирену воздушной тревоги. Её пронзительный вой разорвал ночь, поднимая на ноги спавших в казармах солдат.

Винтерсблад вскочил с кровати раньше, чем успел проснуться. Проснулся он в тот момент, когда уже надел брюки, сапоги и пытался застегнуть рубашку. Сирена надрывалась, как в последний раз в жизни, терзая и без того гудящую голову полковника. «Штепсель в дроссель, стоило прилечь первый раз за двое суток!» — мысленно выругался он, на ходу втискиваясь в китель. В дверях на него налетел сержант, спешивший как раз по его душу.

— Откуда атака? — Винтерсблад даже не замедлил шага, и сержанту пришлось почти бежать за ним.

— С юго-запада, со стороны Бресии. Пять транспортников, сэр!

«Они разбомбят нас к хренам собачьим!»

Снаружи раздался залп зенитной пушки, а следом — пулемётный огонь: цеппелины на подлёте выпустили планеры, чтобы нейтрализовать гарнизонные зенитки.

— Передай Ботрайту и Хэддоку, пусть занимают юго-западные оборонительные позиции. Я к коменданту. — Винтерсблад быстрым шагом вышел в холод ноябрьской ночи, и прямо перед мысками его сапог землю прошила пулемётная очередь.

Следовавший за ним сержант отскочил и упал наземь, закрывая голову руками, полковник же резко остановился, и только.

— Едрён кардан! — ругнулся он вслед планеру. — Вставай, сержант, ползком ты и до завтра не доберёшься! — продолжив путь, бросил он через плечо приникшему к мёрзлой земле сержанту.

Бомбёжка началась за минуту до того, как Винтерсблад вышел от коменданта. Оставшиеся зенитки пытались сбить цеппелины, но те флегматично разевали люки для сброса бомб и равнодушно роняли свистящие снаряды на вражеский гарнизон, на казармы, танки, зенитные установки, на головы полуодетых бойцов, бегущих на позиции. Вокруг, словно голодные чайки над водой, носились планеры, захлёбываясь пулемётным огнём. Ночь превратилась в круговерть ослепительных вспышек и грохота, летящих комьев земли и среди них — кусков искорёженного железа и кровавых ошмётков чьих-то тел.

Винтерсблад спешил к позиции своего полка, но ударная волна от разорвавшейся мины отшвырнула полковника в сторону, крепко приложив головой о замёрзшую землю. Он отключился лишь на миг, а когда открыл глаза, в небесной черноте полыхал один из транспортников, подбитый зениткой. До падения ему оставалось не больше минуты. И падал он за гарнизон, рядом с лесочком, с ближней к Винтерсбладу стороны.

— Как это мило, что вы всё-таки решили зайти на огонёк, — прохрипел полковник, поднимаясь на ноги, — бегу-бегу, уже встречаю!

Цеппелин упал ровно там, где и предполагал Винтерсблад, но кое-кто успел к месту крушения раньше: дозорный с одной из вышек уже волок от пылающего дирижабля чьё-то бездыханное тело. Подбежавший Винтерсблад помог рядовому оттащить пленного на безопасное расстояние.

— Её выбросило из гондолы при падении, я видел, — запыхавшись, солдат утёр лоб рукавом, — потому и выжила. Повезло, даже не обгорела!

— Её? — Винтерсблад вгляделся в лицо лежащего на земле офицера, озарённое отблесками пожара.

— Это же Грин, сэр! — где-то на границе реальности сообщил дозорный. — Госбезопасность за неё живую много обещала!

Это действительно была Грин. Из её пропитанной кровью левой штанины торчал обломок кости.

«Вот дерьмо!»

Решение пришло само собой. Действовать необходимо быстро: до того, как здесь будет полк с северо-восточной позиции, осталось не больше пары минут.

— Рядовой, возвращайся на пост, я разберусь!

— Нет, господин полковник, сэр.

— Это приказ, выполняйте!

Скади застонала, приходя в себя.

— Никак нет, господин полковник! Я её вытащил. Я хочу награду, которую за неё обещали. Простите, сэр, я не оставлю её вам.

Скади открыла глаза, попыталась приподняться на локтях, чтобы разглядеть, кто эти мужчины, возвышающиеся над ней, но сапог Винтерсблада прижал её плечо к земле.

— Ты охренел, рядовой? Пошёл отсюда!

— Никак нет, сэр! Простите, сэр!

Времени не осталось.

— Идиот! — Полковник выхватил из кобуры револьвер.

Раздавшийся выстрел утонул в грохоте бомбёжки и треске догорающего дирижабля, и дозорный с мёртвыми, остекленевшими глазами упал рядом с Грин. Сапог перестал прижимать Скади к земле, Винтерсблад рывком поднял её за лацканы шинели, закинул на плечо и устремился к лесу. У него оставалось не больше двадцати секунд, чтобы успеть укрыться за деревьями. Их хватит. Должно хватить, если бежать очень быстро.

Он успел. Удивительно, но успел! Позади остались взрывы мин и стрёкот пулемётов, где-то неподалёку падали, ломая ветки, снаряды стрелявших по дирижаблям зениток. Но от посторонних глаз Винтерсблада и Скади скрывали деревья и плотная тень, которой не достигали языки пламени. Полковник тяжело скинул Грин с плеча, прислонился к ближайшему дереву, чтобы отдышаться. Скади, превозмогая боль, села, пытаясь разглядеть рану.

— Открытый, — хрипло сказал Винтерсблад, пытаясь восстановить дыхание, — но артерия не задета. Что-нибудь придумаем.

— Чёрт! Чёрт-чёрт-чёрт! — Скади откинулась на спину, едва не взвыв от нахлынувшей беспомощности.

Совсем рядом рухнул зенитный снаряд.

— Нужно отойти подальше. — Винтерсблад отлип от древесного ствола, наклонился над Скади, чтобы поднять её, но та перехватила его руки.

— Ты убил своего.

— И?

— Ты убил своего, чтобы спасти меня. Но я — враг.

— Я заметил. Если ты хотела навестить нашу госбезопасность, я могу проводить. Они устроят тебе куда более изощрённые развлечения, чем торчащие из голени кости.

Грин отпустила его руки, и он вновь закинул её на плечо. Слишком резко. Ногу пронзила боль такой силы, что потемнело в глазах. Какое-то время Скади безвольно болталась за спиной своего спасителя, покачиваясь в такт его шагов. Внезапно над их головами раздался треск веток: прямо перед беглецами, ломая крылья и высокие тонкоствольные сосны, падал сбитый планер.

Пилот был мёртв. Винтерсблад вытащил из ножен при поясе Скади кортик, чтобы отрезать ремни, удерживающие пилота. Потом забрал его ракетницу и оторвал от раскуроченного крыла подходящую доску. Спрыгнув с обломков планера, он присел рядом с Грин и поморщился при виде повреждённой ноги.

— Всё плохо? — спросила Скади, бледнея от боли.

— Ты собиралась пристрелить меня, Скади Грин, помнишь? Ради этого стоит выжить. — Полковник быстро и аккуратно наложил шину. — Всё, давай, помоги мне, обхвати рукой за плечи, — он поднял Скади, поддерживая её за талию, — и не отключайся. Эй, слышишь меня? Пойдём. Граница совсем рядом.

Звуки бомбёжки давно стихли. Винтерсблад волок Скади по заснеженному лесу около часа, пока вдалеке среди деревьев не замаячил просвет. Тогда он опустил Грин на землю.

— Подожди здесь, скоро вернусь, — и ушёл, прихватив с собой её кортик.

Он умудрился выйти как раз на дозорных. Притаился за деревом, пытаясь приглядеться. Двое солдат стояли на незначительном расстоянии друг от друга, оба — спиной к Винтерсбладу. Естественно, они же не ждут подвоха со своей стороны. Тот, что был подальше — курил, пряча сигаретный огонёк в кулаке. Ближний ёжился и переминался с ноги на ногу. Винтерсблад поймал себя на мысли, что сам он не чувствует холода, хотя на нём расстёгнутый китель и тонкая рубашка. Пальцы поудобнее перехватили кортик. Что бы там ни было, мучений эти парни не заслужили. Он быстро и бесшумно появился за спиной того, что был ближе, и солдат даже не понял, что случилось, лишь захрипело рассечённое кортиком горло. Второй бросился на хрип, вскидывая ружьё, но не успел спустить курок. Занимавшийся рассвет высветил его замершую фигуру и граничащее с ужасом недоумение на лице.

— Полковник Винтерсблад? — только и успел выдохнуть дозорный и рухнул на снег, так и не выпустив из рук ружья: метко брошенный кортик вошёл в его сердце почти по рукоять.

— Ты убил троих солдат Распада! — сказала Скади, когда Винтерсблад волок её мимо тел дозорных. — Неужели это сойдёт тебе с рук?

— Ты убила. Посмотри, чей кортик торчит из его груди, — он кивнул на второго солдата. — А я выкручусь. Давай, скажи, что у меня нет совести.

— Ты и так это знаешь.

— Это война, Скади Грин. Это только кажется, что кто-то за Распад, а кто-то на стороне императора. Когда доходит до крови — настоящей крови — каждый сам за себя. И к хренам собачьим всю их политику!

Скади выдавила болезненную усмешку:

— А сейчас ты чью шкуру спасаешь? Неужели свою?

— Если бы это угрожало моей шкуре — я бы не связывался.

Он скинул её с себя, дотащив до границы, и Скади рухнула в снег.

— Дай мне пару минут, — он бросил рядом с ней ракетницу, которую забрал у пилота планера, и быстрым шагом пошёл назад, к лесу.

***

— Смотри! — один из дозорных Бресии на линии фронта ткнул пальцем в рассветное небо.

Где-то совсем недалеко от них взмыла ввысь малиновая ракета.

— В той стороне сбили наш планер, — ответил второй солдат, — может, пилот смог перебраться через границу?

— Пойди, проверь. Я прикрою.

Когда солдат нашёл раненую Скади, он был восхищён её мужеством: выжить после падения дирижабля, спастись практически из-под носа врага, переползти границу, убив вражеских дозорных, и всё это с открытым переломом ноги! Но он заметил кое-что странное. И это не давало ему покоя вплоть до тех пор, пока он не сообщил о том в тайную полицию. Там, где он нашёл подполковника Грин, в неглубоком снегу виднелись свежие следы армейских сапог. И вели они в сторону Распада.

Не моя война

Зимой Сотлистон выглядит так, будто кто-то расчертил лист бумаги прямыми линиями улиц и проспектов, углём нарисовал вдоль них невысокие, похожие на надгробия, дома, окутанные смогом с заводов братьев Звенских, а потом плеснул на своё творение стакан воды. И весь пейзаж превратился в однообразную выцветшую мглу, где нет ни солнца, ни неба; где под ногами — грязное месиво, а в лицо наотмашь бьёт холодный ветер, вооружённый дождём и снегом.

Я не люблю Сотлистон. И не понимаю тех, кто стремится жить в столице. Когда приходится пережидать здесь запрет на вылеты из-за ураганного ветра, чувствую, как этот город высасывает мои силы и мою жизнь.

Декабрь коротаю в госпитале. Доктор говорит, что из-за травмы допуска к полётам раньше середины весны мне не видать. А пока должна радоваться тому, что к празднику Дня рождения императора, который в середине зимы, буду дома. Я не отмечаю этот день. Точнее, — ночь, ведь император родился через два часа после полуночи. В круговерти нарочитого праздничного веселья я чувствую себя особенно одинокой. Но в этот раз я даже жду эту ночь, единственную в году, когда можно не спать. Когда в том, что ты не сомкнул глаз до самого утра, нет ничего странного: все гуляют по украшенным гирляндами улицам, веселятся, запускают в небо разноцветные фейерверки, а потом собираются за столами и пьют за здоровье императора до самого рассвета.

Всё это время в госпитале я не сплю. Лежу на своей узкой койке с открытыми глазами и закрываю их лишь под утро, проваливаясь в дремоту на пару часов. Не могу спать. И не могу встать, пойти на кухню, заварить себе чаю или почитать книгу — я не дома. Лежу в госпитальном полумраке без сна, без всякого дела по несколько часов подряд, и это угнетает меня ещё сильнее. В голове пульсирует бессвязный комок мыслей, и я должна его распутать, должна расставить всё по своим местам, но боюсь подступиться к нему, будто он скрывает в себе что-то страшное. Чувствую, что не смогу спать, пока не разберусь с ним. Мне придётся это сделать, пока я ещё в состоянии соображать.

О моём «непревзойдённом героизме» вновь написали в газетах. И вновь там — ни слова правды. Но теперь источник всей этой лжи — я. Самое страшное — то, что мне оказалось легче солгать, чем рассказать правду. Мой язык не отсох даже тогда, когда я повторяла героическую версию событий Джеймсу. Я солгала тайной полиции, но Джеймсу хотела рассказать правду. Не вышло. Имя того, кто вновь спас меня, застряло в горле, и я не смогла его оттуда вытолкнуть. Застряло так глубоко, что произнести его стало для меня так же сложно, как обнажиться посреди оживлённой улицы. Пока я боролась с собой, губы сами повторяли неправду, а по коже ползли отвратительные мурашки. Мне хотелось отмыться.

— В следующий раз стреляй точнее! — пошутил Аддерли после моего рассказа, и я не поняла этой шутки.

Оказывается, газеты Распада пишут, что после крушения дирижабля меня пытался поймать сам Винтерсблад. Отстреливаясь, я ранила его, но слишком легко. Шутка ли: я со сломанной ногой умудрилась уйти от легкораненого Винтерсблада. Как вообще кто-то может верить в это?

После того, как врачи допустят к полётам, меня ждёт переназначение с транспортника на дредноут. Ещё одно повышение. Дважды незаслуженный герой.

Я не просила его спасать меня. Не вступала с ним ни в какие отношения. Тогда что же так болезненно пульсирует где-то под рёбрами, словно свежий синяк? Словно я нарушила присягу.

Хочу сбежать из этого города, пусть даже на линию фронта, пусть даже с недолеченной ногой. Но дела у Бресии пошли на лад, и выдёргивать офицера из госпиталя на передовую нужды нет. Остаётся ждать. И я жду. Пью чай, смотрю на мутную серость за окном, учусь ходить на костылях. Стараюсь, чтобы этот город, что сочится промозглой сыростью сквозь щели в облезлых рамах госпиталя, не выпил меня полностью.

А ведь он не был таким до начала гражданской войны, расколовшей Досману натрое. Я помню его хрусткие белые зимы и влажные зелёно-золотые лета. Помню наш тенистый, поросший вековыми деревьями пансионный двор, где я любила читать, пристроившись в тенёчке на скамейке. И помню свою первую тайную любовь…

***

Он был высоким, светловолосым, совсем уже взрослым. Он учился в медицинской академии и каждый день проходил мимо забора школы для девочек, из-за кованых прутьев которого за ним украдкой подглядывала стайка хихикающих двенадцатилеток. Никто из них ни разу с ним не говорил. Никто из них даже не знал, как его зовут. Но он был их героем, предметом первых наивных девчоночьих мечтаний и тайных вздохов. Кто-то из старшеклассниц рассказал, что его мама была благородной дамой. По большой любви она вышла замуж за простого рабочего, лишившись наследства. Вскоре её муж начал пить, а потом и поднимать руку на жену и маленького сына. Через несколько лет она умерла. Поговаривали, муж забил её до смерти, а потом по пьяни спалил дом и себя заодно. Худой, вечно расписанный отцовскими синяками мальчик в пожаре не пострадал, но остался сиротой. Какое-то время мыкался по улицам, сбегал из приютов, а потом поступил в медицинскую академию и пристроился в учебное общежитие. Его прозвали Зеркальным мальчиком: болтали, будто сердце его бьётся не слева, как у всех, а справа.

В этот день солнце светило совсем по-летнему, было даже жарко. Стайка девочек в форменных платьицах вновь сбилась в кучку за прутьями школьного забора — как по часам, в обеденный перерыв. Именно в это время Зеркальный мальчик возвращался из академии в своё общежитие. Конечно, о существовании кружка своих тайных поклонниц он даже не подозревал.

Скади Грин, девочка не по годам строгая и аккуратная, сидела поодаль с толстым томиком «Истории развития военной авиации в Досмане». Она то и дело бросала быстрые взгляды поверх потёртого библиотечного корешка на секретничающих одноклассниц. Нет, конечно, её не волнуют такие глупости! Цеппелины гораздо увлекательней. Цеппелины — это её мечта. Жаль только, что цеппелины нельзя пригласить к себе на день рождения с ночёвкой. И поболтать с ними о красивом, совсем уже взрослом мальчике тоже не получится.

Одноклассниц пригласить можно, но они всё равно не придут. Ни разу не приходили. Для них Скади слишком скучная. Слишком послушная.

«Ну что ты, как старая матрона, Скади?»

«Зачем тебе столько книг? Это так странно… Моя мама говорит, что девушка не должна быть слишком умной. Она должна быть красивой и воспитанной, иначе никто не захочет взять её в жёны!»

«Лучше бы ты новое платье у отца попросила. Какое-нибудь… с кружевом!»

— Скади! — Нежный голосок Марго выдернул девочку из задумчивости. — Скади-и! Она опять где-то летает! На своих цеппелинах, наверное! — Подружки захихикали.

Скади не заметила, когда они успели столпиться вокруг неё.

— Хочешь к нам? Будем дружить. — Красивая Марго с неизменной алой лентой в тёмных локонах протянула ей ладошку, как делали взрослые, когда о чём-то договаривались.

Скади вскочила со скамейки, толстая книжка бухнулась к её ногам, взметнув облачко пыли. Краснея за свою излишнюю поспешность, неловкость и слишком очевидную радость от предложения одноклассниц, она крепко пожала протянутую руку.

— Вот только… — замялась Марго.

— Что?

— Ты должна выдержать испытание! Все проходят испытание, чтобы заслужить членство в нашем клубе.

— И что я должна сделать? — В душе шевельнулось нехорошее предчувствие, но идти на попятную было совсем стыдно — она только что скрепила договор рукопожатием.

— Проверь, правда ли сердце Зеркального мальчика бьётся справа!

Внутри Скади всё похолодело. Мало того, что ей знатно достанется и от директрисы, и от отца, попадись она за пределами школьной территории, так ещё и никакой отваги не хватит, чтобы заговорить с Зеркальным мальчиком! Ведь стоило ей увидеть его даже издалека, как дыхание перехватывало, а коленки становились ватными.

— Давай, Скади, — подбодрили её девочки, — дело чести!

И она пошла. Пунцовая, косноязыкая от удушающего волнения. Она и сама не понимала, что лепетала, путаясь под ногами Зеркального мальчика. Она опять уронила свой тяжёлый томик про цеппелины и замолчала. Лицо горело так сильно, что жгло глаза. Предмет всеобщих восторгов бросил взгляд на притаившихся за забором девочек и обо всём догадался. Он расстегнул куртку, поймал ладонь Скади и прижал к своей груди. Сердце и правда стучало справа, а девочку затапливали жгучий стыд пополам с восторгом.

— Как тебя зовут? — спросил Зеркальный мальчик, протягивая ей поднятую книгу.

— Скади Грин. — Она уставилась на обложку, не в силах поднять на него глаза, и потом очень жалела упущенную возможность рассмотреть его вблизи.

— Тебе нравятся цеппелины, Скади Грин?

Она лишь кивнула.

— Ты не такая, как они, — он бросил взгляд на её одноклассниц, — и это хорошо. Запомни, Скади Грин: посредственность всегда в большинстве. Не теряй себя, подстраиваясь под чьё-то мнение. Отстаивай свою правду и не играй по чужим правилам, обещаешь? А я запомню тебя, Скади Грин, как девочку, которая любит цеппелины. Надеюсь, в следующий раз мы встретимся не потому, что тебя заставили играть в чьи-то глупые игры. — Он усмехнулся и пошёл дальше, а она молча провожала его взглядом, прижимая к груди «Историю развития военной авиации в Досмане».

На следующий день взрывом самодельной бомбы убило императора, но юного царевича спасли и тайно увезли в безопасное место до того времени, как он достигнет возраста престолонаследия. Началась война. И маленькая девочка никогда больше не видела Зеркального мальчика. Но их единственную встречу запомнила на всю жизнь, пусть даже не знала его имени, пусть уже давно не помнила его лица.

***

— Отступаем! — Крик Винтерсблада утонул в грохоте сражения. — Все назад! Возвращаемся!

Воздушная пехота, которую семь транспортных цеппелинов десантировали за линией фронта, прямо в расположение врага, вырезала весь гарнизон Бресии. На помощь уже погибшему гарнизону спешило подкрепление, замыкая солдат Распада в кольцо, и цеппелины должны были успеть забрать своих пехотинцев.

Это была рискованная и сложная операция: Распад начал отступать, удача в бою перешла на сторону Бресии, и положение требовало отчаянных мер. Лучших пилотов пересадили на транспортники, которыми можно было управлять в одиночку.

«Давай, Медина, не подведи!» — Винтерсблад отыскивал глазами транспортник своего полка. Со всех сторон раздавались выстрелы и взрывы, под ногами дымился перемешанный с кровью снег, всполохи пламени отражались в глазах лежащих на земле мертвецов.

«Да штепсель в ваш дроссель, собаки вы недорезанные!» — На перехват транспортникам летел вражеский дредноут. Один из цеппелинов примет огонь на себя и даст шанс уйти остальным. Его пехоту заберут оставшиеся дирижабли.

— Рассредоточиться на другие борта! — проорал Винтерсблад своим солдатам, и те на бегу перестроились.

За штурвалом транспортника, который должен прикрывать отступление, был подполковник Медина.

Дирижабль Медины набрал скорость, отрезая путь дредноуту, и первый открыл по нему огонь. Ответный ждать себя не заставил. Долго ли транспортный дирижабль продержится против дредноута, прежде чем тот разнесёт его в клочья? Медина был хорошим пилотом. Он смог отвоевать транспортникам время, и те успели спасти пехотинцев.

Винтерсблад вломился в гондолу управления, в окнах которой виднелся охваченный огнём цеппелин Медины. В воздухе он дольше двадцати секунд не продержится.

— Пилот покинул борт?

— Да, сэр, но его планер сбили.

— Где?

— За линией окружения, в Норгросских холмах. Если выжил и повезёт — может быть, доберётся до своих. Но вряд ли выжил.

— Ты видел место падения? — Полковник схватил капитана за лацкан шинели. — Сможешь найти?

— Что вы делаете, сэр?! Отпустите, вы мне мешаете! Да, найти смогу, но я не буду десантировать туда солдат, риск слишком велик.

— Только меня. Десантируешь только меня.

— Никак нет, сэр! По уставу не положено.

— Выполняй! — рявкнул Винтерсблад, приставив к голове капитана дуло револьвера.

— Сэр, шансов очень мало! Пилот наверняка погиб.

— Делай, что тебе говорят! Под мою ответственность. Бресии сейчас уже не до нас. И граница слишком близко, они не станут преследовать.

— Чёрт с вами, сэр! Хотите смерти — десантируйтесь, но ждать вас я не буду. Сбрасывать скорость и высоту — тоже. Рисковать столькими людьми ради одного, уже мёртвого! То-то с вами никто не хочет летать. — Капитан прищурился, пытаясь разобрать что-то внизу, — вижу обломки! Пройду прямо над ними.

Винтерсблад убрал оружие.

— Передай на земле, пусть отправят кого-нибудь нам навстречу. — Он сдёрнул с крючка дежурную аптечную сумку, перекинул лямку через плечо и быстрым шагом направился к люку.

— Похоронную процессию, что ли? — буркнул ему вслед капитан.

Он потянул рычаг, отворяя створки люка, и Винтерсблад спрыгнул.

Для такой высоты верёвка была слишком коротка, и её сносило ветром из-за высокой скорости цеппелина. Полковник нёсся меж деревьев, держась за конец каната, врезалясь в еловые лапы, сбивая с них шапки снега. Аптечка, перекинутая на длинном ремне через плечо, цеплялась за ветки, дёргая его из стороны в сторону, и лупила по бедру и спине. «Не просрать бы сумку. И глаза». Как только он увидел под собой обломки планера, разжал руки и рухнул, утонув в глубоком сугробе. Несколько секунд лежал, прислушиваясь к гулу в собственном теле. По ощущениям, лицо натёрли на тёрке. «Но глаза на месте, это воодушевляет». Полковник выбрался из сугроба, доковылял до остатков планера. «Только попробуй мне сдохнуть!» Через выбитые стёкла кабины он увидел Медину. «Едрён кардан!»

Медина сидел, пристёгнутый к креслу пилота. Он был без сознания, до зелени бледный, но ещё дышал. Вся его шинель промокла от крови и была разрезана поперёк осколком стекла.

Сначала Винтерсблад обрадовался, что стекло прошло по касательной, не застряло в животе, и внутренние органы вроде бы не повреждены. Потом подумал, что в таком виде Медину тащить будет сложнее, и уж лучше бы застрявшее стекло, чем вот это всё, что сейчас лежит у него на коленях.

Медина пришёл в сознание, когда полковник уже вытащил его из планера, обложил разорванный живот тканевыми салфетками и закреплял их бинтами.

— Где мы? Где все остальные? — просипел раненый, пытаясь приподняться на локте.

— Не дёргайся, подполковник, скоро будем дома, — сказал Винтерсблад сквозь зажатый зубами край бинта.

Медина зачерпнул горсть снега, протёр лицо. Картинка перед глазами плыла цветными пятнами. Когда удалось сосредоточить взгляд, увидел обломки планера, а потом, подняв глаза, — удаляющиеся транспортники высоко в небе.

— Мы одни? Они не вернутся за нами, сэр?

Винтерсблад не ответил. Он был занят.

— Что вы делаете, сэр? И почему мне так бо-о-о… карамба! — Только сейчас Медина увидел, что творилось у него ниже рёбер. — Я умираю, да, сэр? Сэр? Оставьте, сэр, шансов нет, лучше уходите.

— Думаешь, если бы их не было, стал бы я тратить время, упаковывая твой «богатый внутренний мир»? — зло ответил Винтерсблад. — Органы целы. Ещё бы не растерять их по дороге. — Полковник мрачно усмехнулся, присыпая пропитавшиеся кровью салфетки снегом.

— Вам бы всё шутить, сэр, — едва слышно простонал Медина, отключаясь.

— Эй-эй, — Винтерсблад похлопал его по щекам, приводя в чувства, — давай-ка не зеленей, январь на дворе, не весна! — Он снял с себя шинель и расстелил её на снегу, пристроил на ней раненого в полусидячем положении. — Держи ноги чуть согнутыми, понял? Я бы вколол тебе морфий, но его нет. Какой-то стервец из аптечки сфетишиздил. Так что терпи, подполковник.

Смуглый Медина цветом кожи сравнялся со снегом, из-под его длинных чёрных ресниц текли слёзы, челюсти плотно сжались, сдерживая крик боли.

— Оставьте меня, сэр. — Его голос был настолько слаб, что Винтерсбладу пришлось наклониться, чтобы разобрать слова. — Уходите, сэр. Вы меня не донесёте. И сами…

— Я тебе что, институтка-вертихвостка, чтобы каждый год пилотов менять? Со мной и так никто летать не хочет.

— Я тоже… не хочу… сэр… — Едва заметная тень улыбки коснулась его побелевших губ.

— У тебя есть причины. А эти — труса празднуют. Всё, поехали.

Опустились ранние зимние сумерки. Тяжёлое дыхание срывалось с губ Винтерсблада облаками густого пара, ноги по колено проваливались в снег, пот тёк по лицу, щипал глаза, но Винтерсблад уже не утирал его — пальцы конвульсивно стискивали край шинели, на которой лежал Медина. Казалось, стоит их только разжать, и больше сомкнуть уже не удастся. До границы Распада оставалось преодолеть ещё один холм. Самый высокий и крутой. «Где эти паскуды, что идут нам навстречу?!»

Медина начал бредить, бормоча что-то бессвязное. Его рвало. Нужно было остановиться, обновить снег на подсыхающих повязках. Медина с трудом разлепил глаза, нашарил взглядом полковника.

— Пить, — едва слышно выдохнул он.

— Нельзя. — Винтерсблад зачерпнул окостеневшими пальцами снег, чуть погрел его в ладонях, чтобы слепить снежок, и ненадолго приложил к губам Медины.

— Мне больно… очень… больно.

— Я знаю. — Винтерсблад умылся снегом, и исцарапанное еловыми лапами лицо стало саднить с новой силой.

— У вас же есть револьвер, сэр?

— Да пошёл ты!

— Я бы пошёл…

Винтерсблад присел на корточки, посмотрел Медине в глаза.

— Я тут пуп себе рву, а ты вертел на кардане все мои усилия и намекаешь, что лучше бы сдох?

— Нет, сэр.

Полковник кивнул, поднялся и вновь взялся за шинель.

— Зачем… зачем вы вернулись за мной, сэр? — с видимым усилием спросил Медина. — Устав запрещает… в таких случаях.

— Не хотел потом объясняться с твоей безумной бабкой, — бросил Винтерсблад, — и помолчи уже! Язык не работает, а всё «сэр» да «сэр»! Обсэрился весь, — и он поволок раненого дальше.

Он не помнил, как набрёл на патруль Распада. Или патруль набрёл на них? Медина не помнил и подавно — он уже был без сознания. Но ещё жив.

— Столько времени прошло, но никаких признаков некроза я не вижу! — удивился хирург, готовя его к операции. — Молодому человеку очень повезло с боевым товарищем, который явно знал, как действовать.

***

Часы пробили четыре утра. Самое отвратительное время: засыпать уже поздно, а бодрствовать рано. Яростно драю противень, чтобы запечь третью по счёту курицу на завтрашний праздник Дня рождения императора. Первую я сожгла. Вторую пересолила. Эта — последняя. Если умудрюсь испортить и её, мы с Аддерли будем ужинать крекерами. Бедный Джеймс, он такого не заслужил! Если бы не он, если бы не наши долгие разговоры обо всём на свете, в госпитале я бы свихнулась. Правда. Теперь я дома, но бессонница по-прежнему мучает меня; в груди, комком слизи застряло непонятное беспокойство, а штанина форменных брюк не лезет поверх повязки на сломанной ноге. Придётся прибегнуть к платью. А с ним и к корсету. Не носила их так давно, что даже не помню, как правильно надевать эти штуки!

Противень отчищен от последствий инквизиции предыдущей курицы, моя новая жертва уложена на него посреди долек яблока, кружков апельсина и ягод клюквы, словно древний северянин перед погребальным обрядом. Выглядит нарядно. Будем надеяться, этой несчастной повезёт закончить свой бренный путь в наших желудках, а не в ведре с помоями. Открываю духовку, балансируя на костыле, аккуратно беру противень… Чёртова подпорка выезжает из-под моей руки, я теряю равновесие, падаю вслед за костылём на бок и едва успеваю прикрыть голову руками, чтобы защититься от летящего на меня противня. Рядом смачно шлёпается куриная тушка, клюква раскатывается по всей кухне. «Да чтоб тебя!» — кричу в голос и запускаю в стену уже пустой железной посудиной. Раздаётся и медленно затихает оглушительное «бам-м-м!», а я рыдаю от бессилия и злобы.

Некоторое время мы лежим посреди кухни, осыпанные фруктами: я и моя несчастная третья курица. В открытой духовке умиротворяюще горит огонь. Я потихоньку успокаиваюсь, вытираю слёзы и вспоминаю, что не сполоснула руки после того, как посолила чёртову птицу. Слишком поздно! Глаза немилосердно жжёт, слёзы припускают с новой силой. Да чтоб тебя! Да чтоб тебя, Винтерсблад!

***

— Ух ты! — Аддерли замер на пороге с бутылкой игристого вина в руках, разглядывая Скади. — Ну ничего себе!

— Не преувеличивай, Джеймс.

На ней было изумрудное шёлковое платье с открытыми плечами и прозрачными рукавами, в золотистых волосах поблёскивали украшенные камушками шпильки, а румянец окончательно стёр с лица обычную строгость.

— Хотел для начала поздравить тебя по уставной форме, но язык не поворачивается назвать эту фею «господином подполковником», — растерянно улыбнулся Аддерли.

— Не припомню фей с клюкой, — усмехнулась Скади, — по-моему, это атрибут другого персонажа. — Она кивнула на свой костыль, который Джеймс сперва даже не заметил.

— Погоди. — Он сунул ей в свободную руку вино и вышел за порог. — Ты что, не украсила дом к празднику? — раздалось из-за двери.

— Дже-е-еймс! — со вздохом протянула Грин, постучав костылём по полу.

— Ах, да, прости! — Через минуту он вернулся с куском бумажной гирлянды. — Надеюсь, твои соседи не будут против?

— Подполковник Аддерли, ты спёр соседскую гирлянду?! — изумилась Скади, едва сдерживая смех.

— Не всю, у них ещё осталось. — Джеймс обмотал костыль украшением. — Вот, теперь совсем другое дело! И даже по цвету идёт к твоему платью. А вообще, лучше так! — Он отставил нарядный костыль к стене и подхватил Скади на руки. — Куда прикажете, мэм?

Усадив её в кресло, снял шинель и перчатки.

— Что случилось? — удивилась Грин, его разбитым костяшкам, ведь Аддерли не из тех, кто готов махать кулаками по любому поводу. Тем более его руки сейчас выглядели так, словно поколотили кого-то не одним и не двумя ударами, и изрядным их количеством.

— А, не стоит внимания, — отмахнулся он. — Последствия абордажа.

— Но ты пилот, не пехотинец.

— И что, пилот не может дать в челюсть прорвавшемуся в гондолу управления противнику? Я не сдаюсь, Скади, ты знаешь. И если приходится защищать команду, бросить штурвал и драться — так и делаю. В том полёте только благодаря этому никто из моих людей, бывших в гондоле, не пострадал. М-м-м, это курица в апельсинах? — неуклюже перевёл он разговор на другую тему.

— Да. И вот она как раз настрадалась.

Несчастная курица оказалась на удивление вкусной. Мы ужинали в полумраке моей маленькой гостиной, освещённой лишь огнём в камине. Блики пламени плясали на столовых приборах, кружились в бокалах среди пузырьков игристого, отражались в глазах Джеймса. Мы говорили о какой-то ерунде, и непонятная тяжесть, поселившаяся в моём сердце в последние месяцы, почти оставила меня. Мне наконец-то стало спокойно. Но потом часы пробили половину третьего ночи, и Джеймс засобирался домой.

— Спасибо, Скади. Я знаю, ты не любишь этот праздник, но сегодняшний вечер… для меня в этом году лучший.

Мы стояли в прихожей. Он застегнул шинель, взял со столика перчатки и фуражку, поцеловал меня в щёку, прощаясь.

Сейчас я закрою за ним дверь и вновь останусь в пустоте своего дома. Выключу свет, проковыляю на второй этаж, в спальню, и проведу там несколько мучительных часов в ожидании рассвета. Только я и тишина. И то, что в этой тишине прячется. Невидимое глазу, оно наблюдает за мной, дышит в спину и ждёт удобного момента, чтобы напасть. А я разбита, раздавлена, обезоружена. Лишена возможности сопротивления. Лишена даже голоса, чтобы позвать на помощь…

Где-то на улице взорвался очередной фейерверк. Аддерли нежно накрыл ладонью мои руки, и только тогда я поняла, что вцепилась в лацканы его шинели, не отпуская его. Разжала пальцы, но Джеймс удержал мои руки. Взгляд его стал глубже и мягче, с оттенком непривычной серьёзности и… тоски? Надежды? Он склонился ко мне, и сердце пропустило удар, когда его губы коснулись моих: сначала невесомо, самого уголка, а потом… Грохнул на пол костыль, следом полетели перчатки и фуражка. Его руки скользнули по шёлку моего платья, стиснули меня в крепких, но бережных объятиях. Поцелуи, нежные и томительные, сделались нетерпеливыми и жадными; мои пальцы судорожно завозились с застёжками его шинели, а когда она оказалась на полу — с пуговицами рубашки, и он, второй раз за вечер, подхватил меня на руки. Между нами были несколько лет не дружбы — его ожидания, и в тот момент мне показалось, что и я все эти годы ждала именно его.

Этой ночью я заснула не в постели, а на пушистом ковре перед камином, в объятиях Джеймса, прижавшись к его разгорячённому нагому телу, согретая его дыханием, и мой сон впервые за много недель был глубок и спокоен.

***

Странные крики вернули Винтерсблада из задумчивости, в которую он погрузился над географическими картами, в комнату офицерского общежития. В коридоре громко спорили, но, кажется, до драки пока не дошло, и Винтерсблад вернулся к своим размышлениям, как вдруг сообразил, что один из голосов — крайне возмущённый и настойчивый — принадлежал женщине. Дама что-то требовала, а солдатик, стоявший на входе, пытался вежливо возражать. В ответ на его возражения дама перешла от слов к делу — донеслись звуки если не драки, то явной потасовки. Тут уж Винтерсблад не выдержал и вышел посмотреть, что происходит.

Дежуривший на входе солдат выскочил из своей будочки и грудью загораживал проход к офицерским квартирам. На нём, вцепившись в воротник его кителя мёртвой хваткой своих птичьих лапок, висела маленькая старушка. Дежурный взывал к её благоразумию и аккуратно, чтобы ненароком не сломать хрупкие косточки, пытался отцепить настырную бабку от своей формы, но тщетно. Демонстрируя неслыханное проворство, старушка ещё и умудрялась улучить момент, чтобы от души огреть солдата объёмным ридикюлем, висевшим на её остром локотке.

— Это что за танцы с фланцами? — окликнул их Винтерсблад, стараясь сохранять серьёзность и подпустить в голос побольше суровости.

Старушка мигом выпустила солдатика, выглянула из-за его плеча и по-командирски сдвинула брови над круглыми очочками, съехавшими во время потасовки набок.

— Ты, что ль, Винтерсблад? — деловито спросила она.

— Ну допустим.

Она окинула его критическим взглядом, словно прицениваясь.

— А в газетах краше! — резюмировала. — Скажи своему этому, — ткнула в рёбра солдатика худеньким кулачком, — чтобы пропустил. Меня зовут Роза Дельгадо.

— А, бабуля Медины? Наслышан, наслышан. Капрал, пропусти.

— Подполковника Медины! — сурово поправила бабуля, обошла посторонившегося капрала и не преминула напоследок, будто случайно, шлёпнуть его своей сумой. — Куда пройти?

— Боюсь, что никуда, мэм. Подполковник Медина в госпитале, разве вам не сказали?

— Я знаю. Там я уже была. Я к тебе. Ну, чего сразу скис?

Пришлось проводить бабулю к себе в квартиру. Она без лишнего стеснения прошла в комнату, сдвинула разложенные карты на край стола, освобождая место для сумки, из которой с торжественным видом извлекла что-то маленькое, завёрнутое в салфетку.

— Ты спас жизнь моему мальчику. А эти упыри сверху тебя не наградили. Это несправедливо.

— Я нарушил устав. Хорошо — не наказали, — ухмыльнулся Винтерсблад.

— Это несправедливо, — с нажимом повторила она и развернула салфетку, поймав ладонь полковника, ловко надела на его палец наградной перстень с вензелем.

— Это моего покойного мужа, деда Кирка. Он получил его за спасение своего командира. Я хочу, чтобы теперь он был у тебя.

— Мэм, это лишнее…

— Не спорь! — прикрикнула бабуля. — Мне скоро восемьдесят, неизвестно, сколько ещё проживу. Что, так сложно выполнить просьбу старого человека, может быть, последнюю? Палец, что ли, отсохнет?

— Нет, мэм.

— Вот и то-то. Носи. Не снимай, понял?

— Да, мэм, — смиренно согласился Винтерсблад.

Старушка удовлетворённо кивнула, спрятала салфетку обратно в сумку.

— А всё-таки в газетах ты краше! — хмыкнула она, оборотившись на полковника от дверей. — И не такой уж мудак, как писал Кирк.

— Что, так и писал?

— Ну не прям так. Но я сделала выводы, — невозмутимо ответила бабуля и скрылась за дверью.

Оставшись один, Винтерсблад помедлил, разглядывая перстень. По-доброму усмехнулся своим мыслям, снял с пальца подарок и вернулся к бумагам.

— Не снимай, кому сказано! — гаркнули за спиной, он аж вздрогнул от неожиданности.

В неслышно отворившуюся дверь его квартиры заглядывало возмущённое лицо мадам Дельгадо. Она с угрозой потрясла своим увесистым ридикюлем, и полковник из чувства самосохранения вернул перстень на палец.

Не прошло и часа, как в дверь вновь постучали.

— О, какая неприятность, — процедил Винтерсблад: на пороге перед ним стоял уже знакомый агент госбезопасности.

— У вас десять минут, полковник, чтобы собрать сумку на три дня, — ответил тот.

— Я арестован?

— Нет. Вы нам нужны.

— А вы мне — нет. — Он попытался закрыть дверь, но агент не позволил, придержав её ногой.

— Тогда будете арестованы. Найдём за что.

Винтерсблад скрипнул зубами, но возразить было нечего. Он вытянул из-под кровати старый полупустой вещмешок, накинул шинель.

— Ну. Я готов.

— Вы с этим поедете? — агент брезгливо изогнул бровь.

— Что не так?

— Вы офицер, вам должно быть стыдно за столь замаранный мешок.

— Некоторым офицерам, — Винтерсблад многозначительно смерил агента язвительным взглядом, — не стыдно даже за замаранную совесть. А мешок и чистый можно купить — нехитрое дело и стоит дёшево. Хотя и совесть у некоторых, пожалуй, тоже. Верно, агент?

Но тот лишь молча посторонился, пропуская Винтерсблада в коридор.

Только кэб тронулся, агент протянул Винтерсбладу бумажную папку:

— Здесь всё необходимое: документы на отпуск, разрешение на выезд, билеты, бумаги на отель. Вы отправляетесь в Траолию, отдохнёте в курортной столице пару денёчков. А заодно и обыграете в указанном заведении этого господина, — он постучал пальцем по фотокарточке генерала Маскелайна, — на максимально неприличную сумму. Возьмёте с него расписку о долге и передадите её нам. Всё ясно?

— Ни черта не ясно. С чего вдруг он станет со мной играть? С чего вы взяли, что я смогу обыграть его? На хрена мне вообще всё это нужно?

— Не валяйте дурака, полковник! Наслышан о вашей «везучести». Играете вы редко, но метко — никогда не проигрываете. Зарабатываете таким вот образом, когда вам нужны деньги. Вы жульничаете, друг мой, и виртуозно, ведь ни разу не попались. А наш с вами… м-м-м… клиент до игры сам не свой. Конечно, скрывает эту свою порочную слабость и играет только в подпольных казино, в узком кругу таких же зависимых и весьма высокопоставленных, вынужденных прятать свои маленькие, но очень дорогие удовольствия от чужих глаз. От наших, конечно, ничего не спрячешь… Ой, полковник, не кривитесь так, будто я вас прошу переспать с ним, а не в карты сыграть! — Агент с напускным жеманством замахал рукой, а потом посерьёзнел и добавил, понизив голос: — А что касается вашего последнего вопроса: если запамятовали прошлый наш разговор, я могу напомнить. Тезисно, так сказать.

Винтерсблад нехотя забрал папку, сунул её в мешок.

— Вот и отлично, — не без ехидства одобрил агент, — независимый вы наш. У вас три дня. Закончите раньше — можете отдохнуть в своё удовольствие. Вы ведь любите Траолию? Все любят! Морской воздух, легальные бордели, развлечения на любой вкус…

— И шпионы у каждой замочной скважины.

— Не без этого, друг мой, не без этого. Но ведь чем гуще нектар, тем больше на него собирается, верно?

— Про пчёл вы себе польстили, агент.

***

Генерал Маскелайн в очередной раз потёр влажную шею под форменным воротником, почесал жёсткий ёжик седеющих волос, тяжко вздохнул. На столе перед ним стоял нетронутый стакан остывшего чёрного кофе и лежал клочок бумаги. Та самая расписка о его неприлично большом долге, заверенная двумя офицерами Бресии. Винтерсблад, сукин сын, подстраховался, не отопрёшься. И где теперь взять такую сумму? Голову включать стоило раньше, когда делал ставки, но тогда он до одури захлебнулся азартом, а в мозгу искрило от небывалой удачи: в тот вечер ему везло как никогда раньше, да против кого! Против прославленного героя, мать его, Распада! Вот уж кого стоило раскатать по игорному столу по полной и оставить без порток. Но тот всё надеялся отыграться. Они просидели в небольшой, пропитанной сигаретным дымом и запахом виски комнате до рассвета. Остальные из игры давно вышли и лишь наблюдали. И вот бы задуматься Маскелайну, когда Винтерсблад поставил на кон последнее, снисходительно так, ядовитнько усмехнувшись, что генерал не умеет жить одним днём — да что там, вообще жить не умеет! — и у него гайка слаба бахнуть одной ставкой весь свой выигрыш. Но Маскелайн, к тому времени уже хорошо поддатый, решил, что сейчас этот сукин сын у него выкусит, и поставил — всё. А сукин сын возьми да выиграй. Это было какой-то ошибкой, всего лишь случайностью! Маскелайн едва не озверел в попытках отыграться и вернуть свои деньги. Но проиграл даже те, которых у него не было.

— Тогда она никоим образом не повредит вам, генерал, — бесцветно произнёс невзрачный поджарый мужчина лет сорока пяти, указывая взглядом на расписку. Он сидел напротив и смотрел на Маскелайна с фальшивой доброжелательностью, от которой того прохватывал озноб. — Мы можем и дальше молчать, если хотите. Посидим в тишине этого уютного номера. Времени достаточно. Во всяком случае, у меня. А когда вы отсюда выйдете, я позабочусь, чтобы император узнал не только о вашей позорной страсти и её последствиях, но и о том, сколько времени вы провели в номере начальника госбезопасности Распада. Эффект будет особенно ярким, если император узнает всё из присланной ему скорой почтой газеты Траолии. С вашим фотопортретом, разумеется. Подумайте, генерал! Такой позор не сможет не отразиться и на ваших дочерях. — Лиловый от внутреннего напряжения Маскелайн шумно и тяжело втянул ноздрями воздух, сжал неуклюжие короткие пальцы в кулак и в задумчивости пошевелил ими, словно разминая комочек глины. — Ваш пост высок, — продолжил гэбэшник, чей ровный, даже ласковый голос и мягкие, чуть ленивые жесты вызывали у генерала приступ удушья. — Выше только император, верно? Но если мы с вами станем сотрудничать, никакого императора больше не будет — ни над вами, ни вообще. Войне тоже придёт конец, страна объединится, а господин председатель назначит временное правительство. Нас с вами, друг мой, нас с вами! Ваши соотечественники о нашем маленьком договоре, конечно, не узнают, и будут счастливы, что над ними их генерал, а не пришлый человек из Распада. Вы будете править Бресией в составе объединённой Досманы, а не беззубо потявкивать на Распад из-под подошвы императорского сапога. Согласитесь, заманчиво?

— А как же ваш председатель госсовета? При таком раскладе он же встанет над нами? — угрюмо спросил Маскелайн.

Губы начальника госбезопасности изобразили улыбку, но та не отразилась в его пугающе холодных глазах.

— Он тоже так думает. Но и его время уйдёт вследза имперским. Будущее — не за ним и не за императором. Оно за объединённой Досманой, у руля которой будет стоять тот, кто вышел из этой войны больше десятка лет назад, кто из отвоёванного огрызка прибрежной территории сумел создать новую, богатую и свободную страну, на территории которой мы сейчас так приятно беседуем.

Маскелайн не сумел сдержать изумления. Шермана, президента Траолии, он считал типом скользким и хватким, но и помыслить не мог, что тот стоит за таким глобальным политическим заговором.

— Ну, что вы решили? — терпеливо вздохнул агент, сплетая в замок ухоженные пальцы.

— Только информация? — хрипло спросил генерал.

— Только информация. Распад стал отступать, нужно это исправить.

— Вы же… я… Имейте в виду, императора я и пальцем не трону!

Начальник госбезопасности вновь улыбнулся — неприятнее прежнего, протягивая ладонь для рукопожатия:

— Ну разумеется, друг мой, разумеется!

***

— Вечер добрый, господин подполковник, сэр! — гаркнули от дверей так, что задремавший Медина подскочил на койке.

От резкого движения всё нутро пронзило болью. Медина поморгал, пытаясь разглядеть посетителя, хотя по зычному голосу уже стало понятно, кто это. Майор Гест, второй пилот «Крысиного гнезда», обладатель извечного малинового румянца и огромных ушей, бодро улыбался от дверей палаты.

— Разрешите пройти, сэр?

— Тише, тише, Гест, здесь люди спят! — прошипел Медина. — Хотя уже, наверное, не спят.

— Есть, тише, сэр! — не сбавляя тона, выкрикнул майор. — Разрешите пройти, сэр?

— Проходи, Гест, садись. — Медина кивнул на стул у его койки. — Как тебя сюда занесло?

Гест уселся, пристроив на коленях свою авоську, радостно набрал в грудь побольше воздуха и уже открыл рот, собираясь ответить на вопрос.

— Шёпотом, Гест! — взмолился Медина.

Энтузиазма в румяном лице майора поубавилось, но орать он перестал, перейдя на обычную для нормальных людей громкость. Для него это был шёпот.

— Я в увольнительной сегодня, думаю, дай зайду, проведаю вас, сэр! Всё равно мне надо было в город. Вот, купил себе новую бритву, моя совсем поломалась. И вам кой-чего принёс. — Гест полез в свою авоську, зашуршала обёрточная бумага. — Вам же можно?

Из хрустящей промасленной обёртки вырвался дразнящий аромат свежего зажаристого хлеба, а следом появился большой сахарный крендель — знаменитая сладость от лучшей и самой дорогой пекарни в городе.

— Ох, Гест, вот спасибо, вот порадовал! — смутился Медина.

Гест просиял. Себе он не мог так запросто позволить такое лакомство, но гостинец для раненого подполковника — дело другое, и тем приятнее, что угодил.

— Ты сам-то обедал, Гест?

— Так точно, сэр!

— Когда?

— Вчера, сэр!

Медина разломил крендель пополам, протянул одну часть Гесту.

— Не надо, сэр, я сыт, сэр! — запротестовал тот.

— Это приказ, майор, — усмехнулся Медина, — исполняй!

— Есть исполнять, сэр!

Ели они молча — крендель был слишком вкусным, чтобы отвлекаться на разговор.

— А каков господин полковник-то, слыхали? — облизывая с пальцев сладкую посыпку, сказал Гест. — Говорят, он капитана хотел застрелить, если тот его не десантирует! А капитан под дулом люк открыл — сигай, мол, не буду ни снижаться, ни скорость сбавлять! И тот чуть не убился, когда прыгал! А как он вас-то тащил, расскажите, сэр! А капитан, представляете, на него жалобу накорябал, что тот устав нарушил да убийством грозил, и всё аж до председателя Совета дошло!

— И что, — напрягся Медина, — наказали?

— Не-е-е, председатель не велел. Так что утёрся капитан своей кляузой с уставом вместе, обиженный теперь. — Гест хохотнул. — Я бы на месте председателя медаль бы ему дал! Винтерсбладу! На всех плюнул, сделал по совести! А эти крысы кабинетные — им бы лишь бумажки читать. А какие бумажки, когда человек гибнет? Человек-то ведь не бумажка, человека-то заново не напишешь!

— Вот это-то и плохо, — вздохнул Медина, — что у Винтерсблада свои правила. Не слушает никого, никакой иерархии не соблюдает! Мы служим Распаду и председателю государственного совета, Гест, мы должны следовать уставу, а не сольные номера откалывать. Иначе что же тогда, — балаган будет, а не армия.

Гест призадумался.

— А по мне, так не всегда самые умные выше всех сидят. Вот у меня котелок не так варит, я и делаю, что мне велят другие, поумнее. Но ведь Винтерсбладу не впервой приказ нарушать. И ни разу ведь хуже не сделал, наоборот. Подчинись он уставу — лежать вам сейчас, сэр, в Норгросских холмах, кишки пересчитывать, уж простите. Думаю, и председатель всё это видит, сэр. Потому и с рук Винтерсбладу спускает.

***

Ночь была чернильная, промозглая, кое-где подсвеченная жёлтыми бликами газовых фонарей. Круглые, гладкобокие камни мостовой покрылись тонким ледком и стали ещё более скользкими, чем обычно. Взбираться по ним на вершину горбатого мостика было совсем неудобно. Но что поделать, если места темней и уединённей этой окраины над чёрной речной водой, позади заброшенных полуразвалившихся складов, в Клеуке, столице Распада, не сыскать.

Винтерсблад заметил два тёмных силуэта, приближающихся с другой стороны моста, но не обернулся. Один из них остался ждать внизу. Второй, в шинели без знаков различия, медленно, будто прогуливаясь, дошёл до середины и облокотился о перила в полушаге от Винтерсблада, устремив взгляд на воду. Полковник докурил сигарету, бросил окурок в реку.

— Огоньку? — незнакомец щёлкнул зажигалкой, язычок пламени выхватил из темноты его проницательный взгляд и тонкие жёсткие черты.

Трой Ортиз, председатель государственного совета Распада, был похож на капитана корабля, всю жизнь бороздившего воды холодных морей: та же выправка, то же хладнокровие и острый ум.

— Госбезопасность вербует Маскелайна, — обронил Винтерсблад, закуривая новую сигарету.

Председатель кивнул, помолчал, тоже закурил.

— С моего одобрения. Навряд ли он для нас надёжен. Но пока удобен. Что-то ещё?

Полковник покачал головой.

— Ты в составе миссии на следующих переговорах. Будь начеку. И постарайся без своих обычных фокусов.

Винтерсблад усмехнулся, покосился на Ортиза.

— Я знаю, что ты за человек, Блад. Всегда только за себя. Но что бы тебе ни предложили за мою голову, учти: я дам больше.

— С чего взяли, что предложат?

— Я без малого двадцать лет у руля. Если б верил людям — покоился бы с миром. У каждого есть цена.

***

В середине марта уезжаю в дипломатическую миссию. Я уже избавилась от костыля, но без трости пока обойтись не могу, и к полётам врачи не допускают. Чтобы вырваться из сырого, серого Сотлистона, готова ехать даже в миссию. От меня там никакого проку — все вопросы решают дипломаты. Не думаю, что они станут прислушиваться к мнению военных, — скорее, я там нужна из-за внезапной моей популярности ввиду последних событий да ради показательной фотографии для газет. Что ж, мне предложили провести четыре дня в лучшем отеле Детхара, столицы Траолии. В мраморном дворце с мягкими коврами и золочёными люстрами. На завтрак там подают кофе со сливками в тонких фарфоровых чашках и круассан на серебряном подносе, а за ужином радуют лучшими винами и кулинарными шедеврами с иноземными названиями. Не самое скучное место для побега из промозглого Сотлистона, даже если едешь туда «свадебным генералом».

Джеймс пришёл проводить в вечер перед отъездом и остался до утра, чтобы отвезти меня на вокзал. Один из общих знакомых на перроне безобидно пошутил про свадьбу, и мне вдруг стало не по себе. Осознала, что всё к тому и идёт: Аддерли рано или поздно сделает мне предложение. Мужчина, которого знаю десяток лет. С которым мне хорошо и спокойно. Чувства к нему прокрались в сердце так незаметно, что я до последнего не могла распознать в них любовь, пока жизнь сама не сложила из множества кусочков простую и правильную картинку. Но если всё так просто и правильно, почему это пугает меня?

***

Представители миссий Бресии и Распада встречаются за длинным белым столом в просторной комнате с высокими потолками. Прежде чем сесть на свои места, мы жмём руки представителям другой миссии. Через стол от меня — офицер Распада, и я не сразу узнаю в этом гладко выбритом высоком мужчине Винтерсблада. А когда узнаю, сердце тревожно ёкает.

На нём застёгнутый на все пуговицы красный парадный мундир с медалями и белые перчатки. Даже вечно падающие на глаза отросшие волосы аккуратно убраны назад. Ну надо же! Мы встречаемся глазами, взгляд его сосредоточен и холоден. Он равнодушно скользнул по моему лицу так же, как и по лицам остальных участников встречи: без интереса, без симпатии, без какого-либо узнавания. Словно по фотопортрету на первой странице бегло просматриваемой газеты. Лишь надменные губы слегка покривились, как обычно кривятся те, кто не ожидает увидеть среди офицерства женщину. Внутри меня что-то неприятно скукоживается. Чувствую себя оплёванной, словно ждала от него какого-то отклика. Как будто старый приятель намеренно не заметил меня при случайной встрече на прогулке. Что за ересь! Мы даже не добрые знакомые, чтобы меня могло задеть его безразличие.

Сажусь на своё место и стараюсь не смотреть на Винтерсблада. Жутко злит, что мне есть до него какое-то дело. Если бы я могла разгадать эту гнетущую загадку: почему, зачем он спас меня? Но я не могу найти ответ, и эта тайна связывает нас. Я становлюсь соучастницей того, чего не понимаю, не могу объяснить, но это что-то нехорошее, и оно пугает меня. А ему всё до звезды!

Нудные переговоры завершились к вечеру третьего дня. В середине марта темнеет рано, и за высокими окнами отеля было уже ничего не разглядеть. Ночи стояли чёрные, глянцевые, пронзительно звенящие сырой, свежей весной. Участникам миссии запретили покидать отель, но можно было прогуляться по огромному балкону. Он опоясывал второй этаж и больше походил на террасу с мраморными колоннами, широкими перилами и цветочными вазонами.

Скади шла, наслаждаясь тишиной ранней весны и вечерним покоем, запахами талого снега и влажных, пробуждающихся от зимнего сна деревьев. Кончики её пальцев скользили по холодному камню перил, трость тихонько постукивала в такт медленных шагов, под ноги ложился жёлтый свет, расчерченный на квадраты тенями оконных рам. Внизу, под балконом, притаился тёмный сад.

Кто-то курил, облокотившись о балюстраду. Он не попадал в полосы света из окон отеля, а огонька тлеющей сигареты было недостаточно, чтобы увидеть его лицо. Скади он не замечал. Докурив сигарету, он отделился от перил, и свет выхватил черты, в которых Скади узнала Винтерсблада. Несмотря на ночную промозглость, его мундир и ворот рубахи были расстёгнуты, волосы привычно растрёпаны.

Скади в замешательстве остановилась. Пройти бы мимо, не ускоряя шаг, не обращая на него внимания. Но Винтерсблад уже заметил и её, и её заминку, и теперь притворяться совсем смешно. Он коротко кивнул ей, словно в знак приветствия. Она неуверенно кивнула в ответ и пошла дальше. Обойдя его, вдруг остановилась.

— Зачем? — спросила Скади.

Они стояли спиной друг к другу, словно дуэлянты перед отсчётом шагов.

— Что «зачем?» — Голос Винтерсблада прозвучал неожиданно мягко и устало.

Кажется, на его губах даже нет обычной издевательской ухмылки. Скади обернулась, случайно встретились с его взглядом, серьёзными и грустными, от которого ей стало не по себе. Она шагнула к перилам, устремила взор в ночную темень. Винтерсблад молча стоял рядом, положив локти на каменный парапет. Где-то далеко мерцали маячки на высоких воздушных пристанях. Свежий ветер заботливо прикоснулся влажной ладонью к горячим скулам и лбу Скади, откинул с лица короткую золотистую прядь, выбившуюся из аккуратной причёски.

— Зачем ты спас меня? — наконец повторила она. — Такой ценой. Что могло заставить офицера пренебречь долгом, рискнуть честью?

Винтерсблад и не подумал ответить. Они молча стояли у балюстрады, почти соприкасаясь плечами, окутанные хрустальным воздухом ранней весны и запахом дорогих сигарет полковника. Ночь дышала на них пустотой безграничного неба. Краем глаза Скади заметила, что Винтерсблад смотрит не на мигающие вдали маячки, а на неё. Пристально, внимательно, даже как-то загадочно, как умеет смотреть только он. Она не выдержала и повернулась к нему.

— Я сдержал слово, Скади Грин. Я не забыл тебя, девочку, которая любит цеппелины, — вполголоса сказал он. — А ты меня не помнишь.

— О чём ты? — не поняла Скади, но что-то давнее, сокровенное, отозвалось в груди болезненным звоном, словно случайно задетая струна.

Винтерсблад выпрямился, взял её ладонь и прижал к своей груди под расстёгнутым мундиром. Через тонкую ткань рубашки замёрзшие пальцы ощутили тепло его тела. И сердце, стучавшее с правой стороны.

— Теперь мы оба играем в чьи-то глупые игры. По чужим правилам. По разные стороны. — Он отпустил её руку и быстрым шагом скрылся за жёлтым проёмом стеклянных двустворчатых дверей, ведущих в зал отеля.

Оторопевшая Скади стояла посреди влажной ночной тьмы и жадно, глубоко, до покалывания в груди, вдыхала нестерпимо звонкую молодую весну. Пальцы её левой руки сжимались, словно надеясь удержать в ладони тепло и сердцебиение Зеркального мальчика.

Всю ночь Скади проворочалась без сна, задремав только под утро. Она хотела узнать правду, но нашла ещё больше вопросов, а иллюзорная связь с Винтерсбладом лишь окрепла. В шесть утра её разбудил стук в дверь. Три тяжёлых, глухих удара — стучали явно кулаком. Натянув брюки и рубашку, Грин отворила дверь номера. По ту сторону порога на неё исподлобья смотрел Винтерсблад. Запястьем одной руки он упирался в косяк повыше головы Скади, в другой, опущенной, держал небрежно болтающийся мундир, словно сброшенную шкуру оборотня. По измотанному виду полковника и ядрёному перегару Скади поняла, что этой ночью он даже не ложился. Он хотел что-то сказать, но, видя оторопь Грин, передумал. Лишь мрачно усмехнулся, кивнул своим невесёлым мыслям и побрёл прочь по коридору. Мундир неслышно чиркал рукавом по ковровой дорожке.

— Неужели всё из-за мимолётной встречи почти двадцатилетней давности? — не выдержала Скади.

Винтерсблад остановился. Через плечо оглянулся на Грин, но посмотрел куда-то мимо неё.

— Разумеется, нет. — Тон холодный, раздражённый, таким отвечают на особенно докучливые вопросы.

— Тогда почему?

— Ты знаешь ответ.

— Ошибаешься.

Полковник развернулся и посмотрел ей в глаза с яростью и отчаянием. По спине Скади побежали холодные мурашки.

— А почему ты не убила меня, Скади Грин, когда этого требовал твой долг? — сквозь зубы спросил он.

Винтерсблад давно скрылся за поворотом, а я всё стояла, как громом поражённая, вцепившись в позолоченную дверную ручку, таращась в пустой коридор. Он прав. Он, чтоб его, прав!

Я служу императору. Мне дважды выпала возможность убить самого опасного вражеского офицера, но я не сделала этого. Даже не подумала! Поставила личное выше долга. Подвела Бресию.

Отчаяние и злость захлёстывали меня. Закрыв дверь, попыталась доковылять до комнаты, но не смогла сделать этого без трости. Она осталась рядом с кроватью. Ноги подкашивались, я сползла по стене на пол, прижала колени к груди. Внутри — словно после бомбёжки. Нечем дышать. Заорать бы во всё горло! Или застрелиться. Жалкая, слабая дура!

Хотелось разрыдаться, но все мои внутренности лютым морозом сковал нахлынувший ужас: я поняла, что не просто совершила ошибку. Вернись я в прошлое, я вновь пренебрегла бы долгом! Не смогла бы убить его. Не после тех десяти дней над Свуер. Даже по приказу самого императора. Это ли не измена?

Всю дорогу до Бресии Скади была как на иголках. Она не могла справиться с открывшейся ей правдой, не могла простить себя. Первой мыслью было пойти в командование или тайную полицию и рассказать им всё. Но потом она вспомнила, что командование знает о событиях над Свуер. Пусть она умолчала о том, что умышленно посадила «Литу» на нейтральной территории («Господи, сейчас то перемирие выглядит, как заговор!»), основные события они всё равно переиначили так сильно, что от правды не осталось и следа. Её сделали героем, необходимым Бресии.

«Императору и Бресии нужно, чтобы ты была героем? Стань им!» — сказал ей Джеймс и был, наверное, прав. Сейчас на этом «геройстве» завязано ещё больше, её предательство будет для Бресии ударом под дых. В тот момент, когда страна только-только воспряла духом и начала побеждать.

«Так, соберись и разберись, — шептала себе Грин, — без нервов, без истерик!»

Я оказалась слишком слабой, чтобы до конца быть верной своему долгу. Сделай я то, что должна, Распад потерял бы ведущего офицера. Возможно, это изменило бы ход войны в нашу пользу, но он и так изменился — Распад терпит поражения. Мой поступок не навредил стране. Пока не навредил. А вот правда, всплыви она сейчас, — может. В небе я сделаю для Бресии гораздо больше, чем в тюрьме. Не пожалею сил, чтобы стать тем, кем пока лишь кажусь, а не являюсь. Офицером, достойным своей страны. Только бы вновь не встретиться с Винтерсбладом, Господи, убереги меня от него!

***

В апреле врачи наконец-то допустили Скади к полётам. Счастливая, она выпрыгнула из кэба у своего крыльца, вставила ключ в замочную скважину и насторожилась: дверь была не заперта. Но Грин точно помнила, как поворачивала ключ в замке, когда уходила. Медленно, бесшумно она отворила дверь, прокралась в прихожую. На полу алела дорожка из цветочных лепестков — значит, это точно не воры. Скади прошла в гостиную: на столе, меж бутылок вина, нарезанных фруктов и блюда с жареным мясом мигали свечки, у стола стоял Аддерли.

— Ну и напугал же ты меня, — улыбнулась Скади, — я думала, меня ограбили! Откуда у тебя ключ?

— Для твоего замка достаточно шпильки, так что я удивлён, как тебя на самом деле до сих пор не ограбили, — пошутил Джеймс. — Летать разрешили?

— О, да!

— Тогда позволь тебя спросить… — Аддерли опустился на одно колено и раскрыл перед Скади маленькую коробочку.

Внутри, на тёмно-синем бархате, словно звезда на небосводе, поблёскивало кольцо.

— Выйдешь ли ты за меня, подполковник Грин?

Это не было неожиданностью. Более того, это казалось правильным, разумным, логичным. Но странное беспокойство всё же укололо её сердце прежде, чем она сказала «да». Как только это короткое слово прозвучало, а кольцо оказалось на её пальце, глупая, неоправданная тревожность уступила место спокойствию. Отца бы порадовал её союз с таким честным и отважным офицером, как Аддерли. Как и Скади, Джеймс был потомственным военным, и их семьи поколениями хранили верность императору. Свадьбу решили устроить осенью. Непышную, в строгих офицерских традициях Бресии.

Скади назначили на дредноут ЗП-13-17, и она назвала его «Звёздный пастух». Второй пилот, лейтенант Юманс, произвёл впечатление серьёзного, ответственного и честного человека, на которого можно положиться. А вот командир триста семьдесят пятого полка воздушной пехоты, приписанного к «Пастуху», Скади не понравился. Она ему не понравилась ещё больше.

— Женщина?! — возмутился майор Уиллард Сандерс, когда их представляли друг другу в кабинете полковника Барратта. — Я не буду летать с бабой, не для этого они нужны!

— Что вы себе позволяете, майор, — взъярился Барратт, — забыли, где находитесь и с кем разговариваете? Подполковник Грин — герой Бресии, и император прекрасно знает, зачем она нам нужна. Чего не скажешь о вас, майор. В сорок пять из достижений лишь вереница побед в алкоболе да дебош в траольском кабаке! Извинитесь немедленно!

Одутловатое лицо Сандерса брезгливо передёрнулось, а блёклые, почти прозрачные глазки снизу вверх уставились на Скади острым, ненавидящим взглядом, словно хотели просверлить её насквозь.

— Извинитесь, майор! — с угрозой в голосе повторил Барратт.

— Приношу свои извинения, ваше высокоблагородие, — со свистом процедил Сандерс, но его лицо красноречиво свидетельствовало о том, что Скади отныне его первейший враг.

У вечно раздражённого, хвастливого, да ещё и не слишком отважного в бою Уилларда Сандерса настоящих друзей не водилось. У сослуживцев его имя вызывало лишь гримасу недоверия и сдерживаемой насмешки.

Через неделю с лёгкой руки штурмана Аттвуда вся команда «Звёздного пастуха» за глаза величала Сандерса не иначе как Свирепым Сусликом. А он, в свою очередь, не упускал возможности бросить в адрес Скади какую-нибудь сальность в болтовне с пехотинцами. Те из них, кто постарше, Сандерса скорее терпели, отлично понимая, что он за человек, и что такого лучше лишний раз не трогать, чтоб не «пахло». Но на совсем юных солдат он производил иное впечатление: был избирательно добр к новичкам, подкупал ласковым отношением, собирая вокруг себя верную, не слишком проницательную свиту. Кормил байками о собственных подвигах и, чего уж там, несправедливых страданиях, выпавших на его долю. Создавал образ непризнанного, ущемляемого героя. И солдатики верили, проникаясь к своему командиру всё большим уважением и симпатией, а в скором времени рады были выполнить любую его прихоть, замаскированную под доверие. Остальные называли их сандерсятами и иногда намекали, что их добрый командир совсем не таков, как они думают, но не вмешивались.

«Старики» из триста семьдесят пятого давно служили под командованием Сандерса и прекрасно знали, что без четырёх-пяти «фрейлин» вокруг майора всё равно не обойдётся. Подрастут — поумнеют. Так обычно и бывает. А пока будут бегать, приносить ему орешки к пиву и восторженно слушать нафталиновые байки.

***

«Пойду и признаюсь. Сейчас. Войду и скажу: „Предатель я, ваше императорское величество, крыса!“ Пусть расстреливает. Мочи нет. Только бы дочек не коснулось!» — Генерал Маскелайн сидел пред дверьми императорского кабинета, чёрен лицом, уперев локти в колени, повесив голову. Обутая в армейский сапог нога отстукивала каблуком по деревянным половицам нервную дробь, похрустывали сцепленные в замок пальцы, которые непрестанно двигались, словно одна рука пыталась освободиться от крепкого захвата другой. «Меня пусть расстреляет. Но чтобы дочек не позорить… У него у самого дочь, он поймёт…» Раздумья Маскелайна были прерваны приглашением войти.

«Не поймёт, — тяжело ухнуло сердце генерала, как только он увидел высокий прямой силуэт императора на фоне окна. — Сам учил его, ещё мальчонку, быть жёстким, беспощадным, непримиримым… Иначе не победить. Научил…»

— Что там у нас с перемирием, генерал? — спросил император, словно саблей махнул.

— Пока не получается, ваше императорское величество, — промямлил Маскелайн.

Император оторвался от бумаг, внимательно посмотрел на него через письменный стол.

— Нечего передо мной расшаркиваться, генерал, ты мне лучше перемирие устрой. Замужество принцессы — дело уже решённое, мы с принцем Тобриульским обо всём договорились. Мне необходимо перемирие, чтобы безопасно отправить её с императрицей в Тобриулу. Понял меня? Не-об-хо-ди-мо!

— Да, разумеется, император. Я всё устрою. Себя не пожалею, но выжму из Распада временный мир!

— Услужи, будь добр! Что-то ты сдал за последнее время, генерал. Постарел, плешь вон себе заработал. В чём дело? Дома-то все здоровы?

Маскелайн невесело усмехнулся, глядя себе под ноги, а потом вдруг посерьёзнел, замер. Медленно, словно боясь спугнуть дерзкую, внезапно появившуюся надежду, поднял глаза на императора.

— Ну говори, что там у тебя?

— Младшая моя, император… Как узнала про отъезд принцессы, так плачет всё. Уж очень они подружились… Нельзя ли её в Тобриулу взять? Всё ж и принцессе веселее на чужбине будет, с родной-то душой!

Император добродушно рассмеялся:

— Хитёр, что говорить! Я спрошу принцессу, захочет ли она взять твою дочку. Захочет — пусть берёт. Нет — так придётся тебе другое тёпленькое место для неё подыскивать. А не спешишь ли ты из страны их высылать? Выиграем войну — и дочери генерала первыми леди будут!

— А если проиграем? — тихо спросил Маскелайн.

— А ну-ка мне! — Вмиг посуровевший император с такой силой хлопнул по столу, что подпрыгнула и опрокинулась пузатая чернильница. — Пепел твой по ветру пущу, будешь мне такие разговоры разговаривать! — Голос зловеще понизился почти до шёпота. — И дочки по миру пойдут, будут где-нибудь в Траолии работать, офицеров в отпуске ублажать. А теперь поди вон. И устрой мне мир, слышишь?

— Есть, ваше императорское величество! — отдал честь Маскелайн. Пальцы его, приложенные к виску, едва заметно дрожали, спина под кителем и рубашкой взмокла.

«Хотя бы младшая будет вне опасности», — подумал генерал, притворив за собой дверь императорского кабинета. «А остальные… Разве что сбежать всем вместе в Броадор?»

Броадор — клочок лесистой горной местности на границе Досманы и соседнего государства, был прибежищем дезертиров и тех, кому удалось скрыться от правосудия. Люди там жили общинами и в большинстве своём вели пиратский образ жизни, пограбливая торговые цеппелины Бресии, Распада, Траолии и их соседей.

«Но о такой жизни для моих девочек… среди бандитов и ублюдков — даже и подумать невозможно!» — Маскелайн вздохнул и, повесив голову, пошёл прочь по кроваво-красной, вытертой по центру сотнями сапог ковровой дорожке.

***

— Ваше высокоблагородие, прямо по курсу три вражеских цеппелина, примерное расстояние восьмая мили, идут на нас, — отрапортовал штурман.

— Принято, капитан. — Скади отняла от глаз подзорную трубу.

Впереди дредноут и два транспортника, о которых докладывали с разведывательного цеппелина. Что они тут делают — непонятно, но их вторжение в чужое воздушное пространство и курс, которым они шли, не сулили для Бресии ничего хорошего. «Звёздный пастух» разыскивал их почти сутки, и вот, наконец, враг попался.

— Полный вперёд, максимальная скорость. Идём на перехват! — Скади чувствовала, как изнутри лёгким морозцем покалывает разгорающийся перед боем азарт. Сейчас ей даже немножко весело — это явно не «Крысиное гнездо». — Юманс, принимаю управление.

— Есть, полный вперёд, максимальная скорость, ваше высокоблагородие! — второй пилот уступил место Скади за штурвалом.

— Балласт?

— Полный, сэр!

— Очень хорошо! Передайте готовность к бомбометанию по команде. Готовность вести пушечный огонь с двух бортов.

— Есть, сэр! — щёлкнул переключатель, зашипела внутренняя связь. — Готовность пехоты к абордажной атаке, сэр?

— Отставить готовность пехоты. Пусть держатся крепче, будем маневрировать.

— Есть, ваше высокоблагородие!

То, что делает «Звёздный пастух», сможет повторить разве что «Крысиное гнездо», но Медине редко предоставляется возможность это продемонстрировать: у них совсем другая тактика. Их конёк — абордажи, а я не настолько доверяю своей пехоте (точнее — её командиру), чтобы прибегать к абордажному бою при любом удобном случае.

Мы разгоняемся, держа курс прямо на вражеский дредноут. Палуба под ногами гудит и вибрирует от работающих на полную мощь винтов, будто сам цеппелин дрожит от нетерпеливого предвкушения боя. Враг не ожидает от нас ни такой скорости, ни движения «в лоб», поэтому теряется: ему бы развернуться, чтобы открыть по нам огонь с борта, но мешают транспортники, а разойтись они уже не успевают.

— Приготовиться к одновременному сбросу всего балласта! — командую.

— Есть, приготовиться к одновременному сбросу всего балласта, — отвечает Юманс.

Шаг рискованный: если за штурвалом в этот момент допустить хоть малейшую оплошность, не справиться с управлением, дело может закончиться повреждением цеппелина. Или, как минимум, потерей курса и времени. А если учесть, что мы летим прямо на противника, то и столкновением. Но я знаю, что делаю. С этим фокусом я справлялась уже не единожды, справлюсь и сейчас.

— Сбросить балласт!

— Есть, сбросить балласт! Балласт сброшен, сэр!

Это я понимаю и без лейтенанта: «Пастух» дёргается вверх так резко, что мы едва удерживаемся на ногах, хоть и готовы к такому манёвру. Выравниваю курс и сам дредноут с помощью штурвала и стабилизаторов — на это у меня четыре секунды, ни в коем случае нельзя допустить эффекта маятника, иначе мы окажемся абсолютно беспомощны. Всё получается, и мы ускользаем перед самым носом врага, оказавшись над их дредноутом.

— Сбросить бомбы!

По лёгкой дрожи досок под ногами чувствую, как открываются бомбовые отсеки. Снаряды падают на вражеский цеппелин, взрываются, пробивая оболочку и корпус. Он охвачен пламенем, транспортники спешат отойти на безопасное расстояние, но их всё равно задевает обломками. Не так сильно, чтобы повредить. Нас самих трясёт взрывной волной, словно зёрна в маракасе, мы тоже в условной зоне поражения, но дело сделано: вражеский дредноут падает.

Транспортники быстро координируют свои действия и набирают высоту, поднимаются по оба борта от нас.

— Огонь с обоих бортов! — командую по внутренней связи, и уже подпаленные бока транспортных цеппелинов расцветают оранжевыми сполохами от попавших в цель снарядов.

Мы разносим их в щепки за пару минут. Глупцы, пора бы уже уяснить: «Звёздный пастух» шустёр, вооружён до зубов и не стремится лезть на абордаж, поэтому с неприятелем мы разбираемся без особых нежностей. Нескольким планерам всё-таки удаётся уйти от наших пулемётчиков. Что ж, кому-то с погибших цеппелинов повезло.

— Какого чёрта ваше высокоблагородие изволит творить? — дверь в гондолу управления распахивается, едва не слетев с петель, внутрь вваливается коренастая фигура Сандерса. Сейчас его вид особенно соответствует данному ему прозвищу.

— Чуть дух не вытрясли! Кто так маневрирует?! — орёт он.

— Дух — не дерьмо, — хихикает Юманс, — убирать бы не пришлось!

— Но вони не меньше, — поддакивает Аттвуд.

— А ну заткнулись оба, — рявкает побагровевший Свирепый Суслик, — не с вами разговариваю!

— Вы не разговариваете, майор, — вмешиваюсь, — вы орёте. Лейтенант и капитан действовали согласно моим командам. И не смейте так с ними разговаривать, вы при исполнении, майор!

— У вас на борту, сэр, — Сандерс тычет в меня своим кривым пальцем, как всегда цинично выделяя «сэр», — полк воздушной пехоты, которая должна работать, а вы лишаете нас возможности вступить в бой!

— В следующий раз, сэр, лично полетите на планере впереди «Пастуха» и возьмёте на абордаж цеппелин противника, — отвечаю Суслику, в тон ему подчёркивая «сэр».

Сандерс весь, как сжатая пружина, даже стал ниже ростом. Скрипнул зубами, на виске нервно забилась жилка.

— Покиньте гондолу управления, майор. — Мой голос по-прежнему спокоен.

— Пока дух от напряжения не вытрясся, — шёпотом себе под нос хмыкает Юманс и получает от меня неодобрительный взгляд.

Мы возвращаемся домой, подходим к воздушной пристани. Анкерные верёвки сброшены, цеппелин выравнивают и закрепляют. Я покидаю борт последней. Впереди больше тысячи железных ступенек с пристани до земли, и мысли мои на этой тысяче всегда одинаковы: как же повезло, что сегодня мы не встретили «Крысиное гнездо»! Я стараюсь не думать об этом, но навязчивые думы о Винтерсбладе так и лезут в голову, словно голодные кошки — под ноги. И по-кошачьи бьют током от наэлектризовавшейся шерсти, и я вздрагиваю, когда, пробегая глазами газетные статьи, встречаю его имя. Перечитываю их дважды, убеждая себя, что это лишь для того, чтобы изучить тактику противника.

Шэнтел Винтерсблад — фигура значительная, пишут о нём часто. Бои он не проигрывает. Не проигрываю их и я, и меня пугает, что будет, если наши цеппелины вдруг встретятся.

Вернувшись домой, обнимаю Джеймса. Вдыхаю его запах, и меня пронзает желание ощутить не аромат свежей рубашки и лосьона после бритья, а резкий шлейф виски и дорогого курева. И это пугает гораздо больше.

Аддерли чем-то расстроен.

— Меня сняли с миссии. Другое задание, — вздыхает он. — А я надеялся, что мы с тобой сможем отдохнуть пару дней в Траолии, если о мире договорятся.

— Жаль, Джеймс! Очень жаль.

— Но ты всё же отдохни там за нас двоих, если будет возможность. Всё равно я неделю в академии, позвали в экзаменационную комиссию. Буду заваливать нерадивых пилотов, — печально усмехается Джеймс. — А, совсем забыл: с тобой поедет Сандерс.

— Что?! Он-то каким боком?

В небе мало мне этого Суслика, так ещё и на переговорах будем локтями стукаться!

— Нужен офицер. Вместо меня. Этот оказался единственным, кого получилось сорвать в последний момент. Выезд же завтра.

— Так значит, он ещё до вылета знал, и мне ничего не сказал? Вот ведь старый огрызок, сюрприз решил сделать!

***

Эти переговоры выдались особенно изматывающими: члены миссий провели за белым столом почти сутки, не вылезая. Место Скади вновь оказалось напротив Винтерсблада. В равнодушных глазах полковника она увидела лишь своё отражение. И это равнодушие отозвалось в её сердце неприятным щемящим чувством. Их ладони сомкнулись в официальном рукопожатии в начале и конце встречи, и она в глубине души подосадовала на белые перчатки, которые не позволяли ощутить прикосновение его руки.

В итоге стороны договарились, перемирие, зыбкое, как башенка из спичек, было заключено. А вечером Траолия устроила праздник для обеих сторон, чтобы отметить успех переговоров. В программе — бурлеск и дорогой алкоголь с закусками. Скади удручала перспектива весь вечер смотреть на барышень, утянутых в кокетливые корсеты, но не пойти значило оскорбить принимающую сторону: Траолия не любила, когда её увеселениями пренебрегали.

Грин дрейфовала по залу, старалась держаться подальше от толпы и оркестра, дожидаясь, когда можно будет без последствий покинуть веселье. Переводя усталый взгляд с музыкантов на танцовщиц, с танцовщиц на офицеров — гостей вечера, она каждый раз натыкалась на Винтерсблада, словно специально искала его глазами. Она изо всех сил старалась этого не делать, но тем не менее любое его передвижение по залу замечала сразу. Скади старательно избегала возможностей столкнуться с ним, но какая-то её часть отчаянно этого желала.

Её взгляд вновь выхватил из толпы полковника: он сидел на стуле, откинув голову назад, лениво болтая зажатым между пальцами опущенной руки бокалом виски. Несмотря на прикрытые глаза и расслабленную позу казалось, что он не теряет бдительности и даже за чем-то следит.

На колени к нему подсела зашнурованная в корсет танцовщица, вся в перьях и блёстках, запустила пальцы в его отросшие волосы. Начала щебетать ему что-то с улыбкой пошлой и одновременно невинной, какими умеют улыбаться подобные ей.

«Наверняка что-то непристойное», — с отвращением подумала Скади.

Винтерсблад не обратил на девушку внимания, даже не открыл глаза, лишь губы едва заметно брезгливо покривились. Осмелев, танцовщица села верхом ему на колени и придвинулась теснее, обвив руками его шею. Скади отвела взгляд и пошла к выходу.

— Что, подполковник, дезертируешь? Сэр, — услышала она за спиной пьяный голос Сандерса.

Не оборачиваясь, Скади ускорила шаг. До конца длинного, пустынного коридора было ещё далеко.

— Едрить твою! — Свирепый Суслик запнулся, запутавшись в собственных ногах. — По кой чёрт они убавляют свет на ночь? Не видно ж ни зги! Эй, Грин, чего так рано ушла? — Он почти бегом нагнал Скади, схватил её за плечо, дохнув перегаром. — Даже не сплясала! — Пьяно заржал. — Таким, как ты, только со сцены ноги в панталонах и задирать, а не за штурвалом стоять!

Скади схватила руку, стискивающую её плечо, и резко завернула её за спину майору, чуть толкнув его от себя. От неожиданности он потерял равновесие, сделал шаг, чтобы не упасть, и спьяну врезался головой в стену.

— Сука! — прошипел он, потирая ушибленное место.

— Проспитесь, Сандерс, — холодно уронила Скади, развернулась и пошла прочь.

Вдруг её схватили за шиворот и с размаху приложили лицом о стену. Скади успела подставить ладони и смягчить удар, но тяжёлый сапог пнул под колени, а когда она упала, в глаз врезался кулак Суслика. Ярость придала майору бесстрашия, которого ему так не хватало в бою. Он подхватил Скади за лацканы кителя, с силой треснул спиной о стену и распластал по ней, прижав ноги и руки, навалился своей тяжёлой тушей.

Грин отчаянно пыталась сопротивляться, но в таком захвате невозможно было даже пошевелиться, а под телом майора нечем было дышать, кроме исходившей от него кислой вони. Скади замерла, стараясь отвернуть лицо подальше от пьяной рожи Сандерса. Он довольно загоготал и отпустил её запястье — понадобилась свободная рука, чтобы справиться с застёжкой на брюках.

Улучив момент, Скади ударила его по шее ребром освободившейся ладони и успела заехать кулаком в челюсть, прежде чем получила коленом под дых. Задыхаясь, она хватала ртом воздух, но Сандерс держал крепко, не позволяя ей согнуться пополам, и, когда его рванули назад, отдирая от Скади, она едва удержалась на ногах, увлекаемая следом.

Суслик сначала попытался выкрутиться из чьего-то стального захвата, но не вышло. Тогда он поднял глаза на того, чья рука держала его за шкирку, и вся его пьяная бравада тут же улетучилась. Он скукожился и будто даже стал меньше ростом: перед ним высился Винтерсблад.

Лицо полковника было спокойно, словно у мраморного изваяния в пригостиничном саду, лишь плотно сжатые губы побелели от злости. Вмиг протрезвевший майор попытался заслониться от него потными дрожащими ладонями, что-то бессвязно забормотал, но Винтерсблада это не остановило.

От первого удара Сандерс отлетел на несколько шагов и даже не попытался встать, скрючился вниз лицом и закрыл голову руками. Полковник неспеша подошёл к нему. Несмотря на неторопливость походки и спокойствие лица, все его мышцы были напряжены до такой степени, что Скади показалось, будто от него вот-вот полетят искры. Одной рукой он поставил Свирепого Суслика на ноги, а второй врезал ему ещё раз. Потом ещё и ещё. Наградной перстень оставил глубокую царапину на челюсти Сандерса.

Майор падал, скулил, пытаясь уползти, но Винтерсблад всякий раз возвращал его на ноги и размеренно, словно размах тяжёлого маятника напольных часов, впечатывал сокрушительный кулак в его окровавленную физиономию. Хладнокровно и беспощадно. Он остановился только тогда, когда Суслик потерял сознание, а на его парадных брюках, которые так и остались наполовину расстёгнутыми, расползлось мокрое пятно. Тогда Винтерсблад брезгливо отпнул тело прочь с дороги, встряхнул разбитой рукой, словно у него свело пальцы. Бросил на оцепеневшую Скади быстрый взгляд и пошёл по направлению к номерам, будто туда и направлялся.

— Только не уходи опять вот так! — бросаю ему в спину.

Винтерсблад на мгновение замер, а потом резко развернулся и пошёл в мою сторону.

— И что я, по-твоему, должен сделать? — В его голосе звенят нотки раздражения, он подходит всё ближе и останавливается почти вплотную. — Что ты хочешь, Скади Грин?

— Тебя.

Неожиданно вырвавшееся слово обжигает стыдом, и я понимаю, как это, когда сердце уходит в пятки. Внутри тебя вдруг разверзается бездонная пропасть, и не только сердце — вся душа целиком ухает в неё, оставляя в груди парализующий ужас. Я только сейчас поняла, что за болезненный ком стоял в моей груди всё это время. Я только сейчас поняла, в чём Винтерсблад признался мне тогда, в коридоре траольского отеля. Он не убил меня по той же причине, что и я его. И причина эта вынырнула передо мной во всей своей ужасной мощи, как Кракен выныривает из пучины перед кораблём, не оставляя надежд на спасение. Отступать некуда. Притворяться бессмысленно. Взять назад случайно сорвавшееся слово — не получится. Оно вскрыло меня, словно консервный нож — жестянку. И то, что оказалось внутри, привело меня в ужас. Я никогда не смогу закрыть её так плотно, чтобы заставить себя поверить, что внутри совсем не то, что на самом деле.

Хладнокровие на миг изменяет Винтерсбладу, и я читаю в его обычно непроницаемом взгляде и боль, и злость, и страсть, и уязвимость. Он понял меня правильно. Но всё равно перевёл исключительно в физиологическую плоскость.

— Что ж, — его голос звучит по-прежнему раздражённо, а ухмылка полна напускного цинизма, — в данных обстоятельствах это вполне выполнимо.

Мы стоим так близко, что наши лица почти соприкасаются, сверлим друг друга взглядами: он меня — стальным, полным отчаянной злости, я его… Не знаю, ему виднее. Но в тот миг я и ненавижу его, и всё понимаю. Винтерсблад избегает объяснений — они ни к чему не приведут. Он тоже ненавидит меня. За то, что я по другую сторону, за то, что он не в силах что-либо изменить, за ту слабость, которую он не может побороть.

Мы стоим так очень долго.

— В том-то и дело, — процеживает сквозь зубы и уходит.

Он всё прекрасно понимает. Теперь мы оба всё понимаем, но сделать ничего не можем.

***

Винтерсблад свернул не к номерам, а в холл отеля, спустился по лестнице к главному выходу. Служащий за стойкой проводил его уставшим взглядом, не окликнув: после окончания переговоров, во время перемирия, члены миссий могли беспрепятственно покидать гостиницу и пользоваться любыми благами и развлечениями города. Запрет был лишь на ношение оружия, он действовал и на том вечере, с которого полковник только что ушёл.

Винтерсблад вышел в сад, глубоко вдохнул свежесть летней ночи и закурил. Разбитые, перепачканные кровью руки нервно дрожали. Злость и возбуждение уступали место пустоте и потерянности. Одиночеству. Сам не заметил, как миновал ворота отеля. Вокруг было людно: главная улица Детхара славилась ночным весельем, из окон низких домов лился жёлтый свет и музыка, по тротуару сновали весёлые компании молодых людей, громко смеялись и приветствовали друг друга.

— Только посмотрите, кто у нас здесь! — послышался знакомый женский голос.

Винтерсблад поднял глаза:

— Майя?

— Давненько не виделись, полковник! — шутливым тоном произнесла красивая, улыбчивая женщина. — Что вдруг такой кислый?

В её шоколадных глазах плясали золотые искры, по изящным плечам вились тёмные благоухающие кудри, а тонкую талию поверх шёлкового платья стягивал корсет. Его шнуровка располагалась спереди — признак представительниц определённой профессии, чья работа в Траолии была легальна и даже уважаема.

— Что-то ты далеко забралась от дома мадам Бониты, Майя! — в тон ей ответил Винтерсблад.

— Что мне теперь до мадам, милый! Я уже два месяца, как откупилась, теперь сама за себя.

— О, разбогатела?

— С твоими чаевыми, милый, — она кокетливо улыбнулась, шагнула ближе, пальчиком погладила полковника по уголку воротника, обняла Винтерсблада своим тонким тёплым ароматом. — Я сегодня свободна. Пойдём со мной? Живу на соседней улице. Никакой мадам. Можно забыть о времени, — она понизила голос до вкрадчивого шёпота, — и даже о деньгах. Теперь я могу позволить себе всё, что захочу.

Винтерсблад смотрел на Майю, которую знал много лет, и видел уже не соблазнительность её форм, нежность кожи, лучезарную улыбку и милые ямочки на щеках. Сейчас он видел, как старательно уложены её волосы, чтобы казаться слегка растрёпанными, манящими. Как нарочито кружевная шаль сползает с белого плечика, а будто случайно расстегнувшаяся пуговка платья над корсетом открывает чуть больше, чем принято. Он видел пудру, скрывавшую её усталость и первые морщинки в уголках глаз; помаду цвета спелой вишни, маскирующую бледность зацелованных губ; неестественно пышные ресницы, за которыми она пряталась целиком. И невозможно было угадать, что заставляет её искать убежища, что страшит больше: окружающий мир или мир внутренний.

Невнятная тоска подступила к самому горлу. Майя ничем не могла ему помочь. У неё был лишь набор масок. Набор масок и превосходные умения, за которые неплохо платят. Впрочем, как и у него. Но сегодняшнее одиночество было нестерпимо, и в Майе он нашёл утешение. Нашёл ту, кто утешит тело, не коснувшись души, не причинив ей боль. Все маски останутся на своих местах. Каждый будет и дальше верить, во что пожелает.

***

Всю ночь я пролежала, не сомкнув глаз. Не сказать, чтоб о чём-то думала. Просто лежала в одежде поверх покрывала и смотрела сквозь узкий зазор меж двух портьер на небо. Сначала оно было высокое, тёмно-синее, почти чёрное, усыпанное звёздами. В Сотлистоне такого не увидишь — помешает заводской дым. Детхар стоит на побережье, море целует его ступни, море и над его головой.

Звёзды погасли, небо начало светлеть, а потом горизонт вспыхнул оранжевым огнём. Рассветный пожар разлился по всему небу и иссяк, стал нежно-розовым, прозрачным. Вот-вот наступит новый день. Но стоило солнцу принять вахту, наползли низкие серые тучи, и вскоре всё затянула преддождевая хмарь.

Я ни о чём не думала. Было стыдно, что мне абсолютно не жаль Сандерса. Было больно от режущих сердце чувств. Было страшно от открывшейся правды. Не мне, кому-то другому, далёкому, пытавшемуся докричаться до меня сквозь толщу тумана, словно через пуховую подушку. Мне же было всё равно. Я очень устала. Опустошилась, как после сильных потрясений и долгих слёз, таких, какими мы умеем плакать лишь в детстве, когда кажется, что выплакал из себя не только всю воду, но и всю душу.

Я ни о чём не думала. Лежала и смотрела в прореху меж штор на небо, затянутое равнодушной, беспросветной серостью. Когда темнело, ждала грозы или хотя бы ливня, но на стекле вместо капель появлявились отблески уличных фонарей, подкрашивая сумрак тёплым золотом, и я поняла, что это просто вечер. Уже вечер.

Заставляю себя встать с постели. Голова кружится. Болит и сердце, и желудок. Это голод, всего лишь голод. Просто надо поужинать.

Тащусь в ближайший кабак, официант настойчиво трясёт у меня перед носом листком с меню, но у меня нет ни сил, ни желания разбирать эти мелкие закорючки, убранные в тесные строки. Заказываю блюдо дня, лишь бы он отвязался. Ставлю локти на стол, роняю на сплетённые пальцы лоб. Мысленно получаю затрещину от школьной воспитательницы: «Ну-ка, руки со стола!». И чего я вдруг про неё вспомнила?

В заведении людно. Передо мной в центре какая-то компания, один голос что-то рассказывает, другие хохочут — дружно и заискивающе. Голос отвратительный, визгливый на верхних нотах, знакомый… Сандерс! Из-за сцепленных перед глазами рук я его, к счастью, не вижу. Но догадываюсь, что он фиолетов избитым лицом, сидит в кружке своей свиты, рассказывает сандерсятам об очередном несуществующем подвиге.

Меня мутит. Это от голода.

Краем глаза ловлю какой-то отблеск слева от меня, у самой стены, в тёмном углу кабака. Перевожу взгляд. Сидящего за столом не видно, свет от ламп выхватывает лишь стакан с виски и держащие его разбитые пальцы. На одном из них — массивный наградной перстень. Я такой уже видела. Вчера! Подскакиваю со своего места и сломя голову бегу прочь…

Нет, на самом деле я продолжаю сидеть — колени ватные, ноги словно чужие. Будто всё это происходит не со мной, а просто чей-то сумасшедший сон. Рука с перстнем ставит опустевший стакан на стол, из темноты появляется Винтерсблад, направляется к выходу, словно не видя ни меня, ни Свирепого Суслика со свитой.

Компания в центре резко смолкает. Видимо, они заметили его только сейчас. Спустя мгновение слышу шум отодвигаемых стульев, чуть раздвигаю пальцы, чтобы увидеть, что там происходит. Сандерсята во главе со своим вождём спешно покидают кабак, оставив недоеденный ужин и недопитое пиво. Это не к добру. Пока я раздумываю, стоит ли пойти следом, ноги сами выносят меня за дверь.

Подворотни Детхара столь же темны, сколь наряден его фасад. Я сворачиваю в первый попавшийся закоулок, обхожу его по периметру. Пусто. Иду в следующий. Начинает накрапывать мелкий дождь. Уличная музыка скрывает звуки ударов, и я слышу их, лишь пройдя несколько шагов вглубь тёмного переулка. Перед глазами из полумрака вырастает упитанная фигура Сандерса. Он стоит спиной и не замечает меня. Перед ним четверо сандерсят не без натуги держат за руки поставленного на колени Винтерсблада. Судя по тёмным пятнам на их лицах, им хорошо досталось, прежде чем они смогли скрутить его. Сандерс отводит ногу далеко назад, словно в каком-то неуклюжем балетном па, а потом со всей силы бьёт его сапогом.

От нахлынувшей ярости у меня перехватывает дыхание, по телу прокатывается волна крупной дрожи, а рука инстинктивно тянется к револьверу, но его нет — в Траолии запрет на ношение оружия.

— Отставить! — рявкаю я с такой злобой, что перехватывает горло.

Сандерс замирает на одной ноге, готовый к очередному удару, солдатики заметно дрейфят, ослабляя хватку. Дождь усиливается.

— Вы охренели, майор?! — Я не слышу себя. В ушах стоит стальной звон, пальцы сжимаются так крепко, что ногти впиваются в ладони. — Напасть на офицера в первый день перемирия? В Траолии? Это трибунал!

Сандерсята совсем теряются, отпускают Винтерсблада, прячут руки за спины. По званию я гораздо старше их вожака, и со мной проблем у них будет больше.

— Пошли вон отсюда!

За неимением револьвера я готова разорвать их голыми руками и едва сдерживаюсь. Мальчики это видят, срываются с места, как школьники на перемену, бегом выметаются из подворотни, даже не оглядываясь на своего старшего товарища.

— И ты тоже! — это уже Сандерсу.

Он бросает взгляд на поднимающегося с колен избитого полковника, потом на меня, что-то шипит сквозь зубы и медленно уходит. С неба припустило как из ведра. Я не провожаю майора взглядом — и это роковая моя ошибка. Смотрю на Винтерсблада, ливень смывает кровь с его губ и подбородка. Вдруг лицо полковника каменеет, Винтерсблад бросается ко мне, но не успевает. Резкая боль пронзает правый бок, я оборачиваюсь, встречаюсь глазами с Сандерсом. На опухшем лице — злорадная гримаса. Он вытаскивает из-под моих рёбер нож, высвобождая волну крови и боли, и даёт дёру.

Жизнь Сандерсу спасло лишь то, что Скади упала на руки Винтерсбладу, и тому стало некогда с ним разбираться.

— Штепсель в дроссель! — пробормотал полковник, опуская Грин на мостовую.

Она была ещё в сознании, но сильная боль парализовала тело. Винтерсблад откинул полу её кителя, задрал рубаху, осмотрел рану. Кровь толчками выхлёстывалась из-под рёбер, смешиваясь с дождём.

— Прижми здесь, крепко! — Он сунул ей платок и прижал ладонь к ране; подхватил Скади на руки, выскочил из переулка.

Из-за разыгравшейся непогоды улицы Детхара быстро опустели. Винтерсблад бежал, пытаясь среди круговерти домов, размытых бликов фонарей и льющейся с неба воды вспомнить тот путь, что проделал вчера вечером. Ему повезло, и нужная дверь отыскалась быстро.

Майя прихорашивалась перед зеркалом в своём будуаре, когда в её дверь загрохотали так, словно хотели выбить. Она осторожно приоткрыла щёлочку, выглянула наружу (кого там принесло в такую погоду?), и едва успела отскочить, чтобы не получить дверью по лбу. В прихожую ворвался Винтерсблад, сам избитый, да ещё с какой-то женщиной на руках. На той была военная форма, а белая рубашка под расстёгнутым кителем насквозь пропиталась кровью.

— Шентэл, что это? — Майя вжалась в стену, пропуская полковника в спальню. — Это… это ты её? — Винтерсблад посмотрел так, что она прикусила язык и больше глупостей не спрашивала. — Клади её на кровать, я принесу полотенца и тёплую воду.

— Тонкую иглу, шёлковые нитки и крепкий алкоголь, — скомандовал Винтерсблад.

Майя вернулась быстро, даже догадалась налить виски в чашку, чтобы удобнее было дезинфицировать в нём иглу и нить.

— Может, и ей глоточек, чтобы не так больно? — робко поинтересовалась она из-за плеча Винтерсблада.

— Разберёмся. — Полковник вытащил из кармана бумажник и ключ от гостиничного номера, сунул их ей в руки. — Номер триста восемнадцать, — он уже вставлял нить в иглу, — поживи там. Будут спрашивать — скажи, что снял тебя на все пять дней отпуска. Иди!

Майя понимающе кивнула, открыла бумажник.

— Ох, этого слишком много, Шентэл! Я возьму лишь за пять дней.

— Бери всё, — раздражённо, даже зло отмахнулся Винтерсблад, — и уйди отсюда!

Майя хотела изобразить обиду на столь грубый тон, но, глядя на внушительную сумму в бумажнике, передумала. В конце концов, ситуация не располагала к светской любезности. Она положила бумажник на край комода, оставив в нём пару мелких купюр, и удалилась, прихватив с собой всегда готовую на случай внезапной продолжительной «миссии» сумку и зонт.

Скади, на какое-то время потерявшая сознание, пришла в себя.

— Где мы? — едва слышно прошептала она. — Это же не госпиталь? Нельзя в госпиталь…

— Т-ш-ш-ш, — Винтерсблад склонился над ней, убирая с её лица мокрые волосы, — не госпиталь. Глотни! — приподнял её голову, прижимая к губам чашку с виски.

Разумеется, он понимал, что, появись в госпитале Детхара два офицера враждующих сторон в таком виде, да ещё и во время перемирия, крупные неприятности ждут обоих: мало того — от своего командования, так ещё и власти Траолии вмешаются. И объясняй потом, как оно на самом деле было.

— Не страшно, не страшно, — прошептал он, имея в виду рану, — справлюсь. И не такие штопал…

Но Скади его уже не слышала

***

Я не помню почти ничего. Так, какие-то бессвязные обрывки. Помню боль и холод. Помню, что лежу под одеялом на чьей-то широкой постели, и меня бьёт озноб. Очень долго не могу согреться. И ничего не вижу. То ли зрение на время отказывает, то ли просто нет сил открыть глаза. Но дрожь колотит меня так, что звенят пружины в матрасе. И это продолжается сотню лет. А потом вдруг становится нестерпимо жарко. Так, будто подо мной развели костёр. Одеяло прилипает к коже, дышать тяжело, больно, в горле сухо. Бок под рёбрами горит адским пламенем, и мне кажется, что дальше моего тела не существует — вместо него лишь боль.

Пытаюсь вспомнить, что же произошло, не оторвало ли мне ноги в сражении, раз я их не чувствую. Ничего не выходит. Чьи-то большие прохладные ладони щупают мой лоб, обтирают лицо влажной тканью. Хочу попросить воды, но ничего не получается, как бывает, когда пытаешься звать на помощь во сне. Но мою жажду угадывают — пропитанная водой ткань касается губ. Не могу сделать глоток, но влага просачивается в рот и дышать становится чуть легче.

Я блуждаю где-то в темноте болотистого леса, почти по пояс проваливаюсь в вязкую грязь. Пытаюсь не падать, хвататься за древесные стволы, чтобы сохранить равновесие, но они не выдерживают меня, погружаясь в зыбкую жижу. Не могу понять, где я и как сюда попала. Вокруг темно — наверное, ночь. Стараюсь сориентироваться по звёздам, но над головой лишь плотная паутина голых мёртвых веток.

Я выдохлась, вытаскивая из трясины то одну, то другую ногу, силясь сделать хотя бы шаг, но не двигаюсь с места. Я выдохлась, но стоит перестать шевелиться, как болото затянет меня, задушит, переварит. И я продолжаю барахтаться.

«Давай, Скади Грин, я в тебя верю!» — шепчет мне на ухо чей-то голос, и то, что он есть, здесь, со мной, где нет больше ничего, кроме липкого отчаяния, боли и смертельной усталости, не позволяет сдаться.

«Я не отпущу тебя, Скади Грин. Не отпущу».

***

— И как вы догадались, что подполковнику Грин грозит опасность, майор? — Агент тайной полиции склонился через стол ближе к Сандерсу.

— Так ведь она вышла, а следом этот. А до того они поспорили. Ну вроде как он ей сказал что-то эдакое, а она его послала.

— Послала? Подполковник Грин? — не поверил агент.

— Ну как послала, не на …, конечно, как-то вежливо. Но смысл тот.

— И?

— И потом пошёл за ней, обед свой не доел.

— Это я понял, — красивое, вежливое лицо агента нетерпеливо скривилось, словно ему приходилось беседовать со слабоумным, — дальше что?

— И я за ними. Дай, думаю, гляну, вдруг что. Нашёл их в первой же подворотне. Он ей в рожу… простите, в лицо, — заметив явное недовольство агента, поправился Сандерс, — дал, к стене прижал да лапами своими под рубашку ей лез.

Породистые брови допросного заметно хмурились, пока тот делал какие-то пометки в своём блокноте.

— Продолжайте.

— Ну я заорал ему, что, мол, гнида, делаешь, бросился на него, и вот. — Майор красноречиво обвёл ладонью избитое лицо.

— Дальше.

— Так и всё. Приложил он меня по темечку. Когда я очухался, ни Винтерсблада, ни Грин. В подворотне — кровища. Не думаю, что дамочка могла бы этого урода отделать и труп в парке закопать.

— Без фантазий, пожалуйста, — поморщился агент. — Имейте уважение. Скади… подполковник Грин может быть в плену или даже убита. И она вам не дамочка.

— Так и я о чём! — вспыхнул Сандерс. — Я первым же утренним рейсом домой, да к вам! А то как же своих-то бросать, вдруг и правда он её покалечил!

— Почему не сообщили нашей миссии или властям Траолии?

— Так перемирие же, — майор вытаращил заплывшие глаза, — ещё бы мы и виноваты были! А миссия — что они сделают? Вы-то лучше знаете, как надо. У вас же свои там эти… ну, всякие… ну, методы.

— Благодарю вас, майор, — устало кивнул агент, — идите домой, лечитесь.

Сандерс не заставил себя уговаривать.

— И, майор! — Допросный поднялся из-за стола, и Суслику пришлось задрать голову, чтобы посмотреть ему в лицо. — Если будете болтать… — сказал он с явной угрозой.

— Ни-ни! — Сандерс прижал к губам кончики пальцев. — Я ж понимаю, понимаю! — Заискивающе улыбаясь, он приоткрыл дверь и бочком, не сводя взгляда с агента, выскользнул в коридор.

***

Открыв глаза, Скади долго не могла понять, где находится. Её окружали приглушённые оттенки розового клевера и жемчужного белого, кокетливые кружева и мебель на тонких гнутых ножках. Если присмотреться, в полумраке зашторенной комнатки можно было разглядеть разные женские штучки: от пудрениц, помад, украшений и флаконов с духами, расположившихся на туалетном столике, до шляпок и кружевных зонтиков, выглядывающих из-за резного фронтона шкафа. На пуфе лежала одежда Скади, а рядом, словно два чёрных стервятника посреди райского сада, стояли её армейские сапоги.

Грин откинула одеяло. Она была в одном белье, под рёбрами белела аккуратная свежая повязка. Попытка встать немедленно отозвалась болью в боку и чудовищной слабостью. Пришлось посидеть, опустив босые ноги в мягкий ворс ковра, подождать, когда будуар перестанет вращаться с бешеной скоростью, а уже потом аккуратно, стараясь не делать резких, болезненных движений, подобраться к пуфу.

Из зеркала туалетного столика на Скади глянул кто-то до синевы бледный, осунувшийся, с черными провалами глаз. Интересно, сколько прошло времени? Она помнила всё лишь до момента, как её подхватил Винтерсблад. Дальше следовал какой-то горячечный бред, разобраться в котором было невозможно. Да и не хотелось. Скади натянула брюки, сапоги, взяла в руки рубашку. Та принадлежала Винтерсбладу, Грин поняла это по знакомому сигаретному запаху. Видимо, её одежда пришла в негодность из-за ранения. Скади накинула рубашку, оказавшуюся ей почти до колен, закатала слишком длинные рукава и вышла из комнаты.

Короткий коридор привёл её в маленькую светлую кухоньку. На табурете, прислонившись голой спиной к стене, дремал Винтерсблад. Руки скрещены на груди, ноги в потёртых сапогах покоятся на втором табурете, подтяжки скинуты с плеч, висят, почти касаясь пола. Щетина отросла до состояния короткой бороды, на лице и теле кровоподтёки, оставленные Сандерсом. На столе — чашка с недопитым чёрным кофе, полупустая бутылка виски и переполненная окурками пепельница.

Скади двигалась почти бесшумно, но Винтерсблад всё равно её услышал, вскочил, едва не уронив табурет. В глазах мелькнуло явное беспокойство, а потом — облегчение. Складочка меж бровей разгладилась, на губах появилась привычная полуулыбка. Бесцеремонно приложив ладонь к её лбу, он удовлетворённо кивнул.

— Болит? — указал взглядом на раненый бок.

— Слегка.

Её голос осип. То ли от длительного молчания, то ли от общей неловкости. Вновь они друг напротив друга, и разделяет их лишь шаг. Непреодолимый шаг. И саднящая боль в груди становилась сильнее рези под бинтами.

— Сколько дней? — уточнила она.

— Сегодня пятый.

Н-да, неутешительно.

— Зря вмешалась. — Винтерсблад смотрел ей в глаза, и Скади не могла оторваться от его пристального, глубокого взгляда.

— Они бы убили тебя.

— И всё стало бы проще. — По его губам скользнула едва заметная ухмылка.

…И она не заметила, как преодолела этот клятый, разделяющий их шаг. Пальцы коснулись фиолетового кровоподтёка на груди Винтерсблада, скользнули выше, по его обнажённым плечам, шее, небритой щеке, утонули в пшеничных волосах. Лёгкая дрожь пробежала от кончиков пальцев по всему телу, и невозможно было понять, её это дрожь или его. Он перехватил ладонь Скади и до боли сжал её. Закрыл глаза, и меж бровей вновь появилась напряжённая морщинка. Скади чувствовала его колючую щетину под своей ладонью и тяжёлое дыхание на запястье.

— Грин… — Он наконец отпустил её руку, его разбитые пальцы коснулись её щеки. — Останься со мной. — Он перешёл на шёпот, словно произнести эти слова вслух было физически больно, и чем они были громче, тем сильнее ранили. — Я не могу пообещать, что тебя не лишат звания и позволят летать, — их лица почти соприкасались, и отчаяние, плескавшееся в глазах Винтерсблада, затапливало и Скади, — но я обещаю тебе неприкосновенность и… себя.

Скади прижалась щекой к его ладони и слишком долго не могла выдавить нужные слова. Правильные, чёрт бы их побрал, слова.

— Я не могу предать свою страну.

— У нас одна страна, Скади.

— Я не могу предать императора… — и что-то с треском сломалось внутри, словно корпусы столкнувшихся на полном ходу цеппелинов.

Винтерсблад отстранился.

— Ему нет до тебя никакого дела, Скади Грин.

— Я не могу иначе, Винтерсблад! — Голос взлетел почти до крика.

— Да пойми, наконец, — взорвался он, — они решают свои проблемы ценой наших жизней! Ты ничего для них не значишь, ни-че-го! Ни для императора, ни для Бресии! А для меня…

— Это мой выбор! — перебила Грин.

— Это не твой выбор! — Винтерсблад с яростью смахнул со стола полупустую чашку, и она разлетелась по кухне осколками фарфора и кофейными брызгами. — Пора перестать жить чужим умом, Скади!

— Ты бы тоже не сделал этого! Не перешёл бы на другую сторону, потеряв всё! Почему именно я должна делать этот выбор, жертвовать офицерской честью, становиться предателем?! — Голос сорвался и подвёл её.

Винтерсблад резко выдохнул, и Скади увидела в его глазах горящие обломки разбившегося дредноута.

— Я, как продажная девка, предлагаю… — с досадой начал он, но не договорил, резко замолчал и отвернулся, отошёл к окну. — Что ж, если император — это действительно ваш выбор… — от ледяной злости, прозвучавшей в его голосе, у Скади по спине побежали мурашки, — не смею задерживать, — с нарочитой вежливостью закончил он.

Сжав челюсти, Скади задержала дыхание, лишь бы не всхлипнуть, не разрыдаться в голос.

— Самовлюблённый приспособленец! — процедила она сквозь зубы.

— Моё почтение, — едко бросил он через плечо.

Скади резко развернулась и вышла из кухни. Схватив свой замаранный кровью китель, отворила входную дверь. Перед ней стояли четверо в штатском, видимо, как раз собирались постучать.

— О, подполковник Грин! — удивился один из них, разворачивая перед носом Скади документы: тайная полиция. — Вас-то мы и ищем!

— Чем обязана? — резко спросила Скади.

— По нашим данным, вас насильно удерживает напавший на вас вражеский офицер.

Она услышала, как за её спиной из кухни вышел Винтерсблад, и кожей почувствовала электрическое напряжение позади себя, его готовность вмешаться. Готовность лезть за неё под кулаки и пули, пусть даже в лапы тайной полиции, несмотря ни на что…

— Как видите, ваши данные ошибочны, — холодно уронила Скади. — Меня никто не удерживает. Наоборот, господин офицер спас мне жизнь.

— Как интересно, — ядовито улыбнулся агент, — мы с удовольствием послушаем вашу историю.

— И я с удовольствием вам её расскажу.

— Что ж, тогда милости просим пройти с нами!

Винтерсблад увидел жест Скади, запрещающий ему вмешиваться. Хотел было наплевать на него, но всё-таки не шелохнулся, когда агенты вместе с Грин покидали дом. Только кулаки сжал так, что побелели костяшки пальцев.

— Перешёл бы, — едва слышно процедил он в захлопнувшуюся перед его лицом дверь, — хоть к чёрту на рога! Но ты не просила.

***

Майор Уиллард Сандерс намазывал свой утренний тост, когда к нему заявились агенты тайной полиции и попросили пройти с ними. Он вновь оказался в том же кабинете, за столом напротив того же высокого допросного.

— Что ж, майор, мы проверили вашу информацию.

— Нашли подполковника Грин, сэр? — Сандерс сидел на самом краешке стула, сложив на коленях вспотевшие ладони, как примерный ученик.

Допросный кивнул, не отрываясь от своих бумаг.

— Она мертва?

Агент прекратил шуршать исписанными листами, поднял на майора пронзительно-синие глаза.

— Она жива. И мои коллеги уже её допросили.

— Ох, — слегка подрагивающая влажная рука Суслика попыталась утереть не менее влажный лоб, но лишь взъерошила негустые волосы, поставив их торчком, — как же хорошо! — Он хотел изобразить облегчение, но вышло скверно.

— Вы не зря так нервничаете, майор. Подполковник Грин рассказала нам истинную версию событий. — Агент встал со своего места, упёрся ладонями в покрытую сукном столешницу и навис над сжавшимся на краешке стула Сандерсом.

— И как же, по её мнению, всё было? — Суслик попытался поднять глаза, но смотреть в лицо агенту было так же больно, как и на яркое солнце. Правда, вместо света оно излучало непоколебимую уверенность в печальной участи майора.

— Дурака не валяйте! — Воздух в кабинете наэлектризовался так, что начали потрескивать стоявшие дыбом волосы Сандерса. — Это вы в пьяном угаре напали на подполковника Грин, а потом, уже протрезвев, и на заступившегося за неё офицера Распада. — Допросный цедил слова, словно ему было тяжело дышать. — Она вмешалась и получила от вас нож под рёбра.

— Ложь! — Голос Сандерса сорвался на визг. — Клевета! Они же в сговоре! Не удивлюсь, если… — договорить он не успел: мощный удар в челюсть снёс его со стула.

— Четверо солдат подтвердили её слова. А вот вас, майор, ждёт трибунал. — Агент приоткрыл дверь. — Заберите!

Двое солдат под руки выволокли поскуливающего Суслика из кабинета, следом вышел и допросный.

— Жалкое зрелище! — с презрением бросил другой агент, встретившийся у кабинета. — А я как раз к вам, ваше высокоблагородие! Что прикажете делать с подполковником Грин, сэр?

— Отпускайте. Её слова подтвердились, квартиру и кабинет обыскали. Никаких подозрений.

— Назначить кого-нибудь?

— Для чего?

— Ну… как обычно в таких случаях. Присмотреть. Всё-таки был продолжительный контакт с вражеским офицером, сэр, — несколько смутился второй агент.

Допросный скользнул по нему холодным взглядом.

— Не нужно. Я сам с этим разберусь.

— Сэр, вы уверены, что удобно…

— Я сам с этим разберусь, — повысил голос допросный, — свободны!

— Есть, сэр.

***

Меня продержали под арестом три дня. Удивительно, но никаких «пристрастных» мер, так любимых тайной полицией, не применялось. Полагаю, за это время они успели не только найти и допросить всех четырёх сандерсят, но и перевернуть вверх дном мою квартиру — в поисках чего-то, что могло бы послужить доказательством моей связи с Винтерсбладом. Разумеется, они ничего не нашли. Видимо, все жёсткие меры достанутся Свирепому Суслику. И поделом!

За эти три дня в тесной тёмной камере я устала больше, чем могла бы устать за три дня боя. Я мечтала оказаться дома и принять ванну, мечтала остаться одна, без сопящего под дверью тюремщика, и смыть с себя впечатления всех этих дней, застывших на коже кровавой коркой. Казалось, стоит только погрузиться в горячую воду, вся тяжесть, сковывающая меня, отстанет, словно старая короста, растворится и забудется.

Не тут-то было. Меня разморило, но стоило лишь закрыть глаза, я вновь оказывалась на той кухне. Кончики моих пальцев скользили по плечам и изувеченной шрамами спине Винтерсблада, я чувствовала его дыхание на своей шее и привкус виски и сигаретного дыма на своих губах, слышала его голос. В груди и горле саднило, глаза щипало.

Выбравшись из ванной, я наткнулась на брошенную у кровати рубашку. Его рубашку. И она, несмотря на то, что я провела в ней последние три дня, всё ещё хранила его запах.

«У нас одна страна, Скади».

Эта война отняла у меня отца, а потом заменила мне не только его, но и весь мир: дала цели и стремления, стала моей жизнью, сделала своей частью, и я не представляю себя вне её. Но сейчас я её ненавижу.

***

Глаза Уилларда Сандерса уже давно привыкли к темноте, как и тело — к жёсткой скамье и неудобной скрюченной позе. Камера, в которой он ожидал трибунала, была слишком мала и не позволяла вытянуться во весь рост даже такому низкорослому человеку, как он. Когда дверь распахнулась, впустив сноп обжигающего глаза света, Суслик скукожился ещё сильнее: сейчас подхватят под руки и поведут бить. Но на сей раз никто его не тронул. В камеру зашёл крупный человек, заняв собою всё свободное пространство. Дверь осталась отворена, но посетитель отослал надзорного. «На пару минут».

Больше самого трибунала Сандерс боялся до этого трибунала не дожить: ждал, что кто-нибудь придёт, вот так вот попросит тюремщика «подождать поодаль», и поминай, как звали! Но он никак не ожидал, что мстить за Грин будет военный столь высокого ранга: слезящиеся от яркого света, заплывшие синяками глаза разобрали на плечах визитёра эполеты со звёздным треугольником. Генерал. Но тот ни за кого мстить не спешил.

— Ну, майор, на что ты готов ради спасения паскудной своей жизни? — спросил он.

— На всё, ваше высокопревосходительство! — словно расстроенный рояль, продребезжал Сандерс.

Маскелайн неспешно кивнул, заложил большие ладони за спину.

— Если адъютантом своим сделаю, будешь полезен? Или тоже нож в спину всадишь?

— Буду, ваше высокопревосходительство, буду! Что угодно делать буду! Кофе носить, двери отворять, сапоги ваши языком вылизывать! Мамой клянусь!

— Хе, мамой! — качнул седой головой Маскелайн. — Верно, что мамой. Чести-то нет у тебя, чтоб честью офицерской клясться.

***

В гости к Медине приехала бабуля — проведать внука в последние дни перемирия. Они собирались чаёвничать, когда в дверь его офицерской квартиры постучали. На пороге стоял Винтерсблад.

— Господин полковник? — удивился Кирк.

— Он самый, — хмыкнул тот. — Завтра в восемь вылет. За полчаса брифинг у генерала.

— Есть, сэр. Пройдёте? — Медина сделал неуверенный приглашающий жест. — Мы с бабушкой как раз хотели чай пить.

— Пейте, — кивнул Винтерсблад, — я по пути, чтоб курьера не гнать. Бабуле моё почтение.

— Благодарю, сэр! Доброй ночи.

— А ну-ка, стой! — Полководческому тону Розы Дельгадо позавидовал бы любой генерал.

Медина замер, так и не затворив до конца дверь, сквозь щель которой помятой рубахой белела спина полковника, не посмевшего удалиться.

— Кирк, дружочек, что ж ты его на чай-то не позвал?

— Позвал, бабуля, но ему нужно идти, у него дела.

— Погоди чуток, — бросила она Винтерсбладу и притворила дверь.

— Да чую я, какие у него дела! — донеслось из квартиры. — И двух слов не сказал, а в коридоре после него — хоть закусывай!

— Бабуля!

— Я знаю, что я бабуля. А человека нельзя так оставлять, не с радости ж он пьёт! Тем более, завтра в бой.

— Бабуля, он всегда пьёт. Но я ни разу не видел его даже хмельным, не то что пьяным, — терпеливо объяснил Медина.

— Ах! — лёгкий хлопок: за дверью всплеснули руками. — Человек всё время пьёт, а тебе и дела нет? Ну, дружочек, огорчил! Помогать людям надо, а не глядеть, как они загибаются. Ну-ка, пусти.

Дверь вновь отворилась. На сей раз в проёме стояла мадам Дельгадо, а Медина со скорбным видом маячил за её спиной.

— Пойдём, полковник, чайку выпьем!

— Мэм, мне действительно нужно идти.

— Куда?

— Бабуля!

— Не встревай! Так куда?

— Домой, мэм.

— И кому ты там нужен?

Винтерсблад вздохнул, не нашёл, что ответить и усмехнулся, признавая своё поражение. Пришлось пройти. Сели за стол, Медина принялся разливать чай.

— Не до полной, не до полной, — старушка замахала руками между чашкой и носиком чайника, — и полковнику тоже!

— Но бабуля, это только заварка!

— Ну и хватит. — Она извлекла из своего ридикюля, занимавшего подле неё отдельный стул, небольшую плоскую фляжку и разбавила доверху заварку себе и Винтерсбладу. — Для аромату, — ответила она на ошалевший взгляд внука. — Ну как? — спросила после первого же глотка.

Напиток оказался — вырвиглаз, крепкий даже для Винтерсблада, и тот едва не поморщился, но сдержался: пара проницательных чёрных глаз напряжённо следили за ним из-за толстых стёкол круглых очков.

— Хорошо! — выдохнул он, и взгляд за очками потеплел. — А нет ли чего-нибудь… к чаю?

— Сама настаивала! — похвасталась Роза. — Кирк, дружочек, достань полковнику закуску! А мне не надо, — из ридикюля появилась старинная курительная трубка и табакерка, — у меня своё! — Через минуту кухня наполнилась клубами забористого дыма. — Давайте-ка ещё по чашечке!

— Ну что, полковник, рассказывай, чего щетиной зарос, как старый тапок под кроватью — пылью? — спросила Роза после третьей чашки.

Винтерсблад закурил.

— А должен быть повод?

— У таких, как ты, ничего без повода не бывает. Ни рюмка, ни щетина.

Винтерсблад усмехнулся.

— И какой повод может быть у меня? В жизни чего хотел — добился, и умереть не страшно: всё, что необходимо для смерти, у меня есть.

— А для жизни чего-то не хватает.

— Глупости, — флегматично возразил Винтерсблад.

— Тоскуешь ты. Давай-ка добавочки! — Роза обновила содержимое их чашек. — Всего добился, весь герой по самую макушку, все дела знаешь. Но есть что-то, без чего тебе жизнь не мила. Этого-то и боишься.

— Я ничего не боюсь.

— А вот и нет! — За круглыми запотевшими линзами промелькнули искорки азарта. — Боишься, что это твоя слабость. Боишься лишиться власти: над собственной жизнью да над самим собой. Боишься не справиться. Но какая ж тут власть: сидеть, щетиной зарастать? Это, мил друг, трусость. А раз уж ты герой, то действовать нужно!

— А если я ничего не могу сделать? — огрызнулся полковник.

— Ну тогда ты уже помер. — Роза пожала плечами, обдав собеседника облаком слезоточивого табачного дыма.

В кухне на какое-то время воцарилось молчание.

— Я действовал, — сказал Винтерсблад, прикончив очередную чашку крепкого напитка, — и всё стало ещё хуже. Из-за моих действий невинного человека могут подозревать в предательстве, а за это — расстрел. Скверно, что предатель там действительно есть, но не она.

— Она? — одновременно переспросили Медина и бабуля.

— Уж не подполковник ли Грин? — Медина, конечно, знал недавнюю историю, пусть и не во всех подробностях, а если знал он, то знала и Роза. — А я говорила тебе, что тут всё неспроста, — прошептала она внуку, — а ты мне не верил! С тебя десятка.

— Бабуля! — Кирк покраснел как рак, потупил глаза.

— Мы тут поспорили, — как ни в чём не бывало повернулась она к Винтерсбладу, — я была убеждена, что во всей этой истории с бресийским подполковником замешана любовь! И оказалась права.

— Штепсель в дроссель, Медина! Как это мило, что вы принимаете в моей личной жизни столь горячее участие! — процедил Винтерсблад, испепеляя взглядом Кирка, готового провалиться сквозь землю. — Но о какой любви речь, если война…

— К чертям войну! — перебила Роза, огрев Винтерсблада по плечу увесистой деревянной трубкой, горстка пепла высыпалась ему на рубашку. — Не может вся жизнь сводиться к одним лишь боям! Вот в этих книжонках тоже всегда война. — Она извлекла из ридикюля потрёпанный дамский роман недвусмысленного содержания и хлопнула им по столу.

— Бабуля! Срамно такое читать! — воскликнул Медина.

— Это тебе срамно! А мне не грех молодость вспомнить. Так вот, там тоже война, но ни одному герою (если это настоящий герой) она ещё не помешала взять свой нефритовый жезл и спасти возлюбленную!

Повисла напряжённая пауза. А потом Винтерсблад громогласно расхохотался.

— Бабуля! — простонал пунцовый от стыда Кирк, закрывая глаза ладонью. — Бабуля!.. «Нефритовый жезл» — это… это не оружие.

— Ты-то откуда знаешь, Медина, — выдавил Винтерсблад, утирая выступившие от смеха слёзы, — сам, что ли, читал «срамные книжонки»?

***

«Крысиное гнездо» пришвартовался в девятом часу вечера, и Медина сразу получил назначение на завтра: вновь патрулирование, вылет ранним утром. Не было смысла распускать команду по казармам и квартирам, и эту ночь им опять предстояло провести на цеппелине.

По окончании перемирия наступили жаркие деньки: бои велись почти по всей линии фронта, которая неумолимо сдвигалась вглубь Бресии, приближаясь к её столице, Сотлистону. А боевой дредноут «Крысиное гнездо» всё это время болтался где-то в сторонке, в патруле, и это вызывало подозрения у его капитана.

— Хотели меня видеть, подполковник? — Винтерсблад заглянул в каюту Медины, и тот спешно спрятал за спину очередной шарф, только что извлечённый из посылочки от бабули.

— Не хотите поделиться, почему мы который день в патруле, а не в бою? — поинтересовался Медина. — Что-то мне подсказывает, вы в курсе.

Полковник усмехнулся.

— Что-то мне подсказывает, вы тоже. Как минимум, догадываетесь.

— Допустим. Но вот о чём не догадываюсь, так это о том, что будем делать, когда найдём, кого ищем. И чего от нас ждёт генерал. Это ведь его назначения. Он вообще знает, зачем вам патруль?

— У генерала есть свои причины. У меня — свои. О последних известно только вам.

Медина замялся.

— Что вы от меня хотите? Найти «Звёздного пастуха», дальше что?

— Абордаж. Я должен попасть к ним на борт. А потом командуйте отступление.

— Вы хотите сказать, что останетесь… там? — понизив голос до шёпота, спросил Медина. Ответа не получил, но всё понял по многозначительному взгляду Винтерсблада. Долго молчал, глядя в сторону, в задумчивости пощипывая гладкий смуглый подбородок. — У вас наверняка есть какой-то план, но… Я не могу потерять командира пехоты.

— Тогда я буду переназначен на другой цеппелин, где смогу сделать задуманное без вас.

Медина тяжко вздохнул, вновь погрузившись в размышления.

— Вы окажетесь в плену. Вас передадут в тайную полицию для допроса. Вы же представляете, что это такое?

— Да. Именно туда мне и нужно. На допрос в тайную полицию. Но лишнего я не скажу, если вы переживаете за председателя.

— Вы сумасшедший!

Винтерсблад равнодушно пожал плечом.

— И каков план? Как будете выбираться?

— Плана нет, — спокойно ответил полковник, — буду импровизировать.

— А если не выйдет?

— Что ж, значит, так тому и быть.

— Это действительно столь важно? — Медина ещё не договорил свой вопрос, но уже понял всю его бессмысленность: ответ читался в глазах Винтерсблада. — Я… я сделаю всё от меня зависящее.

— Благодарю вас… спасибо, Кирк, — полковник пожал ему руку и наконец бросил официальное «выканье».

— Да. Не за что, полковник.

— Блад. Не люблю, когда меня называют по имени, так что — Блад. А что у тебя там такое ядовито-зелёное, полосатое за спиной?

— Где? — попытался изобразить недоумение Медина.

— В левой руке. Покажи-ка!

Медина не успел увернуться, и Винтерсблад ухватил конец шарфа, настойчиво потянул его к себе. Пришлось отдать.

— М-м-м, какой девиз! Узнаю стиль одной знакомой мадам.

«Ты рождён, чтоб побеждать! Покажи врагам их мать!» — гласила неровно вывязанная надпись по краям шарфика.

— С такими аксессуарами нас точно ждёт успех! Медина, есть ещё?

Красный от смущения Кирк замотал головой.

— Да брось ты, я знаю щедрость твоей бабули, должно быть ещё! Показывай! Здесь? — Винтерсблад ткнул пальцем в узкий шкаф у стены.

Медина продолжал отмалчиваться, и полковник отворил дверцу без разрешения. С верхней полки на него обрушился разноцветный вязаный ком.

— Вот это богатство! — захохотал Винтерсблад, а потом как гаркнул в коридор: — Майор Гест, дружище, идите-ка сюда! И штурмана с собой прихватите!

Их каюты находились совсем рядом, поэтому надежды на то, что призыв командира пехоты останется неуслышанным, не было. Когда они ввалились в тесную капитанскую каюту, полковник, опустившись на корточки, увлечённо ковырялся в пёстрой куче шарфиков, зачитывая вывязанные на их краях призывы.

— Господа, налетайте, выбирайте! Завтра в патруль идём нарядными. Так не честно, Медина, тут всё только про тебя. А про меня есть? Я хочу, чтобы про меня тоже было!

— Но это же моя бабушка, — сконфуженно пробормотал Кирк.

— А, нашёл! Это, видимо, что-то из раннего. Как вам, Гест: «Поверни хоть так, хоть сяк, а полковник ваш — мудак!»

Бедный Гест растерялся, не зная, как реагировать, и лишь неоднозначно улыбнулся, а его уши стали малиновей обычного.

— Я возьму его себе, подполковник Медина, можно? Буду носить.

— Что, и правда будете? — недоверчиво переспросил Кирк.

— Ну не сейчас, сейчас не по сезону. А зимой обязательно надену. Поверх шинели, чтобы все видели.

— Не по уставу же, — подал голос штурман.

— С него станется! — с нескрываемым восторгом отозвался Гест. — Нашего полковника уставом не остановишь!

***

«Крысиное гнездо» выскочил на «Звёздного пастуха» из плотного влажного тумана неожиданно. Распадский цеппелин не стал открывать огонь, он уверенно пошёл на абордажное сближение, но за «Пастухом» пришлось погоняться: Скади всячески пыталась избежать боя и уйти от преследования. В небе наконец-то встретились два лучших пилота Досманы, и ни один не уступал другому.

Медина понял, что не сможет подвести цеппелин для точной стыковки. Доложили: слухач уловил шум винтов ещё одного приближающегося к ним дирижабля, большого и, скорее всего, вражеского. Нужно было спешить. Рискнуть спустить «когти» не из самой удачной позиции.

— Открыть боковой люк! — Разнёсся голос Медины по внутренней связи, и воздушную пехоту, замершую по обе стороны стыковочного коридора, обдало холодным ветром из открывшегося отверстия.

— Выпустить «когти», первый залп!

Из маленьких бойниц по бокам проёма выстрелили полдюжины тросов с несколькими крючьями на концах. Они вонзились в бок вражеского цеппелина, некоторые прорвали обшивку и соскользнули, каким-то удалось зафиксироваться. Благодаря им «Пастуху» уйти стало не так-то просто, и Медине удалось выровнять свой дредноут так, что их люки оказались друг против друга.

— «Когти», второй залп!

На этот раз крючья зацепились там, где и должны.

— Подтягивай!

Абордажные механизмы находились в соседних от стыковочного коридора отсеках, и пехотинцы спиной ощущали вибрацию стен от скрипа и потрескивания огромных колёс, от натужного дыхания вращавших их людей. Эта вибрация сливалась с их собственной напряжённой, электрической дрожью, которая охватывает солдат в предвкушении боя. Тросы между цеппелинами натянулись, загудели, подтягивая дредноуты люк к люку.

— «Когти», третий залп!

Ещё одна партия вонзилась в уже кренящегося на правый борт «Пастуха».

— Подтягивай!

Сближение кораблей ускорилось.

— Примкнуть штыки! — скомандовал Винтерсблад. — Готовьсь к вскрытию!

К открытому люку подошли четверо солдат, двое из них были вооружены инструментами, подобными огромным консервным ножам. Через мгновение цеппелины стукнулись бортами.

— Вскрыть люк противника!

«Консервные ножи» с натужным скрежетом врезались в «Звёздного пастуха». Один из пары солдат держал инструмент, второй не без усилия вращал массивный ключ, который приводил в движение зубчатые заточенные колёса. Не успели ножи закончить полный круг, как из рваной металлической раны дредноута, словно слепые, потерявшиеся в пространстве пчёлы, полетели пули. Большинство из них рикошетило, высекая искры, от неровных краёв образовавшейся в люке щели.

— К бою! — крикнул полковник, и те, кто вскрывал люк, едва успели отступить в сторону, оставив вырезанный кусок висеть на двух тонких перемычках.

Пехота бросилась вперёд, пробив люк внутрь «Пастуха» своими телами. Одновременно раздался грохот близкого взрыва, и оба цеппелина тряхнуло ударной волной, повалив на пол и защищавшихся, и нападавших солдат. Зазвенели стёкла, выбитые в гондоле управления. Чьей именно, понять было невозможно, как невозможно было угадать, по кому открыл огонь третий подоспевший на помощь одному из них цеппелин.

Сумятица, возникшая в коридоре из-за сильной тряски, оказалась Винтерсбладу только на руку. Он успел пробраться вглубь к противнику, оторвавшись от своих, прежде чем их тряхнуло новым взрывом, а потом его, потерявшего равновесие, огрели прикладом по затылку, со всего маху впечатав лицом в пол.

На какой-то момент полковник отключился, а когда пришёл в себя, на голове был мешок. Его подхватили под руки и куда-то потащили. Судя по отсутствию крена палубы под ногами и звуков боя вокруг, абордаж уже сняли. Значит, он в плену на «Пастухе». Задуманное получилось.

— Да! Крысы бегут прочь! — радостно заорал Юманс, показав кулак улепётывающему «Крысиному гнезду».

— Платок, ваше высокоблагородие? — спросил штурман, и Скади прикоснулась к скуле, на которую тот смотрел. На белой перчатке осталась кровь. — Может, в медотсек? Порез глубокий.

— Нет, не нужно. — Отдав необходимые приказы, она поднялась из рубки в свой кабинет.

Не успела разобраться с порезом, как в дверь постучали. На пороге стоял командир воздушной пехоты. К счастью, уже не Сандерс, а офицер гораздо более надёжный и опытный.

— Подполковник Грин, разрешите доложить, сэр!

— Разрешаю, докладывайте.

— В бою нами взят в плен вражеский офицер! — он кивнул головой двоим солдатам, и те подтащили к порогу пленника с мешком на голове. — Я обыскал его, изъял оружие. Что прикажете с ним делать, сэр?

Скади на долю секунды задержала дыхание, едва заметно побледнев, а потом отступила в кабинет, освобождая проход. Кивнула солдатам на стул у письменного стола.

— Я допрошу его. Пусть конвой подождёт за дверью. Благодарю за службу.

Дверь кабинета затворилась. Грин стояла и смотрела на пленника, страшась снять мешок с его головы и увидеть, кто перед ней. Хотя она и так это знала, и её промедление не могло ничего изменить. Одеревеневшей, словно не своей рукой она потянула за угол мешка, сдёрнула с головы Винтерсблада грязную рогожу. Лицо в крови, нос разбит. Его губы тронула едва заметная, такая знакомая ухмылка, и сердце Грин болезненно сжалось от нахлынувших отчаяния, злости и нежности.

— Как же так? — Не вопрос, скорее, — стон боли. — Как ты попался, неуловимый Винтерсблад? Какого чёрта вы вообще пошли в атаку?!

Он пожал плечами.

— Старею, видимо. Теряю хватку, — ухмыльнулся. — Зато вас, подполковник Грин, можно поздравить. Удачная охота. Крайне удачная!

Из носа по разбитым губам текла кровь, капала ему на рубашку. Винтерсблад попытался утереться запястьями связанных рук. Ничего не вышло, только больше размазал. Скади взяла полотенце, хотела помочь, но он отстранился, отвернулся от неё, не дав к себе прикоснуться. Ухватив его за волосы, Скади запрокинула его голову и вытерла кровь.

— Штепсель вам в дроссель, Скади Грин, хватит пользоваться тем, что руки мои связаны! — глухо пробормотал он в полотенце, пытаясь вывернуться из её хватки.

— Дай помочь, Винтерсблад.

— Хочешь помочь? Возьми кольцо, — указал на блеснувший на пальце наградной перстень, — отошли Медине, если сможешь. Это его деда. Реликвия. А сопли свои я и сам подберу.

Вместо того, чтобы снять перстень, Скади развязала ему руки. Из-под верёвки показались старые рубцы от других пут, связавших их запястья два года назад. На её руках не осталось такого напоминания. Никакого вещественного напоминания о Винтерсбладе у неё не осталось. Даже шов под её рёбрами был столь тонок и аккуратен, что, сомнений нет, исчезнет через несколько месяцев.

На лицо Винтерсблада, почти в самый уголок глаза, упала капля крови, стекла по щеке, словно слеза. Он поднял брошенное полотенце, осторожно промокнул порез на скуле Скади.

— Стоит зашить. Иначе останется шрам, — почти шёпотом произнёс он.

— Я должна сдать тебя тайной полиции, — так же тихо ответила она.

— Знаю. Делай, что должна.

— Я не могу.

Между его ладонью и её щекой было полотенце, но оно не мешало Скади чувствовать тепло его рук. Винтерсблад поднялся со стула (теперь она смотрела на него снизу вверх), бросил полотенце. Сняв перстень, вложил в её руку, сомкнул её кулак и накрыл своей ладонью. Так они стояли несколько секунд, а потом Грин словно очнулась: высвободила руку и сунула перстень, оставивший отпечаток вензеля на её ладони, обратно Винтерсбладу.

— Двое солдат поведут тебя на нижнюю палубу в клетку, — зашептала она, сматывая его запястья поднятой верёвкой. — С двумя ты справишься, это ложный узел. Перед клеткой — ангар с планером. Шестерни в положение два-восемь-пять, сработает аварийное открытие. Только… только не убивай их. — Она в последний раз поймала его взгляд, а потом быстро, словно страшась передумать и сделать то, что должна, распахнула дверь. — Заберите пленного. Заприте в клетке.

Минуты тянулись бесконечно долго. Порез на скуле всё ещё кровоточил. В маленьком кабинете, посреди которого стояла Скади, жизнь остановилась. Грин ждала. Вот сейчас сработает сигнал открытия люка и спуска планера. Кто-то бросится проверить, что случилось. Найдут тех двоих, лежащих в коридоре нижней палубы без сознания. Не найдут ни Винтерсблада, ни планера. А потом доложат ей.

Стук в дверь раздался пулемётной очередью, заставил её вздрогнуть.

— Войдите!

На пороге — один из тех, что увели полковника. Что-то не так.

— Ваше высокоблагородие, разрешите доложить! — Голос ровный, спокойный.

Что-то не так.

— Докладывайте… — Связки дали петуха, пришлось прочистить горло. — Докладывайте.

— Пленный доставлен в клетку на нижнюю палубу, заперт.

Что? Доставлен… заперт… заперт?!

— Он оказывал сопротивление?

— Никак нет, сэр, вёл себя тихо. Разрешите идти?

Вновь оставшись одна, Скади обессиленно опустилась на стул, где несколькими минутами ранее сидел Винтерсблад. «Вёл себя тихо». Какого чёрта?! Он же знает, что с ним сделают в тайной полиции! Даже если он доживёт до трибунала, его всё равно ждёт расстрел.

***

После тёмной камеры тусклый свет допросной казался нестерпимо ярким. Винтерсблада привязали к стулу, и тело, которому впервые за двое суток позволили сесть, отозвалось обжигающей болью во всех костях и мышцах. Конвоиры покинули допросную, и через минуту в комнату вошёл высокий синеглазый агент тайной полиции, встал напротив пленника, окинул его холодным, оценивающим взглядом.

«Едрён кардан!» — мелькнуло в голове полковника. Он узнал, кто перед ним. Он частенько видел это лицо (обаятельное и улыбчивое, а не такое непроницаемое, как сейчас) в бресийских газетах. Не в военной хронике, в светской. Последнюю, в которой была статья с этой породистой рожей, он разодрал в клочья и выкинул в отхожее место. В ней сообщалось о помолвке капитана дредноута «Слепой кочевник», подполковника Джеймса Аддерли со Скади Грин.

«Знает ли она, на кого ты, сукин сын, работаешь? Как, интересно, ты будешь объяснять ей свои разбитые руки после нашей с тобой «беседы».

— Что ж, полковник Винтерсблад, — начал Аддерли, — зная ваш норов, предположу, что даже после этих двух дней без сна, еды и воды, вежливые разговоры будут бесплодны. Так что предлагаю сразу перейти к невежливым. Я пока начну, а вы дайте знать, как только будете готовы ответить на мои вопросы. Договорились?

— Мне сказать нечего. Председатель государственного совета далекоидущими планами со мной не делится. Не знаю, как вы, Аддерли, но мы получаем задания непосредственно перед вылетом.

Допросный опустил занесённую для удара руку, наклонился к его лицу, упершись ладонями ему в плечи.

— Тогда расскажи, паскуда ОНАРская, что связывает тебя со Скади.

— Ничего.

Удар Аддерли оказался гораздо сильнее, чем Винтерсблад ожидал, а кулак — крепче. Руки допросного, не пилота. Значит, основная его работа — здесь, а не на цеппелине. Знает ли Скади? Знает ли?

— Я могу продолжать очень долго, — сказал Аддерли после нескольких ударов.

— Не сомневаюсь. — Разбитые губы изогнула циничная ухмылка. — Хорошо, когда работа приносит удовольствие, не так ли?

Следующий удар свалил Винтерсблада на пол вместе со стулом, к которому он был привязан. Что-то хрустнуло: либо деревянная спинка, либо заведённые за неё руки. «Спинка. Были бы руки — было бы больнее». Перед глазами, из грязно-розового марева, выступили до блеска начищенные сапоги допросного, остановились на границе расползающейся по полу кровавой лужицы, так, чтобы не замараться.

— Я знаю, что было два года назад над Свуер. Она рассказала мне о вашем временном перемирии и о том, как ты спас ей жизнь. Будешь отрицать?

Винтерсблад молчал. Кровь отвратительно хлюпала при каждом вдохе. Аддерли рывком поставил стул на ножки, и вместо его сапог перед глазами Винтерсблада появилось хладнокровное, сосредоточенное лицо. Синие глаза — два бездонных колодца ненависти.

— Тогда вы обо всём и договорились? Потому что я уверен: в её ноябрьском спасении ты тоже поучаствовал. Зачем? Что ты с этого имел?

— Это лишь твои домыслы.

Очередной удар вновь чуть не опрокинул стул и полковника на пол, но Аддерли не позволил им упасть.

— На снегу были следы. Они вели в сторону вашего гарнизона. — Ещё один удар. — Какого хрена у вас с ней происходит, — удар, — какого хрена она тебе нужна, чтобы её спасать? — Удар. — Только попробуй сказать, что из благородства, — снова удар, — его у тебя нет!

— Может, тогда своим поделишься? Куда тебе одному столько.

На этот раз допросный не стал подхватывать стул, и тот, рухнув, разлетелся в щепки. Аддерли крикнул кому-то в коридор, в комнату вошли трое.

— Закрепите его, как в камере.

Запястья Винтерсблада связали над трубой под низким потолком. До пола доставали лишь мыски сапог, приходилось вытягиваться в струнку, балансируя на цыпочках, чтобы дать хоть какой-то отдых и без того уже отёкшим, занемевшим рукам. Аддерли неспеша приблизился к нему, похлопывая по ладони деревянной дубинкой.

— Вы виделись на переговорах. После перемирия ты влез не в своё дело, а с тех пор, как вы провели наедине несколько дней, она сама не своя! — Он врезал дубинкой ему по рёбрам, лишив воздуха, а потом ещё раз и ещё. — Что. Вас. Связывает, — снова и снова чеканил допросный между ударами по ногам и до предела напряжённым связанным рукам Винтерсблада.

Тот зарычал от боли, до скрежета стискивая зубы.

— Вы либо любовники, либо… ты пытался её завербовать.

— Маскелайна, — с хрипом выдохнул Винтерсблад, — я завербовал Маскелайна! Не Грин. Ваша «крыса» — не она. В этих гостеприимных стенах я именно благодаря ей. Вот и вся наша связь!

Аддерли опустил дубинку, отступил на шаг. Если бы Винтерсблад мог его видеть, он бы заметил, как на его лице замешательство сменяется озарением. Но перед глазами Винтерсблада плыла лишь бурая мгла, в которой неспешно кружили чёрные точки.

— Ты специально сделал это, — поражённый своим открытием, сказал допросный, — ты специально попал сюда, чтобы снять с неё подозрения! Ты, проклятый ублюдок! Ты готов сдохнуть ради неё!

Раздался гулкий звук с силой запущенной в стену, отрикошетившей и запрыгавшей по полу дубинки, послышались удаляющиеся шаги Аддерли. После оглушительного хлопка дверью всё стихло.

***

Ужин проходил в полном молчании. Скади вяло ковыряла вилкой жареную рыбу, подавленная, погружённая в свои мысли. Джеймс же, напротив, внимательно за ней наблюдал.

— Что с тобой происходит, Скади? Тебя как будто подменили. С тех пор, как ты вернулась из… миссии, стала совсем чужой.

— Ты хотел сказать, из тайной полиции?

— Но они же не причинили тебе вреда?

— На удивление.

— Значит, дело не в них. Что происходит, Скади? Последние три дня ты вообще со мной не разговариваешь, хотя твои успехи не могут не радовать, в первую очередь, тебя!

— Какие успехи? — Грин оторвала от тарелки непонимающий взгляд.

— Ты взяла самого Винтерсблада! Думаю, император не оставит это без внимания, и тебя ждёт очередная награда.

— Не я, — после долгой паузы бесцветно произнесла Скади, — командир пехоты. Я была за штурвалом.

— Какая разница…

— Никакой, — перебила она Аддерли, — для Винтерсблада — никакой.

Джеймс замолчал, отложил вилку. Глаза его потемнели, как всегда бывало, когда он начинал злиться, челюсти сжались.

— Значит, в нём всё дело. — Голос стал тихим, напряжённым, шелестящим. — И как долго? С перемирия? С мартовских переговоров? Или с ноября, когда ты так резво сбежала на одной ноге, ранив его в руку, а он не смог догнать? А, погоди, я знаю: с той тёмной истории над Свуер, верно?

— О чём ты говоришь?

Аддерли показательно спокойно отложил салфетку, встал из-за стола и вышел. Чеканные шаги поднялись вверх по лестнице, в спальне скрипнула дверь шкафа. Спустя минуту он вернулся, бросил на колени Скади рубашку.

— Это же его, да?

— А я, по-твоему, должна была приехать из другой страны в рваном кителе поверх белья?

— Тогда зачем её хранить? Чтобы вернуть при случае? Скажи мне правду, Грин.

— Ты думаешь, что я была с тобой, приняла твоё предложение, всё это время обманывая тебя?

— Ты обманывала себя, Скади. А это ещё хуже. И до сих пор продолжаешь.

— Ты бредишь, Джеймс!

— Я всё знаю! — повысил голос Аддерли. — Я всё знаю. — Обошёл вокруг стола, сел на своё место; поставив локти по бокам от тарелки, сцепил пальцы в замок. — Я работаю на тайную полицию.

— Что-о-о?!

У Скади словно выдернули из-под ног землю. Пришлось даже схватиться руками за край стола: показалось, что она падает вместе со стулом.

— Давно, Скади, ещё с академии. И завербовал меня твой отец. Перед своей гибелью. А ты думала, всё это просто совпадения? То, что после Свуер тебя не допрашивали. То, что с тобой сейчас были так ласковы. То, что после твоего спасения со сломанной ногой тебя не заподозрили в связях с ОНАР. Я не дал ходу информации о следах на снегу, ведущих обратно к Распаду, которые обнаружил подобравший тебя дозорный. Я догадывался, что этот… опять спас тебя. Но не понимал зачем. Вчера я допрашивал его. И всё встало на свои места.

Скади сидела бледная, почти белоснежная, лишь аквамариновые глаза блестели на строгом лице непролившимися слезами. Она смотрела на разбитые руки Джеймса и не могла оторвать от них взгляд.

«За меня бы, наверное, и в половину так не переживала, как за этого, дрянь!»

— Да, Винтерсблад твой избит до полусмерти, — не без злорадства сказал Аддерли, — и он всё равно ничего нам не сказал. Признался только под препаратами. В том, как помог тебе и почему. — Замолчал, невольно наслаждаясь мучениями, которые причинял Скади. — Ты ему дорога, — поднялся из-за стола, — слово, которое этот ублюдок использовал, я произнести не смогу, но суть ты поняла. Вижу, у вас это взаимно. — Он подошёл к Грин. — Честно, Скади, я бы придушил обоих. Но слишком тебя… — осёкся, помассировал переносицу, будто пытаясь сосредоточиться. — Короче, ты знаешь, что его ждёт. Его перевезут в Глудж через три дня. Вылет в восемь утра, маршрут стандартный. Теперь он слишком близко к линии фронта, это опасно. А у тебя есть выбор: остаться верной императору или попытаться спасти своего полковника. Если выберешь последнее — я тебя не сдам. Но вместе вам всё равно не быть, ты это знаешь. Как и нам. Прощай, Скади. — Джеймс будто случайно коснулся её плеча и вышел из кухни.

Скади так и сидела, вцепившись побелевшими пальцами в край стола. Медленно считала до десяти. На восьми хлопнула входная дверь.

Псы императора

После очередной бесплодной попытки выяснить причину неисправности «Литы», выхожу из дирижабля и опускаюсь на пол грузового отсека вражеского дредноута. Закрываю глаза, делаю глубокий вдох, привалившись спиной к боку «Литы». Воздух тёплый, влажный и тяжёлый. Чувствую, как он наполняет мои лёгкие, но кислорода всё равно не хватает. Плеча касается что-то гладкое. Открываю глаза — надо мной стоит Винтерсблад, протягивает флягу.

— Виски только усилит жажду, — говорю.

— Это вода. Пей.

Садится рядом со мной, вытягивает ноги, и я краем глаза ловлю на его лице секундное облегчение. Он вымотан. Не знаю, на каком топливе он всё ещё держится: мы с Мединой меняемся и хоть немного, но спим. Винтерсблад же всё время на ногах.

— Как успехи? — кивает на «Литу».

— Их нет.

Мрачно усмехается:

— Не повезло в самом начале остаться именно без механиков.

— Сколько мы уже здесь, как думаешь?

— Дней шесть, не меньше. Куда-то опаздываешь? — закуривает.

— Я знаю, что ты приставил ко мне одного из солдат. Он плохо прячется.

— Он и не должен.

— Боишься, что я справлюсь с «Литой» и улечу? — Поворачиваюсь к нему, встречаюсь взглядом с уставшими, но всё ещё насмешливыми серыми глазами.

— Не скрою, было бы обидно.

— У нас договор. И я держу своё слово. Даже если дала его врагу.

Винтерсблад ухмыляется:

— То есть ты бы не воспользовалась шансом удрать?

— А ты?

Склоняется к моему уху:

— Не-раз-ду-мы-ва-я!

— Я тебе не верю. Вижу, как ты переживаешь за команду. Ты бы их не бросил. Ты не такой, каким хочешь казаться, Винтерсблад.

Смотрит на меня пристально, чуть прищурившись, и я едва сдерживаю ответную улыбку.

— Раскусила тебя?

— У-у, какие фантазии! Но если действительно захочешь укусить меня — я не против, только намекни, — шутливо толкает меня плечом.

— Ты отвратителен!

— А ты нелогична.

Пару минут молчим.

— Кем ты был до войны, Винтерсблад?

— А какая разница?

— Просто любопытно.

— Что ты надеешься там откопать? В моём прошлом? Ты ошибаешься, если думаешь, что война как-то меняет нас. Нет, Скади Грин, она просто открывает другие стороны. Но мы те, кто мы есть. Хоть до, хоть после. Ты — дочь героя, которая верит в свои идеалы, а я — тот, у кого их нет, — поднимается на ноги. — Потому что из всех наших зависимостей эта — самая страшная.

— С чего бы? — Я осталась сидеть, и теперь вынуждена смотреть на Винтерсблада, задрав голову.

— Рано или поздно ты в них разочаруешься. А до этого наделаешь из-за них уйму глупостей.

— Не разочаруюсь. То, за что я сражаюсь, проверено поколениями.

— Да неужели?

— Мой отец служил императору. И его отец. И отец его отца. Мы верны своей стране. В этом невозможно разочароваться!

Кивает, вновь ухмыляется:

— Тебе виднее, Скади Грин. Я в своём отце разочаровался ещё в младенчестве. А когда мне было тринадцать, убил его. Что теперь скажешь? По-прежнему думаешь, что я не такой, каким кажусь?

***

Прихожу в себя на кладбище, словно просыпаюсь от хождения во сне. Короткая летняя ночь перетекает в серый рассвет. Стою перед могилой отца и не помню, как сюда попала. Зябко. Лёгкий озноб пробегает по моим плечам: утро влажное и холодное, несмотря на разгар лета. Начинается дождь. На мне китель, под ним неведомым для меня образом оказалась рубашка Винтерсблада, и она всё ещё хранит его запах…

Прикасаюсь пальцами к могильному камню, холодному и шершавому. Ты многому научил меня, отец! Ты много от меня требовал! Но я никогда не стану такой, как ты хотел. Такой, каким был ты. Каким ты казался. Ведь я придумала тебя так же, как меня придумали Барратт и Маскелайн.

А твоя ложь тоже тебя мучила, отец? Мучила ли?

Вот Джеймса, похоже, не мучает…

Мои самые близкие, самые дорогие люди! Мои герои. А не лгал лишь тот, кого я считала врагом…

Поднимаю воротник кителя, пытаясь согреться и унять дрожь, опускаю руки в карманы. Пальцы нащупывают что-то маленькое и гладкое. Неужели? — Сжимаю свою находку в кулаке, достаю из кармана. Медлю, прежде чем разомкнуть пальцы. Дождь превращается в ливень. На моей ладони лежит наградной перстень.

***

Часовщик Отхакс открывал свою мастерскую рано, раньше всех лавок на улице. За свою долгую жизнь он не раз убеждался, что время — единственная штука, которая не станет ждать. Время — большая драгоценность, особенно для тех, у кого его мало, оттого и не стоит тратить его впустую. Ещё издалека он заметил, что у дверей мастерской кто-то поджидает. Высокая молодая женщина в неброском платье, с опущенной вуалью на шляпке.

— Доброе утро, мадам! — Отхакс приподнял свой котелок в знак приветствия. — Чем могу помочь?

Лицо дамы показалось ему незнакомым, хоть и сложно было узнать наверняка из-за слишком плотной вуали. Но таких пронзительных аквамариновых глаз он не помнил ни у одной из своих клиенток.

— Доброе утро, мастер. Слышала, вы можете сделать гравировку за несколько минут, это так? Мне срочно нужна гравировка, — ответила женщина.

Отхакс уловил в её голосе волнение. Неудивительно: без сопровождения, столь ранним утром, да в таком районе обеспеченная дама будет чувствовать себя несколько… хм… тревожно. Видимо, дело и правда важное.

— Как пожелаете, мадам. — Часовщик пропустил её в мастерскую. — Гравировка нужна на карманных часах?

— Нет, вот здесь, на внутренней стороне, — рука в кружевной перчатке протянула мастеру наградной перстень, — вот эти цифры. — Следом из сумочки появился клочок бумаги, на котором аккуратным почерком были выведены несколько чисел, разделённых тире и точками.

— Памятные даты?

— Да. Да, очень важные. Хотелось бы их увековечить, — женщина неуверенно улыбнулась.

— Понимаю, понимаю, — кивнул мастер. — Присядьте, мадам, сейчас всё сделаю.

Скади вышла от часовщика, сжимая в руке перстень деда Медины с заветными цифрами: датой перевозки Винтерсблада и координатами тюрьмы. Остаётся надеяться, что подполковник Медина разгадает их значение. Для этого нужно оставить ему ещё пару подсказок.

Неловко забравшись в кэб (она совсем отвыкла от этих узких длинных юбок!), Грин назвала адрес главпочтамта: посылки в Распад принимались только там.

Из-за раннего утра в большом, пропахшем бумагой и сургучом зале было пусто. Все посылки, отправляемые в Распад, проходили строгий досмотр содержимого, но кольцо не вызвало никаких подозрений.

— Как мадам предпочтёт отправить посылку: обычной почтой или с курьером? — спросила у Скади молоденькая девушка в почтовом окошке.

— Как скоро курьер доставит её?

— До указанной вами воинской части доставят завтра к вечеру, мадам. Значит, с курьером?

Скади кивнула.

— Приношу свои извинения, мадам, но, так как посылка идёт в Распад, помимо описи содержимого, я обязана указать адрес и имя отправителя. Таковы правила, мадам.

— Конечно, я понимаю. Безопасность превыше всего. Скарбрайтон, пятнадцать. Моё имя — Шанталь Бладвинтерс.

— О, это же напротив главного здания тайной полиции? Чудесный район! Как, наверное, приятно в нём жить!

— Да, вы правы, прекрасный район. — Грин натянуто улыбнулась.

— Благодарю вас, мадам! Будьте уверены, наш курьер доставит вашу посылку точно в срок!

***

Генеральша отворила дверь и близоруко сощурилась, пытаясь разглядеть позднего гостя. На пороге стоял тот молодой офицер, чья фамилия была на слуху, но постоянно вылетала у неё из головы.

— Простите за поздний визит, мэм, могу ли я видеть генерала? — поинтересовался офицер.

Он запыхался и был явно чем-то взволнован. Генеральша сдержанно кивнула:

— Мы уже легли, подполковник…

— Медина, мэм.

— Подполковник Медина. Подождите в кабинете. — Женщина впустила офицера в дом и, не меняя строгого выражения лица, удалилась вверх по лестнице.

Через пару минут в кабинет спустился генерал.

— Что случилось, подполковник Медина? Ночь на дворе.

— Прошу простить моё вторжение, господин генерал, но дело очень важное, сэр! Я получил весточку от полковника Винтерсблада, сэр, — Медина протянул генералу перстень, — ему как-то удалось отправить мне кольцо моего деда, его подарила Винтерсбладу моя бабушка. Посмотрите внутри, сэр. Видите, гравировка. Её не было, сэр. Я думаю, что первые цифры означают дату — завтра. А вторые — координаты, и это Глудж, сэр. Посылка пришла от Шанталь Бладвинтерс, с адреса Скарбрайтон, пятнадцать. Понимаете?

— Тайная полиция?

— Нет, но совсем рядом. Я думаю, соседний дом. Это намёк, что посылка от полковника, который, как мы можем предположить, на допросах в тайной полиции. И, если верить гравировке, завтра его будут перевозить в Глудж.

— Так, — генерал внимательно изучил кольцо, кивнул, — и что вы хотите от меня?

— Снимите «Крысиное гнездо» с завтрашнего назначения, сэр! Позвольте попытаться выручить полковника, — с надеждой попросил Медина.

— А вы уверены, что информация от него? Каким образом ему удалось отправить перстень? Я склонен предположить, что это ловушка.

— Он отправил кольцо мне, сэр, так как оно принадлежало моей семье. И этого никто знать не мог, сэр.

Генерал задумался, прошёлся по кабинету.

— Нет, подполковник, слишком это всё сомнительно. Я не могу рисковать цеппелином и командой ради одного человека. Даже если этот человек — полковник Винтерсблад. Тем более, мы не знаем, насколько он… э-э-э… жизнеспособен. Агенты тайной полиции умеют допрашивать, знаете ли.

Медина хотел возразить, но генерал отрицательно покачал головой:

— Не спорьте, подполковник. Моё решение окончательно. Завтра важный бой, вы нужны мне там. Доброй ночи.

Едва за Мединой закрылась дверь, из темноты выступила невысокая фигурка с несуразными ушами.

— Ну что?

— Гест, ты-то как здесь?!

— Пошёл за вами, сэр! Вы не велели. Простите, сэр. Но как же я останусь, когда такие дела творятся? Разрешили завтра лететь за полковником?

— Нет, Гест, не разрешили.

— Да как же так?!

— Генерал думает, что это ловушка.

— Мы же с вами всё разгадали! Всё же сходится, сэр! Почему вдруг ловушка-то? — В темноте сложно было разобрать выражение лица Геста, но в его голосе сквозило горькое разочарование. — Я считаю, что нужно лететь!

— Я бы полетел, Гест, рискнул бы, даже если бы не был уверен в своих выводах. Но не могу. Без приказа — не могу. — Медина удручённо вздохнул.

— Тогда… тогда давайте заполучим этот приказ! — Гест воспрял духом, словно ему в голову пришла какая-то идея.

— Генерал однозначно…

— А выше? Выше генерала?

— Гест, ты предлагаешь идти к председателю? Ночью? Он бы и днём нас не принял! Нам даже не позволят приблизиться к его дому.

— Рискнём, господин подполковник, — воодушевился Гест, — а там уж будь что будет!

Разумеется, им отказали ещё у ворот председательской резиденции. «Для срочных сообщений есть люди рангом пониже, к ним и ступайте». Они отошли от ворот на несколько шагов.

— Я же говорил, Гест, нас не пустят.

— А вы, господин подполковник, так просто и сдаётесь, что ли? Господин Винтерсблад бы что-нибудь придумал, я уверен!

— А я не Винтерсблад, — с лёгким раздражением ответил Медина, — и я не буду приставлять дуло к чьему-то виску, чтобы добиться своей цели. Что ты там высматриваешь?

Гест прильнул к кованой решётке и внимательно вглядывался в просвет между кустов.

— Смотрите, сэр! В резиденции на втором этаже горят два окна. Может, одно из них — председателя?

— И что? Предлагаешь кинуть ему в стекло монетку? Она не долетит.

— А я долечу! — Гест оторвал малиновые щёки от прутьев. — Пилот я или кто? Видите, там водосточная труба на углу? А под окнами — карниз.

— Ты с ума сошёл! Хочешь влезть в окно к председателю? Там же решётки, не говоря уже об охране у входа.

— Ну нам же с ним не чай пить, а внимание его привлечь нужно. С этим справлюсь. А охранников вы на себя возьмите.

— Что? Нет, Гест, я не буду нападать на… каррамба!

Медина не успел договорить, как Гест больно пнул его под колени, и повалил наземь, завопив:

— Что с вами, господин подполковник?! — А потом прошипел, смачно лупя Медину по щекам, будто пытаясь привести его в чувства: — Притворитесь беспамятным, сэр! — Эй, помогите, подполковнику плохо!

К ним подбежали двое из троих, что стояли у ворот. Гест мельтешил над Мединой, путаясь у них под ногами.

— Дышит? Вроде дышит. Из госпиталя, что ли? Давай-ка с дороги оттащим. Эй, майор, отойди, не мешай. Сейчас очухается, не дрейфь. Что панику-то развёл?

Геста отодвинули в тень, и тот, прижавшись к ограде, потрусил к воротам. Третий солдат, оставшийся на посту, с любопытством наблюдал за происшествием и не сразу заметил ловко просочившегося мимо него Геста.

— А ну, стой, стрелять буду! — заорал он в спину нарушителю и побежал следом.

Двое, что были с Мединой, бросились на подмогу, но внезапно оживший подполковник вцепился в их кители, пытаясь задержать:

— Постойте, прошу вас, это важно! Пожалуйста!

Гест был почти у цели, когда наперерез ему от входных дверей резиденции ринулся ещё один солдат. Добежав до угла здания, Гест изо всех сил подпрыгнул, повис на громыхнувшей на всю округу водосточной трубе, но за его сапоги тут же уцепились подоспевшие солдаты.

— Господин председатель! — что есть мочи заголосил он. — Госп-подин председатель!!! — Сделал рывок, подтянулся.

Его сапоги соскользнули с ног, оставшись в руках солдат, а сам он, босоногий, с обезьяньей ловкостью полез вверх по трубе.

— Стреляй в него, стреляй! — закричал один из солдат.

— Сам стреляй по дому председателя, умник! — отозвался второй. — Ищи камни, попытаемся его сбить!

Первый камень застал Геста уже на карнизе, больно ударил в плечо.

— Господин председатель! — вновь закричал он, аккуратно, приставными шажочками продвигаясь к окну. — У меня важное сообщение!

Никто не ответил. Только очередной камень ударился в стену рядом.

— Слезай, идиот! Под трибунал же пойдёшь! — сдавленно крикнули снизу.

Гест сделал ещё шажок, от карниза откололся кусок кирпича, и босые ноги соскользнули с узкого уступа. Он сорвался, но успел ухватиться за оконную решётку и повис, дрыгая ногами в поисках опоры. Солдат внизу придержал руку второго, готового метнуть очередной камень.

— Погоди, — шёпотом сказал он, — окно разобьёшь.

Гест вскарабкался на решётку, перевёл дух. Просунул руку сквозь прутья и забарабанил в стекло:

— Господин председатель! Господин председатель, сэр! У меня сообщение от полковника Винтерсблада!

— Замолчи, чёрт проклятый! — в унисон зашипели солдаты, прикидывая, что их ждёт за учинённое майором безобразие: уж сейчас-то он точно разбудит председателя!

Окно зажглось светом, а через миг раскрылись шторы. Из-за стекла на Геста посмотрело строгое лицо Троя Ортиза.

— Господин председатель, сэр! Здравия желаю! Майор Гест, второй пилот цеппелина КГ-44-72. Разрешите доложить!

…На рассвете не спавшие всю ночь подполковник Медина и майор Гест на «Крысином гнезде» отошли от воздушной пристани с новым назначением. Им предстояло перехватить бресийский полицейский дирижабль-перевозчик и вызволить из плена полковника Винтерсблада.

***

Заключённых перевозили в Глудж на специально оборудованном небольшом дирижабле на двадцать одиночных камер-клеток, внутри которых пленников стоя приковывали к решётке наручниками. Сопровождали преступников тридцать полицейских.

Винтерсблада втащили в одну из клеток.

— Этого-то как пристёгивать? На ногах же не стоит, — поинтересовался один из полицейских.

— Пристегни лёжа, внизу. Что ты, как в первый раз на борту?! — ответил ему второй.

— Так ведь меж поперечных прутьев надо! Внизу ведь цепь соскользнуть может, если вдруг что…

— Что — «вдруг что»? Ты посмотри на него! Если «вдруг что», так он вперёд всех стабилизаторы откинет, не сбежит!

Дирижабль вздрогнул, зашумели винты, завибрировал под ногами пол. Цепи были сняты, анкерные верёвки смотаны, и перевозчик медленно отошёл от высокой металлической пристани, набирая высоту.

— Вот он, — подполковник Медина отнял от глаз подзорную трубу, — попался! Штурман, идём на сближение, — он включил внутреннюю связь, — вижу цель, идём на сближение! Полный вперёд! Штурмовой группе готовность к абордажной атаке! Огонь не открывать!

Дирижабль был ещё очень далеко, на грани видимости в подзорную трубу, но скорость дредноута выше скорости перевозчика, и расстояние между ними стремительно сокращалось.

— Господин подполковник, перехвачен сигнал с перевозчика! — доложил радист. — Они запрашивают помощь у патрульного цеппелина. Он близко, меняет курс, идёт на нас, сэр!

Медина кивнул, вновь включил внутреннюю связь:

— На нас движется патрульный цеппелин. Орудия, огонь по готовности! Не заденьте перевозчик. Штурмовая группа, времени у вас в обрез.

— Вижу второй дирижабль, сэр, — сказал штурман, — это дредноут, сэр, идёт нам к правому борту, минуты четыре до того, как будем в зоне поражения!

— Попробую уйти от него за перевозчик. — Медина резко крутанул штурвал.

Перевозчик готовился открыть огонь по «Крысиному гнезду» с правого борта, но цеппелин заложил лихую петлю, развернулся вокруг дирижабля и зашёл с другой стороны, прикрывшись им от приближающегося патрульного. Хлопнули взрывы, дредноут содрогнулся.

— Перевозчик открыл по нам огонь! — крикнул штурман. — Незначительные повреждения корпуса, баллоны целы!

— Да что нам их хлопушки, — пробормотал себе под нос Медина. — Открыть бортовой люк, — скомандовал он, — выпустить «когти», три залпа подряд!

Маленький и медленный по сравнению с дредноутом транспортник взять на абордаж было проще простого. «Крысиное гнездо» выплюнул тросы с крючьями на концах, схватив противника, как лягушка муху, и потянул к пасти бортового люка.

— Вражеский дредноут выпустил планеры, сэр. Четыре штуки, — отрапортовал штурман, — идут на нас!

— Орудия, огонь по планерам по готовности.

До гондолы управления донёсся узнаваемый скрежет: пехота вскрыла люк дирижабля и через несколько секунд будет на его борту. Планеры открыли пулемётный огонь по «Крысиному гнезду». Они проносились мимо, пикировали на цеппелин, словно разъярённые птицы, оставляя после себя множество мелких пробоин в обшивке. Сбить их, быстрых и манёвренных, было не так-то просто. В коротких перерывах между орудийными залпами с «Крысиного гнезда» Медина услышал ружейную стрельбу: штурмовая группа проникла на борт перевозчика.

Патрульный дредноут выпустил планеры, а сам вне зоны поражения обходил противника с другого борта, чтобы открыть огонь без риска попасть по своим. Один планер удалось сбить, и он, уже неуправляемый, оставляя за собой хвост чёрного дыма, заложил немыслимый крен и врезался в нос перевозчика. Раздался взрыв.

— Каррамба! — выругался на миг потерявший хладнокровие Медина. — Заключённые в носовой и центральной части…

— Дирижабль цел, сэр, — ответил штурман, — есть шанс! Но их баллоны пробиты. Много. Посмотрите!

— Майор Гест, примите управление.

— Есть, принять управление, сэр!

Медина бросился к дальним окнам гондолы, из которых можно было видеть перевозчик. Подбитый нос дирижабля неумолимо опускался вниз.

— Майор Гест, командуйте отступление! — крикнул подполковник, и воздух разорвал гортанный сигнал для воздушной пехоты. — Рубить «когти», когда пехота вернётся на борт! — Медина почти бегом ринулся к выходу из гондолы управления.